Из писем Н. И. Субботина к родственнику протоиерею М. В. Миловскому

В имеющихся у нас письмах покойного профессора Московской Духовной Академии Ник. Ив. Субботина к родственнику (мужу родной сестры его), протоиерею гор. Шуи Мих. Вас. Миловскому, обнимающих период ровно в 25 лет, с 1851 по 1876 год включительно, содержится очень много сообщений о Московской Академии и ее деятелях того времени – начальниках и наставниках, а равно и о других лицах, так или иначе к ней прикосновенных. Большое количество этих сообщений объясняется, между прочим, тем, что адресат означенных писем сам был из воспитанников Московской Академии¹¹²⁷, имел товарищей по курсу и знакомых из среды служивших в ней лиц – ректоров и профессоров, и потому живо интересовался академическими новостями.

Сообщения эти, ввиду их интимного характера, имеют большое значение для характеристики как вообще внутренней жизни Московской Академии и ее деятелей вышеуказанного времени, так и особенно самого их автора, личность которого вырисовывается в них сама собой с полной рельефностью.

Свящ. Н. Миловский.

Ноября 24 дня 1854 г. Вифания.

Прошу извинения, что поздно отвечаю на ваше письмо, полученное тоже не рано.

Об о. Феодоре¹¹²⁸ есть слухи: и сам пишет о себе, и другие пишут о нем. Из тех и других писем видно, что он действительно доволен Казанью, и Казань приняла его хорошо. Но пишут тоже, что он уже и на догматическом классе начал читать объяснение Апокалипсиса. Это едва ли поведет к добру.

Биография Феодора Александровича, обещанная в «Москвитянине», уже написана Серг. Конст. Смирновым, но, слышал я, владыка не доволен ею и особенно тем, что в биографии Ф. А-ч выставлен последователем Канта и Шеллинга¹¹²⁹.

В академии и семинарии ничего нового нет. 17 числа мы, по прекрасному обычаю, воспоминали память преосв. митроп. Платона с благолепием: вся братия, и лаврская, и академическая, и наша обедала в его покоях. Дня за два перед тем Левицкий¹¹³⁰ поехал в Москву для посвящения в священника, но предварительно окрестился в Келарском пруде. В самом деле, с ним случилась страшная история: ямщик повез его для сокращения пути через посадский пруд. Когда въехали на глубину уже, лед подломился, и экипаж опустился в воду. Сам он, жена и маленький сын выкупались совершенно. Неизвестно еще, обошлось ли это благополучно. Завтра, на именинах П. Симоныча¹¹³¹, надеюсь увидеть этого удивительного иерея.

Лавра, 29 окт. 1857 года.

...Мы до сих пор все еще пируем. Ныне (и это, вероятно, в последний раз уже) праздновали у нового о. инспектора¹¹³² на новоселье, – праздновали очень светло; а на прошедшей неделе в четверг пресветло праздновали у о. ректора¹¹³³: собрание было многочисленное, и отрадно было видеть общее сочувствие к счастливой перемене в служебной деятельности нашего доброго начальника. В тот же день, и прямо от о. ректора, наше общество отправилось ко мне праздновать мое новоселье, сначала за зелеными, а потом и за иными столами. Теперь ожидаем праздника еще в Вифании у нового ректора. Впрочем о новом вифанском ректоре еще ничего определенного неизвестно. Доселе ходили слухи, что будет оным о. Савва¹¹³⁴, и он сам даже писал сюда об этом; а недавно получено довольно верное известие, что ректором в Вифанию назначен уже о. Игнатий, московский инспектор, племянник¹¹³⁵... Столько-то перемен в наших краях!

20 ноября 1857 г.

