Глава 1. Проблемы Русской Православной Церкви в начале XX столетия

Начало XX века многие православные современники расценивали как Последнее Время или, во всяком случае, как время, предшествующее тяжёлым потрясениям, которые будут попущены Богом ради духовного обновления страны. В проповеди на новый 1907 год протоиерей Иоанн Кронштадтский говорил: «Посмотрите, как мир близится к концу; смотрите, что творится в мире: всюду безверие... повсюду хула на Создателя... повсюду в мире вооружения и угрозы войной... Смотрите и сами судите: мир окончательно растлел и нуждается в решительном обновлении, как некогда через всемирный потоп».⁵⁸

Ощущение приближающегося конца столь явственно носилось в воздухе, что среди народа ширилось движение ухода из мира, чтобы в посте, молитвах и бдениях ожидать Страшного Суда. В разных концах страны простые люди, никем не призываемые и не поощряемые, оставляли работу, дом, продавали имущество и целыми семьями перебирались поближе к какой-нибудь известной обители, где создавали «скиты» – трудовые общины наподобие монашеских. Таким было, например, движение так называемых «иоаннитов» – не по разуму ревностных почитателей о. Иоанна Кронштадтского. Только из одной Владимирской губернии в Кронштадт, продав всё имущество, переехали десятки семейств, чтобы поселиться близ своего пастыря вместе с другими спасающимися. Хотя иоанниты были твёрдыми приверженцами Православной Церкви и противниками всякого сектантства, их самих молва вскоре причислила к новой таинственной секте, наподобие хлыстовской. Их необычайная религиозная убеждённость, фанатическая любовь к о. Иоанну Кронштадтскому, замкнутая жизнь скитов вызывали интерес у любителей сенсаций и порождали всевозможные слухи об обожествлении личности о. Иоанна и о практикующихся в общинах кощунственных или изуверских обрядах. Помимо различных толков, передававшихся устно и продиктованных естественным любопытством, неприязнь к иоаннитам поддерживала пресса, особенно левого и либерального направления, видевшая в них убежденных консерваторов и защитников монархии. Сами иоанниты также не скрывали своего враждебного отношения к новым веяниям общественной жизни. Подобно старообрядцам, бежавшим от «антихристовых» нововведений в глухие леса и создававшим там собственные, обособленные поселения, иоанниты также стремились к созданию подобных островков «старой веры» среди бушующего моря новых учений и безверия. Но в отличии от старообрядческих, иоаннитские скиты возникали не в лесах, вдали от людей, а в столице и близ неё – в самой гуще духовного и политического противостояния. Насельники этих общежитий проводили дни в работе и молитвах. Сам о. Иоанн Кронштадтский одобрял религиозное рвение своих почитателей, но вместе с тем негативно относился ко всякого рода крайностям, особенно к чрезмерному возвышению его собственной личности, что не только искажало сущность Православного учения, но и приводило к недоразумениям и компрометирующим сплетням вокруг имени кронштадтского пастыря. По поводу своих неразумных поклонников он говорил: «Своевольничают. И вздор разносят про меня по России. Я их – обожателей разных – в глаза не видывал. Издалека же всех прошу лишь об одном: будьте покорны Матери-Церкви. Не высокомудрствуйте. Но теперь народ пошёл непокорный, своевольный...».⁵⁹

Растерянные в мире прежде привычном, а теперь становящемся всё более незнакомым и чуждым, сознающие бессилие перед приближающимся хаосом, верующие люди в поисках спасения нередко попадались на удочку лжеучителей или даже элементарных мошенников, умело наживавших капитал на апокалиптических настроениях. Появилось множество «христов» и «богородиц», чьё материальное преуспеяние обеспечивали рядовые члены общин, жертвуя имущество или почти безвозмездно работая в общинных артелях. В других случаях агитация религиозных авантюристов приводила не только к разорению, но и к гибели людей. Так, например, зимой 1912–1913 гг. трагически закончилось массовое переселение на север бессарабских крестьян – почитателей иеромонаха Балтского Феодосиевского монастыря Иннокентия.⁶⁰ Считая себя посланником Божиим, он приобрёл необычайную популярность «изгнаниями бесов» и другими впечатлявшими народ деяниями. За создание собственного культа, доходившего до «чудотворных реликвий» – его портретов и вещиц – Иннокентий был перемещён из Молдавии в Муромский общежительный мужской монастырь Олонецкой епархии. Предрекая близость Второго Пришествия, точную дату которого якобы знает он один, опальный иеромонах призвал почитателей ехать к нему. Бросая или продавая за бесценок имущество, тысячи молдаван целыми семьями двинулись на север. Дорога была долгой и тяжёлой. Среди женщин и детей начались болезни, голод. Наступление холодов усугубило и без того трудное положение фанатичных переселенцев. Непривычные к северному климату, лишённые тёплой одежды, жилья, люди начали гибнуть, не желая, однако, остановить своё изнурительное путешествие. О результатах паломничества журнал «Миссионерское обозрение» писал: «Город Каргополь, Олонецкой епархии, целую почти неделю ожидал прихода молдаван – «бессарабцев», последователей запрещённого иеромонаха... Иннокентия. Простодушные люди поверили самообольщённому монаху и целыми семьями до 1000 человек приехали из далёкой Бессарабии в Муромский монастырь,... распродав всё своё имущество и покинув насиженные родные места.

15 Февраля, около 2 час(ов) дня, прибыли в Каргополь передовые партии около 200 человек, с малолетними детьми и больными, которые не в состоянии были идти пешком по снежным северным дорогам и при холодах, доходивших до 25 градусов... Простецы эти, измученные голодом, прозябшие до костей, многие с отмороженными ногами и руками, так как приехали без всякой почти тёплой одежды, – с плачем и стоном молили Господа и добрых людей о помощи, целуя образки и крестики, взятые с собой. А несчастные дети, посиневшие от холода, с отмороженными носами, пальцами, – прямо стонали, как в предсмертной агонии. (Один ребёнок тут же на глазах посетителей умер)»⁶¹.

Властям и обывателям Каргополя пришлось принимать меры по спасению паломников и снаряжению их в обратный путь. Опасаясь ещё больших жертв, которые были неизбежны в случае достижения переселенцами безлюдных местностей Крайнего Севера, власти вынуждены были вмешаться в «исход» и задерживать новые группы бессарабцев для возвращения их на родину.⁶²

Как действительный знак Последнего Времени, подобные вспышки религиозного фанатизма вроде массового бегства «от мира» или случаев самоубийств на почве страха перед грядущим Антихристом причудливо сочетались с ещё более массовым безверием и общим падением нравственности. Повальное пьянство в рабочих кварталах, половая распущенность, проституция, гомосексуализм, преступность и наркомания во всех слоях общества, эпидемии самоубийств, растление малолетних – всё это приняло невиданные ранее масштабы. Теперь от Церкви требовалось стократ больше усилий, труда и самопожертвования, чем прежде, чтобы, оставаясь духовным пастырем русиян, собирать заблудших, обращать прельщённых, уберегать верных.

