Книга первая. От гонения церкви при Нероне до указа Константина Великого о веротерпимости (64–313 гг.)

Приготовление к Евангелию – Труды апостолов – Нерон и гонение при нем – Разрушение Иерусалима – Домициан – Св. ап. Иоанн – Христианские писания – Церковное управление

Когда пришло исполнение времен, провозглашено было на земле христианство. Почва для него была подготовлена не только долгой системой того высшего воспитания, которого Бог сподобил свой избранный народ, но и трудами языческого ума, прилагавшего высшие свои способности к отысканию истины, хотя этих способностей и не было достаточно для того, чтобы удовлетворить естественное чаяние человека несомненным откровением ему его происхождения и судьбы, или доставлением ему облегчения от удручавшего его душу бремени. Иудеи с нетерпением ожидали скорого исполнения данных их отцам обетований; даже среди язычников широко распространены были смутные ожидания и предсказания о каком-то великом событии на востоке. Состояние мира, по самому своему характеру, содействовало Евангелию; распространению его содействовало рассеяние иудеев и обширность римского владычества. С места своей родины, Иерусалима, Евангелие могло быть разнесено паломниками во все широко раскинутые поселения, в которых этот народ находил себе жилище, и в этих иудейских поселениях проповедники его находили слушателей, к которым они могли обращаться со своим первым Благовестием, с основанием рассчитывая на то, что будут поняты. Из Рима, где уже рано укоренилось христианство, оно могло распространяться теми же путями, по которым все провинции империи поддерживали со столицей постоянные сношения. Оно могло идти одними и теми же путями с товарами и легионами.

Из книг Нового Завета мы знаем, что в течение нескольких лет со дня Пятидесятницы христианское Благовестие было распространено посредством проповеди, чудес и жизни апостолов и их сотрудников по большей части стран, прилегающих к Средиземному морю. В Риме, еще до посещения этого города каким-бы то ни было апостолом, число христиан уже было настолько велико, что они составляли особые общины в различных кварталах столицы (Римл. 16). Климент Римский свидетельствует, что сам ап. Павел в последний период своей жизни посетил «окраину запада» – каковое выражение, вероятнее всего понимать в смысле указания на Испанию (согласно с намерением, выраженным в послании к Римлянам 15:28), хотя некоторые понимают под этим даже Британию.

Когда ап. Павел был занят трудами, о которых рассказывается в книге Деяний Апостольских, его собратья, несомненно, трудились также в различных областях, хотя об их деяниях не сохранилось никаких несомненных свидетельств. Ап. Петр, по преданию, основал церковь в Антиохии, и после семилетнего пребывания в ней, оставив там своим наместником Еводия, сам отправился в Парфию и другие страны Востока; и по-видимому, более основательно понимать под упоминаемый им в первом послании Вавилоном (5:13) именно восточный город этого имени, чем видеть здесь просто таинственное обозначение языческого Рима. He смотря на это, нам нет надобности настаивать на отвержении мысли, что он, в качестве постоянного епископа, занимал ту кафедру, которая заявляет притязание на вселенское верховенство, как прямое наследие от него; можно прямо сказать, что не столько дух здравой критики, сколько религиозное предубеждение заставляет некоторых протестантских писателей отрицать, что апостол вообще был когда-нибудь в Риме, где, по свидетельству всех древних, он пострадал вместе с ап. Павлом в царствование Нерона. Св. ап. Варфоломей проповедовал в Индии и Аравии; ап. Андрей – в Скифии; ап. Матфей – в Эфиопии; св. Филипп (неизвестно, диакон или апостол) по преданию, поселился в Иераполе, во Фригии. Церковь Александрийская приписывала свое основание св. Марку; церковь Миланская, хотя и с меньшей несомненностью, вела свое происхождение от св. Варнавы; церковь Едессы, по преданию, была основана ап. Фаддеем. Ап. Фома проповедовал в Парфии и в Индии; его же считает своим основателем Персидская церковь, равно как и туземная церковь Малабарская. Но название Индии употреблялось так неопределенно, что немногое можно с уверенностью выводить из древних свидетельств, связывающих ее с трудами ап. Фомы, и кажется вероятнее, будет то мнение, что христианство в Малабаре обязано своим происхождением несторианским миссионерам V столетия, которые, принеся с собой из Персии, имя апостола своей страны, положили основание и местному преданию. Африканская церковь, сделавшаяся впоследствии столь знаменитой в истории, приписывала свое происхождение ап. Петру и Симону Зилоту; но об этом нет никаких несомненных свидетельств до последних лет второго столетия, и вероятнее всего, христианство Африки заимствовано было из Рима, благодаря проповедникам, память о которых исчезла. При рассматривании этих преданий легко впасть в ошибку – как и полным отвержением их, так и слишком большой легкостью в принятии их. Где оказывается существующей церковь, и она относит свое происхождение к известному лицу, то простое обстоятельство, что данное лицо могло быть основателем ее не с большей вероятностью, как и другое, конечно, не может служить достаточным основанием для отрицания этого предания. Мы имеем перед собой с одной стороны замечательные творения и с другой – знаменитые имена; и хотя предание могло ошибочно связать эти имена с этими трудами, однако же, настаивать на отделении их без всякого исследования и без исключения значило бы впадать в неразумный скептицизм.

Одним из тех событий в ранней истории христианства, которые подтверждаются независимыми свидетельствами языческих писателей, является гонение при Нероне. Предполагали, что христианство уже и раньше этого, однажды обращало на себя внимание императорского правительства; так как из одного места у Светония выводили, что смятения между римскими иудеями по вопросу о Христе были именно причиной того указа, которым Клавдий изгонял их из Рима². Но гонение при Нероне (64–68 гг.) было уже явственно направлено против христиан, на которых император желал свалить вину в поджоге города. Некоторые из них были зашиваемы в шкуры диких животных и выбрасываемы на растерзание собакам, иные были распяты; другие были покрыты материей, насыщенной смолой, и затем подожжены, так что жертвы служили как бы факелами для освещения садов императора, между тем как он сам услаждал народ зрелищем колесничных бегов, в которых принимал участие лично. Тацит, рассказывая об этих жестокостях, свидетельствует, что хотя обвинению в поджоге и не верили, однако же христиане были ненавистны всем, как последователи вредного для общества суеверия, но, самые мучения которым их подвергали, возбудили общее чувство сожаления к ним. Что касается размера этого гонения (что составляет предмет немалого спора), то самое вероятное мнение, по-видимому, то, что оно не имело официальной санкции за непосредственными пределами окрестностей столицы, но обнаруженная Нероном вражда к христианскому имени, должна была, несомненно, ухудшить положение опальной общины и в провинциях империи.

До разрушения Иерусалима Титом (70 г.), эта столица древнего народа Божия, колыбель церкви, естественно, считалась и христианами их религиозной столицей. Она была местом Апостольского собора, происходившего под председательством ее епископа, св. Иакова Праведного (77 г.). И так как с принятием Евангелия не связывалось отступление обращенцев из иудейского народа от богослужения в храме и других Моисеевых установлений, то Иерусалим, во времена больших иудейских праздников, продолжал быть местом собрания для таких обращенцев, включая и самих апостолов. Но, разрушение храма и Святого города, положило конец такой связи. Это было окончательное доказательство того, что Бог не прибывал более с Израилем по плоти, что Моисеева система исполнила свое назначение и была отменена. При приближении осаждающего войска, христианская община, видя в этом исполнение предостережения своего Учителя, удалилась за Иордан в гористый город Пеллу. Главная масса христиан возвратилась после осады и поселилась на развалинах города под начальством Симеона, который возведен был в епископство, после мученической кончины св. Иакова, бывшей за несколько лет перед тем; но церковь Иерусалимская уже перестала занимать прежнее положение первенства среди других церквей.

Так, как христианство не было верой какого-нибудь отдельного народа, то оно и не имело, в глазах римских государственных мужей, права на допущение в число религий, дозволенных законом (Religiones licitae). И в действительности, оно неизбежно должно было получить отказ в таком признании, так как с этим положением связывалось требование жить мирно, без всякого наступательного движения на системы, которые оно объявляло ложными и гибельными. Вследствие этого, исповедники христианской веры отданы были во власть капризов враждебности правителей, которые, смотря по обстоятельствам, могли находить благовременным выступать против нее с преследованием. Тридцать лет спустя после времени Нерона воздвигнуто было против церкви новое гонение, гораздо более широкое по своему объему, хотя и менее жестокое чем прежнее, именно Домицианом (95–96 гг.). К этому гонению относится вообще и ссылка ап. Иоанна на Патмос, где он видел откровения, о которых повествуется в последней книге св. Писания. По-видимому, нет никакого достаточного основания не верить и рассказу как этот император, узнав, что некоторые потомки дома Давидова еще жили в Иудее, приказал привести их к себе, так как он опасался возобновления попыток к восстанию, которые были так часты среди этого народа. Это были два внука св. Иуды, – брата Господня, как он называется. Они показали свои руки, суровые и мозолистые от труда, и дали ответы, вполне доказывавшие, что они простые поселяне, отнюдь не способные участвовать в каких-либо заговорах против государства; после чего они были отпущены. Гонение это продолжалось не долго (96–98 гг.). Домициан, незадолго до своего умерщвления, издал повеление о том, чтобы гонение прекращено было, и чтобы христианам, отправленным в ссылку, было позволено возвратиться в свои дома и царствование его преемника, Нервы, который восстановил им конфискованную раньше собственность, было временем покоя для церкви.

Из апостолов, до царствования Траяна (98–117 гг.), дожил один только св. Иоанн, и о его последних годах, проведенных в управлении Ефесской церковью, сохранилось несколько преданий, которые по своему достаточному правдоподобию заслуживают должного внимания. Одно из них передает превосходный рассказ о том, как апостол возвратил на путь праведности молодого человека, который, удостоившись сначала внимания и любви самого апостола, впоследствии впал в порочную жизнь и сделался атаманом шайки разбойников. Другое предание рассказывает, что когда апостол уже сделался слишком слаб, чтобы ходить в церковь без посторонней помощи, или произносить большие проповеди, то он продолжал обращаться к своей пастве с наставлением: «Детки, любите друг друга!»; и когда некоторые из паствы осмелились спросить о причине такого повторения, которое они находили скучным, то он отвечал: «Потому что – это заповедь Господня, и если будет исполнено только это, то и довольно». Существует еще предание о том, как апостол, отправившись в общественную баню и узнав о присутствии там еретика Керинфа, бросился из нее с ужасом и негодованием; некоторые считают этот рассказ несовместимым с его любвеобильным характером, но отрицать его значит не вполне уяснить себе характер апостола.

Из сочинений, относящихся к этому веку, но не вошедших в канон Нового Завета, подлинным признается вообще только одно первое послание св. Климента. Автор его, по древнему преданию – тот самый Климент, о котором упоминается у ап. Павла, в его послании к Филиппийцам (4:3), был епископом Рима к концу второго века. Его послание, главная цель которого внушить смирение и мир, было написано вследствие некоторых разногласий в Коринфской церкви, о которых не сохранилось никакого другого свидетельства, но которые вероятно происходили позже Домицианова гонения. Второе послание, приписываемое Клименту, и два письма к «Девственницам», существующие в Сирийском переводе, отвергаются большинством критиков; затем другие сочинения, с которыми связывается имя Климента, несомненно подложны. Послание, носящее имя св. Варнавы (хотя оно и не заявляет притязания на его авторство), и «Пастырь Ермы», вероятно, составляют произведение первой половины второго столетия.

Прежде оставления апостольского века, нужно сказать несколько слов о церковном управлении, так как рассмотрение других предметов этого времени лучше отнести к тем отделам позднейшей истории, в которых могут быть полнее представлены их значение и последствия. В отношении управления древней церкви самым важным явлением представляется то, что христианское священство развивалось не снизу, а сверху. Мы не находим, чтобы первые члены его возвысили кого-либо из своей среды в положение выше того равенства, в котором они все первоначально пребывали; напротив, апостолы, будучи сначала единственными носителями заповедей своего Господа, со всеми связанными с ними полномочиями, впоследствии выделяли другим, как своим наместникам, помощникам или преемникам, такие части этих своих полномочий, какие только можно было передавать и которые необходимы были для продолжения церкви. Таким именно способом сначала установлен был чин диаконов, для заведывания материальными делами общины и исполнения низших духовных служений; затем чин пресвитеров или старейшин, для обычного попечения об общинах, и, наконец, подобным же образом были сообщены и высшие полномочия, власть посвящения и управления, когда именно апостолы начали сознавать, что их собственное общество, по своей малости, не соответствовало местным потребностям возрастающей церкви, и когда преклонный возраст побуждал их позаботиться и о будущих временах. Защитнику епископской теории апостольской преемственности отнюдь нет надобности доказывать, что уже в первое время было сразу три чина в священном служении и что, во всяком случае, их было более одного. Достаточно сказать, что те, которым апостолы передали полноту власти христианского служения, были не диаконы и не пресвитеры, но (в позднейшем значении слова) епископы; что же касается существования низших степеней, как соподчиненных епископам, то это несомненный факт истории.

Установив тот общий факт, что апостолы в течение своей земной жизни были верховными управителями церкви, мы можем уже не обращать внимания на множество вопросов, которые поднимались против теории епископского управления, трехчинного священства или вообще священства, как отличного от общей массы христиан. Нам нет надобности рассматривать здесь, в какое время и какими степенями титул епископа, употреблявшийся первоначально безразлично в отношении высшей и второй степени, стал исключительно прилагаться к первой; были ли служения, первоначально открытые для всех христиан, впоследствии ограничены для особого класса; насколько низшие степени духовенства или все общество верующих могли сначала участвовать в деле управления и церковного надзора; были ли поручения, данные ап. Павлом Тимофею и Титу, постоянными или только временными; в какое время введена была система постоянных епархиальных епископов. Мы не можем отрицать, что устроение церкви происходило постепенно; мы утверждаем только, что она управлялась апостолами (вероятно, действовавшими по наставлениям, сообщенным им их божественным Учителем в промежуток времени между Его воскресением и вознесением), и что во всех существенных пунктах устройство ее было закончено до их отшествия с земного поприща.

Служители церкви, начиная со св. Матфея, несомненно были обыкновенно избираемы обществом верующих; но с одинаковой ясностью видно, что только апостольское посвящение давало им право священнослужения, а само это право истекало от Главы церкви, Который дал его апостолам, чтобы они в свою очередь могли сделаться орудиями сообщения его другим.

О вселенском главенстве епископа Рима нет надобности говорить здесь. В этой стадии церковной истории оно составляет предмет не для повествователя, но для полемиста; достаточно сказать. что в ранние времена церкви о таком главенстве не было и помина и никто даже не воображал его себе.

Клеветническое обвинение против христиан – Государственные законы – Император Траян – Плиний в Вифинии – Переписка Траяна с Плинием – Св. Игнатий и его мученичество – Император Адриан и христианские апологеты – Баркохба

Христианство теперь уже не было смешиваемо с иудейством.

Большинство обращенцев были из язычников и различие в нравах и обрядах между последователями двух религий было таково, что когда оно стало проявляться в больших собраниях людей, его нельзя было оставлять без внимания. Но новая вера все-таки еще считалась отпрыском ветхой: ее приверженцы подлежали всей обычной ненависти в качестве иудейской секты. В действительности христианская религия должна была казаться даже более ненавистной из двух, так как она не только была исключительной, но вместо того, чтобы быть просто или главным образом национальной, заявляла притязание на обращение всего человечества.

Странные и страшные обвинения начали возбуждаться против христиан³. Таинственность их собраний для богослужения была приписываема не своей истинной причине, именно опасению гонения, но сознаванию тех мерзостей, которые не могли выносить света. «Фиестейские пиршества», омерзительная свалка полов и волшебные обряды – были самым распространенным обвинением их ⁴. Особенно усердны были в изобретении и распространении таких россказней иудеи, причем некоторые из еретических партий, уже теперь начинавших беспокоить церковь, возбуждая недоверие к христианскому имени своими собственными действиями, вместе с тем не прочь были содействовать делу клеветничества и гонения против верных⁵. И между самими православными, несомненно, должны были оказываться такие, которые настолько не понимали Евангелия, что их поведение, по отношению к находившимся вне церкви, способно было возбуждать раздражение и негодование, так что они давали некоторое подтверждение тем предубеждениям, которые считали веру Христа мрачным и вредным для общества суеверием.

Возникает вопрос, были ли в это время уже какие-нибудь законы в Римской империи против христианства. С одной стороны думают, что законы Нерона и Домициана были отменены; с другой стороны Тертуллиан свидетельствует, что хотя все другие распоряжения Нерона были отменены, но законы против христиан оставались в силе; и свидетельства этого времени дают понять, что исповедание Евангелия подлежало наказанию по закону. Даже если бы христианство не осуждалось каким-нибудь специальным постановлением, то все-таки оно подходило под общий закон, запрещавший все такие религии, которые формально не признавались государством. И этот закон, хотя по временам и остававшийся в бездействии, мог быть приведен в действие во всякое время, не говоря уже о постоянной опасности от народных мятежей, часто возбуждавшихся лицами, которые чувствовали подрыв своим собственным интересам, – именно: жрецами, предсказателями, художниками, актерами, гладиаторами и др., само существование которых зависело от боготворения языческих богов, или от зрелищ, к которым христиане относились с отвращением.

Траян, преемник Нервы, хотя и не свободный от серьезных личных пороков, долго считался римлянами идеалом превосходного государя; столетие спустя после его смерти, высшим желанием, которое могло быть выражено при поздравлении нового императора, была молитва, чтобы он был «счастливее Августа и лучше Траяна»⁶. В истории церкви, однако же, Траян является в менее выгодном свете. В начале своего царствования он издал указ против гильдий или обществ из опасения, что они могли оказаться опасными для государства; и легко вообразить, как этот указ мог быть обращен против христиан – того братства, которое раскинулось по всем известным странам, как внутри, так и вне империи, связано было тесными узами, поддерживало живое общение между собой и имело много такого, что казалось таинственным как в мнениях, так и в самой его деятельности.

К этому царствованию относится мученичество Симеона, родственника Спасителя, брата (или быть может двоюродного брата) Иакова Праведного и его преемника на кафедре Иерусалимской. По преданию, некоторые еретики сделали на него донос проконсулу Аттику, как на христианина и потомка Давидова. В течение нескольких дней престарелый епископ выносил различные мучения с мужеством, которое изумляло зрителей, и наконец был распят, будучи 120 лет от роду⁷.

Любопытный н интересный документ для церковной истории этого времени составляет переписка Плиния Младшего⁸. Плиний был отправлен в качестве проконсула в Понт и Вифинию, страну со смешанным населением, состоявшим частью из азиатов и частью из греков, со значительной примесью иудеев. Что Евангелие уже рано проникло в эти страны, это видно из обращения ап. Петра в его Первом послании⁹, и распространенность его там во втором столетии подтверждается свидетельством язычника Лукиана¹⁰. Обстоятельства управления Плиния заставили его обратить внимание на предмет, который раньше не занимал его собой. Быть может, как предполагают некоторые, первым случаем, заставившим его обратить внимание на новую религию, было празднование Quindecennalia Траяна, то есть, пятнадцатой годовщины его усыновления в качестве наследника императорского престола, так как торжество этого рода сопровождалось языческими обрядами, принимать участие в которых христиане считали для себя непозволительными. Проконсул был поражен новизной обстоятельств, с которыми ему пришлось иметь дело. Он нашел, что храмы национальной религии были почти заброшены, что лица, обвиняемые в христианстве, были весьма многочисленны, что они были всякого возраста, обоего пола и всяких сословий, и обосновывались не только в городах, но и в селах, и в деревнях. Плиний не уверен был в том, как понимать законы касательно их, и в этом затруднении он обратился за инструкциями прямо к императору. В своем обращении он излагает тот образ действия, которому он следовал: он по несколько раз допрашивал обвиняемых; из тех, которые настаивали на признании себя христианами; он приказывал некоторых подвергать смерти, но других, которые имели право на привилегии римского гражданства, просто задерживал с целью отправить их в столицу. «Я не сомневался», – говорит он, «что, в чем бы ни состояло их исповедание, за своеволие и непоколебимое упорство должно наказывать». Многие, обвиняемые анонимно, очищали себя от обвинений призыванием богов, принесением курения статуям богов и императора и проклинанием имени Христа. Некоторые, сначала допускавшие это обвинение, впоследствии заявляли, что они оставили христианство три или даже двадцать лет пред тем¹¹; однако же правитель не в состоянии был добиться от них чего-нибудь такого, что бы набрасывало тень на веру, которую они, по их заявлению, оставили. Они заявляли, что у них было в обычае собираться в известные дни до рассвета, что они попеременно пели гимны Христу, как Богу. Вместо ожидаемых разоблачений касательно преступных заговоров, распутных оргий и противоестественных пиршеств, Плиний мог только найти, что христиане связывали себя клятвой воздерживаться от воровства, прелюбодеяния и нарушения обещания или доверия¹²; и что при втором собрании, позднее днем, они все вместе участвовали в простой и невинной трапезе (агапе или трапезе любви, которая связывалась с Евхаристией). Он подверг двух диаконис пытке; но и эта жестокость не в состоянии была вынудить признаний в чем-нибудь таком, что было бы более преступным, чем «извращенное и безобразное суеверие». При таких обстоятельствах, Плиний спрашивал императора: каким наказаниям нужно подвергать за христианство; нужно ли наказывать за него как за преступление само по себе, или только когда оно окажется в связи с другими преступлениями; нужно ли делать различие в отношении к юным и нежным и в отношении к более возмужалым виновникам, и считать ли отрицание правом на помилование. Он заключал письмо заявлением, что уже принятыми мерами было возвращено много богомольцев для недавно перед тем оставленных храмов, и выражением надежды, что мудрый и умеренный образ действия приведет еще к гораздо более многочисленным обращениям к государственной религии.

Траян в своем ответе одобряет меры, о которых доносил ему Плиний. Он считает за лучшее вверить правителю обширные судебные полномочия для установления строгих и однообразных правил для всех случаев. Христиан, говорит он, не следует разыскивать нарочно; в случае открытия и обвинения их, они должны быть наказаны, но отрицание Христа нужно принимать за оправдание обвиняемого, и никаких анонимных доносов не принимать против них.

Устанавливаемая в этих письмах политика подверглась саркастическому нападению Тертуллиана¹³и его слова с одобрением воспроизводимы были позднейшими писателями, забывавшими, что образ действия Траяна и его министра должен быть оцениваем не с точки зрения истинной религии или строгой и последовательной рассудительности, но с точки зрения языческой государственности. Мы можем, оплакивать бесчувственность, которая побудила этих знаменитых лиц древности подавлять нашу веру, как жалкое изуверство, вместо того, чтобы в виду нравственной красоты того немногого, в чем они могли удостовериться, приступить к более глубокому исследованию, которое могло бы закончиться их собственным обращением. Мы можем не сочувствовать простому политическому взгляду, который, без всякого расследования религиозной истины, считал религию только делом государственным и наказывал за отступление от узаконенной системы как за преступление против гражданской власти. Мы можем сожалеть о слепоте, которая была неспособна, понять внутренней и духовной силы христианства и предполагала, что при помощи благоразумного сочетания снисходительности и строгости в непродолжительное время можно было совершенно уничтожить его. Нο если мы добросовестно обсудим положение, с которого должны были смотреть на этот вопрос сами Траян и Плиний, то вместо того, что бы присоединяться к жалобам апологета против логической несостоятельности этих мер, мы будем не в состоянии отказать в похвале той мудрой системе, которая давала возможность снисходительно относиться к существованию новой религии, если только она, своим настойчивым заявлением перед государством, не вынуждала его к приведению в исполнение законов против нее.

При Траяне совершилось мученичество св. Игнатия – одно из знаменитейших событий в ранней истории церкви, нe только само no себе, но и вследствие интереса, который связывается с посланиями, носящими имя этого достопочтенного епископа. Родина св. Игнатия служит предметом догадок, а история его ранней жизни неизвестна. Он описывается как слушатель св. ап. Иоанна¹⁴ и возведен был на степень епископа в Антиохии, в качестве преемника Еводия, около 70 года. В течение почти полустолетия он управлял этой церковью, находившейся в столице Сирии, городе, насчитывающем в себе до 200 000 жителей, и авторитет его положения еще более возвышался его мудростью и благочестием.

Неизвестно, к какому из посещений Траяном Антиохии нужно относить конечную судьбу Игнатия. В деяниях его мученичества рассказывается, что он «был добровольно приведен пред императора» – выражение, которое может означать или то, что он был приведен в качестве преступника, не оказывая никакого сопротивления и не делая попытки уклониться от этого, или то, что он сам пожелал быть приведенным пред лицо Траяна, с целью изложить перед ним дело христиан и с решимостью, в случае если бы слова его были безуспешны, пожертвовать самим собой, за свою веру и за свой народ. Траян произнес приговор, чтобы св. Игнатия отвезли в Рим и там бросили на растерзание диким зверям. Быть может, император надеялся победить твердость престарелого епископа тягостями этого продолжительного путешествия и ужасами ожидавшей его смерти. Во всяком случае можно предполагать, что он рассчитывал устрашить других христиан, повелевая столь почитаемого по жизни и столь знатного по положению человека, немедленно же отправить через моря и земли к месту страшной и унизительной смерти, бывшей наказанием самых низких преступников и, в особенности, людей, обвиняемых в низком волшебстве, которое обыкновенно приписывалось и христианам. Быть может он даже думал, что примерное наказание одного видного вождя послужит благом для массы, удерживая ее от запрещенной религии; и мы действительно находим, что в то время, как обреченный в жертву епископ находился на пути в Рим, его церковь, порученная им попечению Бога, как ее верховного Пастыря, была оставлена в покое¹⁵.

Св. Игнатий, с радостью встретивший свое осуждение и добровольно согласившийся принять оковы, сдан был на руки десяти воинам, которые обращались с ним с большой грубостью. Они отвели его в Селевкию и оттуда морем препроводили в Смирну, где он был принят епископом Поликарпом, подобно ему, учеником ап. Иоанна, и имевшим сделаться также мучеником за Евангелие. Когда слух о приговоре над св. Игнатием и его путешествии в Рим достиг до церквей Азии, то от различных церквей в Смирну были высланы депутации епископов и другого духовенства, с целью выразить ему свое христианское сочувствие и, быть может, получить какой-нибудь духовный дар от него. Он вручил епископам Эфеса, Магнезии и Тралла письма, обращенные к их церквам, и так как некоторые члены Ефесской церкви отправлялись в Рим другим путем, чем тот, которым приходилось идти ему самому, то он воспользовался этим случаем написать через них своим собратьям в столице. В Троаде он встречен был епископом Филадельфии, и оттуда написал этой церкви, равно как и смирнянам и их епископу Поликарпу.

Послания его к церквям вообще исполнены торжественного и любвеобильного увещания. Высокопочитаемый автор напоминает своим читателям великие истины Евангелия, с особенной силой останавливаясь при этом, на действительности человечества Спасителя и обстоятельств Его земной жизни, предостерегая против докетических заблуждений, которые уже начали проникать в Азиатские церкви даже во время жизни ап. Иоанна. В посланиях не раз обличается также наклонность к иудейству (или скорее, к ересям иудейского характера). Строго внушается в них подчинение епископской власти; св. Игнатий заповедует церкваям ничего не делать без их епископов: он сравнивает отношение епископов к пресвитерам с отношением струн к арфе; увещевает, что повиновение должно оказываться епископам как самому Христу и всемогущему Отцу. Частые повторения подобных увещаний и те термины, в которых восхваляется епископская должность, в позднейшее время были главным поводом к сомнению касательно подлинности всех этих посланий, или к предположению, что они были сильно интерполированы с целью содействовать интересу иерархии. Нужно, однако же, помнить, что вопрос не в том, существовало ли уже в это время трехчинное священство, а просто в том, насколько высокое значение св. Игнатий придавал епископскому достоинству, и некоторые историки справедливо замечают, что цель подлежащих рассмотрению мест состоит не в том, чтобы возвысить иерархию, но просто убеждать к христианскому единству, видимым, знаком для которого и было епископство.

Послание к римлянам написано в более горячем тоне, чем другие. В нем св. Игнатий свидетельствует о вере и добрых делах церкви Римской. Он выражает искреннее желание мученического венца и умоляет, чтобы римляне, по ошибочной доброте, не сделали попытки воспрепятствовать его судьбе. «Я», – говорит он, «пшеница Божия; пусть я буду смолот зубами зверей, чтобы мне оказаться чистым хлебом Христовым. Лучше поощряйте зверей, чтобы они сделались моей могилой и ничего не оставили от моего тела, так что, когда я умру, никому не было бы ни каких хлопот в отношении меня». Он выражает желание, чтобы львы проявили над ним всю свою ярость, что если, как это было в иных случаях, они выкажут некоторую неохоту, то он сам будет побуждать их к нападению на себя.

He раз ставился вопрос согласны ли эти выражения с духом Евангелия¹⁶. Конечно, мы не можем сомневаться в ответе. Желание многоопытного и преклонного святого нельзя относить к одному разряду с тем неразумным духом, который в позднейшее время заставлял некоторых лиц добиваться преследования и смерти, так, что церковь находила нужным обуздывать этот дух, отказывая в чине мученичества тем, которые терпели его вследствие своей собственной настойчивости. На эти изречения св. Игнатия нужно скорее смотреть как на повторение заявления ап. Павла о «готовности быть принесенным в жертву», о его желании «отойти и быть со Христом». Для такого человека, как св. Игнатий, такая смерть могла с основанием считаться знаком принятия его трудов, так как представляла ему случай торжественно засвидетельствовать истину Евангелия и принести себя в жертву за паству.

Из Троады он посажен был на корабль, направлявшийся в Неаполь, в Македонии; оттуда он сухим путем прошел до Эпидамна, где опять был посажен на корабль, который обогнув южную оконечность Италии, наконец высадил его в Порте, близь Остии. Конвоировавшие его воины быстро повлекли его по направлению в Рим, боясь, чтобы им не опоздать ко времени тех игр, во время которых предположено было выставить его на арену. На пути он был встречен некоторыми братьями из города, которых он просил, даже более настойчиво, чем в своих посланиях, чтобы они ничего не предпринимали для предотвращения его смерти. После совместной с ними молитвы о мире церкви и о постоянстве любви между верующими, он отведен был в амфитеатр, где и потерпел мученическую смерть перед глазами масс народа, собравшимся в последний из дней Sigillaria, – добавочного праздника к сатурналиям¹⁷. Предание свидетельствует, что согласно с выраженным им желанием, от его тела не осталось ничего кроме нескольких более крупных и твердых костей, и что эти последние, были собраны его собратьями и, благоговейно отправленные в Антиохию, были с честью принимаемые церквями по пути.

Через несколько месяцев после мученичества св. Игнатия¹⁸, Траяну наследовал Адриан. (Авг. 117 г.) Новый император, – способный, энергичный, внимательный и ловкий, но капризный, склонный к парадоксам и раб беспокойного тщеславия – не был тем человеком, который бы мог правильно оценить христианство. Однако же, было бы совершенно несправедливо относить его (как это некогда делалось) к числу гонителей церкви, так как нет основания предполагать, чтобы он лично принимал участие в тех гонениях, которые происходили в течение первых лет его царствования, и вообще при нем состояние христиан значительно улучшилось¹⁹.

Рескрипт Траяна к Плинию имел свою как благоприятную, так и неблагоприятную сторону. Хотя им отстранялись всякие анонимные, ложные доносы, он в то же время, ясно определял исповедание Евангелия как преступление, подлежащее наказанию по обвинению, и христианам скоро пришлось лишиться и того покровительства, которое они еще могли извлекать из самой случайности выступления доносчиков. На них стали нападать теперь уже не отдельные обвинители: при общественных праздниках народные массы, собиравшиеся в амфитеатрах, стали требовать казни христиан, как тех жалких людей, нечестие которых будто бы было причиной наводнений и землетрясений, язв, голодух и поражений, и редко когда правитель осмеливался отказывать в таком требовании.

Посещение Адрианом Афин (в 125 году), когда он был посвящен в Элевсинские мистерии²⁰), пробудило в языческих жителях города надежду на удовлетворение своей ненависти в отношении к христианам; и случай этот побудил двоих из христиан – Квадрата, состоявшего евангелистом, или миссионером²¹, и Аристида, обращенного в христианство философа, –обратиться к императору с письменными доказательствами в пользу своей религии. Апологии эти, по-видимому, были приняты благосклонно, и они сделались первыми в том ряде творений, в которых основательно и с успехом выяснялись истины Евангелия в противоположность с баснями и пороками язычества.

Около этого же времени со стороны одного языческого магистрата было заявлено и ходатайство в пользу справедливости и веротерпимости. Серений Граниан, намереваясь оставить проконсульство Азии, доложил Адриану о тех жестокостях, которые совершались из потворства народным кликам против христиан, и император вследствие этого обратился с письмами к Менуцию Фундану, приемнику Граниана, и другим правителям провинции²². Он повелевает, чтобы христиане не были выдаваемы по требованию черни; в случае обвинения их в каком либо преступлении они должны быть осуждаемы сообразно с их проступками, но при этом должны быть тщательно соблюдены все формальности закона, и виновники в неосновательных обвинениях должны быть строго наказываемы. Это повеление имело большое значение, так как давало защиту против новой формы гонения; но оно было еще далеко от провозглашения полной веротерпимости, так как не определяло, считать ли христианство само по себе преступлением, и таким образом предоставляло все дело на благоусмотрение или каприз местных властей, Царствование Адриана было весьма бедственным для иудеев. В последние годы Траяна происходили иудейские восстания в Египте, Кипре, Месопотамии и в других местах; они были подавлены с большой суровостью и повлекли за собой новые угнетения всему народу (132–135 г.). Этими угнетениями и особенно тем оскорблением, которое нанес их религии Адриан, водворив Римскую колонию на месте святого города, иудеи Палестины раздражены были до того, что произвели новое сильное восстание под главенством вождя, который принял имя Баркохбы²³ и признавался своими последователями за Мессию. После продолжительной и весьма кровопролитной войны восстание было подавлено. Многие иудеи были преданы смерти, некоторые проданы по цене лошадей, другие выселены в земли своих отцов, и иудеям вообще запрещено было даже приближаться к Иерусалиму, кроме одного дня в году – годовщины взятия его Титом, когда за большую плату им позволялось плакать над седалищем их былого величия. На развалинах Иерусалима был построен римский город Элия Капитолина: храм Юпитера осквернял гору Сионскую, и осквернения подобного рода были совершаемы также и в местах, освященных рождением, смертью и погребением Спасителя²⁴.

Когда восстание имело еще некоторый успех, христиане Палестины жестоко страдали за отказ признать Баркохбу²⁵. Меры Адриана, после подавления мятежа (138 г.), произвели важную перемену в положении церкви Иерусалимской. Желая видимо отделиться от иудеев, большинство ее членов оставили Моисеевы обычаи, которых они держались дотоле; они в первый раз выбрали себе епископа из обращенных язычников и стали сообразоваться с порядками языческих церквей. На этих условиях им позволено было жить в Элии, причем те из собратьев, которые еще явственно держались иудейского христианства, удалились в Пеллу и другие места за Иорданом, где их отцы некогда нашли себе убежище во время осады Иерусалима Титом²⁶.

Христианство при Антонине Пие – Иустин Философ – Его апологетические произведения – Марк Аврелий – Громоносный легион – Мученичество Иустина – Пасхальный вопрос и св. Поликарп – Мученичество св. Поликарпа – Мученики лионские и вьеннские – Цельс – Полемика с язычниками

Указы последних двух императоров не мало сделали для защиты христиан, и их положение еще более улучшилось в течение мирного царствования 138–161 гг. старшего Антонина.

Так как правители провинции вообще отказывались преследовать за исповедание Евангелия, как преступление само по себе, враги христианства теперь прибегли к обвинению их в безбожии, – обвинению, которое, по-видимому, возникло из того обстоятельства, что христиане не имели обычных внешних принадлежностей богослужения – храмов и жертвенников, изображений и жертвоприношений. Обычай приписывать им все общественные бедствия и требовать их крови и умилостивление оскорбленных богов еще продолжался: власти различных городов в Греции просили указания императора касательно того, как им действовать впоследствии. Антонин написал в ответ, подтверждая указ Адриана, что христиан не должно наказывать, если только они не повинны в преступлениях против государства²⁷. Другой документ²⁸, в котором, излагается, будто бы император повелевал правителям Азии предавать смерти всех тех, кто стал бы оскорблять христиан вследствие их религии, теперь вообще признается подложным²⁹.

На защиту преследуемой общины выступил Иустин, обыкновенно называемый мучеником, в апологии обращенной к императору, его усыновленным сыновьям, сенату и народу римскому³⁰. Иустин был родом из Флавии Неаполя, города с греческим населением и языком, на месте древнего Сихема в Самарии³¹. Он сам в своем «Разговоре с иудеем Трифоном» рассказывает о ходе своих религиозных убеждений и говорит, как он, побуждаемый скорее желанием найти какое либо твердое основание для веры, чем каким-нибудь умозрительным настроением духа, испытал последовательно самые распространенные формы греческой философии; как он разочаровывался в них, в одной за другой, или вследствие несостоятельности учения, или вследствие самого характера учителя; как приняв исповедание платонизма, он однажды в глубокой задумчивости ходил по берегу моря, когда вдруг встретился со старцем приятной и почтенной наружности, который, сказав ему, что его учения бесплодны и бесполезны, направил его к пророкам и Новому Завету и увещевал его молиться «чтобы открылись ему врата света» ³². Убеждения, возникшие в душе у Иустина вследствие указанных ему таким образом книг, были укреплены наблюдением за той стойкостью, с которой христиане выносили гонение и смерть ради святой веры, – каковое зрелище даже уже и раньше убедило его, что ходячие обвинения против их нравственности были неосновательны³³.

С полнотой веры, какой он еще никогда не чувствовал ни в одной из изучавшихся и принимавшихся им систем, он принял христианство и посвятил себя на защиту и распространение его. Он путешествовал по Египту, Азии и в других местах, продолжая носить плащ философа, который придавал ему внешний авторитет и полезен был ему в том отношении, что собирал слушателей для его проповеди³⁴; но его обычным местопребыванием был Рим, где он основал школу христианской философии ³⁵.

Первая апология Иустина содержит смелый протест против незаконности преследования христиан за их религию, когда всем другим классам позволено веровать и молиться согласно с их совестью. В этом, и в других сочинениях, которыми он защищал дело Евангелия против его различных противников, – язычников, иудеев и еретиков – он опровергает обычные клеветы на христиан, обвинения их в безбожии и безнравственности, в политическом недовольстве и мятежности. Он ссылается на пророчества и чудеса³⁶, на чистоту новозаветной нравственности, на жизнь своих собратьев, на их любовь даже и к своим врагам, на их бескорыстность, их твердость в исповедании веры, их терпение в страдании за нее. Никто, говорит он, никогда не веровал в Сократа настолько, чтобы умирать за его философию, но целые массы даже из низших классов мужественно подвергались опасности смерти за дело Христово³⁷. Он останавливается на главных пунктах христианского учения и обстоятельно обсуждает учение о воскресении тела, – учение, которое было особенно трудно для понимания язычников³⁸; защищает характер и чудеса Спасителя; опровергает доводы, извлекаемые из недавности Его религии и из низкого положения Его исповедников, что враги их считали опровержением их притязаний на благоволение Всевышнего; указывает на успех, уже достигнутый Евангелием, хотя оно и не пользовалось никакими земными выгодами. Но он не ограничивается защитой своего вероучения, и нападает на развращенность и нелепость язычества не только в его народной и поэтической форме, но и в более утонченных истолкованиях философов; излагает грязные мерзости языческой нравственности и говорит своим противникам, что преступления, клеветнически приписываемые христианам с большей истиной могли бы быть приписаны им самим³⁹.

Иустин часто останавливается на тех, аналогиях, которые можно находить между учением Платона и учением св. Писания⁴⁰. Мудрость греков он производит от иудеев через посредство Египта и приписывает извращенность ее демонам, которые, по нему, таким именно способом старались возбудить предубеждение против христианского учения. Он признавал, что добрые мужи древности, как Сократ и Гераклит, были руководимы отчасти светом божественного Логоса, и что так как они старались жить в этом свете, демоны возбудили гонение и против них. Иустин поэтому убеждает своих языческих читателей принять ту мудрость, которая в несовершенном виде известна была мудрецам их религии, но которая во всей своей полноте открыта теперь всем людям. Но ссылаясь в виде пояснения на языческую философию и изображая ее как приготовление к христианству, Иустин, однако же, отнюдь не допускал ее в качестве дополнения к евангелию и не смешивал ее с ним⁴¹.

