§1. Начальный период жизни и воспитание преосв. Феофана (1815–1841 гг.)

Всяко древо доброе плоды добры творить. Матф. 7, 17.

«Даровитость с трудолюбием дают полезных и великих деятелей». Преосв. Феофан. «Мысли на каждый день года».

Преосвященнейший Феофан, в миру Георгий Васильевич Говоров, родился 10 января 1815 года³, в селе Чернавске, Елецкого уезда, Орловской губернии. Отец его, Василий Тимофеевич Говоров, был священником при Владимирской церкви этого большого села, бывшего некогда городом⁴. Будучи родом также из Орловской губернии (из села Фашни, Малоархангельского уезда), отец Василий и супругу, по имени Татьяну Ивановну, имел также родом из этой губернии (она была дочь священника из села Паниковца, Елецкого уезда). Он был человек весьма выдающийся по своему уму и образованию, окончив курс наук со званием студента в Севской духовной семинарии⁵, и по окончании в ней курса, был при ней же оставлен в качестве ceниopa, на каковой должности прослужил два года; а затем, в самом начале истекающего столетия, епископом Орловским и Севским Досифеем был рукоположен во священника с назначением на праздное место к означенной Владимирской села Чернавска церкви. Как человек, выделявшийся в среде других своих собратий по священству и умом, и образованием, и строго-благочестивой жизнью, отец Василий немного спустя по назначению на священническое место назначен был благочинным и несколько десятилетий пробыл в этой важной и ответственной должности. В Чернавске же, или в большем или меньшем отдалении от Чернавска, вообще в той же Орловской губернии, в Елецком и других уездах, было (и доселе еще осталось) много и более или менее близких сродников преосв. Феофана, из коих некоторые получили известность в том или другом отношении. Таковы, прежде всего, сродники из поколения самого отца В.Т. Говорова, который имел многочисленное семейство, состоявшее из четырех сыновей и трех дочерей, в числе коих Г.В. Говоров был далеко не из первых по старшинству лет. Старше его в семействе о. Василия были две дочери последнего: Любовь Васильевна и Евдокия Васильевна, из которых первая была замужем за Владимиром Никитичем Макриновым, сведенником села Козаки, Елецкого же уезда, в 25 верстах от Чернавска, а вторая выдана была замуж за Гавриила Никифоровича Переверзева, священника села Ольшанова, Ливенского уезда⁶. Следовавшие затем братья: Иван Васильевич и Семен Васильевич были только на немного старше Георгия Васильевича (впоследстви преосв. Феофана), вместе с ним учились дома, затем в училище и в семинарии. Из них Семен Васильевич в семинарии же будучи и скончался, а Иван Васильевич, по окончании курса в семинарии, поступил во священники в помянутое село Ольшанове на место о. Г.Н. Переверзева, переведенного, при содействии преосв. Феофана, в Чернавск, на место скончавшегося в 1839 году о. В.Т. Говорова. Младшими Г.В. Говорова были брат последнего Гавриил Васильевич и сестра Анна Васильевна. Из них Гавриил Васильевич⁷, по окончании курса в семинарии, был недолгое время также священником в селе Ольшанове, куда поступил на место брата своего Ивана Васильевича, скончавшегося довольно рано, Анна же Васильевна, оставшаяся по смерти родителя 13 или 14 лет, когда ей исполнилось 16 лет, при содействии того же преосв. Феофана, вообще принимавшего самое живое и сердечное, заботливое участие в судьбе своих родных и в устроении их положения, была устроена выдачей в замужество за Александра Захаровича Крутикова, человека, несмотря на семинарское лишь образование, им полученное, весьма замечательного. Он был одним курсом (по семинарии) моложе преосв. Феофана и по окончании семинарского курса был экзаменатором поступавших на причетнические места. Женившись на Анне Васильевне, он преосв. Евлампием, епископом Орловским, был произведен в священники в село Семеновское, Елецкого уезда, в 1842 году, а в 1852 году, по резолюции архиепископа Смарагда, перемещен в село Чернавск, к Владимирской же церкви, на место скончавшегося о. Гавриила Переверзева, и прослужил здесь, сперва в сане священника, а потом и в сане протоиерея до самой кончины своей, последовавшей в 1883 году. Он был человек ума замечательного, начитанности обширнейшей и жизни строгой, обладая к тому же и внешностью представительной; его все уважали, и не удивительно, что он пользовался и доверием начальства: по представлению Елецкого духовного правления, он назначен был (преосв. архиепископом Смарагдом) на должность благочинного и состоял в этой должности 17 лет, был деятелем в борьбе с расколом и на поприще проповедничества, и т.д. Плодом его проповеднической деятельности явилось собрание слов, поучений и речей, напечатанное, при содействии преосв. Феофана, в С.-Петербурге в 1858 году⁸.