Особенно остро стояла проблема религиозно-нравственного, культурного и школьного просвещения среди фабрично-заводских рабочих. Этот стремительно растущий класс постоянно пополнялся выходцами из деревень. Оторванные от привычного уклада, не успевшие вписаться в городскую жизнь, но уже прельщённые ее соблазнами, жившие в своеобразных рабочих «гетто», они легко поддавались искушению примитивных развлечений. Пьянки, драки, азартные игры были обычным видом отдыха на заводских окраинах. Перед трезвыми, грамотными рабочими, стремившимися к культуре и знаниям, вставали другие соблазны. Вечернее и воскресное обучение взрослых лишь начинало своё развитие и не могло охватить всех желающих. Под видом образовательных и просветительских кружков в фабрично-заводской среде процветали полулегальные и нелегальные группы и кружки по изучению марксизма и других революционных учений. После соответствующей подготовки наиболее активные из распропагандированных учеников пополняли ряды подпольных партий. Другие, хотя и воздерживались от политической деятельности, нередко выходили из таких кружков убеждёнными материалистами, порывая духовную связь с Церковью. Не хватало талантливых дешёвых книг для народа, и любители чтения могли довольствоваться, в основном, либо низкопробными «бульварными» романами, либо обильно распространявшейся на заводах и фабриках нелегальной литературой.

Хорошо понимая проблемы рабочих и тонкую связь между решением этих проблем и общей стабильностью в Российской Империи, молодой жандармский полковник Сергей Васильевич Зубатов в начале XX века пытался создать объединения рабочих, «советы», которые, сохраняя верность Православию и монархии, стремились бы к повышению материального и культурного уровня городского пролетариата и защите его прав мирными легальными средствами. Жандармский генерал А.И. Спиридович писал о Зубатове: «Он решил не отдавать московские рабочие массы в руки социалистов, а дать им направление полезное и для них, и для государства. Следствием этого явилась легализация рабочего движения, прозванная «зубатовщиной». Зубатов занялся делом, которое не входило в круг его обязанностей, что лежало на Витте⁶³ и его агентах, но не выполнялось ими.

Основная идея Зубатова была та, что при Русском Самодержавии, когда Царь надпартиен и не заинтересован по преимуществу ни в одном сословии, рабочие могут получить всё, что им нужно, через Царя и Его Правительство. Освобождение крестьян – лучшее тому доказательство».⁶⁴

Мирное движение находило горячий отклик в рабочих массах и быстро разрасталось. Рабочие начинали сторониться революционных агитаторов. В течении 1901–1903 годов «зубатовские» организации были созданы в Москве, Санкт-Петербурге, Одессе, Минске, – причём, в последнем городе Зубатов сделал попытку с помощью бывшей деятельницы Бунда М.В. Вильбушевич создать лояльную Правительству еврейскую организацию.

22 Февраля 1902 г. московские организации провели грандиозную манифестацию в Кремле, которая произвела сильное впечатление на свидетелей события. «До 45.000 рабочих собралось к памятнику Царя-Освободителя. Полиция отсутствовала. Порядок поддерживался самими рабочими. Была отслужена панихида по Александру II и возложен венок. На панихиде присутствовал великий князь Сергий Александрович... Впечатление от происходящего было большое. Манифестация рабочих происходила всего лишь несколько дней спустя после студенческих беспорядков.

В тот же день рабочие отправили в Санкт-Петербург депутацию, которая возложила серебряный венок на гробницу Царя-Освободителя в усыпальнице Петропавловской крепости».⁶⁵

Однако, несмотря на успехи начинания, смелый энтузиаст вызвал недовольство правительственных верхов, которые даже перед лицом надвигавшейся революции продолжали опасаться собственных защитников, если те действовали свободно и самостоятельно. С другой стороны, в легальные рабочие организации стали проникать революционные пропагандисты – отчасти по своей привычке использовать любые пути воздействия на «гегемона революции», отчасти из желания скомпрометировать идею Зубатова. Знакомые с аналогичными начинаниями на Западе, они видели дальше своих противников. Действительно, опыт зарубежных стран показал, что деятельность подобных рабочих объединений способствовала падению престижа леворадикальных партий и низведению их на уровень малочисленных и невлиятельных политических сект.

Поводом к отставке C.B. Зубатова послужила вспыхнувшая летом 1903 года в Одессе всеобщая забастовка, в которой приняли участие и рабочие «зубатовских» организаций. По нелепому обвинению в покровительстве и чуть ли не в руководстве забастовщиками Зубатов был уволен.⁶⁶

Несмотря на самоубийственное стремление официальных верхов удержать народ в рамках узкого официального консерватизма, им всё труднее удавалось сдерживать народную активность. Даже наиболее осторожные политики понимали, что наступает пора массовых движений – правых и – левых, революционных и монархических. Видя в этом лишь негативную сторону, власти не сумели воспользоваться нежданной помощью снизу. Тем не менее, политика запретов на инициативу постепенно смягчалась. К примеру, если в прежние времена трезвенническое движение было возможно погасить одним негласным указанием, то теперь его неизбежность диктовала сама жизнь.

Выше уже упоминалось, что проблема пьянства, алкоголизма и его последствий наиболее остро стояла в рабочей среде. Священнослужители и миряне, особенно из окраинных приходов, понимали необходимость совместного объединения для срочных и интенсивных мер по борьбе с этим массовым пороком. Появлялись энтузиасты, делавшие борьбу с пьянством своей главной задачей. В Санкт-Петербурге трезвенническое движение возглавил священник Александр Рождественский (1872–1905). Сын сельского священника, он вырос в большом рабочем селе Орехово-Зуеве, Владимирской губернии, где с детства наблюдал ужасные картины повального пьянства. По окончании Владимирской семинарии и Санкт-Петербургской Духовной Академии он поступил священником в Воскресенскую церковь «Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви». Здесь, при храме, отец Александр создал «Александро-Невское общество трезвости». Талантливые яркие проповеди, крестные ходы в Александро-Невскую лавру и Сергиеву пустынь в короткий срок оживили жизнь прихода, возвращая к церковной жизни как бывших пьяниц, так и их измученных, потерявших надежды на лучшее членов семейств.

Отец Александр понимал, что трезвость – это не самоцель, а лишь средство для возвращения к нормальной христианской жизни и духовному возрастанию. Пьяница должен был не просто бросить пить, но заполнить свою жизнь иным смыслом, который защищал бы его от рецидивов старого порока. Видя нехватку дешёвых, написанных простым живым языком религиозно-нравственных книжек для народа, он решил сам заняться издательской деятельностью. В 1901 г. о. А.Рождественский основал духовный ежемесячный журнал «Отдых христианина» (с бесплатным приложением книжек), вслед за которым начал издавать другие журналы – «Трезвая жизнь», «Воскресный благовест» и «Известия по Санкт-Петербургской епархии». Помимо периодических изданий он выпустил в свет около 100 книг и брошюр, причём, популярность таких книжек, как «Семья православного христианина», «Азбука трезвости», «Памятная книжка трезвенника», «Пить до дна, не видать добра» и др. потребовала их переиздания. Народ валом валил на устраиваемые отцом Александром беседы, чтения со световыми картинами, ездил в паломничества. В 1905 г. «Александро-Невское общество трезвости» насчитывало 75 тысяч членов и продолжало увеличиваться, несмотря на преждевременную смерть своего основателя.⁶⁷

Успех в народе всякой доброй инициативы, проявленной священнослужителями, показывал, насколько высок в народных низах авторитет Православной Церкви, вопреки всем шатаниям и ударам извне. Однако, в самом духовенстве, как и во всём обществе, уже намечалось политическое расслоение. Первую крупную попытку заигрывания с революцией, которая закончилась трагически как для жертв 9 Января 1905 г., так и для него самого, предпринял священник Георгий Гапон. А.И. Спиридович характеризовал его следующим образом: «Нервный, экспансивный, честолюбивый, с горящими чёрными глазами аскета, Гапон был беспокойная мятущаяся натура. Он любил Царя безотчётно и считал, что через Него можно достигнуть всего, что нужно народу. Романтик в душе, он очень интересовался обездоленными и бедными и носился с разными проектами, как улучшить их положение».⁶⁸