...Благодарю вас за письмо и за поздравления. Ваши рассуждения по случаю моего 30-летия очень назидательны и совершенно справедливы. Но моя жизнь так сложилась, что до сих пор у меня нет еще царя в голове, по крайней мере для того, чтобы произнести решительный приговор своей судьбе. Живу, руководствуясь пословицей: «От добра добра не ищут». Может быть, глупо, – не знаю! Жизнь в монастыре, быть может, действительно виновата отчасти в том, что я доселе не избрал подругу жизни: чтоб избрать ее, нужно сделать выбор, а выбирать здесь не из кого. Взять же наудачу, как другие мои товарищи, не в моем характере. С жизнью монашеской я знаком больше; но, может быть, по этому самому и на эту жизнь не смею решиться. А так как теперь жить мне не худо, то и в 30 лет все еще не хватает силы переменить эту не худую жизнь или на лучшую или на худшую. Впрочем довольно о сем: я не оправдываю себя и чувствую внутренно, что мои рассуждения походят на софизмы.

Вы угадали поздравить меня с новою должностью: с 10 числа я вступил в нее. Должность эта не трудна здесь, а между тем не без интересов: я буду получать за нее 450 р. асс. в год. При нашем жалованье это порядочная поддержка

В Вифанию около того же времени прибыл новый ректор, но не о. Савва, который съел гриб, а о. Игнатий, племянник митрополита, который поэтому и грибов есть не может. Таким образом у нас мало-помалу все приходит в надлежащий порядок. Только о. ректор еще не получил монастыря, но кажется это должно скоро последовать. Затем все совершается у нас по обычаю тихо и мирно, так что и написать вам особенного нечего.

11 генв. 1858 г.

...На нашего Владыку кончина Киевского произвела, кажется, глубокое впечатление: «припадите ко гробу почившего в Бозе с последним от меня на земли целованием благоговения и любви», отвечал он по телеграфу на известие об его кончине. Это впрочем не мешает ему пробирать нашего брата: недавно зарезал одну статью для журнала (не мою), поэтому 4-я книжка 1857 г. еще не вышла в свет. Между тем мы имеем уже нынешнего года духовные журналы. «Духовная беседа», если будет походить вся на свой первый нумер, будет совершенная дрянь. Вот о. Иоанн¹¹³⁶ так видно хочет поднять журнал «Казанский»: первая книжка уже вышла и составлена прекрасно!

Кажется, я не писал еще, что о. Феодор выходит из Академии: он поступает в члены Цензурного Комитета в Петербурге.

15 июня 1860 г.

Что сказать вам нового? Наши новости вращаются теперь около экзаменов. Владыка бродит к нам часто. В прошедшее воскресенье он произвел, опять не сносясь с Синодом, о. Александра Васильевича в протоиерея и наградил набедренником. В то же время был здесь ваш товарищ архим. Мисаил, живущий в настоящее время в Ростовском монастыре¹¹³⁷; он ехал в Москву лечиться и действительно находится в ужасном положении, – чуть жив. Другой архимандрит, тоже, может быть, вам известный, Новоиерусалимский Амфилохий, покончил свою карьеру и отправляется куда-то в число братства¹¹³⁸.

4 июля 1860 г.

...Наши дела покончились только 1-го числа: тогда была последняя владычная конференция. Мой клиент по курсовому сочинению даже поднят на один номер выше за достоинство сочинения, над которым я сидел не менее двух недель, выправляя глупости нового магистра.

...Дела наши окончились благополучно. Митрополит был добр к нам, но не к студентам, которым дал явно заметить свое неудовольствие за их вольность и проч. и проч. На первый публичный экзамен приезжал и обер- прокурор¹¹³⁹.

3 ноября 1862 г.

...Нас поздравьте с новым начальником. Отец Савва, имеющий быть с завтрашнего дня епископом Можайским, оставил нас 31 числа прошедшего месяца. Проводили его мы хорошо: и помолились и поели, по обычаю. Несколько из наших, в том числе и я, ездили с ним до Пушкина, где и простились: он поехал направо, т.е. в Москву, а мы налево, т.е. домой... Наш новый начальник действительно Александр Васильевич¹¹⁴⁰. Каков он будет, как начальник, Господь весть. Назначением его ни особенно довольны, ни недовольны. Но факт довольно важный. В нем видят некое преткновение для монашествующего духовенства, и потому духовенство не монашествующее приветствует его с особенным удовольствием.

