Письма наставников и воспитанников Московской Духовной Академии к гр. Михаилу Владимировичу Толстому и к его матери, граф. Прасковье Николаевне (1829–1831 гг.)

М. В. Толстой (1812–1896) – известный церковный историк и археолог. Ему принадлежат труды: «Древние святыни Ростова Великого» ³², «Святыни и древности Пскова», Москва, 1861; «Святыни и древности Великого Новгорода», Москва, 1862, и много других.

Отец М. В-ча, граф Владимир Степанович Толстой, жил со своим семейством в 20-ти верстах от Сергиевского посада, в селе Каменки, Владимир. губ., Александровского уезда. Соседство с Посадом сблизило Толстых с известным профессором Московской Академии, Ф. А. Голубинским, который потом был приглашен к юному М. В-чу в домашние наставники. В 1825 г. Толстые переехали в Посад, где жили до поступления М. В-ча в Московский университет (именно, до августа 1830 г. ³³). В этот промежуток времени М. В. тесно сблизился с Академией, с ее наставниками и студентами, посещал академические лекции и даже имел намерение поступить в Академию³⁴. Впоследствии он опять переехал на жительство в посад, где и скончался (23 янв. 1896 г.), состоя почетным членом М. Д. Академии ³⁵.

Из наставников Академии особенно близок и дружен был М. В-ч с Ф. А. Голубинским и А. Р. Сергиевским; из студентов, между прочим, с А. Кирьяковым, П. Покровским и А. Афиновым. С указанными лицами он находился в оживленной переписке. Часть писем их мы и предлагаем.

Александр Родионович Сергиевский (из Вифан. сем.) – магистр 5 выпуска М. Академии (1826 г.); по окончании курса был оставлен при Академии бакалавром по кафедре греческого языка. Скончался в 1834 г. священником церкви Адриана и Наталии в Москве.

Александр Феодорович Кирьяков (из Калужск. сем.³⁶) по окончании курса состоял профессором сначала в Калужской, а с 1833 г. в Московской семинарии; с 1842 г. до 1851 занимал в последней должность инспектора. В 1857 г. поступил на службу в Московскую Синодальную контору.

Павел Петрович Покровский (из Тульск. сем.) окончил курс кандидатом в 1832 г.

Андрей Абрамович Афинов (из Владим. сем.) по окончании курса магистром (в 1832 г.) был профессором семинарии в Нижнем Новгороде, а потом соборным протоиереем там же.

Печатаемые письма обнимают промежуток времени с 15-го июня 1829 г. по 28-го октября 1831 г.

Печатаем мы их в хронологическом порядке, с сохранением правописания подлинников. В конце прилагается поздравительное стихотворение гр. М. В. Толстому, написанное в 1829 г. И. Платоновым, впоследствии профессором Харьковского университета.

Любезнейший Друг – Граф – Михаил Владимирович!

Имея несколько свободного времени – не могу не написать к Вам нескольких слов. В последней Вашей записке желали Вы знать, не постригусь ли я. – Вы почти угадали. Будучи у Митрополита³⁷, я долго с ним толковал о подобном сему. Впрочем оба мы – ни я, ни он не решили так, или сяк. И я после всей нашей беседы остался при прежнем. Впрочем, скоро может быть решусь на то или другое. Здесь – в Москве я дождусь, кажется, Митрополита, и тогда еще будем беседовать, и может быть решим³⁸.

Дорога моя в Москву была самая худая. Почти во все время езды парил меня ужасный дождь и пробил почти до костей. Впрочем меня он не повредил, т.е. не заставил быть больным, а платью моему весьма досталось. Здесь в Москве не лучшая удача. Непрестанные дожди. Выйти нельзя. И скучно и досадно. Но терпение... терпение всего лучше. И для чего скучать? Может быть для нескольких тысяч людей нужно то, что для меня скучно. – И не должны ли мы без ропота и скуки покоряться тому, что зависит от Всевластного и Всеблагого Промысла? Вот мысли, которые по временам сменяются с моей скукой.

Ваш Александр Сергиевский.

Июля 13 д. (1829 г.)³⁹

Ваше Сиятельство –

Любезнейший Друг – Граф Михаил Владимирович!

Имея уже известия, которых Вы желали, почитаю себя обязанным писать к Вам.

Дела все решены, – и вот известия, которые нахожу нужными сообщить. Александр Феодорович⁴⁰ утвержден на том месте, которое ему назначено прежде. Иван Михайлович⁴¹ назначен во Владимир на философию, – а в Тулу на прежнее его место Никодим⁴². Боровский о. Иннокентий⁴³ посылается в Казань инспектором. И. И. Лилеев⁴⁴ – во Владимир, а на его место – Невоструев⁴⁵ . Здесь место секретаря занимает Василий Григорьич⁴⁶. Нам – мне и Феодору Александровичу⁴⁷ есть отрада маленькая. С нынешней почтой посылается представление о квартирных деньгах. Более не знаю, что бы я мог сказать такое, что бы стоило Вашего внимания. Да и времени не имею. Уже девятый час – вечером. Спешу отнести письмо к Елизавете Андреевне⁴⁸.– Я и моя жена свидетельствуем нижайшее наше почтение ее сиятельству почтеннейшей Вашей Маминьке. Очень жалеем, что мы принуждены свидетельствовать наше почтение издали. Много теряем мы в Вас. Просим по крайней мере и так не забывать нас.

Преданный Вам Б.⁴⁹ Александр Сергиевский.

Августа 26 д.

Любезнейший Друг – Граф – Михаил Владимирович!

То, чего Вы так боялись, и что после показалось Вам незначительным и даже смешным, давно мне представлялось таким; и это вероятно от того, что дело было для меня постороннее. Своего мы обыкновенно более боимся, хотя оно иногда не страшнее университетского испытания. Впрочем, по моему мнению подобных вещей и лучше ждать с некоторой боязнью, а не с хладнокровной беспечностью, – только бы этот страх был не бесплодный. Я рад, что Ваш страх принес хорошие плоды, чего и ожидать надлежало. Для меня очень приятно было вчера слышать от почтеннейшего Феодора Александровича⁵⁰, что вы на экзамене отвечали так, как не отвечал ни один, державший экзамен, и что Ректор был восхищен. Об этом пишет к нему Петр Матфеевич⁵¹.

