Человек в христианстве

Рождение человека всегда высоко. Есть величие в этом рождении, возникновении человека из небытия. Отец и мать призваны к соучастию в творении. Через них Бог вводит в бессмертную жизнь нового человека.

Цивилизация способствует все более продолжительной жизни людей на земле. Но достижения ее в наши дни некоторые люди хотят обратить к ограничению рождений человеческих. И это пропагандируется и осуществляется как бы из чувства гуманности и любви к человечеству.

В отношении сохранения и возможного удлинения земной человеческой жизни существует единство во взглядах. Все сходятся на том, что жизнь человека в мире есть нечто драгоценное, ее надо оберегать, хранить и продлевать возможно более. А верующие в Бога люди еще считают, что физическое тело человека есть благословенный сосуд бессмертного духа. И не признающие личного бессмертия сходятся с верующими в почитании жизни. Независимо от своих убеждений, от веры в то, что жизнь является как дар Великого Творца или бывает лишь следствием бессмысленного кружения безличных атомов, люди чувствуют, верят, что надо чтить жизнь. Кто может чтить материю? Это невозможно. Даже материалисты не чтут материи, а пользуются понятием ее только в борьбе с Богом. А чтить жизнь, идущую от Жизни, соответствует человеческому сознанию.

Остается нравственно не решенным в наши дни лишь то, до какой степени следует искусственно продлевать земную человеческую жизнь. Одни думают, что надо это делать решительно во всех случаях; другие считают, что искусственными средствами следует продлевать жизнь человека не всегда, и бывают случаи, когда светильнику жизни надо дать самому погаснуть – например, в глубокой старости, когда почти все умерло в человеке, или на последних стадиях смертельной болезни, когда уже встает вопрос не об излечении человека, а лишь о том, надо ли продлевать его агонию.

В эту диалектику некоторые люди пытаются ввести полугуманную-полузверскую идею эвтаназии, искусственного приканчивания людей якобы из милосердия к ним, убийства людей из «сострадания» к ним... Несомненна огромная опасность такой идеи для человечества. Даже идея добра в извращенном человеческом сознании может принять (итак часто принимала в истории) чудовищные выражения. Гитлер, известно, массами лишал жизни психически ненормальных людей, желая «оздоровить» свой народ; древний человек сбрасывал своих стариков с Тарпейской скалы, а у эскимосов был обычай убивать своих состарившихся родителей с их согласия. Так сознание, Божиего света не знающее, способно извратить человеческие чувства, даже чувство сострадания.

Новый вариант подобного милосердия к страдающему человечеству теперь провозглашается в форме недопущения рождения людей, установления рационального контроля над деторождением. Современные гуманисты даже платят по три доллара бедным индускам за совершение над ними операции обеспложивания. Это считается благом для сильно плодящихся индусов и для всего человечества. Но этот поступок морально еще более низок, чем другого рода нанимание женского тела. Однако современные человеколюбцы уверены, что, тратя деньги на обеспложивание народов малоразвитых стран и способствуя этому в других странах, они свершают гуманное дело и спасают человечество от «демографического взрыва». «Взрыв» этот им представляется более опасным, чем атомный, ввиду своей якобы неизбежности.

Мы не будем входить в область теоретических узкоспециальных споров, оставив их демографам, экономистам, социологам и другим представителям конкретных наук. Остановимся на вопросах более общего характера.

Демографические спасатели человечества не учитывают того, что в мире есть Хозяин. И они, в сущности, напоминают больного, который непременно хочет покончить с собой из страха пред смертью. Такова область безблагодатного активизма. Много у него форм. Одно из его современных проявлений – желание искусственно, агрессивно уменьшить поток рождения людей в мир.

Конечно, человеку свойственна активность. Ему даже дано от Бога делать чудеса – но не для уничтожения жизни, а для ее сохранения, улучшения и продолжения. Земной шар наполняется, так как честная медицина, уменьшая смертность людей, помогает их долгожитию. Но параллельно этому ее сейчас хотят сделать орудием демографического удушения человечества. По каким мотивам? Из опасения, что человечество само собой задохнется. Добрая сотрудница жизни, медицина, приглашается стать орудием срезания под корень человеческих жизней. Практика абортов в странах все более легализуется и открыто поощряется. Появляются все новые медицинские препараты, препятствующие беременности. По поводу противозачаточных пилюль счел необходимым высказаться римский первосвященник, объявив их недозволенными. Он указал, прежде всего, на тот бесспорный факт, что действие подобных средств на женский организм не изучено во всех отношениях и есть прямые указания ученых на вредные последствия их применения для организма женщины; иначе говоря, пилюли несут в себе элемент самоубийства.

Я не касаюсь тех бесспорных (с этической и медицинской точек зрения) случаев, которые делают возможным и даже необходимым предупреждение или прекращение беременности.

Человек в этом мире – сын в Доме Отца. И можно понять сомнения и действия малодушных родителей, не имеющих силы и мужества веры принять на себя радость и ответственность рождения и воспитания нового – бессмертного навеки – человека. Человеческое рождение есть не только сложный биологический процесс, это еще более сложный процесс духовный, явление воли Божией в мире как в отношении рождающего человека, так и рождающегося. Человек создается Богом не только для временной жизни. Ему назначено бессмертие, он несет бессмертие в себе. И если искусственная остановка рождения нового человека почти всегда есть дело противоречащее воле Божией (или, во всяком случае, спорное), то рождение новой бессмертной души есть всегда чистое явление Божией воли. И апостол открывает спасительность этого явления для женщины: женщина спасается рождением детей, «спасется через чадородие...» (1Тим. 2:15).

Итак, для религиозного сознания пропаганда искусственного, «рационалистического» отделения брачного акта от деторождения несет в себе явную возможность нарушения человеком воли Божией – как о себе, так и том новом неповторимом человеке, которого хочет Бог послать в мир. Таково религиозное воззрение на этот вопрос, на котором лежит свет вечности. Перед человеком здесь является конкретная альтернатива: послушание Божией воле или противление ей. Tertium non datur².

Планировщики демографические кажутся более лишними в мире людьми, чем те, рождение которых в вечность они пытаются остановить.

Кто же в мире имеет право дать человеку разрешение на противление Богу? Самое существо веры в Бога состоит в том, чтобы человек непрестанно взыскивал о себе Его волю. Если же он почему-то ее не исполнил в том или другом случае (или плохо исполнил), ему предлежит раскаяние. Давать кому-либо (вперед!) отпущение грехов или индульгенцию на будущий грех – кто из планировщиков деторождения может? И статистика еще менее способна на это. Совсем недавно газеты обошло сообщение одного ученого, что Земля может легко прокормить в двенадцать раз большее население, чем сегодня на ней живет: необходимо только оросить опресненной водой океанов ее пустыни. Не говоря уже о том, что одно прекращение безумного наращивания орудий тотального самоистребления народов, освободив их бюджеты, будет широко способствовать прокормлению многих ртов.

Значительность же этого вопроса с точки зрения этической будет ясна, если вспомнить хотя бы одно событие рождения людей со следствиями столь важными не только для них и их родителей, но и для всех людей. Каждый рождающийся человек реально включается – и физически, и метафизически – во всю историю человечества и даже всего мироздания, давая ей более глубокий смысл.

Все знают, что у патриарха Иакова было двенадцать сыновей. От одного из них, четвертого, Иуды, и произошло то «колено Иудино», из которого родился, по своему человечеству, Спаситель Христос («яко от Иуды лев»). Предположим теперь, что Иаков живет в нашу эпоху. Радетели о благе человечества, демографы-планировщики предлагают Иакову – из жалости к нему и для счастья всего человечества – ограничить свое чадородие. У тебя уже три сына, убеждают Иакова гуманисты, этого вполне достаточно для твоего бюджета и здоровья... Если бы Иаков послушался их, воля Божия о нем, как и о всем человечестве, не исполнилась бы. Не было бы четвертого сына, Иуды. Не было бы у него и Иосифа Прекрасного, ставшего образом Христа в истории. А также, добавим, не было бы и той крепкой материальной базы, которой воспользовалась вся семья Иакова, о чем говорит Библия.

В Новом Завете раскрывается высокий гуманизм, связанный с персонализмом, с верой в безусловную драгоценность жизни всякого человека, в его бессмертную неповторимую личность. Человек создается для бессмертия. Он есть явление не только биологическое, но и метафизическое, он личность бессмертная, призванная к вечному Божиему Царству.

Оттого эта бедная индуска, рождающая среди всех своих трудностей и всей бедности своей нового человека, совершает (даже если она этого не понимает) героическое, драгоценное, бессмертное дело. И, я не сомневаюсь, в миллион раз более гуманное, чем дело всех пропагандистов демографического планирования, стремящихся остановить ее святое материнство.

Дар детства – первый дар человеку. Опыт ума и зрелость сердца – еще больший дар. Но самое большое благо это светлая, мирная и мудрая старость.

Зло хотело бы извратить все: детей оно побуждает казаться взрослыми, взрослых оставляет инфантильными умственно и нравственно. Но самое грустное в мире – это боящаяся себя старость. Каким достоинством полон человек, несущий свою старость как дар. Серебро его седин излучает мир. Унизительно бояться своей старости. Такая боязнь – прямое следствие неверной жизни и искания неистинных ценностей.

Счастливую старость готовят себе те, которые знают, что живут не для того, чтобы после смерти исчезнуть навеки, но через временное существование войти в вечное Бытие. В Боге Живом все живо. Оттого так радостно восклицают верующие в Светлую Ночь: «Смерть, где твое жало, ад, где твоя победа? Воскресе Христос, и ты низвергся еси».

Мудрый человек воспринимает каждый свой день и год как самый ответственный и ценный в жизни. Вино делается с каждым годом ароматнее, и душа, насыщаясь земными днями, познает все более высокие ценности, все больше находит чувство жизни, чувство Дома Отца.

Если человек, не верующий в Бога и в высший смысл своей жизни, тупо, или цинично, или с ужасом смотрит на разрушение своего тела и близящийся конец своих земных дней, то человек, верующий в Жизнь, данную не для смерти, с трепетом светлой надежды ожидает конца земных дней как наступления полноты своего бытия... Он знает, что стоит пред Полнотой жизни и божественной справедливости – победы над всей несправедливостью и смертностью этого века.

Во втором веке жил в Риме римский гражданин Ерма. Он оставил после себя книгу «Пастырь», которую читали древние христиане во время служб; в наши дни как апостольское послание она читается в храмах. В ярких видениях, ему посланных, Ерма получил пояснение смысла земной жизни. Земная жизнь была названа «зимою». Верующие пренебрегают земной жизнью, но они знают, что она – «зима». Весна впереди. «Вот, – сказано было Ерме, – смотри, зимой все деревья кажутся сухими и мертвыми; но наступит весна – жизнь будущего века – и все расцветет, зазеленеет и обнаружится ясно, какое дерево было мертвым, а какое имело в себе жизнь». Зимой без листьев все кажется одинаково сухим; но в каком дереве есть жизнь, солнце это покажет весной. Так и в вечности. Проявится в человечестве, кто был духом жив, а кто мертв. Это и есть Суд Божий: для одних – Страшный, для других Радостный. Сердце доброе даст в вечности «лист и плод свой». В этом мире люди обманчиво, по наружности кажутся одинаковыми, как деревья зимою. Но наступит весна. Солнце нравственное наполнит всю жизнь мира, и до конца обнаружится, что жило в человеке. Одни «обуглятся», другие «воссияют»... Нет ничего тайного, что не стало бы явным.

Старость от древних времен почиталась. «Почитай лице старца» (см.: Лев. 19:52). Апостол Павел дает совет молодому апостолу: «Старца не укоряй, но увещевай» (1Тим. 5:1). «В старых мудрость», – говорит Книга Иова... Увы, не во всех, а лишь в тех, которые сами уважают свои седины...

А верующие в «диалектику», или в «материю», или «в диалектику материи» – как они могут уважать старость, понимать ее ценность? Материалисты логически должны прийти к выводу, что старый человек – это неизлечимо больной... в сущности, даже не человек, а коллектив умирающих кисточек.

Удивительнее всего то, что можно встретить старых людей, которые сами на себя так смотрят. Вот образ мрака. Но истина в том, что с каждым днем и годом своей жизни мы вступаем все в более ответственные и драгоденные дни.

Здравствуй, старость, утро жизни новой,

Запах зимней зелени еловой.

Здравствуй, старость, малое оконце,

Где сияет жизни вечной солнце.

Здравствуй, старость, снег, летящий к раю,

Я тебя уже люблю и знаю...

