Книга седьмая

Время уже показать Эллинам, что человеком истинно благочестивым и религиозным состоит только гностик. Пусть мудрецы их, узнав отсюда, каков истинный христианин, с одной стороны сознают собственное свое невежество и убедятся, что безрассудно и без всяких оснований преследуют это имя; с другой стороны повинятся, что неправо клеймят названием атеистов тех, кои состоят почитателями истинного Бога. Против мудрецов нужно привести и основания чисто человеческие, дабы они с точки зрения своих собственных учений могли их понять, хотя силами, истекающими из веры, это еще и не может их проникнуть, ни сделать их достойными сего. Мы повременим пользоваться изречениями пророческими; на некоторое время отложим в сторону и Свящ. Писание. Вкратце мы укажем только на их значение, когда будем изображать христианство; и чтобы не нарушить последовательности речи, мы совместно будем излагать и положения Свящ. Писаний и свои рассуждения, имеющие в виду тех, кто смысла священных текстов еще не постигает. Раскрыв же смысл Свящ. Писаний, мы преднесем сердцам верующим обильную жатву и свидетельств. Если же некоторым умам простым и непросвещенным наши речи покажутся несогласными с Писаниями Господними, то пусть узнают они, что именно на них то и основывается сила и живость наших речей и что вместо буквы мы извлекаем из свящ. книг дух, обогащая чрез это свою мысль. Бывает нередко, что смысл очень точный и не во время приведенный по справедливости считается бесполезным; равным образом не остановиться хотя на минуту вниманием на вещах фундаментальных значило бы обнаружить не меньше небрежности, чем и умственного убожества. Но по истине блаженны хранящие заповеди Господни и ищущие Его всем сердцем своим (Пс. 118:2). О Господе же свидетельствуют закон и пророки (Деян. 10:43).

Итак, мы намерены доказать, что только один гностик обладает святостью, что только он воздает Богу почитание достойное Его величия. Из того же, что он воздает Богу поклонение, приличествующее Его величию, с несомненностью следует, что он любит Бога, а следовательно что и сам он в свою очередь любим Богом. Все превосходное он считает достопочтенным, и именно в меру превосходства того и величия. Из предметов, кои чувствам подлежат, он признает почтения достойными правительство, родителей и вообще всякого старца. Из различных учений он чтит преимущественно древнейшую философию и пророчества, ранее других изреченные. Из предметов, лишь разумом постигаемых, он чтит как Существо высшее того, кто состоит источником бытия, начало вечное, Безначального, в Котором однако же заключено начало всего существующего; я говорю о Сыне, от которого нам только и можно было узнать, какая из причин предшествовала всем остальным. Что же это за причина и за сила? Причиной всего существующего, древнейшей и благодетельнейшей, состоит Отец, Которого имени не может произнести язык человеческий, поклоняться же которому следует в глубоком молчании, глубоко смиренном почтении и изумлении. Тайну Его существа Господь возвестил в той мере, в какой могут вместить ее ученики веры; она постигнута теми, которые Господом были предопределены к ведению и чье разумение было подготовлено к пониманию (Евр. 5:14), как говорит Апостол. Итак, почитание, воздаваемое гностиком Богу, состоит в неусыпной его заботе о собственной душе и в том, что во всех своих занятиях он преследует постижение Бога. К этому поклонение сие сопровождается и поддерживается нескончаемой щедростью. Что же касается до услуг, оказываемых людям, то одними из них он имеет в виду улучшать людей, другими же помогать им и утешать их. Медицина врачует тело; мудростью же возрождается дух.

Другой род услуг, это – помощь, оказываемая детьми родителям, подданными – начальникам и правительству. То же видим мы и в церкви. Священники ⁸⁶⁵ состоят представителями служения улучшающего и исправляющего; оказывание же помощи и поддержки на обязанности диаконов. Прохождением двойного сего служения, раздачей вещей земных, ангелы эти и служат Богу. Гностик тоже служит Богу; и как скоро призывается учить людей и исправлять, сообщает людям те возвышенные созерцания, кои могут улучшать их. Нет ни в ком здесь на земле ни благочестия ни Богопочтения кроме как в верующем, который в вещах земных служит Богу со славою и безупречностью. Подобно тому как наивысшая культура есть та, которая, доставляя человеку выгоды в различных промыслах, искусствах и сведениях земледельца, снимает жатвы и производит торговые обороты: точно так же и благочестие гностика, – в себе одном сосредоточивая плоды, приносимые теми, кто служением его был приведен к вере, – благодаря его способностям, собирает богатейшее из всех сокровищ; это – когда он приводит в чувство и ставит на путь спасения многих из своих братьев. Если верно то, что теопрения есть настроение обычное, при коем поклонение Богу воздается в полной гармонии с Его величием, то христианин, воздающий такое почитание Богу, один только и есть друг Его. Друг Божий знает, что угодно Богу; знает он с точки зрения теоретической и практической, какую жизнь должен вести тот, кто в будущем имеет стать богом, а в настоящем должен уподобляться Богу.

По той же самой причине гностик и любит Бога более всего. Чтить отца значит любить его; точно так же чтить Бога равнозначительно с любовью к Нему. Дарования гностика, как нам кажется, проявляются следовательно тремя силами: во-первых он проникает ими в глубину вещей; во-вторых исполняет заповеди Агнца; в-третьих благодаря им гностик оказывается способными передавать тайны познания в наставлениях, отвечающих величию Божию.

Теперь я спрашиваю: Что же за причина это, что человека верующего в бытие Вседержителя и получившего из уст самого Сына Его, несотворенного, откровение Божественных тайн, обращают в безбожника? Безбожник, это – нечестивец, отрицающий бытие Божие. Не переряживайте его и в суевера. Человек суеверный боится демонов, возводит в божеское достоинство все существующее: дерево, камень; а дух и человека, разумом живущего, низводит на степень раба, движимого лишь страхом.

Первая ступень веры, это – знать Бога и Ему повиноваться. За тем следует признавать во всей его полноте учение Спасителя и рассуждать так, что никому не причинять никакой несправедливости есть необходимое условие и следствие сего Богопознания. Человек, воздающий Богу наиболее чистое поклонение, на земле есть явление наидостопочтеннейшее. Достоин почитания уже и Ангел небесный. Уже местопребывание и наибольшая чистота существа делают Ангелов наиболее близкими участниками вечной и блаженной жизни. Но существо совершеннейшее и святейшее, неограниченнейшее, возвышеннейшее, влаственнейшее, царственнейшее и благодетельнейшее есть Сын Божий, по естеству ближайший к единому Вседержителю ⁸⁶⁶. Представляет собою превосходство над другими существами наивысшее – все упорядочивать и всем повелевать согласно с волею Отца, управлять всем премудро, обнаруживать во всех своих делах всемогущество, не знающее ни утомления, ни изнурения. Таково именно действование Сына Божия, наблюдающего тайные законы бытия. Он никогда не оставляет, не сходит с центральной точки своего промыслительного обозрения. Неделимый, нерассекаемый на доли, не имеющий нужды переноситься с одного места на другое и в тоже время постоянно находясь везде, но вместе с тем и нигде в частности, всецело Он состоит разумом, всецело светом, весь Отчее око, все видит, все слышит, все ведает, поддерживает все физические силы своим всемогуществом: таков Сын. Воинства Ангелов и богов ⁸⁶⁷ небесных благоговейно повинуются Ему, Отчему Логосу, принявшему на Себя все домостроительство, лишь бы угодным быть Тому, который все покорил Ему (1Кор. 15:27, 28). Вот почему все люди и составляют Его собственность, как познавшие Его, так и не познавшие еще; одни в качестве друзей (Ин. 15:14, 15), другие в качестве верных слуг (Евр. 3:5), еще иные просто в качестве слуг. Таков Учитель наш. Посредством тайн воспитывает Он истинного мудреца (гностика); чрез утверждение в доброй надежде – простого верующего; чрез исправительное воспитание, поддерживаемое средствами сильно действующими на чувство, – человека жестокосердого. Так промышление Его обнаруживается в общем и в частностях, всюду и во всем. Он – Сын Божий, Господь наш и Спаситель. Со всею ясностью свидетельствуют о сем Боговдохновенные пророчества. Состоя Господом всех без исключения, и Эллинов и варваров, Он убеждает всех, кто желает быть убежденным. Не насильно Он навязывает всем свое спасительное домостроительство, а поставляет оное в зависимость от свободного выбора; и от принявшего спасение из руки Его за исполнение всего, обещаемого Им, требует лишь исполнения заповедей своих. Он это и Эллинам дал мудрость (философию) чрез посредство низших Ангелов ⁸⁶⁸. Ибо древним Божественным повелением Ангелы распределены между народами (Втор. 32:8, 9). Но часть Господню составляют только верные. Одно из двух: Или Господь не о всех людях печется: и это могло бы быть объясняемо бессилием Его. Но ужасное богохульство приписывать Богу человеческую слабость. Или же Он и в силах пещись о всех, но не желает сего, что несогласно с Его благостью. Нельзя сказать также и того, что Он не печется о людях, удерживаемый от того немощами принятой Им на Себя плоти нашей. Так приходится признать что Он печется о всем. Это и с существом Его согласно, ибо Он есть Господь вселенной. К этому Он и Спасителем состоит всех без исключения людей, а не этих только или тех. Он распределил дары своего милосердия смотря по приемлемости каждого. Одаровал Он так Эллинов и варваров, а также и верных своих и избранных, которых как из Эллинов так и из варваров предопределил ранее, но призвал под свои знамена только в определенное Им время (Рим. 8:30; Тит. 1:2 и т.д.). И завидовать ни чьему милосердому усыновлению Он не мог, потому что равно всех призывает; высочайшие же почести Он соразмеряет с высотой веры и ее твердостью. Ни посторонняя никакая сила не могла бы воспрепятствовать Ему в Его намерениях или удержать Его от исполнения их: Он ведь Господь вселенной и исполняет лишь волю всеблагого Вседержителя Отца. Притом же зависть вовсе и несвойственна Господу бесстрастному и родившемуся безначально. Да и способно ли что либо касающееся человека возбудить зависть Господа? Есть у человека другой завистник, обуреваемый всякого рода страстями.

Нельзя утверждать также, что Господь не желает спасти род человеческий по неведению, как применить свою благость к каждому из людей в отдельности. Это нелепость. Нельзя говорить о неведении Того, Кто еще до сотворения мира был советником Отца. Это Господь ведь был под именем премудрости радостью Бога Вседержителя (Притч. 8:30). Сын Божий есть благодать, сила и всемогущество Отца, Логос Его, рожденный ранее всего; это премудрость Отчая. О Нем в собственном смысле этого слова можно сказать, что Он есть и учитель всех созданных Им существ. Скажут, что Он отвлекается от промышления какими либо наслаждениями. Но как предполагать это о Том, Кто, приняв на Себя нашу страстную плоть, своим учением преобразовывает ее в бесстрастную? А потом не в силу ли того именно Он и Господом называется и Спасителем, что состоит таковым для всех, кто, жаждав познать Его, за тем уверовал в Него? Для не уверовавших же еще Господь Он потому, что настанет некогда день, в который и они в состоянии будут исповедать Его и принять из Его десницы особенное, приспособленное к их положению, благодеяние. Каждое же из благодеяний Господних имеет отношение к Вседержителю; Сын и есть, так сказать, действие Отца. Итак, Спаситель никогда не может питать ненависти к человеку. Проникнутый высшей любовью к нему, Он не пренебрег немощами нашей плоти и облекся в оную, чтобы явить Себя Спасителем всех людей без исключения. Ибо вера есть общее достояние всех, кто только желает избрать ее. Нечего опасаться, как бы Господь не пренебрег своим творением. Не человек ли только, единственное из всех сотворенных Богом живых существ, одарен разумом? Другого о человеке промышления Божия, в коем было бы больше гармонии, нежели в существующем, никогда и быть не может. Существу по природе высшему естественно управлять существом низшим; владычество по естественному праву принадлежит тому, кто своею властью пользуется достославно. Но кто в действительности всем управляет и повелевает? Не Логос ли Божественный и Его провидение, озирающее сразу все части целого и не пренебрегающее попечениями ни о каком существе, составляющем Его собственность? Но достояние Его и общество друзей Его составляют те, которые Ему посвящают себя чрез веру в Него. Сын Божий согласно с волею Отчею есть первоисточник всякого добра, первовиновник всякого движения, – сила непостижимая человеческим разумением. Действительно тем, кто по немощи своей природы был неспособен к пониманию, Он и не являлся таким, каким был в действительности. Но вот Он принимает на Себя видимую плоть. Он своим примером предшествует людям в исполнении закона и показывает тем, что и они могут и способны к этому. Будучи силою Отчею, Он без труда исполняет все, чего бы ни восхотел взыскивая своим промышлением все до мельчайших подробностей, ничего не оставляя без оного. Если бы не было так, то целое не было бы создано столь стройно. Свидетельством же Его всемогущества служит, сколько я понимаю это, тщательное уравновешивание всех частей управления, начиная с высших и кончая низшими. Очевидно, что управление это исходит от Руководителя высшего, от Того, кому волею Отчей передано заведывание вселенной. Охраняема будучи целой иерархией начальств, подчиненных одно другому, со ступени на ступень лествица эта приводит нас к самому Великому Первосвященнику. От единого сего, повелевающего всем, Начала, Вершителя, как уже было говорено о сем нами, воли Отчей, исходит все, и первое и второе и третье. Затем на высших ступенях видимого мира поставлены легионы блаженных духов, соподчиненные друг другу иерархически и нисходящие даже до нас, сами же будучи охраняемы лишь Единым и чрез охранение нас служа Ему только.

Мельчайшие частицы железа послушны притяжению магнита, влияющего на многочисленные атомы сего металла. Подобно сему и люди Богобоязливые, привлекаемы будучи воздействием Свята го Духа, соединяются одни в первой скинии завета, другие же в других, и так даже до последней ⁸⁶⁹. Люди же злые, не желающие употребить никаких усилий над собой, воспитавшие в себе дурные склонности своей невоздержностью, и с тех пор не в состоянии будучи от них воздерживаться, они, покинутые поддерживавшей их рукой, носятся туда и сюда, волнуемые бурею страстей и наконец упадают на землю. Закон этот был утвержден изначала: Добродетель может быть избираема человеком лишь свободно. Вот почему и заповеди, данные как человеку подзаконному так и человеку времен новых, не к праведниками обращены, – потому что закон не для праведников дан (1Тим. 1:9), – а к избирающим исполнение оных и обещают воздаяние блаженством и вечной жизнью за решение в сем направлении свободное. Людям же, кои облюбовывают порок, они предоставляют вращаться среди предметов, коим они оказывали предпочтение. И опять: душам же, ежедневно трудящимся над улучшением и усовершением себя чрез привитие к себе добрых качеств и чрез приумножение праведности, они назначают скинию, жилище наиславнейшее изо всех, как возмездие за труды вполне их достойное. И в самом деле, чрез ряд успехов не достигают ли они постепенно даже бесстрастности, возраста мужа совершенного (Еф. 4:13), того т. е. состояния, которое представляет собою завершение познания и наследие наиболее славное?

Спасительны эти обращения, разнящиеся одно от другого строем, в каком они происходят, временем, местом, важностью, обнаружением высшей мудрости, наследием (ими с собой приводимым), и обязанностями, налагаемыми каждым из них. Обращения эти конечно и будут существовать даже до наступления сверхъестественного человеком созерцания Господа в вечности. Ибо любезное по самой природе своей человека, всеми своими силами из любви к знанию обращенного к созерцанию, привлекает к созерцанию и своей сущности. От сего то и происходило, что Господь хотя и почерпал заповеди из одного и того же источника, но давал оные то в качестве первоначальных, то позднейших. Он ни того не желал, чтобы жившие до закона жили без определенных правил, ни того, чтобы народы незнакомые с философией варваров, не имея узды, которая сдерживала бы их, увлекались всеми излишествами. Одним – заповеди, другим – философия. Чрез это Он удерживали народы от неверия до самого своего пришествия, с какого времени беззащитен уже всякий, кто не верит. Будет ли взята за исходную точку точка зрения эллинская или варварская, это безразлично, потому что и та и другая ведут к совершенству чрез веру. Если же какой либо эллин помимо философии, не осветив себя предварительно ее светом, вдруг принял бы наше учение истинное, то в какой бы степени ни предполагать его необразованным, все-таки он на неизмеримое расстояние оставит за собой всех образованных, но к вере не пришедших, потому что его вера избрала путь к спасению и к совершенству сокращенный. Лишь бы не стесняемо было ничем действие свободной воли человеческой, а все остальное Господом Богом обращено в пособие добродетели, дабы люди слабые и недальновидные, так или иначе, могли в лице Существа единого и всемогущего из рода в род зреть милосердую любовь Божью, нас спасающую чрез посредство Сына. Но ни в каком случае сие Существо не может быть началом зла. Все творение Господом вселенной и вообще и в частях было направлено ко благу ее.

Итак, дело Божественного правосудия, содевающего наше спасение, состоит в том, чтобы по мере возможности каждое из существ довести до состояния для него возможно лучшего. Существа менее других возвышенные доводятся до спасения и состояния наиболее совершенного соответственно свойствам их. Это потому, что кто предан добродетели, тот тотчас же делается лучшим, уже в себе самом нося зародыш сего возрождения в виде принятой им истины, которую и до того момента душа уже готова была принять. Наказания же, налагаемые на нас за наши грехи или служебными Ангелами или вытекающие из неисполнения заповедей как необходимое сего последствие или предначинающие собой осуждение загробное, по милосердию назирающего за нами всевышнего Судии, тех, кои не чувствуют своего отступничества (Еф. 4:19), ведут лишь к покаянию.

Можно бы о действии Сына в мире сказать и еще многое, но ограничусь лишь прославлением Бога. Однако же необходимо сказать следующее. Души истинных гностиков отменностью своего созерцания возвышаются над строем каждого рода святой жизни. Им за это назначены посему для местопребывания жилища блаженных богов ⁸⁷⁰. За превосходящую свою святость причисляемые к святым и перенесенные из мест счастья в места блаженства, они переходят из одной обители блаженства в другие, еще более их осчастливливающие. Вместо того, чтобы созерцать существо Божие как бы в зеркале, гадательно и в тумане (1Кор. 13:12), будучи дружественно приняты на вечерю бессмертия, они созерцают Божество особенно ясно и чисто как бы при свете солнечном и насытиться сим созерцанием не могут. По наивысшей своей любви к Богу они наслаждаются блаженством нескончаемым, проникаются радостью неизъяснимою, никогда не имеющею кончиться. Они оказываются удостоенными так сказать отождествления по своей природе с существом Того, Кто обладает всеми совершенствами. Таково созерцание, вмещаемое чистым сердцем (Мф. 5:8); они созерцают и некоторым образом познают самое существо Божие. При посредстве Великого Первосвященника достигший совершенства гностик беседует с Богом. Чрез полноту своего благочестия, он уподобляется, насколько то возможно, Господу, потому что он обращает внимание на изливаемые на нас Богом благодеяния, ищет спасения людей прохождением святых служений, распространением учения и наконец доброй деятельностью.

Состоя результатом собственных трудов над собою, гностик сам себя назидает и созидает. И даже более того. Он назидает своими добродетелями и своих учеников ему внимающих, воплощает в себе подобие Божие. Живя в единении с Богом, от которого не в состоянии оторвать его никакие человеческие страсти, он в меру сил своих уподобляется Тому, кто бесстрастен по существу своему. Говорим: уподобляется, ибо сия бесстрастность у него является плодом труда и борьбы. Тихость духа, человеколюбие, чрезвычайное по отношению к Богу благочестие, вот по моему мнению правила гностического уподобления Богу. Эти добродетели суть жертва благоуханная, о коей говорит Апостол (Флп. 4:18), потому что по Свящ. Писанию сердце сокрушенно и смиренно и истинное познание, вот всесожжение Богу приятнейшее (Пс. 50:17, 19), приносимое Ему всяким человеком, который возвышается до святости и который просветляется оною настолько, что сам в лучах Божества тонет.

Да, и Евангелие и Апостолы заповедуют нам, по отложении греховного бремени и выведении души из состояния смятенного, налагать оковы на свое тело, от себя самих отрекаться, умерщвлять в себе ветхого человека, лишь заражающего нас своими пожеланиями и вызывать от смерти к жизни человека нового (Рим. 6:6, 7; 2Кор. 10:5; Еф. 4:22–24; Кол. 3:8, 9). То же самое таинственно было внушаемо уже и законом, когда он повелевал изгонять грешника из среды народа. Закон чрез это имел в виду понудить грешника к оставлению образа поведения, ведущего лишь к смерти и обращению к жизни, т. е. к бесстрастию, проистекающему из проникновения верой. Но изъяснителями закона, книжниками, не была постигнута эта истина. Они истолковывали закон так, что толкования те возбуждали лишь соперничество и распри, а самый закон чрез это был лишь дискредитируем пред теми, кто не имел надлежащего понятия о нем.

И вот почему мы мудро поступаем, не принося жертв Богу, потому что Он все имеет в изобилии и сам всем доставляет все. Вместо этого мы прославляем Того, Кто Самого Себя принес в жертву за нас, а ограничивая свои пожелания и потребности, чрез то, по подобию Его, тоже себя самих приносим в жертву тому Существу, которое ни в чем не нуждается; и от страстей отрекаясь мы тем ту же жертву приносим Существу бесстрастному. Бога и действительно ничто столько не радует как наше спасение.

Да, мы считаем себя в праве не чтить принесением жертв то Существо, которое никогда не бывает побеждаемо никакими чувственными удовольствиями. Жертвенный дым, всегда рассеивающийся в нижних слоях воздуха, чуть-чуть достигает даже и ближайших к нам облаков, если только вообще он достигает их. Что для Бога все богатства и сокровища земные? Он ни в чем не нуждается, не ищет никаких чувственных удовольствий; не корыстолюбив Он, не сребролюбив, Он сам обладает всеми сокровищами и изливает на свои творения всю полноту своих щедрот. Нечего и думать потому о снискании Его благоволения принесением жертв, разных вещественных даров, воздаянием Ему разных обычных у людей почестей и прославлений; ничем подобным нельзя привлечь на себя Божия благоволения. Он открывается только людям добрым и добродетельным, никогда не изменявшим правде, ни под влиянием угроз ни под влиянием разных соблазнов и обещаний.

Некоторые, не признавая за человеческой душой самостоятельности и свободы выбора, а равным образом и на то не обращая внимания, что до полного рабства она доведена быть не может, не могли терпеливо переносить причиняемых им грубых и бессмысленных несправедливостей и в негодовании на это отрицали бытие Божие ⁸⁷¹. К тому же мнению склоняются и люди невоздержные, преданные чувственным удовольствиям, измученные тяжкими страданиями, подвергшиеся неожиданным несчастиям, сломленные превратностями счастья: они тоже говорят, что нет Бога, или если и есть, то промышлением своим Он не обнимает де всего существующего. Еще иные, воображающие, что богов много, полагают, что их можно умилостивлять жертвоприношениями и дарами, так что они способствовать будут удовлетворению их страстей. Чрез это они уже прямо отвергают бытие только единого истинного Бога, Собой олицетворяющего правоту, истину и благость.

Итак, наш гностик благочестив. Первее всего он заботится о себе самом, потом о ближнем, усовершению которого в добре он содействует всеми силами. Сын, трудящийся над тем, чтобы сделаться добрым и уподобиться своему отцу, не доставляет ли собой радости отцу? То же самое нужно сказать и о подчиненном, поддерживающем подобные отношения к своему начальнику. Потому что верить и повиноваться, вот два дела, вполне зависящие от нашей власти. Пусть не говорят необдуманно, что причиной зла недостатки материи, а также легкомыслие происходящее из невежества; да и вообще – что зло необходимость, ибо многого мы не знаем ⁸⁷². Как же гностик над этими необходимыми законами физической природы, как бы над какими неразумными зверьми, торжествует благодаря правилам своего поведения? Торжество его такого рода, что он оказывается даже Богу подражателем, разумеется в меру сил своих; ибо он отвечает добром всем тем, кто просит у него помощи. Облечен ли властью он? Тогда новым Моисеем для общего блага становится он во главе народа и считает своим призванием вести оный ко спасению. Он делает ручными людей диких, смягчая их нравы и к вере несклонных приводя к ней. Лучших и добродетельнейших он взыскивает почестями, злым же воздает наказаниями, наблюдая при сем однако же разумную меру, какая его правдивостью признается необходимою для исправления виновных. Душа праведника действительно есть как бы образ и подобие Божества. Или лучше: Наблюдение заповедей ее обращает в святилище, в коем действительно поселяется Вождь смертных и бессмертных, Царь и Творец всего прекрасного, Закон и Заповедь истинные, вечный Логос, одним словом единственный Спаситель каждого в частности человека и всех вообще. Это действительно единородный Сын, отобраз славы Царя вселенной и Вседержителя Отца (Евр. 1:3). Он в душе гностика напечатлевает свой образ, чтобы гностик мог возвыситься до созерцания полноты оного ⁸⁷³. Чрез это сам гностик становится уже третьим Божественным образом; ибо муж сей в меру возможности уподобляется второй Причине, Жизни истинной, при содействии которой только и живем мы истинной жизнью. Так понимаем мы гностика. Он утверждается образом своих мыслей и жизни на основаниях непреложных и неизменных.