Хотя было бы ошибкой предполагать, что апологии древних писателей были лишь личными упражнениями, составленными без всякого намерения представлять их тем государям, к которым в них делается обращение, однако же не имеется никаких очевидных данных, чтобы первая апология Иустина имела какое-нибудь действие на Антонина или побудила императора принять какие-либо меры в пользу христиан. Римский политический взгляд на религию в действительности не мог быть поколеблен аргументацией. Все, о чем заботилась римская власть, состояло в признании существующих обрядов, – признании, которое считалось долгом по отношению к государству, хотя бы и без внутреннего убеждения. Отказ со стороны христиан подчиняться этому правилу поэтому был для них непонятным упорством, на которое государственные люди могли смотреть, вместе с Плинием, только как на преступное упрямство.

Старшему Антонину наследовал в 161 году усыновленный им Марк Аврелий⁴². При этом императоре, как ни знаменит он был своим великодушием, справедливостью, умом и философским образованием, состояние христиан было хуже, чем во всякое прежнее царствование, исключая Нероново, если можно даже делать и это исключение, так как Нероново гонение, вероятно, ограничивалось только Римом. На место постепенного приближения к веротерпимости, постоянно совершавшегося по смерти Домициана, теперь вдруг наступило обратное движение. Вражда против христиан не была уже более особенностью черни, но деятельное участие в гонении стали самовольно принимать местные правители и судьи. Теперь, в первый раз, они, вопреки правилу, изложенному Траяном, стали разыскивать христиан; вместо того, чтобы устранять доносы, они стали поощрять их с целью понуждения к отречению, стали прибегать к пыткам; с целью вынудить признание, они не только нарушали древний закон, запрещавший допущение рабов в качестве свидетелей против своих господ, но даже вымучивали показания от упорных рабов пытками.

В объяснение противоречия между общим характером Марка Аврелия и его политикой по отношению к церкви, указывали на то, что при своей преданности философским учениям он мог не обращать достаточного внимания на надзор за чиновниками, посредством которых производилось управление империей; что участие его в гонениях своего царствования ограничивалось лишь небрежными допущением их совершения. Но это предположение было бы не согласно с фактами, потому что хотя в эти время и не существовало никакого явного закона против христиан, однако же, и почти несомненно, что гонительские меры были одобрены новыми и суровыми указами, исходившими от самого императора, и у нас нет недостатка в материалах, для более полного решения этого кажущегося противоречия.

Царствование это было временем великих общественных бедствий и несчастий. Страшная язва опустошала страны от Эфиопии до Галлии; Тибр произвел наводнение, разрушая между другими зданиями и общественные житницы, чем причинен был голод в столице; империя была истощаема продолжительными войнами на восточной и западной границах; и возмущением наиболее известного полководца в Сирии. Все подобные бедствия приписывались гневу богов, которые будто бы были раздражены христианами. В народном представлении продолжали корениться, несмотря на частые опровержения, старые россказни о безбожных и омерзительных обычаях христиан, и из исследования оказывается, что самые жестокие гонения совпадали по времени с главными бедствиями этого царствования. Язычники, как высших, так и низших классов, были приведены всеми этими ужасами к убеждению, что эти наказания со стороны неба требовали оживления их, пришедшей в упадок религии; вследствие этого они стали возобновлять ее забытые торжества, приносили необыкновенно дорогие жертвоприношения, тщательно старались удалять все, что могло казаться оскорбительным для богов. Император, как искренно религиозный язычник, вполне разделял это общее настроение; да и его частные убеждения были не такого рода, чтобы могли располагать его благоприятно к христианам, о которых он, по видимому, судил только по изображению их врагами-философами. Та система философии, которой он был предан сам, именно стоическая, была совершенно противоположна, по своему духу, евангелию. Она может быть названа аристократической – системой для немногих из высшего класса, вследствие чего она, естественно, давала своим последователям повод относиться с презрением, как к вульгарному, к тому учению, которое предназначалось для всех классов общества и для всякого рода умов. Твердость стоика была результатом правильного размышления; сам император в своих «Размышлениях», объясняя истинное философское спокойствие, заявляет, что оно не должно походить на поведение христиан во время смерти, которое он считал исступленным и театральным. А исступление заразительно; секта эта распространилась по всей империи и даже за пределами ее; защитники ее уже начинали гордиться чудесным успехом своего учения, и обстоятельства, таким образом приводимые в ее пользу, могли внушать уму недружелюбного государственного человека страх опасных случайностей и движений. Если затем благоденствие народа зависело от самих богов, то торжество над язычеством, которого ожидали христиане, с этой точки зрения по необходимости, должно было повлечь за собою разрушение империи. «Царство не от мира сего» – было идеей, которой не могли понять язычники, и их опасение не оставалось без некоторого подтверждения со стороны выражений многих христиан, потому что не только Апокалипсис истолковывался в смысле пророчества о падении языческого Рима, но и мнимые пророчества, как напр. Сивиллинские стихи, говорили об этом открыто и восторженным тоном⁴³.

Есть известие что Марк Аврелий, в позднейшие годы своего царствования, изменил свою политику по отношению к христианам, именно вследствие чудесного избавления, которое он испытал во время одного из своих походов против квадов (174 г.). Его войско было стеснено этими варварами; воины были истощены ранами, крайне истомлены и палимы лучами знойного солнца. В этой крайности (по преданию) выступил вперед один легион, составленный из христиан, и коленопреклоненно стал молиться; вследствие этого небо мгновенно покрылось облаками и выпал обильный дождь для освежения римлян, которые сняли свои шлемы для наполнения их влагой. Когда они таким образом отчасти были разоружены и заботились только об удовлетворении своей нужды, неприятели сделали на них нападение; но пронеслась сильная буря c молнией и градом, которая прямо ударила против варваров и дала возможность императорскому войску без труда одержать победу. Предание прибавляет, что тут было признано заступничество Бога христиан, что император дал название fulminatrix (молниеносный) легиону, молитвы которого были столь успешны и издал указ в пользу их религии⁴⁴. Рассказ этот, однако же, подвергается сомнению. В опровержение его указывают на то, что в то время как само избавление подтверждается как христианскими, так и языческими писателями, монетами и изображениями Антониновой колонны в Риме, язычниками оно приписывалось Юпитеру или Меркурию; и даже будто бы достигнуто было или искусством египетского волшебника, или молитвами самого императора⁴⁵; что сама мысль о существовании легиона, состоящего исключительно из христиан, нелепа; что название fulminatrix существовало уже во времена Августа, и что худшие преследования этого царствования происходили после времени того предполагаемого указа о веротерпимости. Но хотя чудо, связывающееся с молниеносным легионом теперь вообще оставлено, сам рассказ, однако же имеет действительную основу. Во всяком случае несомненно, что избавление войска в войне с квадами было в действительности, и мы можем с основанием предполагать, что в императорском войске были христианские воины, что они молились в своем бедственном положении и приписывали свое избавление милосердию Бога. Мы можем таким образом предполагать только далее, что некоторые христиане, незнакомые с воинскими древностями, связывали это событие с названием молниеносного легиона. а другие сообщаемые обстоятельства, вообще, такого рода, что легко могли быть присоединены к рассказу при последующей его передаче.

Самыми знаменитыми лицами потерпевшими мученическую кончину при Марке Аврелии, были Иустин и Поликарп. Уже в первые годы этого царствования, Иустин, по поводу мученичества некоторых христиан в Риме, составил вторую апологию, в которой он выразил опасение, что ему самому скоро придется сделаться жертвой ухищрений своих, врагов и особенно некоего Крисцента, циника, который, по его описанию, был самым худшим членом своей отвратительной секты. Опасение скоро оправдалось: Иустин, выдержав себя при следствии с твердостью и достоинством, был обезглавлен в Риме и приобрел тот славный титул, которым обыкновенно сопровождается его имя.

За мученичеством Иустина следовало мученичество св. Поликарпа – человека, связь которого с апостольским веком окружала его особенным почетом в период жизни. Он был учеником ап. Иоанна, который, по преданию, рукоположил его на кафедру Смирны⁴⁶. По всей вероятности, Поликарп именно был тем ангелом этой церкви, к которому делается обращение в Апокалипсисе (2:8–11), и мы уже замечали о его сношении с мучеником Игнатием. К концу царствования Пия Поликарп посетил Рим (около 158 г.) частью, хотя не исключительно, с целью обсуждения вопроса, который в то время возник между церквями Азии и церквями других стран касательно времени празднования пасхи. У азиатских церквей было в обычае совершать пасхальную вечерю на четырнадцатый день первого иудейского месяца, в тот самый день, в который иудеи вкушали свою пасху, и три дня спустя, безразлично в отношении дня недели они совершали праздник Воскресения. Другие церкви, напротив, считали незаконным нарушать пост святой недели или праздновать воскресение в какой-нибудь другой день, кроме первого; их пасха вследствие этого всегда падала на воскресный день, и их пасхальная вечеря вкушалась накануне. Азиатские церкви вели свой обычай от ап. Иоанна и Филиппа, а другие церкви – от ап. Петра и Павла.

Поликарп был принят в Риме епископом Аникетом с тем почтением, которого он заслуживал своим личным характером, своей близкой связью с апостолами, своим преклонным, возрастом и своим долгим пребыванием в епископстве, – так как Аникет был уже седьмым епископом Рима с того времени, как его гость был поставлен над церковью Смирны. Рассуждение о пасхальном вопросе происходило между лиши с умеренностью; они согласились, что в таком предмете может быть допускаемо различие в обряде, и Аникет, в знак дружества и уважения. позволил смирнскому епископу совершить евхаристию в своем присутствии. Во время своего пребывания в Риме, Поликарпу удалось возвратить многих лиц, которые совращены были в ересь Валентином, Маркионом и Марцеллиной, исповедницей гностицизма. По преданию, он имел даже личную встречу с Маркионом, и когда этот ересиарх (вероятно, ссылаясь на некоторое прежнее знакомство в Азии) попросил у него знака признания, то св. Поликарп отвечал ему: «я знаю тебя за первородного сатаны»⁴⁷.

О мученичестве св. Поликарпа рассказывается в послании, составленном от имени его церкви. Гонение начало свирепствовать в Азии, и многие из смирнских христиан выносили мучения с удивительной твердостью; но один человек, который сначала готов был сам идти на мучение, впоследствии склонен был к языческому жертвоприношению, и писатели послания воспользовались этим случаем для того, чтобы выразить неодобрение обычаю добровольного выступления на мучение. Чернь была разъярена при виде твердости, которую проявляли мученики, и раздался крик: «долой безбожников! подать сюда Поликарпа!» Образ действия высокочтимого епископа, когда его таким образом требовали в качестве жертвы, по христианскому благоразумию и искренности был достоин его характера. По убеждению своих друзей, он удалился в соседний город, из которого затем перешел в другой город, и, будучи открыт в этом своем втором убежище, спокойно сказал: «да будет воля Божия!». Он велел предложить пищи схватившим его воинам, и провел в пламенной молитве время, которое оставалось ему перед тем, как его увезли в столицу. Когда он вступил на арену, то, по преданию, услышал голос с неба: «будь мужествен, Поликарп, и покажи себя мужем!» И этот голос слышали многие из его собратьев. При его появлении зрители пришли б необычайное возбуждение и разразились громкими криками. Проконсул убеждал его купить свободу отречением от своей веры, но он отвечал: «86 лет⁴⁸ я служил Христу, и Он не сделал мне ничего худого; как же я могу теперь похулить своего Царя и Спасителя?». Проконсул не мог поколебать его решимости ни возобновленными увещаниями, ни угрозой ему дикими зверями и огнем. Народ требовал смерти епископа, и он был осужден на сожжение, – приговор, о котором он, по преданию, уже раньше получил предсказание в видении огненного столба. Немедленно собрано было достаточное количество дров, и повествователь замечает, что иудеи, «по своему обычаю», оказались особенно ревностными в этом деле. Согласно с его собственной просьбой, чтобы его не связывали обычными железными скобами, так как он был убежден, что Бог даст ему силу спокойно вынести пламя, Поликарп был привязан к колу веревками, и в этом положении он произнес благодарение за дарованное ему преимущество прославить Бога своею смертью. Костер был зажжен, но пламя, касаясь его, расстилалось вокруг него «подобно парусу корабля, наполненному ветром», причем тело его казалось в середине не подобно «сжигаемому телу», но подобно «пекущемуся хлебу» или подобно «золоту и серебру, расплавляющемуся в печи»; и воздух наполнился благоуханием, как бы от благовонных курений или трав⁴⁹. Так как огонь, по-видимому, отказывался исполнить свое назначение, то один из палачей ударил мученика мечем, вследствие чего произошло излияние крови, достаточное для того, чтобы погасить пламя. Язычники и иудеи тогда сожгли тело из опасения, как они говорили, чтобы христиане не стали боготворить Поликарпа вместо «Распятого», – опасения, которым они, как замечает церковь смирнская, обнаружили свое полное неведение касательно христианского учения. Собратья вследствие этого вынуждены были удовольствоваться собранием нескольких костей мученика, которые они и предали почетному погребению. Как раньше кончина св. Игнатия, так теперь и смерть св. Поликарпа, доставила некоторый покой его пастве.

Позднее, в царствование Марка Аврелия, происходило сильное гонение на юге Галлии⁵⁰. Церковь Лионская и Вьеннская были восточного и сравнительно недавнего происхождения; она находилась еще под попечением Пофина, начальника той миссии, которая распространяла здесь Евангелие. В 177 году, когда империя находилась в тревоге вследствие новых опасений войны с германцами, христиане этих городов сделались предметом народной ярости: они были оскорбляемы и подвергались нападению на улицах, язычники вторгались в их дома и грабили их. Готовность властей потворствовать народному настроению в этом случае оказалась их поразительной противоположностью с обычаем прежнего времени. Изданы были повеления разыскивать христиан; незаконным применением пытки некоторые языческие рабы были принуждены к обвинению своих господ в мерзостях Эдипа и Фиеста, и жертвы затем были подвергаемы всяческим мукам и заключаемы в темницы, где вредоносность воздуха и всевозможные лишения оказались для многих роковыми. Епископ, человек девяностолетнего возраста и немощный как от лет, так и от болезней, был приведен к правителю, который спросил его: «кто есть Бог христиан?» – «Если ты достоин», отвечал Пофин, «то ты узнаешь». Он был без милосердия подвергнут бичеванию приставами суда и терпел всевозможные побои, пинки и удары от черни, после чего почти в бездыханном состоянии был отведен в темницу, где и умер через два дня. В способах смерти делалось различие для лиц различных состояний: рабы были распинаемы, жители провинций отдаваемы зверям, и император, посоветовавшись касательно образа действия по отношению к тем, которые имели право римского гражданства, приказал, чтобы те из них, которые не отрекались от своей веры. были обезглавливаемы. Не смотря, однако, на это, один азиатец, по имени Аттал, хотя и гражданин Рима, был подвергнут муке и отдан зверям. Он был посажен на раскаленный железный стул, и когда уже стал распространяться запах от его горящего тела, он спокойно заметил, что его гонители сами повинны в каннибализме, в котором они ложно обвиняли христиан.

Поведение страдальцев вообще отличалось спокойствием и достоинством. Своими молитвами и доводами им удалось убедить и тех из своих братьев, которые сначала уступали страху смерти, исповедовать своего Господа и предавать себя за Него. Одна рабыня, по имени Бландина, более всех других мучеников отличилась выносливостью в различных мучениях, ее госпожа-христианка опасалась, что твердость рабыни может поколебаться во время пытки; но характер Бландины зависел не от ее состояния, но от исповедуемой ею веры. Ее терпение истомило жестокую изобретательность ее мучителей и среди своих величайших мучений она находила силу и облегчение в повторении слов: «Я христианка, и никакого зла не сделала вам».

Злоба язычников не прекращалась со смертью их жертв. Тела их они бросали собакам, остававшиеся несъеденными части сжигали и в издевательство над их учением о воскресении пепел разбрасывали в Рону.

В это же царствование началось и полемическое противодействие христианству со стороны язычества. Вождь его, Цельс, человек показного, но мелкого ума, бывший, по предположению, эпикурейцем, хотя в своих нападениях он выставлял себя платоником, укорял христианство за его «варварское» происхождение, и обвинял его в заимствованиях у египтян, у Платона и из других языческих источников⁵¹. Он нападал на библейское повествование, то смешивая христианство с иудейством, то стараясь доказать несовместимость ветхого завета с новым, то выводя иудея в качестве выразителя своих возражений против Евангелия.

Низкое происхождение Спасителя, бедность Его учеников, низкое положение, простота, доверчивость христиан его времени давали Цельсу обильный материал для издевательства, которое иногда было весьма непристойного свойства⁵². Библейские чудеса он приписывал магии и обвинял христиан в преданности чарам, подобного рода. Он развязно порицал как учение, так и нравственность Евангелия, и не стыдился даже поносить его исповедников за пренебрежение к обязанностям общественной жизни, выставляя их опасными для правительства империи. Как ни ничтожно было это произведение Цельса, оно в течение целого столетия продолжало считаться главным сочинением из написанных против христианства и наконец удостоилось даже полного и тщательного опровержения со стороны Оригена. Но в тоже время Евангелие не имело недостатка и в способных защитниках, которые поддерживали его дело как апологиями, так и трактатами всякого рода. Между апологетами были Мелитон, Епископ сардийский; Феофил, епископ антиохийский: Афинагор, философ афинский, по преданию, обратившийся вследствие чтения св. Писания, к которому он приступил с целью опровержения христианства; Клавдий Аполлинарий, епископ иерапольский, Мильтиад и Татиан, ассириец по происхождению, бывший учеником Иустина мученика. Татиан, в последствии, приобрел более печальную известность в качестве основателя секты энкратитов. Его учение и учение его современника, Вардесана Эдесского (гимны которого проникали даже в общины православных) нет надобности излагать подробно, и достаточно сказать, что они принадлежали к общему семейству гностицизма. В царствование же Марка Аврелия возникла и секта совершенно иного характера, именно секта Монтана; но сведения о ней гораздо удобнее будет сообщить после, а теперь обратимся к обзору тех ересей, которые уже беспокоили церковь в это время.

Ложное учение в апостольский век – Гностицизм – Общее учение гностицизма – Симон Вволхв – Керинф – Хилиазм – Иудействующие партии – Назареи – Евиониты – Сатурнин – Василид и его учение – Валентин и его учение – Маркион и Кердон – Значение гностицизма в путях промысла Божия

Егезипп и Климент Александрийский подвергались осмеянию со стороны величайшего из английских историков, за высказанное ими положение, что церковь не была оскверняема расколами или ересями до царствования Траяна или царствования Адриана; «мы можем с гораздо болею основательностью заметить, говорит Гиббон, что в течение (этого раннего) периода учение Мессии пользовалось большей свободой как в вере, так и в жизни, чем как это допускалось в последующие века»⁵³. В действительности, однако же, приведенные учителя церкви совершенно не делают такого заверения, как предполагается здесь; слова их относятся не к появлению первых признаков заблуждения, но к явному образованию общин, которые принимая христианское имя, в то же время, содержали учение отличное от учения церкви. И это замечание означает не что иное, как то, что меры церкви к предохранению ее членов от ложного учения стали приниматься только уже тогда, когда само развитие зла сделало их необходимыми. Даже в новом завете уже есть ясное свидетельство касательно как существования ложного учения во время жизни апостолов, так и касательно их старания противодействовать ему. Среди лиц, порицаемых там по имени, некоторые обвиняются только в заблуждениях жизни, но другие осуждаются и за мнения. Так, об Именее говорится, что он «потерпел кораблекрушение в вере», что он «отступил от истины, говоря, что воскресение уже было»; и под эти же обвинения подводятся Александр и Филлит⁵⁴. В посланиях ап. Павла, кроме этих мест, носящих явно полемический характер, есть много и таких, в которых также, при сравнении с языком ранней ереси, нельзя не подметить подобного же тона. Тоже самое можно заметить и в других апостольских посланиях; писания ап. Иоанна особенно проникнуты указаниями на преобладающие заблуждения и на те изречения, в которых они выражались. Да и гораздо раньше вероятного времени происхождения какого бы то ни было христианского писания, мы уже встречаемся с человеком, который всегда считался родоначальником ереси, именно с волхвом Симоном из Самарии⁵⁵.

При чтении о древних еретиках мы должны помнить, что свидетельства о них исходят от их врагов, и собственный опыт может доказать нам, как легко непонимание или неправильное изображение противника возможно даже там, где нет никакой преднамеренности к тому. Мы не должны быть слишком склонны верить злу⁵⁶, должны остерегаться смешения мнения ересиархов с мнением их последователей, и особенно должны остерегаться слишком легкого предположения, что основатели сект были люди беспринципные или развращенные, так как при этом мы оказались бы во многих случаях не только несправедливыми к действительности, но и лишились бы важного урока. Плодов, но которым можно было узнать «ложных пророков» ⁵⁷. нужно искать не в их собственном личном поведении (которое может и не соответствовать в худшем или лучшем смысле их учению), но в результатах, вытекающих из их начал, – в их развитых учениях и правилах и в учениях их учеников. Но с другой стороны, если нужно читать с осторожностью свидетельства древних и тех, которые невольно следовали им в рассуждении подобных предметов, то в то же время не менее необходимо остерегаться теорий и положений тех новейших исследователей, которые готовы сочувствовать всякому выдающемуся еретику, изображать его как человека, возвышающегося гением и благочестием над церковью своего времени, предположительно восполнять пробелы его системы, объяснениями сглаживать нелепости ее и соглашать ее противоречия. Писатель, старающийся вникнуть в душу ересиарха и проследить ход его идей в действительности, скорее поможет нам понять предмет, чем человек, который приступает к делу предзанятый мыслью, что преднамеренной целью ложного учителя было изрекать отвратительные богохульства и погублять души своих последователей, так что при таком взгляде невольно приходится спрашивать себя, неужели мнения столь чудовищные, как приписываемые еретикам, могли действительно когда либо находить последователей. Тем не менее, мы не должны также предполагать, что всего этого не может быть только потому, что идеи их кажутся чудовищными; мы должны помнить, что даже самое остроумное предположение может, быть ошибочным, и если выводы известной системы касательно веры или нравственности омерзительны, то мы не можем говорить о такой системе с восторгом или снисходительностью вследствие какой либо поэтической красоты или философской глубины, которая может по-видимому примешиваться к ее заблуждениям.

Системы ранних еретических учителей по большей части относились к так называемому «гностицизму», заявлявшему притязание на более чем обыкновенное знание⁵⁸. Неизвестно, имел ли в виду ап. Павел этот именно смысл слова в своем предостережении против «лжеименного знания»⁵⁹; но хотя кажется наиболее вероятным, что такое употребление этого термина появилось только позднее, само учение, несомненно, уже существовало во время апостолов. Гностики по большей части настолько были далеки в своих учениях от христианской веры, что они могли быть относимы скорее к совершенно чуждым для Евангелия людям, чем к еретикам; но в раннее время название еретика давалось вообще всем, кто каким бы то ни было образом вводили имя Христа в свои системы, так что, по замечанию одного исследователя, «если бы Магомет явился во втором столетии, то Иустин Мученик или Ириней говорили бы о нем, как об еретике». Рассматривая все эти странные мнения, мы можем только удивляться, как они могли когда-либо быть усвоены кем-нибудь из тех, кому известна была христианская вера. Но рассмотрение обстоятельств уменьшает наше удивление: гностицизм, в действительности, нельзя считать извращением христианства, он был усвоением некоторых христианских элементов в систему совершенно иного происхождения.

Ко времени появления Евангелия, в существующих системах религии и философии произошло замечательное смешение. Иудеи, во время своего пребывания в плену Вавилонском, познакомились с халдейскими и персидскими учениями: многие из них остались на востоке, и между их потомками и их собратьями в святой земле поддерживались постоянные сношения. Вследствие этого верование позднейших иудеев сильно окрасилось восточными идеями, особенно касательно ангелов и духовных существ. Преобладающая форма греческой философии – платоническая – с самого начала содержала в себе элементы восточного происхождения, и в позднейшее время взаимные сношения иудеев привели к широкому усвоению чужеземных нововведений. Великий город Александрия, в особенности бывший впоследствии колыбелью гностицизма, сделался центром философских умозрений. В ее школах преподавались учения Египта, Греции, Палестины и, косвенно, учения Персии и Халдеи, – которые, в свою очередь, находились под влиянием систем Индии и далекого востока⁶⁰. Преобладающее настроение умов было эклектическое; все религии считались имеющими в себе нечто божественное, причем не предполагалось, чтобы какая-либо одна из них обладала полным и достаточным откровением. Идеи заимствовались из одной для восполнения недостаточности другой. Отсюда системы настолько перемешивались между собой и настолько видоизменялись одна другой, что ученые были различного мнения касательно происхождения гностицизма; причем некоторые относят его главным образом к платонизму, а другие выводят его из восточных источников. Отсюда также мы можем понять, как христианство могло сочетаться с понятиями, настолько не похожими на него. Тот же самый эклектический принцип, производивший такое слияние других систем, приводил умозрительные умы к усвоению кое-чего из Евангелия; они заимствовали из него лишь столько, сколько соответствовало их цели, и истолковывали все это по своему желанию. Сущность каждой из этих систем платоническая, или восточная, или заимствованная у позднейшего иудейства; вводимые ими библейские термины употреблялись в них совершенно в ином смысле от того, который они имеют в христианском богословии.

Особенно характерной чертой гностиков было (как уже сказано) притязание на высшее знание⁶¹. Этим знанием более возвышенные умы должны были отличаться от заурядных, для которых совершенно достаточно было, по их мнению, веры и ходячего мнения; гностики иногда жаловались, как на несправедливость, на то, что их отлучали от общения церкви, между тем как они согласны были предоставлять массе все обыкновенные символы, и только для самих себя добивались привилегии понимания учения в более внутреннем и более утонченном смысле⁶². С этой именно точки зрения Ветхий Завет был истолковываем Филоном Александрийским, образцом платонизирующего иудея, и теперь этот же самый принцип прилагался к Новому Завету, из которого выбирались тексты с целью подтверждения этого принципа⁶³. Что касается более древних писаний, то гностики или совершенно отвергали их, или извращали их безграничной свободой аллегорического истолкования.

Во всех гностических системах мы находим общее верование в одного верховного Бога, обитающего от вечности в плероме, то есть полноте света. От Него происходят последовательные поколения эонов или духовных существ, главные из которых, как видно по их именам, были олицетворенными свойствами Божества⁶⁴; по мере того, как эти истечения удаляются от первоначального источника, подобие Его совершенства в них делается слабее. Материя считается вечной и, по самому существу, злой. Из нее был образован мир, не верховным Богом, но демиургом, – существом, которое изображается некоторыми ересиархами как просто соподчиненное и несознательное орудие божественной воли, но другими как положительно злобное и враждебное верховному существу. Этот демиург (или творец) был национальный Бог иудеев – Бог Ветхого завета; вследствие этого, так как Он именно имеется в виду в каждой системе, Моисеево домостроительство или признавалось подготовительным к высшему домостроительству, или отвергалось как злое ⁶⁵). Христос был послан в мир для освобождения человека от тирании демиурга. Но Христос гностицизма не был ни Богом, ни человеком; Его духовная природа, будучи истечением из верховного Бога, была по необходимости ниже своего первоисточника; и, с другой стороны, истечение из Бога не могло обитать в вещественном и, следовательно, злом теле. Поэтому, или Иисус был простой человек, на которого эон, Христос, нисходил во время крещения и оставил опять перед распятием; или тело, которым, по-видимому, был облечен Христос, было призраком, и все Его действия были только кажущимися⁶⁶.

Так как материя есть зло, то от гностика требовалось побеждать ее; но здесь возникло важное практическое разногласие между сектантами: в то время, как одни из них добивались этой победы строгим аскетическим воздержанием от всего чувственного, более низкий класс между ними хотел доказать свое знание тем, что предавался распущенности и безнравственности ⁶⁷. Тот же самый взгляд на злую сущность материи приводил к отрицанию воскресения тела. Гностики не могли допускать никакого другого воскресенья, кроме духовного; целью их философии было освобождать дух от его грубой и материальной темницы при смерти; душа совершенного гностика, уже воскресши в крещении, должна была проникнуть в лоно Божье, причем такие души, которые еще не имели полного совершенства, должны были достигнуть его в течение целого ряда переселений. Борьба между добром и злом (как они учили) должна была закончиться победой добра. Каждая искра жизни. первоначально изошедшая из Бога, будет очищена и восстановлена, и возвратится к своему источнику и будет обитать с ним лее всегда в плероме.

После этого общего очерка гностических учений мы можем приступить к более подробному рассмотрению некоторых из наиболее выдающихся между ранними еретическими системами.

1. Первым среди предтечей гностицизма стоит Симон, обыкновенно называемый волхвом или волшебником, уроженцем самарянского селения Гиттум, и сведения о нем, отчасти, даются в св. Писании⁶⁸. Он, по-видимому, учился в Александрии; по возвращении на свою родину, выступил с высокими духовными притязаниями «выдавая себя за кого-то великого», и вообще признавался со стороны самарян в качестве «великой силы Божьей»⁶⁹. Симон принадлежал к разряду не редких в его время искателей приключений, которые особенно выдавались жаждой сноситься с высшим миром, каковая жажда в то время сильно чувствовалась всеми. Их учение состояло из смеси греческих и восточных понятий; они приписывали себе тайны и откровения, занимались искусством заклинания и гадания, и во многих из них, по-видимому, сознательный обман связывался с самообманом и суеверием и легковерием. Принятие Симоном крещения и его попытка купить право давать Духа Святого могут быть истолкованы в смысле его признания, что апостолы, через знание высших тайн или через связь с высшими существами, обладали в большей степени той же самой богодарованной силой, на какую он и сам заявлял притязание. Чувство благоговейного страха; которым он поражен был вследствие укора и увещания ап. Петра, по-видимому, сохранялось в нем не долго.

Впоследствии, как рассказывает предание, он странствовал по различным странам, избирая особенно те, которых еще не достигло Евангелие, и стараясь занять почву своей собственной системой, в которую введено было теперь имя Христа. В Тире он купил себе красивую проститутку, по имени Елена, которая сделалась спутницей ему в странствованиях⁷⁰; в царствование Клавдия, он отправился в Рим, где приобрел большую известность, так что в честь его воздвигнута была статуя на острове Тибра⁷¹. Там он вступил в спор с ап. Петром и Павлом (обстоятельство, которое, если оно действительно, должно быть относимо к позднейшему посещению – в царствование Нерона), пытался летать по воздуху и был носим дружественными ему демонами, пока, по молитве ап. Петра, не упал на землю, и вскоре потом умер частью от полученного повреждения при падении и частью от досады на понесенную им неудачу⁷². Как очевидно, ни маловероятны отдельные части этого рассказа, однако же возможно, что сказания эти вообще имели какое-нибудь основание. Нет достаточных оснований отрицать, что Симон посещал Рим и вступал там в прения с двумя великими апостолами, и даже рассказ о его летании мог возникнуть вследствие попытки, которую действительно делал один греческий авантюрист в царствование Нерона⁷³.

Симон будто бы учил, что Бог существует от вечности в глубине неприступного света; что от Него произошла мысль или понятие Его души (Ennoia – Энния); что от Бога и Эннои истекли последовательными поколениями четы мужских и женских эонов. Энноя, исходя из плеромы, произвела множество ангелов, которыми создан был мир; а ангелы, не зная о Боге и не желая признавать никакого виновника своего бытия, восстали против родительницы, подвергли ее различным оскорблениям и заключили ее в последовательный ряд вещественных тел. Так, в одном теле, она одушевляла форму прекрасной жены Менелая, и наконец, нашла себе убежище в теле тирской Елены, спутницы Симона. Сама Энния постоянно оставалась чистым духовным веществом, как и сначала; осквернение и унижение лиц, в которых она обитала, относилось только к их материальным телам и составляло часть тех угнетений, которым подвергался эон⁷⁴.

Что касается характера, который приписывал себе самому Симон, то в этом отношении имеются различные свидетельства.

Одному, он провозглашал себя верховным Богом, который (Симону) открыл себя самарянам как Отец, иудеям, как и язычникам, как Дух Святой⁷⁵. Но вероятнее предположить, что, называя себя великой силой Божьей, он хотел отождествлять себя с главным мужским эоном своей системы.

Он учил, что человек находится в подчинении ангелам, создавшим мир; что не только Моисеев завет и ветхозаветные пророчества исходили от этих ангелов, на и принятые различия между истинным и ложным были изобретены ими с целью содержания человечества в рабстве⁷⁶, и следовательно, те, которые ХХХвали в Симона и Елену не имели надобности заботиться о соблюдении каких-нибудь нравственных правил, так как они ХХХХа спастись не делами праведности, а благодатью. Симон заявлял, что сам он сошел с высочайшего неба с целью избавления Эннии – «погибшей овцы», как он называл ее⁷⁷, от избавления ее плотской темницы, равно как с целью откровения людям и избавления их от ига ангелов. Проходя различные сферы, он в каждой принимал особую форму, и на земле явился в виде человека⁷⁸. Он был тот самый эон, который известен был как Иисус, Мессия. Историю жизни и смерти Спасителя он объяснял докетически⁷⁹. Воскресение тела он отрицал; но так как душа, по своем освобождении, должна проходить через различные сферы на своем пути к плероме, и как ангелы этих сфер имели возможность воспрепятствовать ее полету, то необходимо было умилостивлять их, как они были злы сами по себе, жертвоприношениями ⁸⁰.

По свидетельству св. Епифания, Симон говорил, что Елена – дух святой⁸¹. Так как затем, по его учению, это лицо божества просвещало язычников (не в христианском, однако же, смысле, но посредством греческой философии), то Елена таким образом отождествлялась с греческой богиней мудрости и изображалась и боготворилась в виде Минервы, между тем как сам Симон принимал подобные же почести под видом Юпитера⁸². Последователи Симона разделялись на различные секты, которые, будто бы, предавались некромантии и другим волшебствам, и осуществляли в жизни его учение о безразличии действий⁸³. Иустин Мученик свидетельствует, что в его время (около 140 года) Симону поклонялись, как главному Богу, почти все самаряне, и он имел приверженцев и в других странах⁸⁴. Но ересь эта пала столь быстро, что Ориген около столетия спустя спрашивал, имела ли она во всем мире хотя бы 30 последователей⁸⁵.

2. Минуя Менандра⁸⁶ (учение которого было не настолько отлично от учения его учителя Симона, чтобы требовать отдельного рассмотрения) и николаитов (касательно которых ничего неизвестно с достоверностью, кроме обличения их в Апокалипсисе)⁸⁷, следующим выдающимся именем, с которым мы встречаемся, является имя Керинфа, выдвинувшегося в царствование Домициана.

Керинф был родом из Иудеи и, получив образование в Александрии, выступал в качестве учителя в своей собственной стране; но, в позднейшее время, он удалился в Ефес, как бывший более благоприятным местом для распространения его мнений⁸⁸. Ап. Иоанну, которому приходилось встречаться с отцом ереси в первые дни распространения Евангелия, суждено было бороться и с Керинфом в церкви, которой он долго руководил; как в его евангелии, так и в его посланиях есть ясные указания на заблуждения этого ересиарха.

В отличие от своих предшественников, Керинф ограничивался ролью учителя, не заявляя лично притязаний на какое-нибудь место в своей системе. Это было звено между противоположными системами иудейства и гностицизма и, по-видимому, страдало внутренним противоречием, хотя мы и не имеем возможности судить, как изобретатель пытался согласить ее элементы. Он учил, что мир создан был ангелом, отдаленным от верховного Бога, ограниченным в способностях и в знании, незнающим верховного Бога и однако же несознательно служащим Ему. Этому ангелу и другим того же рода Керинф приписывал законы и пророков. Ветхий Завет поэтому в Керинфской системе считался не злом, но несовершенным и соподчиненным. Природа демиурга установила уровень, выше которого не могла подниматься масса иудейского народа; но избранные между ними достигали и высшего знания⁸⁹. Иисус изображался как действительный человек, рожденный обычным способом от Иосифа и Марии, вследствие своей великой преданности избранный Богом быть Мессией; эон Христос сошел на Него во время Его крещения, открывая Ему Всевышнего и наделяя Его силой творения чудес с целью подтверждения Его учения. Демиург, завидуя такому вмешательству в его владычество, возбудил иудейских правителей преследовать Иисуса, но перед распятием эон Христос возвратился в плирому. Некоторые говорят, что Керинф допускал воскресенье Иисуса; другие – что он ожидал его совершения в начале тысячелетнего царства, когда человеческое тело опять воссоединится с Христом небесным⁹⁰. Ввиду несомненности того, что Керинф допускал воскресение тела, он таким образом не мог разделять гностических воззрений касательно врожденности зла в материи.

Хотя Христос открыл истинно духовное иудейство, однако же эта внешняя подготовительная система должна была отчасти продержаться в течение настоящего несовершенного состояния вещей; Керинф поэтому требовал соблюдения таких иудейских обрядов, которые освятил сам Иисус совершением их. Единственной частью Нового Завета, которую он принимал, было искаженное Евангелие от Матфея⁹¹.

Керинфу приписывали и учение о земном царствовании Христа с Его святыми в течение тысячи лет, и при этом утверждали, что его понятия о тысячелетнем блаженстве были грубо чувственны. Эти заверения, однако же (основывающиеся на свидетельстве Гайи, Римского пресвитера, писавшего около 210 года)⁹², подвергаются сомнению. Мнения касательно тысячелетнего царства, скоро получившие распространение в церкви, по-видимому, исходили не от Керинфа, и что отнесение их к столь худому источнику было только полемическим приемом, с целью набросить тень на них. Даже если нравственность Керинфа была столь худой, как изображают ее его противники, мы все таки не можем предполагать, чтобы он соединял понятие распутных наслаждений с царством блаженства, главой которого должен был быть Христос.

3. В то время, как гностики, проникнутые идеями обширности и сложности, составляющими отличительную черту восточных религий, смотрели на христианство свысока, как на слишком простое, оно должно было бороться также и с врагами другого рода. Очень рано мы уже находим и следы иудейской тенденции, и хотя тот средний путь, который под водительством св. Духа (Деян. 15) был принят собором Иерусалимским, имел целью именно примирить разногласие, возникшее касательно обязательности Моисеева закона для тех, которые принимали веру Христову, на противодействие со стороны иудейства часто указывается в книгах Нового Завета.

Это иудейство наконец выразилось в появлении различных сект. Название назарян, первоначально прилагавшееся ко всем христианам, стало особенно прилагаться к партии, которая поддерживала, что закон был обязателен для христиан иудейского племени, хотя и не хотела делать его обязательным для язычников; причем настаивавшие на его всеобщей обязательности назывались евионитами. Назаряне вообще, по-видимому, считались православными⁹³ и признавались таковыми со стороны церкви, евиониты же, бесспорно, были еретиками.

Название последней секты различно производилось то от имени ее предполагаемого основателя, то от еврейского слова, означающего «бедный»⁹⁴. Существование Евиона теперь вообще не признается; но остается вопрос, как название «бедный» могло быть придано этой секте, – дано ли оно было ей ее противниками с намеком на бедность и нищенский характер ее учения⁹⁵, или оно принято было самими сектантами в знак своей добровольной бедности и с намеком на блаженство «нищих духом»⁹⁶. Происхождение секты, как таковой, некоторые относят к царствованию Домициана или еще раньше. Другие предполагают, что отделение как евионитов, так и назарян, от церкви произошло уже в 136–138 г., и что отпадение это вызвано было принятием языческих обычаев в церкви Иерусалимской; прячем, по третьему воззрению, раскол евионитов связывается со свидетельством Егезиппа⁹⁷, что некий Фебутис, разочаровавшись в своем домогательстве епископства в Иерусалиме, начал развращать церковь, но каковому предположению евионитство должно бы относиться к 107 году⁹⁸.

В противоположность гностикам, евиониты учили, что мир был созданием самого Бога⁹⁹. Что касается личности Христа, то хотя некоторые из них будто бы допускали Его чудесное рождение, отрицая в то же время Его божество и Его предсуществование, то они по большей части предполагали, что Он простой человек, сын Иосифа и Марии, и избран был стать Мессией и Сыном Божьим потому, что Он только один из людей исполнил закон¹⁰⁰, Они верили, что Его высокое назначение было неизвестно Ему, пока при крещении оно не открыто было Ему Илией, в лице Иоанна Крестителя¹⁰¹, и что Он затем получил небесное¹⁰² вдохновение, которое оставило Его опять пред распятием¹⁰³.