При происходящих у нас переменах, по случаю отъезда ректора, меня, кажется, ожидает новая должность – библиотекаря. Не скажу, чтобы я особенно радовался этой трудной должности. Новый ректор будет читать догматику; а кто будет его преемником по кафедре, еще не известно.

11 окт. 1863 г.

...Простите меня ради Бога, что так поздно отвечаю на письмо ваше. Все мешали разные хлопоты... Только что возвратился я из Москвы, как сюда приехал гость – обер-прокурор наш¹¹⁴¹. Конечно, он бы не помеха написать письмо; да сделалось известным, что он будет ходить на лекции, а у меня как тут приходилось две лекции. Стало не до писем. Действительно, во вторник явился ко мне превосходительный слушатель и просидел целый почти класс, – не менее 50 минут. Человек-то я обстрелянный, – не скажу, чтобы струсил. После лекции побеседовали мы с ним кое о чем, пожали друг другу руку и расстались. Кажись, он остался мной не недоволен. Ревность к слушанию лекций показал он удивительную: был на пяти и сидел все так же долго, как у меня. Что это значит, еще не знаем, равно как и того, какое впечатление вынес он из Академии. Но Академией он занимался по преимуществу.

4 мая 1864 г.

В великую среду приехал сюда князь Урусов¹¹⁴² на несколько часов единственно для свидания с ректором и со мною. Ему нужно было переговорить с нами по одному секретному делу, касающемуся раскола, и мне поручено было составить по этому делу записку. Она отняла у меня все время в конце Страстной и в начале Пасхи, так что при говении и посещении праздничных служб нельзя было и подумать заняться чем-нибудь посторонним, даже письмами. В четверг на Пасхе отправился я в Москву с моим делом и в пятницу, в сопровождении ректора, был у князя, который принял меня чрезвычайно ласково. У него застали мы еще литургию (в домовой церкви), и мне пришлось стоять вместе с аристократическими дамами, в числе которых была фрейлина Ее Имп. Высочества Елены Павловны – г-жа Эйлер: признаться сказать, чувствовал я себя в своем оборванном фрачишке с белыми пуговицами не очень ловко... После обедни занялись делом. Князь рассыпался в благодарностях, особенно, когда я поднес ему (и обер-прокурору, по поручению которого князь и приезжал к нам) свою книгу о Никоне. Об этой книге я еще прежде слышал от него лестный отзыв. Кончивши дело, я занялся в Москве бездельем и домой возвратился только во вторник к вечеру, а в среду к нам приехала Великая Княгиня Елена Павловна; нужно было готовиться к встрече Ее Высочества. Она прибыла в половине 2-го часа и после обычных молитв в лавре, посетила Академию. Мы представлены были в зале, вместе с студентами. С некоторыми, в том числе и со мною, В. Княгиня сказала по несколько слов. А когда пошла к студентам, ко мне подошел один генерал с объяснением, что со мною желает познакомиться фрейлина Ее Высочества. Это была именно г-жа Эйлер. Она сказала, что видела меня у князя Урусова и очень жалела, что князь тогда же не познакомил меня с нею. Стала говорить о моих сочинениях. Между тем мы перешли в библиотеку. Здесь со мной познакомилась другая старшая фрейлина, баронесса Раден, и говорила весьма долго – и в библиотеке и у ректора в квартире. Наконец, я возвратился домой, очарованный любезностью высших особ; но здесь ожидала меня новая неожиданность. Является управляющий Конторой Ее Величества и говорит, что Великой Княгине угодно, чтобы я сопровождал ее в Москву, если могу и желаю. Я, разумеется, и мог и желал. И вот ваш милый сынок, любезнейшая маменька, садится в роскошнейший царский вагон, чуть не рядом с Великой Княгиней: она сама назначила мне ехать в одном с ней вагоне и не позволила, чтобы я снял пальто и шляпу! Летели мы быстро – всего 1 час 30 мин. Великая Княгиня несколько времени занималась со мной разговором о раскольниках и других предметах. В Москве на станции сама распорядилась, чтоб я ехал с управляющим ее Конторой, а во дворце приказала, чтобы мне отведена была