Один из признаков любви – не раздражаться. Кто может себе представить мать, раздражающуюся на своего грудного ребенка? Матери дается чувство особой любви, когда ее ребенок беспомощен. Но сколько есть матерей, которые и потом, когда дети их вырастут, тоже «не раздражаются» на них. В доброте, покрывающей человеческую слабость, является более всего образ Божий в человеке. Конечно, и гнев – против зла, а не против человека, – может быть святым; но это есть нечто совсем другое, чем эгоистическое раздражение людей друг против друга, которое так отяжеляет жизнь тех, на кого раздражаются, и тех, кто раздражается. Священное Писание дает совет: «Гневаясь, не согрешайте». Иначе сказать, гневайтесь только на зло, а не на страдающего от своего зла человека. «Любящие Господа, ненавидьте зло!» (Пс. 96:10).

Гнев на зло (особенно на свое зло!) может вылечить от зла, если этот гнев исходит из любви. Но беда в том, что темная гневливость, раздражительность паутиной висит в мире над народами, семьями и сердцами. И эта раздражительность человеческая, иногда вызванная пустяком, отравляет жизнь.

Верно сказал один человек: «Сварливость, вечные жалобы на судьбу и знакомых – это, пожалуй, еще хуже, так как недостатки эти продолжительные... Лучше уж вспыльчивость: вспылил, наговорил – и потом отошел. Но как трудны обидчивые люди; они злопамятны. Обидчивого человека все раздражает. Если он даже получит желаемое, то (так как в глубине души ему совестно) он ищет нового предлога вспылить. Всего печальнее, что от нашей раздражительности и вспыльчивости страдают особенно те, кто нас больше всех любит и больше всех для нас делает. Какие несправедливые, злые замечания приходится иногда самым нашим близким выслушивать от нас! И мы это себе позволяем, зная, что они-то не рассердятся; если же и посердятся, то простят и не порвут с нами отношений, так как любят нас...»

В основе вспыльчивости и раздражительности лежат злоба, ненависть, гордость, жестокость и несправедливость. Болото легко превращается в бушующий океан. От одной спички может сгореть город. От одной будто бы безобидной страстишки загорается душа – и в муках сгорает. Какой нужен самоконтроль людям, какая трезвость и осторожность!.. Ни один порок – ни пристрастие к деньгам, ни страсть к удовольствиям, ни даже вино, губитель многих, – так не губит добрый дух семьи, как раздражительный и несдержанный человек. Он расстраивает общественную работу, отравляет жизнь детей и семьи. В обществе мы еще стесняемся, по самолюбию, проявлять свою душевную низость, в обществе мы ищем доброго о себе мнения. Но дома, при «своих», мы распоясываемся, даем волю своему внутреннему злу. «Человек гневливый заводит ссору, и вспыльчивый много грешит», – говорит Соломон в Притчах (Притч. 29:22).

Человек бывает так низок и мелкотравчат, что обижается даже на Самого Господа Бога, Великого своего Творца! Человек ропщет на Им данную жизнь… Разве вы никогда не роптали на погоду: почему она не такая, как хотелось бы вам? Разве вы никогда не жаловались на свое положение в жизни, на свои обстоятельства? Разве вы никогда не тяготились путем, по которому промыслительно вела и ведет вас Рука Господня?

Есть в душе человеческой великое средство для преодоления самолюбия, вспыльчивости и раздражительности.

Это – благоговейная вера в близость Божию. «Господь близ». Над человеком распростерта Любовь. Только ее надо уметь увидеть внутренними глазами. Это и есть вера. Нам не всегда понятны исцеляющие пути Любви. Но, поверив в эту любовь над собой и миром, человек видит «духовными глазами» жизнь в свете высшего ее назначения. То, что раньше казалось непонятным, предстает человеческой светлой вере как нечто необходимое и важное. Так зреет мудрость в душе и открывается вечность.

Свобода наша есть не только свободное высказывание всего, что мы думаем, не только возможность делать то, что мы хотим. Самая глубокая свобода наша есть свобода от зла, которым мы мучаем себя и других. К этому состоянию свободы духа в добре и ведет нас путь веры. Вера есть вхождение в высшую реальность.

Чем спасается человек? Кроме веры, терпения и молитвы он спасается помощью своему ближнему. Вы, может быть, скажете: «Помощью своего ближнего»? – Нет, именно помощью своему ближнему. Спасает нас, всех людей, та помощь, которую мы оказываем другим.

Помощь создает высшую жизнь – прежде всего тому, кто помогает; а потом и тому, кому помогают. И все трудности жизни смягчаются той помощью, которую человек может оказать другому человеку, – вокруг каждого есть те, кому трудно жить. И вокруг тех, кому трудно жить, есть те, кому еще труднее жить. И оттого я хочу сказать слово о добре.

Добро есть великая сила света. Как разнообразны формы, которые могут служить добру в мире!

В человеке есть смертное тело и бессмертная душа. И во всяком деле тоже. Вместе с нашими поступками мы вкладываем, вдыхаем во все какую-то душу. Придет время, тело наше умрет, а душа останется со всеми ее душевными чувствами и сотворенными в мире делами. «И дела их идут вслед за ними» (Откр. 14:13) – говорится в Откровении Иоанна Богослова об уходящих из этого мира людях.

Умрут все выражения, все формы помощи, которую мы оказывали в мире, но сама помощь, само участие наше в жизни других – останется. Останется от всех наших добрых дел самое главное: свет сердца, решение жертвы, самоограничение человека, вера в добро, от Бога идущее, жалость к другому человеку, дух милосердия и чувство ответственности своей в мире... Многое останется! Исчезнет все материальное, через что мы выражали и проявляли добро в мире: исчезнут деньги, одежда, пища, жилище, даже физическое тело – эти физические руки исчезнут, которые подавали помощь, и те руки, которые принимали ее.

Оттого творение добра должно быть смиренной, чистой радостью послушания воле Божией. Но входит в человеческое творение добра иногда и нечистая радость – тщеславие, сознание своей хорошести, доброты... Прогонять нужно эти чувства, стыдиться их.

«Кто сеет скупо, тот скупо и пожнет; а кто сеет щедро, тот щедро и пожнет. Каждый уделяй по расположению сердца, не с огорчением и не с принуждением; ибо доброхотно дающего любит Бог. Бог же силен обогатить вас всякою благодатью, чтобы вы, всегда и во всем имея всякое довольство, были богаты на всякое доброе дело, как написано: расточил, раздал нищим, – правда его пребывает во век³. Дающий же семя сеющему и хлеб в пищу подаст обилие посеянному вами и умножит плоды правды вашей, так чтобы вы всем богаты были на всякую щедрость, которая через вас производит благодарение Богу». Так говорит апостол Павел (2Кор. 9:6–11). Это огненное слово апостольское смягчает наши сердца не только для какого-нибудь одного доброго дела, но смягчает их для вечности.

Человек может сделаться богатым в милосердии. Осуществляя милосердие, он из милосердного бедняка делается милосердным богачом. Вернее сказать, он становится богачом милосердия даже при бедности своей.

Это приходит не сразу. Как не сразу вырастает дерево, так и человек, любящий добро, не сразу приобретает широкое, милостивое ко всем людям сердце, могущее всегда помочь или хотя бы посочувствовать другому человеку, или хотя бы не осудить его, пожалеть.

Творение добра есть труд, подобный всякому другому труду. В земных делах обогащение идет то скорее, то медленнее. И в делах милосердия тоже. Закон заработка труд. Но бывают особые обстоятельства, когда человек сразу приобретает богатство на всю жизнь. Это бывает и в жизни души. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15:15) – бросится, например, в море, чтобы спасти утопающего, и, спасая, утонет; бросится спасти раненого и будет убит... Это быстрое и исключительное обогащение перед Богом, в вечности. Но большинству людей в мире предлежит ежедневное, непрестанное полагание души своей за ближнего, хотя бы в самых малых делах добра.

Как взращивается в земле семя, так взращиваются в сердцах наших добрые побуждения и стремления. Божий Дух насаждает и орошает их. Бог согревает солнцем Своего милосердия наши души, охваченные холодом своекорыстия и самолюбия. Живит землю нашего сердца Господь, напояет росою молитв, церковных песнопений и поучений... Неужели она не принесет плода? Если принесет, великое тогда дело сотворится. Милосердие наше, говорит апостол, «чрез нас производит благодарение Богу». Облегчаемые нами братья наши делаются восприимчивее к свету небесному, и рождается в них молитва. Такова сила бескорыстного добра. Через него согревается человек и доходит до сознания, что Бог его согревает, – и, просветляясь, благодарит Бога. Так созидается в мире вера; так рождается в людях неумирающая любовь.

Горе человека наших дней в том, что он постоянно, всегда торопится, часто бессмысленно и бесплодно. Человек переворачивает горы своей энергией, воздвигает и разрушает целые города в очень краткие сроки. Но если мы вглядимся в проявления энергии многих людей в разных странах и посмотрим на последствия произведенных действий, мы увидим, что они не увеличивают добра в мире. A иногда сильно увеличивают зло. И борьба с самим злом делается бесплодной, если она не являет в мире подлинного добра.

Жизнь людей стала и становится все более торопливой... Все бегут, боятся куда-то не успеть, куда-то опоздать, кого-то не застать, что-то пропустить, чего-то не сделать... Несутся машины по воздуху, воде и земле. Мы видим и испытываем это неудержимое‚ все ускоряющееся круговращение вещей – и даже понятий – в мире; все ускоряющийся и в технике, и в жизни, безудержный бег машин и людей...

Царству зла должен наступить конец. Он может быть недалек. Обреченное‚ словно предчувствующее свою гибель, зло мечется в мире, будоражит человечество, устрашает и возбуждает его воображение, соблазняет приманками и заставляет людей, не положивших на свое чело и сердце крестной печати Божией, безудержно стремиться ко все большему обладанию материальными ценностями и все ускорять в погоне за ними бег свой... Затормошенные и оглушенные суетою люди уже не способны думать об истинах великих и вечных, для постижения которых нужна хотя бы минута божественного молчания в сердце, хотя бы мгновение святой тишины.

Техника все увеличивает скорость передвижения и добывания земных ценностей. Казалось бы, должно остаться больше времени у людей на развитие высокого их духа и разума. Однако – нет. Многим душам еще труднее и тяжелее стало жить. Душа гибнет, ей нет времени подумать о возвышенном, вздохнуть о великом, обратиться к Святому. Все вертится и кружится, и ускоряет свой бег. Как много призрачности в делах людей! Вместо духовного устремления и вдохновения многими людьми владеет психоз умножения только одних материальных ценностей и сил. И эти ценности перестают быть благословенным даром Божиим; они не уравновешиваются стремлением человеческого духа к истине. Создается «мираж дел» – к делам ведь призван человек и не может быть спокоен без дел. Но материальные дела не успокаивают человека, если не он ими владеет, а они им. Становясь рабом своих материальных дел, человек строит на песке, и созданное им разрушается. От многих гордых строений, вчера возвышавшихся, остался только один пепел, одна пыль.

Бедный человек, найди время для добра!

Но тебе даже подумать о нем нет времени. Все заполнено в жизни твоей, а добро стоит у порога и стучит. Добру негде приклонить голову. О, если бы его хоть на пять минут пригласили в свою мысль, в свое чувство и желание! Но – «некогда»... И как добро этого не понимает, а продолжает стучаться в совесть? Человек, человек, где твое добро, где ты сам? Ты скрылся от Бога и от самого себя спрятался за крутящимися колесами и винтами жизни. Скажу тебе: торопись делать добро, торопись, пока ты в этом мире! «Ходи в свете, пока есть свет…» Придет ночь, когда ты уже не сможешь делать добра, если бы и захотел.

Начни сперва думать о том, чтобы сделать добро; а потом подумай, как его совершить; а потом начни его совершать. Добро есть светильник; он согревает и озаряет твою жизнь и людей вокруг. Добро есть самое важное дело в жизни. Послушай Бога и твою совесть. Полюби добро, пока не поздно. Ужасно будет опоздать в добре, с пустыми руками и холодным сердцем отойти в вечность с этой земли и предстать на Суд Творца...

Кто не поторопится сделать добро, тот его не сделает. Добро требует горячности. Теплохладные не сотворят добра. Бесчувствие и равнодушие хотят связать нас по рукам и ногам прежде, нежели мы подумаем о добре. Добро могут делать только пламенные, искренние, горячие. Истинно добрым может быть только молниеносно-добрый человек. И чем дальше идет жизнь, тем больше молниеносности нужно человеку для добра. Эта молниеносность есть выражение духовной силы и светлой веры.

Злая же торопливость и возбужденность, которую мы наблюдаем в мире, идет от немирной совести, от упоенного собою и возбужденного миражами сердца.

Зло всегда пытается разнуздать, а потом по-своему взнуздать человека. Зло хотело бы насмерть вогнать каждую душу и каждый народ в непосильную для них работу: в одно устремление к недостижимому и всегда уходящему от людей миражу только материального счастья, независимого от внутренней, духовной жизни...