Евиониты, по-видимому, разделялись в своих воззрениях на ветхий завет. Некоторые из них предполагали, что христианство отличается от закона только прибавлением известных черт; между тем другие считали его восстановлением подлинной Моисеевой системы, которая будто бы искажена была в еврейской Библии. Эти, более передовые члены секты, считали Моисея единственно истинным пророком; они отвергали не только позднейшие иудейские предания, но и весь Ветхий Завет, исключая Пятикнижие; и даже его не считали произведением самого Моисея, приписывая его слушателям Моисея, которые намеренно или по невежеству исказили его слова. Они находили в этом предлог для отвержения всего того, что не совпадало с их собственными началами¹⁰⁴. Из Нового Завета они не допускали ни одной книги, кроме еврейского Евангелия св. Матфея, в котором опущено было повествование о рождении Спасителя. Большое значение они придавали апокрифическим сочинениям, но особенно враждебно относились к ап. Павлу¹⁰⁵.

Хотя, позднейшим евионитам приписывалась некоторая испорченность нравственности¹⁰⁶, жизнь сектантов в раннее время была несомненно строгой. Некоторые партии среди них отвергали всякую собственность и воздерживались не только от мяса животных, но и от их произведений, как яиц и молока¹⁰⁷. В своем богослужении и устройстве они принимали иудейские обряды и термины, совершали обрезание и обрядовые омовения, строго соблюдали иудейскую субботу и имели синагоги, правителей и т. п. Они совершали евхаристию с опресноками и употребляли только воду в чаше¹⁰⁸. Подобно керинфянам, они содержали учение о земном царстве Христа, который имел сделать Иерусалим седалищем своего могущества, покорить всех и придать Иудейскому царству невиданный дотоле блеск.

Евионитство продолжало существовать в Сирии и Персии до конца четвертого столетия.

4. Менандр, упомянутый выше в качестве преемника Симона волхва, по преданию был учителем двух известных еретиков, которые могут быть считаемы основателями один сирийского, а другой александрийского гностицизма – именно Сатурнина и Василида¹⁰⁹.

Сатурнин, родившийся в Антиохии и там основавший свою школу (110–134 г.), учил, что верховный Бог или «неведомый отец» произвел множество духовных существ; что на низшей ступени духовного мира, близ пределов, отделяющих царство света от хаоса материи, было семь ангелов, правителей планет и что эти ангелы взяли часть из вещественной массы и преобразили ее в мир, страны которого они разделили между собой, причем Бог иудеев был их главой ¹¹⁰. Светлый образ, ниспущенный на время из отдаленного источника света и затем взятый опять, возбудил в них новые желания и намерения; будучи не в состоянии схватить и взять блестящий образ, они постарались образовать человека по его подобию; но их создание способно было только ползать по земле, подобно червю, пока Отец, сжалившись, не послал ему искру своей собственной божественной жизни¹¹¹. Но в противоположность избранному роду,

сатана, господин материи, с которым ангелы вели постоянную войну, произвел нечестивый род, и избранные во время пребывания в этом мире стали подвергаться нападениям от него и его клевретов, как человеческих, так и духовных¹¹². Ветхий Завет, отчасти, был дан семью ангелами., особенно Богом иудеев, и, отчасти, сатаной. С целью избавить избранных от их врагов, а также от их подчинения Богу иудеев и другим планетарным ангелам, стремившимся основать независимое царство, Отец послал на землю эон Нус (ум), то есть, Христа, облеченного в призрачное тело. При кончине всех вещей, по учению Сатурнина, тела избранных должны будут разложиться на свои элементы, причем душа опять войдет в лоно неведомого Отца, от которого она была взята¹¹³.

Нравственное учение Сатурнина было строго аскетическим. Он запрещал брак и размножение человечеств¹¹⁴; но более строгие правила после требовались только от высшего разряда среди его последователей. Секта эта не выходила из пределов Сирии и скоро прекратила свое существование.

5. Василид, сделавшийся известным около 125 года, по-видимому, подобно Сатурнину, был сириянин; но он жил в Александрии ¹¹⁵, и преобладающий характер его системы был египетский ¹¹⁶. Он учил, что от верховного Бога, через последовательное рождение, произошло семь разумностей (которые в действительности были олицетворенными свойствами) – разумение, слово, мысль, мудрость, сила, праведность и мир¹¹⁷. Они произвели второй ряд духов; от второго произошел третий, и ход истечений продолжался до тех пор, пока не явилось 365 классов, из которых каждый состоял из семи духов и каждый имел свое небо, причем каждое небо со своими обителями было низшим прообразом для непосредственно следовавшего за ним высшего. Число небес выражалось в греческой передаче буквами слова аврасакс ¹¹⁸, каковое слово большинством производится от коптского и объясняется в смысле нового слова или священного слова¹¹⁹. Тоже самое название употреблялось и для обозначения промысла, управляющего вселенной, – не верховного Бога, как Он есть Сам в себе (так как Он представляется неизреченным), но Бога, насколько Он проявился, т. е. собирательной иерархии истечений¹²⁰.

Ангелы низшего неба (того, что видно с земли) образовали мир и его обитателей, по образцу, показанному им эоном Софией или Мудростью¹²¹. Главный ангел этого класса, называющийся архонтом или правителем, был Бог иудеев, причем другие области мира были разделены по жребию между его собратьями ангелами¹²². Вследствие стремления архонта возвысить свой собственный народ над остальным человечеством, другие ангелы возбудили язычников к вражде против иудеев. Пятикнижие было дано архонтом, пророки исходили от других ангелов¹²³.

Человек получил от творческих ангелов душу, которая есть седалище чувств и страстей, и в добавление к этому верховный Бог даровал ему разумную и высшую душу, которую низшая душа постоянно старается ослабить¹²⁴. Хотя Василид не может быть вполне назван дуалистом, он, однако же, учил, что во всей природе происходит постоянное нападение зла на добро, «подобно ржавчине на сталь»¹²⁵, и что цель настоящего состояния – дать душам людей (которые, как происшедшие от Бога, никогда не могут погибнуть, но должны возвратиться к Нему) способность освободиться от зла. Знание Бога ослабело среди людей; сам архонт, хотя и служивший орудием верховного Существа в даровании закона, сам не знал его истинного характера, его духовного значения и подготовительной роли, что могли понимать только духовные среди иудеев. С целью поэтому просветить человечество, освободить его от ограниченной системы архонта и дать ему возможность подняться к Верховному, первородный эон Нус или разум сошел на Иисуса, святейшего из людей, во время Его крещения¹²⁶; и через это проявление архонт впервые узнал о своем действительном месте в лестнице вселенной. Позднейшие василидиане полагали, что он пришел в отчаяние от этого открытия, так что он внушал иудеям преследовать Иисуса; но неизвестно, разделял ли это воззрение сам основатель секты, или же он полагал, что архонт благоговейно примирился с сообщением о своем низшем положении¹²⁷.

Учение об искуплении было несовместимо с началами Василида. Он не допускал никакого другого оправдания, кроме оправдания через усовершение в освящении, и заявлял, что каждый страдает за свои собственные грехи. Бог, говорил он (прощает только такие грехи, которые делаются невольно или в неведении¹²⁸); все другие грехи должны быть искуплены, и пока не совершилось искупление, душа должна проходить под водительством своих ангелов хранителей через одно тело за другим, не только через человеческие тела, но и через тела низших существ¹²⁹. Таким образом всякое страдание, которое не может быть объяснено видимой причиной, должно считаться очищением греха, совершенного в каком-нибудь прежнем существовании, причем смерть невинных должна считаться наказанием зародышей зла, которое возникло бы, если бы жизнь их продолжалась. С этой точки зрения Василид объяснял даже страдание самого человека Иисуса¹³⁰, и такими теориями он хотел оправдать промыслительное управление мира, касательно которого он, будто бы, объявлял, что он «хотел бы скорее ничего не говорить, чем находить недостаток в Промысле»¹³¹.

В то время, как гностики вообще смотрели на веру и знание, как противоположные между собой, Ваcилид учил, что вера должна пройти через весь духовный прогресс, и что степени знания возрастают по мере того, как вера становится способной принимать их. Он разделял своих учеников на несколько степеней; для допущения в число высших последователей требовалось пятилетнее молчание¹³². Доказательствами, на которые главным образом опирался Василид, были пророчества, носившие имена Хама, Пархора, Баркобы и Баркофа, вместе с таинственным преданием, которое он будто бы заимствовал у св. Матфея и у Главкия, переводчика ап. Петра¹³³. С Новым Заветом он обращался совершенно произвольно; он не отвергал ап. Павла, но ставил его ниже ап. Петра, и объявлял некоторые из приписываемых ему посланий подложными.

Эта система была больше распространена, чем всякая из предшествовавших ей, и бл. Иероним свидетельствует, что она продолжала существовать даже до пятого столетия¹³⁴. Учение секты, однако же сильно искажено было с течением времени. Взгляд на иудейство был изменен, так что архонт стал считаться противоположным верховному Богу, и вследствие этого гностик был волен попирать все, что исходило от этой низшей силы, отвергая все законы нравственности¹³⁵. Вместо учения, содержавшегося Василидом, вместе с некоторыми другими сектантами, что эон, нисшедший на Иисуса во время крещения, оставил Его перед Его распятием, – введен был странный докетический вымысел, что Его тело было призрачное, и что Он передал свое собственное тело Симону Киринеянину, который и пострадал вместо Него на кресте, между тем как сам Иисус под видом Симона стоял рядом и издевался над мучителями. Гностик, поэтому, не должен был признавать распятия, и те которые признавали его, находились еще под рабством архонту¹³⁶. Позднейшие василидиане не смущались есть идоложертвенное или принимать участие в языческих обрядах и празднествах; они отрекались от своей веры во время гонения и издевались над мученичеством, как глупостью, так как лицом за которое оно переносилось, по их учению, был только просто распятый Симон¹³⁷. Они также предавались волшебству; тот, по их мнению, кто изучит всю систему, кто узнает имена и происхождение всех ангелов, сделается выше их, станет невидимым и недосягаемым для них¹³⁸. Большая часть драгоценностей, находимых с надписью таинственных абракс, по предположению, употреблялись сектой в качестве амулетов или талисманов, хотя известно, что некоторые из этих символов чисто языческие.

6. Из всех гностических вождей наиболее способным был Валентин; его система выделялась из остальных своей сложностью и обработанностью, и она превосходила их все своей популярностью.

Валентин, по предположению, был иудейского происхождения; но родом из Египта, и учился в Александрии. Он, по видимому, воспитан был как христианин или, по крайней мере, исповедовал христианство в своей ранней жизни; и отсюда его учение, при всей его дикости, было проникнуто больше библейским языком и библейскими идеями, чем учения прежних гностических учителей. Тертуллиан свидетельствует, что он сделался ересиархом вследствие разочарования в получении епископской кафедры; но неизвестно, в каком именно периоде его жизни случилось это разочарование, и сама точность свидетельства вообще подвергается сомнению. Около 140 года он был в Риме, где, по свидетельству св. Иринея, оставался от первосвященства Гигина, до первосвященства Аникета¹³⁹. В Риме, где церковь, при ее простом и строгом православии, относилась менее снисходительно к новшествам, чем та церковь, из которой вышел Валентин, он был два раза отлучен и, по своему окончательному отлучению, он удалился на остров Кипр, где выработал и стал проповедовать свою систему. Его смерть, по предположению, имела место около 160 года. на острове ли Кипр, или в Риме – неизвестно.

Свое учение Валентин, по-видимому, заимствовал из религий Египта и Персии, из каббалы, у Платона, Пифагора и из Гезиодовой Теогонии¹⁴⁰. Он учил о существовании первоначала, самосуществующего и совершенного, которому придавал название Вифос (т. е. неисследимая глубина). Это существо, существовавшее от вечности в покое, наконец решилось проявить себя; от него и Эннии, или мысли его души, которая называлась также Харис (благодать) или Сиги (молчание), произошла чета эонов, из которых мужской назывался Нус (ум) или Моногенис (единородный), женский эон – Алифия (истина). От них, при последующих рождениях, истекли две других четы: Логос (слово или разум) и Зои (жизнь), Анфропос (человек) и Екклесия (церковь). Таким образом составилась первая степень существ – огдоада или октава¹⁴¹. Затем, от Логоса и Зои произошли пять чет эонов – декада; и затем от Анфропоса и Екклесии шесть чет – додекада; так что все вместе составляли число 30. Кроме них, был еще безбрачный эон, называвшийся Орос (предел) или Ставрос (крест), отрасль Вифоса и Сиги, и на обязанности его было водворять начало ограниченности н удерживать всякое бытие в назначенном ему месте¹⁴².

Первородный Нус один только был способен постигать верховного Отца. Другие эоны завидовали его знанию и настойчивость их желания проникнуть в это знание была пропорциональна их отдаленности от первоисточника. София (мудрость), последняя из тридцати эонов, исполненная неудержимой жажды знания, вышла из плеромы с намерением подняться к первообразу своего бытия; но ей уже угрожала опасность быть поглощенной в бесконечности природы или затеряться в безграничном внешнем пустом пространстве, как Орос привел ее назад к той области, которую она столь неразумно оставила¹⁴³. Тогда Нус, по промышлению Вифоса, произвел новую чету эонов – Христа и Св. Духа¹⁴⁴. Христос учил старейших эонов, что Вифос непостижим, что они могли познать его только через единородного, и что счастье бытия заключается в удовлетворении той мерой света, которая назначена для каждого; Дух установил равенство между ними и учил их вместе прославлять Верховного. Гармония таким образом была восстановлена, и все эоны общими силами произвели Иисуса (или Спасителя), цветок плеромы, одаренный каждым из них самым драгоценным даром, какой только каждый мог уделить. Вместе с Ним было произведено также множество служащих ангелов ¹⁴⁵.

Но в то время, как София находилась на своем полете за пределами плеромы, от ее желания, без содействия ее супруга Фелетоса (воли), родилось недоношенное, бесформенное и несовершенное существо, названное Ахамофой¹⁴⁶. Это существо оставалось выключенным из плеромы и находилось во тьме кромешной; но Христос, сжалившись над ним, даровал ему форму и показал ему на один миг отблеск небесного света. Ахамофа старалась приблизиться к этому свету, но была отогнана Ором¹⁴⁷. Вследствие этого она охвачена была сильным волнением: то она смеялась при воспоминании о славном видении, то плакала о своем недопущении к свету. Ее ощущения влияли на инертную и бесформенную массу материи ¹⁴⁸; вследствие ее обращения к источнику света, произошло душевное существование; от ее скорби, вследствие пребывания во тьме и пустоте, от ее страха, чтобы жизнь ее не отнята была от нее, как отнят был свет, произошло вещественное существование. Среди вещественных произведений были сатана и его ангелы; среди душевных был демиург. Ахамофа обращается с мольбой ко Христу, который посылает ей эона – Иисуса, сопровождаемого своими ангелами и снабженного могуществом всей плеяды. Иисус озаряет ее и успокаивает ее волнение; от блеска Его ангелов она зачинает и рождает духовное бытие¹⁴⁹. Демиург приступает к обработке окружающего хаоса, отделяет душевные элементы от вещественных и из первых создает семь небес, из которых высочайшее есть его собственная область, причем каждое из других поручено верховному ангелу. Затем он создает человека, снабжая его душой и телом; но Ахамофа, без ведома демиурга, насаждает в новом творении искру духовной природы; и творец и его ангелы чрезвычайно изумились, заметив, что их произведение имеет в своем существе нечто высшее, чем они сами.

Демиург вследствие этого делается завистливым к человеку. Он подчиняет его строгому и стеснительному закону, и когда человек нарушает этот закон, он низвергает его с третьего неба или рая на землю и облекает его душевное тело «в кожаную одежду», то есть, плотскую темницу, подвергая человека узнать материи (так именно Валентин объяснял Быт. 3:21). Все это, однако же, случилось по промышлению Всевышнего, по намерению которого духовный элемент, войдя в мир вещественный, должен был сделаться средством его разрушения¹⁵⁰.

Демиург не знал ничего выше себя; он действовал как орудие Вифоса, но не сознательно, и предполагая себя первообразом вселенной, он внушил иудейским пророкам провозглашать себя единственным Богом. В писаниях пророков вследствие этого Валентин полагает различие между тем, что они изрекали по вдохновению ограниченного демиурга, и тем, что они, сами не зная того, извлекали из высшего источника¹⁵¹. Демиург научал пророков предсказывать о Мессии согласно с его собственными понятиями; он облек этого душевного Мессию душевным и невещественным телом, способным совершать человеческие действия, но свободным от человеческих чувств; и к этим элементам, без ведома его создателя, была присоединена духовная душа из высшего мира. Этот «низший Христос» был рожден от девы Марии, пройдя чрез нее, «как вода чрез трубу», не заимствуя ничего от ее существа; Он ел и пил, но никакого питания не извлекал из своей земной пищи¹⁵². В течение 30 лет (таковой период соответствовал числу обитателей плеромы) он жил как образец аскетической праведности, пока, во время Его крещения, не сошел на Него эон Иисус, с целью исполнить некое возвышенное назначение пророчества, которого не понимал демиург; и тогда демиург узнал о высшем духовном мире и с радостью сделался орудием водворения царства Мессии¹⁵³.

Валентин разделял людей на три класса, представляемых относительно Каином, Авелем и Сифом: материальных, которые не могли достигнуть знания или спастись; духовных, которые не могли погибнуть и душевных, которые не могли спастись или погибнуть; смотря по делам их¹⁵⁴. Язычество представляло собой класс материальный, иудейство и церковное христианство – душевный, и гностицизм – духовный; но при этом не отрицалось, что отдельные личности могли быть выше или ниже уровня систем, к которым они принадлежали. Среди иудеев в особенности, по мнению Валентина, всегда был класс возвышенных духовных натур, которые поднимались выше пределов ветхого завета. Демиург признавал высшее достоинство таковых и награждал их тем, что делал их пророками и царями, причем в неведении воображал, что добродетельность их истекала от него самого.

Чистая истина впервые была открыта человечеству пришествием Христа. Для духовных людей Его посланничество имело своей целью просвещение, их природа родственна плероме, и они могут войти в нее через знание, соединяющее их с Христом. Но для душевных людей необходимо было иное искупление, и оно было совершено страданием душевного Мессии, который перед своим распятием был оставлен не только эоном Иисусом, но и своей собственной духовной душой¹⁵⁵. Валентин поэтому отличался от Василида и других, допущением своего рода искупления; но его учение в этом пункте весьма непохоже на учение церкви, насколько он не признавал истинным ни божества, ни человечества Спасителя.

Христос, по учению Валентина, входит в единение со всеми, что бы каждый мог подняться до блаженства, доступного каждому по его способности. Во время крещения душевный класс людей получает прощение своих грехов вместе со знанием и способностью господствовать над прирожденными им вещественными элементами; между тем как духовные освобождаются от господства демиурга, водворяются в плерому и каждый вступает в содружество с соответствующим ангельским существом в высшем мире¹⁵⁶. Пути этих двух классов должны были быть совершенно отличны. Для душевных необходима была вера, и с целью произвести ее требовались чудеса, но духовные стояли выше потребности в таких пособиях: они могли спасаться не верой, но знанием, – учение, которое между позднейшими валентинианами сделалось оправданием всякого рода распущенности¹⁵⁷. Буквальный смысл св. Писания предназначался для душевных, которые не способны были проникнуть выше его; но духовные допускались и к разумению высшего смысла – «мудрости совершенных»¹⁵⁸.

При окончательном завершении всего, когда духовные более усовершенствуются в знании, когда все семена божественной жизни среди человечества будут избавлены от рабства материи, Ахамофа, место которой теперь находится в средней области между плеромой и высочайшим небом демиурга¹⁵⁹, войдет в плерому и соединится с небесным женихом Иисусом. Созревшие духовные натуры, сбрасывая все, что есть несовершенного, и возвращая свои души демиургу, который дал их, отправятся в плерому, и каждая соединится со своим ангельским сочленом. Демиург поднимется из своего собственного неба в среднюю область, где он будет царствовать над душевными праведниками. Тогда возгорится огонь, теперь скрывающийся в области мира, и уничтожит все, что есть вещественного.

Валентинианова система казалась правдоподобной в глазах христиан, поскольку она не только пользовалась изречениями по большей части библейского характера, но и принимала все книги св. Писания, хотя и склонна была устранять их значение самыми насильственными перетолкованиями ¹⁶⁰. Евангелие от Иоанна считалось этой сектой высшим по своему авторитету; но ключ к истинному учению, будто бы, извлекался из тайного предания от св. Матфея и от некоего Февды, который считался учеником ап. Павла¹⁶¹. Посвящение в таинства секты было постепенным; Ириней говорит, что они раскрывались только таким лицам, которые щедро платили, и Тертуллиан с саркастическим юмором описывает тот способ, которым эти сектанты обманывали любопытство всех тех, кто пытался проникнуть выше той степени знания, которую считалось возможным доверить им¹⁶². После смерти своего основателя, валентиниане подверглись обычным разделениям и испорченности; Епифаний свидетельствует, что между ними было не менее десяти разнотолков¹⁶³. Остаток секты существовал еще в начале пятого столетия.

7. В то время, как система Валентина была самой фантастической формой гностицизма, система его современника Маркиона была самой прозаической и практической; и в то время, как в других системах знание составляло все, тенденция маркионизма была главным образом религиозной. Главным его началом, которое у него было общим с другими гностиками, была идея противоположности между христианством и иудейством, и ее он развил до крайности.

Маркион родился в Синопе¹⁶⁴, на берегу Евксинского моря, около начала второго столетия. Отец его впоследствии был епископом этого города, и нет основания сомневаться, что сам Маркион был воспитан с детства как христианин¹⁶⁵. Он сделался пресвитером церкви синопской н по внешности вел аскетическую жизнь, пока (согласно весьма сомнительному рассказу, который основывается на свидетельстве Епифания) он не отлучен был своим отцом за соблазнение одной девицы¹⁶⁶. После напрасных стараний возвратить себе потерянное положение, он оставил Азию и прибыл в Рим, когда римская кафедра была вакантна вследствие смерти Гигена (142 г.). Он обратился с просьбой о допущении его в общение римской церкви, но пресвитеры отвечали ему, что правило единства в вере и ее учении запрещало им сделать это, если только не получено будет согласие епископа, которым он был отлучен¹⁶⁷. Перед оставлением своей собственной страны, Маркион получил уже известность по своеобразным мнениям, которые вероятно и были действительной причиной его отлучения; и он, начав проповедовать их в Риме, требовал от пресвитеров объяснения изречения Спасителя, что старые мехи не могут содержать нового вина. Он оспаривал правильность их ответа, и хотя его собственное толкование этих слов неизвестно, но как можно заключить из того, что известно о его учении, он разумел под старыми мехами закон и под новым вином Евангелие.

Потерпев неудачу в своих попытках добиться допущения в церковь, Маркион присоединился к Кердону, сириянину, который уже несколько лет жил в Риме, то тайно приобретая себе приверженцев, то ища примирения с церковью заявлением своего покаяния¹⁶⁸. Слава учителя скоро затенена была славой ученика, так что невозможно разобрать, какое, собственно, каждый из них имел участие в образовании их системы. Маркион будто бы путешествовал в Египте и на востоке, с целью распространения своей ереси, и по предположению умер в Риме в епископство Елевферия (то есть, между 177 и 190 годами). Тертуллиан свидетельствует, что он несколько раз был отлучаем от церкви, что в последний раз епископ римский возвратил ему большую сумму денег, которую он предложил «в первом порыве своей веры»¹⁶⁹, что он получил обещание быть еще раз принятым в общение под условием возвращения тех, которых он совратил, но что смерть постигла его прежде, чем он мог исполнить эту задачу.

В отличие от других гностиков, Маркион признавал себя совершенно чистым христианином в своих учениях; он ничего не заимствовал из Греции, Египта или Персии, и не признавал никакого другого источника истины кроме св. Писания¹⁷⁰. Он был враг аллегорического толкования; отвергая предания церкви, он не заявлял притязания на какое-нибудь тайное свое собственное предание, и отрицал противоположность между верой и знанием. Но с самим св. Писанием он поступал весьма произвольно. Он отвергал весь Ветхий Завет, из Нового признавал только Евангелие от Луки и десять посланий ап. Павла, и из них исключал все, что не согласовалось с его собственными теориями¹⁷¹. Он не подвергал сомнению подлинность других книг, но предполагал, что писатели сами были ослеплены иудейством, и, кроме того, их произведения были искажены в последующее время¹⁷².

Маркион признавал существование трех начал – верховного Бога, совершенно доброго; диавола или господина материи, вечного и злого, и между ними, демиурга, существо ограниченное в силе и знании, главной особенностью которого была справедливость, без примеси любви или пошлости. Неизвестно, придавалась ли демиургу независимость существования, или же (как в большей части гностических систем) он считался истечением от верховного Бога, – но

последнее мнение вероятнее¹⁷³. Он учил, что творение верховного Бога было нематериальное и невидимое, что демиург создал этот мир и его обитателей из сущности, которую он взял из вещественного хаоса без согласия или ведома его Правителя. По его учению, душа человека не была, как в других системах, насаждена верховным Богом, но составляла тело демиурга и отличалась свойствами, соответствующими ограниченной природе ее создателя; она не имела силы противостоять нападениям вещественного начала, всегда стремящегося возвратить себе ту часть, которая взята была из его собственных владений. Человек пал через непослушание законам демиурга, и его первоначальная природа изменилась на худшую¹⁷⁴. Демиург избрал себе один народ – иудеев, и им он дал закон, который не был сам по себе злом, но приспособлен был только к низшим натурам, будучи не совершенен в своей нравственности и лишен внутреннего духа, Система его до суровости справедлива: непослушных он предавал мучениям, а праведных награждал покоем в лоне Авраамовом ¹⁷⁵.

Демиург обетовал Мессию, своего сына и подобной себе же природы, который имел прийти не с целью ходатайства и прощения, но с целью разрушить язычество и основать владычество иудеев, Но верховный Бог, сжалившись над человечеством, из которого огромное большинство, без всякой вины со своей стороны, было лишено всякого знания демиурга и подвергнуто его осуждению, решил послать высшего Мессию, своего собственного Сына. Мир не был подготовлен к этому каким-нибудь предварительным откровением, так как не было и надобности в таком приготовлении, потому что дела этого Мессии сами по себе были достаточным доказательством Его посланничества. Он явился вдруг в синагоге Капернаумской, «в пятнадцатый год Тиберия Кесаря» но с целью обратить на себя внимание иудеев Он применялся к их собственным понятиям и заявлял, что Он тот Мессия, ожидать которого учили их пророки демиурга¹⁷⁶. Тогда впервые открыт был истинный Бог, и людям дано было прощение грехов вместе с сообщением знания и силы, которые могли сделать их способными побеждать враждебность материи.

Демиург, не зная о действительном существе Мессии, но завидуя Его силе, превосходившей его собственную, возбудил против Него иудеев; Бог материи побудил язычников соединиться с ними в этом гонении, и Спаситель был распят. Несмотря на это, по взгляду Маркиона, тело Его в действительности не могло пострадать, так как оно было духовно и эфирно; своим подчинением кресту Он хотел только преподать урок, что страдание негодного тела не надо избегать как зла¹⁷⁷.

Маркион допускал сошествие Спасителя в ад, и с этим учением связывалось одно из его самых, странных представлений, именно, что язычники и осужденные в ветхом завете люди (как напр. Каин, Исав и содомитяне), страдая от мщения демиурга, с радостью приветствовали принесенное им спасение, и были избавлены; между тем как ветхозаветные святые, будучи довольны блаженством в лоне Авраамовом и подозревая в призыве Спасителя искушение, отказались послушаться Его и остались в своем прежнем состоянии¹⁷⁸. Но в таком состояния они не могли оставаться навсегда. В конце концов должен был прийти Мессия демиурга; Он имел собрать рассеянных сынов Израиля из всех стран, основать всемирную монархию иудеев и облагодетельствовать приверженцев своего отца земным блаженством, причем те из язычников и непослушных, которые не были изъяты из Его власти получением высшего спасения, должны были подвергнуться мукам. Что касается народа верховного Бога, то, по учению Маркиона, душа его будет освобождена от плоти и будет обитать с Ним в духовном теле¹⁷⁹.

Основным затруднением у Маркиона была предполагаемая невозможность примирения любви с карающей справедливостью; отсюда допускаемое им различие между верховным Богом, воплощением любви, и демиургом, воплощением строгости. С целью выяснить свой взгляд он написал книгу, под названием «Антитезы»¹⁸⁰, в которой, с целью показать существенное различие между ветхим и новым заветами, он настаивает на всех тех началах и повествованиях в ветхозаветных книгах, которые казались непримиримыми с характером любви, и особенно указывал на примеры, в которых Спаситель (как предполагал Маркион высказывался против иудейской системы¹⁸¹.

Маркион был человеком серьезного настроения и образа жизни. Характер его секты был аскетический: он не позволял животной пищи, кроме рыбы, запрещал брак и требовал обета целомудрия, как непременного условия при крещении¹⁸². Крещение, однако же, могло быть отложено; оглашенные (вопреки практике церкви) допускались к присутствованию при совершении величайшего из таинств¹⁸³, и если человек умирал в состоянии оглашенного, то допускалось крещение за мертвых¹⁸⁴. Маркион будто бы допускал совершать крещение трижды, в убеждении, что при каждом повторении его отпускались грехи, совершенные со времени предшествующего крещения; совершал евхаристию на воде и, в противоположность иудейству, предписывал освящать седьмой день недели (то есть, субботу) постом¹⁸⁵.

Смелое отвержение всех иудейских и языческих элементов, произвольное отношение к св. Писанию и кажущаяся строгость секты привлекали к ней многих приверженцев. Маркион обращался к своим последователям как к «сотоварищам в ненависти в скорби»¹⁸⁶; они скорее добивались, чем избегали преследования; многие из них пострадали с большим мужеством за имя Христово, и секта гордилась своими мучениками. Маркионитство, по свидетельству Епифания, сильно распространено было в его время (около 400 года) и продолжало существовать до шестого столетия ¹⁸⁷.

Как ни странен и, по самому своему существу, ни противен был гностицизм христианству, мы не должны, однако же оставлять без внимания и той пользы, которую христианство в общем извлекло из него. Подобно другим ересям, он сослужил добрую службу, вызывая поборников православия на исследование и защиту своего подвергавшегося нападению учения. Но это было еще не все. В различных формах гностицизма, главные идеи и влияния прежних религий и философских систем приведены были в соприкосновение с Евангелием, ища как бы проникновения в христианскую систему. Вследствие этого церковь была вынуждена рассмотреть, сколько в этих древних системах было истинного и сколько ложного, и, решительно отвергая ложное, усваивать истину, освящать ее сочетанием с христианским началом и, таким образом, спасать все, что было дорогого, от разрушения вместе с погибавшим древним миром. «При посредстве гностиков именно», говорит один новейший писатель, «в церковь введены были науки, литература и искусство»¹⁸⁸, и когда гностицизм исполнил эту свою задачу по отношению к церкви, его различные формы или прекратили свое существование, или только продолжали прозябать в качестве устарелых верований среди темных и все более уменьшавшихся последователей¹⁸⁹.

Состояние христиан при императоре Коммоде и мученичество Апполония – Император Север и гонение при нем – Перепетуя и ее сотоварищи – Пасхальный вопрос – Папа Виктор и св. Ириней – Монтанизм и его учение – Тертуллиан – Развитие христианского учения – Монархианские ереси – Праксей – Ноет и Савеллий – Философумены – Савеллианство – Климент Александрийский – Аллегорическое толкование – Неоплатонизм

Хотя апологетам и не удалось своими сочинениями добиться узаконенной веротерпимости по отношению к церкви, они все-таки не остались без влияния. Дело, которое могло находить столь способных и ученых людей, выступавших на защиту его своим пером, постепенно приобретало новое положение. Старая ходячая клевета исчезла; более просвещенные из язычников начали сознавать, что если их религия хочет выстоять против Евангелия, то должна быть преобразована не только в обрядности, но и в учении. Отсюда мы видим в этом периоде попытки со стороны философов присвоить своей системе некоторые из истин, которые впервые провозглашены были христианством, сблизить их различными путями с Евангелием, и вообще старание о примирении учений.

Из государей, занимавших императорский престол, некоторые царствовали лишь короткое время и не оставили никаких следов в истории церкви. Коммод, недостойный сын Марка Аврелия, будто бы под влиянием своей фаворитки, наложницы Марции, щадил христиан и возвратил многих из них из ссылки ¹⁹⁰. Но хотя это царствование вообще было временем покоя для церкви, во время его совершилось одно замечательное мученичество, именно мученичество Аполлония, римского сенатора, который был обвинен в принадлежности к христианству одним из своих рабов. Доносчик был предан смерти через раздробление ему ног; Аполлоний прочитал защиту своей веры перед сенатом и был обезглавлен¹⁹¹, и случай этот приобрел известность в качестве показателя современного состояния христиан, которые по закону подлежали смертной казни за свою веру, и однако же находили покровительство в самом законе, назначавшем то же самое наказание для их обвинителей. С этим случаем, однако же связываются различные затруднения: даже если признавать все эти обстоятельства истинными, то, все-таки, останется вопрос: был ли доносчик наказан за оскорбление христианина, или за нарушение своей обязанности, как раба по отношению к господину¹⁹².

Север, в начале своего царствования, относился к церкви благосклонно и защищал ее членов против ярости черни, – вследствие будто бы исцеления, которое он сам получил от помазания елеем со стороны христианина, по имени Провула Торпациона¹⁹³; он держал своего исцелителя вблизи себя и позволял некоторым знатным и властным лицам исповедовать Евангелие¹⁹⁴. Но законы все еще находились в неудовлетворительном состоянии; положение христиан все еще зависело от воли отдельных правителей, и даже правители благосклонно расположенные, часто находили для себя невозможным защищать их в случае обвинения. Прежде, чем издан был какой-нибудь новый указ, в различных частях империи происходили суровые гонения. Указ Траяна, запрещавший разыскивать христиан, оставался без исполнения; чернь все еще требовала их крови в амфитеатрах; многие подвергались пыткам с целью заставить признаться в своей вере; некоторые сожигались; иные осуждались на работы в рудниках или в ссылку; даже могилы мертвых подвергались оскорблению¹⁹⁵. В это именно время возник обычай покупать веротерпимость. Он освещался многими епископами, которые ссылались на библейский пример Иасона¹⁹⁶, и деньги платились не только в виде случайных взяток обвинителям или воинам, но и в качестве ренты или налога, подобно тому, который взимался с членов каких-нибудь сомнительных занятий, давая им право продолжать эти занятия¹⁹⁷. Влияние такого обычая в общем было неблагоприятно для покоя церкви, так как недобросовестные правители часто считали для себя выгодным предавать смерти нескольких из беднейших христиан в пределах своей области, чтобы устрашить их более богатых собратьев и вымогать у них деньги. Строгие маркиониты и восторженные монтанисты с презрением отвергали такую сделку, на которую вообще шли верующие; они считали как обычай платить деньги за свою безопасность, так и бегство от гонения недостойными христианского исповедания¹⁹⁸.

В 202 году Север издал указ, под страхом тяжких наказаний запрещавший кому бы то ни было из его подданных принимать иудейство или христианство¹⁹⁹. Поводом к этому указу быть может были крайности монтанизма ²⁰⁰, равно как и более общая причина – отказ христиан принимать участие в торжествах, которые устроены были при триумфальном возвращении императора в Рим. Отказ этот в действительности основывался не на каком-нибудь политическом недовольстве, а на религиозном отвращении к языческим обрядам и неприличиям, которые связывались с этими празднествами²⁰¹; потому что каково бы ни было настроение христиан во время позднейшей борьбы за империю, они воздерживались от принятия стороны того или другого из соперников, и нет данных, чтобы христиане когда либо были между теми приверженцами Нигера и Альбина, которые пострадали от мщения Севера.

Хотя новым указом и не запрещалось прямо христианам исповедовать свою религию, а только увеличивать своих членов прозелитством, он, однако же содействовал возбуждению врагов их к гонению, которое производилось с большой суровостью в Египте и проконсульской Африке, хотя по-видимому и не распространялось на другие провинции²⁰².

Из африканских мучеников самыми знаменитыми были Перпетуя и ее сотоварищи, о страданиях которых рассказывается в повествовании, частью написанном самой Перпетуей²⁰³. Она была оглашенная, благородная и богатая женщина 22-х летнего возраста, замужняя и недавно пред тем оставшаяся вдовой с грудным младенцем ²⁰⁴. После своего ареста она была посещена своим отцом язычником, который убеждал ее отречься от своей веры. Она спросила его, можно ли сосуд, стоявший рядом с ней, назвать каким-нибудь другим именем, кроме его собственного имени; и когда отец отвечал, что нельзя, она сказала: «так и я не могу называть себя ничем другим, кроме того, что я в действительности, – именно христианка». Отец пришел в сильную ярость и, казалось, не прочь был даже нанести ей какой-нибудь телесный вред; однако же удалился и не возвращался в течение нескольких дней.

Вовремя этого промежутка, Перпетуя была крещена с ее сотоварищами Ревокатом, Фелицитой, Сатурнином и Секундулом; дух, говорит она, побудил ее молиться во время ее крещения о силе терпения. Затем они были удалены в место более строгого заключения, чем то, в котором они находились сначала, и Перпетуя страдала от жара, темноты и оскорблений со стороны черни и воинов, но более всего от тоски о своем ребенке. Два диакона, давая деньги тюремщикам, добивались позволения для христиан проводить по нескольку часов каждого дня в более открытой части темницы. Там ребенок Перпетуи был принесен к ней ее матерью и братом, и спустя несколько времени она получила возможность держать его постоянно с собой; после этого она чувствовала себя свободной от всякой скорби, так что, как она говорит, «темница сразу сделалась для меня подобно дворцу, и я предпочитала быть там, чем в каком бы то ни было другом месте».

Но вот ее брат, бывший также оглашенным, сказал ей, чтобы она помолилась о видении с целью узнать, когда закончится ее тюремное заключение²⁰⁵. Она действительно помолилась и увидела золотую лестницу, достигающую до неба, но столь узкую, что только одному человеку в одно время можно было входить по ее ступеням. Вокруг нее лежали мечи, копья и крючки, готовые пронзить и разорвать тело всякого, кто попытался бы подняться по лестнице без должной предосторожности; при этом у подножья ее лежал великий дракон, старавшийся удержать от восхождения. Сатур, знатный христианин, который впоследствии сам выдал себя и сделался сотоварищем страдальцев, – стал первый восходить по лестнице и, достигнув ее вершины, приглашал и Перпетую следовать за собой. Именем Христа она укротила дракона, и поставив свою ногу на первую ступень лестницы, наступила на голову чудовища. На верху она оказалась в обширном саду, где увидела пастыря с белыми волосами, который доил своих телиц и окружен был тысячами народа в белых одеяниях. Он приветствовал ее и дал ей кусок сыра, который она приняла обеими руками и ела, причем все общество, одетое в белые ризы, сказало «аминь». При этом звуке она проснулась, но приятный вкус еще оставался в ее устах. Видение было истолковано в смысле предостережения, что узникам нельзя будет больше надеяться на освобождение в этом мире.

Услышав о предстоящем следствии, отец Перпетуи посетил ее вновь. Вместо дочери, он назвал ее госпожой²⁰⁶, целовал ее руки, бросился к ее ногам и, напоминая ей о своем долгом попечении о ней и о своей особенной любви, которую он показывал ей предпочтительно перед всеми другими детьми, указывая на скорбь семейства и возбуждая в ней сожаление к ребенку, который не мог жить без нее, – умолял ее избавить его и всех его родственников от скорби и позора, которым она подвергла бы их, настаивая на своем исповедании. Но Перпетуя, хотя и была глубоко потрясена волнением старца, могла ответить только, что все находится в руках Божьих.

В самый день суда узники были выведены на форум²⁰⁷, и так как Перпетуя была поставлена впереди, то отец ее немедленно подошел к ней с ее ребенком на руках, умоляя ее сжалиться над младенцем. Прокуратор также старался тронуть ее, указывая ей на ее ребенка и на седины ее отца; но она твердо отказывалась принести языческую жертву. Тогда прокуратор приказал удалить ее отца (который, вероятно, нарушал судопроизводство своей назойливостью) с того места, где он находился, и подвергнуть его сечению розгами, и когда этот приказ приводился в исполнение, Перпетуя заявила, что она чувствовала, как будто эти удары наносились ей самой. Судебное заседание закончилось осуждением обвиненных на отдачу зверям, но, не устрашенные приговором, они с радостью возвратились в свою темницу.

