Часть 2. История Русского Афона с древнейших времен до 1917 г.

Более тысячи лет существует то, что иногда называют монашеской республикой, обосновавшейся на склонах гористого полуострова в Эгейском море, тянущегося от полуострова Халкидика. Афон, или Святая Гора, включает в себя территории, на которых находятся земли исключительно в монастырской собственности. Сейчас двадцать святогорских монастырей, несколько скитов, множество уединенных молитвенных мест являются уникальным центром православного монашества.

Основание первых христианских храмов на Афоне предание относит ко временам Константина I Великоо (285–337), а монастырское строительство началось на Святой Горе не позднее VII в. В это время в Грецию хлынули монахи из разоренных арабскими захватчиками пустынных обителей Египта и Палестины, они актив-но заселяли Афон. Среди них были великие подвижники, такие как прп. Петр Афонский. Формой монашеской жизни тогда были небольшие монастыри – монодрионы, а также отшельнические кельи и пещеры.

Но подлинной датой начала Афона как уникального духовного явления, локализованного в определенной географической точке на карте мира, стал 963 г. – время создания прп. Афанасием Афонским древнейшего из больших монастырей Святой Горы – Великой Лавры – первого как по времени возникновения и по величине, так и по месту в афонской иерархии. Последовавшее затем принятие первого Святогорского Устава (Типика) в 971/2 г. по общежительному образцу имело большое влияние на монашескую жизнь не только всего Афона, но и других православных стран.. Преподобный Афанасий Афонский (ок. 925 – ок. 1000), в миру Авраамий, родился в Трапезунде и, рано осиротев, в детстве воспитывался монахиней, после чего был взят ко двору византийского импера-тора. Получив здесь блестящее светское воспитание, он, одна-ко, всей душой стре-мился к монашеству и принял постриг от рук прп. игумена Михаила Малеина, племянник которого, Никифор Фока, впоследствии император, стал его близким другом. Избегая суетного мира и почестей, прп. Афанасий тайно удалился на Афон, где поселился в пещере, до сих пор существующей недалеко от Великой Лавры, однако слава о его аскетических подвигах быстро распространялась. Здесь нашел его полководец Никифор Фока и, пользуясь дружбой, убедил на свои средства построить большой монастырь, в котором хотел сам принять иноческий постриг, что не успел исполнить, будучи призван на императорский престол. Лавра, однако, была отстроена, и прп. Афанасий, хотя и против воли, стал ее первым игуменом, впервые введя на Афоне строгий общежительный устав по образцу древних палестинских монастырей.

Решительная поддержка, которую оказывали прп. Афанасию византийские василевсы как материально – вкладами, так и морально, защищая кроткого игумена от нападок недоброжелателей (в которых не было недостатка), придали строительному прецеденту Лавры незыблемый авторитет, и вскоре по ее образцу на Афоне стали строиться другие большие обители. Таким образом, с последней трети X в. Афон стал колыбелью возникших здесь нескольких десятков монастырей и скитов – греческих (Лавры св. Афанасия, Ватопедского, Ксиропотамского, Филофея, Ксенофонта и др.), грузинского – Иверского, сербского – Хиландарского, болгарского – Зографского, русского – Ксилурга («Древодела»), позже – св. Пантелеймона; Кутлумушский монастырь был, вероятно, основан в начале XIII в. крещеным сельджуком – потомком тюрка Кутлумуша.

Слава о духовных подвигах прп. Афанасия разошлась по всему православному миру и привлекала желающих иноческой жизни из разных христианских народов – из Грузии, Италии, Болгарии, Сербии, Руси. Одним из таких посетителей и постриженников Афона в это время был будущий прп. Антоний Печерский – создатель Киево-Печерской лавры и основоположник монашества на Руси.

В 1963 г. православный мир торжественно отмечал тысячелетие Афона, а всего четверть века спустя, в 1988 г., праздновалось тысячелетие Крещения Руси. Близость этих дат знаменательна – феномен Афона как уникальной монашеской страны окончательно сложился одновременно с появлением новой православной цивилизации – православной Руси, для которой духовный опыт Святой Горы окажется в дальнейшем мерилом и камертоном народной жизни.

Действительно, трудно переоценить влияние Афона на духовную жизнь в России. Афон для Руси был хранителем и живым носителем традиций восточно-христианской духовности, не прерывавшегося с раннехристианских времен молитвенного опыта. С уверенностью можно сказать, что не было на Руси ни одного принципиально важного события духовной жизни, которое не было бы апробировано или опосредовано афонской духовной практикой.

Так, русское монашество берет свое начало от благословения афонских старцев русскому иноку Антонию вернуться на родину, в Киев, и основать там монастырь по афонскому образцу. Паламитские споры и движение исихазма нашли свой отклик в “умном делании” преподобных Нила Сорского, Серафима Саровского и др. Начавшийся в XVIII веке отрыв русского общества от православной традиции вследствие проведения правительством прозападных культурных реформ и проникновения в духовное образование инославных западных влияний был преодолен благодаря новому импульсу, пришедшему с Афона: передаче в Россию афонского опыта духовничества учениками уроженца Малороссии, святогорского подвижника прп. Паисия (Величковского), перевед-шего с греческого на русский язык корпус отеческих творений «Добротолюбие», ставше-го в XIX веке любимым чтением православной Руси. Линия прямого преемства идет от прп. Паисия в Оптину пустынь, ставшую колыбелью православного старчества в России в XIX и начале XX в.

В то же время велик был и вклад русского монашества в духовную жизнь Святой Горы. Афон был тем местом, где происходил международный культурный обмен восточнохристианского мира, и доля русского участия в нем со временем стремительно возрастала, достигнув в начале XX века половины от присутствия здесь православных народов всех других стран. О том, каково было русское присутствие на Афоне, каков был вклад его во вселенскую православную сокровищницу духовного подвига, пойдет речь в данной главе.

Библиотека и архив были важнейшей неотъемлемой частью афонских монастырей. Прежде всего в них хранились важные для афонитов юридические документы: императорские грамоты, распоряжения святогорского «правительства» – протата, другие акты, регулировавшие нормы жизни на Афоне. Но библиотеки были не только местом хранения важных документов. Книжные собрания помогали творчеству литераторов, историков, публицистов, переводчиков, распространению средневековой православной культуры по всему свету. Когда в середине XI в. основатель Киево-Печерской лавры Антоний Печерский знакомился на Афоне с монастырским уставом, то, вернувшись в Киев, он использовал афонский опыт для формулировок определения статуса первого монастыря Древней Руси.

Путь взаимодействия культур был двусторонним – как из Греции на Русь, так и обратно: в самой Византии была распространена древнерусская книжность, в чем нас снова убеждают материалы афонских архивов. Сохранилась опись 1142 г. имущества Русского монастыря, где дается скрупулезный перечень всего, что там находилось к тому времени, называются многочисленные иконы, изделия из золота, серебра, драгоценных камней, а также книги. В документе засвидетельствовано наличие русских книг и шедевров прикладного искусства. Перечислены золотая «русская епитрахиль», «русские шелка», в частности с образом Богородицы, капа и наконец русские рукописи: пять книг «Апостола», два патерика, пять псалтырей, книги сочинений Ефрема, Панкратия, пять часословов и много других. Судя по описи, библиотека только русских книг насчитывала 48 томов. Это немало, если для сравнения иметь в виду, что, скажем, в Москве даже значительно позже, к середине XVII в., на Печатном дворе насчитывалось всего 32 греческие книги.³⁷⁹

Афонские обители были и крупнейшими переводческими центрами средневековой литературы. Так, Хиландарский монастырь хранит старейший после оригинала список замечательного памятника славянской и древнерусской книжности – «Изборника Святослава» 1073 г. Южнославянский оригинал книги, переписанный для киевского князя – сына Ярослава Мудрого – и хранящийся сейчас в Историческом музее в Москве, был создан в болгарском Преславе на основе византийского прототипа.³⁸⁰ Греческие списки прототипа книги сейчас можно найти в рукописных собраниях Рима, Парижа, Оксфорда, Милана, на Патмосе, в Иерусалиме и Эскуриале. Ряд таких греческих кодексов находится и на Афоне: два, XIII и XIV вв„ – в Лавре св. Афанасия, по одному – в Иверском монастыре, Ватопеде, обителях Каракалла и Дионисия; один из списков XIV в. хранится и в Русском монастыре св. Пантелеймона.

В монастырях Афона создавались, переводились и переписывались памятники древнеславянской письменности. К настоящему времени в святогорских библиотеках хранятся свыше 1400 славянских кодексов и фрагментов, начиная с XI в. Славянские акты афонских архивов относятся к XIII-XVIII вв. В частности, в Русском монастыре св. вмч. Пантелеймона находятся свыше 140 славянских рукописей. Происхождением или бытованием с Афоном связаны многие древние списки сочинений конца IX – начала X в., такие как трактат «О письменах черноризца Храбра», Евангелие учительное Константина Преславского, его же Трипесницы на Успение Богородицы, Зайковский требник, Шестоднев Иоанна экзарха Болгарского³⁸¹ и др.

История славянского книгописания, складывание афонских библиотек прослеживается по крайней мере с XII в. в монастыре Ксилурга, хотя предполагается, что уже с XI в. через святогорские обители попадали на Русь южнославянские тексты: с Афоном связывают переводы XII в. с греческого на славянский Пролога, Пандектов Никона Черногорца и др.³⁸²

Так сокровища византийской духовной культуры усваивались книжниками, переводчиками и писцами Древней Руси, становились уже самостоятельным элементом древнерусской образованности.

Именно этим обстоятельством можно объяснить то, что в период серьезных испытаний в XIII в. – после завоевания Византии крестоносцами в 1204 г. и монголо-татарского нашествия на Русь – связи греков и Руси не прекращались.

Большое значение греческих документов Афона для византиноведения общеизвестно. Однако афонские акты содержат важные материалы, относящиеся к истории и соседних с Византией, и более отдаленных государств и народов на территории Болгарии, Сербии, Румынии, Руси и Кавказа. Это объясняется как постоянными связями Афона с ними, так и наличием на Афоне русского (Ксилурга, затем – св. Пантелеймона), сербского (Хиландарский), болгарского (Зографский) и грузинского (Иверский) монастырей. Многие афонские акты содержат материалы и о русских.

Полное издание афонских документов к настоящему времени еще не завершено. Первые выборочные издания актов появились в середине XIX в. в работах Порфирия Успенского.³⁸³ Начало сводным публикациям архивов Афона было положено также русскими византинистами: в 1873 г. в Киеве были опубликованы акты Русского монастыря.³⁸⁴ К изданию привлечены как греческие, так и сербские, русские, молдовалашские и другие грамоты монастырского архива. Текст актов на языке оригинала сопровождается русским переводом и заключается небольшими примечаниями, относящимися к чтениям издателей либо к реалиям. Для своего времени такого рода труд был значительным; но принцип издания определен уровнем развития дипломатики и византиноведения того периода.³⁸⁵

В конце XIX – начале XX в. работа по изданию и изучению афонских актов продолжалась как в русском, так и в немецком центрах византиноведения того времени.³⁸⁶ В России систематическая публикация афонских архивов началась в начале XX в. В приложениях к «Византийскому временнику» были изданы акты шести афонских монастырей, что составило серию «Акты Афона» (Асtes de I’Athos). Работа носила интернациональный характер: Л. Пти издал акты Ксенофонта,³⁸⁷ Пантократора,³⁸⁸ греческие акты Хиландаря,³⁸⁹ совместно с В. Регелем – акты Эсфигмена,³⁹⁰ В. Регель, Э. Курц и Б. Кораблев издали акты Зографа³⁹¹ и Филофея.³⁹² Греческому тексту в каждом томе предпослано введение, касающееся истории монастыря, его архивов, данных издаваемых актов. Затем изданием некоторых афонских актов занимались М. Гудас,³⁹³ X. Ктенас,³⁹⁴ В. Мошин,³⁹⁵ а позже – Ф. Дэльгер.³⁹⁶

Новый этап археографического изучения афонских архивов связан с экспедицией французских ученых во главе с Г. Мийе, сфотографировавших в 1919 г. большую часть актов Афона, на основании чего началась подготовка серии «Архивы Афона» («Archives de I’Athos»). После смерти Г. Мийе работу возглавил французский византинист П. Лемерль. Тома серии выпускаются в Париже, но все издание носит международный характер. В 1937 г. вышел первый том Ж. Руйара и П. Коллома, содержащий документы Лавры св. Афанасия со времени ее основания до конца XII в.³⁹⁷ Затем П. Лемерль издал акты Кутлумушского монастыря.³⁹⁸ Почти через 20 лет после выхода этого тома Ж. Бомпэром были опубликованы в III томе серии грамоты Ксиропотамского монастыря.³⁹⁹ Следующий том, подготовленный Н. Икономидисом, был посвящен актам монастыря Дионисия.⁴⁰⁰ Новые исследования и открытия вызвали необходимость переиздания первой части актов Лавры (акты 897–1204 гг.), что и было осуществлено в 1970 г. П. Лемерлем, А. Гийу и Н. Звороносом (при участии Д. Папахрисанфу).⁴⁰¹ VI том «Архивов» составили документы Эсфигмена, выпущенные Ж. Лефором.⁴⁰² Последние до настоящего времени тома серии, подготовленные Д. Папахрисанфу, Н. Икономидисом и др., содержат акты протата и Кастамонитского монастыря, три тома актов Лавры, греческие и сербские грамоты Русского монастыря св. Пантелеймона, документы Ксенофонта, Ивирона (в четырех томах), переиздание актов Кутлумушского монастыря, акты Пантократора, Дохиара, первый том Хиландарских и два тома Ватопедских документов.⁴⁰³ Эти публикации, с одной стороны, дали медиевистам богатый материал для изучения ряда сложных социальных, правовых, историко-церковных и политических проблем, с другой – утверждали новые современные принципы публикации документов.⁴⁰⁴ «Архивы Афона» представляют собой издание дипломатическое и критическое: акты, сохранившиеся в оригинале, публикуются дипломатически; документы, дошедшие в копиях, известные по поздним картуляриям, издаются критически. Текст каждого документа снабжен комментариями, касающимися проблем хронологии, общего содержания и отдельных реалий акта, палеографического и кодико-логического анализов рукописей, указывающими основную литературу. Полнота и подробность сведений комментариев в отдельных выпусках различна.⁴⁰⁵ Во введении каждого тома исследуется история соответствующего монастыря, состояние его архивов, история их научного освоения; завершается том общим индексом (только первый том серии содержал дробный тематический индекс). К изданию текста всякий раз прилагаетcя альбом фотографий актов.

При всем стремлении издателей к полноте публикации с течением времени каждый выпуск серии оказывается в некоторых частях ущербным и требующим дополнений и даже переиздания, как это случилось с актами Лавры.⁴⁰⁶ Конечно, за тридцать с лишним лет (со времени Акт. Лавр. РК) были сделаны исправления чтений текстов, вновь и вновь обследовано содержание лаврских грамот, изменены датировки, открыты или переизданы документы.⁴⁰⁷ Но, главное, была проведена работа, приведшая к кардинальным изменениям представлений специалистов об архиве Лавры: А. Гийу и Ж. Бомпэр во время поездок на Афон в 1957 и 1958 гг. сфотографировали неизвестные Ж. Руйару и П. Коллому оригиналы и старые копии актов,⁴⁰⁸ обнаружили и сфотографировали два лаврских картулярия: XVIII в. – Кирилла и 1803 г. – Феодорита,⁴⁰⁹ а также рукописный инвентарь Пантелеймона 1944–1945 гг. архива Лавры. Все это привело к переизданию первого тома серии. Таким образом, издание «Архивов Афона» не только не замыкается на осуществленной некогда работе, но оказывается динамичным, развивающимся качественно, совершенствующим принципы научной обработки своих материалов.

Публикации афонских актов продолжаются. К настоящему времени вышло в свет лишь чуть более четверти запланированных изданий «Архивов Афона». П. Лемерль, Д. Папахрисанфу, Н. Зворонос, А. Гийу издали следующие четыре тома документов Лавры. Грамоты Кастамонита издал Н. Икономидис.⁴¹⁰ Важную для нас новую публикацию актов Русского монастыря подготовили П. Лемерль и Ж. Дагрон. Над актами Ксенофонта и Пантократора работал ныне покойный В. Лоран. Э. Зизица и Н. Икономидис выпустили акты Дохиара, Ж. Бомпэр – монастыря св. Павла, Н. Икономидис и Ж. Лефор – Иверского монастыря, Ж. Бомпэр и Л. Мавроматис – Ватопеда, Ф. Баришич – Хиландаря, И. Дуйчев готовил акты Зографского монастыря. Все издание охватит около 1200 греческих документов Афона, свитки части которых достигают в длину нескольких метров.

Хронологически акты византийского периода представляют собой древнейший пласт афонского архива. Для исследования данных греческих документов Афона этого времени по истории Руси, тюркских народностей, кавказцев и славянского населения Восточной Европы сейчас оказалось возможным привлечь в целом 120 актов.⁴¹¹ Остальные относятся к более позднему времени (подчас со значительным временным разрывом). Особенностью афонского архива является полное отсутствие в монастырских архивах или единичное число документов XII в. Исключение составляют лишь фонды Лавры, насчитывающие с десяток грамот того времени. Мы ничего не знаем об актах Эсфигмена между 1095 и 1258/1259 гг., об актах XII в. Ксиропотама, Дионисия, Ксенофонта, Филофея; к самому концу XII в. относятся несколько хиландарских актов, по 1–2 документа этого времени находятся в остальных афонских монастырях.

Исследование материалов афонских актов по истории народов Южной и Центральной Европы, Кавказа и России имеет свою траицию.⁴¹² Естественным было давнее привлечение сведений этих документов о жителях Балканского полуострова – болгарах, сербах.⁴¹³

Но на первых порах вопрос о византийских актах как источнике для изучения негреческого населения Европы еще не стал самостоятельной проблемой: упомянутые сюжеты рассматривались в рамках истории Византии (поэтому-то прежде всего обращалось внимание на территории Болгарии, Сербии, Подунавья, имевшие непосредственное к ней отношение). Не случайно ни один корпус византийских источников по истории народов Европы, выходивший со второй половины XIX в. до середины прошлого столетия в России, Германии, Румынии, Венгрии,⁴¹⁴ не включал данные актов Афона.

Не сразу оказала заметное влияние на науку и публикация актов афонского Русского монастыря. Порфирий Успенский в специальных работах об Афоне относительно истории русских на Афоне использовал не столько древние акты, сколько сведения лаврского монаха Феодорита (начало XX в.), укореняя во многих случаях путаницу своего источника: например, датировку (1089 г. вместо 1169 г.) передачи монастыря Пантелеймона русским.⁴¹⁵ Большая же часть сведений Порфирия Успенского, видимо, исходила из данных его личного общения с афонскими монахами (например, уже утвердившаяся, как видно, к тому времени традиция возводить монастырь «Россикон» не к выходцам из Руси, а к жителям сербской Росии.

Специальные работы первой четверти XX в. о Русском монастыре, его истории и месте на Афоне, протатские документы того времени представляли собой не столько дальнейшую разработку поставленных новыми публикациями и исследованиями проблем, сколько политические выступления, отказывающие русским в праве на существование на Афоне их обители ввиду отнесения «Россикона» к пришельцам из Сербии.⁴¹⁶ Полемике с такого рода точкой зрения была посвящена статья А. В. Соловьева.⁴¹⁷ Цель его работы – доказать на основании опубликованных актов наличие издавна на Афоне русских, проследить историю «Россикона» как русского монастыря. Рассматривая с этой позиции изданные акты монастыря св. Пантелеймона, исследователь показывает противоречие выводов своих противников документальным данным. При этом А. В. Соловьев в ряде случаев исправил ошибочные датировки (Акт. Рос. 6), установил историю четырехкратных подтверждений акта о передаче русским монахам монастыря Солунца (иначе – св. Пантелеймона) по имеющимся на оригинале припискам (Акт. Рос. 7, 168–198), провел наблюдения над употребляемыми в актах этнонимами (имена Руси) и терминами. Однако анализ А. В. Соловьевым афонских актов исчерпывался поставленной целью работы и ее направленностью. Статья, озаглавленная «История Русского монастыря на Афоне», не затрагивает аспекты этой темы, выходящие за пределы русско-сербского вопроса. Источниковедческая база ограничена изданными актами только одного афонского монастыря – Русского св. Пантелеймона. Вместе с тем характерно, что изучение документов Афона для истории России становится самостоятельной источниковедческой проблемой.

Оживленным интересом к афонским актам отмечены первые послевоенные годы. К этому времени уже были опубликованы два тома серии «Архивов Афона» (Акт. Лавр, Акт. Кутл.), появились материалы разысканий на Афоне Ф. Дэльгера.⁴¹⁸ В использовании афонских актов в качестве источника для истории народов Болгарии, Венгрии, Румынии, Югославии к тому времени уже сложилась определенная традиция: в статьях и монографиях, посвященных этим регионам, активно используются афонские материалы.⁴¹⁹ Закономерным итогом такого исследовательского процесса стало включение данных актов Афона в новые своды источников по истории ряда народов европейских стран, подготовленные венгерскими и болгарскими византинистами.⁴²⁰ То же самое можно сказать и о Кавказе: видное место среди византийских источников в труде С.Г. Каухчишвили отведено афонским актам.⁴²¹ Все это само по себе важно. Однако сейчас уже многое в этих работах не представляется удовлетворительным. Некритическое использование данных публикаций приводит к повторению ошибок издателей, порождая вместе с тем (из-за скудности в целом источников и, следовательно, невозможности элиминировать неточности сведений одних документов обилием достоверного материала других) неверные выводы и теории.⁴²² Используемые же старые издания нуждаются в исправлении чтений, датировок.⁴²³ Большим недостатком указанных сводов (и исследований, на которые они опираются) является неполнота в привлечении данных афонских актов: большая часть сведений последних осталась вне поля зрения их составителей. Необходимо же освоение по возможности всех доступных материалов по интересующей нас проблеме: фрагментарность и изолированность (несопоставимость) получаемых сведений следует пытаться преодолеть за счет массовости используемого материала.

Повышенное внимание ученых во второй половине 40-х годов к афонским актам отразилось и на изучении документов, связанных с Русским монастырем. В отличие от старых работ по этой теме в статье В. Мошина⁴²⁴ сама проблема ставится шире, чем раньше: теперь речь скорее идет о появлении и распространении русских на Афоне. Известный византинист дает подробный анализ каждого акта «Россикона», сопоставляет данные о русском монашестве со сведениями о других пришельцах на Афон: латинянах, сербах, грузинах, болгарах. Цель работы – установить связь имеющихся документов Русского монастыря с состоянием руссковизантийских политических взаимоотношений в XI-ХII вв. Таким образом, история афонских выходцев из Руси стала пониматься как часть русской истории. В. Мошин не ограничился только документами монастыря св. Пантелеймона, но, например, использовал лаврскую грамоту с подписью игумена Русского монастыря Герасима (Акт. Лавр. РК 19. 18). Однако в целом он следует за изданием 1873 г., повторяя даже устаревшие или априорные идеи его предисловия (например, догадки о начале обители Ксилурга). Тем самым, несмотря на отдельные указания на документы других святогорских архивов (напр., Акт. Дох. 23, Акт. Хил. 3, Акт. Ксен. 1), круг источников все-таки замыкается актами «Россикона», в результате чего проблема исследования данных афонских актов о Руси исчерпывается историей русского монашества на Афоне. В ряде случаев сомнительна и методика анализа: при всем понятном желании автора работы сопоставить рассматриваемые акты с русскими летописными сообщениями нередки слишком широкие обобщения и атрибуции без достаточных данных. Так, расширение владений Русского монастыря по акту 1169 г. (Акт. Рос. 7) объясняется последствиями политики альянса Мануила I Комнина с Галицкими князьями в противовес Венгрии, Сицилии и Сербии (имеются в виду события 1147–1158 гг.); роль и место монастыря св. Пантелеймона в XII в. определяется по образцу сербского Хиландаря XIV в., а источник новых приобретений в акте 1142 г. (Акт. Рос. 6) рассматривается по аналогии с Киево-Печерской лаврой. Отсутствие документов XII в. обосновывается не рассмотрением состояния афонского архива, а общеполитическими соображениями о том периоде руссковизантийских отношений (взаимное охлаждение, внутренние усобицы и т.д.). Все это может быть вероятным, но пока недоказуемо.

К настоящему времени определилась тенденция к расширению тематики изучения взаимоотношений Византии с населением Руси, Кавказа, кочевниками и славянами Балкан в свете актов Афона. Проблемы, связанные с отечественной историей, не ограничиваются историей русского, монашества святогорских обителей.⁴²⁵ Некоторые афонские документы рассматриваются при изучении поземельных отношений Русского монастыря, а также половцев-прониаров, славян-париков, «смолян», «другувитов» на Балканах. Аграрно-правовые отношения в Византии, проблемы феодальной собственности исследуются с использованием материалов афонских грамот об интересующих нас народах. Данные о русских, тюрках, кавказцах в афонских актах привлекаются для анализа структуры общества государств южно- и восточноевропейского региона. Затронут вопрос и о месте русских наемников в военном корпусе Византии по афонским актам. Наконец, обращено внимание на афонские материалы о Руси при изучении ремесел и торговли, прикладного искусства, руссковизантийских культурных связей.

Вместе с тем приходится констатировать до сих пор неполноту использования сведений актов Афона по интересующей нас теме: ряд важных источников не привлекался. На сегодняшний день представляется устаревшей и источниковедческая база многих работ; за последние годы значительно расширился круг введенных в научный оборот источников, исправлены ошибки старых публикаций, переизданы с существенными изменениями и дополнениями целые архивы. Все это должно отразиться и на изучении освещения в византийских памятниках истории народов Руси, Северного Кавказа и Причерноморья. Несмотря на разнообразие в последние десятилетия тематики исследований по материалам афонских актов, из сюжетов, связанных с историей Руси, разработан лишь вопрос о Русском монастыре, причем главным образом по давно изданным актам этого же монастыря.

Русский монастырь св. Пантелеймона, раскинувшийся на побережье в центре юго-западной части полуострова, является одним из крупнейших на Афоне. Но его история восходит к двум другим святогорским обителям: Пресвятой Богородицы Ксилурга («Древодела») и «Фессалоникийца» (Солунца).

Библиотека монастыря имеет около 1320 греческих и до 600 славянских рукописей (из них до XIX в. ок. 120), а также свыше 20 тысяч книжных изданий, как русских, так и греческих. Хранящиеся в монастырском архиве акты византийской эпохи – 23 греческих и 15 сербских – относятся ко времени между 1030 г. (Акт. Рос. 1) и 1430 г. (Акт. Рос. 20). Среди греческих грамот имеются как императорские хрисовулы – Андроника II Палеолога 1311г. (Акт. Рос. 10) и Иоанна V Палеолога 1353 г. (Акт. Рос. 11), простагма императора Мануила II Палеолога 1406 г. (Акт. Рос. 16), так и подробная опись монастырского имущества обители Ксилурга 1142 г. (Акт. Рос. 7), акты святогорских протов, византийских практоров, документы о земельных пожалованиях и других сделках, акты дарения и проч.

Первый по времени из хранящихся в Русском монастыре актов, 1030 г., представляет самое раннее упоминание монастыря Богородицы Ксилурга («Древодела»), игумену которого Феодулу были, согласно документу, проданы келья или группа келлий (Акт. Рос. 1:30.10–11). По-видимому, следующим игуменом был упоминаемый в акте, изданном в мае 1048 г., Иоанникий (Акт. Рос. 4:48.44–50; 49.13–14, 21, 25, 34). В том же тексте названы еще двое из монастырской братии – иеромонах Ксилурга Никодим и монах Иосиф (14). По акту прота Павла 23 ноября 1070 г. было определено размежевание владений монастыря Ксилурга (Акт. Рос. 6:63.1, 7, 14, 22) и Скорпиона; игуменом Русского монастыря был в это время, скорее всего, Василий.

Важнейшим документом представляется опись имущества монастыря Богородицы Ксилурга от 14 декабря 1142 г. при поставлении нового игумена Христофора (Акт. Рос. 7). В этом акте специально перечислены «русские» (ρουσικον) предметы монастырского имущества – богослужебное облачение, а также «русские книги» (74.20), среди которых три упомянуты ниже по тексту (74.25–27): две книги Евангелий и одна Евхология, как высококачественные манускрипты.

Акт прота Иоанна, изданный в августе 1169 г., идентифицирует монастырь Ксилурга в качестве «Русского» (Акт. Рос. 8).

Ряд актов, хранящихся в архиве Русского монастыря, называют или содержат подписи игуменов монастыря св. Пантелеймона («Солунца/цев» или еще «Сфрендзи»), вошедшего в 1169 г. в состав Русского монастыря: это – Евстратий (Акт. Рос. 1 от февраля 1030 г.), известный и из иверского акта (Акт. Ивер. 31 от сентября 1056 г.), Митрофан (Акт. Рос. 5 от мая 1057 г.), известный и по акту Дионисиева монастыря (Акт. Дион. 1 от августа 1056 г.) и, возможно, иверского (Акт. Ивер. 31 от сентября 1056 г.), и Феодосий (Акт. Рос. 6 от 23 ноября 1070 г.), известный по актам 1066 г. (Акт. Ватоп.) и 1080 г. (Акт. Афон. 104).

Между 1169 и 1271 гг. не известно ни одного акта Русского монастыря. Эта лакуна в архиве объясняется, по-видимому, пожаром, уничтожившим ряд документов за определенный хронологический отрезок. Не сохранилось также ни одной рукописной книги, которые могли бы быть отождествлены с упоминаемыми в описи 1164 г. Есть основания полагать, что и архив и библиотека сильно пострадали во время военных действий на Афоне в начале XIV в. каталанских наемников.

Следующий документ, изданный около 1271 г., свидетельствует о территориальном расширении Русского монастыря. Деспот Иоанн Палеолог, брат императора Михаила VIII, дарует два луга на материковой территории размером в 40 модиев (примерно 3,4 га), а также 6 семей париков (крестьян) с их имуществом (Акт. Рос. 9).

Дарения в пользу Русского монастыря определены и хрисовулом императора Андроника II Палеолога от сентября 1311 г. (Акт. Рос. 10), изданным по просьбе царского зятя, сербского властителя Стефана Уроша II.

Из других императорских актов в архиве Руссика имеются хрисовул Иоанна V Палеолога от сентября 1353 г. (Акт. Рос. 11) и простагма Мануила II Палеолога от 20 октября 1406 г. (Акт. Рос. 16). Из других документов от имени влиятельных особ укажем на дарение пинкернисы Анны Торникины от августа 1358 г. (Акт. Рос. 12) и акт Алексея Палеолога от августа 1375 г. (Акт. Рос. 15). Два документа относительно Русского монастыря были изданы протом Дорофеем в апреле 1363 и январе 1366 гг. (Акт. Рос. 13 и 14), в оригинале и копии дошел акт Лемносских межевых чиновников от июня 1407 г. (Акт. Рос. 17). Последние из актов Пантелеймонова монастыря византийского периода принадлежат «голове» (κεφαλη) Кассандрии – от мая 1419 г. (Акт. Рос. 18), игумену и монахам афонской обители Алипия – от 24 апреля 1422 г. (Акт. Рос. 19) и проту Даниилу – от 27 января 1430 г. (Акт. Рос. 20).

Благодаря другим актам известен еще ряд имен игуменов Русского монастыря – Мефодия (1262 г.), Луки (1322 г.), Иоанна (май 1325 г.), Исайи (до июня 1349 г. и до 1366 [?] г.), а также дикея Макария и духовника Симеона (оба – май 1316 г.) и проигумена Евфимия (ноябрь 1366 г.).⁴²⁷

Название сербского Хиландарского монастыря в честь праздника Введения Богородицы во храм происходит от имени ктитора, которого по преданию звали Георгий Хиландарь. Монастырь, расположенный в северо-восточной части Афона, основан, вероятно, в X в. Ныне-шний облик обитель обрела в XIII в., в основном благодаря за-ботам сербского прави-теля Стефана Немани и его сына Растко, который предпочел мо-нашескую жизнь в кел-лиях Святой Горы. Затем, в 1196 г., и сам Стефан принимает постриг. В 1198 г. на месте разрушенного монастыря царственные отец и сын с разрешения императора Алексея III Комнина основывают новую обитель для сербских иноков. Бывшие сербские династы, а ныне монахи под именами Симеон и Савва, вложили свое имущество в строительство Хиландаря. Их примеру последовали и другие. В итоге монастырь стал вторым на Афоне по богатству и владениям после Лавры св. Афанасия. Савва стал Сербским архиепископом; после смерти монашествующие отец и сын были прославлены как святые. В XVI и XVII вв. Хиландарский монастырь находился под защитой валашских господарей и русских царей. В настоящее время в афонской иерархии Хиландарский монастырь занимает четвертое место.

Монастырская библиотека насчитывает 809 славянских рукописей и 181 греческую, а также более 7 тыс. изданий. Из 400 актов архива – 165 греческих византийских хрисовулов, 160 – сербских, 9 – русских, 31 – молдовалашских и 70 турецких фирманов.