Добро же окрыляет святым вдохновением, единит людей бескорыстным единением и вводит в великую радость Творца миров.

Будем добрыми во всем и всегда. И когда мы защищаем добро, тогда особенно будем добры. И когда призываем к миру, будем особенно тогда мирны. Слово о мире да не сопровождается криками ненависти. «Люби грешника, но ненавидь дела его», – стоит запомнить эти слова древнего мудреца христианства Исаака Сирина. Только таким духом побеждается зло.

Поспешности зла противопоставим быстроту и горячность добра.

Быстрота раскаяния пред Богом после какого бы то ни было греха – злого дела, слова или чувства – пусть будет первой горячностью нашей. Быстрота прощения брата (но не его зла) пусть будет второй горячностью, которую мы принесем в мир.

Быстрый отклик на всякую просьбу, исполнение которой возможно для нас и полезно для просящего, – это третья истинная горячность.

Огненное отвержение всякого зла и искушения – четвертая горячность духа.

Пятая горячность: умение быстро заметить, кто в чем нуждается вокруг, и умение всякому послужить хотя бы малым; умение молиться за каждого человека.

Шестая горячность: решимость противопоставить всякому выражению зла – добро, всякой тьме – Свет Христов; всякой лжи – не свою, а Божию, Христову правду...

И седьмая горячность веры нашей, надежды и любви нашей – это умение мгновенно вознести сердце – и всю жизнь – к Богу, благодаря и славословя Его за все.

Все мы знаем, что такое обида, потому что обижали и обижались. Сами того не сознавая, всякий обижающий и всякий обижающийся ранят себя, так как лишают себя солнца любви. Обидчик ранит не только свою душу, но и тело: злые эмоции рождают в человеке болезненное напряжение тела, что отражается на его физическом обмене веществ и нарушает жизнь. Обидчик обижает прежде всего себя. Но и обижающийся поступает неразумно, сам себя ранит. Надо себя закрывать светлым щитом от обид, не обращать на них внимания. А что еще выше – это противопоставить обиде любовь, кротость, великодушие.

«Научитесь от Меня, – сказал Христос Спаситель, – ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим» (Мф. 11:29). Bот простая дорога к счастью, о котором часто думает человек, не зная путей к нему.

Обида может быть бессознательной. Нанесение обиды идет от гордости, желающей унизить человека, от мстительности, злобы. Обижают люди и от алчности, зависти, тщеславия, эгоизма, и просто от душевной нечуткости и нравственной невнимательности.

Предприниматель (индивидуальный или коллективный – государство, партия) обижает людей наиболее беззастенчиво, эксплуатируя их не только экономически, но и нравственно. Эксплуатация есть многоликая форма несправедливости. История человечества полна этим грехом до наших времен. Но сейчас не феодальные бароны и не только денежные мешки эксплуатируют бедняков, сами эти бывшие бедняки, ставшие администраторами, партийцами, «представителями пролетариата», жестоко эксплуатируют бедняков (колхозных крестьян, рабочих), прикрывая, однако, эту эксплуатацию очень лестными для себя, но пустыми словами.

Эксплуатация ближнего может и не быть выражением каких-либо личных неприязненных чувств; она бывает нравственным бесчувствием, исканием выгоды личной, партийной, государственной. Высокими мотивами пытаются оправдывать эксплуатацию – материальную и духовную – в наши дни. Целью революции для блага всех оправдываются великие обиды людям. Гуманными фразами оперируют бездушные планировщики, не видящие живого человека. Смертельно обиден для человека и человечества утилитарный материалистический подход к бессмертной человеческой душе.

Но чувства справедливости и сострадания могут рождаться и в материалисте вопреки его материалистической теории. Как человек, материалист может быть нравственно чутким. И бывает, что сердце верующего в Бога (вопреки духу этой веры) наполняется алчностью, бессердечностью. Как у материалиста «неверие» может быть лишь на кончике его языка, так и «вера в Бога» бывает иногда лишь на кончике языка у верующего человека.

Вера в Бога – не теоретическая декларация.

В наши дни люди обижают даже веру в Бога (принуждая писать великое святое имя с маленькой буквы). Но Бога человек еще менее может обидеть, чем созвездие Ориона или Лебедя. Неверующие наносят обиду только своей жизни.

Человека обижает человек – своей злой (или недостаточно доброй) волей. И все эти бесчисленные «молекулярные» обиды, все наше личное и общее зло рождают в мире те черные грозовые тучи конфликтов, войн и душегубства, от которых содрогается человечество и из-за которых оно может быть истреблено.

Раньше в истории во имя веры в Бога цари и вожди народов обижали неверующих людей (или не так верующих, как они сами). Теперь в целом ряде стран неверующие обижают верующих.

Сказано человеку: «Знаешь заповеди: не прелюбодействуй; не убивай; не кради; не лжесвидетельствуй; не обижай...» (Мк. 10:19).

Но если обида случилась, ей надо противопоставить необидчивость. В преодоление зла входит и преодоление обидчивости.

Мы, люди, так легко друг друга обижаем. И еще легче обижаемся. Даже если нас никто не обижает, мы и тогда обижаемся. Нам иногда хочется почувствовать себя обиженными, и в этом проявляется дурная человеческая инфантильность. Ребенок иногда хочет зарыдать не потому, что его обидела мать, а потому, что ему вдруг сладко захотелось почувствовать себя (и главное, показать себя!) обиженным. Это незрелость души.

Активный эгоист обижает, пассивный – обижается. Обиды активных и обидчивость пассивных эгоистов очень мешают жизни. И выход из этих состояний только один – к свободе духа: никого не обижать и ни на кого не обижаться.

В Библии, в Книге Иова, есть такие строки: «Был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господа; между ними пришел и сатана. ...И сказал Господь сатане: обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла» (Иов. 1:6, 8).

Враг посмел возразить: «Разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его, и дом его, и все, что y него? Но простри руку Твою, и коснись всего, что у него, благословит ли он Тебя?» (Иов. 1:9,11).

И отдана была душа Иова на великое испытание. Вспомним лишь начало этого испытания. «Приходит вестник к Иову и говорит: волы орали, и ослицы паслись подле них, как напали Савеяне, и взяли их, а отроков поразили...» (Иов. 1:14–15). Приходит другой к Иову вестник: огонь спалил имущество других его детей и иx самих... Так, один за одним вестники сообщают Иову о гибели всех его детей и всего имущества...

Что же Иов сделал, услышав об огне, спалившем его достояние, о врагах, убивших его близких? Иов «пал на землю, и поклонился, и сказал: наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!» (Иов. 1:20–21). Таков был ответ Иова на все утраты, им понесенные: «Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!»

Чудный гимн Творцу исшел из уст Иова. «Во всем этом, – кратко добавляет его книга, – не согрешил Иов, и не произнес ничего неразумного о Боге» (Иов. 1:22).

Неразумное слово о Боге… Как часто люди его произносят в мире – и среди своей беззаботности, и среди своих страданий. И это неразумное слово о Боге, Творце миров, есть нечто более страшное, чем все бомбы, войны и пожары... Свое материальное имущество, свой жалкий скарб умеют спасать люди и легко заливают водой огонь, сжигающий их материальное благосостояние. Но когда раздается в устах человека ропотливое, кощунственное слово, направленное против великого Творца и Бога, сколь многие люди молчат, не протестуют, не останавливают кощунства, не усмиряют безумия, не заливают огня неверия словом веры и разума.

Вера Иова о Боге озарила небо и землю. Пусть материальный огонь спалил его имущество – он озарил истребительным своим светом только малый клочок аравийской земли. А слово, исшедшее из уст праведного Иова, слово его бесконечной преданности Богу, до сих пор горит среди человечества во всех веках истории.

И когда мы хотим выразить самые лучшие, самые глубокие свои переживания при потере чего-либо нам дорогого и ценного, мы говорим: «Господь дал, Господь и взял: да будет имя Господне – благословенно!» И когда приближается к нам неизбежный для каждого из нас исход из этой краткой земной жизни и мы готовимся отдать эту свою жизнь Тому, Кто нам ее дал, мы говорим: «Господь нам дал эту земную жизнь, Он и берет ее. Да будет имя Господне благословенно – всегда и за все!»

Смотря открытыми глазами на жизнь, мы видим, что все в ней содействует ко благу того, кто ищет истинного блага. И через все открывается людям дверь просветления и спасения. Радость и горе приходят к нам независимо от нас, но то и другое может быть ступенью для возвышения нашего духа. Все, что ниспосылается нам, может или ближе подвинуть нас к Богу, или увести от Него, в зависимости от нашего отношения к этому ниспосланному нам.

Веровать в Бога только при условии жизненных удобств и радостей или среди одних лишь тяжких обстоятельств и небесных громов – это еще несовершенная вера. Надо видеть божественную заботу о нашей бессмертной душе и в радостях, и в трудностях жизни. Веровать в Бога – это значит во всем и всегда признавать силу, власть и мудрость Верховного Хозяина жизни, проводящего нас через мир, как чрез больницу и школу, для исцеления, научения, умудрения и спасения нашей бессмертной души.

К такому именно пониманию своих земных путей мы призваны. И лишь слепая мысль хочет объяснить все происходящее одним материалистическим рассуждением.

Материальная сторона вещей существует; но это только одна сторона, и, взятая сама по себе, она ничего не объясняет. Выявите ли вы образ вашего друга, если про него скажете, что это «человек в серой одежде, среднего роста, столько-то килограммов весящий, из таких-то химических элементов состоящий»?.. Разве что-нибудь этим вы объясните в человеке? Нет. Но вы по-настоящему начнете открывать, показывать человека, если назовете его по имени, охарактеризуете его живую душу, создадите духовно верный его образ... То же и в отношении всех событий мира. Надо вникать в их «душу», надо уразумевать их смысл, всегда имеющий отношение к вечности, к плану Божественного замысла заботы Божией о мире и человеке.

Это понял праведный Иов. И оттого его книга стала неисчерпаемым источником мудрости и вдохновения для человечества. Творец учит нас и радостью жизни, и ее трудностью: трудностью жизни смягчает нашу эгоистическую волю и светлым утешением вдохновляет нас на борьбу за правду, справедливость, за мир и высшую жизнь.

Тайна Иова есть тайна страдания. Нет ни одной книги на земле, которая подошла бы к этой тайне так просто и так глубоко, как книга Иова. Ни Шопенгауэр, ни Гартман⁴, никакая другая философия печали и скорби человеческой, ни произведения мировой художественной литературы не дают столь ясной глубины познания страданий, как книга Иова.

Рядом с познанием страданий стоит в этой книге познание человеческого усыновления Богу, и вне этого второго нельзя проникнуть в первое. Вот отчего в мире так много людей, не понимающих страдания, неистинно переживающих человеческую скорбь.

Философия Будды считает страданием всю человеческую жизнь и хочет уйти от страдания, уходя из смысла жизни. Некоторых прельщает эта мудрость. Но нельзя считать жизнь миражом в том смысле, в каком ее хотел считать Сиддхартха Гаутама (Будда). Жизнь есть реальность; правда, не та, которую замечает в этом мире большинство людей, но жизнь есть великая реальность – не мираж, не майя.

Иов жил, как можно предполагать, за две тысячи лет до Рождества Христова. Принадлежал он к одному из языческих племен, и то, что Библия включила его книгу в свой канон, показывает, что откровение библейское есть откровение всечеловеческое.

Точно нам не дано знать, является ли книга Иова книгой, черпающей свое содержание из истории или же это есть поэма на почве истории. Церковь считает книгу Иова книгой «учительной», то есть оставляет в стороне ее историческое значение.

«Был человек в земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен, и удалялся от зла...» (Иов. 1:1). Затем книга рассказывает о внешнем благосостоянии Иова. Оно было по тогдашним временам очень велико, Иов был владетельным человеком. Была y него и большая семья, имел он много сыновей и дочерей, что тогда считалось особым благословением Божиим, и был он, в довершение всего, человеком праведной, святой жизни. Вставал он утром рано, возносил всесожжение по числу своих детей. В то время, когда шел круг пиршественных дней и сыновья и дочери его отдыхали и пировали, Иов приносил жертву всесожжения, говоря: «Может быть, сыновья мои согрешили, и похулили Бога в сердце своем» (Иов. 1:5). Здесь вырисовывается образ Иова – ветхозаветного праведника, ходатая, посредника между Богом и своими сыновьями.