квартира; когда же я заметил, что имею знакомых, где могу провести ночь, спросила, не далеко ли это, и велела приготовить для меня экипаж. Удивительная внимательность царственной особы! Через полчаса позвала меня в роскошную столовую обедать (это было часов в 8 вечера, а из лавры мы выехали в 6-м). На месте хозяйки заседала молоденькая племянница Великой Княгини, кроме нее – три фрейлины, доктор и я; сама Великая Княгиня с нами не кушала, а явилась, когда подали кофе. Великая Княгиня говорила со мной около четверти часа, затем встала и отправилась во внутренние апартаменты. Я откланялся ей и фрейлинам, от которых получил приказание, по назначению Ее Высочества, явиться во дворец в следующий день, в 12 часов утра. Ночь мне пришлось похлопотать в отыскивании переплетчика, которой успел бы к 11 часам следующего дня переплести мне книги, назначенные мною для поднесения Великой Княгине и фрейлинам. Слава Богу, нашелся такой, и я, наконец, успокоился. В четверг 30 апреля в конце 12 часа, облеченный в партикулярный фрак, в белом галстуке и белых перчатках, являюсь я в приемную Ее Импер. Высочества. Вскоре же камердинер провел меня через великолепную залу в роскошный кабинет. Я представил Великой Княгине мои книги. Она попросила меня сесть и стала рассматривать сочинения. Речь зашла сначала о Никоне, потом о расколах, которыми она очень интересуется, потом о лавре, Академии и лично обо мне: спрашивала, откуда я, есть ли у меня родные и кто именно (я сказал, что имею матушку и замужнюю сестру), давно ли служу, сколько мне лет (при этом даже комплимент сказала мне, – что я кажусь гораздо моложе), сколько получаю жалованья, даже как содержу стол! Наконец сказала, что если я буду что издавать, то присылал бы ей, а если буду когда-нибудь в Петербурге, ей очень приятно будет меня видеть. Встала, – и я откланялся Ее Высочеству. Аудиенция продолжалась более часу. Я зашел к добрым фрейлинам, чтобы также поднести им сочинения. Они приняли очень ласково, поговорили со мной несколько времени, и также звали в Питер, – даже назначили время, когда удобнее приехать. И вот, наконец, двери царских чертогов затворились за мной – вероятно, навсегда! Точно я сон прекрасный видел. Но это было наяву, и я знаю, как вы порадуетесь моему неожиданному счастью, хотя оно и миновало. А вас, маменька, прошу помолиться за добрую Княгиню, которая так обласкала меня.

20 сент. 1867 г.

Старейшина наш¹¹⁴³ доселе проживает в лавре, никуда, разумеется, не выходя из келии. Подстарейшина¹¹⁴⁴ празднует ныне 35 лет своей профессорской службы. По этому случаю мы подносим ему 1 окт., в академический праздник, довольно роскошный альбом с нашими портретами. По справедливости говоря, он вполне заслужил такую и большую честь своей ученостью, из которой все мы черпали беспрепятственно и обильно.

13 дек. 1871 г.

...О диспуте о. Михаила¹¹⁴⁵ вы, конечно, успели уже прочитать в газетах, а в «Московских Ведомостях» даже именно мое описание. Распространяться много об этом диспуте я не вижу поэтому надобности. Замечу только, что диспут прошел очень удачно. Докторант держал себя весьма смело и развязно; возражениями не затруднялся, хотя некоторых удовлетворительно решить не мог. Особенно живы были его прения с Гиляровым, которого о. Михаил решительно разбил, к общему нашему удовольствию. Киевский митрополит¹¹⁴⁶ иногда бурчал кое-что; наш пребывал в совершенном молчании. Увы! я имел случай вполне убедиться, что он решительно ничего не видит: представьте, что он принял меня за киевского митрополита: стоя со мной рядом, он начал разговор: владыко, и проч. На диспуте было много дам и наших и московских; но священства московского было очень мало, что составляет для него решительный позор. После диспута мы обедали в митрополичьем доме: обед устроила лавра, и очень хороший; а новый доктор обедом не угощал еще, ибо немного скупенек; впрочем, обещал покормить, когда пришлют докторский крест.