В семье родителей и в кругу сродников протекли первые годы жизни Георгия Васильевича Говорова; семейные черты отразились на складе всей природы отрока и влияние семейства – на первоначальном его воспитании, также как и начальное образование получил он под руководством родителей⁹. Унаследовав от отца ум, от матери Георгий Васильевич унаследовал свой нравственный склад, уподобляясь ей и наружностью. При сильном, возвышенном уме, он обладал нежным, любящим сердцем, и вообще имел много женственного в своей природе; был кроток, скромен и впечатлителен¹⁰, и то, как он сам впоследствии характеризовал детей, виднее всего было в нем самом. «У детей что видим? – писал он в одном случае. – Веру полную, не рассуждающую, послушание безпрекословное, любовь искреннюю, безпопечение и покой под кровом родителей, живость и свежесть жизни, с подвижностью и желанием научаться и совершенствоваться»¹¹. Под умным и руководственным взором отца, под нежной, любовно согревающей попечительностью матери и при строго благочестивой, искренно религиозной и высоконравственной настроенности всего семейства родителей протекли первые годы детства Георгия Васильевича, развился до известной степени ум его, утвердились в его сердце и воле начала нравственности и насаждены в нем добрые семена веры, послушания и смирения. В 1823 году, когда ему было 8 лет с небольшим от роду, он, по прошении родителя, определен был в Ливенское духовное училище, откуда в 1829 году переведен был в Орловскую духовную семинарию. Как в училище, так и в семинарии Г.В. Говоров учился с полным успехом, соревнуя товарищам в числе которых по семинарии был, например, известный профессор Московской духовной академии Е.В. Амфитеатров (ум. в 1888). Его живо интересовали все науки; но особенный интерес возбудили в нем уроки психологии, которую увлекательно преподавал Е.А. Остромысленский, так что Г.В. Говоров, несмотря на то, что постоянно был в числе самых лучших учеников, ради этих уроков, сам пожелал остаться на повторительный курс в философском классе. Вследствие этого он окончил курс наук в семинарии уже только в 1837 году. Но как в училищный, так и в семинарский период образования Г.В. Говорова семейный характер не переставал отражаться на его воспитании и семейное влияние на него не прекращалось. И прежде всего, одновременно с ним, только в разных классах, учились родные братья его, раньше упомянутые. Затем, на все каникулы он отправлялся из Ливн и Орла на родину и там проводил время в кругу родных, навещая и старших замужних сестер и родных своей матери. Вместе и в связи с тем добрые качества более раннего, дошкольного периода его воспитания, с течением времени, все более и более развивались и укреплялись в нем. Он отличался от своих сотоварищей не только успехами в учении, но и примерным поведением, и в поведении обнаруживая особенности, предуказывававшие тот склад жизни, характера и наклонности, который потом отличал его и во всю остальную жизнь. Конечно, главным образом в семинарии обнаружились эти особенности. В противоположность обыкновенным, заурядным юношам, с их пылкостью, живостью чувствований, движений воли и проч., с их общительностью, жаждой развлечений, легкомыслием и т.п., Г.В. Говоров во время обучения в семинарии обнаружил особенную склонность к уединению, к упорному труду; серьезности взгляда на жизнь и вещи, кротость, молчаливость и религиозную настроенность. Так уже на первом году обучения своего в семинарии, по семинарским ведомостям он отмечен был как «отличавшийся склонностью к уединению и трудолюбию», как «назидательный в обращении с товарищами и подающий собою пример трудолюбия и благонравия»; далее на втором году рекомендован был следующим образом: «склонен к уединению, кроток и молчалив»¹², и т.