В каком-то для нас совершенно недомыслимом плане зло имеет беседу с Богом; оно говорит Богу: «Разве даром богобоязнен Иов?» (Иов. 1:9). Зло подходит с обычной для него клеветой и объявляет: Иов богобоязнен и верен отнюдь не даром, он – корыстолюбец. Правда, может быть, не такой, как другие люди, которые хотят от Бога только материальных благ; он, может быть, и в более тонком смысле корыстолюбец: он богобоязнен потому, что Ты, Господи, даешь ему блага земные и выделяешь его из среды других людей. Вот он и боится потерять эти блага и прибегает к Тебе. «Не Ты ли кругом оградил его, и дом его, и все, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле. Но простри руку Твою, и коснись всего, что у него, – благословит ли он Тебя? И сказал Господь сатане: вот, все, что у него, в руке твоей; только на него не простирай руки твоей. И отошел сатана от лица Господня. И был день, когда сыновья его и дочери его ели и вино пили в доме первородного брата своего» (Иов. 1:10–13). И вот приходят к Иову посланники и говорит первый, что напали Савеяне на его стада «и взяли их, а отроков поразили острием меча; и спасся только я один, чтобы возвестить тебе. Еще он говорил, как приходит другой и сказывает: огонь Божий упал с неба, и опалил овец и отроков, и пожрал их; и спасся только я один, чтобы возвестить тебе» (Иов. 1:15–16). Со всех концов получает Иов известия о смерти своих близких. Рушится благословение Божие: исчезает потомство, сгорает богатство.

«Тогда Иов встал, и разодрал верхнюю одежду свою (знак великой скорби. – A. И.), остриг голову свою, и пал на землю, и поклонился, и сказал: наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно! Во всем этом не согрешил Иов, и не произнес ничего неразумного о Боге» (Иов. 1:20–22).

«Господь дал, Господь и взял» – эти великие слова вот уже четыре тысячи лет повторяет человечество в самые высокие минуты жизни, в минуты подлинного усыновления человека Богу и познания тайны страдания.

Но зло, побежденное, не отходит; оно опять изыскивает повод, чтобы оклеветать праведника даже перед Всеведением Божиим. Оно говорит теперь так: все это, что исчезло у Иова, есть лишь ценность внешняя; но вот коснись самого его, благословит ли он тогда Тебя?

«И сказал Господь сатане: вот, он в руке твоей, только душу его сбереги» (Иов. 2:6), – то есть, вот он, делай с ним, что хочешь, только сохрани его жизнь. Ничего внешнего не бывает без попущения Божиего, волос не падает с головы. Попускаемый огонь зла должен выявить, выплавить подлинное золото добра.

И вот Иов в проказе. Страшная, лютая болезнь постигла его, болезнь, которая в то время лишала людей права жить в селениях, общаться с людьми.

«И взял он себе черепицу, чтобы скоблить себя ею, и сел в пепел» (Иов. 2:8). Скоблил, чтобы как-либо успокоить, хотя бы временно, нестерпимый зуд умирающего, заживо разлагающегося тела. И здесь приступает к Иову одно из самых страшных искушений, которое бывает более остро, чем искушение самого сатаны. Это – искушение от близкого человека. Жена подходит к Иову и говорит ему: «Ты все еще тверд в непорочности твоей! похули Бога, и умри!» (Иов. 2:9). Действительно, ужасное это искушение, но Иов говорит жене: «Ты говоришь как одна из безумных: неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать? Во всем этом не согрешил Иов устами своими» (Иов. 2:10). Здесь мы воочию видим удивительное состояние ветхозаветного праведника, состояние, которое, скажем прямо, редко кому в полноте доступно даже из современных христиан. И хотя каждый верующий человек догадывается об этом состоянии и считает его высшим, но к себе не прилагает и не стремится приложить.

Это состояние есть, по существу своему, состояние богоусыновления, когда все, что совершается в мире, все, что совершает или попускает Промысл Божий, делается для человека «своим», «родным». И если кто-нибудь из людей может восстать на Бога из-за несчастья в мире, этим он духовно отделяет себя, отсекает от великой заботы Божией, выплавляющей вечное из временного, и, значит, не признает Божий мир своим миром. Человек призван участвовать в жизни этого мира как сотрудник Божий. Суд же и управление миром принадлежит Тому, Кто в миллионы и миллионы раз мудрее, справедливее и могущественнее человека.

Вот эту тайну усыновления, доверчивого приятия горечи больного, еще не преображенного мира, тайну, которая целиком раскрывается в Новом Завете, удивительно открывает книга Иова.

К искушению от жены целиком подходит объяснение слов евангельских: «Враги человеку – домашние его» (Мф. 10:36) и «Не мир пришел Я принести, но меч» (Мф. 10:34). Иов и воспользовался таким «мечом», то есть не поддался тому, что говорил ему близкий по крови человек, но раз этот человек заговорил против истины Божией, Иов отсек его мечом духа. Вот это и есть Христов меч – меч правды, возвышающийся над всеми земными человеческими союзами и, когда надо, рассекающий их во имя Высочайшего Союза с Отцом и Творцом правды.

После искушения от жены Иова постигает новое испытание: к нему приходят его друзья – Елифаз Феманитянин, Вилдад Савхеянин и Софар Наамитянин, сошедшиеся, «чтобы идти вместе сетовать с ним и утешать его». И когда увидели друзья то состояние, в котором был Иов, «они не узнали его; и возвысили голос свой, и зарыдали; и разодрал каждый верхнюю одежду свою, и бросали пыль над головами своими к небу» (Иов. 2:12). И молчали некоторое время, «ибо видели, что страдание его весьма велико» (Иов. 2:13).

«После того открыл Иов уста свои» (Иов. 3:1) и прежде всего излился в унынии, показал другую, «левую» сторону души человеческой (такую естественную в нас, людях). Изнемогая от своих нечеловеческих страданий, Иов начал сетовать на самый день своего рождения: «Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек! День тот да будет тьмою; да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет!» (Иов. 3:3–4) и горестно вопрошает: «На что дан свет человеку, которого путь закрыт, и которого Бог окружил мраком?» (Иов. 3:2–3). Сколь многие в мире и сейчас говорят: на что дан свет, если закрыты пути мои, если я в нищете, уничижении, болезни; в чем же смысл моего пребывания здесь, на земле, в этой юдоли плача и скорби?

Друзья начали утешать Иова. Эти друзья имели добрые намерения, были людьми «верующими», имеющими благоговение перед Богом. Но они не имели того драгоценного, пусть еще полубессознательного, чувства усыновления Богу, которое уже имел Иов. Друзья Иова были людьми порядка «законнического», психологии ветхозаветной; для них Бог есть не только Некий Великий, но и Непостижимый, имя Которого можно со страхом произносить, но к Которому нельзя всегда обращаться, Которого можно назвать Судьей, но Которого нельзя назвать Отцом. И начали друзья говорить Иову, что если он страдает, значит, он виноват, что нет у Бога несправедливости: раз ты страдаешь, значит, ты грешен. «Вспомни же, – говорят они ему, – погибал ли кто невинный, и где праведные бывали искореняемы? ...Оравшие нечестие и сеявшие зло пожинают его; от дуновения Божия погибают, и от духа гнева Его исчезают» (Иов. 4:7–9). Друзья стоят на почве чистейшего правосудия, можно было бы даже сказать, на почве известной кармы, то есть непреложности следствий, вытекающих из определенных причин. Друзья приглашают Иова успокоиться, признать себя грешным и перестать взывать к Богу, которого нельзя тревожить этими маленькими человеческими воплями: «Взывай, если есть отвечающий тебе. И к кому из святых обратишься ты? Так, глупца убивает гневливость, и несмысленного губит раздражительность. Видел я, как глупец укореняется; и тотчас проклял дом его. Дети его далеки от счастия, их будут бить у ворот, и не будет заступника. Жатву его съест голодный, и из-за терна возьмет ее, и жаждущие поглотят имущество его. Так, не из праха выходит горе, и не из земли вырастает беда; но человек рождается на страдание, как искры, чтоб устремляться вверх» (Иов. 5:1–7). Иов отвечает им: «О, если бы верно взвешены были вопли мои, и вместе с ними положили на весы страдание мое! Оно верно перетянуло бы песок морей! Оттого слова мои неистовы. Ибо стрелы Вседержителя во мне; яд их пьет дух мой; ужасы Божии ополчились против меня. Ревет ли дикий осел на траве? мычит ли бык у месива своего? ...До чего не хотела коснуться душа моя, то составляет отвратительную пищу мою» (Иов. 6:2–7).

Многие из людей могли бы повторить эти слова! То, до чего не хочет коснуться наша душа, – до страдания, уныния, разложения, смерти, – то все должны мы испить.

«Что за сила у меня, чтобы надеяться мне? и какой конец, чтобы длить мне жизнь мою? Твердость ли камней твердость моя? и медь ли плоть моя? Есть ли во мне помощь для меня, и есть ли для меня какая опора?» (Иов. 6:11–15). И уже мы видим, как сквозь это отчаяние пробуждается в Иове сомнение в этом отчаянии, в правдивости этого отчаяния, ибо душа Иова «сыновняя», и он хочет найти внутри себя какое-нибудь понимание своих страданий. Иова не удовлетворяет упрощенная схема его друзей, заставляющих душу его молчать перед Богом. Душа Иова не может молчать. Она хочет понять то, чего она не понимает, она должна излиться пред своим Богом. Сыновняя душа Иова может восстать на слепоту свою пред Богом. Это не есть восстание на Господа, но только на слепоту свою пред Ним. И как это ценно!

Иов чуткой душой своей понимает, что его друзья говорят отвлеченно, теоретически, как бы затвердивши известное правило. Так в наше время тот, кто знает катехизис, мертво, теоретически ответит какому-нибудь неверующему на его вопрос, если не будет иметь внутреннего опыта духовной жизни, и, считая себя как бы верующим человеком, не даст, в сущности, никакого религиозного познания жаждущему истины неверующему человеку.

«На ветер пускаете слова ваши. Вы нападаете на сироту, и роете яму другу вашему. Но прошу вас, взгляните на меня; буду ли я говорить ложь пред лицем вашим? ...пересмотрите, – правда моя. Есть ли на языке моем неправда? Неужели гортань моя не может различить горечи?» (Иов. 6:26–30).

Иов хочет, чтобы друзья не теоретически только доказали ему, в чем он согрешил перед Богом. Иов, подлинно сыновняя душа, готов упасть перед Богом в прах, но не понимает, в чем он грешен. Ему не ясна еще тайна страданий Праведника как сыновнего соучастия в страданиях Святости Божией от свободных беззаконий человека в условиях этого мира. Иов искренно хочет служить Богу и служил уже Ему. И на этих путях сердечного устремления к правде его постигла такая ужасная скорбь, великое несчастье, которое друзья его только отягчают и заводят в еще больший тупик сыновнюю душу Иова. Они в узко моралистических законнических путях своих не понимают путей Божиих на земле. Иов чувствует это и опять взывает к Богу: «Если я согрешил, то что я сделаю Тебе, страж человеков! Зачем Ты поставил меня противником Себе, так что я стал самому себе в тягость? И зачем бы не простить мне греха и не снять с меня беззакония моего? ибо, вот, я лягу в прахе; завтра поищешь меня, и меня нет» (Иов. 7:20–21). Какая сила в этих словах!

«И отвечал Вилдад Савхеянин и сказал: долго ли ты будешь говорить так? – слова уст твоих бурный ветер!» (Иов. 8:1–2). Опять друзья не понимают... Они чувствуют в этих словах Иова только недоумение и не чувствуют жажду познать истину Живого Бога. Чувствуют восстание, протест против Бога – и ужасаются. Они не сыны, они – наемники, не посвященные в тайны дома Отца; они знают только внешние отношения с Богом. И опять они начинают говорить Иову, что у Бога все праведно, все идет по закону, и что если он, Иов, страдает, значит, он грешник.

Иов не спорит против этого. Но друзья не понимают, что он в то же время познает и нечто другое. «Отвечал Иов и сказал: правда! знаю, что так; но как оправдается человек пред Богом? Если захочет вступить в прение с Ним, то не ответит Ему ни на одно из тысячи. Премудр сердцем и могущ силою; кто восставал против Него и оставался в покое? Он передвигает горы, и не узнают их; Он превращает их в гневе Своем; сдвигает землю с места ее, и столбы ее дрожат; скажет солнцу, – и не взойдет, и на звезды налагает печать. Он один распростирает небеса, и ходит по высотам моря; сотворил Ас, Кесиль и Хима и тайники юга; делает великое, неисследимое и чудное без числа!

Вот, Oн пройдет предо мною, и не увижу Его; пронесется, и не замечу Его. Возьмет, и кто возбранит Ему? кто скажет Ему: что Ты делаешь? Бог не отвратит гнева Своего; пред Ним падут поборники гордыни. Тем более могу ли я отвечать Ему и приискивать себе слова пред Ним? Хотя бы я и прав был, но не буду отвечать, а буду умолять Судию моего. Если бы я воззвал, и Oн ответил мне, – я не поверил бы, что голос мой услышал Тот, Кто в вихре разит меня и умножает безвинно мои раны» (См.: Иов. 9:1–17).