Несколько дней спустя, Перпетуя во время молитвы услышала, что ее называл по имени брат ее, Динократ, который умер в семилетнем возрасте; и так как она не думала о нем, то увидела здесь божественное внушение помолиться за него. И вот, ей казалось, будто мальчик выходил к ней как бы из какого-то темного места, – бледный, грязный, с признаками рака на лице, послужившего причиной его смерти, жаждущий, но не способный достать воды, которой бы он желал напиться. Его сестра продолжала молиться за него, и, наконец, была утешена видением, в котором окружающее его место было светлым, его лицо и тело чисты, язва на его лице уменьшилась до незначительного рубца, и он мог доставать воду. Он напился и отправился как бы играть; «тогда», говорит Перпетуя, «я поняла, что он был переведен из мучения»²⁰⁸.

Повествование, затем рассказывает о другом видении: страждущего отца и о видениях торжества, которыми Перпетуя была одушевлена для перенесения своих страданий. Сатур также имел видение небесной славы, и оно послужило средством сообщения некоторых увещаний епископу Онтату.

Мученики приберегались ко дню рождения Геты, который признаваем был своим отцом в качестве сотоварища по управлению империей, но в это время Секундул умер в темнице. Фелицита, замужняя женщина, рабского положения, находилась на восьмом месяце беременности, и как она, так и ее сотоварищи опасались, что ее смерть будет отложена вследствие этого. Поэтому, они все вместе молились, и, за три дня до праздника, Фелицита разрешилась младенцем. Крики, которые она издавала в муках рождения, заставили прислужника в темнице спросить её: «если ты не можешь выносить этого, то чтоже ты будешь делать, когда будешь брошена зверям?» – «Теперь я сама», отвечала она, «выношу свои настоящие страдания; но тогда за меня будет страдать Тот, Который находится во мне, потому что я также пострадаю за Него». Ребенок был усыновлен одной христианской женщиной.

Тюремщик Пудент был обращен поведением своих узников. Накануне их мученичества им предложен был, согласно с обычаем, «даровой ужин», своего рода пир, за которым осужденным лицам позволялось вести себя со всевозможной свободой и распущенностью; но вместо того, чтобы предаваться обычным беспорядкам, узники превратили его в подобие христианской вечери любви. Сатур строго укорял народ, теснившийся посмотреть на них: «заметьте хорошенько наши лица», сказал он, «чтобы вы могли узнать нас опять в день суда».

Выведенные в амфитеатр, мученики имели радостный вид. Согласно обычаю, который, по-видимому, составлял особенность Карфагена и вел свое начало с того времени, когда в его прежней финикийской религии, приносились человеческие жертвы, на мужчин возлагались красные одежды, подобно жрецам Сатурна, а на женщин – желтые, подобно жрецам Цереры; но они отказались подчиниться этому, говоря, что они и страдают именно с целью избавиться от таких условий, и справедливость этого возражения была признана. Перпетуя пела псалмы, Сатур и другие предсказывали о мщении Бога прокуратору и черни.

Из мучеников мужчины были отданы львам, медведям и леопардам, а женщины были бодаемы разъяренной коровой. Перпетуя как будто находилась в каком-то исступлении и была нечувствительной к страданию; придя в себя, она спросила, когда же придут звери, и едва могла быть уверена, что эта часть ее страданий уже кончилась. Вместо того, чтобы тайно отпустить жертвы, как это было в обычае, зрители требовали, чтобы они были преданы смерти; мученики простились друг с другом целованием мира и выступили на середину амфитеатра, где скоро и закончились их земные испытания. Гладиатор, которому предстояло убить Перпетую, был неопытный юноша и промахнулся своим мечем; тогда, заметив его смущение, она собственной рукой направила его меч для смертельного удара. «Быть может», говорит писатель Деяний мученичества, «такая великая женщина, – женщина, которой боялся нечистый дух, не могла бы быть подвергнута смерти, кроме как по ее собственной воле».

Документ, вкоротке изложенный здесь, носит печать обстоятельной истинности. Как в отдельных местах, так и в тоне повествования, указывались основания для мнения, что мученики и их историки были монтанисты; но принятие этих актов древней церковью сильно говорить в пользу другого мнения. Мы можем поэтому предполагать, что или монтанистические мнения не приводили еще к формальному разделению в церкви Карфагенской в то время, когда написаны были эти акты ²⁰⁹, или особенности рассказа можно относить не к монтанистическим началам, но к тому естественному темпераменту, который делал Африку особенно удобной почвой для принятия монтанизма.

При Каракалле и Элагабале христиане были свободны от гонения. Есть свидетельства, что Элагабал, желая подчинить все древние национальные религии сирийскому культу, которого он был жрецом²¹⁰, намеревался сочетать символы иудейства и христианства (к которым он, вероятно, относился с большей благосклонностью вследствие их восточного происхождения) с богами Греции и Рима в храме, который он воздвиг Солнцу²¹¹; но его неразумно распутная жизнь была закончена прежде, чем он мог попытаться привести в исполнение это свое намерение.

Что касается внутренней истории церкви, то прежде всего нужно указать на горячий спор, возникший вследствие возобновления вопроса о праздновании пасхи. О различии в соблюдении времени празднования пасхи между церквями Малой Азии и церквями других стран было уже упомянуто выше, равно как и о соглашении, состоявшемся между св. Поликарпом, как представителем Азиатской церкви, н Аникетом, епископом Рима²¹². В течение некоторого времени после этого соглашения, азиатским христианам, пребывавшим в Риме, по-видимому, было позволено следовать обычаям своей собственной страны, пока Сотер, занимавший римскую кафедру с 168–176 г., не потребовал от них подчинения местному обычаю, не считая, однако же азиатского обычая препятствием к общению с другими церквями. Его второй преемник, Виктор, усвоил совершенно другой образ действия²¹³. Некий Власт, азиатский христианин, прибыв в Рим, настаивал на соблюдении азиатского обычая, и около этого же самого времени обычай этот стал возбуждать подозрение, как знак монтанизма, которым действительно, по-видимому, был заражен Власт²¹⁴. Эти обстоятельства с основанием могли побудить Виктора употребить свое влияние для установления однообразия во всей церкви; но он жестоко погрешил в самом образе своей попытки. В различных, далеко отстоящих одна от другой странах, – в Палестине, Понте, Осроене, Греции и Галлии, составились соборы, по-видимому по его желанию: все они заявили, что обычай их собственных церквей вполне согласен с обычаем римской, и вообще благоприятно отнеслись к желаниям Виктора²¹⁵. Азиатские христиане, однако же, на своем соборе отказались отступить от своего традиционного правила. Поликарп, епископ ефесский, человек, выдававшийся как по месту своего служения, так и по своему личному авторитету, писал Виктору в пользу своих братьев: он ссылался на ап. Филиппа и Иоанна, вместе с другими высокочтимыми лицами, украшавшими церковь Азии, как на освещавших своим примером обычай празднования пасхи 14 нисана, и сам заявлял решимость держатся этого обычая, как апостольского по своему происхождению и не осужденного в св. Писании, не опасаясь угроз Виктора прервать общение с ним. Тогда Виктор в повелительном письме отлучил азиатских христиан от общения с Римом и старался добиться подобного же осуждения для них от других ветвей церкви. В этом, однако же он разочаровался. Сама мысль об исключении столь большой массы христиан от церковного общения неприятно поразила общее мнение: многие епископы резко возражали Виктору и увещевали его оставить это свое намерение²¹⁶.

Из лиц, старавшихся уладить этот спор, самым знаменитым был Ириней, епископ Лионский. Ириней был родом из Малой Азии, и в своей юности знал высокочтимого св. Поликарпа²¹⁷, о котором в одном из своих сочинений²¹⁸ он сохранил весьма интересные воспоминания. Он присоединился к миссионерской церкви Лиона, и там мучениками при Марке Аврелии, ему поручено было отнести в Рим к епископу письмо, в котором они старались уладить споры монтанистической полемики, и, по-видимому, во время этого своего отсутствия он был избран епископом на место Пофина ²¹⁹. В течение первых лет его епископства, слава его учености и дарования была установлена большим трудом, который служит главным источником сведений касательно гностических ересей, и благодаря своим связям, как с востоком, так и с западом (он был «четыредесятником» по своей прежней жизни, но последователем римского обычая в своей собственной церкви), он хорошо был подготовлен с успехом действовать в качестве примирителя²²⁰. Епископ Лионский написал от имени своей церкви Виктору, увещевая его к умеренности, указывая при этом на пример Аникета и его предшественников по кафедре римской и настаивая, чтобы такой вопрос не делался основанием для перерыва общения, так как разнообразие обычаев всегда допускалось в церкви, и такое разнообразие в безразличных предметах служило лишь к подтверждению аргумента, который мог быть извлекаем из согласия всех церквей касательно существа веры.

Благодаря посредничеству Иринея и других, мир наконец был восстановлен. Азиатские христиане в окружном письме очистили себя от всякого подозрения в еретических наклонностях, и им позволено было держаться своего обычая до времени Никейского собора²²¹.

Едва ли надо замечать, что попытка обратить это дело в пользу позднейших папских притязаний совершенно неудачна. Образ действия Виктора, правда, может считаться как бы предвестием действия его преемников, выступавших в полноте своего высокомерия; но его притязания были гораздо скромнее их; составление соборов, хотя и состоявшееся по его просьбе, было свободным делом местных епископов; сам он прямо подвергался укорам за принятые им меры, и в отношении к нему не было ни малейшего признака, чтобы его считали выше других, и его предложения вследствие этого совершенно рушились.

Что касается ересей этого периода, то они оказываются, по своему характеру, различными от тех, с которыми мы встречались доселе. Основным вопросом гностицизма был вопрос касательно происхождения зла, и заблуждение этих сектантов состояло в попытке разрешить этот вопрос умозрениями, которые главным образом выводились из какого-нибудь другого источника, а не из христианского откровения. Но новые ереси выходили уже более из круга христианских идей. С одной стороны тут мы видим практическую, аскетическую, фанатическую секту Монтана; с другой стороны умозрение принимает форму старания исследовать и определить библейское учение касательно Спасителя и Божества.

Происхождение монтанизма относится к более раннему времени, чем до какого мы дошли теперь. Св. Епифаний²²² в одном месте относит его к такому раннему времени, как 126 год, хотя в другом месте он относит его к 157 году; Евсевий полагает его происхождение к 173²²³, а другие около 150 года²²⁴. Основатель его, родом из Мизии, был язычник и вероятно жрец Цибелы²²⁵. Вскоре после своего обращения в христианство он начал подвергаться припадкам экстаза и изрекать различные бредни, которые удостаивались названия пророчеств. Его исступленность скоро заразила двух богатых и хорошего положения женщин – Максимиллу и Прискиллу, которые оставили своих мужей и сделались пророчицами вместе с ним²²⁶. Изречения Монтана и его спутниц направлялись к введению более строгой системы, чем та, которая дотоле господствовала в церкви. Они увеличили уже существовавшие посты и усилили строгость их соблюдения; вторые браки они считали одинаковыми по преступности с прелюбодеянием; запрещали военную службу и светскую жизнь вообще; отвергали как светскую ученость, так и роскошь в женской одежде и увеселения всякого рода. Они излагали суровые правила касательно покаяния, заявляя, что церковь не имеет права отпускать грехи после крещения, хотя и допускали такую власть для монтанистских пророков; вместе с тем они учили, что некоторые грехи должны навсегда отлучать от общения святых на земле, хотя и не отрицали, что милость Божья могла в последствии простираться и на них²²⁷.

Успех секты зависел не от характера или способностей ее основателя, который, по-видимому, был человеком слабого и беспорядочного ума. В области своего происхождения она была сродни с характером самого народа, как видно из преобладания дикого культа Вакха и Цибелы среди фригийцев в ранние времена. Преследование, которому подверглись сектанты, еще более распалило воображение этих пророков, так что они дошли до исступленной ярости, что еще более содействовало распространению их оракулов. Проникая в другие страны, монтанизм нашел целые массы населения уже подготовленными к нему своим духовным настроением, так что ему оставалось только пожинать богатую жатву. Он имел особенную привлекательность для более строгих людей заявлением мысли о более строгой жизни, чем какой была жизнь обычных христиан; для слабых – предложением руководства точных правил, в которых Евангелие ограничивало себя наложением общих начал; для лиц восторженных и любящих возбуждение – своими притязаниями на пророческие дары; для гордых – заявлением осуществления чистой и непорочной таинственной церкви в точно определенной видимой общине, и поощрением своих приверженцев считать себя духовными и с презрением или отвращением относиться ко всем другим христианам, как плотским или «душевным».

Монтана обвиняли в том, что он называл себя Параклитом (Утешителем), и даже провозглашал себя всемогущим Отцом ²²⁸. Последнее обвинение есть ошибка, основанная на том обстоятельстве, что он изрекал свои оракулы во имя Отца, между тем как он, в действительности, считал себя не более как Его органом. В действительности он не утверждал даже и того, что он св. Дух или Параклит; но он учил, что обетование об Утешителе не ограничивалось апостолами, и что, будучи не вполне осуществлено в них, оно теперь полнее осуществилось в нем и в его спутницах. Развитие откровения пояснялось развитием человека: монтанисты утверждали, что иудейство было детством, новый завет был юностью и завет Параклита – зрелым возрастом. Новое откровение, однако же, ограничивалось только развитием учреждений и учений; оно не касалось установившейся веры христиан, а только подтверждало ее²²⁹.

Монтанисты думали, что душа, под пророческим вдохновением, находилась просто в пассивном состоянии, причем Дух действовал через нее, «как плектр через лиру»²³⁰. Это сравнение прилагалось Иустином Мучеником к вдохновению еврейских пророков²³¹. Но мысль эта, после ее восприятия монтанистами, была опровергаема противниками их системы, из которых иные утверждали, что библейские пророки не только сохраняли свое человеческое сознание, но и ясно понимали исполнение того, о чем они предсказывали²³². Скоро после происхождения секты, некоторые епископы хотели испробовать действие изгнания бесов из пророчиц, но монтанисты не позволили сделать этого опыта²³³.

После своего отлучения от церкви Монтан образовал общество проповедников, которые содержались на счет приношений своих последователей, и несмотря на исповедуемую строгость, сектанты сильно обвиняемы были своими противниками в лицемерии, похотливости и роскоши²³⁴. Степень епископа была только третьей в монтанистической иерархии, – причем выше его были патриархи и кеноны²³⁵. Патриарх жил в Пенузе, маленьком городе или селении во Фригии, которому сектанты придали таинственное название Иерусалима, высказывая веру, что он будет местом тысячелетнего царства, бывшего главным предметом их ожиданий и надежд. Отсюда они получили название пенузиан или катафригийцев²³⁶.

Один древний писатель говорит, хотя и не без сомнения, что как и Монтан, так и Максимилла закончили свою жизнь самоубийством через повешение, около 40 лет спустя после происхождения их секты ²³⁷. Рассказ этот, если бы он был верен, скорее бы доказывал, что они были жертвами болезненной меланхолии, чем служить основанием для делавшихся из него заключений против их нравственности. Максимилла предсказывала, что ни одна пророчица не восстанет после нее, но что немедленно настанет кончина мира²³⁸; тем не менее мы находим, что и другие женщины возбужденного темперамента приписывали себе пророческий характер среди монтанистов. Образ действия одной из них, впадавшей, по свидетельству Тертуллиана, в исступления, во время которых к ней обращались за откровениями касательно невидимого мира и за медицинскими предписаниями, – носит замечательное сходство с некоторыми фактами из новейшего времени.

На западе монтанизм сначала был принят хорошо. Он обратил на себя внимание лионских мучеников во время их тюремного заключения, и они в письмах как к Азиатским церквям, так и к Елевферию, епископу Рима, не подтверждая притязаний секты, советовали, чтобы к ней относились снисходительно²³⁹ Она извлекала пользу из крайностей некоторых ее противников, которые в своей ревности противодействовать выводам, делавшимся из писаний ап. Иоанна, как в отношении обетований Утешителя, так и в отношении тысячелетнего царства Христова, отрицали подлинность этих писаний и приписывали их еретику Керинфу²⁴⁰; и то обстоятельство, что Азиатская церковь, в то самое время, когда она находилась в споре с Римской церковью касательно празднования пасхи и осуждала монтанистов, считалось на западе признаком их православия. Виктор уже готов был формально признать их, как один азиатский христианин, по имени Праксий, обладавший большим влиянием в качестве исповедника, прибыл в Рим и своим докладом касательно существа этой партии убедил епископа изменить свое мнение и отлучить их.

Монтанисты громко жаловались на несправедливость того, что их отлучили от церкви, между тем как они желали оставаться в общении с ней. Эта жалоба, однако же была только новым примером обычной неспособности членов партии беспристрастно отнестись к своему собственному делу. Строгостью своей дисциплины, презрением, с которым члены его относились к большинству христиан, распространением своих учений под давлением мнимого откровения, сам монтанизм уже раньше в действительности отлучил церковь, и нельзя сомневаться, что если бы к нему относились с терпимостью, он не ограничился бы ничем другим кроме главенства. Кроме того, дух его был совершенно противоположен установленной власти церкви. На обыкновенные должности монтанисты смотрели с презрением как на просто душевные: епископы объявлялись ниже пророков, и сами пророки отличались не внешним рукоположением, но духовными дарами, так что они могли принадлежать ко всякому классу. Нечего удивляться, если положение, которое заняли монтанисты по отношению к государству, также отчасти побуждало более мирных христиан порывать всякую связь с ними; потому что их пророчества по большей части состояли в том, что по римскому закону считалось государственной изменой, именно в предсказаниях о различных бедствиях и приближающемся падении гонительской Империи.

Суровый дух секты возбуждал ее членов добиваться гонения. Их ревность к мученичеству поддерживалась учением, что души мучеников сразу войдут в наслаждение полным блаженством, между тем как души других праведников получат полное вознаграждение только по кончине мира. Монтанисты, однако же, благодаря своим взглядам на покаяние, воздерживались от злоупотреблений, которые возникали в других местах касательно права мучеников в деле раздачи особых отпустительных грамот²⁴¹.

Хотя секта и ее разветвления продолжали существовать в течение некоторого времени и некоторые остатки ее существовали даже в 6 столетии или еще позже²⁴², главный успех монтанизма достигнут был иным путем, именно в смысле введения многих его характеристических черт в церковь²⁴³. Вероятно, своему сродству с духом, впоследствии получившем преобладание на западе, монтанизм и обязан тем преимуществом, которым один только он обладает из древних ересей, именно, что он дошел до нас в неискаженном изложении одного из его собственных поборников²⁴⁴.

Тертуллиан, вероятно, был самым знаменитым человеком, какого только церковь видела с дней апостольских. Характер его находит полное и ясное отображение в его творениях, но обстоятельства его жизни весьма темны. Он был родом из Карфагена, сын сотника и по предположению родился около 160 года. От него самого мы знаем, что первоначально он был язычник и, как таковой, причастен был к господствующим порокам своих соотечественников²⁴⁵. Что он сначала принадлежал к классу адвокатов, это кажется вероятным как из его знакомства с законами и из употребления юридических терминов, так и из самого характера его аргументации. Вдобавок к своей законнической учености, он вместе с обширной начитанностью в поэзии и общей литературе обнаруживает знание физической и естественной философии; владел греческим языком до такой степени, что мог писать на нем трактаты²⁴⁶.

После своего обращения в христианство он сделался пресвитером церкви и в этом состоянии жил как в Карфагене, так и в Риме. Его уклонение в монтанизм, совершившееся в средних летах его жизни, приписывается бл. Иеронимом²⁴⁷ зависти и пренебрежению, которым он подвергся со стороны римского духовенства; но хотя и весьма возможно, что Тертуллиан мог встретить со стороны этого последнего обращение, которое могло возбудить в его нетерпеливом характере крайнее негодование²⁴⁸, указываемая причина, однако же вообще подвергается сомнению и в действительности она совершенно излишня в деле объяснения его присоединения к партии, мнения и обычаи которой так хорошо согласовались с его собственным природным настроением. В течение последующей истории мы не раз увидим, как высоко одаренные люди оставляли православную общину, отвлекаемые или беспокойным духом умозрения или желанием осуществить идеал беспорочной церкви, в том виде, какой св. Писание, по-видимому, представляет недосягаемым²⁴⁹.

Что касается событий жизни Тертуллиана и его сочинений, то не только нельзя установить их с определенностью, но невозможно даже решить, какое из его сочинений было написано раньше и какое после уклонения в ересь. С одной стороны предмет произведения, принадлежащего к его монтанистическому периоду, может быть таким, что не дает места для выяснения особенностей его секты; с другой стороны, строгость тона, по-видимому отзывающаяся характером монтанизма, может быть просто результатом настроения самого автора или характеристической особенностью более строгого класса людей внутри самой церкви. Гений Тертуллиана мрачен и суров; дух Евангелия является в нем сильно окрашенным природой человека. Он имеет замечательную способность к сильной аргументации и сжатой выразительности; тонкость, острота и глубина; остроумие, вместе колкое и тонкое; мысль, переносящая его через все препятствия и почти увлекающая вместе с ним читателя, – суть наиболее яркие характеристические черты его; но его душа есть вообще лишь душа адвоката, и ей совершенно не достает спокойствия, устойчивости и способности к бесстрастному суждению. Его язык груб и не обработан, затемнен устарелыми²⁵⁰ и новоизобретенными словами, необделанными построениями и озадачивающими намеками. Его стиль, как в мысли, так и в выражении отличается напыщенностью и преувеличением. Речь Тертуллиана весьма замечательна в другом отношении и важна как самый ранний образец церковного латинского языка: доселе языком западных церквей не только в греческих колониях Галлии, но и в самом Риме был язык греческий, как общее средство сообщения и язык, на котором писались христианские сочинения. Если Минуций Феликс был (как предполагают некоторые) старше Тертуллиана, то предмет его трактата не был таким, который бы требовал употребления каких-нибудь специально богословских терминов; поэтому создание технической христианской латыни должно быть приписано этому именно великому африканскому писателю.

Апология Тертуллиана почти, несомненно, составлена до его отпадения²⁵¹ и есть образцовое произведение того класса сочинений, к которому она принадлежит. В ней он, со свойственной ему силой и со всей свежестью новизны, настаивает на тех предметах, которые уже выдвинуты были ранними апологетами, хотя присоединяет и многие новые доводы, как в пользу Евангелия, так и в опровержение язычества, и дает читателям позднейших времен много любопытных сведений касательно истории и состояния церкви. Он сознавал себя в праве настаивать на успехе христианства, как на доводе в его пользу: «мы народ вчерашнего дня», говорит он, «и однако же мы наполнили всякое принадлежащее вам место – города, острова, замки, поселения, собрания, ваш собственный лагерь, ваши племена, общества, дворец, сенат, форум. Мы оставляем вам только ваши храмы. Мы можем сосчитать ваши войска; численность наша в одной провинции будет больше»²⁵². Особенно замечателен тот способ, которым он отвечает на обвинение против его собратьев в неверности государству; он указывает на то (уже отмеченное) обстоятельство, что среди приверженцев пораженных соперников императора совершенно не оказалось христиан, и в качестве основания, почему христиане считают себя обязанными молиться за продолжение существования Империи, выставляет веру, что она служит препятствием, о котором ап. Павел говорит как об удерживающем явление антихриста²⁵³. В позднейшем апологетическом сочинении, именно в «речи к Скапуле»²⁵⁴, Тертуллиан опять отстаивает верноподданность христиан; но при этом заявляет, что кровь святых не может проливаться, не навлекая возмездия. Тон его исполнен презрения и гнева; он с особенной силой указывает на бедствия и знамения времени, как на признаки и предвестие гибели, которая должна была обрушиться на гонителей.

Присоединившись к монтанистам, Тертуллиан принял их учение во всей его суровости. Презрение «духовного» человека к «душевной» церкви выразилось в нем со всей запальчивостью его характера и со всей силой его выражения. Хотя сам он был женат (если не теперь, то раньше), он сильно восставал против брака; последовательную женитьбу на двух женах он считает не меньшим преступлением, чем женитьбу на двух сразу; он готов был отлучать второженцев от церкви без всякой надежды на допущение к ее общению, хотя и не отрицал, что Бог может принять их искреннее покаяние²⁵⁵. Его взгляды на покаяние в высшей степени суровы; он отрицает, что церковь может отпускать смертный грех после крещения, но приписывает власть отпущения пророкам своей собственной секты²⁵⁶. Он совершенно осуждает военную службу, как несовместимую с христианским долгом и неразрывно связанную с языческими обрядами²⁵⁷, хотя и находит себя вынужденным св. Писанием²⁵⁸ сделать исключение в пользу лиц, которые состояли на военной службе до своего обращения; но право их оставаться в военной службе у него обставлено такими условиями, которые практически уничтожают его. Впрочем, мнение касательно незаконности военной службы, по-видимому, не было особенностью его монтанистического периода²⁵⁹. Один из его трактатов написан был в оправдание война, который предан был смерти за отказ носить гирлянду по случаю наград, данных в честь императора. Тертуллиан доказывает, что такое употребление цветов есть греховная суетность, так как оно не только языческое, но и противное природе²⁶⁰. В трактате «о зрелищах» он запрещает всякое присутствие на общественных увеселениях и подкрепляет свои обличения рассказами о наказаниях, постигших лиц, которые присутствовали при них. Он считает бегство во время опасности грехом хуже отрешения от Христа во время мук, и думает, что христиане должны даже напрашиваться на гонения²⁶¹.

Как ни ожесточенным сделался Тертуллиан в своем тоне против оставленной им общины, он, однако же не предавался исключительно делу поношения, как это делали многие в подобных обстоятельствах. Он продолжал быть поборником Евангелия против язычества и иудейства; в трактатах против Маркиона, Валентина, Гермогена²⁶², Праксея и других еретиков он защищал общее дело как своей секты, так и церкви. Бл. Августин свидетельствует, что в позднейшие годы своей жизни он сделался главой отдельной партии «тертуллианистов», остатки которой возвратились в церковь во времена самого Августина и, вероятно, вследствие его увещаний²⁶³.

Недоверие к теориям, в последнее время злоупотреблявшим термином «развитие», не должно возбуждать в нас предубеждения против допущения, что учение церкви о высочайших предметах подчинялось процессу, для которого может быть и нельзя подыскать более подходящего названия. Это развитие делалось необходимым по обстоятельствам самого дела; целью его было привести к ясной и научной форме истины, которые дотоле содержались с не меньшей очевидностью, хотя умы людей и не занимались точным определением их. Так, мы можем представить. напр., что главные истины божества и человечества Христа Спасителя могли быть признаваемы христианами с самого начала, но что только в позднейшее время такое верование достигло полного сознания, когда было исследовано, что собственно означает божество и что человечество, и каковы условия их соединения в одном лице Спасителя. Где даны начала истины, там всякому просвещенному и освященному обетованными дарами Утешителя уму предстоит законная задача извлекать надлежащие выводы из них. Когда предлагалось мнение хотя бы новое только по выражению, то христианам приходилось с большей отчетливостью чем прежде спрашивать себя, какова их вера по этому предмету, согласна ли она или не согласна с тем, что теперь представлялось им; сравнить свое мнение с мнением своих собратьев и сообща с ними или допустить учение как здравое, или отвергнуть его как противное вере, в которой они были воспитаны. Таким образом и бывало, что истина в своей полноте выяснялась именно вследствие нападений заблуждения, и то, что было лишь чувством и убеждением, постепенно выражалось в точных и формальных догматах²⁶⁴. Отсюда мы можем понять, что ранние христианские писатели могли употреблять много несовершенных и неточных выражений касательно высших предметов, могли даже иметь недостаточное понимание в отношении подробностей учения²⁶⁵, могли употреблять термины, которые церковь в последствии осудила, и могли смущаться терминами, которые церковь в последствии освятила, и однако же эта их вера была здрава сама по себе, верно сохраняла предания апостолов и была тождественна с верованием позднейшей церкви. В действительности не будет ничего унизительного для верующих после-апостольского века, если мы скажем, что по таким вопросам они имели менее знаний, чем верующие последующего времени. Их делом было не исследовать, но действовать. Их богослужение и вся их христианская жизнь предполагали собой истинную веру; их сочинения проникнуты убеждением в ней; но так как мужи, знавшие апостолов или их непосредственных учеников, оставили поприще жизни, то пришлось менее полагаться на предание и более обращаться к апостольским писаниям. При помощи этих последних вера теперь и подвергалась испытанию, подтверждению и систематизации.

В последние годы второго столетия, затруднение примирения основной истины божественного единства (μονάρχια) с учением о тройственном имени дало повод к возникновению двух различных форм ереси²⁶⁶. По одной из них единство удерживалось через отрицание божества второго и третьего лиц; во второй имена Отца, Сына и Св. Духа объяснялись лишь просто в смысле названия трех отдельных проявлений или видов одного и того же божественного лица.

Провозвестником первого заблуждения был Феодот, родом из Византии, который, хотя и кожевник по ремеслу, изображается человеком ученым и образованным. Отрекшись от Христа во время гонений, когда братья, арестованные вместе с ним, потерпели мученичество, он отправился в Рим, где сначала был хорошо принят; но когда история его отпадения сделалась известной, он оправдывался тем, что отрекся не от Бога, а от человека²⁶⁷. Таким именно образом он и пришел к своей ереси, которая, по-видимому, допускала чудесное зачатие Спасителя, но считала Его не более как человеком, находившимся под божественным руководством²⁶⁸. Подобные мнения вскоре затем были проповедуемы Артемоном, который, по-видимому, не был в связи с Феодотом, но вообще относится к одной с ним партии. Артемон заявлял, что его учение не только основывалось на св. Писании, но и было первоначальным, что оно содержалось в церкви Римской до времени Зефирина, епископство которого началось в 202 году; но такое заявление нетрудно было опровергнуть ссылкой на св. Писание, на гимны и литургические формы церкви, на писания ранних отцов и на то обстоятельство, что вследствие подобного же учения Феодот был отлучен Виктором²⁶⁹. Артемонцы, по-видимому, преданы были скорее изучению математики и были последователями Аристотелевой философии, чем св. Писания, к которому они относились самым произвольным образом, причем каждый из их более известных учителей имел особую с него копию для себя²⁷⁰.

Другое из упомянутых заблуждений, – то, которое считало имена трех божественных лиц простым обозначением различных проявлений одного Божества, по-видимому, существовало уже во времена Иустина Мученика²⁷¹, но теперь оно в первый раз нашло ясное выражение в лице Праксея. Это был азиат и, в противоположность Феодоту, приобрел своей твердостью во время гонения известное доверие, которое быть может превышало его достоинства и было опасно для равновесия его духа. Мы уже видели, что он прибыл в Рим в то время, когда Виктор или какой другой епископ готов был признать монтанистов, и что его сведения, которыми он мог поделиться из своей собственной опытности в Азии, поддерживаемые его влиянием в качестве исповедника, убедили епископа отвергнуть их²⁷². Но за этой доброй услугой вере скоро последовало провозглашение его ереси, которую он старался обосновать на нескольких текстах, подводя все остальное св. Писание под смысл их²⁷³, Последующая история его жизни несколько неясна: после отвержения в Риме, он, по-видимому, перешел в Карфаген и там, по преданию, возвратился к церкви; но, быть может, это скорее означало отречение от некоторых учений или выводов, напрасно приписывавшихся ему. Впоследствии он опять поддерживал свою ересь, когда именно Тертуллиан, по предположению, бывший главным противником его в первый период его жизни, написал сочинение против него, которое и служит для нас главным источником сведений по этому предмету²⁷⁴.

К этому периоду, по-видимому, принадлежат и два других учителя того же рода, которые обыкновенно полагаются несколько позже, именно Ноэт и Савеллий²⁷⁵. Общие сведения о Ноэте почти ограничиваются тем, что он был из Эфеса или Смирны, после провозглашения своего учения был подвергнут допросу и отлучен духовенством какого-то азиатского города, и вскоре затем умер²⁷⁶. О Савеллие лично ничего неизвестно, кроме того, что он был пресвитер Ливийского Пентаполя²⁷⁷. Но книга, которая издана была в качестве «Философумен» Оригена, но которая в действительности была произведением св. Ипполита, епископа порта у устья Тибра²⁷⁸, делает важное дополнение к нашим сведениям касательно его. Там сообщается, что Эпигон, ученик Ноэта, отправился в Рим и приобрел последователя в лице некоего Клеомена, который открыл школу ноэтианства; что Клеомен склонил на свою сторону Каллиста, имевшего большое влияние на епископа Зефирина (202–218); что епископ, безграмотный человек и «жадный к грязной корысти», подкупом склонен был к признанию Клеомена учителем и наконец сам сделался его последователем; что Каллист, коварным образом действия, старался поддерживать равновесие между еретиками и православными; что наследуя Зефирину на кафедре (218 г.), он отверг и отлучил Савеллия, которого раньше увлек в заблуждение и основал новую партию каллистиан, которая с еретическим учением сочетала распущенность жизни и нравственности. Из этого свидетельства таким образом явствует, что как Савеллий, так и некоторые последователи Ноэта, учили в Риме в первые годы третьего столетия.

Такого рода заблуждение, которое было общим у Праксея, Ноэта и Савеллия, проявлялось в различных формах. Так, некоторые учили, что одно Божество обитало в человеке-Иисусе таким образом, что оправдывало название «патрипассианин», дававшееся Праксею его противниками, которые доказывали, что так как им не признавалось никакого различия в лицах, то Отец должен быть тем самым лицом, которое пострадало на кресте; или, что под именами трех лиц разумеются столько ж сил, исходящих из одной монады и опять имеющих быть поглощенными ею после исполнения ими своего дела. Ноэт был более утонченным учителем, чем Праксей, и Савеллий более, чем Ноэт. Савеллий учил, что Бог сам в Себе есть монада; но при откровении Он расширяется в троичность²⁷⁹. Он признавал «три лица», но употреблял это слово в том смысле, который можно назвать скорее просто драматическим, как обозначающий характеры, лишь принятые на себя или изображаемые. Свою мысль Он пояснял сравнениями с тремя частями человека – телом, душой и духом, и с трояким сочетанием в солнце – именно формы или вещества, света и тепла²⁸⁰.

Праксей, по-видимому, не в состоянии был основать секты. Феодорит упоминает о Каллисте, как преемнике Ноэта²⁸¹, и его учитель, о ранней жизни которого дается весьма нелестный отчет в «Философуменах», теперь, благодаря этому произведению, отождествляется с канонизованным епископом Рима²⁸². Но хотя эта ересь при такой поддержке и процветала в течение некоторого времени, ноэтане и Еаллистиане скоро исчезли. Секта савеллиан, по-видимому, продолжалась до 5 столетия. Впрочем, она никогда не была многочисленной, и имя Савеллия имеет значение не в качестве отдельной общины, но в смысле указания на одну из тех тенденций, в которую впадало умозрение, когда занималось тайной Божества.

В этом периоде мы находим, что христианство и языческая философия, подготовляясь к продолжению своей борьбы, усваивают нечто из вооружения друг друга, и Александрия (умственный характер которой уже очерчен был выше, в связи с происхождением гностицизма) делается главным седалищем как философского христианства, так и преобразованного язычества. Если Евангелие должно было ступить на эту почву, то нужно было, чтобы оно предлагалось в форме привлекательной для людей науки и образования. Катехизическая школа Александрии, по мнению некоторых писателей, существовала уже со времени св. Марка²⁸³; если так, то сначала она, вероятно, представляла собой не более как учреждение для обучения «оглашенных», – название, дававшееся прозелитам, приготовлявшимся к крещению. Но около середины 2-го столетия она приняла иной характер и сделалась семинарией для воспитания духовенства и для довершения назидания наиболее высокообразованных обращенцев. Учительские должности занимались последовательно знаменитыми мужами, из которых первым известным с несомненностью был Пантен, обратившийся из стоической философии²⁸⁴. Пантен, по описанию его ученика Климента, выдавался из всех своих современников; бл. Иероним свидетельствует, что он составил многие толкования на св. Писание, но оказал еще большую услугу церкви своим устным учением. Он прославился также своим миссионерским путешествием в Индию²⁸⁵, каковое название в этом случае различно истолковывалось в смысле Инодостана, Аравии и Эфиопии или Абиссинии. Хотя порядок событий его жизни не известен, однако же вообще предполагают, что Пантен главенствовал над катехизической школой уже до этого путешествия и опять занял учительскую должность по своему возвращению.

Его приемником был Климент, обыкновенно называемый по месту его пребывания Александрийским, хотя вероятно он был родом из Афин. Климент был обращен к вере уже по достижении зрелого возраста и путешествовал по различным странам в поисках за мудростью, пока не нашел удовлетворения в учении Пантена²⁸⁶. После главенства над школой в течение нескольких лет, он был лишен своего места вследствие гонений Севера. О его последующей жизни известно только, что он жил в Каппадокии и в Иерусалиме; но, по-видимому, он возвратился в Александрию и умер там около 220 года.

Этими учеными мужами в церковь введена была новая система мысли. Ранние христиане по большей части относились ко всей языческой философии с недоверием вследствие ее противодействия евангелию; многие из них приписывали ее происхождение дьяволу²⁸⁷ или ангелам, падшим по своей любви к «дочерям человеческим» ²⁸⁸. Климент, напротив, признает за философией совершенно различный источник. Она, говорит он, есть «дар Божий», «дело божественного промышления» ²⁸⁹; она была дана грекам подобно тому, как закон иудеям и для подобных же целей: она была необходима для их оправдания до пришествия Христа, ее нужно считать подготовлением к евангелию и, правильно понимаемая, она совершенно совместима с ним²⁹⁰. Под философией здесь не нужно понимать систему какой-нибудь партии в отдельности, но «эклектику, которая включает в себе все, что хорошо сказано каждой из партий в учении о праведности и религиозном знании»; при этом он хотел бы отличать истину, сообщаемую таким путем, от примешанных к ней человеческих рассуждений²⁹¹. Он доказывает, что всякая ученость может быть, освящена и обращена ко благу; что приобретение ее необходимо с целью опровержения ухищрений ложной философии²⁹². Он старается защитить притязание варваров на философское знание, отождествить учение философии с учением св. Писания и произвести мудрость греков от священных писаний евреев²⁹³.

В этих мнениях было много такого, что отзывалось гностицизмом; но более православная александрийская школа отличалась от гностиков отрицанием мнимой противоположности между верой и знанием, и утверждением, что вера должна лежать в основе всякого христианского знания, во всякой степени духовного и умственного развития²⁹⁴. Она учила, что цель христианской философии развивать к познанию значения истин, которые принимались верой, что в то время, как вера принимает учение по преданию, знание должно быть способно доказать его на основании и св. Писания²⁹⁵. Название гностика было усвоено александрийцами для обозначения высшей степени развития христианского сознания. Из трех главных существующих произведений Климента, составляющих серию последовательных сочинений, причем первое («Увещание к язычникам») обращено к лицам вне церкви и второе («Педагог») содержит нравственное наставление для обращенцев; третье, которое, во своему смешанному характеру, носит заглавие «Строматы» (смесь)²⁹⁶, имея своей целью нарисовать характер совершенного гностика и, доставлением назидания, которое могло удовлетворить высшим потребностям разума, должно было предохранять от «лжеименного звания» таких учителей, как Василид и Валентин.

Сочетание философии с Евангелием привело, однако же, к некоторым весьма, сомнительным результатам. Уже в собственных руках Климента, – особенно, если верить отчетам, передаваемым о его потерянном сочинении под заглавием «Гипотипозы»²⁹⁷, оно видимо иногда выходило за пределы православия, а в руках Оригена и др. оно сделалось еще более опасным.

Самым значительным вредом, причиненным церкви этой школой, была ее произвольность в иносказательном истолковании св. Писания. Александрия представляла для этого сродную почву; там подобный способ толкования в неумеренной степени прилагался иудеем Филоном к Ветхому Завету; и послание, приписываемое св. Варнаве, в котором этот метод доведен, быть может, далее, чем в каком-нибудь другом христианском сочинении, было вероятно произведением александрийских обращенцев из иудейства. Но, в то время как иносказательное толкование доселе употреблялось лишь случайно, теперь оно было возведено в строгий метод. Св. Писание, по учению этой школы, имеет три смысла – исторический, нравственный и таинственный, н первый из них считался как бы только служебным для других²⁹⁸. В этой системе было нечто сразу привлекательное для изобретательного умозрения и для благочестивого сознания глубины слова Божия; но результатом слишком часто было то, что вместо искания действительного значения каждого места, ученые старались открывать какое-нибудь воображаемое сходство с идеями, которые они извлекали из других мест св. Писания или из совершенно других источников. Исторический смысл оставлялся без внимания или даже совсем отрицался; нравственный смысл совершенно извращался²⁹⁹. Ни один не предубежденный читатель не может открыть какого-нибудь произведения с подобным толкованием, чтобы сразу же не видеть, как все в нем, в его общем характере, совершенно не похоже на те библейские примеры иносказательного толкования, которые защитники его считали для себя прецедентами. Легкость, которую такое толкование давало для доказательства чего бы то ни было на основании св. Писания, несомненно содействовала его популярности как в церкви, так и среди сектантов³⁰⁰.