Выходец из Полтавской губернии, Г.А. Гапон по окончании Санкт-Петербургской Духовной Академии начал служить в организациях Зубатова, которые после отставки полковника возглавил сам. «К концу 1904 года созданное им движение по рабочим кварталам Санкт-Петербурга приняло невиданные размеры. Число организованных рабочих доходило до двадцати тысяч. Ничего подобного в Санкт-Петербурге ещё не бывало. Настроение их повсюду было настолько верноподданническое, что при открытии Коломенского отдела, на котором присутствовал и градоначальник Фуллон, многие рабочие, приложившись после молебна к кресту, целовали затем руку градоначальника и просили его сняться с ними на общей фотографии».⁶⁹

Однако, постоянная кипучая деятельность в фабрично-заводской среде и неизбежные при этом контакты с распропагандированными рабочими, а потом и с их руководителями привели к обратным результатам: уже не Гапон воздействовал на свою паству, удерживая её от увлечения социализмом и революцией, а социалисты и революционеры начинали влиять на него. Особенно это проявилось в период подготовки петиции Императору Николаю II, когда Гапон сблизился с инженером П.М. Рутенбергом (товарищем и будущим своим убийцей) и другими революционными лидерами, которые не скупились на лесть, призывая его стать духовным вождём Русского народа. Вскоре политические иллюзии священника стали известны церковным властям. 7 Января 1905 г. Гапон был вызван Санкт-Петербургским митрополитом для беседы и увещевания, но приглашение проигнорировал.

Как известно, 9 Января 1905 г. власти предприняли именно то, что ожидали от них революционеры, которые присоединились к мирному монархическому шествию, сознательно рассчитывая на кровавое столкновение толпы с полицией и войсками, для чего и использовали идею Гапона. Находясь в своей загородной резиденции в Царском Селе и имея искажённые сведения о назревавших в Санкт-Петербурге событиях, Император Николай II слишком поздно узнал их истинную подоплёку. 9 Января, получив трагические известия, он записал в своем дневнике: «Тяжёлый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело!».⁷⁰ Тяжесть трагедии усугублялась ещё и тем, что она не стала последней, а положила начало Первой Русской революции, продолжавшейся почти два с половиной года и принесшей неисчислимые жертвы.

Долгое время в официальной историографии считалось, что Император оставил без последствий расстрел мирного шествия. Однако, это неверно. Уже на следующий день Николай II уволил Санкт-Петербургского градоначальника генерала И.А. Фуллона. Немедленную отставку получили также Министр Внутренних Дел князь П.Д. Святополк-Мирский и ряд других правительственных чиновников. 19 Января 1905 г. Император принял депутацию Санкт-Петербургских рабочих. Но провокация уже сыграла свою роль, и никакие меры не могли остановить вспыхнувшее в стране массовое возмущение.

После событий 9 Января разыскиваемый властями и лишённый сана Г.А. Гапон с помощью революционеров бежал за границу, где около года наслаждался славой и лестным вниманием к себе прессы и революционных кругов, как к «герою 9 Января». Постепенно внимание это слабело. Вышедшие из подполья социалистические партии больше не нуждались в легальной «крыше», чем, собственно, и был для них Гапон с самого начала. Ближе познакомившись с революционной средой, ее жестокостью и цинизмом, священник тяжело переживал горькое запоздавшее прозрение. Пытаясь исправить содеянное, он обратился к Русским рабочим в листовке: «Стой, пролетариат, впереди засада!» Этим он навлёк на себя гнев революционных вождей и вскоре был убит своими бывшими соратниками.

Печальный опыт самого знаменитого из «красных батюшек» Первой Русской революции, однако, не удержал духовное сословие от участия в революционных событиях. Массовые беспорядки в духовных учебных заведениях, участие духовных лиц в политических митингах и манифестациях, их выступления в либеральной и даже радикальной прессе свидетельствовали о значительном полевении части священнослужителей и тех, кто готовился ими стать.

Наряду с политической дифференциацией духовенства и всего общества, события 1905 г. обнажили проблемы религиозного разделения Русского народа. Ещё в конце XIX века год от года увеличивалось число прошений в Синод о разрешении выхода из Православия – в основном, от жителей западных губерний, желавших принять католичество. Численность же переходивших в другие вероисповедания «явочным порядком» уже не поддавалась никакому учёту. Если раньше секты не проникали в толщу народной жизни, маскируясь ложной покорностью Православию или существуя отдельными замкнутыми мирками, то теперь они делались в России заметной и влиятельной силой. Двойственным было и положение старообрядцев: с одной стороны, причины объективные (зажиточность, развитое предпринимательство) и субъективные (внутренний консерватизм) делали их решительными противниками революции. В то же время, ограниченность прав и неудовлетворенность своим положением толкали их в оппозицию, где они выдвигали собственные требования. Ограничительные и запретительные законы приводили к многочисленным злоупотреблениям местного руководства, компрометировавшим власть и углублявшим массовое недовольство ей. В результате, движение против существовавших религиозных законов постоянно пополнялось не только революционерами, но и верноподданными религиозными диссидентами, считавшими, что если откровенные враги самодержавия надеются склонить Правительство к политическим уступкам, то они тем более могут добиться улучшения своего положения. Надпартийное требование «свободы совести» стало одним из самых популярных лозунгов начавшейся революции. Среди старообрядческой молодёжи, с детства ощущавшей своё неравноправие, также росли антиправительственные настроения.⁷¹

Опасность промедления и неизбежность уступок в области веротерпимости понимали как сам Император Николай II, так и Его наиболее дальновидные советники. Ещё в 1903 г. появился Высочайший Манифест от 26 Февраля «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка», где, в частности, говорилось следующее:

«Требуя от всех исполнителей Нашей воли, как высших, так и низших, твёрдого противодействия всякому нарушению правильного течения народной жизни и уповая на честное исполнение всеми и каждым их служебного и общественного долга, Мы с непреклонной решимостью незамедлительно удовлетворить назревшим нуждам государственным, признали за благо:

Укрепить неуклонное соблюдение властями, с делами веры соприкасающимися, заветов веротерпимости, начертанных в основных законах Империи Российской, которые, благоговейно почитая Православную Церковь первенствующей и господствующей, предоставляют всем подданным Нашим инославных и иноверных исповеданий свободное отправление их веры и Богослужения по обрядам оной».⁷²

12 Декабря 1904 г. последовал Высочайший Именной указ, данный Сенату, «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка», пункт 6-й которого содержал определённые обещания готовящихся перемен в вопросе веротерпимости:

«Для закрепления выраженного Нами в Манифесте 26 Февраля 1903 года... неуклонного душевного желания охранять освященную Основными Законами Империи терпимость в делах веры, подвергнуть пересмотру узаконения о правах раскольников, а равно лиц, принадлежащих к инославным и иноверным исповеданиям, и независимо от сего принять ныне же в административном порядке соответствующие меры к устранению в религиозном быте их всякого, прямо в законе не установленного стеснения».⁷³

Из этих документов видно, что законодательное расширение прав подданных неправославного исповедания планировалось Правительством ещё до начала революционных беспорядков. Однако, жизнь внесла свои коррективы. Подготовка основополагающего документа затянулась на несколько месяцев, так что Именной Высочайший указ и Высочайше утверждённое положение Комитета Министров «Об укреплении начал веротерпимости» появились только 17 Апреля 1905 г. – в самый разгар массовых революционных выступлений.