Иов познает свое бесконечное ничтожество и тщетность всех своих слов; тем не менее он считает себя вправе, как человек, задавать некоторые вопросы, искать разрешения своих недоумений. Иов понимает, что «если я буду оправдываться, то мои же уста обвинят меня» (Иов. 9:20), и что «если я невинен, то Он признает меня виновным» (Иов. 9:20). Конечно, перед Богом, Высочайшей Святостью Божией, пред которой «и небеса нечисты», он может быть виновным, но, как человек, сознает, что может не понимать своих страданий. И здесь Иов говорит удивительное слово, выражающее одну из тайн его сыновней души перед Богом. Он говорит: «Нет между нами (между ним, человеком, и Богом. – А. И.) посредника, который положил бы руку свою на обоих нас» (Иов. 9:33). За две тысячи лет до Рождества Христова нищий, прокаженный старик в Аравийской пустыне провидит и предчувствует то, в чем так жизненно нуждается человечество и что должно совершиться.

Он провидит, что падший мир алчет посредника, который, как звено, соединил бы небо и землю. Иов провидит Богочеловека.

Он мог это провидеть, потому что сам был близок Духу Христову, духу посредничества между Богом и людьми. Он ведь молился за своих детей, когда понимал, что дети его далеко стоят от Бога и что им нужен человек, который протянул бы руку к Богу, а другою рукою взял бы этих несчастных детей, и что только так может совершиться спасение слепого человечества. Но в то же время он не видит человека, который стал бы между миром и Богом, был бы свят, как Бог, и причастился страдания земного; как человек он не понимает, что этот Человек уже действует в нем самом. В переживании, в алкании последней правды духа Иов впадает в то полуотчаяние, которое можно было бы назвать «протестом», но протестом не в том смысле, в каком протестуют многие люди, – без любви к Богу, когда восстают они против Творца со злобой противления, с искрой ненависти.

О, это последнее есть иной, страшный симптом! Человек, имеющий его, никогда не познает истины. Но когда, чисто и смиренно ища правду, человек борется с молчанием Божиим (как и Савл боролся против безмолвной для него истины), то такую борьбу, борьбу искания правды, Господь любит, Господь познает в ней сыновнюю душу, близкую Себе, душу, которая хочет открыть Его миру... И в ответ на эти подлинно пророческие вещания Иова об алкании посредника, в котором бы было объяснено все его страдания и все вообще в мире, друзья опять начинают ему говорить свои, человеческие, слова. «Подлинно, только вы люди, – опять отвечает им Иов, – и с вами умрет мудрость! И у меня есть сердце, как у вас...» (Иов. 12:2–5).

Иными словами, знаю, что вы говорите мне, знаю правосудие Божие, но ищет сердце мое большего.

Иов говорит то, что говорят, опять и опять, очень многие в мире, – праведники страдают, а грешники радуются, веселятся, властвуют, владеют странами, господствуют, живут хорошо, в богатстве и довольстве. Иов не понимает, как это может быть при Божией власти над миром; он ищет разрешения этой загадки, но снова чувствует, знает, ясно видит, что всякое земное человеческое мудрование – дым, прах, пепел.

Опять раздвоение в душе Иова: с одной стороны, он задает дерзновенно вопросы Богу с великим душевным воплем и алчет ответа на них, с другой стороны, чувствует все свое окаянство, всю свою нищету духовную, сознает, что вся его мудрость, все его рассуждения человеческие и вопросы – все это ничтожно. И, может быть, в этом заключается высшее страдание Иова. Поистине, никакая другая книга человеческая не входит так глубоко в религиозную тайную сущность вопроса жизни и страданий, как книга Иова. «Я к Вседержителю хотел бы говорить, и желал бы состязаться с Богом» (Иов. 13:5), – говорит Иов. Конечно, не в том смысле, чтобы равняться с Богом, но вопрошать Его, говорить с Ним, излить в близкий слух Его всю скорбь свою.

«А вы сплетчики лжи, – обращается Иов к друзьям, – все вы бесполезные врачи. О, если бы вы только молчали! это было бы вменено вам в мудрость» (Иов. 13:4–5).

Можно было бы сказать так и всем современным человеческим моралистическим учениям, этим полуатеистическим или атеистическим моралистическим категорическим императивам, которыми люди пытаются заменить Откровение Духа Бога Живого: «Все вы бесполезные врачи!» Земля ведь не изменится от слов Канта или от каких-либо других подобных человеческих слов морали мертвого «долга».

И раз душа Иова действительно хочет Суда Божиего, алчет приблизиться к этой ослепительной правде Божией, значит, в нем самом есть правда. И эту правду он знает. Эта правда сейчас мучается в нем, не получая ответа от Высшей Правды.

Как посланник всего ветхозаветного человечества, взывает Иов, как бы говоря: «Господи, не скрывайся, откройся силою Твоею, мудростью Твоею, открой истину Твою в мире!» И такое сыновнее человеческое воззвание должно было вырваться из земли, потому что только оно способно было пройти все небеса и достичь Престола Божиего и в ответ себе низвести на землю величайшую Благодать Усыновления. Здесь голос всей земли, трепетно подготовляющейся к пришествию Богочеловека!

Книга Иова читается в храме во время Страстной седмицы, когда в сознании верующих проходят Страдания Спасителя. Иов, по мысли Церкви, является прообразом Спасителя, безвинно страдающего праведника, Сына Божия, Богочеловека.

В шестнадцатой главе (стихи 10–11) Книги Иова мы читаем пророческие слова: «Разинули на меня пасть свою; ругаясь, бьют меня по щекам: все сговорились против меня. Предал меня Бог беззаконнику, и в руки нечестивым бросил меня» (курсив мой. – А. И.).

Никто Иова не бил по щекам, никто его не бросал в пасть беззаконникам, однако он в таком пророческом светлом исступлении чувствует на себе уже дух Богочеловека и говорит те слова, которые потом апостолы целиком применили к страданиям Богочеловека и которые исторически исполнились в точности и считаются одним из библейских пророчеств о Христе.

«Лице мое побагровело от плача, и на веждах моих тень смерти, при всем том, что нет хищения в руках моих, и молитва моя чиста. Земля! не закрой моей крови, и да не будет места воплю моему. И ныне, вот, на небесах Свидетель мой, и Заступник мой в вышних! Многоречивые друзья мои! К Богу слезит око мое. О, если бы человек мог иметь состязание с Богом, как сын человеческий с ближним своим» (Иов. 16:16–21).

Опять глубочайшее постижение! Величайшее алкание духовное, стремящее человека к живому соединению с Богом. Иов, этот полумертвый старик, за две тысячи лет до Рождества Христова свидетельствует, что Свидетель и Заступник его в вышних – на небе и что сын человеческий может обращаться к Богу так, как он, Иов, обращается к Нему.

«Дыхание мое ослабело; дни мои угасают; гробы предо мною. Если бы не насмешки их, то и среди споров их око мое пребывало бы спокойно. Заступись, поручись Сам за меня пред Собою! иначе кто поручится за меня?» (курсив мой. – А. И.) (Иов. 17:1–5).

Опять изумительное постижение тайны богочеловечества... Ты Сам должен за меня заступиться, некому стать посредником между мною и Тобой, только Ты Сам можешь им стать...

И опять отвечают друзья Иова, и опять Иов говорит им: «Доколе будете мучить душу мою и терзать меня речами? Вот, уже раз десять вы срамили меня, и не стыдитесь теснить меня. Если я и действительно погрешил, то погрешность моя при мне остается. Если же вы хотите повеличаться надо мною и упрекнуть меня позором моим, то знайте, что Бог ниспроверг меня и обложил меня Своею сетью» (Иов. 19:2–6). Бог это сделал... Вы, люди, не поймете моего алкания, и не входите в эту тайну жизни моей, не вводите в эту великую тайну души своих человеческих слов. Господь, Господь это сделал! Дал и взял...

«Помилуйте меня, помилуйте меня вы, друзья мои, ибо рука Божия коснулась меня. ...О, если бы записаны были слова мои! Если бы начертаны были они в книге, резцом железным с оловом, – на вечное время на камне вырезаны были! А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его» (Иов. 19:21–27).

Какая удивительная надежда живет в нем, когда ничто не подтверждает этой надежды. Истинно пророческое чаяние! Иов доходит уже не только до сознания «свидетеля», не только «посредника», но и Искупителя. Он сознает, что всякое его чувство – нечисто, что все его слова ничтожны, что он действительно в какой-то мере ответствен за свое ничтожество (в силу самого ничтожества своего), что он нуждается в Искупителе. «Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога», – Иов пророчествует о будущем воскресении из мертвых.

И опять, и опять отвечают друзья, и опять говорит Иов: «Выслушайте внимательно речь мою, и это будет мне утешением от вас. Потерпите меня, и я буду говорить; разве к человеку речь моя? как же мне и не малодушествовать?» (Иов. 21:2–4).

Иов объясняет свое малодушие, некоторое свое отчаяние.

Hе перед человеком изливает он свою душу, но изливает ее перед Богом, и тайна души Иова и страданий его заключается в том, что все слова, которые говорит он друзьям, говорит не им, но произносит как некую чудную молитву Богу, алчет услышать ответ и… не слышит его ни в безмолвном небе, ни в речах друзей своих: «Почему беззаконные живут, достигают старости, да и силами крепки? ...Домы их безопасны от страха, и нет жезла Божия на них» (Иов. 21:7–9).

«О, если бы я знал, Где найти Его, и мог бы подойти к престолу Его! Я изложил бы пред Ним дело мое (то есть дело и нашей человеческой жизни; дело Иова – наше человеческое дело. – А. И.), и уста мои наполнил бы оправданиями; узнал бы слова, какими Он ответит мне, и понял бы, что Он скажет мне. Неужели Он в полном могуществе стал бы состязаться со мною? О, нет! Пусть Он только обратил бы внимание на меня» (Иов. 23:5–6).

Иов ни о чем не молит, он молит только, чтобы Господь обратил Свое внимание на него, чтобы услышать духом Божию близость, так почувствовать эту близость, как почувствовали ее апостолы в день Пятидесятницы, когда исполнились высшим познанием Бога и от радости и духовного счастья были они пьяны. Этого приятия Духа хочет Иов. Не удовлетворяется он внешними понятиями «правды» и «закона», смутно предчувствуя, что его тайна страданий может быть разрешена только в его личном соприкосновении с Богом Отцом, что в познании Господа только как Судьи, только как Царя, только как Творца мы не можем познать ни тайну наших страданий, ни глубину нашей жизни. И только когда поймем, что мы дети Отца Небесного, почувствуем Его, услышим Его голос, только тогда, предчувствует Иов, сможем найти ответ на все наши земные вопрошания. Праведная чистая душа Иова жаждет прийти на Суд. «Пусть взвесят меня на весах правды, и Бог узнает мою непорочность (Иов разумеет направление воли своей – А. И.). Если стопы мои уклонялись от пути, и сердце мое следовало за глазами моими, и если что-либо нечистое пристало к рукам моим, то пусть я сею, а другой ест, и пусть отрасли мои искоренены будут. Если сердце мое прельщалось женщиною, и я строил ковы у дверей моего ближнего, – пусть моя жена мелет на другого, и пусть другие издеваются над нею, потому что это – преступление, это беззаконие, подлежащее суду; это – огонь, поядающий до истребления...» (Иов. 31:6–12).

И смертельно скорбит Иов оттого, что он, предвкушавший эту тайну сыновства Божьего и в простоте хотевший служить Богу, наказывается сейчас за что-то, чего он не может понять. «Прельстился ли я в тайне сердца моего, и целовали ли уста мои руку мою?» (Иов. 31:27). B каком выпуклом образе Иов открывает одно из самых страшных человеческих беззаконий: гордыню и самолюбие! Вот что больше всего отводит человека от познания Божия. Человек может быть умом своим предан Богу, морально непорочен, может делать много добра, но если он «целует свою руку», то есть самоуслаждается своей самостью, любит себя, то он уже неправ, он беззаконен. Иов говорит, что он и в этом не видит греха своего.

