Даровые рабочие богомольцы

Во все время существования обители самый многочисленный класс её населения составляли даровые рабочие богомольцы, которых старинные летописи называют «трудниками», «обетниками». В последнии 25 лет количество их колебалось ежегодно в узких пределах – от 500 до 600 человек, редко до 650. Состав их решительно каждый год меняется, так как громадное большинство приходит всего на год, гораздо реже на 2 и еще реже на 3; некоторые живут только одно лето, приезжая с первыми пароходами и удаляясь с последними. В Ноябре 1885 года всех обетников в монастыре было 571 человек¹¹; распределение их по губерниям было такое:

Из Архангельской ………………………………………… 190 челов.

Вологодской ………………………………………………… 131 –

Олонецкой …………………………………………………… 69 –

Новгородской …………………………………………………64 –

Вятской ……………………………………………………… 55 –

Тверской …………………………………………………… 13 –

Петербургской ……………………………………………… 5 –

Московской ………………………………………………… 2 –

Из Владимирской, Тамбовской, Тульской, Костромской,

Выборгской, Курской и Уфимской ………………………… 1 челов.

Отставных солдат ………………………………………… 19 –

и из безсрочно-отпускных нижних чинов ………… 15 –

(у всех солдат, вообще, не обозначается место проживания).

В Июле 1886 г. монастырь имел 646 обетников, распределявшихся по губерниям так:

Из Архангельской ………………………………………. 202 челов.

Вологодской ……………………………………………….. 236

Новгородской ……………………………………………… 91

Олонецкой …………………………………………………. 89

Вятской …………………………………………………….. 34

Тверской …………………………………………………… 14

Петербургской …………………………………………….. 6

Московской ………………………………………………... 4

Владимирской Ярославской и Самарской по ……………. 2

Псковской, Пермской, Курской, Костромской, Тамбовской,

Тульской, Орловской, Оренбургской, Уфимской губ. и

Акмолинской области по …………………………………… 1¹²

В состав этих 646 человек входит: крестьян 537, мещан 33, отставных солдат 28, безсрочно-отпускных нижних чинов 24¹³, из духовного сословия 10 (4 – сыновья священников, 2 диаконов, остальные – сыновья дьячков), солдатских сыновей 5, 1 воспитанник Патрикеевских мореходных классов, 1 канцелярский служитель, 1 шкипер, 1 губернский секретарь из г. Вологды, 1 коллежский секретарь из г. Москвы, 1 сын Новгородского дворянина, 1 Вятский цеховой мастер, 1 бывший Архангельский гражданский фельдшер и, наконец, 1 Владимирский 2-й гильдии купец. По возрастам оказывается такое распределение: 10 лет – 1 человек, 12 лет – 1, 13 лет – 16, 14 лет – 23 человека, 15 лет – 74, от 16 до 20 лет – 252, от 20 до 25 лет – 67, от 25 до 30 лет – 58, от 30 до 36 лет – 34, от 36 до 45 лет – 17, от 45 до 55 лет – 17, от 55 до 65 лет – 16, 69 лет – 1, 70 лет – 1 , 74 лет – 1 и 79 лет – 1 человек. Из этих данных видно, что более трех четвертей – 492 человека, или 76,1% всего количества, имеют менее 30 лет, и 81,4% – менее 36 лет от роду.

Таким образом и даровые рабочие богомольцы, в главной своей массе, происходят от тех же губерний, сословий и приходят в обитель в том же молодом, цветущем возрасте, как и сами монашествующие, и, очевидно, пополняют собою выбывающие ряды последних,

Соловецкая обитель всегда была открыта, доступна для всех приходящих и желающих поселиться в ней, причем громадное большинство приходило и приходит «по обещанию поработать на Преподобных Зосиму и Савватия», «по вере» и «усердию потрудиться для Святых чудотворцев» – вот обычная формулировка поступления в монастырь со стороны обетников. Крайняя изолированность монастыря, удаленность его от какого бы то ни было начальства, особенно зимой, легкость приема – благоприятствовали тому, что между трудниками попадались такие, особенно в прошлой истории монастыря, которые являлись сюда только под предлогом обещания или искания постнического жития. Для поступления в монастырь от пришельца никогда не требовалось никакого денежного вклада, как это бывает в болыпинстве других монастырей; далее, монастырские власти никогда не интересовались, не спрашивали пришельца о прежнем образе его жизни, не доискивались истинных причин его прибытия. От пришедшего трудника, со стороны монастырского начальства, всегда требовалось только одно непременное условие: он должен быть способен исполнять какую-нибудь монастырскую работу. Поэтому в старинные времена, когда от пришельца не спрашивалось даже никакого письменного вида, в монастырь легко было попасть всякому проходимцу, сошлому крестьянину, убежавшему от своего помещика, и даже уголовному преступнику. Так, в 17-м столетии в обители укрылось 7 крестьян стольника Мещеринова, убивших помещичьего приказчика; в 1667 году, по Царскому приказу, прибыл в монастырь дворянин В. Золотарев для отыскания сошлых государственных крестьян и нашёл их здесь в большом количестве, причем некоторые из них жили в монастыре по 20, 30 и даже 40 лет в качестве обетников и наемных людей. Когда Золотарев потребовал, чтобы они возвратились в свои прежние места жительства, то все они подали царю прошение о дозволении постричься в монахи, на что и последовало разрешение. В начале второй половины 17-го столетия, когда обитель не хотела принимать нововведений патриарха Никона и стала с оружием в руках защищать «старую веру», она сделалась лучшим убежищем преследуемых раскольников. Сюда попало в это время даже несколько личностей из шайки Стеньки Разина.