14 марта 1872 г.

...У нас говеть очень хорошо: и близко и службами не утомляют. В субботу, когда мы причащались, нашему ректору на сей раз не удалось служить: накануне, в ночь, скончалась его старуха-мать. Сын, тоже старик уже, очень огорчен; но утешается тем, что сам лично совершил над умиравшей все напутственные христианские действия. Отпевал сам же, в приходской церкви, в понедельник, а похоронил на нашем академическом кладбище.

9 апреля 1872 г.

...Проходящий пост никаких новостей нам не принес, кроме той, что решено дело об устроении академической церкви: будет нам кланяться лаврским и подчиняться их капризам! Выстроить церковь берется наш попечитель¹¹⁴⁷; впрочем, издержек больших не предвидится, ибо в церковь обращена будет академическая зала, и следовательно, нужно устроить только иконостас, который на рисунке очень изящен, да обновить стены. Алтарь будет обращен на юг. Наш ректор, великий охотник до церковных служб, чрезвычайно рад этому делу; рады и мы, только едва ли нам придется долго пользоваться этими удобствами, ибо с преобразованием Академии нас погонят с казенных квартир.

26 марта 1874 г.

...Вы жалуетесь, что сообщаю мало новостей. Да их и мало; притом неверных я не люблю сообщений. А вот теперь пожалуй и сообщу. Представил я диссертацию на получение докторской степени¹¹⁴⁸, и 21 числа сего месяца дело об ней докладывалось в Совете. По милости Божией, кончилось оно благополучно: отзыв двух рецензентов – ректора и Голубинского¹¹⁴⁹, хоть и не блестящие, но в мою пользу; всего важнее, что по выслушании этих отзывов Совет единогласно признал диссертацию достойной того, чтобы допустить меня до публичной ее защиты. Теперь мне предстоит новый, в сущности не особенно важный (всего важнее решение Совета), но довольно трудный и щекотливый подвиг – отличаться перед публикой на диспуте. Пожелайте и помолитесь, чтобы Господь помог мне благополучно и с честью выйти из этого испытания. Время диспута еще не назначено окончательно; но думаю устроить его на мироносицкой неделе. Когда дело решено будет, т.е. окончательно назначено будет время диспута, уведомлю вас; впрочем, в газетах прочтете официальное об этом известие. Не питаю особенного уважения к докторству, особенно в настоящее время, когда являются у нас всякие доктора, и не из уважения к этому достоинству ищу его, а ради того, что с ним связана возможность получать лишнюю тысячу рублей жалованья и лишних 300 р. пенсиона. А ради этого можно подвергнуть себя и всем неприятностям диспутанта.

14 апр. 1874 г.

...О времени моего диспута я уже извещал вас. Прошу вас в тот важный для меня день всей вашей домашней церковью помолиться о даровании мне потребных сил, во еже отвещавати вопрошающим. Если дело пройдет хорошо, жаль будет, что не было ни одного родного человека на диспуте; а если худо, то лучше, что не будет никого из вас. А чем дело кончится, не замедлю известить. Да и в газетах затрубят вероятно; только газетные слухи не всегда верны. На диспут я жду очень многих из Москвы – и духовенства и мирских. Председательствовать будет, вероятно, пр. Леонид, который очень любезно изъявил мне на это свое согласие. Оппонировать официально будут ректор и Голубинский.

Теперь я очень занят. Речь, слава Богу, покончил; остается приготовиться к защите.

22 апр. 1874 г.