После этого все три друга замолчали и начал говорить четвертый, Елиуй, самый младший. Он начал с того, что вот он слушал и друзей, и Иова, и не находит, что они говорили правильно и вскрыли сущность вопроса. «Итак слушай, Иов, речи мои и внимай всем словам моим. Вот, я открываю уста мои, язык мой говорит в гортани моей. Слова мои от искренности моего сердца, и уста мои произнесут знание чистое. ...Если можешь, отвечай мне и стань передо мною. Вот я, по желанию твоему, вместо Бога...» (Иов. 33:1–6). Елиуй хочет быть «посредником», хочет положить одну руку свою на Иова, а другую свою руку положить на небо. Но все несчастье этого четвертого друга состояло в том, что он не сознавал того, что на Иова положить руку он мог, но положить руку на небо ему не было дано, и поэтому все слова его были – опять «человеческие» слова. И хотя он и сказал нечто большее, чем те трое старших друзей, но он ничего не открыл. Иов духом понял, что и этот четвертый друг подобен тем трем, значит, и он не может быть посредником, значит, никакого человеческого посредника не может быть. Конечно, все те религиозные мировые учители, которые появлялись в человеческой истории, такие, как Будда, Магомет и другие, клали свою руку только на человека. Они были, может быть, исполнены добрых намерений, но они были людьми и не могли поэтому подлинно соединить человека с Богом. Только истинный, совершенный Богочеловек, Альфа и Омега мироздания, Слово Божие, Логос, образ Ипостаси Отчей, Воплощенное Сияние Божьего Лица, Господь Иисус Христос Единый мог раз навсегда и навеки соединить Божество с Человечеством. И в Нем Едином теперь совершается всякое единение Бога с человеком, с теми сынами человеческими, которые, подобно Иову, жаждут сыновства Божиего, узнают и слышат голос Небесного Отца.

Что же нового сказал этот четвертый друг? Он попытался ответить Иову, что все же Бог говорит с людьми, что, хотя Господь непостижим, далек, недомыслим, но все же Он отвечает людям.

«Бог говорит однажды и, если того не заметят, в другой раз: во сне, в ночном видении, когда сон находит на людей, во время дремоты на ложе. Тогда Он открывает у человека ухо и запечатлевает Свое наставление ...чтобы отвесть душу его от пропасти и жизнь его от поражения мечом. Или он вразумляется болезнию на ложе своем и жестокою болью во всех костях своих…» (Иов. 33:14–19). В этих словах Елиуя – истина. Господь отвечает человеку не только прямо и непосредственно в чистом духе, но также незаметно, сказать по-современному – в подсознании. Чтобы человек отошел от какого-либо предприятия и удалилась от него гордость, он «вразумляется болезнью на ложе своем и жестокою болью во всех костях своих». В словах духа Господь открывается человеку в мудрости Своей, в голосе Священного Писания и в голосе совести человеческой являет Свой голос; но также и в напастях, и в болезнях открывается Бог. Прав этот четвертый друг: болезнь и земная смерть – величайший стимул метафизического смирения для человека. Но слова его звучат для Иова «внешним» доказательством, от них не замечает Иов веяния духа в своей душе. Также вполне правильно говорит Елиуй, что у человека есть ангел-наставник, чтобы показать человеку прямой путь его.

«Но неправда, – говорит с жаром Елиуй, – что Бог не слышит и Вседержитель не взирает… Хотя ты сказал, что ты не видишь Его, но суд пред Ним, и – жди его» (Иов. 35:13–14). Как ни были справедливы слова этого четвертого друга, они опять выражали для Иова лишь одну теоретическую истину, и эта истина слишком недостаточна, чтобы напоить страждущую душу Иова. Не так ли и ныне страдает человек пред книгою Божественной мудрости, лежащей перед ним, сознавая ее правду, но не убеждаясь ею в последних глубинах своего человеческого духа? Истинно, без пришествия Утешителя Духа, без таинственного своего рождения, воскресения в духе душа человеческая не видит в мире последней правды.

Чаша страданий Иова исполняется до краев. Должны сейчас умолкнуть все человеческие слова. Иов, как сын Божий, сделался достойным откровения. И Господь Сам отвечает Иову из бури. Это не простая подробность: из бури. Господь у горы Хорив открылся пророку Илье в тонком дыхании ветра, в углубленном молитвенном состоянии пророка. Здесь же Иову Господь открывается в буре, указав на мощь и силу внешних, бурных обстоятельств горестной жизни человеческой... И в этом Господь может открыться.

«Кто сей, омрачающий Провидение (удивительное выражение! – А. И.) словами без смысла? Препояшь ныне чресла твои, как муж, – обращается Господь к Иову (то есть соберись, будь духовно мужествен. – А. И.), – Я буду спрашивать тебя, и ты объясняй Мне: Где был ты, когда Я полагал основания земли? Скажи, если знаешь» (Иов. 38:2–4).

Вот первая мысль, которой вразумляет Господь Иова. Со всей ясностью Господь открывает Иову его ничтожество. «Кто положил меру ей, если знаешь? или кто протягивал по ней вервь? На чем утверждены основания ее, или кто положил краеугольный камень ее, при общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости?» (Иов. 38:5–7). Здесь откровение Божие свидетельствует и о том, что самое творение мира совершалось при свидетельствовании высшего мира – мира, сотворенного еще до земли, при радостном славословии этого высшего ангельского мира.

Действительно, всякий человек, который задает себе метафизические вопросы, который углубляется в религиозную философию, ищет разумного оправдания своей жизни, должен прежде всего учесть одно совершенно непреложное обстоятельство: полную слабость всех своих человеческих познавательных способностей и сил. Возьмем пример: мы, люди, знаем, сколько тысяч километров в окружности Земли и в поперечнике ее. Мы измерили нашу Землю точно. Но попробуем в своем уме представить ее величину, как мы представляем величину яблока.

Ни у кого из нас такой опыт не выйдет. Мы можем представить в уме размеры глобуса, но представить подлинную величину Земли (которую абстрактно, математически, в числах хорошо знаем) мы не можем, это не вмещается в наш разум... Если мы эту внешнюю, физическую Землю, этот маленький шарик, эту пылинку в пространстве вещественного мироздания не можем вместить в свою земную мысль, то, конечно, мы совершенно бессильны познать нашим темным разумом, нашим логическим мышлением чистую реальность Духа. Это совершенно невозможно вне откровений Духа.

Далее продолжает Господь: «Кто затворил море воротами, когда оно исторглось, вышло как бы из чрева, когда Я облака сделал одеждою его и мглу пеленами его. И утвердил ему Мое определение, и поставил запоры и ворота, и сказал: доселе дойдешь и не перейдешь, и здесь предел надменным волнам твоим?» (Иов. 38:8–11).

Здесь Откровение Божие говорит, что все «пределы», которые мы видим (как, например, предел воды в стакане, предел этой комнаты в этих стенах, предел нашего движения в этих телах, предел морю в ограждении скалами и песками), – все это лишь символы, лишь обучение нашего духа тому, что душа наша должна знать; душа наша должна осознать свои духовные пределы. И совершенно неестественно, когда человек, принимающий всю закономерность этих пределов в своей физической жизни, абсолютно не понимает этой закономерности, не имеет этого метафизического смирения в своей духовной жизни. А только при этом условии великого метафизического смирения человек может постичь все тайны, которые открывает Отец Небесный своему покорному сыну. Здесь – Откровение. Это есть основа познания всех тайн, впереди которых, может быть, идет тайна страдания.

Господь показывает Иову величие и могущество мироздания – и полное ничтожество его, человека, вне Бога. Если все, что происходит в мире, что попускается Промыслом, должно служить к метафизическому смирению человека (добывание себе хлеба на земле, зависимость от всего окружающего, еженощное сонное изнеможение, укрепление себя прахом – пищей, добытой трудом от земли, младенчество, старость, болезни и самая смерть), то страдание есть следствие этого Промысла. Оно само есть Промысл...

И здесь Иов отвечает Господу и говорит: «Вот, я ничтожен; что буду я отвечать Тебе? Руку мою полагаю на уста мои. Однажды я говорил, – теперь отвечать не буду, даже дважды, но более не буду» (Иов. 39:34–55). И Господь далее открывает Иову в образах тайну, которую Иов совсем не учел: тайну существования в мироздании злой воли падших духов, действующих в «сынах противления», воли высшего из падших духов, сатаны в образе левиафана – духа, свободно падшего и свободно коснеющего в своей тьме. Эта тьма не существует как что-то противоположное свету, но заключается лишь в воле противления Богу, в нелюбви свободного творения. Ибо свободное творение не может быть вынуждено к любви. Зла как чего-то противоположного Богу – нет. Зло заключено в свободной воле как воплощенного, так и невоплощенного духа. Потому зло кажется людям, в их земных масштабах, силой не только противостоящей Добру, но и побеждающей Добро. Но это только так кажется – тем, кто не воспарил к небу. Облака могут скрыть солнце, но не веру в то, что оно бесконечно выше всех облаков.

Удивительно, как Иов сразу теряется в словах своих, услышав Бога, как сразу исчезают все возражения его. Как только душа Иова услышала голос Бога Отца и поняла, что это Отец, сразу и до конца она смирилась и в смирении своем начала познавать подлинную тайну страданий, тайну, которую и каждый человек может узнать, если станет на путь смирения Иова. Смирение дает страданию переплавлять дух человеческий, поврежденный в падении первозданного человека.

Иов познает полное ничтожество зла, «левиафана», перед Богом. И говорит Отцу Небесному: «Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов. 42:5–6).

Ничего грешного не сказал Иов. Мы слышали его речь и удивлялись чистоте его слов, истинности его стремления к Богу. Но как только Иов услышал подлинный голос Отца Небесного, он чувствует потребность раскаяться даже во всех своих чистых и хороших речах! Вот это удивительное познание, которое получил Иов, услышав голос Отца Небесного! Иов понял, как говорит древний пророк, что вся наша праведность перед Богом – «как запачканная одежда». Нет праведности на земле. Все высокие слова, какие может произнести человеческий язык, – прах перед Богом! Человек, который достиг первой заповеди Евангелия, блаженства нищеты духовной, поймет этот закон, поймет, что человек должен освободиться от всех своих (мелких и метафизически нечистых) понятий «правды», «правосудия», «справедливости», освободиться даже от понятия своей любви, этой расколовшейся, неверной любви; должен освободиться от всех по-человечески автономных постижений, которые сейчас так слабы и ничтожны. Словом, человек должен подлинно умереть в Боге; тогда только он будет воскресать в новую жизнь. Жизнь будет вся воскресать в новых ценностях, в законах новой логики... Вот это понял Иов, но только тогда, когда сам услышал голос Божий. Ведь жизнь духа и есть личный опыт человека. Поэтому Господь и сказал Елифазу, старшему другу Иова: «Горит гнев Мой на тебя и на двух друзей твоих за то, что вы говорили о Мне не так верно, как раб Мой Иов» (Иов. 42:7). Да, те, которые и защищали Бога, и оправдывали все Божии пути, укоряя Иова, возражая против его слов, – они все же не принимали подлинную жизнь мира и при всей правде своего слепого подчинения Богу оказались менее правыми, чем этот борющийся со своей слепотой пред Богом Иов, ищущий последнего Божиего Суда.

Господь не только указал друзьям Иова на их ошибки, но и сказал большее. Господь сказал им: «Возьмите себе семь тельцов и семь овнов и пойдите к рабу Моему Иову, и принесите за себя жертву; и раб Мой Иов помолится за вас, ибо только лице его Я приму, дабы не отвергнуть вас за то, что вы говорили о Мне не так верно, как раб Мой Иов» (Иов. 42:8). И пошли друзья, и принесли жертву, и Иов помолился за них.

Эпилог мы знаем. Возвращено было Иову его прежнее благосостояние и здоровье в двойном изобилии. Иов имел других детей (не потеряв и первых, ибо все живо у Бога), и не было прекраснее детей его.

Но, конечно, не в этом эпилоге смысл прекрасной книги. Этот конец есть только символ духовного апофеоза правды. Не в физическом здоровье и не в тленном богатстве быстротекущей жизни смысл бытия человеческого на земле. Венец милости к человеку – в вечности. Венец в том, что Господь усыновляет человека и причисляет его к Своему крестному пути правды в ветхом мире и, страдая за рабов Своих, страдает в сынах, распространяет пределы Своего Страждущего Богочеловеческого Тела на тела всех сынов Своих и страдания Богочеловеческой Души Своей на их души. Так рождается новый мир. Это великая тайна строительства Церкви, Нового Мира на крови Агнца и агнцев.

Но не для всех одинаково раскрывается в мире эта тайна. И она не может быть ни понята, ни принята во всем ее благословении вне чистых путей усыновления Богу, вне великой к Богу любви. Лишь эта любовь (пусть тайная, пусть молчаливая) раскроет до конца и оправдает все страдания.

То, к чему мы идем, слишком велико. То, что мы здесь оставляем, слишком ничтожно. В этом мире ничтожны все наши добродетели, ничтожно все наше понимание истины.

И потому нет на земле высшей красоты, чем страдание правды, нет большего сияния, чем сияние безвинного страдания.