В настоящее время, конечно, сделалось немыслимым то, что было возможно в старинные, более простые времена; теперь от всякого пришельца непременнно спрашивается письменный вид, но и только. Остальные условия приема нисколько не изменились, так что для поступления в обитель в качестве трудника теперь требуются только два условия – письменный вид и способность к труду, а потому монастырским начальством совсем не принимаются люди, не могущие трудиться: – дети (до 10 лет), старики и больные. Впрочем, есть н которые исключения из этого общего правила. Личный труд можно заменить деньгами, «вкладом», и по величине последнего монастырь принимает и различает: «полных вкладчиков», платящих по 10 руб. в месяц, и «полувкладчиков», с платою по 5 руб. в месяц. Первые получают отдельную келию, пользуются пищей наравне с монахами (так называемой, верхней трапезой), имеют все свое платье, обыкновенно посещают все богослужения и ничего не обязаны делать, кроме уборки своей келии, так как им не полагается прислуги. Если кому-нибудь из таких вкладчиков наскучит ходить в церковь и захочется заняться каким-нибудь делом, то работа дается ему по его желанию, и эту работу он исполняет произвольно, т. е., пожелает – придет, а если не придет, то и так дело обойдется, и с него за это не взыскивается.

Полные вкладчики обыкновенно – люди, приезжающие в монастырь специально молиться; это, большею частью, купцы или их сыновья, посылаемые родителями для исправления или для исполнения родительского обещания; далее, отставные старики чиновники, получающие пенсию и на склоне лет желающие успокоиться и отмолить грехи юности; наконец, богатые мещане и крестьяне, более или менее отвыкшие от труда. Полных вкладчиков богомольцев – сравнительно с даровыми – ничтожное количество – от 3 до 6 человек ежегодно, редко больше.

Положение полувкладчиков иное: они тоже пользуются братской трапезой, но платье получают от обители наравне с даровыми богомольцами, помещаются в келье с другими товарищами, а не отдельно, и уже обязаны работать; только работа дается им более легкая, большею частью в малярной мастерской, и за самую работу с них меньше взыскивается, чем с даровых богомольцев. Очень редкие годы полувкладчиков бывает более 15 человек.

Все остальное громадное количество даровых рабочих богомольцев обязано работать по указанию монастырского начальства и ничего не получает на свою работу, кроме пищи, одежды и жилища. Работают они не для монахов, а «на Преподобных Зосиму и Савватия».

Каждый богомолец должен нести какое-либо послушание¹⁴, которых имеется там до 85, причем некоторые из них производятся совершенно фабричным путем – с болышим разделением труда, как, напр., кресторезное, где крест, прежде чем поступит в продажу, пройдет 17 рук. Вообще, спрос монастыря на даровую работу громадный, но даровое предложение рабочих рук оказывается гораздо больше спроса, так что значительная часть обетников, главным образом, молодых ребят, часто шедших тысячи верст, вынуждена бывает возвращаться обратно домой, не исполнив своего обещания. Неумелость, неспособность к труду, маломощность – вот истинная причина отказа таким богомольцам, для которых в монастыре, по их силам и умению, нет больше соответственных послушаний. Так, весной 1884 г, ребят от 12 до 14 лет было принято до 200, но в конце лета половина их была отправлена домой «за ненадобностью». Время прихода новоприбывшего обетника имеет решающее значение на то, примут ли его в монастырь или нет. Конец Мая и первые две трети Июня – вот период смены одних трудников другими, так как огромное большинство их приходит в обитель и уходит из него весной, с первыми пароходами, и как раз в это же время начинается масса летних работ: пароходство, судоходство, уход за огородами, поправка дорог, канав, чистка пожней, сенокос и т. д.; кроме того, для удовлетворения разных потребностей огромного количества трехдневных богомольцев требуются тоже новые рабочие руки – одним словом, в это время спрос на рабочих сильно увеличивается, а при таких усдовиях начальство не может быть требовательным и часто принимает вновь прибывающих обетников, не особенно разбирая, лишь бы скорее иметь их в нужном количестве; понятно, что в это время можно попасть в монастырь всякому – и мальчику и не особенно хорошему чернорабочему. Совершенно другое дело в Июле или Августе, когда уже имеется полный комплект рабочих, да и летние работы кончаются, или кончились, – тогда новоприбывшего трудника примут только в том случае, если он обладает знанием какого-либо мастерства, и ему откажут, если он простой чернорабочий. Вообще ремесленников и мастеровых монастырь принимает, когда угодно.

Избирать род деятельности самому новоприбывшему рабочему богомольцу не позволяется, так что он должен отказаться от своей воли и ума и делать только то, что ему прикажут (отсюда и название работы – послушание).

В прежние, старинные времена, «согласно преданию Святых Чудотворцев», «по монастырскому чину», каждый взрослый трудник должен был поработать и в хлебне, и в пекарне, и в прочих службах, постепенно переходя от трудных послушаний к более легким. Но теперь дело несколько изменилось: начальство, посылая новоприбывшего трудника на то или другое послушание, руководствуется способностями, умением и силою посылаемого, стараясь из его работы извлечь возможно большую пользу для монастыря; напр., способных писать – по писарской части, мальчиков – кого на клирос петь, кого подметать полы, кого полоть гряды и т. д. Начальство почти постоянно спрашивает, что умеет делать новоприбывший, и дает ему работу согласно полученному заявлению. Если же трудник не знает никакого мастерства, то начальство пробует его на разных послушаниях и оставлят там, где он окажется наиболее способным. Быть на разных послушаниях – считается в монастыре быть на нехорошем счету. Особенно нехороший признак, когда сам трудник перепрашивается от одного послушания к другому. Такие перебежчики, по приметам монахов, недолго остаются в монастыре, и монахи смотрят на них неодобрительно, как на людей строптивых, неуживчивых, совершенно негодных для монастырской жизни, где послушание и смирение – одни из самых ценных качеств.

Громадное большинство всех монастырских работ производится даром рабочими богомольцами, которые, таким образом, составляют служебный, рабочий черный класс монастыря; dе facto, они добровольные временные крепостные монахов, и положение их похоже на положение дворовых людей времен крепостничества. Богомольцы эти не имеют здесь ничего своего – ни пищи, ни одежды, ни жилища – лишены свободы и проявления своей индивидуальности, и весь свой рабочий день отдают в пользу обители в форме того или другого личного труда. Один из знакомых мне монахов, староста одной мастерской, бывший дворовый человек, не раз говаривал в беседе со мной: «как жили мы (т. е. он с дворовыми людьми) у барина, так живем и здесь!».

Но даровые трудники не покупаются и не продаются монастырем, как это было с дворовыми крепостными, а сами добровольно приходят сюда для Преподобных и не подвергаются здесь никаким жестоким наказаниям – вот и вся разница между крепостным и даровым рабочим монастыря.