Совместно с некоторыми языческими сектами, со школой Филона и с гностиками, александрийцы заявляли притязание на обладание высшим и более таинственным знанием религиозных истин, извлекаемых из предания и сокрытым от тех, кто недостойны были принимать его³⁰¹. Под системой, которая в позднейшее время названа была «тайным учением»³⁰², разумелось не то сокрытие высших учений и обрядов, которое было в обычае по отношению к язычникам и отчасти практиковалось по отношению к обращенцам, подготовлявшимся к крещению³⁰³; но, как явствует из делаемых Климентом намеков, предметы, сохранявшиеся ею в тайне, представляли собой философское объяснение христианского учения и правила для образования совершенного гностика. Он сравнивает это с удалением ножа от детей из боязни, чтобы они не обрезались³⁰⁴. Этот метод, по предположению, возник незадолго до времени Климента, и невозможно было, чтобы он долго продолжал свое существование. Хотя мы допускаем законность различной степени в сообщении религиозного знания, мы не можем все-таки не видеть, что в этом роде утайки заключалась и большая опасность, и в руках александрийцев, она, несомненно, вела к системе двоедушия по отношению к непосвященным, оказывавшейся вредной для истины и нравственности.

Противодействие со стороны языческой философии, о котором было упомянуто выше, шло со стороны неоплатонической школы, основанной в Александрии в царствование Севера Аммонием, который вследствие того, что он был в ранние годы своей жизни носильщиком, прозывался Сакком, то есть, носильщиком мешков. Хотя его учение выдавалось за продолжение платонизма, оно не только было перемешано с учениями из других греческих систем, но также содержало и сильный египетский элемент; оно особенно замечательно было теми новыми взглядами, которые открывало на предмет языческой религии. Доселе платоники ограничивались внешним содержанием этой популярной системы, причем своим ученикам они преподавали и более утонченное учение; но теперь язычество должно было подвергнуться преобразованию; его хотели объяснить в качестве схемы более чистого и глубокого свойства, так чтобы или проложить путь для сочетания его с Евангелием, или напротив занять возможно сильное положение для успешного противодействия распространению последнего. Неоплатоники допускали, что христианство содержит в себе великие истины, но утверждали, что в нем эти истины были затемнены варварством, и что древняя традиционная религия, если освободить ее от народных искажений и понимать правильно, может представить эти истины в гораздо более чистом виде. Самого Христа относили к первоклассным мудрецам; целью Его, по мнению этих философов, было преобразовать религию, и Его собственные воззрения сходились, будто бы, с воззрениями неоплатоников, но что Его последователи исказили Его систему подложными прибавками, среди которых было учение о Его божестве и посредничестве и запрещение поклоняться богам³⁰⁵. Неоплатонизм имел много общего с некоторыми формами гностицизма. Он стремился к объединению мудрости всех веков и всех народов в одной цельной системе; с целью достижения этого единства, он прибегал ко многим странным уловкам и насильственным построениям. Он излагал учение о едином верховном Боге и признавал Платонову троицу, состоящую из Единого, Его разума (νοϋς) и Его души (ψοχή)³⁰⁶. В соподчинении им он признавал существование многих низших богов и демонов, служителей Верховного, и народный политеизм считал лишь искажением этой истины. Вместе с более возвышенным учением секты сочеталось много фантастических суеверий и примешивалась преданность к различным теургическим обрядам. Нравственные правила его были суровы; для достижения освобождения от уз чувства, для приобретения силы над духами и для соединения с божеством требовалась аскетическая жизнь.

Аммоний первоначально был христианин, и некоторые думают, что несмотря на характер его устного и тайного учения, он до конца жизни оставался во внешнем общении с церковью. Большей частью, однако же признают, что он открыто впал в язычество. Среди его учеников были как христиане, так н язычники; из первых самым выдающимся был Ориген; из последних он, можно сказать, основал династию учителей, среди которых были Платон, Порфирий и Ямвлих. Легко понять, что столь обстоятельная система, как неоплатонизм, имела сильную привлекательность для лиц; чувствовавших смущение от полемики христиан с язычниками, православных с не православными и философских сект между собой. Она скоро почти вытеснила все другие формы языческой философии, существовала до 4 столетия, и в ней Евангелие нашло себе самого тонкого и самого сильного ей противников. Но самая утонченность этой системы препятствовала ей утвердиться в массе человечества, а живое убеждение в истине древних религий исчезло навсегда.

Император Александр Север – Его эклектизм – Максим Фракиянин и Филипп Аравитянин – Император Деций – Гонение при Деции – Гонение при Валериане – Ориген – Экзаплы его – Его рукоположение – Ориген в Кесарии – Последние годы Оригена – Его богословские воззрения – Его метод в истолковании св. Писания – Воззрения Оригена – Его характер – Дионисий Александрийский – Хилиазм – Св. Киприан, список карфагенский – Отношение к падшим – Новат – Новациане – Новацианство – Чума в Карфагене – Вопрос о перекрещивании – Киприан и Стефан – Опять вопрос о перекрещивании – Жизнь и мученичество св. Киприана – Его характер – Учение св. Киприана о единстве церкви

Элагабалу наследовал в 222 году его двоюродный брат Александр Север, мальчик 16 лет. Юный император был склонен в пользу христиан, частью под влиянием своей матери Маммеи, которая, не смотря на ее известные пороки алчности и честолюбия, по описанию как языческих авторов, так и Евсевия Кесарийского, была «женщиной весьма благочестивой»³⁰⁷. Александр имел многих христиан в своем дворце³⁰⁸. При назначении на гражданские должности он усвоил правило, соблюдавшееся церковью при рукоположениях, именно, чтобы имена кандидатов объявлялись публично, и позволялось делать возражения против них. Он часто приводил евангельское правило о «делании другим того, что мы хотим, чтобы нам делали», и приказал надписать его на стенах своего дворца и других общественных зданий³⁰⁹. Когда участок земли, считавшийся общественным, забирался христианской общиной под церковь, и компания торговцев жизненными припасами в Риме заявляла со своей стороны притязание на этот же участок, то он обыкновенно присуждал его христианам на том основании, что такое религиозное употребление участка гораздо лучше, чем обращение его в таверну³¹⁰. Мало того, он, будто бы, имел намерение зачислить Христа среди богов и воздвигнуть храм Ему³¹¹.

Было бы, однако же ошибкой предполагать, что сам император или его мать были христиане. Интерес Маммеи, по отношению к евангелию, по-видимому, в действительности не шел далее поверхностного любопытства касательно его учения и благоприятного мнения о его исповедниках. Религия Александра была эклектической: в своей божнице он имел изображения не только римских богов, включая и тех из своих предшественников, которые были обоготворены, но и изображения Изиды и Сераписа, Орфея, Авраама и Аполлония Тианского, и рядом с ними было также изображение Спасителя³¹². Ясно по этому, что император не считал христианство единственно истинной религией, но лишь одной из многих форм, одинаково приятных божеству, содержащих кое что из истины и отличающихся только по внешности; он не считал его основателя Богом, а смотрел на Него как на человека, достойного быть зачисленным в ряд главнейших мудрецов, которые просвещали и облагодетельствовали человечество. Хотя христиане в общем и пользовались практически веротерпимостью в его время, однако же в сущности им не сделано было ничего для установления формальной и законной веротерпимости; бивали даже примеры гонения и мученичества, и вероятно, при Александре именно, знаменитый законовед Ульциан, в своей книге «Об обязанностях проконсула», сделал тщательный свод законов против исповедания Евангелия³¹³.

Достойный уважения, но несколько слабый, Александр был умерщвлен в 235 году, и христиане подверглись угнетениям от его преемника Максимина Фракийца за те милости, которыми они пользовались в последнее время. Побуждения этого варварского императора к гонению были совершенно независимы от религии, потому что в этом отношении он был совершенно равнодушен, так что для своего собственного употребления переплавлял золотые и серебряные украшения языческих храмов и даже изображения богов. Ярость его была направлена против таких только христиан, которые находились в связи с дворцом, и среди них особенно известен был Ориген. Но около этого самого времени землетрясения в различных провинциях послужили предлогом и вообще для народных восстаний, и во время этих мятежных взрывов церкви сожигались, и многие христиане были преданы смерти³¹⁴.

Царствование Гордиана (238–244) и Филиппа Аравитянина (244–249) было благоприятно для церкви. Ориген, имея в виду последнее царствование, говорит, что Бог даровал христианам свободное отправление их религии, и высказывает надежду на обрушение империи³¹⁵, и это была новая мысль, совершенно не похожая на тон ранних христианских писателей, которые всегда смотрели на Римскую державу, как на неизлечимо враждебную и гонительскую по отношению к себе, как на угнетательницу, от которой не представлялось надежды на избавление, кроме как через наступление кончины мира. При Филиппе Рим отпраздновал тысячелетнюю годовщину от своего

основания (248 г.), и многие писатели указывали, как на замечательное обстоятельство, на то, что это событие имело место при императоре, который, по их предположению, был христианин³¹⁶. Игры и обряды, которыми отпразднована была эта годовщина, однако же были чисто языческие по своему характеру, и хотя, по-видимому, как Филипп, так и его жена получали письма от великого христианского учителя Оригена³¹⁷, однако же мало оснований для предположения, чтобы преступная жизнь императора сочеталась с верой в Евангелие³¹⁸. К концу его царствования было гонение в Александрии.

Деций замечателен, как первый император, который попытался уничтожить христианскую религию общим гонением на ее исповедников (249–251 г.). Его указы потеряны; но летописи его времени дают знать об отступлении его от системы, которой дотоле обыкновенно придерживались враги церкви со времени Траяна. Власти теперь разыскивали христиан; законный порядок обвинений оставлялся без внимания; обвинители не подвергались никакому риску, и народная молва принималась вместо формального следствия.

Долгое пользование миром между тем сказалось неблагоприятно на церкви. Киприан на западе и Ориген на востоке говорят о том, что в среду ее членов проник мирской дух, – гордость, роскошь и алчность среди высшего духовенства, беспечная и безрелигиозная жизнь среди народа³¹⁹. И когда, как предсказывал Ориген, наступило новое испытание, плоды этого общего расслабления, печально дали знать о себе. Будучи потребованы, в силу указа императора, явиться и совершить жертвоприношение, множество христиан в каждом городе устремлялись к площади, – некоторые из опасения конфискации, некоторые из желания удержать за собой общественные должности, иные из страха мучений, а иные вследствие просьб друзей и родственников: казалось, говорит св. Киприан, как будто бы они давно уже желали найти случай для отречения от своей веры³²⁰. Гонение особенно направлялось против епископов и духовенства. Среди жертв его были Фабиан Римский, Вавила Антиохийский и Александр Иерусалимский; при этом в жизни других знаменитых мужей (как Киприан, Ориген, Григорий Чудотворец и Дионисий Александрийский) период этот ознаменовался ссылками или другими страданиями³²¹. Главной целью гонения, однако же было не подвергать христиан смерти, но принуждать их к отречению. С этой целью они были подвергаемы пыткам, тюремному заключению и голоду, и при таких испытаниях твердость многих не выдержала³²². Многие удалились в добровольную ссылку; среди этих последних был Павел, молодой человек из Александрии, который поселился в пустыне Фиваидской и прославился как первый христианский отшельник³²³. Сильное гонение продолжалось не более года; потому что в конце 251 года Деций был убит в битве с готами, и короткое царствование Галла (251–253 гг.) прошло без вреда для христиан, исключая того, что в некоторых провинциях они страдали от буйства черни, которая видела в них причину язвы, в течение 15 лет опустошавшей империю.

Валериан, преемник Галла, по свидетельству Дионисия Александрийского был в течение некоторого времени более благосклонен к церкви (253–260 г.), чем даже те из его предшественников, которые считались христианами, – каковые слова, по предположению, указывают на Александра, или Филиппа, или Маммею³²⁴. Но в пятый год своего царствования император изменил свою политику по наущению Макриана, своего главного советника, который, будто бы, находился в сношениях с египетскими волхвами. Сначала думали, что Евангелие можно будет подавить удалением учителей церкви и запрещением ее членам совершать общественные богослужения или собираться на кладбищах³²⁵. Находя однако же, что эти меры не имели решительного действия, Валериан издал второй указ, которым повелевалось, что бы духовенство было предаваемо смерти, чтоб бы сенаторы и всадники были лишаемы своих должностей и собственности, если они будут упорствовать в вере, то 258 г. должны подвергаться уголовному наказанию; знатные женщины должны подвергаться конфискации имущества и отсылаться в изгнание. Но даже этот указ не устанавливал каких-нибудь наказаний для лиц низшего состояния, так что большая масса христиан, по-видимому, не потерпели никакого вреда от этого указа. Попытка Валериана остановить распространение Евангелия была совершенно неудачной. Церковь была очищена и укреплена своими последними бедствиями, так что теперь было даже мало примеров отпадения в роде тех, которые были так обычны в царствование Деция. Вера и терпение мучеников одушевляли их остающихся собратьев и оказывали влияние на многих из язычников; за епископами, изгонявшимися из их паств, следовало множество верующих, и в местах их изгнания они получали возможность распространять учение Христово среди населения, которому оно еще неизвестно было дотоле.

Дионисий прилагает к Валериану апокалипсическое описание зверя, которому даны были «уста, говорящие гордо и богохульно, и вместе дана ему власть действовать сорок два месяца»³²⁶. Гонение продолжалось три с половиной года и закончено было пленением и смертью императора в Персии, бедствием и позором, беспримерным в летописи Римской империи (260 г.). Среди мучеников при Валериане были Ксист, епископ Римский, со своим диаконом Лаврентием, и Киприан, епископ Карфагенский.

Из знаменитейших мужей этого периода должны быть особенно отмечены Ориген, Дионисий Александрийский и Киприан.

1. Ориген, родившийся в Александрии, около 185 года, и с самого детства был тщательно воспитан, как в литературе, так и в религии, своим отцом Леонидом, который был христианином и по занятию учителем риторики³²⁷. Он ежедневно изучал наизусть части св. Писания и таким образом заложил основу своих необычайных библейских познаний, а так же того благоговения к св. Писанию, которое контролировало его во всех странствованиях его умозрений. Наклонность его ума скоро обнаружена была вопросами, которые он предлагал своему отцу касательно значения св. Писания, причем он старался открыть и другой смысл кроме того, который давался с первого взгляда. Леонид, хотя и сам не противник более глубокой системы толкования, не одобрял таких расспросов, как неподходящих к летам его сына; но его сердце переполнялось радостью и благодарением вследствие редких дарований, обнаруживавшихся в мальчике³²⁸. Когда отец его был еще жив, Ориген учился в катехизической школе под руководством Климента, и там подружился с Александром, впоследствии епископом Иерусалимским, который имел важное значение для его последующей судьбы ³²⁹.

Гонение Севера особенно свирепствовало в Александрии, и Леонид был одной из жертв его. Ориген жаждал мученичества и был спасен только благодаря заботливости своей матери, которая, истощив свои старания отговорить его от того, чтобы он сам не подвергался опасности, заставила его оставаться дома, пряча его одежды. Встретив таким образом препятствия к осуществлению желания разделить мучения своего отца, юноша проявил свою ревность в пламенном письме к находившемуся в тюрьме Леониду, увещевая его не колебаться в своей твердости из-за тех, кого он принужден оставить после себя³³⁰. Так как смерть Леонида сопровождалась захватом его собственности, то вдова со своими семью детьми оказалась в глубокой бедности. Ориген, бывший старшим из семи ее детей, из сострадания был взят в дом одной богатой христианской женщиной; но в этом убежище он переносил неприятности от гностического учителя Павла Антиохийского, которого его благодетельница усыновила и намеревалась сделать своим наследником. Красноречие Павла было таково, что привлекало даже многих из православных послушать его учение; но Ориген, хотя я не мог совершенно избегать сношений с ним, упорно отказывался присутствовать при его чтениях³³¹.

Занятия в катехизической школе были прекращены вследствие гонения. Климент, как мы видели, оставил Александрию не из какой-нибудь недостойной заботливости о безопасности своей собственной личности, но в согласии со своим взглядом на христианскую обязанность³³². В этих обстоятельствах Ориген, которого необычайные способности и рановременная ученость были уже заметны всем, получил просьбу от некоторых образованных язычников, которые желали бы получить наставление в христианском учении, и оказавшись таким образом в восемнадцатилетнем возрасте в положении общественного учителя, он скоро затем был формально назначен епископом Димитрием на учительскую должность катехизической школы. Среди его ранних учеников были два брата – Иракл, впоследствии епископ Александрии, и Плутарх³³³. Гонение возобновилось с новой силой по прибытии нового правителя, и Плутарх и другие ученики Оригена были замучены. Их учитель стоял рядом с ними и ободрял их в мучениях, да и сам он не избег сурового обращения со стороны черни.

Желая избегнуть необходимости брать какую-нибудь плату за свои уроки, согласно (как он предполагал) с текстом: «даром вы получили, даром и отдавайте», Ориген продал ценное собрание манускриптов за плату четырех оволов в день, на коковой скудный доход и старался жить. Он старался буквально осуществлять евангельские правила о бедности. У него был только один плащ, который был слишком тонок, чтобы защищать его против зимнего холода; ходил он босым, довольствовался такой пищей, какая только была безусловно необходима, воздерживаясь от мяса и вина; большую часть ночи проводил в научных занятиях и спал только на голом полу. Эта суровость и была причиной тех немощей, которые удручали его в течение всей последующей жизни³³⁴.

Среди лиц, приходивших послушать его чтение, было много молодых женщин. Общение с такими ученицами подвергало его как искушениям, так и опасности клеветы, и с целью избегнуть этого зла, он буквально поступил по словам Господа, что некоторые «делают себя скопцами, ради царства небесного». Хотя он и старался скрыть это, однако же слух о нем дошел до сведения Димитрия, и епископ не только не сделал никакого укора ему, но одобрил его ревность н поощрил его продолжать свои труды в катехизической школе ³³⁵. Слава его, как учителя, возрастала. Вдобавок к своим богословским наставлениям, он читал грамматику, – под каковым термином разумелась большая часть отраслей общей литературы; его школа посещалась иудеями, язычниками и гностиками, и многие из них, через изучение светской литературы, приведены были к принятию евангельской веры³³⁶.

Условия его положения побудили его искать более полного знакомства с языческой философией, чем то, которое приобретено было им от Климента, и с этой целью он сделался слушателем Аммония Сакка. Из обстоятельств, упоминаемых в отношении поведения Оригена в ранний период жизни, выводят, что он тогда склонен был к крайне буквальному толкованию св. Писания, – то есть к системе, совершенно противоположной той, которой он держался в последующие годы; и эта предполагаемая перемена приписывалась влиянию Аммония. Но истина скорее заключается в том, что как в ранний, так и в более поздний периоды своей жизни, он одушевлен был одним и тем же духом. Действия, которые впоследствии были осуждены им, как плотские, были вызваны желанием освободить себя от влияния плоти, и то, что он действительно заимствовал у Аммония, было не противоположным его прежним началам, но развитием и расширением его взглядов.

Мир, которым христиане наслаждались во время царствования Каракаллы, побудил Оригена посетить Рим (211 г.), где церковь в то время находилась под управлением Зефирина³³⁷. После короткого пребывания в императорском городе он возвратился в Александрию и вновь вступил в свою катехизическую должность, поручая преподавание менее развитым ученикам Ираклу, причем сам ограничился преподаванием тем, которых нужно было вводить в полную глубину его системы истолкования³³⁸. По-видимому, именно около этого времени он приступил к изучению еврейского языка, который в то время находился в общем пренебрежении у ученых мужей Александрийской школы³³⁹, но привлекал Оригена не только как вообще полезный для понимания Ветхого Завета, но и особенно вследствие таинственности, заключающейся в библейских именах³⁴⁰.

Побоище, совершившееся в Александрии при Каракалле, хотя не находившееся в связи с каким-нибудь религиозным вопросом, побудило Оригена на время оставить город (215 г.). Он посетил родную землю, где с честью был принят своим старым сотоварищем Александром, епископом иерусалимским, и Феоктистом, епископом кесарийским; и не смотря на то, что он был мирянин, они просили его проповедовать в их церквях. Услышав об этом, Димитрий Александрийский выразил протест, но Феоктист и Александр оправдывались прежними примерами, которые показывали, что мирянам позволялось проповедовать в присутствии епископов и с их соизволения. Димитрий, однако же, находил это незаконным: он потребовал от Оригена возвращения к его обязанностям в катехизической школе, и диаконам, отвозившим письмо, было поручено привезти его назад³⁴¹.

Среди главных друзей и почитателей Оригена был человек, по имени Амвросий, который обращен был им из какой-то гностической ереси и в последствии сделался диаконом. Амвросий побуждал своего учителя заниматься изъяснением св. Писания и снабдил его необходимыми средствами для составления собрания манускриптов и употреблении значительного числа писцов и переписчиков³⁴². Одним из плодов этой щедрости был первый последовательный комментарий на священные книги (прежние толкования ограничивались отдельными текстами или частями), и кроме того труд, который дает Оригену право на звание отца библейской критики.

Первоначальная цель этого великого предприятия была полемическая, – доискаться истинного текста греческого перевода Семидесяти и отстоять этот перевод против иудеев, которые, со времени усвоения и общего употребления его христианами, старались всячески набросить на него тень, как на низший сравнительно с позднейшими переводами. С этой целью Ориген изложил в параллельных столбцах – в 1) подлинный еврейский текст, во 2) тот же текст греческими буквами, в 3) перевод Аквилы, в 4) перевод Симмаха, в 5) перевод Семидесяти, изданный с тщательного собрания манускриптов, и в 6) перевод Феодотиона. Вследствие этих шести столбцов, весь труд назван был Экзапла, a вследствие присоединения в известных частях двух неполных переводов, он называется также Октапла. Этот исполинский труд, по-видимому, был начат в Александрии; он продолжался более 28 лет и был закончен только незадолго до смерти Оригена³⁴³. Подлинный манускрипт, сохранявшийся в Кесарии, по предположению погиб при разрушении Кесарийской библиотеки арабами в 653 году. Он никогда не был переписан вполне, но сделаны были отдельные копии различных столбцов, и копия перевода Семидесяти сделалась основным текстом для этого перевода.

Вследствие приобретенной Оригеном славы, обращения к нему за наставлением и советом стали делаться из самых отдаленных стран. Так, перед его первым посещением Палестины, он был приглашен одним знатным лицом в Аравии³⁴⁴ (вероятнее всего римским правителем, хотя некоторые писатели и считают его главой какого-нибудь туземного племени), с целью научить его народ христианской вере, и он принял приглашение. В позднейшее время Маммея, мать Александра Севера, вызывала его в Антиохию и беседовала с ним о религиозных предметах³⁴⁵. Подобным же образом его просили в 228 году посетить Грецию для опровержения некоторых ересей, возмущавших церковь этой страны. Он отправился снабженный сообразно с обычаем того времени, рекомендательными письмами от своего епископа; и направился через Палестину, где в сорокатрехлетнем возрасте он был рукоположен своими друзьями Феоктистом и Александром в пресвитера. В объяснение этого указывают на то, что эти епископы желали, чтобы он проповедовал их паствам, как и при своем прежнем посещении, но так как Ориген напомнил им о неудовольствии, заявленном тогда Димитрием, то с целью избежать дальнейших неудовольствий, они и предложили ему рукоположиться, и он принял это предложение; в предположении, что Димитрий, хотя и решившийся не возводить его в пресвитерский сан, подобно его предшественникам, Пантену и Клименту, позволит ему принадлежать к числу александрийских пресвитеров, если рукоположение будет совершено над ним где-нибудь в другом месте знаменитыми и почитаемыми епископами³⁴⁶. Успешно закончив свое дело в Греции, Ориген возвратился в Александрию в 230 году; но между тем его рукоположение подало повод к немалому спору. Димитрий, услышав об этом, сильно препирался с Александром и Феоктистом, укоряя их и указывая им на необдуманный поступок Оригена в его юношеской ревности, – поступок, который по одному из правил Апостольских³⁴⁷, служил препятствием к посвящению. Это сообщение было новостью для епископов, потому что Ориген ничего не сказал им об этом препятствии. Если такое правило и существовало в столь раннее время, то все-таки возможно, что он мог быть незнаком с ним, или он мог с основанием предполагать себя изъятым от его действия, так как целью правила несомненно, было противодействовать фанатическому духу, поощрявшему такие поступки, между тем как он давно уже прошел через ту стадию, в которой он имел что-нибудь общее с этим духом³⁴⁸. Но хотя действия Димитрия приписываются бл. Иеронимом зависти к гению и славе Оригена³⁴⁹, и, хотя его образ действия действительно отзывается несправедливой запальчивостью и резкостью, однако же не невозможно, что он мог действовать из искренних побуждений совести. Он был рад вновь воспользоваться услугами Оригена, как учителя, но отказался признать его пресвитером.

Вдобавок к неправильности своего посвящения, Ориген пробудил недовольство некоторыми из своих умозрений. Находя свое положение в Александрии затруднительным, он удалился в Кесарию, и после его ухода Димитрий созывал два собора, которыми Ориген был лишен своей должности в катехизической школе, его рукоположение было уничтожено, и сам он отлучен как еретик (231 г.). О решении этих соборов было повсюду оповещено епископам других стран. По правилам кафолического общения, решения одной церкви в таких делах обыкновенно принимались остальными без рассмотрения сущности дела, и таким образом приговор против Оригена был утвержден в Риме и в других местах, хотя он оставлен был без внимания в тех странах, которые особенно чувствовали на себе его личное влияние, – в Палестине, Финикии, Аравии и Ахайи. Димитрий вскоре потом умер, и ему наследовал на кафедре Иракл (233 г.); но замечательно, что новый епископ не сделал никакой попытки для снятия осуждения своего бывшего учителя и сотоварища.

В Кесарии, под покровительством Феоктиста и Александра, Ориген не только нашел себе убежище, но и благоприятные условия для деятельного и видного труда. Так как там не было заведения, подобного Александрийской школе, то он занял положение независимого философского учителя, и его учения добивались не только христиане, но и многие язычники. Среди этих последних, самыми знаменитыми были два брата, уроженцы Понта, по имени Феодор и Афинодор, которые, прибыв в Палестину по семейным обстоятельствам, – сделались слушателями Оригена по философии и литературе, и постепенно приведены были им к христианской вере³⁵⁰. Оба они со временем сделались епископами. Рассказывают, что Феодор, который при своем крещении принял имя Григория, при вступлении в свою неокесарийскую епархию в Понте, нашел в ней только семнадцать христиан, но что при своей кончине он оставил в ней только семнадцать язычников³⁵¹, каковое свидетельство может быть принимаемо как иперболическое выражение действительно знаменательного успеха его труда. Впоследствии он сделался предметом многих чудесных сказаний, от которых, получил, прозвание Тавматурга, то есть чудотворца.

Пробыв пять или шесть лет в Кесарии, Ориген был вынужден гонением Максимина искать убежища в каппадокийском городе того же имени³⁵² под покровительством епископа Фирмилина, который был одним из его учеников; и когда гонение достигло Каппадокии (236–8 г.), то он нашел приют в доме Юлианы, богатой христианской девицы, где открыл важное дополнение к своим материалам для Экзаплов, так как его покровительница получила в наследство библиотеку Симмаха, евионитского переводчика Ветхого Завета³⁵³. По смерти Макриана, он возвратился в Кесарию, в Палестине. Вероятно, после этого он приглашен был для присутствия на соборе, заседавшем в Аравии по делу Берилла, епископа бострского, который, хотя по-видимому и не находился в связи со школами Праксея и Поэта, пришел к подобному их учению, именно, что в единстве Божества нет различия в лицах, что Сын не имел личности до своего воплощения. Собор осудил это учение, но не мог опровергнуть Берилла; Ориген однако же успел доказать ему нездравость его взгляда и получил благодарность с обеих сторон³⁵⁴. При другом случае он призван был на борьбу с мнением одной аравийской секты, которая учила, что душа, как и тело, разрушается при смерти и будет восстановлена к бытию при воскресении³⁵⁵.

Во время гонения при Децие Ориген потерял своего стойкого друга, Александра Иерусалимского. Он сам был заключен в тюрьму и подвергнут жестоким мучениям, и влияние такого обращения на его тело, истощенное летами, науками и болезнью, ускорило его смерть, которая и последовала в Тире около 255 года³⁵⁶.

Главной целью этого знаменитого учителя было согласить христианство с философией. Он старался сочетать в христианской схеме отрывочные истины, рассеянные по другим системам, изложить Евангелие в такой форме, которая бы не представляла препятствия для обращения иудеев, гностиков и образованных язычников, и его ошибки возникли из слишком настойчивого преследования этой идеи.

О началах Оригена в истолковании св. Писания было уже упомянуто ранее³⁵⁷. У него именно Александрийский метод получил свое завершение, Он различал в св. Писании троякий смысл – буквальный, нравственный и таинственный, соответственно составным частям человека – телу, душе и духу³⁵⁸. Как на браке в Кане Галилейской некоторые водоносы содержали две мери и некоторые три меры воды, так, учил он, и св. Писание «в каждой йоте и черте» имеет нравственный и таинственный смыслы, а в большинстве мест оно имеет также и буквальный смысл³⁵⁹. Святой Дух, говорил он, пользовался буквальной историей, где только сообразно было с делом, для сообщения таинственного смысла; где это невозможно было, Он изобретал рассказ с этой именно целью; поэтому и в законе, в то время как одни постановления изложены для буквального исполнения, другие правила по своей букве невозможны или нелепы. С точки зрения этого правила, многое буквальное в св. Писании отвергалось; но такие места как в Ветхом, так и Новом завете были, по мнению Оригена, поставлены Духом Святым как камни преткновения на пути, чтобы размышляющий читатель, видя недостаточность буквы, мог чувствовать побуждение доискиваться разумения духовного смысла³⁶⁰. Такие части св. Писания не менее божественны несмотря на свою «низкую и презренную форму»; если люди не проникают через эту завесу к скрытому под ней сокровищу, то вина в этом заключается в человеческой слабости. Если поэтому Ориген обличал гностическое нечестие, считавшее различные части Библии происшедшими из различных источников, то в тоже время он находил не менее необходимым остерегаться ошибки многих христиан, которые, признавая того же самого Бога в ветхом и новом завете, однако же приписывали Ему деяния, недостойные самых жестоких и несправедливых людей³⁶¹. По его мнению, плотским именно пониманием буквы иудеи были приведены к распятию Спасителя и продолжают упорствовать в своем неверии. Те, которые хотят настаивать на букве, уподобляются филистимлянам, которые наполняли землей колодцы, вырытые слугами Авраама; таинственный же истолкователь, подобно Исааку, должен открывать колодцы³⁶². Чтобы быть справедливыми к Оригену, мы должны помнить, что буквальная система толкования, как она понималась в его время, представляла нечто совершенно отличное от грамматического и исторического истолкования новейшего времени. В то время она не делала никакой попытки преодолеть трудности или согласить кажущееся разногласие, и когда прилагалась к объяснению пророчества, то смущала защитников православного христианства и давала большие преимущества их противникам. Избавиться от такого толкования, поэтому, было весьма желательно ввиду полемики с иудеями и монтанистами³⁶³.

В то время как, говорил Ориген, языческие философы обращались исключительно к более образованным, св. Писание снисходит к лицам всякого класса, смотря по их способностям³⁶⁴. Повествование его «в высшей степени мудро расположено», с целью сделать его доступным как массе более простых верующих, так и сравнительно малому числу тех, которые бы желали или были способны добиваться его более глубокого понимания³⁶⁵. Буква поэтому может быть достаточной для неученых³⁶⁶. Но хотя в этом мнении Ориген сходился с некоторыми из гностических учителей, он однако же был совершенно против их презрения к менее образованным братьям и против их мнения, что целые классы людей безнадежно лишены высших степеней разумения. Каждый, учил он, обязан развиваться согласно своим средствам и обстоятельствам, буквальный смысл может быть понимаем всяким внимательным читателем, нравственный требует более высокого ума, таинственный может быть постигаем только при помощи благодати Духа Святого, которую можно получать через молитву. Сам Ориген не заявлял притязаний на обладание этой благодатью в такой степени, которая давала бы ему право приписывать особенный авторитет своим толкованиям³⁶⁷. В то время, как Климент со страхом говорил о возможности распространения своих таинственных толкований и выдавал их за традиционные³⁶⁸, толкования Оригена предлагаются просто как произведение его собственного ума, и его единственное желание состояло в том, чтобы они не оказались ложными³⁶⁹. По его учению, таинственный смысл – двух родов: аллегорический, по которому ветхий завет предъизображает историю Христа и Его церковь, и аналогический, где повествование прообразует предметы высшего мира. Как ап. Павел говорил о «вышнем Иерусалиме»³⁷⁰, так и Ориген признавал существование духовного мира, в котором все на этой земле имеет свой первообраз. Вследствие этого, на те места св. Писания, которые по своей букве он считал прозрачными, нужно смотреть как на отражение действительных вещей низшего мира, которых земные вещи не могли бы изображать с достаточностью³⁷¹.

Эти начала истолкования были изложены не без предосторожностей в отношении их приложения, и у самого Оригена они находились под контролем верующего, благочестивого и сознающего свой долг духа. Но ясно, что они не менее способны производить зло, как и ниспровержение всякой веры в историческую истину Писания. Мнения Оригена по многим пунктам установить трудно, не только вследствие неясности самих предметов рассуждения, но и вследствие того, что оставшиеся от него сочинения по большей части сохранились только в переводах, которые не совсем верны. Даже при своей жизни он уже вынужден был жаловаться на искажения их со стороны еретиков и на ложное толкование его со стороны неразумных последователей, причем он сознавал, что предубежденные читатели легко могли считать его и за еретика³⁷². Его здравомыслие в отношении высших христианских доктрин подвергалось сильному сомнению; в действительности ариане считали его даже предтечей своей ереси³⁷³. Но св. Афанасий говорил о нем с уважением, объяснял его язык и защищал его от ложного понимания³⁷⁴.

Оригену именно обязан своим изобретением термин, который, как счастливо выражающий истинную веру, принят был в язык церкви, – именно «вечное рождение» Сына Божия. Он пояснял способ этого рождения сравнением с излиянием блеска от света. Это, говорил он, не есть нечто такое, чтобы случилось раз и навсегда, но всегда продолжается «в вечном теперь» божественного существования³⁷⁵.

Его учение касательно творения было весьма своеобразно. Отвергая гностическое воззрение, предполагающее материю независимой от Бога, он учил, что так как Бог всемогущ и Господь всего, то Он всегда должен был иметь нечто такое, над чем бы Он упражнял свое всемогущество и господство, и вследствие этого дело творения из ничего должно было происходить вечно³⁷⁶.

Целью этой теории было примирить Моисеево повествование с платонистическим представлением, что мир вечно истекает от Бога. По его учению, существовало множество миров до сотворения настоящего,, и множество их будет и после кончины этого мира³⁷⁷, – близость которой, по его предположению, указывалась уже тем обстоятельством, что Господь явился во плоти³⁷⁸. С самого начала сотворено полное число душ; прибавления к нему уже не делается, но те же самые души постоянно продолжают являться в бесконечном разнообразии форм³⁷⁹, все они сначала были совершенны и одарены свободой воли ³⁸⁰. Злоупотреблением ее они совершили преступление, требовавшее очищения; отсюда сотворены были миры, чтобы погрешившие так существа могли быть пробуждены к сознанию своего отчуждения от Бога и к стремлению к блаженству, чтобы они могли быть очищены борьбой для восстановления их в прежнее состояние³⁸¹. Непослушных душ постигает участь, смотря по мере их виновности. Те, которые погрешили менее всего, становятся ангелами, живущими на планетах и занимающиеся делами служения людям; худшие из них делаются диаволами³⁸², причем, вообще для тех, которые были заключены в телах плоти, вся сложность их бытия и условия положения поставляются в соответствии с тем, насколько они более или менее тяжко погрешили. Некоторые, однако же, были погружены глубже, чем заслуживали по степени своей виновности, именно с той целью, чтобы они могли помогать в наставлении и освобождении своих собратьев³⁸³, и таким образом Ориген предполагает, что смерть праведного человека может иметь искупляющее значение для других³⁸⁴. Он разделял человечество на плотское, душевное и духовное; но вместо того, чтобы предполагать, подобно гностикам, что каждый человек навсегда поставлен в свой особый класс³⁸⁵. он учил, что все сначала были одинаковы, что различия между ними произошли вследствие того или другого употребления ими свободной воли, и что никто не был неизменно добрым, или худым. Он допускал, что Адам был исторической личностью, – первым из согрешивших духов, какой только воплощен был в тело; но, подобно Филону³⁸⁶ он считал историю падения аллегорией³⁸⁷. Была только одна душа, которая не согрешила. Она, через постоянное созерцание божественного Логоса, присоединилась к нему или была поглощена в нем и таким образом сделалась средством для того единения божества с человеческим телом, которое помимо этого посредства было бы совершенно невозможным ³⁸⁸. Так как Евангелие было приспособлено для людей всякого рода, то Ориген, согласно (как он заявлял) с преданием, предполагал, что внешность Спасителя, во время Его земной жизни на земле, разнообразилась согласно с характерами тех. кто видел Его³⁸⁹.

Взгляд Оригена касательно искупительного дела Спасителя трудно понять и не менее трудно также примирить его с православной верой. Он смотрит на смерть на кресте, как на нечто такое, что духовно повторяется в высшем мире и что имеет значение для избавления ангелов³⁹⁰. Он допускает, что для того, чтобы сделаться или оставаться добрым, благодать столь же необходима. как и свободная воля³⁹¹; но он, по-видимому, заблуждался, предоставляя слишком много обыкновенным силам, которыми, по его предположению, одарена наша природа³⁹².

Всякое наказание, по его учению, имеет просто исправительный характер, будучи установлено для того, чтобы все твари могли быть восстановлены в свое первоначальное совершенство³⁹³. При воскресении все человечество должно будет пройти через огонь³⁹⁴; очищенные духи войдут в рай, как место приготовления для завершения всего³⁹⁵; злые останутся в «огне», который, однако же, описывается не как вещественный, но как умственная и духовная бедственность. Предметом и пищей его, говорит он, служат наши грехи, которые, вздувшись высоко, воспламеняются, чтобы сделаться наказанием для нас, и «тьма кромешная» есть тьма неведения³⁹⁶. Но состояние этих духов не безнадежно, хотя могут пройти тысячи лет, прежде чем их страдание окажет на них должное действие³⁹⁷. С другой стороны, те, которые допущены в рай, могут злоупотребить своей свободной волей, как в начале, и могут вследствие этого быть осуждены на возобновление своего пребывания во плоти³⁹⁸. Каждое разумное творение, даже сам сатана, могут быть отвращены от зла к добру, так что не лишены окончательно возможности спасения³⁹⁹. При окончательном завершении всего душа будет обитать в славном органе, зародыш которого заключается в теперешнем теле⁴⁰⁰. Наслаждения ее будут чисто духовные; святые будут понимать все тайны божественного промышления и установлений данных Богом Израилю⁴⁰¹. Любовь, «никогда не ослабевающая» сохранит все творение от возможности всякого дальнейшего падения и «Бог будет все во всем»⁴⁰².

Слава Оригена имела сильных противников и не менее ревностных защитников. Некоторые приписываемые ему положения были осуждены, и его имя было подвергнуто даже анафеме собором, заседавшим в Константинополе в шестом столетии⁴⁰³. И, по-видимому можно думать, что вред каких либо отдельных заблуждений в его учении гораздо перевешивается вредом того извращенного метода толкования св. Писания, который обязан был ему своей законченностью и своей популярностью. Но при всех смягчениях на почве его заблуждений, как бы ни было сильно наше сознание того зла, которое произвела его система или имела произвести в руках других, мы должны о самом Оригене думать как о человеке, который не только посвящал все силы своего ума в течение своей долгой жизни тому, что он считал истиной, но и верил, что его взгляды на истину совершенно согласны с традиционной верой церкви. Его своеобразные мнения возникали (как уже сказано было) из желания опровергнуть мнение о предполагаемой несовместимости философии с Евангелием; он желал во всем держаться твердых оснований существенного христианского учения; он предлагал свои собственные умозрения со смирением и не считал их чем-нибудь выше, кроме как вероятных предположений. Его благочестие так же бесспорно, как и величие его гения и глубина его учености; он много пострадал за Евангелие и в действительности может быть почитаем почти мучеником. Во время своей жизни он был главным противником ереси во всех ее разнообразных проявлениях; множество обращенцев, приведенных им в лоно церкви из язычества, иудейства и искаженных форм христианства, служит благородным свидетельством его ревности и любви, не менее как и его полемической способности. Мы вполне можем, поэтому, сказать, что хотя такой человек и мог держаться еретических мнений, но он не мог быть еретиком, так как он был совершенно свободен от того духа, который составляет сущность и вину ереси⁴⁰⁴.

