Глава 2. Происхождение, образование, семейное положение и социальный статус донского духовенства

Отличительной особенностью приходского духовенства Области Войска Донского на протяжении всего дореволюционного периода было деление священно- и церковнослужителей на клириков «донского происхождения» и «иногородних». Поскольку сами казаки в подавляющем большинстве случаев имели «иногородние» корни и стали казаками, поступив на службу в Войско Донское, то встает закономерный вопрос о том, кем были «иногородние» священники и каким образом появилось духовенство «из казаков». Уместно обратиться к наиболее ранним сведениям о донском духовенстве, опубликованным известным донским историком И. Сулиным в Сборниках Областного Войска Донского статистического комитета в начале XX в.¹⁷⁶ и дающих нам некоторое представление о «донском» и «иногороднем» духовенстве. При этом нужно учитывать, что XVIII в. – время основания многих донских церквей.

Первым священником Всехсвятской церкви хутора Синявского был малороссиянин Иван Покатилов, сын сотенного писаря Параповской сотни Нежинского полка Гавриила Покатилова, рукоположенный во священника 23 июля 1787 г. В дальнейшем в послужных списках детей И. Покатилова указывалось, что они происходили из семьи священника дворянского происхождения или «сын священника, происходившего из малороссийских дворян»¹⁷⁷.

Первым священником Троицкой церкви слободы Большой Кирсановки был уроженец Польской области села Ржавца, сын шляхтича Антона Михневича Феодосий Михневич, рукоположенный во иерея 22 мая 1802 г.¹⁷⁸

Священник при часовне слободы Мешковой Иоанн Карпов (бывший ранее дьячком Николаевской церкви г. Черкасска и рукоположенный во священника 9 февраля 1807 г.) был сыном казака Скородумовской станицы Карпа Ерофеевича Карпова¹⁷⁹.

Первым священником церкви Рождества Христова слободы Малой Кирсановки был Матвей Аркадиев, происходивший из пленных турок. Был вывезен мальчиком из г. Очакова генерал-майором Иваном Ивановичем Исаевым, а в 1789 г. им же был «выкрещен» и рукоположен во священника 25 ноября 1810 г.¹⁸⁰

Первым священником церкви во имя Богоотец Иоакима и Анны слободы Алексеевки Иловайского был Степан Петровский, по происхождению сын польского шляхтича Андрея Ивановича Петровского и уроженец села Макеевки. В 1777 г. Петровский пришел в Киев для поклонения мощам, где и остался, обучаясь в низших классах Киевской духовной академии и проживая в Богоявленском училищном монастыре. В 1780 г. он пришел в Усть-Аксайский стан и там остался¹⁸¹.

Вторым священником той же церкви был избран казак Гниловского стана Григорий Каламыйцев, которого 3 марта 1796 г. рукоположили в священнический сан в слободу Алексеевку. Родиной о. Г. Каламыйцева было село Коваль Черниговского наместничества. Он был сыном Черниговского казака Афанасия Каламыйцева. В 1784 г. Григорий пришел в Войско Донское и, явившись в войсковое гражданское правительство, просил принять его в казачью службу Войска Донского. Просьба была уважена, и в 1792 г. он был определен в казаки, став потом священнослужителем¹⁸².

Первым священником Успенской церкви слободы Бобриково-Петровской был посвященный из пономарей слободы Недвиговки в 1804 г. казак Василий Семенович Магировский, сын мещанина Семена Максимова. Место его рождения – город Нежин Черниговской епархии. В 1799 г. он пришел на Дон и поступил в число казаков Павловской станицы г. Черкасска¹⁸³.

Священником Николаевской церкви слободы Весело-Вознесенской 22 октября 1826 г. был диакон Алексей Одноралов, сын священника слободы Грабовой Феодора Одноралова (уроженца г. Бирюча)¹⁸⁴.

Первым священником Николаевской церкви слободы Орлово-Ровенецкой был рукоположен в 1798 г. диакон Гниловского стана Троицкой церкви Василий Бедненков. По происхождению он был сын казака Ивана Бедненкова, уроженец села Чернух, Лохвицкого уезда, Полтавской губернии. В 1778 г. он пришел на Дон и, прожив здесь несколько времени, явился в войсковое гражданское правительство и в 1781 г. был принят в казачью службу. В 1787 г. он был определен к Троицкой церкви Гниловского стана дьячком¹⁸⁵.

Первым священником Троицкой церкви слободы Ребриковой-Троицкой был рукоположенный в 1796 г. казак Прибылянской станицы города Черкасска, сын дьячка Павел Иосифович Кучеровский. Родиной его было село Просаровка (в Польше). В 1787 г. он пришел в Киев, а в 1789 г. явился в Войско Донское и просил войсковое гражданское правительство принять его в казачью службу. С 1790 г. исправлял дьячковскую должность в слободе Картушиной¹⁸⁶.

Итак, из представленных материалов видно, что священнослужители Земель Войска Донского, как правило, были иногородними, то есть прибывшими на Дон из-за его пределов. Более того, даже духовенство казачьего происхождения именовалось таковым только потому, что ставленник до рукоположения поступил на службу в Войско, хотя по роду не принадлежал донскому казачеству.

Помимо пришлых на Дон и ставших здесь священниками и причетниками, немалый процент донского духовенства до середины XVIII в. составляли беглые священники из центральной России. В Московской Руси, со смертью жены, овдовевшие священнослужители автоматически лишались права совершать богослужение в местах служения. Самое большее, на что они могли рассчитывать, – это должность причетника, до тех пор, пока священник не решался принять монашество. Во многих случаях «епископы не разрешали овдовевшим священникам занимать места даже церковнослужителей, понуждая их к постригу. Поместный Собор 1667 г. разрешил вдовым священнослужителям сохранять место, если их нравственность не внушала опасений. Священники получали так называемую епитрахильную грамоту с литургией или без литургии, т. е. с правом служения литургии или без такового. В 1723 г. Святейший Синод подтвердил это соборное постановление 1667 г.»¹⁸⁷

Исследователь донского казачества В. Харламов писал: «Благодаря стеснительным условиям в положении вдового духовенства, очень многие священники, чтобы избежать обязательного пострижения в монашество, уходили на Дон и здесь приискивали себе места. Чтобы узаконить этот переход, казаки обращались к войсковому кругу и через него посылали челобитные в Москву о дозволении такому-то попу служить при их церкви»¹⁸⁸. Так, около 1714 г. в станице Ведерниковской «был священник Иоанн Семионов, который вышел из Коломенской епархии, Тульского уезда, села Костомарова, где он был при церкви Николая Чудотворца попом»¹⁸⁹. Поскольку в XVIII в. переход священника с прихода на приход, а тем более в другую епархию, был явлением крайне редким, скорее всего, Иоанн Семионов был беглым священником, которого ведерниковцы, нуждающиеся в «совершении духовных треб»¹⁹⁰, приняли в станицу, где он крестил детей, венчал и отпевал¹⁹¹.

Поскольку после присоединения к Воронежской епархии по настянию митрополита Пахомия (Шпаковского) на Дону начали строиться церкви, а духовенство прибывало на Дон далеко не в достаточном количестве, Войско Донское взяло на себя обязанность изыскивать священно- и церковнослужителей среди казаков. Кандидатов в священство и диаконство выбирало общество станиц из своих граждан и посылало в Воронеж к епископу на рукоположение (хиротонию) по приговору станицы¹⁹². Во многих случаях такими выборными могли быть дети служивших на освободившемся или на соседнем приходе священников. Факт необходимости рукоположения ставленников, не одобренных волей епископа, а выбранных казачьими станицами из своей среды, весьма раздражал правящего епископа, но повлиять на процесс выборности духовенства он не мог, поскольку находился далеко от своей паствы.

Если поставление священников и диаконов требовало рукоположения епископа, то причетники – дьячки и пономари – до учреждения на Дону самостоятельной епископской кафедры в 1829 г. назначались к церквам Войсковой канцелярией. Впрочем, назначению канцелярии также предшествовало избрание церковнослужителя на станичном сходе. Поставление Войсковой канцелярией достаточно ярко выражено в документах середины XVIII в.: «Бабской станицы Покровской церкви: священник Артемий Федоров, дьячок Иоанн Федоров, пономарь Казма Петров по войсковой грамоте определены... Ведерниковской станицы Архангельской церкви священник Иоан Дмитриев пономарь Кирилла Максимов определен по войсковой грамоте. Кагальницкой станице Богоявленской церкви священник Симеон Иванов дьячек Емелиан пономарь Петр Симеонов определены по войсковой грамоте...» и т д. Клировые ведомости первой половины XIX в. почти в каждом послужном списке сообщают: Агапов Симеон Андреевич, диакон. 28 ноября 1818 г. по указу Войсковой канцелярии был определен пономарем Раздорской станицы Васильевской церкви^{193 194}; Ажогин Иоанн Леонтиевич, диакон. 2 января 1813 г. был определен бывшей Войсковой Канцелярией на должность дьячка Успенской церкви станицы Кочетовской¹⁹⁵; Андреев Матфей, пономарь. Был назначен на должность пономаря церкви свт. Василия Великого станицы Раздорской указом Войсковой канцелярии в 1796 г.¹⁹⁶ и т. д. Служение казаков в качестве церковнослужителей в начале XIX в. зачастую приравнивалась к войсковой службе. Таким образом, духовное сословие Дона значительно пополнялось за счет духовенства казачьего происхождения.

Если назначение на вакантные священно- и церковнослужительские должности в церкви Нижнего Дона контролировала Войсковая канцелярия, то приток иногороднего духовенства в церкви Верхнего Дона до 1829 г. был обусловлен подчинением воронежскому епископу – он замещал вакантные донские кафедры своими ставленниками. Так, например, попал в Земли Войска Донского священник Карп Козловский, окончивший низшее отделение Воронежского уездного духовного училища и рукоположенный 10 марта 1811 г. во диакона, а 16 февраля 1818 г. во священника к Симеоновской церкви слободы Семеновки¹⁹⁷. Особенно большой процент иногороднего духовенства был в благочиннических округах, граничащих с Воронежской губернией: Дегтевском, Глазуновском, Березовском.

Учреждение в 1829 г. самостоятельной епископской кафедры значительно изменило отношения между духовной и войсковой властью в вопросе формирования клира Донской епархии. В 1835 г., в «Положении об управлении Донского войска» в первую очередь было введено разграничение прав Войска и епископа относительно духовных дел. Так, в ведении Войска была оставлена забота о строительстве и ремонте храмов, но вопрос формирования клира целиком отходил в ведение архиепископа. В соответствии с приложением к «Положению об управлении Донским войском», с момента введения положения, т. е. с 1835 г., войсковое правительство не имело права вмешиваться в процесс назначения священно- и церковнослужителей на приходы и совершать суд над духовенством¹⁹⁸.

Таким образом, донское духовное сословие, имевшее до 1829 г. достаточно «размытые» черты, после 1829 г. все более и более становилось сословием в полном смысле этого слова.

После 1829 г. донское духовенство стало активно пополняться детьми священно- и церковнослужителей духовенства донского происхождения, но приток иногороднего духовенства не прекратился – архиереи Новочеркасской и Георгиевской епархии нуждались в духовенстве, окончившем семинарии и с удовольствием принимали выпускников Воронежской семинарии на службу в епархию.

Важно заметить, что в пореформенный период в Донской епархии понятие о выборности духовенства перестало существовать (последние ходатайства прихожан о назначении на их приход определенного священника датируются началом 1860-х гг.). Священно- и церковнослужители назначались на места волей правящего архиерея. Духовенству предоставлялось право перевода на другие, более выгодные в материальном смысле приходы, независимо от желания прихожан.

Реформы 1860–70-х гг. значительно повлияли на состав духовного сословия Донской епархии. Если до реформ клир епархии состоял из донского духовенства, их детей, детей казаков, иногороднего духовенства и их детей, то во второй половине XIX в. происходит качественное изменение состава клира. Во-первых, уменьшается приток детей духовенства как донского, так и иногороднего. Это было обусловлено тем, что после принятия закона, позволяющего представителям духовного сословия учиться в любом учебном заведении и беспрепятственно поступать на гражданскую службу, большинство детей духовенства Донской епархии предпочло не идти по стопам своих родителей. Значительный слой внутри духовенства начинают составлять выходцы из дворянского (донские дворяне), мещанского и крестьянского сословий.

Исследование комплекса клировых ведомостей конца XIX – начала XX в. позволило не только проанализировать сословный состав донского духовенства второй половины XIX – начала XX в.¹⁹⁹, но и показать соотношение числа представителей всех сословий, из которых складывалось духовенство Донской епархии в исследуемый период. Состав клира Донской епархии был следующим:

– потомственное иногороднее духовенство – 32,9 % (без учета духовенства Урюпинского благочиния²⁰⁰);

– потомственное донское духовенство – 14,9 % (без учета духовенства Урюпинского благочиния);

– духовенство из казаков – 20,5 %;

– духовенство из донских дворян – 2,3 %;

– духовенство из детей донских гражданских чиновников – 2 %;

– духовенство из детей иногородних гражданских чиновников – 0,5 %;

– духовенство из мещан – 3,8 %;

– духовенство из купцов – 0,2 %;

– духовенство из крестьян – 10,6 %²⁰¹.

Как видно, почти треть духовенства Донской епархии составляли потомственные священно- и церковнослужители иногороднего происхождения. Несмотря на то что составители клировых ведомостей достаточно редко указывали место происхождения клириков, из сохранившихся данных можно сделать вывод, что подавляющее большинство из них прибыли на Дон из Воронежской губернии. Заметную часть иногороднего духовенства составляли выходцы из пограничных с Областью Войска Донского Тамбовской и Екатеринославской губерний. В единичных случаях в клире Донской епархии числились священно- и церковнослужители из Витебской, Кавказской, Орловской, Пензенской, Рязанской, Саратовской, Симбирской, Терской, Тверской, Тульской, Харьковской и Ярославской губерний²⁰².

Духовенство иногороднего происхождения, помимо потомственных священно- и церковнослужителей (32,9 %), включало выходцев из мещан (3,8 %), купцов (0,2 %), детей гражданских чиновников иногороднего происхождения (0,5 %) и крестьян (10,6%). Общее количество клириков иногороднего происхождения в начале XX в. составило 48 %, не считая духовенство Урюпинского благочиния.

Потомственное донское духовенство к началу XX в. составляло лишь 1/7 клира Донской епархии (14,9 %). В сложившейся ситуации можно видеть последствия реформ 1860-х гг., позволивших детям духовенства донского происхождения предпочесть священническому служению гражданскую службу. Нехватка детей духовенства донского происхождения восполнялась ставленниками из семей казаков и донских дворян, которые в достаточно большом количестве шли в духовное сословие. Если из детей духовенства в клире Донской епархии было 14,9 %, то детей казаков всех рангов было 20,5%. Дворяне (донские) были представлены 2,3 %. Общее число клириков-донцов составляло в начале XX в. 37,7 %. Таким образом, духовное сословие Области Войска Донского почти наполовину состояло из лиц иногороднего происхождения.

Примерно такое же соотношение донского и иногороднего населения прослеживается на Дону в целом. Так, в начале XX в. в Области Войска Донского войскового населения числилось 1 495 167 чел., крестьянского населения – 911 276 чел., иногородних разных сословий – 1 124 055 чел.²⁰³ То есть соотношение 1 495 167 (42,3 %) к 2 035 331 (57,7 %). Здесь превышение населения иногороднего происхождения составило 15,4 %.

Донские священнические династии. Относительно духовного сословия понятие «династия» можно понимать как наследование профессии своих родителей (священник, диакон, псаломщик) потомками мужского рода нескольких поколений. Если определить признаком династичности наличие в семье и ее ветвях от 3 до 5 представителей этой профессии, то можно констатировать факт наличия среди духовного сословия духовенства Донской епархии второй половины XIX – начала XX в. значительного количества священнических династий (под понятие «священническая» в данном случае подпадают и династии с большим количеством церковнослужителей).

Донские священнические династии начали формироваться в конце XVIII – начале XIX в., однако в пореформенный период многие из них сократились до одного-двух представителей, но на фоне угасания отдельных священнических родов прослеживается начало формирования других. Изучение документальных источников позволяет выделить священнические династии Донской епархии и в некоторых случаях проследить их происхождение.

Из династий казачьего происхождения известен род Коломыйцевых. Первым священником этого рода был Григорий Каламыйцев, происходивший из иногородних. В 1892 г. он стал казаком и был избран Гниловским станом на место священника²⁰⁴. К 1920 г. в клире Донской епархии числилось 2 представителя династии Коломыйцевых.

Родоначальником священнического рода Бакчевниковых казачьего происхождения стал священник Иоанн Ильич Бакчевников. Он родился в 1788 г. в семье есаула донского происхождения²⁰⁵. К началу XX в. эта династия имела 4-х представителей. Также четырьмя священно- и церковнослужителями была представлена династия Бобыревых. В Хоперском округе Области Войска Донского локализовалась священническая династия Грешновых. Корни этого рода уходят в XVIII в. К 1920 г. в клире Донской епархии числились 9 представителей этой фамилии. К 1770-м гг. восходят корни династии священников казачьего происхождения Даниловских. К концу дореволюционного периода в клире Донской епархии служило 10 представителей этого рода. К XVIII в. относится начало династии Киреевых. В 1910-х годах в клире Донской епархии служило 6 представителей этой семьи. К угасающему роду можно отнести священническую династию Китайских, ведущую свою историю с 1785 г. Если в течение XIX в. этот род был достаточно обширен (современный потомок Китайских говорит о наличии в династии не менее 16 священнослужителей²⁰⁶), то в начале XX в. в клире епархии числилось только 3 его представителя, а после репрессий 1930-х гг. он прекратил свое существование как род священно- и церковнослужителей. К 1832 г. относится начало династии Космачевых. Ее родоначальником, скорее всего, стал священник Иоанн Васильевич Космачов, родившийся в 1795 г. в семье казака. 16 января 1816 г. он был определен Войсковой канцелярией на место пономаря Петропавловской церкви станицы Старочеркасской; 8 ноября 1832 г. был рукоположен во диакона, а 28 января 1836 г. в сан священника и назначен к Богоявленской церкви станицы Богояв- ленской²⁰⁷. К 1920 г. в Донской епархии служили 5 представителей рода Космачевых.