д. Вместе с тем уже тогда он заявил свое глубокое, впоследствии все более и более возраставшее, благоговение к памяти святителя Тихона Задонского, совершив с теткой своей Марфою Никифоровной и другими родными 100-верстное путешествие на богомолье в Задонск Воронежской губернии, где почивают мощи святителя, в то время еще не открытые. Очевидно, таким образом, что уже тогда он стремился к осуществлению в себе того, о чем после сам писал, касаясь юношеского возраста, именно, что «как в естественной жизни юноше предлежит труд образования себя, так и в духовной»; – что это – время борьбы и подвига над искоренением страстей и насаждением добрых расположений и под.¹³. Но так как и по естественному ходу вещей и по его же словам, «юноша живет надеждами, почему и из побуждений ему свойственнее несомненная надежда достижения совершенства»¹⁴: то и он сам еще в семинарии питал надежды на достижение совершенства и в образовании ума своего и в насаждении добрых расположений на место искореняемых борьбой и подвигом страстей, неизбежно проявляющихся в греховной природе человека, особенно в кипучую пору юношеского возраста. С отличным успехом окончив курс наук в семинарии, Г.В. Говоров послан был, для получения высшего богословского образования, в Киевскую духовную академию, в 1837 году.

Киев был, конечно, гораздо дальше от родины Г.В. Говорова, нежели Орел и Ливны; стало быть, и от семейства и от семейного влияния Г.В. Говоров стал дальше, отправившись в академию. С другой стороны, и само по себе академическое образование, при том образование именно – в Киевской духовной академии того времени и на той степени развития, на которой он уже стоял при поступлении в нее, вводило его в совершенно иной мир, в иной круг влияний. Годы его учения в Киевской академии (1837–1841) пали на ту эпоху в истории последней, которую можно вполне назвать Иннокентиевскою; ибо в бытность Говорова на так называемом младшем курсе (1838–1839) прямо действовал в качестве ректора академии и в сане епископа-викария Киевской митрополии, а в бытность его на старшем курсе (1839–1841) близко стоял к ней в качестве епископа-викария, продолжая свое на нее влияние, знаменитый Иннокентий (Борисов)¹⁵, впоследствии архиепископ Херсонский. Иннокентий обладал дивной способностью неотразимо влиять и воздействовать на всех окружающих его и высоко поднимать дух воспитываемых. Особенное внимание обращал он на способность студента быстро схватывать умом предмет, ясно, речисто излагать свои о нем мысли, на умение скоро и вместе толково, обстоятельно решить данный вопрос, менее давая цены трудолюбию и кропотливости в ученой работе, нежели этим качествам. Поэтому и на экзаменах, едва скажет студент два-три слова из билета, он тотчас начинает ему делать возражения, давать разного рода вопросы, переходя от одного предмета к другому по соприкосновенности их между собой, и т.д. И относительно домашних, внеклассных занятий студентов ректор иногда вдруг присылал своего келейника в студенческие комнаты с темами для сочинений или проповеди и с требованием по возможности скорее выполнить работу. Выигрывал в оценке своей успешности при этом тот, кто скорее и лучше выполнял работу¹⁶. Это, без сомнений, весьма сильно способствовало развитию умственных дарований, быстроты соображения и дара слова, поощряло даровитых, держало всех студентов в постоянном умственном напряжении и, так сказать, наэлектризовывало их, особенно в виду живого и блестящего примера всего этого в самом ректоре, перед умом, красноречием и другими необыкновенными способностями которого невольно преклонялись не только студенты, но и сами наставники академии. Впрочем, это, несколько одностороннее и определявшееся чисто личными особенностями богато одаренной природы самого ректора, влияние последнего в академии умерялось и уравновешивалось влияниями других, также достойных всякого уважения, хотя и не обладавших такими особенностями, лиц, призванных к ближайшему воздействию на ход жизни академической, на ее характер и направление. Таков, за время обучения преосв. Феофана в академии, был, прежде всего, сам первостоятель церкви Киевской и главный начальник академии митрополит Киевский и Галицкий Филарет Амфитеатров, известный своим строгим благочестием и подвижничеством столько же, сколько и строгостью православного образа мыслей, не допускавшего никакого вольномыслия, и твердостью правил жизни и действования¹⁷. Таков, затем, был, и в особенности для Г.