В случае воровства, неисправимого пьянства, грубиянства или лености – обетника просто высылают из обители на материк. Впрочем, такая высылка – явление чрезвычайно редкое. В общем, вся эта разношерстная рабочая масса отличается скромностью, послушанием и держит себя особенно в первые месяцы, иначе чем миру. «Ведь пришли не куда-нибудь, а к Самим Преподобным, в их святое место, никто нас не гнал сюда, пришли по доброй воле, неужели же один год нельзя прожить как следует»! – вот, какие мнения нередко высказываются богомольцами.

При работе даровых трудников монашествующие играют роль хозяев – распорядителей, которые следят за работой, руководят всем ходом её и, отчасти, сами работают. (Распоряжающиеся на улице называются нарядчиками, а внутри зданий, в разных мастерских – старостами). Распорядители занямают здесь несколько особое положение, чем приказчики или надзиратели на фабриках, а в крестьянском быту хозяева – по отношению к нанятым рабочим. В первом случае, приказчик, или надзиратель, не принимает никакого участия в работе, он – начальство, которое только следит за работой и подгоняет рабочих более или менее грубо, иногда с полным унижением их человеческого достоинства. У крестьян хозяин – товарищь в работе своему работнику (я не говорю, конечно, о хозяине кулаке, отвыкшем от работы); он обыкновенно идет впереди всякой работы, стараясь дольше и усиленнее работать и; таким образом, извлекать возможно большую пользу из своего работника, которому нельзя отстать от хозяина. В Соловках староста, или нарядчик, не идет впереди работы, но и не бросает её – он работает немного, слегка и в тоже время наблюдает за рабочими, заготовляет материал для работы, не упуская случая сделать указание, замечание или выговор нерадивому, или неправильно делающему. «Ну-ка, давай, давай!» «Пошевеливайся!» «Ну-ка, молодчики, постарайтесь, братцы!» «Пришел к Преподобным, так работай, заглядываться нечего!» «Эй, что ты, этак будешь работать, так не стоишь и хлеба! «Смотри, если еще замечу тебя, то вышлю на разные послушания!». Иногда нарядчики на сенокосе, желая заставить поживее работать, кричат: «Эй, ребята, работайте веселее, сегодня белой кашей накормлю!» и т. д. Вот наиболее употребительные понукательные и поощрительные выражения; чаще всего они причиняются к мальчикам и молодым ребятам, которые, по отзывам монахоВ, не отличаются вниманием на работах и склонны «баловать и заигрываться!» «Анаф ема», «негодяй», «свинья», «лентяй», – вот почти весь кодекс ругательных слов, так как посылку к черту, дьяволу, нехорошей матери и вообще крепкие нецензурные слова (без которых русский человек положительно не может обойтись в домшнем обиходе), услышишь здесь весьма редко. Впрочем, по отношению к мальчикам употребляется иногда одно нецензурное слово, весьма характерное и чисто местного монашеского изобретения. Чаще всего старосты и нарядчики «пробирают» рабочих за исполнение работы не согласно приказанию или за неправильность работы. В общем, все монастырские работы соваршаются тихо, смирно, без шума и громких, грубых окриков.

Дальнейшие подробности отношений к даровым рабочим богомольцам целиком зависят от характера распорядителей; какой-либо определенной, сознательной системы или просто установившихся традиций здесь не существует. Одни старосты жалеют подчиненных им трудников, понимая, что они находятся на чужбине, далеко от своей семьи и родины, и что труд их безплатный; некоторые из них даже скрывают разные недостатки, ошибки и шалости богомольцев. Другие распорядители, наоборот, строги, грубы, суетливы, взыскательны, держат себя целиком хозяевами, свысока относящимися к богомольцам, и делают им несправедливые или совершенно излишние замечания. Понятно, что у таких старост работа никогда не идет дружно, весело, да и высшее начальство не долюбливает их и при первом удобном случае заменяет новыми.

Далее, иные старосты стараются сблизиться с богомольцами, более или менее породниться с ними духом, отчего оказывают на них самое разнообразное влияние. Другие, наоборот, нелюдимы и неприступны.

Что же касается до интензивности труда даровых трудников, то большинство распорядителей смотрит только за тем, чтобы богомолец работал, не сидел сложа руки, не баловал, мало обращая внимание на то, как он работает. «С богомольца нельзя строго спрашивать, ведь он трудится не по найму, не за деньги, а по усердию!» нередко слышишь от монахов. Высшее же начальство, имеющее надзор за всеми старостами и нарядчиками, хотя и старается следить, чтобы работали всюду как следует, но положительно не в состоянии не только заметить всех результатов работы, но даже и посетить все послушания. Если же эти результаты до очевидности малы, то начальство делает выговор старостам.

– «Отчего так плохо работаете, не стоит вас и хлебом кормить за такую работу!»

– «Работают, как могут; как ж их заставить; ведь трудятся не по найму, а по усердию!» отвечает в таких случаях староста.

А чаще всего бывает так: начальство входит, положим, в сапожную, где ему сейчас-же покажут несколько пар лучше сработанных сапог; оно посмотрит и довольное уходит, неинтересуясь ничем дальнейшим. Конечно, есть и такие послушания, где на интензивность работы обращается самое серьезное внимание, как, напр., сенокос, когда нужно пользоваться хорошей погодой и кончить все работы скорее.

Те старосты, послушаниями которых особенно интересуется начальство, конечно, стараются, чтобы у них работали хорошо, производительно, чтобы тем самым заслужить одобрение или похвалу со стороны начальства.

Точно также не одинакова и самая работа трудников, представляющих слишком разнообразное (по возрастам, силам и характерам), сбродное временное население монастыря. Большинство их, по общему отзыву монахов, в первое время работает добросовестно, прилежно, а затем, по мере дальнейшего пребывания, старательность их все более и более уменьшается, и все чаще и чаще замечается наклонность работать кое-как, «чрез пень В колоду». В последние месяцы пред отъездом домой большинство работает плохо.

Бывало, в беседе с кем-либо из знакомых богомольцев, заведешь речь на эту тему:

– «Отчего это, Павел, вы так плохо работаете в обители? Ведь трудитесь для Преподобных по своей воле! Кажись, по совести нужно бы работать?»