Выделяются династии священников казачьего происхождения Дикаревых (5 представителей на 1910-е гг.), Евфимьевых (локализовались в Хоперском округе, 7 представителей на начало XX в.), Зимовновых (локализовались в Хоперском округе, 5 представителей), Куренновых (локализовались в Таганрогском округе, 7 представителей),

Из династий священников иногороднего происхождения известен род Покатиловых. В 1787 г. его основателем стал сын сотенного писаря Параповской сотни Нежинского полка малороссиянин Гаврила Покатилов²⁰⁸. По сообщению клировых ведомостей, он принадлежал к малороссийскому дворянскому роду. Два его сына – Иван и Михаил – стали дьячком и диаконом Донской епархии, их дети наследовали профессию отцов, и в начале XX в. в клире Донской епархии числилось 6 представителей семейства Покатиловых.

Довольно большой была династия священников Автономовых, которые локализовались в благочиниях Верхнего Дона. На протяжении XIX – начала XX в. в династии было 8 священно- и церковнослужителей. Также значительной по количеству членов династии был род священно- и церковнослужителей Пашутиных, проживавших главным образом в Таганрогском и Черкасском округах. На протяжении XIX в. эта династия имела не менее 8 священников. К началу XX в. в Донской епархии служило 6 представителей этого рода. Устойчивостью отличалась династия Ремезовых (служили главным образом в Таганрогском округе). К 1920 г. династия была представлена 8 священно- и церковнослужителями. Немалое количество священно- и церковнослужителей дали Донской епархии семьи Шовских и Штурбиных. К началу XX в. в клире епархии служило по 6 представителей этих семейств.

В середине XIX в. начала формироваться династия священников иногороднего происхождения Гиляревских, но так и не сложилась в устойчивый род. К устойчивым династиям духовенства иногороднего происхождения относился род Казминых (12 представителей на начало XXв.). Из 11 человек состоял к 1920 г. род священников иногороднего происхождения Кожиных, локализовавшихся в Усть-Медведицком округе. Известна семья священнослужителей Ледковских, проживавших во 2-м Донском и Таганрогском округах. К началу XX в. в клире Донской епархии числилось 4 представителя этого рода. После революционных событий члены семьи Ледковских оказались в эмиграции.

В XIX в. начали формироваться новые династии: церковнослужителей Труфановых (среди 5 членов этой семьи был только один священник) и Царевских. Династия Царевских складывалась из двух ветвей (дети Семена и Ивана Царевских, проживавших за пределами Области Войска Донского). К 1920 г. в клире Донской епархии служили 9 членов рода Царевских. Места их службы находились в Таганрогском и Хоперском округах.

Из других священнических фамилий можно выделить: Александровых (9 представителей на начало XX в.), Алексеевых (19 представителей), Архипповых (5 представителей), Байздренковых (7 представителей), Васильевых (32 представителя), Ивановых (26 представителей), Максимовых (7 представителей), Михайловых (8 представителей), Моисеевых (8 представителей), Никольских (19 представителей), Петровых (18 представителей), Поповых (150 представителей), Семеновых (18 представителей), Смирновых (18 представителей), Стефановых (14 представителей), Суриновых (6 представителей), Федоровых (23 представителя), Яковлевых (15 представителей)²⁰⁹. Их генеалогическое исследование, предполагающее выделение ветвей этих родов и определение их родоначальников, – тема отдельного будущего исследования.

Помимо династий священно- и церковнослужителей, продолжавших «давать» своих сыновей на службу Донской епархии, к началу XX в. обозначились угасшие династии. К ним относятся занимавшие до конца XIX в. видное место семья Диковых (скорее всего, его родоначальником был протоиерей Василий Григорьевич Диков, 1779 года рождения, происходивший из семьи казака²¹⁰), род Баженовых (1 представитель клира на начало XX века), Базилевских (2 представителя), Евфановых (2 представителя), Иеремиевых (2 представителя), Колоколовых (2 представителя), Манохиных (1 представитель), Мудровых (3 представителя), Слащевских (1 представитель).

Как видно, священнические династии Донской епархии начали формироваться в XVIII в. К середине XIX в. они приобрели выраженный характер, однако реформы 1860–70-х гг., открывшие для детей духовенства возможность обучаться в любых высших учебных заведениях и избирать любой вид гражданской службы, послужили причиной начала процесса угасания священно- и церковнослужительских родов. При этом процесс формирования новых династий не остановился. Анализ клировых ведомостей и послужных списков показывает, что династии духовенства иногороднего происхождения были более стабильными и многочисленными, по сравнению с династиями духовенства донского происхождения.

Супруги священно- и церковнослужителей Донской епархии – тема, наименее всего представленная в консисториских документах. До начала XX в., когда была изменена форма клировых ведомостей, о супругах священно- и церковнослужителей были известны только их имена и возраст. В новых формулярах клировых ведомостей полагалось указывать сословное происхождение жены, ее девичью фамилию и участие в социальной жизни прихода (например, учительство). Однако из комплекса клировых ведомостей первой трети XX в., дающих представление о духовенстве второй половины XIX в. (41 источник), только в 22 были использованы новые формуляры (в некоторых частично). Остальные по-прежнему не дают сведений о женах священно- и церковнослужителей. Тем не менее изучение комплекса клировых ведомостей позволяет утверждать, что 80 % супруг священно- и церковнослужителей Донской епархии происходили из духовного сословия, то есть их отцы были священниками, диаконами или псаломщиками. Дочери духовенства становились женами не только потомственного духовенства, но и ставленников из других сословий. Остальные 20 % супруг духовенства происходили из разных сословий: дворянского, мещанского, крестьянского, из дочерей гражданских и военных чиновников.

Характерной особенностью браков с представителями духовного сословия является то, что в глазах других сословий церковнослужитель (священнослужителем мужчина мог стать только после заключения брака) и его дети, по-видимому, «утрачивали» свою принадлежность к тому сословию, из которого они происходили, поэтому достаточно часто во второй половине XIX в. встречаются случаи заключения браков между сыном священника иногороднего происхождения и дочерью казака, сыном священника иногороднего происхождения и дочерью потомственного дворянина, сыном крестьянина и дочерью урядника или унтер-офицера, и, наоборот, между священнослужителем из потомственных дворян и дочерью диакона иногороднего происхождения, священнослужителем из казачьего звания и дочерью крестьянина или купца. Во внецерковной среде подобные браки были бы невозможны в подавляющем большинстве случаев, поскольку казачки ревностно хранили «чистоту своего происхождения» и не могли позволить выходить замуж своим дочерям за иногородних и, тем более, крестьян. Та же ситуация касалась и сыновей.

Основной обязанностью (призванием) жен духовенства было рождение детей. Ребенок в семье священника (диакона, псаломщика) рождался в среднем каждые 1,5–2 года. Детородный период супругов начинался с момента вступления в брак (в среднем с 20 лет) и заканчивался в 46 лет. Таким образом, в семье рождалось до 14 (в более редких случаях 16–18 детей). Однако следует отметить, что к началу XX в. супружеские пары из духовного сословия начали контролировать процесс деторождения, и в этот период времени супруги рождали 4–8 детей, что, скорее всего, считалось нормой. В некоторых районах Верхнего Дона во многих семьях священнослужителей было не более 2–4 детей²¹¹. К сожалению, не представляется возможным привести статистические данные рождаемости детей в семьях духовенства, поскольку во многих случаях в клировых ведомостях указывались только дети, проживавшие в родительском доме. Дети, жившие собственной семьей, в большинстве случаев никак не упоминались.

К началу XX в. лишь немногие из супруг священно- и церковнослужителей стали заниматься социальной деятельностью (организацией школ, преподаванием, социальным служением). Как правило, это были либо малодетные (не более 3-х детей), либо бездетные (бесплодные) женщины. Об их деятельности на благо обществу известно главным образом благодаря тому, что они были награждены. Так, Домника Ивановна Фомина, жена священника Покровской церкви хут. Мешкова и благочинного Казанского благочиннического округа Иоанна Михайловича Фомина, 13 октября 1900 г. была удостоена Архипастырского благословения (со свидетельством) «за безвозмездное преподавание в Ермаковской церковно-приходской школе с 1891 г. рукоделия девочкам, с затратой собственных средств на приобретение материалов»²¹². Марфа Алексеевна Власова, жена священника Покровской церкви ст. Каменской Стефана Филипповича Власова, в 1901 г. была награждена Библией от Св. Синода «за занятия в воскресной школе»²¹³. Лидия Ивановна Семенова, жена священника Христо-Рождественской церкви Каменской станицы Николая Яковлевича Семенова, с 1897 г. была учительницей Каменской женской воскресной школы (безвозмездно). В 1903 г. она за свою деятельность была удостоена Архипастырского благословения; в 1906 г. удостоена благословения Св. Синода с грамотой, а в 1909 г. Высочайше пожалована золотой нагрудной медалью²¹⁴. Клавдия Федоровна Дометьева, жена настоятеля Успенской церкви Гундоровской станицы Иоанна Гавриловича Дометьева с 1904 г. состояла членом Гундоровского попечительства Красного Креста «с утверждения наказного атамана». В 1906 г. она была награждена медалью, Высочайше утвержденной, «за участие в деятельности Красного Креста во время Русско-Японской войны 1904–1905 гг.»; с 1905 по 1906 г. состояла с утверждения г. инспектора народных училищ руководительницей воскресной Гундоровской школы. Имела троих сыновей²¹⁵. Екатерина Ивановна Бабкова, жена священника церкви Всех святых поселения Дмитриевского Таганрогского округа Дмитрия Григорьевича Бабкова, в 1897 г. была награждена темно-бронзовой медалью за участие в 1-й всеобщей переписи населения Российской империи²¹⁶. Анна Васильевна Троицкая, жена протоиерея Симеона Стефановича Троицкого, клирика Новочеркасского Вознесенского кафедрального собора, состояла попечительницей Голодаевской двухклассной женской церковно-приходской школы и была награждена малой золотой медалью на Аннинской ленте для ношения на груди и большой серебряной на Владимирской ленте для ношения на шее²¹⁷. Была бездетна.

Особенно следует остановиться на личности Феоктисты Васильевны Троицкой, супруги священника слободы Латоны, которая, по словам священника Н. Троицкого, который, скорее всего, был братом ее мужа, «являла собою в высшей степени светлую личность сельской матушки»²¹⁸. Она получила солидное образование в Донском Мариинском институте благородных девиц, а затем на акушерских курсах. «Сойдя со школьной скамьи, материально не обеспеченная, она вышла по любви замуж за человека тоже бедного. Личный взаимный труд ее с мужем давал им средства к жизни достаточные настолько, что они в состоянии были обучать и воспитывать детей своих в школах. В бедственные же годы их семейного положения, когда муж... на долгое время потерял всякую возможность чем-нибудь и как-нибудь обеспечивать семью, она своим трудом в должности земской акушерки вынесла всю тяжесть семейной невзгоды, содержала детей, мужа и себя»²¹⁹. Когда Ф.В. Троицкая уже в роли супруги священника прибыла на место служения мужа в слободу Латону, «темный и страждущий деревенский люд с первых же дней. сразу, инстинктивно, понял новую матушку, благорасположенную к ним и сострадательную. С полным доверием и откровенностию пошли к ней с[о] своими нуждами, за советом и помощью все, в особенности простые деревенские женщины со своими детьми-малютками. Часто можно было видеть ее не у себя только в деревне, но и верст за 15–20, с материнской заботливостью ухаживающей совершенно безмездно за больными женщинами. Собственными лекарствами, пищей, одеждой снабжала она беднейших»²²⁰. Активная социальная позиция Феоктисты Васильевны Троицкой, которая была присуща ее личности и до «зачисления» в духовное сословие, вызвала отклик не только у прихожан, но и у «окрестных сектантов, молокан, охотно обращавшихся к ней за помощью»²²¹. Помимо помощи, оказываемой населению, Ф.В. Троицкая помогала мужу в благоустройстве храма: она «своими руками сшила много церковных риз и облачений», принимала непосредственное участие в устройстве причтового дома, в организации мужской и женкой церковных школ, причем в последней она предполагала заняться рукоделием²²². Ранняя смерть в 45 лет не позволила активной помощнице священника Троицкого осуществить ее начинания, она не была награждена и заслужила лишь слова, написанные священником Н. Троицким в некрологе: «Незаметная и незначительная, по-видимому, жизнь угасла. Скромна доля женщины в качестве жены сельского священника, а между тем, какую невыразимую утрату представляет... преждевременная смерть всегдашней и никем незаменимой подруги-помощницы пастыря на многотрудном его поприще!»²²³

Приведенные немногочисленные факты деятельности супруг священнослужителей свидетельствуют о том, что жены духовенства, во-первых, имели необходимое образование для ведения социальной и просветительской деятельности, во-вторых, при желании, занимая активную жизненную позицию, они не только не встречали сколько-нибудь серьезных препятствий, но и даже поощрялись со стороны Донской духовной консистории (правящего архиерея), Училищного совета и гражданской власти (атаманов Войска Донского).

О том, каким образом воспринимали жен духовенства прихожане, свидетельств не сохранилось. В подавляющем большинстве они были верными помощницами своим мужьям. От жены священнослужителя (это не относится к церковнослужителям, не рукополагавшимся в священный сан) зависела его профессиональная карьера, ведь супружеская измена жены по канонам церкви была препятствием к дальнейшему совершению священнодействий священниками и диаконами²²⁴ (извержением из сана). Впрочем, из соображений «церковной икономии» измены жен либо часто скрывались духовенством, либо целенаправленно «не замечались» епархиальной властью. Однако, благодаря резонансу среди прихожан, примеры «неблагоповедения» среди жен духовенства Донской епархии упоминаются. Так, в 1914 г. брак священника Успенской церкви ст. Кочетовской Петра Захариевича Матвеева с дочерью протоиерея Анной Титовной Климентовой был расторгнут «по прелюбодеянию жены» (брак был бездетный). Священнику разрешили продолжать служить с условием соблюдения в дальнейшем безбрачия²²⁵. Жена диакона Троицкой церкви хут. Верхне-Аксенского Кобылянской станицы Киприана Андреевича Чеботарева, имея троих детей, «за зазорную и непристойную жизнь посылалась в монастырь»²²⁶ на покаяние и исправление.

К началу XX в. положение жен духовенства заметно изменилось. Все они, во всяком случае происходившие из среды донского и иногороднего духовенства, то есть подавляющее большинство, имели образование. Это могло быть как епархиальное училище, так и гимназия, и в более редких случаях институт или какое-либо другое высшее учебное заведение. Наличие образования открывало перед ними возможность реализации своих способностей, например в педагогической деятельности. А эта возможность неизбежно влияла, во-первых, на приобретение некоторой независимости от мужа, и, во-вторых, на рождение меньшего количества детей. Разумеется, далеко не все жены священно- и церковнослужителей пользовались этой возможностью, но тенденция очевидна.

Вдовы донского духовенства. Реформы 1860–70-х гг. не внесли значительных изменений в участь вдов духовенства Донской епархии. Несмотря на то, что 11 октября 1875 г. был принят закон о состоянии вдов духовенства, в соответствии с которым «вдовы, не принадлежащие к потомственному дворянству священнослужителей и церковных причетников..., если они сами по себе не имеют, по происхождению, прав высшего сословия, пользуются: вдовы священнослужителей – правами личного дворянства, а вдовы церковных причетников – правами личного почетного гражданства»²²⁷, во многих случаях их существование было достаточно тяжелым, если их муж заранее не побеспокоился об их обеспечении. Во многих случаях дом, покупаемый священно- или церковнослужителем, записывался как собственность жены²²⁸; если священник сделал необходимое число взносов в эмеритальную пенсионную кассу, его вдова получала пенсию, а также ряд пособий (от Попечительства о бедных духовного звания, от казны). Не оставляли своим вниманием вдов и приходы, зачастую оказывая им помощь. Особенно неплохо жилось вдовам в многоземельных приходах. Так, в 1910 г. вдова священника Надежда Ивановна Дикарева имела в станице Акишевской собственный дом с усадьбой и сад, получала пенсию мужа 110 руб. в год, пособие от Попечительства о бедных духовного звания 50 руб. в год и пенсию из государственного казначейства 100 руб. в год. На эти средства она содержала дочь Еликониду, обучавшуюся в психоневрологическом институте в Санкт-Петербурге, сына Николая, обучавшегося в Ново-Александрийском сельскохозяйственном институте, дочь Людмилу, обучавшуюся в Харьковском повивальном институте, сына Александра, обучавшегося в Усть-Медведицком духовном училище и воспитывала малолетнего сына²²⁹. В этом же приходе вдова псаломщика Елена Михайловна Назарова, неграмотная, служила просфорней, получая жалованье 36 руб. в год и добровольные пожертвования, пенсию 25 руб. в год и пособие из Попечительства о бедных духовного звания 10 руб. в год²³⁰. Ее дети были взрослые и с ней не проживали.