«Некоторый человек был богат...» И богатство его шло на то, что он «каждый день пиршествовал блистательно». Тут начинается евангельская диалектика: неподалеку от него лежал на земле «некоторый нищий, именем Лазарь» (Лк. 16:19–20). Человечность Лазаря подчеркивается тем, что у него есть имя, а богач оставлен анонимом. Праведник всегда глубоко личен, а грешник безымян и безличен в своем зле.

Лежа у ворот богатого, Лазарь «желал напитаться крошками, падающими со стола богача». Сколь он был жалок, видно из того, что «псы приходя лизали струпья его» (21)⁵. Такова была в том месте ситуация социальная и духовная.

Но прошло земное время человеческое. И начался второй акт жизни. Умер нищий, и так сказано о судьбе его: «отнесен был Ангелами на лоно Авраамово» (22). А когда умер богач, «похоронили его» (22). Тут сказано проще, и за этой простотой таится многое, значительное и трагическое.

Евангелие нас переносит в загробную обстановку. Обстановка эта имеет к нам самое близкое отношение. Эгоистический богач, соответственно своему внутреннему состоянию, находится в аду, в месте, адекватном его эгоистической любви. Он любил на земле только самого себя – и очутился в той области духовной, где любят лишь себя. И так как это противно природе человека, он там мучается. Разгадка этих мучений проста и не нуждается в абстрактной юриспруденции.

В области страданий наступает следующий акт драмы: в страдающем богаче просыпается, прежде всего, чувство самосохранения. Он стал понимать жизнь лучше, чем понимал на земле. «Возопив» (указание на большие чувства), он обращается к Аврааму, этому образу человека чистой веры и праведности: «Отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучусь в пламени сем» (24). Пытаясь углубить нравственное сознание в обнищавшем богаче, Авраам говорит ему: «чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь, и сверх всего того между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят» (25–26).

Теперь бывший богач начинает лучше понимать действительность. Отходя от своего эгоизма, пробуждаясь все более для милосердия и человеколюбия, он говорит Аврааму: «так прошу тебя, отче, пошли его в дом отца моего, ибо у меня пять братьев; пусть он засвидетельствует им, чтобы и они не пришли в это место мучения» (27–28). Входя в этот диалог с душой, показывающей признаки райских чувств, Авраам указывает на важность следования слову откровения: "у них (людей, живущих на земле. А. И.) есть Моисей и пророки; пусть слушают их» (29). Заботясь опять более о других, чем о себе, бывший богач, перестающий быть эгоцентриком, говорит: «нет, отче Аврааме! но если кто из мертвых придет к ним, покаются» (30).

Удивительный диалог: разговор человека с самой Божией правдой, являющейся в праведниках и олицетворенной в Аврааме, который не знал даже Закона, а тем более Евангелия, но жил по вере и совести своей, верный внутреннему слову правды, вложенной Богом в человека. И в своем боговедении стал Авраам духовным отцом христиан, иудеев и мусульман. По его вере и правде сверхзаконной призваны жить в мире люди, еще не познавшие откровения Христа.

Христос нам говорит, что человеческая личность не умирает. Когда тело наше, хрупкий сосуд, хранящий земную жизнь, разбивается смертью, сущность нашей жизни, душа наша переходит в мир иной. Туда ушли все люди бесчисленные, жившие на земле. После своей смерти и мы туда перейдем, органически войдя именно в ту духовную область, которая будет точно соответствовать нашему нравственному сознанию и духовному уровню.

Любящая Бога и людей, очищенная от тяжести зла, освобожденная в покаянии от греха, душа человека «как пушинка» поднимется на ту высоту неба, которая будет соответствовать этой душе, то есть войдет в область чистоты творения, в обитель соответственную, согласно слову Спасителя: «В доме Отца Моего обителей много» (Ин. 14:2). А душа, тяжелая от зла и эгоизма, – куда же пойдет она, как не «вниз», то есть в ту духовную область (вернее, во тьму), где находятся такие же, как она, себялюбивые люди. И чем может быть их сопребывание, как не мучением? Это и есть ад.

Люди призваны в область Света. Бог всех зовет и хочет спасти в вечности. Но как свободного духом человека насильно ввести в Рай? Рай есть место свободы и свободно принятой Божией благодати.

Не может насладиться высокой, чистой музыкой человек, который любит только грязные песни. Раз он только их любит, он и идет в место своей любви. А Рай есть место любящих Бога, состояние высокой любви, дом самого существа любви и всех любящих такую Любовь и Правду высшую Духа Святого. Святого Духа не в состоянии принять те, которые свое наслаждение нашли в богохульстве, злобе, гордости, разврате, лукавстве и обмане.

И божественная Правда в том Сама Себя осуществляет, что уходящего с земли человека ведет «в место его», в место, ему соответственное, в место его явных желаний и тайных стремлений. Дело спасения в вечности – не юридическое, а органическое. После смерти человек органически, до конца соединяется с теми именно ценностями, которые сердце его на земле выбрало и полюбило, которым он отдал себя. И оттого, безусловно, достигнут света Христовой любви те, которые уже на земле вошли и все более хотели войти в дух любви.

Притча о богатом и Лазаре открывает великую надежду. Сам Христос нам сказал, что немилосердный на земле человек начал обретать среди своих потусторонних страданий некие новые, доселе не бывшие у него гуманные черты. Он начинает в преисподней (по-еврейски, «шеоле») понимать закон высшей справедливости и гуманности, понимания которого у него еще никто не видел. Он не спорит с Авраамом о своей собственной участи. Он не оспаривает перед Небом своей вины, как делают это всегда бесчувственные грешники. По мере развития его диалога с Авраамом (что уже есть большая привилегия неба) мы видим, как этот бывший богач испытывает ему ранее не знакомое чувство бескорыстного милосердия к людям, пусть еще не ко всем, а только к родственникам. В этом гуманном чувстве он уже возвышается и над былым эгоцентризмом, и над личным своим несчастьем. Это хороший для него признак. И, вероятно, к таким именно душам приложится в вечности великое апостольское слово надежды. Апостол сказал, что будут люди, земное дело которых «сгорит», но сами они душой своей, личностью спасутся «как бы из огня» (1Кор. 3:15). Если в шеоле, в каких-то таинственных для нас пределах и глубинах может зародиться в человеке хотя бы малейшее чувство смирения, правды, добра, бескорыстия и справедливости, то это, конечно, есть уже весть о том, что открылось для этого человека Божией милостью то состояние, которым начинается рай и уничтожение человеческого зла. Отделившееся от человеческого сознания зло уже не принадлежит человеку, оно «сожигается», а душа через огненные свои страдания (мытарства, о которых говорит учение Церкви) идет в простор свободы и славы сынов Божиих. Душа освобождается от своего несовершенства, спасается из него – «как бы из огня». И этот процесс происходит все время во внутренней жизни человека на земле, хотя многие не обращают на него внимания. Уже на земле в человеке начинаются рай и ад, и человек на земле переходит от одного состояния к другому, учась их аксиологически различать и осмысливать.

Огонь Духа радует и сожигает нас. Болезненно сожигает нашу нечистоту и райски утешает чистое сердце Божий Огонь в действии. «До ревности любит дух, живущий в нас» (Иак. 4:5). Любовь ждет ответа от человека, сотворенного для нее.

Знаменитый современный палеонтолог и большой мыслитель Пьер Тейяр де Шарден считает, что в страдании есть свои конструктивные ценности. Больной и страждущий человек, говорит Тейяр де Шарден, часто думает, что он никому не нужен и является бременем для окружающих. Больной также чувствует, что он не участвует в общем потоке творчества жизни, состояние его болезни кажется ему бессмысленным временем бездействия.

Надо рассеивать такие грустные мысли больных людей. Надо им показывать, что их страдание не бессмысленно; оно имеет очень глубокий смысл и в деле их личной жизни, и жизни всего мира.

Прежде всего надо понять, что мир, в котором мы живем, не до конца еще построен; он еще не пришел к своей цели и созидается Творцом при нашем участии.

Это должно войти в природу нашего мышления. Нам может сперва казаться, что судьба каждого сотворенного существа случайна и все живущее разбросано без цели и смысла по лицу Земли. Но чем больше мы будем размышлять над жизнью в свете науки, философии и религии, тем больше мы поймем, что мир нельзя рассматривать как агрегат, скопление только внешне собранных в какое-то единство отдельных элементов; нет, мир есть живой организм, обладающий свойством возрастания и созревания во времени. Во времени раскрывается и общий всеохватывающий мировой план жизни. То, что происходит во Вселенной, можно сравнить с периодом беременности и предстоящими родами: в мире должна родиться высшая жизнь, высшая человечность, высокая духовная реальность человеческой – усыновленной Богу – души. И через нашу человеческую нравственную активность Земля теперь собирает свои плоды, свои силы – и очищается.

Мы, люди, не цветы в искусственно собранном букете, но мы листья и цветы – и, может быть, уже плоды – одного огромного ветвистого живого дерева мира, на котором многое что может вырасти в свое время и в свой срок по воле Всемогущего.

Надо нам смотреть на наш мир как на организм, находящийся в периоде роста. Но этого еще недостаточно. Продолжим аналогию. В букете не бывает плохих или больных цветов, потому что букет устраивается искусственно. А вот живому дереву, которому приходится выносить и непогоду, и ветер, ломающий ветви и молодые побеги, такому дереву естественно иметь в себе и несовершенства; эти несовершенства живого дерева являются всегда следствием именно его жизни и тех трудностей, которые встречаются в условиях его роста и цветения.

Это образ всей Вселенной... Каждая созданная и существующая в мире жизнь представляет собою нечто целое, но она очень глубоко соединена со всеми другими существами и составляет с ними единство. Мир действительно есть все длящееся, все продолжающееся творение вперед и ввысь; потому естественно, что люди с самого дня своего рождения в мире сразу должны быть брошены в бой и пострадать в этом бою; для всего успеха мирового импульса и движения к совершенству, – так как мы в нем являемся и живыми участниками, и самой целью победы, страдание наше естественно, неизбежно и необходимо.

Тейяр де Шарден говорит, что земной мир есть «нащупывание и поиски» в великом наступлении Жизни. Прогресс в жизни возможен только ценою ошибок, трудов, страданий и потерь. И все страдающие в мире (каков бы ни был характер их страдания) являются отражением этого сурового, но очень благородного и возвышенного состояния мирового прогресса. Оттого больные люди отнюдь не регрессивный и не лишний элемент мира. Они, эти больные и страдающие люди, являются именно теми, кто платит за мировой прогресс, кто оплачивает конечную и светлую победу человечества.

Пойдем еще глубже... В человечестве – как теле, подчиненном Логосу, Премудрости мира, Христу, – в человечестве, созидающемся как Мистическое Христово Тело, имеются разные члены, несущие различное служение. Об этом говорит апостол Павел. Кому же в человечестве поручено одухотворять, преображать, сублимировать труд, связанный с прогрессом? Прежде всего, конечно, созерцателям и молитвенникам. Но также – болящим и страдающим. Страдающим людям легче всего избавиться от самости, эгоизма. Страдающие являются избранными, предназначенными для возвышения всего мира над мелкими удовольствиями к великому свету. Назначение больных – тянуться к божественному миру и понимать его значение, его реальность, которой они проникаются с большей чистотой и определенностью, чем другие люди. Назначение больных еще в том, чтобы вдыхать душу в своих братьев. И именно они, больные люди, своими слабыми телами как бы поддерживают всю тяжесть этого меняющегося, идущего к своей конечной цели мира; они оказываются, по справедливому распределению Провидения, наиболее активными и прогрессивными факторами и внутренними двигателями жизни того мира, который как будто их разрушает и приносит в жертву.

Конечно, больным надо делать все, что поможет им излечиться от болезней. Им надо употреблять все остающиеся у них силы для труда, для работы в мире во всех ее формах и видах, на которые они только способны; труд больных людей так часто бывает плодотворен... Христианская покорность воле Божией не есть слабость или капитуляция, а нечто совершенно противоположное этому. Время болезни человека есть время особых, высших задач его жизни, и никто другой не может совершить за него этих задач. Больной человек призван стать сознательным участником возвышения человеческих страданий, преображения всей человеческой жизни и нахождения в ней главного смысла.

Каждый момент истории наполнен океаном человеческих страданий. Из чего состоят капли этого океана? Неужели только из одного мрака, негативности, пустоты? Нет, страдание каждого человека состоит из великой содержащейся в нем потенциальной энергии высшего бытия. В напряжении жизни страдальцев сокрыта великая энергия, преображающая, очищающая, как огонь, и возвышающая человечество. И вся наша мудрость и задача заключается в том, чтобы освободить эту энергию, помочь ей достичь того, чего она призвана достичь.