2. Среди наиболее известных учеников Оригена был Дионисий, бывший преемником Иракла, сначала в катехизической школе (в 232 году) и затем на кафедре Александрийской (248 г.). Этот знаменитый человек, будучи воспитан в язычестве, пришел к принятию христианства вследствие чтения посланий ап. Павла. Так как он после своего рукоположения продолжал читать сочинения язычников и еретиков, то один пресвитер стал спорить с ним касательно опасного свойства подобных занятий, и на Дионисия это внушение произвело сильное впечатление; но в видении или во сне он услышал голос, говоривший ему: «читай все, что может попасть в твои руки; ибо ты способен читать с различением и отвергать, что не годно, потому что так именно ты впервые и приведен был к вере» ⁴⁰⁵.

Дионисий славился не только своей ученостью, но и своей мудростью и умеренностью. Его имя часто будет встречаться нам в связи с различными церковными делами, но о двух спорах, в которых он принимал участие, можно упомянуть здесь особо.

1. Около 257 года ливийский Пентаполь, родина Савеллия, был чрезвычайно возмущен его ересью, и дело дошло до официального сведения египетского первосвятителя. Дионисий опровергал савеллианские заблуждения как личными беседами, так и письменно⁴⁰⁶; но, к несчастью, он употребил некоторые выражения, которые дали повод обвинять его в мнениях, сходных с теми, которые впоследствии провозглашались Арием, именно будто бы он отрицал вечное сыновство. О его выражениях было донесено епископу римскому, как об еретических, – не потому, что Риму приписывалась какая-нибудь юрисдикция над Александрией, но потому, что дело это получило общеизвестный интерес, потому, что сообразно с выдающимся положением епископской кафедры, на его обязанности было подвергать такие дела исследованию, и потому, что первый из епископов был именно тем лицом, к которому естественнее всего обращались с жалобами против второго. По этому делу епископ римский, который также назывался Дионисием, созвал собор и требовал объяснения, и Дионисий Александрийский, не обращая внимания, ради мира и единения, на все что могло бы возбудить его ревнивость в таком вмешательстве, отвечал утвердительной защитой своего православия⁴⁰⁷.

2. Около этого же времени стал заявлять о себе хилиазм. Учение это считается иудейским наследием; но хотя, несомненно, оно возникло из иудейства, его, однако же нельзя считать показателем иудейской тенденции. Правда, верование, что Мессия будет лично царствовать на земле, что Его царство будет иметь своим седалищем Иерусалим, и что оно будет продолжаться в течение тысячи лет, совершенно сообразно с иудейством; но (кроме других важных отличий, как напр. то, что иудейское тысячелетнее царство, по ожиданию иудеев, должно было немедленно наступить за первым явлением Мессии, между тем как христиане ожидали еще Его второго пришествия) христианский хилиазм не обнаруживал никакого предрасположения к плотскому Израилю, ни даже к его святому городу, потому что новый Иерусалим, по этому учению, должен был сойти c неба и занять место земного, который должен был погибнуть⁴⁰⁸.

Хилиастические мнения появились очень рано. Среди защитников этих мнений, по преданию, был Папий, епископ иерапольский, который вообще признается слушателем ап. Иоанна⁴⁰⁹. К концу второго столетия они, по-видимому, сделались общими в церкви, подкупая в свою пользу тем, что давали почву для противодействия языческому Риму и доставляли новое утешение верующим в гонениях и испытаниях. Учение это было с большим жаром принято монтанистами; но то самое обстоятельство, что оно сделалось отличительной чертой этой фанатической секты, содействовало подрыву доверия к ней среди православных, и другие причины также содействовали ее ослаблению. Идеалистические и духовные тенденции Александрийской школы, достигшей значительного процветания около этого самого времени, были сильно противоположны тому буквализму, на котором основывались хилиастические мнения; и кроме того, само учение это оказывалось препятствием к обращению греков и римлян, как оскорбительное для их национальных чувств. Вследствие таких причин оно в течение многих лет постепенно падало, пока гонение Деция не поспособствовало оживлению его популярности среди тех, которые чувствовали приближение страданий за веру.

Непот, один египетский епископ, написал хилиастическую книгу, под заглавием «Опровержение аллегористов», и около 255 года (когда самого Непота уже не было в живых) распространилось известие, что его мнения находили многих приверженцев в округе Арсиное. Дионисий, услышав об этом, действовал со свойственным ему благоразумием; он отправился в эту местность, добился собеседования с хилиастической партией и провел три дня в рассуждениях с ними о книге Непота, о котором он старался говорить с большим уважением и любовью. Результатом этого было то, что в то время, как менее благоразумный способ действия по отношению к ним мог бы довести последователей Непота до раскола, Дионисию удалось убедить их, и он получил выражение теплой благодарности от их вождя Каравиона⁴¹⁰. С этого времени о хилиазме, хотя он и продолжал иметь приверженцев и в следующем столетии, даже нашел поборника в Аполлинарие Лаодикийском ⁴¹¹ было уже мало слышно в восточной церкви⁴¹².

3. Как имя Оригена было знаменитым в истории учения, так имя его современника Киприана не менее сделалось знаменитым в вопросе об управлении и дисциплине церкви. Фасций Киприан родился в Карфагене или его окрестностях около 200 года, и, будучи известным учителем риторики, он принял христианство в зрелом возрасте⁴¹³. Его ранняя жизнь была не свободна от обычной распущенности языческой нравственности, хотя быть может отвращение, с которым он говорил об этом, смотря на такую жизнь при свете Евангелия, могла послужить к преувеличению мнения о той степени, до которой он причастен был этому распутству. По своему обращению и вероятно, когда еще он был оглашенным, он проявил свою ревность к вере продажей виллы и садов, которыми он владел близ Карфагена, и отдачей вырученной суммы, с большей частью своей другой собственности, на пособие бедным⁴¹⁴. Его диакон и жизнеописатель Понтий, однако же говорит, что сады эти впоследствии были возвращены Киприану «снисхождением Божиим», – всего вероятнее при содействии его друзей, которые сложились для выкупа их и возвращения их ему⁴¹⁵. При своем крещении Киприан присоединил к своему прежнему имени Фасций или Цецилия, в воспоминание о пресвитере, который склонил его к обращению ⁴¹⁶. Он быстро возведен был в должности диакона и пресвитера ⁴¹⁷, и, по освобождении кафедры карфагенской, через три года по своему обращению, он был избран епископом по общему желанию народа (248 г.), причем его общеизвестные достоинства считались достаточным основанием для того, чтобы обойти даже апостольское предостережение против возвышения недавних обращенцев⁴¹⁸, равно как и для того, чтобы преодолеть его собственную неохотность принять на себя ответственность такого высокого служения⁴¹⁹. Пять пресвитеров, однако же воспротивились его избранию, и не смотря на его попытку примирить их, они продолжали смотреть на него с неизгладимым чувством враждебности.

Киприан вступил в свое епископство с твердой решимостью исправить злоупотребления и беспорядки, которые он находил преобладающими среди своей паствы; но через два года его труды с этой целью были прерваны гонением при Децие. В Карфагене, как и в других местах, во время этого гонения епископ был главной целью гонителей; языческая чернь требовала, чтобы он был брошен львам, и Киприан, не из страха, но вследствие (как он заявляет) небесного предостережения и вследствие убеждения, что такой образ действия был наиболее благодетельным для его церкви, удалился в особое убежище, на небольшом расстоянии от Карфагена, где и оставался около четырнадцати месяцев. По его исчезновении, собственность его была конфискована⁴²⁰.

О недостойном поведении христиан, во время этого гонения, было уже упомянуто выше⁴²¹. Кроме тех, которые действительно приносили жертву языческим богам, многие, за особую плату чиновникам, получали удостоверение в том, что они исполнили повеление императора, и многие из них, называвшиеся либеллятиками ⁴²², убеждали себя невежественной казуистикой, что они не делали ничего худого. Бедствия карфагенской церкви были еще удручены одним обычаем, который возник из высокого почтения по отношению к мученикам и исповедникам. Из естественного чувства уважения к тем, которые проливали свою кровь за веру, мученикам позволялось, быть может уже в половине второго столетия, подвергать благоприятному рассмотрению дела лиц, которые находились под церковным осуждением ⁴²³. Но преимущество их не ограничилось этим.

Впоследствии вошло в обычай, что диаконы должны были посещать мучеников в темнице, с целью внушать им осторожность в распределении их милостей⁴²⁴. С течением времени злоупотребления возрастали все больше, и в Карфагене введены били некоторые смелые новшества этого рода⁴²⁵. Некий Лукиан, возгордившись славой, приобретенной им в качестве исповедника, стал заявлять, что мученик по имени Павел, по праву своего мученичества, дал ему власть давать отпущения для общения с церковью. Билеты стали даваться в такой форме, чтобы они могли быть пригодными не только для лица, поименованного в них, но и для неопределенного числа других⁴²⁶. Письма этого рода раздавались без всякого ограничения и даже сделались источником своего рода торговли. Получившие их дерзко настаивали на немедленном допущении их к полному общению, и некоторые епископы уступали их настойчивости⁴²⁷. Лукиан от имени всех исповедников написал дерзкое письмо к Киприану, заявлял, что они даровали воссоединение всем падшим и желал, чтобы епископ передал это сообщение своим собратьям епископам⁴²⁸. Киприан из своего убежища поддерживал постоянные сношения со своей церковью и старался погасить эти беспорядки, причем в то же время обнаруживал сильное желание избегнуть вмешательства в такие привилегии, которые с основанием можно было принимать за мучениками и исповедниками. Он допускал, что те среди падших, которые получали письма от страдальцев за веру, могли быть допущены к общению в случае нахождения в опасности смерти; но в то же время он постановлял, что остальные должны были дожидаться исследования их дел по его возвращению в Карфаген, а до того времени должны были быть увещаемы к терпению⁴²⁹.

Вскоре после пасхи 251 года, епископ возвратился в свой город и созвал собор для рассмотрения вопросов касательно падших. Собор пришел к заключению, что те из либеллятиков, которые проявили раскаяние в своей слабости, могли быть допущены к общению, и что тем, которые приносили жертву, должна была быть дана надежда на принятие их в общение после более продолжительного периода покаяния⁴³⁰. Последний разряд получил дальнейшее снисхождение в следующем году, когда ввиду возобновившегося гонения собор, под председательством Киприана, решил немедленно же даровать право общения всем тем, которые уже обнаружили должное раскаяние⁴³¹.

Новые смуты возбуждены были в Карфагене пресвитером, по имени Новатом. Неизвестно, был ли этот человек одним из тех пресвитеров, которые противились избранию Киприана; но он сделался известным своим неповиновением и непослушанием. Киприан свидетельствует, что он грабил вдов и сирот и расхищал имущество церкви; что он бил свою жену во время беременности, так что был причиной смерти ребенка; что он довел своего отца до голодной смерти на улице⁴³² и отказался даже похоронить его, и что за эти и другие преступления он должен был подвергнуться суду, когда взрыв гонения при Децие прервал судебное следствие против него. Новат вошел в связь с Фелициссимом, человеком богатым, но равнодушного характера, и (или) незаконно присвоив епископскую власть посвящения, или (как более вероятно) добившись посвящения со стороны какого-нибудь другого епископа, он возвел его на степень диакона. Оба они, с другими членами духовенства, начали оказывать сильное противодействие Киприану: они возбуждали падших против него; спорили с его уполномоченными касательно распределения церковных имений, и наконец, около года после возвращения епископа, Фелициссим выставил одного из недовольных пресвитеров, Фортуната, соперником Киприану по кафедре карфагенской, – причем посвящение его было совершено пятью епископами, которые все лишены были своего сана за ересь или отпадение⁴³³. Новат, основатель раскола, между тем отправился по Средиземному морю в Рим.

Фабиан, епископ римский, был замучен в январе 250 года, и кафедра его оставалась вакантной до июня следующего года, когда избран был Корнилий⁴³⁴. Во время этого промежутка произошел обмен некоторыми письмами между Киприаном и римским духовенством, которое, вследствие ложных слухов, стало неблагоприятно думать о его удалении из своего города, но впоследствии пришло к лучшему пониманию его и соглашалось с ним касательно того образа действия, с которым нужно относиться к падшим. Среди этого духовенства особенно выдавался красноречием и ученостью некий Новациан. Он получил философское образование, хотя быть может и было бы ошибочно выводить из некоторых выражений Киприана, что он когда-то был стоиком⁴³⁵. Это был человек угрюмого и мрачного характера, и одно время подвергался нападениям диавола или вообще припадкам болезненной меланхолии. После этого он принял клиническое крещение⁴³⁶, и, по своему выздоровлению, не позаботился о том, чтобы завершить дар крещения рукоположением священника; не смотря, однако же, на эту небрежность, Фабиан, из желания воспользоваться для церкви услугами столь способного человека, допустил его к священству, с трудом преодолев противодействие, которое обнаружено было всем духовенством и большей частью мирян, так как не только духовенство, но и народ тогда имел голос в избрании лиц для посвящения⁴³⁷. Во время гонения, побуждаемый принять участие в служении своим страждущим братьям, Новациан, будто бы, отвечал, что он «не хочет дольше оставаться пресвитером и принадлежать к другой философии», – слова, которые, по-видимому, указывают на то, что он предпочитал аскетическую жизнь деятельным трудам своей должности

Во время вакансии кафедры Новациан пользовался большим влиянием в Риме. Киприан свидетельствует⁴³⁸, что он был автором того письма, в котором римское духовенство признавало, что падшие могли быть допускаемы в общение церкви, если находились в опасности смерти; но после избрания Корнилия, он сделался вождем особой партии, которая держалась начал несовместимых с такой уступчивостью. Он учил, что хотя покаявшиеся падшие и могут быть допущены к божественному милосердию и поэтому могут быть увещаемы к покаянию, однако же церковь не имеет власти давать им отпущение и должна на всегда отлучать их от общения; что церковь, входящая в общение с такими грешниками, теряет свой христианский характер и свои преимущества⁴³⁹. Новациан, сначала заявлял, что он не желает епископства Рима, и нам нет надобности предполагать, что это заявление было неискренне, так как его суровый и необщительный характер склонял его к уединенной жизни. Когда, однако же раскол образовался, он позволил поставить себя во главе его и был посвящен тремя епископами ничтожных кафедр, которые признаны были в Риме под ложными предлогами и возложили свои руки на него вечером, после ужина. Главным двигателем всех этих событий был карфагенянин Новат⁴⁴⁰. Возможно, что он разошелся со своим старым союзником Фелициссимом касательно отношения к падшим, или он мог встать на сторону снисходительности в Карфагене и на сторону строгости в Риме, руководясь при этом ни другим каким-нибудь побуждением, а просто желанием какими бы то ни были средствами противодействовать власти законных епископов.

Новациан послал известие о своем посвящении великим церквям Антиохии, Александрии и Карфагена. Фабий Антиохийский был склонен признать его, но скоро затем умер, не приняв никаких решительных мер⁴⁴¹. Письмо к Дионисию Александрийскому, по-видимому, было апологетическим, представлявшим, что Новациан был вынужден к тому шагу, который он сделал; на что Дионисий отвечал, что если бы это было так, то он должен бы доказать свою искренность устранением от своего соперничества с Корнилием и старанием об исцелении раздора в римской церкви⁴⁴². В Карфагене раскольнические посланники были отвергнуты собором, заседавшим в самое время их прибытия⁴⁴³. Некий Максим был впоследствии поставлен в качестве новацианова епископом Карфагена, и самозванцы того же самого рода были поставлены в других африканских епархиях⁴⁴⁴.

В расколе этом сначала участвовало большое число римских исповедников. Эти последние скоро заметили свою ошибку, формально признали Корнилия епископом и возвратились к единению с церковью⁴⁴⁵, причем Новациан старался обеспечить преданность своих последователей требованием от них, при принятии евхаристии, клятвы, что они никогда не оставят его или не присоединятся к Корнилию⁴⁴⁶. Новацианство находило многих последователей на западе, и его начала сделались даже более строгими, чем прежде. Приговор о пожизненном отлучении от общины, первоначально прилагавшийся только к тем, которые отрекались от веры⁴⁴⁷, впоследствии был распространен и на всех тех, которые после крещения совершали более или менее тяжкие грехи. Новациане приняли название кафаров, то есть чистых. Они перекрещивали переходивших к ним из церкви, считая общение с ней нечистым и ее священнослужения вследствие этого недействительными. Некоторые из них осуждали второженство (то есть, вступление во второй брак), как одинаково греховное с прелюбодеянием⁴⁴⁸. Что, однако же касается до главных истин Евангелия, то новациане были и постоянно оставались православными, и многие из них пострадали даже до смерти за свою веру. Собор Никейский (325 г.) пытался исцелить этот раскол примирительными мерами⁴⁴⁹; но новациане все еще считали слабость церковной дисциплины препятствием для воссоединения с ней, хотя и вошли в более дружественные отношения с православными вследствие общей опасности во время развития арианства. Секта эта продолжала существовать долго. Во Фригии она соединилась с остатками монтанистов ⁴⁵⁰, и в Александрии патриарх имел случай писать против нее уже в такое позднее время, как конец 6 столетия⁴⁵¹.

Противоположное движение в Карфагене потерпело полную неудачу. Напрасно Фелициссим старался добиться признания своего епископа в Риме⁴⁵². Большинство из падших, которые присоединились к нему в надежде легкого получения права возвращения в общение с церковью, были крайне смущены при объявлении формального раскола и добивались воссоединения с церковью на предложенных Киприаном условиях, после чего мы уже ничего не слышим более о Фелициссиме.

Сильная чума, о которой уже было упомянуто, послужила причиной знаменательного проявления благотворительности и практической деятельности со стороны Киприана, а также и тех плодов христианской ревности и любви, которые, где бы не появлялись, быть может были самым действительным доказательством в пользу производившей их веры. В то время, как языческое население Карфагена оставляло своих больных без всякого попечения и тела мертвых выбрасывало на улицы, в то время, как все казалось очерствело в себялюбии, и бедняки даже вторгались в дома умирающих с целью грабежа, и в то время, как чернь поносила христиан как именно навлекших это страшное посещение своим нечестием в отношении богов, Киприан созвал свою паству, увещевал ее изречениями и примерами из св. Писания и назначил каждому свое особое дело. Богатые давали деньги, а бедные отдавали свой труд для общего дела; мертвые тела, заражавшие воздух, были погребаемы, и больным, были ли это христиане или язычники, доставлялся уход попечением и на счет христиан⁴⁵³.

Между тем возник новый спор, обративший на себя внимание Киприана. Корнилий умер или был замучен⁴⁵⁴ в сентябре 252 года, и после того, как римская кафедра в течение не менее восьми месяцев занимаема была Луцием, на нее избран был Стефан ⁴⁵⁵. Стефан, человек сурового и заносчивого характера, заспорил с некоторыми азиатскими епископами по вопросу касательно способа допущения обращенцев из ереси и раскола в церковь. Вопрос был такой, которого практически еще не встречалось в апостольском веке⁴⁵⁶, и, будучи вследствие этого совершенно оставлен открытым в св. Писании, различно решался отдельными церквями. В Риме обращенцы были допускаемы через возложение рук, в Азии было в обычае перекрещивание, и в основание того и другого способа приводился апостольский авторитет, – другими словами, каждый мог ссылаться на местный незапамятный обычай. Соборы, заседавшие в Иконии и в Синпаде, по-видимому в царствование Александра Севера, постановили правило о перекрещивании для большинства церквей Малой Азии⁴⁵⁷. В Африке та же самая практика была освящена собором, происходившим при Агриппине, епископе карфагенском, в начале третьего столетия⁴⁵⁸; но вероятно главным образом потому, что обращение в сектантства были редки, постановление это в промежутке между Агриппином и Киприаном вышло из употребления⁴⁵⁹.

Причина разногласия между Стефаном и азиатскими епископами неизвестна. Но она могла заключаться в том, что некоторые восточные, пребывая в Риме, желали ввести там обычай своих туземных церквей. В точности неизвестно, каково было собственно мнение Стефана: нужно ли слова его, что обращенцы «из какой бы то ни было ереси»⁴⁶⁰, должны быть принимаемы через возложение рук, – понимать безусловно, или же (как кажется вероятнее) их нужно истолковывать с ограничениями, в согласии с позднейшим определением церкви. Во всяком случае кажется несомненным, что он вступил в спор с азиатскими епископами раньше возникновения разногласия с Киприаном. Он писал к ним по вопросу их практики, и они отказались оставить ее⁴⁶¹.

Киприан был втянут в этот спор вопросом со стороны некоторых нумидийских и мавританских епископов, которые, вероятно, усомнились в законности перекрещивания вследствие того, что новациане практиковали его в случае совращения к ним из церкви⁴⁶². Он отвечал, что обращенцев должно крестить, если только они не получили правильного крещения церкви до отпадения в ересь или раскол, в каковом случае будет достаточно возложения рук⁴⁶³, и в доказательство этого приводил то, что может быть только одна церковь, одна вера, одно крещение; что так как при самом крещении требуется исповедание веры в «жизнь вечную» и «прощение грехов через святую церковь»⁴⁶⁴, то не может быть прощения, как только внутри церкви; что вода не может быть освящена для очищения тем, кто сам нечист, и так как в Африке нельзя было приводить оснований давности в пользу этого взгляда, как это было на востоке, то он утверждал, что разум должен иметь преобладание над обычаем ⁴⁶⁵. Правило о перекрещивании было утверждено тремя карфагенскими соборам, последний из которых заседал в сентябре 256 года; но хотя они отрицали всякое намерение налагать какое-нибудь правило для других церквей, Стефан однако же отнесся к их постановлениям с сильным негодованием; он отказался видеть посланных, которые были присланы к нему после второго собора; убеждал свою паству не давать никакого гостеприимства им; поносил Киприана в самых яростных выражениях, как «ложного Христа», «ложного апостола» и «обманного делателя» ⁴⁶⁶ и прервал общение с африканцами⁴⁶⁷, как это он раньше сделал с азиатскими епископами. Такой образ действия со стороны римских епископов в третьем столетии, однако же не означал (подобно отлучениям со стороны пап в позднейшие времена) притязания на власть отсекать от тела церкви или лишать средства благодати; это было просто употребление власти, которую имел каждый епископ для приостановки религиозного сношения с общинами или лицами, которых он подозревал в заблуждении.

Оказавшись таким образом отсеченным от общения с великой церковью запада, Киприан решился войти в сношение с азиатскими епископами, находившимися в том же самом положении, Он поэтому отправил послание, с отчетом о своих действиях, Фирмилиану епископу кесарийскому, в Каппадокии (ο котором уже упомянуто было как друге Оригена). Фирмилиан в своем ответе весьма свободно обсуждает характер и образ действия Стефана, – настолько свободно, что первые издатели, которым послание это сделалось известным, устранили его вследствие его свидетельства против позднейших притязаний Рима, и другие паписты с этого времени старались оправдывать это устранение и сожалели, что благодаря неразумной откровенности менее политичных издателей такому документу позволено было вообще увидеть свет.

О последующем не имеется ясных свидетельств. Смерть Стефана, в начале 257 года, содействовала мирному улаживанию спора. Дионисий Александрийский, собственное мнение которого вероятно склонялось к римскому взгляду, действовал в качестве посредника посланиями как к Стефану, так и к его преемнику Ксисту или Сиксту⁴⁶⁸; и из выражений, в которых современный жизнеописатель Киприана говорит о Ксисте, как о «добром и миротворящем священнике»⁴⁶⁹, можно выводить, что спор был улажен на время соглашением, что каждая церковь должна оставаться при своем собственном суждении. Вопрос о перекрещивании впоследствии был решен против воззрений Киприана, а также и против крайнего мнения противоположной стороны, – 8 правилом Арелатского собора (314 г.), который постановил, что если раскольническое крещение совершено было во имя Св. Троицы, обращенцы должны быть допускаемы в церковь через возложение рук.

Когда гонение при Валериане достигло Африки, Киприан был приведен к проконсулу Патерну⁴⁷⁰. В ответ на допрос, он признал себя христианином и 257 г. сент. епископом, прибавив, что христиане служат только одному Богу и ежедневно молятся за самих себя, за все человечество и за благоденствие императоров. Будучи допрашиваем касательно имен своего духовенства, он сказал, что законы государства осуждают доносчиков, что церковная дисциплина запрещает духовенству самому выдавать себя для наказания, но что если разыскивать их, то они могут быть найдены на своих местах. Так как он решительно отказывался принести жертву, то был отправлен в ссылку в город Курубис, – находившийся верстах в 60 от Карфагена, и этот город его диакон Понтий, сопровождавший его в ссылку, описывает как приятное местопребывание⁴⁷¹. В ночь после его прибытия туда, ему было сообщено в видении, что он будет предан смерти на следующий день; действительность, однако же доказала, что отсрочку в один день нужно было понимать в смысле года. Пребывание епископа в Курубисе было облегчаемо частыми посещениями его со стороны друзей. Из тех средств, которые были в его распоряжении, он имел возможность посылать помощь многим из своих собратьев, сосланных на каторжные работы в рудниках Мавритании и Нумидии и подвергавшихся варварскому обращению, и с этими и другими исповедниками он обменивался письмами сочувствия и ободрения⁴⁷².

По прибытии нового проконсула Галерия, Киприан был возвращен из ссылки, и ему приказано было оставаться в своих садах близ Карфагена. Но вот издан был второй и более строгий указ Валериана ⁴⁷³, и епископ решился перенести за свою веру все, что только мог причинить ему человек. Опасаясь, однако же, чтобы в течение временного пребывания проконсула в Утике его не отправили в этот город и не лишили возможности быть принесенным в жертву перед глазами всего своего народа, он на время скрылся; но, по возвращении Галерия в Карфаген, он, вновь появился в своих садах и остался непреклонным ко всем просьбам своих друзей, которые убеждали его спастись бегством. В августе 258 года он был отправлен в место, где находился, для поправления своего здоровья проконсул, верстах в шести от Карфагена. Там с епископом обращались с большим почтением, и ему позволено было насладиться обществом своих друзей за ужином, причем улицы вокруг проконсульского дома, в котором он жил, были окружены толпами христиан, опасавшимися за безопасность своего архипастыря. Эти толпы стеклись из столицы в следствии известия об его аресте; многие из христиан провели ночь на открытом воздухе, и громадная толпа запрудила площадь суда, когда на следующий день – годовщину смерти Корнилия в Риме – Киприан выведен был для судебного следствия. Когда он прибыл сюда, вспотевши от ходьбы из проконсульского дома, один воин из стражи, бывший прежде христианином, предложил ему некоторую перемену одежды; но он отклонил предложение, говоря, что бесполезно устранять неудобство, которое вероятно скоро окончится. На требование проконсула от имени императоров принести жертву, Киприан отвечал отказом. Власти желали, чтобы он подумал о своей безопасности. «Делай, как ты приказал», был ответ; «в таком правом деле не может быть места для размышлений». С неохотой и колебанием, Галерий, после краткого совещания со своими советниками, произнес неизбежный приговор, что Фасций Киприан, как долго бывший поводом в нечестии по отношению к богам Рима и противившийся сделанным императорами попыткам к исправлению его, должен быть обезглавлен мечом, в наказание за его преступление и в предостережение его последователям. Епископ принял этот приговор с выражением благодарности Богу; но из среды присутствовавших христиан раздались крики: «пойдем и будем обезглавлены вместе с ним». Киприан немедленно был отведен, на место казни, – ровное пространство, окруженное густыми деревьями, ветви которых скоро наполнились членами его паствы, немедленно взбиравшимися, подобно Закхею, на деревья, чтобы быть свидетелями торжества своего епископа над смертью. После непродолжительной коленопреклоненной молитвы он собственными руками завязал себе глаза и, распорядившись, чтобы палачу был сделан подарок, склонил свою голову под меч. Тело его было погребено в соседнем местечке «вследствие любопытства язычников», но скоро, при свете факелов, с большой торжественностью было удалено и положено в почетной гробнице; причем его кровь, тщательно собиравшаяся платками во время ее падения, сохранялась, как драгоценное сокровище.

Киприан ежедневно читал некоторую часть сочинений Тертуллиана, и у него было обыкновение спрашивать эту книгу у своего секретаря словами: «дай мне моего учителя»⁴⁷⁴. Влияние этого его великого соотечественника на его душу с очевидностью выступает в его творениях. Но если Киприан был ниже этого более раннего писателя в отношении самобытности и гения, то он был чужд его преувеличения и неправильности, и обладал такими талантами для устроения практической жизни, которых совершенно не замечается у Тертуллиана. Учитель был увлечен в раскол, между тем как главной идеей его ученика была идея единства видимой церкви, и на этой именно идее вращалось все его богословствование. В своем трактате об этом предмете он пересмотрел все св. Писание, отыскивая образы и доводы для своей мысли, и пришел к заключению, что «кому церковь не мать, тому и Бог не может быть Отцом»⁴⁷⁵; что церковь есть как бы ковчег Ноев, без которого невозможно спасение от погибели; что для тех, кто отделился от видимой церкви, ни чудеса, ни мученичества не могут служить доказательствами веры или основам надежды⁴⁷⁶.

Хотя эти воззрения св. Киприана и отзываются некоторой прямолинейностью (вследствие чего они и послужили впоследствии главной основой, на которую опирались латиняне для обоснования папской системы), однако было бы крайним непониманием Киприана предполагать, что в своих воззрениях на единство он находился под влиянием или недостатка человеколюбивой снисходительности к тем, отщепенство которых он осуждал, или желания обеспечить для себя, как епископа, безусловное господство над душами людей. В его век вообще преобладала склонность возвышать епископство, как власть, необходимую для крепости, единства, порядка и мира; но если Киприан и содействовал возвышению своего сана, то это был лишь естественный результат его великого характера, а не цель или результат его честолюбия. Так как христианство уже давно было признаваемо массами как религия, принимавшаяся по наследству, а не на основании только соображений личного убеждения; так как время и свобода от гонения имели своим последствием общее понижение уровня в христианской общине, так что епископ не мог рассчитывать на единодушную поддержку в осуществлении своих мер для упорядочения дел в церкви, то для общественного блага необходимо было, чтобы он иногда действовал своей собственной властью в большей степени, чем епископы ранних времен. Однако же Киприан был далек от всякой попытки установить какое-нибудь самовластие; у него было в обычае, основывавшемся на личном желании, без согласия со своим духовенством и своим народом не предпринимать никакой важной меры в церковной жизни⁴⁷⁷.

С другой стороны, единство, к которому стремился Киприан, было отнюдь не похоже на единство позднейшего Рима. В своих отношениях к римским епископам он, видимо, находился в положении совершенного равенства с ними. Он пишет им и о них просто как о своих «братьях и сотоварищах». Далекий от признания их верховенства, он возражал Корнилию против унижения достоинства, общего всем членам епископата. Он увещевал Стефана, когда этот последний не исполнил в одном случае своего долга, отменил его решение и устранил его в другом деле⁴⁷⁸, самую мысль о «епископе епископов» считал чудовищной⁴⁷⁹, не смотря на то, что понимание Стефаном такого титула далеко не соответствовало более поздним римским притязаниям. Даже, если считать все слова, в которых он возвеличивает Римскую церковь, подлинными (а где слова этого рода отсутствуют в некоторых, манускриптах, там почти позволительно сомнение по отношению к ним, так как в те времена, к которым относятся эти манускрипты, не было искушений опускать их, но было сильное побуждение вставлять такие слова )⁴⁸⁰, то все таки достоинство, которое он приписывает этой церкви, ее предполагаемому апостольскому основателю и его преемникам, есть только достоинство преимущества между равными; достоинство это скорее чисто символическое, чем в каком бы то ни было отношении практическое. Он считает ап. Петра образцом апостольства и Римскую церковь представительницей единства; истолковывает обетование «ключей царства небесного» в том смысле, что оно дано было этому апостолу для всего епископского чина⁴⁸¹; его язык и его действия одинаково несовместимы с мыслью о подчинении Риму, как высшей власти, уполномоченной будто бы вмешиваться в дела других церквей или перерешать их определения.

Законное признание христианства со стороны Галлиена – Павел Самосатский – Аврелиан – Манес и происхождение манихейства – Манихейское учение – Император Диоклетиан – Фиванский легион – Гонения на христиан при Диоклетиане – Последнее гонение – Максимин – Знаменитые мученики – Конец гонения

(261–268 гг.) Галлиен, оставшись вследствие желания своего отца и сотоварища, единственным императором, прекратил начатое Валерианом гонение, и издал указы, которыми ссыльные освобождались, кладбища возвращались христианам и объявлялось свободное исповедание религии⁴⁸². Таким образом христианство в первый раз было признано законной религией, – благодеяние, которым, сколько это зависело от этого распущенного и недостойного государя, оно, вероятно, обязано было скорее его равнодушию, чем каким-нибудь лучшим побуждениям.

В его царствование начался спор касательно кафедры Антиохийской, продолжавшийся несколько лет. Около 260 года епископом назначен был Павел, уроженец Самосаты. Он пользовался покровительством Зиновии, царицы пальмирской, и вообще славился своим красноречием; но как его мнения, так и образ действия приводили в смущение многих из соседнего духовенства и более мыслящую часть его паствы. По милости Зиновии, как предполагают, он получил важную гражданскую должность дуценария⁴⁸³, и любил, чтобы к нему обращались более с титулом дуценария, чем с титулом епископа. При своих общественных выходах Павел являлся во всем блеске государственного римского сановника, и много этой роскоши он ввел даже в свое церковное служение. Он воздвиг себе трибунал и в церкви отгородил особое место, при проповеди обыкновенно жестикулировал на подобие светских ораторов, причем ожидал, чтобы его слушатели принимали его слова с рукоплесканиями и маханием платков, как это бывало в театре. Он отменил древнюю серьезную музыку церкви и ввел в церковный хор певиц; мало того он будто заменил гимны воспевавшиеся в честь Спасителя, гимнами в прославление себя самого, и внушал проповедникам своей партии восхвалять его как ангела с неба. Его обвиняли в том, что он обогащал себя взятками, не только в качестве дуценария, но и в качестве епископского посредника между собратьями. Затем его обвиняли в роскошной жизни и в неприличной фамильярности с молодыми женщинами, две из которых были его постоянными спутницами⁴⁸⁴.

Предполагают, что система учения Павла составлена была в угоду его высокой покровительнице, которая, по свидетельству св. Афанасия, была предана иудейству⁴⁸⁵. Противники его считают его учение сродным с учением Артемона ⁴⁸⁶. Он учил, что в Божестве нет различия лиц; что Логос и св. Дух находятся в Отце таким же образом, как разум и дух находятся в человеке; что когда о Логосе говорится, что он от вечности, то под этим разумеется не более, как мысленное существование в божественном предвидении; что Его «рождение» означает только выступление для действия; что Иисус был простой человек (хотя, быть может, и допускалось, что Его рождение было сверхъестественным); что Он назывался Сыном Божиим лишь вследствие того, что в известном смысле сделался таким под влиянием божественного Логоса, который обитал в Нем, но без всякого личного единения⁴⁸⁷.

С целью рассмотрения обвинений против Павла, в Антиохии, в 264 году, состоялся собор епископов и духовенства из Сирии, Азии и Аравии. Среди них были Фирмилиан, Григорий Неокесарийский и его брат Афинодор; а престарелый Дионисий Александрийский, хотя и вынужденный летами и слабостью отказаться от присутствия на соборе, обратился к собранию с посланием, содержащим сильное осуждение мнений Павла⁴⁸⁸. Обвиняемому удалось набросить благовидное покрывало на нездравость своего учения; он удовлетворил своих собратьев, выражаясь в правдоподобных терминах и обещая воздерживаться от всего, что могло производить соблазн⁴⁸⁹. Обещания своего он, однако не сдержал. После собиралось еще два собора (269–270 гг.), и на втором из них тонкости, ускользнувшие от менее испытанных богословов, были раскрыты пресвитером, по имени Мальхианом, который, будучи раньше известным софистом или ритором, был искусен в тонкостях подобных споров. Епископ был низложен и преемником его назначен был Домн – сын его предшественника ⁴⁹⁰.

Павел, однако же упорно продолжал занимать свое положение. Полагаясь на покровительство Зиновии и вероятно, поддерживаемый большой партией среди христиан Антиохии, он удержал за собой епископский дом с прилегавшей к нему церковью, и спор касательно обладания ими дошел до императора Аврелиана вскоре после его победы над Зиновией (273–4 г.). Аврелиан разумно воздержался от вмешательства в вопрос христианского учения и обычаев. Он решил, что здание должно принадлежать той партии, которую епископы Рима и Италии признают находящеюся в общении с собой, и их решение, постановленное в пользу, Домна, было приведено в исполнение гражданской властью⁴⁹¹. С этого времени последователи Павла сделались еретической сектой, крещение которой, хотя и совершавшееся во имя Святой Троицы, не признавалось церковью на том основании, что православные слова священнодействия были употребляемы ими в неправославном смысле⁴⁹².

Беспристрастное решение Аврелиана в деле Павла, однако же не вытекало у него из какого-нибудь благоприятного расположения к евангелию. Император этот (270–275 гг.) был глубоко предан языческой системе и в особенности культу Солнца, в котором мать его была жрицей⁴⁹³. Он относился к христианам с презрением⁴⁹⁴, и, помимо ограничения, сделанного им по отношению к мерам Галлиена, он издал повеление о гонении, в знак благодарности богам за свой успех на войне (275 г.); но прежде чем указ этот получил общее распространение, император был убит в своем лагере⁴⁹⁵.

В царствование Аврелиана и вероятно около 270 года, в Персии начал распространять свои мнения некий Манес⁴⁹⁶. Что касается истории этого древнего Магомета, то греческие и восточные свидетельства сильно расходятся между собой. Греки⁴⁹⁷ выводят эту ересь от сарацинского торговца, по имени Скифиан, который, обогатившись торговлей в Индии, будто бы поселился в Александрии и составил свою собственную философскую систему. По смерти его, последовавшей в Палестине, его рукописи, вместе с остальной его собственностью, попали в руки его служителя Теревинфа, который, с целью найти более благоприятное поприще для распространения его учения, отправился в Персию, где и принял имя Будды⁴⁹⁸. Он, однако же был поражен в споре жрецами национальной религии, и когда он однажды занимался причитаниями на крыше своего дома, то был сброшен вниз головой и убит ангелом или демоном⁴⁹⁹. Одна вдова, у которой он жил и которая была его единственной последовательницей, похоронила его тело и завладела его богатством; она купила семилетнего мальчика по имени Кубрика или Корбиция, освободила его, дала ему хорошее образование и, умирая, когда он уже достиг двенадцатилетнего возраста, сделала его наследником всего своего имущества. Кубрик принял имя Манес⁵⁰⁰ и, по истечении почти полувека, о котором не имеется никаких подробностей, явился при персидском дворе, куда принес с собой книги Скифиана, которые он наполнил «бабьими баснями» и считал своим собственным произведением. Он вызвался исцелить сына царя Савора от опасной болезни, и так как потерпел неудачу в этой попытке, то ввержен был в темницу. Когда он находился в заключении, двое из его учеников, которых он отправил на проповедь, возвратились и передали ему, что христиане, по их мнению, самые неподатливые люди, с какими только им приходилось иметь дело. После этого Манес достал христианские книги⁵⁰¹ и многое из них принял в свою систему, называя себя апостолом Христа и Параклитом⁵⁰². Он бежал из тюрьмы к вошел в сношение с Маркеллом, знатным и благочестивым христианином из Каскары, влиянием которого он хотел воспользоваться с целью распространения своего учения⁵⁰³. Местный епископ Архелай, однако же склонил его посланного Тирбона, на свою сторону, и от него и от других узнал об учении этой секты, вместе с историей ее происхождения⁵⁰⁴. Архелай победил ересиарха в беседах в Каскаре и Диодориде, и Манес скоро затем опять попал в руки персидского царя, по повелению которого с него живого была содрана кожа⁵⁰⁵.

По восточным свидетельствам, с другой стороны, Мани был персиянин из касты жрецов или магов и обладал чрезвычайным разнообразием знаний и талантов. Он принял христианство и, по одному свидетельству, перед тем как составил свою особую систему учения, был пресвитером в церкви. Будучи заключен в тюрьму за свои мнения Савором, он бежал, путешествовал в Индии и Китае и наконец удалился в одну пещеру в Туркестане, рассказывая своим ученикам, что он намерен вознестись на небо и что в конце года он встретит их опять на известном месте. Промежуток времени прошел в выработке системы и при новом своем появлении он вынул книгу нового откровения, украшенную символическими картинами его собственного произведения. По смерти Сапора (272 г.), он возвратился к персидскому двору, где он был хорошо принят Горминзой и обратил его в свою веру; но менее чем через два года он лишился своего царственного покровителя. Следующий царь, Варан (277 г.), сначала относился к нему с благосклонностью, но скоро склонился на сторону его врагов; он пригласил его на прения с волхвами, и когда они объявили Мани еретиком, то царь приказал предать его смерти, но как – через содрание ли кожи, распятие или распиление – неизвестно.