Как видно, обеспечение вдов было неравномерным и во многом зависело от того, позаботился ли священник о благосостоянии своих ближних до кончины. Но необходимо признать, что Церковь заботилась о «сиротствующих». Одним из проявлений такой заботы было предоставление возможности вдовам духовенства служить при храмах в качестве просфорен. До 1874 г. в Донской епархии эту должность занимали вдовы и девицы разных сословий, но в 1874 г. Высокопреосвященнейший Платон (Городецкий), архиепископ Донской и Новочеркасский, на приговоре прихожан об избрании на должность просфорни в церкви вверенного ему благочиния вдовы мещанки написал: «Подтвердить всем благочинным и причтам, чтобы они в должности просфирен старались избирать честных вдов и пожилых девиц духовного звания, как это следует по известному постановлению Правительства (т. XIII, Уст. О общ. Призр. По продолж. 1868 г. ст. 1617), в коем, между прочим, изображено: к средствам призрения общим для всех служащего духовенства принадлежит: определение вдов и сирот женского пола в просфирни при церквах; если же не окажется таких духовных вдов и девиц, которые бы могли и желали быть просфирнями», то только тогда определяются на эти места вдовы и сироты светских званий²³¹. Спустя три месяца Высокопреосвященнейший Платон вновь обратил внимание духовенства на проблему замещения мест просфирен, написав резолюцию: «1) в просфирни определяются епархиальным начальством честные вдовы и пожилые девицы духовного звания, а не из других сословий, так как прос- форопечение, по известному постановлению правительства, составляет одно из средств к обеспечению содержания бедных вдов и сирот ду- ховных»²³². Доход от места просфорен в храмах Донской епархии был от 10 руб. (и сбора хлеба) до 400 руб. Часто вместе с денежной выручкой за местом закреплялась квартира²³³. Но в большинстве доход от просфоропе- чения был незначительным. Поскольку вдовы и девицы духовенства не всегда шли на место просфорен (из ок. 800 храмов епархии 357 в 1910 г. объявили вакансии²³⁴), это место часто занимали вдовы и девицы других сословий.

Таким образом, в пореформенный период в Области Войска Донского (Донской епархии), как и в центральных губерниях Российской империи, в положении жен духовенства, несмотря на то, что их правовой статус был по-прежнему неопределенным, произошли изменения. Благодаря полученному образованию для них открылась возможность социального служения. Несмотря на то что подавляющее большинство супруг духовенства по-прежнему главным своим предназначением видело рождение детей, многие из них начали трудиться на ниве народного образования. Если жены духовенства получили возможность реализации своего творческого потенциала, то вдовы священно- и церковнослужителей по-прежнему были социально не защищены, и если их не поддерживали прихожане, тепло относившиеся к памяти их мужей, положение их было достаточно сложным.

Дети духовенства Донской епархии. Как и духовенство центральных губерний Российской империи, священно- и церковнослужители Донской и Новочеркасской епархии в большинстве своем были «многосемейными». В среднем в их семьях воспитывалось 6–8 детей. Почти 3 % семей духовенства были бездетными, но только 9 супружеских пар из них усыновили по одному ребенку, или же взяли на воспитание воспитанниц²³⁵.

Главной заботой отцов семейств, помимо ежедневных потребностей, было дать образование своим детям. Достойное образование было залогом выбора жизненного пути и материального благополучия как сыновей, так и дочерей. Реформы 1860–70-х гг. внесли очевидные изменения в судьбы детей священно- и церковнослужителей Донской епархии. С 1863 г. они могли беспрепятственно получать любое высшее образование, независимо от того, был их отец казачьего происхождения (дети таких священно- и церковнослужителей перечислялись в казачье сословие) или иногороднего. Сословная замкнутость была преодолена, и многие юные выходцы из духовного сословия предпочли духовному ведомству ведомство гражданское. Судя по тому, что в семьях священно- и церковнослужителей зачастую в гражданское ведомство уходили все дети, отцы отнюдь не препятствовали этому процессу. Во всяком случае, к началу XX в. наблюдается резкий отток детей священно- и церковнослужителей из духовного сословия. Эта ситуация была характерна не только для Донской епархии. Аналогичная ситуация прослеживается и в других регионах Российской империи рассматриваемого периода²³⁶.

Путь из духовного сословия начинался с началом обучения. Начальное образование дети священно- и церковнослужителей получали в приходских училищах тех населенных пунктах, где служили их отцы. Затем мальчики отправлялись в духовные училища: Новочеркасское или Усть-Медведицкое. Духовенство благочиний, располагавшихся на Верхнем Дону, обучало своих детей в Воронежском, Камышинском и Балашовском духовных училищах. Затем юноши поступали в духовные семинарии: Донскую или в семинарии губерний, пограничных с Областью Войска Донского: Воронежскую, Астраханскую или Тамбовскую. Впрочем, предпочтение в большинстве случаев отдавалось Донской духовной семинарии.

Немалая часть духовенства позволяла своим детям уже после окончания приходских училищ уходить в светские учебные заведения. Так, сохранились свидетельства о том, что сыновья священно- и церковнослужителей Донской епархии, минуя семинарию, получили образование в Новочеркасске: в коммерческом училище, в Императорском лицее Цесаревича Николая; в военном училище и в Новочеркасском Донском Алексеевском политехникуме; в Таганрогской мореходной школе; в коммерческом училище г. Ростова-на-Дону; в Харькове на электротехнических курсах. Были и те, кто обучался в Санкт-Петербурге на регентских курсах при императорской капелле, в рисовальной школе Императорского общества поощрения художеств и на землемерных курсах. Священник Петропавловского собора г. Александровск-Грушевского Василий Александрович Иеремиев и вовсе обучал своего сына Николая (1892 года рождения) в Курляндии в мореходном училище дальнего плавания²³⁷.

Девочки после приходских училищ в большинстве случаев поступали в Донское епархиальное женское училище или в Усть-Медведицкое епархиальное женское училище. В отличие от мальчиков, девочек значительно реже отправляли учиться в епархиальные училища других епархий (подобные факты встречаются крайне редко). После окончания епархиального училища девочки шли работать учительницами, некоторые оставались в Донском епархиальном женском училище в роли воспитательниц или папиньер, но все-таки предпочтение они по-прежнему отдавали замужеству, в большинстве случаев выбирая будущих священно- и церковнослужителей.

В последнем десятилетии XIX в. прослеживается тенденция обучать как мальчиков, так и девочек в классических гимназиях. Прежде всего, это были гимназии городов Новочеркасска, Таганрога, Ростова-на-Дону, Нахичевани-на-Дону, Азова, Александровск-Грушевского; донских окружных станиц: Константиновской, Каменской, Нижне-Чирской, Усть-Медведицкой, Урюпинской; хутора Калач-на-Дону и поселка Сули- новского. Но немалая часть духовенства отправляла своих детей в гимназии других городов: Воронежа, Острогожска, Новохоперска, Борисоглебска, Балашова, Харькова, Одессы, Царицына, Анапы, Мариуполя²³⁸.

Обучение детей в гимназиях было обусловлено стремлением духовенства дать своим детям, особенно сыновьям, высшее образование. Сохранившиеся скудные записи в клировых ведомостях позволяют нам очертить круг университетов, институтов и высших курсов, в которых обучались дети духовенства Донской епархии. Так, сыновья священно- и церковнослужителей отдавали явное предпочтение Харьковскому университету. Это было связано, скорее всего, с тем, что Харьков был ближе других городов к Новочеркасску, а потому не требовалось значительного финансирования сыновей-студентов со стороны родителей. После Харьковского университета по количеству обучающихся в них детей донского духовенства шли Санкт-Петербургский и Варшавский университеты и лишь на четвертом месте оказывался Московский университет. Помимо этих учебных заведений, дети духовенства обучались в Казанском, Киевском и Юрьевском университетах.

На втором месте после университетов для детей донского духовенства по предпочтительности стояли коммерческие институты. Здесь отдавалось предпочтение Московскому и Киевскому коммерческим институтам.

Немало выходцев из духовного сословия обучались в ветеринарных институтах: Новочеркасском, Варшавском и Казанском. Но особенной популярностью пользовался Харьковский ветеринарный институт.

Для детей духовенства Донской епархии из медицинских институтов явное предпочтение отдавалось психоневрологическому институту. Сохранилось свидетельство о том, что сын священника Покровской церкви Каменской станицы Иоанна Иоанновича Орлова Петр (1889 г. рождения) обучался в военно-медицинской академии²³⁹.

Обучались сыновья духовенства и в политехнических и технологических институтах. Наибольшим успехом пользовались Санкт-Петербургский (Петроградский) политехнический институт, Санкт-Петербургские политехнические высшие курсы, а также Донской и Киевский политехнические институты. Из технологических институтов юноши из духовного сословия обучались в Санкт-Петербургском и Томском технологических институтах.

Помимо перечисленных высших учебных заведений, сыновья священно- и церковнослужителей обучались в Московском Петровско-Разумовском сельскохозяйственном институте (Петровская академия), в сельскохозяйственном институте в г. Новой Александрии и на Санкт- Петербургских сельскохозяйственных курсах. Сын Митрофана Алексеевичв Шовского, священника Николаевской церкви Усть-Быстрянской станицы, учился в Горном институте в Екатеринославле²⁴⁰.

Об учащихся духовных академий в источниках упоминается четырежды: двое сыновей донского духовенства обучались в Киевской духовной академии (один из них был синодальным стипендиатом) и двое – в Московской духовной академии²⁴¹. Здесь следует заметить, что окончание духовной академии не означало, что выпускник обязательно станет священнослужителем. Значительное число академистов конца XIX – начала XX в. предпочитало карьеру преподавателей.

В отличие от юношей, девушки из донского духовного сословия предпочитали медицинское образование, обучаясь на высших акушерских или акушерско-фельдшерских курсах. Не меньшим интересом пользовались зубоврачебные курсы (среди сыновей духовенства не обнаружено ни единого упоминания об обучении юношей на зубоврачебных курсах). Дочери донского духовенства в большинстве случаев обучались на курсах зубоврачебной школы в Москве и значительно реже на Харьковских зубоврачебных курсах. Помимо этого, девушки получали образование в Киевском и Харьковском медицинских институтах.

На втором месте по значимости для дочерей донских священно- и церковнослужителей было педагогическое образование, которое они получали главным образом на высших педагогических курсах в Москве (и, скорее всего, в Новочеркасске).

Кроме того, девушек привлекало сельскохозяйственное образование (они обучались на агрономических курсах в Москве и высших сельскохозяйственных курсах в г. Новочеркасске); гуманитарное образование (Санкт-Петербургский и Юрьевский университеты; историко-филологические курсы в Харькове и Санкт-Петербургские (Петроградские) курсы иностранных языков); техническое образование (Санкт-Петербургский политехнический институт); музыкальное образование (Санкт-Петербургская консерватория; музыкальные курсы в г. Ростове-на-Дону; музыкальные классы Музыкально-драматического общества); экономическое образование (Московский Коммерческий институт). Некоторые священники предпочитали давать своим дочерям образование в Донском Мариинском институте благородных девиц²⁴².

Значительное число дочерей духовенства обучалось на различных высших курсах в Санкт-Петербурге (Бестужевские курсы; высшие женские естественнонаучные курсы; высшие женские юридические курсы; женские строительные курсы), в Москве (в том числе высшие физикоестественные курсы), в Харькове, в Киеве и в Новочеркасске. Здесь, в отличие от сыновей духовенства, отдавалось предпочтение столицам – Санкт-Петербургу и Москве. В Харькове обучалось незначительное число девушек.

Несмотря на достаточно широкий спектр высших учебных заведений, в которых обучались дочери духовенства Донской епархии, важно отметить, что большинство из них все-таки избирали путь жены и матери, преимущественно выходя замуж за будущих священно- и церковнослужителей.

Перечисленные учебные заведения дают представление о том, как складывалась дальнейшая жизнь детей духовенства. Так, среди их сыновей было много врачей, ветеринарных врачей, военных казаков и офицеров (в том числе и среди детей иногороднего духовенства), судей, служащих банков, служащих Владикавказской железной дороги и др. Но основной процент юношей становились учителями (среди них было много инспекторов учебных заведений и директоров)²⁴³. Как ни странно, но учительство было тем мостом, который связывал их с профессией отцов. Во многих случаях, после 8–10 лет преподавания, сын священника, диакона или псаломщика становился псаломщиком, нередко продолжая этот путь до принятия священства. Некоторые дети духовенства, не окончив университет, возвращались на стезю отцов²⁴⁴.

Судьба дочерей духовенства складывалась иначе. Если девушка не вышла замуж после окончания училища или гимназии, она становилась, как правило, учительницей. На втором месте стояла профессия фельдшерицы. Но если учительницы возвращались под кров своих родителей либо в большинстве своем преподавали в церковноприходских школах, то фельдшеры и сестры милосердия в большинстве случаев оставались в столицах или там, где учились. Немало девушек становилось служащими банковских контор, сберегательных касс и Донского земельного совета²⁴⁵.

Несмотря на однозначное предпочтение сыновьями донского духовенства светских профессий, незначительная их часть все же продолжала дело своих отцов. Как правило, это были дети из священнических династий. Интересно заметить, что из многодетных семей (10 детей) только двое (в среднем) избирали профессию священника (диакона, псаломщика). Так, из 11 детей священника Иоанна Васильевича Аристова два сына стали священником и псаломщиком, а дочь – женой священника; из 10 детей протоиерея Андрея Ивановича Китайского священниками стали 2 сына и дочь – женой священника; из 10 детей псаломщика Иоанна Семеновича Царевского 3 сына пошли по стопам отца; из 8 детей диакона Михаила Петровича Даниловского два сына стали диаконами; из 8 детей псаломщика Михаила Максимовича Труфанова четверо сыновей стали священно- и церковнослужителями²⁴⁶ и т. д. Таким образом, около 32 % детей из семьи священника предпочитали духовное сословие светскому поприщу.

Отдельная небезынтересная тема – дети донского духовенства и монастыри. Область Войска Донского, несмотря на большую любовь казаков к храмам и монастырям, была землей не монашеской. Монашество здесь прививалось с трудом и не отличалось преизбытками подвигов и «святой жизнью», носило в большей степени характер бытового. Возможно, это была одна из причин того, что из детей духовенства Донской епархии немногие покидали мир ради Христа. Среди таковых можно упомянуть лишь следующие имена: дочь священника церкви иконы Божией Матери Живоносный источник слободы Зуевки Алексея Александровича Ремезова Любовь, 1882 г. рождения, ушла в Понетаевский женский монастырь²⁴⁷; четыре дочери из семи детей священника Трехсвятительской единоверческой церкви хутора Белянского Николаевской станицы Василия Ананьевича Дронова Екатерина, 1874 г. рождения, Стефанида, 1881 г. рождения, Елена, 1883 г. рождения и Евдокия, 1885 г. рождения, проживали в Тихвинском женском монастыре Саратовской губернии²⁴⁸; дочь псаломщика Вознесенской единоверческой церкви Старо-Нагавской станицы Стефана Фаддеевича Киприанова Татьяна, 1881 г. рождения, проживала на Новочеркасском монастырском подворье Старочеркасского Ефремовского женского монастыря²⁴⁹ и печально известный своей деятельностью и последующим извержением из монашеского и священнического сана иеромонах Илиодор (Труфанов), сын псаломщика Покровской церкви хутора Большого Мариинской станицы Труфанова Михаила Максимовича²⁵⁰. Характерным является тот факт, что перечисленные насельницы монастырей и иеромонах Илиодор происходили из мест Донской епархии, населенных старообрядцами.

Таким образом, можно утверждать, что в конце XIX в. произошла рецепция законов церковных реформ 1860-х гг., в том числе и в Области Войска Донского, относительно детей духовенства. Им было позволено выбирать гражданскую профессию без ограничений, обучаясь в любом среднем и высшем учебном заведении Российской империи. Это вызвало значительный отток сыновей и дочерей клириков Донской епархии (как казачьего, так и иногороднего происхождения) из духовного сословия. Дети духовенства во многом стали «важным источником формирования гуманитарной (творческой и научной) интеллигенции России»²⁵¹. Одним из таких характерных примеров является жизнь и творчество сына священника церкви Рождества Христова станицы Нижне-Кундрюческой донского историка Павла Петровича Сахарова²⁵².

Вопрос образованности духовенства Русской Православной Церкви XIX в. напрямую связан с осознанием духовного сословия как составляющей части государственного механизма Российской империи. Первое десятилетие XIX в. ознаменовалось реформами в области народного образования: в 1802 г. было учреждено Министерство народного просвещения и вся империя поделена на 6 учебных округов, во главе которых стоял определенный университет (учебные заведения Области Войска Донского подчинялись Харьковскому университету); в 1804 г. был утвержден устав гимназий и училищ, регламентирующий внутреннюю жизнь и формы отчетности каждого приходского министерского училища. С 1836 г. по распоряжению императора Николая I начали создаваться школы при церквах и монастырях, за которыми закрепилось название церковно-приходских. Преподавание во всех школах как министерских, земских, так и в церковно-приходских, строилось на участии приходского духовенства²⁵³. В министерских и женских школах священно- и церковнослужители преподавали Закон Божий, а в церковно-приходских школах и школах церковной грамоты, помимо Закона Божия, чтение, письмо, церковное пение и др.