Вы хотите знать, кому именно не досталось места? Последним пяти, кажется, кандидатам. А достанет ли у меня памяти пересчитать их, право не знаю. Попробуем. Кажется: Астрину, М. Смирнову, Любимову⁵², еще... Право вдруг не придумаю.

Что Вам сказать нового? Что здесь скучно, так это не новость, по крайней мере для нас после Вашего отъезда. Почти некуда выйти. К кому далеко, к кому и близко, но далеко... К тому же погода такая скучная!.. Итак, здесь кажется ничего нового. В замен своих новостей сообщаю чужие – петербургские. Пишут, что Иоанна в Пензу; на его место Смарагда⁵³; Нафанаила⁵⁴ в Полтаву, разумеется, епископом, на его место неизвестно кого. На место Смарагда будто Иннокентий, П. Академии Инспектор⁵⁵.

На Ваше: Государь мой! скажу и я: Государь мой! напрасно Вы меня укоряете за титул мой к Вам, я бакалавр, но не Ваш. Притом что должно, то и Бакалавр без укоризны может говорить. Впрочем, повинуюсь Вашему Сиятельству. Простите. Не забывайте обо мне.

Вам преданный Александр Сергиевский.

Сент. 10 д. 1830 г.

Любезнейший мой Друг, Михаил Владимирович!

Не удивляйтесь тому, что я, обещаясь быть в Москве через три дня после нашего радостного свидания, еще до сего времени не являюсь в нее по условию. Я и прежде верил мудрому изречению неизвестного мне философа: «L'homme compose, Dieu dispose»; a теперь, – когда мои предположения, мои надежды на получение ректорского места в Боровских училищах почти совершенно разрушились, или уже и раз рушились, – собственным опытом еще более в сем уверяюсь. Академическое Правление находит какую-то несообразность с титлом магистра и даже унижение степени – быть в таком училище наставником. Если бы Академическое правление потребовало от меня мнения о сем предмете, я бы с Державиным сказал:

Не лучше-ль менее известным,

А более полезным быть?

Зачем много ценят степень тогда, когда таковая цена удаляет меня от родины и знаемых? Право от всей души хотелось бы быть в Боровске; он близок к Москве, к Калуге и к Кузьмищеву⁵⁶. Более всех препятствует моему желанию быть в Боровске о. ректор Вифанский⁵⁷: он настоятельно требует, чтобы в Боровске ректором был монах, который бы вместе был и наместником. Мне шуточно предлагали Бакалавры: будь монах, – и будешь ректором и наместником в Боровске. Кто же на такие условия согласится из благомыслящих молодых людей?

Получив решительный словесный отказ на Боровское место, я утруждал Академическое Правление прошением – об определении в Калугу наставником по классу церковной истории и греческого языка. Прошение принято, но решения еще не видно. Надежда сладкая, утешительная надежда еще не оставляет меня. Правление, кажется мне, решит в мою пользу. В сем обнадеживает меня почтенный Феодор Александрович⁵⁸ и прежний мой покровитель Платон Иванович⁵⁹.

Поручения Ваши все в точности исполнил. Кланялся Александру Родионовичу⁶⁰ от Вас, – также всем Вифанским наставникам. У Ивана Прохоровича⁶¹ и Александра Ефимовича⁶² я три дня – от нечего делать – прогостил. Иван Прохорович рассеивал мою скуку и неудачу в делах нежным пением своим; а Александр Ефимович дружеской прежней ко мне доверенностью. Кланялся от Вас академикам Вашим знакомым; они все благодарят Вас, что Вы их помните, а я со своей стороны уверял их, что Вы никогда их не забудете.

P. S. В посаде все покойно, хотя карантин и поставлен в конце Ярославки⁶³. Дай Бог, чтобы и Москва и Вы все были покойны, сего желает любящий Вас

Магистр Александр Киряков.

1830 г. Сент. 24 дня.

Любезнейший мой друг, Михаил Владимирович!

Вы меня утешали своим, хотя и нерадостным письмом. Что делать? Говоря Вашими словами, у Бога милости много. Будем Ему молиться; Он близок ко всем призывающим Его, увидит скорбь России, услышит молитву нашу и по благости своей спасет нас. Прибавляю к сему мою сердечную молитву к Господу: да сохранит Он Вас Своей силою, да будете Ангелом утешителем Вашей маминьке и всем родным. В самом деле – Вам особенно нужно теперь сохранять присутствие духа для того, дабы и в других поддержать оное.

Про настоящую мою жизнь скажу, что она бедна радостями и богата печалью. Одно твердое упование на Бога – помощника и надежда на милость пр. Филарета меня утешают. Если бы добрый Ангел вложил мысль Пр. Филарету написать: перевести его в Калугу, тогда бы надолго мои желания удовлетворились. Но если же, о мысль горькая! вопреки моим надеждам должно будет отправиться в грязный Тамбов; тогда, право, не знаю, как мне будет скучно, мучительно. В следующее воскресенье будет прислан ответ, долженствующий меня или утешить или огорчить. Дай Бог первое! Оно радостно будет для Вас. В 1-е число октября праздновали точь в точь, как и в прошедшем году, с тем только различием, что в прошедшем году раздавались книги, а в нынешний – инструкции для старших, заключающиеся в 38 §§, определяющих все шаги студентов⁶⁴. Удивительно к чему такое нововведение! Студенты и теперь столько же благонравственны, как и прежде. На сем празднике не все были веселы. На нем были читаны списки студентов, и многие весьма несправедливо снесены. Благородное негодование пробудилось во мне, когда услышал, что А. А.⁶⁵ почти самый последний барашик из 1 разряда. Что еще скажу? П. Петр.⁶⁶ во 2-м разряде и не высоко. Впрочем они, как Горациевские праведники, не возмущаются такими безделками.

Зная, что Вы любите пение, разумеется, хорошее, сообщаю кое-что Вам о теперешних певчих. Как усладительное пение соловья различается от нестройного чириканья воробья, так прежние певчие от настоящих. Нет ни искусства, нет порядочных голосов, несмотря на то, что теперь преисправный регент П. П.⁶⁷

На сих днях был здесь Пр. Иоанн Пензенский. Весьма видный и здоровый человек. С ним едет будущий Саратовский ректор⁶⁸. Этого я совсем не видал.

На сих днях о. иеродиакон Павел умер от изнурительной чахотки. Его смерть – смерть праведника. Вечером шел спать – и утром уже не пробудился. Никто не был при его смерти.