Хотя манихейство во многих отношениях сходно с некоторыми из гностических систем, сходство это, однако же возникло не из какой-нибудь прямой между ними связи, но из того персидского элемента, который был общим у него с гностицизмом. Манес не находился под влиянием ни иудейских преданий, ни греческой философии, но рядом с Зороастровым и христианским источниками, из которых отчасти заимствована его система, при завершении ее, он, по предположению, весьма многое заимствовал из учения буддизма, с которым (если отвергать рассказ о его восточных путешествиях) он мог познакомиться и в своей собственной стране.

За освобождением Персии Артаксерксом от парфянского ига (227 г.), следовало преобразование национальной религии. Восстановлена была вера в одно верховное существо, как предшествующее противоположным силам света и тьмы или добра и зла, и началось гонение против тех, которые признавали первоначальное независимое существование Ормузда и Аримана. Эта система чистого дуализма, однако же была принята Манесом. Он, учил, что существует два начала вечно противоположных друг другу и царствующих каждое в отдельности одно – над царством света и другое над царством тьмы. Имя Бога, собственно, принадлежит первому; последнего, хотя манихеи и допускали, что в некотором смысле он также мог быть называем Богом (подобно тому, как и ап. Павел говорит о Боге мира сего – 2Кор. 4:4), правильнее называть демоном или материей (ϋλη). Эти силы независимы одна от другой; но Бог выше их⁵⁰⁶. Бог состоит из чистого света, бесконечно более тонкого, чем свет нашего мира, и без какой-бы то ни было определенной телесной формы⁵⁰⁷; демон имеет грубое материальное тело⁵⁰⁸. Каждое царство состоит из пяти элементов, населяемых существами сродной натуры; и в то время, как обитатели царства света жили в совершенной любви и гармонии, обитатели царства тьмы находились в постоянной распре и войне между собой⁵⁰⁹. Во время одной из их войн, пораженная партия бежала в высокие горы, разделявшие эти два мира; оттуда они увидели царство света, существование которого дотоле было неизвестно им, и вот все силы тьмы, устраняя свои внутренние раздоры, соединились для того, чтобы вторгнуться в новооткрытую страну⁵¹⁰. Тогда Бог произвел из Себя существо, названное матерью жизни, и от нее существо под названием первичного человека, которого Он вооружил пятью добрыми элементами и послал бороться против сил зла⁵¹¹. Нападающие, однако же брали верх, и тогда, по молитве первичного человека, Бог выслал живого Духа, которым они были изгнаны, и первичный человек освобожден, хотя и не раньше, как силы тьмы поглотили «часть его оружия, которое есть душа живая»⁵¹². Этой части, таким образом взятой в рабство материи, дано было название «страждущего Иисуса», и отселе целью духов тьмы было удерживать у себя те небесные частицы, которые они поглотили, между тем как Бог стремился к их освобождению. С целью их постепенного освобождения, живой Дух, по повелению Божию, образовал мир из веществ, в которых элементы света и тьмы перемешались между собой во время последней борьбы. Силы тьмы производили детей; их князь, пожирая их, сосредоточивал в себе частицы небесной сущности, разливавшейся по их телам⁵¹³, и полученные таким образом материалы он обратил на образование человека, созданного по образу небесного первичного человека. Адам, поэтому, был микрокосм, заключавший в себе все элементы обоих царств, имел душу света и душу тьмы, вместе с телом, которое было материальное и поэтому, по необходимости, злое. С целью удержания его в рабстве, Творец его запретил ему есть от древа познания; но Христос или Ангел, в виде змея, научил его нарушить это запрещение, он ел и был озарен⁵¹⁴. Демон произвел Еву, и хотя Бог вложил в нее часть небесного света, его было недостаточно для того, чтобы противодействовать ее злым наклонностям – она искушала Адама к чувственному наслаждению; не обращая внимания на повеление Бога, который заповедал ему воздерживаться, при посредстве его высшей души, от желаний своей низшей души и своего тела, он уступил и пал; частицы небесного света подпали еще большему рабству материи и, по мере продолжения человеческого рода, он ухудшался более и более, от поколения к поколению⁵¹⁵.

Бог произвел из Себя два существа чистого света: Христа и Св. Духа, на обязанности которых было содействовать избавлению человечества. Христос обитал своей силой на солнце и своей мудростью на луне, которые поэтому нужно было боготворить не как божества, но как Его обитание; Св. Дух обитал в воздухе⁵¹⁶, мир поддерживался могущественным ангелом, который, по своей обязанности, назывался по-гречески Омофором (носителем на плечах), и частые знаки нетерпения, обнаруживавшегося этим существом (движения которого и были причиной землетрясений), ускорили пришествие Христа в человеческой форме⁵¹⁷. Так как вследствие злого характера материи Спаситель не мог иметь материального тела, то Его человечество представлялось Манесом докетическим способом; по его предположению, Он внезапно явился среди иудеев (повествования о Его рождении и о ранних годах Его жизни были отвергаемы), и Его действия и страдания были только кажущимися⁵¹⁸. Целью Его посланничества было дать озарение, открыть людям их небесное происхождение и побудить их стремиться к возвращению себе блаженства через преодоление своего тела и своей злой души⁵¹⁹; избавить их от слепоты иудейства и других ложных религий. Эта система совершенно чужда идее искупления, так как божественная душа будто бы не способна к греховности, а низшая душа неспособна к спасению.

Частички небесной жизни, поглощенные царством материи («страдательный Иисус»), находятся не только в человеке, но и в низших животных⁵²⁰ и в растениях, «вися как бы на каждом дереве»⁵²¹. Из своих обителей на солнце, луне и в воздухе, Христос и Дух заняты делом освобождения этих частиц; по их именно содействию травы возникают из земли, стремясь к сродному им свету, между тем как силы тьмы, которых живой Дух после своей победы распял на звездах, изливают от туда пагубное действие по земле⁵²². Животная, даже растительная жизнь, была поэтому священна для манихеян, которые веровали, что растения имели такие же ощущения боли, как и люди⁵²³.

Избранные (высший класс в общине) не могли даже срывать листа или плода своими собственными руками; намереваясь есть хлеб, они должны были обращаться к нему с такой речью: «не я сжал, или смолол или испек тебя; пусть те, которые сделали это, будут сами в свою очередь сжаты, смолоты и испечены»⁵²⁴. Когда избранные ели, частички божественного существа, содержавшиеся в их пище, освобождались; так, говорит бл. Августин, Манес делал человека спасителем Христа⁵²⁵. Но результатом ядения других людей было заключение небесных частиц в узы материи, и отсюда выводилось правило, что хотя манихей мог помогать нищему деньгами, но нечестиво было давать ему пищу⁵²⁶.

По учению манихеев, естественный человек, рожденный по плоти, не есть творение Бога; но новый человек, верующий, по изречению ап. Павла, «по Богу сотворен в праведности и истинной святости»⁵²⁷. Теми, кто будут повиноваться заповедям Христа и Манеса, злые элементы их природы наконец будут сброшены с себя; но хотя покаяние и искупляет за грех, дело очищения не может закончиться в этой жизни. Солнце и луна суть «два корабля» для доставления избранных душ в царство блаженства. По оставлении тела, такие души переносятся на солнце вращением огромного колеса с двенадцатью ведрами; солнце, после очищения их своими лучами, передает их луне, где они в течение пятнадцати дней должны пройти дальнейшее очищение посредством воды и затем уже принимаются в первобытный свет⁵²⁸. Менее освященные души должны возвращаться на землю в других формах, – некоторые из них после испытания промежуточных мучений⁵²⁹. Их новые формы бывают такими, в которых они подвергаются возмездию за худые дела своей прежней жизни⁵³⁰, так что тот, кто убил какое-нибудь животное, изменяется в существо того самого рода, между тем как те, кто жали, мололи или пекли, сами должны будут сделаться пшеницей и подвергнуться всем подобным операциям⁵³¹. Таким образом очищение душ должно совершаться в последовательных переселениях, пока они не сделаются пригодными для вступления в блаженство избранных. Когда этот мир закончит свое течение, он будет сожжен и превратится в инертную массу, к которой будут прикованы души, избравшие служение злу, а силы тьмы будут навсегда заключены в своей собственной мрачной области⁵³².

Манес представлял себе Ветхий Завет произведением сил тьмы. Он нападал на его нравственность и его изображение Бога, останавливался на его мнимой несовместимости с Новым Заветом и отрицал, чтобы в нем предвозвещалось о Христе⁵³³. Евангелие, по его мнению, предназначалось главным образом для язычников, а на них иудейские пророки не могли рассчитывать, так как для язычников было бы гораздо разумнее слушать оракулы Сивиллы или Ермеса Трисмегиста⁵³⁴; те, кто будут внимать пророкам, умрут вечно⁵³⁵. Христос оставил свое откровение несовершенным, обещая послать Параклита для его довершения, и ап. Павел говорил⁵³⁶ о дальнейшем знании, которому таким образом предстояло быть сообщенным. Обетование это, согласно Манесу, было исполнено в нем самом⁵³⁷; но, провозглашая себя параклитом, он не совершал вполне того богохульства, с которым в уме христианина связывается подобное притязание. Он отвергал книгу Деяний Апостольских, как противоречащую его учению об этом предмете⁵³⁸; заявлял, что Евангелия суть произведения неизвестных лиц, живших долго спустя после апостольских времен⁵³⁹, и таким образом сильно искажены, так что он мог приписывать себе право, исправлять их по своему собственному усмотрению, и он вместе с тем устранял и другие части Нового Завета, как несогласные с его системой. Секта ссылалась на некоторые апокрифические Евангелия и другие подложные сочинения подобного рода⁵⁴⁰, но главными источниками ее верования были сочинения ее основателя и она приписывала себе свободу истолкования Нового Завета, согласно с учением ее параклита, подобно тому, как православные истолковывали древнейшие писания при свете христианского откровения⁵⁴¹. Они отвергали идею символизма в религии⁵⁴², и особенно гордились тем, что их мнения находились в согласии с разумом, что их обращенцы освободились от уз авторитета и веры⁵⁴³.

Манихеи разделились на избранных и слушателей. Первые посвящали себя в высокой степени аскетической святости. Они, связаны были тремя печатями – «печатями уст, рук и груди»⁵⁴⁴; они должны были жить в бедности, целомудрии и воздержании; им не позволялось даже собирать плоды земли для себя, но они пользовались содержанием и услугами от слушателей, которые обязаны были, под страхом тягчайших наказаний до смерти, доставлять им все необходимое⁵⁴⁵. Слушатели не подвергались таким суровым правилам: хотя им также запрещено было убивать животных, но им позволялось есть мясо⁵⁴⁶ и пить вино, вступать в брак и предаваться обычным занятиям жизни⁵⁴⁷. В позднейшее время против манихеев открыто наводились обвинения в лицемерии и грубой чувственности несмотря на их бледную и умерщвленную внешность; и эти обвинения, по-видимому, не всегда были без достаточного основания ⁵⁴⁸.

Манихейская иерархия состояла из главы, двенадцати учителей и семидесяти двух епископов, со священниками и диаконами под их властью⁵⁴⁹. Богослужение секты, простое и обнаженное⁵⁵⁰, согласно с его персидским происхождением, во многих пунктах нарочито противопоставлялось богослужению церкви, как напр. в отвержении или не почитании христианских праздников⁵⁵¹ и в провождении дня Господня в посте⁵⁵². В молитве манихеи обращались к солнцу⁵⁵³. Богослужение избранных окутано было таинственностью, которая естественно давала повод к слухам об омерзительных обрядах⁵⁵⁴. Бл. Августин, пробыв девять лет слушателем, мог только сказать, что среди избранных совершалась евхаристия; но о способе совершения ее он ничего не мог узнать⁵⁵⁵, хотя, так как начала манихеев запрещали им употребление вина, он укоряет, их в том, что они, «признавая своего Бога в винограде, отказывались признавать его в чаше»⁵⁵⁶. Крещение они, по-видимому, совершали при помощи масла; крещение водой считалось безразличным, если не запрещено было совсем⁵⁵⁷.

Манихейство скоро распространилось и на запад. О появлении его в проконсульской Африке через несколько лет после смерти основателя свидетельствует один указ Диоклетиана, который осуждает это учение не как христианское, но как вышедшее из враждебного царства Персидского. Этим указом повелевается, чтобы учителя и их книги были сожжены, чтобы ученики были сосланы в рудники или, если это лица сановные, просто отправлены в ссылку, и что во всяком случае собственность их должна быть отобрана. Но два столетия спустя (как мы узнаем от бл. Августина) секта была многочисленной в Италии и в Африке, где некоторые из ее тайных членов были даже среди духовенства церкви⁵⁵⁸. Несмотря на частые и суровые указы христианских императоров, манихейство продолжало существовать, и мы будем иметь часто случаи встречаться с ним в последствии, среди ересей средних веков.

Гонительский указ Аврелиана был отменен его преемником Тацитом, и в течение многих лет церковь не была тревожима гражданской властью. В царствование Диоклетиана она достигла большей степени благосостояния, чем какой достигала в прежнее время. Церковные здания начали обнаруживать архитектурный блеск и снабжались священными сосудами из серебра н золота. Обращенцы стекались в нее из всех сословий; даже жена императора и его дочь, Валерия, бывшая замужем за его сотоварищем Галерием, по-видимому, также обратились в христианство. Христиане занимали высокие должности в государстве и в императорском дворце. Им вверялось управление провинциями, с правом устранения от всех таких обязанностей, которые могли быть несовместимы с их религией⁵⁵⁹. Вместе с этими успехами в земном благосостоянии, однако же, как жалуется современный историк⁵⁶⁰, был заметен упадок веры и любви. В жизнь христиан проникли лицемерие и честолюбие, пастыри и народ одинаково предавались соперничеству и распрям. Но, как справедливо замечено, сами недостатки, обнаруживавшиеся теперь в церкви, были признаком прогресса, так как «очевиднейшим доказательством сильного влияния известной партии, религиозной ли, или политической, на общественное деяние служит именно то, что она может с безнаказанностью нарушать свои собственные первичные начала, так как что в одно время есть признак непоправимой слабости или приближающегося разрушения, то в другое время является лишь избытком здоровой энергии и доказательством несокрушимой жизненной силы»⁵⁶¹.

Диоклетиан достиг пурпурной мантии в 284 году. В 286 году он принял Максимиана в качестве соучастника в управлении империей, под названием августа, и в 292 году к управлению были допущены Галерий и Констанций с низшим титулом кесарей⁵⁶². He обращая внимания на республиканские формы, в которые доселе облекалась императорская власть, Диоклетиан занял положение восточного монарха⁵⁶³, установил новую систему администрации с должностями и пышными титулами, дотоле неизвестными среди римлян, и перенес свой двор из Рима в Никомидию, на азиатском берегу Пропонтиды (Мраморного моря). Древняя столица перестала быть центром правления. Сенат потерял свое значение и остался в пренебрежении. При разделении империи Диоклетиан оставил за собой Фракию, Азиатские провинции и Египет; Максимиан, резиденция которого находилась в Милане, получил Италию и Африку; Галерий получил Иллирию и страны по Дунаю, а Галлия, Испания и Британия предоставлены были Констанцию⁵⁶⁴.

Жрецы и другие из заинтересованных в поддержании языческой системы начали опасаться, чтобы им не потерять своего влияния в империи. Диоклетиан был равнодушен в отношении религии, между тем как Констанций открыто относился с благосклонностью к христианам; и, хотя Максимиан и Галерий были враждебны христианству, однако же могло оказаться возможным, что этот последний кесарь находился под влиянием своей христианской жены. Вследствие этого, сделаны были попытки подействовать на суеверное чувство Диоклетиана посредством знамений и оракулов. При одном случае, когда обращались к Аполлону за советом в его присутствии, дан был ответ не через жреца, как это было в обычае, но самим богом – глухим голосом, исходившим из глубины пещеры, что вследствие «праведных», находящихся на земле, оракулы воздерживаются от истинных ответов, и в ответ на вопросы Диоклетиана жрецы объяснили, что эти слова указывают на христиан⁵⁶⁵. В другое время, когда император находился со своим войском на востоке, ему было возвещено, что внутренности жертв не обнаруживали обычных знаков, по которым можно было бы угадывать будущее. Жертвоприношение было повторено несколько раз, но без всякого успеха, и наконец главный предсказатель объяснил, что причиной этого неуспеха было присутствие нечестивых лиц, то есть, христиан⁵⁶⁶.

Христиане более всего могли быть замечены в войске, и поэтому первые посягательства на их верность были сделаны именно здесь⁵⁶⁷. Рассказ о фиванском легионе⁵⁶⁸, относящийся к 286 году, хотя и обнаруживает преувеличение в подробностях, вероятно имеет какое-нибудь истинное основание. Этот легион, по преданию, состоявший из 6600 христиан, был потребован с Востока на службу Максимиана в Галлии. Будучи близ Альпийского города Агауна, получившего свое новейшее имя от их вождя, св. Маврикия, воины узнали, что они будут употреблены в дело гонительства на своих братьев по вере, и отказались идти вперед для этой цели. По приказанию Максимиана, находившегося неподалеку отсюда, они два раза подвергались децимации⁵⁶⁹. Но и эта жестокость была не в состоянии поколебать твердости остальных, и Маврикий от имени своих сотоварищей объявил императору, что, будучи готовы повиноваться ему во всем, они скорее умрут, чем нарушат свою обязанность по отношению к их Богу. Разъяренный их упорством, Максимиан приказал другим войскам окружить их, после чего благочестивый отряд сложил свое оружие и мирно подчинился мученичеству. Есть и другие более авторитетные свидетельства об исповедниках и мучениках из воинов в ранние годы царствования Диоклетиана; но какие бы гонения или мучения ни испытывались христианами-воинами, по-видимому общих попыток насилия над их совестью не делалось до 298 года, когда издан был приказ, что все лица, находящиеся на военной службе или в общественных должностях какого бы то ни было рода, должны приносить жертву богам.

Галерий, во время своего визита, сделанного Диоклетиану в Никомидию зимой 302–3 г., старался возбудить старшего императора против христиан. В течение некоторого времени Диоклетиан не поддавался его настойчивости, искренне ли, или только с желанием показать свою не охоту к этому делу, – сомнительно. Тогда он обратился к совету некоторых законников и военачальников (как это всегда было в обычае у императора, когда он желал отстранить от себя недовольство вследствие какой-нибудь непопулярной меры), и гонение было решенным делом⁵⁷⁰. 23 февраля, в великий римский праздник Терминалий, сделано было нападение на церковь в Никомидии, стоявшую на возвышении, так что ее было видно из дворца. Языческие чиновники, войдя в церковь, ничего не нашли в ней, кроме списков священных книг, которые они и сожгли. Затем предложено было поджечь самое здание; но Диоклетиан, из боязни, чтобы пламя не распространилось на столицу, предпочел отдать церковь на разрушение солдатам, и их усилиями церковь в несколько часов была совершенно уничтожена⁵⁷¹.

На следующий день издан был императорский указ. Им постановлялось, что все те, кто откажутся от жертвоприношения, должны будут потерять свои должности, свою собственность, свой сан и гражданские преимущества; что рабы, настаивающие на исповедание Евангелия, будут лишены всякой надежды на свободу; что христиане всякого звания будут подлежать пытке, все церкви должны быть сравнены с землей, религиозные собрания закрываются и священные и другие богослужебные книги должен подвергаться пламени⁵⁷². Лишь только указ был выставлен публично, один христианин, по преданию – человек знатного положения, сорвал его, произнося при этом оскорбительные слова против императоров. В наказание за этот смелый поступок он был изжарен на медленном огне, и то непоколебимое спокойствие, с которым он выносил свои страдания, изумляло его палачей и пробуждало в них угрызение совести ⁵⁷³.

В течение двух недель во дворце Никомидийском два раза вспыхивал пожар. Причина его была неизвестна⁵⁷⁴. Но при втором случае, по крайней мере, вина в этом была свалена на христиан. Диоклетиан был сильно встревожен и разъярен. Он принудил свою жену и дочь совершить жертвоприношения и решил применить то же самое испытание к другим членам своего двора и к жителям города. Некоторые из наиболее приближенных царедворцев, бывших христианами, вынеся ужасные пытки, были преданы смерти, и многие другие христиане, среди которых был Анфим, епископ никомидийский⁵⁷⁵, также потерпели мученичество.

Указ скоро стал приводиться в исполнение по всей империи. Церкви по большей части были разрушены; в некоторых случаях церковные принадлежности выносились и сжигались или обращались для нечистого употребления. Попытка истребить книги св. Писания была новой особенностью этого гонения⁵⁷⁶. Многие христиане потерпели смерть за отказ выдать их, причем те, которые выдавали их, заклеймены были со стороны своих братьев названием «предателей», с каковым термином мы будем иметь случай встречаться в последствии ⁵⁷⁷. Так как чиновники не в состоянии были отличаеть священных книг от других христианских сочинений, то можно думать, что вследствие этого погибло громадное количество драгоценных документов к невознаградимой потере для церковной истории. В некоторых случаях, однако же, истребление этих документов выходило из снисходительности властей, которые не с сочувствием относились к возложенной на них задаче и готовы были принимать всякие книги, какие только предлагались, не расследуя, действительно ли это те; которые христиане считали священными. Так, когда Менсурий, епископ карфагенский, удалил копии св. Писания из своей церкви и на место их положил некоторые еретические сочинения, то проконсул Анулин, узнав об этом благочестивом подлоге, отказался производить какой-нибудь дальнейший обыск⁵⁷⁸. В некоторых случаях, в действительности сами власти давали намек христианам, что замена такого рода может быть допущена ими, и такая снисходительность была тем более замечательной, что за небрежность в исполнении указа виновные, по-видимому, подвергались наказанию смертью. Но, с другой стороны, были и правители, которые с радостью воспользовались случаем излить свою вражду против церкви и вели дело с жестокостью, которая превосходила даже и императорское повеление.

Некоторые смуты в Армении и Сирии, ложно приписанные христианам, послужили предлогом для второго указа, которым повелевалось, чтобы арестованы были их учителя. Вследствие этого, как свидетельствует Евсевий, темницы переполнились епископами и духовенством, так что не оставалось места для злодеев, которыми они обыкновенно были занимаемы⁵⁷⁹. Третьим указом, изданным в том же году, в котором началось само гонение, повелевалось, чтобы от узников потребовано было принесение жертв и, в случае отказа, подвергать их мукам; и четвертым указом следующего года это повеление распространялось на христиан всякого звания и класса⁵⁸⁰. Так как предполагалось, что жертвы останутся непреклонными при обычных способах пытки, то судьям вменялось в обязанность изобретать новые и более жестокие муки. Тем не менее ни один из этих указов не предписывал в качестве наказания смерть, хотя вследствие ревности чиновников и, под различными предлогами такому наказанию и подвергнуто было множество верующих⁵⁸¹.

1 мая 305 года Диоклетиан отрекся от императорского престола в Никомидии, и Максимиан, невольно соподчиняясь влиянию своего сотоварища и благодетеля, совершил ту же церемонию отречения в Милане⁵⁸². Констанций и Галерий теперь заняли высочайшее положение, и к ним присоединено было два новых кесаря: Максимин и Север. В течение нескольких лет императорская власть, была предметом споров, перемен и разделений: в одно время было не менее шести императоров – на востоке Галерий, Максимин и Лициний и на западе Максимиан, вновь взявший в свои руки бразды правления, его сын Максентий и его зять Константин, сын и преемник Констанция. Между тем положение христиан в империи было не одинаково, смотря по характеру ее различных правителей.

Констанций, занимая соподчиненное достоинство кесаря, разрушал церкви в своих владениях лишь из уважения к авторитету старших императоров, но вообще защищал христиан и многих из них принимал в своем дворце⁵⁸³. При своем возвышении в сан августа (305 г.), он стал дружить с ними еще открытее и в этой политике ему следовал Константин, наследовавший ему в 306 году и показавший себя еще решительнее благорасположенным к христианам ⁵⁸⁴.

Галерий продолжал гонение с большой ревностью, пока в 311 году не нашел, что эта жестокость была совершенно бесполезна для подавления Евангелия, и, чувствуя приступ омерзительной и мучительной болезни, он издал от своего собственного имени и от имени Дициния и Константина указ, которым христианам позволялось отправлять свою религию и восстановлять свои церкви под условием, что они будут воздерживаться от всего, что противно государственному порядку, и указ этот он заключал замечательной просьбой, чтобы они возносили молитвы о его благосостоянии⁵⁸⁵. Едва ли может быть сомнение, что на эту перемену политики императора повлияли другие побуждения, кроме сожаления к заблуждению христиан и внимания к единству своих подданных, о которых заявлено было в указе. Быть может его телесные страдания были отягчены раскаянием в совершенных им жестокостях; или, отчаиваясь в другой помощи, он хотел воспользоваться случаем выздоровления по милости Бога христиан, относя Его к одному и тому же разряду с множеством, языческих богов.

В Италии и Африке гонение было жестоким в царствование Максимиана. Когда его сын Максентий принял на себя управление этих стран, христиане, хотя они и страдали от тирании этого узурпатора вместе с его другими подданными, не подвергались гонению вследствие своей религии; в действительности он даже показывал некоторую благосклонность к ним. Теперь уже ясно сознавалось всеми, что они составляли важную силу в государстве, и государи, даже не питая уважения к их религии. могли тем не менее, из чисто политических расчетов, стремиться к обеспечению их поддержки⁵⁸⁶.

Самым яростным из всех гонителей был Максимин, который в 306 году получил верховную власть над Сирией и Египтом, a по смерти Галерия к его владениям присоединена была и Малая Азия. Грубый, жестокий и невежественный, он был рабом языческого суеверия и игрушкой жрецов, прорицателей и волхвов всякого рода⁵⁸⁷. Галерий не рискнул включить его имя в указ о веротерпимости к евангелию; но Максимин, хотя он и отклонил опубликование его в своих владениях, дал словесное повеление подобного же рода. В то же самое время, однако же, он принял меры по восстановлению блеска языческого богослужения и шестью месяцами позже издал указ о возобновлении гонения, заявляя, что действует так согласно с просьбами из

Антиохии и других городов, – просьбами, которые, по свидетельству христианских писателей того века, были внушены им самим ⁵⁸⁸. Указом требовалось, чтобы все его подданные, вплоть до грудных младенцев, совершали жертвоприношения, что провизия на рынках должна быть окроплена возлияниями и что у входов в общественные бани должны быть поставлены стражи с поручением окроплять таким же образом тех, которые выходили из бань после совершения своих омовений⁵⁸⁹. С целью набросить тень на христианскую религию, прибегали также и к клевете. Распространялись подложные Деяния Пилата, которые введены были в школу в качестве учебников, так что самые дети должны были насыщаться богохульством против Спасителя. Женщинам самого грязного характера внушали делать признания касательно мерзостей, в которых они, будто бы, принимали участие среди христиан⁵⁹⁰. Указ, был выбит на медных плитах и объявлен в каждом городе. В нем Максимин указывает на благословения, которыми, будто бы, сопровождались его меры к оживлению язычества, – успех в войне, урожайные годы, отсутствие землетрясений, бурь и болезней⁵⁹¹. Но скоро после возобновления гонения это заявление знаменательно было опровергнуто появлением голода и язвы, которые страшно опустошали его владения. И в это время испытания, как и раньше при подобных случаях, сила христианской веры и любви проявилась изумительно. Верующие, одинаково страдая от общего бедствия, отличались от народной массы своим поведением во время его, именно, рискуя своей жизнью в служении больным, в погребении умерших, которые оставляемы были без всякой помощи их собственными ближайшими родственниками⁵⁹².

О разнообразных пытках, употреблявшихся во время этого гонения, нет надобности говорить здесь подробно. В общем христиане выносили эти страдания с благородной непоколебимостью и терпением, хотя рядом со слабостью предателей были и такие, которые отрекались от веры, равно и такие, которые навлекали на себя смерть буйным и фанатическим поведением. Язычники, бывшие свидетелями их страданий, наконец, возмутились таким кровопролитием и жестокостью; сами гонители утомились от избиения и прибегали к другим наказаниям, как искалечение членов, выкалывание глаз, принуждение епископов и других знатных лиц к унизительным работам и ссылка большого числа людей всякого класса в каторжные работы в рудниках⁵⁹³.

Гонение в общем продолжалось десять лет, хотя после первых двух лет оно лишь мало чувствовалось на западе. Гиббон, с очевидным желанием показать возможно меньшим число лиц, преданных смерти, определяет их в две тысячи⁵⁹⁴; о телесных мучениях, почти приводивших к смерти, и о безграничных бедствиях всякого рода, которым должны были подвергаться члены страждущей общины в течение этого долгого периода всяких ужасов, этот историк не соблаговолил сделать даже ни малейшего замечания.

Среди мучеников, самыми знаменитыми по своему положению или характеру, были Петр, епископ александрийский⁵⁹⁵; Лукиан, пресвитер антиохийский, который в ранней своей жизни находился в связи с Павлом Самосатским, но впоследствии возвратился в лоно православной церкви и выдавался своими трудами по св. Писанию⁵⁹⁶; Памфилий, основатель библиотеки кесарийской, знаменитый своей ревностью об умножении и исправлении списков священного текста, своими сочинениями в защиту Оригена и своей близкой дружбой с историком Евсевием⁵⁹⁷, и Мефодий, епископ тирский, противник Памфила в оригенистическом споре⁵⁹⁸. Кроме них, имена которых записаны в подлинной истории, к этому же периоду относятся многие мученики, пользующиеся общей или местной известностью, как св. Севастиан и св. Агнесса, которые пострадали в Риме и упоминаются в церквях и катакомбах вне стен города; св. Януарий Неапольский; свв. Косьма и Дамиан, два арабских брата, пострадавшие в Киликии и считающиеся покровителями медицинского искусства; св. Винцентий Сарагосский, св. Дионисий Парижский и др., К раннему периоду царствования Диоклетиана до указа от 303 года относится история британского первомученика св. Альбана⁵⁹⁹.

После своей победы над Максентием в конце октября 312 года, Константин издал указ в пользу христиан, и вторым указом, изданным совместно с Лицинием в Милане в июне 313 года, он установил для них, совместно со всеми другими подданными империи, полную религиозную свободу, – повелевая, чтобы церкви и вся собственность общины были восстановлены им, и приглашая лиц, которые могли пострадать при этом восстановлении, предъявлять иски о вознаграждении на счет казны⁶⁰⁰. Вследствие поражения Максимина Лицинием (30 апреля 313 года), благодеяние этого указа быстро распространено было на всю империю. Ярость пораженного тирана, который давал обет, что в случае победы, он истребит самое имя христиан⁶⁰¹, теперь обращена была в противоположную сторону; в своем отчаянии он предал смерти многих из жрецов и предсказателей, на советы которых он полагался, и объявил полную веротерпимость христианам, слагая вину своей прежней жестокости по отношению к ним на судей и правителей, которых он пытался выставить не понимавшими его намерений. Максимин умер в жестоком положении в Тарсе в августе 313 года. Сопоставляя благоденствие государей, которые благодетельствовали им, и бедственную кончину своих гонителей, христиане не могли не верить, что это были явные знаки божественного правосудия⁶⁰².

С переменой в отношениях христианской общины к императорской власти открывается новый период в церковной истории.

1.Успехи распространения христианства – Внешняя распространенность церкви в первые три века – Христианство в Галлии – Христианство в Британии – Общественное положение христиан

2.Иерархия – Диакониссы – Низшая степень духовенства – Власть епископов – Соборы – Митрополиты – Апостольские церкви и Рим – Хорепископы – Содержание духовенства

3.Обряды и обычаи – Церкви – Крещение – Крещение детей – Миропомазание – Христианское богослужение – Евхаристия и агапы – Евхаристическое богослужение – Воскресный день – Священные дни и времена – Праздники мучеников – Покаяние – Христианские символы – Христианское искусство

4.Нравственный характер христиан – Древние христиане – Запрещенные занятия – Аскетизм – Отшельничество – Безбрачие духовенства – Общий смысл христианского идеализма

1. Есть основание думать, что к концу 3 столетия Евангелие сделалось известным до некоторой степени почти всем народам, с которыми римляне находились в сношениях, хотя у нас имеется весьма мало сведений касательно подробностей его распространения или тех деятелей, которыми оно распространялось. С раннего периода христианские писатели с торжеством указывали на распространенность их братства. «Не существует», говорит Иустин мученик, «народа греческого или варварского, или какого-нибудь другого рода людей, какими бы названиями или обычаями они ни отличались, как бы ни были невежественны в искусствах или земледелии, живут ли они в палатках или странствуют в покрытых телегах, – среди которых молитвы (и благодарения) не возносились бы, во имя распятого Иисуса, Отцу и Творцу всех вещей»⁶⁰³. Ириней свидетельствует, что в его время многие варварские народы имели уже сообщаемую преданием веру церкви, написанную в их сердцах Духом Святым, без посредства бумаги и чернил⁶⁰⁴. Тертуллиан, перечисляя народы, принявшие Евангелие, поименовывает кроме тех, которые не присутствовали в Иерусалиме в великий день Пятидесятницы – тулиан, мавров, испанцев, галлов, британцев; за пределами римского владычества – сарматов, докийцев, германцев и скифов⁶⁰⁵. Ориген говорит, что вера приобретала мириады обращенцев среди каждого народа и рода людей, так что завоевания свои она в значительной степени распространяла и на варварский мир⁶⁰⁶. Арнобий, красноречивый африканский апологет, писавший около 304 г., в одном месте упоминает о самых отдаленных народах, среди которых встречались уже христиане⁶⁰⁷, и в другом месте утверждает, что не было такого народа из варваров, который бы не поддался облагораживающему влиянию Евангелия⁶⁰⁸. Все эти места, правда, не свободны от риторической неопределенности и преувеличения; но, после всего разумного ограничения, они должны быть допущены как доказательство того, что в те времена, когда они были написаны, вера Христова распространилась уже широко и во многих направлениях проникла за пределы цивилизованного мира.

Хотя повествование в предшествующих главах по большей части ограничивалось странами, примыкающими к Средиземному морю, свидетельства Пантена и Оригена⁶⁰⁹ представляют нам сведения о христианстве в странах, которые известны были под неопределенными названиями Аравии и Индии; история Манеса показывала существование христианских общин в Персии и Месопотамии. Церковь Эдесская, каково бы ни было значение свидетельств, приписывающих ей апостольское происхождение, во всяком случае была уже твердо основана в середине 2 столетия, и вскоре после этого времени эдессянин Вардесан свидетельствовал о распространении Евангелия в Парфии, Персии, Мидии и Бактрии⁶¹⁰. В Армению оно введено было не раньше конца этого периода; но апостол этой страны Григорий, называемый Просветителем, обратил царя Тиридата 3, и Армения имела честь быть первой страной, в которой христианство было принято, как религия национальная⁶¹¹.

С того времени, как «рассеявшиеся от гонения, бывшего после Стефана, ходили и повсюду благовествовали слово»⁶¹², бедствия, побуждавшие христиан удаляться с места своего жительства, делались средством распространения благовестия о спасении. Мы видели, что таковы именно были последствия изгнания епископов и духовенства при Децие и Валериане, и таким именно образом готы в Мизии получали первое благовестие о вере от пленников, которых они уводили после своих вторжений в империю в течение царствований Валериана и Галлиена.

Ириней к концу 2 столетия говорит, что церкви существовали и между кельтами в Испании и в Германии⁶¹³. Его упоминание о последней из этих стран быть может должно быть понимаемо в смысле указания на римскую только провинцию, – ту часть Галлии, которая находилась в пределах Рейна; но нет ничего невероятного и в том, что в течение следующего столетия обращенцы были приобретены также и среди варварских народов к востоку от этой реки.

О ранней истории христиан в Галлии известно очень мало. Едва ли можно предполагать, что Пофин и его азиатские сотоварищи, основатели церкви Лионской, были самыми ранними миссионерами, какие только появлялись в этой стране; но они были первыми, о которых сохранилось подлинное свидетельство, или труды которых имели значительный успех. Григорий Турский, писавший к концу 6 столетия, свидетельствует, что в царствование Деция, из Рима, отправились в Галлию для проповеди Евангелия, семь миссионеров, и что среди них был Дионисий, епископ Парижский⁶¹⁴, который позднейшими писателями смешивался с Ареопагитом апостольского века. Что такая миссия могла состояться около того времени, которое назначается для нее, это само по себе не невероятно; но рассказ, как он передается Григорием, несовместим с бесспорными фактами, и труд миссионеров, если бы они действительно были посланы в Галлию около средины 3 столетия, должен бы был состоять уже в утверждении и расширении церкви этой страны, а не в заложении ее основания первым введением веры.

Происхождение Британской церкви окутано баснословным туманом. Рассказ о проповеди Иосифа Аримафейского и даже о сношении мнимого британского царя Луция с Елевферием, епископом римским, около 167 года, не нуждается даже в обсуждении здесь. Однако же лет через тридцать от предполагаемого времени этого сношения мы встречаем свидетельства, уже приводимые из Тертуллиана, что Евангелие распространилось и в те части Британии, до которых никогда не доходили римляне, – свидетельства, которые, по-видимому, могут указывать на то, что в конце 2 столетия даже Шотландия была уже посещаема миссионерами. Несколько позже Тертуллиана, Ориген говорит о британцах, что «хотя они и отделены от нашего мира», но они соединены с мавританцами в поклонении одному и тому же Богу⁶¹⁵. Можно думать, что в управление Констанция и его сына в конце обозреваемого периода британские христиане были уже многочисленны, а на соборе Арелатском в 314 году мы встречаем имена трех британских епископов: Ебория Йоркского, Реститута Лондонского и Адельфия, кафедра которого вообще отождествляется с линкольнской⁶¹⁶.

2. Общественное положение принимавших Евангелие в самые ранние времена служило темой для насмешек Цельса⁶¹⁷, и Гиббон с очевидным удовольствием повторяет издевательство, что «новая секта почти всецело состояла из подонков населения – поселян и ремесленников, мальчиков и женщин, нищих и рабов»⁶¹⁸. Если, как говорит тот же писатель, «это наиболее презрительное указание, по-видимому, менее настойчиво отрицается апологетами, чем сколько на нем настаивают противники веры», то причина этого, вероятно, заключалась в их сознании его неуместности в вопросах касательно истины Евангелия⁶¹⁹, и в том чувстве, которое запрещало им подражать, даже по отношению к самым нижайшим и самым грешным среди тех, за кого умер Спаситель, презрению, с которым философы язычества обыкновенно смотрели на тех, кого они считали ниже самих себя⁶²⁰. Но, как затем допускает и сам этот историк, укор в низости и вульгарности был далеко не всегда приложим к обращенцам. Среди тех, о которых мы читаем даже в Новом Завете, были лица богатые и знатные, и даже несколько членов императорского дома⁶²¹. Едва ли можно сомневаться, что христианство именно разумеется под тем «чужим суеверием», среди приверженцев которого, по свидетельству Тацита, была Пампония Грецина, жена Авла Плавтия, покорителя Британии в царствование Нерона⁶²², или что исповедание его было тем не ясно обозначенным преступлением, которое при Домициане навлекло преследование на его собственных близких родственников, – Флавию Домициллу и ее мужа, консула Флавия Климента⁶²³. Не простым риторическим оборотом было и то, когда Тертуллиан в конце 2 столетия говорил язычникам, что его собратья наполнили бы собой лагерь, собрание, дворец и сенат. Тот же писатель ясно свидетельствует, что Сентимий Север в ранний период своего царствования позволял мужчинам н женщинам весьма высокого сана исповедовать Евангелие. Подобным же образом Ориген свидетельствует немного после времени Тертуллиана, что среди обращенцев были люди знатного положения, и не мало благородных и нежных дам⁶²⁴. Мы уже видели, что в позднейшее время в числе их⁶²⁵ по предположению были императрица и дочь Диоклетиана, и в указах как этого государя, так и его предшественника Валериана, предполагается, что во многих случаях наказанию за исповедание христианства подвергались также богатые и знатные лица⁶²⁶.