Неуклонное увеличение приходских училищ и церковно-приходских школ, рассчитанных на участие в преподавательской деятельности духовенства, поставило вопрос об образовании духовенства. Если в других губерниях Российской империи к началу XIX в. уже существовали семинарии и духовные училища, то на Дону ситуация, обусловленная особенностями церковно-государственных (точнее, церковно-войсковых) отношений, складывалась иначе. В Земле Войска Донского народные училища и церковно-приходские школы были основаны позднее, чем в других российских губерниях. Сведения о первых народных училищах датируются 1793 г. (открыто в г. Черкасске), 1803 г. (в станице Усть-Медведицкой) и 1807 г. (в станице Нижне-Чирской)²⁵⁴. Приходские училища начали открываться на Дону только к 1844 г. (1844 г. датируются первые отчеты приходских школ²⁵⁵). То есть на донское духовенство достаточно поздно были возложены обязанности учителей. Эта было обусловлено тем, что образованное духовенство стало востребованным в Области Войска Донского только к 1840-м гг. До этого времени большинство священно- и церковнослужителей конца XVIII – начала XIX в. не имели не только духовного образования, но и светского (по выражению клировых ведомостей, «в школах не обучались»). Но священническая и причетническая должности требовали хотя бы незначительной грамотности, поэтому встает закономерный вопрос о том, где же обучалось будущее духовенство? Пытаясь ответить на этот вопрос, донской дореволюционный историк Е. Савельев нашел в актах, относящихся к XVIII столетию, упоминание о том, что «для учения божественных книг казачьих и священнических, диаконских и прочих церковных детей имеются у них [донских казаков] школы»²⁵⁶. Но что это были за школы, сколько их было и кем они содержались, кто учил в них и чему именно, сведений не сохранилось.

В начале XIX в. Войсковым правительством было предположено открыть на Дону три духовных училища: уездное в Новочеркасске и приходские в станицах Зотовской и Каменской. 1 сентября 1821 г. распоряжением Святейшего Синода было учреждено и 8 ноября 1821 г. открыто духовное училище в станице Зотовской Хоперского округа. В 1841 г. оно было преобразовано в уездное духовное училище, а в 1862 г. переведено в станицу Усть-Медведицкую и продолжило свое существование под именем Усть-Медведицкого духовного училища²⁵⁷.

21 сентября 1821 г. были открыты уездное и приходское училища в Новочеркасске (поскольку в станице Каменской не нашлось подходящего помещения для училища)²⁵⁸. Они выполняли образовательный стандарт по плану, выработанному Комитетом об усовершении духовных училищ и Высочайше утвержденному 26 июня 1808 г. Зная опасливое отношение священно- и церковнослужителей к школам вообще, перед открытием училища в июле 1821 г. Новочеркасское духовное правление официально предписало священству и церковнослужителям Черкасского и Хоперского заказов в обязательном порядке предоставить своих детей в возрасте от 6 до 15 лет к началу учебного года. Благочинные заручились собственноручными подписями родителей в том, что они привезут детей, но многие нарушили свои обязательства по различным, в большинстве случаев вымышленным, причинам²⁵⁹. Достаточно скоро предубеждение исчезло, и будущее духовенство Донской епархии получило возможность получать систематическое духовное образование.

До 1854 г. Новочеркасское духовное училище существовало в виде двух училищ: уездного с двумя отделениями (низшим и высшим) с двухгодичным курсом каждое и приходского с двумя одногодичными классами. В 1854 г. уездное и приходское Новочеркасские училища были объединены в одно уездное духовное училище с тремя отделениями: низшим, средним и высшим, каждое с двухгодичным курсом. Кроме этого, при училище был открыт причетнический класс, в котором преподавались катехизис, священная история, церковный устав, пение, церковное письмоводство, география, арифметика, русская история и оспопрививание. Причетнический класс существовал 9 лет и в 1863 г. был закрыт «по недостатку учеников»²⁶⁰. В 1867 и 1884 гг. Новочеркасское училище было вновь преобразовано. Ежегодно в нем обучались более 300 человек²⁶¹.

Несмотря на существование духовных училищ, ко времени открытия на Дону самостоятельной епархии (1829 г.) донское духовенство в 90 % не имело специального семинарского образования. Вопрос об открытии на Дону духовной семинарии встал после учреждения самостоятельной Новочеркасской и Георгиевской епархии. Ходатайства об открытии велись архиепископами Афанасием (Телятевым), Игнатием (Семеновым), Иоанном (Доброзраковым), но их попытки не увенчались успехом. Только архиепископом Платоном (Городецким) дело по созданию семинарии было доведено до конца. Созданный комитет под личным руководством Высокопреосвященнейшего Платона подготовил все для ее скорейшего открытия. В июле 1868 г. последовало Высочайшее утверждение об открытии семинарии в Войске Донском, а 1 октября 1868 г. состоялись торжества по этому поводу и начался учебный процесс²⁶².

Для времени возглавления Донской епархии архиепископом Платоном (Городецким) характерно повышение уровня образованности духовенства. В это время в священный сан рукополагались только кандидаты, имевшие семинарское образование. Для церковнослужителей позволялось окончить только духовное училище.

К концу XIX в. образовательный ценз священно- и в особенности церковнослужителей стал падать – в этот период времени к рукоположению в священный сан мог допускаться ставленник с неоконченной семинарией или с духовным училищем, а церковнослужителем мог стать кандидат, окончивший лишь народное училище или церковно-приходскую начальную школу. Этот процесс был связан в первую очередь с изменением отношения государственной власти к клиру, диктуемым обер-прокурором К.П. Победоносцевым. Как пишет А.Ю. Полунов, «тщательная богословская подготовка пастырей стала казаться начальству источником опасности и неким «излишеством», не оправданным условиями реальной жизни... Власти взяли курс на «опрощение» клира, пытаясь таким путем решить его материальные и пастырские проблемы». В результате Положение о духовенстве 1885 г. разрешало назначать священниками лиц без специального образования²⁶³.

По переписи населения Области Войска Донского в 1897 г. грамотность всего населения Области составила 22,4 %²⁶⁴. Из духовного сословия грамотными по переписи числились 77,7 % мужчин и 69,2 % женщин (от общего числа представителей духовного сословия)²⁶⁵. Из них общее высшее образование имели 1,3 % мужчин; специальное 0,1 % мужчин; общее среднее 1,4 % мужчин и 0,2 % женщин; общее 49,3 % мужчин и 20,8 % женщин; военное среднее 0,2 % мужчин²⁶⁶.

К началу XX в. ситуация изменилась. Все взрослые представители духовного сословия (за исключением больных и неспособных к обучению по причине нездоровья) имели обязательное начальное образование. Помимо начального образования, 0,7 % от числа духовного сословия Донской епархии обучались в духовных академиях; 38,5 % окончили духовные семинарии; 12,2 % – духовные училища; 13 % – причетнические классы; 3,8 % – миссионерские школы; 8,2 % – учительские школы; 2,3 % – учительские семинарии; 1,6 % (0,8 % из них не окончили) – гимназии, прогимназии, реальные училища; 3,2 % – окружные училища; 2,3 % – приходские училища; 0,2 % – городские училища; 1,8 % – начальные и церковно-приходские школы; 0,3 % – светские (в большинстве случаев военные и врачебные учебные заведения); 3,8 % имели домашнее образование. Кроме того, 8,1 % не окончили семинарии и 5,9 % не окончили духовные училища²⁶⁷.

Как видно, 55,6 % донского духовенства имели полное духовное образование (духовная академия, духовная семинария или духовное училище), 14 % не закончили обучение в духовном учебном заведении, остальные же представители духовного сословия (30,4 %) имели различное не духовное образование: от университетов и институтов (0,4 %) до начальных школ.

Весьма интересным представляется вопрос о том, где обучались будущие священно- и церковнослужители Донской епархии. Здесь можно констатировать факт обширнейшей географии учебных заведений как духовных, так и светских, учивших донское духовенство.

Прежде всего, нужно отметить, что среди клира Донской епархии в начале XX в. довольно редкими были выпускники духовных академий, причем из 14 выпускников академий 9 служили в новочеркасских храмах при учебных заведениях и 5 в Усть-Медведицком округе. Из них только один псаломщик Александр Нилович Васильев происходил из духовенства из казаков, остальные священники прибыли на Дон из других епархий или же родились в семьях священнослужителей иногороднего происхождения²⁶⁸. Донское духовенство обучалось в следующих духовных академиях: Санкт-Петербургской (3 человека), Московской (3 человека), Казанской (2 человека) и Киевской (6 человек). При этом подавляющее большинство академистов оканчивали различные семинарии. Выпускником Донской духовной семинарии был лишь один человек (вероятно, что псаломщик Александр Нилович Васильев также окончил Донскую духовную семинарию).

Особенно обширной была география оконченных клириками Донской епархии духовных семинарий. На первом месте по количеству выпускников была Донская духовная семинария (459 выпускников и 122 не окончивших курс обучения, что составляет 30 % духовенства Донской епархии). После Донской духовной семинарии по количеству выпускников шла Воронежская духовная семинария: ее окончили 161 клирик и 22 не окончили курс обучения (9,4 %). Окончивших Воронежскую духовную семинарию с удовольствием принимали в Донскую епархию и в течение 2-х лет рукополагали в священника, хотя у выпускников Донской духовной семинарии этот процесс растягивался на более продолжительный период времени (имеются в виду окончившие семинарию по второму разряду). Астраханская духовная семинария дала Донской епархии 29 выпускников и 5 не окончивших курс; Тамбовская духовная семинария 25 и 3 не окончивших; Саратовская духовная семинария 11 и 1 не окончивший; Екатеринославская духовная семинария 9 выпускников и 4 не окончивших курс обучения. Как видно, донцы предпочитали обучаться в семинариях, удобно расположенных в географическом отношении. Перечисленные учебные заведения находились в пределах досягаемости как для детей духовенства Донской епархии, так и других жителей Области Войска Донского, желавших войти в духовное сословие.

Прибывшие на Дон иногородние клирики были выпускниками Владимирской духовной семинарии (6 выпускников), Тульской (5 чел.), Александровской миссионерской духовной семинарии (4 чел.), Симбирской семинарии (4 чел.), Ставропольской (4 чел.), Киевской (3 чел.), Харьковской (3 чел.), Уфимской (3 чел.), Вологодской (2 чел.), Рязанской (2 чел.), Смоленской (2 чел.) По одному выпускнику дали Донской епархии Санкт-Петербургская, Московская, Волынская, Иркутская, Калужская, Минская, Новгородская, Одесская, Оренбургская, Орловская, Самарская, Томская, Холмская, Черниговская и Ярославская духовные семинарии²⁶⁹.

Как видно, география духовных учебных заведений довольно обширна. Это было связано скорее не с желанием донского духовенства обучать детей в удаленных семинариях, но с притоком на Дон как лиц в священном сане, так и кандидатов на рукоположение из самых разных мест Российской империи.

Представляет интерес география духовных училищ, в которых обучались клирики Донской епархии. Как и в случае духовных семинарий, выходцы из Области Войска Донского безусловное предпочтение отдавали двум донским духовным училищам: Новочеркасскому (7,8 % клириков) и Усть-Медведицкому (5,5 %), причем в Усть-Медведицком училище обучались главным образом уроженцы Усть-Медведицкого и Хоперского округов Области Войска Донского, а в Новочеркасском уроженцы Черкасского, 1 Донского, 2 Донского, Донецкого и Таганрогского. Причем преимущество составляли выходцы из Донецкого и Таганрогского округов²⁷⁰.

Кроме Новочеркасского и Усть-Медведицкого, духовенство обучалось в следующих духовных училищах: Воронежском, Задонском, Павловском, Бирюченском, Камышинском, Мариупольском, Бахмутском, Рязанском, Данковском, Зарайском, Балашовском, а также в Астраханском, Житомирском, Скопинском, Тульском, Челябинском, Чебоксарском²⁷¹. Здесь, как и в случае духовных семинарий, выпускниками не донских духовных училищ в подавляющем большинстве были иногородние клирики. Помимо семинарий и духовных училищ, для церковнослужителей была предусмотрена программа ускоренного и облегченного обучения в причетнических классах при семинариях и училищах. Среди клириков Донской епархии были выпускники причетнических классов при Новочеркасском духовном училище (11 человек), Воронежской и Екатеринославской духовных семинариях (по 1 человеку).

XIX в., выдвинувший в качестве приоритетной для служения Русской Православной Церкви миссионерскую деятельность²⁷², обусловил учреждение миссионерских школ. В Донской епархии, которая к началу XX в. занимала первое место по числу проживающих на ее территории старообрядцев²⁷³, в октябре 1896 г. по ходатайству архиепископа Донского и Новочеркасского Афанасия (Пархомовича) была открыта миссионерская школа при Донской духовной семинарии²⁷⁴. Ее начальником был определен выдающийся донской миссионер протоиерей Николай Петрович Кутепов²⁷⁵. Целью миссионерской школы была подготовка кадров для служения в единоверческих приходах и на миссионерских должностях²⁷⁶. Окончившие полный трехгодичный курс школы учащиеся распределялись следующим образом: единоверцы на священно- и церковнослужительские места в единоверческие приходы, а православные на миссионерские должности в епархию²⁷⁷.

Из клириков Донской епархии выпускниками Донской миссионерской школы было достаточно значительное число – 3,6 %. Кроме Донской миссионерской школы, в епархии служили выпускники Саратовской и Урмийской миссионерских школ и миссионерских курсов при Казанской духовной академии. Немалым был процент клириков Донской епархии, окончивших светские учебные заведения, то есть не имевших духовного образования. Как правило, они были выходцами из казачьего, дворянского, мещанского или крестьянского сословий. Наибольшее число клириков Донской епархии, не получивших духовного образования, были выпускниками двухклассных училищ Министерства народного просвещения (учительских школ). Их число составило 160 человек (8,2 %). Из них наибольшее количество выпускников дали Качалинское, Аксайское, Голодаевское, Колодезное и Алексеевское училища. Кроме учительских школ, среди донского духовенства было немало выпускников учительских семинарий (2,3 %): Новочеркасской и Александровск-Грушевской, а также учительских семинарий других епархий: Казанской инородческой, Воронежской, Волчанской, Белгородской, Пензенской. Служили клириками Донской епархии и выпускники Тамбовского Екатерининского учительского института (0,25 %)²⁷⁸. Учитывая, что к началу XX в. на диаконов и псаломщиков были возложены обязанности учителей, Донская духовная консистория не препятствовала занимать церковнослужительские места кандидатам, имевшим педагогическое образование и работавшим до этого в должности учителя от 2 до 10 лет.

3,8 % клириков Донской епархии имели домашнее образование. Среди них основной составляющей были клирики единоверческих церквей, в подавляющем большинстве перешедших в единоверие из старообрядчества.

Немало клириков (3,2 %) обучались в донских окружных училищах (эти училища располагались в г. Новочеркасске и окружных станицах Области Войска Донского: Константиновской, Нижне-Чирской, Каменской, Новониколаевской, Урюпинской и Усть-Медведицкой). Их выпуск никами были дети казаков, впоследствии ставшие священно- и церковнослужителями.

Небольшой процент (1,6 %) духовенства обучался в гимназиях, прогимназиях и реальных училищах, но из 31 человека в конце – начале XX в. только 14 человек окончили эти учебные заведения²⁷⁹.

Помимо рассмотренных учебных заведений, среди клириков Донской епархии было 2,2 % выпускников приходских училищ, 0,2 % городских училищ, 1,8 % начальных училищ и школ (церковно-приходских и народных).

Если дети донского духовенства в начале XX в. в достаточно большом количестве обучались в университетах, то их отцы еще не имели университетского образования. Тем не менее послужные списки сохранили свидетельство о том, что некоторые священно- и церковнослужители пореформенного периода обучались в институтах и университетах. Так, псаломщик Владимир Аристархович Дмитриев (1888 года рождения), прежде чем вернуться на стезю отцов, окончил Киевский коммерческий институт, священник Владимир Васильевич Архангельский (1876 года рождения) окончил 3 курса Харьковского ветеринарного института, священник Алексей Никифорович Стефанов (1861 года рождения) – 2 курса Харьковского императорского университета, священник Николай Петрович Филиппов (1885 года рождения) – 1-й курс Варшавского университета²⁸⁰. Все они были детьми духовенства иногороднего происхождения.

Таким образом, подавляющее большинство клириков Донской епархии второй половины XIX – начала XX в. имели оконченное либо не оконченное (часто по причине отсутствия средств на обучение) духовное образование. Тем не менее уровень образованности священно- и церковнослужителей Донской епархии заметно снизился по сравнению с серединой XIX в. по причине введения в духовное сословие крестьян, в большинстве имеющих только начальное образование. Приток значительного числа выходцев из дворянского, казачьего, мещанского, купеческого и крестьянского сословий обусловил большой процент священно- и церковнослужителей со светским образованием, часто учительским.

Духовное сословие и государство. Социальное положение (статус) духовенства Русской Православной Церкви в Российской империи – проблема в достаточной степени разработанная. Ею занимались и в дореволюционный период, и особенно активно эта проблема разрабатывается в настоящее время. Современные исследователи сходятся в том, что социальный статус духовенства Русской Православной Церкви в пореформенный период отличался двойственностью, обусловленной интеграцией этого сословия в государственный механизм. Согласно «Сборнику действующих и руководственных церковных и церковно-гражданских постановлений по ведомству православного исповедания», основная задача духовенства определялась как «прославление Триединого Бога и ревностное назидание гласом Церкви всех православных христиан в истине веры и чистоте жизни»²⁸¹. Однако во второй половине XIX в. для государственной системы институт священства носил иное, исключительно прикладное значение: духовенство осознавалось империей и поддерживалось государственной властью как гарант воспитания народа в русле «охранения» народной нравственности и веры от всевозможных на них «поползновений», иначе говоря – консервации народной жизни ради стабильности»²⁸². Священник был обязан доводить до сведения своих прихожан все правительственные распоряжения (как констатирует Т.Г. Леонтьева, «что реально предполагало безоговорочную поддержку начинаний власти и лишало возможности трактовать их с позиции церкви»²⁸³), быть учителем, надзирателем и фискальным органом народа (эта функция в современной историографии определяется как доносительство²⁸⁴), а «священное», подразумевающееся в служении священнослужителя, мыслилось лишь как средство сделать народ смиренным и законопослушным. Иными словами, священнослужителям Русской Православной Церкви «предписывалось выполнение важнейших государственно-идеологических функций»²⁸⁵.