Калужская семинария закрыта; значит, нет нужды спешить туда, хотя и придет решение скоро.

В Посаде и в Академии все здоровы. Дай Бог, чтобы и Вы, мой любезный друг, были здоровы и покойны.

Простите до радостного свидания. Любящий вас

А. Киряков.

8 октября 1830 г.

Ваше Сиятельство!

Достопочтеннейшая Прасковья Николаевна!⁶⁹

Господь да исцелит Вас от болезни Вашей! Ради сей тяжкой болезни, а паче – ради крестной болезни и смерти Своей, да укроет и избавит Вас и возлюбленных Ваших от губительной язвы!

С радостью получил я, и с сердечной скорбью прочел дорогое письмо Ваше. Господь не престает посещать Вас и напоминать Вам прикосновениями ощутительными и крепкими, что Он не забыл Вас, что Он влечет и ожидает Вас к себе. Болезненны и едки раны, от коих Вы даже и говорить не могли несколько дней: но кто знает?⁷⁰ Может быть сими язвами Врач Небесный хощет очистить и исцелить грехи языка и уст, от коих ни один человек не свободен. Ах! Скоро ли мои уста нечистые закроются для слов праздных и душевредных!

Побуждений к покаянию уже весьма много: а покаяния истинного все еще нет. Что происходит вокруг? Почти со всех сторон слышны стоны износящих в могилу братий наших единоплеменников. В отечественном городе более месяца дышит язва; в Ярославле, Юрьеве и других городах – Владимирской губернии тоже. В Москве сотни жертв падают. Меч носится над головами людей любезнейших; там близки к опасности родители; там брат, поставленный на страже (на границах Курской губернии); там жители Москвы, братья и благодетели драгие. Долго ли спать?

А что еще происходит в доме родительском! Матушка, любезнейшая матушка была почти бездыханна. Любовь ее к нам, подвергшая ее жестоким беспокойствам пути, была причиной ее страданий и опасности. Не нашедши в Ярославле подводы, они с братом должны были идти домой пешком. На половине дороги пошел ужасный дождь с сильным ветром, и мочил их 12 верст на пустом месте. Едва отогревшись и видя, что погода утихла и не нашедши никого, кто бы согласился их везти, они опять пустились в путь, встретили 9 женщин из своего прихода, но через две версты ветер опять разбушевался и дождь полил рекою. Матушка выбилась из сил и начала уже падать, так что спутницы притащили ее почти замертво в одну деревню в шести верстах от дому; тут оттирали ее вином, и она опамятовалась. Следствием этого было то, что оказалась в ней жестокая простуда; и в половине сентября – особенно от 12-го числа до 16-го была отчаянно больна. После сего времени почувствовала облегчение; но тут новое горе! После 20-го сентября занемогла сестра Александра и доходила до того, что все тело уже охолодело и чувствовала как бы лед на самом сердце. Только Господь еще воскресил; два раза приобщали ее и один раз соборовали маслом. 6-го октября, когда писали ко мне оттуда, она не была подвержена такой сильной опасности, как прежде, но еще сильно больна. Впрочем, это не была холера, которая не появлялась в Ипатиевской Слободе: а какие-то нервические припадки, судороги и сим подобные.

Мы и дети, по милости Господней, здоровы. Анна Ивановна⁷¹, славу Богу, 28-го сентября, удостоилась Приобщения Св. Таин. Да и мы все, принадлежащие к Академии, учащие и учащиеся, чувствуем нужду прибегнуть к Спасительным Таинствам Покаяния и Приобщения, и надеемся завтра получить на сие дозволение от Преосвященнейшего. В приходах нашего посада довольно было говеющих и приобщающихся. Иван Михайлович и Марья Михайловна здоровы и усерднейше Вам кланяются. Любовь Осиповна много плачет о своем муже, умершем недавно от холеры. Особенно сокрушается, что не могла послужить ему в последние дни и что не мог он сподобиться Святых Таин. Маленькая дочь ее Юлинька кланяется в землю и молится: Господи, прости папеньку.

О. Платон⁷² и о. Евлампий⁷³ свидетельствуют Вам усерднейшее почтение.

С глубочайшим почтением и преданностью имеем счастие быть усерднейшие Ваши слуги Прот. Феодор Голубинский и Анна Голубинская.

1830 г. октября 15.

Любезнейший Друг!

Михаил Владимирович!

Приношу искреннюю благодарность за любезное письмо Ваше от 4-го октября. От всей души желаю, да утешит Вас Господь сею радостью, чтобы видеть совершенно здоровой ту, которой нет для Вас дороже на свете; и да сохранит Вас самих от всякого недуга и вреда. Даруй Боже Вам запастись в сие время, в которое поневоле должно сидеть дома, силами и здоровьем для благоуспешного пренесения трудов Вам предстоящих.

Благодарю Вас за известия, хотя и нерадостные. Мы, по милости Вышнего и ходатайству Покровителя нашего Святого Сергия, еще щадимся от губительной болезни, так близко уже свирепствующей. На прошедшей неделе в деревне Зубачеве⁷⁴ умер один инвалид от холеры: но это в карантине, а на самых жителей зараза не распространилась. В Костроме с 18-го по 27-е сентября оказалось больных в городе 122 человека, да в уездах около 180 человек; выздоровели в городе 38, в уездах 50 чел.; умерли в сии 9 дней в городе 13, в уездах 35 человек. В то же время уставлено было, чтобы в 7-м часов вечера все были дома и по всему городу в это время протяжной раздается звонок; так чтобы до 7-ми часов утра не выходили; утрени назначено петь не раньше сего времени. В Ярославле человек до 40 похищено язвой; в числе их архимандрит Толгского мон. Иасон. В обоих сих городах, также во Владимире, Нижнем, Казани, Пензе, Саратове, Калуге и других закрыты училища. На сей неделе в воскресенье отпущены по домам и Вифанские ученики. От нашего правления послано вчера представление к Преосвященному, чтобы позволил, для большего простора, дать помещения студентам в классических залах; также приготовиться к Таинствам – Покаяния и Причащения; и сверх сего собираться для учения только в 11-м и 12-м часу. С 3 по 7 октября гостили у нашего о. Ректора Пр. Пензенский Иоанн вместе с Саратовским Ректором Никодимом. 6-го октября проводили мы на ниву Господню о. Павла – иеродиакона, который с самой вакации тяжко был болен, и наконец открылась в нем чахотка, от которой и скончался в ночи на 5-е октября.