Владея самим собою и ведая то, начало чего находится в нем самом, верно понимая содержание ума даже Божьего, гностик находится к истине в отношениях искренних. Знание и постижение предметов, какие только доступны нашему уму, действительно с полным правом может быть названо знанием непреложным. Одна часть сего знания, а именно та, которая занимается предметами до Божества касающимися, имеет своей целью определить главную причину всего; – обсудить, что это за причина и за начало, которым все создано и без которого ничего не произошло (Ин. 1:3), что это за субстанции, материю проникающие, сдерживающие, соединяющие и разделяющие, что за порядок, что за значение и какое назначение каждая из них имеет. При делах человеческих она спрашивает себя: Что такое человек? Какой конец соответствует его природе и какой противоречит ей? Как человек должен управлять собой? Как должен он страдать? Какие его добродетели и пороки? В чем добро, в чем зло и что характера общего? Что такое мужество, благоразумие, воздержность? Что такое справедливость, добродетель изо всех наипревосходнейшая? Благоразумие и справедливость способствуют гностику в достижении мудрости. Опираясь же на мужество, он не только трудным обстоятельствам противостоит, но и приманкам чувственных удовольствий, пожеланиям, горю, гневу, вообще тому, что может осилить душу или соблазнить. Переносить должны мы не только зло и напасти, но и все, чем возбуждается в нас страх и боязнь. Полезно посему и горе. Это деятель, коему предназначено исцелять, научать, исправлять; он преобразовывает нравы человека к его же благу.

Мужество имеет несколько оттенков, как то: терпеливость, возвышенность и благородство образа мыслей, великодушие, щедрость, благородный образ действий. Отсюда происходит, что гностик нисколько не трогается суждениями о нем людей пошлых и не поддается он мнениям и лести толпы. Касается ли дело перенесения горя и трудов? Он исполняет свой долг, несчастью противостоит с непоколебимой твердостью, возвышается над ним. При всех изменениях судьбы он остается истинным человеком, не обнаруживая в себе ничего детского. Между прочим сохраняя благоразумие, его никогда не покидающее, он живет воздержно и сохраняет душевное спокойствие, принимая предназначаемое ему как вещь ему наиболее приличествующую и отклоняя от себя как враждебное своей природе все то, что сопровождается позором. Он наблюдает чистоту и непорочность вышемирные, ведя себя с достоинством и приличием и чуждаясь всего, что может запятнать его душу. Он утопает в роскоши, но какой? При своих несложных нуждах ничего не желая и потому в знании добра обладая полнотою благ. Первая отличительная черта его справедливости, это любовь ко всем, кто одного с ним происхождения. Жизнь и сопребывание с ними в союзе любви как на земле так и на небесах, вот жизнь его души. И вот почему он охотно дает, если чем либо владеет. Человечный и сострадательный по отношению к человеку, он только порок и грех ненавидит по безусловному к ним отвращению.

Итак, вот чему учиться нужно: оставаться верным самому себе и ближнему, сообразуясь в сем с учением Спасителя. Кто добровольно повинуется закону, тот слуга Божий. Но если кто очищает сердце уже не в силу послушания заповедям закона, а из любви к познанию, то становится тот другом Божиим. Мы не рождаемся уже от природы с добродетелями, а когда и родимся, то добродетель развивается в нас не на подобие органов наших, без личного нашего соучастия. Если бы это было так, то еще ничего в том не было бы похвального; наша воля и достоинство не имели бы никакой цены. Добродетель и на речь нашу не похожа. Наше слово складывается постепенно, изо дня в день, под влиянием разных событий и привычек. Этим способом скорее развивается грех, а не добродетель. Тоже можно сказать и о незнании. Оно не есть плод какого либо искусства, будет ли это иметь своим предметом какую-либо выгоду или заботу о теле. Не ожидайте для добродетели поддержки и от курса наук. Много, много, если признать за ними влияние подготовляющее и изощрение душевных способностей, особенно понимания. Нет сомнения, что законами гражданскими преступления могут быть подавляемы. Но никакие вразумления словами, как бы ни были они старательно составлены, без веры недействительны; пусть имеют они целью доведение людей до убеждения в чем либо, они ложатся только на поверхность души и никогда не могут утвердить истины в душе неколебимо и научным образом. Мы уже говорили, что эллинской философии свойственно лишь предочищать душу и что она лишь подготовляет ее к принятию веры. Затем является истина и на этих основах созидает собой познание.

Вот истинный борец, одерживающий победу на арене размеров необычных, потому, что ею состоит весь прекрасный мир этот; а борется он за спокойствие от всякого рода душевных смятений и увенчивается за достижение оного. Устроителем сих состязаний состоит сам Бог Вседержитель ⁸⁷⁴; раздаятелем же наград единородный Сын Божий. Зрителями состоят Ангелы и боги ⁸⁷⁵. Борьба же многоразличная и состоит в состязаниях разного рода, ибо нам приходится бороться не только против плоти и крови (Еф. 6:12), но и против сил духовных, кои чрез влияние на плоть поднимают в нашей душе сильные бури пороков и страстей. Христианин, победоносно выдержавший эти великие состязания и того самого искусителя, который ищет запять нас, повергший к своим ногам, чрез то самое уже завоевывает себе бессмертие, потому что на правосуднейшем суде Божием не может быть приговоров неверных. Призываются же к состязанию все зрители (1Кор. 4:9), хотя на арену и выходят только борцы, и победителем из них хотя и бывает только тот, который был наиболее послушным наставлениям Гимназиарха ⁸⁷⁶. В конечном пункте арены для всех Богом уготованы равные награды, и не Агонотет виноват будет в нашем неуспехе. Милосердием взыскивается тот, кто стоит милости, а заслуживает оной кто добивался ее, обладая волей для того более энергичной. На то мы и умом одарены, дабы знать, что следует нам делать; и наставление «Познай самого себя» в данном случае означает не иное что как следующее: «Познайте, на какой конец все вы сотворены». Сотворены же мы и поставлены в сем мире для того, чтобы быть верными исполнителями заповедей, если хотим наследовать спасение. Сие Божие домостроительство о нас обойдено быть не может.

Итак, долг человека – повиноваться Богу, который за послушание Его заповедям установил награды разными степенями блаженства. Признанием Божественных нам благодеяний мы низводим на себя Божие благоволение, ибо за щедродательность Божию никогда мы не в состоянии ничем иным возблагодарить Благодетеля по достоинству. Верен же тот, кто принял учение после надлежащего размышления и охотно и если точно он наблюдал заповеди; тот же, кто за благодеяние платит и любовью, сей уже друг. Нет для человека иного и лучшего способа выразить благодарность Богу кроме как исполнять угодное Ему. Тогда наше преспеяние в добре и совершенствование, предпринимаемое в целях угождения Богу и благодарности Ему, Господь и Спаситель наш принимает как если бы дело касалось собственной Его славы и чести или как если б это дань была, Ему нужная (Мф. 10:40–42; Мф. 25:40, 45; Лк. 10:16; Ин. 13:20). Если же таким верным причиняем был бы какой либо вред отвне или обида, то в лице их Бог Себя тогда видит неблагодарно оскорбляемым; презрение к своим верным тогда Он принимает за презрение к Себе; опозорение их вменяет в опозорение Себя. Лично же Бог каким образом и мог бы обесчещен быть? Вот почему человеки никогда не в состоянии возблагодарить Господа за Его щедроты по достоинству, за великий дар спасения ответить Ему чем либо столь же великим. По законам гражданским повредить чьей либо собственности равносильно с нанесением вреда лично владельцу ее; оскорбить солдата значит нанести оскорбление и командиру его. Подобное же можно сказать и об отношениях Господа к верующим в Него. Обижая тех, кои себя посвятили Ему, вы презрение выражаете самому Богу. Взгляните на солнце. Его лучами освещается не одно только небо; оно изливает свет свой на все существа вселенной, на сушу и на море. Нет щели, в которую тот свет не проникал бы; нет такого потаенного местечка внутри домов, которого солнце не могло бы осветить. Свет Логоса не менее всеобъемлющ. Не найти в человеческой жизни таких мелочей, как бы ни были они ничтожны, которые лучами света Его не были бы освещаемы.

Не довольно того, что Эллины себе измыслили богов по внешности похожими на человека; они представляют их раболепствующими и нашим страстям. И так как по наружному виду всякий рисует их себе подобными то «Эфиопляне, как говорит Ксенофан, изображают их чернолицыми и со вздернутым носом; Фракияне – голубоглазыми и с меднокрасным  цветом лица». Равным образом они предполагают и существование души в них; и будто бы душа эта подобна той, которая оживляет и фабрикаторов их. Так боги варваров отличаются суровостью и жестокосердием; боги Эллинов кротче, но им свойственны все наши страсти. Что же следует изо всего этого? А то, что люди нравственно – дурные составляют себе и понятия о богах такие же; люди же добродетельные воображают их себе прекраснее. Вот почему христианин с душою царственной и будучи человеком сведущим, гностиком, состоит настолько же верным почитателем Бога, как не разделяет он и всякого рода суеверий. Он убежден, что существует один только Бог, достопокланяемый, достопочитаемый, дивные чудеса творящий, всех взыскивающий своими благодеяниями, высший Первовиновник всех благ, злу же совершенно непричастный.

В творении, нами наименованном «Увещание», мы достаточно изобличили Эллинов в идолопоклонстве. Там в доказательство этого нами приведено множество примеров; и здесь мы уже не будем возвращаться к тому, что там доказано со всей очевидностью. Но так как в настоящем случае нам снова приходится осветить этот предмет, то из многого, на что в подтверждение сего можно бы сослаться, приведем одно или два свидетельства, доказывающие, что уподоблять Бога нечестивейшим из людей равносильно нечестию и безбожию. Делают эти поругатели святыни одно из двух: или богов они оскорбляют, в таком случае оскорбленный сравнительно с оскорбившим очевидно оказывается существом низшим; или же нужно допустить, что боги не чувствуют оскорбления; но в таком случае, зачем же Эллины заставляют их воспламеняться таким негодованием и походить на некоторых старух, всегда готовых раздражаться, но никогда не способных сдерживать свой гнев? Так рассказывают они (Илиады IX:529 и т.д.) о мщении Артемиды, будто она из-за Энея выместила свой гнев на народе Этолиян. Как Артемида, ты была богиней и не подумала о том, что непринесение Энеем жертвы вовсе не было с его стороны пренебрежением к тебе, ибо он уже приносил в честь тебя жертву, а просто забывчивостью или легкой оплошностью? Не лучше поступок и Латоны. На упрек Афины, что она осквернила ее храм родами эта защищаясь обнаруживает в ответе много смысла и говорит так:

Когда ты видишь полуизломанные вещи,

Победителем отобранные у мертвых на поле

битвы,

То это зрелище должно бы оскорблять тебя,

Ты же радуешься. А теперь гневаешься,

Что я родила в твоем святилище?

Рождают же в храмах животные,

И это не считается за осквернение их ⁸⁷⁷.

По правде сказать, после этого для меня нет ничего удивительного в том, что язычники столь склонны к суевериям. При мысли, что всякое событие есть начало несчастья, предзнаменование какого нибудь зла, гибели чего нибудь, им и естественно быть в страхе. Если крыса прогрызла дыру в жертвеннике, построенном из мусора, то это уже дурное предзнаменование. Не находя себе пищи она прогрызает сосуд с провизией; это тоже дурное предзнаменование. Откармливаемый петух пел при закате солнца: трепещите, над вами имеет разразиться некая ужасная катастрофа ⁸⁷⁸. Менандр в своей комедии «Суеверные» так осмеивает одну личность:

Бессмертные боги! Да будет сие счастливым

предзнаменованием для меня:

Ремень, придерживающий на правой моей ноге

обувь, лопнул.

Болтун! Что ж дивного тут? Он был гнил уже; и это доказывает лишь твою грязную скупость, потому что ремень уже давно нужно было заменить новым.

Чрезвычайно метко и тонко возражение по одному случаю Антифона. Однажды свинья съела своих поросят. Этим обстоятельством на хозяина свиньи навеяно было тоскливое ожидание имеющего с ним приключиться какого нибудь несчастья. Антифон заметил, что «животное сделало это от плохого корму» и сказал хозяину: «Ты не печалиться, а радоваться должен этому событию. Это – предостережение тебе со стороны богов, как бы от голоду свинья не пожрала твоих собственных детей». – «Что же это за чудо, говорил Бион, что крыса, не находя ничего лучшего, изгрызла корзину!» «Вот если бы корзина съела крысу, смеясь говорил Аркезилай, то это было бы удивительно». Просто рукоплещу я ответу при подобном же обстоятельстве Диогена. Некто увидев, что около пестика его ступки обвилась змея, восторгался этим чудом. «Перестанешь ли изумляться, сказал ему этот философ. Вот если бы змея выпрямилась и оставалась неподвижной, а пестик если б обвился около нее, то было бы действительно дивно». Так и следует конечно, чтобы неразумные животные двигались, бегали, бились, рождались и умирали. Все эти случайности им свойственны. Нечего посему считать их за явления какие то необыкновенные.

И множество птиц явилось под лучами солнца

(Одис. I:181).

Комик Филимон осмеивает со сцены такого рода религиозные страхи, говоря:

Если я вижу что мой раб наблюдает,

Кто чихнул, кто и что сказал, кто вон вышел,

То я скорее бегу на рынок и продаю его.

Чихает всякий по причине ему свойственной.

Все мы ходим, говорим.

Все в этом мире развивается

По законам, обусловливающим происхождение вещей.

Итак, будем продолжать. Вот человек воздержный и он здоров. А вот невоздержный. Он набивает свое чрево пищей как бы мешок какой. Он во дни праздничные постоянно где нибудь на пиршестве; этим он навлекает на себя только разные болезни. Многие пугаются надписей, ими встречаемых на наружной стороне зданий. Этим то суеверием и вызвано было следующее колкое замечание Диогена. Однажды он встретил на жилище одного дурного человека такую надпись: «Обитает в сем доме Каллиник (победоносный) Геркулес: вход злу и злым воспрещается». «Так каким же образом теперь войдет сюда хозяин сам», воскликнул Диоген. Этого же рода люди, обоготворяющие всякий пень, всякий камень, усыряемый возлияниями на него ⁸⁷⁹, трепещут при виде клочка красноватой шерсти, крупинок соли, при виде куска смолистого дерева, могущего служить факелом, кусочков серы, если все эти вещества чрез заклинания над ними волхвов объявлены за нечистые.

Бог же, который есть Бог истинный, ценит лишь святость праведников и ненавидит лишь ту нечистоту, которая происходит от несправедливости и злодейств. Бывает конечно, что из насиженных яиц, после очистительных жертвоприношений, при коих они употреблялись, вылупляются птенцы. Но этого не могло бы быть, если бы при совершении очищения они были каким либо образом повреждены.

Комик Дифил тонко смеется над заклинателями в следующих стихах:

Я очищаю дочерей Прета, самого Прета,

Сына Абантиасова, и беззубую старуху,

Между ними пятое лицо.

Очищаю их одним лишь факелом

И морской луковицей: при столь скудных средствах сколько очищаемых!

К сим средствам я прибавляю лишь серы немного, немного горной смолы

И несколько капель воды, почерпнутой на берегу многошумного моря.

Но ты, о блаженный Зевс, ниспосли мне сквозь тучи

Лишь несколько чемерицы, дабы клопа сего мне обратить в шмеля.

Менандр также обнаруживает глубокую мудрость, когда говорит:

Если б ты, мой друг, действительно был болен,

То действительную тебе нужно было бы подать и помощь.

Но против изнуряющей тебя воображаемой болезни

Вот и воображаемое целебное средство;

Не сомневайся, оно тебе послужит в пользу.

Призови заклинательниц; они, вращаясь около тебя, будут очищать тебя,

Водой орошая, почерпнутой из трех различных источников

И дождем из соли и чечевицы.

Но знаешь ли, кто чист действительно?

Тот, кого ни в чем дурном не упрекает совесть.

«Орест, Орест, восклицает трагический поэт, какой болезнью страждешь ты?». «Моя совесть удручает меня» отвечает он; «признаю, что совершил великое преступление» ⁸⁸⁰.

Действительно нет иной чистоты кроме воздержности ото всего дурного. Эпихарм справедливо говорит: «Если твой дух чист, то чиста и вся твоя личность». Вот почему и мы утверждаем, что душа должна очищать себя чрез проверку превратных мнений рассудком; затем, освободившись от всех нечистых мыслей, она должна помнить главные положения вероучения. Следует, чтобы имеющие быть посвященными в таинства веры проходили предварительно некоторые очистительные ступени; и только уже затем на месте преданий лживых должны быть водружены в ней предания истинные.

Не прекрасно ли и не правильно ли не привязывать ни к какому определенному месту присутствия Того, Кто ничем не может быть ограничен. Не правы ли посему мы, когда величие Того, Кто объемлет Собою всю вселенную, не обусловливаем храмами? По силе чего это какое либо каменное здание, материальное создание грубых рабочих, нужно считать за создание святое? Несколько еще лучше думали о сем предмете полагавшие, что достойны величия Божьего эфир и содержимое им или лучше сказать весь мир и вся эта совокупность существ, т. е. вселенная (Деян. 7:49; Ис. 66:1). Действительно, не смешно ли утверждать, что человек, говоря языком философов, «игра Провидения» ⁸⁸¹, может творить Бога и что Божество в свою очередь становится игрушкой в руках человека? То, что выделываешь ты, тождественно с обрабатываемым материалом, а следовательно и подобно ему. Так изделие из слоновой кости есть слоновая кость, изделие из золота – золото. Идолы и храмы, воздвигаемые поденщиками и рабочими грубыми, созидаются из материала мертвого; поэтому они и остаются навсегда безжизненными, вещественными и не имеющими в себе чего либо святого, как и самый материал этот. Какого бы совершенства искусство ни достигало в своих созданиях, вещество всегда останется верным бездушности своей природы. Произведения искусства, каково бы ни было это искусство, никогда посему не могут быть священными и божественными. К тому же, какое новое к жизни могли бы вызвать вы существо, когда по плану, осуществленному во вселенной, нет ни одного, которое уже не занимало бы своего предуказанного ему места? Предмет где либо и кем либо воздвигаемый воздвигается потому, что до тех пор его не было тут. И так если Бог где либо, там или тут, каким либо человеком точно так же как статуя водружается, то значит был момент, когда Он и не имел своего места, а следовательно вовсе и не существовал. Творение не существовавшее не имело и места, так как для занятия оного нужно существовать; место занимает только то, что существует. С другой стороны Существо реально существующее не может быть приурочено к какому либо месту существом воображающим себя чем-то якобы существующим а пожалуй и действительно существующим: Оно и само также существует, а следовательно и место занимает. Остается предположить, что Оно само себя помещает на угодном Ему месте. Но каким это образом Существо это само себя родит или как Существо это помещает само себя настолько и в таком объеме, чтобы существовать тут? Может быть вы скажете, что, ранее не имев места, Оно само себе создало такое? Но тогда вы признаете Его не существовавшим, так как на известном месте водружаемо быть может только то, чего ранее там не было. Вы считаете Божество получающим место. Но что же это значит, что наконец Оно достигает осуществления того, чем, по вашему мнению, уже раньше обладало? Пустяки все это. Существо превысшее, которому принадлежит все существующее, не может нуждаться в своем творении. Но вы говорите, что образ Бога тот же, что и человека. Но тогда Он будет иметь и нужды человека. Ему необходимы будут пища, одежда, кров и должны быть свойственны и все состояния, вытекающие из этого. С того самого момента, как двум существам вы придаете одинаковые образ и склонности, вы подчиняете их и одинаковым условиям одинакового образа жизни. Если правда, что храм есть воплощение двух этих идей, что он представляет видимым образом величие Божие, а потом служит материальным вместилищем существа Божия, то не лучше ли назвать нам храмом Божества церковь, которая, святою ставши чрез познание Бога, учреждена во славу Его? Вот подлинно святилище, святилище величественное, воздвигнутое не ремесленников руками и украшенное не искусством чародеев, а устроенное в храм волею самого Бога! Понятно, что я называю здесь именем церкви не здание вещественное. Я усвояю это имя собору избранных. Вот храм наидостойнейший для воспринятия в себя величия и славы Божией. Вот жертва, по высоте своей святости, драгоценнейшая и подобающая Тому, Кто достоин всякого почтения; скажем лучше: Кому за превосходящую святость Его ничто не может уподобиться в природе. Кто же собственно состоит этой жертвой? Мудрец истинный (гностик). Он Богу любезен. Им чествуем; и в нем воздвигнут Бог, т. е. в нем познание о Боге находит святилище себе и освящение себя. Да, в душе сего праведника мы находим святые образ и подобие Божии, потому что она блаженна, будучи подготовлена к тому предварительными очищениями, перенесенными ею испытаниями; и еще более блаженна, ежедневно в добрых делах упражняясь. Вот что еще не имеет места здесь на земле, но вместе с тем уже и находит оное в душе тех, кто достиг гностического совершенства; вот к чему должно стремиться, о чем заботиться, – о том чтобы принять в себя это содержание, хотя конечно мы и недостойны носить в себе дары Божественного ведения. Все, которые имеют и в будущем уверовать в Бога, уже верны Ему; они уже заранее в образе своих добродетелей воздвигают в себе так сказать образ Божий, изображение Вседержителя, посвященное имени Его.

Итак, Бог не ограничен никаким местом; об образе Божием нельзя себе составить представления ни по чему живущему. Равными образом не испытывает Бог и никаких душевных смятений, волнующих грудь людскую. Ни жертв никаких Он не желает, потому что Он не рожден подобно всем существам сотворенным и не может нуждаться в какой либо пище: голода Он не испытывает. Чего касаются страсти, то подлежит и смерти. Предлагать пищу Тому, Кто существом своим с вещественной пищей не имеет ничего общего и не питается, равносильно значит изобличению себя в сумасшествии. Комик Ферекрат в своей комедии «Беглые» выводит на сцену самих богов, остроумно представляя их пеняющими на людей за скупость их жертвоприношений. Бессмертные говорят: «Когда вы жертву приносите о скупцы, то прежде всего вырезаете и отлагаете в сторону части, которые вам стыдно назвать. После того как обчистите вы бедра даже до желез, весь бедренный состав и с позвонками, до половины обглоданный, бросаете нам как собакам. Но за тем вам становится стыдно, и скудость жертвоприношения вы стараетесь вознаградить разными плутнями». Евбул, тоже комический писатель, выражается относительно жертвоприношений подобным же образом:

Богам же вы посвящаете как каким нибудь педерастам

Лишь хвост и две лядвеи.

Дионис, выведенный в «Семеле», точно так же жалуется на своих чтителей: «Если мне и принесет кто либо жертву, то этой бывает только кровь да пузырь; о сердце же и сальнике и помину нет. Жиру и сочных бедренных частей я не ем». Менандр также пишет: «Отложивши для богов бедренный состав и позвонки, а также желчь и несъедобные кости, остальное они потребляют сами». Не вполне ли разумно оставить наконец этого рода жертвоприношения? Дым и заколотые животные, что это за жертвы? Если же дым и запах жареного мяса действительно нужно считать почетным даром Эллинским божествам, то почему же и прежде всего в число богов не занести бы и поваров? Они ведь больше всех наслаждаются этими благоуханьями. И почему ж смиренно бы не падать ниц и пред очагами, тем воздавая им божеские почести? Они ведь всего ближе к этим драгоценным благовониям». Но вот что еще занимательнее. Если верить Гезиоду (Theog. ст. 536), то Зевс при разделе мяса обманным образом получил от Прометея на свою долю одни кости, коварно лишь прикрытые слоем жира.

Выходит, что люди состоят достойными сынами Прометея;

На священных алтарях они приносят богам

бессмертным также ни к чему негодные кости.

Никоим образом не могут и того сказать такие чтители богов, что они приносят Богу в жертву пищу из опасения, как бы Он не мучился желанием пищи, происходящим от недостатка ее. Бог не растенье же какое, питающееся без аппетита; и не зверь же какой, живущий во мраке пещер, где некоторые из животных, как говорят, питаются грубыми составными частями воздуха ⁸⁸², а может быть и испарениями, исходящими из собственного их тела и развиваются, ничего не потребляя. Если Бог не имеет нужды в пище и не чувствует потребности в ней, то к чему и предлагать Ему то, в чем Он вовсе не нуждается? Если же то правда, что Божество, по самой природе своей ни в чем не нуждающееся, благоволительно принимает воздаваемые Ему почести, то мы христиане значит, мудро поступаем, чтя Его лишь молитвами и принося Ему высшую и святейшую жертву Божественного правосудия. В лице правосуднейшего Логоса мы самому Вседержителю покланяемся, потому что чрез посредство Логоса мы и познание о Боге получили; в лице Логоса потому мы прославляем Бога самого за Его дары нам и за просвещение нас. У нас христиан есть здесь на земле и алтари, но какие? Ими служат молитвенные собрания наши, где слышится из молитвенно настроенных душ один голос, господствует один дух. Питание же себя запахом, проходящее внутрь чрез ноздри, хотя оно сравнительно с питанием чрез рот и отличается большими тонкостью и духовностью, сказывает однако же о дыхании питающегося так существа. Что же? Бог не пόрами же дышит как растение ⁸⁸³; и не жабры же Он имеет, чтоб дышать подобно рыбам. На подобие насекомых что ли Он дышит, в коих дыхание заметно по суживанию надреза, к коему крылья прикреплены? Ни один разумный человек не будет рассуждать так. Животные же высшие вдыхают и выдыхают воздух вследствие притока его в легкие, от сего расширяющиеся даже до стенок грудной клетки. Что же? Вы Божеству внутренности что ли усвояете: артерии, вены, нервы и различные другие органы? Но тогда Божество чем же отличаться будет от, человека? Церковь, вот дыхание Божие, но дыхание и человечества. Жертвоприношениями состоят молитвы, вот дыхание святых душ; раскрытие в молитве души пред Богом, вот в какое вскрытие жертвенных внутренностей верим мы.