Сопряжение в одном служении столь различных, даже полярных с точки зрения нравственности функций, не могло вызвать уважения к священнику, образ которого в глазах народа мыслился как образец нравственности. Заботы о росте социального положения духовенства взяло на себя государство, выполняя свои задачи «охранительной» миссии. Так, во второй половине XIX в. на уровне законов Российской империи священнослужителям было разрешено присуждать орден св. Владимира IV степени, дававший дворянское звание, разрешены открытые выступления и публикации, стимулировавшие творческие силы священнослу- жителей²⁸⁶. Однако духовенство Российской империи так и не стало уважаемым и «статусным» сословием²⁸⁷, поскольку государство, включившее духовенство в систему государственных служащих, не смогло решить проблему его обеспечения, – по словам Т.Г. Леонтьевой, «государство откровенно «экономило» на вере»²⁸⁸. Зависимость благосостояния священно- и церковнослужителей от прихожан, «хозяйственная заземленность его существования»²⁸⁹ не способствовали развитию уважительного отношения к священству со стороны прихожан, в число которых входили все сословия империи. Достаточно полно особенности социального статуса духовенства пореформенного периода выразил Б.Н. Миронов в монографии «Социальная история России периода империи (XVIII – начало XX в.)»: «Дворянство считало, что духовенство находится на несравненно более низкой ступени социальной лестницы, и относилось к нему снисходительно, если не с презрением... Однако и находящиеся на социальной лестнице ниже духовенства крестьяне и городские обыватели часто разделяли это негативное отношение... Противоречивость, пограничность, промежуточность положения духовенства в социальном, культурном и экономическом отношениях превратили его в культурный симбиоз. в случае с духовенством мы сталкиваемся с типичным примером маргинального сословия, которым все недовольны и которому все ставится в вину»²⁹⁰.

Священнослужители и Войско Донское. Несмотря на ряд особенностей, свойственных положению духовенства Донской епархии и связанных с особым укладом жизни военной структуры, каковой было Войско Донское, приведенные особенности социального статуса духовного сословия в общероссийском масштабе, были характерны и для священно- и церковнослужителей Дона. Они также выполняли функции «охраны» народной нравственности и порядка, особенно среди донских крестьян (законопослушность казаков достаточно жестко контролировалась Войском), обучали детей и взрослых, занимались ведением актов гражданского состояния (метрикацией) и т. д. Но помимо осознания себя как одного из механизмов Российской империи и Русской Православной Церкви, перед священно- и церковнослужителями Донской епархии стояла задача найти точки взаимодействия с войсковой властью – автономным военным образованием, имевшим свои характерные особенности.

Социальный статус донского духовенства определялся почетным вторым местом, которое это сословие занимало в схеме сословий Области Войска Донского (1903 г.)²⁹¹. Но при этом духовенство не имело от Войска особых привилегий, помимо тех, которые были определены «Положением об управлении Донским войском» и касались главным образом вопросов обеспечения священно- и церковнослужителей земельными казачьими паями.

В донских станицах и хуторах на сходах, где решались все вопросы, в обязательном порядке должен был присутствовать священник. Как писал дореволюционный донской исследователь В. Харламов, «прихожане от своего духовенства требовали присутствия на общественных сходах, спрашивали у них совета и руководства в общих станичных делах», однако «всякое уклонение со стороны священников от общего согласия с прихожанами, попытки стать в отчуждение к обществу, пренебрегать его интересами, а тем более противодействовать им, вызывали неудовольствие и влекли за собой жалобы на то, что священник ставит их станицу «в презрение"»²⁹². Обязательность присутствия священнослужителя на сходах предполагалась как в XVIII и XIX, так и в начале XX в. При этом казачье общество не проводило границы между духовенством казачьего и иногороднего происхождении, четкая демаркация существовала лишь в вопросах распределения материальных благ. Однако в первое десятилетие XX в. встал вопрос о гражданских правах духовенства казачьего происхождения, в связи с чем был принят ряд постановлений. Так, в 1909 г. «Донские областные ведомости» в отделе «Местная жизнь» сообщали: «Военным Советом было разъяснено: а) положением 7 октября 1904 г., что священно- и церковнослужители станичных церквей не могут участвовать в выборах наравне с прочими членами станичного общества и быть избираемыми в выборные на станичный сбор, и б) положением 31 января 1908 г., что означенные лица не могут пользоваться правами участия на станичных сборах. При воспоследовании этих положений у Военного Совета имелись в виду соображения, что упомянутые лица должны почитаться выбывшими из войскового сословия»²⁹³. Таким образом, независимо от их происхождения, участие священно- и церковнослужителей на сходах было обязательным, но почетным. Права голоса они не имели, несмотря на принадлежность в прошлом к военному сословию.

Основываясь на положениях 1904 и 1908 гг., некоторые станичные общества Области Войска Донского начали выносить приговоры об исключении из своей среды священно- и церковнослужителей, состоявших ранее казаками этих обществ с лишением их права пользоваться земельными паями. На это Главное управление казачьих войск просило наказного атамана Войска Донского «сделать распоряжение о том, чтобы станичные общества приостановились исключением священно- и церковнослужителей из войскового сословия Войска Донского» до принятия соответствующего решения²⁹⁴. Попытка казаков лишить духовенство положенных ему даже по праву рождения материальных благ весьма показательна: казаки мирились с духовенством постольку, поскольку оно было необходимым «приложением» к их церкви.

К началу XX в. встала проблема принятия духовенства и их семейств в казачество. Священнослужители иногороднего происхождения, несмотря на то, что к началу XX в. они были уравнены в правах с духовенством донского происхождения и иногороднее происхождение отнюдь не влияло на назначение на приходы казачьих станиц или крестьянских слобод, просили общества станиц, где они служили, принять их в казачье сообщество. Здесь имеется в виду, что священнослужитель (при согласии казаков) не становился казаком, поскольку невозможно было принадлежать к двум сословиям одновременно, но принимался в граждане той или иной станицы. Дети такого священнослужителя причислялись к казачьему сословию. Факты причисления иногородних к казачьим сообществам немногочисленны, но требуют упоминания. Так, в Багаевском благочинии был причислен к казачьему сословию сын крестьянина Воронежской губернии священник Николаевской церкви Багаевской станицы Сыровой Симеон Дмитриевич²⁹⁵; в Ермаковском благочинии в казачье сословие был принят сын диакона, диакон-псаломщик Покровской церкви при станции Морозовской Ковалевский Николай Николаевич²⁹⁶; в Тарасовском благочинии «по определению Войскового наказного атамана был перечислен к казачьему сословию, к гражданам ст. Мариинской» священник Николаевской церкви слободы Малчевско-Полнинской, сын священника Кавказской епархии Булгаков Иоанн Григорьевич²⁹⁷. В Правоторовском благочинии, «по желанию Правоторовского общества был принят с семейством в число граждан казачьего звания» в 1878 г. сын диакона духовного происхождения протоиерей Николаевской церкви станицы Правоторовской Криницкий Николай Николаевич²⁹⁸. В Глазуновском благочинии был принят в граждане станицы Правоторовской сын священника духовного происхождения иерей Тарасов Федор Васильевич²⁹⁹. В Урюпинском благочинии был «принят в казачье сословие по станице Алексеевской» сын священника иногороднего происхождения священник Николаевской церкви хутора Сычева станицы Михайловской Завьялов Александр Васильевич³⁰⁰. В том же храме в казачьем звании по станице Скуришенской состоял сын дьячка иногороднего происхождения диакон Попов Федор Космич³⁰¹. В Филоновском благочинии гражданами Арженовской станицы был принят в казачье сословие сын диакона иногороднего происхождения диакон Николаевской церкви станицы Ярыженской Царевский Петр Семенович³⁰². Факты принятия духовенства в граждане станиц еще раз подчеркивают двойственность и неустойчивость социального статуса донского духовенства. Если бы священник был уважаем, он не стал бы заботиться о принадлежности своей семьи и самого себя к другому, более «устойчивому» сословию, хотя в данном случае не исключается преследование со стороны духовенства материальных интересов.

Существенной определяющей социального статуса донского духовенства является наличие в Области Войска Донского значительного числа старообрядческого населения. Уже на исходе активной борьбы Российской империи со старообрядчеством, в 1901 г. известный донской миссионер протоиерей Николай Кутепов писал: «Донская епархия по количеству раскольников, проживающих в ней, занимает первое место между епархиями Русской церкви, как особенно изобилующая старообрядческим расколом»³⁰³. Уважение казачьего населения к старообрядцам и старообрядческому духовенству не повышало социальный статус духовенства господствующей Русской Православной Церкви, поскольку, помимо не слишком высокого нравственного облика по сравнению со старообрядческим, православное духовенство дискредитировало себя выполнением треб по старому обряду и регистрацией фиктивных переходов из старообрядчества в православие за большую плату³⁰⁴ вплоть до начала XX в.³⁰⁵ Здесь положение донского духовенства вполне соотносимо с указанием Д.И. Ростиславова на то, что одной из причин неуважения к священнослужителям являлась «деятельность противников официальной церкви – раскольников, пользовавшихся большим уважением среди простого народа и интеллигенции, имевшей авторитет среди привилегированных классов»³⁰⁶.

Приведенные факты свидетельствуют о своеобразном социальном статусе донского духовенства, неустойчивость которого ощущали не только сами священнослужители, но и их прихожане. С одной стороны, население Дона понимало необходимость в духовном сословии хотя бы для обслуживания церкви и исполнения треб и выражало ему внешнее уважение как сословию, имеющему определенные привилегии и состоящему на службе у государства, что было немаловажно для казачьего населения. С другой стороны, население Области Войска Донского, в попытках лишить священно- и церковнослужителей дополнительных материальных благ, демонстрировало к ним бытовую неприязнь.

Священнослужители и консистория. Несмотря на достаточно позднее учреждение (Новочеркасская и Георгиевская епархия была учреждена в 1829 г., а в 1842 г. преобразована в Донскую и Новочеркасскую), Донская духовная консистория не имела существенных отличий от других духовных консисторий Российской империи. Она представляла собой бюрократический аппарат, «присутственное место, чрез которое, под непосредственным начальством Епархиального Архиерея, производится управление и духовный суд в поместном пределе Православной Российской Церкви, именуемом епархией»³⁰⁷. В административной структуре консистории приходские священно- и церковнослужители занимали самую низшую ступень. Они были и подотчетны, и подвластны консистории: от нее зависело назначение на место с последующим рукоположением в священный сан, назначение на должности и снятие с них, награды и наказания. В отличие от других епархий, сегодня не выявлены источники личного происхождения, которые бы свидетельствовали о взаимоотношениях донского духовенства и консистории, однако сама по себе система административного управления Русской Церковью и контроля над священно- и церковнослужителями предполагала их бесправие и, соответственно, отсутствие сколько-нибудь значимого статуса внутри самой системы.

Вопрос рукоположения в священный сан и назначения на места служения всегда относился к области канонического права, которое регламентировало возраст ставленника (25 лет для рукоположения в диакона и 30 лет – в священника), его семейное положение («одной жены муж»), моральный облик и рукоположение с условием назначения на определенное вакантное место³⁰⁸. Однако в 1885 г. на законодательном уровне Российской империи было утверждено, что священником мог стать ставленник, во-первых, рукополагавшийся на определенное вакантное место, во-вторых, окончивший в семинарии полный курс богословских наук, в-третьих, «кои по научному образованию, безукоризненной нравственности и знанию чина богослужения, вполне соответствуют требованиям своего сана»³⁰⁹. В диаконский сан «могут быть посвящаемы воспитанники семинарии по окончании ими курса, а равно и такие лица, кои по своим нравственным качествам и познаниям будут признаны Епархиальным Преосвященным достойными посвящения в сей сан. Прохождение диаконского служения, будучи естественным подготовлением к священству, соединяется, по возможности, с обязанностями законоучителя и учителя в начальных школах»³¹⁰. На должность псаломщика, «при недостатке в лицах, окончивших курс в Духовных Семинариях, Епархиальным Преосвященным предоставляется назначать лиц безукоризненного поведения, твердых в знании Церковного Устава и искусных в чтении и пении церковном»³¹¹.

Как видно, в пореформенный период государственная власть сделала попытку регламентации уровня образованности духовенства. Ее цели были достаточно прозрачны: священники и диаконы должны были стать учителями в церковно-приходских и церковных школах грамоты и законоучителями в других учебных заведениях; более того, сословие, на которое возлагалась функция удержания народа в повиновении империи, должно было быть хорошо образовано и динамично. Особенно актуальна эта функция стала со временем активизации антиправительственных движений. Тем не менее замысел государственной власти не удался. По причине отсутствия желающих рукоположения хорошо образованных ставленников, правящие епископы зачастую хиротонисали в священный сан не окончивших семинарии, а на места церковнослужителей (псаломщиков) назначали лиц с минимальным (начальным) образованием.

Посредством консисторий осуществлялось награждение священно- и церковнослужителей. До 1867 г. орденом св. Анны 3-й степени могли быть награждены «лица всех состояний, кроме податного, за учреждение училища на 20 человек и содержание оного в течение семи лет». 30 октября 1867 г. право на получение ордена св. Анны 3-й степени было предоставлено духовенству «за особо усердное, по засвидетельствованию начальства, исполнение в течение 25 лет обязанностей по обучению в народных школах»³¹². В 1870-х гг. права на получение этого ордена духовенством были расширены. По свидетельству «Донских епархиальных ведомостей», быть представленным к этой награде могли: «Протоиерей или священник, исправлявший с особенным усердием двенадцать лет сряду одну и ту же должность благочинного или члена Духовной Консистории, Духовного Правления, Епархиального Попечительства о бедных духовного звания, Правления семинарии или духовного училища от епархиального ведомства»³¹³. Орден св. Владимира IV степени, дававший священникам дворянское звание, был гораздо более редкой наградой.

Донское духовенство не было лишено наград. Так, в 1907 г. к награждению орденом св. Анны III степени были представлены 11 священников Донской епархии³¹⁴. В декабре 1910 г. по всеподданнейшему докладу обер-прокурора Святейшего Синода император «соизволил на сопричисление за 50-летнюю отлично-усердную службу Церкви Божией к ордену св. Владимира IV степени протоиерея церкви станицы Есауловской 2 Донского округа Александра Попова³¹⁵. 31 декабря 1910 г. к такой же награде был представлен священник церкви хутор Большого Мариинской станицы Алексий Стефанов за 50-летнюю отлично-усердную службу Церкви Божией³¹⁶.

Особенно «богатым» на награды был 1911 г. 6 мая 1911 г., в день рождения императора, к наградам были представлены: епископ Аксайский Ермоген – орден св. Владимира III степени; протоиерей Новочеркасской Троицкой церкви Симеон Макаров – орден св. Владимира IV степени; протоиерей Новочеркасского кафедрального собора Петр Туторский – орден св. Анны II степени. Орденами св. Анны III степени были награждены: священник Новочеркасской Константино-Еленинской церкви Дмитрий Афанасьев, председатель правления Донского епархиального свечного завода священник Михаил Критский; священник Троицкой церкви станицы Нижне-Чирской Михаил Крылов, священник станицы Семикаракорской Петр Дубровский и священник Успенской церкви станицы Аксайской Аристарх Александров³¹⁷.

Приведенные списки показывают, что правительственными наградами духовенство награждалось в первую очередь за «выслугу лет» (25 и 50 лет священнического служения). В остальных же случаях награды получали не священники хуторских и станичных приходов, а в первую очередь духовенство, причастное к деятельности духовной консистории. Таким образом, в вопросе наград также прослеживается двойственность: священнослужители могли награждаться, но удостаивались этого главным образом лица, причастные к епархиальной власти.

Проступки и наказания духовенства. Важнейшей функцией консистории, влиявшей на формирование социального статуса духовного сословия Донской епархии, было осуществление контроля и суда над священно- и церковнослужителями. Как правило, консистория стремилась не выходить за рамки церковного (духовного) суда, однако в некоторых случаях провинности донского духовенства требовали вмешательства суда светского. В соответствии с Уставом духовных консисторий, представители духовного сословия подлежали светскому суду в следующих случаях: «а) в делах между собою и с[о] светскими лицами тяжебных и исковых по неисполненным договорам и обязательствам и по взысканиям за нарушение прав ущербами, убытками и самоуправным завладением; б) в случаях нарушения государственных постановлений, по которым существуют особые правила о судопроизводстве и взысканиях, как-то: в пристанодержательстве и укрывательстве беглых, в нарушении Устава о питейном сборе, в порубке лесов, в неисполнении карантинных и таможенных постановлений; в) в тяжких уголовных преступлениях»³¹⁸.

Как и в других епархиях Русской Православной Церкви, основными провинностями духовенства были «нетрезвость»³¹⁹, теснейшим образом связанная с «развратной жизнью», финансовые провинности, выражавшиеся главным образом в венчании браков (самая дорогостоящая треба) прихожан чужих приходов и небрежное ведение церковной канцелярии.