Древнейший греческий акт относится к 1009 г. (Акт. Хил. 1). В нем указан Леонтий, игумен монастыря Солунцев. Это – хронологически первое свидетельство об этой обители. В 1169 г. монастырь Солунцев (Солунца) вошел в состав Русского монастыря св. Пантелеймона. По-видимому, тот же Леонтий подписал и другой акт (Акт. Хил. 9). В акте 1348 г. фигурирует игумен «Росов» Иоаким (137.120). В хиландарском акте 1366 г. назван монах «Русов» Исайя (151.50–52). Еще обитель «Росов» упоминается неоднократно в 1370 г. (153.10–11,13–14, 20–21) и в 1374 г. (155.5–8, 57–59).⁴²⁹

Основание монастыря приписывается св. Дионисию и относится к сер. XIV в. Во второй половине XIV в. монастырю покровительствовал трапезундский император Алексей III Великий Комнин. В XVI и XVII вв. Дионисиат занял пятое место в афонской иерархии. Библиотека монастыря содержит ок. 1100 манускриптов и 15 тысяч книг, будучи одной из самых богатых святогорских коллекций. Древнейший акт монастырского архива относится к 1056 г. и представляет собой гарантийный документ Константина Фасула, уступающего свои права на участок земли игумену монастыря св. Пантелеймона Митрофану (этот монастырь позже станет частью Русского афонского монастыря). Пергаменный свиток акта сохранил и две славянские пометы.⁴³¹

Предание относит основание монастыря к X в. Первое упоминание о Дохиаре, находившемся на другом месте по сравнению с сегодняшним днем, относится к апрелю 1013 г. Название обители связывают с именем одного из ее основателей Иоанна Дохиара (т.е. «ключника», по имени ключника Великой Лавры Евфимия). После разрушения монастыря он был перенесен в XI в. на новое место на Афоне, где стоит и по сей день. Когда Дохиар, как и многие другие святогорские монастыри, переживал трудные времена, ему оказывали поддержку, в частности, византийский император Иоанн V Палеолог, сербский краль Стефан IV Душан (в XIV в.), затем – валашские господари, Александр и его супруга Роксана (в XVI в.). В настоящее время в афонской иерархии монастырь занимает десятое место.

В дохиарской библиотеке хранится 545 рукописей и 5 тысяч книг. А в монастырском архиве – 62 греческих акта, датируемых периодом между 1037 и 1496 г.; это императорские и патриаршие грамоты, документы святогорских властей и гражданских чиновников, частные акты, фискально-правовые бумаги. Акт 1262 г. прота Арсения содержит подпись игумена «Русов» Мефодия (Акт. Дохиар.7).⁴³³

Легенда относит основание Эсфигмена ко временам византийского императора Феодосия II и его сестры св. Пульхерии (V в.), однако временем основания монастыря считается рубеж X/Х1 вв. Название обители связывают с одним монахом-основателем, хотя существуют и другие этимологии (например, в проскинитарии Иоанна Комнина). Первые актовые упоминания обители относятся к 1016 г. (грамота Павла Ксиропотамита) и 1030 г. (завещание Димитрия Халки с подписью Эсфигменского игумена Феоктиста). Период процветания монастыря (при помощи императора Иоанна V Палеолога, сербского правителя Стефана IV Душана, деспота Георгия Бранковича и др.) чередовался со временем упадка (в эпоху османского владычества). В 1655 г. Эсфигмен получает разрешение на получение пожертвований в России на пять лет от царя Алексея Михайловича. Один из параклисов на территории обители построен в память о находившемся здесь в XI в. Антонии Печерском. Киновия занимает 18-е место в святогорской иерархии.

В Эсфигменской библиотеке хранится 372 рукописи и более 9 тысяч книг. Старейший акт монастырского архива относится к 1034 г.; последний среди тридцати одного византийского документа относится к 1409 г. Первое издание актов Эсфигмена Л. Пти и В. Регеля содержало 44 акта, датируемых вплоть до 1848 г.

В документе солунского практора (Димитрия Апельмене?) ок. 1300 г. упоминаются личные имена, образованные от корня рос-, которые могут указывать на этническое происхождение (?) их носителей (Акт. Эсф. 8).⁴³⁵

По преданию, Иверский монастырь основан учениками св. Афанасия Афонского – Иоанном Ивером и Иоанном Торником, – монахами кавказского происхождения. Монастырь был назван грузинскими монахами в память о своей родине, именовавшейся в древности Иверией. Из этой обители происходит Иверский чудотворный образ Божией Матери, список с которого был доставлен в Москву в середине XVII в. приглашенными царем Алексеем Михайловичем иверскими монахами. Иверский монастырь занимает третью позицию в святогорской иерархии.

Библиотека Ивирона является одной из богатейших на Святой Горе. В ней хранится более 2 тысяч рукописей и более 20 тысяч печатных (в том числе старопечатных) изданий. Ценнейшие документы содержатся в монастырском архиве, где находятся хрисовулы византийских императоров Константина VII Багрянородного (946 и 958 гг.), Романа II (960 г.), Василия II (980 г.) и др.

В акте прота Никифора, изданном в апреле 1013 г., имеется подпись игумена монастыря св. Пантелеймона Леонтия (Акт. Ивер. 18:32), известного и по более ранним актам, изданным между 998 и 1009 гг. (Акт. Прот.; Акт. Хил. 1; 9). Монастырь св. Пантелеймона, как уже упоминалось, в 1169 г. был передан Русскому монастырю, называемому с тех пор Русским монастырем св. Пантелеймона.

В иверском акте судьи Льва от сентября 1056 г. среди свидетелей фигурирует Евстрагий, игумен монастыря св. Пантелеимона; он известен также по акту Русского монастыря от февраля 1030 г. (Акт. Рос. 1)⁴³⁷

Лавра св. Афанасия⁴³⁸

Великая Лавра св. Афанасия является первым афонским монастырем как по времени основания, так и по месту в святогорской иерархии. Основана она в 963 г. св. Афанасием Афонским, получавшим помощь от византийского императора Никифора Фоки. В дальнейшем и другие василевсы покровительствовали Великой Лавре (Иоанн Цимисхий, Василий II, Константин IX Мономах, Алексей I Комнин и др.), и только они имели верховную юрисдикцию над обителью. В период своего расцвета, особенно с XI в., когда число монахов Лавры достигло 700 человек, до XIV в. Лавра была центром византийской духовной жизни, искусства, книгописания. И поныне, несмотря на период оскудения жизни в обители (например, в первой половине XVII в. в монастыре находилось 5–6 монахов), Лавра имеет богатейшее собрание рукописей (более 2,5 тысяч) и книг (более 20 тысяч), многие из которых являются шедеврами средневековой книжности. Богатейший архив Лавры св. Афанасия насчитывает сотни документов, начиная с 897 г., сохранившихся часто в оригинале, – от императорских хрисовулов и уставных типиков до частных определений.

Хронологически первый из сохранившихся документов – акт продажи вдовой хорафия в селении Драговитов (ср. дреговичей русских летописей); среди подписавших этот акт от 897 г. – свидетель с явно славянским именем Доброта (Акт. Лавр. I № 1.90.14–15, 18; 91.34). Другой документ, акт гарантии игумена монастыря св. Илии Николая от 1016 г., содержит аутентичную подпись игумена Русского монастыря на Афоне Герасима – первого известного по имени (Акт. Лавр. I № 19.155.37–38).

Архив Лавры сохранил оригиналы нескольких императорских хрисовулов, в которых обитель освобождается от митата, т.е. постоя воинских контингентов. Среди наемных иноземных сил ряд актов упоминает росов – русских. Это – хрисовулы Константина X Дуки от 1060 г. (Акт. Лавр. I № 33.198.81), Никифора III Вотаниата от 1079 г. (Акт. Лавр. I № 38.218.29), Алексея I Комнина от 1082 и 1086 гг. (Акт. Лавр. I № 44.243.26; № 48.258.27).⁴³⁹

Афонский Протат, или Священный Кинот, является руководящим институтом всех святогорских обителей, решающим как проблемы, возникавшие между монастырями, так и вопросы внешних связей Афона. Существует с первых лет учреждения монастырей на Афоне, во всяком случае, со времени издания первого Устава в 971/2 г. Священный Кинот (Протат) заседает в монашеском городке Карее, расположенном в центре полуострова и являющемся своего рода афонской столицей. Протат состоит из представителей (антипросопов) всех двадцати афонских монастырей, избираемых сроком на один год. Решения Кинота оформлялись протоколами, которые хранятся в протатском архиве. Библиотека Протата насчитывает 117 рукописных книг, а также акты, среди которых находится и оригинал первого Афонского устава (Типика), изданного византийским императором Иоанном Цимисхием в 971/2 г. и называемого «Трагос» (т.е. «Козел»), т.к. грамота написана на пергамене из козлиной шкуры.

Протатский акт от сентября 998 г. подписал Леонтий, игумен монастыря св. Пантелеймона, известный и по другим афонским актам (Акт. Хил. 1 и 9; Акт. Ивер. 18), датированным 1009 и 1013 гг. Этот монастырь будет передан в 1169 г. Русскому монастырю, именуемому с тех пор Русским монастырем св. Пантелеймона.⁴⁴¹

По преданию монастырь был основан между 972 и 985 гг. тремя учениками св. Афанасия Афонского, происходившими из Адрианополя, Николаем, Антонием и Афанасием, на месте древнего города Диона (т.е. города Зевса). Этимология названия неясна. Интенсивное развитие монастыря позволило ему довольно скоро, судя по Типику Святой Горы 1046 г., занять второе место в афонской иерархии. Ватопед поддерживали императоры из династии Комнинов, о чем свидетельствует хрисовул Мануила I. С конца XII в. здесь появляются сербские монахи, устанавливаются тесные связи с Хиландарским монастырем. Прп. Максим Грек именует Ватопед «Лаврой». В XVII в. в обители находилось 300 монахов; большую помощь им оказывали русские цари. В XVIII в. прославилась знаменитая Афонская школа, находившаяся при монастыре, где преподавали известные богословы и деятели культуры.

Ватопедская библиотека является одной из самых богатых на Святой Горе. В ней около 2 тысяч рукописей и до 25 тысяч изданий. Среди актов монастырского архива имеется список хрисовула императора Никифора III Вотаниата от 1080 г., содержащего экскуссионную клаузулу о митате с упоминанием иноземных воинских наемных соединений, где на первом месте стоят росы и варяги (Акт. Ватоп. 2.122.32).⁴⁴³

Предание называет ктиторами Ксиропотамского монастыря во имя Сорока мучеников византийскую императрицу Пульхерию (450–457), а также императоров Константина VII Багрянородного (913–959) и Романа I Лакапина (920–944). Однако временем возникновения монастыря достоверно следует считать конец X в., – вскоре после основания Великой Лавры св. Афанасия. Основателем монастыря стал монах Павел Ксиропотамит, сохранивший в своем имени название местности, из которой происходил («Ксиропотам» – «высохшая река»). В XI в. Ксиропотам становится одним из самых могущественных монастырей. После латинского завоевания в период IV Крестового похода (1204 г.) обитель вновь восстанавливается благодаря заботам Михаила VIII (1259–1282) и Андроника II (1282–1328) Палеологов, чьи хрисовулы сохраняются в монастырском архиве. С XVI в. (с перерывом) Ксиропотам находился на пятом месте среди святогорских монастырей. Сейчас занимает восьмое место.

Библиотека Ксиропотама содержит 409 манускриптов и около пяти тысяч изданий. Тридцать византийских актов Ксиропотамского архива охватывают период между 956 и 1445 гг. Дошедший в оригинале в монастырском архиве акт прота Павла от 1081 г. содержит собственноручные подписи монаха Русского монастыря Кириака (Акт. Ксиропот. 6:63.68; 64.69). А в завещании Феодоса (Феодула) Скараноса (ок. 1270–1274) упомянут некий кредитор Рус (Акт. Ксиропот. 9:82.61; 86.88).⁴⁴⁵

Другими монастырями Афона являются: Кутлумушский монастырь, построенный в 988 г. и являющийся одним из древнейших на Святой Горе с библиотекой в 600 рукописей и 3500 печатных изданий; монастырь Пантократора, основанный в XIV в., в библиотеке которого хранится Евангелие Иоанна Кущника и еще 316 рукописей (в т.ч. 68 пергаментных манускриптов ХI-ХIV вв.); обитель Каракалла, основанная, по преданию, в XI в. и восстановленная в конце XIII в. византийским императором Андроником II Палеологом, хранящая около 300 рукописей; монастырь Филофея, восстановленный в XI в. на месте раннехристианского храма и древнего монастыря, хранящий около 250 рукописей; монастырь Симона Петра, основанный в середине XIV в.; монастырь св. Павла, легендой относимый к VIII в. (но первые упоминания относятся к X веку), с ХIVв. населенный в основном сербами, чья библиотека насчитывает около 500 рукописей; монастырь Ставроникита, основанный в 1543 г. на месте обители св. Иоанна Предтечи; монастырь Ксенофонта, основанный в X веке, в библиотеке которого хранится 300 рукописей; монастырь Кастамонита, существующий с XI в. (под современным именем – с 1393 г.) и хранящий 110 манускриптов. На Афоне также находятся многочисленные скиты, как сравнительно небольшие, так и превосходящие своими строениями иные монастыри (например, св. Андрея), келлии, каливы, кафисмы, исихастирии.

Архивы этих обителей еще нуждаются в специальном исследовании и выявлении материалов, связанных с русским присутствием на Святой Горе.

В данном случае мы имеем дело в основном с известными документами: они давно изданы и рассматривались в литературе. Однако данные о земельных приобретениях Русского монастыря не были обобщены в историографии. Это же можно сказать и о просопографических материалах. В настоящее время важно пополнить наши сведения об обитателях Россикона.

Документов русского монастыря Ксилурга от рассматриваемого периода сохранилось не очень много. Если сравнить имеющиеся в нашем распоряжении акты с описью имущества обители Ксилурга 1142 г. (Акт. Рос. 6.82–92. В издании ошибочная дата – 1143 г.), то можно обнаружить, что из перечисленных там документов архива монастыря того времени до нас дошло не более пяти (Акт. Рос. 1,3,5 и копии). И все же анализ отдельных аграрно-правовых, метрических, финансовых проблем поможет поставить вопрос об истории территориального роста Русского монастыря на Афоне.

По купчей 1030 г. (Акт. Рос. 1) игуменом монастыря Ксилурга Феодулом были приобретены кельи, принадлежавшие Димитрию Халкею, за что были заплачены 22 номисмы. Текст в этом месте (15–16) следует, видимо, читать: στάμενα, όλότραχα και ήλιοσεληνάτα, а толкование издателями этих терминов (переводят наугад: весные, целокруглые и солнцелунные) отвергнуть (Акт. Рос. С. 6–7). Первый термин означает стамину – монету, по ценности находящуюся между фоллом и солидом. Для XI в. различают плоскую монету – тетартерон – и вогнутую – стамину.⁴⁴⁶ По Д. Меткалфу, стамина (количество и обращение которой к концу XII в. достигло 100 млн., превзойдя в 2–5 раз количество фоллов в IX в.) являлась не монетой для местного рынка, но торговой монетой, использовавшейся купцами.⁴⁴⁷ В западных источниках стамина XII в. известна как медная монета, соответствующая 1/120 перпера.⁴⁴⁸ В таком случае следует усомниться в заключении В. Мошина об очень высокой цене келлий в Акт. Рос. 1 и следующих из этого выводах о предоставлении денег монастырю князем Ярославом Мудрым, укреплении им русского монашеского центра на Афоне и т. д.⁴⁴⁹ Наш акт не подтверждает мысли о противопоставлении старых номисм, перперов и «новых» номисм⁴⁵⁰ делению монет на ίστάμενα и όλότραχα,⁴⁵¹ ибо здесь они – в одном ряду. Впрочем, от определенных сложностей в различении монет уйти трудно. Монеты όλότραχα

и ήλιοσεληνάτα, видимо, не совпадали по весу: вес сохранившихся медных экзагиев XI-XII вв. для взвешивания различных видов монет неодинаков. Экзагий ήλιοσεληνάτα = 4,4 г., а для όλότραχα = 3,9 г.⁴⁵² Последний термин нашего акта («солнцелунные») говорит об иконографической черте упоминаемых монет – изображение луны и солнца символизировало императрицу и василевса⁴⁵³ (в данном случае, может быть, Романа Аргира и Зою). Впрочем, возможно, дело не просто в изображениях. По наблюдениям В. Лорана, определенным иконографическим типам монет (богородичным, георгатам, константинатам и т. д.) соответствовал определенный тип металла чеканки (золото, электр, биллон, бронза).⁴⁵⁴ Итак, соотнесение В. Мошиным 22 номисм нашего акта с золотыми монетами того времени для последующих, далеко идущих выводов нуждается в обосновании. Скорее мы имеем дело с небольшой покупкой (одной из первых для Русского монастыря!) нескольких келлий, оставленных по завещанию. Не следует преувеличивать⁴⁵⁵ и значение клаузулы «владеть и распоряжаться», обычной для формуляров подобных актов. Приобретенные кельи предположительно локализуются в районе Ватопедского монастыря (Акт. Рос., с. 6).

Материалы по истории земельных владений русских выходцев-афонитов содержатся в Акт. Рос., 3 (от мая 1048 г.), где говорится о нанесении ущерба монахами Дометиева монастыря пристани и постройке при ней, принадлежавших обители Ксилурга. В документе сообщается, что в свое время за 5 номисм на приморской части поля, принадлежавшего игумену монастыря Дометия Григорию, была сооружена пристань, впоследствии разоренная вместе с находившимися там двумя судами. Иск игумена Ксилурга о возмещении убытка удостоверяется подтверждением игумена Григория, заверенным протом и рядом других афонских иерархов, предоставляющих игумену монастыря Ксилурга территорию в 8 оргий длины и ширины⁴⁵⁶ за 6 номисм. Таким образом, ясно, что владения Русского монастыря к этому времени располагались внутри материка и было важно иметь выход к морю, для чего и использовалось побережье монастыря Дометия.

Проблема выхода к морю, видимо, волновала русских монахов: в описи Акт. Рос. 6 (1142 г.) в списке документов Ксилурга упоминается несохранившийся акт о проходе к морю (85–86)⁴⁵⁷ и три документа пристани (89–92). Сам Акт. Рос. 3 дипломатически неоднороден,⁴⁵⁸ представляя собой соединение по крайней мере трех документов: асфалия Григория, императорский питтакий афонскому проту Феофилакту и заключение протата. Кроме того, в связи с этим делом упоминаются еще акты дарения в пользу Русского монастыря и записка от игумена Ксилурга Иоанникия, представленная императору. Указывается и купчая судна. Кстати, в Акт. Рос. 6 упоминается судно в 250 мер, другое – в 150, пять лодок и 5 челноков. Обилие актов, относящихся к этой проблеме, показательно. Необходимым условием экономически нормальной жизни афонитов, видимо, был выход к морю, за который так боролись русские пришельцы. Рассматриваемая территория локализуется в бухте монастыря Пантократора.⁴⁵⁹

В описи архива Русского монастыря (по Акт. Рос. 6) указан и документ о деле с монастырем Скорпиона. Это Акт. Рос. 5 (ошибочно датированный издателями), составленный 23 ноября 1070 г., – протатский акт о разграничении спорного места между монастырями Ксилурга и Скорпиона. К сожалению, в документе не определяются размеры отошедшей к Россикону территории, а дается лишь ее описание: она граничит с монастырем Фалакра (38–39). Как видно из текста, документ составлялся в двух экземплярах, предназначенных для обеих тяжущихся сторон.

Для истории внутреннего устройства Русского монастыря на Афоне важнейшее значение имеет опись (άττογραφή) Ксилурга, произведенная 14 декабря 1142 г. Никаких прямых материалов о земельных владениях там не содержится, однако инвентарь сельскохозяйственных орудий и зерновых запасов (96–98) свидетельствует о наличии немалой пахотной территории у монастыря даже при предполагаемом небольшом количестве монахов – человек 20–25.⁴⁶⁰

В августе 1169 г. по протатскому акту (Акт. Рос. 7) игумену монастыря Ксилурга, или «русов», Лаврентию был передан монастырь Солунца «в полное владение и распоряжение самоправное и самовластное» на правах дочернего монастыря с сохранением в последнем особого эконома.⁴⁶¹ При этом протат прощал Русскому монастырю 30 перперов долга. Итак, с этого времени Русский монастырь на Афоне именуется монастырем Солунца⁴⁶² (иначе – св. Пантелеймона). Вместе с самим Пантелеймоновым монастырем к Русскому монастырю перешли его земельные владения, сведения о которых сохранились в некоторых актах архива Россикона. По акту императорского нотария и анаграфевса Волерона, Стримона и Солуни асикрита Иоанна, датируемому теперь августом 1044 г.,⁴⁶³ монастырю Пантелеймона, именуемому здесь «Сфрендзи»,⁴⁶⁴ принадлежала обитель Димитрия τοϋ Φουσκουλοϋ (Акт. Рос. 19.8–10). Монастырь Димитрия по этому Акту (6–7) находился на полуострове Паллина (совр. Кассандра в Халкидике). Судя по обмежеванию его владений (36–40), это был небольшой монастырь, не имевший выхода к морю.

Еще об одном владении обители Солунца, приобретенном у семьи Фасула, идет речь в Акт. Дион. 1 (август 1056 г.). Константин, зять Фасула, уступает монастырю св. Пантелеймона «Сфрендзи» Солунцев 8 модиев земли в Кассандре, одновременно беря плату – 10 номисм – ίστάμενα σταυράτα.⁴⁶⁵ При этом семья Фасула обязуется за эти 8 модиев земли платить регулярный налог-димосий. Интересна юридическая сторона этой акции. Указанные 8 модиев выделяются из участка Фасула в 16 модиев; за все имущество, в т. ч. и землю, владельцев было уплачено 2 номисмы и 6 серебряных милиарисисев (т.е. 25 золотых номисм) в качестве стратии (в значении фискальной повинности). Таким образом, эта земля становится неотчуждаемой, будучи занесенной в специальные кодексы,⁴⁶⁶ т.е. монастырь не имеет формального права владеть этой территорией, считающейся воинским имуществом, продажа которого запрещалась. Поэтому замечательна форма нашего акта: земля не продается, а «уступается» монастырю, а 10 номисм – не цена, а εύλογία. При этом фискальные обязанности остаются за прежним хозяином, что объясняет, возможно, и столь чрезвычайно высокую в данном случае плату. К монастырю «Солунцев» отошла и земля, отспоренная у монастыря св. Никона, о чем свидетельствует протатский акт от мая 1057 г. (Акт. Рос. 4). Монастырь Никона предположительно находился в обители теперешнего Ксиропотама. Эти владения, документы о которых после 1169 г. стали храниться в архиве Русского монастыря, тоже, видимо, отошли к нему.

Таковы наши сведения о земельных владениях русского монастыря до начала XII в. Новые публикации, думается позволят еще дополнить и уточнить их.

Просопографические данные о русских на Афоне скудны. Тем важнее для нас всякое новое свидетельство. Уже давно обращено внимание на подпись Герасима, игумена Русского монастыря (Акт. Лавр. 19.37), под грамотой Николая – игумена монастыря св. Илии, датированной февралем 1016 г. и являющейся самым ранним документальным упоминанием Русского монастыря. В новом издании этот акт воспроизведен по оригиналу, неизвестному ранее историкам афонского монастыря, с приложением фотографий (табл. XIV): Γεράσιμος μ(ονα)χ(ός) ελε(ώ) θ(εο)ϋ πρεσβυτερος κ(α'ι) ηγούμενος μονις του Ρώς μαρτυρον επεγραφα («Герасим монах милостью Божией пресвитер и игумен монастыря Рос свидетельство подписал»). По наблюдению специалистов, уверенная и четкая подпись Герасима свидетельствует о том, что это был грамотный человек, возможно, даже неплохо, по византийским критериям, образованный.⁴⁶⁷

К известным ранее игуменам и монахам Ксилурга по актам Россикона – Феодулу (Акт. Рос. 1), Иоанникию, Никодиму (Акт. Рос. 3), Христофору (Акт. Рос. 6) и Лаврентию (Акт. Рос. 7) следует добавить еще одного монаха – писца акта прота Павла от апреля 1081 г. (Акт. Ксир. 6). Его сигнатура и записи на грамоте сохранились плохо и читаются с трудом (табл. XI). Издатели восстанавливают его имя – Кυ(ριακος) (Кириак). Но возможно и Κυ(ρίλλου) – Кирилл, даже ’Ιω)(αννου) – Иоанн (68–69).

Что касается монастыря св. Пантелеймона в XI в., то его игумен Митрофан, ранее известный только с 1057 г. (по Акт. Рос. 4, 32, 34), теперь обнаружен в грамоте 1056 г. Константина, зятя Фасула⁴⁶⁸ (Акт. Дион. 1. 6–8). По акту 1009 г. (Акт. Хил. 1) можно еще указать Леонтия – игумена монастыря Солунцев.

Таким образом, к настоящему времени нам известны следующие лица из Русского монастыря, а также монастыря Солунца. Ксилург: 1016 г. – игумен монастыря «Рос» Герасим, 1030 – игумен Ксилурга Феодул, 1048 – игумен Ксилурга Иоанникий и монах Ксилурга Никодим, 1081 – монах «Рос» Ки(риак) (?), 1142 – игумен Ксилурга Христофор, 1169 – игумен Ксилурга или «русов» Лаврентий.

Монастырь Солунца: 1004 – игумен Солунцев Леонтий, 1056 – игумен монастыря Пантелеймона «Сфрендзи» Митрофан, 1057 – он же («монах Сфрендзи), вторая половина XI в. (видимо, игумены монастыря, заверявшие всякий раз, подтверждая, копию Акт. Рос. 4) – Леонтий, Феофилакт, Евфимий, Иоанн, Савва.

Таким образом, можно видеть, что Русский монастырь не прекращал своего существования. В XII в. он имел определенные земельные владения, документы о которых сохранились в монастырских архивах. Причину отсутствия больших сведений для XII в. следует опять-таки искать в состоянии источниковедческой базы наших исследований. Итак, изучение византийских памятников, в частности актов, как источников по истории народов Руси, Северного Причерноморья и Кавказа имеет определенную специфику. Порой лишь в малой степени результаты этого изучения могут быть ограничены фактической стороной исследуемого материала (такие-то и такие-то свидетельства). Методика анализа получаемых данных, основанная на комплексном подходе к изучаемому источнику (с точки зрения исторической, дипломатической, правовой, палеографической, лингвистической, метрологической, гео- и топографической, в других случаях – и литературной, мифологической, кодикологической и т.д.), позволяет получить не только динамическую картину привлекаемых сведений (эволюция фиксируемых фактов, соотношение типов источников, сообщающих их, коррекция изолированности получаемых данных посредством массовости разнотипных памятников), но и поставить вопрос о закономерности отражения некоторых событий отечественной истории в иностранных источниках – например, о функционировании определенного репертуара представлений об интересующих нас народах, причинах его изменения в зависимости от меняющегося характера источников наших исследований, возможности получения необходимых сведений при деформированности в определенных случаях нашей источниковедческой базы в целом, наличии в ней лакун или контрарных суждений.

Начало монастырского строительства на Руси самым непосредственным образом связано с Афоном. Преподобный Антоний Печерский, основатель Киево-Печерского монастыря (согласно версиям Жития преподобного и более позднего греческого Великого Синаксаря) был на Афоне, где усвоил правила иноческой жизни. Там же был почерпнут и опыт межкультурного общения и полиэтнического культурного строительства, ибо Святая Гора была средоточием не только греческой, но и грузинской, сирийской, болгарской, сербской, русской и даже латинской монастырской культуры.

Итак, в возрасте около 20 лет юноша из черниговского Любеча, согласно Летописцу Переяславско-Суздальского XV в., добирается с высокими духовными помыслами в Константинополь, а затем на Афон, где эсфигменский старец игумен Феоктист постригает его с именем Антоний. Димитрий Ростовский, комментируя это решающее в жизни новопостриженного монаха событие, сравнивает прп. Антония Печерского с отцом восточно-христианского монашества прп. Антонием Великим (ок. 251 – ок. 356), сближая тем самым предначертания устроителей монашеской жизни в раннехристианское время с христианской эпохой на Руси.

После десятилетнего пребывания прп. Антония на Афоне в пещере близ Эсфигмена⁴⁶⁹ он благословляется в обратный путь в Русскую землю. По поздней Пустынской летописи, ок. 1028/30 г., а по Житию прп. Феодосия Печерского, после 1051 г.⁴⁷⁰ прп. Антоний возвращается на Русь, где вскоре основывает Киево-Печерский монастырь – первую обитель такого типа на Руси, ставшую затем лаврой в честь Успения Божией Матери.

Возможно, по образу и подобию Антония до Афона добрался святитель Ефрем Печерский (ум. в 1098 г.), епископ Переяславский.

Посещение русскими Святой Горы Афон с начала распространения христианства на Руси до XII в. не было единичным.⁴⁷¹

В 70-е гг. XIV в., во время паломничества в Святую Землю, на Афоне, возможно, некоторое время находился смоленский архимандрит Агрефений, составивший «Хождение в Иерусалим».⁴⁷² Во всяком случае, он указывает расстояние «от Лимна» (о. Лемнос) «до Святыя» (Святая Гора?) в своем «итинерарии».

Не исключено, что посещал Афон в молодости и святитель Дионисий, рукоположенный в 1364 г. св. Алексием Московским, а в 1382 г. возведенный Константинопольским патриархом в сан архиепископа Суздальского и Нижегородского, а затем митрополита Киевского и всея Руси. Во всяком случае, вернувшись из трехлетнего путешествия по христианскому Востоку, Дионисий вводит в своем Нижегородском Вознесенском Печерском монастыре общежительный устав,⁴⁷³ характерный для святогорских киновий. Позже общежительный устав на Руси получает широкое распространение благодаря прп. Сергию Радонежскому. Сам свт. Дионисий в 1384–1385 гг. занимает кафедру митрополита Киевского и всея Руси.

В конце XIV – начале XV в. в Константинополь, Святую Землю, в Солунь и на Афон совершает хождения Игнатий Смольнянин – смоленский иеродиакон, член посольской свиты митрополита Пимена. В 1396 г. он оказывается на Афоне, где остается до самой смерти в 1405 г. Составленное паломником «Хождение Игнатия Смольнянина» включает и описание Солуни и Святой Горы, о которой он сообщает уже в перечне проходимых по паломническому пути пунктов: «А от Лимноса до Святыя Горы 60 миль близь Святые Горы».⁴⁷⁴

Инок Троице-Сергиева монастыря во второй половине XIV – начале XV в. Епифаний Премудрый, агиограф Сергия Радонежского, автор «Слова похвального» в честь прп. Сергия, Слова о житии Стефана Пермского и других замечательных памятников, сам посетил Царьград, Иерусалим и Афон, о чем в литературной форме самоуничижения сообщает: «Не взыска <св. Сергий> царствующего града, ни Святыя Горы или Иерусалима, якоже аз окаянный и лишенный разума. Увы, люте мне! Ползая семо и овамо и преплавая суду и овуду, и от места на место преходя..⁴⁷⁵

Инок того же Троице-Сергиева монастыря иеродиакон Зосима в 1419–1422 гг. совершил хожение в Иерусалим и на Афон, о чем поведал в «Книге Ксенос».⁴⁷⁶ В отличие от подробного описания Святой Земли и Константинополя, рассказ Зосимы об Афоне укладывается в простое перечисление святогорских обителей: «Минули остров Лимнос. Оттуда плыли шестьдесят миль и пристали к Афонской горе. Поднялись на Святую Гору и поклонились всем церквам и монастырям, которые находятся наверху. Всех же монастырей на Афонской Горе двадцать два, се же их имена монастырем: первое Лавра, второе Ватопед, третие Хиландарь, 4 руски монастырь святыи Пантелеймон, пятый Пандакратор, шестыи Свимень (Эсфигмен), седмыи Иверски монастырь, осмыи Зуграф, девятый Дохиарь, десятый Сенохь (Ксенофонт), 11 Алуп, 12 Калакал, 13 Кутлумус, 14 Протатии, 15 Ксеропотамь, 16 Филотеи, 17 Василеф-пирги, 18 Павлова пустыни, се же общая жития, 19 Деонисьев монастырь, 20 Григорьев монастырь, 21 Симона Петра, 22 Кастамонит».⁴⁷⁷ Путь на Афон иеродиакон проложил в начале 1420 г.

Посещение русскими паломниками Афона в первой половине XV в. становится более частым. Трижды ходил туда преподобный Арсений Коневский (ум. в 1444 г.), после чего в 1393 г. у себя на Коневецком острове на Ладоге положил начало подвигу безмолвия. После нового посещения Святой Горы через пять лет, по благословению Афона он основывает Рождество-Богородичный Коневский монастырь на острове.⁴⁷⁸

Около 1411 г. прп. Савва Вишерский (ок. 1380–1461), игумен Тверского Сретенского монастыря, три года подвизался в одном из святогорских монастырей, где изучил греческий язык, переводил богословские и служебные книги. С Саввой связывают привоз на Русь с Афона списка им самим переведенной и составленной Кормчей книги.⁴⁷⁹

Османское завоевание Константинополя в 1453 г. не могло не сказаться на судьбах «Русского Афона», однако не прервало этих связей окончательно.

Безусловно, были многие русские монахи, подвизавшиеся в различных афонских обителях. Так, например, под одним из актов 1081 г. монастыря Ксиропотам стоит греческая подпись «русского» монаха Кириака.

Обители русских монахов появляются на Святой Горе не позднее начала XI в: первая сохранившаяся подлинная подпись игумена Русского монастыря принадлежит игумену Герасиму, подписавшему грамоту 1016 г.: «Монах, милостию Божией пресвитер и игумен обители Роса» (Акт. Лавр. I № 19).

Первоначально Русский монастырь находился в обители «Древодела» – современный скит Богородицы Ксилурга – и был посвящен Успению Божией Матери. Этот небольшой скит расположен высоко над морем между монастырями Ватопед и Пантократор. Монастырь имел один соборный храм в честь Успения Божией Матери, который сохранился до нашего времени.

Монастырь Ксилурга, или «Древодела», – колыбель русского монашеского присутствия на Афоне. По устному афонскому преданию русские иноки появились здесь еще во времена св. равноапостольного великого князя Владимира, очевидно, после Крещения Руси в 988 г. Однако сама обитель существовала ранее – греческие историки относят ее основание к середине X века. Впервые Ксилурга назван в акте 1030 г. без указания национальности насельников. Весьма вероятно, что первоначально обитель принадлежала выходцам из славянских стран, прежде Руси просвещенных святым Крещением, и что русские, придя на Афон, присоединились к ним вследствие единства богослужебного языка.