– «Так-то оно так; да на деле выходит иначе: на работе-то все следят друг за дружкой, чтобы один не перелишивал против другого, – каждый тянется за другим, а как кто станет очень-то стараться, так даже иные на смех поднимут, мол, – «хочешь, в раю, прямо в Святые попасть или выслужиться пред начальством». Иной спервоначалу-то и начнет стараться – работает как следует, да глядишь – и месяца не пройдет, как усердие-то поохладеет, и будет он работать как и все, благо от монахов нет утеснений и прижимок в работе; ну, да и нужды нет очень то силиться, ведь не за жалованье работаешь, и все у тебя готовое, как ни работай, а все равно в положенные часы и поешь, и поспишь!»…

– «Ну, а чтобы дал за такую работу хозяин в миру»?

– «При хозяйском глазе нельзя так работать; если сказать по правде, так на миру от такой работы только хлеб можно заработать».

Тем не менее иные, наиболее выдержанные или наиболее набожные трудники стараются трудиться изо всех сил, «со всем усердием» – или из чисто религиозных побуждений, или же из желания заслужить похвалу своего старосты и вообще монахов, имея намерение навсегда остаться в обители. А некоторые с самого начала, по возможности; отлынивают от работы – им бы лишь кое-как отбыть рабочие часы, а затем быть свободными и пользоваться полнейшим отдыхом.

Во всяком случае, интензивность труда даровых рабочих богомольцев, его производительность, в общем итоге не значительна: малолетство, маломощность большинства обетникоВ, их неприспособленность к разным отраслям монастырской деятельности, наконец, самая безплатность труда и вытекающая отсюда невзыскательность со стороны монахов – вот главные причины малой продуктивности труда массы обетников (фактические данные будут изложены в главе об экономическом состоянии).

Положение мальчиков в монастыре заслуживает особого разсмотрения, так как в литературе уже имеются о нем самые противоречивые данные. В. И. Немирович-Данченко в своей книге: «Соловки»¹⁵ рисует в высшей степени привлекательную идиллию, называя жизнь мальчиков у монахов «привольемъ», «раем земным», обетованною землей для крестьянского забитаго ребенка.

Другой автор¹⁶, отец Серафим, иеромонах, – человек с высшим образованием, проживший в монастыре несколько лет (в качестве ссыльного), наоборот, изображает положение мальчиков страшно мрачно, оглавляя свою статью так: «О современном рабстве и современных египетских угнетениях в одном из отдаленных уголков России». По одному автору, Соловки для мальчиков – приволье, рай земной, где их монахи встречают и любят как родных, обращаются с ними «ласково», «мягко», «нежно», кормят хлебом, мясом и рыбой – «вволю», «до-отвала, содержат чисто, нисколько не томят работой – одним словом, любят, холят и лелеют их, как самая хорошая зажиточная семья своих дорогих, любимых детей. По другому автору положение мальчиков – отчаянное, вопиющее, настоящее египетское рабство, хуже положения рабочей скотины: жестокое, безчловечное обращение, весьма плохая пища, всюду страшная грязь, непосильные, изнурительные работы, подрывающие в корне здоровье мальчиков и преждевременно сводящая многих из них в могилу, возмутительная нравственная порча – вот как живется мальчикам в обители по описанию отца Серафима. Я очень интересовался этим вопросом, непосредственно наблюдал работы и положение мальчиков и убедился, что оба автора слишком пристрастны и односторонни, но, во всяком случае, Серафим ближе к истине, чем Данченко.

Здесь я коснусь пока только одной внутренней стороны отношений монахов к мальчикам. Взгляд монастыря, как целого, на мальчиков – исключительно утилитарный – извлечь из них возможно большую пользу. Их принимается столько, сколько нужно для монастырских потребностей. Ненужные, несмотря иногда на все их слезы и мольбы с коленопреклонениями, без всяких разговоров или вовсе не принимаются, или по миновании надобности отсылаются домой (только не зимой). Рабочий день у «безбрадых трудников» (так называются мальчики в старинных летописях) по количеству часов, такой же, какой и у взрослых, и их посылают на все работы, как и последних, даже на самые тяжелые, как напр., – вбивать сваи, таскать камни, прокладывать дороги и т. д. Но все же начальство принимает во внимание из возраста и силы: там, где взрослых посылается 4 человека, мальчиков 6–8 и т. д. А чаще всего им даются легкие послушания; посылка же на непосильные работы – факт редкий, случайный, бывающий скорее по недоразумению или ошибке.Условия монастырской жизни кладут особый отпечаток на внешнее поведение мальчикоВ.

Детской и юношеской натуре так свойственна живость, непосредственность, потребность поиграть, повеселиться, потребность в быстрой смене впечатлений. Удовлетворение этой потребности здесь сильно стеснено. Ранним утром юного трудника будят к работе, которая продолжается в среднем выводе 11 часов. (Количество рабочих часов на разных послушаниях – не одинаково); в это время он должен выкинуть из головы всякие игры и шалости, строго преследуемые. Поиграл ли он в рабочие часы с кем-либо в мяч, поборолся ли, или играючи подрался, или сделал какую-либо другую шалость – его, более или менее, наказывают, смотря по обстоятельствам, чаще всего оставляют без обеда, причем публично на трапезе заставляют стоять на коленях или делать известное количество земных поклонов (есть потом все-таки дают), а иной староста потреплет за волосы, или «пройдется ремнем вдоль спины». После же работы усталому юному труднику слишком мало свободного времени, да и весь строй монастырской жизни, внешне сдержанной, безстрастной, неблагоприятствует играм и веселости. Поживет мальчик год в обители – и резко изменится в своем внешнем поведении: все движения у него, как у настоящего монаха, становятся медленными, выдержанными, смиренными, глаза потупляются, говорит тихо, кротко. Конечно, это только внешность, – натура берет свое. Юные трудники за спинама своих старост всетаки играют и шалят, насколько могут, и это составляет частую жалобу со стороны старост. «Какие они работники, больше балуют и возятся, чем работают!» И все распорядители, в принципе, стоят за то, что за баловство нужно наказывать, – «коли балуют, так не гладить же их за это по головке.» Но розог и вообще жестоких наказаний не употребляется: нет нужды к ним прибегать, слишком мало дорожат монахи мальчиками. Если мальчик окажется слишком нехорошим – шаловливым, то его гоняют с одного послушания на другое, каждый распорядитель старается спихнуть его от себя к другому, а если он уже совсем «забалуется», то его просто вышлют вон из обители (что бывает чрезвычайно редко, обыкновенно за воровство). Вообще жестокое обращение со стороны старост и нарядчиков составляет исключение, а никак не общее правило.