Наказания донского духовенства за «нетрезвость» были следующими: псаломщик Дмитрий Иоаннович Яновский, отец 8 детей, в 1896 г. «за неисправность, грубость и нетрезвость вызывался в кафедральный собор на двухнедельную епитимию в клиросное послушание»³²⁰. Псаломщик Родион Феодорович Дьяконов по определению епархиального начальства «был посылаем в Кременской монастырь на 3-месячную епитимию с употреблением на черные труды, под надзор настоятеля за нетрезвость»³²¹. Диакон Михаил Петрович Алексин, вдовец, воспитывавший троих детей, в 1898 г. «за пьяную разгульную и развратную жизнь был низведен на должность псаломщика с запрещением священнослужения и ношения рясы». В 1899 г. ему было разрешено священнослужение³²². Как видно, «нетрезвость» каралась «отрешением» от должности и исполнением бесплатных работ либо в кафедральном соборе, либо в одном из монастырей Донской епархии. Срок наказания зависел от тяжести проступка. Заключение в монастырь при внешней безобидности было достаточной жесткой мерой наказания, поскольку за период прохождения епитимии священник или причетник не получали причитающейся им части доходов, лишая таким образом семью средств к существованию. По мнению Т.Г. Леонтьевой, заключение в монастырь «символизировало общее бесправие духовенства»³²³, хотя в 1890-х гг. донское духовенство пыталось бороться с этим «бесправием», игнорируя предписания консистории явиться в монастырь, и путем жалоб изменяло это наказание на «клиросное послушание» в церквах г. Новочеркасска. Необходимо констатировать, что к началу XX в. в Донской епархии прохождение епитимии в монастыре было наказанием достаточно редким.

Финансовые провинности духовенства наказывались при помощи штрафов. Так, священник Григорий Диомидович Ежов за «повенчание чужеприходных браков и за несоблюдение предбрачных предосторожностей» был оштрафован на 50 руб. в пользу бедных духовного звания»³²⁴. Также на 50 руб. в пользу бедных духовного звания был оштрафован священник Петр Викторович Автономов «за неоднократно замеченную неисправность с явным нерадением в ведении церковных документов, неисполнение распоряжений епархиального начальства и местного бла- гочинного»³²⁵.

Самой суровой карой для священнослужителя было лишение места и запрещение священнослужения. Обычно эта мера применялась в последнюю очередь, после наложения на провинившегося других административных взысканий. Так, священник Василий Васильевич Капустянский в 1897 г. был оштрафован на 10 руб. «за упорный и неосновательный отказ от отпевания в церкви младенца и грубое требование денег за венчание», в 1899 г. «за своевольные отлучки из прихода, за грубое и упорное сопротивление распоряжениям благочинного и епархиального начальства» посылался на три недели в кафедральный собор без запрещения в священнослужении. В том же 1899 г., после отбывания наказания (епитимии), «за небрежное ведение церковного письмоводства, непочтительное и грубое отношение к благочинному, за не всегда трезвую жизнь, слишком жестокое обращение с женой и за подозрительные отношения к посторонней женщине» он был лишен священнического места и запрещен в священнослужении³²⁶. Однако, какими бы частыми и тяжелыми ни были проступки духовенства, священнослужители спустя год, как правило, вновь получали право на священнослужение и места в приходских храмах³²⁷. Это показывают примеры и особенно «выдающихся» провинившихся священников Донской епархии второй половины XIX в. Так, священник Иоанн Яковлевич Замахаев, сын священника Воронежской епархии и отец шестерых детей, имел особенно длинный «послужной список»: с 24 февраля 1855 г. он находился «под запрещением» за служение утрени в нетрезвом виде, «причем будто бы рвотою обмарал ризу и пол в алтаре, но за недоказательством сего при решении дела был разрешен в священнослужении». В 1859 г. за пьянство, буйство и другие предосудительные поступки он «был отрешен от места с запрещением священнослужения и низведен на причетническую должность в Луковскую станицу». Но вместо этого, по определению епархиального начальства, он исполнял клиросное послушание при Новочеркасском кафедральном соборе в течение двух недель, а по окончании этой епитимии был разрешен в священнослужении и отдан под особый надзор благочинного. 30 января 1862 г. «за страсть к пьянству, леность к богослужению, ругательство, драку, безчинство» священник И. Замахаев был запрещен в священнослужении и низведен на причетническую должность в Павловскую станицу. 21 октября того же года вновь разрешен в священнослужении. 10 ноября 1870 г. «за нанесение обиды в церкви жене батальонного писаря Марфе Войниловой» был запрещен в священнослужении, а 16 октября 1871 г. за этот проступок был низведен на причетническую должность. В том же году «за притеснения, чинимые находившемуся на причетнической должности запрещенному диакону Иоанну Трофимову, и удержание у него доходов, а также за нарушение благочиния в церкви» священник Я. Замахаев был приговорен к отбыванию наказания в Кременском монастыре. Однако Святейший Синод, куда Замахаев подавал жалобу, указом от 26 апреля 1873 г. предписал епархиальному начальству не приводить в исполнение это решение, «а внушить Замахаеву немедленно подчиниться распоряжению о низведении, впредь до усмотрения его поведения, в причетники». В 1872 г. священник И. Замахаев был обвинен в самовольной продаже «церковных платков и других церковных вещей». В 1874 г. он состоял под следствием гражданского суда за оскорбление Грабовского волостного старшины Болдырева. Это следствие было прекращено прокурором Новочеркасского окружного суда «по вниманию к тому, что оскорбление старшины Болдырева было нанесено Замахаевым не при исполнении им, Болдыревым, служебных обязанностей». Это дело было передано на рассмотрение духовного суда. За оскорбление священника Индзинского, благочинного и грабовского волостного старшины Болдырева, Замахаев, по определению консистории, посылался в Кременской монастырь «впредь до раскаяния и исправления, с отдачей под строгий надзор Кременского настоятеля». Священник И. Замахаев был судим Новочеркасским окружным судом за оскорбление членов Донской духовной консистории и канцелярии и «упрекании» их во взяточничестве и неправильном решении дел, выраженных в докладной записке, поданной им 3 августа 1870 г. правящему архиерею Донской и Новочеркасской епархии, а также за оскорбление тех же членов словами в присутствии консистории. По этому делу священник Иоанн Замахаев окружным судом был признан оправданным.

За оскорбление грабовского церковного старосты крестьянина По- тавиченко, по определению консистории, утвержденному Его Высокопреосвященством 5 декабря 1875 г., Замахаева было определено послать в Кременской монастырь на послушание и труды впредь до раскаяния и исправления. За оскорбление исправлявшего должность эконома Донского архиерейского дома послушника Петра Гамриха и «явное пренебрежение к распоряжению Его Высокопреосвященства, по определению консистории, утвержденному Его Высокопреосвященством 2 января 1876 г., на Замахаева были возложены черные труды во время его нахождения в Кременском монастыре». Но священник Замахаев проигнорировал предписания явиться в Кременской монастырь для исполнения наказания и неоднократно жаловался Святейшему Синоду и императору на «притеснительные для него действия епархиального начальства». Вследствие его жалоб, признанных неосновательными, по указу Св. Синода от 24 ноября 1876 г. священник Замахаев был помещен число братии Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря Владимирской епархии под строжайший надзор настоятеля того монастыря «впредь до усмотрения искренности его раскаяния в своих поступках и исправления в поведении». В 1877 г. священник Замахаев был возвращен в ведение Донского Преосвященного, поскольку «он со времени помещения его 7 января 1877 г. в число братства Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря постоянно вел себя соответственно своему званию и при примерном поведении выразил твердую решимость безусловно быть покорным своему начальству, и в уважение к многосемейному положению Замахаева». Раскаявшемуся священнику было предоставлено место в приходской церкви, но мир длился недолго. В 1885 г. его вновь обвиняли в грубом обращении с прихожанами и «неуместном требовании им с крестьянина Топчиева денег в алтарь». В 1886 г. священник И. Замахаев «легкомысленно и голословно» обвинил псаломщика Николая Попова «в тяжком преступлении, а именно в посягательстве на жизнь своего начальника о. Ректора Воронежской духовной семинарии». В 1887 г. священнику Замахаеву было сделано внушение, «чтобы он не позволял себе раздражительности и резкости в объяснениях с прихожанами, особенно в храме и на грубости последних не отвечал также грубостями». В 1888 г. он «за неисполнение законных требований полиции был подвергнут четырехдневному аресту при загородном архиерейском доме»³²⁸, а затем вновь вернулся к священническому служению.

Не менее экстравагантным поступком отличился священник Василий Георгиевич Тимофеев, происходивший из семьи диакона казачьего происхождения. В 1861 г. он был судим по делу «о сводничестве им своей жены с вольноотпущенным Семеном Бурундуковым» и по делу о его прелюбодеянии. Определением Донской духовной консистории от 28 января 1861 г. священник В. Тимофеев «был запрещен в священнослужении, ношении рясы и рукоблагословении, а решением Правительствующего Сената от 28 февраля 1863 г. оставлен под возводимым на него обвинением в подозрении». Несмотря на тяжесть преступления, 1 ноября 1864 г. он по резолюции правящего архиерея был разрешен в священнодействии. Жена священника В. Тимофеева была осуждена уголовным судом «за любодейную связь» на один год тюрьмы³²⁹.

Отличилось духовенство Донской епархии и в отношении кощунства. Священник Симеон Дмитриевич Сыровой, происходивший из крестьян Воронежской губернии, в 1897 г. был судим Донской духовной консисторией за кощунственную шутку, выраженную словами: «кто болен, могу приобщить», высказанную при посторонних, «за неуместное подозрение о сожительстве учительницы девицы Поповой с диаконом Алексиным, высказанное при посторонних», за оскорбительное, ни на чем не основанное подозрение следователя, за появление «в безобразно пьяном виде в лавке Кучкина и вообще по совокупности проступков, выясненных следствием», священник Сыровой был наказан отсылкой в Бекреневский монастырь на один месяц «с запрещением на время монастырской епитимии, ввиду крайне неблагоговейного обращения его со Святыней, священнослужения, ношения креста, рясы и рукоблагословения со внесением сего в послужной его список». Но, по прошению Сырового, правящий архиерей позволил ему отбывать наказание не в Бекреневском монастыре, а в Троицкой церкви г. Новочеркасска³³⁰.

Приведенные показательные примеры характерны тем, что, несмотря на тяжесть преступлений духовенства и свидетельство того, что некоторые из священников явно оказались не на своем месте и порочили своим поведением священный сан в глазах прихожан, духовная консистория, действуя по указанию правящих архиереев, не принимала решений о лишении сана подобных священников. В периодике второй половины XIX в. удалось выявить только одно указание о том, что «по приговору Харьковской судебной палаты, постановленному 11 и 12 февраля 1891 г., бывший Новониколаевский благочинный запрещенный священник Покровской церкви слободы Покровско-Киреевой Николай Пономарев за преступления по должности присужден к лишению всех особенных, лично и по состоянию ему присвоенных прав и преимуществ и ссылке на житье в Тобольскую губернию... На основании сего приговора, по определению Донского Епархиального начальства, состоявшемуся 29-го минувшего июля, с того же Пономарева снят священнический сан с исключением из духовного звания»³³¹.

Анализ послужных списков духовенства Донской епархии показывает, что священнослужители достаточно часто подвергались суду духовной консистории за разного рода провинности, которые, как правило, не выходили за рамки рассмотренных видов нарушений. Частота указаний о судах консистории над духовенством дает основание утверждать, что немаловажной причиной невысокого социального статуса духовенства были далеко не единичные факты нарушений норм их «благоповедения».

Проблемы поведения духовенства Донской епархии были призваны решить (хотя бы частично) благочиннические советы, учрежденные по инициативе архиепископа Донского и Новочеркасского Платона (Городецкого) в 1868 г. Советы начали действовать с 1869 г., и их деятельность продолжалась до 1881 г.³³² Они состояли из благочинного и нескольких священников, избираемых самим духовенством. «Этим советам, кроме надзора за ходом и порядком церковно-приходской жизни, предоставлено разбирательство и решение недоразумений и несогласий, возникающих между причтами и прихожанами, и в среде самих причтов; в некоторых епархиях советам дано также право аттестовать членов причта в клировых ведомостях и вообще давать епархиальному начальству отчет о благоповедении священно и церковнослужителей³³³. Целью учреждения благочиннических советов в Донской епархии было «предварительное рассмотрение возникающих между духовными лицами жалоб и ссор, исправление неодобрительно ведущих себя церковнослужителей братскими мерами и вообще для содействия епархиальному начальству в благоустройстве причтов и приходов». За 12 лет своего существования благочиннические советы приобрели доверие и уважение не только духовных, но и прихожан, и принесли значительную пользу епархиальному начальству. В 1881 г. благочиннические советы прекратили свое существование. Это было связано с проведением в марте 1881 г. обер-прокурором К.П. Победоносцевым ряда «серьезных переустройств» в церкви, связанных с убеждением последнего «в опасности всяких свободных, неподконтрольных действий». Так, «была отменена выборность благочинных, съезды духовенства ставились под жесткий контроль архиереев»³³⁴ и т. д. В 1891 г. благочиннические советы были возрождены по инициативе архиепископа Донского и Новочеркасского Макария (Миролюбова)³³⁵.

Документация Донской духовной консистории не дает яркого представления, каким образом мыслился священнослужитель в понимании епархиальной власти. Сама епархиальная власть была безлика и скрывалась под именем «епархиальное начальство», чьи указы правящий архиерей подписывал и иногда комментировал в резолюциях. Как правило, эти резолюции отсылали к Уставу духовных консисторий и действующему законодательству Российской империи. Священнослужитель Донской епархии пореформенного периода предстает, с одной стороны, как человек «подневольный», «солдат», подчиненный целиком и полностью епархиальному управлению, без малейших прав, но с массой обязательств, но с другой стороны, права консистории, пусть и не возвышающие священнослужителя, не привели к окончательному подавлению священника. Даже беспрецедентным бунтарям в Донской епархии находилось место. Таким образом, социальный статус священно- и церковнослужителей Донской епархии был противоречив.

Священник в приходе. Определяющим показателем социального статуса священно- и церковнослужителей Донской епархии в большей степени, чем в государственной системе Российской империи, в иерархии сословий Области Войска Донского и в административной структуре Донской духовной консистории было положение духовенства в приходе и отношение к духовенству прихожан. Именно повседневное и личное соприкосновение со священниками, диаконами и псаломщиками на местах формировало к ним общее отношение населения различных сословий Донской области.

Обязанности духовенства в приходе можно разделить на обязанности, связанные со священным саном, и обязанности по должности. Как пастырь Церкви Христовой священник был обязан проповедовать Слово Божие, совершать таинства и обряды. Как на члена епархиальной структуры на него возлагались обязанности ведения церковного хозяйства, финансовой отчетности и ежегодной церковной документации.

Круг обязанностей приходского священника отражен в статье, опубликованной в 1908 г. в «Донских епархиальных ведомостях»: «Всякий знакомый с жизнью сельского священника хорошо знает, что батюшка, в особенности в осеннее и зимнее время, постоянно занят: с утра до вечера он или в церкви, или в школе церковной, или министерской, или где-либо в приходе при исполнении своих служебных обязанностей. Как нарочно, случается так, что в это время особенно усиливается заболеваемость и смертность в сельских приходах. Батюшку, как говорится, терзают на части прихожане: один зовет напутствовать больного, другой погребать умершего, а там требуют совершить крещение младенца»³³⁶. Иными словами, центром обязанностей священника, в том числе и Донской епархии, было совершение богослужений и треб. При этом уважение прихожан вызывали священники, служившие «благоговейно» и по первому требованию являвшиеся на зов своих прихожан, не прося в первую очередь оплаты. В некрологе священника церкви пос. Ново-Михайловского Василия Александровича Нектаревского исполнение его прямых обязанностей ставилось ему в заслугу: «Скромна была жизнь почившего; незаметно было его делание; но тем велико было оно... за его долгое служение никто у него не умер непричащенным, никто не ушел от него без утешения»³³⁷.

Помощником священника в совершении священнодействий был диакон. Введение штатов после реформ 1860-х гг. фактически упразднило эту должность. Поскольку структура церковной иерархии должна была оставаться незыблемой, был найден компромиссный вариант: диакон зачислялся на должность псаломщика и выполнял его функции. Кроме того, на диаконов возлагались обязанности обучения детей в церковно-приходских школах³³⁸. В Донской епархии в каждом приходе, имеющем диакона, в обязательном порядке должна была быть открыта церковно-приходская школа, «хотя бы в приходе были школы и других ведомств»³³⁹. Поскольку диаконы зачастую уклонялись от преподавательской деятельности «или по неспособности и неподготовленности к прохождению учительских должностей, или за старостию, или же, наконец, за нерадением, без всяких уважительных причин», Св. Синод, согласно заключению Училищного совета при Синоде, установил финансовые наказания нерадивым диаконам: 1) вычеты из доходов штатных диаконов, не занимающихся обучением в существующих в их приходах церковно-приходских школах по небрежности или неспособности к учительству должны были составлять 1/3 доходов таких диаконов; 2) вычет не распространялся на штатных диаконов, назначенных на места до 1885 г., «когда еще не вменялось диаконам в обязанность учительство в церковно-приходских школах»³⁴⁰. Таким образом, диаконы были вынуждены принимать участие в обучении грамоте прихожан.