В 1081 г. византийский император Алексей Комнин I издал указ о продаже монастыря руссам. «Русским» монастырь Ксилурга впервые документально назван в 1142 г. в акте передачи его игумену Христофору с приложением подробной имущественной описи, в том числе книжной, в том числе славяноязычной. Опись свидетельствует о материальном процветании обители и о принятом в ней общежительном (киновийном) уставе.

Во второй половине XII века пополнявшейся братии стало тесно в небольшом монастыре, и 15 августа 1169 г„ в престольный для обители Праздник Успения Пресвятой Богородицы, игумен Лаврентий обращается в Протат Святой Горы с просьбой передать русским инокам какую-нибудь пустующую более обширную обитель «ради ее устроения и своей пользы». При этом обитель Ксилурга русские просят оставить за собою, так как, писали они, «невозможно отнять ее у нас и дать другому, ради того, что в ней мы постриглись и много потрудились и издержались над ее сохранением и устроением, и что в ней скончались родители и сродники наши...».⁴⁸⁰

В архиве русского Пантелеймонова монастыря сохранился драгоценный пергамент размером 138 на 41 см – акт 1169 года за подписью прота Святой Горы Иоанна и с ним игуменов всех входящих в правление Афона двадцати афонских монастырей о передаче русским монахам пришедшей в упадок «обители Фессалоникийца» «с принад-лежащими ей на Кареях келлиями и всем ее объемом и обдержанием, и со всеми ее правами и преимуществами, полями и прочими движимостями и недвижимостями, чтобы они имели ее и распоряжались ею во все последующие непрерывные времена самоправно и властно, сделали ее истинным монастырем и поступали с нею так, как законы и божественные и священные правила заповедают поступать людям, управляющим делами».⁴⁸¹ При этом обитель Ксилурга оставалась за русскими на положении приписной к основному русскому монастырю на Афоне.

Расположен монастырь на восточном склоне Афонского хребта и, как писал о нем русский путешественник по Афону Василий Григорович Барский, «создан есть на месте равном, и здравом, и веселом, и зело уединенном и безмолвном, при сеножатех и водах изобильных, иже точатся в монастырь издалеча желобами деревянными».⁴⁸²

Новый монастырь, переданный правлением Святой Горы русским инокам, был посвящен святому великомученику Пантелеймону. То, что в акте о передаче он назван «обителью Фессалоникийца», свидетельствует, возможно, о связи его при возникновении с монастырем св. вмч. Пантелеймона в Солуни. По некоторым предположениям, основана обитель была славянами из Македонии в X веке и в середине XI века процветала, но позже пришла в упадок и к концу XII века почиталась «совсем не существующей по малочисленности монахов, от недостатка продовольствия и распадения ее стен и жилища».⁴⁸³ Так что при переселении в монастырь Св. Пантелеймона русским инокам предстояло фактическое его восстановление.

Монастырь в первое время пребывания в нем русских монахов страдал как от завоевателей и пиратов, так и от стихийных невзгод: так, пожар в XIII в. уничтожил значительную часть архива с бесценными документами. Главной проблемой вскоре стало оскудение помощи из России: с началом татаро-монгольского нашествия в 1238 г. и до XV в. связи Святой Горы с Россией были практически прерваны. Помощь Русскому монастырю оказывали византийские императоры Палеологи: Андроник II (1259–1332), Иоанн V (1341–1376) и Мануил II (1391–1425). Однако главными ктиторами русской афонской обители в ХII-ХV вв. становятся сербские государи, имевшие особые причины покровительствовать «обители Фессалоникийца»: именно в ней принял постриг величайший сербский святой – святитель Савва (ок. 1170–1237), – афонский подвижник, великий благотворитель, строитель, устроитель самостоятельного сербского монастыря на Афоне (Хиландарь) и первый архиепископ автокефальной Сербской Православной Церкви.

Около 1186 г. любимый младший сын правителя Сербии великого жупана Стефана Немани (впоследствии принявшего монашество с именем Симеон и прославленного в лике святых как Симеон Мироточивый), св. Савва – тогда княжич Растко – услышал рассказ об Афоне некого русского инока, пришедшего из Пантелейм-онова афонского монастыря в Сербию за сбором пожертвований, ибо уже в годы, предшествовавшие татарскому игу, княжеские междоусобицы на Руси не способствовали ее заботе о русских афонитах. Всей душей устремившись к монашеской жизни, царевич тайно от родителей ушел на Афон и водворился в русской обители. Когда же слуги Стефана Немани, посланные на поиски Растко, нашли его, он с благословения игумена монастыря затворился в монастырском пирге (башне) с маленькой церковью в ней во имя св. Иоанна Предтечи, принял иноческий постриг с именем Саввы и, показавшись в окне башни в иноческой одежде, сбросил вниз, к ногам посланных за ним, свое царское одеяние. До нашего времени в Старом Руссике сохранилась часть древней монастырской стены с этим пиргом и небольшой церковью в нем, в которой св. Савва принял постриг.

В дальнейшем Протат Святой Горы, имея в виду царское происхождение св. Саввы, перевел его из второстепенного монастыря, каковым был тогда монастырь св. мч. Пантелеймона, в один из первенствующих – Ватопед. Впоследствии туда же пришел для принятия пострига и отец св. Саввы, Стефан Неманя, передавший власть в Сербии своему старшему сыну. Святые царственные сербские иноки много способствовали расцвету Афона своими богатыми вкладами во все монастыри и попечительством малым обителям и бедствующим отшельникам. В то же время уход их на Афон имел самое положительное влияние, как на развитие сербской государственности, так и на подъем национального самосознания сербов, их общее духовное развитие. Престижу и международному признанию Сербии много послужила подвижническая деятельность свт. Саввы, выступавшего в роли миротворца в назревавших политических конфликтах, поддерживавшего самые тесные отношения с восточными патриархатами, часто сослужившего с их архипастырями, неоднократно объезжавшего святыни Восточно-христианского мира и многократно жертвовавшего на строительство и обновление монастырей, подворий, метох. При свт. Савве Сербском правитель Сербии получил право на коронование и стал называться королем, а Церковь Сербская получила от Константинопольского Патриархата автокефалию.

Живя в русском монастыре, св. Савва много средств вложил в его строительство. С уходом из него, связь сербского святого с русскими не прерывалась: в его работе по переводу Кормчей книги с греческого на церковнославянский принимали участие русские книжники, а фрагмент переведенного им Типикона получил широчайшее распространение на Руси как «Сказание мниха Саввы о Псалтири». Житие свт. Саввы Сербского, написанное вскоре после его кончины его учеником афонским иноком Дометианом и адаптированное иноком Феодосием на рубеже ХIII-ХIV вв., также стало со временем одним из любимых чтений на Руси и существует во множестве списков, а сам св. Савва начиная с XIX века стал одним из любимых в России святых. Так через Афон осуществлялось взаимодействие и единство сербской и русской духовных культур.⁴⁸⁴

В XIII, XIV и первой половине XV вв. на Афоне, не только в Хиландарском, но и во многих других монастырях, доминировала сербская национальность. Находившаяся на подъеме Сербия оказывала поддержку и материальную помощь и покровительство афонским обителям как раз в тот период, когда Русь находилась в татарском плену. Уже в 1262 г., согласно подписи под актом, игуменом Пантелеймонова монастыря был серб Мефодий (Акт. Дох. №7). О тесной связи Руссика с сербским афонским монастырем свидетельствует то, что в начале XIV в. игумен Хиландарского монастыря Даниил (позднее – в 1324–1338 гг. – архиепископ Сербский) спасался от осадивших его монастырь взбунтовавшихся наемников византийского императора каталонцев у своего духовного отца в Руссике. В конце XIII – начале XIV вв. земельные пожертвования пожаловал «обители Фессалоникийца» сербский король Милутин (Стефан Урош II).

Особое покровительство оказывал Пантелеймонову монастырю сербский царь Стефан Душан (1331–1346), который при посещении Афона в 1345 г. почтил особым вниманием монастырь «Фессалоникийца», где был пострижен его предок – св. Савва. В 1347 г. Стефаном Душаном был сделан Пантелеймоновой обители бесценный дар – им была прислана в монастырь глава святого великомученика и целителя Пантелеймона, святого покровителя обители, ставшая главной святыней Руссика. Кроме того, специальным указом Стефан Душан назначил «честной обители россов» для материального ее поддержания несколько сел и полей ввиду «нищеты последней монастира и еще же от Руси всеконечное оставление».

Середина XIV века стала периодом наибольшего благополучия Старого Руссика, однако с этого времени и до последней четверти XV в. Пантелеймонов монастырь фактически являлся второй после Хиландаря, (а с 1380-х годов третьей после монастыря св. Павла) сербской обителью и населен был в основном сербами. В 1370-е годы игуменом русского монастыря был сербский богослов Исаия, переведший на славянский язык сочинения св. Дионисия Ареопагита и построивший на пожертвования сербского царя «прекрасную церковь, трапезарню, дохиарню и прочее необходимое для монастыря на утешение монахам».⁴⁸⁵ Ктиторами монастыря были правители сербских династий Неманичей, Хребеляновичей, Бранковичей.

Эту миссию Сербия исполняла до 1459 года, когда она вместе с почти всей территорией бывшей Византийской империи была завоевана турками. Однако во второй половине XV столетия уже встававшая с колен Московская Русь снова смогла принять на себя миссию общеправославного ктитора.

С усвоением афонских традиций в России и, соответственно, с новым этапом отечественного монашества связано имя преподобного Нила Сорского (1433–1508).

Преподобный Нил родился в московской боярской семье. Приняв постриг в Кирилло-Белозерском монастыре прп. Нил со своим учеником Иннокентием Охлябиным отправляется по святым местам Востока и несколько лет проводит на Афоне. Путешествие имело решающее влияние на взгляды прп. Нила и утвердило его в целесообразности для иноков «скитского жития». Тогда в России существовала одна форма монашеской жизни, общежитие, и один устав, студийский. Посещая древние православные обители Афона, прп. Нил смог убедиться в правильности избранного пути. Здесь он наблюдает отшельническую жизнь двух-трех иноков вместе: «повсюду обретается во святых писаниях похваляемо, еже с единем, или двемя безмолвие, яко же самовидцы быхом во Святой Горе Афонстей».⁴⁸⁶ Этот вид монашеской жизни он называет царским, или средним путем. Важный духовный опыт он приобретает в скиту Ксилурга, древней русской обители, где «вник во все небесные светлости умного делания».⁴⁸⁷

По возвращении с Афона в 1490 г. он решает применить святогорские аскетические правила на родине. В «Послании ко брату, просившему его написать нечто к духовной пользе» прп. Нил пишет: «По отшествии странничества своего, пришед в монастырь, вне близ монастыря сотворив себе келью <...>. Ныне же вдали от монастыря поселихся, обретох место угодное моему разуму, занеже мирской чади (людей) маловходно, якоже сам видел еси».⁴⁸⁸ Преподобный Нил после афонского опыта дает своим монахам особые правила, созданные по образу восточных обителей, становясь начальником русского скитского жития.

Солидарный с преподобным Нилом инок Вассиан (Патрикеев) при редактировании Кормчей книги пришел к выводу о необходимости исправления текстов. В этом он убедил и великого князя Василия Ивановича, который написал письмо патриарху Константинопольскому Феолепту и проту⁴⁸⁹ Святой Горы Симеону с просьбой прислать в Москву ватопедского старца Савву, обратиться к которому, очевидно, посоветовал ватопедский иеромонах Неофит, собиравший в то время в Москве пожертвования для своего монастыря.⁴⁹⁰ С этой целью с богатой милостыней от великого князя в марте 1515 г. на Афон были посланы торговые люди Василий Копыл и Иван Вараввин.⁴⁹¹ Старец Савва, ссылаясь на старость, отказался ехать в Москву, и тогда прот по совету ватопедской братии отправил в Россию инока Максима (в миру Михаил Триволис). Так 1518 г. в Москву прибывает знаменитый впоследствии духовный подвижник преподобный Максим Грек (ок. 1471–1556), подвизавшийся в Ватопедской обители около 10 лет, а до того получивший широкое гуманитарное образование во Флоренции, при доминиканском монастыре св. Марка.

По выражению игумена Ватопедского монастыря архимандрита Ефрема (Кутсу), «прп. Максим представляет собою особый случай всецелого служения Святой Горы России».⁴⁹² Аскетизм прп. Максима Грека имел много общего с подвижнической практикой северорусских старцев: «Монашество он видел нестяжательным и беспопечительным в отношении материального, хотя не всем в руководстве Русской Церкви это нравилось».⁴⁹³ Отсюда – не только кропотливая работа по переводу и исправлению богослужебных книг, но и активное вмешательство в политическую жизнь России: общение с противником России турецким послом Скиндером, критика развода великого князя с Соломонией Сабуровой, отрицание автокефалии Русской Православной Церкви, попытки повлиять на решения государя – всё это привело к известному трагическому повороту в судьбе прп. Максима.

К концу XV в., после падения Византии, русский монастырь на Афоне переживает тяжелые времена.

Россия, еще не окрепшая после монгольского ига, не может о нем позаботиться, так же как и сербские властители, теснимые турками.

С середины XIV в. и весь XV век обитель была преимущественно заселена сербами, хотя в двух актах от 1483 г. есть подписи «от Руси» старцев Серапиона и Симеона, а в документе 1531 г. сохранилась запись: «от Руси Симеон Ковач».⁴⁹⁴

В русских летописях под 1497 г. встречается известие, что к великому князю Ивану III приходили игумен Паисий и один старец со Святой Горы из Русского Пантелеймонова монастыря «милостыни ради».⁴⁹⁵ Около 1509 г. сербская деспотица инокиня Ангелина убедительно просила великого князя Василия Иоанновича также и за русский монастырь на Афоне: великий князь принял это прошение, взяв обитель под свое покровительство (известно общее послание святогорцев к великому князю по случаю сочетания второго брака и разлучения первого брака «чадородия ради», где упомянут и «Пантелеев» монастырь).

В том же 1509 г. в Москву прибыли пантелеимоновские старцы Василий, Симеон и Иаков, принесшие великому князю грамоты от прота Паисия и от игумена своего монастыря Саввы. Игумен в ней извещал великого князя, что по его указанию вписаны для поминовения родители великого князя и «братия будут пить, по его приказанию, из ковша усопшего отца его великого князя Иоанна, на память ему. <...> Он имел доброе усердие и желание за сей монастырь вашей ктитории, и вперед больше хотел жаловать, но перешел к Богу и оставил по себе добрую память в сих местах и других»…⁴⁹⁶ Великий князь дал старцу ответную грамоту, где обещал помогать милостыней, как и прежде, и разрешил монастырю раз в четыре года посылать своих монахов за сбором в Россию. Прот Паисий поблагодарил князя за милостыню Афону.

Это первое после падения Константинополя известное свидетельство об общении России с христианским Востоком. Возможно, такие связи со Святой Горой существовали и ранее, однако документы не сохранились.⁴⁹⁷

В 1515 г. прот Паисий писал в грамоте митрополиту Варлааму: «Твой предшественник [митрополит Симеон] миловал святой наш монастырь и память имеет в святых наших поминовениях; так и святыня твоя, сколько тебя наставит Дух Святый, сотвори». Одновременно игумен Паисий написал грамоту и к великому князю Василию, где извещал о миссии от монастыря в Москву трех монахов (Саввы, Пахомия и Матвея): «Прежде писали мы, чтобы поновил ты святый монастырь и святую церковь, которые от прежних времен от твоих дедов и прадедов созданы. <...> Будь новым ктитором отчины своей, дому и обители св. Пантелеймона.

<...> Еще приносим любовное моление великому государю, что какая есть пшеница на пашне, чем монастырь содержится, с той турки берут у нас десятину; пошли о том некую речь турскому царю, – ибо знает твое государство, чтобы не брали с нас десятины, и нашему бы монастырю не давать им ничего».⁴⁹⁸

Таким образом, мы видим, что афонское монашество начинает прибегать к авторитету российской власти для защиты от притеснений турок.

К году венчания на царство Ивана IV относится окружное послание митрополита Макария о милостыне насельникам Пантелеймонова монастыря (1 августа 1547 г.): «Пришли старцы Св. Горы из Пантелеймонова монастыря, строитель (распорядитель) Савва, да старец Сильвестр, да Герасим диакон, да старец Роман к святейшему царю, <.. .> да и к нашему смирению и ко всем православным христианам русского нашего великого Православия, прося милостыни на прокормление и вспоможение и на искупление братства той честной обители». Грамота эта по содержанию своему подобна находящейся в Руссике грамоте патриарха Иова.⁴⁹⁹

В 1548 г. русские афонцы свидетельствовали царю: «Нам досаждают турки и греки, многое отняли»...⁵⁰⁰

В 1550 г. прибыли в Москву из Пантелеймоновой обители два иеромонаха с грамотой к царю от игумена Павла: «Монахов св. Пантелеймона не хотят жаловать ни молдавский, ни волошский воеводы, говоря: имеете себе царя и государя, великого князя Московского. Теперь монастырь св. Пантелеймона имеет на себе много долгу, а святое царство твое далеко, и мы терпим от иноверных. Сказываем державному твоему царствию, что на деньги, пожалованные нам отцом твоим, Василием Ивановичем, мы сделали половину ограды. А другая половина рассыпалась и твои богомольцы не имеют куда приклонить главу. Для того молодые монахи хотят бежать из монастыря, а старым и больным куда бежать? Великий государь! Созижди и другую часть ограды и кельи для монахов, чтоб в твое царствование не опустел твой дом молитвы, многою казною купленный твоими прадедами от греков. Куплено много сел к нашему монастырю вашими прадедами. За которые беспокоят нас и турки, и греки, многое отнявши и взимая дань ежегодно. Теперь долг монастыря восходит до 600 рублей, а твое царство одним словом может освободить нас от этих стеснений, если захочет пожаловать свой монастырь. Как жаловал его твой отец, великий государь. Иначе он запустеет, если не захочет пожаловать свой монастырь, как жаловал его твой отец, великий государь. Иначе он запустеет, если ты его не призришь, как воеводы влошские и иверские призирают, как мать своих чад, свои монастыри на Св. Горе, давши имела от своих земель. Если же не хочешь, высокий государь, пожаловать их. Пошли доверенного и возьми обратно сосуды церковные, чтоб они не остались в руках иноверных, потому что мы не знаем, куда деть их».⁵⁰¹

Очевидно, что монастырь находился в сложном положении, вынуждаемый всё время прибегать к помощи России.

Уже в 1555 г. старцы из Пантелеймонова монастыря (иеромонахи Иаков и Мартирий) снова прибывают в Москву, с грамотой царю от игумена Павла, просившего, дабы царь «смиловался, призрел свой монастырь, ибо каждый народ имеет здесь своего покровителя, их не хочет жаловать ни Мултянский, ни Волошский воеводы, говоря: “вы себе имеете царем и государем Великого Князя Московского”».⁵⁰²

Это послание – важное свидетельство не только о тяжелом состоянии монастыря в те годы (о чем свидетельствует и наступившее довольно скоро запустение), но и щедрой помощи Пантелеймонову монастырю со стороны русских правителей.

О трудностях в славянских обителях свидетельствует и грамота царю от Хиландаря: «ныне наши монастыри словенского языка в греческой земле пребывают в чуждо странствии: и алчем и жаждем и наготуем, без своих царей и ктиторов у безбожных агарян. Сотвори милость с нами, да примешь мзду от мздовоздаятеля Бога»...⁵⁰³ Из Хиландаря также просили царя, чтобы тот послал султану грамоту. Царь внял просьбам святогорцев и выслал в сентябре 1551 г. грамоту к султану, где просил за оба монастыря.

Чуть ранее, в январе того же года, царь писал Константинопольскому патриарху Дионисию по поводу будущего дьяка Обрюта Михайлова Грекова: «Ты бы велел его у себя учить грамоте греческой и языку: а если тебе у себя его учить нельзя, то отошли его на Св. Гору Афонскую, в наш монастырь св. Пантелеймона». Это говорит о том, что в Пантелеймоновом монастыре готовили по необходимости толмачей для посольского приказа.

В мае 1554 г. в Москву приезжает старец Евфимий от игумена Геннадия за милостыней, а в 1561 г. прибыл сам игумен Пантелеймонова монастыря с четырьмя старцами. С ним приехали еще четыре монаха из Ставроникитского монастыря и пять – из Лавры св. Афанасия. Они были пожалованы милостыней царя, прожив в Москве почти два года.⁵⁰⁴

В 1571 г. обитель св. Пантелеймона получила грамоту на имя игумена Диомида и милостыню: 200 рублей на поминовение царицы Анастасии, 150 рублей – на поминовение брата царя Георгия Васильевича, чару серебряную – на поминовение царицы Марии.

В 1582 г. на Святую Гору прибыл царский посланец Иван Мешенинов с милостыней на поминовение убиенного царевича Ивана, а Пантелеймонову монастырю было назначено 500 рублей; были посланы также и ризы. Однако посланец привез царю ответную грамоту от прота Пахомия с известием, что Пантелеймонов монастырь стоит уже 10 лет пустым, после смерти строителя Матфея, скончавшегося в Москве, и что деньги передать было некому. В итоге «прот роздал всем архимандритам 2 870 рублей, сверх того Ватопедскому монастырю 820 рублей, Хиландарскому – 700».⁵⁰⁵

В 1584 г., после кончины Ивана IV, уже царь Федор послал грамоту в Хиландарский монастырь, чтобы посланные ризы на поминовение царевича Ивана по случаю запустения Пантелеймонова монастыря были переданы в Ватопедский монастырь для поминовения его отца.

Однако запустение Пантелеймонова монастыря продолжалось недолго, и в 1591 г. в Москву приезжает архимандрит Неофит и строитель Иоаким, которые просят царя о милостыне. И царь, и патриарх приняли самое живое участие в возрождении обители. Из патриаршей грамоты 6 марта 1591 г., видно, что Пантелеймонов монастырь в те годы был русским. 5 сентября того же года обитель получила от царя Федора жалованную грамоту.

Таким образом, к концу XVI в. установились стабильные отношения России и русского монастыря на Афоне. Однако наступает Смутное время, и монастырь вновь остается предоставленным самому себе.

По окончании Смутного времени деятельные связи России с Афоном восстанавливаются. Начиная с 1620-х гг. святогорцы часто приезжают на Русь за помощью.

1 сентября 1622 путивлевские воеводы сообщают о едущих к царю посланцах, среди которых – святогорец Нил (он получил в Москве 40 соболей в 25 рублей, «камку смирную», денег 15 рублей⁵⁰⁶). 22 марта того же года с сербским епископом Антонием приезжает иеромонах Иосиф со Святой Горы, который 5 лет назад выехал оттуда для рукоположения, но вернуться назад не смог – из-за войны литовцев с турками. В мае того же года приехал за милостыней ватопедский игумен Никодим с мощами прп. Михаила Синадского, привезя царю и грамоты от Иерусалимского патриарха Феофана, и от бывшего игумена Пахомия с ходатайством уплатить долг Ватопеда. Известно, что в мае 1622 г. в Путивль прибыли хиландарский игумен архимандрит Феодор и строитель Эсфигменского монастыря Авксентий. Они ехали за милостыней, взяв с собой частицы мощей св. Пантелеймона и мч. Иакова Персянина, а также образ Спаса Вседержителя. Игумен Феодор получил у царя подтверждение грамот царей Ивана и Федора, даровавших Хиландарю подворье в Москве.⁵⁰⁷ Приняты они были и патриархом, вручившим им деньги и подарки, в то время как хиландарский игумен преподнес ему часть мощей мч. Стефана Есфигменского (Эсфигменского).

В мае 1625 г. в Москву прибывает ватопедский архимандрит Игнатий. В следующем 1626 г. к царю Михаилу приезжает пантелеимоновский архимандрит Макарий с грамотой от Вселенского патриарха Кирилла, просившего государя и о помощи Пантократору, Зографу, Иверу и Дохиару. О Пантелеймоновом монастыре он писал: «В нынешнее время впал он в убыток и в долг, и заложил ризы церковныя и монастырския, и иное строение недвижимое, и пашню, и сады – все, чем питались, и ныне тем не владеют; от великого долга и самих посажали в темницы, и там зле погибают; да и церковь их и кельи и монастырские стены разорены <...> и пищи никакой не имеют, и от великого своего изнеможения и от долга не могут ничего починить. Да будет сие известно твоему Величеству».⁵⁰⁸ По просьбе архимандрита Макария и строителя Саввы проезжая грамота царя Федора переписывается на имя Михаила и его отца патриарха Филарета и датируется 22 июля 1626 г. В сентябре 1627 г. в Москву были доставлены грамоты от разных афонских монастырей с благодарностями. Пришла и грамота от всех святогорцев, подписанная протом архимандритом Дионисием: монастыри, скиты, отшельники, пещерники выражали благодарность за милостыню, данную Патриарху Кириллу, и просили помочь в уплату дани. Обитель Дионисиат также просила выкупить церковные сосуды, заложенные ради освобождения одного иеромонаха.

В конце 1627 г. опять приезжает зографский игумен Неофит с просьбой об уплате долга. В 1629 г. появились от Пантелеймонова монастыря иеромонахи Григорий и Иеремия, которых, впрочем, в Москву не пустили, вероятно, из-за того, что они прибыли ранее указанного четырехлетнего срока. Они отправили царю письмо: «Сей [Пантелеймонов] монастырь есть создание царствия твоего. <...> Ведомо тебе, великий государь, да будет, что у нас здесь, на Афонской горе, 20 монастырей царственных; нарицается всякий монастырь именем того, кто его поставил, и всегда поминаются имена соорудителей; наш же монастырь нарицается русский, яко московских царей сооружение. А у нас, бедных и беспомощных, требуют агаряне дани, а нам взять негде, и говорят они нам: два царя у себя имеете, а плачете, будто вам дать нечего»...⁵⁰⁹

В 1636 г. в Москву приезжает за милостыней игумен Иоанн с грамотой от 1626 г. о дозволении приезжать в Россию за милостыней каждые пять лет. В 1642 г. появляется архимандрит Григорий с келарем Христофором и другими старцами.

Сохранившиеся жалованные грамоты за 1636, 1660, 1690 гг. говорят о продолжавшейся помощи Афону со стороны русских монархов.

В 1648 г. состоялось важнейшее для русской духовной и культурной жизни событие: в Москву с Афона прибывает чудотворный образ Божией Матери «Иверской». Идея принесения иконы на Русь принадлежала архимандриту московского Новоспасского монастыря Никону – будущему Святейшему патриарху: по просьбе отца архимандрита афонскими иноками была снята копия с чудотворного первообраза, пребывающего во вратах Иверской афонской обители, получившего поэтому название «Вратарница». История образа, как известно, восходит к временам иконоборчества – икона, спасаемая православными от поругания еретиков, была пущена в море и чудесно обретена на Афоне монахами грузинской обители. По афонскому преданию, Матерь Божия Сама пожелала, чтобы Ее икона находилась не в храме, а во вратах монастыря, в знак того, что не люди охраняют икону, но Сама Матерь Божия оберегает афонских подвижников. В замысле патриарха Никона, очевидно, просматривается желание деятельного приобщения Руси к афонской благодати, стремление передать Русь под покров Царицы Небесной, соделать ее таким же «уделом Богородицы», каким по Ее слову еще при Ее жизни стал Афон. С этого времени уже не только отдельные иноки, не только монастыри, но уже вся Россия оказывается связанной с Афоном как бы «кровными» духовными узами – как чада единой Матери. Копия была исполнена красками, растворенными святой водой, которой предварительно омыли чудотворную икону; ее написание сопровождалось постом и усердной молитвой всей иверской афонской братии, а также особым служением дважды в неделю всенощных бдений и литургий. Икона была прислана царю Алексею Михайловичу с экклисиархом Пахомием, иеродиаконом Дамаскиным и келарем Игнатием. Царь и патриарх Иосиф встретили образ в Москве 13 октября у Воскресенских ворот. Первоначально он был поставлен в обители, называемой в то время «Никола Большая Голова» (с тех пор она находилась в ведении Иверского афонского монастыря⁵¹⁰). затем передан в московский Новодевичий монастырь. Впоследствии у Воскресенских ворот Китай-города, при входе на Красную площадь, на месте встречи иконы была воздвигнута специальная часовня, для которой с афонской копии был сделан «московский список». Со временем Иверская часовня Москвы, несущая на себе благословение Святой Афонской Горы, стала местом паломничества со всей России, своего рода «вратами Святой Руси».

При царе Алексее Михайловиче в Россию с Афона была доставлена также копия святогорской иконы Божией Матери «Троеручица», выполненная в размер оригинала.

Следует отметить, что потеря независимости и турецкое владычество не отразились на отношении России к Афону: авторитет Святой Горы оставался непререкаем, даже тогда, когда ее обители приходили в упадок. В свою очередь, когда в юго-западной России началась борьба православных с Брестской унией, им немало помогли русские святогорцы.⁵¹¹

В середине XVII в. в Россию прибыл за пожертвованиями Иерусалимский патриарх Паисий, указавший патриарху Иосифу и царю Алексею Михайловичу на некоторые существенные отличия в русских церковных обрядах от других Поместных Церквей. В связи с этим при отбытии Иерусалимского патриарха в обратный путь с ним отправили на Восток старца Арсения (Суханова) для изучения православного чина древних греческих патриархатов. Вернувшийся в декабре 1650 г. старец привез с собой «Статейный список», где изложил свой спор с греками о двуперстии и о некоторых других вещах, которыми русские тогда отличались от греков, сообщив также, что на Афоне монахи всех греческих монастырей, собравшись воедино, соборне признали двуперстие ересью, сожгли московские книги, где напечатано о нем, как книги еретические, и будто бы хотели сжечь и самого старца, у которого нашли те книги.⁵¹²

В 1653 г. о. Арсений вновь был послан, уже патриархом Никоном, на Афонскую Гору – для приобретения там греческих и славянских рукописей. На Руси относились с недоверием к книгам, печатанным «в Венеции и во Английской земле»,⁵¹³ считали их порчеными или еретическими. Поэтому для исправления отклонения в обрядах и правки книг было принято решение купить подлинные древние рукописи, в чем и состояла миссия старца. Павел Алеппский пишет, что Арсения послали с богатою милостью и с письмами к настоятелям тамошних монастырей, дабы те «дали ему, сколько могут, старинных греческих книг. А это потому, что патриарх и царь чрезвычайно почитают греческие обряды и увидели, что вследствие долгого времени в книгах их случились изменения. Слыша же, что на Святой горе собраны все книги греческого государства, они послали [Арсения] выбрать из них, что он найдет самого важного и достопримечательного»...⁵¹⁴

Отца Арсения отправили именно на Афон, так как там было больше, чем где-либо, греческих рукописей. Об этом московское правительство хорошо знало от афонских старцев, постоянно приезжавших в Москву за милостыней.⁵¹⁵ Кроме этого, ему были даны и другие поручения – например, купить кипарисовых досок для икон.

С Арсением на Афон была послана царем Алексеем, действительно, «многая милостыня». Об этом говорится в предисловии к Служебнику, изданному в Москве в 1655 г. В расходной книге Сибирского приказа 1653 г. есть запись об отпуске к патриарху Никону «по именному указу» царя соболей на 3 тыс. рублей, «что послать на Св. Афонскую гору с старцем Арсением Троицким на книжную покупку». Помимо милостыни на Афон были высланы царские и патриаршие грамоты. Они не сохранились, но о них упоминает архимандрит Иверского монастыря Дионисий. Для Протата была составлена особая грамота относительно порученного Арсению дела.⁵¹⁶ С Арсением были переданы также грамоты и к настоятелям афонских монастырей – чтобы те дали ему («сколько могут») старинных греческих рукописей.

Арсений выехал из Москвы в октябре 1653 г., только 4 февраля следующего года прибыл в Яссы (у него было также поручение от государя к молдавскому воеводе). Цели своего путешествия он достиг в июле 1654 г.⁵¹⁷ По прибытии на Афон старец Арсений подал грамоту Протату, которую старцы прочли с «подобающим благоговением». Он также передал и царскую милостыню: «3 700 талеров и 50 сороков гарнистан (соболей) за 580 талеров».⁵¹⁸

Посланец пробыл на Афоне, по его словам, два месяца, посвятив всё это время осмотру библиотек и выбору рукописей. Им были осмотрены библиотеки монастырей: Иверского, Афанасиевой Лавры, Дионисиата, Ватопедского, Пантократорова, Филофеева, Дохиара, Эсфигмена, Ксиропотама, Симона-Петра, Григория, Ставроникиты, Кастаманита, Константа!?), Руссика, Кутлумуша, Павловского и Хиландарского.⁵¹⁹ Всех рукописей, как писали афонские старцы патриарху Никону, было отобрано 498 единиц.⁵²⁰

Обратно с о. Арсением отправился в Россию архимандрит Эсфигменского монастыря Анфим. Старец привез рукописи в Москву около 22 февраля 1655 г.⁵²¹ и принялся за исправление книг. В этом деле участвовал и «на печатном дворе справщик из Афонския святыя горы архимандрит Дионисий, иже обита в сем царствующем граде Москве в Николаевском греческом монастыре».⁵²² Рукописи, купленные Арсением (Сухановым), попали и в домовую казну патриарха Никона: «Книги письменные и печатные на греческом языке, а покупал те книги великого государя и великого князя Алексея Михайловича, всея великия и малыя и белыя России самодержца, на денежную казну и на соболи старец Арсений Суханов» (из описи казны патриарха, сделанной окольничими Романом Стрешневым и Дуровым в 1658 г.⁵²³).

С последних лет патриаршества Иосифа книги, выходившие с московского Печатного двора, были уже исправляемы по греческим оригиналам. В изданной еще в 1648 г. в Москве «Грамматике» Мелетия Смотрицкого в предисловии приводились доказательства в пользу этого исправления.