Любезный Александр Федорович⁷⁵ теперь кажется без сомнения может надеяться места на родине. Здесь предназначили на его место в Тамбов Кораблинова⁷⁶, а его в Калугу на Церк. Историю, Азбукина же⁷⁷ на философию, а Зарина⁷⁸, кандидата 5-го курса, в Кострому, на философию; через эти перемещения наконец и Мих. Лаговский⁷⁹ может получить в Галичском уездн. училище учительское место. Сверх сего Астрину⁸⁰ выпало место смотрительское в Новосиле, а Преображенскому⁸¹ в Сарапуле такое же; Преосвященный наш на все это согласился; только с тем, чтобы смотрители новосделанные далее года не оставались в светском звании. Вот наши академические новости.

О. Иоанн⁸² прибыл в Саратов 10-го сентября; писал оттуда к о. Евлампию⁸³, он здоров и благодушествует.

Душевно обнимая Вас и желая Вам благословения Божия, остаюсь преданный Вам,

Пр. Феодор Голубинский.

1830 г., декабря 10 дня.

Любезнейший мой друг Михаил Владимирович!

Ты мне все сказал, что твое доброе расположение ко мне сердца диктовало. Что нужды, что ты не имел ничего мне сказать приятного – веселого, но скучного – больного для моего сердца насказал много в немногих словах. Печалуюсь, грущу с тобой, и хотел бы утешать – полетел бы в Москву разделять с тобой великое твое горе; но невозможно. Москва подобна вдовице, отчаянно больной, к которой попечительные люди никого не пускают; со всех сторон карантины. Дай Боже, чтобы поскорее этот траур был снят с Москвы!

Славу Богу, что Москва Ваша – добрая несомненно к утешению твоему и моему теперь выздоравливает, а может быть, когда получишь, мой милый друг, письмо мое, Вы будете в состоянии друг друга утешать, вместе Господа жизни и здравия молить за сохранение своего. Я, не получая давно писем от тебя, думал, что ты сделался нездоров, и, к сожалению, не обманулся. Но я не сомневаюсь, что Бог даст нам счастие и радость обнять друг друга и поблагодарить Его за оставление нам жизни.

Дело мое совершенно кончено. Я уже перестал быть Тамбовским профессором и переименован в Калужского. Таковое перемещение в другое время, т.е. когда бы не было этой ужасной болезни, когда бы ты мой друг был здоров, восхитило бы меня. Но теперь – не радуюсь почти, даже в часы унылые думаю, что мне не прежде удастся быть в Калуге, как после святок.

В прошедшую неделю я вздумал ехать в Калугу, и извозчики решались провезти около Москвы; но ехать около Москвы – не быть в Москве – не захотел и думаю жить в Академии до минования опасности.

Студенты и начальники с разрешения Пр. Филарета говели три дня и приобщались. Таковое действие и больным и здоровым всегда благодетельно. Впрочем, в Посаде ни одного не было больного. Также и в Вифании все здоровы.

Я живу теперь в Вифании у добрых моих друзей – товарищей – у А. Ефимовича⁸⁴ и Ив. Прохоровича⁸⁵. С ними разделяю скуку и радость, какие бывают в пустыне. К моему подвижному (цыганскому) состоянию я привык, и для меня сделалось равно там или здесь ночевать и дневать.

Прости мой милый друг!

Преданный Тебе Александр⁸⁶

22 окт. 1830.

Любезнейший Друг!

Граф – Михаил Владимирович!

Пред Вами я очень виноват, что так долго не писал, и к сожалению в оправдание свое я должен сказать самую горькую истину. Уже три недели, как скончался мой Дражайший Родитель⁸⁷. В скорби о нем я не знал, что делал. И теперь едва собрался отвечать так поздно на Ваше письмо.

Благодарю Вас, любезный Друг, что Вы не забываете, и из Москвы посещаете меня своими письмами. Для меня очень приятно видеть, по крайней мере, Ваши письма, тогда как я не имею удовольствия видеть Вас самих.

Из Москвы от Вас мы получаем довольно благоприятные известия насчет холеры. Слава Богу, что она понемногу утихает. Жаль только, что понемногу. Но видно так угодно Премудрым Судьбам Божиим. Надобно благодушно покоряться оным.

У нас, благодарение Господу, милующему нас, не видно холеры. В Академии, впрочем, взяты предосторожности. Число классов и занятий уменьшено. Ныне в день один только в 11 и 12 часах. А мне и вовсе ничего не досталось – по милости наших начальников. Студенты размещены для простора и по классам. На всякий случай приготовлены к принятию холеры Приобщением Святых Христовых Таин. Богу угодно было удостоить сего и меня с женою также.

Вам преданный

Ноябр. 5 д. 1830 г.      Александр Сергиевский.

Ваше Сиятельство!

Незабвенная наша Благодетельница! Парасковья Николаевна!

Да укрепит Господь Ваше здравие! Мы, слава Богу, здоровы, также и маленькие наши. Известные Вам неудобства нашей квартиры наконец заставили нас нанять другую. В октябре Любовь Осиповна должна была оставить флигель при монастырской старой гостинице; ибо тут несколько дней находилась квартира для содержавшихся в карантине. Потом она решилась уже купить дом после княжны Несвицкой за 1500 рублей. Итак, видя квартиру ею оставленную свободной и не находя в Посаде другой, которая была бы лучше и поместительнее оной, мы наняли оную у дворника на год и полтора месяца – до нового контракта – за двести тридцать рублей, без лажу. Особенно важное неудобство прежней нашей квартиры было то, что для меня совсем не было особливой комнаты; я должен был заниматься среди шума детей. Теперь я могу совершенно не чувствовать этого препятствия: ибо семейство довольно просторно может помещаться в трех комнатах, составляющих заднюю половину новой квартиры, между тем как передняя половина, в которой будет зало, не меньше нашей прежней, и еще для меня кабинет, – останется чистой. В конце сей недели мы намерены туда перебраться.

Иван Михайлович и Мария Михайловна, также Александр Родионович⁸⁸ и Анна Федотовна⁸⁹ Вам и Михаилу Владимировичу свидетельствуют нижайшее почтение. Вчера на именинах Анны Федотовны были кроме нас ее отец⁹⁰ и дедушка. В здоровье она поправилась.