В обязанности псаломщиков, сформулированные в Журнале главного присутствия по делам духовенства, входило: 1) исполнение при богослужении клиросного чтения и пения; 2) сопровождение настоятеля или его помощника при посещении прихожан для исправления духовных треб; 3) все «письмоводство по церкви». Кроме того, пояснялось, что на вакансии псаломщиков определялись «только такие лица, которые по познаниям и способностям могут быть впоследствии возведены в сан священника», т. е. только окончившие полный курс богословского образования³⁴¹. Поскольку псаломщики не были священнослужителями, освобожденными от воинской повинности, и в большинстве своем не имели семинарского образования, что являлось во многих случаях препятствием к принятию священного сана, был поднят вопрос об их освобождении от воинской повинности. В 1876 г. был принят Устав о воинской повинности, согласно которому «лица, занимающие вакантные места псаломщиков, освобождаются от воинской повинности»³⁴². 12 марта 1877 г. был принят закон об освобождении лиц войскового сословия, поступивших в причетнические должности в Донской епархии, от отбывания воинской повинности, «хотя бы они и не удовлетворяли по образованию требованиям статьи 53 Устава». В случае оставления лицами войскового сословия причетнических должностей, они должны были вернуться к отбыванию воинской повинности^{343 344}.

Участие в радостях рождения и брака, в скорбях болезней и смерти делали священника необходимым в быту представителем мира, находящегося на грани «повседневности» и «вечности». Христианство – религия, отвергающая компромиссы и сделки с совестью, обязывала священника соответствовать евангельскому идеалу. Это осознавалось прихожанами, поэтому они пристально следили за своим духовенством и не без оснований требовали от священнослужителей комплекса достоинств, понимаемых ими как достоинства священного сана. Сталкиваясь во многих случаях с недостойным поведением, прихожане ценили тех священнослужителей, которые стремились к идеалу. В некрологе священника Успенской церкви хутора Трофимова Усть-Быстрянской станицы Петра Бакшевникова прихожане – домовитые казаки, любившие счет не только своим деньгам, – писали: «За требы он [священник П. Бакшевников – А.Ш.] брал по усмотрению, несколько браков повенчал бесплатно. Он помогал бедным, защищал сирот.. ,»3 Для псаломщика П.В. Черкесова, написавшего статью по поводу 35-летнего юбилея служения в священническом сане священника Михаило-Архангельской церкви станицы Трехостровянской Иоанна Иоанновича Крыгина, было важно, что «службу Божию о. Иоанн правит всегда истово и благоговейно... по первому зову прихожан спешит к ним исправить у них какую-либо требу. С прихожанами о. Иоанн ласков и обходителен, с низшими членами клира обходится всегда по-отечески, и никогда его не увидишь озлобленным, всегда и всем он доволен³⁴⁵.

На фоне признания важности безропотного исполнения священником треб, некоторые жители Дона понимали всю тяжесть этого служения. Так, во время празднования 50-летнего юбилея священнического служения протоиерея станицы Нижне-Курмоярской И.Ф. Попова (все эти годы он служил в одной церкви) есаул А.И. Бояринов высказал «глубокое понимание им трудности пастырского дела и. правду о православном священнике, что, действительно, ни одно из всех вообще сословий, как сословие духовное и ни одна из всех вообще должностей, как должность священническая, при устарелых, крепостных и нищенских условиях его жизни, не представляет в настоящее время такого безответного, безобидного существа и, так сказать, такой жизненной игрушки, которой бы всякий, кому только не лень, может легко и свободно, ради скуки, позабавиться где угодно, как угодно и сколько угодно.»³⁴⁶.

Однако население Области Войска Донского в подавляющем большинстве случаев относилось к священно- и церковнослужителям без особенного пиетета. Причиной этому было не презрение к священному сану, который, безусловно, уважался, а несоответствие священно- и церковнослужителей евангельскому идеалу. Особенно противоречивым был вопрос материального благополучия духовенства. С одной стороны, прихожане хотели видеть в священнике образец евангельской кротости и нестяжательства. Стремление к материальным благам раздражало прихожан, но если священник был беден, его также не уважали. Это противоречие так и осталось неразрешенным.

Участие духовенства в деятельности общественных организаций. Церковная реформа 1860–70-х гг дала мощный импульс к развитию творческого потенциала священнослужителей, реализуемого за пределами богослужебной жизни³⁴⁷. В 1869 г. духовенству, в том числе и донскому, было предоставлено право «а) печатать, с разрешения местной цензуры, под наблюдением епархиального архиерея, все вообще свои сочинения духовно-нравственного содержания, за исключением тех, которые по уставу цензурному не могут быть выпущены в свет без разрешения Св. Синода, и б) составлять и издавать, с разрешения той же цензуры, брошюры, заключающие в себе выписки из писаний св. отцов, молитвы и песнопения из богослужебных книг и литографические священные изображения»³⁴⁸. Это стимулировало публицистическую деятельность донского духовенства. С 1890-х гг. в «Донских епархиальных ведомостях» стали появляться статьи, проповеди, поучения и размышления донского духовенства по разным вопросам. Особенно активно обсуждались вопросы, связанные с бытовой жизнью прихожан: это были вопросы пьянства³⁴⁹, сквернословия и воровства³⁵⁰, вреда картежной игры³⁵¹ и даже жестокого обращения с домашними животными³⁵². Священник М. Наумов написал целую серию поучений сельского пастыря к простому народу³⁵³. Священник В. Черкесов периодически публиковал наставления паломникам и шахтерам³⁵⁴. Особенный интерес среди публицистического творчества донского духовенства представляют работы кандидата богословия протоиерея Тихона Алексеевича Донецкого, окончившего Санкт-Петербургскую духовную академию³⁵⁵. Он писал о донской истории, будучи заместителем председателя Донского епархиального церковно-исторического комитета, о проблемах взаимоотношений отцов и детей, Церкви и интеллигенции на рубеже XX столетия, особенно примечательными были проведенные им чтения по книге Ренана «Жизнь Иисуса»³⁵⁶, вызвавшие резонанс на страницах «Донских епархиальных ведомостей»³⁵⁷. Как церковный публицист, посвящавший свои статьи нравственности, выступал священник Покровской церкви станицы Каменской Григорий Алексеевич Соколов. Интересен отзыв о его деятельности, данный в некрологе: «Он с самого поступления своего на приход был ревностным проповедником слова Божия и неутомимым руководителем в нравственной жизни своих пасомых. Много написал о. Григорий в разные периодические издания своих заметок и напечатал поучений, между прочим, и в «Донских епархиальных ведомостях»; но самый видный его труд заключается в двух изданиях его поучений под заглавием «Опыт простых поучений к сельским прихожанам», исполненных чувством нежного его сердца и любовию к ближним, за что поучения эти удостоились самого лестного отзыва некоторых газет»³⁵⁸.

В XIX в. донское духовенство проявило себя и на литературном поприще. Слова В.А. Бердинских о том, что «близость и сопричастность ко всем крестьянским праздникам превращала его [священника], в определенной мере, и в этнографа, превосходно знавшего все местные обычаи и обряды»³⁵⁹, как нельзя лучше подходят к священнику Николаевской церкви станицы Мариинской Стефану Терентьевичу Пивоварову. Уроженец станицы Каргальской, он оставил записи своих наблюдений и воспоминаний о жизни казаков, которые вел с 1847 по 1859 гг. Записки назывались «Из Донской старины» и содержали воспоминания и предания, охватывающие период целого столетия. В 1890-х гг. эти записки опубликовал известный в то время журнал «Казачий вестник»³⁶⁰.

В 90-х гг. XIX в. началось широкое движение изучения и сбора памятников старины. Во всех губерниях учреждались научные церковно-исторические организации, древлехранилища и музеи. По мнению Святейшего Синода, древлехранилища учреждались «для собирания местных исторических памятников и для развития в местном обществе, в духовенстве и среди воспитанников духовно-учебных заведений археологического интереса и знаний, и оказания благотворного влияния на разработку исторических памятников, относящихся к истории России и, в частности, к истории русской церкви»³⁶¹.

В июле 1884 г., по просьбе Императорской археологической комиссии, обер-прокурор Святейшего Синода К.П. Победоносцев просил донского Преосвященного «о содействии духовных властей, для противодействия, совместно с гражданскими властями, кладоискательству на церковных землях»³⁶². В октябре 1886 г. к Высокопреосвященнейшему Митрофану (Вицинскому), архиепископу Донскому и Новочеркасскому обратился председатель Императорской археологической комиссии граф А.Бобринский с просьбой «о новом благосклонном с Вашей стороны распоряжении к сохранению отечественных древностей от бесследного уничтожения». В обращении граф А. Бобринский особенно подчеркнул, что «Императорская археологическая комиссия пришла к заключению, что почти единственным орудием, посредством которого можно было бы несколько противодействовать злу, является содействие в этом деле духовенства»³⁶³. В ответ на обращение Донская духовная консистория «предписала» донскому духовенству «пастырскими мерами оказать содействие в важном деле сохранения отечественных ценностей»³⁶⁴. Таким образом, по инициативе высшей власти донское духовенство было вовлечено в церковно-историческое движение.

В 1904 г. резолюцией Высокопреосвященнейшего Афанасия (Пархо- мовича), архиепископа Донского и Новочеркасского был учрежден Донской епархиальный церковно-исторический комитет с «целью изучения церковно-религиозной жизни Донского края в ее прошлом и настоящем, а ближайшим образом – церковно-историческое и церковно-статистическое описание церквей и приходов Донской епархии»³⁶⁵. Показателен совет Комитета – он наполовину состоял из священников: председателем был назначен выдающийся историк Донской епархии инспектор Донской духовной семинарии А.А. Кириллов, заместителем председателя – священник Т.А. Донецкий, членами: статские советники Л.Ф. Свидерский, М.М. Дьяков, выдающийся исследователь Дона Х.И. Попов, А.М. Щетковский и священники: М.С. Архангельский, И.П. Артинский, В.А. Кожин, Е.М. Овсянников³⁶⁶. Деятельность Донского епархиального церковно-исторического комитета внесла неоценимый вклад в изучение церковной истории Донской епархии. Комитетом были выпущены 4 выпуска «Донской церковной старины», собрано утраченное ныне древлехранилище, более 250 дореволюционных фотографий донских храмов и мн. другое. Как и для духовенства других регионов Российской империи, для донских священнослужителей Донской епархиальный исторический комитет стал, по определению В.А. Бердинских, единственным доступным местным научным центром³⁶⁷.

Как видно, статус священнослужителя в приходе был сопряжен в первую очередь с исполнением его прямых обязанностей: совершением богослужений и исполнением треб. При этом статус был лабилен, чем более ответственно священник выполнял свои священные обязанности, тем выше был его статус среди прихожан, и наоборот.

В середине XIX – начале XX в. делопроизводственная деятельность духовенства (отчеты в консисторию, ведение клировых ведомостей, исповедных росписей, финансовой отчетности по церкви и др.³⁶⁸) представлялась бюрократической обузой, отвлекающей духовенство от пастырского служения. Действительно, канцелярская работа отнюдь не повышала статус священно- и церковнослужителей. Однако осуществление такой функции государственного управления, как составление метрических книг, придавало значимость священнику как государственному чиновнику. С другой стороны, именно в этой сфере деятельности современные исследователи видят основание для формирования священно- и церковнослужителей конца XIX – начала XX в. как историков и краеведов: «Гуманитарная нацеленность полученного образования, функции регистратора течения времени в приходе (рождений, браков, смертей), наличие в приходской церкви архива – все это делало приходского священнослужителя сельским историком поневоле»³⁶⁹. В настоящее время трудно переоценить делопроизводственную сторону деятельности духовенства, в том числе Донской епархии, поскольку во многом благодаря ей существует возможность проводить исследования в различных направлениях церковной истории как Донской епархии, так и Русской Православной Церкви в целом.

Как видно, на Дону духовенство, в силу удаленности высшей церковной власти, начало оформляться в сословие только после учреждения самостоятельной Новочеркасской и Георгиевской епархии в 1829 г. и принятия внутривойскового законодательства Войска Донского («Положения об управлении Донским войском») в 1835 г., окончательно разделившего сферы влияния духовной и светской власти. До этого времени донское духовенство было скорее стратой Войска Донского, нежели частью епархиальной структуры Воронежской епархии.

Характерной особенностью духовного сословия Донской епархии было деление на священно- и церковнослужителей донского (казачьего) и иногороднего происхождения. Первые, помимо материального обеспечения, причитающегося духовенству, как граждане казачьих сообществ по рождению имели право строить дома на казачьей юртовой земле и пользоваться казачьими паями: земельным, лесным и рыбным. Иногороднее духовенство было лишено этих привилегий. Однако после рецепции церковных реформ 1860–70-х гг. духовенство было фактически уравнено в правах, и к началу XX в. деление на казачье и иногороднее духовенство стало формальным.

В отличие от центральных губерний Российской империи духовное сословие на Дону никогда не было замкнутым, благодаря тому, что дети священно- и церковнослужителей казачьего происхождения по рождению принадлежали к казачьему сословию и только поступление на вакантную священно- или церковнослужительскую должность становилось причиной их перечисления из казачьего в духовное сословие.

Состав духовного сословия Донской епархии был разнородным как по происхождению, так и по сословной принадлежности до принятия священного сана либо поступления на церковнослужительскую должность. Оно почти наполовину состояло из лиц иногороднего происхождения и превышало число священно- и церковнослужителей донского происхождения на 10,4 %. При этом почти треть клира второй половины XIX в. составляли потомственные священно- и церковнослужители иногороднего происхождения (подавляющее большинство из них прибыли на Дон из Воронежской губернии), а потомственное донское духовенство к началу XX в. составляло лишь 1/7 клира Донской епархии. Духовенство донского происхождения в значительной степени пополнялось выходцами из семей казаков. Несмотря на это, начиная с XVIII в. на Дону начали формироваться священнические династии. К середине XIX в. они приобрели выраженный характер, однако реформы 1860–70-х годов послужили причиной начала процесса угасания священно- и церковнослужительских родов. При этом процесс формирования новых династий не остановился. Династии духовенства иногороднего происхождения были более стабильными и многочисленными по сравнению с династиями духовенства донского происхождения.

Духовенство Донской епархии было в достаточной степени образованным. Подавляющее большинство клириков второй половины XIX – начала XX в. имели оконченное либо не оконченное (часто по причине отсутствия средств на обучение) духовное образование. Тем не менее уровень образованности священно- и церковнослужителей заметно снизился по сравнению с серединой XIX в. по причине введения в духовное сословие крестьян, в большинстве имеющих только начальное образование.

В пореформенный период государство продолжило начатую при Николае I политику выдвижения духовного сословия и его вовлечения в идеологические процессы. Священник все более понимался как «глашатай» воли государства и гарант политической благонадежности. Эта трансформация влекла за собой необходимость поднять статус приходского духовенства. Однако, несмотря на все попытки как государственной власти, так и высшей церковной власти, статус священно- и церковнослужителей по-прежнему оставался низким. Та же ситуация была характерна и для Области Войска Донского: население выражало духовенству внешнее уважение (уважение к священному сану), но в быту демонстрировало неприязнь. Прихожане понимали, что священнослужение не может быть осуществлено без духовенства, является только ему присущим правом. Однако и здесь его статус был «подвижен»: чем более бескорыстно и ответственно выполнял священник свои обязанности, тем большим уважением он пользовался. Корысть и неаккуратное исполнение священных обязанностей вызывали неуважение. Значительным препятствием к формированию статуса духовного сословия была материальная зависимость священника от прихода, в частности постоянное выказывание священнослужителем неудовольствия по поводу недостаточности приношений прихожан, во-вторых, поведение самого священника, идущего на конфликт с прихожанами.

Система административного управления Русской Церковью не добавляла статуса духовенству, поскольку предполагала их бесправие и предельную законопослушность. Священник в понимании правящего архиерея и консистории не мог иметь мнения – в «смирении и послушании» он должен был на веру принимать любое указание и, не раздумывая, его исполнять. Исполнение причтами обязанностей по должности, связанных с церковным делопроизводством, зачастую было в тягость как самому духовенству, так и не вызывало уважения со стороны прихожан.

Будни и праздники донского приходского духовенства. Повседневность донского духовенства делилась на будни и праздники. Будни, в начале священнического служения проходившие с ощущением исполнения высокой миссии, а с годами становившиеся обыденными, заполнялись богослужениями в храме, преподаванием Закона Божия в министерских школах, заботами об устройстве и функционировании церковных школ, а также преподаванием в них, и, конечно, исполнением дающих материальные блага треб и таинств – крещений младенцев, венчаний, соборований болящих, напутствований умирающих, отпеваний³⁷⁰. В череде богослужений и требоисправлений у священников рождались и взрослели дети, складывалась или не складывалась карьера, не сулившая, впрочем, перевода в более материально благополучный приход. Череда дней скрашивалась государственными и церковными праздниками, да реализуемыми в той или иной степени увлечениями.

Одним из увлечений священников, часто совпадающим с внутренним призванием, была педагогическая деятельность. На праздновании 50-летия служения в священном сане священника станицы Арчадинской Арсения Семенова говорилось, что он, «как только поступил в Арчадинский приход, первее всего обратил свое внимание на обучение детей грамоте; с этой целью он открыл в своей квартире церковно-приходскую школу и отдал ей все свободное от треб время в течение 10 лет»³⁷¹. Педагогическое призвание было и у священника хутора Ежов Слащевской станицы Григория Александрова. Рано похоронив жену, он «все заботы свои обратил на сына и дочь, которых сам приготовил в учебные заведения»³⁷². Кроме того, в приходах, где он служил, священник Г. Александров на собственные средства открывал школы, в которых сам обучал детей. Преподавая в министерских школах Закон Божий, он отказывался от жалованья в пользу церковных школ³⁷³. Из любви к детям и школе священник ездил в Училищный совет за 120 верст, и, уже будучи на смертном одре, «твердил окружающим, дабы они позаботились о школе и жалели бы детей... а перед кончиной все просил, чтобы к нему собрали детей для раздачи им привезенных из Совета наград»³⁷⁴.