В простом народе ходить молва, будто на о. Делосе есть жертвенник, основанный еще в глубокой древности, и что будто бы он никогда не был осквернен кровью или убийством. Если верить его историографу ⁸⁸⁴, то к нему и подойти мог только Пифагор. Вот в это, так вы верите; а если мы проповедуем, что только душа праведника есть жертвенник по истине священный и что молитва души богобоязливой есть истинный аромат, то вы отказываетесь верить нашим словам. Если я не ошибаюсь, то люди за тем только и ввели в обычай кровавые жертвоприношения, чтобы иметь в них предлоги к употреблению мяса в пищу. Но всякий волен был выбрать этот род пищи и без чествования своих идолов принесением в жертву им животных. Моисеевым законом конечно введены были жертвоприношения, но они были только прообразами Богопочтения христианского. Принесение в очистительную за грехи жертву голубя напр. и горлицы означало, что приятно Богу очищение и неразумных сторон нашей души. Если же кто из стремления быть праведным не пожелает затруднять своей душевной жизни употреблением в пищу плоти уже жившей, то руководиться он будет при воздержании от этого рода пищи соображениями мудрости высокой. Соображения эти во всяком случае основательнее мечтаний Пифагора и его последователей, грезивших о переселении душ из одного тела в другое. Ксенократ, толкуя «О мясной пищи человека» и Полемон в своем сочинении «О жизни, согласной с природой» объявляют в выражениях решительных, что мясная пища не очень-то полезна человеку, ибо это пища уже переработанная животным, а следовательно она и в нас может вносить некие элементы, нас уподобляющие душам животных. Вот почему Иудеи с такой строгостью воздерживаются от свиного мяса: вследствие извращенных инстинктов это животное отличается ото всех остальных особенной склонностью к злодействам; оно взрывает нивы и разоряет чужие жатвы.

Но говорят, что «животные даны человеку для пользования ими». Да, для пользования; в этом и мы соглашаемся с вами, а вовсе не для того, чтобы сподряд служить пищей ему. Только некоторые из животных были предназначены на сие, но и из этих лишь не работающие ⁸⁸⁵. Вот почему комик Платон в своей комедии «Праздники» говорит:

Впредь не будем колоть для жертвоприношения

Других животных кроме свиней.

Мясо их весьма сочно.

При жизни же их мы не получаем от них

Никакой пользы кроме щетины, грязи и хрюканья.

Это же и Эзопа заставило сказать: «Поросенка только в руки стоит взять, чтоб он закричал во все горло; он отлично знает, что ни на что больше не годен как для принесения в жертву». Посему-то и Клеанф сказал, что это животное получило жизнь вместо соли для того, чтобы мясо до времени не портилось». Итак, одни из людей употребляют в пищу мясо этого животного потому, что оно ни на что другое не годно; иные же потому, что оно портит нивы; а третьи, так как оно proclive ad coitum, вовсе не употребляют его в пищу. Вот причина, почему и козел не указан законом в числе животных, годных для жертвоприношений, за исключением так называемого козла отпущения для сложения на него всех грехов (Лев. 16): животное это отличается веселостью нрава, а веселость есть мать всех пороков. Утверждают также, что употребление в пищу козлиного мяса производит падучую болезнь, а свиного – тучность. Употребление в пищу свиного мяса посему может быть полезно лишь тем, кто много физически работает. Если же вы над развитием души трудитесь, тогда это уже иного рода работа: употреблением в пищу свиного мяса ум ваш может быть лишь притупляем. Не невозможно, что иной гностик для облегчения себе борьбы против плоти должен будет отказаться от употребления в пищу и всякого вообще рода животной пищи. Это он должен сделать для того, чтобы не приводить своих чувств в состояние непомерной возбужденности и чтобы не питать своей плоти излишне ad rem Ueneream. «Вино, говорит (врач) Андрокид, и пресыщение мясной пищей хотя и укрепляют наше тело, зато душу расслабляют и делают вялой».

Итак, это пища – нечестивых и совершенству разумения она не способствует. Вот почему Египтяне, требуя от жрецов чистоты жизни, не дозволяют им употребления в пищу иного мяса кроме мяса молодых птиц, которое они считают наиболее легким и так сказать воздушным. Что же касается рыб, то они никогда к ним и не прикасаются сколько по причине некоторых поверий, ходящих в народе о них, столько же и потому, что употреблением их в пищу порождаются слабость и вялость тела (скорбут). Птицы же и животные на земле живущие питаются как и мы вдыханием того же самого воздуха; и это потому конечно, что и душе их мы имеем некое подобие в воздухе. Нельзя того же самого сказать о рыбах; они вдыхают в себя воздух менее тонкий, а именно от самого начала мира примешанный к воде и другим стихиям; это же обстоятельство служит и доказательством большей устойчивости водной стихии.

Итак, Божеству нужно приносить жертвы не многоценные, но угодные. Будем посему возносить к престолу Его ароматическое благовоние, составленное согласно с предписаниями закона (Втор. 30:34); будем возносить к Богу фимиам молитв, слагающийся из общения многих уст и голосов; да возносится к Богу со всей земли это святое дыхание различных народов и племен. Земля, получивши ряд откровений, да соединится наконец в единстве веры для славословия Всевышнего; будем славить Бога в гармоническом их сочетании: мыслью чистою, законосообразным и правым устроением жизни, делами святыми и непорочными молитвами. Поэтическая муза так выражается о сем:

Найдется ли человек настолько сумасбродный и

содержащий веру столь бессмысленную,

Что стал бы воображать, будто боги взирают с

удовольствием на жареную печень жертвы

И на некоторые кости, коими погнушались бы и

голодные собаки?

Как? Это и есть то самое приношение, которого

они желают?

Как? Кои чтут их такими жертвами, тем, будь они разбойники морские или сухопутные, будь они жестокие тираны, они воздают милостями? Да, конечно и мы утверждаем, что огнем (Святым Духом) освящается, но что? Не тело, а душа грешника (Mф. 3:11; Лк. 3:16). Но под огнем мы разумеем, не грубое пламя, дожигающее и истребляющее, а то пламя разума, которое проникает в душу, проходящую чрез огонь (Евр. 4:12).

Нам дано повеление чтить и поклоняться Тому, Кого мы признаем Логосом, Спасителем, Правителем вселенной, а чрез Него и Отцу; и мы делаем это не только в положенные дни, как это обычно у некоторых других, а постоянно, в течение всей этой жизни и на всех возможных путях ее. Седмикратно в день прославляю Тебя (Пс. 118:164), так вместе с Псалмопевцем восклицает народ избранных, оправдываемый чрез исполнение им заповедей. Вот почему мудрец истинный (гностик) прославляет Бога не в определенных только местах, не в нарочито для того устроенных храмах только, и не в праздники только и во дни нарочито для того установленные, а в течение целой жизни, без различия на всяком месте. В одиночестве ли он или в обществе единоверных, для него это безразлично. Поклоняется же он Богу, благодаря Его за сообщение ему познания о правом образе жизни. Если и в обыкновенном ходе жизни присутствие в обществе человека добродетельного чрез внушаемые им осторожность и почтение настраивает мысль и чувство соприкасающихся с ним возвышеннее: то возможно ли, чтобы христианин, которому Господь постоянно предносится и чрез познание им Его и чрез осуществление заповеданного Им образа жизни и чрез благодарное его памятование о Нем, возможно ли, чтобы христианин день ото дня не становился совершеннее, проявляя улучшение это чрез все свои поступки, слова и склонности? Таков, тот, кто убежден в вездеприсутствии Божием, а не в присутствии Его на местах лишь известных, ограниченных известными пределами. Привязывающие Бога к местам лишь этим, находясь в местах иных и считая себя скрывшимися от всеназирающего ока Его, без зазрения совести и днем и ночью предаются невоздержности и погрязают, в чувственных удовольствиях. Для нас же вся жизнь есть праздник. Мы признаем Бога присутствующим всюду. Мы возносим хвалы Богу и в деревне, занимаясь возделыванием земли; мы поем гимны Ему и море переплывая. Какого бы рода ни были наши занятия, мы всегда умело согласуем их со славой Божией.

Мудрец истинный однако же поддерживает с Богом близость наиболее непосредственную. В каждом из своих действий он обнаруживает и важность, но вместе с тем и веселое расположение духа. Степенен он и серьезен потому, что с Богом обращается; бодр и радостен потому, что дары Божии он считает неотъемлемым достоянием человека. Пророк в следующих своих словах хотел, как кажется, показать высокое достоинство познания. Он говорит: Научи меня благости, правоте жизни и ведению (Пс. 118:66). Уже исчислением сих даров Божиих в известном порядке пророк указывает на то, что есть в совершенстве наиболее влаственного. Вот человек воистину царственный! Вот священник, служащий Богу свято! Вот смысл и обычая, господствующего в среде разумнейших из варварских народов, который мы наблюдать можем еще и поныне, обычаи возводить на царский престол членов жреческой касты ⁸⁸⁶. Не ожидайте от такого человека, чтобы он пожертвовал своей личностью, проводя вместе с толпой время в театрах, где эта шумит, волнуется и властвует. Для слов, действий, зрелищ, влияющих на возбуждение низких страстей, не открывает он души своей даже и в сновидениях. Прочь посему от него с зрелищами, обольщающими глаз! Дальше от него со множеством и других удовольствий, ласкающих другие из его чувств! Что общего у него с ними? Мудрец истинный не употребляет ни драгоценных благовоний, ласкающих чувство обоняния; не употребляет он и сложных приправ к кушаньям; не пьет он тонких вин, ароматом коих услаждается вкус; не возлагает он себе на голову венков, сплетенных из разных душистых цветов: чувства ими возбуждаются, зато душа ослабляется. Пользуясь всем честно, постоянно он благодарит Бога. Пищу, питье он употребляет в нормальном их виде; умащает тело нормально; и при всем этом он помнит о Том, кем даровано все сие; благовония также возносит он лишь к Логосу, принося в жертву Ему и начатки плодов. Постоянно он обращается к Богу с благодарениями, то чрез принесение Ему даров, то чрез воскурение благовоний, то чрез слово, коим он одарован. Изредка впрочем является он и на пиршества, но он позволяет себе это только в тех случаях, когда предполагает, что на трапезе, к коей приглашают его, будут и его собратия, соединенные с ним одним и тем же духом любви и единомыслия. Поступает он так в убеждении, что Господь все слышит, все ведает. Пред Богом и действительно открыта душа наша как в том случае, когда мы открываем себя в слове, так и в том, когда мыслим только. Ибо что такое слух наш? Это не какое либо особенное свойство нашего тела; чрез особые отверстия в теле воспринимает слова, связывая с этими определенное значение, разум и прирожденная нам понятливость. Итак, Господь не так слышит, как люди слышат. Он не имеет нужды в чувствах, нашим подобных, как утверждали это Стоики, хотя бы этими чувствами и были главным образом слух и зрение. Пусть их говорят, будто нельзя постигать вещей помимо двух этих чувств; они ошибаются. Есть еще способы познавания; напр. могут нам передаваться впечатления при посредстве воздуха, столь легко перемещающегося. Быстрое воспринятие столь свойственно всему воинству духов бесплотных и составляет их преимущество; наконец все происходящее может быть постигаемо просто внутренним чувством, без всякого соучастия внешних чувств и их органов, единственно вследствие присущей нам необъяснимой силы, подсказывающей нам истину одновременно с постижением ее нашей мыслью.

Возражают мне: «Но голос доходит до Бога, рассеваясь в нижних слоях воздуха». На это отвечу я, что помышления праведников проходят не только чрез воздух, но и чрез весь мир. Благодать Божественная есть особого рода свет; едва только проникла она в душу, как уже всю ее осветила. Но что я говорю? А человеческие намерения разве не доходят до Господа? Разве не предваряют они о себе голосом особого рода (Пс. 19:3)? Разве не оповещают о них голос и упреки совести? Да и к чему дожидаться оповещений голосом Тому, Кто в предвечном совете своем, еще задолго до сотворения Им избранного своего, уже созерцал его и уже читал в душе его, как если б это будущее было настоящим? Возможно ли, чтобы лучи Божественной благодати не вносили света в глубины душ, когда, говоря языком Свящ. Писания, свет благодати проникает и в места сокровеннейшие? Господь есть весь зрение, весь – слух, если я могу так выразиться, пользуясь выражениями человеческими.

Понятие о Боге неверное не только у песнопений, у слов, у тех или иных изречений Писания и учений изменяет присущий им характер святости, но ниспускается и само до понятий пошлых и до мыслей непристойных. Отсюда происходит, что «прославление Бога толпою ничем не отличаются от богохульства»: этого рода люди истины не ведают. На какие предметы направлены все душевные стремления, желания, словом все импульсы души, те служат и молитв содержанием. Подобно тому как не напиток сам по себе желателен, а жаждут его как средства жажду утоляющего; подобно тому как не наследство само в себе желательно, а унаследование: так и познание состоит предметом стремлений не из-за самого себя, а из-за желания познавать; желательно не управление правильное, а чтобы управляли нами правильно; следовательно и при молитвах сила не в том, что просим желаемого. Молитва... желание... Они между собой связь имеют и сменяются друг другом для достижения благ и преимуществ, связанных с ними. Тот, кто только еще воздвигает здание познания, молит Бога о ниспослании ему истинного блага, а именно душевного блага. Но в тоже время он и сам содействует успеху своих молитв, работая над достижением совершенства в добродетели, над укреплением ее за собою на непреходящее время, дабы в будущем обладать ему испрашиваемыми благами не как приобретениями посторонними, а чтобы достигнуть самому ему тождества с самой этой добродетелью. Тому, кто так познает Бога, как Он желает быть познаваемым, ничто столь не приличествует как молитва. Познание же о Боге должно сопровождаться разумной добродетелью и, – само собою разумеется, – обязанностью знать, в чем состоит истинное благо, каких благ следует просить, как и когда о них молиться. Богам же лживым молиться не представляет ли собою крайнего неразумия? Просить чего либо как у богов у тех, кои вовсе и не боги, что может быть глупее этого? Не верх ли неразумия далее якобы некиих благ добиваться от них зла, которое может служить только к гибели просителя? Вот почему мы, убежденные, что существует только один Бог, совмещающий в себе все блага, просим Его или о даровании нам благ или об оставлении оных за нами. Это имеет приложение не только к нам людям, но и к ангелам; различие лишь в некоторых отношениях; ибо просить Бога о сохранении за нами Его даров или же с самого начала над тем трудиться, чтобы сделаться их достойными, не одно и то же. Но есть и лучший род молитвы. Отвращение от зла и деятельность, коей мы отстраняем его от себя, также есть особый род молитвы. Нужно остерегаться посему, чтобы не молить о ниспослании вреда людям; мудрец истинный (гностик) просит Бога об обращении к добродетели даже и людей злых, лишенных всякого чувства добра. Выразимся более смело. Молитва есть беседа с Господом. Шепчешь ли мы ее вполголоса (1Цар. 1:13) или же просто только размышляем и беседуем с Богом молча, рта не открывая, все равно из глубин нашей души исходит голос. Господь всегда внимает этому внутреннему слову; оно всегда достигает Его. От сего и то происходит, что мы поднимаем голову и руки к небу, а в последнем молитвенном возгласе склоняем, и ноги ⁸⁸⁷. Кажется, что этими символическими обнаружениями своего молитвенного состояния, христианин лишь соответствует своим душевным порывам, стараясь проникнуть в мир субстанциальный, доступный только разуму. Чрез возношение слов к небу, некоторым образом отделяя свое тело от земли, он возносится душою в страны горние и паря здесь, в сферах небесных, на крыльях святых своих и благочестивых желаний проникает в самое святилище Божие, откуда уже с высшим самосознанием смотрит на оковы плоти. Действительно мы знаем, что истинный мудрец плен в мире сем покидает с не меньшей радостью, чем и Иудеи, оставлявшие рабство египетское; гностик ясно доказывает тем, что он всегда желает близости к Богу.

Некоторыми назначаются для молитвы определенные часы, как напр. третий, шестой и девятый. Мудрец же истинный всю жизнь свою проводит в молитве, чрез оную стремясь жить в единении с Богом. Достигнув же сего, он – выражаясь кратко – покидает все не приносящее пользы, дабы в этом высоком общении с Богом почерпать довершение того человека, который действует только по любви. Это тройное разделение часов, ознаменовываемое соответственными молитвами, в обычае у тех, кому не безызвестно, что небесные обители также заключают в себе три различных степени.

Здесь мне на память приходят те из иномыслящих (еретиков), которые, состоя последователями Продика, утверждали, что молиться бесполезно. Из предосторожности, чтобы они не стали восторгаться пред нами своей мнимой мудростью как бы некоей новостью, скажем этим сектантам, что она заимствована ими из школы Киринейской ⁸⁸⁸. В свое время мы опровергнем богохульство этих мнимых гностиков. Если же здесь мы занялись бы этим опровержением, то длиннотой его прерван был бы ход этих «Памятных записок» наших, в которых мы развиваем ту мысль, что нет более верного и более набожного почитателя Бога, как истинный гностик, просвещенный учением церкви, и где мы утверждаем, что, обращается ли гностик к Богу со словом или только мыслью, лишь одному ему Господь дарует все просимое, только бы это согласно было с волей Божьею. Да, Господь может исполнить все, чего бы ни восхотел. Подобным образом и гностик получает все, чего бы он ни просил. Это потому, что Господь, проникающий в глубины душ, знает, кто из людей достоин Его даров и кто нет. От сего и то происходит, что каждому Он дарует лишь полезное. Когда молят Его недостойные, рука Его остается закрытою. Напротив Он с радостью отверзает ее всем, кто достоин Его щедрот. Бог распределяет оные между людьми даже и тогда, когда о них они не просят Его. Не позволим себе однако же на этом основании думать, что молитва излишня.

Благодарение Бога и молитва о всем, что может способствовать обращению ближнего, также составляют одну из принадлежностей и преимуществ гностика. Так мы видим, что Господь Спаситель воздавал благодарение Отцу за окончание Им служения и просил, чтобы возможно большее число верных было приведено к познанию. Чрез облаженствование своих избранников, состоящих плодом истинного познания ими Бога и в лице их сам Бог прославляется; гностик посему молит, чтобы Бог, единый благой, состоящий единственным нашим Спасителем, при посредстве единородного Сына Его, из рода в род был полнее и шире и большим количеством людей познаваем.

Вера, по силе которой мы надеемся получить предмет наших молитв, сама есть род молитвы, духовно витающей в глубине нашей души. К тому же, если молитва есть собеседование с Богом, то нет сомнения, что не следует пренебрегать сим способом и случаем для сближения с Богом. Святость мудреца истинного, соединенная с Божественным промышлением о нем, при свободном его исповедании Бога, ясно доказывает собой высоту Божественного благодеяния. Ибо непорочность гностика и обратно Божие к нему благоволение суть две соответствующих одна другой конечных точки Божественного промышления. Господь благ не независимо от своей воли как огонь, который и не желая того, обладает согревающей силой. Божественное провидение, даже и предупреждая просьбы, распределяет свои щедроты действием своей воли. С другой стороны и избранник Божий спасаем не вопреки воле его. Он имеет душу, способную к свободной самоопределяемости. Он шествует стезей спасительной, сам оную выбрав по решению свободному. Вот причина, почему и заповеди даны были человеку, творению, свободно определяющемуся самим собою; причина эта та, чтобы он свободно мог решать выбор в сторону добра или же в сторону зла. Итак и Господь творит добро не по связывающей Его необходимости. В полноте свободы своей воли Он осыпает своими щедротами того, кто добровольно бросается к Нему в объятия. Провидение, нисходящее до нас с высоты своего величия, не есть сила какая-то слепая, занятая оказыванием услуг своим тварям фаталистически ⁸⁸⁹, по ступеням поднимающаяся от существ наименее совершенных к более совершенным ⁸⁹⁰. Нет. Сострадательное к нашему ничтожеству, Провидение при непрерывном наделении нас благами подобится пастырю, заботящемуся о своем стаде или царю, пекущемуся о своих подданных; мы же должны быть так же послушны Ему, как властям повинуемся, управляющим нами по законам, им преданным от Бога (Рим. 13:1).

Итак, кто же суть истинные почитатели Бога и слуги Ему? Те, которые чтут Его служением истинно свободным и царственным, не менее чрез благочестивое направление воли, как и чрез познание. Таким служением, проникнутым мыслью о Боге, освящаются все места и все времена. Но когда человек со склонностью к добродетели и благодарным чувством просит чего либо в молитве, то он некоторым образом сам тому способствует, чтобы просимое было ему даровано; уже самая молитва его служит свидетельством, что он с радостью примет предмет своих желаний. Как только высший Раздаятель всяких благ услышит от нас выражение сего желания, так тотчас же Они изливает на просящего и сокровище щедрот своих. Несомненно, что молитва есть внешнее проявление внутренних расположений, свидетельствующих о нашем отношении к исполнению своего долга. Если дар слова и речи даны нам для того, чтобы мы понимали друг друга, то может ли Господь не понять нашей души и нашей мысли? Понимает же на наших глазах постоянно одна душа другую, одним умом постигается же другой... Я заключаю из этого, что Господу, – не как толмачам человеческим, – не нужно ждать произнесения слов. Выражаясь кратко, Ему всякая мысль ведома уже и в тайном ее зарождении. Что нашим голосом передается слуху, то Богу можно высказывать уже непосредственно в мысли. Ибо Бог даже еще прежде сотворения мира знал, какая мысль возникнет в уме того или другого из нас. Итак, можно молиться и не сопровождая своей молитвы произнесением слов; лишь бы верующий к этому молитвенному голосу своего духа тщаливо старался присоединять и все другие качества неразрывного своего союза и обращения с Богом.

Восток для нас служит образом зарождающегося дня и напоминает нам о Том, Кто для нас есть День ⁸⁹¹. С востока проник тот свет, коим впервые рассеяна была тьма. На востоке забрежжился день познания истины, который осиял умы всех, до того времени остававшихся погруженными во мрак неведения (Мф. 6:16). Вот почему во время молитв мы обращаемся к востоку, напоминающему нам об утре духовной жизни. По этой же самой причине и те из храмов, кои по своему построению относятся к глубочайшей древности, обращены были входом к западу, чтобы жертвоприносители, лицом будучи обращены к изображениям богов, привыкали обращаться на восток. Да возносится к Тебе молитва моя как фимиам; жертвой вечерней да будет воздаяние рук моих, говорится в Псалме (Пс. 140:2).

Нечестивых же молитва гибельна не для других только, но имеет она роковое значение и для них самих. Потому что хотя бы те мнимые блага, которых они испрашивают, и были ими получены, но именно эти самые дары и губят их; не умеют они правильно пользоваться ими. «Пошли нам благо, которого мы не имеем», восклицают они и просят того, что по их мнению благо, а не на самом деле состоит таковым. Истинный же мудрец просит о закреплении за ним того, чем уже владеет, о даровании ему способности принятия ожидаемых благ, а также и невозмутимого пользования ими. Он молится о даровании ему благ истинных и о пребывании их с ним во веки, а это сокровища духовные. Поэтому-то он и не желает чего либо нового, а тем доволен, чем уже владеет. Можно ли сказать, что ему недостает личных даров, когда он доволен самим собою вследствие помощи ему со стороны Божественной благодати и вследствие содержимых им сокровищ познания? Довольствуясь тем, чем уже обладает; не завидуя тому, чем владеют другие; обстоятельно ведая волю Вседержителя; видя желания свои исполняемыми одновременно с их возникновением; особенно же опираясь на всесильную благодать Вседержителя Бога; трудясь над тем, чтобы соделаться существом духовным: по своему неограниченному милосердию он уподобляется Святому Духу. Полный возвышенных мыслей, человек этот, в познании обладающий бесценным сокровищем и благом наипревосходнейшим из всех, чрезвычайно облегчает себе деятельность созерцательную и поддерживает в душе постоянную способность к ней; я хочу сказать, он остается всегда способным опознаваться в сфере ведения быстро и проницательно. Все его усилия главным образом и направлены на приобретение этой способности. Будучи господином над всеми движениями, волнующими дух; привыкши к непрестанной созерцательной деятельности и утвердившись в оной; многократными испытаниями приученный воздерживаться от приятного и вообще определяться в своем поведении законами разума; и, – как бы нам еще характеризовать его, – обогащенный сокровищами опыта: он, как в отношении содержимого им истинного учения, так и в отношении своей жизни, всегда готов ответ дать всякому вопрошающему о вере и благочестии.

Не думайте однако же, что при этом готов он удариться в поток слов, ему непокорных и необузданных; нет. Речь его проста. Ни из страха, ни из любезности он никогда не скрывает правды; он говорит ее во всех тех случаях, где находит подходящее время; и не обращает внимания на лица, пред которыми долг его заставляет высказываться.