Наружность мальчика, его физическая красота, имеет в обители большое значение. Безбрадый трудник с длинными волосами (которые всегда отращиваются в монастыре), с нежным цветом лица, с тонким голосом, с бойкими глазами, в длинном полукафтане слишком напоминает монаху женщину. Нередко монах пленяется красотой мальчика, любуется им, иногда даже смотрит на него такими глазами, какими смотрят только на любимую женщину. Некоторые монахи ласкают понравившихся им мальчиков, целуют их, приглашают даже к себе в келии и дают им разные мелкие подарки, большею частью чай, сахар, белый хлеб.

Вообще, красивым мальчикам и здесь, как и в миру, живется лучше – их балуют.

Я думаю, что в основе любви монахов к мальчикам в большинстве случаев лежат хорошие, чистые чувства, но сами монахи почему-то смотрят на эту любовь весьма подозрительно и неодобрительно¹⁷.

Способность мальчика к работе, его понятливость, юркость, конечно, не могут остаться без влияния на его положение, так как тогда он скорее понравится старосте и чрез это приобретет его расположение и покровительство. Важно также, к какому именно старосте попал мальчик и на какое послушание; есть послушания весьма легкие и есть такие, которые всеми признаются трудными. К первым относятся: работа в портной, сапожной, кресторезной, живописной, быть певчим и т. д., ко вторым – колоть, пилить, рубить дрова, быть на сенокосе, отгребать снег, мусор...

Наконец, субъективное положение мальчика зависит еще оттого, как жил он дома, в своей семье, до поступления в монастырь, какое обращение видел он со стороны родных, богата или бедна эта семья, делает ли денежные вклады в обитель, и имеет ли новоприбывший юный трудник какую-нибудь протекцию со стороны начальствующих лиц монастыря или своего ближайшего старосты.

Вот, вкратце, все факторы, которые одинаково влияют, как на положение безбрадого трудника, так и бородатого (за исключением наружности, остающейся без влияния для последнего). Из рассмотрения их очевидно, что положение разных мальчиков (равно как и взрослых) в монастыре может быть диаметрально – противоположенным и притом не только со стороны духовной, но и относительно тяжести труда, качества пищи, одежды и жилища (о чем будет речь в особых главах). И мне приходилось видеть совершенно противоположные факты: одни мальчики, выполнив свои обеты, с искренним сожалением, с горькими слезами уезжали из обители, напутствуемые добрыми посланиями и подарками от любящих их монахов; другие оставляли ее с нескрываемою величайшею радостью, как место невыносимо тяжелой жизни. Первые всегда будут тяготеть к монастырю, отзываться о нем с восторгом, целыми годами будут поддерживать переписку с любимыми монахами и, по возможности, снова возвратятся в монастырь. Вторые же при разспросах о монастыре помалкивают, или отвечают неопределенно, уклончиво; вообще, дурные отзывы о монастыре живших там обетников и притом не только юных, но и взрослых – большая редкость. Если бы кто-либо, желая узнать истину, начал разспрашивать самих трудников, особенно мальчиков, об их жизни в обители, то он никогда не узнал бы всей правды; мне много раз приходилось в том убеждаться. Три года тому назад, ко мне, за врачебным советом, пришел один юноша, проживший в монастыре два года, когда он был еще малолетком. Между прочим, начался разговор о житье-бытье в обители. Юноша обо всем отзывался прекрасно, целиком рисуя идиллию Данченко.

– «Так неужели же там нет ничего дурного?!» В конце концов спросил я, не скрывая своего сомнения.

– «Как нет! да разве можно дурно отзываться о Святом месте! Ведь, за это Преподобные не похвалят, а они там все устроили»!

Этот ответ, слышанный мною в первый раз, изумил меня и невольно заставил обратить внимание на эту сторону дела. Оказалось, что монахи, при разных шалостях мальчиков, или видя те или другие недостатки их, часто говорят им нравоучения, обыкновенно, такого характера: «будь кроток, не осуждай, не делай того, не делай другого, Преподобные за это накажут!» При этом прямо или косвенно проводится та мысль, что обитель со всеми ее порядками есть дело рук Великих Угодников Божиих, Преподобных Зосимы и Савватия, что эти Угодники – непосредственные хозяева монастыря, так что если недобрительно говорить о какой-либо стороне монастырской жизни, или осуждать что-либо или кого-либо в монастыре, то это значит осуждать самих Преподобных, вызывать их немилость или прямо гнев на себя и свою семью.

Эти взгляды незаметно прививаются, как к мальчикам, так и к взрослым и притом не только непосредственным влиянием монахов, их беседами, но и всей внешней обстановкой монастыря.

Взрослые трудники, оставшиеся в душе недовольными монастырем, всетаки, при разспросах, высказывают о нем более или менее неопределенные, скорее хорошие, отзывы, в роде: «ничего», «пищи довольно», «работать не тяжело», «утеснений от монахов нет» и т. д. Те же из них, которым в монастыре жилось хорошо, за которыми ухаживали монахи, конечно, хвалят обитель и служат разносчиками ея славы.

Однажды я встретил в г. Архангельске одного бывшего матроса Ивана, с которым я плавал на одном судне и который прожил в Соловках, по обещанию, полтора года в качестве плотника, нужного монастырю. Мне было известно, что монахи дорожили им. На морской службе Иван был большой шутник, балагур, часто потешавший товарищей на баке. Теперь он выглядел степенным, серьезным, движения его были медленны, взгляд скромный. Позвав его к себе, я разговорился с ним об обители:

– «Ну что, Иван, как тебе жилось у Преподобных, понравилось ли?»

– «Очень понравилось!»

– «Чем же?»

– «Да всем – тихо, смирно, спокойно; и помолишься, и поработаешь, сколько твоей душе угодно; работой не неволят; главное – ни о чем не думай, ни о чем не безпокойся, все у тебя готовое, только молись да работай; – и здесь хорошо, и там (т.е. после смерти) не худо будетъ!»