В Донской епархии духовенство не обрабатывало выделяемую ему землю, но с удовольствием занималось садоводством. Так, священник Верхне-Курмоярской станицы Александр Милютин «заявил себя как опытный садовод и пчеловод». Вместе со своим сослуживцем из соседнего прихода священник А. Милютин хотел открыть курс садоводства в церковно-приходской школе, построенной его личным усердием и «иждивением»³⁷⁵.

Донской священник Григорий Андреев увлекался мелиорацией³⁷⁶, оказывая неоценимую помощь прихожанам в устройстве орошения полей во время засухи. К концу XIX в. многие донские священники начали вести дневники, мемуары, заниматься литературной деятельностью, но кроме статей, опубликованных в «Донских епархиальных ведомостях», их наследие было утрачено.

Немалая часть духовенства Донской епархии прошла через испытание вдовством, которое определило их повседневность. Эта повседневность строилась вокруг детей, требующих внимания и материальных затрат на образование. На пятидесятилетнем юбилее служения диакона Успенской церкви станицы Кочетовской Виктора Попова его сын в приветственном слове говорил: «Я хорошо помню то время, когда мы, Ваши старшие дети, были еще отроками, когда нас, детей, было много, а достатку у Вас, наших родителей, было мало... Но в той напряженной работе по изысканию средств к воспитанию и образованию своих детей, о которой я говорю, мы, Ваши дети, рядом с Вами непременно видим и нашу покойную мать. В этой неравной борьбе с нуждою мать наша склонила свою голову. Велико было Ваше и наше горе! Но это не ослабило Вашей энергии. Вы неуклонно продолжали начатое Вами дело, и при помощи Вашей сестры дали должное воспитание и образование Вашим младшим детям и устроили их в жизни, насколько это было в Ваших силах и средствах»³⁷⁷. Поистине героический пример жизни священнослужителя-вдовца, посвященной Богу и детям, являет собой жизнь диакона церкви Березовской станицы Исидора Каменнова. После смерти жены на его попечении осталось 7 малолетних детей. Не впадая в уныние, он «с еще большей энергией предался заботам о детях своих. Своему старшему сыну Василию о. диакон предоставил академическое образование: теперь священствует в г. Саратове; пять дочерей своих выдал в замужество за хороших людей, осталась лишь одна сиротка младшая дочь»³⁷⁸. Но на этом труды диакона не были завершены. Умерли его старшая дочь и ее муж, оставив пять детей. «Несчастных малюток взял к себе их дед о. диакон. И осиротевшие внучата благодаря ему вышли в люди: теперь один из них преподает философские науки в Астраханской духовной семинарии; другой состоит учителем тамошнего духовного училища, третий обучается в Нежинском историко-филологическом институте, и только две маленькие внучки не пристроены и находятся на попечении своих братьев»³⁷⁹. Несмотря на понесенные труды, диакон Исидор Каменнов не был удручен своей участью: «В каникулярное время. бывало съедется [к нему] до 15 человек, а о. диакон только радовался и благодарил Господа за Его к нему милость»³⁸⁰.

Не столь энергично о своих детях-сиротах заботился священник-вдовец Успенской церкви хутора Чеботовского Аристарх Пантелеимонов. После смерти супруги на его попечении осталось шесть детей. «Подавленный горем, он не раз изъявлял свою готовность умереть для мира – поступить в монастырь, о чем даже говорил Преосвященному Платону³⁸¹, бывшему Донскому архиепископу, но при напоминании о детях со стороны благопопечительного архипастыря, принужден был оставить свое намерение ради непристроенных в жизни детей»³⁸². По смерти священника Аристарха Пантелеимонова остались дети: Михаил, хорунжий Донского казачьего полка, бывший воспитанник Харьковского университета; Георгий и Григорий – студенты Харьковского университета; Иосиф – воспитанник 4 класса Донской духовной семинарии; дочь – вдова священника с малолетним ребенком и, кроме того, 70-летняя тетка покойного. Своим детям священник не оставил ничего, кроме ветхого дома и долга более тысячи рублей³⁸³.

Чувства признательности высказывали дети диакону-вдовцу Александро-Невской церкви слободы Ильинки Александру Кравченкову. На пятидесятилетнем юбилее его служения его сын-священник говорил: «Когда мы были еще в младенческом возрасте и едва могли говорить, вы уже ставили нас на молитву, требовали усердного и внимательного настроения, правильного совершения крестного знамения, поклонов и заставляли повторять за собою слова молитвы... Мы подросли, вы начали заботиться о нашем образовании. Отказывая иногда себе в необходимом, вы полагали на нас все свои силы, все средства. И вот перед вами наше священство – плод трудов и забот ваших»³⁸⁴. Бездетные священники-вдовцы нередко проводили жизнь монашескую, не обзаводясь даже домом. Так, священник Михаило-Архангельской церкви станицы Трехостровянской Иоанн Иоаннович Крыгин жил «один на квартире у казака со столом»³⁸⁵.

Жизнь священника обычно завершалась либо смертью во время исполнения священнического служения, либо уходом за штат. За штатом, являясь священником, но не имея места постоянного служения, он мог либо служить в храмах, где ему позволялось приходским духовенством и начальством, не получая при этом платы за труды, либо не служить. И в том, и в другом случае участь заштатного священника была печальной. Прослужив в одной церкви 57 лет, священник Лука Антониев, «состоя и за штатом, трудился, помогая приходским священникам в священнослужении. Когда же силы оставили его в 80 г., он неопустительно в будни и праздники, когда только совершалось богослужение, ходил в церковь. В 1887 г. Господу Богу угодно было лишить покойного и последнего утешения: он потерял зрение и потому не мог уже сам ходить в храм без посторонней помощи»³⁸⁶. Скорби «о. Лука все переносил без ропота, с глубочайшим смирением, всецело предаваясь воле Божией. В прежние дни когда-то богатый, пользовавшийся всеми жизненными благами, доступными в то время в захолустной станице, покойный в последние годы без преувеличения жил бедняком, совершенно не имевшим никакого имущества, кроме письменных актов в рамках, свидетельствовавших о его неустанной многолетней деятельности»³⁸⁷. О забвении после выхода за штат говорил и протоиерей Покровской церкви станицы Иловлинской Матвей Попов на праздновании пятидесятилетия своего служения, устроенном причтом церкви и прихожанами: «О. Матвей лишь после немалого усилия скрыть порывы слез начал свою старческую речь: «С отчислением меня за штат [по случаю тяжкой болезни в 1890 г.] я уже перестал было и надеяться на сочувственное ваше внимание и прежнее уважение, которое вы питали ко мне..."»³⁸⁸.

Жизнь священника, как и любого другого человека, заканчивалась переходом в мир иной. Немногие из них доживали до юбилейных дат. Значительная часть заканчивала свои дни гораздо раньше. Примером «обреченной» повседневности священника Донской епархии, зависящей в большей степени от его личности, нежели от обстоятельств, была жизнь священника Добринской станицы Виссариона Яковлева. По окончании Донской духовной семинарии, не изъявив желания идти по стопам отца-священника, В.И. Яковлев избрал путь учителя. Он семь лет вполне успешно проработал в Усть-Медведицком духовном училище, но после женитьбы и рождения детей семья начала испытывать нужду. Долгие размышления привели В.И. Яковлева к решению вернуться на стезю отца. После хиротонии он получил место приходского священника в церкви станицы Добринской. Приехав на место служения, в «жалкой, бедной, заброшенной станице» «наняли самый лучший дом под квартиру: три комнатки-клетушки, четвертая кухня, высота от моста до потолка три аршина. Стали жить. Церковь холодная. Доходы плохие. Осень, холод, слякоть. Квартира тесная, неприютная, и притом еще сырая; воздуха мало, холод нестерпимый. Стали болеть: то сам, то жена, то дети. Здоровье надламывалось. Года через три несчастная страдалица делается жертвою бугорчатки. Похоронили. Остался отец с тремя детьми, из коих старшему 5 лет. Упал духом. Слышно, о. Виссарион стал впадать в малодушество, стали являться ему видения. Здоровье в конец расстроилось»³⁸⁹. Он умер в день ангела покойной супруги, оставив троих сирот.

Священническая повседневность в большинстве своем была лишена и чудес, и чудесного, однако зачастую священник оказывался на грани чуда. От духовенства Донской епархии 1829–1943 гг. до нас дошел только один рассказ о соприкосновении священника с тем, что он понимал как «чудо». На торжествах по поводу пятидесятилетия служения в священном сане протоиерея Успенской церкви Кочетовской станицы А.И. Кравцова, юбиляр рассказывал: «Зимою, по напутствовании больного, я возвращался домой с кучером. Была ночь. Когда выезжали из хутора, поднялась метель, и на половине пути так усилилась, что дорогу совсем замело и света Божьяго не стало видно. Пустили лошадь, куда сама пойдет. И здесь совершилось... чудо.: впереди нас явился какой-то странный, чудный луч, за которым мы невольно последовали, и который довел нас до станицы»³⁹⁰.

Если будни донского духовенства проходили обыденно, то к торжествам готовились особенно. На Дону 25, 35 и, особенно, 50-летие служения в священном сане отмечали не часто. Особенно если священник все эти годы служил бессменно в одном приходе. Но и такие встречались.

Готовиться к юбилею приходского священно- или церковнослужителя начинали заранее³⁹¹. На проведение торжества необходимо было испросить разрешение правящего архиепископа, тем более в разрешении нуждались преподносимые от прихожан подарки – иконы или наперсные кресты, если юбиляр имел такую награду. В зависимости от того, насколько добрыми были отношения между прихожанами и священником, в праздновании принимало или не принимало участие станичное правление. Если священник был уважаем, станичное правление выделяло определенную сумму на предстоящие торжества. Так, на общественном сходе прихожан станицы Кочетовской на празднование 50-летнего юбилея служения протоиерея А.И. Кравцова «постановили отпустить 150 руб. на праздник, да и местное дворянство и купечество еще по подписке собрало значительную сумму денег, на что и приготовлено было приличное угощение, старанием признательного г. станичного атамана сотника Н.П. Попова»³⁹². Но такая щедрость прихожан была исключением. В станице Арчадинской, например, для празднования такого же юбилея священника А.И. Семенова «Арчадинское общество составило само свой приговор, отчислив из станичной суммы 25 р., и пригласило прихожан к частному пожертвованию на приобретение иконы для поднесения таковой о. Арсению в день юбилея»³⁹³.

Юбилейные торжества начинались совершением всенощного бдения накануне праздника. Если в этот день по церковному уставу не полагалось всенощного, оно все равно совершалось в знак почтения к юбиляру. К этому времени в храм съезжалось духовенство из близлежащих хуторов. Если юбиляр был человеком, известным архиепископу, то на торжествах присутствовал представитель Донской духовной консистории³⁹⁴.

Торжества вызывали неизменный интерес прихожан. Ни страдная пора, ни дождливое время не были препятствием для огромного стечения народа на праздник³⁹⁵. В станице Кочетовской «густыми массами со всех сторон, несмотря на дождливую погоду, народ спешил в храм. Думается, что в самые великие праздники не бывает в этом храме такого собрания молящихся»³⁹⁶. Особенно впечатляло прихожан сослужение 5–7 священников, их совместное пение и служение литии, которая совершалась обычно только во время 12-ти (двунадесятых) праздников годичного богослужебного круга.

Центром торжества было совершение литургии, на которой предстоятельствовал юбиляр в сослужении священников соседних приходов. В честь торжеств церковные старосты (ктиторы) старались украсить богослужение стройным хоровым пением, для чего приглашались хоры из других храмов. Так, в станицу Кочетовскую хор «был доставлен» из станицы Семикаракорской³⁹⁷, а в хуторе Чекалов на праздновании пятидесятилетия служения в священном сане протоиерея Александра Данилевского пели три хора, один из которых прибыл из соседнего прихода³⁹⁸.

После литургии в центре храма обязательно совершался молебен с возглашением многолетий³⁹⁹, после которого бывало чествование юбиляра. По регламенту говорили приветственные речи и преподносили подарки представители станичных правлений, дети, священнослужители, духовенство, прихожане. Как правило, приличным такому случаю подарком считалась икона праздника или святого, в честь которого был освящен храм, в котором служил чествуемый священник. Если священнослужитель был заштатным, ему преподносилась икона его святого. Как правило, икона была написанной на дереве, но обязательно в серебряной позолоченной ризе. В 50-летний юбилей протоиерея церкви станицы Нижне-Курмоярской И.Ф. Попова, ему среди подарков был вручен золотой наперсный крест – «дар почитателей, сослуживцев, прихожан и духовенства»⁴⁰⁰. После преподнесения подарков юбиляр произносил ответную речь.

По окончании молебна священники в облачении сопровождали юбиляра на праздничную трапезу. Однако здесь бывали вариации. Так, на праздновании 50-летия служения протоиерея Кочетовской станицы А.И.Кравцова «в здании приходского училища гражданами станицы Кочетовской было приготовлено весьма роскошное угощение в честь любимого пастыря. Сюда-то и был приглашен главный виновник торжества с духовенством, секретарем консистории и другими дорогими гостями и почитателями его. При входе в здание училища певчие пропели «Достойно есть», а затем о. благочинный священник Михаил Сахаров совершил краткую литию и благословил «ястие и питие». Главный распорядитель от лица граждан станичный атаман попросил всех присесть и по русскому обычаю откушать хлеба-соли, а также выпить за здоро вье глубокопочитаемого о. протоиерея. Все выражали о. протоиерею свою признательность за его долголетнее и примерное служение одной избранной им пастве»⁴⁰¹. После трапезы в здании церковно-приходской школы протоиерей А. Кравцов пригласил гостей к себе домой, где во время торжества произносились не только поздравительные речи, но и поднимались насущные вопросы. Так, «за обедом о. Знаменским была сказана такая речь: «Ваше Высокоблагословение, глубокопочитаемый о. протоиерей!.. Вот все говорят, что духовенство неуживчиво и любит менять места своего служения, отыскивая, как клада, лучших мест. О. Протоиерей! Вы своим пятидесятилетним служением в одном и том же приходе с самого рукоположения, какое дали прекрасное доказательство того, что духовенство уживчиво и всегда хранит в себе готовность крепко держаться одного прихода, который принимает с любовью своего пастыря⁴⁰²... Примите же от меня, достопочтеннейший о протоиерей, искреннюю благодарность за то назидание и за тот урок, который Вы преподали мне, да и вообще всем нам, молодым иереям, а именно, что можно держаться одного прихода многие лета, быть довольным малым и быть любимым своими прихожанами, духовными чадами, с которыми некогда нужно будет предстать на суд Всевышнего и сказать безбоязненно: се аз и дети мои"»⁴⁰³.

Как правило, после молебна в храме и поздравлений духовенство и почетные гости отправлялись сразу к виновнику торжества, где их ожидала трапеза. Так, на торжествах пятидесятилетия пастырского служения священника станицы Арчадинской Арсения Семенова по окончании молебна «из церкви впереди была несена ктитором Ивлиевым св. икона, за которой шел юбиляр и прихожане, сопровождавшие его с открытыми головами до его дома. Здесь приглашенным прихожанам и духовенству предложены были юбиляром чай и закуска»⁴⁰⁴. На пятидесятилетнем юбилее служения диакона-псаломщика Александро- Невской церкви слободы Ильинки Александра Кравченкова «после молебна в предшествии юбиляра, несшего поднесенный ему детьми образ, все направились к дому с пением тропаря «Пречистому Твоему Образу покланяемся, Благий...». Все присутствующие были приглашены разделить радостную трапезу юбиляра. По случаю хорошей погоды угощение было приготовлено во дворе под густой тенью акаций. За столом хозяин все время сердечно благодарил почтивших его за усердие и внимание. После трапезы хозяин и настоящий виновник торжества глубоким поклоном благодарил гостей»⁴⁰⁵. На праздновании 50-летнего юбилея служения протоиерея станицы Нижне-Курмоярской И.Ф. Попова «по окончании молебна духовенство и прихожане приносили личные поздравления о. юбиляру, который до конца стоял на амвоне со св. крестом, дав возможность всем молящимся приложиться ко кресту. Затем о. юбиляр в предшествии духовенства в облачениях, в сопровождении почитателей и многих из прихожан и в преднесении хоругвей, св. креста и св. икон, при колокольном красном звоне из Владимирской-Богородицкой церкви направился в свой дом. В доме юбиляра были отслужены молебны⁴⁰⁶. радушным хозяином была предложена трапеза, во время которой было много произнесено заздравных тостов. В день своего юбилея и после оного о. протоиерей получил много приветственных телеграмм, писем и поздравительных карточек. В 5 часов вечера гости разъехались, чем и закончилось торжество этого юбилейного празднования»⁴⁰⁷.

Особенным образом закончились торжества по поводу юбилея священника Верхне-Курмоярской станицы Александра Милютина: «После преподнесения пастырю подарка в виде иконы и поздравительных речей, «скромное собрание пело ему многолетие и некоторые духовные песни. Вечером в церковно-приходской школе юбиляром были устроены для учеников туманные картины религиозного содержания, подходящие к Рождественским праздникам (Вифлеем, Рождество И. Христа, поклонение волхвов, Назарет и др.). При этом ученики школы довольно хорошо и стройно пели: «С нами Бог», «Слава в вышних Богу», «Достойно есть» и проч.»⁴⁰⁸.