Афонские старцы оказывали поддержку патриарху Никону и в годы его опалы. В июне 1663 г. разбиралось дело архимандрита монастыря Кастамонит Феофана, который без царского разрешения ездил к Никону в Новоиерусалимский монастырь, передав ему мощи мч. Власия и грамоту от всех афонских монастырей.⁵²⁴

Акт Протата за 1693 г. прямо говорит о «запустении» Пантелеймонова монастыря, который всё же называется тут русским.⁵²⁵ Судя по этому сохранившемуся акту, монастырь уже давно передал Ватопеду места для пастбища: за это ватопедцы выплатили монастырю 500 грошей (грош тогда – то же самое, что пиастр в XIX столетии, т.е. 5–6 копеек серебром, иначе 250–300 руб.), но в 1693 г. ватопедцы передали это место иверцам на тех же основаниях. Видимо, период запустения был довольно длительным⁵²⁶ – 500 грошей на аренду в течение ста лет (!), то есть по 5 грошей в год, указывает на бедственное положение обители.

Сохранился помянник 1705 г., составленный игуменом Варлаамом, малороссом по происхождению. В нем сказано, что Пантелеймонов монастырь, «иже от древних лет бе русский, не по мнозех времене ветхости ради в великом нестроении стоял, всего церковного украшения обнажися». И далее: «все святогорские отцы, советовавше с собою, за высоким благословением святейшаго господина Кир-Гавриила патриарха Цареградскаго [1702–1707] избраша единому быти между всеми греческими и болгарскими монастырями русским, дабы отовсюду приходящие странники при нем хотящие тамо бытии, пребывание имели».⁵²⁷ Это свидетельствует о том, что, хотя русский монастырь в ту эпоху часто приходил в упадок из-за политической ситуации в России или же становился смешанным славянским, все-таки святогорское монашество в тот момент сознавало необходимость существования именно русского монастыря.

Тот же игумен Варлаам дважды ездил в Россию за сборами ради обновления монастыря – в 1712–1714 и 1721–1722 гг. Однако акт 1725 г., подписанный игуменом Терентием, видимо, болгарином, свидетельствует о новых бедствиях обители. В нем говорится о том, что монастырю тогда нечем было уплатить подать: «были в большой тесноте и несносной крайности».⁵²⁸

Важные свидетельстве об Афоне той поры оставил киевлянин, монах Василий (Григорович-Барский) (1701–1747), совершивший два путешествия на Святую Гору – в 1725–1726 гг. и в 1744–1745 гг. Во время своего первого путешествия он жил в Руссике с октября 1725 до февраля 1726 г. Этот путешественник и паломник, наблюдательный и объективный в оценках, увидел Святую Гору и русский Пантелеймонов монастырь в упадке. В монастыре тогда жило всего четыре монаха – двое русских и двое болгар (через несколько лет в монастыре ни русских, ни славян вообще не осталось, а на их место пришли греки).

Согласно Григоровичу-Барскому, причина упадка состояла в следующем: «Повесть тамо ужасную слышах от сербов и болгар, и многолетне живущих Россов преданную, о чесом Греки слышати не хощут, глаголоющи быти ложь. Иногда, древле, уже в царствование Турецкое, Российскым иноком в монастири сем владеющим и иным тогожде язика, Греческим же под началом у них сжительствующым, обличиша Россы Грековъ за некое творимое беззаконие (о чесом не летъ есть писати), они же, больше числом суши и не терпевши срамоти и обличения, сице наущением демонским возяришася на них, и сицеву брань велию сотворивши междоусобную, яко нечаянно на них нападши, всех заклаша до едина, аще и от них многи заклашася. Прочий же иже осташа, боящися внешней казны, убегоша в страны незнаемы и оставиша монастир празден...».⁵²⁹ Описатель тут прямо указывает на вооруженное насилие со стороны греков – сведение, которое многие считают легендарным.

С 1735 г. Руссик был объявлен греческим, но пользы от этого решения оказалось мало. Новые греческие насельники монастыря отменили прежний строгий киновийный образ жизни и учредили идиоритм.⁵³⁰ Таким образом, произошла не просто замена русских монахов на греческих, но и изменение самого строя иноческой жизни. Обремененный долгами, Руссик вскоре был вовсе заброшен и совершенно опустошен.

Отец Василий Григорович-Барский со скорбью сообщает об общем бедственном положении российского иночества на Афоне: «Аз же обретши тамо немало иноков российских, воздержного и богоугодного жития, сеи овамо по горах скитающихся, и от труда рук своих зело нуждно прискорбно питающихся, и от всех презираемых, соболезновах о ных, яко лисы язвины имуть, и птицы гнезда своя, Россы же не имуть где главы приклонити, на толь прекрасном, уединенном и иноческому веема житию приличном месте: ибо в монастырях Греческих не могут общатися ради несогласия языка и правила, и нравов, с Сербы и Болгары ради предписанных благословных вын. Аз же их утешах, елико могох, и благою надеждою будущаго впреди о них смотрения Божия, и мздовоздаянием вечным».⁵³¹

Упадок отечественного монашества на Афоне, описанный Григоровичем-Барским, в немалой степени отражал ситуацию с положением монашества в России в эпоху прозападных культурных и государственных реформ XVIII в. Европейский вектор российской политики этого периода определял европейские же приоритеты культуры послепетровской эпохи, постепенно вытесняя из сферы общественной жизни традиционные восточнохристианские духовные и культурные ценности. Уже Петр I сильно урезал в правах монашество и монастыри, не видя в них непосредственной пользы для предпринимавшихся им реформ; в эпоху же засилья Бирона и его ставленников Православная Церковь, и в особенности монашество, были крайне ущемлены, и официальные отношения Пантелеймонова монастыря с Россией вряд ли возможны. Кроме того, в те годы шла Русско-турецкая война, которая не могла не сказаться на судьбе святогорцев, выходцев из Российской империи.

Собрание актов Пантелеймонова монастыря сохранило указания о помощи ему со стороны молдавских вельмож: в 1744 г. воевода Иоанн Николаев пожертвовал Руссику 100 пиастров, в 1750 г. Константин Михайлов Чехна-Раковиц – 150 пиастров, в 1754 г. Матвей Григорьев Гика – 150 пиастров.⁵³² В те годы монастырь получал постоянную поддержку от молдавских и волошских воевод-господарей, которые выдавали ему грамоты в 1744, 1750, 1754, 1758,1760 и 1762 гг.

Кроме того, в 1760 г. воеводой Иоанном Феодоровым во владение Руссика была передана посольская церковь свт. Николая в Константинополе.⁵³³

В 1752 г. Константинопольский патриарх Кирилл закрепил за Руссиком Каламарийский метох (подворье) близ Салоник. Прежде Руссик имел спор с обителью св. Анастасии Узорешительницы, какое-то время владевшей метохом. Однако указание на принадлежность этого метоха Руссику имелась еще в акте царя Душана от 1347 г. В итоге Руссик заплатил долг монастырю св. Анастасии в 3 750 пиастров.⁵³⁴

Несмотря на эпизодическую помощь, и середина XVIII столетия оказалась для русского афонского монашества неблагоприятной. Из акта 1758 г. можно сделать заключение, что Руссик стал идиоритмом и что он продолжал за долги продавать земли.⁵³⁵ В те годы посторонние монахи заселяли пределы русского монастыря, причем делалось это беззаконно или по смехотворным ценам. Так, в 1771 г. по просьбе жившего на Афоне на покое патриарха Серафима II пантелеимоновцы передали келлиотам луг, находившийся близ Иверской обители прокаженных. Стоимость была определена в два ока (ока – три фунта) воску к празднику вмч. Пантелеймона. Из этого можно заключить, что обитель была беззащитна и бедна.⁵³⁶

В то время в монастыре обитало 4–6 насельников, а порою он вообще был в запустении, имения его разграбляли (в документах той поры видно, что ряд мест, к примеру, был во владении Руссика, но уже с XIX в. оказался принадлежностью монастыря Ксенофонт).

В первой половине XVIII в. окончательно вернулся в Молдавию и схимонах Василий, сторонник идей прп. Нила Сорского, наставник прп. Паисия (Величковского). История его жизни малоизвестна. Сохранились сведения, что о. Василий подвизался на Украине, а потом в Поляномерульском скиту, откуда неоднократно ездил на Афон. Цель иночества по о. Василию, переданная ученикам, – не изнурение тела, не внешний подвиг, а внутреннее делание – очищение от страстей и помыслов и нравственное совершенствование.

Около 1770 г. насельники русского Свято-Пантелеимонова монастыря, которыми были тогда греки, оставили обнищавшую нагорную обитель, получившую с тех пор название Старый Руссик, и переселились на новое место, находившееся примерно за час пути от прежнего – вблизи принадлежавшей Руссику монастырской пристани. Здесь к тому времени уже существовал небольшой монастырь – келлия с храмом Вознесения Христова, созданный пребывавшим на покое епископом города Иериссо Христофором, который в 1677 г. купил у Пантелеймоновой обители, а впоследствии вернул (вероятно, по завещанию) территорию с пристанью.

Так было положено основание новому монастырю, ставшему основной русской обителью на Афоне и превратившемуся со временем по своему масштабу в подобие целого города. Новый монастырь стал преемником старого и унаследовал все его имущественные и юридические права, вследствие чего в первые годы своего существования новый Пантелеймонов монастырь также очень бедствовал, будучи обременен непосильными долгами. Его поначалу так и называли – «Русский бедный монастырей».

Старый Руссик, однако, не был полностью заброшен русскими монахами. По своему статусу он стал считаться приписным к новому монастырю. В 1868 г., в период расцвета русского монашества на Афоне, началось его возрождение, возобновилось храмовое строительство. В начале XX века в Старом или Нагорном Руссике проживало до 60 человек русской братии.

Возрождение русского Афона в XVIII в. связано с именем прп. Паисия (Величковского) (1722–1794) и основанного им Ильинского скита. Прп. Паисий положил начало современной афонской российской общине, тогда как непосредственно перед его приходом русские афониты были рассеяны по Святой Горе и бедствовали.

В отличие от русского Пантелеимоновского монастыря, находящегося недалеко от пристани Дафни, равно как в отличие и от возникшего позднее русского Андреевского скита, соседствующего со столицей Афона Кареей, Ильинский скит находится в уединенном и безмолвном месте – таков был выбор его основателя – прп. Паисия, – искавшего уединенное место для своих духовных подвигов. И, как неоднократно это бывало в русской истории, когда бежавшие от мира иноки оказывали в дальнейшем глубокое влияние не только на отдельных людей, но на духовную культуру народа в целом, так было и в данном случае: в уединенной келье святогорского отшельника Паисия (Величковского) было положено начало новому духовному движению, новому этапу русской духовной истории. Отсюда на Русь пришло новое вдохновение молитвы и богомыслия, являющееся по сути «старым», то есть подлинным, изначальным, но заново понятым и пережитым, обновленным в народном сознании.

Преподобный Паисий, – мирское имя Петр, – родился в Полтаве, в Малороссии. В 12 лет он был отдан семьей на обучение в Киевскую Духовную Академию, но в 17 лет бежал оттуда в поисках мироотречной жизни – сначала в Любический монастырь, основанный прп. Антонием Печерским, затем в Николаевский Медведовский монастырь, где был пострижен рясофор с именем Платон. Из-за начавшихся гонений со стороны униатов инок Платон вынужден был покинуть и этот монастырь, откуда он сперва вернулся в Киев, поступив в Киево-Печерскую лавру, а затем направился в Влахию, посещая по пути келлии пустынножителей Малороссии и Молдовлахии. Приобретя в общении с валашскими старцами навык умной сердечной молитвы, молодой подвижник испросил их благословения отправиться на Афон, куда и прибыл в 1746 г, в возрасте 24-х лет.

Первые четыре года на Афоне о. Платон провел в полном одиночестве: его спутник монах Трифон скончался через несколько дней по прибытии на Святую Гору, а поиск духовного наставника, несмотря на приложенные отчаянные усилия, не увенчался успехом. О. Платон поселился в одной из калив Пантократорского монастыря, где перенес тяжелейшие лишения и трудности, но не покинул места своего подвига. Спустя 4 года на Афон пришел духовник молдавских отшельников старец Василий Поляномерульский, который, посетив о. Платона, был поражен духовной зрелостью молодого отшельника. Тогда же о. Василий постриг его в мантию с именем Паисий. Вскоре после этого к о. Паисию стали приходить другие иноки, искавшие духовного руководства, и преподобный принимал их, но не как учеников, а как братий, на равных с собой основаниях.

Когда количество братии достигло 8 человек, прп. Паисий вынужден был приобрести келлию⁵³⁷ св. Константина Пантократорского монастыря, находящуюся рядом с его прежней каливой. Затем, когда количество насельников увеличилось до 12, у них появился храм и возникла необходимость в рукоположении священника. Прп. Паисий, подобно некогда свт. Иоанну Златоусту, долго отказывавшийся от священного сана по сознанию его огромной ответственности и по нежеланию расставаться с уединением, в конце концов, ради братии, вынужден был принять сан, а также и стать духовником своей обители. Это произошло в 1758 г.

Вскоре, поскольку количество желающих подвизаться под духовным руководством прп. Паисия продолжало увеличиваться, им было испрошено у монастыря Пантократор разрешение перейти в заброшенную келлию пророка Илии с правом преобразования ее в скит. Благословение на организацию скита дал Константинопольский патриарх Серафим (Анина).

Ильинский скит был отстроен в 1759 г.,⁵³⁸ для него преподобным Паисием был написан общежительный Устав. Богослужение совершалось на славянском и молдавском языках, поскольку братство состояло как из молдаван, так и из русских и малороссов. В отношении материальных потребностей община придерживалась традиций крайней нестяжательности. Все члены братства обязаны были трудиться, в чем первым пример показывал сам отец игумен.

В скором времени слава о новом ските стала распространяться по Святой Горе. Приходившие в Ильинский скит находили здесь «скромное, благоговейное и со страхом Божиим предстояние братии в церкви, тихость чтения и пения, воздержанность в словах, благолепие церковных служб, вне же церкви рукоделие со смирением и молчанием, всегдашний искренний мир между братиями, взаимную любовь и отсечение своей воли, послушание старцу, соединенное с верою и любовью, а со стороны старца отеческое милосердие к своим духовным детям, в службах благорассмотрительное определение, в немощах душевных и во всяких нуждах телесных нелицемерное ко всем сострадание и любовь».⁵³⁹ Кириархальный монастырь Пантократор относился к прп. Паисию с абсолютным доверием: в омологии (хартаи) от 1798 г. господствующий монастырь определил Ильинскому скиту «большие права и льготы» в знак признания «блаженнейшему общеначальнику, всепочтеннейшему Отцу и Старцу господину Паисию», от которого монастырь получал «немалую пользу и помощь». Отцы Пантократорского монастыря часто приглашали о. Паисия для совершения совместного богослужения. Духовными чадами преподобного становились и многие греки.

Особенностью монашеского общежития, созданного прп. Паисием, было стремление к приобретению духовного опыта из книг, из творений древних святых отцов. Начало этому деланию было положено преподобным еще до присоединения к нему братии: в ранней молодости он понял значение для монашеского подвига аскетической святоотеческой литературы и стал собирать ее. Изучая творения святых отцов, переведенные на славянский язык, преподобный Паисий увидел в них разночтения, изобличающие несовершенство перевода с греческого оригинала. Поэтому он задался целью изыскания изначальных греческих текстов для сличения и исправления по ним славянского перевода. Греческие рукописные подлинники были обретены им в скиту св. Василия, монахи которого занимались переписыванием текстов аскетико-созерцательного содержания.⁵⁴⁰ По словам преподобного, увидев в келье одного из насельников скита книгу св. Петра Дамаскина, – «Не могу сказать, какой неизъяснимой духовной радости я исполнился... Я думал, что вижу на земле небесное сокровище».⁵⁴¹ Вслед за своим наставником, община преподобного Паисия стала изыскивать по афонским обителям древние отеческие книги, переписывать или покупать их и переводить на славянский язык. Так в Ильинском скиту начала свое существование знаменитая Паисиевская школа перевода святоотеческих творений.

«Книжность», вообще говоря, была необычна в те времена для подвижников Святой Горы: богатейшие книжные и рукописные собрания афонских монастырей были невостребованы большинством его насельников. Когда прп. Паисий обходил Афон в поисках греческих оригиналов святоотеческих творений, на него смотрели с изумлением и непониманием. Более того, ученые занятия Ильинской обители вызвали смущение у части афонской братии. Игумен скита Кавсокалив Афанасий, «ревнитель веры, но недостаточно осведомленный об учении и образе жизни Паисия»,⁵⁴² в обширном послании даже открыто выступил против преподобного, обвиняя его в опущении молитвенного правила ради ученых трудов, в том, что он «предпочитает философию покаянию и плачу» и «заменяет церковное правило молитвою Иисусовою».⁵⁴³ В ответ на этот упрек о. Паисий возражал старцу Афанасию «слово в слово, как на такое же обвинение тысячу лет назад отвечал св. Нил Синайский – для пения тропарей, прокимнов и прочего необходимы чтецы, певцы, диаконы, священники; пустынникам же подобает читать Псалтирь, молитвы и святоотеческие писания».⁵⁴⁴

По просьбе своего духовника и святогорских старцев о. Паисий написал в 14 главах опровержение на обличения о. Афанасия, убедившее последнего в правоте преподобного и приведшее их к примирению. О. Паисий, в частности, писал: «Прошу тебя, отче, оставь суетное и напрасное твое помышление не читать отеческих книг. Я похваляю ваше житие и ублажаю ваши подвиги, и получаю пользу от пребывания вашего. Но ко всем вашим подвигам необходим и разум, необходимо рассуждение, дабы не напрасен был весь ваш труд. Поэтому /.../ прилепись всею твоею душою к чтению книжному. Оно с вопрошанием опытных духовных отцов будет и тебе, и ученикам твоим неложным учителем, наставляя вас на путь спасения. Иначе спастись невозможно. Святой Иоанн Златоуст говорит: невозможно спастись никому, если он не будет часто наслаждаться духовным чтением».⁵⁴⁵

Результатом дискуссии стало также развитие прп. Паисием святоотеческого учения об умной Иисусовой молитве, которую он называет «мысленным солнцем». В своих последующих писаниях прп. Паисий напоминает, что еретики, отвергавшие «Божественную, приснопамятную и Боготворную Иисусову» молитву, отрицали и «Божественную, что на Фаворе (Мф. 17, 5), благодать и осияние».⁵⁴⁶ Таким образом, обосновывая необходимость умной сердечной молитвы для монашеского подвига, прп. Паисий подчеркивает ее связь в контексте духовной жизни с созерцанием «Фаворского света», которого сподоблялись афонские отшельники и спор о котором в XIV веке завершился формулированием афонским подвижником святителем Григорием (Паламой) учения о нетварных божественных энергиях. Учение это, поддержанное затем учениками прп. Паисия, пришло в Россию и было распространено по многим русским монастырям.

Собирательские и переводческие труды прп. Паисия Величковского и его учеников увенчались изданием в Москве в 1793–1798 гг. славянского перевода корпуса аскетических творений святых отцов под названием «Добротолюбие».⁵⁴⁷ Издание было осуществлено по благословению и при активном содействии митрополита Санкт-Петербургского и Новгородского Гавриила (Петрова), которому ученик и сотрудник прп, Паисия схимонах Афанасий (Охлопов) передал рукописи выполненных святоотеческих переводов.

В 1763 г. старец Паисий вынужден был покинуть Святую Гору: из-за суровых условий жизни и турецких поборов он не мог прокормить сильно умножившуюся братию. Взяв благословение у пребывавшего на покое патриарха Константинопольского Серафима, с 64 скитянами на двух судах он выехал в Молдовлахию, где в то время монастыри пользовались покровительством местных господарей (князей). О. Паисий поселился со своей общиной сначала в Драгомирнском, затем в Секульском (в 1775 г.), а затем в Нямецком (1779 г.) монастыре, где продолжал свои переводческие труды. Скончался преподобный Паисий в 1794 г.

Прп. Паисий воплотил в своем братстве учения св. отцов и стал предшественником подвижников благочестия XIX в.. «В период крайнего оскудения духовного руководства школа архимандрита Паисия, подобно потоку живой воды, оросила жаждущую пустыню монашеских обителей России и во многом способствовала тому, что русское иночество снова возродилось и взошло на подобающую ему высоту духовной жизни».⁵⁴⁸ Прп. Паисий стал связующим звеном между прп. Нилом Сорским и великими духовными наставниками следующего, XIX века – святителями Игнатием Брянчаниновым и Феофаном Затворником.⁵⁴⁹

По уходе прп. Паисия в Ильинском скиту оставалось всего около 20 насельников. Однако, покидая скит, преподобный предсказал, что он не запустеет, но со временем сюда придет другой Паисий, при котором скит «устроится, возвеселится и прославится»,⁵⁵⁰ что и сбылось в следующем столетии. В 1766 г. в нем был уже 41 насельник.⁵⁵¹ А в 1798 г. по соглашению, заключенному с монастырем Пантократор, скит получил дополнительный участок земли и большие права.

Важнейшим практическим вкладом прп. Паисия (Величковского) в духовную жизнь России была передача афонской традиции старчества. Именно институт старчества определил на следующие более чем сто лет характер русской духовной жизни. Ученики прп. Паисия присутствовали в 35 епархиях Российской Православной Церкви.⁵⁵² Главным и наиболее известным очагом старчества в XIX веке стала Оптина пустынь, в которой подвизались ученики учеников прп. Паисия.

В конце XVIII в. иноки стали возвращаться в Россию с Афона из-за европейских войн, а также благодаря манифесту Александра I в 1801 г., смягчившему политику правительства в отношении монашества. Так, в Белобережскую пустынь, перешли постриженики прп. Паисия – иеросхимонах Клеопа и схимонах Феодор, где встретили послушника Льва Даниловича Наголкина, принявшего постриг в 1801 г. с именем Леонид, которому передали учение старца Паисия об «умном делании»; затем они вместе подвизались на Валааме и в Александро-Свирском монастыре. По кончине своих наставников о. Леонид (в схиме – Лев) († 1841) переселился в 1829 г. в Оптину пустынь, где стал великим духовником, положившим начало оптинскому старчеству. Вслед за иеросхимонахом Львом в Оптину пришел и молодой послушник, будущий святитель Игнатий (Брянчанинов) († 1867), ревнитель аскетики и духовный писатель. Ранее, в 1800 г., в Оптиной пустыни поселился ученик прп. Паисия Феофан († 1819). Упоминавшийся выше сотрудник прп. Паисия схимонах Афанасий (Охлопов) († 1811) после издания «Добротолюбия» жил в Рославльских лесах, а с 1805 г. – в Свенском монастыре, где оказал «духовное влияние на проживавшего там некоторое время будущего настоятеля Оптиной пустыни Тимофея Путилова»,⁵⁵³ впоследствии знаменитого архимандрита Моисея († 1862), 30 лет возглавлявшего пустынь. «Там же имел возможность узнать от старцев умное делание ...впоследствии ... Киевский митрополит, покровитель монашества и старчества знаменитый Филарет»⁵⁵⁴ (Амфитеатров) († 1857), инициатор создания Предтеченского скита Оптиной пустыни. Ревностным почитателем прп. Паисия был восстановитель Оптиной пустыни митрополит Московский Платон (Левшин) (†^–1812). Известным выходцем с Афона был и прп. иеросхимонах Василий Кишкин († 1831). С 1795 г. с двумя своими учениками (Арсением и Израилем) он подвизался в Ильинском скиту, усваивая опыт умной молитвы. Позже о. Василий поселился в Нямецком монастыре, где многочисленные ученики старца Паисия хранили его заветы. Вернувшись в Россию, о. Василий подвизался во многих обителях, осуществляя духовное окормление братии, в частности, был настоятелем Белобережской пустыни, когда в ней принимал постриг будущий прп. Лев Оптинский.

В Оптиной пустыни сохранялся дух Паисиевой обители, о чем свт. Игнатий (Брянчанинов) свидетельствовал в следующих словах: «Все скитяне составляли тогда одну духовную семью. Мир и любовь царствовали в ней. Все отличались глубоким смирением. Каждый старался превзойти другого в этом отношении. Даже взглядом боялись друг друга оскорбить, испрашивая прощение при малейшем оскорблении брата. Все сохраняли безмолвие... Новоначальных наставляли не столько словами, сколько примером своей жизни. ... Для откровения помыслов все братия ходили ежедневно к Старцу на пасеку после вечерней трапезы и у него же в келье выслушивали молитвы на сон грядущим. Больше всего поучал Старец смирению».⁵⁵⁵

Протоиерей Серий Четвериков называет 107 российских монастырей, которые находились под непосредственным влиянием духовной традиции, переданной с Афона на Русь прп. Паисием, среди них: Александро-Невская лавра в Петербурге, Александро-Свирский монастырь Олонецкой области, Боровский Пафнутиев монастырь Калужской области, Валаамский монастырь, Виленский Свято-Духов монастырь, Гефсиманский скит при Троице-Сергиевой Лавре, Глинская пустынь Курской епархии, Коломенский Голутвин монастырь, Киево-Печерская Лавра, Новоспасский монастырь в Москве, Николо-Угрешский монастырь Московской епархии, Новый Афон на Кавказе, Оптина Введенская пустынь, Параклитова пустынь Троице-Сергиевой Лавры, Почаевская Успенская лавра, Сретенский монастырь в Москве, Симонов монастырь в Москве, Соловецкий монастырь, Саровская пустынь Тамбовской епархии, Свято-Троицкая Сергиева Лавра.⁵⁵⁶

Невозможно переоценить влияние, которое на русскую духовную жизнь в XIX веке имело и издание «Добротолюбия». Достаточно сказать, что оно было келейной книгой прп. Серафима Саровского, многие из наставлений и советов которого «взяты оттуда».⁵⁵⁷ Позднее, в 1866–1877 гг. «Добротолюбие» было переведено с церковнославянского на русский язык святителем Феофаном Затворником. «Издание словено-русского «Добротолюбия» было событием не только в истории русского монашества, но и в истории русской культуры вообще»⁵⁵⁸. «Славянское “Добротолюбие” прп. Паисия, а позднее русское “Добротолюбие” свт. Феофана, выдержавшие несколько изданий, стали настольными книгами» русских подвижников ХIХ-ХХ вв„ послужили духовному просвещению простого народа и отчасти интеллигенции».⁵⁵⁹

Ильинский скит называли также Малороссийским – сюда поступали черноморские казаки, жители Запорожской Сечи и других областей Украины. Средства для жизни иноков поступали от доходов рыбной ловли на Дунае и пожертвований Черноморского войска. Так, надпись на мраморной плите над церковными вратами гласила: «Сей мраморный помост и порта устроены старанием схимонаха отца Иоанна Чернышева, подаянием же Российских ктиторов и благодетелей войска Черноморского, разных господ и честных казаков 1819 г. мая 21 дня».

Из омологии, выданной монастырем Пантократор следует, что после оставления скита прп. Паисием настоятелем стал архимандрит Варлаам. В 1806 г. черноморскими казаками была построена соборная церковь св. пророка Илии, строителем которой стал старец Хаджи⁵⁶⁰-Афанасий, в прошлом – секретарь русского посольства в Константинополе, о чем свидетельствовала надпись, высеченная на мраморной плите, на стене южной стороны алтаря. После Хаджи-Афанасия скитоначальниками были иеромонах Герасим и иеромонах Парфений.

Во время греческого восстания 1821 г. из опасения репрессий со стороны турок братия Ильинского скита, по благословению скитских отцов, на время покинула Святую Гору, перебравшись в монастыри России и Молдавии. Настоятель о. Парфений и с ним схимонахи Савва и Дамиан, выехали через Триест в Россию, где поселились в Черноморском Екатеринино-Лебяжском Николаевском монастыре. С собой они вывезли святыни Ильинского скита – часть Животворящего древа Креста Господня, части св. мощей, церковные сосуды, ризницу, книги и другое церковное имущество. 8 лет пробыли они в России; в этот период «старец Парфений ездил из Лебяжского монастыря в Петербург и представлялся лично Государю императору Александру Павловичу (но в каком именно году – неизвестно). Полагая, что турки навсегда водворились на Афоне и что возврат туда ему невозможен, о. Парфений решился вверенную ему святыню предложить Государю Императору, чтобы он определил ее, куда сам знает. Приложившись к Животворящему Древу и к святым мощам, Государь возвратил святыню старцу и при этом сказал: «Сохраняй это у себя. Бог даст, с турками скоро будет заключен мир и тогда возвратишься на Афон в свой скит, для которого святыня эта драгоценна и необходима».⁵⁶¹ Впоследствии слова Государя в точности исполнились.

О. Парфений вернулся в скит в 1830 г., где застал 8 возвратившихся монахов из прежней братии. Скит пришлось восстанавливать практически заново, даже дорогу в него нашли не сразу. «Черноморцы более уже не поступали в скит, а определялись в оный только русские, из разных мест России приходившие на Афон, или малороссияне, большей частью турецкие подданные с берегов Дуная, так называемые запорожцы, или запорожские казаки».⁵⁶² К сожалению, восстанавливая скит, иноки не смогли сразу восстановить паисиевские традиции иноческого братства, что привело в дальнейшем к нестроениям в жизни обители.

В апреле 1835 г. в Ильинский скит прибыл иеромонах Аникита (в миру князь Ширинский-Шихматов) (1783–1837), чье появление, как оказалось в дальнейшем, сыграло важную роль в судьбе всего русского Афона.

До монашеского пострига будущий отец Аникита (в миру – Сергей Александрович Ширинский- Шихматов) принадлежал к блестящей аристократии. В юности он служил во флоте, но уже в 1809 г. мы видим его действительным членом Императорской академии наук, а в 1811 г. – членом общества «Беседа любителей русского слова», духовным писателем, близким по своим убеждениям к А. С. Шишкову, как и последний стремившимся к очищению русского языка от иностранных влияний. Об успешности его литературных трудов можно судить уже потому, что в 1812 г. император Александр I пожаловал ему пожизненную пенсию «за вклад в развитие российской словесности».

И вот, в расцвете сил и апогее мирского успеха князь Сергей уходит в новгородский Юрьев монастырь, духовник которого, знаменитый аскет и проповедник архимандрит Фотий (Спасский), оказал на него большое влияние. В 1830 г. он принимает постриг с именем Аникита, ведет подвижническую жизнь, подражая своему наставнику, а в 1834 г. отправляется в путешествие к святыням Ближнего Востока – на Афон и в Иерусалим.

По прибытии на Афон о. Аникита остановился в греческом монастыре Ксиропотам, откуда перешел в Ильинский скит, где ему предоставили настоятельскую келью – келью основателя скита старца Паисия (Величковского). О пребывании на Афоне о. Аникиты так рассказывает инок Парфений (Агеев): «Когда он служил Литургию, то все старались узнавать, где он будет служить, и туда сходилось множество монахов, не только русских и болгар, но и множество греков. Всякому было желательно посмотреть на его служение: ибо служил он Литургию более трех часов, со слезами и с неизреченным восторгом и самоуглублением, так что во всех возбуждал умиление и даже слезы. Часто служил в греческих монастырях, по-гречески, ибо знал хорошо греческий язык».⁵⁶³

Личность кроткого смиренного, благоговейного и молитвенного (как видно из его собственных путевых заметок) князя-инока сыграла важную роль в возвращении русских монахов в Русский монастырь: при посещении о. Аникитой бедствовавшего Русского монастыря св. мч. Пантелеймона, давно занятого греками, он был приглашен ими перейти с братией Ильинского скита в Руссик.⁵⁶⁴ О. Аникита, избравший своим духовником на Афоне иеросхимонаха Арсения Афонского († 1846), послушал своего наставника и греческих старцев и перевел 25 человек братии Ильинского скита, в основном малороссов, в Пантелеймонов монастырь.

Вскоре после этого он отбыл на поклонение в Святую Землю. Уезжая, о. Аникита вручил остающимся монахам 3 тыс. левов на строительство церкви во имя свт. Митрофана Воронежского.⁵⁶⁵ Однако после его отъезда в монастыре св. Пантелеймона начались нестроения между греками и русскими. Грекам казалось, что русские монахи ведут себя дерзко, утверждая, что обитель все равно их и они здесь хозяева. По мнению же русских, греки их притесняли, не давая служить по-славянски. Вскоре греческие насельники монастыря потребовали от игумена Герасима удалить русских монахов. Особенно настаивал на выдворении русских столетний старец Венедикт. Когда 9 мая 1836 г. о. Аникита вернулся на Святую Гору, игумен о. Герасим объявил ему, что греческая братия не желает, чтобы русские селились в обители. О. Аникита писал в своем дневнике: «Попущением Божиим свыше сатана возбранил делу благому, возмутив старцев монастырских страшиться там, иде же не 6е страх, так что, не смотря на обещание свое, отреклись они совершенно от своих слов и отказались вовсе от устроения в монастыре своем престола во имя великого святителя Митрофана».⁵⁶⁶

О. Аникита не стал перечить о. Герасиму и попросил только разрешения совершить литургию в одном из параклисов монастыря. После этого состоялся исход русского монашества из обители св. Пантелеймона. При этом о. Аникита не пожелал взять с собой ничего, кроме образа святителя Митрофана, про принесенную же русскими с собою ризницу сказал: «Пусть все в святой Русской обители останется для памяти. Когда паки русские взойдут, тогда пригодится им».⁵⁶⁷ Из этих слов следует, что о. Аникита был уверен в возвращении сюда русских, в чем, возможно, его поддерживал и прозорливый духовник рассеянных по Афону русских монахов о. Арсений, утверждавший, что, несмотря на изгнание, русские будут «вечно в Русском монастыре», «ибо давно уже дожидается русских святой великомученик Пантелеймон!».⁵⁶⁸

Вот как описывает исход русских из обители св. вмч. Пантелеймона в 1936 г. составитель исторического описания Ильинского скита инок Игнатий: «В 10-й день мая, на память св. Апостола Симона Зилота, отец Аникита совершил божественную литургию на русском языке⁵⁶⁹ и, после употребления Святых Животворящих Христовых Тайн, вышел из церкви в епитрахили и фелони, неся на персях большого размера икону святителя Митрофана (икона эта точная копия иконы, находящейся при мощах святого в Воронеже, и написана автором оригинала). Его сопровождали русские с умилительным пением тропаря и кондака угоднику Божию. Вышед за ворота монастырские, он направился по дороге, ведущей в Карею. Греки, увидя это, смутились, доложили игумену Герасиму, он же, сплеснув руками, сказал: “Увы! Мы ошиблись, мы худо поступили с этим знаменитым мужем, – не пройдет нам это даром!” Отец Аникита совершал литию до самого старого монастыря Руссика. Там, отслужив великую панихиду на гробах закланными греками русских братий⁵⁷⁰ и, возвратив обратно в монастырь фелонь и епитрахиль, сам с иконой святителя Митрофана отправился в скит. Начальник скита иеромонах Парфений с подобающей честью и любовию принял о. Аникиту, и обрадовалась вся скитская братия, что сподобилась принять во свою обитель великого постника и совершенного в добродетели мужа».⁵⁷¹

По возвращении в Ильинский скит о. Аникита заложил в нем храм во имя святителя Митрофана Воронежского, который пока не удалось построить в Руссике.