С глубочайшим почтением имеем щастие быть Вашего Сиятельства преданнейшие слуги

протоиерей Феодор Голубинский и Анна Голубинская.

1830 г. декабря 10 дня.

Любезнейший

Михаил Владимирович!

Приношу мою сердечную благодарность за любезное письмо Ваше, за известие о здоровье Маминьки и о Ваших занятиях.

Жалею, что Вы нашли так мало пищи для Вашего любознательного духа на некоторых лекциях университетских. Желание Ваше учиться медицинским наукам⁹¹, подкрепленное согласием Маминьки и советами любящих Вас, мне кажется основательным; и потому, что сии науки более занимательны и питательны для любоведения, нежели юридические: здесь изучение натуры, а там (в юридических) познание уставов человеческих; здесь есть место собственным соображениям, исследованиям, чувству удивления к Премудрости Божией, там упражняется только память, внимание и искусство логическое применять общие постановления к частным случаям; здесь обилие, там сухость и пр.; и потому, что Вы и прежде чувствовали к сим наукам склонность и любили заниматься Ботаникой и отчасти Анатомией, и теперь сия склонность возобновляется. – Одно, мой любезнейший, представляется мне затруднение в сем деле: не будут ли тягостны для Вашего не крепкого здоровья занятия по всем 15-ти предметам, составляющим курс наук медицинских? Вы сами знаете, что заниматься оными слегка и с опущениями – ни то, ни се; этого не потерпит собственный дух Ваш; здесь нужна точность более, нежели в другом роде занятий. Вознаграждать опущения, кои могут произойти иногда при Вашем слабом здоровье (хотя я сердечно желаю Вам не подвергаться тому) – в медицинском факультете я думаю труднее, нежели в другом. Опять – как писать лекции? Разве будете нанимать. Помните, как много их было у покойного Василия Афанасьевича⁹². Посоветуйтесь о сем с теми, кои лучше меня знают сие. А я, если бы только был обнадежен касательно Вашего здоровья, то душевно был бы рад видеть Вас доктором медицины и хирургии.

Если уже Вы решитесь учиться медицине: то вот еще пункт. Иван Михайлович думает, что лучше можно научиться оной в Академии Медико-хирургической, нежели в Университете; ибо там 1) профессора отличные; 2) нет развлечения на другие предметы, одними медицинскими науками занимаются; 3) занимаются оными в постепенности: в первом классе такими, во втором другими, и т. д. Он советует Вам подумать о сем и посоветоваться с Григорием Яковличем⁹³ и Иваном Семеновичем⁹⁴. Я со своей стороны присовокуплю к сему: не худо поразведать и то, где можно услышать от товарищей больше дурного и опасного – в Университете или в Академии? – Впрочем Вас Бог не оставил; у Вас есть наилучшие советники: Маминька, Петр Иванович⁹⁵ и Семен Иванович.

Прощайте, мой любезнейший. Обнимаю Вас.

Ваш усерднейший слуга

прот. Ф. Голубинский.

1830 г., декабря 10 дня.

Сиятельнейший Граф!

Милостивый Государь

Михаил Владимирович!

Не знаю, что я теперь должен сказать Вам. Столько виновен пред Вами, что боюсь растворить рот, не надеясь что-либо достаточное сказать в свое оправдание. Не погрешая против совести могу сказать только то, что мое к Вам почтение и память о Вас, как о добром, веселом собеседнике, которого к нашему несчастью мы лишились, всегда были и будут. Наступающий Праздник, а для Вас уже настоящий, надеюсь, расположит Вас к прощению меня более, нежели все мои оправдания. Потому-то я со дерзновением и спешу поздравить Вас с сим великим для всех Праздником. Но, как происходящий по прямой линии от духовных, обыкновенно в это время славящих Христа, имею сильное желание прославить и у Вашего Сиятельства: «Христос рождается, славите» – не угодно ли, все знаю и все пропою; – далее: как регент академического хора, всегда Вами любимого, но ныне не достойного Вашей любви, спешу с хором огласить своды Вашего дома концертом: «Христос рождается, славите», а ежели сей знаете, так другой: Днесь Христос... и как школьник готов приветствовать речью: Ликуй вселенная, красуйся... приветствовал бы и стихами, но минута восторга еще не наступила.

Как член Академического благородного собрания, ответствую от лица целого собрания на Ваше прошение. Каждый правоверный поставил 6ы себе в непременную обязанность свидетельствовать Вашему Сиятельству почтение, ежели бы странная московская гостья не умеряла жара любви к Вашему городу веселому. Правоверные почти все остаются в Академии. Правда, некоторые из них будут в Москве, но не могут явиться к Вашему Сиятельству, понеже странствуют инкогнито, и притом явиться к Вам не в полном блеске студенческого величия считают непристойностью и оскорблением Вашего Сиятельства. Но, горе академическому миру, и между правоверными есть слабые в вере, ни теплые, ни холодные; скоро светопреставление, когда самые жаркие защитники бостона, самые ревностные в делах, совершаемых обыкновенно в продолжение святок и сырной недели, теперь сделались холодны ко всему как лед. Не стану поименовывать их, но Вам это понятно.

Как жалко, что любезнейший Александр Феодорович⁹⁶ приехал в Калугу, тогда как там существует холера. За наши грехи наказание Божие! Но пред Богом ежели самые Ангелы не без вины, – ибо в Туле тоже холера обходит по стогнам и поражает даже в Епифани, где целый дом князя Гагарина испытал ее жестокий удар, – то что говорить о слабом человечестве? – Но благодаря Богу, мы еще и не думали пугаться ее, живя в стенах монастырских. Зато уже далее стен никуда не ходим ни к..., только церковь да класс, класс да церковь, вот и все!

Александр Феодорович получил очень хороший аттестат, лучший, нежели получили выше его окончившие магистры: по Богословск. наукам отлично хорошо, по Церк. Ист. отлично хорошо, по другим очень хорошо, – только по французскому языку, кажется, обидна для него рекомендация – хорошо.