Из посланного мною на другой день диспута наскоро написанного письмеца (если только разобрали его) вы уже знаете, как и чем кончилось мое публичное испытание. За подробностями благоволите обратиться к 97 № «Московских Ведомостей», где благожелательная рука П. И. Мельникова¹¹⁵⁰ описала мой диспут довольно подробной, прибавлю, с похвалами даже слишком сильными. Но ложного в этом сказании нет ничего, и самая восторженность отзыва важна потому, что идет из общества, где, значит, диспут произвел впечатление. Со своей стороны мне остается добавить немного. Я смутился только в первую минуту, когда вошел в залу увидел огромную массу народа; но с той минуты, как взошел на кафедру и начал речь, посланное мне Богом спокойствие меня не покидало до конца, даже при неожиданных и трудных вопросах; только утомление под конец достигло крайней степени, так что одному оппоненту я даже отказался отвечать со всею подробностью, какой требовал его вопрос. Если бы диспут еще продлился на полчаса, я, кажется, не вынес бы. Дело в том, что два дня перед диспутом и в самый день диспута я был совершенно болен и должен был лечиться. Обед в комнатах ректора на 40 человек я устроил на свой счет (чего ни один из прежних диспутантов не делал), частью потому, что я первый искатель докторства по собственному желанию, а главным образом потому, что считал бессовестным вводить в расходы ректора, который для нескольких человек устроил бы, конечно, трапезу. Обед был хороший и веселый. Пр. Леонид был чрезвычайно любезен со мной. В гостиницу мы пришли, когда там уже кончался обед: встретили меня именно так, как описано в «Московских Ведомостях», – и пошли тосты, которым не было конца или лучше счета, шампанского выпито великое множество бутылок. Подарок поднесен мне прекрасный¹¹⁵¹.

Отрадно было видеть, как многие сочувствовали мне на диспуте; но никто, конечно, не был так всецело занят моим положением, как дорогой мой о. Павел¹¹⁵²: это заметили даже посторонние, на которых он произвел вообще очень сильное впечатление.

3 окт. 1874 г.

Отпраздновали мы и академический праздник, но – увы! на этот раз очень грустно. Накануне случилось у нас ужасное событие: за всенощной на литии, в то время как Игнатий собирался благословлять хлебы, стоявший вместе с другими служащими наш о. эконом упал и мгновенно скончался¹¹⁵³. Можете представить, как это всех нас поразило! На другой день и литургия была торжественная, и акт по обычаю; но ни обеда, ни собраний никаких не было. Ныне мы похоронили нашего бедного о. эконома, который был совершенно на своем месте – много пользы принес Академии и был вообще хороший человек; помянули его роскошным обедом, который его же заботами приготовлен был к академическому празднику, а угодил на его похороны...

8 генв. 1875 г.

...У нас заболел опасно о. ректор. Все Святки чувствовал себя дурно, а теперь даже отправился в Москву к тамошним докторам. Опасаются дурного исхода болезни. Помилуй его Бог!

5 мая 1875 г.

Брак мой, за Божиим благословением, совершился благополучно в назначенное время¹¹⁵⁴. Мы человек шесть-семь сидели за скромным ужином, когда получена была ваша поздравительная телеграмма. То, что вы вспомнили меня, служило для меня некоторым вознаграждением за ваше отсутствие. Из Москвы я возвратился 22-го числа. Но сейчас же по приезде из Москвы меня поглотила ревизия¹¹⁵⁵, так что и дома бывал редко. Ревизор наш был, впрочем, весьма любезен с нами. Меня встретил как знакомого, и, как знакомый, я два вечера сидел у него попросту и пил чай. На лекциях у каждого из нас был по два раза. По-видимому, все прошло благополучно; но какие будут последствия ревизии – Бог весть.

24 авг. 1875 г.

...Что сказать вам нового? Хорошего у нас немного, а дурное есть. Наш о. ректор в безнадежном положении. Новый курс начинаем без него, и это очень грустно.

2 окт. 1875 г.