Итак, мудрец наш, знанием того, что касается Бога, обязанный целой совокупности выполненных им условий, он, который к этому присоединяет, – что и необходимо требуется и величием предмета и истинностью Богопочтения, – и превосходство добродетели, поддерживает возвышенность своей души молитвою и союзом души своей с предметами, уразумеваемыми лишь духовно; чрез это с познанием он как бы сживается. Вследствие этого он всегда благосклонен, всегда кроток, легко доступен, терпелив, приветлив, благодарен; он довольствуется почетными свидетельствами только от своей совести.

Мудрец истинный одет в броню также и суровой строгости. Это не только для ничем неподкупного охранения целости своей личности и неповрежденности, но и для того, чтоб никто его и не пытался совратить с пути истины. Никогда он не открывает своей души ни плотскому какому либо удовольствию, ни печали; еще менее он власти им дает над собой. Если Логосом он призывается к исполнению судейских обязанностей, то остается беспристрастным, нисколько не потакая движениям каких либо страстей; неколебимо идет он предначертанной ему стезею правосудия в убеждении, что царит над миром сим высшая мудрость и что души, добровольно предавшиеся добродетели, постоянно тяготеют к добру и ищут усовершения в нем, дожидаясь времени, когда они обладать будут самой сущностью благ, придя так сказать к преддвериям Бога Отца, где приблизятся они и к Великому Первосвященнику Нового Завета. Итак, мудрец истинный убежден в такой истине: «Все в этом мире идет к лучшему». В этой мысли он без жалоб и безропотно переносит все случайности. Он не хлопочет даже и о том, что необходимо для удовлетворения материальных нужд ежедневной его жизни. Да и к чему он стал бы заниматься этим? Не неколебимо ли он убежден в том, что Бог, от промышления которого ничто не ускользает, не дожидаясь просьб от человека добродетельного, снабжает его всем, что ему полезно? Ремесленник кормится от своего ремесла; язычник живет по – язычески. Точно так же истинный мудрец в познании имеет все, в чем нуждается. Язычник, обратившийся к вере, молится о том, чтобы проникнуться ею; верный, восходящий по ступеням познания, стремится к совершенству в милосердии; истинный же мудрец, достигший высот знания, просит о даровании ему возрастания в созерцании и постоянства в оном; для него это столь же обычно, как и всякому обыкновенному человеку естественно желать сохранения своего здоровья в состоянии цветущем.

«Господи, никогда да не слабнет моя вера», говорит он; делами же способствует утверждению ее на основании непоколебимом. Он хорошо знает, что своей беспечностью даже из Ангелов некоторые вероломные были свержены с небесных своих престолов на землю; они не сумели непостоянства своей воли и колебаний ее в ту и другую сторону привести к равновесию и чрез то сообщить своими натурам цельность ⁸⁹².

Но с низших ступеней познания вы вошли на высоту его? Вы чрез упражнение достигли высот мужа совершенного? Тогда не смотря на обстоятельства времени и места стараетесь проводить жизнь непреткновенно, великодушно подчиняясь неизменным порядкам жизни и по указаниям познания постоянно трудясь над проникновением себя и единым началом добра. Если же в здании вы оставите наклонным к земле и угрожающий падением угол, то и весь материал, который при посредстве рычага веры поднят вами и из коего воздвигли вы здание, при всеобщем падении тоже рушится.

Итак, верующий, чрез сознательное упражнение утвердившийся в добродетели, стяжавший в ней неотъемлемую собственность, простой навык в добродетели обращает во вторую свою природу. Тяжесть неотделима от камня; точно так же и знание становится неотчуждаемым свойством гностика; и это не помимо его воли, а в полном согласии с его выбором, с его интеллигентностью, обогащенностью познаниями и предусмотрительностью? Бдительность и действительно способна доводить гностика до этого неотделимого от него состояния. Охраняя себя строгим благоразумием, гностик не грешит; удерживаемый от греха добрыми внушениями и осторожностью, он охраняет чрез то плоды своих трудов. Добрые же внушения, как мне думается, возникают в нем от знания; оно научает его различать течения, собой обусловливающие невозмутимое пребывание в добродетели, от того, что не может этому содействовать.

Итак, памятование о Боге и знание Его дело великое. Оно способствует неутрачиваемости добродетели. Но, – что нами уже и доказано, – один только гностик свят и благочестив по истине. Без сомнения, радуют его и дары настоящего; но дары обетованные восхищают его, как если б они были уже настоящими. Не говорите мне: «Они сокрыты от него, потому что их нет в наличности»: он наперед уже знает, чего они стоят. Познанием доведенный до убеждения, что будущность имеет быть таковой, а не иною, он уже обладает ею.

Все недостаточное и несовершенное должно быть дополняемо из подлежащего источника. Но если то правда, что гностику свойственна мудрость, а мудрость эта в собственном значении слова если есть свойство Божественное, то выходит, что кто в союзе с Существом, не имеющим никаких нужд, тот значит и сам никаких нужд тоже не терпит. Ибо при сообщении премудрости Существо, сообщающее оную, и другое существо, часть в ней получающее, ничего друг против друга не имеют, не питают взаимно никакого нерасположения одно к другому, а следовательно ничто и не препятствует одному Существу Собой дополнять другое ⁸⁹³; и от того, что берется у сего Существа другим, Оно не беднеет. Вследствие этого происходит, что богатство Дающего, от многократности сообщения его существу другому, не истощается.

Так происходит, что гностик обладает уже всеми возможными благами, какие способны мы вместить при земной сей жизни. Говорим о благах, им вмещаемых при облечении плотью, потому что обладание «всеми благами» означало бы принятие его уже в вечные селения, где души переходят с одной ступени на другую и где их ожидают награды от Бога. Поддерживаем он и Богом, удостаивающим его особенного и непосредственного попечения. Не для того ли все и сотворено было, чтобы пользовался и владел всем человек добродетельный, или – лучше сказать, – вся тварь не для того ли и создана, чтобы содействовать спасению людей добродетельных? Можно ли после этого поверить, что Провидение откажет в своей помощи тому, для кого и сотворено все? Нет никакого сомнения, что поддерживая добрые качества своих избранных и одобряя святость принятого ими образа жизни, Божественная премудрость принявшим решение жить добродетельно сообщает и силы, довлеющие к совершению дела их спасения, ибо Провидение говорит с нами то просто голосом увещания, то протягивая руку помощи тем, кто заслужил этого своими усилиями. Всеми же такого рода благами гностик пользуется естественными образом, ибо конечной целью его состоит познание воли Божией и деятельность вполне самосознательная. Взгляните на врача. Он возвращает больным здоровье, больные же внутренней своей энергией содействуют врачу в восстановлении своего здоровья. Точно так же и Господь Бог поступает по отношению к нам. Он дарует вечное спасение тем, кто совокупно с Ним воздвигает здание познания и добрых дел. Да, и Божественное обетование осуществляется только чрез действия человека, потому что исполнение заповедей, возлагаемых на нас истинным учением, предоставлено нашей власти.

Не могу я посему не удивляться Эллинам. Один из славившихся в древности атлетов долго упражнял это жалкое свое тело, готовя его и укрепляя для доблестных состязаний. Затем он отправился на самые эти состязания на Олимпийских играх. Тут пред статуей Зевса, чтимого Пизанцами, он так излил свою душу: «Отец богов, воскликнул он, если ничего из того, чем я должен был приготовиться к борьбе, не опущено мною, то даруй мне победу: ты только долг отплатишь мне тем». Нечто подобное происходит и с гностиком. В меру своих сил и безупречно исполнив все, что предписывалось учением, а именно дело спасения изучавши, упражнявшись, подобающими делами занимавшись и желанием проникшись угодить Богу, имея за себя свидетельство чистой совести, он убежден, что дело спасения доведено им до конца во всех его частностях. Бог требует от нас только того, что мы в состоянии сделать; иначе говоря: как относительно тех благ, кои, имея соотношение с делом нашего спасения, еще не находятся на лицо, так и относительно благ наличных, Он требует добровольного решения, желания, надежды на обладание ими, пользования ими, постоянства. Вот почему человек, беседующий с Богом, должен иметь душу чистую и незапятнанную: условие неотклонимое, если кто работает над обращением в свою собственность блага самого в себе, т. е. над достижением в благости совершенства. Если же этого нет, то пусть он хотя старается возвыситься до познания; пусть стремится к нему; а главное, пусть в меру возможности удаляется от дел злых, греховных.

Еще нечто. Гностику следует обращаться к Богу с молитвами только достойными Бога, и при том в сообществе людей только добродетельных. Соприкосновение с грехами чужими заразительно. С теми, коих вера еще юна, гностик молится только о таких вещах, о коих можно и гласно вместе с другими молиться.

Что же касается всей его жизни, то, – как мы уже сказали, – она есть продолжительное священное празднество. Обыкновенными его жертвоприношениями суть его молитвы, повторно воссылаемые им хвалы Богу, чтение им пред принятием пищи священных Писаний ⁸⁹⁴, пение псалмов и гимнов как во время принятия им пищи, так и пред отходом ко сну; наконец сюда же, к тем же жертвам, относятся и ночные его молитвы. Благодаря им он присоединяется к сонму сил бесплотных, непрестанно созерцающих и славящих Бога: постоянно ему предносится мысль о Боге; постоянно его мысль занята деятельностью.

Но ужели кроме сих гностику неизвестны еще я другие какие либо жертвоприношения? Ужели не делится он с неведущими теми спасительными истинами и вещественными благами, коими сам обладает? Да, конечно делится, и притом очень щедро. Но так как из уст самого Бога он знает, каких ему следует просить благ, то он никогда и не прибегает к молитвам длинным и многословным, произносимым вслух (Мф. 6:7 и т.д.). Везде, где бы то ни был, посему он молится, не привлекая на себя внимания толпы. Его прогулки, разговор, отдых, чтение, дела, управляемые рассудком, все это у него – молитва в многообразных ее видах. Лишь только и мысленно сойдет он во святилище души своей и призовет здесь в воздыханиях неизглаголанных (Рим. 8:26) Отца небесного, не успеет он выговорить, как Вседержитель уже внимает ему. Достоинство всякого действия у людей обыкновенно измеряется тремя главными и конечными целями: честностью, полезностью и приятностью. Целью же всех предприятий гностика служат только честность и полезность; чувственную же приятность испытывать от своих действий, или что то же – земное счастье с его непостоянством, он предоставляет тем душам, которые среди ничтожества и смертельной тоски влачат жизнь пошлую.

При столь явном благочестии мудреца истинного нет не только многих, но и никаких оснований уже и для простого предположения, что он легкомысленно может относиться ко лжи и к клятве. Клятва есть показание окончательное, при коем во свидетели призывается имя Божие; человеку же, проникнутому верой, возможно ли не внушать к себе доверия; и что за необходимость ему прибегать к клятве? Не заменяется ли клятва уже всей его жизнью? Не устрояет ли ее так он, что неизменное постоянство его поведения и определенный характер его речей становятся утверждением решительным и достоверным ⁸⁹⁵?

Если же на самом суде судьею действующим и обсуждающим дело постановляется приговор несправедливый, не имеющий оснований в несправедливости, испытанной челобитчиком, то и тут гностик (в угоду судье) остерегается лгать или оставаться неверным клятве. Оскорбление в этом случае нанесенное Богу, обратилось бы на него самого, ибо он хорошо знает, что по своему существу Бог не может понести оскорбления. Не придется вам увидеть его также и солгавшим или преступившим какой либо пункт закона из ненависти к ближнему. Господь научил ведь гностика любить ближнего, хотя бы он и не под одной с ним кровлей жил. Еще менее возможным для себя находит ложь гностик или преступление клятвы из-за себя самого, ибо никогда нельзя бывает подметить в нем неправоты добровольной и в отношении к собственной своей личности.

Наконец гностик не только не преступает клятвы, но даже вовсе и не клянется; он исполняет заповедь Спасителя, находившего достаточным для утверждения чего либо ответа «да» (Мф. 5:37), а для отрицания «нет» (Иак. 5:12). Ибо что же значит божиться, как не клятву произносить? И что такое клятва как не та же мысль, только в зародыше, воспользоваться именем Божиим в целях убеждения? Для гностика посему достаточно бывает закончить свое утверждение или отрицание следующими словами: «Я показал истину»; и этого он находит достаточным для окончательного убеждения тех, кто еще колебался бы признать значение его свидетельства. Посему, как мне думается, он должен себя так вести, чтобы его поведение внушало язычникам доверие к его личности уже из-за его жизни; тогда они находить будут излишним и вынуждать его к божбе. По отношению же к себе самому и к тем, кто имеет с ним сношения, он должен наблюдать благородную честность, готовую на всякое испытание: это и есть свободное правосудие гностика. Итак, гностик справедлив и держит свое слово, но к клятве не имеет особенной склонности и не нуждается в ней. Далекий от того, чтобы находить необходимой божбу, он тому способу ее, о котором мы говорили, подчиняется возможно реже. И что касается искренности его клятвенного свидетельства, то оно есть следствие тесной связи, какая его соединяет с истиной. Ее достигнуть можно только чрез постоянное и безупречное наблюдение долга. Итак, не требуйте же клятвы от того, кто всею жизнью свидетельствовать призван, что он находится на высоте правды. И вообще нужно сказать, что кто не клянется, тот несомненно дальше других и от клятвопреступления. Тот же, кто никогда не нарушал ни одной черты из какой либо статьи договора, вовсе не может быть и призываем к клятве. Исполнил ли он им принятые на себя обязательства или нарушили оные, во свидетельство того или другого он предоставляет говорить за него фактам. Несомненно, что неправда в словах и ложная клятва суть нарушение обязанностей к обществу. Но праведник, честно живущий и не преступающий ни одного из обязательств, на него налагаемых долгом, когда настает расследование истины, во свидетельство указывает на жизнь свою: дела его, вот клятва его; свидетельство же уст своих он находит для себя совершенно излишним. Всегда уверенный в том, что Господь около него, где бы он ни был; стыдясь говорить неправду и считая ложь средством к достижению чего либо себя недостойным: он довольствуется свидетельством лишь пред Богом и своей совестью. Вот почему он никогда не лжет, не преступает никаких обязательств; вот почему он отказывается давать и требуемую от него клятву; а как скоро поклялся, то верный правда не отрекается от клятвы даже и в том случае, если б пришлось ему и умереть среди пыток.

Как ни высоко достоинство гностика, но чрез обязанность научать братьев еще более возвышается он! Предназначенный к распространению и словом и примером блага величайшего из существующих на земле, мудрец, облеченный этой миссией, состоит некоторого рода посредником и связью между человеком и Божеством. Язычник, боготворя камень и дерево, обращается своими мольбами к бессмысленным кумирам, как если б они имели уши, чтобы слышать его, и свято исполняет обязательства, написанные пред лицом их. Точно также образ, имеющий жизнь и дыхание, я хочу сказать, человек, слушаясь своего Господа, Учителя веры достойного, может олицетворять собой величие Логоса. Благодеяние, которое гностик оказывает другим людям, напоминает собой дело самого Спасителя (Мф. 10:42; 25:4). Во образ Его, состоя человеком истинным, гностик рассеивает между людьми семя слова и, возрождая наставляемого им человека для спасения, становится одновременно и творцом и преобразователем. Эллины, железо называют именем Арея, а вино – Дионисом; есть конечно между ними некое скрытое соотношение. То же самое нужно сказать и о гностике. Так как в благе ближнего он видит свое собственное спасение, то его по справедливости можно назвать живым подобием Спасителя, если не по качествам его природы, то по крайней мере за сообщение им Его благодати и соответствие Спасителю проповедью. Все, носимое им в глубине души, одинаково он носит и на устах. Гармонически осуществляя учение и на деле, он и словом и примером проповедует тем, кто удостаивается слышать его. Действительно он говорит правду, ее так излагая, как думает о ней, исключая те случаи, когда подобно врачу ⁸⁹⁶, скрывающему от больного опасную истину, ему приходится иногда в качестве целебного средства правду утаивать или – говоря языком софистов – не говорить ее. Смотрите в самом деле. Вот первоверховный Апостол совершает обрезание над Тимофеем (Деян. 16:3) в тот самый момент, когда он в слух всех и пишет и возвещает устно, что обрезание, совершаемое рукою человеческой, есть обряд пустой (Рим. 2:25; Еф. 2:11). К чему эта уступка? Апостол боялся, чтобы резкий переход от обрезания Моисеева к обрезанию, совершаемому верою над сердцем, не привел бы еще колебавшихся Евреев к внезапному разрыву с синагогой. И вот он приноравливается к их слабости и  становится евреем, чтобы привлечь их всех (1Кор. 9:19 и т. д.). Снисходить кому либо и подходить под уровень чьих либо понятий с целью спасения его, при этом никогда однако же трусливо не думая об опасности, какой зложелательство грозит праведнику, такой образ действий ни греха собой не составляет, ни нарушения заповеди. Но решиться на такой поступок гностика может заставить одно только желание быть полезным своим собратиям; не руководясь сим побуждением он и не совершает его. Он и действительно предает свою жизнь за церковь, за возрожденных им для веры своих учеников (Флм. 1:20), чтобы в будущем для тех, кто облечен будет высшим этим служением, служением учителя человеколюбивого и боголюбивого, служить образцом жертвы, обрекшей себя во имя Спасителя на согласование дела с словом и на действительное обнаружение любви. Он следует своим путем, не страшась темницы или рабства, оставаясь верным раз принятому им учению, терпеливым в трудах, правдивым в словах и пользуясь даром слова безукоризненно. Действительно, как скоро ложь имеет целью какое либо плутовство, то она перестает быть словом праздным, а становится орудием зла.

Словами, делами, всей своей личностью гностик следовательно свидетельствует об истине, потому что в своих речах, действиях, в самых своих помыслах, во всем он обнаруживает ненарушимую честность.

Таково, – говоря вкратце, – благочестие христианина. Если каждое из его действий согласуется с долгом и обусловливается здравым разумом, то его поведение благочестиво и праведно. А если так, то один только гностик и может быть благочестивым, праведным и богобоязненным почитателем Бога. Из этого следует, что христианин вовсе не есть неверующий: положение, которое мы и намерены были доказать философам. Из поведения его вытекает, что он никогда не дозволит себе чего либо дурного или постыдного; это противоречило бы справедливости. Наконец вот последнее доказательство, что гностик вовсе не нечестив. Один только он на всей земле воздает истинному и всемогущему Богу, Царю и всемирному Владыке, служение соответственное тому, какое требуется от него истинной религией, благочестно чтя Его чистой жизнью и молитвами.

Познание, – если позволено мне будет выразиться так, – есть совершенство, зрелость, законченность человека как человека. Дополнено будучи знанием вещей Божественных, оно и по образу мыслей и расположений и по образу жизни и в области слова как само себе соответствует, т. е. отличается совершенной естественностью, так и с Божественным Логосом согласуется, Ему угодно и Им одобряется. С полной достоверностью можно сказать, что самая вера чрез познание совершенствуется, ибо только чрез познание верующий достигает совершенства. Из сего следует, что вера есть некое, внутренно, духовно и таинственно предносящееся душе благо: при сем она отыскивает Бога не долгим путем особого рода философских исследований, а просто, без всяких особенных сборов и подготовок, признает бытие Его, высказывается за оное и окружает Бога прославлением и чествованием как личность действительно существующую. Отсюда-то для христианина, возрожденного верой и возросшего на лоне ее, и возникает настоятельная необходимость при помощи Божественной благодати, в меру своих сил и в соответствие им, озабочиваться приобретением познания о Боге. Мы утверждаем, что познание отлично от той телесной мудрости, которая приобретается чрез выслушивание разных учений и наставлений. В некоторых отношениях мудрость эта конечно есть то же, что и познание; познание же не безусловно то же самое, что и мудрость; познание в качестве познания необходимо есть уже и мудрость; мудрость же в качестве мудрости еще не необходимо есть и познание. Под именем мудрости по большей части разумеются знания, нам передаваемые учителем ⁸⁹⁷. Основой же познания служит непоколебимая и несумнительная вера в Бога. Фундаментом же здания, а вместе и самым зданием, всего началом и концом состоит Христос. Говорим о Христе как о начале всего и конце, ибо как начало всего, вера в Него, так и конец всего, любовь к Нему, не могут быть предметом yчeния и наставления; познание же, по милости Божией, нам сообщается преданием; оно есть сокровище, передаваемое на сохранение тем, кои заявили себя достойными того, чтоб им содержать учение, собой обнаруживающее лишь превосходство любви; светом, какой разливается от познания сего учения, окружается блеском и любовь. Писание говорит: Имеющему дано будет (Лк. 19:26). Что значит это? А то, что к вере должно быть присоединяемо познание; к познанию любовь к Богу и ближним; любовь же получает право на обладание наследием. Бывает же тогда все сие, т. е. все эти обетования христианину и собственные его желания тогда исполняются, когда чрез веру, познание и любовь соединившись со Спасителем, христианин в союзе с Ним воспаряет в обители, где царствует Охранитель наших веры и любви, Господь. Отсюда же открывается, что тем, кои способными оказываются к принятию сей милости и предопределены к тому, познание сообщается во усовершение их личности. Обусловливается сообщение сего познания и мудрым устроением жизни и стремлением к цели, которая выше, чем правда по закону. А это все опять требует прилежания постоянного; необходимы для сего подготовительные труды и упражнения сложные и долговременные. И приводит нас это познание к цели бесконечной и совершенной. Дело начинается с того здесь, что познание нас посвящает в жизнь по Бозе, какую вели и другие люди добродетельные, удостоенные в вечных обителях почестей Божественных ⁸⁹⁸. Эта-то жизнь, еще здесь на земле ведомая в общении с душами отошедших святых, христианина освобождает за гробом от наказаний и мук ⁸⁹⁹, страх пред коими нас должен удерживать здесь на земле от грехов и внушать нам образ жизни спасительный. Освобожденные от сих страхов, достигшие возможного здесь на земле совершенства, не подлежащие более никакому дальнейшему очищению, окончившие прохождение всякого рода служений даже и святых и совершавшихся между святыми, те святые души приемлют почести и награды. Дальнейшим моментом состоит введение в постоянное созерцание Бога тех, кто чист сердцем и еще здесь на земле состоял в некоторого рода родстве с Богом (Мф. 5:8). Им дается место на престолах, где восседают и другие боги, Спасителем поставленные непосредственно после Себя ⁹⁰⁰.

Итак, познанием быстро довершается внутреннее очищение; оно вводит в нас желанную преобразующую силу, так что постепенно мы сближаемся с добром. Отсюда же происходит и то, что оно совершенно естественно вводит нас в постижение той святой и божественной субстанциальности, с коей мы имеем некое средство. Неким таинственным образом оно из одного света вводит человека в новый больший свет ⁹⁰¹, и это до тех пор, доколе чистый от малейших пятен (Мф. 5:8; 1Кор. 13:12) он не возведен будет познанием в высшие обители покоя. Познание и постижение таким образом научают гностика созерцать Бога лицом к лицу. До такого совершенства доводится душа гностика познанием. Оно освобождает душу от необходимости себя очищать еще каким нибудь другим способом; оно избавляет ее от различных служений; вместе с Господом она поселяется в таких местах, где под Его покровительством царствует. Вера посему, – если можно так выразиться, – есть сокращенное знание необходимейших истин. Познание же есть непреложное и непобедимое и в слове и в деле обнаружение истин, принятых на веру, обнаружение такое, которое, под влиянием учения нашего Спасителя, будучи построено на фундаменте веры, ведет ум к знанию, к постижению совершенному, к безгрешности.

Первым из этих спасительных изменений и переворотов, по моему мнению, есть переход от язычества к вере, как я уже ранее заметил об этом. Вторым моментом служит переход от веры к познанию. Это последнее, приводя христианина к любви, соединяет существо любящее с любимым, познающее с познаваемым. И мне кажется, что как скоро человек достигает этого, то уже здесь на земле, ранее отшествия из сего мира в иной, облекается он в природу ангельскую (Лк. 20:36). Не та ли это и есть степень совершенства, которой можно достигнуть здесь и которая допускаема плотью христианина, еще удерживающей его долу?

А по достижении этого высшего, какое только возможно для пребывающего в сей плоти, совершенства, христианин, – что и естественно, – делается участником благ еще высших. Чрез святую седмерицу ⁹⁰² он наконец достигает жилища Господня, где становится в некотором роде постоянным светом ⁹⁰³, начиная жить жизнью особой во всех отношениях, вечной, неизменной. Вот в чем состоит первое на истинном христианине обнаружение воздействия Господня; вот то воздаяние и награда за Богопочтение, о коих уже говорили мы. И высказанное нами подтверждается многочисленными свидетельствами. Для примера достаточно и одного из них. Пророк Давид говорит следующее: Кто войдет на гору Господню или кто станет на месте святом Его? Невинный руками и чистый сердцем, не тративший на суетное жизни своей, не клявшийся льстиво ближнему своему; сей примет благословение от Господа и милость от Бога, Спасителя своего. Это род ищущих Господа, стремящихся зреть лице Бога Иаковля (Пс. 24: 3 – 6). Пророк, как мне кажется, главным образом метит здесь на гностика. Мимоходом, как кажется, он нам указывает также, что Спаситель наш есть Бог; он называет Его лицом Бога Иаковля ⁹⁰⁴, т. е. проповедовавшим и учившим всему, что касалось Духа. Вот почему и Апостол называет Сына образом славы Отчей (Евр. 1:3), потому что Он возвестил людям истину о Боге и изъяснил, что Бог и Отец един, что Он есть единственный Вседержитель, которого никто не знает кроме Сына и тех, кому Сын откроет Его (Мф. 11:27). На единство Божие у Псалмопевца указывается словами стремящиеся видеть лице Бога Иаковля. Сего-то единого и благого Бога Отца и возвещает нам Спаситель наш и Бог. Под родом ищущих Его следует разуметь род избранных, коим чрез исследование даровано доходить до познания. Посему-то Апостол и говорит нам: Не принесу я никакой пользы вам, если к проповеди своей не стал бы присоединять откровения, познания, пророчества или учения (1Кор. 14:6).