Все правоверные студенты просили засвидетельствовать Вашему Сиятельству свое почтение, и я с удовольствием исполняю сие препоручение. Но лучший, ревностный из правоверных обещался писать к Вам стихи, не знаю, только разве в сей час один, который я позволю иметь ему для написания Вам почтения его, а прежде были не готовы, – после святок обещал писать он. – Вот написаны и стихи А. А.⁹⁷ и к обедне звонят. Простите болтание и не забывайте нас.

Вашего Сиятельства имею честь всегда быть нижайшим слугою

студ. Павел Покровский.      1830 года декаб. 24 дня.

P. S. К несчастью печатник не приготовил печати для меня, на которой я приказал вырезать герб моей фамилии. Да – рано Вы изволили поздравить меня с днем Ангела и потому не благодарю, а когда именинник я, не скажу, – будьте памятливее. – Π. П.

Ваше Сиятельство,

Михаил Владимирович!

Читая и перечитывая Ваши стихи, которыми Вам угодно было меня подарить, я любовался Вашей поэзией и восхищался тем, что Вы, помня еще Академию нашу, не забыли и обо мне. Благодарю, очень благодарю Вас за Ваше ко мне расположение. Но позвольте угадать Ваше намерение: посылая ко мне цветочки со своего Парнаса, не желали ли Вы видеть и от нас таких же подарков? К несчастью

Досель мое бюро,

Богатое листами,

Не красилось цветами.

Лишь бедное перо –

Работник вечный прозе,

У Логики в извозе

С большого рынка книг

Лениво шло в обозе

Посылок выписных

И грузного мышленья

К ночлегу заключенья.

Теперь цветочек Твой,

Певец мой незабвенный,

Принес ко мне с собой

Подарок драгоценный:

В листочках золотых –

Всю прелесть воображенья.

А в ароматах их –

Всю сладость вдохновенья.

Я рад! на час прошла,

Как бурной ночи мгла,

Печальная работа:

Ведь черная забота

Кому не тяжела!...

Извините, Ваше Сиятельство, что мой цветок с холодного Парнасса, едва отогретый искрой моей воображенья, не стоит Вашего подарка. Надеюсь в свободное время по более разгореться и по более Вам написать. Не забывайте нас.

Вашего Сиятельства усердный слуга студ. Андрей Афинов⁹⁸.

Ваше Сиятельство!

Достопочтеннейший Граф,

Любезнейший Михаил Владимирович!

Премного обязанный Вам за Ваше внимание и память о грешных и бедных нас, – я премного виноват пред Вами, но, да не внидеши в суд с покорнейшим рабом Вашим – я признаюсь – виноват, давно, давно должно было писать к Вам, но не писал, простите, повинную голову, как говорят, ни рубят, ни секут. И грешно и стыдно сказать отчего я не писал: грешно, оттого что леность обуяла окаянного; стыдно, потому что не мог исполнить требований Ваших справедливых касательно академических роз. Под нашим суровым небом они теперь не цветут, даже те, кои цвели весной, теперь завяли и выброшены за окно. Наш⁹⁹ или лучше по Вашему выражению, Пиндар, теперь не хуже ли стал Тредьяковского: он как и всякий грешный из нас стал и душей и телом прозаик. Что ж, вы скажете, недавно цвели розы, – нет, скажу я, – это не розы, а что-то похожее на те цветы, кои в нашем акад. садике растут и цветут осенью и при морозах довольно сильных, они и не цветисты и от них ничем не пахнет добрым – розным, так сказать. Было время, когда цвели и у нас розы, но теперь зима. Вы более меня наслаждались природой изящной, более любовались, и потому вероятно, более известно, что для того, чтобы росли розы или хоть какие-нибудь цветы, нужно благотворное солнце, прохладный ветер, животворная роса, легкий дождичек, – нужна весна иль северное лето. Но этого-то у нас и нет.

Было время, росли и у нас розы, но это время дорогое, как говорят, прошло. Воображение нашего Пиндара – эта добрая земля, осемененная мечтами, была некогда согреваема благотворным солнцем – но это солнце теперь хотя и светит, но мало, очень мало греет. Бледная луна, определенная быть светилом ночи, никогда не заменит светила дня. Вместо прохладного ветерка, – вместо сладких мечтаний осуществлявшихся, – теперь, ежели не всегда, так иногда бушуют буйные ураганы, разрушающие и искореняющие и последние семена очарований. Вместо живительной росы и легкого дождичка, теперь перепадают дожди сильные, столько же вредные для цветов, как и самая засуха. И в это ли время хочете видеть и любоваться розами академич. Парнасса. Он заглох, на нем растет только полынь и крапива. О когда бы паки у нас вместо крапивы взошли . . .¹⁰⁰ и вместо горькой полыни – душистые розы!! Наш А. А.¹⁰¹, совмещавший в одном себе и игривую живость, нежность и живописность Пушкина, и грозные, величественные картины Байрона, теперь сделался ни дать ни взять, как я плохой прозаик. Сказать правду – недели с две я собирался писать к Вам и по крайней мере десять раз говорил ему написать что-нибудь, и что ж, все обещания его летали на ветер. – Хочет писать и ничего не напишет – тупая голова! То ли дело я?! Ежели увидите его когда, побраните хорошенько. Ваша брань по новости более подействует на его черствое сердце, нежели та, к коей он прислушался. Впрочем, не хочу быть и столько виноват, чтобы мне было absolute стыдно. Правда боюсь Андрея А., он сердит и так . . .¹⁰² и он не велел было, – но надеюсь Вы ему не скажете ни слова: слушайте, не походит ли он на Байрона? –

Глухая ночь! – Печально.

В окно глядит луна

Туманна и бледна,

Как мутная волна

В пучине вод кристальной

Сквозь облачную мглу

Пред мною на полу

Меж тенями ложится

Отблеск ее лица,

Как саван мертвеца

Под трауром сребрится...

Чу!.. Час полночный бил

Протяжно и уныло.

Как в поле ветр завыл

Над впалою могилой...

И долго гул стихал

Сей музыки печальной

Как песни погребальной

Растянутый финал...

. . . . . . . . . . . . . . .

Но снова подружилась

Со тьмою тишина,

Как будто отразилась

От берега волна...

Ужасный мрак!.. С тобою

И я сдружусь мечтою.

И в хаосе идей

Байронова созданья

Я полюблю страданье

И ужасы ночей,

Молчанье гробовое,

Рев яростный порой

И шумно-громовое

Падение миров

В бездонну хлябь веков.