В Говорова, преемник Иннокентия по ректорству в академии (с 10 октября 1839 г.) архимандрит (а с 8 марта 1841 года, на место же Иннокентия, епископ Чигиринский) Иеремия, скончавшийся в 1884 году на покое в сане епископа Нижегородского, отличавшийся личными качествами, к которым ближе всего подходили свойства и качества Г.В. Говорова, с юных лет отметивший себя глубокой религиозностью и бывший строгим аскетом¹⁸. Таков же, далее, был архимандрит Димитрий (Муретов), впоследствии также архиепископ Херсонский (ум. в 1883), сперва профессор, с 4 февраля 1838 г. инспектор, а с 24 апреля 1841 года и ректор академии, человек и выских умственных дарований, и любвеобильного сердца, и высокой духовной жизни и вместе замечательного трудолюбия. Таким образом Г.В. Говоров, если кротостью нрава и трудолюбием, которыми отличался еще до поступления в академию, не мог стоять особенно высоко в мнении ректора Иннокентия, то и в глазах последнего не мог не выдаваться своими замечательными умственными дарованиями, благодаря которым скоро, легко и отлично писал сочинения и проповеди, а равно и другими добрыми качествами, а тем, что не особенно высоко ценил в студентах Иннокентий, мог заслужить и действительно заслужил высокое одобрение других, удомянутых нами, влиятельных в академии, лиц¹⁹. Аккуратно и отлично выполняя и срочные, обыкновенные, рядовые академические упражнения и не срочные, не в ряд задаваемые умственные работы, Говоров не поступался и усвоенными в семинарии нравственными качествами своими как по исполнению студенческих обязанностей всякого рода, так и вообще, в образе жизни и в поведении своем. «Мы учились вместе, – говорил о нем впоследствии товарищ его по академии, скончавшийся в 1882 году митрополит Московский Макарий, – и никто лучше его не писал, только по скромности своей он не мог читать громко своего сочинения²⁰. Г.В. Говоров от природы не обладал сильным голосом для произношения; тихий нравом, он и говорил тихо. Поэтому, не блистая молнией среди студентов в блестящее Иннокентиевское время, он светил тихим, согревающим и ровным светом, более продолжительно и плодотворно действующим, нежели блеск ярко светящегося, но и скоро исчезающего метеора. Это не значит однако же, чтобы Говоров не любил и тех наук, в которых можно было деятелю и блистать, – чтобы он и в них не преуспевал изрядно. Из профессорских ведомостей того времени видно, что он постоянно рекомендуем был, как студент обладающий весьма хорошими способностями, отличающийся постоянным усердием и оказывающий отличные и весьма хорошие успехи²¹. Из тех же ведомостей оказывается, что самыми любимыми предметами его научных занятий в академии были предметы богословские и в особенности Св. Писание и церковное красноречие. Св. Писание в то время преподавал в Киевской академии молодой и даровитый бакалавр, впоследствии член С.-Петербургского духовно-цензурного комитета архимандрит Фотий (в мире Григорий Щиревский), а церковное красноречие – весьма известный и глубокоуважаемый профессор Я.К. Амфитеатров (ум. в 1848)²², автор «Гомилетики» и «Бесед об отношении Церкви к христианам», получивших известность и заграницей через перевод их на иностранные языки; главными же преподавателями богословских предметов в собственном и тесном смысле, по обычаю того времени, были начальствующие в академии лица, т.е. ректоры и инспекторы последней. И уже из приведенных сейчас рекомендаций, которыми отмечали Г.