Знаю, что случается некоторым и не состоя гностиками поступать надлежащим образом. Но поступками их не разум управляет. Об их образе действий нужно сказать то же, что и о мужестве некоторых ⁹⁰⁵. Некоторые люди, будучи страстными от природы, делаются еще более пламенными вследствие того, что страсть, которую они питали, обратилась в привычку. Они, не сдерживая ее рассудком, во многих случаях отдаются ей слепо и совершают дела достойные истинного мужества. Или вот напр. грубые ремесленники. Они выносят труды и страдания с суровым упорством. Но как бы ни были они судьбе покорны, их терпение истекает не из того источника, из которого истекает терпение гностика. Ни цели оно не имеет той же, что у гностика. И это даже и в том случае, если б пришлось им среди мучений даже с жизнью расставаться. Апостол объясняет нами причину этого. Это происходит оттого, что в них нет любви, порождаемой познанием (1Кор. 13:3). Все, что делается с познанием, делается честно, право и может рассчитывать на успех. Все, что делается без познания, делается худо и жалким образом. Сколько бы энергии ни проявил виновник такого дела; каким бы постоянством он ни отличался в нем, все это будет плохо, потому что его образ действий не вытекает из рассудка и он своими действиями не преследует одного из тех благ, кои ведут к добродетели и истекают из нее. То же самое я должен был бы сказать и о всякой в частности другой добродетели людей не просвещенных познанием, а равным образом и об их благочестии. Гностик же руководится разумом не только в своей святости; познание управляет и остальным его поведением; им же руководится он и в своем служении Богу.

Следуя раз принятому нами плану и отлагая до более удобного времени изложение ученых положений гностика, мы изобразим теперь жизнь его.

Принять и постигнуть учение Богооткровенное (Мф. 19:17), это значит получить в нем благо истиннейшее и величественнейшее. Мудрец истинный первее всего поэтому и удивляется сему новому чуду творения ⁹⁰⁶. А так как из небесной своей отчизны он вынес чистою эту способность дознавания, то и делается радостным и мужественным учеником Господа. Лишь только услышал он слово о Боге и провидении, как уже верит в них, имея в достоудивительности воссоздания человека все основания для сего. Сей же внутренний импульс удивления обращает все силы гностика на изучение и положений веры; это в силу его гностик подчиняется всему, что может вести к познанию предмета его задушевных желаний и стремлений. К заповеданному же образу жизни он в силу пламенности своих желаний присоединяет еще расследования и обсуждения. И вот наш гностик в делах веры двигается вперед. Вера, образ жизни и трезвость мысли соделывают его способным к созерцательной деятельности широкой и возвышенной. Воля Божия, вот что с сих пор составляет предмет исследований гностика, потому что не телесные уши отверзает он для постижения слов Писания и Господних, а духовные очи сердца. Воспринявши же в слове Божием масштаб для понимания сущности вещей, ориентировавшись чрез оный среди их, он естественным образом и душою обращается к вещам сродным ей. Напр. эти две заповеди: Не прелюбы сотвори и  Не убий (Исх. 20:15, 14) он понимает в приложении к себе в значении ширшем, чем какое в сей словесной форме они имеют для остальных людей. Работает же и навык приобретает гностик в умозрительном сем познавании вещей с тою целью, чтобы чрез этот созерцательный свой образ мыслей подготовить себя к воспринятию истин еще более общих и величественнейших. Твердо он убежден в том, что наставляет человека в ведении (Пс. 93:10), по слову пророка, Господь, что Он это говорит устами человеческими. Для этой же самой цели Господь и лично принял на себя плоть человеческую.

Естественно отсюда и то происходит, что сей ревнитель знания никогда не предпочитает чувственно приятного полезному, нет. Если бы какой нибудь случай свел его напр. и с женщиной во всем блеске ее красоты, то и тогда не удалось бы ей никакими чарами и кокетством обольстить его, сколько она ни вызывала бы их из себя. Жена господина, которому служил Иосиф, могла ли склонить его к нарушению приличия и законосообразнаго образа жизни? Он оставил в ее насильственных руках верхнюю свою одежду, пребыв от греха чистым и облекшись в преизящнейшую одежду красоты и невинности нравственных. Конечно глаз египетского господина не видел этого поступка Иосифова, Вседержитель же был свидетелем оного. Человек слышит слово, видит тело; Вседержитель же зрит и видит дальше; Он прозирает в самое дело Того человека, которого голос слышится и взор видим. Соответственно этому гностик хранит неколебимое душевное спокойствие, когда обрушиваются на него даже и болезни, какие нибудь неожиданные обстоятельства и даже ужаснейшее из всех бедствий, смерть; он знает, что все подобные беды в созданной природе необходимость. И о том он помнит, что все эти злоключения Божиим всемогуществом обращаются в средства ко спасению нас, что они в руках милосердого Провидения суть средства исправительные, имеющие назначением вынуждать к самоулучшению тех, кто противится тому, чтобы потом за труд самоисправления их же награждать по заслугам. Посему всем сотворенным гностик пользуется в размерах и для целей, указываемых Логосом, всегда при пользовании теми сотворенными вещами воздавая благодарение и прославление Создателю и не давая им порабощать себя, но всегда оставаясь господином над ними. Окажет ли ему кто какую-либо несправедливость, обиду, зло, никогда он не помнит о них. Никогда он не гневается и не питает вражды или нерасположения ни к кому вообще, даже и к тем, кто за дела свои действительно стоил бы такой ненависти. Он помнит, что и его ближнего Творец есть тот же, что и его самого; в своем ближнем, хотя бы и заблуждающемся, посему он чтит Творца его, а сотоварища своего по изгнанию любит, сожалеет о нем и молится за него неведущего. Прикованный к этому бренному и жалкому телу, он и о немощах своей собственной телесной природы сожалеет, и все же под напором страстей его остается непоколебимым. Пусть независящие от его воли обстоятельства слагаются вопреки его желаниям: подавив в себе печали, он всецело уходит сам в себя, останавливаясь на том, что действительно ему принадлежит. Равнодушный ко всему, что не имеет связи с жизнью его души, он только тем занимается, что едино есть на потребу и чем охраняется здравость его души. Что за дело ему до мнений людских? Что значит внешность для него? Он хочет оставаться верным в существе дела, верным воспринятому им истинному учению и познаниям в нем приобретенном, т. е. он желал бы заявить себя действиями, кои всегда в состоянии были бы сами себя оправдать, а также и речами, силу и действенность имеющими. Он не довольствуется расточением похвал доброму и прекрасному; он сам старается быть добрым и облеченным красотою вышемерною; из доброго и верного раба он и действительно поднимается по силе своей любви до степени друга; и в этом имени, являющем совершенство, видит награду для себя за то, чем занят ежедневно: за познание истинного учения, за навыки, им приобретенные единственно долгим упражнением и верностью правильному образу жизни. И вот он употребляет все усилия для достижения высот познания. Блистая красотою нравственной, сосредоточенный уже и по внешнему своему виду и манере держать себя, обладая всеми преимуществами, отличающими истинного гностика, он зрит лишь на славные образцы своих великих предшественников, упредивших его в достижении совершенства. Какое облако их предносится его духу! Я говорю о примерах ему оставленных патриархами, весьма многими пророками, бесчисленным множеством за нами наблюдающих Ангелов и наконец самим Спасителем, который и словом научил нас и делом явил нам, какой высоты жизни можем достигать мы. И вот причина, почему гностик остерегается привязываться ко всем вообще благам сего мира, имеющимся у него в наличности; он не хочет оставаться на земле. Он дорожит лишь теми благами, на получение которых надеется или – лучше сказать – которые опознал уже в качестве благ истинных, в получении коих убежден, кои умозрительно видит уже в своем обладании. Вот почему он терпеливо переносит труды испытаний и скорби. Он переносит их не как отличавшиеся мужественностью мудрецы сего мира, свое мужество поддерживавшие единственно мыслью, что настанет же всем этим бедствиям конец и что когда нибудь да должны же они будут смениться удовольствиями. Не таковы гностика мысли. Познанием он доведен до непоколебимой уверенности в том, что блага, составляющие предмет его упований, станут некогда и действительным его достоянием. Отсюда происходит, что он презирает не только муки все, но и вообще все блага земные.

Рассказывают, что блаженный Петр, увидя жену свою, ведомою палачами на казнь, возрадовался, что настал час призыва ее в вышние селения и говорил о ней, что это изгнанница, возвращаемая в отечество. Наконец, одобряя ее и утешая он, назвав ее по имени, обратился к ней с таким воззванием: «Жена, помни Господа» ⁹⁰⁷. Столь крепок был брачный союз блаженной сей четы; таков был и образ действий мужа по отношению к той, которая была для него на сем свете дороже всех людей. В сем то смысле Апостол и говорит: А имеющие жен пусть будут как если б не имели их (1Кор. 7:29). Апостол не желал, чтобы брачной связью была какая либо чисто человеческая страсть и склонность: такая связь отделяла бы нас от любви к Спасителю. И вот почему примернейший из супругов в момент, когда жена его, имея расстаться с жизнью, должна была соединиться с Господом, убеждал ее сохранить эту любовь к Спасителю во всей ее неприкосновенности. Все эти мученики, в минуты и ужаснейших пыток обращавшиеся и к Богу с хвалами, не свидетельствовали ли они чрез то самое громогласно о своей вере в ожидавшиеся ими посмертные блага? Я убежден, что в них действительно жила непоколебимая эта уверенность, сопровождавшаяся оттого и соответствовавшими сей вере делами.

Итак, как бы ни были несчастны внешние обстоятельства, душа гностика среди всех их остается твердой и мужественной. Натуры атлетические отличаются крепким телосложением; гностик же отличается высшими крепостью и силой нравственными, делающими его способным выдерживать все испытания. Во всех делах человеческих эта нравственная стойкость и вообще состоит мудрой советницей; она-то и указывает праведнику путь, каким должен он идти. И ничего в том нет удивительного. Своими принципами она ведь утверждается на небе и, стремясь уподобиться Богу, она как склонность к плотским удовольствиям в себе умеряет и утишает, так и над телесными скорбями господствует. Но, в Боге всю свою силу полагая, она с гордо поднятой головой смотрит и на все ужасы. Душа гностика здесь на земле по истине состоит как бы отобразом Божественнаго всемогущества. Украшенная совершеннейшими добродетелями, она целостностью своей природы обязана одновременно своей верности природе, своим упражнениям и разуму, развивающемуся вместе с тем. И эта-то душевная красота делает гностика храмом Святого Духа, как скоро душа оставалась бы верною своему расположению во всем согласоваться в жизни с Евангелием. С такими предварительными расположениями христианину не страшны никакие опасности, никакие страхи и ужасы. Что такое смерть для него, что нищета, болезни, оскорбления и все тому подобное? Никогда он не поддается сладострастию; властительски он господствует над всеми неразумными пожеланиями. Хорошо он знает, что следует делать ему и в чем следует отказать себе, ибо он в точности знает, что действительно страшно и что нет. А ведая причину всех страхов он терпеливо переносит все, что должен терпеть и переносить; какого поведения разум советует ему держаться как надлежащего, такого он и держится. При сиянии света, не вводящего в обманы, он видит, на чем следует опереть ему все свои надежды, т. е. он умеет различать истинные блага от мнимых, беды действительно грозные от кажущихся; этими последними он и считает смерть, болезни, бедность; это – беды только по-видимому, а не на самом деле. Так этот  праведный человек в силу постоянства, какое его добродетельная душа обращает себе в привычку, сторонясь от всех настроений не проникнутых разумом, возвышается над тревогами и страстями этой жизни. Всеми способами, сколько их есть у него в распоряжении, он стремится к преднамеченной цели; перемены же счастья, говоря языком обыкновенным, не страшны человеку нравственно доброму, потому что это не есть зло действительное. Что же касается до зол действительно ужасных, то они христианину – гностику неведомы; в качестве зла они диаметрально противоположны благу; а невозможно, чтобы один и тот же человек в одно и то же время был носителем обеих противоположностей.

Итак, христианин, на театре сего света безупречно исполняющий возложенную на него Богом роль ⁹⁰⁸, знает что должно делать и что переносить. Трусость не от неведения ли происходит, что действительно страшно и что нет? А если так, то отсюда я заключаю, что одному только гностику свойственно истинное мужество, потому что только ему известны блага настоящего и блага будущие. Просвещенный, как я уже говорил, относительно зол, коих не следует страшиться и убежденный в том, что только порок для стремящихся к познанию есть действительная смерть и разрушение, облеченный во всеоружие Божие, он ежеминутно ведет борьбу с пороком.

Если кто либо по человеческой своей слабости застигается какой либо нечаянностью, произойдет ли эта от недостатка благоразумия и осторожности или же от действия или – лучше сказать – содействия диавола, то этого неблагоразумия нельзя считать ни неосторожностью ни хитростью диавола, а следует относить оное к несовершенству познания. Нет действий, кои в самом существе своем были бы осторожностью. Осторожность есть только образ действий; дело же само, каковым бы оно ни было, не может быть осторожностью. Посему действие, совершенное по неведению, не есть неведение, а зло порожденное неведением, хотя и не тождественное с ним. Действительно ни грехи ни страсти не суть зло сами в себе, хотя источником их и состоит зло, но какое? От недостатка познания. Посему кто мужествен не под влиянием разума, тот не есть истинный гностик. Иначе следовало бы почтить именем мужества и нечувствительность некоторых детей пред опасностью, о коей они еще не составили себе понятия ⁹⁰⁹. Так не ежедневно ли мы видим их хватающими пламя? Что же? На этом основании не усвоить же нам мужество и диким зверям, слепо бросающимся на копья и рогатины? На этом основании отчего же не провозгласить бы нам мужественными и площадных наших скоморохов, которые с такой ловкостью перескакивают чрез мечи, за ничтожную плату практикуя ремесло столь преступное. Совсем иное дело человек, проникнутый истинным мужеством. Казнь ли неизбежную ему готовит в ярости народ, он мужественно встречает ее. И вот чем отличается он от остальных, только так называемых мучеников: одни из этих последних подвергают себя разным случайностям безрассудно и – если можно так выразиться – бросаются в опасности сами не зная почему ⁹¹⁰; другие же первоначально держатся в стороне, как советует им это и здравый разум: но лишь только заслышат призыв Господа, спешат предать себя, дают пред судьями свидетельство о своей вере, выделяясь из ряда других людей вовсе по дерзости какой либо или уступая течению; они собой являют земле образ человека по истине достоудивительного, в проявлении мужества руководящегося разумом. Большинство же смертных не потому ли переносят мучения сравнительно легче, что избегают больших? Не потому ли они остаются твердыми в исповедании своей веры, что опасаются порицания со стороны равных им по положению в обществе собратьев по религии? Руководящиеся же в сем любовью охотно следуют слышимому ими голосу, увлекаемые единственно желанием угодить Богу и не преследуя кроме сей иной цели; они и не надеждой руководятся видеть себя за свой подвиг вознагражденными. Бывает конечно, что одни из идущих на смерть добровольно в сем руководятся желанием прославиться; другие же, чтоб избежать мук еще более ужаснейших ⁹¹¹; третьи наконец, чтоб войти в радость и веселие посмертные. Это еще дети в вере, делающие в ней первые шаги. Они блаженны, если это вам угодно; и все-же идут путем не тем, каким следовало бы идти человеку возрастному или каким путем идет напр. гностик, руководящийся в своих поступках любовью к Богу. Но и для детей у церкви есть венки ⁹¹². Подобно цирку и гимназии она награждает ими не мужей только. Итак, следует проникаться любовью из-за ней самой, а не посторонним каким либо побуждением.

Итак, совершенство мужества в гностике развивается одновременно с познанием как от положительного поступания вперед в жизни нравственной, так и от ежедневных стараний одерживать победы в борьбе со страстями. Любовь же, запечатлевающая чело борца, движущая его руками во время борьбы, соделывает его воином бесстрашным и безбоязненным, малодушию непричастным, проникает его твердым и всецелым упованием на Бога, подобно тому как и справедливость внушает ему постоянно говорить одну только правду, ибо сущность правоты его заключается в наблюдении им следующей заповеди Спасителя: Да будет же слово ваше: да, да: нет, нет (Мф. 5:37; Иак. 5:12).

То же самое нужно сказать и о воздержании свойственном христианину. Не следует ему в оном руководиться стремлениями к почестям, что движет атлетами, состязающимися из-за венка и славы. И не желание собрания богатств должно им руководить при сем, как бывает это с теми, кои остаются добродетельными под влиянием внушений сего гибельного порока. И по истине как назвать воздержным того человека, который из самолюбия, из-за сохранения здоровья или же просто вследствие грубости своего нрава и привычек воздерживается от плотских удовольствий, наблюдает по отношению к себе самому строгость? Проводящие жизнь в тяжелых трудах, получив возможность чувственно насладиться плодами их, непременно разбиваются о скалу плотских удовольствий, хотя в своем воздержании они и оставались дотоле непреклонно строгими. Это факт неопровержимый. Лишь только представится им благоприятный случай к чувственному наслаждению, добродетель они покидают и закон преступают. Напротив если стремиться к воздержанию из-за него самого, то из-за познания, под руководством которого оно совершенствуется и которое для него служит уздою крепкою и прочною, воздержание то возвышает человека на степень господина себе самому и проникает его самообладанием. Взгляните на гностика. Вот подлинно воздержание! Весь он состоит оным. Страсти его не волнуют; в горниле страданий он не плавится. Вот подлинно алмаз, о котором говорят, что не поддается он действию и сильнейшей теплоты ⁹¹³. Началом, из которого истекают дела такого рода, состоит любовь, искусство и наука изо всех святейшая и важнейшая. Оставаясь верным всему доброму и прекрасному, нося на себе неизгладимое отражение Существа Божественного, принцип тот возвышает носителя своего до степени друга Божьего и сына; под действием любви гностик достигает возраста человека совершенного и полноты во Христе (Еф. 4:13). Или лучше: согласие с кем либо в известных положениях порождает собою гармонию; тождественность производит собою единство. Но как дружба на друзей влияет до приведения их к сходству друг с другом, потому что общность стремлений обращена на единение по существу: так и гностик, пламенея любовью к единому и истинному Богу, оттого что он состоит другом Божиим и усыновленным от Него чадом Его, становится по истине человеком совершенным. Вот в чем состоит истинное благородство происхождения человека; вот истинное значение познания; вот совершенство. Они состоят в непрестанном памятовании Бога, имении Его пред духовными своими очами. Окончательное совершенство, достигаемое гностиком, состоит в очищении души его от малейшей запятнанности. Тогда он признается достойным и вечного созерцания Вседержителя Бога лицом к лицу (1Кор. 13:12). Раз проникшись весь духовностью, он стремится в церковь родственную ему, в сонмы духов и наследует покой в Бозе.

Для характеристики жизни истинного мудреца достаточно уже и изложенных подробностей. Добавим только, что при таком его отношении к своим телу, душе и ближним в глазах его нет ни раба, ни общественного врага, ни чего либо сему подобного. Все люди как люди, ему подобны и равны. Закон Божественный запрещает ему презирать брата, родившегося от родителей, подобных и его отцу и матери.

Но этим не ограничиваются добродетели гностика. Всем, кто подавлен трудностями жизни, он облегчает бремя их своими утешениями, тех ободряет своими беседами и снабжает их всем необходимым для поддержания их телесной жизни. Его помощь им все же неодинакова; она справедлива и соответствует нравственной особенности каждого. По своему великодушию он делает даже нечто и большее сего. Он дает даже и тем, кто его ненавидит и преследует, как скоро этот враг его и гонитель нуждается в помощи.

Здесь некоторые быть может скажут: «Во он дает, побуждаемый к тому страхом пред ними». Отнюдь нет. Освещайте его образ действий как вам угодно: он равнодушен к тому и делает добро, руководясь единственно желанием помочь ближнему.

Но кто не жалеет сокровищ для оказания помощи даже и врагу своему, злостности его однако же не помня, тот не тем ли щедродательнее и любвеобильнее оказываться должен по отношению к своим близким? Мудрец наш в отношениях к ним и одушевляется именно этими чувствами, хотя совершенство познания и здесь указывает ему, в какой мере, кому, при каких обстоятельствах и особенно что и как должно давать.

Мы упомянули о врагах, кои есть и у нашего мудреца. Но кто же это и по каким разумным основаниям может зла желать тому, кто сам никогда и никому не подает повода к вражде? Отвечаем. И Господь никому не противится, ни к кому не относится враждебно (Педаг. I, 8). Может ли Он и быть чьим либо врагом или противником, Он состоящий Создателем всего существующего и благоволящий к оному, потому что ничто из существующего не существует против Его воли? Врагами Богу оказываются лишь непослушные Ему. Вместо того, чтоб повиноваться Ему, они с путей указываемых Его заповедями уклоняются и святость Его завета ненавистью преследуют. Нечто подобное сему отношению к нам Божества наблюдаем мы и в нашем мудреце. Никогда и ни к кому он не питает ненависти за исключением тех, кто следует путем противоположным его собственному пути: тех он считает своими врагами. Им если и оказывает он помощь, то единственно из свойственного ему милосердия. Но при сем опять-таки он руководится своим познанием. И это умение распознавать людей, распределять им дары по достоинству каждого, этому давать более, другому менее, это взвешивание на весах премудрости даже и того благодеяния, которое мы только еще намерены оказать, есть одно из высших проявлений справедливости свойственной нашему гностику.

Большинство людей добродетели предано по побуждениям толпе свойственным. Так напр. воздерживаются язычники от некоторых вещей лишь потому, что не имеют возможности насладиться желаемым или же из страха пред другими людьми. Иные же отказываются от удовольствий настоящего, чтобы впоследствии насладиться другими более утонченными. Подобные расчеты могут быть наблюдаемы и между людьми веры. Многие из христиан воздерживаются или из-за обетования им воздаяния за то или из страха пред Богом. Но по таким мотивам воздержание, хотя не отвергается гностицизмом и лежит в основе его, состоит все-таки лишь ступенью к достижению состояния наилучшего; оно есть только как бы импульс к тому, что наиболее совершенно. Начало премудрости, говорит Писание, есть страх Божий (Притч. 1:7). Человек же совершенный все покрывает, все переносит из любви, чтобы не человеку угодить, а Богу (1Кор. 13:1, 7; 1Сол. 2:4). Его поведение вызывает похвалы ему у народа не по тем последствиям оного, что каждый видит в том личную для себя пользу, а потому, что пример его похваляющими считается достоподражательным.

Но кроме воздержных этого рода, сдерживающих неупорядоченные свои душевные порывы по сим мотивам, есть еще иного рода воздержные, оказывавшиеся таковыми потому, что желают они удержать за собою раз приобретенные блага; в различении благ истинных от ложных они достигают величия неутрачиваемого; из оного и проистекают дела их и добродетели. Случается ли непредвиденное несчастье какое, под покровительством своей добродетельности гностик все-таки не оставляет своего образа действий, потому что в добром научном имуществе, ему свойственном, имеет он сокровище прочное, от него неотделимое; сокровищем же сим состоит познание вещей Божеских и человеческих. За тем воздержание этого рода людей, воздерживающихся от вещей плотских из желания удержать за собою раз приобретенные духовные блага, и потому твердо, что ведение их никогда не может обратиться в неведение; добро их никогда не может злом стать. Вот почему наш гностик есть, пьет, женится не из-за себя самого и не в видах осуществления чрез брак главной цели своей жизни, но по необходимости. Я говорю: Мудрец женится. Да, если это Логос повелевает ему и если это согласуется с его обязанностями. Человек совершенный имеет в сем пример для себя в лице Апостолов. Да и вообще нужно сказать, что энергия человека заявляет себя не в уединении и не в жизни одинокой. С каким геройским мужеством сравниться может того мужество, кто в браке, имея детей, заботясь о семействе, состоя господином как над удовольствиями так и над выпадающим на его долю горем, по силе своей любви к Богу однако же остается в неразрывном союзе с Ним? Сколько затруднений приходится ему преодолевать при этом! Как часто должен он вооружаться против искушений, ему предносящихся в образе детей, жены, слуг, имущества! Бессемейный же уже вследствие этого самого свободен от множества соблазнов. Так человек, занятый материальным своим домостроительством, хотя и уступает в деле своего спасения человеку свободному от этих забот, за то превосходит его тем, что по своим заботам об осуществлении истинного учения в реальной жизни представляет собою подобие хотя и слабое Провидения.