Все гибни! Вдохновенье

При общем разрушенье

Наполнит грудь мою.

Все гибнет... я пою.

Как-же не пожалеть об этом поэте, что он теперь не поет. Верно его молитва не услышана глухими ларами. Что же за молитва? Слушайте;

О Лары дорогие!

Во дни мои младые

Храните в сих стенах

С улыбкой доброй ласки

Любимца дев Парнасских!

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Угодно ли слушать веселого Пушкина?

Смотри – кто там идет.

Кто в роще – лунный свет –

По зелени шелковой

Одеждою лиловой

Играя с ветерком –

Идет ко мне тайком?

Пустынница младая

Прелестна как цветок,

Резва как мотылек,

Легка как ветерок,

По бархату порхает...

. . . . . . . . . . . . . . .

Довольно с Вас. Невольно запоешь русскую песенку: Цвели, цвели цветики, да поблекли.

Простите и помните условие, на котором дано Вам знать сии стихи.

Покор. слуга Павел Покровский.

18 февр. 1831 г.

P. S. Не правда ли, что эти стихи годятся в печать?

Милостивый Государь, Любезнейший

Михаил Владимирович!

Хорошо было Павлу Петровичу¹⁰³ оправдывать себя, когда он писал прежде. Всю беду он сложил на меня. Кто без греха? Случалось и мне полениться, отозваться болью головы, тупостью воображения, хандрой, геммороем; но один ли я в беде? И с ним случались крючки, прицепки; и он часто говаривал своим приказным языком: завтра.

Недаром в людях говорят:

Кто побессильнее, так тот и виноват.

По крайней мере заметьте во мне это доброе (хвалиться добрым не грешно!) свойство: я не таю греха и прошу прощения. Пожди мало, и вящше ти воздам. В самом деле, любезнейший Граф!

Когда б не сильные морозы...

Так и зимой росли бы розы!

Но под нашим холодным небом, среди холодного уединения, как можно погорячиться без того, чтобы кровь не испортилась! Щадя свое здоровье, очень слабое, я

Под час хандрю, под час скучаю,

Нередко мерзну, редко таю.

Примите мою к Вам любовь и почтение и почтите малое за великое.

Вашего Сиятельства всегдашний слуга, редкий богомолец

С. А. Афинов¹⁰⁴.

Ваше Сиятельство!

Дорогая Благодетельница наша!

Прасковья Николаевна!

Да утешит Вас Господь! Мы не находим в своем скудном сердце иного ответа на Ваше трогательное письмо, кроме сердечного вздоха к Подателю жизни, да сохранит Он Вас для счастья дорогих детей Ваших.

Достопочтеннейшей Елисавете Андреевне¹⁰⁵ свидетельствуем наше нижайшее почтение. Несколько дней ожидали было мы Вас, надеялись видеть Вас на пути Вашем в Красное¹⁰⁶. Но видно любовь Ваша удержала вас в Москве, и Ваше сердце не могло решиться оставить в болезненном состоянии ту, с которой столько лет Вы делили и заботы и скорби. Да подаст Господь Вам и всем нам утешение, видеть ожившую почтеннейшую Прасковью Николаевну.

Любезный Друг Михаил Владимирович!

Сердечно Благодарю Вас за любезное письмецо Ваше и за добрые Ваши заботы о занятиях Александры Владимировны¹⁰⁷. Замечание Ваше я нахожу совершенно справедливым. Если бы даже и выучены были неправильные глаголы и пр., о чем Вы пишете, и тогда полезно было бы повторить их. Тем более теперь. – Прошу Вас покорнейше попросить для меня извинения от почтеннейшего Николая Михайловича¹⁰⁸ в том, что не успел я отправить по сей же почте его рукописи с одобрением. Вчера она была читана у о. инспектора (который Вам усердно кланяется), и сделано было очень немного замечаний. Именно, на стих: «отзовись в душах природы» говорили, что выражение «в душах природы» неестественно; говорится в единствен. душа природы, душа вселенной и пр., а во множественном также нельзя этого сказать, как в душах России и пр. Говорили, что слишком превознесен похвалами крестный ход; что много сказано об оном: событие небывалое в веках. Благоговение и умиление при сем ходе бывшее бывало не в меньшей степени и прежде в общественных бедствиях, и в Греции и в России. А что Москва в один час обойдена, это можно назвать благоразумной, щастливо придуманной мерой, а не великим событием, которое достойно внимания всех народов и всей природы. Итак не можно ли будет эту строфу переделать? – Останавливались на стихе: Бог не нас, но грехи карает; только не успели еще справиться с проповедью Филарета. – Находили обоюдным выражение: Гнева Божьяго могила. Например, могила Годунова значит: скрывающая в себе тело Годунова, а не: вырытая Годуновым. Решили, что нужно переделать стихи: дай злобе нравственность святую, и милость вполне (или частно) золотую. – Храм утех – так выражаться мог бы о театре Шаликов¹⁰⁹, а не такой серьезный поэт, как Николай Михайлович. Искать похвал, желать честей – небольшой грех, заметил секретарь. Наконец, слово: набат находили низким для дня страшного суда. Заметили еще, что есть немало повторений. Вот все. Прощайте, мой любезнейший. Вам преданный

Пр. Ф. Голубинский ¹¹⁰.

Любезнейший друг!

Михайла Владимирович!

Да сохранит Вас Господь от всякого зла! Да помилует Господь дражайшую Вашу маминьку, нашу незабвенную Благодетельницу, и с возвращающимся обновлением природы да обновит ее жизненные силы! Просим изъявить Маминьке наше глубочайшее почтение и горячайшее желание здоровья.

У Вас я взял драгоценную рукопись Николая Михайловича¹¹¹; к Вам и препровождаю оную из нашего Цензурного Комитета. Прошу Вас покорно передать оную Николаю Михайловичу вместе с письмом к нему, при сем приложенным. Благодарю Вас за уведомление меня о мыслях Николая Михайловича касательно крестного хода. Я нахожу их достойными всякого уважения; и никакая цензура не может своим мнением охлаждать живых, добрых и патриотических чувствований поэта. Прошу Вас также искренно известить меня, ежели и в теперешних замечаниях Николай Михайлович найдет что-нибудь излишнее. Критиковать не тяжело: но попробуй-ка сам критик написать что-нибудь образцовое. Тут и увидишь, как далеко не дорос до меры Николая Михайловича. Покойный Ваш Папинька часто повторял этот стих, кажется Буало:

La critique est facile: et l’art est difficile.