3 Августа 1836 г. иеромонах Аникита вынужден был отправиться в Афины, т.к. получил назначение настоятелем посольской церкви при русской дипломатической миссии. Через год, стремясь к уединенной монашеской жизни, он подал прошение об отставке и снова отправился на Афон. Братия Ильинского скита желали видеть о. Аникиту настоятелем их обители, на что было получено согласие Святейшего Синода. Однако, не доехав до Святой Горы, о. Аникита скончался 7 июня 1837 г. в Архангельском скиту близ Афин, где и был похоронен. Спустя три года, выполняя предсмертную волю о. Аникиты, его останки были перенесены на Афон в Ильинский скит и погребены в заложенном им храме свт. Митрофана Воронежского в нише правой стены. Всё свое имущество о. Аникита также завещал Ильинскому скиту, оно было перевезено отцами Виссарионом (Толмачевым) и Варсонофием (Вавиловым). В 1871 г. генерал Н. В. Елагин, хорошо знавший иеромонаха Аникиту, рассказал настоятелю и братии скита, что «в Санкт-Петербурге почитают бывшего князя за святого и предложил открыть его захоронение. Когда останки были извлечены, то все ощутили сильное благоухание. Останки иеромонаха Аникиты после этого решили более не хоронить и положили открыто».⁵⁷²

Несмотря на кажущуюся неудачу миссии примирения, пребывание иеромонаха Аникиты на Афоне разрушило средостение между русскими и греческими монахами, проложило путь к последующему их соработничеству в стенах Пантелеймонова монастыря и укоренило у греков мысль, что Русский монастырь должен быть поддерживаем силами русских. Раскаяние об их изгнании овладело греками сразу по исходе о. Аникиты с братией. Более всего укорял себя особенно ратовавший за их уход старец Венедикт, три последующих года моливший Бога о прощении и о возвращении в монастырь исконных его насельников.

Наконец, в 1839 г. предоставился случай окончательно вернуть русских монахов в Руссик: малороссийская братия изгнала из Ильинского скита русских монахов вместе с настоятелем скита иеромонахом Павлом.

Причиной изгнания явилось то, что во время игуменства о. Павла кириархальный монастырь Пантократор отобрал у скита выданные ему ранее важные бумаги: султанский фирман 1766 г. об освобождении от подушной подати, документ 1798 г. о выделении скиту части монастырской земли, грамоту Константинопольского патриарха Иеремии 1809 г. о приобретении скитом части древа Животворящего Креста Господня и части стопы ап. Андрея Первозванного и др. На этом основании некоторые авторы исторических очерков называли игумена Павла «слабохарактерным». Однако известно, что многие современники почитали его святым.

Игумен Ильинского скита иеромонах Павел происходил из купеческого сословия города Калуги, с детства стремился к монашеству. Женившись по послушанию родителям, он вскоре склонил супругу к принятию монашества, а сам ушел в паломничество на Святую Землю и затем на Афон, где в Ильинском скиту принял постриг. Спустя 18 лет, в связи с военной обстановкой после 1821 г., 8 лет вынужден был скитаться по России и Молдавии, причем претерпел «много скорбей и едва не умер».⁵⁷³ В 1837 г. по кончине игумена Парфения о. Павел был избран игуменом скита, чему предшествовали исключительные обстоятельства.

Один из паломников, прибывший в 1837 г. из Иерусалима, занес в скит чуму, причем болезнь не затронула другие афонские обители, почему говорили, что причина ее в «нерадивом и своекорыстном» образе жизни тогдашней ильинской братии: «Господь, не терпя нерадения братии о душах своих, посетил их моровою язвою».⁵⁷⁴ Вся братия была охвачена болезнью, множество монахов скончалось, в том числе и игумен Парфений. Иеромонах Павел был единственным, кого болезнь не коснулась, несмотря на то, что он не принимал никаких противочумных средств тех времен, не мазался дегтем для того, чтобы иметь возможность продолжать служить пред престолом Божиим; он пек просфоры, пономарил, пел, причащал Св. Таин умирающих и отпевал скончавшихся, без страха притрагиваясь к умиравшим, когда исповедовал или постригал в схиму. Мор прекратился после того, как было отслужено всенощное бдение, совершено водоосвящение и лития перед частью Древа Животворящего Креста Господня, принесенной из монастыря Ксиропотам, и весь скит окропили святой водой.

Поставленный после этих событий настоятелем, о. Павел собрал 40 человек братии и попытался установить в Ильинском скиту строгое общежитие. Он отстроил заложенный о. Аникитой храм свт. Митрофана Воронежского, использовав для этого средства, оставленные князем-иноком.⁵⁷⁵

Репрессивные меры, предпринятые Пантократорским монастырем в отношении Ильинского скита, приведшие к изгнанию из него игумена о. Павла с поддерживавшей его частью братии, явились реакцией господствующего монастыря на внутренние нестроения, волновавшие скит со времени его восстановления в 1830 г. и имевшие форму межнациональных конфликтов. Русские монахи пытались установить строгую киновию – общежитие, с общей собственностью и жестким трудовым уставом, что трудно воспринималось иноками из малороссов, по преимуществу запорожских казаков, привыкших к «вольнице». Не только игумен о. Павел, но даже опытнейший, почитаемый всем Афоном духовник иеросхимонах Арсений, также пытавшийся навести в скиту порядок, не смог сделать этого и вынужден был отступить.

После выдворения игумена Павла с русской братией из Ильинского скита, по просьбе греков и по благословению старца Арсения они были приняты в Пантелеймонов монастырь и перешли туда 20 ноября 1839 г.⁵⁷⁶ О. Павел медлил идти с русской братией в Пантелеймонов монастырь, опасаясь, чтобы греки не передумали и не выпроводили их, как это было при о. Аниките. На это о. Арсений сказал ему: «Не бойся, отец Павел, ты там и помрешь, и будут твои кости фундаментом для русских вечно в Русском монастыре».⁵⁷⁷

Завершая рассказ об игумене Ильинского скита иеромонахе Павле, следует упомянуть о том, что, когда три года спустя по кончине останки его, по афонской традиции, были подняты из земли, кости оказались «благодатными: желты как воск, испускают благоухание»,⁵⁷⁸ так же как и останки греческого старца Венедикта, принявшего русских в Пантелеймонов монастырь; тогда как монаха Савву, изгнавшего о. Павла из Ильинского скита, откопали «весьма черного и смрадного»,⁵⁷⁹ почему ильинцам пришлось испрашивать у Константинопольского патриарха разрешительную грамоту для прощения грехов брата. «После этого малороссы поняли свою неправоту и просили прощения у великороссов».⁵⁸⁰

После перехода иеромонаха Павла в Руссик, в Ильинском скиту один за другим сменилось несколько скитоначальников – никто не мог справиться с управлением. Частая смена настоятелей сама по себе плохо сказывалась на духовном состоянии братии. Тогда по решению скитских старцев решили пригласить игумена из других афонских обителей.

После молебна Пресвятой Богородице и св. пророку Илии бросили жребий, и он пал на иеросхимонаха Паисия, проживавшего в уединенной келлии на Кавсокаливии. Так в 1841 г. исполнилось предсказание прп. Паисия (Величковского). Настоятелем Ильинского скита стал одноименный преподобному иеросхимонах, управление которого способствовало процветанию обители.

Иеросхимонах Паисий по национальности был болгарином. Он родился в 1796 г. в Бессарабии в городе Килия, воспитывался в Кишиневе, в 15 лет поступил в монастырь Добрушу Кишиневской епархии, в 17 – принял постриг и стал иподьяконом митрополита Кишиневского Гавриила. В 1839 г. удалился на Афон, где поселился в скиту Кавсокаливия. Когда в 1841 г. братия Ильинского скита пригласила его на должность дикея (настоятеля), он, видя, что в обители укоренилось своеволие, неоднократно и решительно отказывался. Тогда братия скита обратилась за поддержкой к его духовнику – настоятелю болгарского Успенского скита о. Никифору, который убедил о. Паисия принять предлагаемый пост, сказав, что в случае отказа он тем более будет отвечать перед Богом за последующий в этом случае окончательный упадок обители. Сказав: «Буди воля Божия!», – о. Паисий покорился жребию. Монастырь Пантократор торжественно поставил о. Паисия дикеем по афонскому чину, к общему ликованию всей братии.

Действительно, новый игумен наладил как духовный мир скита, так и поднял его материальное благосостояние. Прежде всего он организовал правильную богослужебную жизнь, сам ежедневно совершая Божественную литургию. Он сумел объяснить братии, что значит «отсечение своей воли», собственным примером уча кротости и смирению. Национальные раздоры были полностью исключены при о. Паисии, относившимся ко всем с равной любовью; недовольных же таким положением дел господствующий монастырь уволил из обители. Мир и любовь водворились в скиту. Посетители скита отмечали «малороссийскую опрятность» обители, «радушие приема».⁵⁸¹ Непрестанно находясь в многоразличных трудах на общее благо, о. Паисий своим примером научил братию с искренним усердием проходить послушания: в свободное от богослужений время он вместе со всеми выполнял различные работы, в том числе и тяжелые – носил камни, воду, копал, рубил дрова, помогал повару как простой послушник. При этом о. Паисий поддерживал заведенную устроителем скита прп. Паисием (Величковским) традицию чтения святоотеческих книг. Псалтирь же он всю прочитывал ежедневно, зная ее наизусть.

На всем Афоне о. Паисий снискал общее уважение и любовь; его кроткое и приветливое обращение привлекало к нему людей. В 1850 г. начался приток новых послушников, из которых отец настоятель воспитал хороших монахов. В 1860 г. в скиту подвизалось 128 человек. Ближайшим помощником настоятеля стал о. Иннокентий, тоже болгарин по национальности, с 1848 г. исполнявший должность казначея. «Всё хозяйственное бремя скита лежало в течение многих лет на о. Иннокентии; посредством различных усилий, посредством писем в Россию к разным преданным Церкви лицам и т.п. он сумел собрать для скита значительный капитал»⁵⁸² Сбором средств занимался и монах Игнатий (Кравченко), поступивший в скит в 1845 г. и направленный в Россию к министру народного просвещения П.А. Ширинскому-Шихматову с письмом о разрешении сбора средств на ремонт скита. Князь Платон – родной брат иеромонаха Аникиты, заложившего Митрофаниевский храм скита и в нем же похороненного – прислал в 1849 г. деньги на устроение памятника над надгробием брата с надписью по-русски и по-гречески: «Здесь покоится прах иеромонаха Аникиты, в мире князя Сергея Александровича Ширинского-Шихматова, род. в России 1783, сконч. в Афинах 7-го дня июня 1837 г, по завещанию его перевезенный в сей скит св. и славного пророка Илии Фесвитянина 1-го июля 1840-го».

На собранные во время сборов и от пожертвований средства о. Паисий за 7 лет совершенно перестроил Ильинский скит. Прежде всего были приведены в порядок храмы, ликвидированы трещины в сводах, стены оштукатурены, настелены мраморные полы. Храм свт. Митрофана Воронежского был освящен в 1842 г. Позже Благовещенская и Митрофаниевская церкви были подведены под одну крышу с построенным между ними корпусом. Ветхие кельи были разобраны и построены новые братские и служебные корпуса, была воздвигнута колокольня. В 1860 г. в новом корпусе со странноприимницей были устроены церкви во имя архистратига Михаила и свт. Николая Чудотворца.

Большое значение для скита имели посещения его членами Царской фамилии. В 1845 г. на Святую Гору совершил паломничество великий князь Константин Николаевич, который 17 июля посетил Ильинский скит. Настоятель о. Паисий встречал его в полном облачении с крестом и святой водой. В память этого посещения была установлена мраморная плита с памятной надписью. 16 июня 1867 г. скит посетил великий князь Алексей Алексеевич, удостоенный такой же торжественной встречи. Посещение обители царственными особами служило духовному подъему братии и в то же время повышало уважение к скиту со стороны духовных властей Афона. Одновременно такие визиты приносили известность афонским обителям на родине, что имело следствием увеличение потока пожертвований на развитие монашеской обители.

В 1859 г. Святую Гору посетил архимандрит Антонин (Капустин), записавший в своем путевом дневнике: «Обитель ильинская в настоящее время представляется образцом пустынного благоустройства, и впечатление ее на душу поклонника самое приятное».⁵⁸³

На праздник Преображения 1868 г. по решению пантократорских проэстосов о. Паисий был посвящен в сан архимандрита. В составленном по этому случаю акте говорится: «Днесь, 3-го августа 1868 года, мы, здесь сошедшись, определили, что священная обитель наша в предстоящий праздник ее – хиротонисует в архимандрита господина Паисия, дикея, находящегося в пределах нашей обители священного русского скита во имя св. пророка Илии, – за то, что он, управляя уже двадцать восемь лет сказанным скитом, не только остается в полном согласии с начальствующей священною обителью нашей, но в течение столь долгого времени скит вновь воздвиг, распространил и украсил, доходы его увеличил и увеличивает, и одним словом, нравственно и материально его возвысил. Посему по вышеизложенным причинам обитель присудила почтить его высокопреподобие титулом, данным, впрочем, исключительно его лицу».⁵⁸⁴

Схиархимандрит Паисий скончался в 1871 г. После его кончины в жизни скита опять началась полоса нестабильности, выражавшаяся в частой смене настоятелей и новой волне конфликтов, возникших на этот раз не внутри скита, а между скитом и начальствующим над ним монастырем.

О. Паисий по завещанию передал власть игумена скита бывшему при нем духовником обители иеросхимонаху Гервасию, известному своим благочестием, до прибытия на Афон подвизавшемуся в Киево-Печерской лавре. В присутствии российского консула и греческого епископа о. Гервасию был вручен настоятельский жезл. Однако уже в следующем 1872 г. он отказался от должности, ссылаясь на преклонный возраст и стремление к уединению. В действительности отказаться от настоятельства о. Гервасия вынудила, вероятнее всего, возродившаяся монашеская «вольница», а с нею разномыслие и как следствие – внутренняя борьба.

После ухода о. Гервасия на его место был возведен иеросхимонах Андрей, с самого начала добивавшийся этой должности на том основании, что, в отличие от о. Гервасия, прожившего на Афоне всего три года, он неотлучно пребывал в Ильинском скиту с ранней молодости. Добившись своего, о. Андрей, однако, не удержался в должности дикея и в 1879 г. ушел в пустынную келью, где и скончался.

После о. Андрея настоятелем Ильинского скита был избран бывший насельник Ахтырского монастыря Харьковской губернии, 10 лет проживший затем в афонском скиту Кавсокаливия – иеромонах Товия, «личность добрая и симпатичная»,⁵⁸⁵ не рвавшийся к начальствованию, но, напротив, принявший его «за послушание».

При о. Товии в жизни скита произошло важное событие: землетрясением был поврежден соборный храм, в котором появилось множество трещин, и решено было строить новый собор, более вместительный. 22 июня 1881 г. была произведена закладка, в которой участвовали представители императорской фамилии:закладной камень был положен от имени великой княгини Александры Петровны, стоявшей в это время на пароходе у берегов Афона. Месяц спустя скит посетил великий князь Константин Константинович Романов.

Закладка нового собора скита неожиданно вызвала протест со стороны главенствующего монастыря Пантократор, потребовавшего, чтобы собор был восстановлен после землетрясения в прежнем, а не в большем размере.⁵⁸⁶ Между тем проект заложенного собора был заранее согласован и утвержден Константинопольским патриархом Иоакимом III. Сохранившаяся дипломатическая переписка тех лет свидетельствует о том, что монастырь действовал в данном случае по указанию афинского правительства, находившегося, в свою очередь, под давлением английской дипломатии,⁵⁸⁷ не желавшей усиления российского влияния в Балканском регионе.

В 1883 г. на Афоне была запущена программа борьбы с «российской экспансией», для продвижения которой на Святую гору были командированы историки Н. Дамалас и П. Павлидис и целью которой было создание общественного мнения, склоняющего патриарха Константинопольского не поддерживать русских. Несмотря на это, Константинопольский патриарх Иоаким III поддержал русских монахов, направив в монастырь Пантократор увещевание. Афонский Протат разрешил строительство нового собора, но ставил при этом трудно выполнимые технические условия.

Старания греческих монастырей не допускать разрастания русских скитов и келлий объяснялось и стремлением следовать древнему Святогорскому Уставу, в соответствии с которым число двадцати монастырей, владеющих территорией Афонской горы, не может быть изменено, как не подлежит изменению и статус подчиненных этим монастырям обителей – скитов, келлий, калив. Однако скит св. пророка Илии по сути уже являлся большим монастырем и не соответствовал понятию скита. Еще в 1859 г. архимандрит Антонин (Капустин) писал, что Ильинская обитель «хотя носит имя скита, но в существе есть монастырь. Она первая сделала смелый шаг к изменению древнего порядка афонского, показавши возможным и уместным существование двух монастырей, начального и подчиненного, на одной и той же земле монастырской. Прикрываясь именем «скита», новый монастырь пока старается держать себя в отношении к древнему на положениях скитских, но ни от кого на св. Горе не скрывается возможная отмена сих положений в будущем... Заведение нами на Св. Горе отдельных обителей «русской» и «малороссийской» приятно и желанно, образование их в виде монастырей естественно, но прикрытие их именами скитов позволительно только как временная мера; потому что иначе оно заключает в себе или лжу слов (или понятий), или угрозу скитской жизни».⁵⁸⁸ В связи с этим, понятна обеспокоенность, которую вызвал у правления Афонской Горы тот пункт Сан-Стефанского договора 1878 г., написанный российским послом А. И. Нелидовым, в котором Ильинский и Андреевский скиты вместе с Пантелеимоновским монастырем именуются «тремя русскими афонскими монастырями».

В результате дело о строительстве собора кончилось судебным процессом в Стамбуле, продолжавшимся около 13 лет и обошедшимся обеим обителям в громадные суммы. Несмотря на поддержку Вселенского патриарха и турецких властей, не говоря уже о русском после, скит так и не смог тогда добиться успеха. В 1885 г., утомленный непрерывным противостоянием с монастырем Пантократор, о. Товия оставил настоятельство и удалился с Афона в Ахтырский монастырь.

Разрешить все противоречия, добиться мира с господствующим монастырем и воздвигнуть новый великолепный собор, ставший украшением всего Афона, суждено было новому настоятелю, ставшему вторым, после прп. Паисия (Величковского) прославленным Русской Православной Церковью святым Ильинского скита. Им стал преподобный Гавриил Афонский – архимандрит, возглавлявший скит пророка Илии с 1887 по 1901 гг.

Прп. Гавриил родился в Киевской губернии в 1849 г. с мирским именем Георгий, на Афон приехал в 1867 г., где поступил в Ильинский скит послушником, а спустя два года был пострижен в монахи. Служил экономом скитского корабля, снабжавшего обитель продовольствием, затем – казначеем, настоятелем Ильинского подворья в Константинополе, и наконец, непосредственно перед избранием в дикеи, исполнял послушание скитского духовника. В 1887 г. монастырь Пантократор поставил о. Гавриила настоятелем, вручив ему посох и мантию. В 1891 г. Константинопольским патриархом Иоакимом III он был возведен в сан архимандрита.

С приходом к управлению скитом о. Гавриила отношения с монастырем Пантократор сами собой разрешились. Уже в 1892 г. в письме И. Е. Троицкому⁵⁸⁹ Георгий Беглери,⁵⁹⁰ живший в Стамбуле, говорит о том, что посол Нелидов, вернувшись в Константинополь, «выразил свое полное удовольствие за благополучное решение Ильинского скита...».⁵⁹¹ При этом по мнению Беглери⁵⁹² заслуга в разрешении конфликта более всего принадлежала новому настоятелю скита о. Гавриилу. Скиту разрешено было строить новый собор, а также возводить другие постройки. При этом было возвращено отобранное десятилетием ранее право брать камень из местной каменоломни, а также возвращен отобранный ранее спорный участок земли.

Сам прп. Гавриил говорил, что «делу примирения много способствовал бывший патриарх Иоаким», а также один из самых влиятельных на Афоне в то время лиц – антипросоп монастыря Кутлумуш о. Харитон, который до того был главным противником предоставления каких-либо льгот Ильинской обители, но «внезапно переменил фронт и своим влиянием в Протате много способствовал улаживанию дела».⁵⁹³ Отец же Харитон в свою очередь говорил, что «давным-давно следовало ильинцам начать непосредственные переговоры и не угрожать монастырю то вмешательством турецкого правительства на основании Берлинского трактата, то, что русское правительство не выдаст нам денег, принадлежащих Афону, и тем ставить этот вопрос на такую неблагоприятную точку».⁵⁹⁴ Так или иначе, очевидно, что в данном деле победил мирный дух преподобного Гавриила – дикея Ильинского афонского скита. «С этим монастырем мы находимся в мирных отношениях, – писал о. Гавриил послу А. И. Нелидову, – и от него со времени написания омологии не встречали препятствий в сделанных у нас многих хиротоний, производимых построек, ломании камня и прочего».⁵⁹⁵

В 1893 г. о. Гавриил получил разрешение на сбор пожертвований в России, каковой совершал со святынями скита: иконой «Млекопитательница» и святыми мощами.⁵⁹⁶ 15 июня 1900 г. бывшим Константинопольским патриархом Иоакимом III в присутствии епископа Волоколамского Арсения (Стадницкого)⁵⁹⁷ и российского посла в Константинополе И. А. Зиновьева, также Эпитропа монастыря Пантократор архимандрита Феофила была произведена новая закладка собора, при которой закладной камень, положенный от имени вел кн. Александры Петровны, перенесли на новое место.⁵⁹⁸ При жизни прп. Гавриила был выложен фундамент и подвальные части собора, остальное достраивалось его преемниками.

Еще одним свершением игумена Гавриила было создание подворья Ильинского скита в Одессе, которая была в то время основным перевалочным пунктом для паломников, отправляющихся из России на христианский Восток. Комплекс подворья на Пушкинской улице включал в себя трехпрестольный пятиглавый храм, построенный в византийском стиле по проекту архитектора Л. Ф. Прокоповича. Закладка храма была осуществлена архимандритом Гавриилом 10 ноября 1894 г., кирпич везли из Константинополя и из Крыма. Главный придел храма в честь иконы Божией Матери «Млекопитательница» был освящен Высокопреосвященным Иустином, архиепископом Херсонским и Одесским 22 декабря 1896 г., правый придел во имя св. пророка Божия Илии освящен 23 декабря, левый – во имя Архангела Гавриила – 28 декабря. Собор был рассчитан на 700 человек. Большой купол церкви расписан по образу Храма Христа Спасителя в Москве.⁵⁹⁹

Архимандрит Гавриил скончался в станице Николаевской 19 октября 1901 г. во время поездки по российским подворьям Ильинского скита и был похоронен в склепе возведенного им одесского подворья.⁶⁰⁰ 22 июля 1994 г. по благословению митрополита Одесского и Измаильского Агафангела были обретены нетленные мощи преподобного Гавриила Афонского и положены в раку в соборном храме Ильинского монастыря, бывшем подворье афонского скита⁶⁰¹. В 1994 г. Украинской Православной Церковью Московского Патриархата настоятель Ильинского скита на Афоне архимандрит Гавриил был причислен к лику святых.

По кончине о. Гавриила настоятелем Ильинского скита был поставлен его ближайший помощник иеромонах Максим, возведенный в 1902 г. в сан архимандрита. Число насельников скита достигало 400 человек, ограничительный регламент стеснял его развитие, продолжались попытки получения самостоятельного статуса. О. Максим так обосновывал свою позицию в письме российскому послу И. А. Зиновьеву от 30 октября 1902 г.: «Завоевателем Византии султаном Магометом II дарована была чрез фирман афонским монахам милость – производить у себя всевозможные постройки, не определяя их размер, и другие разные льготы дарованы, что подтверждено и преемниками его... Почему же братство Пантократора монастыря, обязанное быть основанным по христианскому закону на правилах любви и милосердия, и при том же еще оно монашествующее, не оказывает подобной милости нашему Ильинскому скиту, который численностью своего братства превосходит в пять раз более пантократорского братства, но поэтому требуется в ските и более значительные, чем в Пантократоре монастыре, постройки, а тем паче что к нам приезжает из России много богомольцев, требующих помещений, и в праздничные дни приходят в скит весьма много Афонских пустынножителей, и сии последние почти все у нас ночуют на открытом воздухе, по неимению для них помещений».⁶⁰²

Ильинский скит остался не затронутым трагическими событиями рубежа 1900–1910-х гг., связанными с так называемой «Афонской смутой», спровоцированной спорами о распространившимся тогда в русских святогорских обителях новом учении об Имени Божием. Скит твердо занял позицию противников так называемого «имяславия», в значительной степени благодаря насельнику скита схимонаху Хрисанфу (Потапьеву),⁶⁰³ которому в самом начале дискуссии, в 1909 г., духовником Свято-Пантелеимонова монастыря схиархимандритом Агафадором (Будановым)⁶⁰⁴ была прислана на отзыв давшая начало смуте книга схимонаха Илариона (Домрачева) «На горах Кавказа», содержавшая претензию на формулирование нового православного догмата. Жесткая рецензия о. Хрисанфа на эту книгу,⁶⁰⁵ вызвала негодование сторонников «имяславия», однако в самом Ильинском скиту способствовала сохранению мира. Точка зрения, высказанная в рецензии, была поддержана Вселенской Патриархией и Святейшим Синодом Православной Российской Церкви, наградившего о. Хрисанфа иконой Спасителя и грамотой.

Главным делом настоятеля архимандрита Максима стало довершение строительства нового собора скита. Собор был освящен на праздник Ильи пророка в 1914 г. В связи с началом Первой мировой войны на освящение не смогли приехать высокопоставленные лица, включая российского посла. Освящение собора совершил экзарх Константинопольского патриарха митрополит Нил, которому сослужили почти все настоятели русских афонских обителей. После освящения собора архимандрит Максим ушел на покой (скончался в 1919 г.).

Пантелеймонов монастырь к 1800 г., при греческом владении, пришел к полному упадку, и прот даже ставил вопрос о его исключении из 20 владетельных святогорских монастырей. Это было следствием, во-первых, оставления монастыря русскими, во-вторых, связанного с этим изменения статуса монастыря: «Многоначалие, вызываемое самым строем новой монастырской жизни, в виде соборного управления представительными старцами монастыря (проэстосами), которые погодно и по очереди передают свою власть из рук в руки, как в наше время, так и в прошлом столетии не способствовало процветанию монастырей, а вело всегда и ведет ныне к упадку материального благосостояния, строго монашеской дисциплины, к водворению в них внутренних беспорядков и неустройств, мешавших правильному и мирному развитию обителей. Русская Пантелеимоновская обитель не явила собою счастливого исключения, а пошла обычною дорогою, которая привела ее к обнищанию и полнейшему разорению».⁶⁰⁶

Только стараниями господаря князя Скарлата Каллимаха (он также способствовал перенесению обители в 1803 г. на новое место, ближе к морю) и Вселенского патриарха Каллиника V вопрос об исключении Пантелеймоновой обители из диптиха афонских монастырей был снят. Патриарх Каллиник установил общежительный устав⁶⁰⁷ в монастыре и назначил в нем игуменом-строителем греческого монаха Савву, иеромонаха Ксенофонтовского скита. В денежной помощи, однако, Патриархия Савве отказала, поэтому возрождением монастырь во многом обязан господарю Скарлату Каллимаху.⁶⁰⁸ К 1814 г. обитель имела, хотя и вчерне, соборый храм, кельи и прочие здания.

Однако в 1821 г. произошло еще одно тяжелое для русского Афона событие. Князь Скарлат Каллимах из-за греческого восстания попал под подозрение турецких властей, был вызван в Константинополь и казнен. В том же году на 103-м году жизни скончался о. Савва. Русский монастырь опять остался не только без денег, но и без опытного руководителя. Неоконченные его постройки требовали больших сумм, продовольствия из-за смутного времени не хватало, и приходилось брать еще и средства в долг.

На место почившего о. Саввы избрали игумена Герасима, однако по причине греческого восстания он вынужден был со всею братией и ценностями удалиться на 9 лет в Морею. Воротились насельники в обитель в 1831 г., но только в 1833 г. последовал сигиллион патриарха Константин, утверждавший о. Герасима в этой должности.⁶⁰⁹ Отец Герасим, болгарин родом, родился в Македонии, в городе Драма; имел духовным руководителем старца иеродиакона Венедикта, который называл его за нравственную устойчивость и предусмотрительность «блаженным и преблаженным». Был ревнителем общежительного устава. Мудрый пастырь был виден в нем по равному отношению к русским и грекам. По словам современника, «игумен Герасим имеет удивительный дар рассуждения: 2000 человек у него духовных чад, и всеми управляет не властительски, но отечески. Никогда у него келлия не затворяется, яко врачебница.

Проводивши всех, и сам исходит из келлии. Прежде посещает болящих братий, потом обходит все келлии и посещает всех рабочих и рукодельщиков. Потом исходит вон из монастыря и посещает всю братию, трудящуюся на разных послушаниях, и сам с ними трудится. На трудах братию не понуждает, но еще удерживает и часто приказывает отдыхать. В церковь является всегда прежде всех. Пищи, кроме братской трапезы, не употребляет. Часто на трапезе говорит изустные поучения и дает братии наставления, а иногда обличает братские немощи и недостатки, но имя ничье не объявляет, а только дает понимать. А говорит всегда со слезами и с отеческой любовью и всю братию приводит в слезы. И не только они его, но и вся Афонская Гора его ублажает как строгого хранителя общежительных иноческих уставов».⁶¹⁰

Как говорилось выше, в 1836 г. в Пантелеймонов монастырь перешло ушедшее из Ильинского скита братство под началом о. Павла. Здесь бывшие ильинские иноки находились на особых правах: состоя под общим настоятельством игумена Герасима, они непосредственно подчинялись своему духовнику иеросхимонаху Павлу. Русские получили особую церковь для богослужения на славянском языке и вообще пользовались некоторой самостоятельностью. Вначале было сложно совместить в одной обители две фактически самостоятельные общины – греческую и русскую, но духовным руководителям монахов о. Герасиму и о. Павлу удалось не допустить столкновений. Хотя жизнь греков с русскими в монастыре протекала мирно, греки других монастырей сильно упрекали о. Герасима за то, что тот принял русских.

После переселения в Пантелеймонов монастырь о. Павел прожил всего восемь месяцев, скончавшись 2 августа 1840 г. На место почившего братией был избран иеромонах Иероним (Соломенцов) (28.6.1803 – 14. 11.1885) – подвижник, с именем которого связано начало нового периода пребывания русских на Афоне – периода расцвета. За последующие 45 лет своего духовничества о. Иероним не только привлек в монастырь многочисленную паству и средства, не только воспитал своего соратника и преемника, первого русского игумена Пантелеймонова монастыря архимандрита Макария (Сушкина), но и имел большое влияние на духовную жизнь в миру, в самой России. К его письмам и советам прислушивались представители всех сословий, в том числе и творческой интеллигенции. Показательно, что одним из ближайших его сотрудников был знаменитый в России духовный писатель, вошедший в русскую литературу под именем «Святогорца» – под этим именем публиковался о. Серафим (в миру Семен Веснин, а о. Сергий в малой схиме): книга его «Письма святогорца к друзьям своим о Святой Горе Афонской», изданная Пантелеймоновой обителью в 1850 г., выдержала затем множество переизданий и была любимым чтением в русском читающем обществе второй половины XIX столетия.