Мы обязаны оставаться добродетельными на всевозможных путях жизни, наблюдая, чтобы под руководством познания добродетель входила в нравы и чтобы для всех отдаваться ей было легко и свободно. Наблюдали ли вы, как воск топится, как медь, освобождаясь от шлаков, готовится принять новый отпечаток? Нечто подобное сему представляет и познание. Все равно как смерть есть разлучение души с телом, так и познание представляет собою умерщвление духовных страстей, душу волнующих; освобождаясь и отрешаясь от них, оно возвышает душу до жизни добродетельной ⁹¹⁴, что продолжается до самого того времени, когда она со святым прямодушием в состоянии бывает наконец сказать Богу: «Живу согласно с Твоей волею». Вы поставляете целью своей жизни человекоугодничество? Угождать Богу следовательно вы отказываетесь (Рим. 8:8; Гал. 1:10). Большинством людей и действительно избирается не полезное, а приятное. Напротив того человек, Богу угождающий, уже чрез это самое дорогим делается и для людей благочестивых. Не ожидайте же после этого, чтобы для мудреца истинного имели какую-либо привлекательность приятность пищи и питья на трапезах и плотские удовольствия. Всякое рассуждение, всякое движение своей мысли, всякое действие, способное породить удовольствие, уже возбуждает в нем против себя подозрение. По истине, никто не может служить двум господам, Богу и мамоне (Мф. 6:24; Лк. 16:13). Вот изречение весьма простое; но и в простоте своей толкующее не о деньгах, а о богатой пище, доставляемой ими различным страстям. Я понимаю дело так, что человеку познавшему весь блеск славы Божией и Его истины, невозможно вслед за тем рабски подчиняться и страстям, восстающим на Господа.

Искони и вполне свободен от всякого рода беспорядочных движений конечно только один Господь милосердый, из любви к человеку и сам соделавшийся человеком. Желающий же воспроизвести на себе хотя отпечаток, оставленный им здесь на земле, из-за освобождения себя от пожеланий ведет непрерывную борьбу с самим собою. Вначале пожелать, а потом отказать себе значить уподобиться вдове, воздержанием вновь возвращающей себе девство ⁹¹⁵. Чрез воздержание от всякого рода зла и воплощение в себе разных добродетелей, за собой влекущих спасение, этот мужественный атлет платит своему Господу и Спасителю лишь цену за познание, им испрошенное у Бога. Подобно тому как ремесленников питает занятие тем ремеслом, к коему они прилежат: так и гностик живет познанием, какое от приобрел; в сем познании он ищет и спасения. Познание же сие состоит в искоренении страстей в себе, ибо пожелание отречься от них равносильно обречению себя на смерть. Неведение же для души равносильно так сказать морению ее голодом, равно как и познание с другой стороны равносильно доставлению ей средств к жизни.

Таковы души гностические, в Евангелии приравненные к святым девам, ожидающим Господа (Мф. 25:1 и т.д.). И подлинно они девственны! Не от всякого ли рода зла воздерживаются они? Не с воздыханиями ли любви ждут они своего Жениха? Не возжигают ли они лампад своих для озарения ими дел своих? Души мудрые и разумные, они восклицают: «О, Господи! Давно уже в сладчайших своих стремлениях мы призываем Тебя. Мы жили согласно с законом Твоим, не опуская без исполнения ни одного из Твоих повелений. Посему молим Тебя: исполни Твои обетования. Просим у Тебя полезного, ибо нам следует просить у Тебя только прекраснейшего. Все, что бы ни ниспослал Ты нам, все это мы примем от Тебя как сокровище. Как бы ни были горьки испытания, которыми Ты взыщешь нас, мы будем помнить про них, что по благости своей Ты посылаешь их нам для укрепления нашего мужества».

Истинный гностик по высоте своей святости расположен скорее ждать неудачи своих молитв, нежели успеха от молитв невысказанных. Вся его жизнь есть продолжительная молитва и непрерывная беседа с Богом. Если чист он от всякого греха, то получает желаемое, ибо Бог дал обетование праведнику: «Проси, и дам тебе; только пожелай, и исполню» ⁹¹⁶. Когда просимое полезно ему, то его молитва о сем тотчас и исполняется. Что же касается до вещей бесполезных, то мудрец наш никогда и не просит о них; а следовательно оных и не получает. Так происходит, что все нашим мудрецом желаемое исполняется.

Тут некоторые быть может воскликнут: «Но есть и грешники, также получающие просимое». На это отвечаем. Правда; но это случается редко, да и то по причине правосудия и благости Божиих. Он дает тем, кто способен оказывать добро другим; милость в этом случае ниспосылается следовательно вовсе не в уважение ищущего ее, а из предведения Божественным Провидением того, что чрез посредство просящего будет спасен еще другой; так милость даруется ему по всей справедливости. Тому напротив, кто достоин Божественной милости, истинные блага даруются даже и без просьбы оных с его стороны.

Когда не по необходимости кто либо оказывается справедливость наблюдающим и не из страха или надежды на что либо стороннее, но по свободному душевному расположению к тому, тогда поведение такого человека называется путем царственным, коим идут все люди происхождения царственного ⁹¹⁷. Все же остальные пути, отклоняющиеся от сего, скользки и обрывисты. Так попробуйте напр. страх и желание почестей изгладить в качестве побуждений к перенесению напастей из душ прославленных светских мудрецов, пресловутая мораль которых проповедуется с таким апломбом, и сомнительным с той минуты станет их терпение, отрекутся они от перенесения скорбей. А пожелания и прочие грехи именно и называются в Писании тернием и волчцами, эти боли причиняющими (Быт. 3:14; Ис. 5:1 и т. д.; Чис. 33:55; Иез. 28:24; Ос. 2:6; Лк. 13:6 и т. д. и инде). Итак, делатель в винограднике Божьем, гностик, садит, подрезывает, поливает; для всех назданных в вере он оказывается земледельцем по истине преславным. Все зла не творившие считают себя достойными награды вечным святым покоем за эту чистоту от греха. Творивший же добро, остававшийся расположенным к добру из-за самого добра и по свободному оного предпочтению имеет право рассчитывать на это вознаграждение в качестве делателя доброго. Бесспорно он и получит две награды: одну за добро, им соделанное; другую за зло, которого он не причинил. На гностика, отличающегося такими душевными качествами, не могут влиять ничьи искушения, исключая те случаи, когда Господь попускает на него искушение для пользы живущих с ним. Мужественная смелость, с какой он отражает искушение, служит для собратьев его по вере как бы поощрением оставаться в оной твердыми.

Это весьма естественно, что блаженных Апостолов такого рода мужество при созидании ими церквей и утверждении оных привело к испытанию бедствиями и запечатлению своего совершенства мученичеством. Так как это слово: «На ком отяготеет рука Моя, к тому имей ты сострадание» непрестанно звучит в ушах гностика, то он желает, чтобы гонители его обратились к раскаянию.

Вид казней, в цирках совершаемых над злодеями, есть зрелище, не приличествующее даже и тому, кто в вере еще младенец. Тем паче для гностика эти отвратительные сцены не могут быть школой назидания или источником наслаждения. Он занят добром и предан ему вследствие добровольной к тому расположенности. Неумолимый по отношению к плотским удовольствиям и оставаясь чрез воздержание от грехов верным раз принятому им учению, может ли он интересоваться муками других людей? Что же назидательного тут? Как же это и на исправление от чего могут влиять они? Удовольствия земные, грубые и неприличные зрелища мирские! Чем они могут быть для того, кто великодушно равнодушным в этой жизни остается даже и к загробным обетованиям, хотя виновником их сам Бог состоит?

Не все те, которые говорят «Господи, Господи», войдут в Царство Божие, но творящие волю Божию (Mф. 7:21). Этим же исполнителем воли Божией, делателем сим состоит гностик, возвышающийся над пожеланиями мирскими, хотя и пребывает он заключенным еще в эту темницу плоти. Как сложится будущее, это от телесных его очей хотя и сокрыто, и все же это ему известно: столь твердо он убежден, что оно будет таким, а не иным; оно для него реальнее даже настоящего. Таков сей делатель благой, радости находящий в благах, познанных им. Телом хотя он и вращается еще в сей жизни и удовлетворяет необходимым его материальным потребностям, личностью же своей живет в глубинах своей души, стремясь оною к тем благам, коих еще не наследовал, но коими уже обладает умозрительно; посему он старается стать достойным и действительного ими обладания. Вот почему он живет в сей жизни чужестранцем и пользуется ею лишь настолько, сколько требуется необходимостью.

Он постигает таинственное значение и телесного поста, наблюдаемого в четвертый и шестой дни недели ⁹¹⁸, которые язычниками посвящаются Гермесу и Афродите. За тем в течение всей своей жизни он постится от сребролюбия и плотских удовольствий, этих начал чреватых всякого рода непотребствами. Согласно с Апостолом мы уже и различили выше (Стром. VI, 16) три рода нарушения законосообразной любви: склонность к чувственности, корыстолюбие и идолопоклонство.

Итак, мудрец наш постится постом более возвышенным, чем каким постились напр. древние Евреи. Он воздерживается не только от греховных дел, воспрещаемых Моисеевым законом, но и от нечистых мыслей, воспрещаемых совершенством Евангельским. Если же при сем и постигают его искушения, то – как мы уже сказали – при них Провидением имеется в виду не его ими исправление, а польза окружающих его, дабы в его постоянстве, при преодолении им скорбей и перенесении бедствий, они имели образец.

То же самое я должен сказать и о плотских радостях. Со стороны тех, кои раз вкусили от них, требуются для воздержания от них уже великие усилия (Стром. III, 16). Иначе что же это было бы и за воздержание? Что же за великая слава воздерживаться от того, чего не знаешь? Мудрец же наш, держащийся образа действий, указываемого Евангелием, наблюдает день Господень, чтя оный очищением своего чувства ото всех нечистых мыслей и проникновением себя истекающими из познания; в день Господень он славит воскресение Господа в нем самом (Рим. 6:6. и т.д.). Но он воплощает в себе нечто даже и большее сего. Лишь только созерцаемые им идеи приняли в его душе ясную форму, образ Господа непрестанно предносится его духу, ибо взор его постоянно прикован к миру невидимому. Если же представляется ему то, чего он не желал бы воображать, то он сдерживает свою созерцательную деятельность; хотя бы удовольствие рождалось и из рвения к умозрительной деятельности, он недоверчиво относится к нему. Он желает слышать в уме и видеть оным только то, в чем часть он имеет. Ничего не имея в виду кроме душевного блага своих собратий, он созерцает красоту не телесную, а душевную; ибо добро должно предноситься душе чистым от всякого плотского удовольствия. Истинными же ему собратьями состоят те, которые чрез второе творение ⁹¹⁹ будучи избранными отвечают сему избранию чистотою своих нравов, личным характером дел, обнаружением и в речах и в делах святости и достопочтенности, т. е. всего того, чем по воле Господа избранные Его должны свидетельствовать о своей разумности. Вера состоит в принятии одинаковых учений, познание же в разумении и прочувствованности учений, а надежда в притрепетном ожидании одних и тех же благ. Хотя условия материальной жизни и ухода за телом, напр. питания его, вообще и немного берут времени у нашего мудреца, все же на каждое препятствие, его отрывающее от самоусовершения, он смотрит как на некоторого рода несостоятельность в отплате долга Богу, коей жертвою оказывается он сам. Отсюда происходит, что все в нашем мудреце, даже и сновидения, соответствуют званию избранника Божия. И действительно, в течение всей своей жизни он чувствует себя здесь чужеземцем и странником (Евр. 11:13), обывателем иного града, равнодушно смотрящим на все, чем возбуждается любопытство других. Живя в государстве, он живет как бы в уединении, доказывая собой, что праведность его по сравнению с юридической системой государства есть праведность высшего разряда, что она есть акт личной его свободной самоопределяемости, а не результат подневольного послушания государственным законам.

Таков характер нашего мудреца. Кратко сказать, он вознаграждает собою мир за отсутствие Апостолов. Ведет он жизнь праведную, о вещах имеет познание точное, ближним помогает, снимает с плеч своих соседей целые горы забот (Мф. 21:21; Мк. 11:23; 1Кор. 13:2; Лк. 13:5; Ис. 40:4) и нездоровые долины душ их своим влиянием очищает. Но что я говорю? Каждый из нас сам для себя состоит и виноградником Господним и виноградарем.

И все же наш мудрец добродетельность свою не выставляет на показ; каково бы ни было добро, им творимое, он довольствуется тем, что во свидетели своей верности учению Господа призывает Его самого и свою совесть; согласуется он в своих добродетелях с откровениями веры; сего с него и довольно. Где сокровище ваше, говорит Писание, там и сердце ваше (Мф. 6: 21). Вследствие совершенства своей любви он уничижает сам себя, чтобы не презирать застигнутого скорбью брата своего. Если бы возможно было, то вместо брата он перенес бы его лишение сам и с большим мужеством. По крайней мере его горе он считает своим собственным горем. При всей своей бедности во многом он отказывает самому себе лишь бы помочь брату (Мк. 12:44; Лк. 21:4); по своему великодушию он сам себя доводит до нужды. И все же он не жалеет об этом, напротив свои благодеяния еще удваивает. Потому что его вера, чистая и деятельная, есть вера прославляющая Евангелие делами и созерцанием обетованных благ. Потому и своей славы он ищет не между людьми, а в Бозе (Рим. 2:29), исполняя заповеданное ему Господом его. По силе своей надежды от мира сего отрешенный, ожидая благ будущих, он не ищет благ и радостей земных; в благородной гордости он остается равнодушным ко всему видимому на земле. Однако же он состраждет терпящим наказания по смерти и чрез свои мучения вопреки своей воле свидетельствующим о необходимости покаяния. Сам же он живет со своей совестью в мире, всегда готовый покинуть эту жизнь. Состоя странником и пришельцем среди наследий земли, он занят охранением лишь тех благ, которые действительно принадлежат ему. Не говорите ему о сокровищах земных: это предмет непонятный ему. Он проникнут удивлением к учению Господню; и не только удивлением: чрез посредство познания он часть имеет даже в воле Божией; он ведь праведник, а к этому еще и друг Божий и избранный исполнитель заповедей Божиих; в качестве мудреца истинного он состоит человеком происхождения царственного, управляющим собой самодержавно. Смотрите: вот он равнодушен ко всему золоту, рассеянному по поверхности земли, ко всему золоту содержимому недрами ее; не занят он судьбами царств сего мира, простирающихся от одного океана до другого; все это считает он не стоящим такого внимания, какого заслуживает забота о пребывании верным слугою Господа. Так ест ли наш мудрец, пьет ли, избирает ли себе супругу по внушению Логоса, являются ли ему во время сна видения, всходят ли ему на ум слова некоторые, действия, все, все это у него свято само в себе. И потому-то для вознесения молитв он всегда нравственно чист.

Но мудрец наш есть нечто еще и высшее сего. Будучи земным Ангелом, он молится с Ангелами; постоянно он созерцает себя пребывающим среди воинств небесных. Наедине ли он молится: окружен он целым сонмом небожителей. О вере он думает, что она двоякого рода. Одна состоит в действовании верующего, другая же в соответствии совершенством Тому, в кого верят. Есть и правосудия два рода: одно действующее любовью, другое страхом. Не сказано ли: Страх Божий свят; он пребывает вечно (Пс. 18:10)? И действительно так. Ибо переходящие от страха к вере и праведности живут вечно. Человек, проникнутый страхом, первее всего начинает воздерживаться от зла. Потом проникается он любовью по Бозе, побуждающей его на сем фундаменте строить здание добрых дел и своей свободы; тогда он слышит из уста Спасителя обращенные к нему слова: Не называю вас рабами, а друзьями (Ин. 15:14, 15) и приступает к молитве с сердцем, проникнутым доверием. Формою же его молитвы служит благодарение за прошедшее, за настоящее и за будущее, для него по силе веры являющееся уже настоящим, ибо чрез восприятие познания он действительно упреждает его. Еще он молит Бога о том, чтобы Он даровал ему и во плоти жить существом чисто духовным, мудрецом истинным, – чтобы Он удостоил его истинных благ и чтобы подал ему силы избежать действительного зла. Он молит Бога также и о том, чтобы облегчил Он тяготеющее на нас бремя наших грехов, чтобы Он обратил нас к познанию. Одинаково готов он как гласу Божьему последовать, чрез кончину призывающему его в мир иной, так и сам лично чрез поддержание в себе чистоты совести готов он и спешить к принесению благодарений Богу. Воплотивши в себе вследствие чистоты жизни подобие Божие, явленное нам в лице Христа, мудрец наш в сем союзе с Богом обладает и всемогуществом Божиим, ибо Бог все покорил под ноги Христа Иисуса (Пс. 8:7). Он не хочет казаться тем пламенем или тем светом, которые являются таковыми от соприкосновения с пламенем или светом; он стремится к тому, чтобы быть самым пламенем и светом.

Мудрецом нашим постигается и это изречение: Если не возненавидите вы отца и мать, а к этому и собственной вашей жизни и не возьмете на себя знамения Моего (Лк. 14:26, 27)... Мудрец наш презирает связи плотские, в себе скрывающие сильнейшие соблазны к удовольствиям плотским; великодушно он пренебрегает всеми делами плотскими и питанием плоти. С не меньшей энергией он вооружается и против души телесной ⁹²⁰. Он в узде держит дух непокорный и неразумный, потому что плоть воюет против духа (Гал. 5:17). Знамение же носить значить заживо быть погребенным, так чтобы, живя в земном сем теле, отрекаться ото всего существующего, ибо любовь неодинакова в том, кто сеет в плоть (Гал. 6:8) и в том, кто воспитывает в себе душу, предназначенную для вмещения познания, до способности к тому. Так мудрец наш добродетель обращает себе в привычку. Вследствие сего благодеяния его многочисленнее чем слова. Он молит Бога, чтобы Он освободил его собратьев от некоторой доли грехов, ответственность за оные принимая на себя, лишь бы способствовать исповеданию ими их веры и их обращению. Всегда готов он с дражайшими своими друзьями поделиться благами, кои ему принадлежат. За то и они воздают ему любовью за любовь. Трудясь над развитием в себе Божественного способа возделывания вложенных в него семян спасения, препорученного нам Господом (Мк. 4:20), он пребывает свободным от всех пятен, оставаясь человеком властвующим над самим собою и воздержным. Ваши взоры видят его здесь на земле; но на ней удерживает его лишь плоть эта; в действительности же он и на земле живет как дух, ибо он пребывает оным в сонме святых, коим подобен. Так как от исполнения Господних заповедей он не отказывается ни днем ни ночью и предан оным и на словах и на деле, то несказанная посему бывает радость, какую испытывает он не только утром, вставая от сна (Сир. 31:22), не только в полдень, когда солнце достигает половины своего дневного пути, но и во время прогулок, во время сна, снимает ли он с себя одежды или облекается в них, наставляет ли когда он сына своего, если есть такой у него; всегда ненарушимо союз поддерживая с заповедями и обетованиями, постоянно с благодарственной молитвой на устах подобно аллегорическим тем животным (серафимам), у пророка прославляющих Бога (Ис. 6:2, 3), всегда он победоносным оказывается в искушениях и среди их повторяет: Бог дал, Бог и взял (Иов. 1:21). Таким был и Иов, который, в пламенной своей любви к Богу, равнодушно относился к потере благ внешних, даже к своему здоровью, ибо он был человеком праведным и святым, воздерживавшимся от всякого зла (Иов. 1:1). Святым... Под этим словом разумеется совокупность обязанностей, соединяющих нас с Господом и все предначертание правил жизни нравственной. Иов, обладавший знанием сих законов, был следовательно мудрецом истинным, гностиком.

Итак, если и обладаем мы известными благами, будем остерегаться излишней к ним привязанности, потому что в конце концов они все же человеческие блага; зло же будем переносить безропотно. Будем держать себя выше земных благ, как при имении их, так и при лишении. Не будем придавать им иной и большей важности: они назначение имеют распределяемыми быть между нуждающимися.

Что же касается снисходительности к самому себе, то и на этот счет мудрец наш очень осторожен. Он строго исследует истинные побудительные причины своего поведения, а равным образом и того боится, чтобы легкое расположение его духа не обратилось в состояние его неизменное.

Истинный мудрец никогда не злопамятствует против тех, которые словом или делом причинили ему какую-либо обиду, но прощает им. Так его молитва: Остави нам, как и мы оставляем (Мф. 6:12; Лк. 11:4) соответствует действительности. Не желать ничего чужого, не питать ни к кому ненависти, это ведь составляет одно из положений воли Господней, потому что все люди состоят творением одной и той же воли Божией. Говоря: Придите, чада; я научу вас страху Божью (Пс. 34:11), Спаситель сими словами не возвещает ли нашему мудрецу, что он не нуждается для достижения совершенства в помощи Ангелов, ибо от Него самого получит оную, если заслужит того своими усилиями и послушанием? Совершенным же гностик должен быть как Отец небесный (Мф. 5:48), т. е. Спаситель желает, чтобы мудрец был столь же совершен, как совершен и Он сам, Сын Божий. Человек верный этим условиям не просто просит от Господа, а получает некоторое право просить Его с дерзновением. Если его собратья в чем либо нуждаются, то он не будет молить Бога о даровании ему сокровищ для распределения оных между нуждающимися; он будет заклинать Господа, умолять Его всем, что Ему дорого и свято, ниспослать им необходимое. Мудрец истинный взыскивает нуждающихся милостыней, но какою? Молитвами; и сии молитвы отличаются разумностью, ибо он самому Богу предоставляет выбор и свойство даров ⁹²¹. Не часто ли в самом деле и бывает, что бедность, болезни и тому подобные испытания ниспосылаются на человека в виде предостережения, для исправления его от грехов предшествующей жизни и для охранения его от них в будущем? Посему-то верующий, которого образ мы начертываем, просит Бога об облегчении бедствий собратий своих, но как? Не для того получив от Бога высший из даров, дар познания, чтобы оным суетно похваляться, он применяет свою благотворительность на деле в качестве орудия милосердия Божественного и помня, что состоит мудрецом истинным, гностиком.

В «Преданиях» ⁹²² говорится, что Апостол Матфей иногда говаривал: «Если кто либо из соседей избранника согрешит, то значит согрешил избранник. Если бы избранник поступал, как предписывается ему то Логосом, то сосед остерегался бы греха, к жизни избранника Божия имея достаточно уважения». Итак, что же еще сказать нам о нашем мудреце? Или не ведаете, говорит Апостол, что вы храм Божий (1Кор. III, 16; VI, 19)? Итак, гностик, в себе носящий Бога и вдохновляемый Им, есть существо в некотором роде Божественное, приосененное ореолом святости Божественной.

Писание, убеждая нас в том, что грех Богу ненавистен, называет впадающих в оные людьми чуждой народности. Не пожелай жены чуждой, говорить оно (Притч. 5:20; 7:5; 23:33; Мф. 5:28), чрез это выражение ясно открывая, что грех есть нечто совершенно чуждое и противоречащее природе храма Божия.

Храм сей существует в двух видах: один размеров громадных, это церковь; другой размеров более скромных и тесных, это человек, по прямой линии происходящий от Авраама, состоящий семенем его. Тому, кто носит Бога в глубинах души своей, посему за чем желать еще чего нибудь другого? Смотрите посему: мудрец наш возвышен над всеми ограничениями и препятствиями; к материи, еще удерживающей его здесь на земле, он относится равнодушно; благодаря познанию проникает он сквозь сферы небесные; познание вводит его в среду существ духовных, возвышает над Началами и Властями, доводит до Престолов, существ наивысших; любовь возносит нашего мудреца к престолу Того, Кто был единственной целью его познания. Так змея и голубь (Мф. 10:16) оказываются объединенными в лице нашего мудреца; он проводит жизнь вполне безупречную; его совесть чиста; в ожидании будущего соединяет он веру с надеждой. От полученного им дара он вкушает как человек сей милости достойный, из рабских оков вследствие познания преложенный в состояние сыновства (Рим. 8:21 и т.д.; Гал. 4:9); не он Бога познал, а лучше сказать: он Богом познан, признан в совершенстве своем, ибо совершенством своих дел он соответствует достоинству дара, любвеобилию благодати, благоволения к нему Божия, коим призван он в славу. Познание увлекает за собою нашего мудреца подобно тому как тень следует за телом. По праву посему он остается безучастным к событиям сего земного мира; ни на одну минуту он не страшится и не озабочивается тем, что божественной премудростью предназначено ему же во благо. Смерть он встречает непостыдно, потому что жил со своей совестью в мире; пред лицом Начал предстанет он с совестью чистой; сознавая себя свободными ото всех пятен, какими могла бы быть загрязнена непорочность его души, он хорошо то знает, что эту жизнь чрез смерть меняет на лучшую. Отсюда и то проистекает, что вместо промена божественных даров на то, что ему лично кажется или полезным или приятным, он занят беспрекословным исполнением заповедей Божиих, стараясь во всем быть угодными Богу; он снискивает при семь похвалы и ото всего мира, потому что все в мире зависит от воли единого Вседержителя Бога.

Сын Божий пришел к своим, говорит Евангелист, но свои Его не приняли (Ин. 1:11). Истинный мудрец помнит это и при пользовании земными благами не только благодарит за них Бога и удивляется творению Божию, но заслуживает и от людей похвалы за способ, как он пользуется творением (Пс. 33:2), потому что в конце концов это пользование оканчивается созерцанием, которое, основами своими коренясь в познании, заявляет себя согласованием жизни с заповедями. Затем, обогащенный созерцаемыми сокровищами, собрать кои помогло ему познание, он наслаждается сими созерцаемыми благами и приближается к той полной возрожденности, какой он имеет быть увенчан при переходе из сей жизни в иную.