– «Как же хорошо?! Ведь ты ни в чем не имел своей воли – шагу не смел ступить без благословения старшихъ?!»

– «А зачем мне своя воля? Она к добру не ведет, грех только от нея одинъ!»

– «И женщин там нет; поди, в мыслях по этой части много грешил?!»

– «Что женщины! и без них можно обойтись, и от них ведь кроме греха ничего нет!» отвечал Иван, скромно потупившись; видимо этот вопрос был ему неприятен.

– «Ну а как же ты там без денег обходился?!»

– «Деньги в монастыре совсем не нужны; обитель дает все – и пищу, и одежду, и жилище и т, д., иногда мне даже чарочку водки давали, а некоторые монахи – кто чайку, кто сахарку».

– «Зачем же ты ушел из обители, если тебе было там так хорошо?»

– «Да хочется еще взглянуть на мир, а затем уж думаю поселиться в монастыре навсегда.»

– «А что, Иван, если бы у тебя было много денег, пошел бы ты работать в обитель, или же вместо работы сделал бы денежный вклад в нее?»

Этот вопрос привел его в недоумение; после некоторого раздумья он ответилъ:

– «Пожалуй, что послал бы деньги»¹⁸

– «Когда ты, Иван, задумал уходить из монастыря, уговаривали тебя монахи остаться?»

– «Да, уговаривали, давали даже за лето жалованья 60 руб., да я не согласился, Отец казначей говорил: живи, Иван, чем тебе здесь худо; не прельщайся миром! Куда ты в миру денешь свою свободу и деньги? В кабак, к девушкам да на платье; то ли дело здесь молиться и работать на Преподобныхъ! »…

Иван должен был согласиться, что в словах отца казначея «много правды», но все таки не остался, несмотря на то что монахи ухаживали за ним, предлагали жалованье, сделали его даже старостой над 6 рабочими. Ему сильно захотелось в мир, из чего можно заключить, что высказываемые им взгляды привились к нему не особенно глубоко и больше выражались во внешности и словах.

Без всякого сомнения, самую тяжелую сторону монастырской жизни представляет для трудников неволя, отсутствие женщин и мирских удовольствий, а также общая безрадостная монотонность жизни; – мирской человек не может здесь не чувствовать себя узником.

Незначительная часть трудников, как взрослых, так и молодых, представляет более или менее отдаленных кандидатов в монахи, Невдруг получается в Соловках монашеская мантия. Нужно много, долго потрудиться даровому рабочему богомольцу, чтобы сделаться послушником, а затем уже монахом.

Так, между настоящими трудниками имеется¹⁹: 1 семидесятичетырехлетний крестьянин, поработавший в обители 20 лет, 1 человек – 18 лет, 1 ч. – 16 лет, 3 ч. – по 10 лет, 5 ч. – по 9 лет, 5 ч. – по 8 лет, 3 ч. – по 7 лет, 8 ч. – по 6 лет, 5 ч. – по 5 лет, 11 ч. – по 4 года, 9 ч. по три года; все остальные из 646 чел. находятся в обители менее трех лет.

В общем здес проводится такой принцип: богомолец, поработав многие годы в пользу обители, как награду за свой труд, получает монашеский сан, дающий уже до самой смерти более покойную и во всех отношениях более обезпеченную жизнь.

При оценке данного кандидата в монахи, на первый план ставят его материальную полезность или продолжительный труд для обители; далее, обращается также внимание и на внутренние качества кандидата, между которыми высоко ценятся безпрекословное послушание, смирение, кротость, а также трезвость – кандидат в монахи не должен быть пьяницей. Все эти требования установились веками, традициями, но применение их на деле часто терпит значительные уклонения, вследствии пристрастия и других недостатков человеческой природы, не исчезающих, конечно, и под монашеской мантией. Так, в обители, как и в миру, имеет большое значение протекция со стороны старост, соборных старцев и особенно самого Архимандрита. Большим успехом во всех отношениях и здесь пользуются более ловкие люди, умеющие с самой хорошей стороны выставить свои способности, подладиться и понравится, кому нужно. У архимандрита и других начальствующих всегда были свои любимцы, свои протеже или по личному пристрастию, или по чувству землячества. Возьму примеры только из прошлого, как наиболее резкие. В 1616 г. братия жаловалась Царю Алексею Михайловичу на своего настоятеля Варфоломея за то, что он своего келейника, Ивашку Никитина, пьяным постриг в монахи и даже сделал его, против правил, соборным старцем, что он имел при себе пятнадцатилетнего диакона Макария и т. д.²⁰ Кроме протекции имеет значение и капитал – если богомолец при поступлении делает большой денежный вклад, то при всех прочих равных условиях он скорее сделается монахом. Иначе бывает с людьми бедными, неизвестными, безхитростными и загнанными!

Иногда какой-либо крестьянин, чернорабочий, по своей простоте, по полному отсутствию уменья нравиться начальству, чуть не всю жизнь не может достичь желанного монашеского сана, несмотря даже на усердие и смиренное долготерпение. Но я должен еще повторить, что все это – уклонения (хотя и нередкие), но далеко не общее правило. Эти уклонения, по крайней мере в самой грубой форме, постоянно вызывают ропот со стороны всей братии, а в прошлом бывали даже примеры, что этот ропот переходил в тайную жалобу пред высшим, вне-монастырским начальством.

Какие же причины заставляют людей идти сотни, тысячи верст, в «край светную обитель», а по приходу добровольно делаться даровыми крепостными монахов?

Если спрашивать каждого вновь пришедшего трудника, то, как я уже выше упомянул, слышатся постоянно два ответа: «пришел по обещанию (самый частый ответ) и «пришел по вере или усердию» ... Конечно, в глубине этих обещаний или усердия лежит известная сумма религиозных воззрений и верований, но пока речь идет о ближайших причинах, или поводах, которые, помоим наблюдениям и разспросам, могут быть сведены к трем главным, основным. Самая частая причина поступления – это какое-нибудь несчастие в жизни и преимущественно болезнь.