В. Говорова эти и другие наставники, видно, что он был усердным и внимательным их слушателем. Но мы можем указать и ближайшие плоды его внимания и успехов в означенных науках. В одном из своих «Писем о христианской жизни» преосв. Феофан, раскрывая мысль о том, с какой целю, наряду с приятным в природе и жизни встречается человеку и неприятное, с утехами посылается ему и скорбь, стеснение, говорит следующее: «В объяснение на это припомнились мне слова дорогого нашего наставника Я.К. Амфитеатрова. Случилось мне ходить с ним по роще. Я будто мимоходом спросил: Зачем это есть такие неровности между предметами природы и воздушными явлениями и неровности неприятные. Вот приятный цвет, а сбоку крапива или дурман.. и на небе то светло и то пасмурно? – Экой ты чудак! отвечал он. Эти неровности – великое дело в экономии промышления Божия о нашем спасении. Милосердый Бог говорит тебе Сам: следовало бы, чтобы пот никогда не стирался с лица твоего, изможденного и утомленного, но Я даю тебе иногда вкусить радость жизни, позволяю просветлиться очам твоим, открыту быть челу твоему и являться улыбке на устах твоих, чтоб не потерял ты надежды и не пал в отчаяние; следовало бы, чтоб земля только терния и волчцы произращала тебе, но вот Я повелеваю иногда земле давать тебе все обильно в наслаждение, чтоб ты не потерял уверенности, что есть еще возможность возвратить потерянное блаженство; следовало бы в воздухе над главою твоею и вокруг тебя быть только бурям с громами и молниями, но вот ты нередко видишь ясное солнце с приятною прохладою утра и с восхитительною тишиною вечера, чтоб ты помнил, что небо не совсем заключено для тебя, что объятия Мои простерты к тебе и Я готов принять тебя в небесные обители. Так вот зачем оставлены и вне рая некоторые приятности в природе, а не затем, чтоб из сих крупиц составлять веселый пир на всю жизнь, или из сих обломков строить на земле храм счастья!»²³ В этом воспоминании видно и уважение ученика к учителю и благотворное влияние последнего на первого, и пытливый ум первого, и серьезный тон отношений последнего к первому, с глубокорелигиозным и высоконравственным направлением их беседы. Далее, не без основания, конечно, сам же преосв. Феофан, при всей скромности своей, будучи уже ректором С.-Петербургской духовной академии, выпустил в печать проповедь свою, относящуюся к поре обучения его в Киевской духовной академии, именно к 1840 году, когда он был на старшем курсе. Мы разумеем «Слово на Вознесение Господне», на текст: И тии (Апостолы) поклонишася Ему (возносящемуся Господу) и возвратишася в Иерусалим с радостью великою (Лук. XXIV, 52). В этом слове молодой проповедник, после объяснения непонятного, по-видимому. явления, что апостолы радуются, когда нужно было бы скорбеть им о разлуке с возлюбленным Учителем и после указания, в объяснение сего, на то, что тогда апостолы разумели и разсуждали уже не по обычному человеческому разумению и рассуждению, как то было с ними до воскресения Христа Спасителя, раскрывает силу и значение вознесения Господня как для Самого вознесшегося Спасителя, так и для всего мира видимого и невидимого, равно как и для рода человеческого собственно²⁴. В проповеди молодого витии ясно обнаружились и богословствующий, глубокий, самородный, свободный от подражания кому бы то ни было из проповедников, хотя и в известных, школой данных, формах проявившийся ум питомца академии, имевшей такого знаменитого проповедника, каким был упомянутый Иннокентий, и обширное, также глубокое знакомство со Св. Писанием и св. преданием (писаниями св. отцов и учителей церкви, кругом богослужебных песнопений, и проч.), и умение свести во едино разнообразие мыслей и чувствований, вызванных воспоминаниями о празднуемом событии, и назидательность и другие высокие качества, которыми и впоследствии отличались проповеди преосв. Феофана. Для примера вот отрывок из рассматриваемой проповеди, именно из того места, где проповедник рассуждает о значении вознесения Господня для всего мира видимого и невидимого. «О значении вознесения Господня в сем