К нему это относится слово Псалмопевца : Обойдите вокруг Сиона; осмотрите его ограду, сочтите его укрепления и башни (Пс. 48:12), и он слышал это слово. Потому что,– если не ошибаюсь, – пророк хотел своим словом о том сказать нам, что люди воспринявшие Логоса в глубины своей души, вознесутся как башни, и в вере и познании окажутся непоколебимыми.

Вот краткие черты, в которых мы хотели пред лицом язычников изобразить как бы принципы нашего мудреца. Сие да будет известно: простой верующий в состоянии поступить правильно в одном случае, в двух; в совокупности же жизнь его никогда не представит ни доброй и правомерной правильности, ни высотой познания не будет отличаться, чем характеризуется жизнь мудреца истинного, или гностика.

Мы усвоили нашему мудрецу некоторого рода бесстрастность. Именно чрез оную-то верующий, по силе своей любви к Богу, и развивается в мужа совершенного и до высоты возраста его (Еф. 4:13), восстановляя в себе подобие Божие, становясь существом по истине равноангельским. В подтверждение сей истины в Свящ. Писании найдется кроме приводимого и еще много мест. Но вследствие обширности настоящего рассуждения мы предоставим честь приведения их другим, которые пожелали бы пополнить настоящий труд. Их мы просим оформить священными текстами и догматическую часть его. Что же касается меня, то я по возможности кратко напомню здесь только одно место из Писания, дабы настоящий предмет не остался совсем без этого рода доказательств.

Св. Апостол в 1-м послании к Коринфянам говорит: Как смеет кто у вас, имея дело с другим, судиться у нечестивых, а не у святых? Разве не знаете, что святые будут судить мир и проч. (1Кор. 6:1, 2). Так как этот текст несколько пространен, то воспользовавшись из него лишь теми выражениями, которые к вопросу имеют ближайшее отношение, мы возможно короче и так сказать бегло изложим смысл этого священного текста, в котором изображает Апостол гностическое совершенство.

Апостол не желает, чтоб оно вместо перенесения насилий от других состояло в насилиях над другими. Он объясняет нам, что зла, причиненного нам, помнить не следует и не призывать проклятий на учиняемую нам несправедливость. Он помнит ясное и определенное слово Господа: Молитесь за врагов своих (Мф. 5:44), Итак, со стороны обиженного объявить, что он хочет на обиду жаловаться людям беззакония, по-видимому значит то же, что и показать готовность отплатить обидчику тем же и воздать за оскорбление оскорблением; но это равносильно тому, как если бы тот человек сам сделался нападающим.

А когда Апостол говорит: Предоставляйте ваше дело на суд святых, то он под святыми разумеет тех, кои в своих молитвах могут просить, чтобы обидчикам их было воздано тою же монетою. Вторые без сомнения достойнее первых; и все же и они еще не бесстрастны. Потому что только под условием полного забвения обид и под условием молитв даже за врагов можно считать себя вполне послушным заповедям Господним: таково учение Господне. Слава истинная состоит в том, чтобы чрез доведение до раскаяния и своих врагов осваивать с наклонностями более добрыми и миролюбивыми. Природа истинной добродетели такова, что не смотря на имение ею ненавистников, сама она ни с кем не враждует. Не повелевает ли Бог солнцу светить как на праведных, так и на неправедных (Мф. 5:45)? Не послал ли Бог на землю Господа самого сколько из-за праведных столько же и из-за неправедных? Посему и тот, кто стремится приблизиться к Богу, прощает обиды до семидесяти раз седмерицею (Мф. 18:22). Что это значит? А то что помнящий благодеяние ему Богом оказанное, остается к прощению обид склонными в течение всей своей жизни. Семью – седмидесятеричным числом означается здесь именно жизнь и вся суета мирская (Стром. VI, 14). Вот человек по истине благодушный и милосердый по отношению к целому миру! Если бы пришлось ему терпеть оскорбления даже в течение всего пребывания его здесь на земле, он не помнит их. И это на основании заповеди Господа. Ибо Господь хочет, чтобы люди добродетельные не только от своего земного имущества отказывались в пользу тех, кто осыпает их оскорблениями; Он желает, чтобы праведник и самых судей просил о прощении несправедливости тому, кто нанес ему ее. С его стороны это и совершенно естественно. Если бы враги нашего мудреца даже и до такой жестокости дошли, что его самого решили бы истязать и принести в жертву, то и при этом вред они причинили бы только телу его, а не душе и лишат его только внешних благ, а не духовных.

В том, кто не прощает обид, ничего нет, что отличает действительного мудреца, гностика истинного. Спрошу я вас: При злопамятстве по какому же праву вы будете называть некоторых ангелов мятежниками против Бога (1Кор. 6:3), вы которые в отношении заповедуемых вам в Евангелии кротости и забвения обид сами оказываетесь против Бога мятежниками? Почему же на себе не перенести бы нанесения обиды вам, говорит Апостол. Не лучше ли было бы потерю чего либо на себя принять? Вы же сами наносите и причиняете обиды другим (1Кор. 6:7, 8). Вы желаете зла тем, кто грешит против вас быть может по неведению. Вы, сколько это в вашей власти, лишаете ведь божественных благости и даров тех, кого преследуете своими проклятиями. Можно ли так поступать по отношению к своим собственным собратиям?

Апостол под именем братий разумеет тех, кои уже состоят чадами веры, а также и тех, кои некогда будут оными. Нам еще неизвестно, не окажется ли нынешний наш враг завтра ревностным прозелитом.

Изо всего же предшествующего следует вывести такое заключение. В лице всех людей мы должны видеть братьев, хотя бы они в данную пору еще и не были таковыми по вере. Гностик, от рассмотрения дел творения восходящий до поклонения Божественной воле, умеет видеть и во всех вообще людях дело одного и того же Бога, признавать в них существа по природе тождественные друг другу, хотя отпечаток образа Божия в том и другом из людей и оказывается более или менее ослабленным. Не знаете ли вы, что поступающие неправедно не будут наследниками царства Божия (1Кор. 6:9)? Воздавать же обидой за обиду, будет ли это действием, словом или даже мыслью, пусть это было позволено законом, но после воспрещения нам сего Евангелием, это значить поступать неправедно. Вот кем недавно были некоторые из вас, каковыми еще и теперь оказываются те, кому вы отказываете в прощении. Но вы омыты не в том обыденном значении этого слова, какое соединяют с ним другие; но вы по силе познания сбросили с себя животные страсти, чтобы в меру своих сил, чрез перенесение и забвение получаемых вами обид, уподобляться благости Божественного Провидения. На праведных и неправедных вы проливайте свет и теплоту лучезарного солнца своего разума, взыскивая их благодатными лучами ваших слов и дел. Наш мудрец и достигает сей цели то благодаря возвышенности своей души, то чрез подражание наилучшему.

Есть еще и третье побуждение к прощению обид. Прощай, а тебе самому простится, гласит заповедь Господня, как бы понуждая нас искать себе спасения в совершенстве благости.

Вы освящены. Это потому, что верующий, достигший в таком образе действий твердости и бесстрастия, не испытывает более смятенности духа от прилива страстей. Он проникается святостью, оказывается существом от тела как бы отрешенным и от земных влияний как бы освободившимся. Вот почему и продолжает Апостол: Вы были оправданы во имя Господа нашего; Он соделал вас такими же праведными, как и Он сам. Апостол как бы так говорит: «И вы, насколько это было возможно, были смягчены и проникнуты Духом Святым».

Разве не все мне позволено? Но я не потерплю рабства чему бы то ни было. Это значит, что ничто меня не в состоянии вынудить думать, говорить, действовать противно Евангелию.

Пища для чрева, и чрево для пищи; Бог же и то и другое некогда отменит. Да, Он уничтожит тех из людей, которые думают, что явились в этой жизни лишь для того, чтобы есть; не для сего, а для поддержания пищею телесной жизни и главным образом чтобы пользоваться своими силами для познавания, нужно есть (Пед. II, 12).

Не сдается ли вам, что Апостол именно этих невоздержных называет плотью тела освященного? Церковь, святое и духовное сонмище, аллегорически названа телом Господа; тот же, кто ограничивается ношением лишь имени христианина, не живя жизнью Логоса, тот оказывается плотью.

Но это духовное тело, т. е. святая церковь, никоим образом не должна ничего иметь общего ни с нарушением верности ей, ни тем паче с полным отступничеством от Евангелия (1Кор. 6:13), ибо это две вещи, собой характеризующие лишь язычество. Вносить в церковь словом, делом или даже только и мыслью нравы языческие, это значит церковь порочить, а свое собственное тело сквернить. Человек, входящий в общение с этой постоянной нарушительницей верности Богу, т. е. с этой нарушительницей завета (1Кор. 6:16, 17), становится другим телом, не телом святым в единой плоти, а язычником, лишь носящим имя христианина; его надежды не наши надежды.

Тот же, кто в духе поддерживает единение с Господом, становится, смотря по различным способам соединения, телом духовным. Что значит это? А то, что он становится сыном во всей истинности сего слова, человеком проникнутым святостью, бесстрастным, гностиком, совершенным, воспитанным в школе Господа. Поддерживая единение с Ним на словах, на деле, а главным образом в духе, он в состоянии войти и в те обители, кои обетованы людям, собственными силами в себе развившим полноту сил человеческих.

Для имеющих уши сего и достаточно. Тайн открывать не следует. Ограничимся посему лишь напоминанием тайны, оживив которую в памяти, имеющие свою часть в познании поймут, в каком смысле Господь сказал: Будьте совершенны как и Отец ваш небесный совершен (Мф. 5:48). Это значит: вполне прощайте обиды, забывайте оскорбления, проводите жизнь в добродетели бесстрастной.

Говорим же мы о совершенстве врача, о совершенстве философа: почему же было не говорить нами о совершенстве и гностика? Но никакое из совершенств другого рода, как бы ни было оно возвышенно, не в состоянии вполне уподобить нас Богу. Мы не повторяем богохульного нечестия Стоиков, усвояющих и Божеству и человеку добродетели однородные (Стром. II, 22; VII, 14).

«Но и столь же совершенными мы быть не можем, как Отец наш небесный», быть может скажут мне некоторые. «Немыслимо де человеку сравниться в совершенстве с Богом». Но Отец небесный от нас требует того только, чтобы мы достигали тех совершенства и безупречности жизни, какие требуются соответствием заповедям евангельским. Так как изречение это было произнесено с опущением некоторых слов, требовавшихся полнотою речи, то чрез добавку для полноты мысли подразумеваемого узнаем мы полноту воли Божией, так что чрез исполнение ее будем обнаруживать в своей жизни и то благородство чувств и то благочестие, которые требуются высотою сей заповеди.

Нам остается теперь опровергнуть некоторые возражения Эллинов и Иудеев, соблазняющихся ересями. Еретики же эти расходятся с нами приблизительно в тех спорных пунктах, кои выше изложены. Посему находим мы уместным предварительно расчистить почву, по которой идем, чтобы без затруднений приняться и за следующую книгу Стромат.

«Как же принять вашу веру, когда вы сами раздираемы несогласиями по стольким пунктам. Истина при множестве учителей, из которых одни вводят такие учения, а другие иные, колеблется и рушится». Таково первое обвинение, взводимое против нас.

Ответ наш этим обвинителям таков. В среде иудеев и тех именно мудрецов, которые между эллинами пользовались большим почетом, также были многочисленные секты: однако же разности, вследствие коих ваши философские школы между собою разделяются, не служат же вам основанием для сомнения в необходимости философии или для иудеев отвергать учения иудейские. Господь поэтому и предвозвещал, что на поле истины возникнут и ереси, эти плевелы нивы (Мф. 13:25 и т. д. ); вот пророчество это и исполняется. Причиной сего смешения чистого с нечистым состоит зависть, осмеивающая и все прекрасное. Что же? На том основании, что один оказался лжецом, нарушившим свои обеты и не остался верен исповеданию, с коим вступал в церковь, не заклеймить же нам позором и всю веру, якобы она противоречит сама себе и не отвергнуть же нами всю истину. Честный человек никогда не лжет и остается неколебимо верным всему, что обещал, хотя бы кругом его и всеми были нарушаемы принятия ими на себя обязательства. То же самое можно и о нас сказать; неприлично нам изменять положениям веры. Вознося нас на высоты жизни, в лице нас они посему находят себе верных исполнителей, и только нечестивцы их нарушают; поэтому следует верить лишь тем, кто твердо держится истины. Сими то положениями мы и воспользуемся широко как средством к защите.

Мы отвечаем нашим противникам. Врачи смотря по школе, к которой принадлежат, имеют противоречивые взгляды на болезни; тем не менее это не мешает им исцелять от них. Разве бывает когда, что больной, нуждающийся в поддержке своего здоровья врачебным искусством, отсылает врача от себя на том только основании, что медицину разделяют многочисленные распри? Точно так же и тем, кои больны душевно и сердце коих полно идолов, не подобает ссылаться на существование ересей, а следует обратиться к Богу, дабы исцелеть. Надлежит быть и разномыслиям, говорит Апостол, дабы открывались искусные между вами (1Кор. 11:19). Под искусными Апостол разумеет или тех, кои приходя к вере относятся к учению Господню разумно, подобясь тем менялам, опытный глаз которых безошибочно уже по отпечатку различает подложную мотету от истинной (Стром. I, 28); или же этим именем называет он тех, кто о своей вере уже засвидетельствовал как добрыми делами, так и познанием. Требуется посему немалая доля рассудительности и старательности, чтобы увидеть в нашем образе жизни серьезность и определить, в чем состоит истинное благочестие. Отыскание истины есть дело тяжелое и сложное; оно порождает собою рассуждения; но если присоединяются к сим расследованиям самолюбие и погоня за суетною славою, то такие расследователи становятся виновниками ересей; и убеждение их, якобы они обладают истиной, есть убеждение лживое; им следовало бы основательнее изучать истинное учение; тогда они на нем и остановились бы. Источником всякой истины состоит только Бог истинный; отсюда проистекает для нас обязанность тем более стараться об открытии истины. Столь сладостное для души открытие истины и обладание этим сокровищем, хранимым памятью, следуют лишь за трудом расследования. Отсюда в ересях следует видеть скорее побуждение к изысканиям, нежели к отступничеству или держанию себя вдалеке от церкви. Вам предлагают два плода: один истинный и зрелый; другой поддельный,

сделанный из воска, но вполне похожий на истинный. Что же? Неужели вы откажетесь от принятия одного из этих плодов на том лишь основании, что другой фальшивый? Несомненно, нет. Точно так же и в рассуждении истины следует пониманием разумным и суждением неподкупным различать истину действительную от обманчивой видимости ее. Я полагаю, что путь широкий и узкий для всех один. Но от него расходятся бесчисленные тропинки, одни из которых приводят к пропастям, другие к быстротечным потокам, иные же к глубочайшим безднам моря. Что же? Ужели путник усомнится следовать путем торным и вполне безопасным потому только, что от него отделяется в стороны множество тропинок, отклоняющих от главного пути? Пусть одни говорят об истине то, а другие иное, мы свое усердие и свои старания для отыскания ее должны удваивать, а отнюдь не отказываться от нее. На грядах с овощами вырастают и растения чужеядные: но огородник на этом основании не отказывается же от ухода за огородом своим. В себе самих мы носим живую потребность расследования и рассмотрения; и это свидетельствует, что уже самой природой мы предназначены к восприятию истины. Вот почему мы по всей справедливости будем осуждены за непослушание тому, чему следовало повиноваться, – за то что отвратительного, постыдного, противоречащего нашей природе, всего лживого не отличали от истинного, непреложного, достославного и соответствующего нашему высокому происхождению, вкорененного в глубинах души нашей. Тем безответнее мы окажемся пред судом сим, что существует и множество средств для усмотрения истины.

Итак, предлоги язычников к отрицанию церкви и содержимой ею истины суть предлоги пустые и одно притворство. Средства к открытию истины всегда в руках ищущего; и кто под предлогами неосновательными отказывается от применения к делу сих средств, тому сие не простится, того ожидает осуждение. Пусть ответят мне: Есть средства к открытию истины или нет? Без сомнения все согласятся со мной, что таковые есть. Не признают сего быть может только те, которые отвергают достоверность даже чувствами предносимого ⁹²³. А если есть доказательства за существование истины, то необходимо войти в разбирательство их и чрез вникание в Свящ. Писание выяснить с одной стороны то, от чего образовались ереси; с другой то, что истина одна и что церковь, которой принадлежит старейшинство, есть хранительница знания совершеннейшего и что ее учение заслуживает всем другим предпочтение. Из отвергающих истину одни лишь себя самих обманывают тем, другие соблазняют этим и своих ближних. Первые состоят людьми самомнительными. Считая себя за мудрецов, они лишь воображают, что владеют истиной, между тем как доказать сего не могут; таки они лишь самообольщаются и самодовольство их суетно. Велико число этого рода несчастных, уклоняющихся от расследования и испытания, где истина. Они боятся, как бы им и в самом деле не убедиться истинностью нашего учения и уклоняются от слушания его лишь потому, что боятся услышать себе осуждение. Те же, которые расставляют сети и невинным своим собратиям, те уже исстари свыклись с лукавством. Они очень хорошо сознают, что ничего не знают, тем не менее правдоподобными доказательствами затемняют светлый лик истины. Но доказательства правдоподобные, – я полагаю, – не одно и то же с существом истины. Несомненно, что если уже и самое слово «ересь» изобретено для обозначения им противоположности истине, то в ней предносится нам следовательно ложь, которая противоположна истине. Когда мудрецам ложным удается, на погибель людей, урвать некоторые частички истины, то они с кичливостью эти обрывки ее обставляют некоторой самоизобретенной искусственностью, а потом хвастаются яко бы у них вся истина; на самом же деле им лестно председательство на собраниях какой либо школы, а не принадлежность к церкви.

Люди, расположенные посвящать свои труды вещам лишь прекраснейшим, не прежде признают что либо истинным, как найдя доказательство того в Писании. И хотя способность судительная обща всем, равно как и чувство истины; все же те отличаются более тонким ее распознаванием, кто прилежнее занимается исканием истины и выделением ее из массы лживого; их ум, изощренный привычкой к таким занятиям, легче отличает истину ото лжи. Но пункт важнейший в сем деле состоит в отречении от собственного мнения; тогда мы оказываемся способными остановиться на знании основательном и не увлечься страстным стремлением все вперед и вперед, что было бы безрассудно. Ожидающий вечного покоя знает, что путь к нему узок и труден (Мф. 7:14). Вы посему, раз уже принявшие Евангелие, не вздумайте от его спасительного света отвернуться и подобно жене Лотовой обратиться (Лк. 17:31, 32) к заблуждениям своей прежней жизни, когда вы заняты были делами плотскими. Тем тщательнее остерегайтесь впадения в какую-либо ересь; истинного познания о Боге ересь не содержит, а между тем ничего не опускает, чтобы набрать себе большее число последователей. Кто любит отца или мать больше Меня (Мф. 10:37), Который состою Отцом истинным, Господом истины, Который млеком Своего учения обновляю избранников Моих ду́ши, возрождаю и питаю, тот Меня не достоин, тот не может стать в сыновные отношения к Богу, сделаться учеником Его, другом и братом. Никто из возложивших свою руку на плуг и озирающихся назад не благонадежен для царства Божия (Лк. 9:62). Дева Мария чрез рождение Сына соделалась матерью, и все же последствий материнства не испытала. Так верит большинство православного народа и до сих пор. Ибо, – как некоторые говорят, – по рождении Она была inspecta ab obstetrice и оказалась девою. Таковы же для нас и Божественные Писания. Состоя матерью истины, они порождают нас; и все же вечно остаются девственными, потому что свойственна им некоторая таинственность, вообще облекающая истину. «Родивши Она как бы не родила» говорит Писание, показывая, что Мария зачала сама собою без общения с кем либо. Вот почему наши Писания для истинных мудрецов содержательны и их оплодотворяют. Ересь же, не постигая сей истины, отвергает оные якобы бесплодные. Судительная способность одинаково свойственна всем людям; но одни из них, следуя указаниям Логоса, становятся верующими; другие же, преданы будучи страстям, и Писание насилуют, находя в нем оправдание им. Мы и не скрываем посему, что ревнителю истины должна быть свойственна великая сила духа, потому что, кто предпринимает великие дела, тот подвергается и великим искушениям; следует ему держаться того образца истинного учения, который раз был признан им за такой. Несчастны те, кои покидают этот прямой путь: постоянно они спотыкаются то на одном то на другом вопросе. И следует ли удивляться сему? Они не имеют критерия для распознавания лжи от истины. Если бы они имели таковой, то знали бы и то, чему нужно отдавать предпочтение; если бы у них в руках был масштаб, то слушались бы они и Писаний. Подобно тем, которые пили отравленный напиток Цирцеи (Одис. IV, 235) и тотчас превратились в животных, и эти люди, противясь преданиям церкви и вместо оных следуя еретическим воззрениям некоторых, лишаются свойств творения Божия и звания верного раба Господня. Им следует оставить свои заблуждения и слушаться Писаний; вновь открыв свою душу для внушений истины, они восстановят в себе и божеское подобие. Принципом нашего учения состоит Господь, многократно и многообразно (Евр. 1:1), чрез пророков, чрез Евангелие и чрез блаженных Апостолов от начала до конца руководящий нашим познанием. Но с того самого мгновения, как человек вообразит себе, что принципом, исходным пунктом его мышления должно быть иное нечто, принцип истинный перестает существовать для него. Человек верный самому себе верит и в Писание, в слово Господне; благодатью Господней влияние его отражается на нем благотворно и спасительно. Таков наш критерий; и мы объявляем его таким в отношении всего вообще. Все, что еще не обсуждено, не заслуживает то и веры; следовательно все, нуждающееся в обсуждении, не может быть и принципом. Справедливо посему в вере иметь принцип, не нуждающийся ни в каких доказательствах. С того самого момента, как мы усвоим оный, в нем как существенном имеем мы исходный пункт для суждения и об иных вещах второстепенных; и так происходит, что словом Спасителя мы воспитываемся до постижения истины и всецелого проникновения ею. Не будем доверять голословному уверению некоторых, будто можно говорить и за и против чего нибудь. Если недостаточно простого положения какого либо и требуются того подтверждения, то не будем ссылаться на какие либо человеческие свидетельства, а сошлемся на слово Господне и пусть оно будет для нас доказательством сильнейшим всех других. Ах, я ошибся: оно есть доказательство единственное в своем роде; силою его верны и те, которые только что вкусили от Писаний. Те же, кои идут в познании оных далее, те состоят руководителями в вере; я называю их мудрецами истинными и их здесь разумею. Осмотритесь около себя в жизни ежедневной. Художник опытный превосходит собою человека необразованного; он

больше средств знает и лучше может ими воспользоваться для выражения чрез оные идеи прекрасного, нежели ремесленник с познавательными способностями не развитыми образованием. То же самое нужно сказать и о христианине. В самых Свящ. Писаниях находя свидетельства за оные, он самую силу своей веры обращает в свидетельство истинности их и убеждает оною и других.

Мне возразят: «Но и еретики ссылаются на те же апостольские предания». На это мы ответим также возражением: «Почему же не все священные книги принимаются ими, не каждая во всей ее целости? Почему не тот смысл они связывают с теми и другими местами из них, который требуется сущностью дела и связью мыслей? Что делают они? Они с намерением останавливаются на некоторых неясных местах, толкуют их своеобразно и согласно со своими личными предзанятыми мнениями, ограничиваются отдельными словами и придерживаются буквы вместо того, чтобы вникать в истинный смысл и значение священных текстов. Обращая же внимание лишь на некоторые слова, они искажают их значение; настоящего их смысла они или вовсе не знают или же связывают с ними смысл произвольный, чрез что первоначальные намерения Духа Святого, выраженные в тех изречениях, рушатся, лишаются силы, властности, влияния. Но истина разве может быть постигаема чрез изменение смысла слов? Такой порядок состоит верным средством не к открытию истины, а к погашению ее. Истина открывается только после усиленных и серьезных трудов искания ее, только после расследования, достойно ли то или иное имени Господа и Бога всемогущего; толкование всегда должно соответствовать правде, чести; объясняемые места Писания кроме того должны оказываться сходствующими по смыслу и с другими такими же. Отделяющиеся от церкви оттого-то и не желают обратиться к истине, что не могут помириться с мыслью о необходимости отказаться от удовольствия удовлетворять лишь свое самолюбие. С другой стороны, толкуя Писания неверно, не находят они опор в нем для своих мнений. Потому-то идя в народ, чтобы разливать здесь яд своих новшеств и очень хорошо понимая, что находятся в противоречии со всем Писанием, а равным образом и нами будучи на всех пунктах опровергаемы, они воочию всех отбрасывают те и другие из свящ. книг или целые части их. При сем они бесстыдно и на нас клевещут, сожалея о бесталанности нашей, о неспособности нашей понять учения их, отличающиеся будто бы такой величественной возвышенностью. Если же кто их уличит во лжи, то они отрекаются и от своих учений, стыдясь признаться и во всеуслышание объявить то, чему они учат втайне и преподаванием чего хвалятся во мраке. И это над еретиками наблюдать можно всякий раз, когда кто выступает против превратности их измышлений. А как скоро мы начинаем стыдить этих еретических нововводителей, доказывая им, что они противоречат Писанию, то они тотчас же бросаются в одну из крайностей: или отвергают выводы из своих учений или же попирают ногами пророчества, т. е. свою собственную надежду. Мнимую очевидность, потакающую произвольному их разумению, постоянно они предпочитают изречениям Спасителя, говорящего устами пророков, истинам евангельским и свидетельству Апостолов, утверждающих эти последние. А как скоро видят они, что не только учениям их грозит такая опасность, но и особности их существования, то и в этом случае вы думаете, что начинают они искать истины? Ничуть не бывало. Учение открыто ясно возвещаемое всем церковью они считают не стоящим внимания, и потому относятся к нему пренебрежительно; они стремятся в область религии к понятиям отличным от общепринятых и обыкновенных, и сбиваются с пути истинного. Не проникши изучением в тайны, хранительницей коих состоит церковь, не выразумевши величия истины, по своему легкомыслию до глубин вещей не ниспускавшись и удовлетворившись познанием поверхностным, они чрез то начисто распрощаются с Писанием. Гордясь самоизмышленной своей мудростью, занятые бесконечными спорами, они представляют собою зрелище людей, для которых важнейшим делом не мудростью себя в жизни заявлять, а лишь казаться такими. Принципов необходимых нет у них ни желания искать, ни желания на них опираться; единственным фундаментом их учений служат человеческие мнения; для достижения своих целей они ничем не пренебрегают. Чем яснее сознают они, что победа ускользает из их рук, тем сильнее становится задор их и ярость против тех, кто их побеждает истинной мудростью. Они кидаются во все крайности, применяют – по пословице – к делу все снасти, в своем нечестии считают за лучшее отвергнуть все Писания, чем отречься от известности, которой пользуются среди своей секты или отказаться от пресловутой чести руководительства ею, по силе которого они занимают первое место на тайных ее собраниях, ложно украшаемых именем вечерь любви. У нас же познание истины есть следствие признания нами известного принципа, вследствие чего принявший оный на веру доводится нами до того, во что не верит еще; и в этом состоит так сказать сущность наших доказательств.