Иеросхимонах Иероним (в миру Иван) родился в г. Старом Осколе Курской губернии в купеческой семье. С юности испытывал он сильную тягу к монашеству, но долго был удерживаем в миру родителями, желавшими, чтобы он пошел по отцовским стопам. Оставаясь в миру, привлек к монашескому пути и свою родную сестру, ставшую впоследствии игуменьей большого женского монастыря, до конца жизни поддерживавшей с ним переписку. Когда будущему подвижнику исполнилось 27 лет, родители отпустили его в монастырь. В 1836 г. он прибыл на Афонскую гору, где вошел в послушание знаменитого тогда на Афоне старца Арсения.⁶¹¹ Им он был пострижен в иночество с именем Иоанникий, по благословению старца купил пустынную келлию св. Илии Пророка, а 1841 г. был пострижен в великую схиму с именем Иероним. Когда русская братия избрала его своим духовником, он первоначально отказывался от этой должности, ссылаясь на любовь к безмолвию, и только настояния его духовника о. Арсения заставили его принять назначение. Старец Арсений, благословляя о. Иоанникия в Пантелеймонов монастырь, произнес пророческие слова: «Иди в Русский монастырь, там имать нечто дивное быти!»⁶¹² Сам о. Иероним сообщает о своем избрании в автобиографии кратко: «Хотя скорбию мы приняли решение старца как Бога, поклонившись и взяв благословение, сотворили мы по его совету: немедля оставили келлию и перешли в Руссик на всегдашнее жительство».⁶¹³ С момента вселения о. Иеронима в монастырь началась кипучая деятельность и внешняя и внутренняя: постройка новых и обновление старых зданий, посылка сборщиков в Россию, издательская деятельность, упорядочение общежития и отношений русского и греческого братства. Благодаря светлому уму и сильной воле о. Иероним сумел привлечь в обитель не только посетителей из афонских скитов, келлий и калив, но и из далекой России. В годы его духовничества русское братство увеличилось с 10 человек до 800 (!).Константин Леонтьев, не решаясь назвать о. Иеронима святым, называет его «прямо великим, человеком с великой душой и необычайным умом. Хоть он не получил практически никакого образования, но чтением развил свой сильный природный ум и до способности понимать прекрасно самые отвлеченные богословские сочинения. Твердый, непоколебимый, бесстрашный и предприимчивый; смелый и осторожный в одно и то же время; глубокий идеалист и деловой донельзя; физически столь же сильный, как и душевно; собою и в преклонных годах еще поразительно красивый».⁶¹⁴А вот воспоминания монахов Пантелеймонова монастыря об о. Иерониме как о духовнике: «Сбылось пророчество, которое ему кто-то сказал в России: «Ты, брат Иван, заведешь улей и будешь пускать ройки». Воистину трудно найти подобного старца и духовника! Как дети виваются вокруг своей маменьки, просят у нее пищи и не дают ей покоя, так и у него всегда духовные чада во всех своих нуждах прибегают к нему. Келлия его всегда отперта, и всякий смело идет к нему без доклада, и он принимает всех с истинно материнскою любовию, несмотря на то что при слабости своего здоровья иногда с трудом может переводить дыхание. Всех он наставляет и утешает словом и делом: кому дает денег, кому – сухариков, масличек, макарон, а кого утешает духовною беседою. Слова его растворены солью благодати, а взгляд его прозорливый. Часто в коридоре против церкви преподобного Сергия делает он поучения и наставления, чтобы старались не предаваться лености и унынию, вставали на утреню и на канон – в полночь клали поклоны, а паче не наедались досыта и не солоно ели, чтобы меньше пить воды».⁶¹⁵ «Отца же Иоанникия (Иеронима тож) рассмотрел и нашел в нем великого и ученого мужа, во внешней и в духовной премудрости искусного и в Божественном и отеческом писании много начитанного и сведущего. Хотя и аз много читал книг, но против него – как капля в море... И весьма был кроток и снисходителен, мог все немощи наши нести так, что аз во всю жизнь мою такого кроткого и терпеливого не видел, и во всех добродетелях совершен был; не словом учил, а во всем делом показывал, и во всем образ был нам, и словом сладкоглаголив, тверд и рассудителен, и такую имел силу в слове, что хотя бы и каменный сердцем, и то мог всякого уговорить и в слезы привести, и всякого мог увещать и наставить на истинный путь... Росту был высокосреднего, волосы длинные, светло-русые, борода длинная и широкая, русая, лицом чист И бел, и всегда весел, взгляд самый приятный, но весьма бледен и худощав от великих подвигов и от слабого здоровья, часто с нами занимался в духовных разговорах и часто проводили до самой утрени без сна. За счастие почитали, когда он с нами займется такою беседою, мы забывали свое естество и сон. И столько прилепилось сердце мое к нему и возлюбила душа моя его, что за великую потерю считал, аще который час его не мог видеть и слышать от него полезное слово; когда увидим его лицо, забываем себя. И положил я намерение никогда от него не разлучаться, даже до смерти. А когда он случался болен, то мы дни плакали и просили Бога, да подаст ему здравие. Он и доныне наставляет и пасет во Святой Горе Афонской русскую братию и первый на Афоне духовник».⁶¹⁶

Прежде посещения Афона знатными и влиятельными представителями русской знати были крайне редки: можно представить, какое значение имело посещение великого князя Константина Николаевича. По словам о. Серафима (Веснина) Святогорца, «как встретить и принять великого князя достойно его царственной особы – волновало и тревожило умы скромных афонских иноков... и они при достоверных известиях о посещении Св. Горы русским царевичем молча ожидали невиданных ими дней нашего русского счастия».⁶¹⁷ Святогорец, находясь 16 июля 1845 г. в своей келлии, заметил дымящий пароход: «В одно мгновение монастырь оживился; имя русского царевича быстро пролетело по устам разноплеменного братства и наполнило собою и мысли и сердца наши».⁶¹⁸ Между прочим Святогорец упоминает об особом благоговении великого князя перед вмч. Пантелеймоном, которое он приписывает вообще всей царской семье и относит к тому, что император Петр считал его своим помощником в борьбе с шведами.⁶¹⁹ Зрелище православного представителя императорской семьи, коленопреклоненно прикладывающегося ко святым мощам, произвело сильное впечатление на греков: «Посещение Афона и в частности Русского Пантелеймонова монастыря в 1845 году великим князем Константином Николаевичем подняло престиж русских в глазах греков афонитов, и сами русские афонцы стали с тех пор смотреть на себя как на членов или представителей великой русской нации».⁶²⁰

В память посещения обители великим князем Константином Николаевичем в Пантелеймоновом монастыре был освящен придел во имя святых равноапостольных Константина ны.⁶²¹

Святогорец, прибывший на Афон 10 октября 1843 г., немало сделал через свои произведения для укрепления авторитета Пантелеймонова монастыря в России. В 1850 г. были изданы его письма к друзьям, имевшие большой успех.

До 1835 г. Россия не принимала участия в возрождении монастыря (вероятнее всего, из-за того, что в монастыре не было русских и некому было восстановить сборы пожертвований). Но в 1841 г. в Пантелеймоновом монастыре приступили к созиданию отдельного Митрофаниевского собора. В этом же году была объявлена высочайшая милость в дозволении сбора милостыни в России и туда был послан инок Парфений.

Надо отметить, что Митрофаниевский храм, построенный взамен параклиса свт. Митрофана, устроенного еще о. Аникитой и переосвященного в храм прп. Сергия Радонежского, был освящен 23 ноября 1846 г. адрианопольским митрополитом Григорием. Все денежные пожертвования из России о. Иероним передавал о. Герасиму, а облачения, сосуды и утварь делил между греками и русскими поровну, чтобы расположить греков к русским (иногда он даже отдавал лучшее грекам). Русская братия смиренно переживала свое подчиненное состояние: им не давались начальственные послушания, даже чтение в трапезе всегда проходило на греческом языке (до 1856 г.).

10 января 1853 г. был освящен Покровский храм в Пантелеймоновом монастыре. Создан он был как кафоликон (соборный храм) и стал первым храмом на Афоне, посвященным празднику Покрова (в Хиландаре и Серае – всего лишь параклисы). Освящение совершал Софийский архиепископ Макарий, пребывавший на Афоне на покое и скончавшийся в 1861 г. На освящении игумен Герасим благословил русское братство чудотворной иконой вмч. Пантелеймона. Покровская церковь, устроенная в верхнем ярусе нового братского корпуса, могла вместить до 150 человек.⁶²²

О жизни монастыря в те годы оставил свидетельство инок Парфений: «Каждый день исповедуют свои помыслы отцам своим духовным, каждую неделю приобщаются Святых Таин Тела и Крови Христовых. Пищи же употребляют весьма мало. Всегда бывает в простые дни одна пища вареная и каждому своя чаша, другая – что-либо из овощей, или соленые маслины, или иное что. Иногда поставляют вино, но мало кто его пьет, и то пополам с водою. В понедельник, среду и пяток всегда бывает одна трапеза, и то сухоядение; во вторник и четверток – с деревянным маслом, в субботу же и неделю иногда подают и сыр (козий) соленый. Млека же и коровьего масла никогда не бывает. С маслом готовят только два дня на сырной неделе, два дня на Пасхе, рыбу же вкушают в великие праздники, когда бывает бдение; квасу же не знают, какой он. Егда же не бывает вина, то пьют воду; в кельях же своих ничего не имеют – ниже воды, ниже чем украшают, ниже когда светильника вжигают, ниже лампады, ниже кто может запирать келью, егда изыдет на послушание, ниже когда нагревают, да и печей нету (только некоторые русские себе подклали). В келье каждый имеет только нужную одежду, постель, одну икону, одну книгу для чтения, и то не каждый, да и времени не имеется, когда читать; чтение бывает больше в церкви, и на трапезе, и на общем послушании; в келье же больше занимаются поклонами. Церковное же правило такое: к вечерне со всех послушаний сходятся в монастырь; которые далеко, те там читают, и строго от игумена наказано, чтобы церковного правила отнюдь не оставлять, потому что монаху настоящее послушание есть молитва, а прочее послушание есть поделие только ради скуки и уныния, и потому к вечерне все поспевают в монастырь».⁶²³

В 1850 г. на Афон прибыл Михаил Иванович Сушкин (1821–1889), будущий игумен Макарий. Он был из тульских купцов, из богатой и весьма известной в России семьи Сушкиных. В 30 лет принял постриг против воли отца, 2 ноября 1851 г. он прибыл в Пантелеймонов монастырь. На Святой Горе он заболел, был близок к смерти и по святогорскому обычаю, как умирающий, пострижен в схиму.

В 1856 г. о. Макарий был рукоположен во иеромонаха и получил послушание помогать о. Иерониму управлять русской общиной Пантелеимоновского монастыря. Настоятель о. Герасим последние годы жизни по болезни не выходил из своей келии, но распоряжался через духовника обители о. Иеронима, а затем и о. Макария, которые докладывали старцу о всех нуждах монастыря и о состоянии братии. Отец Макарий «в отношении к престарелому архимандриту Герасиму умел действовать с редким благоразумием и любовью. Отец Иероним, глубоко любивший и почитавший отца Макария, всегда признавал его особым орудием Промысла Божия в деле благоустройства Свято-Пантелеимоновской обители».⁶²⁴

Отец Герасим «благословил отца Макария быть после его смерти настоятелем Пантелеймонова монастыря, о чем сказал и братии, как русской, так и греческой».⁶²⁵ По кончине архимандрита Герасима (1875) архимандрит Макарий был торжественно избран его преемником на посту игумена. Избрание было одобрено Константинопольской Патриархией, двое экзархов Константинопольского патриарха – Высокопреосвященный митрополит Никейский Иоанникий и митрополит Деркийский Иоаким – присутствовали на торжестве.

Новый игумен деятельно принялся за обустройство монастыря. «Он служит каждый день литургию, – пишет К. Леонтьев, – он исповедует с утра и до вечера; он везде – у всенощной, на муле, на горах, на лодке в бурную погоду, он спит по три часа в сутки, он беспрестанно в лихорадке, он в трапезе ест самые плохие постные блюда – он, которого отец и братья миллионеры».⁶²⁶

Секретарь посольства А. Смирнов так описывает русского игумена: «Архимандрит Макарий невысок ростом, худощав; большая борода и длинные волосы с проседью (в последнее время они были уже совершенно седыми) придают особую мягкость его доброму и выразительному лицу. По случаю болезни глаз носит дымчатые консервы (защитные очки), и это мешает разглядеть его прекрасные серые глаза. Разговор у него неторопливый, голос негромкий и негустой, порою будто срывающийся».⁶²⁷

А вот как передает свое впечатление от встречи с о. Макарием и о монастыре другой секретарь русского посольства в Константинополе – П. Б. Мансуров: «Высокий пример нашей народной силы во всех отношениях представляет братия св. Пантелеймона... она есть высшее, по общему признанию, что есть на Афоне, и без сомнения, во всем русском монашестве; трудно передать тот энтузиазм, который этот монастырь производит на посещающих его... Что считают самым высшим отличием монастыря, это общее светлое настроение братии. Все это создано трудами двух лиц, два года тому назад скончавшимся духовником о. Иеронимом... и настоятелем о. Макарием; с этим я познакомился и могу сказать, что первый раз чувствовал себя в обществе великого человека... Произвел на меня большое впечатление и совсем другое, чем я ожидал; натура нервная, совсем 19-го в., аристократическая, как будто даже светская, в самом лучшем значении... манеры быстрые и ласковая ирония. При безграничной, но, конечно, лишь на моральном авторитете основанной власти, полное отсутствие внешней формы проявления этой власти, так что спускается из церкви в общей толпе монахов, которые не останавливаются, чтобы его пропустить. Нравственный авторитет его громадный; он с Иеронимом, собственно, и создал монастырь... Макарий поступил учеником к Иерониму, и замечательны их отношения... Несмотря на то что игумен при до последней крайности проведенного в монастыре уставе общежития полный неограниченный господин всего, до последней мысли каждого монашествующего, он сам считал себя в духовном подчинении своего друга и старца и на самом деле ничего без него не делал. Мне кажется, что это способствовало много его личному авторитету; он считается строгим, но все видят, что строже всех он к себе. Ночью во время службы перед дверью часовни, из которой он следит за службою, стоит толпа монахов, пришедших за советом или излить свою душу; это кроме исповеди, которая весьма долга, так как монахи причащаются каждую неделю».⁶²⁸

Архимандрит Макарий первым обратил внимание на русское имение Крумницу, выкупил ее из заклада у греков, сделал ее житницей Пантелеймонова монастыря. Главный храм, построенный в 1880 г. в честь Казанской иконы Божией Матери, возник также по его инициативе. В 1886 г. был построен кладбищенский храм в честь Иерусалимской и Смоленской чудотворных икон Божией Матери. Кладбищенская церковь была расписана Ф. Малявиным, который уехал с Афона в 1891 г. в Петербург, чтобы продолжать учебу.

Отец Макарий создал специальный скит Новая Фиваида, где могли бы селиться пустынники. 18 августа 1883 г. в скиту был освящен храм в честь всех преподобных афонских; освящение совершал сербский митрополит Михаил, на средства которого этот храм и был построен. Кроме того, были устроены две церкви в честь Вознесения и во имя вмчч. Пантелеймона и Артемия при больнице.

В 1886 г. С. В. Керский, помощник обер-прокурора Синода, привел интересные свидетельства о внутренней жизни монастыря: «Руссик – лучший монастырь на Афоне по своему внутреннему строю и совершенно русский по духу. Монастырь общежительный. В основу его положено безусловное и полное послушание настоятелю, труд и молитва. Богослужения весьма продолжительные. В праздники они длятся от 14 до 18 часов в сутки, постом тоже. Бдение под праздник св. блгв. кн. Александра Невского началось в 6 часов вечера и окончилось в 5 часу утра. Один псалом “Благослови, душе моя, Господа” пелся час с четвертью, пелись все стихи и каждый стих с припевом, пелись все полиелейные псалмы, избранные псалмы и 30 раз величание; 3 раза во время бдения читались поучения. Поют просто, так сердечно и трогательно, что такое пение, полагаю, способно потрясти даже каменные сердца, и неописуемою небесною радостью преисполняет души человеческие. Да, нигде не умеют так торжественно и достойно величия Божия славить Господа, как в монастыре св. Пантелеймона – молятся на всех ектениях, где по уставу положено, “о благочестивейшем Государе нашем...”, поминая при этом (помимо Августейших особ, что в России оставлено), “о Св. Прав. Синоде”, “о Святой Горе сей, о св. обители сей, об отечестве нашем и всяком граде и стране...” – В монастыре служится ежедневно, в разных церквях, не менее шести литургий, а в праздники от 12 до 18. Сам о. Макарий служит литургии ежедневно, в течение почти 30 лет, исключая лишь случаи, когда бывает болен. Всех церквей в монастыре и его скитах свыше 40, больших и малых (параклисов)».⁶²⁹

Одна из миссий о. Макария еще в бытность его помощником настоятеля и духовника обители заключалась в посредничестве между русской и греческой общинами монастыря. На протяжении 18 лет – с 1857 по 1875 гг. – община волновалась: греков смущало стремительное умножение русской братии, привлекшей в обитель огромные материальные средства из России и чувствовавшей себя здесь хозяевами. Несмотря на все трудности, отцам Иерониму и Макарию удалось сохранить духовную связь русской и греческих общин. Отец Иероним, «чуждый всякого пристрастия к народностям, ...требовал паче всего мира и любви братней друг к другу»;⁶³⁰ однако полный национальный мир наступил, как ни странно, с водворением русского игумена о. Макария, когда сами греки на опыте поняли, что «даже грек настоятель не будет для них так добр, доступен, милостив и справедлив».⁶³¹

В разгар межнациональных распрей вокруг Пантелеимоновского монастыря отцы Иероним и Макарий решили создать в России монастырь для русских афонцев, куда они смогли бы переехать в случае вынужденного оставления Святой Горы.

В 1875 г. по ходатайству посланника Н. П. Игнатьева афонцы получили разрешение от наместника Кавказа великого князя Михаила Николаевича выбрать место для новой обители. Монастырь было решено построить в 20 км от Сухуми на месте древнего полуразрушенного храма святого апостола Симона Кананита. 28 ноября 1875 г. сюда прибыл опытный в строительном деле иеромонах Иерон (Васильев). К октябрю 1876 г. был построен собор в честь Покрова Божией Матери, а 17 октября освящен. Однако началась война, и братии пришлось удалиться в Кутаисскую губернию, в грузинский Гелатский Богородичный монастырь. Оставленные постройки были позже разграблены. В 1878 г. братия вернулась обратно, восстановила в 1879 г. Покровский собор и только после этого обитель была официально открыта. Вначале в обители было всего 56 человек. Братия пополнялась за счет Старо-Афонской обители и скоро достигла несколько сот иноков. В 1889 г. первый игумен о. Иерон был возведен на Старом Афоне в сан архимандрита. Монастырь ежегодно снабжался субсидией в 25 тыс. рублей. Новоафонцы развели вокруг прекрасные сады. В 1883 г. была построена новая часовня на Никольской улице в Москве, а в 1887 г. – храм в честь Иверской иконы Божией Матери в Петербурге от Ново-Афонской обители, с подворьем при нем. Были устроены Одесское и Константинопольские подворья в 70-е гг. Они служили в основном для приема паломников. В Сан-Стефано было устроено пристанище для приезжающих офицеров и нижних чинов. Причем это было сделано в 1877 г., еще до конца войны. Богослужение и все требы при Российском посольстве в Константинополе выполнялись иеромонахом Пантелеймонова монастыря. Также при русской больнице была устроена церковь от монастыря, где в качестве певчих жили три монаха из Пантелеймонова монастыря. Другие меньшие подворья были устроены в Таганроге, Новороссийске и Сухуми – для закупки жизненно важных припасов. В Каламарье, предместье Салоник, на старом метохе, где был храм во имя свт. Николая, была построена в 1886 г. новая церковь, также во имя свт. Николая. На Кассандре была церковь во имя вмч. Пантелеймона.

Русско-турецкая война 1877–1878 гг. обнажила вновь неприязненные отношения части греческой элиты к русским. Греческие газеты возбудили в турецком правительстве подозрения против русских, и было мнение выслать русских в Анатолию, в монастырь близ Трапезунда. Лишь специальная комиссия, посланная для проверки, убедила турецкое правительство в том, что русские ничего не замышляют: военное время для русских прошло тихо.

Об обстановке жизни монастыря в те годы сохранилось свидетельство И. Ф. Красковского: «Весною прошлого года, когда во время разбоев Солоникоса на Афоне рота турецких солдат несколько дней простояла в Пантелеймоновом монастыре, мне лично приходилось слышать, как турецкие солдаты удивлялись тому, что эти «московские чернецы» не то что греки: и мяса не едят, и табаку не курят, и молятся долго, и постятся сильно, и о них, аскерах (солдатах) бедных точно о братиях своих заботятся».⁶³²

Скончался о. Макарий (Сушкин) 19 июня 1889 г.

Преемник о. Макария иеромонах Андрей (Алексей Иванович Веревкин), родившийся в 1832 г., происходил из государственных крестьян Харьковской губернии. В 1863 г. он прибыл на Святую Гору; десять лет проходил послушание на Крумнице и в 1868 г. был рукоположен епископом Полтавским Александром в иеромонахи. Затем в течение шести лет пробыл в Москве при часовне на послушании. По своей сострадательности он за 14 лет своего игуменства принимал всех желающих, и число монахов возросло до 2 тыс. человек. При нем в 1894 г. устроен многоэтажный корпус на берегу моря с тремя параклисами в честь Преображения, иконы Божией Матери «Скоропослушница» и свт. Иоанна Златоуста, больницей и братскими кельями, кузнечный, столярный и слесарный корпуса. Игумен Андрей умер 30 октября 1903 г., но еще в 1896 г. ему был назначен преемник: иеросхимонах Нифонт (Четвериков), прослуживший игуменом всего около двух лет, но успевший построить большой лесной склад и привести монастырь во внешний порядок. Он умер 24 октября 1905 г., 29 мая 1905 г. был выбран в преемники о. Мисаил (Сапегин).

Схиархимандрит Мисаил (Михаил Григорьевич Сапегин) (1852–1940), уроженец Спасского уезда Рязанской губернии, был духовным чадом и учеником старцев Иеронима и Макария. Он поступил в монастырь в 1876 г., когда ему было 24 года, в 1879 г. пострижен в монахи и в 1885 г. рукоположен в иеромонахи. Первоначально о. Мисаил был выбран братией монастыря в наместники по жребию, а после кончины о. Нифонта преемственно стал игуменом. В должности игумена Пантелеймонова монастыря о. Мисаил пробыл почти 35 лет. На его долю пришлось управление монастырем в труднейший период революционного брожения в России и церковной смуты на Афоне, вызванной движением так называемых «имяславцев»,⁶³³ и последовавших затем Первой мировой войны, русской революции 1917 г., разрыва с родиной (что означало прекращение всякой материальной и моральной поддержки со стороны России), происходивших на фоне давления греческих властей с целью сокращения русского присутствия на Афоне. Игумен Мисаил с честью справился с послушанием, возложенным на него временем: он не только сохранил братию от вымирания и разорения, но и до самой своей кончины сохранял в обители русский монастырский устав, составленный его наставником иеросхимонахом Иеронимом (Соломенцовым), и не позволял вводить на ее территории новый греческий «республиканский» устав. Насельники Пантелеймонова монастыря называли о. Мисаила «мужем духовным» и «мужественным подвижником».⁶³⁴

Благосостояние русских обителей производило большое впечатление на соотечественников. «Пребывая в стенах русского монастыря святого Пантелеймона, там живал в какой-то атмосфере древнего русского благочестия, – писал генеральный консул в Македонии М. А. Хитрово, – сердце радуется, видя на далекой чужбине это благоустроенное, прекрасно управляемое громадное хозяйство в благочестивом деле русского Православия. Но не надо забывать, что великое дело это, возникшее, так сказать, само собою из духовных потребностей русского народа, развилось, зиждется и поддерживается ныне исключительно неусыпной деятельностью, непреодолимой энергией и громадным нравственным влиянием выходящих из ряда отцов Макария и Иеронима и нескольких лиц, которых они сумели собрать вокруг себя. Дело это благодаря усилиям отцов Макария и Иеронима ныне поставлено на прочную почву. Монастырь святого Пантелеймона стоит на собственной земле и имеет своего, русского представителя в Протате. Игумен – русский, в составе братии огромное большинство принадлежит русским».⁶³⁵

С восторгом описывает свое посещение Афона 1886 г. профессор Санкт-Петербургской духовной академии И. Е. Троицкий. Русские монастыри, по его словам, «это ульи пчел, уютно и практично устроенные, в которых жизнь кипит ключом, в которых обитатели, как трудолюбивые пчелы, работают с утра до ночи каждый над своим делом, расширяя и благоустрояя свои жилища, приумножая общие средства, созидая дело, долженствующее существовать века... Русские монахи живут и работают для будущего, работают для своей обители, которая служит для них и отцом, и матерью, родом и племенем, осуществляет для них все дорогое им в жизни, и ради которой они и живут, и умирают».⁶³⁶

Восхищался русскими обителями также и живший в 1880–1890-е годы на Афоне, в келлии Милопотамон, бывший Вселенский патриарх Иоаким III. Жизнь русского Афона в это время ярко представлена в его записке, составленной в январе 1891 г. для солунского консула И. С. Ястребова.⁶³⁷

При преобладающем благоприятном отношении к русским со стороны их греческих святогорских собратий, встречались случаи недоброжелательства, вызванного завистью и провоцированного политической пропагандой греческих дипломатических представителей в Салониках. Греческие консулы неоднократно посещали Афон и писали подробные отчеты о своих визитах. Целью их посещений было, в первую очередь, вызвать патриотические чувства у греческих монахов и разъяснить им, как важно противостоять «опасности панславизма». Наибольшей поддержкой подобная пропаганда, изначально чуждая афонскому духу, пользовалась в среде некоторых выходцев из Греческого королевства, особенно с Ионийских островов. Вместе с тем духовно настроенные монахи-греки не только не проявляли никакого интереса к политизации жизни Святой Горы, но высказывались крайне неодобрительно об этом процессе. Возникавшие конфликты между монастырями были, как правило, чисто имущественного характера, а национально-политическую окраску им придавали усилия внешних агитаторов.

Афон находился на территории Османской империи и в каноническом отношении был подчинен Вселенскому патриарху. Однако от патриарха – верховного главы Афона – зависело не так много, и привыкшие пользоваться своей автономией святогорцы нередко предпочитали решать спорные вопросы непосредственно в турецких гражданских судах. Периодически, по мере поступления жалоб, из Патриархата командировался на Афон экзарх или специальная комиссия для расследования той или иной острой ситуации; как правило, такие экспедиции не имели сколько-нибудь существенных последствий. Борьба афонских монастырей за свою экономическую и административную независимость от Константинопольского Патриархата в 1880–1890-е годы продолжала обостряться. В первую очередь этот вопрос вставал в связи с получением от России доходов с бессарабских имений и с назначением управляющих в бессарабские и кавказские имения монастырей. В неоднократно возникавших конфликтных ситуациях российские дипломаты, как правило, принимали сторону патриарха в интересах единства Православия. «Вопрос о желании патриарха подчинить себе более или менее афонские монастыри – не новый, – писал в апреле 1890 г. сотрудник константинопольского посольства А. Иванов. – Разбирать его с точки зрения историко-легальной бесполезно. Нас должен скорее интересовать вопрос этот со стороны полезности для нас разрешения его в том или другом смысле... Я полагаю, что нам всегда будет полезнее держать сторону патриарха. Во-первых, Вселенский патриарх для нас есть представитель православия на Востоке и идти против него представляет для нас такие невыгоды, каких нельзя вознаградить никакими временными выгодами на Афоне. Кроме того, легче... иметь дело с одним патриархом, чем со многими афонскими монастырями. До тех пор пока афонские монастыри будут строго держаться православия, они от патриарха не отпадут. Если же случилось, что, подпавши влиянию афинского эллинизма, они уклонились от пути подчинения Великой церкви, то нам неизбежно придется держаться опять патриарха, то есть выйти на ту же самую дорогу, на которую и желает теперь вывести нас Патриарх».⁶³⁸

История Афона последних двух десятилетий XIX в. тесно связана с деятельностью патриарха Иоакима III (1878–1884; 1901–1912). Чуждый националистических пристрастий, искренне расположенный к России, Иоаким III, еще будучи Фессалоникийским митрополитом, поддерживал русских монахов на Афоне. После восшествия на Патриарший престол он старался укрепить церковную дисциплину и добиться от Афона строгого подчинения Патриархии. В конце 1879 г. он потребовал, чтобы все русские монахи, отправлявшиеся с Афона в Россию, имели при себе рекомендательные грамоты от Патриархии. Если российское посольство не будет выдавать им паспортов без предъявления таких грамот, то тем самым будет положен конец многим злоупотреблениям.⁶³⁹

Свое мнение по поводу самостоятельных действий афонских монахов патриарх высказал в беседе с российским послом Е. П. Новиковым в ноябре 1881 г. Предметом разговора был следующий случай. Вследствие секретного донесения о тайном ввозе большого числа ружей новой системы и пороха из Греции, султан послал туда для проверки своих чиновников Мехмед-бея и Скандер-бея, чтобы они предложили монахам вопросы о численности насельников монастырей и количестве ружей и пороха в них. Монахи отвечали, что они ни на кого жалоб не имеют, представили список жителей и опись оружия (главным образом старых ружей для монастырских сторожей).⁶⁴⁰ Мехмед-бей потребовал увеличить цифры в описях; монахи отказались, а в качестве компенсации вручили ему адрес с выражением признательности султану. При этом они тотчас же пожаловались патриарху на вмешательство турецких властей, которое имело целью изменить status quo Св. Горы.⁶⁴¹ «Патриарх признался мне, – писал в своем донесении Е. П. Новиков, – что вдвойне недоволен этим делом, – так как поведение монахов нужно не менее осуждать, как и притязания турок. В начале его Патриаршества Саид-паша предлагал ему обратиться к Порте, дабы при ее содействии ввести во внутреннем управлении монастырей реформы, какие признает нужными». Иоаким III тогда отклонил это предложение, опасаясь вмешательства турок во внутренние дела монастырей. Вместо того, чтобы быть довольными этим, монахи решили действовать самостоятельно: по мнению патриарха, им следовало бы в данном случае прикрыться его иерархическим авторитетом и предоставить ему инициативу действий.⁶⁴²

В марте 1884 г. Иоаким III был вынужден подать в отставку. Через три года, в 1887 г., он поселился на Афоне в келлии Милопотамон, принадлежащей Великой Лавре. Пребывая на Св. Горе, он по-прежнему живо интересовался происходящими там событиями и особенно положением русского монашества. Именно его посредничеству обязано мирное разрешение многих спорных вопросов. Испытывая симпатии к прорусски настроенному патриарху и надеясь как на его вторичное избрание на Патриарший престол, так и на посредничество в афонских делах, русское правительство через своих представителей старалось по возможности оказывать ему содействие. Сам переезд патриарха из Константинополя на Афон состоялся на специально нанятом для этого игуменом Макарием пароходе.⁶⁴³ Тронутый торжественным приемом в русском монастыре, патриарх «с видимой любовью посматривал на наших монахов и выказывал уважение вообще к русским и к о. Макарию в частности». Иоаким Ш. писал Ястребов, прибыл на Афон с целью на месте ознакомиться с образом жизни монахов всех национальностей. Поскольку не было оснований сомневаться, что он будет снова занимать Вселенский престол, то эти наблюдения ему могли бы весьма пригодиться. Далее Ястребов подробно излагает содержание своего разговора с Иоакимом III. Патриарх выражал сожаление по поводу изменения киновиального (общежительного) положения в греческих монастырях на идиоритмическое. Проезжая вместе с русским консулом мимо виноградников Пантелеимоновского подворья в Крумице, он сказал: «Вот отчего процветают русские монастыри, состоящие на киновиальном положении. Монахи сами усердно заботятся об общей пользе, а не так, как в наших греческих монастырях мало прилагается попечение о благосостоянии монастыря для будущего времени. Русским присуще благочестие и послушание, а грекам – сребролюбие и гордость».⁶⁴⁴

Наряду с этим суждением, высказанным отчасти под влиянием сиюминутного настроения, а может быть, и для того, чтобы сделать приятное русскому дипломату, Иоаким выражал и гораздо более критические мнения по вопросу о положении русских и их распространении на Св. Горе. Конечно, как греку, Иоакиму было больно видеть бедность греческих обителей и ту зависимость от русских, в которой они находились. Во время посещения греческого консула в Фессалонике Г. Докоса он тесно с ним общался и давал ему советы касательно тех мер, которые можно принять для поддержания эллинизма. Сторонник строгой дисциплины в Церкви, Иоаким не мог не возмущаться явным нарушением установленных на Афоне правил. Выше мы приводили его сетования, высказанные в беседе с консулом Ястребовым. Среди афонских бумаг МИДа хранятся собственноручные письма патриарха, в которых он резко осуждает некоторых русских монахов за их неподобающий образ жизни и просит русское посольство принять против них срочные меры. «Из числа.. .факторов, влиявших на изменение нравов и условий монашеской жизни на Афоне, на первом месте, поистине, должны быть поставлены русские монахи. Они стремятся к богатству и наживе, входят в широкое общение с миром, привлекают великие жертвы, приступают к громадным постройкам,.. .усиливают мирской элемент на Афоне...» – писал Иоаким товарищу обер-прокурора Св. Синода В. К. Саблеру.⁶⁴⁵

Разочаровавшись в своей миротворческой деятельности на Афоне, в начале 1891 г. Иоаким III хотел покинуть Святую Гору.⁶⁴⁶ При этом он обратился к российскому послу А. И. Нелидову с просьбой о материальной помощи в 300–400 турецких лир из доходов от секвестированных имений восточных патриархатов в Бессарабии. Источники его существования, писал он, зависят от четырех семей, и он не знает, как избавиться от долгов. «Мы не нищенствуем для себя, – добавил патриарх, а просим, если возможно, чтобы из денег, предназначенных на такого рода благотворения, возмещены были нам издержки на возобновление почтенной пустынной обители, насчитывающей более девяти веков существования».⁶⁴⁷ Узнав о планах патриарха, российский посол ходатайствовал об оказании ему материальной помощи. Иоаким, писал Нелидов, еще будет играть значительную роль в судьбах православного Востока; слабая и неудачная политика его преемников подняли его обаяние в среде греческого населения. Иоаким готов идти рука об руку с Россией, и потому необходимо помочь ему путем предоставления ему 300–400 лир из бессарабских доходов.⁶⁴⁸ Патриарх тогда, однако, не покинул Афон; он продолжал быть посредником-миротворцем в сложных спорах святогорских монастырей. В 1894 г. он снова обратился к Нелидову с просьбой о помощи в строительстве храма на вершине Афона.⁶⁴⁹ С Афона прибыл он в Константинополь в 1901 г., чтобы снова взойти на Патриарший престол.