обширном отношении, – говорит он, – мы и помыслить бы не могли со своим слабым, сокращенным и долу преклоненным соображением, если бы не руководствовал нас, на сем пути благоговейного созерцания славы возносящегося Господа, апостол Павел, который, имея ум Христов, измерил всю глубину, высоту и широту силы вознесения Христова. Сшедый, говорит он, той есть и восшедый превыше всех небес, да исполнит всяческая (Еф. 4, 10): Яко в Нем благоизволи (Отец) всякому исполнению вселитися: и тем примирити всяческая в Себе, умиротворив кроию Креста Его, чрез Него, аще земная, аще ли небесная, – благоизволи – возглавити всяческая о Христе, яже на небесех и яже на земли в Нем (Еф. 1, 10) То есть, по учению Апостола, вознесением Своим Господь восполнил вселенную и возглавил в Себе все, что на небе и что на земле. – Высоко и таинственно учение сие. Понять его вполне и объяснить может только тот, кто имеет ум, подобный уму апостола Павла. Со своей стороны осмеливаемся только присовокупить следующие мысли, коими думаем хоть сколько нибудь приблизиться к божественному апостольскому учению – Природа представляет непрерывную цепь существ, которая начинается с низших классов и простирается до самого царства чистых духов. Целость сей цепи, а следовательно и целость всей природы требует того, чтобы каждый класс существ жил и действовал соответственно своему месту – своей природе и назначению: ибо только в таком случае может оставаться ненарушимым стройный чин ее. Когда человек пал, сделался преступным, стал жить не так, как следовало жить человеку, и потому выдвинулся, так сказать, из своего места, на котором поставила его Премудрая десница Творца: тогда стройный чин природы нарушился, одно звено из непрерывной цепи ее существ выпало, и во вселенной открылась некоторая пустота. – Сын Божий сошел с неба, облекся в человека, снизшел до глубины его падения, очистил его, освятил и в Себе самом вознес в тот чин, в котором он стоял и в котором должен стоять, по своей природе. Сим действием безконечной благости Божией, падением открывшаяся пустота во вселенной снова восполнена, нарушенный порядок ее восстановлена, прерванная цепь снова возсоединена. Сию-то сокровенную силу Вознесения открывает Апостол, когда говорит: сшедый, той есть и возшедый превыше всех небес, да исполнит всяческая: яко в Нем благоизволи (Отец) всему исполнению вселитися». И затем, раскрывая значение вознесения Господня для рода человеческого собственно, для нас самих, проповедник, указав на первый из плодов его для нас – наше возвеличение, взывает: «Пойте же все человеки победною песнь Христу, возшедшему со славою на небо и спосадившему нас одесную Бога Отца!» (Кан. песнь 1), указав на вознесение, как «несомненное упование спасения нашего», ссылается на слова св. Епифания Кипрского²⁵ и наконец, по перечислении других плодов того же вознесения: подаяния нам всех Божественных сил, яже к животу и благочестио и утверждения надежды нашей, проповедник заключает свое «слово» следующим образом. «Так, братья, прославление и воцарение Господа, исполнение и возглавление горнего и дольнего, возвышение, примирение, освящение и укрепление ищущих спасения людей, – вот те славные плоды вознесения Господня, которые воздвигают ныне и небо и землю, ангелов и человеков к прославлению и благодарению Господа вознесшегося и к изъявлению взаимной радости о Нем. «Дадим убо Богу величие, воскликнем победную песнь Ему, ликуем, воспоем, рукоплещем Ему! Бог наш восходит от земли на небо, ангелы и архангелы приветствуют Его там, как своего Зиждителя и Владыку» (Песнь 8)²⁶. Но откровенным лицом славу Божию взирающе, воодушевимся, ради сей же славы, ревностно к тому, чтобы и самим в тот же образ преображаться от славы в славу (2Кор 3, 8). Спосажденным во Христе на небесных, где естественнее пребывать и мыслию, и чувством и хотением, как не там, где вознесшийся и спосадивший нас в Себе Господь наш Иисус Христос? Аминь²⁷.