В минуту тяжких страданий больной (все равно, будет ли он мальчик, юноша, холостой или женатый), обращается с такою мольбою к Преподобным: «умилосердитесь, помогите мне, Преподобные; лишь бы прошла беда, а я уж потом поработаю для Вас в Вашей Святой обители год!» (или более, смотря по обстоятельствамъ). Если в семье больной ребенок настолько мал, что сам еще не может давать обещаний, то за него обещают родители послать его в обитель тогда, когда он более или менее подростет. Иногда же, в случае болезни отца или матери, семейным советом дается обещание вместо больного, или больной, отправить сына. Наконец, обещавший за себя родитель, если почему–либо сам не может идти в Соловки, или умирает, передает свое обещание для выполнеия сыну, так что иногда обещание приводится в исполнение спустя долгое время после смерти обещавшего. Большинство «обетников» обещаны в детстве.

Таким образом, для выполнения обещания, в болъшинстве случаев, посылаются или мальчики, или юноши. Мальчик обыкновенно отправляется семьей потому, что он еще плохой помощник отцу, что в его отсутствие хозяйство нисколько не пострадает; кроме того, родителям не безызвестно, что он может возвратиться оттуда с кое-какими ремесленными или хозяйственными знаниями, а иногда даже грамотным. А так как самый смысл и цель обещания «поработать на Преподобных», то еще чаще идет в обитель юноша, уже более или менее способный к работе, но еще не обзаведшийся семьей. Нужно заметить, что большинство относится слишком формально к своему обещанию – совершенно так, как должник к неуплаченному долгу. Долг во чтобы то ни стало нужно заплатить – не хорошо, страшно не заплатить, а с какими чувствами – это все равно. Здесь то же самое: проработал год – и ладно, а как работал, это весьма часто совсем не принимается во внимание.

Разскажу несколько наиболее характерных, известных мне случаев обещаний.

Ребенок – мальчик – в бедной мещанской семье (отец плотник) до 6 лет хил, слаб, совсем не ходит. Больного много лечили, но без всякой пользы. Соседи начали советовать: «полно вам лечить, дайте-ка лучше обещание Преподобным, авось-либо помогут!». Семья молится Святым угодникам помочь ее горю, и сам родитель дает обещание год потрудиться в Их обители. Ребенок мало-по-малу оправляется, но родитель, в мирской суете и борьбе за существование, не успел исполнить своего обещания и умирая передал сыну. Последний, унаследовав занятия родителя, тоже с году на год откладывал обещание, пока, наконец, не попал в матросы Архангельской флотской роты, где и прослужил 7 лет. И только после этих 7 лет, уволенный в запас, отправился в обитель, где, вместо одного обещанного года, потрудился полтора.

В одном селе Новгородской губернии несколько мальчиков, от 4 до 6 лет, играя на улице, подошли к колодцу, причем один из них – пятилетний ребенок, сильно перевесился через сруб и упал в воду. С перепугу ребятишки моментально разбежались и в первое время ничего не сказали дома. Мать стала искать своего ребенка и спросила у одного из его товарищей, где он. Тот сказал, что он в колодце. Объятая ужасом, мать немедленно бросилась к колодцу и со слезами попросила первого попавшегося соседа слазить в него. Вскоре ребенок был вытащен, но без всяких признаков жизни. «Долго его откачивали», но вполне безуспешно, а между тем наступил вечер. Ребенок был принесен домой и положен на стол. Велико было горе матери – вдовы – это был ее единственный сын, все ее утешение и надежда. Мутился ее ум, разрывалось на части сердце. Рыдая, с горькими слезами, она стала молиться Преподобным и, находясь под тяжестью так внезапно поразившего ее горя, дала им такой обет: «если мальчик оживет – я навсегда отдам его Вам, Пребодобные!». Вскоре после такой клятвы, у мальчика начали показываться некоторые признаки жизни: к утру он очнулся, а чрез 2 дня совсем оправился. Невыразима была радость матери, увидившей своего сына чудесно воскресшим, но в то же время тяжела была мысль, скорбело сердце, что рано или поздно с ним придется навсегда разстаться. С году на год несчастная мать отдаляла свое решение и, наконец, когда ему исполнилось 18 лет, с болью в сердце отправила его к Преподобным. Тяжела, невыносима была жизнь этого юноши в обители! Нервный, впечатлительный, часто страдавший припадками, он горел мирскими страстями, которые часто лишали его покоя и сна, и делали его иногда каким-то полупомешанным. Слезно он тогда молился Преподобным – да подадут они облегчение, умиротворение в его смятенную душу, и, не получая просимого, часто впадал в отчаяние и ропот, под влиянием которых писал Матери: «отчего бы тебе не пообещать на год, на два, на три? Зачем обещала навечно? Страсти бушуют во мне, боюсь, что не устою против ннх! Что тогда со мною будет!?» Как ножем резали эти слова сердце несчастной матери, сильно изстрадавшейся в разлуке, в тоске по своем единственном детище и тоже впадавшей, в минуты горя и отчаяния, в ропот за свой поспешный, необдуманный обет. В такие минуты она писала сыну: «Иди домой, женись, занимайся хозяйством, а грех я приму на себя, пусть Преподобные меня накажутъ!» Долго длилась эта мучительная борьба и закончилась исполнением обещания в полной его силе. Теперь описываемый юноша уже 36-тилетний иеромонах, больной чахоткой. Мать его тоже жива и иногда его навещает. Года три тому назад она плыла в обитель на лодке, по реке Онеге, вместе с другими 17 пассажирами. На одном пороге лодку разбило, все погибли, кроме нее одной. В своем чудесном спасении она увидела явную милость со стороны Преподобных, оставшихся довольными ею за свято-исполненное обещании.

Нечего говорить, что, кроме болезней, и другие самые разнообразные несчастия могут быть причинами обещаний: крушение судна на море, опасность во время морских промыслов и т. д.

Один помор, промышленник, с 3 товарищами, в конце зимы, отправился на льдине промышлять морских зверей. Весной льдина стала таять, большая ее часть отломилась, провизия вся вышла. Пришлось питаться сырой тюлениной. Двое товарищей от истощения, холода и голода умерли. Страх и отчаяние стали овладевать оставшимися в живых, – гибель казалась им неизбежной. А берега всетаки нигде не видно. Вот при таких-то трагических обстоятельствах помор слезно взмолился Преподобным и дал им обещание. Скоро развалившуюся льдину выбросило на остров Моржовец, и жизнь промышленников, таким образом, была спасена.