...Ко вчерашнему академическому празднику нужно было написать речь, что потребовало немало работы. Праздник – по принятому порядку; был, как и прежде, Игнатий; но вообще праздник был не особенно торжественен и тем менее радостен, ибо главный начальник¹¹⁵⁶ не мог в нем участвовать. Здоровье его в безнадежном положении; но, быть может, он еще долго протянет жизнь, как и вообще бывает это с людьми, страдающими этого рода болезнию (водянкой). Чрезвычайно жаль видеть его в беспомощном положении!

26 окт. 1875 г.

Вы уже знаете о печальной новости, доселе составляющей у нас насущный интерес... Да, нашего о. ректора не стало: он скончался, как и жил, праведником. Похоронили мы его с честью, достойной такого великого мужа, и на казенный счет; ибо никакого почти денежного состояния он не оставил. В самый день кончины, однако же, подписал духовное завещание, которым все свое малое имение – немного денег, платье, свящ. вещи и проч., завещал своей сестре, а свои великие стяжания все предоставил в собственность Академии: я разумею его громадную библиотеку и не менее громадное собрание разных бумаг, большей частью его собственных сочинений. Это поистине сокровище! На меня, как на члена правления, пал жребий участвовать в печальной и нелегкой, хотя весьма интересной обязанности, разбирать и описывать все имущество покойного. Трудно и вообразить, сколько он писал на своем веку! О чем и о чем только не делал он отметок, справок и даже целых исследований! А сколько лекций и всяких ученых трактатов! Сколько нашлось писем его собственных (черновых) к разным лицам и разных лиц к нему, – лиц знаменитых в иерархии (начиная с владыки Филарета) и в науке! Теперь мы только собираем все бумаги в связки и запечатываем: разобрать их и привести в порядок будет назначена особая комиссия, которой дела будет очень много, судя по тому, сколько и нам приходится работать; вероятно, еще долго придется нам заниматься этой работой. В девятый день совершал у нас поминовение Алексий Рязанский, а на 40-й приедет Игнатий, а может быть, и сам митрополит, так как день этот совпадает с днем кончины владыки Филарета (19 нояб.).

...Кто будет нашим новым начальником? Никаких слухов еще нет. Митрополит не представлял никого: ждет, когда его спросят из Синода. Нам хотелось бы своего, наприм., Михаила или В. Д. Кудрявцева, если он решится надеть рясу. Но Капитолина Васильевна¹¹⁵⁷, завтрашняя именинница, кажется, не очень благоволит к рясе. Думают, как бы не сделался ректором Михаил Измаилыч¹¹⁵⁸.

30 ноября 1875 г.

...О назначении к нам ректора нет еще достоверных слухов. Дело решится, когда Синод будет в полном сборе; а вот еще наш московский член не собирался ехать в Питер, хотя и питает несомненную надежду, что поедет. Вероятно, спросят и его, кого угодно ему видеть Ректором вверенной его смотрению Академии. Надобно полагать, что согласно и вашему желанию, назначат о. Михаила; но, быть может, предварительно предложат принять должность ректорскую Виктору Димитриевичу, который во всяком случае решил отказаться от этой чести.

Мы все еще разбираем бумаги о. ректора покойного. Правда, что Уваровская премия присуждена мне за Историю Белокр. иерархии, но, к сожалению, неполная. Некоторые из членов Академии Наук писали мне, что только потому не назначена полная премия, что сочинение не кончено, – один первый том.

30 генв. 1876 г.

...Вы, помнится, интересовались назначением нового к нам ректора. Дело это решено в Синоде, хотя официальной бумаги нам еще не прислано. Назначили, как и следовало ожидать, о. Михаила. В. Д. Кудрявцева митрополит спрашивал через Игнатия, будет ли он согласен принять ректорство, если Синод предложит ему оное. В. Д. ответил отрицательно и поступил, конечно, хорошо, так как могло случиться, что и при изъявленном с его стороны согласии назначили бы Михаила, за которого именно стоял митрополит. Митрополита поддержали и другие члены Синода, руководясь, главным образом, тем соображением, что Академия – в монастыре, и ректор не монах поэтому совершенно неудобен для нее.

Сообщил свящ. Н. Миловский.