Уши ереси, от самых первых пор ее возникновения закрытые для всего что полезно, открыты, как мне кажется, для речей льстящих лишь чувственности. Не будь этого, отделяющиеся от церкви как истины пожелают слушаться, так и свое заблуждение оставят. Но самолюбие, как и всякая другая страсть, исцеляется тремя средствами: во-первых познанием злого начала; потом познанием средств, как бороться с ним; и в третьих изощренностью духа и бодрой его деятельностью, освоением его с следованием лишь здравому смыслу. Взор глаза больного туманен: подобно этому и душа, помрачаемая всеми этими не гармонирующими с ее природой учениями, оказывается неспособною принимать и отражать в себе лучи истины. Она не видит предметов даже ближайших. Вот почему и рыболов уженье рыбы начинает со взбаламучения воды, чтобы, лишив рыбу возможности видеть, легче удить напр. угрей ⁹²⁴. Подобно тому как непутные ученики бегут от учителей: так и отделяющиеся от церкви исторгают из оной пророчества, боясь встретить в них предостережение себе и изобличение. Этим объясняется и множество слагаемых ими обширных комментариев, коими оправдывают они массу ложных учений; одни к другим здесь приложены: лживые мнения себе находят опору в лживых себе комментариях; эти же истекли из первых. И все это лишь для того, чтоб не иметь дела с Писаниями! Они – нечестивцы, потому что противятся божественным заповедям, т. е. учению Духа Святого. Пустыми называются не только те миндалины, которые действительно пусты, но и те, в которых содержится мякоть ни на что непригодная. Точно таким же именем бессодержательных и не стоящих внимания называем мы и еретические учения: воли Божией они не содержат, о преданиях идущих от Христа не говорят; не менее они горьки чем и дикий миндаль; все в них самоизмышлено за исключением разве того, что из-за очевидности истины не могло быть сокрыто или отвергнуто.

Оставить поле битвы и тот пост на нем, где он поставлен военачальником, солдат не может не совершив чрез то преступления: точно так же и мы в качестве воинов Христовых не менее верно должны охранять тот пост, который назначен нам Логосом, принципом нашего познания и жизни. То верно конечно, что большинство людей идут вперед наобум, не давая себе отчета, какому принципу нужно следовать, кто должен быть носителем его и как следует идти за его знаменем. Простому верующему так и следует делать. Лишь бы сообразовал он свою жизнь с Логосом: будет он и в том благонадежен, что следует путем Богу угодным; от начала мира Он все устрояет премудро. Если же кто либо будет так несчастен, что преступит клятву данную Логосу, а чрез Него и Богу и смутится в душе, соблазнившись каким либо вздором: то должен он стараться подкреплять себя доводами разума и истины. Если же злой навык одержит верх, и человек тот, дотоле верный, будет побежден им и сделается он, – как выражается Писание, – человеком толпы, то следует ему стараться о подавлении в себе того гибельного начала и поддержании душевной бодрости и энергии, дабы силен он был противостоять увлечениям злого того навыка. Если же покажутся ему некоторые учения завлекательными, между тем как они противоречат истинному учению да и сами себе, то его дело рассеять их обольстительность, обратившись за сим к тем, кои чрез согласование двух заветов как в погашении беспорядочных учений и в приведении натур диких и грубых к послушанию Божественным Писаниям оказываются искусными, так и истину делают до ощутительности ясною. Такова уже натура человека, что он охотнее дарит своим вниманием вещи обыденные, как бы ни были они бессмысленны, нежели самую истину, потому что лик ее степенен и строг. Три различных состояния соперничают между собою из-за власти над нашей душою: невежество, обыденное мнение и наука. Невежество состоит уделом народа; наука, знание есть достояние церкви; мнениями же времени руководится ересь. Этого последнего разряда люди ни одного из своих вымыслов не могут доказать с такой же очевидностью, как делают это люди знания; напротив они довольствуются простым лишь и бездоказательным утверждением. Оттого-то они и презирают себя взаимно. Какими язвительными насмешками преследуют они друг друга! Мнение, коим один восхищается, другой считает за недостойнейшее из сумасбродств! Мы знаем также, что иное дело удовольствия чувственные, увлечение коими должно быть приписано нациям неверующим; иное дело дух соперничества, коим раздираемы ереси; иное дело радость, составляющая главную характеристическую черту церкви; и иное дело – веселье, состоящее исключительным достоянием гностика. Только вверьтесь учителю: Исхомах сделает из вас земледельца; Лампид – морехода; Харидем – полководца; Симон – наездника; Пердикс – харчевника; Кробюл – повара; Архелай – плясуна; Гомер – поэта; Пюррон – софиста; Хризипп – диалектика; Аристотель естествоиспытателя; Платон наконец – философа. Человек же послушный и следующий Господу, признающий пророчества, исходящие от Него, становится отобразом Его. Это бог, лишь смертным телом облеченный («Увещ.» гл. 11).

Те же, кои отказываются следовать за Господом всюду, куда бы Он ни повел их, сами состоят причиной того, что низвергаются с этих высот. Руководит же нас Господь чрез боговдохновенные Писания. Бесчисленны грехи, в кои впадаем мы; но все они проистекают из двух источников: из неведения и вероломства; и то и другое предоставлено на наш выбор, потому что и знать и сдерживать себя зависит от нашей воли. Из-за неведения же мы не в состоянии судить здраво; а по причине нашего непостоянства мы не можем до конца доводить мудрых решений. Подумайте в самом деле, в состоянии ли вы, держась мнений ошибочных, делать дело правильно, пусть энергии в вас будет даже настолько, что раз принятое вами решение вы и выполните? С другой стороны пусть благодаря проницательности своего ума вы угадаете в массе неверного верное: останетесь ли вы в своей совести безупречны, если по своему легкомыслию не сумеете приложить рук к делу? Эта двоякая болезнь души следовательно и целима быть может двоякого рода уставом. Неведение побеждается наукой, знанием, гностицизмом и очевидностью доказательств, опирающихся на свидетельства Писаний. Непостоянство же может быть побеждаемо лишь великодушною борьбою, по примеру Логоса; ей мы учимся в школе веры и страха Божия. Сколько я понимаю, здесь двоякий исход ожидает нашего мудреца: по некоторым пунктам его знание есть созерцание, по другим же – дело, деятельность. Желательно бы нам было, чтобы вышеназванные еретики, при чтении сих наших «Памятных Записок», оставили свои заблуждения и обратились к Богу Вседержителю! Но если подобно змеям, ушей не имеющим, – выражение хотя и новое как будто, однако же происхождения очень древнего, – не внемлют они (Пс. 58:5, 6) этой песни, их призывающей ко спасению, то непременно будут Богом наказаны, и отеческие Его наказания, предшествующие окончательному осуждению, тяготеть будут над ними до того времени, как устыдясь своего вероломства оплачут оное слезами раскаяния. Но Боже сохрани их от окончательного применения к ним правосудия за чудовищное их непослушание! Есть некоторые особые вразумления, кои называем мы исправительными. Именно таковы наказания, тяготеющие над некоторыми из наших братьев, после того как ими нарушен долг; это падшие члены народа, некогда столь любимого Богом. Все-таки сие да будет ведомо: Провидение наказывает нас, как наказывает Педагог или как Отец карает своих детей. Бог не наказывает в собственном смысле этого слова. Наказание есть отмщение за оскорбление, но Бога как оскорбить? Он карает и всех вообще и в частности только некоторых людей лишь для пользы тех, на кого посылается наказание.

Все же эти размышления мне были внушены частью желанием предупредить от впадения в ересь того, кто имеет склонность к тому, потому что иные гордятся познанием; частью же желанием указать средства к исцелению неведения, будет ли оно свой корень иметь в легкомыслии или в сумасбродстве или навыке к дурному или же и в другой подобной склонности; частью же и желанием привести от заблуждения к истине тех, кои по выздоровлении еще не совсем могут быть лишены надежды. Есть упрямые больные, которых нечего и пытаться заставить внимать увещаниям истины. О них нужно сказать даже большее нечто: они вооружены пустословием и безрассудством; это дерзкие хулители истины, хвастающиеся тем, якобы содержат некие высшие учения, хотя ничему они и не учились, хотя никем их знания не проверены, хотя на приобретение их они не потратили никаких предварительных усилий, хотя нельзя открыть в учениях тех ни малейшей последовательности. Жалкое же беспутство, в тысячу раз достойное скорее сожаления чем ненависти! Но если найдется хотя один такой больной, который еще излечим и способен переносить святое прямодушие свободы, которая подобно пламени или стали прижигает и отсекает ложные мнения, то я заклинаю его: пусть он откроет уши души своей. И это с его стороны воспоследует непременно, если решится он не следовать более советам слабости и холодности, отталкивающих от себя истину или если из суетного тщеславия он перестанет позволять себе насилия и новшества. Я говорю о холодности и вялости тех людей, кои, полную возможность имея из самых Писаний почерпать доказательства согласные с оными, пренебрегают этой возможностью и этим своим долгом и принимают лишь те мнения, которые льстят их пожеланиям. Другими же управляет суетная любовь к славе: под влиянием ее-то они своевольно уклоняются от учений, согласующихся с боговдохновенными Писаниями, каковыми состоят напр. преданные нам от святых Апостолов и наших учителей и впадают в рассуждения весьма странные; преданиям Божественным они противопоставляют мысли человеческие и так образуют ересь. Пред лицом этих великих людей, авторитетность знания которых признана всею церковью, состоящей и хранительницей оного, что значит какой нибудь Маркион? Какие новые открытия мог сделать он в этой области? Что такое Продик в ней и другие подобные люди, оставившие пути прямые? Не могли же они своею мудростью превзойти мудрость своих предшественников; ни выдумать они не могли каких либо новых истин, которые нужно было бы присоединить к прежним. С них достаточно было бы уже и той одной славы, если бы они изучили все то, что преподаваемо было до них. Итак, только тот должен быть признан истинным гностиком, кто состарился над изучением Писаний, – кто хранит нерушимо чистоту учений, дошедших до него от Апостолов и церкви, – кто живет жизнью благоупорядоченной, согласной с Евангелием и в ней находит оправдание им содержимых учений. Вам дивно сие? Но гностика нашего разве не Господь вдохновляет, не закон и не пророки? Жизнь его и по истине есть совокупность дел и слов, соответствующих преданиям, идущим от Господа. Но знание не есть удел всех. Ибо, говорит Апостол, вам, братия мои, не безызвестно должно быть это, что отцы наши все были под сенью облака, все ели от одной духовной пищи и пили от одного и того же духовного питья, чем Апостол с очевидностью утверждает, что эти люди, внимавшие учению о Логосе, содержавшемуся частью в словах частью в действиях, не постигли величия сообщавшегося им познания. Посему Апостол и прибавляет: Но не о многих из них благоволил Бог (1Кор. 10:5). Кто не благоволил о них? Тот, Кто сказал некогда: За чем вы обращаетесь ко мне с воззванием Господи, а не творите воли Отца Моего, т. е. почему вы не соблюдаете учения Спасителева, ибо оно разумеется здесь под духовной пищей и духовными питьем, удовлетворяющим жажду навеки. Вот источник, из коего течет вода истинной гностической жизни.

«Но знанием надмевается сердце», возразят мне. Да, надмевается, если под знанием разуметь знание лишь внешнее: им действительно питается дух гордости. Если же выражение Апостола знание не всех удел разуметь о знании во всей его истинности и величии, то спорный вопрос разрешается сам собою; и такое понимание мы находим наиболее соответствующим делу.

Шаг за шагом следя Писания мы и это понимание подтвердим ссылкой на Писание же. Мудрость, говорит Соломон, воодушевляет сердца своих чад (Сир. 4:12). Не то это значит, что в некоторые учения Господь вложил свойство делать исповедников оных заносчивыми или гордыми, нет; пророк хотел этим лишь то сказать, что доверить себя истине и чрез передаваемое Писанием познание питать прекрасные мысли, это такие две вещи, преданность которым сопровождается подавлением в себе влечения ко греху. Именно этот, а не другой смысл имеет выражение воодушевляет. Оно сказывает нам, что тех, кои чрез учение состоят чадами Божиими, мудрость проникает величием. Далее Апостол говорит нам: Тогда я обращу внимание не на слова тех, кои гордятся своей мудростью, а на дела (1Кор. 6:19), т. е. на то, во всем ли величии они понимают Писания или вполне ли истинно, ибо что же может быть величественнее истины? Добродетель, вот подлинная сила сынов, преисполненных мудростью. Вышеприведенными словами Апостол все равно сказал как бы следующее: «Я узнаю, правы ли вы, высоко думая о своем познании». Ведом Бог в Иудее, восклицает Давид (Пс. 75:2). Что значит это? А то, что Господь ведом всеми, кто чрез познание состоит израильтянином, ибо Иудея по истолкованию сего слова значит «исповедание» ⁹²⁵. Посему премудро сказано у Апостола: Не прелюбодействуй, не укради, не пожелай; а все другие заповеди содержатся уже в одном этом слове: Люби твоего ближнего как самого себя (Рим. 13:9). Действительно, никогда не следует по примеру еретиков ни изменять истине, ни урывать ничего из образцового исповедания церкви для удовлетворения насчет ближнего лишь личных своих пожеланий или суетной погони за личною славою; ближнего должно не обманывать, а внушать ему любовь к истине и осваивать его с нею. Потому-то и сказано нам ясно: Возвещайте между народами дела Его (Пс. 9:12), дабы слышащие о них чрез обращение могли избежать осуждения. Все же те, в речах коих кроется лукавство (Пс. 14:3), покараются казнями; против них приговор уже произнесен.

Занятые измышлением учений нечестивых и без стыда излагавшие оные пред лицом своих единомышленников что делают? Они даже Божественными Писаниями пользуются без благоговения; и извращая оные, чрез то и себе самим преграждают доступ в Царство Божие и тех, кои становятся жертвой их обмана, уклоняют на пути далекие от истинного. Без ключа в руках ко входной двери, который у нас (Мф. 16:19; Лк. 11:52), ключ истинный они заменяют поддельным, или – по пословице – подборным; и им отпирают они не двор предания, идущего от Господа, коим мы входим в церковь, а чрез взлом задней двери и чрез подкоп во мраке под стену церкви влезают в нее; учения истинного будучи святотатственными исказителями, тем не менее они объявляют себя посвятителями душ в тайны, но в какие? В нечестивые. Ибо что общества их, составившиеся во имя не другого какого авторитета кроме как человеческого, образовались позднее кафолической церкви, для подтверждения этого нет нужды входить в доказательства особенно пространные. Проповедь Спасителя самого, по пришествии Его на землю, начинается при Августе и кончается приблизительно в половине царствования Тивериева. Проповедь Апостолов, включая сюда и служение Павла, прекращается при Нероне. Первые же ересиархи появились позднее, приблизительно во времена императора Адриана. Образование новых ересей продолжалось даже до царствования Антонина старшего. Тогда-то (при Адриане) жил напр. Василид, хотя сам он и выдает себя хвастливо за ученика Главкиева, который, если верить этим хвастунам, был толмачом у Петра. Говорят также, что наставником Валентина был некто Февда, стоявший в близких отношениях к Павлу. Что же касается Маркиона, жившего почти в одно с этими последними время (при Адриане), то хотя он уже и состарился к тому времени, когда эти (Василид и Валентин) были еще молоды, и таким образом хотя старшим был между сими еретиками, но ранее его только Симон в течение некоторого времени мог слушать Петра. А если это так, то становится до осязательности ясным, что секты эти образовались чрез отделение от древнейшей их и истиннейшей церкви; это позднейшие и близкие к нашей эпохе чада времени, заклеймившие себя позорной печатью отступничества от церкви.

Из сказанного, полагаю, и то ясно следует, что есть только одна истинная церковь, та, которой по праву принадлежит и старейшинство; к ее-то чадам относятся все праведные, положившие твердое намерение и оставаться таковыми. Есть один только Бог, один Господь; поэтому-то в высшей степени славно и удобоприемлемо все то, что заявляет себя единством; то лишь копией оказывается единого сего принципа. Итак, исповедуя Единого, церковь по самому существу своему должна быть едина; и разделение ее на бесконечное множество церквей, что делают еретики, есть насилие над ней; она нераздельна уже по силе индивидуальности своей природы. Она едина по субстанции своей, по своей идее, по принципу, по понятию о несравнимом ни с чем своем превосходстве. Да, она – древняя кафолическая церковь, – едина; все члены ее стремятся ко взаимному единению чрез одну и ту же веру, опирающуюся на особенные, индивидуальной природе каждого соответствующие, с нами Божии заветы; – ах я ошибся,– опирающуюся на один и тот же со всеми завет, хотя и переживший различные времена, но сохранивший свое нерушимое единство. Потому что по воле единого Бога и единого Господа завет тот постоянно собирает под свои знамена, приглашает к послушанию своим законам всех избранных и предопределенных Богом, еще прежде начала мира предузнанных Богом в качестве исполнителей Его правды. Но и возвышенность церкви, ни с чем несравнимое ее превосходство, равно как и принцип, дающий бытие ей и в силу которого она образовалась, в своем роде единственны; превосходя своим достоинством и величием все существующие общества, она ничего на земле не знает подобного себе или равного. Рассуждение о сем предмете мы отлагаем впрочем до другого времени. Из ересей же одни носят имена своих основателей, как-то: Валентиниане, Маркиониты, Василидиане, хотя они и хвастаются, будто следуют в своих мнениях Матфию. Грубая ложь! Учение всех Апостолов также едино как и предание ⁹²⁶, идущее от них. Другие же из ересей называются по месту своего происхождения, напр. Ператики ⁹²⁷. Иные же из них именуются по народу, из которого вышли; таковы Фригияне ⁹²⁸. Иные – по характеру жизни, которой отличались; таковы Энкратиты, или Воздержники ⁹²⁹. Некоторые из них характеризуют себя исповедуемыми ими учениями, или догматами; напр. Докеты ⁹³⁰ и Айматиты, или Гематиты ⁹³¹. Некоторые другие отмечают себя своими заблуждениями и почитанием предметов, относящихся собственно к культу идольскому; таковы Каиниты ⁹³² и Офиты ⁹³³. Иные наконец обязаны своим именем беспутной своей жизни и наглости, как напр. ученики Симона, коих имя изменилось в Энтихитов ⁹³⁴.

Для тех, которые желают глубже проникнуть внутрь существа церкви, мы удовольствуемся здесь указанием на постановление Моисеева закона, различающее животных чистых и нечистых. Постановление это, имея смысл таинственный, пусть будет чем-то в роде окна; смотря с точки зрения сего постановления на еретиков и грубо понимающих Писание Иудеев, люди преданные церкви пусть не считают их принадлежащими к ней. На этом пункте мы и закончим сию книгу наших «Стромат».

Животные, отрыгающие жвачку ⁹³⁵, имеющие раздвоенные копыта для жертв Богу чисты. Следуя Писанию, нужно видеть в них образ праведников, Богу угодных. Верою эти приходят к Отцу и Сыну. Они отличаются непоколебимостью, неподвижностью (Евр. 12:28), постоянством; и днем и ночью они держатся святых учений (Пс. 1:2). Подобно тому как животные, имеющие раздвоенные копыта, и днем и ночью пережевывают воспринятую ими в особое вместилище пищу: так и они воспринятые ими учения обращают в свою плоть и кровь. Когда Моисеев закон говорит нам, что животное жвачное для жертвы чисто, то он аллегорически хочет нам указать чрез это именно на переработку некоторыми верными святых учений чрез познание, чрез гностицизм. Животные же, не имеющие двух этих или же хотя одной из двух этих, требуемых законом, особенностей, отвергаемы Богом как нечистые. Животные жвачные, но не имеющие раздвоенного копыта, символически обозначают собою Иудеев с грубыми их воззрениями на закон; народа сей, носясь в устах с словом Господним, однако же ни веры не имеет, ни на посредство Сына, в Себе воплотившего истину жизни, не опирается; тогда как только Сын мог бы привести их к Отцу. Отсюда происходит, что народ этот, не имеющий двойной сей поддержки, проистекающей из веры, так легко спотыкается, что и на животных замечается, не имеющих раздвоенного копыта. Ибо никто не знает Отца, говорит Писание, кроме Сына и того, кому Сын откроет Его (Лк. 10:22). С другой стороны нечисты и те животные, которые хотя и имеют раздвоенные копыта, но не имеют способности пережевывать пищу. Этот разряд животных собою изображает еретиков, которые хотя и действуют во имя Отца и Сына, но к тонкой над человеком работе церкви оказываются неспособными; острия его природы обращать в пути гладки (Лк. 3:4) бессильны; к этому и дела праведности они понимают и исполняют грубо, невнимательно, так что только воображают они, будто заняты делами их оправдывающими. Они не в силах понять тонкого значения святых учений и сделать из них применение к более тонким случаям и состояниям жизни. К ним и подобным им обращено слово Спасителя: К чему вы обращаетесь ко Мне с воззваниями: Господи, Господи и не творите Мной заповедуемого вам (Лк. 6:46)? Что же касается до неимеющих ни раздвоенного копыта, ни жвачки, то закон объявляет их сполна нечистыми.

Что же вас касается, жители Мегары, говорит Феогнис,

То вы ни по уму своему, ни по числу,

Не занимаете ни третьего места, ни четвертого,

Ни двенадцатого ⁹³⁶.

Что такое вы? Прах, ветром возметаемый с лица земли (Пс. 1:4); – капля воды в звенящем медном сосуде (Ис. 40:15).

Все же эти рассуждения служили для нас так сказать лишь введением к обоснованию нашей веры рациональными доказательствами. Верные раз принятому на себя обязательству мы бегло и в чертах лишь общих обозрели предметы нравственного нашего учения, при чем для сокрытия священных преданий от непосвященных в тайны нашей веры мы рассеяли оные по сочинению там и инде искрами способными возжечь свет истинного познания, однако же не во всяком кому бы оно ни попалось под руку. Теперь же обратимся к обещанному нами рассуждению.

Сии книги наших «Стромат» далеки от сходства с теми благоустроенными садами, в коих деревья и растения для увеселения глаза размещены линиями и в известном порядке. Я охотнее сравнил бы их с густо поросшими деревьями и оттого тенистым холмом, где вместе растут и кипарисы и платаны и лавры и плющ и яблони и маслины и смоковницы, где таким образом рядом с растением бесплодным высится дерево и плодоносное. К чему же столь явный беспорядок в сем сочинении? Это сделано для предохранения его от рук хищных, уносящих прекраснейшие из плодов. Но пусть только войдет в этот рассадник деревьев земледелец; пусть он выроет с корнем любые из них и пересадит в другую почву: тогда у него образуется из них цветущий сад и восхитительная роща. Вот почему в этих своих «Строматах» мы ни порядку никакому не следовали, ни изящества словесных выражений не наблюдали, в красноречие не вдавались. Не находят ли нужным и сами Эллинские ученые иногда удалять из своих сочинений все словесные украшения и не излагают ли своих учений в выражениях сжатых и таинственных, говорящих как будто совсем не о том, о чем хотят сказать? Это для того они делают, чтобы постоянно держать ум и внимание читателей в состоянии возбужденном. Подобно этому и для рыб есть ведь многочисленные и разнообразные прикормки, соответствующие разнообразию пород их. По окончании же сей седьмой книги наших «Стромат» в последующих своих рассуждениях точкой отправления мы изберем уже другое начало.