Сам проповедыовавший сие своей мыслью, своим чувством и хотением уже давно навык витать и пребывать «на небесных». Его нравственный образ, его поведение во время обучения в академшии, так же как и успехи, представляются в самых привлекательных, возвышенных чертах. Академическая инспекция, во главе которой за то время (1837–1841 гг.) стояли также достойные всякого уважения и отличавшиееся высокой и строго-подвижнической жизнью люди, каковы, по началу, короткое время (до 24 декабря 1837 года), архимандрит Григорий (Миткевич), скончавшийся в 1881 году в сане архиепископа Калужского, затем, долее всего (1838–1841), упомянутый раньше архимандрит Димитрий и, наконец, с 24 апреля 1841 года иеромонах Иоанникий (Горский), скончавшийся в 1877 году в сане архиепископа Варшавского, постоянно отмечала Говорова, как студента «весьма скромного», «честного поведения», выдающегося среди товарищей своих «благонравием, исправностью в отношении своих обязанностей, любовью к Богослужению» и как «подающего пример другим»²⁸ Все эти качества и добрые стороны нравственного образа и поведения Говорова, насколько служили дальнейшим развитием и усовершенствованием тех качеств и сторон, которыми он отличался уже в семинарии, настолько же естественно указывали путь, к которому, очевидно, с юности подготовлял себя он, т.е. путь жизни иноческой, полного отречения от мира. К тому же во время обучения его в академии случилось в семейной жизни его домашнего очага обстоятельство, которое еще более порвало его связи с миром. В 1838 году скончалась его мать, а в следующем 1839 году и родитель его. Тогда он, при содействии любившего его ректора академии архимандрита Иеремии, ходатайствовавшего в пользу него перед Орловским епархиальным архиереем, устроил желанным образом положение сиротствующего семейства своею родительского дома²⁹ и затем свободно мог приступить к осуществлению заветной мысли о вступлении в иноческий чин. Октября 1 дня 1840 года, следовательно, в праздник Покрова Пресвятыя Богородицы, он решил вверить себя покрову Приснодевы и посвятить Богу девственную жизнь свою, подав академическому начальству прошение о пострижении в монашество, в коем писал между прочим, «имея постоянное усердие к занятию богословскими предметами и к уединенной жизни, я, чтобы соединить то и другое на предлежащем мне служении церкви, положил обет посвятить жизнь свою монашескому званию³⁰. Согласно этому прошению и с разрешения академического и высшего духовного начальства, в следующем 1841 году 15 февраля Г.В. Говоров, которому тогда только что исполнилось 26 лет от роду, и был пострижен в монашество с именем Феофана, что значит, Богом явленного. Чин пострижения совершен был в Свято-Духовской Церкви Киево-Братского монастыря (в котором помещается и самая академия) ректором академии архимандритом Иеремией. Около того же времени пострижены были в монашество и некоторые другие из воспитанников академии. После пострижения эти молодые ученые иноки, вчетвером, отправились, по воспоминаниям самого преосв. Феофана, в Киево-Печерскую лавру к известному своим строгим благочестием и подвижничеством старцу, иеросхимонаху Парфению, духовному советнику митрополита Киевского Филарета и духовнику митрополита и Лавры, умному молитвеннику, для того, чтобы испросить его благословения и совета на новую жизнь во Христе. Старец встретил их такими словами: «вот вы ученые монахи; набравши себе правил, помните, что одно нужнее всего: молиться и молиться непрестанно умом в сердце Богу, – вот чего добивайтесь»³¹. Эти слова старца-подвижника глубоко запали в душу новопостриженного инока Феофана, которого высоко поднял духом и самый чин пострижения в монашество с его строгими обетами и умилительными песнопениями, коими постригаемый всецело предавал себя в объятия Отча. Дальнейшая жизнь его в иночестве ясно показывала постоянное и особенно усиленное стремление к возможному осуществлению слов старца – умного молитвенника о молитве. Вскоре по пострижении в монашество, и именно 6 апреля того же 1841 года инок Феофан, тем же Иеремией, в то время уже епископом Чигиринским, викарием Киевской митрополии, в Большом Успенском соборе Киево-Печерской лавры, рукоположен был в иеродиакона, а 1 июля, им же, в Кево-Софийском соборе, – в иеромонаха. Так, через принятие иноческого чина, отец Феофан посвятил себя окончательно вожделенному уединению для беседования с Богом в молитве и для спасения своей души, а через рукоположение в священный сан первых степеней священства, прямо с академической скамьи, предназначаем был на служение церкви для спасения и душ многих других людей.