Указы содержали важные пункты, принципиально меняющие прежнее отношение Государства к инославным и иноверным исповеданиям. В частности, в них утверждалось «признать, что отпадение от Православной веры в другое христианское исповедание или вероучение не подлежит преследованию и не должно влечь за собой каких-либо невыгодных в отношении личных или гражданских прав последствий, причём отпавшее по достижении совершеннолетия от Православия лицо признаётся принадлежащим к тому вероисповеданию или вероучению, которое оно для себя избрало».⁷⁴

В отношении Старообрядчества и сектантства все исповедания делились на три группы: старообрядческие согласия, секты и изуверные учения, запрещённые законом. В отношении двух первых групп новый закон предусматривал значительное расширение прав. Религиозным обществам старообрядцев и сектантов присваивалось название «общин», за ними признавалось право на владение движимым и недвижимым имуществом. Старообрядцам и сектантам разрешалось устройство скитов и обителей с согласия Министра Внутренних Дел, создание школ, особых кладбищ для погребений, отменялся ряд прежних ограничительных законов. Указ определял условия, при которых допускался переход и в нехристианские исповедания.

Дальнейшие события показали, что момент для столь решительной реформы был крайне неподходящим. Растущее массовое леворадикальное движение восприняло новый закон не как самостоятельно разработанную государственную инициативу, а как первое крупное завоевание революции – уступку, достигнутую силовым нажимом. Убеждённые теперь, что на Правительство можно оказывать давление, революционеры перешли к более решительным требованиям. С другой стороны, для консервативной части общества Указы стали настоящим потрясением. У многих православных людей пошатнулась вера в Правительство, которое, спасая собственные интересы, пожертвовало интересами Церкви, лишив Её покровительства в тот самый момент, когда Она более всего нуждалась в защите. Вместе с тем, Православная Церковь по-прежнему, как и двести лет назад, не имела структурной самостоятельности и возможности избрать Патриарха. Из всех существовавших в России вероисповеданий она единственная пострадала от нового закона, оказавшись в худшем положении, чем до 17 Апреля 1905 г.

Последствия Указов «Об укреплении начал веротерпимости» были впечатляющими. «В западных губерниях бывшие униаты... стали тысячами переходить в Католичество. Всего за 1905–1907 гг. из Православия в Католичество перешло свыше 170 тыс(яч) человек. Кроме того, 36 тыс(яч)... крещёных татар и башкир вернулось в ислам, около 10 тыс(яч) человек перешло в протестантство. Участились переходы в старообрядчество и сектантство».⁷⁵ В массовом количестве распечатывались закрытые ранее в судебном и административном порядке молитвенные дома, началась энергичная миссионерская деятельность сектантов и старообрядцев, проводимая как непосредственно, так и через появившиеся периодические издания. С 1905 г. у старообрядцев стали выходить в Москве две еженедельные газеты «Слово правды» и «Вестник Старообрядчества», а также ежемесячный журнал «Старообрядец», издававшийся в Нижнем Новгороде. Евангелисты имели в Санкт-Петербурге журнал «Христианин», адвентисты седьмого дня распространяли привозимый из-за рубежа журнал «Маслина». Два журнала – «Духовный Христианин» и «Молоканский вестник» издавали молокане.⁷⁶ Открывались протестантские богословские курсы, проводились съезды и конференции. По личному ходатайству С.Ю. Витте Министр Внутренних Дел выпустил циркулярное письмо об освобождении всех, кто находился в заключении или ссылке по религиозным мотивам.⁷⁷

Крах политики государственной опеки Церкви, вызванный революционными событиями, ставил Православную Церковь в принципиально иные, чем раньше, условия. Следует отметить, что либерально настроенные деятели Государственной Думы пытались пойти ещё дальше, внося законопроекты о признании равноправия перед лицом закона всех вероисповеданий, в том числе и нехристианских, то есть речь шла о лишении Православной Церкви Ея положения в Российском Государстве, как господствующей.⁷⁸ Возникла ситуация, когда в глазах многих современников Церковь не только теряла привилегированное положение, но оказывалась более бесправной, чем инославные исповедания, в чьи внутренние дела Государство не вмешивалось. Политический кризис в стране показал шаткость и изменчивость государственной структуры, подчеркнув противоестественность сосуществования с ней неизменной в своей миссии Церкви, неодолимой адовыми вратами (Мф.16:18). Отступая под натиском революции, светская власть фактически отказалась от политического покровительства Православию. Теперь, перед лицом роста неверия, сектантства, нравственного разложения, в период разгула насилия и вседозволенности, Церковь Сама должна была изыскивать пути для более успешного свидетельства хранимой Ей Истины.⁷⁹ Несомненно, что здесь важное значение имел вопрос о восстановлении традиционно-канонического церковного управления, не перестававший волновать умы многих деятельных членов Церкви.

Так, ещё зимой 1905 г. члены Святейшего Синода во главе с выдающимся Русским Богословом митрополитом Санкт-Петербургским Антонием Вадковским († 2 Ноября 1912г.) встретились с Императором Николаем II, Который, со слов очевидца, сказал:

«Мне стало известно, что теперь и между вами в Синоде, и в обществе много толкуют о восстановлении Патриаршества в России. Вопрос этот нашёл отклик и в Моём сердце и крайне заинтересовал Меня, Я много о нём думал, ознакомился с текущей литературой этого вопроса, с историей Патриаршества на Руси и его значения во дни великой смуты междуцарствия и пришёл к заключению, что время назрело, и что для России, переживающей новые смутные дни, Патриарх и для Церкви, и для Государства необходим. Думается Мне, что и вы в Синоде не менее Моего были заинтересованы этим вопросом. Если так, то каково ваше об этом мнение? Мы, конечно, поспешили ответить Государю, что наше мнение вполне совпадает со всем тем, что Он только что перед нами высказал. А если так, – продолжил Государь, – то вы, вероятно, уже между собой и кандидата себе в Патриархи наметили? Мы замялись и на вопрос Государя ответили молчанием.

Подождав ответа и видя наше замешательство, Он сказал:

– А что, если Я, как вижу, вы кандидата ещё не успели себе наметить или затрудняетесь в выборе, что если Я Сам его вам предложу – что вы на это скажете?

– Кто же он? – спросили мы Государя.

– Кандидат этот, – ответил Он, – Я! По соглашению с Императрицей Я оставляю Престол Моему Сыну и учреждаю при нём регентство из Государыни Императрицы и брата Моего Михаила, а Сам принимаю монашество и священный сан, с ним вместе предлагая, себя вам в Патриархи. Угоден ли Я вам, и что вы на это скажете?

Это было так неожиданно, так далеко от всех наших предположений, что мы не нашлись, что ответить и... промолчали. Тогда, подождав несколько мгновений нашего ответа, Государь окинул нас пристальным и негодующим взглядом, встал молча, поклонился нам и вышел, а мы остались, как пришибленные, готовые, кажется, волосы на себе рвать за то, что не нашли в себе и не сумели дать достойного ответа. Нам нужно было бы ему в ноги поклониться, преклоняясь пред величием принимаемого Им для спасения России подвига, а мы... промолчали!».⁸⁰

В результате размышлений после неудавшейся встречи и обнажившихся в церковной среде разногласий, на докладе Синода 31 Марта 1905 г. Николай II написал следующую резолюцию:

«Признаю невозможным совершить в переживаемое ныне тревожное время столь великое дело, требующее и спокойствия и обдуманности, каково созвание Поместного Собора. Предоставляю Себе, когда наступит благоприятное для сего время, по древним примерам Православных Императоров, дать сему делу движение и созвать собор Всероссийской Церкви для канонического обсуждения предметов веры и церковного управления ».⁸¹

Вопрос повис в воздухе. Однако, ситуация, когда Правительство, наделив правами религиозные меньшинства, по-прежнему лишало господствующую Церковь возможности вернуться к своему исторически и канонически сложившемуся устройству, казалась слишком нелепой и почти вызывающе несправедливой. Уже 27 Декабря 1905 г. Император обратился с рескриптом к митрополиту Антонию:

«Ныне я признаю вполне благовременным произвести некоторые преобразования в строе нашей отечественной Церкви... Предлагаю вам определить время созвания этого собора».⁸²

6 Марта 1906 г. приступил к работе созданный при Святейшем Синоде постоянно действующий орган – Предсоборное присутствие. В его задачи входили выработка порядка и программы предстоящего Собора, а также Богословская разработка вопросов, подлежавших его обсуждению. К его работе были привлечены практически все епархиальные архиереи, чьи мнения о преобразованиях в церковной жизни начали собираться ещё раньше. В своей аналитической, творческой и обобщающей работе оно объединило лучшие силы тогдашней Русской Богословской и канонической мысли. В вопросе о преобразовании Высшего Церковного управления суждения Предсоборного присутствия сводились к следующему:

1. Высшее управление Русской Церкви принадлежит созываемому периодически Поместному Собору епископов, под председательством Патриарха.