Если бы мы располагали только донесениями греческих дипломатов и духовных лиц, то могло бы сложиться впечатление, что русское правительство было крайне заинтересовано в Афоне, в усилении на Святой Горе русского элемента в ущерб греческому и не жалело никаких средств для достижения этих целей. Какова же была на самом деле позиция российского МИДа в отношении греческого духовенства вообще и афонского монашества в частности? Точка зрения дипломатического ведомства отчетливо заявлена в донесении товарища министра А. Е. Влангали от 28 декабря 1883 г. / 9 января 1884 г.: «Под общим именем “греков” можно разуметь Афинское правительство, население королевства, жителей Турции греческого происхождения, Патриархат и духовенство и, наконец, греческих иноков на Афоне».⁶⁵⁰ Далее дается характеристика отношения российской дипломатии к каждой из этих категорий. «На нас лежит обязанность ограждать по мере возможности права и независимость Восточной церкви. Но между интересами этой церкви и национальными интересами... афинских греков не только возможно, но и необходимо провести строгую демаркационную черту, так как Вселенский патриархат нисколько не призван служить оплотом эллинизма».⁶⁵¹ В самом деле, русская политика начиная с 1774 г. неизменно защищала Восточную Церковь от посягательств турок, Россия выделяла большие материальные средства для ее поддержания, но при этом во всех документах подчеркивался подлинно вселенский, наднациональный характер Константинопольского Патриархата. Величайшие святыни Востока – Гроб Господень, Святые места Палестины, Афон должны принадлежать всему православному миру. Такая политика входила в противоречие со взглядами правительства Греческого королевства, стремившегося к утверждению приоритета греков и национализации церковной жизни православного Востока.

Увеличение притока русских на Святую Гору, а также огромное число паломников (в 1891 г. было открыто прямое пароходное сообщение судами Русского общества пароходства и торговли) вызвали необходимость поставить ситуацию под контроль русских властей. При жизни игумена Макария (он умер в июне 1889 г.) сведения о событиях жизни Святой Горы получались через него или его доверенных; благодаря его личному авторитету были успешно преодолены многие сложности в отношениях русских и греческих монахов. «Благодаря личности о. Макария, Пантелеимоновский монастырь сделался чем-то вроде посредствующей инстанции между посольством и консульством в Салониках, с одной стороны, и всем русским Афоном – с другой», – писал секретарь посольства А. Смирнов.⁶⁵² После смерти иг. Макария это стало сложнее, появилась настоятельная необходимость иметь на Св. Горе особого представителя. Поскольку назначение светского консула не представлялось возможным, то посольство предложило Св. Синоду рекомендовать туда духовное лицо, которое бы жило в качестве паломника, следило бы за ходом дел и старалось приобретать нужное влияние.⁶⁵³ Идея назначения представителя – духовного лица не встретила сочувствия у К. П. Победоносцева. «Я нахожу предлагаемый им способ неудобным для достижения предполагаемой цели», – писал он. Подобное назначение, по мнению обер-прокурора, напоминает учреждение, задуманное графом Нессельроде для Иерусалима и закончившееся неудачей.⁶⁵⁴ Если даже свой человек на Афоне – архимандрит Макарий – не мог многое уладить, то, как полагал Победоносцев, тем менее это удалось бы сделать человеку чужому.⁶⁵⁵

Из противоречивых и непоследовательных указаний министерства становится ясно, что русское правительство не имело выработанной определенной точки зрения касательно политики на Афоне; не было даже четкого понятия о том, полезно ли русское присутствие там вообще. Русское посольство в Константинополе, равно как и консульство в Фессалонике, неоднократно посылало в МИД запросы, подчеркивая важность для посольства знать отношение правительства к усилению русского иночества на Афоне.⁶⁵⁶ Против дальнейшего развития русского Афона у дипломатов имелось серьезное возражение, ранее высказывавшееся митрополитом Филаретом (Дроздовым), – а именно отток русских денег за границу, которые лучше было бы направить на окраины России. При всей желательности подобного решения вопроса, посол А. И. Нелидов не видел способа, как это можно осуществить; ведь на Новоафонский монастырь на Кавказе никогда не будут жертвовать столько, сколько на древний Афон. «Невольно приходится пожалеть, – пишет посол, – что русские деньги идут на поддержку и устройство келлий, коих самая принадлежность русским инокам зависит от произвола греков, и с этой стороны, раз невозможно остановить или направить эти пожертвования иначе, – быть может, было бы лучше, если бы они получались, по крайней мере, скитами, составляющими неотъемлемую русскую собственность». В заключение Нелидов просил дать ему инструкции для дальнейших действий. «Имея в руках лишь фактические данные, показывающие глубокое почитание народа русского к Св. Афонской горе, невозможно взвесить, как велика нравственная польза этого почитания или насколько Афон полезен и нужен нам с государственной точки зрения... Приходится иметь дело с неизведанной областью, с самостоятельной и могучей силой народной», – делал вывод Нелидов.⁶⁵⁷ «Вообще по отношению к Св. Горе правительству раз навсегда следует отказаться от мысли иметь там исключительное влияние, или направлять движение народное в этой области», – говорит он в другой депеше.⁶⁵⁸ О невозможности решить этот вопрос постановлениями и указами говорит секретарь константинопольского посольства А. Смирнов: «Правительство может задаваться вопросом: нужен ли ему Афон? То есть должно ли оно брать на себя деятельную роль в защите на нем русских интересов. Оно может стеснить или, напротив, как оно это делало до сих пор, поощрять паломничество, может стремиться ограничить прилив денежных пожертвований. Но основной вопрос: нужен ли Афон православному народу русскому? – решает сам народ, не спрашивая кабинетных соображений наших, а прямо высылая на Афон свою деятельную силу, свою трудовую копейку. – Остановить прилив того и другого едва ли возможно. Правительство должно, отнюдь не стесняя жертвующих, сделать все от него зависящее, чтобы Афон стоил этих жертв».⁶⁵⁹ После этого становится очевидной несостоятельность обвинений со стороны греков в якобы организованной «панславистскими комитетами» поддержке афонского монашества со стороны русского правительства.

Итак, помощь дипломатии русским обителям осуществлялась на основании 62 статьи Берлинского трактата и общего правила поддержки русских подданных на территории Турции. Это распространялось, в первую очередь, на большие обители – Пантелеймонов монастырь, Ильинский и Андреевский скиты, принадлежность которых России представлялась бесспорной, а строгая организация давала возможность контроля над ними.

В начале XX столетия основные тенденции жизни русского Афона и позиция дипломатических представителей остаются теми же, что и в последние два десятилетия XIX в. Продолжается борьба монахов Андреевского и Ильинского скитов за упрочение своего положения, не прекращаются споры русских келлий с кириархическими монастырями за утверждение имущественных прав и узаконение числа насельников. Противостояние греков и русских на Афоне не только не ослабевает, но и нарастает по мере богатения русских обителей и накаливания политической обстановки в Македонии.

Опасения по поводу растущего обрусения Афона и окончательного перехода его в русские руки нашли яркое выражение в донесении болгарского торгового агента в Фессалонике А. Шопова от 22 мая 1900 г. «Я ездил из монастыря в монастырь по всему Святогорскому полуострову и думал, что езжу по России. На каждом шагу, на пристанях, в монастырях, в келлиях, в центре казы, в лесах и на дорогах, – везде, везде вы встречаете русских и русских, монахов и мирян. Если на всей Св. Горе монахов пятнадцать тысяч, то десять тысяч из них уже русские. И их число изо дня в день быстро увеличивается». Отмечая разницу в числе насельников греческих и русских обителей, Шопов указывает на такие факторы как наличие подворий в Константинополе и городах России, большое число паломников. «Не пройдет пяти-десяти лет, и русских монахов на Св. Горе будет вдвое и втрое больше. Из тех, кто смотрит на это нашествие на самой Св. Горе и вокруг нее, никто не сомневается, что через немного лет Афонский полуостров будет населен одними только русскими. В первую очередь русские монахи Афона, а вслед за ними греки и болгары полагают, что вскоре Афонский полуостров и в политическом отношении будет русским. А экономически он уже давно в руках русских. Все богатые греческие монастыри получают свои доходы под контролем русского правительства из России». То, что политическая власть над Афоном в недалеком будущем будет в русских руках, продолжает Шопов, не отрицают и сами русские чиновники и консулы, которые твердят, что нельзя оставить тысячи русских под произволом кучки греческих монахов, получающих содержание из России. Турция в Афоне не заинтересована, потому что он не облагается налогами и не служит источником дохода. «Вопрос о Святогорском полуострове, с какой бы стороны на него ни посмотреть, по моему скромному мнению, обстоит так: в чьи бы руки ни перешла политически Македония, Святая Гора не может в ближайшем будущем не оказаться в руках России», – заключает Шопов.⁶⁶⁰

1900 г. в жизни Афона знаменуется установлением тесных связей Хиландарского монастыря с сербским правительством. 31 марта 1900 г. состоялся официальный акт примирения, согласно которому сербское правительство обязалось ежегодно вносить в обитель по 1000 тур. лир и оказывать ей покровительство.⁶⁶¹ Русское дипломатическое ведомство в этом вопросе встало на сторону сербского монашества. Русский консул в Фессалонике Н. А. Иларионов категорически заявил болгарскому торговому агенту А. Шопову о позиции консульства и отсечении всяких домогательств болгар на этот монастырь.⁶⁶² По мнению Иларионова, Хиландарь, как историческая сербская лавра, должен принадлежать исключительно сербам; болгары впредь туда не должны приниматься. «Вообще, – пишет А. Шопов, – г-н Иларионов не скрывает своих чувств и поведения по этому вопросу и дает понять, что он сильно заинтересован в превращении этого монастыря в сербский, чем он сам деятельно руководит. Это поведение г-на Иларионова не гармонирует с политикой русских консулов сохранять нейтралитет и быть выше сербско-болгарской борьбы в Македонии. Именно это поведение и придает самую большую силу сербской пропаганде на Св. Горе».⁶⁶³ Сам Иларионов в своем донесении от 24 апреля 1900 г. говорит о хиландарском вопросе весьма лаконично. Он пишет о пребывании на Афоне сербского епископа Димитрия Шабачского и отмечает, что братия Хиландаря решила вступить в соглашение с Сербией, отказаться от дохода в 10 т. франков из Болгарии и открыть путь для поступления монахов сербской национальности. Сербское правительство уплачивает долг монастыря; болгарские иноки (до 10 чел.) не подписали соглашения. Шопов же, по сообщению Иларионова, намерен посетить Афон с целью не допустить подписания этого соглашения.⁶⁶⁴ Следует отметить, что поддержка сербов против болгар в Македонии была общей линией русской дипломатии в эти годы, что объясняется как непростыми русско-болгарскими отношениями, так и нежелательностью для России террористических действий болгарских партизан. Эта политика в церковном вопросе ярко проявилась в деле выборов сербского митрополита Фирмилиана в Ускюбе.

В следующем донесении, от 22 мая 1900 г., составленном, по-видимому, уже после посещения Афона, Шопов представляет новые подробности русского участия в примирении Хиландара с сербским правительством и дает свое объяснение этим событиям. Следуя советам и воздействию русского консула, сербский монастырь принял предложение правительства уплатить его долги; по завещанию Нишского митрополита Виктора Хиландар получил 6000 наполеонов. В соглашении подчеркивался запрет принимать в монастырь чуждых иноков, кроме сербов и болгар. Устройство хиландарского вопроса было главной целью посещения Иларионовым Афона еще весной 1898 и в 1899 гг.⁶⁶⁵ Казалось бы, действия русского консула объясняются только традиционной поддержкой славянского элемента на Афоне и могли быть истолкованы греками как очередное проявление «панславизма». Однако Шопов, который не упускал случая критически оценить позицию Иларионова, давал другое истолкование его действиям. «Вообще на Св. Горе, – писал он, – существует весьма основательное предположение, которое дает разъяснение причин поддержки этого вопроса г-ном Иларионовым. На Св. Горе уже достаточно давно началось так называемое русское нашествие. Каждый знает, что сербы не в состоянии содержать на Св. Горе монастырь, потому что быть монахами и вести строгий монашеский образ жизни противоречит их природе (...) Раз нет сербских монахов, русские думают, что при случае смогут присвоить себе Хиландарский монастырь, который обладает большой недвижимостью на Св. Горе и очень удобен для русских, которым не хватает места для строительства. Хилендарцам неоднократно делались предложения как бы со стороны частных лиц-монахов уплатить их долги и обогатить монастырь с тем только условием, чтобы управление перешло в их руки (...). На Св. Горе есть смутное убеждение, что настоящее соглашение между хилендарцами и сербским правительством является мостом к тому, чтобы Хилендар перешел в русские руки».⁶⁶⁶ Что касается болгарского монастыря Зографа и скита Св. Богородицы, они хорошо обеспечены и находятся в материальной зависимости от России (Зограф получает доходы от бессарабских имений). Именно этим, по мнению Шопова, объясняется тот факт, что в Зографе, наряду с именем Вселенского патриарха, поминаются имена русского императора и членов царствующего дома.⁶⁶⁷

Соглашение Хиландара с сербским правительством не изменило состава монахов. Посетивший Афон в апреле 1906 г. сотрудник русского посольства Н. В. Кохманский отмечал, что из 12 членов верховного собора монастыря только 4 серба, а остальные состоят из «разных македонских элементов», не признающих, чтобы интересы монастыря были в прямом подчинении политическим соображениям Сербии. Сербское правительство, желая установить более тесные контакты с обителью, постоянно посылало на Афон своих представителей и снабжало ее материальными средствами. Так, в ноябре 1905 г. Хиландар посетил сербский военный агент Лешанин, а в апреле 1906 г. Кохманский встретился там с сербским консулом в Фессалонике.⁶⁶⁸

Итак, попытки русификации Хиландарского монастыря путем непосредственной передачи его управления русским монахам встретили отказ. Немного позднее, на этот раз по инициативе сербского Призренского митрополита, началось поселение русских афонских монахов в знаменитую сербскую Высоко-Дечанскую лавру. В начале 1902 г. Призренский митрополит Нифонт обратился к афонскому старцу келлии св. Иоанна Златоуста Кириллу с просьбой прислать ему одного хорошего монаха, которого он мог бы назначить игуменом Дечанского монастыря. При этом митрополит указал на о. Арсения, известного ему по совместной службе в Белграде. Целью такого шага было, по-видимому, не только устройство монашеской жизни в Дечанах на должном уровне, но и улучшение материального положения обители, пришедшей в полное запустение. О. Кирилл не замедлил воспользоваться предложением. «Кирилл, по получении письма митрополита, немедленно написал в Константинополь Арсению о том, чтобы тот отправился сейчас же в Призрен. Причем он дал ему инструкцию вступить с митрополитом в особое соглашение о присылке также других афонских монахов, главным образом из русских, в числе, потребном для составления братии Дечанского монастыря. При этом митрополит должен им даровать устройство по афонскому образцу, с правом выбирать настоятеля из братии».⁶⁶⁹ Прибывший 27 июля 1902 г. в Призрен о. Арсений обратился за содействием к местному русскому вице-консулу А. М. Петряеву. Тот посоветовал ему не торопиться раскрывать цель своего приезда перед местной сербской общиной, а в разговоре с митрополитом не ставить ребром вопрос о самоуправлении монастыря и наполнении его афонскими монахами, так как излишняя резкость в этом отношении могла бы принести только вред.

В своем донесении Петряев говорит о том упадке, в который пришли сербские монастыри. Монастырские поместья остаются без обработки и попадают в руки соседних арнаутов (албанцев). Причина запустения – отсутствие братии и деятельных настоятелей. «Энергичная братия, – продолжает он, – могла бы с большой выгодой воспользоваться наклонностью окрестных арнаутов мусульман обращаться в монастыри в случае каких-либо несчастий, с просьбой помолиться какому-то святому или прочитать такую-то молитву: они слепо верят в чудодейственную силу православных святых. Это показывает, что мусульманство здесь не пустило глубоких корней и успешная борьба с ним, при известных условиях, вполне возможна. Между тем сербские монахи по своей малочисленности и неподготовленности не в состоянии выполнить возложенных на них задач, чрезвычайно важных для будущности края. Поэтому желание афонских монахов придти на помощь присылкой людей по почину самого митрополита заслуживает... полного внимания и возможной поддержки».⁶⁷⁰

Формальная передача лавры митрополитом Рашко-Призренским Никифором о. Кириллу состоялась 14 января 1903 г.⁶⁷¹ Согласие Св. Синода было получено позднее. 29 мая 1903 г. российский посол в Константинополе обратился в МИД с депешей по вопросу о передаче Высоко-Дечанской лавры в Старой Сербии в ведение настоятеля русской афонской келлии св. Иоанна Златоуста иеросхимонаха Кирилла с братией и об оказании им денежной поддержки из остатков от доходов с бессарабских имений заграничных монастырей.⁶⁷² 18 апреля 1903 г. министр иностранных дел В. Н. Ламздорф попросил заключения по этому вопросу Св. Синода. 22 июня 1903 г. было отправлено ходатайство о. Кирилла. В ответ на запрос МИДа 28 августа 1904 г. К. П. Победоносцев писал, что он «находил не только желательным, но и необходимым оказать возможную поддержку делу возрождения знаменитой сербской святыни, так как оставление ее на неопределенное время в полуразрушенном состоянии не только задержало бы ее благотворную деятельность в крае, но и не отвечало бы достоинству России». По представлению Св. Синода,

4 февраля 1905 г. МИД получил высочайшее соизволение на ежегодную выдачу о. Кириллу на время пребывания его в Дечанах ежегодной субсидии в 10 000 р. из запасного капитала из доходов с имений молдавских монастырей в Бессарабии. Взамен МИД потребовало от сербского правительства содействия в признании келлии св. Иоанна Златоуста скитом со стороны Хиландарского монастыря, на земле которого она находится. Казалось бы, начало быстрому возрождению Дечанского монастыря было положено весьма основательное.

Тем не менее водворение русских монахов было сопряжено с большими трудностями как материального характера, так и со стороны местного населения и властей. «К сожалению, – писал 30 марта 1910 г. товарищ министра иностранных дел, – несмотря на то, что Дечанский монастырь был передан в заведование о. Кирилла подлежащей епархиальной властью, с ведома сербского правительства, дальнейшее пребывание наших иноков в Дечанах послужило предметом постоянного неудовольствия, выражаемого в весьма резких формах как со стороны той же епархиальной власти в лице митрополита Рашко-Призренского, так и со стороны сербского общественного мнения и даже королевского правительства. В Сербии Дечанский вопрос стал почвой для самой страстной агитации против России, которой приписывается желание навсегда завладеть исконной сербской национальной святыней».⁶⁷³ Сербское правительство ставило удаление русских из Дечан условием получения келлией св. Иоанна Златоуста прав скита. Однако Хиландарский монастырь потребовал за такую уступку денежную компенсацию, независимо от того, кто будет платить – русская или сербская сторона.⁶⁷⁴

Чтобы наладить отношения с местными жителями, русские монахи старались оказывать сербам из окрестных сел материальную помощь. Так, в мае 1905 г. о. Кирилл ссудил сербам с. Лочане 155 лир, чтобы они могли откупиться от долгов арнаутам. «Хотя агитация против русских монахов в Ипеке уже давно утихла, но теперь немногие противники афонцев злорадно указывают сербскому народу на беспомощность русских иноков помочь ему. Арнауты с своей стороны особенно преследуют сербов, преданных нашим монахам. Иные сербы бежали из Ипека в Дечаны и живут там. Арнауты, живущие вокруг монастыря, также с каждым днем становятся все дерзче по отношению к о. Кириллу, и иные уже начали требовать с него денег. Выходить за монастырскую стену – небезопасно», – докладывал русский вице-консул в Призрене С. В. Тухолка.⁶⁷⁵

Несмотря на неблагоприятные условия, о. Кирилл занимался ремонтом монастыря; в том же 1905 г. он, наконец, получил от митрополита Никифора разрешение посвятить четырех послушников в мантийные монахи.

Большие расходы и связанные с ними долги вынудили о. Кирилла обратиться в Св. Синод с просьбой о разрешении приобрести в Одессе дом для проживания представителей Высоко-Дечанской лавры и келлии св. Иоанна Златоуста.⁶⁷⁶ Удовлетворению этой просьбы резко воспротивился Херсонский архиепископ Димитрий (Ковальницкий), выдвинувший следующие доводы: 1) в Одессе уже имеются три подворья афонских монастырей; 2) устройство подворья «для хранения продуктов» не может иметь значения для Дечанской лавры в виду отсутствия удобного сообщения между ней и Одессой, а для келлии св. Иоанна Златоуста не может быть дозволено, так как она находится в зависимости от монастыря; 3) устройство дома и церкви при нем повлечет за собой материальный ущерб для приходских церквей Одессы; 4) новое подворье, неподведомственное Херсонской епархии, может только вызвать затруднения с местными церковными властями. В результате Св. Синод отклонил просьбу о. Кирилла.⁶⁷⁷

Отношение к русским монахам оставалось достаточно враждебным и в дальнейшем, что не было в интересах российского МИДа. Особенно остро встал этот вопрос во время боснийского кризиса 1908–1909 гг., который вызвал в Сербии резкое недовольство против России. «Было бы бесполезно ныне доискиваться причин такого результата деятельности русских иноков в Дечанах; достаточно констатировать, что настоящее положение Дечанского вопроса создает для императорского правительства такую обстановку, которая совершенно недопустима по политическим его отношениям в Сербии».⁶⁷⁸ Ввиду такой ситуации было принято решение об отозвании русских монахов из Дечанского монастыря, так как дальнейшее их пребывание было расценено как вредное для интересов России и православия. Препятствием являлось то, что, несмотря на щедрую субсидию, хозяйственные дела монастыря были доведены до крайнего расстройства; общая сумма долгов восходила к 85000 рублей. Кирилл ходатайствовал о выдаче беспроцентной ссуды в 60000 руб. для погашения этих долгов, а также о милостынном сборе в России. МИД, однако, считал подобную меру неприемлемой как с нравственной, так и финансовой точки зрения. 24 июля/25 августа 1910 г. последовало решение Св. Синода об отозвании русских монахов из Дечан.⁶⁷⁹ При этом, несмотря на то, что ходатайство архим. Кирилла о сборе пожертвований в России было отклонено, посол в Константинополе Н. В. Чарыков обратился с особой просьбой о разрешении такого сбора. Он указывал на то, что держатели векселей Кирилла не имеют никаких оснований оказывать ему льготы и в случае замедления уплаты не остановятся перед обращением в турецкие суды. В результате был разрешен сбор пожертвований в течение одного года.⁶⁸⁰ По всей видимости, долги были уплачены благодаря очередному решению об отпуске для этой цели 100.000 руб. из запасного капитала имений молдавских монастырей, состоявшего в распоряжении МИДа. Русские иноки из Дечан так и не выехали; усилиями игумена Арсения был выстроен новый корпус келлий, названный «руски конак». Они жили в Дечанах до 1916 г., когда были интернированы австрийскими властями.⁶⁸¹

Деятельность афонских монахов распространялась не только на Балканы, но и на территорию Сирии и Палестины.⁶⁸² 12 июля 1912 г. в Дамаске было заключено соглашение между Антиохийским патриархом Григорием и о. Геннадием, уполномоченным Крестовоздвиженской келлии на Афоне, о сдаче в аренду Патриаршего монастыря св. Илии в Шуайя на Ливане. Настоятелем монастыря назначался игумен Крестовоздвиженской келлии о. Пантелеймон. Согласно договору, братия могла пользоваться имуществом монастыря на вечные времена и всеми правами, допущенными вакуфом, т. е. могла строить новые здания и ремонтировать старые, приобретать новые владения и проч. В управлении монастырем настоятель получал возможность ввести общежительный устав и принимать в монашество всех православных, как русских, так и сирийцев, а также удалять всех не оказывающих повиновение. В Бейруте предоставлялось помещение для приезжающих туда монахов. Патриарх сохранял за собой право жить в монастыре в летнее время и получать от монастырских виноградников обычное количество церковного вина в 500 ок. За аренду братия должна платить патриарху ежегодно 200 наполеонов первые три года, 250 – вторые три года, 300 – следующие четыре года и далее ежегодно по 400 наполеонов.⁶⁸³

Пересылая копию этого документа обер-прокурору Св. Синода, российский консул в Дамаске Б. Н. Шаховской писал: «Можно только приветствовать этот почин Крестовоздвиженского скита на Афоне распространить свою деятельность на Сирию, для каковой здесь самое обширное поле. Появление здесь именно афонских монахов наших, отличающихся энергией, деятельностью и хозяйственностью, может принести большую пользу Антиохийской Патриархии и сирийскому православию, помимо того, что это будет выгодно и для монастыря». Пример хорошо устроенного монастыря, по мнению дипломата, может дать толчок к возрождению монашества в Сирии, которое находится в упадке: патриаршие и епархиальные монастыри пустуют, их владения почти не эксплуатируются и не приносят доходов. Вряд ли появление русских монахов вызовет затруднения со стороны турецких властей, продолжал свое донесение Шаховской; недовольство скорее могут проявить католики и главным образом марониты, которые владеют самыми богатыми монастырями в Сирии.⁶⁸⁴

Следует отметить роль российской дипломатии в борьбе за присвоение Ильинскому и Андреевскому скитам статуса монастырей.

Впервые вопрос был поднят русскими дипломатами еще во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Усилиями графа Н. П. Игнатьева в Сан-Стефанский договор 1878 г. был включен 22 пункт, в котором говорилось:

«Русские духовные лица, паломники и иноки, путешествующие или пребывающие в Европейской и Азиатской Турции, будут пользоваться теми же правами, преимуществами и льготами, как иностранные духовные липа других народностей. За императорским посольством и за русскими консульствами в Турции признается право официальной защиты как вышеозначенных лиц, так и их имуществ, а равно духовных, благотворительных и других учреждений в Святых местах и в других местностях.

Афонские монахи русского происхождения сохранят свои имущества и прежние льготы и будут продолжать пользоваться в трех монастырях, им принадлежащих, и в зависящих от них учреждениях теми же правами и преимуществами, которые обеспечены за другими духовными учреждениями и монастырями Афонской горы».

Формулировка «в трех монастырях» означала признание за Андреевским и Ильинским скитами статуса, равноправного с другими двадцатью монастырями Афона. Если бы эти скиты получили статус монастырей, то были бы решены почти все проблемы и они сохранились бы для потомства в качестве именно русских монастырей.

Однако решенный, казалось бы, на дипломатическом уровне, этот вопрос так и не был решен на практике: редакция Сан-Стефанского мирного договора, принятая на Берлинском конгрессе того же года, оставляя в силе право афонского русского монашества пользоваться покровительством и защитой российских дипломатических представительств, не подтвердила придания русским афонским скитам статуса монастырей.

После занятия греческими войсками Афона в 1912 г. русские монахи обратились за поддержкой к великим державам.⁶⁸⁵ В 1913 г. они написали письмо Лондонской конференции послов, где среди прочих было и требование «возвести русские Андреевский и Ильинский скиты в ранг монастырей, обеспечив их землей и предоставив возможность построить пристань».⁶⁸⁶

Последняя попытка решить вопрос статуса скитов дипломатическим путем была предпринята в 1917 г., когда на Афоне высадился русскофранцузский отряд. Андреевский скит, который, как известно, находился в таком же положении, что и Ильинский, отправил приветственную телеграмму Временному правительству, где дал понять, что сейчас пришло время признать Андреевский скит монастырем.⁶⁸⁷

Завязалась переписка внутри дипломатического ведомства. Судя по всему, новая российская власть собиралась действовать в этом направлении гораздо жестче, чем прежняя, и требовала принятия незамедлительных мер. Однако генеральный консул в Салониках В. Каль хоть и пытался действовать по инструкциям, но без особого рвения, и его преемник С. Клименко впоследствии возложил всю вину за то, что скиты не получили статуса монастырей, именно на него.⁶⁸⁸ В. Каль же считал, что не нужно форсировать этого дела, и приводил следующие аргументы: «Ватопедский и Пантократорский монастыри, от которых скиты наши зависят, согласились бы за известное вознаграждение признать их полную независимость, Протат и другие греческие монастыри, дрожа за сохранение своих привилегий и боясь и без того всё усиливающегося русского влияния на Св. Горе, ни в коем случае не признают сами скиты монастырями. Я считаю ниже нашего достоинства вести какие бы то ни было переговоры с Протатом, который мы в настоящее время не можем рассматривать иначе как ружейный и пороховой склад, в коем велась самая ярая антиславянская пропаганда. Ввиду сего признал бы более желательным обождать окончания войны и созыва специальной православной конференции, которая, ознакомившись с собранным нами обличительным материалом против Протата и греческих монастырей и вопиющим бесправием наших обителей, уничтожила бы старые церковные пережитки и провозгласила бы новое церковное управление на совершенно новых началах равенства и справедливости».⁶⁸⁹ Действительно, прогерманская позиция части греческих монахов была хорошо известна.⁶⁹⁰ Греческие монахи были разделены на два лагеря: сторонников Антанты (венизелистский) и германофильский (монархический). Отсюда и активная помощь некоторых греческих обителей германским войскам.

Тем не менее МИД требовал от консула отчета в том, как продвигается дело с предоставлением русским скитам на Афоне статуса монастырей. Последний запрос был послан, вероятно, 18 июля. По-прежнему, помощь греческим монастырям увязывалась с решением этого вопроса. 6 мая 1917 г. поверенный Ватопедского и Павловского монастырей на Афоне, представитель Вселенского патриарха в России архимандрит Иаков обратился с ходатайством в Департамент общих дел МИДа о выдаче причитающихся названным монастырям доходов за 1916 г. На письме стоит резолюция: «Надо подождать отзыва Каля о возведении 2 скитов в монастыри».⁶⁹¹

Последней важной вехой в этой борьбе следует считать обращение в МИД настоятеля Ильинского скита иеромонаха Иоанна 28 июня 1917 г. Он повторил обычные жалобы на притеснения монастыря, испрашивая выполнения следующих требований: «1) объявить скит независимым монастырем, равноправным со всеми афонскими монастырями; 2) наделить скит необходимою землею с лесом и водою, находящимися вокруг скита, и с тем участком, на коем находятся помянутая мельница и прачечная; 3) предоставить право скиту пользоваться для строительных нужд его свободной выломкой камня, находящегося близ скита; 4) отвести место близ Пантократора на берегу моря под устройство арсаны со складами и сараями и прочного каменного мола, дозволив провести туда водопровод питьевой ключевой воды, с правом починки его и пользоваться берегом для просушки привозимого по морю сена; 5) навсегда утвердить право пользоваться дорогами, пролегающими от скита на Карею, к морю и по другим направлениям, и починять их; 6) приобрести участок земли в местности Дафна для устройства на нем странноприимницы для поклонников и для временных складов привозимых на пароходах товаров. Участок этот обеспечить питьевою водою из близ него находящихся источников, с правом провести водопроводы и ремонтировать их. За сии последние приобретения скит имеет вознаградить владельцев Дафны суммою по расценке, установленной союзными державами; 7) предоставить право русскому Ильинскому скиту, потом монастырю, ввозить на Афон и вывозить из него без оплаты таможенных сборов жизненные припасы, строительные материалы, минералы и жидкости, мануфактурные товары, всякую почтовую корреспонденцию и посылки, всякие изделия и предметы хозяйственного и церковного обихода и тому подобное».⁶⁹²

История Афона в XX в. в значительной степени обусловлена переходом Афона осенью 1912 г. под власть молодого греческого государства, считавшего, что Православная Церковь – это преимущественно средство для распространения эллинизма⁶⁹³ и поставившего целью «эллинизацию» Святой Горы.

26 октября, в день своего небесного покровителя, Салоники были заняты греческими войсками. 2 ноября около 12 часов дня к афонской пристани Дафни подошел греческий миноносец «Фиэлла» и на берег высадились 67 матросов, которые заняли конторские здания. По телефону из Дафни Протат был извещен о прибытии греческого миноносца и о переходе Афона под власть греческого правительства. Немедленно Протатом была отправлена депутация для встречи моряков. Через полтора часа после прихода «Фиэллы» к Дафни подошел греческий броненосец «Георгий Аверов» и еще два миноносца. Вице-адмирал броненосца Павел Кундуриоти⁶⁹⁴ приказал старшему офицеру «Фиэллы» Телемаху Курмулису, назначенному временным правителем Святой Горы, ознакомить прибывшую депутацию Протата с королевским декретом, определившим новый статус полуострова:

«Именем его величества короля эллинов Георгия I мы, вице-адмирал Павел Кундуриоти, начальник Эгейского флота, повелеваем жителям Афонского полуострова (Св. Горы):

1. Афонский полуостров (Св. Гора) весь занят нами и составляет отселе нашу оккупацию, находится в состоянии блокады по эллинским законам.

2. Турецкое владычество в сем полуострове упраздняется. Власть же оного принимает командир отряда оккупации, помощник капитана Телемах Курмулис с несколькими офицерами сего отряда и чиновниками, какие будут назначены.

3. Местные дела будут разбираться, до новых наших распоряжений, как и доселе, сими же чиновниками, но под высшим надзором самого командира сего отряда, имеющего право заменять дурных и небрежных другими.

4. Существующие доселе законы и местные обычаи или права собственности будут продолжать действовать и применяться различными властями правления под надзором сего командира отряда, который имеет право ведать всякое дело и приказывать подавать ему в установленное время прошения.

5. Мы ручаемся за совершенное уважение и ненарушимость прав: собственности, религии, личной свободы, жизни, чести, семейных (sic!) отношений и имущества всех жителей занятой нами сей местности без различия племенного происхождения или религиозного верования (sic!), считая всех безразлично равными между собою как относительно прав, так и обязанностей.

6. Ручаемся оказывать покровительство священным и честным человеколюбивым учреждениям, монастырям и скитам, имущество коих остается неприкосновенным. И они будут управляться без вмешательства сего командира.

7. Охранение вышесказанных прав, за кои мы поручились, от всякой опасности и нарушения возлагаем на командира сего отряда, устанавливающего полицию на сем полуострове и имеющего власть делать свои приказания сей полиции какого бы то ни было характера, но общие для всех жителей и налагающие равные обязанности на них без различия племенного происхождения или религиозного. И во всяком случае не могущие нарушать монашеское жительство и его управление на Св. Горе.