Все это было с ним еще до окончания академического курса. Между тем, и в самое то время, как совершалась столь существенная перемена в жизни молодого студента, он должен был довершать и свое учение в академии писанием курсового сочинения и выпускными экзаменами, дабы получить ученую степень. Темой для курсового сочинения он избрал вопрос, разрешение которого потребовало от него приложения к делу сведений в области одного из самых любимых его предметов, – Св. Писания. Именно, он написал сочинение, под заглавием: Обозрение подзаконной религии, и, как исполнительный во всем, представил его в надлежащий срок. Сочинение было вполне одобрено наставником предмета и академической конференцией, а затем, в числе других сочинений такого же рода, отослано было в Св. Синод на утверждение воспитанников в присужденных им конференцией степенях. Святейший Синод, по обычаю лет предшествующих, отдал эти сочинения, на прочтение в высший суд, своему сочлену, знаменитому иepapxy того времени, святителю Филарету, митрополиту Московскому, еще путешествовавшему тогда ежегодно, вместе с соименным ему Киевским митрополитом Филаретом, в Петербург, на заседания Св. Синода³². Раньше его прибывший в Петербург в 1841 году митрополит Киевский Филарет от 16 сентября сего года из Петербурга писал к викарию своему, епископу Чигиринскому Иеремии, в качестве бывшего ректора академии Киевской, заинтересованному судьбой курсовых сочинений студентов ее: «сочинениями студентов здесь очень довольны; не знаю, что скажет Московский владыка. Впрочем степени Московской академии прошедшего курса утверждены очень милостиво³³. Как бы во внимание к тому, со своей стороны, и к соисканию степеней студентами Киевской академии прибывший вскоре после Киевского митрополита в Петербург святитель Московский, вообще строгий, как известно, ценитель, отнесся также милостиво. В частности, о сочинении иеромонаха Феофана, вышеупомянутом, он дал следующий отзыв. «Сочинение сие заключает в себе столько сведений и соображений о законе Моисеевом, что они служат достаточным свидетельством познаний сочинителя, дающих ему право на степень магистра», и кроме того отметил, с одной стороны, «способность сочинителя» писать хорошие сочинения, а с другой, в особенности, его «стремление к идеальным соображениям»³⁴. Иначе сказать, мудрый и проницательный взор святителя Московского, при всей строгости взгляда последнего на сочинения вообще, не мог не заметить и дал другим заметить, как даровитость отца Феофана, так и его трудолюбие. Последствием такого одобрительного отзыва было то, что иеромонах Феофан был поставлен в списке одним из первых магистров, имея товарищами своими по курсу таких выдающихся деятелей недавнего прошлого, как первенец курса, весьма даровитый и высоконравственный, но к сожалению рано сошедший с поприща жизни и деятельности профессор Киевской духовной академии Андрей (в монашестве Михаил) Монастырев (ум. в 1846 г.), упомянутый выше высокопреосвященнейший Макарий (в мире Михаил Булгаков), митрополит Московский и др.

Так последняя стадия школьного воспитания преосв. Феофана, – духовная академия, дав завершительное образование его уму в богословском направлении, дала полную твердость и его религиозно-нравственному укладу, завершив его развитие с этой стороны, приведшем его к чину равноангельского жития иноческого. Последним обстоятельством определилось и его отречение от мира, как мы замечали выше. Но это отречение не было и не могло быть безусловным, особенно в его положении. И ближе всего, он не мог отречься от попечения о сродниках своих и в монашестве, памятуя слово апостола аще кто о своих, паче же о присных не промышляет, веры отверглся есть, и невернаго горший есть (1Тим. 5, 8). Между прочим, в то время, как он держал выпускные экзамены в 1841 году, его навестили в Киеве родные: тетка Мария Никифоровна, сестра Анна и племянницы Переверзевы, которых всех он принял с любовью, а сестре подарил и книгу: «Толкование на 5 глав Евангелия от Матфея» митрополита Киевского Филарета, с надписью: «от любящего брата любезной сестре»³⁵ и как о ней, так и о других родных не переставал заботиться и после, успокаиваясь лишь тогда, когда ему удавалось что-либо сделать в пользу их и для них. А затем, самое образование, им полученное, призывало его к действованию в мире и среди, а не вне мира. И продолжительный период воспитания его приготовил в нем «великого и полезного деятеля» на поприще служения церкви и отечеству. Дальнейшая самостоятельная деятельность его, впрочем, не исключала, как увидим, продолжения его самовоспитания и самообразования, в видах дальнейшего всестороннего усовершенствования, достижения в меру возраста исполнения Христова (Еф. 4, 13).