2. Состав Поместных Соборов Русской Церкви должен быть такой же, как предложенный состав первого чрезвычайного Собора, т.е. из епископов, клириков и мирян, и с теми же правами (при которых клирики и миряне участвуют в обсуждении всех соборных дел и вопросов, но соборные определения и постановления составляются и подписываются одними епископами), кроме случаев, когда по каноническим правилам не только решение, но обсуждение дел в Соборах может принадлежать одним епископам.

3. Поместному Собору Русской Церкви принадлежит власть – законодательная, руководственная, ревизионная и высшая судебная.

4. Постоянным органом церковного управления должен быть Синод с председателем во главе.

5. В состав Синода должны входить только епископы, в числе двенадцати, не считая председателя, из коих одна треть постоянных членов и две трети сменяющихся.

6. Постоянными членами Синода, кроме председателя – митрополита Петербургского, должны быть иерархи: Московский, Киевский, Казанский и Литовский.

7. Сменяющиеся члены Синода – епископы – вызываются для присутствия в Синоде по очереди.

8. Первый епископ есть председатель Синода с известными правами и вместе с тем – первоиерарх Русской Церкви, с особыми, лично ему принадлежащими правами.

9. Председатель Синода и первоиерарх Русской Церкви именуется Патриархом.⁸³

Однако, несмотря на большую работу, проделанную Предсоборным присутствием в 1906–1907 гг. по подготовке Собора, многочисленные внутрицерковные разногласия, частая сменяемость членов Правительства, наличие в нём собственных противоречий и общая нестабильность в обществе затянули созыв Собора. Впрочем, сам вопрос о нём не снимался и продолжал волновать умы церковных деятелей, о чём свидетельствуют многочисленные выступления в печати и на общественных съездах этого времени, посвящённые вопросам соборности и преобразований различных сторон Русской церковной жизни от приходского устройства и быта духовенства до высшего церковного управления включительно. Но ещё до того, как возобновилась работа по подготовке Собора, произошло множество политических и общественных событий, на которых следует остановиться подробнее.

В течении всего 1905 г. революционные беспорядки набирали силу. Православной Церкви тем сложнее было духовно противодействовать им, удерживая народ от эксцессов, поскольку многие участники и лидеры антиправительственного движения даже номинально не принадлежали к Православию и по причине полной отстранённости от Церкви не могли считать Её авторитетом для себя. Почувствовав ослабление Российской Империи, на национальных окраинах приобретали популярность националистические и сепаратистские настроения, характерной особенностью которых было отождествление Православной Церкви с верховной светской властью, вследствие чего политическая ненависть подкреплялась религиозной. В российском леворадикальном движении также возрастала роль революционеров, номинально принадлежавших к другим исповеданиям, причём, особенно бурно процесс политической активизации протекал у иудеев. Поскольку отношение радикальных Евреев к Православию оказало влияние на общую позицию революционного лагеря в этом вопросе, а роль Евреев в российской общественной жизни приобретала влиятельное значение, возникает необходимость затронуть эту тему более обстоятельно.

В начале XX века российское Еврейство переживало кризис и ломку прежних общинных связей с их обособленностью, круговой порукой и жёстким остракизмом отступников. При новых капиталистических отношениях и становившихся всё более определёнными эмансипационных чаяниях общинная зависимость начинала тяготить как зажиточную и образованную Еврейскую «элиту», так и недовольную, разочарованную в традиционных религиозных ожиданиях плебейскую молодёжь. Три идеи – политическая эмансипация, ассимиляция и сионизм, способные, по мнению их сторонников, окончательно разрешить «Еврейский вопрос», всё более распространялись среди Евреев всех сословий, подталкивая одних к подчёркнутому обособлению и сосредоточенности на внутренних проблемах, а других – к активному включению в жизнь российского общества: экономическую, культурную и общественно-политическую.

Ассимиляционный процесс у российских Евреев начался ещё в эпоху реформ Александра II, благодаря специальным мерам Правительства, направленным на поощрение Еврейского образования и сближения с Русским обществом. Поскольку меры эти носили чисто светский, внецерковный характер, то такие же особенности приобрела и Еврейская ассимиляция, для которой приобщение к Русской культуре совсем не означало приобщение к Русской Церкви. Известный сионистский деятель Владимир (Зеев) Жаботинский оценивал этот процесс следующим образом:

«Было время, когда Еврейская молодёжь не только не рвалась к просвещению так усердно, как теперь, но когда отдельным лицам приходилось напрягать все усилия, чтобы приучить Еврейскую массу к просвещению. Эта масса боялась просвещения и выставляла против него фанатический предрассудок преувеличенной самобытности – отчасти религиозной, отчасти национальной. Ясно, что людям, желавшим спасти массу от невежества, пришлось напасть и на предрассудок. И они это исполнили... Эта проповедь менее, чем в полвека, произвела в Еврейской массе коренную перемену, совершила огромный переворот: насколько Евреи прежде боялись гуманитарного просвещения, настолько они теперь жаждут его... Мы, Евреи нынешнего переходного времени, вырастаем как бы на границе двух миров. По сю сторону – Еврейство, по ту – Русская культура. Именно Русская культура, а не Русский народ: народа мы почти не видим, почти не прикасаемся...».⁸⁴

Подобная ограниченная ассимиляция порождала растущий с каждым годом слой людей, которые вливались в Русское общество, но не делались да и не решались делаться его частью. Случаи перехода Евреев в Православие по-прежнему были довольно редки и обычно диктовались соображениями, далёкими от религии.