8. Решительно запрещаем носить оружие всем жителям сего полуострова: обязаны же все в определенный срок, назначенный командиром отряда, сдать свое оружие солдатам отряда оккупации. Для исполнения разоружения позволяем командиру отряда налагать строгие наказания и принимать строгие меры еще и против всех селений.

9. Жители оккупируемой местности обязаны продолжать платить назначенным от командира сборщикам податей платимые ими до сего времени туркам узаконенные подати и издержки, дабы из оных были уплачиваемы расходы преимущественно по управлению сего полуострова. Также обязаны жители селений делать в чрезвычайных случаях взнос деньгами и вещами по приказанию командира отряда, который в возмещение убытков имеет право требовать принудительно.

10. Приглашаем всех жителей полуострова проводить свое жительство в мире и порядке, покоряясь закону и распоряжениям сего командира и избегая всякого действия, могущего нарушить общественное спокойствие.

11. Всякое действие и покушение с целью нарушить общественную безопасность сей занятой нами местности, флота и его экипажа или интересы Эллады будет судиться по-военному, решительно, в 24 часа, как преступление самого последнего предательства, смертной казнью.

Настоящее объявление должно быть сообщено всем жителям полуострова сего, по распоряжению командира отряда.

2 ноября 1912 года. Броненосец «Георгий Аверов». Вице-адмирал Павел Кундуриоти».⁶⁹⁵

Миноносец «Фиэлла», ставший на якорь напротив Пантелеймонова монастыря, пригласил на борт турецких чиновников, укрывшихся в русской обители, и их объявили военнопленными. Чуть позднее колокольный звон протатского Успенского собора, русского Андреевского собора и ближайших русских келлий известил о приближении к столице Афона Карее греческого отряда.⁶⁹⁶ На следующий день в Дафну прибыл греческий десант в составе 800 человек, разделившийся на несколько отрядов. 7 ноября один из таких отрядов под командованием Демосфена Зантопулло прибыл в Пантелеймонов монастырь, где командир произнес примечательную речь: «Сегодняшний визит к вам есть прямой долг мой выразить признательность благородной русской нации, представителем которой и является здесь на Афоне русский Пантелеймонов монастырь. Мы вполне сознаем и ценим высокое покровительство России над малыми балканскими державами, благодаря которому только и представилась возможность сплотиться им для свержения турецкого ига, тяготевшего столько веков над народами Балканского полуострова. И вот это чаяние и этот сон сбылись – объявлена свобода. В особенности эллинский народ твердо помнит покровительство России в 1897 году, выразившееся в спасении нации».⁶⁹⁷

Русское правительство первоначально не выразило своего отношения к десанту на Святую Гору, хотя несколько позже было высказано недовольство пребыванием большого вооруженного отряда на территории Пантелеймонова монастыря, после чего греческие войска согласились покинуть монастырь и вернуть занятый ими монастырский пароход.⁶⁹⁸

Вместе с тем русским дипломатам было хорошо известно, что после ухода турок положение россиян там ухудшилось: «Образ действий греков по отношению к русским я считаю крайне враждебным. Их политика за последнее время войны всецело состоит в желании изгнать русских с Афона», – пишет подпоручик Дитш в секретном сообщении русскому консулу в Салониках В. Ф. Калю.⁶⁹⁹ Министр иностранных дел С. Д. Сазонов написал по поводу занятия Афона греческими войсками сдержанно: «Русское правительство, всегда оберегавшее Афон от возможности вторжения на его территорию турецких войск и не допускавшее на нем сооружения крепостей, не может считать допустимым длительное пребывание на нем отряда, посланного Грецией даже без предварительного оповещения о том России».⁷⁰⁰

Скоро греческий отряд на Афоне сократили с тысячи человек до двух рот и 30 жандармов, но ввели греческую администрацию и увеличили военное присутствие на полуострове Халкидики.⁷⁰¹ Новое положение Афонской Горы еще не было признано другими европейскими державами, и на Лондонской конференции предполагалось сделать Афон общим владением православных наций.

Содержание отряда, состоявшего из двух рот пехоты и 30 жандармов (вместо 2–3 прежних турецких чиновников), легло на святогорцев. Место турецкого каймакама в Карее занял греческий астиномос. В Иериссо был назначен судебный следователь, в юрисдикцию которого вошел и Афон.⁷⁰² Правда, опытный политик, премьер-министр Греции Э. Венизелос выражал согласие с русским планом интернационализации Афона, но считал, что этим должна заняться Лондонская конференция.

Келлиоты первыми начинают активную борьбу против политики эллинизации Афона, обращаясь и к российским архиереям, в частности к митрополиту Арсению (Стадницкому), внимательно следившему за событиями на Афоне:

«БРАТСТВО русских обителей (келлий)

Св. Гора Афон

января 14 дня 1913 года

№22

Его Высокопреосвященству

Высокопреосвященнейшему

Арсению, Архиепископу

Новгородскому и Старорусскому.

Второго ноября 1912 года Святая Гора Афон занята греческими войсками, и нам еще не известно, останется ли она во владении греков или же войдет в сферу другого государства?

Ввиду этого мы, святогорские иноки русского происхождения, владеющие религиозными учреждениями, келейными обителями, считаем уместным и своевременным заявить нашему российскому правительству о тех притеснениях и обидах, которые мы переносим от греческих «господствующих» на Афоне монастырей, захвативших всю власть в свои руки и лишивших нас самых элементарных гражданских и человеческих прав. В прилагаемой при этом брошюре мы стараемся выяснить наши обиды и предлагаем меры к исправлению переносимых нами зол и напастей. Покорнейше просим обратить внимание на эту брошюру, и если изложенные в ней доводы заслуживают внимания и уважения, не откажитесь поддержать наши слезные моления во всех местах и сферах, где Вам заблагорассудится, чем премного обяжете Ваших соотечественников и дадите им возможность дальнейшего более сносного существования на Афоне (подписи)»⁷⁰³

После Лондонской конференции некоторые греческие монахи устремляются к греческому правительству, в Афины, дабы попытаться подчинить Афонский полуостров не Вселенскому патриарху, а Афинскому Синоду. Венизелос, однако, ответил им, что «монахи Афонской Горы должны подчиняться решениям держав безусловно и считать свою миссию в Афинах оконченной».⁷⁰⁴ Власти Эллады тем временем начали процесс активной интеграции Афона в состав королевства, а греческие монастыри обратились 3 октября 1913 г. к королю Константину I с выражением верноподданнических чувств.

В июле – августе 1913 г. в Лондоне состоялось совещание послов великих держав по итогам Балканских войн, где рассматривался и афонский вопрос. Русский проект «кондоминиума» встретил активное противодействие Австро-Венгрии, и российская дипломатия не смогла добиться полного принятия такого решения. Обсуждение этого вопроса было отложено, но решение не было закреплено в итоговых документах Лондонского совещания.⁷⁰⁵ В дальнейшем стороны пытались истолковать материалы Лондонской конференции в свою пользу. Российские дипломаты считали, что обсуждение еще не окончено, а греческие – что получили молчаливое одобрение великих держав. В действительности международное сообщество не признало Афон греческой территорией, и ни Лондонский, ни Бухарестские договоры не санкционировали присоединение Святой Горы к Греции.⁷⁰⁶

Тем временем на Афоне возникли новые проблемы. Из-за новых высоких таможенных пошлин товары стали залеживаться и гнить, и к пошлинам добавились дополнительные расходы на новый чиновничий аппарат. Большое количество греческих солдат, для чего-то живших на Афоне, наносило серьезный ущерб русским обителям, где они часто занимали самые лучшие помещения и обеспечивались неоплачиваемым питанием. Была предпринята попытка уничтожить русскую почту, не имевшая успеха из-за противодействия русских дипломатов.⁷⁰⁷

В итоге русские келлиоты обращаются к конференции послов в Лондоне с заявлением от 12 мая 1913 г., где разъясняли свою позицию. В послании объяснялось, что, во-первых, неизвестно, принадлежал ли Афон когда-либо Элладе или нет. Так или иначе, коренное население оставило Афон к концу VII в., а новые насельники Афона были не только греки, но и славяне, албанцы, грузины. Во-вторых, далеко не все монастыри, считающиеся ныне греческими, принадлежали в древности грекам. По сведениям келлиотов только 5 монастырей были устроены греками, а остальные 15 – болгарами, сербами, грузинами, румынами и русскими. Большинство же из монастырей, имевших в начале XX в. греческое братство, были позднее заняты греками. В-третьих, существующая система управления Афоном, созданная в 1626 г., по мнению русских келлиотов не являлась справедливой, так как управляют Афоном представители монастырей – антипросопы, а сами монастыри иной раз меньше скитов и келлий, которые никакого участия в Киноте не принимают. Кроме того, каждый монастырь посылает в Кинот одинаковое количество представителей для решения жизненно важных проблем, а некоторые монастыри отличаются друг от друга по количеству монахов чуть ли не в сотни раз. Так, на тот момент в Пантелеймоновом монастыре было около тысячи монахов (до удаления большой партии монахов было 1700), а в Ватопеде – 178, в Иверском монастыре – 205, а в Ставрониките – 15. До реформы же 1626 г. Афоном управлял выборный прот и Протат, куда входили все игумены как больших монастырей, так и маленьких. В итоге возникшая система в сочетании с господством идиоритмического устройства монастырей стала более напоминать не монашеское управление, а феодальное средневековое устройство.

В соответствии со всем вышесказанным русские келлиоты просили политиков поддержать следующее изменение устройства афонской жизни:

«1. Признать Афон нейтральной территорией под покровительством России и балканских государств. (Это как нельзя лучше в сложившейся ситуации соответствовало духовному назначению Афона как удела Божией Матери, то есть общеправославной святыни. Это означало, что Афон должен стать автономной административной единицей, имеющей внутреннее самоуправление, при этом за монахами сохраняется их первоначальное подданство. Фактически, это возврат к положению Афона в составе Османской империи. Если Святая Гора тогда формально и являлась территорией Турции, то фактически турецкие чиновники не вмешивались во внутренние дела афонских монахов. – Прим, авт.)

2. Предоставить Афону внутреннее самоуправление, собственную администрацию и суд на основах, выработанных представителями православных держав.

3. Собрание Святой Горы составить из представителей не одних монастырей, а всех иноков, причем каждые 200 или 250 иноков должны посылать одного представителя.

4. Выработать свод афонских законов.

5. Отделить дела гражданские и уголовные от дел духовных.

6. Земельные участки, проданные монастырями, сделать полной собственностью покупателей.

7. Отменить несправедливую форму владения на Афоне со всеми ее последствиями».⁷⁰⁸

В обращении к российскому МИДу выдвигались еще и следующие требования:

«1. Придать официальный статус русской монашеской общине в лице Объединенного братства русского святогорского монашества и взять ее под покровительство русского правительства, для чего создать специальное правительственное учреждение по связям с русской афонской общиной.

2. С точки зрения внешнего церковного управления оставить Афон в ведении Константинопольского патриарха, а для русского монашества учредить специальную епископскую кафедру.

3. Вернуть русскому Пантелеймонову монастырю все захваченные у него земли и возвести его в ранг Лавры.

Возвести Андреевский и Ильинский скиты в ранг монастырей, а крупнейшие русские кельи – в ранг скитов. Ограничить вывоз леса с Афона, урегулировать пользование водными источниками, снять ограничения на пользование камнем и песком.

4. Защитить имущественные права русских келлиотов и каливитов.

5. Разрешить строительство пристаней крупным русским обителям, а пристань Дафни сделать доступной для всех афонских обителей.

6. Предоставить русским обителям возможность построить свой склад и освободить их от таможенных пошлин.

7. Дать возможность русским обителям организовать духовную школу для молодых иноков.

8. Регламентировать взимание налогов.

9. Сохранить на Афоне русскую почту».

Заявление русских монахов не осталось без реакции: в Лондон отправился документ с названием «Меморандум греческих монахов Лондонской конференции» из 17 глав (датирован 26–28 сентября 1913 г.). Его основной смысл – неизменность древних афонских обычаев, неотчуждаемость монастырских прерогатив (хотя Афонский полуостров был поделен между двадцатью монастырями только в XVII в. и этот акт не мог считаться непреложным). Меморандум заканчивался характерным призывом: «Свобода есть создание эллинизма, и если в настоящее время варварские и дикие народы пользуются этим благом под греческим знаменем, то неужели мы, афонские монахи, будем порабощены властью народа менее либерального, менее прогрессивного и менее цивилизованного. Никогда!»⁷⁰⁹

Странным образом этот документ подписал и представитель Пантелеймонова монастыря иеромонах Агафодор...

Новое положение заставило сплотиться русских монахов. 16 июня 1914 г. ими был принят акт о создании Объединенного братства русского святогорского монашества, объединявшего не только келлиотов, но и вообще всех русских подданных на Афоне. В этом акте говорилось о том, что в задачи братства входит не только защита русских монахов от угнетения, но и оказание поддержки государственным интересам России на Востоке. Однако создание объединенной монашеской организации так и не было завершено: игумен Пантелеймонова монастыря, испугавшись реакции Протата, отказался подписать акт. Сходным образом повел себя и Святейший Синод, так и не давший официального признания братству.

В конце 1900-х гг. среди русских святогорцев получила распространение книга схимонаха Илариона (Домрачева) «На горах Кавказа», в которой излагалось учение о молитве Иисусовой и об имени Божием. Прочтение этой книги русскими афонцами положило начало движению так называемого «имяславия», которое возглавил иеросхимонах Андреевского скита Антоний (Булатович), бывший военный. В то же время учение имяславцев вызвало резкое неприятие других афонских монахов, в том числе образованного монашества – отцов Хрисанфа (Потапье ва),⁷¹⁰ Алексия (Киреевского),⁷¹¹ Феодосия (Харитонова)⁷¹² и др. Имяславцы (которых их противники пренебрежительно называли – «имябожники») говорили об открытии ими нового, доселе «не замеченного» Церковью догмата о предвечности имени Иисус, считая его само божественной энергией, и даже смешивали божественные энергии и сущность; их противники резко отрицали это учение и даже высмеивали имяславцев.

Спор вышел за пределы афонской русской братии. Начались столкновения на страницах российской печати. Движение имяславцев нашло сочувственный отклик у религиозно мыслящей интеллигенции, в основном последователей В. С. Соловьева и платоновской традиции в философии – С. Н. Булгакова, М. А. Новоселова, священника Павла Флоренского, А. Ф. Лосева, и др.; против него решительно выступил Святейший Правительствующий Синод, опиравшийся в своем суждении на мнения выдающихся православных иерархов и богословов: архиепископов Волынского Антония (Храповицкого), Вологодского Никона (Рождественского), профессора С. В. Троицкого.

Дело дошло до греческой стороны. Патриарх Константинопольский Иоаким III, а затем Герман V объявили «имябожие» ересью и потребовали от зачинщиков смуты явиться на церковный суд в Вселенскую Патриархию. Требование это было, однако, руководителями имяславцев не только проигнорировано, но и скрыто от монашеской братии, после чего в Андреевском скиту их противники вместе с игуменом скита Иеронимом были с насилием изгнаны за пределы обители. Подобная ситуация – ереси и неповиновения – могла привести к выдворению со Святой Горы всего русского афонского монашества. Протат и греческие монахи заявили о своей готовности удалить «еретиков».

Всё это вылилось в трагические события 1913 г.

В сложившихся условиях российские церковные и светские власти предприняли усилия к самостоятельному урегулированию конфликта в русских обителях Афона. 18 мая 1913 г. в прессе было обнародовано Послание Святейшего Синода, в котором выражалась полная солидарность с «решением Святейшего Вселенского Патриарха и его Синода», имяславие определялось как «магическое суеверие» и пантеизм, а также говорилось, что имяславцев Священный Синод «умоляет смириться» и покориться голосу Церкви, выраженному в определениях церковной власти двух Поместных Церквей.

Подключилась русская дипломатия, главным действующим лицом которой стал Константинопольский посол М. Н. Гирс.⁷¹³ Была сформирована делегация во главе с архиепископом Никоном (Рождественским),⁷¹⁴ прибывшая на Афон 5 июня 1913 г. на корабле «Донец». Архиепископа Никона сопровождали профессор С. В. Троицкий, генеральный консул в Константинополе А. Ф. Шебунин, сотрудники консульства в Салониках Б. С. Серафимов и В. С. Щербина.

8–11 июня делегация провела в Пантелеймоновом монастыре, затем посетила Старый Руссик и Новую Фиваиду. Неоднократно проводились собеседования, произносились проповеди, однако все попытки владыки Никона и С. В. Троицкого, равно как и игумена монастыря схиархимандрита Мисаила (Сапегина) убедить имяславцев подчиниться успеха не только не имели, но привели к положению, угрожавшему безопасности миссионеров. 14 июня при участии вооруженных солдат началась перепись монахов Пантелеймонова монастыря: к 29 июня лишь 700 из 1 700 человек заявили, что «к ереси не принадлежат».

В канун праздника свв. первоверховных апостолов Петра и Павла архиепископ Никон снова приехал в Пантелеймонов монастырь, чтобы утром отслужить литургию. В два часа ночи архиепископа разбудило письмо консула, в котором говорилось, что имяславцы готовят скандал. Архиепископ сказался больным и отказался служить. 3 июля в монастырь прибыл пароход «Херсон». На него при помощи солдат 6-й роты 50-го Белостокского полка погрузили отчаянно сопротивлявшихся монахов, числом 418, для вывоза с Афона. 6–8 июля пароход забрал 183 монаха из Андреевского скита. В скиту монахи сопротивления солдатам не оказали. Ильинский скит вообще эта смута не затронула.⁷¹⁵

Афонская смута мало затронула келлиотов. Архиепископ Никон в своем дневнике приводит любопытные сведения об отношении русских келлиотов к спорам об Имени Божием: «По словам о. Феофана, бывшего инспектора Вологодской духовной семинарии, живущего на Афоне уже десять лет, ересь гнездится и по кельям, но тщательно укрывается старцами, боящимися греков. На Афоне русские келлии в последнее время стали объединяться для защиты своих интересов и образовали Братство русских келлий. 7 июля было общее собрание этого братства, на котором присутствовал С. Троицкий. Благодаря его разъяснениям старцы, объединившиеся в сем братстве келлий, единодушно постановили составить заявление Св. Синоду о том, что их кельи пребудут верными учению православной Церкви об именах Божиих, а против еретиков будут принимать меры».⁷¹⁶ Впрочем, следует иметь в виду, что противное мнение имело бы тяжкие последствия для келлиотов. Один из них – старец Парфений, настоятель Благовещенской келлии, был под подозрением. Он переписывался с владыкой Никоном, но хотел избежать прямых высказываний о спорах вокруг имени Божиего. Архиепископ сообщает: «Тогда я написал ему решительно и кратко: почто он лукавит, почему ни в одном письме не отвечает на вопрос: как он верует об именах Божиих и не подписался под отречением? Я требую, чтобы он, как старец кельи, где живет больше 50 братий, ответил мне или – да, или – нет. Если – да, то добре, если же – нет, то я о сем так и доложу и Св. Синоду, и патриарху, и – завтра же – Киноту Св. Горы... Вечером в тот же день старик прислал мне формулу отречения с подписями – своей и старшей братии».⁷¹⁷

В 1913 г. на Афон был командирован статский советник П. Б. Мансуров, который посетил Пантелеймонов монастырь в апреле. В своем отчете он указывает, что теперь «приходится присутствовать при печальном явлении падения воздвигнутого великими трудами дела», а оскудение Старого Афона не может не отразиться «умалением духовной жизни народа».⁷¹⁸

Последствия «афонской смуты» представляли собой опасность не только для Русского Афона: «Конфликт на Святой Горе Афон, начавшийся с догматического вопроса, постепенно приобрел форму конфликта с властями афонских монастырей, а в России настроил часть монашества и мирян на конфликт со Святейшим Синодом и с его иерархами».⁷¹⁹ «Имяславцы-мистики глубоко религиозны, но между ними уже попадаются лица, настроенные весьма враждебно против иерархии Православной Церкви и против властей гражданских /.../ Тут, несомненно, чувствуется работа агитаторов революций...»,⁷²⁰ – говорилось в печати, поддерживавшей Синодальное решение об имяславцах.

Действительно, нельзя не заметить «революционные» приемы осуществлявшейся имяславцами на Афоне полемики, которая по всем внешним признакам носила характер откровенного бунта: изгнание начальников, избиение несогласной братии, овладение монастырской кассой, неповиновение высшему афонскому управлению и т. п. По словам иеромонаха Пантелеймона (Успенского),⁷²¹ очевидца афонских событий: «Кто видел ослепление, небывалое упорство и неистовое озлобление /.../, всевозможные насилия и издевательства прельщенных и озлобленных имябожников в Пантелеймоновом монастыре и Андреевском скиту, тот знает, что иноки этих двух обителей, выдержавшие, так сказать, духовную осаду и оставшиеся твердыми перед напором ереси, поистине явили дух религиозного мужества и некого исповедничества. /.../ Имябожники давно разошлись по селам и деревням и всем и каждому, верующим и неверующим, говорят о том, что Святейший Синод и Русская Церковь уклонилась теперь в ересь, /.../ Народ слушает, охает, ахает и, в конце концов, верит всему».⁷²²

17 мая 1914 г. «Братство игуменов русских обителей и настоятелей келлий на Святой Горе Афонской» выпустило Акт, в котором дало следующую оценку прошедшей смуте: «Если бы не стойкость архимандрита Мисаила, наместника иеромонаха Иакинфа и старшей братии, вовремя принятые ими меры, вызвавшие приезд правительственной комиссии, то монастырь святого Пантелеймона пропал бы для русских. /.../ и мы по чистой совести подтверждаем, что в отношении смутьянов-бунтовщиков русским правительством были приняты очень мягкие меры, так как действия их на глазах всех нас носили явно революционный характер и несколько сот человек терроризировали остальное многотысячное русское население».⁷²³

Профессор С. В. Троицкий, отмечая повышенный интерес левой печати к делу имяславцев, писал: «Значительная часть наших революционеров пришла к убеждению, что недавняя революция не удалась только потому, что была лишена религиозной основы. ... Ересь имябожников и представляется левой печати удобным средством для того, чтобы создать революцию, опираясь на реформацию».⁷²⁴

Трагические события в русских обителях Афона 1912–1913 гг. были отголоском внутренней нестабильности и предреволюционного брожения российского общества.⁷²⁵ «Афонская смута оказалась неким отображением процессов, потрясших Россию в период так называемой первой русской революции. И в свою очередь то, что произошло на Афоне в 1912 – 1913 годах, произошло через несколько лет и в России, только в более жестокой и разрушительной форме. Афонские события, как бы возвышенно они порой не преподносились, хотя и затронули некоторые богословские проблемы, по сути, больше напоминали бунт против начальства, – бунт, вызванный властолюбием, корыстолюбием и желанием славы».⁷²⁶

В то же время нельзя не признать, что афонский спор о почитании Имени Божия актуализировал соответствующую богословскую проблематику в сознании православно мыслящего российского общества, акцентировав его внимание на сущности собственно духовной жизни и, в частности, на специфике афонского молитвенного подвига – так называемом «умном делании» и «Иисусовой молитве».

Для русской же религиозно-философской мысли «богословие имени» осталось одной из главных тем XX столетия.

С началом Первой мировой войны русское монашество оказалось оторванным от своей родины, среди монахов начался голод. Кроме того, рясофорные монахи не освобождались от мобилизации, и хотя никакая мобилизация на Святогорской земле им не грозила, как только открылся Салоникский фронт, русские молодые иноки и послушники отправились в действующую армию. Афонское Братство также командировало в Сербию санитарную монашескую дружину, главой которой стал иеромонах Епифаний из келлии «Белозерка». Это, однако, сильно сократило русское монашество, лишило его молодых сил.

Так мировая война обозначила закат русских обителей на Афоне. Если русских монахов в 1914 г. тут было 4 100, то в 1917 г. – уже 3 500⁷²⁷ (при этом число греков значительно увеличилось: с 2 700 до 6 500).

Хотя Афон не затронули боевые действия, но из-за голода положение русских иноков становилось критическим.⁷²⁸ Братство русских обителей через консула в Салониках ходатайствовало перед русским правительством о ссуде в 50 тыс. франков. Св. Синод, не имея средств для помощи, предложил Совету министров считать афонских монахов русским населением, пострадавшим от военных действий, и найти, таким образом, возможность выплатить просимую сумму. При этом говорилось, что делается это, «чтобы не было вынужденного удаления с Афона русских иноков».⁷²⁹

Активность афонского братства в военные годы резко возросла. Из-за прекращения рейсов Русского общества пароходства и торговли и доставки денежной корреспонденции, по ходатайству Генерального консульства и посольства братству было разрешено иметь в Одессе своих доверенных, которыми стали настоятель Артемьевской келлии о. Афанасий и настоятель Златоустовской о. Симеон.

1915 год начался тяжело для русских монахов, однако благодаря действиям Генерального консульства были достигнуты некоторые успехи, в частности, были освобождены от воинской обязанности мантийные монахи, постриженные до войны (это было фактическим признанием на родине русских афонских монахов за монахов, которого они ждали много лет⁷³⁰). Консульство возбудило перед правительством ходатайство о предоставлении Братству русских обителей и некоторым беднейшим келлиям ссуды в размере 50 тысяч драхм. Так же генеральное консульство добилось у МИДа разрешения иметь своего корреспондента на Афоне. Таковым стал известный публицист, автор афонских путеводителей Павловский.

Братство русских обителей на Афоне собрало для Красного Креста 1 657 рублей, тысячу из которых пожертвовал о. Илия (Орловецкий), настоятель келлии св. Евфимия Великого, Филофеевского монастыря.

Существовали и трения, вызванные невиданными прежде трудностями, и Братство разделилось на несколько партий, при этом Пантелеймонов монастырь противопоставлял себя ему и как самая большая обитель, находящаяся в привилегированном положении, проявлял недоброжелательность к остальным насельникам.

В ответ на активизацию германских подводных лодок вблизи Афона был прислан русский крейсер «Аскольд», а это привело к усилению германофильских настроений в среде греческих монахов, ряд которых стал помогать подводным лодкам. С вступлением в войну Болгарии усложнившаяся ситуация усугубилась кончиной монахов, положивших основание главным русским келлиям: 26 августа 1913 г. умер схимонах Константин (Семерников), настоятель Златоустовской келлии Иверского монастыря; 8 января 1914 г. – иеромонах Пантелеймон из келлии Воздвижения Креста Господня, Каракальского монастыря; 15 января 1915 г. – иеросхимонах Кирилл, строитель келлии свт. Иоанна Златоуста, Хиландарского монастыря; 7 мая 1915 г. – иеросхимонах Георгий, Георгиевской келлии на Керашах. Некоторые старцы, выехавшие в Россию, так и не смогли вернуться: это иеросхимонахи Евгений из келлии Михаила Архангела и Павел из Сретенской келлии. После смерти старцев в некоторых обителях начались нестроения; наиболее сильные – в Златоустовской келлии Хиландарского монастыря и в Крестовской келлии (смута в последней потребовала даже приезда консула Кохмановского в 1916 г.). В итоге Братство в 1916 г. разделилось на две партии. Председатель Братства белозерский иеромонах Петр встал во главе партии, действовавшей вразрез с генеральным консульством.

В августе приехал на Афон настоятель афинской церкви архимандрит Сергий (Дабич).⁷³¹ Во время его визита произошли перевыборы председателя Братства – новым председателем избран иеромонах Афанасий, настоятель Артемьевской келлии, после чего генеральное консульство добилось ссуды в размере 42 700 драхм с уплатой через пять лет без процентов.

В целом Павловский так характеризовал положение: «Благодаря войне, неимению настоящих известий, неполучению вовремя корреспонденции, всё русское монашество в отношении друг друга уподобилось кораблю, плавающему в необъятных волнах океана, потерявшему руль, жители которого, сосредоточенные в узком пространстве и знающие друг друга до бесконечности, надоели сами себе и перестали понимать не только друг друга, но и самих себя. Поэтому ясно, что получение генеральным консулом за это время различных жалоб со стороны разных старцев и лиц друг на друга в увеличенном против прежнего количестве, равно как и получение таковых в Братстве, является следствием озлобленности».⁷³²

В секретной телеграмме министр иностранных дел Н. Н. Покровский писал генеральному консулу в Салониках В. Ф. Калю: «Ввиду наших огромных интересов на Афоне материального и духовного свойства, большого числа русских монахов и разных духовных учреждений, мы считаем невозможным оставаться равнодушными зрителями тех беспорядков и анархии, которые в настоящее время господствуют на Святой Горе благодаря незаконному захвату ее греческими бандами и отрядами».⁷³³

Вопрос о посылке на Афон союзных войск обсуждался в течение двух лет. Сотрудник МИДа Б. С. Серафимов⁷³⁴ писал в январе 1915 г.: «Оккупация союзниками Афона даст нам возможность, если не разрешить окончательно афонский вопрос, то, во всяком случае, вывести его из того положения, в котором он оказался вследствие решения Лондонской конференции послов».⁷³⁵

Сложность занятия Афона войсками обрисовал министр С. Д. Сазонов послам в Лондоне и Париже 12 января 1916 г., разъясняя, что Россия не возражала против отправки отряда на Афон, так как это было продиктовано военными целями. Но считала необходимым избежать при этом каких бы то ни было нарушений и притеснений святогорского status quo. Министр писал, что ему представляется недопустимым объявление церковной автономии «Афонской религиозной общины», пребывающей в течение шести веков под духовным главенством Вселенского Патриарха, равно как и установление над Святой Горой протектората союзников: «ему казалось достаточным применение к Афону общего режима занятых союзниками областей с сохранением существующих до греческого режима местных порядков и обычаев».⁷³⁶

Между тем ситуация на Афоне всё ухудшалась; Каль докладывал о том, что болгарский монастырь Зограф «кишит болгарскими и немецкими шпионами».⁷³⁷ Главнокомандующий из-за многочисленных вооруженных греческих банд, составленных из дезертиров и уклонившихся от военной повинности, под предводительством греческих офицеров, преданных королю, запретил снабжать провиантом весь полуостров Халкидики, включая и Афон. В греческих монастырях шла и борьба среди монахов, приверженцев короля и Венизелоса. 26 декабря на заседании продовольственной комиссии, указав на особое положение Святой Горы, Каль «просил комиссию сделать исключение для русских монахов, составляющих около половины всего населения Афона и являющихся русскими подданными, не имеющими никакого отношения к партийной греческой борьбе и страдающими от отсутствия жизненных припасов. Ввиду чисто военного характера вышеуказанного распоряжения комиссия не сочла возможным удовлетворить мое ходатайство».⁷³⁸

Наконец, в декабре 1916 г. было получено согласие, и 3 января на Афоне высадился франкорусский отряд в составе ста русских солдат и трех офицеров, а также пятидесяти французских пехотинцев и пулеметной команды под командованием капитана Жизеля, профессора международного права внешней юридической школы в Париже. Русской частью отряда командовал поручик Дитш. Команда должна была ночью оцепить Зографский монастырь, провести в нем обыск и удалить из него всех неблагонадежных монахов и подозрительных лиц. 7 января 1917 г. Зограф был занят.

Надо отметить, что в монастыре отряду был оказан радушный прием, отслужена литургия и по ней возглашено многолетие императору, царской семье и болгарскому престолонаследнику Борису. После этого команда должна была оцепить греческие монастыри Ивирон и Ватопед, вблизи которых были замечены немецкие подводные лодки. По просьбе генерала Саррайля и капитана Жизеля Каль снабдил военную экспедицию имеющимися у него сведениями и рекомендательными письмами.

Прибытие на Афон русского отряда произвело на греков сильное впечатление.⁷³⁹ События на Афоне освещались в газетах «Голос Руси» и «Биржевые ведомости». В Ватопеде была обнаружена электрическая станция и база для снабжения подводных лодок. Всего было изъято в греческих обителях 200 винтовок и около 30 тыс. патронов.⁷⁴⁰

Каль докладывал, что прибытие на Афон русского отряда сильно успокоило и подняло дух нашего монашества, а произведенные им обыски совсем скомпрометировали греческие монастыри и келлии.⁷⁴¹ Генеральный консул также сообщал в телеграмме, что русские монахи, воспрянув духом после прихода отряда, хотят воспользоваться его пребыванием для урегулирования общих вопросов.

Офицеры отряда желали помочь своим соотечественникам, и Каль дал поручение Дитшу проверить главные нужды келлиотов и предоставить ему отчет.

В итоге присутствие отряда позволило сразу решить некоторые проблемы, которые не могли быть разрешены в течение многих лет: это постройка зданий, проведение воды, телефонной линии, рубка леса, устройство пристаней. Консул считал всё это возможным – под «моральным» влиянием нашего отряда, но с «непременным условием мирного их разрешения и без применения насилия или уже тогда под обоснованным предлогом, как то военных нужд и целей».⁷⁴²

Российский МИД полагал, что и после разоружения отряд должен оставаться на Афоне, но Венизелос активно хлопотал об его отводе. Посол во Франции А. П. Извольский писал, что сообщил представителю при Салоникском правительстве мнение о желательности оставления на Афоне отряда до конца войны и что этот вопрос не касается Венизелоса.⁷⁴³ Однако 1 июня отряд, несмотря на все усилия русской стороны, был отозван, и генерал Саррайль ничего не предпринял для его удержания. Русские дипломаты стремились доказать ошибочность удаления отряда во всех отношениях, но шел уже июль 1917...⁷⁴⁴

Начался закат Братства и всего русского монашества на Афоне. В 1918 г. на Афоне осталось не более 2 тыс. монахов.

Ко всем неприятностям добавился и опустошительный пожар в Салониках 5–19 августа 1917 г., который привел к резкому увеличению и без того высоких цен на продукты. В 1917 г. материальное положение афонских обителей заметно ухудшилось. Только Пантелеймонов монастырь, имевший метохи и земельные участки на самом Афоне, относительно легко переживает это время. На Россию уже рассчитывать трудно, и просьбы о ссудах остаются без ответа.

Октябрьские события 1917 г. на многие десятилетия отрезали русских святогорцев от отчизны.