Что «бедные мира сего» часто оказывались «богатыми в вере и наследниками царства Божия», что проповедь Христа, обращавшаяся ко всем, находила более слушателей среди простых, чем мудрых мира сего, что Евангелие иногда вводимо было в семейства при посредстве рабов, что влияние женщин было весьма сильно в распространении его⁶²⁷, – такие свидетельства не нуждаются в опровержении. Но мы видели также, как вера постепенно приобретала себе обращенцев и защитников среди людей высших дарований и высшего образования⁶²⁸, и как христианские школы стали посещаться даже многими из язычников вследствие тех выгод, которые они представляли для общего философского образования. Самые упреки, делаемые Климентом, в его «Педагоге» христианам Александрии, доказывают, что ему приходилось иметь дело с богатой и роскошной общиной, и вообще есть основание думать, что хотя Евангелие имело себе прозелитов и всех классах ниже престола, «главная сила его заключалась в средних, быть может, торговых классах»⁶²⁹.

Ту пропорцию, в которой христиане находились по отношению к языческому населению империи, определяют весьма различно. Мы не заинтересованы на религиозных основаниях подвергать сомнению вычисления Гиббона⁶³⁰, что пока их религия не освящена была властью Константина, они не составляли «более двадцатой части» всего населения; действительно, если вполне принять во внимание все препятствия к распространению Евангелия, то даже такая пропорция заслуживает того, чтобы считать ее знаком скорее великого, чем малого успеха: но едва ли можно сомневаться, что определение это слишком низко. Другие писатели-христиане определяли число христиан десятой или даже пятой частью всего населения римских подданных; в некоторых округах, как напр. во владениях Максимина, они быть может составляли даже большинство.

1. В течение 2 и 3 столетий, иерархия церкви подверглась некоторым изменениям. Единственной духовной степенью, существовавшей в апостольском веке кроме степеней епископов, священников и диаконов, была степень диаконисс, женщин (и сначала обыкновенно вдов)⁶³¹, употреблявшихся в таких служениях лицам собственного пола, которые или по самому существу не удобны были для мужчин, или считались таковыми по воззрениям древнего мира – особенно на востоке. Так, они помогали при крещении обратившихся женщин; посещали женщин общины в их домах, и, получая доступ в их отделения, в которые не допускалось духовенство, они имели возможность много содействовать распространению веры среди средних и низших классов⁶³².

Но в конце 2 или в начале 3 столетия введено было несколько новых должностей ниже степени диаконов. Эти степени возникли в больших церквях, где, частью вследствие предполагаемой пользы ограничения числа диаконов числом апостольской церкви в Иерусалиме⁶³³ и частью вследствие важности, которую диаконы приобретали в таких общинах, так как им вверялось управление общественными суммами, стала чувствоваться нужда в помощниках им при отправлении низших должностей диаконства, которые, по-видимому, сами диаконы во многих случаях начали считать ниже своего достоинства⁶³⁴. Первые указания на низшие должности находятся у Тертуллиана, который говорит о чтецах⁶³⁵. Более полное устройство низших степеней представляется в посланиях св. Киприана и в послании его современника Корнилия, епископа римского, который свидетельствует, что римская церковь имела тогда 46 пресвитеров, 7 диаконов, 7 иподиаконов, 42 аколуфа и 52 заклинателя, чтеца и привратника⁶³⁶. В обязанности иподиаконов было заботиться о священных сосудах и помогать диаконам в их мирских служениях; аколуфы зажигали светильники и помогали при совершении таинств; заклинатели имели попечение о тех больных, которые, по предположению, были одержимы злыми духами; чтецы употреблялись для чтения св. Писания при богослужении в церкви⁶³⁷.

Эти должности приняты были не повсюду. Что касается должности заклинателя, то апостольские постановления (отображающие восточную систему, какою она была около конца 3 столетия) заявляют, что она давалась не через рукоположение, так как была особым даром божественной благодати и добровольным делом благотворения⁶³⁸.

2. В то время, как служение церкви таким образом умножалось введением низших должностей, власть ее высших членов, епископов, становилась более определенной, и в самую степень эту вводились различения. Самими обстоятельствами времени требовалась централизация власти, как средство именно в интересах крепости и безопасности; кроме того, так как паства возрастала в численности и в богатстве и так как подчиненное им духовенство также увеличивалось в числе, то положение епископов естественно приобретало больше признаков внешнего достоинства. Однако же, нельзя не видеть преувеличения в свидетельствах некоторых писателей как в отношении ограниченности власти, которую, по их предположению, имело епископство в начале, так и той высоты, которой оно достигло в течение этих столетий. Даже к концу этого периода мы еще не встречаем ничего похожего на самодержавную власть в епископах. Они сами были избираемы духовенством и народом, совещались с пресвитерами в более частных делах, и с обществом верующих в таких, которые касались всей общины; даже избрание лиц для посвящения на служение церкви вообще обусловливалось согласием ее членов вообще.

Время от времени, обстоятельства делали желательным, чтобы пастыри соседних церквей, согласно с апостольским примером, собирались на совещание. Вдобавок к таким случайным съездам, в последней части 2 столетия введен был обычай собираться на такие собрания дважды⁶³⁹, или по крайней мере однажды в год. Местом происхождения этих определенных соборов, по-видимому, была Греция, где они возникли по аналогии с древними народными собраниями, каковым было собрание амфиктионов, еще продолжавшее существовать в то время⁶⁴⁰, а затем, постепенно, введены были и в других странах. Главный город каждого округа считался как бы митрополией или матерью-городом⁶⁴¹. Там собирались соборы; епископ города естественно занимал руководящее положение в качестве председателя и делался представителем своих собратий в их сношениях с другими церквями. Таким образом митрополиты приобретали особые преимущества среди епископов, и, хотя на всех епископов смотрели еще как на людей равного достоинства, хотя каждый считался независимым в своем собственном округе⁶⁴² (если только, правда, подозрения в его православии не побуждали его собратьев вмешаться в его управление для защиты веры и для покровительства его паствы⁶⁴³) хотя каждый в своем собственном округе удерживал за собой право распоряжаться в области обрядов и безразличных предметов вообще, – отдельные округи в действительности подлежали ведению тех больших округов, в которые они входили как часть.

Еще более высокий авторитет, чем какой принадлежал обыкновенным митрополитам, имели епископы таких больших центров управления, как Рим, Александрия и Антиохия. Титул патриарха, которым они стали отличаться от других, однако же, в обозреваемый нами период, не ограничивался еще только ими⁶⁴⁴.

Особенно высоко почитался авторитет церквей, которые вели свое происхождение от апостолов. Ириней и Тертуллиан, полемизируя с еретиками, отказывавшимися придавать веру словам св. Писания, под предлогом его искаженности, указывают им на предания апостольских церквей и на непрерывность преемства их епископов, как на доказательство апостольского учения⁶⁴⁵. При этом Тертуллиан ставит все такие церкви на один и тот же уровень, перечисляя Филиппы, Коринф, Фессалонику и Ефес вместе с Римом. Но эта великая церковь императорского города имела особенные преимущества, которые не могли не возвышать ее совершенно особенным образом. Это была единственно апостольская церковь на западе и единственный источник, из которого большинство западных народов получили Евангелие. Она, по преданию была основана трудами и украшена мученическим венцом апп. Петра и Павла; она была сильна числом своих членов и своим богатством, которое давало ей возможность не только выше всех других церквей поддерживать церковную внешность, но к посылать большие милостыни менее богатым собратьям в других странах; она связана была со всеми другими общинами постоянными сношениями, и в то же время, вследствие своего национального характера, стояла в стороне от тех умозрительных заблуждений, которые так сильно беспокоили церкви востока. Отсюда Римская церковь, по необходимости, возвысилась над всеми другими. Но в то время, как это возвышение добровольно признавалось в обычных обстоятельствах, притязания Рима встречали твердое противодействие всякий раз, когда такие епископы, как Виктор или Стефан, пытались вмешаться в независимые права своих собратьев по епископству. История этих веков ясно показывает, что епископы Рима еще не обладали никакой другой юрисдикцией над другими церквами или никаким другим авторитетом над ними, чем-то преимущество и влияние, которые естественно вытекали из их положения.

3. Из городов, в которых впервые насаждено было христианство, оно постепенно проникало и в селения. Когда церковь составлялась в селении или малом городе, она управлялась пресвитером, подчиненному епископу соседнего города, и в некоторых случаях хорепископом (то есть, сельским епископом). Хорепископы были соподчинены епископам городов и заменяли их в утверждении крещенных, в выдаче одобрительных писем, в посвящении духовенства на низшие степени и иногда, по особому позволению, в рукоположении священников и диаконов. Неизвестно, собственно, к какой степени священства они принадлежали. Некоторые писатели предполагают, что все они были епископы; другие (среди которых есть как известные римско-католические исследователи, так и пресвитериане) считают их пресвитерами, между тем по третьему мнению – некоторые принадлежали к одной степени, а некоторые к другой. Если взглянуть на цель их назначения, то этот последний взгляд может казаться наиболее вероятным. Так как хорепископы были заместителями городских епископов и уполномочены были отправлять некоторую часть их служений, то в некоторых случаях достаточно было назначить пресвитера с правом совершать известные священнодействия, которые и не входили в число обычных пресвитерских обязанностей, между тем в других случаях могло быть полезным, чтобы хорепископ был епископом, хотя, будучи подчиненным другого епископа, он конечно ограничен был в отправлении своей власти⁶⁴⁶.

4. Право христианского духовенства «жить от благовествования»⁶⁴⁷ было утверждено и признано с самого начала. Когда церковь устроилась полнее, то духовенство должно было устраняться от мирских занятий⁶⁴⁸ и ограничивалось обязанностями своего служения; в Африканской церкви времени св. Киприана духовному лицу было запрещено даже принимать на себя должность душеприказчика или попечителя⁶⁴⁹. Источником содержания духовенства были приношения верующих; в некоторых местах оно получало известную часть всех сумм, собиравшихся для церковного употребления; в других местах, как в Карфагене, содержание им доставлялось особыми ежемесячными сборами⁶⁵⁰. Величина дохода, получавшегося таким образом, естественно была весьма различна в различных церквях. Обычай торговать, о котором иногда говорится в укор духовенству и который запрещен правилами, мог во многих случаях возникать не из алчности, а из действительной нужды в некоторых дополнительных средствах существования, кроме тех, которые предоставлялись, церковью ⁶⁵¹.

1. В течение самых ранних дней христианства когда общины верующих были еще малочисленны и бедны, а их собрания происходили под постоянным опасением нарушения со стороны язычников, хотя, вероятно, и отделялись уже ими известные помещения для совершения своего богослужения⁶⁵², все таки нельзя предполагать, чтобы у них посвящались исключительно для религиозных целей целые здания. Мы находим, однако же, что во время Тертуллиана уже строились церкви⁶⁵³, в течение 3 столетия замечания о них делаются более частыми и, как сказано в предыдущей главе⁶⁵⁴, во время долгого промежутка мира, следовавшего за гонением при Валериане, был виден уже некоторый блеск в зданиях и украшении.

В этих церквях одна часть отделялась от остального помещения загородкой, которая предназначалась для отделения мирян. Внутри этой загородки находились священный стол или жертвенник, который обыкновенно делался из дерева, кафедра или столик для чтения ⁶⁵⁵ и сиденье для духовенства.

2. В апостольские времена крещение совершалось немедленно по признании Христа принимающими; но, когда церковь обосновалась более твердо, от обращенцев пред допущением к церковному общению посредством этого таинства требовалось проходить известное нравственное воспитание, соединявшееся с наставлением в вере⁶⁵⁶. Вступление на путь этого воспитания (в течение которого уже давалось им название христиан⁶⁵⁷, равно как и название оглашенных) сопровождалось торжественным приемом, молитвой, знамением креста и возложением рук. Продолжительность подготовительного периода была неодинакова; собор Иллиберийский (Елвира, близ Гранады) назначает два года⁶⁵⁸, между тем как в Апостольских постановлениях предписывается три года, хотя с допущением сокращения этого срока в особых случаях⁶⁵⁹. Если оглашенный находился в опасности смерти в течение своего подготовления, то его крестили без дальнейшего отлагательства.

Вместе с системой подготовительного воспитания, введен был обычай ограничения совершения крещения известными периодами. Пасха и Пятидесятница считались особенно пригодными для этого вследствие связи между этим таинством и великими событиями, о которых воспоминалось в это время, и таинство крещения главным образом совершалось накануне каждого праздника. Крещение, однако же могло совершаться и в другие времена: «каждый день есть Господень», говорит Тертуллиан, после изложения оснований для предпочтения Пасхи и Пятидесятницы; «каждый час, каждое время пригодно для крещения; если и есть различие в торжественности, то нет никакого различия в благодати»⁶⁶⁰.

Согласно с апостольским обычаем, при крещении требовалось исповедание веры. Отсюда возникло употребление символов веры, заключающих существенные пункты верования, которые сообщались оглашенным в последнем периоде их приготовления. Данное этим формулам название «символ», по-видимому, означает просто, что они были знаками христианского братства, или приняты были на подобие военной службы, в которой так назывались караульные слова или пароли. Требовалось также отречение от диавола и других духовных врагов⁶⁶¹, и вероятно, во 2 столетии в чин крещения введен был обычай изгнания бесов, – обычай, который основывался на воззрении, что люди находились под владычеством лукавого, пока не освобождались от него через принятие христианской благодати⁶⁶². Около того же самого времени, вероятно, введены были разные символические церемонии: знамение креста на челе, целование мира в знак допущения к духовному содружеству, белые одежды, означающие очищение от греха и вкушение молока и меда, которые должны были предъизображать блаженство небесного Ханаана⁶⁶³.

Крещение совершалось посредством погружения, кроме случаев болезни, когда употреблялось обливание или окропление. Св. Киприан настойчиво утверждает достаточность этого «клинического крещения»⁶⁶⁴, но печать укора справедливо налагалась на лиц, которые откладывали свое крещение до предполагаемого приближения смерти, чтобы сделать себя способными (как предполагалось) обеспечить благословение этого таинства, не принимая его обязательств для обновления жизни. В противоположность этому заблуждению, Тертуллиан, Ориген и Киприан убедительно настаивают на правиле, что для принятия даров крещения необходимо истинное расположение души, и предостерегают против возможности получения этих даров через простое совершение обряда, принимаемого при таких обстоятельствах, когда едва ли возможно предполагать, чтобы существовало такое душевное расположение⁶⁶⁵.

Что крещение детей имеет апостольское происхождение, в пользу этого есть много предположительных оснований. Так, сам Спаситель, принимая и благословляя малых детей, показывал, что они способны воспринимать духовное благословение. Его поручение ученикам «учить все народы, крестя их» – было дано лицам, которые привыкли допускать детей в духовное общение через обряд обрезания и даже к крещению детей прозелитов. Ап. Павел по-видимому предполагал⁶⁶⁶, что все, кто были способны делаться членами иудейской церкви, были также одинаково способными сделаться и членами христианской церкви, и мы ничего не слышим о каких либо спорах по этому предмету, между тем как исключение детей наверно было бы достаточным поводом для сильнейшего проявления обычной ревнивости иудейских обращенцев. Нам известно о целых семействах, которые принимали крещение сразу, без малейшего указания, чтобы кто-нибудь из членов этих семейств лишался крещения на основании незрелости возраста. В наставлениях ап. Павла касательно воспитания детей они, по-видимому, уже считаются членами церкви, так как иначе можно бы ожидать наставлений касательно их воспитания и приготовления к крещению. Первые ясные указания на крещение детей находятся у св. Иринея⁶⁶⁷; но весь характер древних писаний совершенно согласен с рассуждением Оригена, который относил этот обычай к апостольскому преданию⁶⁶⁸. Тертуллиан в терминах, едва ли совместимых с верой в первородный грех (которое, однако же, он резко заявляет в других местах)⁶⁶⁹, ратует против поспешности в совершении крещения «невинному возрасту»⁶⁷⁰; но его возражение доказывает только, что это был уже обычай установившийся, и он сам допускает, что детей можно было крестить в случае опасности смерти⁶⁷¹.

Тертуллиан свидетельствует также об обычае иметь восприемников при крещении⁶⁷².

3. Миропомазание через возложение рук и помазание елеем первоначально совершалось немедленно после крещения⁶⁷³; но во втором столетии совершение его обыкновенно стало предоставляться епископам, хотя на востоке оно продолжало совершаться пресвитерами ⁶⁷⁴. Когда крещение совершалось епископом или в его присутствии, как в городах во время больших праздников, то немедленно совершалось и миропомазание; в других случаях оно отлагалось до тех пор, пока оказывалась возможность получить его от рук епископа⁶⁷⁵. Миропомазание совершалось как над детьми, так и над другими крещеными лицами⁶⁷⁶ и в некоторых церквях, в середине 3 столетия, введен был обычай допущения детей к таинству причащения, – каковой обычай основывался на веровании, что слова Спасителя к Иoaн (6:53) налагали на всех необходимость этого таинства с целью получения спасения⁶⁷⁷.

4. Особенности христианского богослужения, судя по встречающимся в Новом Завете указаниям, по-видимому, были одни и те же с самых ранних дней, хотя в различных церквях и были разности в подробностях и в порядке⁶⁷⁸. Обычное богослужение «дня, который называется воскресным», во втором столетии описывается Иустином-мучеником⁶⁷⁹. Оно начиналось чтением мест из св. Писания, производившемся на языке, понятном для слушателей вообще, или если, где еще не существовало перевода на язык, понятный всему собранию, то избранные места сначала читались по-гречески или по латыни, и затем переводились на местный диалект особым толкователем. После этого чтения следовала проповедь главного духовного лица, и она обыкновенно направлялась к практическому приложению только что прочитанных наставлений. Проповеди эти были сначала самые простые и имели собеседовательный характер, откуда получили название гомилий (то есть, собеседований), но малу по малу они приобрели большую важность в качестве составной части богослужения и получили отчасти тот риторический характер, который первоначально избегался для того, чтобы сделать их отличными от речей светских ораторов и философов⁶⁸⁰. Замечательную часть древнего христианского богослужения составляло псалмопение. Оно состояло отчасти из ветхозаветных псалмов и отчасти из гимнов, составленных на христианские темы, и как в церкви, так и среди еретических сект, оно оказывалось весьма важным средством для внушения истин веры менее образованным членам церкви.

5. В апостольском веке совершение евхаристии происходило вечером, по обычаю ее первоначального установления. Служение это состояло из благодарения, возносимого епископом или пресвитером за щедроты Божии в доставлении плодов земли, и в благодарность за эти дары собрание верующих делало приношение хлеба и вина, из которых часть отделялась для освящения. В то же самое время собирались деньги для пособия бедным, на содержание духовенства и другие церковные нужды⁶⁸¹. Хлеб, употреблявшийся при евхаристии, был обычного свойства, кислый; к вину примешивалась вода, сначала просто сообразно с установившимся обычаем на востоке, хотя уже рано, именно во времена Климента Александрийского, приводились в пользу такого смешения таинственные основания, и мнение о его необходимости утвердилось впоследствии⁶⁸². Перед освящением читались из диптихов имена тех, которые делали приношения, а также и тех святых, или умерших членов церкви, которые заслуживали особенного воспоминания, и хотя обычай чтения таких списков впоследствии был оставлен вследствие того, что эти списки получили слишком большой объем, однако сделалось обычаем вносить в диптихи имена государей, патриархов и соседних епископов, в знак христианского дружества⁶⁸³.

Евхаристия сначала предшествовалась, но в позднейшее время обыкновенно сопровождалась агапой или вечерей любви. Материалы для нее приносились членами общины, сообразно со средствами каждого; все, какого бы звания ни были, в знак своего духовного братства садились за эту вечерю как равные, и вечеря заканчивалась псалмопением и молитвой⁶⁸⁴. Вскоре, однако же оказалось (как даже свидетельствуют об этом апостольские послания), что идеальный характер этой вечери подвергся прискорбному извращению в действительности. В совершении ее явилась опасность излишка и себялюбия, так как у более богатых христиан явилось искушение или «стыдиться» ⁶⁸⁵ своих более бедных собратий, или, под более тонкой формой зла, величаться над остальными своей щедростью в приношении даров и снисхождением к бедным собратьям. Оказалось также, что тайное совершение таких вечерей способствовало к возбуждению подозрений среди язычников, так что это дало повод к возникновению народной молвы о фиестейских пиршествах и других мерзостях. Вследствие этого агапа сначала была отделена от таинства евхаристии, a затем совершенно оставлена. В 4 столетии были постановлены особые правила против собраний, носящих такое название, но они совершенно отличны были от тех, которым оно давалось в более ранние времена.

С течением времени и вероятно с целью обезоружить подозрительность язычников, совершение евхаристии было перенесено с вечера на утро, когда оно было присоединено к богослужению, обыкновенно и ранее совершавшемуся утром⁶⁸⁶. Отсюда возникло различие между частями соединенного богослужения. Первая часть – «литургия оглашенных»⁶⁸⁷, – открыта была для бесноватых, оглашенных, кающихся и в 4 столетии даже для еретиков, иудеев и язычников⁶⁸⁸; между тем как к совершению св. Тайн – к «литургии верных» – не допускался никто, кроме тех, которые уже были крещены и находились в полном общении с церковью. Это разделение богослужения вероятно вполне установилось еще до времени Тертуллиана, так как он порицал маркионитов за их пренебрежение к такому делению⁶⁸⁹.

В самые ранние времена церкви евхаристическое «преломление хлеба» совершалось ежедневно; но пыл благочестия, при котором возможно было такое совершение, скоро прошел, и совершение евхаристии обыкновенно ограничивалось воскресным днем. В Африке мысль о необходимости ежедневного причащения (на что, будто бы, указывалось прошением о «хлебе насущном») привела к обычаю уносить домой части освященного хлеба и есть его по кусочку каждый день перед отправлением на ежедневные занятия. Так отдельные христиане, по предположению, могли свидетельствовать и поддерживать единение со своими братьями повсюду, и из этого частного употребления одного из элементов причащения без другого, по-видимому, и возникло одно из самых непростительных извращений в позднейшей латинской церкви⁶⁹⁰. Так как евхаристия считалась главным знаком и главной связью христианского общения, то причащение считалось обязательным для всех членов церкви, исключая тех, которые лишены были этого права церковными постановлениями. Все поэтому присутствовавшие при совершении таинства причащались, и части святых тайн оставлялись для больных и для заключенных в темницах, которым они разносились диаконами после окончания общественного богослужения⁶⁹¹.

6. Хотя, по духу христианской жизни, всякое время считается посвященным Господу, однако же чувствовалась необходимость, что бы человек в своей немощи был руководим и воспитываем при посредстве назначения особых дней, как более пригодных для совершения в них религиозных торжеств⁶⁹². Отсюда же с самого начала церкви мы находим следы особенного почтения, оказываемого первому дню недели. Особое освящение одного дня из семи, естественно представлялось по сходству с древней субботой. Первый из семи дней был избран апостолами в воспоминание восстания их Учителя из гроба, с чем вместе соединялось и воспоминание о творении⁶⁹³. В этот день верующие апостольского века сходились на собрание; они праздновали его молитвой, псалмопением, проповедью, совершением евхаристии и сбором на нужды церкви, и, согласно с их примером, день этот повсюду проводился в течение первых столетий как день святой радости⁶⁹⁴ и благодарения. Всякий пост в течение его был запрещен; на собрании во время молитвы верующие стояли, а не преклонялись, как в другие дни⁶⁹⁵. Первое свидетельство о прекращении мирских занятий в день Господень встречается у Тертуллиана⁶⁹⁶, который, однако же, старался (как и древние христианские писатели вообще) делать различие между днем Господним и ветхозаветной субботой.

В воспоминание о предательстве Спасителя на распятие, четвертый и шестой день каждой недели освящались постом, через воздержание от пищи до того часа, в который Он испустил дух, то есть до девятого часа или по-нашему, до трех часов пополудни. В способе соблюдения седьмого дня восточная церковь различалась от западной. На востоке, под влиянием соседства иудеев, а также и воззрений иудейских обращенцев, воскресный день считался продолжением Моисеевой субботы, и она праздновалась почти также, как и день Господень; между тем как их собратья на западе распространяли на нее пост предыдущего дня⁶⁹⁷. Согласно примеру древнейшей церкви, первые христиане назначали известные времена для ежегодных воспоминаний о великих событиях в истории искупления. Из этих событий главным была Пасха, во время которой воспоминалось как распятие, так и воскресение. Празднику воскресения предшествовал торжественный пост, хотя относительно продолжительности его обычай разнообразился. Ириней свидетельствует, что некоторые имели обычай поститься один день, другие два дня, некоторые более, а некоторые сорок. Но нужно ли понимать сорок в смысле дней или часов, – это вопрос спорный. Во всяком случае, соблюдение поста было еще добровольным, исключая дня распятия⁶⁹⁸.

Все послепасхальное время, от Пасхи до Троицы, считалось праздником; как и по воскресным дням, народ молился стоя, и всякий пост был запрещен⁶⁹⁹. Самая Пятидесятница совершалась с особенной торжественностью, и в течение 3 столетия день вознесения начал особенно выделяться среди остальных дней этого времени⁷⁰⁰.

Рождение Спасителя, по-видимому, праздновалось в Риме 25 декабря; Восточная церковь (подобно василидианам) праздновала шестой день января в память Богоявления, – под которым разумелось выступление Христа в качестве Мессии при Его крещении, и когда, с течением времени, воспоминание о рождении проникло и в некоторые части Востока, то оно соблюдалось там в тот же самый день, так как предполагалось, что слова Евангелия Луки (3:23) указывают на то, что крещение совершилось в годовщину рождения. Усвоение праздника Богоявления на Западе (где вместе с предметом воспоминания этого древнего восточного праздника связывалось и воспоминание о других событиях Евангельской истории, вытеснившее наконец первое) и отдельное празднование воскресного дня на Востоке относится к IV столетию.

В честь мучеников уже очень рано совершались религиозные поминовения, как это видно из послания, написанного от имени церкви Смирнской, по случаю смерти св. Поликарпа ⁷⁰¹. В годовщину страдания мученика (которая называлась его natalitia⁷⁰² или День рождения, как день вступления в лучшую жизнь) происходило на месте его погребения собрание, часто в подземной катакомбе или пещере; читались деяния о его страданиях, и братья увещевались к подражанию его добродетелям; возносилась молитва, совершалась евхаристия с особенным возношением благодарения за мученика, и все это торжество сопровождалось иногда агапой⁷⁰³. Но хотя скоро возникло верование, что заступничество мучеников имело отчасти такое же значение для открытия царства небесного, как и то заступничество, которое признавалось за ними в деле допущения кающихся к общению в земной церкви, причем оно, по предположению, давало как прощение, так и благодать своим собратьям, находившимся еще во плоти; хотя Ориген даже приписывает смерти мучеников искупляющее значение, сродное с искупляющим значением жертвы самого Спасителя, однако же они, подобно остальным отошедшим верующим, считались еще не совсем вступившими в совершенное блаженство небесное.

Богослужение в память отошедших родственников обыкновенно совершалось в годовщины их смерти. Живые родственники собирались на их могилы, совершалась евхаристия, полагалось на алтарь приношение за умершего, вместе с приношениями живых, и его имя упоминалось в молитве с желанием ему вечного упокоения.

7. Совершение тяжкого преступления в жизни или впадение в заблуждение в учении наказывалось отлучением от общения церкви, и с целью получить возможность быть допущенными вновь, виновные должны были проходить предписанный порядок покаяния. Правила касательно продолжительности и способа этого покаяния были различны в различные времена и в различных ветвях церкви; совершение его главным образом находилось в руках епископов, которым предоставлялась свобода руководиться своим собственным соображением при каждом случае, принимая во внимание не только поведение кающегося во время особенной дисциплины, но и всю его жизнь и его характер⁷⁰⁴. Допущение к церковному общению после тягчайших грехов, вроде убийства, прелюбодеяния и идолопоклонства, предоставлялось крещенному только однажды. В некоторых случаях вся жизнь обрекалась на покаяние, в некоторых общение не давалось даже в час смерти⁷⁰⁵, хотя отказ этот не означал, чтобы грешник совершенно лишался божественного прощения. За церковью в эти века не признавалось каких-либо особых прав кроме предписания средств, которыми лучше всего можно было бы располагать душу грешника к испрошению милосердия Божия; Киприан, Фирмилиан и другие отцы и учителя тщательно предостерегают против опасного предположения, что церковное отпущение может предвосхищать приговор последнего страшного суда⁷⁰⁶. Споры, возникшие в Риме и Карфагене вследствие гонения при Децие, представляют обильные доказательства ходячей склонности к заблуждению в этом отношении. Затруднения, создававшиеся в вопросе об образе действия в отношении к падшим, привели к установлению в некоторых церквях особых покаянных священников, на обязанности которых было частно выслушивать исповедь преступников и руководить их в деле их покаяния⁷⁰⁷. И к концу 3 столетия система эта была затем организована разделением кающихся на четыре класса, каждый из которых отмечал особенную ступень в покаянии и имел особое место, назначавшееся членам его во время богослужения⁷⁰⁸.

8. В церквях древних христиан не было никаких изображений или картин⁷⁰⁹, сама связь искусства живописи с языческой религией и с нравственной нечистотой язычества считалась основанием против употребления его в священных предметах⁷¹⁰. Но мало по малу искусство это проникло и в церковь. Вместо изображений или эмблем богов, которыми язычники украшали свои дома, свою мебель, свои чаши и свои печати, христиане стали употреблять иносказательные изображения, как напр. пастуха, несущего ягненка на своих плечах, с указанием на Христа, как «доброго Пастыря»⁷¹¹; голубя, как символа Св. Духа; корабля, означающего церковь; ковчега спасения, плывущего к небесам, рыбы, которая своим существованием в воде давала намек на крещение, причем буквы, составляющие ее греческое название, могли быть истолкованы в смысле указания на Спасителя⁷¹²; лиры или якоря, как образов христианской радости и надежды⁷¹³. Рядом с этими символами были приняты даже и разные языческие эмблемы, какие только можно было истолковать в христианском смысле, напр. лоза Вакха и феникс⁷¹⁴. Так и Спаситель изображался иногда в виде Орфея, Аполлона или (в смысле «доброго Пастыря») Меркурия; Тезей, убивающий Минотавра, означал напр. победу Давида над Голиафом. Вообще символизм даже в римских катакомбах, скрытых от глаз язычников, преобладал над попыткой буквальных изображений, и идеи Нового Завета обыкновенно изображались под подобием Ветхого, так что напр. история пророка Ионы служила образом воскресения; Моисей, источающий воду из скалы, символизировал воды крещения. Даже из евангельской истории символы брались предпочтительно перед более прямыми изображениями. Так ядение чудесно умноженных хлебов и рыб означало евхаристию, и быть может, ранние изображения воскрешения Лазаря, в которых он изображается ребенком, справедливо истолковываются в смысле духовного восстания от смерти греха в крещении⁷¹⁵. Внешних изображений лика Спасителя, по-видимому, еще не было⁷¹⁶, да и вообще внешний вид Его, в противоположность обаятельной красоте языческих богов и на основании своеобразного понимания некоторых мест в пророчествах о Мессии, признавался ниже обыкновенного человеческого вида⁷¹⁷, и первые изображения его встречаются не среди православных христиан, но среди карпократиан и в эклектическом язычестве Александра Севера⁷¹⁸.

К этому же времени относится религиозное употребление изображений креста. По свидетельству Тертуллиана⁷¹⁹, у древних христиан было в обычае часто знаменовать свое чело крестным изображением при различных случаях своей ежедневной жизни.

Так как христиане первых веков принимали Евангелие с опасением навлечь на себя многие жертвы и страдания, то естественно ожидать, что жизнь их вообще отличалась серьезным старанием осуществлять свое святое призвание. Такой она и была вообще, хотя состояние церкви с самого начала подтверждало собой истину тех пророческих притчей, в которых она изображалась содержащей в себе примесь злых членов к добрым. Апологеты, признавая многие недостатки среди своих собратьев, однако же всегда имели возможность указать на резкую противоположность между жизнью христиан и крайним упадком языческой нравственности, в доказательство силы Евангелия⁷²⁰. И нет надобности искать более сильного доказательства этой противоположности, как то обстоятельство, что философы, предпринимавшие труд возродить языческую систему, с целью остановить распространение новой религии, находили нравственное преобразование не менее необходимым, чем и преобразование ходячих доктрин язычества.

Более всего поражала язычников, стоявших вне церкви, взаимная любовь христиан, – та любовь, которая, в своем бескорыстном сочувствии ко всем людям, была чем-то совершенно новым для язычников⁷²¹. Их попечение о бедных, престарелых, вдовах и сиротах общины; их братское служение собратьям, вверженым за веру в темницы; их доброта к рабам, которых древний мир считал простыми одушевленными орудиями⁷²², причем Евангелие, не вмешиваясь в разность общественного положения, однако же возвышало раба на уровень духовного братства с его господином и напоминало господину, что он также искупленный раб Христа; щедрые дары, посылавшиеся из одной страны в другую для облегчения от постигавшего бедствия; сборы, производившиеся с целью освобождения пленных; система ободрительных писем ⁷²³, которые не только обеспечивали христианам допущение к духовным преимуществам в каждой церкви, в какую бы только они не приходили, им и давали им право на благотворительность и добрые услуги ее членов, – таковы были некоторые из признаков, в которых особенно проявлялся дух христианской любви. Но в то время, как все эти проявления любви оказывали свое должное влияние на многих, в качестве свидетельства веры, которая могла производить такие плоды, они в то же время вероятно сделались одним из средств привлечения недостойных обращенцев из нуждающихся классов, надеявшихся попользоваться щедростью более богатых собратьев. Сила христианской любви проявлялась с особенным блеском во времена общественных бедствий. О благотворительных трудах Киприана и его паствы по случаю язвы в царствование Галла, было уже сказано выше⁷²⁴. То же самое делали в то же время Дионисий и церковь Александрийская, и, как мы уже видели, христианский дух опять благородно проявлен был александрийцами во время голода и язвы при Максимине⁷²⁵.

Христиане сознавали, что в своей обычной жизни они должны чем-нибудь отличаться от язычников. Некоторые занятия были для них совершенно запрещенные, как напр. занятия прорицателей, актеров, гладиаторов, наездников и делателей изображений⁷²⁶. От обращенца, занимавшегося каким-нибудь подобным ремеслом, требовалось оставить его прежде допущения его к крещению, и пока он не в состоянии был найти себе какое-нибудь другое средство содержания, он пользовался содержанием из имущества церкви. Св. Киприан строго осуждал христианина, который, будучи раньше актером, старался добывать средства жизни даванием уроков своего прежнего искусства⁷²⁷. Посещение театров было запрещено не только вследствие первоначальной связи между драмой и языческой религией или частых оскорблений приличия и нравственности, совершавшихся во время представления на сцене, но также и потому, что трата времени на такие легкомысленные увеселения считалась несовместимой с духовною жизнью. Ходили рассказы о наказании, постигавшем лиц, которые осмелились преступать это правило; так, Тертуллиан рассказывает, что одна женщина, ходившая в театр, возвратилась домой бесноватой, и что злой дух, будучи укорен заклинателем за нападение на верующую, отвечал, что он имел право сделать это, так как он встретил ее на своей собственной почве. Игры в цирке, гладиаторские зрелища и борьба с дикими зверями были также запрещены. Некоторые христиане, как мы знаем из Тертуллиана, пытались утверждать, что такие запрещения не оправдываются св. Писанием; но великий африканец с жаром поносил подобную казуистику, старавшуюся ослабить строгость церковных законов⁷²⁸.

Сознание обязанности отличаться от язычников, служа оплотом для добродетелей многих христиан, в то же время было не без опасности в других отношениях. Оно иногда делалось искушением к узкому, самодовольному и презрительному духу, побуждало к излишней и оскорбительной выставке различий, способствовало чрезмерному восхвалению простых внешних отличий и действий, как в отношении их необходимости, так и важности. Отсюда возникло крайнее почтение к исповедничеству и мученичеству, без достаточного внимания к характеру и побуждениям страдающих. Отсюда также вышла система чрезвычайной суровости и отвержения некоторыми всего, что считалось законным для массы верующих. Уже в начале 2 столетия среди христиан было не мало аскетов, которые налагали на себя обязательство особенной строгости в жизни, но без каких-либо постоянных или неотменяемых обетов. Что церковь, однако же была в это время не расположена придавать излишнего значения таким упражнениям, можно выводить из того свидетельства, что когда один из лионских мучеников, Алкивиад, пытался продолжать в темнице свои обычай жить только на хлебе и воде, то его сотоварищ по темнице Атгал, получил в видении поручение предостеречь его от отречения от творения Божия, чем он мог приводить в смущение своих собратьев, вследствие чего Алкивиад и стал принимать обычную пищу⁷²⁹. Мало по малу аскетическая жизнь преобразовалась в целую систему, особенно когда в церкви усилилось влияние платонизма, привнесшего с собой общую в восточных религиях идею достижения подобия божественного покоя возвышенным удалением от мирских вещей. В то время как обыкновенным верующим позволялось предаваться обычным мирским занятиям, более возвышенные духом люди должны были посвящать себя молитве и размышлению, и в странах, где впервые признано было такое деление, влияние климата много содействовало предпочтению созерцательной жизни над деятельною.

В течение 2 столетия образовались уже целые общества людей, желавших жить и подвизаться вместе, под одними религиозными правилами. Некоторые из них, считая даже такое общение слишком развлекающим, удалялись в полное, уединение; и в третьем столетии такие отшельники или пустынники удалялись все более от человеческих обитаний для того, чтобы похоронить себя в самых диких и недоступных пустынях, Павел Александрийский, как было упомянуто выше, удалялся в пустыню, во время Дециева гонения. Об Антонии самом знаменитом из отшельников, хотя его ранняя жизнь падает на этот период; удобнее будет сказать после⁷³⁰.

Безбрачное состояние считалось выше брачного; но не легко определить, насколько увещания к безбрачной жизни основывались на ее преимуществах только во времена бедствий или на ее большей свободе от опасности общения с языческим миром, и насколько они показывают убеждение в ее превосходстве по существу. Когда, однако же это превосходство было преувеличено различными сектантами настолько, что они стали набрасывать тень на самую святость брака, то члены церкви ревностно опровергали такие мнения⁷³¹. Некоторые находили также, что безбрачие не всегда было достаточным обеспечением против искушений мира сего. Так, Тертуллиан в период своего монтанизма делал серьезные обличения против характера и побуждений некоторых из девственниц африканской церкви⁷³², и Киприан находил себя обязанным писать против суетности одежды и особенной поступи, которыми выделялись девственницы той же церкви в его время⁷³³. Кроме того, при запрещении или отвержении законного сожития полов, на место его иногда возникали и тяжкие пороки⁷³⁴.

Безбрачная жизнь мало по малу стала считаться особенно приличной духовенству; но на него в этом отношении еще не возлагалось никакого обязательства, хотя уже и можно замечать в течение этого периода развитие ограничений. Так, хотя из обличений Тертуллиана явствует, что духовенство его времени часто вступало даже во вторые браки⁷³⁵, мы видим, что собор Елвирский столетие спустя постановлял, чтобы епископы, священники, диаконы и даже низшее духовенство жили со своими женами как бы не брачные⁷³⁶. Строгость этого правила, однако же превосходила общее воззрение века. Другие постановления около того же самого времени запрещают брак для членов высшего духовенства, но не вмешиваются в брачные отношения тех, которые вступили в брак до своего посвящения в диаконство⁷³⁷.

Признание различия между высшей и низшей христианской жизнью было опасно не только потому, что оно давало поощрение послаблению жизни в массе (так что учители церкви часто должны были опровергать извинения греховной жизни, высказывавшиеся на таких основаниях), но также и потому, что оно давало искушение гордости и самодовольству тех, которые вступали в более возвышенную жизнь. Однако же как в этом, так и во многих других отношениях, хотя мы и можем видеть в первые три века зародыши заблуждений и связанных с ними бедствий, которые впоследствии, к несчастью, сделались преобладающими, появление их пока еще было только именно в зародыше. Отсюда мы, замечая зло, которое проглядывает в идеях и обычаях того древнего времени, в тоже время можем с должным благоговением относиться к тем святым мужам, которые были сторонниками или распространителями таких идей или обычаев без всякого подозрения в возможности развития из них зол. Разумный христианин никогда не должен забывать, что в опыте минувших веков провидение снабжает его наставлением и предостережением, которых еще не имела первобытная церковь. Он должен помнить, что при составлении своих собственных мнений и при руководстве своей собственной жизнью он обязан принимать во внимание доказанные результаты того, что впервые было введено как средство к дальнейшему развитию благочестия. Считая своей обязанностью противодействовать всякому чувству, которое может повести его к превозношению себя над ранними и более простыми временами, он, однако же с надлежащим сознанием ответственности за употребление предоставленных ему средств суждения, должен стараться полагать различие, при свете св. Писания и истории, не только между безусловной истиной и вполне развившейся ложью, но и между здоровыми и опасными тенденциями, и определить границу, на которой оканчивается законное усовершенствование и начинается извращение.