В те времена, когда российское Еврейство существовало отдельной замкнутой жизнью, власти хотя и поощряли православных выкрестов различными льготами, однако не заботились об их дальнейшей адаптации в христианской среде, что нередко приводило к возвращению в иудаизм. Во времена царствования Императора Александра II ассимиляционный процесс, ускоренный поощрением Русского образования среди Евреев, сблизил христианскую и иудейскую среду и пробудил некоторый интерес к Христианству у Еврейской интеллигенции, разочарованной в прежних религиозных чаяниях и увлечённой эмансипационными надеждами. Как отражение этих новых веяний внутри российского Еврейства, представляет интерес всеподданнейшая просьба крещёного еврея Якова Брафмана, поднесённая Императору Александру II в 1858 г., где он предлагал открыть в России Православное Миссионерское общество для работы среди Евреев.⁸⁵ В частности, Я. Брафман писал:

«Следуя мыслью за всеми мерами, какие только были принимаемы в России под мудрым скипетром Благочестивых Государей, чтобы просветить ослепленных и ожесточенных всегда против христиан евреев, я с болезнью души заметил, что меры сии остались не действительными; и со стороны евреев признаются только притеснением и угнетением, потому что народ, считающий себя временно-плененным, из всех молитв признаёт единственной и святой только ту, которая состоит из самых ложных и гибельных мыслей: о скорейшем ниспровержении существующего на Земле порядка и о порабощении всех народов восстановлением скипетра Давида (что даже упоминается и в молитве, составленной о благоденствии царя); такой народ не способен наслаждаться благодетельными узаконениями христианского Правительства, никогда не может слиться с массой коренных жителей, заботиться о благе общем и быть полезным Государству. Что же остаётся с ними делать? Оставить ли их на произвол судьбы, в ухищрённых силлогизмах ими проповедываемой? Нет! Я боюсь искушать Бога моего, сложив руки, сомкнув уста довольствоваться только своим счастьем».⁸⁶

В последующие годы единичные случаи крещения Евреев стали происходить чаще, не отражая, однако, общего отношения иудеев к Христианству. Оно по-прежнему было настолько отрицательным, что в многотомной Еврейской Энциклопедии, изданной в начале XX века, полностью отсутствует Еврейской истории, описанный в Новом Завете. Главными стимулами перехода в Православие оставались гражданские привилегии или возможность вступить в смешанный брак. Но какими бы мотивами не руководствовался выкрест, он не мог рассчитывать на сохранение связей с прежней средой, хотя остракизм уже не был столь безусловным как раньше.⁸⁷

Обстановка двойной изоляции – безразличие Русских властей и враждебность Еврейской среды – определяли робкую половинчатость и заведомую обречённость христианских исканий Еврейской интеллигенции. В начале 1880-х гг. на юге Малороссии были предприняты первые попытки религиозных реформ в направлении Христианства. Эти идеи пропагандировали «Духовно-Библейское братство» (Елисаветград, Одесса) и община «Новый Израиль» (Одесса, затем Кишинев). От прежних опытов христианизации Евреев новые попытки отличались, во-первых, тем, что не были миссионерским предприятием, а возникли внутри Еврейства самостоятельно, хотя и под влиянием протестантизма. Во-вторых, члены «Духовно-Библейского братства» и общины «Новый Израиль» не собирались порывать с иудейской средой, ориентируясь на миссионерскую работу. Эти стремления встретили, в основном, отрицательный отклик, хотя основатель «Духовно-Библейского братства» Яков Гордин старался не затрагивать наиболее «больного» вопроса – принятия Христа, выделив из Христианства чисто нравственные принципы.

Более значительного религиозного радикализма достигла община «Новый Израиль», руководимая адвокатом Иосифом Рабиновичем. Уверовав в Христа после посещения Иерусалима, он занялся у себя на родине созданием Еврейской христианской Церкви. Ему удалось найти единомышленников и открыть в Кишиневе молельный дом «Вифлеем». И.Д. Рабинович переписывался с русским философом Владимиром Соловьевым, который с живой симпатией наблюдал за деятельностью общины, увидев в ней начало «окончательного решения Еврейского вопроса», т.е. обращения Евреев ко Христу.⁸⁸

Жизнь показала иллюзорность его мечтаний – впрочем, понятную с самого начала. Главная ошибка прозелитов состояла в том, что они пытались создать собственную секту вместо того, чтобы смиренно присоединиться к уже существующей Церкви. Изолировав себя от христианского населения и лишившись поддержки Русских властей, когда вопреки ожиданиям обер-прокурора Св. Синода К.П. Победоносцева приняли не Православие, а Протестантство, «новозаветные израильтяне» оказались в духовном и психологическом одиночестве. После смерти Иосифа Рабиновича община распалась.

Жадное поглощение Русской светской культуры при равнодушии или враждебности к ее духовным богатствам и наоборот – незыблемая верность традиционному исповеданию при развитых ассимиляционных настроениях – приводили к тому, что молодое поколение Евреев в целом впитывало в себя атеизм быстрее и глубже, чем их православные сверстники аналогичных сословий. Собственная религия ассоциировалась у них с малопривлекательными местечковыми впечатлениями детства и юности, с личными обидами и комплексами, а малознакомое Православие – с государственной властью и, в конечном итоге, с теми же обидами и комплексами. В результате возник тот обострённый антирелигиозный максимализм – неприятие любых религий с подчёркнутым пренебрежением к собственной и ненавистью к господствующей, – который в начале XX века распространился в революционной среде, окончательно делая невозможными прежние компромиссы. Следует отметить, что среди Православных процесс распространения атеизма начался ещё раньше, но происходил не так бурно и реже доходил до болезненных крайностей, чем у Евреев. В начале XX века два аналогичных процесса соединились в один, взаимно дополняя друг друга: первый – своими развитыми традициями материалистической религии, а второй – своей страстностью и крайним максимализмом. Разумеется, поляризация здесь условна, и если мы вспомним Западную Европу, то там основоположником коммунизма, трансформировавшегося в религию, был еврей Карл Маркс, а страстным антихристианином – Фридрих Ницше (сын лютеранского пастора). В России особенности исторического развития порождали и свои духовные болезни. Выше уже говорилось, что стремительный процесс массового просвещения при недостаточном уровне духовного воспитания и подавлении созидательных инициатив отрицательно воздействовал и на Русскую молодёжь. Евреи же не получали христианского воспитания вовсе, а запретительные и ограничительные государственные меры, появившиеся при Александре III, уже не достигая прямых результатов (они обходились всеми правдами и неправдами), приносили дополнительное озлобление против Правительства и господствующей Церкви. Все эти причины ускоряли процесс политической радикализации нового поколения Евреев, их массового разочарования и враждебности к религии. В конце XIX-начале XX столетий Еврейская молодежь сотнями и тысячами пополняла ряды нелегальных социалистических партий, где наиболее способные занимали вскоре лидирующее положение.

Эмоциональные, склонные к вызывающим демонстративным поступкам, Еврейские революционеры производили заметное впечатление на окружающих. В.И. Ленин отмечал, что «процент Евреев в демократических и пролетарских движениях эпохи везде выше процента Евреев в населении вообще».⁸⁹ Для людей же из монархического лагеря Евреи ассоциировались с революционным и антирелигиозным движением ещё более прочно, что обусловило и характер черносотенного движения начала века.

Весной 1905 г. идея создания Православно-монархической партии в противовес революционным уже носилась в воздухе. Многие монархисты искренне недоумевали, почему они не могут создать собственное объединение, если это уже открыто и легально делают враги Престола. Вместе с тем, традиционная вера в государственный аппарат и мнение, что создание партии явится невольной уступкой демократизму, удерживали сторонников Самодержавия от решительных заявлений. Но кто-то всё равно должен был высказаться первым, и им стал редактор газеты «Московские ведомости» В.А. Грингмут. В статье «Организация монархической партии», появившейся в начале Марта 1905 г., он писал: «Бороться с такой уже окрепшей и, к сожалению, уже одержавшей несомненные победы организацией может лишь столь же крепко организованная партия Монархическая».⁹⁰ Эту мысль продолжали развивать в газете и другие публицисты. «Высочайший манифест 18 Февраля⁹¹... налагал на Русских людей всех званий и состояний священный долг – объединить свои силы для ревностной работы на духовной ниве Русского национального самосознания. На этой ниве дела так много, а семья делателей так раздроблена среди бушующих, всё более разъяряющихся волн крамольного космополитизма», – писал публицист Н.Знаменский в статье «Почему нам нужна монархическая партия».⁹²

И всё же, несмотря на подготовку общественного мнения, следующий поступок Грингмута вызвал противоречивую реакцию. В то время, как «классическим» монархистам сама мысль о создании монархической партии в самодержавной стране казалась абсурдной, он не просто предложил создать настоящую политическую партию – с центральным бюро и партийной программой, с филиалами в различных городах и собственным органом печати. 28 Апреля 1905 г. Грингмут объявил, что такая партия уже существует и даже имеет своё издание – «Московские ведомости»: «Никакие общие собрания до законного утверждения устава монархической партии созываться не будут, так как деятельность партии всегда будет происходить на строго законном основании. Когда на то последует правительственное разрешение, общее собрание монархической партии будет созвано в Москве.