Некоторые пред отбытием воинской повинности дают такое обещание: «если я благополучно прослужу, то схожу поработать Преподобным столько-то времени».

У людей богатых разные выгодные темные дела, особенно рискованные, благополучно окончившияся, чаще сопровождаются просто денежными вкладами или вещественными пожертвованиями: разными священно-церковными принадлежностями или домашним скотом.

Вторая, сравнительно более редкая, причина прихода рабочих богомольцев в качестве даровых трудников – это экономическая несостоятельность, бедность. По этой причине идут в обитель, главным образом, из ближайших мест и весьма редко из отдаленных, откуда нужно много денег (в крестьянском смысле), чтобы добраться до монастыря.

10–15-телетний мальчик высылается из семьи только потому, что он пока лишний рот, не могущий прокормиться собственным трудом. Такой мальчик явится в монастырь тоже «по обещанию» или «усердию», но эти слова, конечно, здесь только внешний, обычный предлог, только одна фраза.

Далее, к тому же разряду необезпеченных людей относятся разного рода неудачники жизни, выбитые так или иначе из своей обычной колеи, неудачники, которым некуда деваться, как, напр., исключенные из духовно-учебных заведений, мелкие безчиновные писцы, потерявшие службу и т. д. Наконец, сюда же принадлежат разного рода более или менее пожилые бобыли, которые в силу тех или других причин не выносят борьбы за существование, или которых борьба эта сильно утомила, каковы, напр., в крестьянском быту холостяки, бездетные вдовцы, отставные солдаты и, наконец, мещане, жившие в миру изо дня в день и сильно намыкавшиеся на вольном Божьем свете. Все такие безсемейные, более или менее несчастные, обездоленные судьбой люди, находят в обители тихое пристанище житейского бурного моря, пристанище, где им не нужно ни о чем думать, безпокоиться, волноваться, где требуется только одно: работай и, если хочешь, молись, а все прочее приложится тебе без всяких усилий и дум с твоей стороны. Понятно, что при таких условиях жизнь в Соловках для некоторых, особенно в первое время, может казаться в высшей степени привлекательной, чуть не настоящим земным раем!

Но не одна экономическая несостоятельность заставляет трудников этого разряда приходит к Преподобным – она только первая, главная причина; но, кроме нее, здесь, несомненно, имеют еще влияние (конечно, в различных степенях, смотря по человеку) и религиозные воззрения, о которых подробно в следуюшей главе.

Наконец, есть третья группа людей, правда, теперь, по общему отзыву, весьма, весьма редких; исключительных, которые, воспитавшись дома под влиянием старых богомольных людей и начитавшись житий Святых и их поразительных подвигов, лрославленных чудесами, полные религиозного энтузиазма, поступают в монастырь для осуществления своих аскетических идеалов. По отзывам монахов, эти люди не годятся для иноческой жизни – они скоро разочаровываются в ней и обыкновенно стремятся покинуть монастырь. Сюда же можно отнести и тех, тоже весьма немногих личностей, которые приходят в монастырь из-за религиозного любопытства, из-за того, чтобы посмотреть, «как люди живут, молятся и угождают Господу».

Итак, ежегодно около 600 человек приносят в дар свой труд Преподобным Зосиме и Савватию в пользу Их Святой обители. Некоторые из них (от 1% до 5%) навсегда остаются в ней с надеждою достичь монашеского сана. За этими застревающими монахи наблюдают многие годы, иногда десятки лет, и, конечно, за такое продолжительное время легко могут решить вопрос, насколько полезен, годен данный трудник, а затем послушник, для обители.

Самая же история превращения мирянина в монаха в Соловках наичаще всего такая: какое-либо случайное несчастное обстоятельство жизни, реже бедность, заставляют мирянина идти в обитель, куда он является без малейшего намерения остаться навсегда. В обители новоприбывшего с первого раза все поражает: внешнее величие храмов, их внутреннее великолепие, высокая торжественность богослужения, стройное пение, всюду бьющее в глаза богатство и благоустройство, своеобразная жизнь обитателей, не похожая на мирскую жизнь. С каждым месяцем дальнейшего пребывания он все больше и ближе знакомится с разными мелочами и подробностями внутренней монастырской жизни, видит много недостатков, но ему не может не нравиться полное материальное обезпечение, душевное спокойствие и крайняя несложность, ясность всех взаимных отношений. Утром его разбудит резкий звон, а затем, на все дневные занятия положены определенные часы – отработал, поел, отдохнул – и делу конец. У него нет никакого начальства, кроме ближайшего старосты, – а если и встретится кто-либо из иереев, соборных старцев, или сам настоятель, то поклонись, подойди под благословение – и только. Трудник мало-по-малу, изо дня в день, втягивается во все мелочи и интересы монастырской жизни, более или менее проникается монашескими воззрениями и в то же время, слепо исполняя только то, что ему прикажут, незаметно для себя, совсем отвыкает от своей воли и ума, теряет способность самостоятельно жить и разсуждать, так что года через 3–4 ему становится страшно уже при одной мысли о выходе из монастыря. Трудности борьбы за свое существование в миру, где постоянно нужно напрягать весь свой ум, всю свою энергию, запутанность, сложность всех мирских отношений – кажутся ему теперь положительно непреодолимыми; он не может бросить монастыря, хотя бы последний во многом ему не нравился.

Таким образом, он мало-по-малу становится совершенно негодным, неспособным к мирской, самостоятельной жизни, тогда как в обители, он может быть образцовым монахом. Нечего говорить, что такой человек навсегда застрянет в монастыре, втянется во все интересы его жизни и с нетерпением будет ждать того приятного момента, когда облечется в желанную монашескую мантию. К этой мантии заставляют его стремиться и мотивы материальные, и религиозные, и простое человеческое себялюбие. Труднику приятно сделаться полноправным членом – хозяином такого богатого, многолюдного, благоустроенного и всеми уважаемого монастыря, каков Соловецкий. «Я –Соловецкий монах», «в нашей обители», «у нас» – эти слова произносятся с важной осанкой, особенно пред людьми простого звания.