Прошу Вас засвидетельствовать мое усерднейшее почтение почтеннейшему Петру Ивановичу¹¹².

Усердно желаю Вам Благословения Божия и с ним успеха во всем добром, имею честь быть

Ваш усерднейший слуга Прот. Ф. Голубинский.

1831 г. марта 25 дня.

Любезный Граф!

Михаил Владимирович!

Благодарю Вас сердечно за любезное письмецо Ваше и известия. Справедливо ли я заключаю из Вашего исчисления профессоров, у коих Вы слушаете уроки, что Вы уже во втором отделении и что для Вас не пропал минувший год?

Вы спрашиваете о подробностях кончины любезного о. Палладия¹¹³. К сожалению, мы почти ничего об этом не знаем, кроме того, что он был болен гнилой горячкой, просил увольнения от должности, и оно прислано с нынешней почтой из Комиссии Д. Училищ, тогда как ангел смерти уже давно уволил его от всех тягостей земной жизни.

У нас в Академии все по-прежнему. Решение участи студентов петербургских еще не вскрылось; а потому и Александр Ефимыч еще в Вифании¹¹⁴. Касательно высших мест духовных довольно было движений, кои может быть Вам уже и известны. Как напр., что Преосвященный Григорий¹¹⁵ из Рязани переведен в Тверь, Евгений¹¹⁶ из Тобольска в Рязань, Павел из Могилева в Тобольск, Гавриил¹¹⁷ из Калуги в Могилев, Никанор¹¹⁸ из Петербурга в Калугу, Смарагд¹¹⁹ из ректора Академии на место Никанора в викария Петербургского. Еще Мелетий из Перми в Иркутск, Аркадий¹²⁰ из Уфы в Пермь, Михаил¹²¹ ректор Тверской (наш товарищ) в Уфу. Также последовали некоторые новые назначения для ректоров. Астраханский Агапит перемещен в Тамбов, Петербургской Академии инспектор Иосиф в Астрахань; Петерб. бакалавр Мартирий на место о. Палладия¹²²; Рязанский Арсений¹²³ в Тверь на место о. Михаила; Уфимский известный Вам о. Феодотий¹²⁴) в Рязань; Тверской инспектор Палладий в Уфу. В Петербургскую Академию в ректоры, слышно, будто представлен о. Илиодор¹²⁵, Новгородский ректор, товарищ о. Евлампия¹²⁶, Виталий¹²⁷, Московский ректор и еще Макарий¹²⁸ (!!), товарищ о. Афанасия¹²⁹ нашего. – Но довольно!!

Душевно желаю Вам благословения Божия на труды Ваши и с сердечной любовью и почтением остаюсь

Ваш усерднейший слуга, Пр. Феодор Голубинский.

1831 г. октября 7 дня.

Любезнейший Граф!

Михаил Владимирович!

Приношу искреннейшую благодарность за любезное письмецо Ваше от 17-го октября. Душевно поздравляю Вас с той радостью, что Вы видели лицо Отца России. Может быть и мы не лишены будем сего счастья.

Благодетельнице моей. Достопочтеннейшей Вашей Маминьке свидетельствую глубочайшее почтение; и от всей души желаю доброго здравия.

Тихона Воронежского 11-го и 12-го тома ни у нас, ни у о. Евлампия¹³⁰ нет. Не знаю, где найти следы его. В прошлом еще году Вы писали о нем ко мне 30-го августа: я позабыл, что отвечал Вам на это; ежели цело письмецо мое от 3-го сентября, прошу Вас с оным справиться.

О. инспектор¹³¹ благодарит Вас за память о нем и свидетельствует Маминьке и Вам нижайшее почтение. Также о. Платон¹³² и Павел Игнатьич¹³³. Брат Павла Игнатьича, кончивший ныне курс в С. П. Б-ской Академии, сделан магистром и послан в Уфу; теперь гостит здесь. Александр Ефимович Нечаев переведен в нам на греческий язык. Из 38 человек, составлявших курс, 14 магистров и 4 старших кандидата. Яков Иванович Баршев ¹³⁴ с коммилитонами 24 октября должен был отправиться в Берлин. Предшественники их еще год там будут учиться и потом возвратятся в Россию. Прощайте, мой любезнейший. Преданный Вам Ф. Г. 1831 года, октября 28-го дня.

(В день его Ангела, 23-го мая 1829 г.).

Не пышный дар я посылаю

К Тебе, о, друг, души моей!

Не златом блещущим встречаю

Тебя в нарочитый день сей.

Богатством Креза не владею

И нет сокровищ у меня;

Еще не знатною стезею

Иду, смиренно взор склоня.

Но что ж в богатстве мне и нужды,

Когда исполнен весь мой дух

Усердьем пламенные дружбы

К тебе, сиятельный мой друг?

Свою десницу многодарну

Она мне ныне подает

И неку урну светозарну

С дарами чудными несет,

И сыплет их рукой волшебной

Во пламень сердца моего,

Чтоб в твой день тезоимененный,

При блеске торжества сего,

Усердна жертва воскурилась

На алтаре души моей

И тем любовь моя открылась

В безмерной полноте своей.

Цвети, мой друг! не увядая,

И всех собою услаждай,

Как леторасль вечно-младая,

Как флорою венчанный Май.

Да здравья живоносна сила

Тебя своей росой кропит

И никогда болезнь уныла

Его даров да не мертвит.

Угрюма скорбь да не коснется

Тебя железною рукой

И никогда не возмятется

В душе твоей святый покой.

И дни твои всегда яснеют

Как неба чистая лазурь,

И тучи черные не смеют

Грозить им мраком страшных бурь.

Вот дар, который я дерзаю

Тебе в день Ангела принесть!

Не лести тонну ткань сплетаю,

Я не умею ее сплесть.

Прими ж его, о, друг бесценный!

Как жертву искренней любви,

Как фимиам нелицемерный,

В моей курящейся груди.

И если взор любви осклабишь

Смотря на слабый сей мой дар:

Парнасска жара мне прибавишь,

И – я в ряду поэтов стал!...

Вашего Сиятельства покорнейший слуга

Ст. М. Д. А. Иван Платонов.

Академия.

1829 года, мая 23 дня.

Сообщил В. Протопопов.