Отдельные оттиски программы монархической партии высылаются всем желающим из центрального бюро, которое высылает также более подробные разъяснения по вопросу об организации партии, а также принимает для напечатания в органе партии статьи, служащие развитием как общей идеи монархической партии, так и отдельных ее сторон».⁹³

Сообщение поначалу встретило ироническое или отрицательное отношение даже в монархическом лагере. Издатель популярного журнала «Гражданин» князь В.П. Мещерский с возмущением замечал: «Я бы понял партию монархистов, если бы в России не было Монарха, но создавать или даже помышлять создавать партию монархистов в России, когда Царь Самодержавный, слава Богу, здравствует, только потому, что есть кружки антимонархистов, – это значит наносить оскорбление Монарху и народу! Чтобы стать во главе монархической партии, надо забыть, что ее глава – Русский Царь».⁹⁴

Но поскольку антимонархисты имели уже не «кружки», а бесчисленные массы сторонников, многие защитники Самодержавия увидели в идее монархической партии хотя и противоречащий прежним традициям, но неизбежный и единственно возможный в условиях ослабления власти путь объединения сил для борьбы с крамолой. Постепенно деятельность В.А. Грингмута стала приносить плоды. В Москве вокруг него сложился кружок единомышленников, среди которых – будущий издатель «Московских ведомостей» Б.В. Назаревский, будущий лидер Союза Русского Народа князь М.Н. Волконский и другие. В редакцию приходили письма со всех концов России от желающих создать филиалы партии. Русская Монархическая Партия стала предтечей Союза Русского Народа, Союза Михаила Архангела и других массовых черносотенных (монархических) организаций. В течение 1905–1907 годов состоялось в разных городах четыре съезда Русских людей, появлялись новые правые издания – «Русское знамя», «Почаевские известия», «Земщина» и многие другие. Знамя Союза Русского Народа освятил сам знаменитый протоиерей о. Иоанн Кронштадтский. Черносотенные демонстрации времён революции производили сильное впечатление на окружающих своей многочисленностью и организованностью. В сельской местности крестьяне целыми деревнями записывались в Союз Русского Народа.

Вместе с тем, вызванное объективными причинами черносотенное движение по тем же объективным причинам носило необузданный противоречивый характер. Не имевшая политического опыта, долгое время стесняемая самими же властями народная стихия невольно приобретала черты своих противников. Декларативная преданность неограниченной монархии причудливо сочеталась с самыми резкими нападками на Царские указы и манифесты, что дало обществу повод заговорить о феномене «правой оппозиции», а погромы осени 1905 г., вызванные ненавистью к революционерам, но обрушившиеся также и на мирных Еврейских обывателей, скомпрометировали даже название «черные сотни», имевшее поначалу совершенно нейтральный смысл.

Это название следует объяснить подробнее, поскольку его происхождение вызывает споры. В Русском средневековом городе незнатное население делилось на сотни. В гостинные и суконные сотни входило привилегированное купечество. Мелкие торговцы и ремесленники составляли чёрные сотни. В сотне не обязательно было ровно сто человек: их могло быть и сто пятьдесят, и семьдесят – восемьдесят. Каждую сотню возглавлял староста или сотский.

Средневековые чёрные сотни, т.е. городские низы, отличались особой активностью и восприимчивостью, и в Смутное Время начала XVII столетия ревностно пополняли ряды Нижегородского Народного ополчения, организованного Козьмой Мининым. В начале XX века черносотенное движение также Делало основную опору на простых горожан и, проводя аналогии с прошлым, В.А. Грингмут с гордостью писал в опубликованном 3 Июня 1906 г. «Руководстве черносотенца-монархиста»:

«Чёрная сотня» – это тысячи, миллионы, это – весь Православный Русский народ, остающийся верным присяге неограниченному Самодержавному Царю. Почётно ли это название «чёрная сотня»? Да, очень почётное. Нижегородская чёрная сотня, собравшаяся вокруг Минина, спасла Москву и всю Россию от Поляков и Русских изменников, и к этой славной чёрной сотне присоединился и князь Пожарский с верными царю Русскими боярами».⁹⁵

Лидерами черносотенного движения были, в основном, миряне – журналист В.А. Грингмут, детский врач А.И. Дубровин, юрист П.Ф. Булацель и др. Перед православными священнослужителями стоял нелёгкий выбор: с одной стороны, нападки революционного лагеря на Церковь становились всё более невыносимыми и вызывающими, с другой – духовный сан и миролюбие удерживали большинство из них от участия в общественной жизни. Этими мотивами, видимо, руководствовался митрополит Петербургский Антоний (Вадковский), когда отказался освятить знамя Союза Русского Народа. Даже епископ Волынский Антоний (Храповицкий), морально поддерживая черносотенцев, указывал на невозможность примкнуть к движению в организационном порядке.⁹⁶ Вместе с тем, сохранение нейтральности в обществе, которое бурлило политическими страстями, было также задачей невыполнимой. Практически, как и во всех сословиях, в духовенстве выделились левое и правое активное крыло. Одним из лидеров Конституционно-демократической (кадетской) партии и популярным депутатом Государственной Думы стал священник Григорий Петров, позднее лишённый сана за свою политическую деятельность. Другие священнослужители, хотя и не состояли в партиях, охотно участвовали в революционных собраниях и массовых левых манифестациях. Подобная картина наблюдалась и в правом лагере, где духовенство, потеряв надежду на защиту со стороны Правительства, переходило к самостоятельным действиям. «В Октябрьские дни 1905 г., когда Победоносцев⁹⁷ растерялся, а Синод фактически бездействовал, многие представители высшего и рядового духовенства действовали на свой страх и риск. Во время Октябрьской забастовки в Москве произошло совместное выступление духовных и светских черносотенцев. «Союз Русских Людей» призвал создать приходские «комитеты порядка»... В некоторых приходах такие комитеты были избраны, в других – священники запротестовали. Тогда митрополит Владимир и его помощник Серпуховской епископ Никон разослали по церквам «поучение», которое предписывалось прочесть во время литургии 16 Октября. «Поучение» было направлено против забастовщиков и революционеров, которые именовались «извергами рода человеческого». Прихожане призывались «очнуться, проснуться» и быть готовыми «умереть за Царя и за Русь».⁹⁸

После образования черносотенных монархических организаций многие священнослужители, возмущённые революционными событиями, стали участвовать в их деятельности. В числе известных лидеров Союза Русского Народа был московский протоиерей Иоанн Восторгов – популярный проповедник и миссионер, впоследствии расстрелянный большевиками в дни Красного террора осени 1918 г. Другой священнослужитель игумен Арсентий на заседании Лефортовского отдела Русской Монархической Партии (Москва) в Ноябре 1906 г. следующим образом объяснил политическую позицию большинства Православных клириков: «Монархическая партия подчиняется Богу, стоит за религию, за Христианскую святую религию; другие же партии не признают религии, – по крайней мере, в их программах нет девиза: «За Веру Православную!», а всё только говорится о земном, о мамоне... Заботясь только о мамоне, они подпали под власть дьявола, следовательно, подчиняются только дьяволу. Царь принят от Бога, – ибо Он Помазанник Божий, почему Престол Царя находится под особым покровительством, под покровом Бога. Из рода наших Русских Царей со времён равноапостольных святой Княгини Ольги и святого Князя Владимира вышло много святых мучеников и угодников Божиих, мощи которых ясно доказывают, что благодать Божья почиет на роде наших Царей».⁹⁹

Однако, преобладание консервативных настроений в Православной Церкви не означало безоговорочного одобрения любых методов в деле подавления крамолы. Признавая необходимость борьбы с революционными беспорядками, священнослужители стремились удержать свою паству от самосудов и расправ над мирными обывателями.

