94. К пресвитерам: Касту, Валерию, Диофанту и Кириаку⁶⁴

Что бывает с золотом, прошедшим многократно через огонь, то же самое обыкновенно бывает и с золотыми душами под влиянием испытаний. Вещество золота, пробыв в огне столько времени, сколько нужно по требованию искусства, становится от действия его гораздо чище и блистательнее; и люди с душой, подобной золоту, пройдя горнило непрерывных испытаний, делаются несравненно блистательнее и драгоценнее всякого золота. Потому-то, несмотря на такую отдаленность от вас, мы не перестаем постоянно вас ублажать. Вы знаете, вы положительно знаете, что все эти козни могут принести вам только прибыль, что благополучие настоящей жизни есть только пустое слово, не заключающее в себе никакой действительности, а блага будущие прочны, непреходящи, постоянны, бессмертны. И не в том только состоит дивное свойство добродетели, что она доставляет нам такого рода награды, но в том, что еще прежде этих наград самые подвиги ее служат уже сами себе наградами, что не только по окончании зрелища она раздает отличия победителям, но и среди самой арены сплетает уже для подвижников блистательные венцы.

Потому и Павел не только радуется и веселится при мысли о воздаяниях за скорби, но смотрит с торжеством и на самые скорби, когда говорит: «И не сим только, но хвалимся и скорбями» («не точию же, но и хвалимся в скорбех») (Римл.5:3). Перечисляя ряд наград за скорби, он говорит, что скорбь рождает терпение – эту матерь всех благ, эту необуреваемую пристань, эту основу мирной жизни, более крепкую, чем скала, более твердую, чем алмаз, более могущественную, чем всякое оружие, более надежную, чем все крепостные стены. В свою очередь, терпение при надлежащей степени развития делает своих питомцев испытанными, мужественными и решительно непобедимыми. Оно уже никогда не допустит их ни смутиться, ни поскользнуться, при каком бы ни было бедствии; но как скала, чем более бьет в нее волн, тем она делается только чище, нисколько не сдвигаясь с места, и легко разбивает напор рвущихся на нее валов, уничтожая их не нанесением, а принятием ударов, – так и муж, вышедший испытанным из школы терпения, становится выше всех козней. И, что особенно удивительно, он делается сильнее и победоноснее над злом также не деланием, а переношением зла.

Пишу вам это не потому, чтобы вы нуждались в наших наставлениях, – я знаю ваше благоразумие, и вы доказали его самым делом, – то, о чем мы философствовали теперь только на словах, то самое вы проповедали во всеуслышание собственной непоколебимостью в перенесении страданий. Итак, не потому, чтобы вы нуждались в наших наставлениях, пишу вам это, но потому только, что, как вы долго молчали, или лучше – так как с обеих сторон длилось долгое молчание, то я и захотел сделать свое письмо длиннее. А когда пишешь к таким доблестным подвижникам терпения, как вы, то о чем более и поговорить, как не о том, чем вы сделались столько славны и знамениты? Однако и сказанным выше не ограничиваются плоды подвижничества; они идут дальше, разрастаясь более и более. «Испытанность, – говорит апостол, – рождает упование" (Рим. 5:4), – упование, имеющее непременно оправдаться самым делом, а не такое, как обыкновенное человеческое упование, которое часто, изнурив трудами положившихся на него, не в состоянии бывает затем дать своим поклонникам отведать плода от своих трудов и вместе с потерею трудов приносит им стыд и бедствия со всех сторон. Не таково то упование, потому что оно – не человеческое. Желая выразить все это одним словом, Павел сказал: «надежда не постыжает» («упование же не посрамит») (Рим. 5:5). Действительно, оно не только не приносит потери тому, кто подвизается на этом поприще, и не только не посрамляет, но вознаграждает его богатством и славой в гораздо высшей степени сравнительно с настоящею ценой его трудов и подвигов. Такова рука, дарующая вознаграждения за эти труды!

Может быть, мы и переступили меру письма, но только не во мнении так горячо привязанных к нам друзей, как вы. Я уверен, что, рассуждая об этом не по правилам эпистолярной письменности, а по уставам дружбы, вы найдете и это письмо коротким. При всем том, хотя бы оно показалось вам коротким, я непременно хочу просить у вас вознаграждения себе за него – не того, чтобы вы меня любили, потому что нет надобности просить у вас того, чем вы сами по собственному побуждению всегда с большим избытком и платите мне, и одолжаетесь вновь, и не того, чтобы вы отвечали на наше письмо, так как я знаю, что и об этом нет надобности напоминать вам со стороны, – какого же, наконец, вознаграждения? Докажите нам, что вы ликуете, радуетесь и веселитесь, что причиненные вам бедствия ничего вам не сделали, что, напротив, козни врагов доставляют вам повод к величайшему удовольствию. Если мы получим от вас письмо с таким радостным известием, то это письмо послужит для нас утешением, лекарством и уврачеванием среди всех зол, которым мы в настоящее время преданы на жертву, каковы: пустынническое одиночество, голод, зараза, исаврийские войны и всякого рода болезни. Представив себе таким образом, какое вы доставите нам одолжение, пожалуйста, пишите к нам, и пишите именно так, чтобы, несмотря на дальнее расстояние, которое разделяет нас с вами, исполнить нас живейшей радости.