Хотя Православные пастыри отрицательно относились к бессмысленной жестокости и озлобленности – независимо от того, слева или справа она исходила, – после 1917 г. Церковь была объявлена идейной вдохновительницей погромов, что также во многом и определило Ее дальнейшую участь. Будучи заметным явлением в годы Первой Русской революции, черносотенное движение, однако, не успело окончательно оформиться.

После подавления мятежа Правительство поставило в 1909 году вопрос о закрытии Союза Русского Народа. Уже упомянутый М.Н. Волконский с горечью писал: «Видите ли, меня, Мавра, не гнали, когда я «делал дело», то есть когда я был нужен, когда эти циники, гонящие меня теперь, нуждались во мне».¹⁰⁰ Впоследствии черносотенные организации уже не играли в Русском обществе прежней роли, а в 1917 г. были распущены. Процесс формирования Русских консервативных партий, которые могли бы спасти Россию от революции, остался незавершённым.

В годы временного затухания политических страстей перед Православной Церковью с новой остротой встала проблема внутреннего миссионерства. Разочарованность в социальных идеях не только возвращала в Православие, но, напротив, уводила людей в мистику, спиритизм, сектантство. Законы, направленные на развитие веротерпимости, позволили сектантам открыто вести собственную миссионерскую работу, которая развернулась с невиданной ранее силой. В 1910 г. газета «Московские ведомости» писала: «Нигде так не страдает Православная Церковь, как в Ростове-на-Дону. Здесь Православные буквально семьями переходят в баптизм. Но это в городе, а что делается в деревне, так это невероятно! Говорят, есть сёла, где храмы Божии заколочены, так как целые приходы перешли к баптистам».¹⁰¹

Подобные результаты не вызывают особого удивления, если учесть, что протестанты занимались миссионерством с гораздо большим усердием, чем Православные пастыри. Основатель Всероссийского союза евангельских христиан И.С. Проханов писал об это периоде:

«С самого начала нашей организационной работы я провозгласил лозунг: «От города к городу, от посёлка к посёлку, от деревни к деревне, от человека к человеку». Я обычно говорил нашим труженикам: «Вы должны иметь хорошую географическую карту вашей местности. Во- первых, для того, чтобы отмечать места, где имеются группы Евангельских христиан. Затем вы должны сказать себе как говорят воины перед сражением: «Мы должны добыть для Христа все селения губернии, в которых Евангелие ещё не было проповедуемо». Прежде всего вы должны начать работу во всех городах своего уезда и затем начать проповедь Евангелия в деревнях, но обращая главное внимание на города, в которых должен быть центр духовной работы».¹⁰²

Отметим здесь, кстати, что ставка делалась на городской люд, оторванный от своих корней...

Энтузиазм миссионеров, подкреплённый истинно протестантской практичностью и помощью зарубежных единоверцев, способствовал быстрому росту нетрадиционных общин. Уже в 1910 г. по воскресным дням в разных частях Санкт-Петербурга проходило 28 одних только баптистских собраний. «При этом из этого общего числа 8 собраний ведутся на иностранных языках и наречиях: 2 на Немецком, 2 на Эстонском и по одному на Шведском, Финском, Английском... и Латышском. Три собрания специально предназначены для «молодых людей» обоего пола».¹⁰³

В южных губерниях, особенно в Киевской и Херсонской, широко распространялось учение адвентистов седьмого дня. Появились в России и неизвестные ранее зарубежные секты, например, «Общество исследователей Библии», ныне существующее под названием «свидетели Иеговы». Одновременно росла популярность сект Русского происхождения – как традиционных, так и возникших недавно – например, секты «толстовцев», «чуриковцев» и других. В обстановке самого широкого религиозного разномыслия обществу уже не казались неправдоподобными слухи о проникновении хлыстовства даже в дворцовые круги якобы через Григория Распутина.¹⁰⁴

Чтобы противостоять сектантской деятельности, Православная Церковь должна была также активизировать свою миссионерскую работу. 5–22 Августа 1907 г. в Нижнем Новгороде собрался очередной Миссионерский съезд, на котором присутствовали представители более 20 епархий. «При обсуждении миссионерами на одном из первых заседаний вопроса о мерах и способах борьбы с врагами Православия и Церкви Христовой, одним из членов съезда – о. И. Восторговым внимание деятелей миссии было обращено, прежде всего, на желательное объединение всех миссионеров и пастырей Церкви в один пастырский братский союз для защиты Церкви Христовой. Такое объединение в братский союз, как говорил о. И. Восторгов, особенно потребно теперь, когда враги Церкви стараются в борьбе с Ней объединиться и сорганизоваться. О. И. Восторговым было также указано, что мысль образовать такой Союз или Братство впервые явилась у духовенства г. Москвы, которое предполагает это Братство сделать всероссийским, присвоив ему название Церковно-патриотического пастырского миссионерского Братства имени Патр(иарха) Гермогена. Для подробного ознакомления членов съезда с задачами и целями этого Братства, о. И. Восторговым был доложен съезду и проект Устава Братства. Из этого проекта видно, что главная общая цель учреждения пастырского Братства имени святейшего Патр(иарха) Гермогена – «защита и возвышение авторитета Правосл(авной) Церкви в Русском Государстве и укрепление в народе любви к освящаемому Ей нашему Отечеству – Святой Руси».¹⁰⁵

Съезд признал полезным открытие такого Братства, и проект Устава был передан для дальнейшей разработки в особую комиссию. Естественно, что среди других постановлений съезда был план подключения к миссионерской работе членов черносотенных организаций: «При образовании народных кружков ревнителей миссии и для распространения миссионерской литературы съезд рекомендует пользоваться политическими монархическими организациями, их чайными, библиотеками и собраниями, ибо не подлежит сомнению, что эта политическая партия глубоко церковна по своему характеру и охрану Православия открыто выставляет, как основной девиз своей программы».¹⁰⁶

Вследствие оживления внутрицерковной жизни вновь встал на повестке дня вопрос о созыве Поместного Собора и восстановлении Патриаршества. Плодом этого было учреждение 28 Февраля 1912 г. при Святейшем Синоде Предсоборного совещания в более ограниченном составе, чем в 1906–1907 годах: 7 человек, в том числе 3 архиерея – архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский), архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий) и епископ Холмский Евлогий (Георгиевский). Совещание имело своей задачей подвергнуть «рассмотрению и согласованию» предложения различных отделов Присутствия в связи «с изменившимися условиями церковной и гражданской жизни», а также «дополнение докладов Присутствия» и для подготовительного обсуждения вопросов, «подлежащих разрешению Собора, но не бывших на рассмотрении Присутствия и вообще всякого рода подготовительных к Собору работ, в коих может оказаться необходимость».¹⁰⁷ Однако, пока проводились подготовительные к Собору работы, началась 1-я Мировая война...

В результате этих промедлений и отсрочек, вопрос о созыве Поместного Собора, многократно ставившийся на протяжении всего Синодального периода и который мог бы быть решён в более спокойное время, решился, наконец, в бурном и трагическом 1917 году.