Оттого, говорит Тейяр де Шарден, Крест Христов является реальным средоточием всей творческой силы бытия, действие этой силы невозможно даже выразить словами. Распятый в мире Христос не «побежден» даже с чисто земной точки зрения. Распятый и Воскресший Христос есть великий Победитель мира, Который взял на Себя всю скорбь, всю тяжесть, всю смерть нашей земной жизни и возводит к Богу всякое совершенствование. И нам, людям, надо так поступать, так чувствовать и мыслить, чтобы все более соединяться духом со Христом Распятым и побеждать все мгновения нашей жизни силою Воскресшего Христа.

В медицинском журнале «Medical Service», издающемся в Монреале, была опубликована статья доктора-психиатра Леманна, посвященная «успокаивающим» пилюлям. Ее основная мысль в том, что люди должны понять жизненную ценность не только своих радостных минут, но и минут скорбных, жизненной напряженности.

«Будем благодарны, – говорит психиатр, – что нас в жизни ждут скорби и радости наши перемешиваются в мире с печалями. He будь этого, жизнь не была бы такой ценной». При современном нравственном уровне людей нелегко, конечно, обратить Землю в страну, где нет печалей, а только радость. Оттого беспечальная жизнь при данном нравственном уровне человечества была бы нестерпимой. Леманн убежден, что в мире нельзя и не нужно всякую печаль уничтожать «научно» – пилюлями. И врачи не должны этого советовать.

Страдание человека можно разделить на созидательное, возвышающее личность человеческую, и на страдание патологическое. И лишь против этого последнего, «патологического» страдания, считает доктор, надо науке вооружаться и приносить людям облегчение. Глубинное же страдание, развивающее личность, нельзя приглушать внешними средствами. Не нужно этого делать ради самого человека, наивысшего проявления его личности.

К подлинному проявлению своей человечности человек может прийти лишь через то, что есть «крест». «Крестный» путь, путь Христов не есть что-то отвлеченное или обособленное от жизни человечества. Нет, в самих недрах бытия совершается, через принятие духа Христова, возвышение к истинному смыслу человеческого бытия.

Без подвига милости и жертвы нет нравственного спасения человеку, нет смысла в человеческой жизни. Физически и духовно всякая ступень вверх есть акт усилия, акт веры, труда и страдания. Прекрасное всегда соединено в этом мире со страданием и трудностью – как в жизни, так и в творчестве. Оттого и сказано: «В мире будете иметь скорбь» (Ин. 16:33). Трудность – начало драгоценного и прекрасного.

И, преодолевая в нравственном плане трудности, человек выходит из «завихрения» вокруг своего эгоистического «я»; приходит к опыту новых чувств, к опыту духа. Возвышаясь верой над косностью и эгоистичностью, он входит в истину бессмертия. Невозможен прогресс ни личности, ни общества без сознательного героического отношения человека ко всему, к страданию тоже.

Апостол Павел разделяет печаль на печаль темную («к смерти») и на печаль светлую («к жизни»). Во Втором послании к Коринфянам он говорит о светлой печали как о печали «ради Бога». В ней спасается человечность, через нее раскрывается глубина души человека и смиряется, смягчается, делается способной прикоснуться к Божественному миру... Понять это можно только верой или опытом. Через высокую печаль человек вырастает из себя, перерастает своего животного человека, сжигает в себе смертное, находит Вечную жизнь. Такова ценность и покаянной, ведущей к очищению скорби, – скорби человека ради того, чтобы быть с Богом, быть в Божией правде.

Можно видеть в мире, как печаль не озаренная, не отданная Богу бывает смертью души, угашением нравственного сознания в человеке. Под влиянием такой печали (переходящей в демоническое уныние) человек, не принимающий креста своего, бросается к скоропреходящим, чувственным удовольствиям, «заливает» печаль вином и иной страстью. И в порыве отчаяния и отвращения к себе и ко всей жизни доходит до убийства и самоубийства. Такова последняя ступень разложения личности, ее демонизации. Но чудесная Благодать Христова стоит около каждого человека и около каждого страдания человеческого и хочет помочь всякому страданию. Около всех оскорбленных и раненных своим и мировым злом стоит чудесная благодать страдания, утешающая людей великим утешением Духа.

«Успокаивающие» пилюли не могут быть панацеей от всех страданий. Нужные в патологических случаях, пилюли могут успокоить боль, но не могут открыть смысла страданий.

Напряжение, вызываемое трудностью, не только с религиозной, но и с психиатрической точки зрения является важным моментом развития души. Остается вопрос о границах такого напряжения. Никто не может указать этих границ в каждом отдельном случае. Мир человеческой души таинствен. Человек способен по вздорному поводу, который ему кажется важным, убить другого человека (и себя), отказываясь от малейшего душевного напряжения. И такой же человек свято, героически несет большие страдания, свои и других людей, благодаря Бога за все, светлой верой проникая в тайну высшей жизни... Здесь, в этой тайне своей нравственной свободы, зреет человек. И свобода его зреет в светлой вере, в терпении и молитве.

В 1852 году вышла одна из самых замечательных книг русской литературы – «Записки охотника» И.С. Тургенева. Рассказы, до того печатавшиеся отдельно, были собраны вместе и, может быть, впервые в русской истории с такою ясностью открыли перед миром образ русского крестьянина, русского простого человека. В реформы шестидесятых годов «Записки охотника» внесли огромный вклад.

Тургеневские образы стоят перед глазами всех... Касьян из Красивой Мечи, мальчики Бежина Луга, певцы, Хорь и Калиныч живут жизнью не меньшею, чем жили сто лет назад, а большею еще – они открылись миллионам своих потомков, другим народам. И ни один из тургеневских образов, может быть, не запечатлелся так ясно в мировой литературе и в чутком русском сознании, как образ Луши, Лукерьи из «Живых мощей».

Я хочу сейчас остановиться на важнейшей стороне этого рассказа, которую можно было бы назвать откровением души, или торжеством бессмертного в тленном, торжеством человечности человека.

Безнадежно больная девушка Лукерья лежит почти без движения в малом деревенском сарайчике, куда ставят ульи на зиму. Там ее случайно находит Тургенев. Он знал раньше Лукерью красавицей, невестой... Оказывается, она перед самой свадьбой своей упала, что-то повредилось в ней, доктора не помогли; и вот ее положили в сарайчик. Телом своим Лукерья так высохла и потемнела, что в деревне прозвали ее «живыми мощами». Казалось бы, и сознание ее должно было «определиться» этим бытием, так же почернеть и высохнуть – если думать материалистически... Однако этого совсем не произошло, а получилось обратное – как нередко случается с русскими людьми в опровержение материалистической философии, по которой материальное бытие должно всегда определять сознание человека. К русским женщинам это относится прежде всего. Великое и святое терпение их проверено веками, особенно пристрастно – последними десятилетиями...

Тело Лукерьи почернело, а душа ее просветлела и приобрела особенную чуткость в восприятии мира и правды высшего, сверхмирного бытия... Тургенев стоял, пораженный тем, что он увидел: «Возможно ли? Эта мумия – Лукерья, первая красавица во всей нашей дворне, высокая, полная, белая, румяная, хохотунья, плясунья, певунья!» Седьмой год лежит Лукерья, летом в плетушке этой, а как холодно станет, относят ее в предбанник. «Кто же за тобой ходит? Присматривает кто?» – «А добрые люди здесь есть тоже. Меня не оставляют. Да и ходьбы за мной немного. Есть-то почитай что не ем ничего, а вода – вон она в кружке-то: всегда стоит припасенная, чистая, ключевая вода. До кружки-то я сама дотянуться могу: одна рука у меня еще действовать может». – «И не скучно, не жутко тебе, моя бедная Лукерья?» – «А что будешь делать? Лгать не хочу – сперва очень томно было; а потом привыкла, обтерпелась – ничего; иным еще хуже бывает».

Тургенев удивился тому, что она думает о тех, кому хуже. Обычно ведь люди думают о тех, кому лучше, и мучаются ропотом, завистью... Но вот живет Лукерья, человек материально более бедный и обездоленный, чем все пролетарии мира. И не определяется душа ее злом. Не проклинает, а благословляет она творение. «У иного и пристанища нет, – поясняет Лукерья, – а иной слепой или глухой. А я, слава Богу, вижу прекрасно и все слышу, все. И запах я всякий чувствовать могу, самый какой ни на есть слабый! Гречиха в поле зацветет или липа в саду – мне и сказывать не надо: я первая сейчас слышу. Лишь бы ветерком оттуда потянуло. Нет, что Бога гневить? – многим хуже моего бывает. Хоть бы то взять: иной здоровый человек очень легко согрешить может; а от меня сам грех отошел. Намеднись отец Алексей, священник, стал меня причащать, да и говорит: «Тебя, мол, исповедовать нечего: разве ты в твоем состоянии согрешить можешь?» Но я ему ответила: «A мысленный грех, батюшка?»

Образ подлинной праведницы, сильного духом русского человека встает в этом безыскусственном, правдивом образе Лукерьи. Художник не только выразил жизнь в ее последней тайне, он открыл человеческую бессмертную душу, не зависящую в своей глубине ни от чего внешнего, ни от каких материальных или экономических условий.

Лукерья достигла того состояния целостности и высшей простоты духа, когда человек мыслит уже не рациональным рассудком, а интуицией, духом, сердцем своего бытия. Это – состояние сердечной чистоты, что есть начало уже Царствия Божия в человеке.

Лукерья приучила себя не думать, не вспоминать, а только созерцать жизнь. «Спать-то я не всегда могу хоть и больших болей у меня нет, а ноет у меня там, в самом нутре, и в костях тоже; не дает спать как следует. Нет... а так лежу я себе, лежу-полеживаю – и не думаю; чую, что жива, дышу – и вся я тут. (Обнаженное восприятие жизни как бытия! – А. И.). Смотрю, слушаю. Пчелы на пасеке жужжат да гудят; голубь на крышу сядет и заворкует; курочка-наседочка зайдет с цыплятами крошек поклевать; а то воробей залетит или бабочка – мне очень приятно». А зимой «хоть и темно, а все слушать есть что: сверчок затрещит али мышь где скрестись станет… Вот тут-то и хорошо: не думать! А то я молитвы читаю, – продолжала, отдохнув немного, Лукерья. – Только немного я знаю их, этих самых молитв. Да и что я стану Господу Богу наскучать? О чем я Его просить могу? Oн лучше меня знает, чего мне надобно. Послал Oн мне Крест – значит, меня Oн любит. Прочту Отче наш, Богородицу, Акафист всем скорбящим – да и опять полеживаю себе безо всякой думочки».

Тургенев в каком-то оцепенении слушал Лукерью. В ответ на его предложение перевести ее в городскую больницу она стала просить ее не трогать. «Я там только больше муки приму. Вы вот не поверите – а лежу я иногда так-то одна... И словно никого в целом свете кроме меня нету. И чудится мне, будто что меня осенит... Возьмет меня размышление – даже удивительно!»

То, что здесь открывает Лукерья, есть область религиозного познания. «Этого... никак нельзя сказать: не растолкуешь. Да и забывается оно потом. Придет, словно как тучка прольется, свежо так, хорошо станет, а что такое было – не поймешь! Только думается мне: будь около меня люди – ничего бы этого не было и ничего бы я не чувствовала, окромя своего несчастья».

Лукерья рассказала Тургеневу свои глубоко символические сны, показывающие прозрачность ее души, приблизившейся к порогу Вечности. «...Видела я сон, а быть может, это было мне видение – я уж и не знаю. Почудилось мне, будто я в самой этой плетушке лежу и приходят ко мне мои покойные родители – батюшка да матушка и кланяются мне низко, а сами ничего не говорят. И спрашиваю я их: зачем вы, батюшка и матушка, мне кланяетесь? А затем, говорят, что так как ты на сем свете много мучишься, то не одну ты свою душеньку облегчила, но и с нас большую тягу сняла. И нам на том свете стало много способнее. Со своими грехами ты уже покончила; теперь наши грехи побеждаешь. А то вот еще, какой был мне сон... (Лукерья увидела свою смерть в виде странницы. – A. И.). Лицо особенное, постное лицо, строгое. И будто все другие от нее сторонятся; а она вдруг верть – да прямо ко мне. Остановилась и смотрит... И спрашиваю я ее: «Кто ты?» A она мне говорит: «Я смерть твоя». Мне чтобы испугаться, а я напротив – рада радехонька, крещусь! И говорит мне та женщина, смерть моя: «Жаль мне тебя, Лукерья, но взять я тебя с собою не могу. Прощай!» Господи! Как мне тут грустно стало! И смерть моя обернулась ко мне, стала мне выговаривать... Понимаю я, что назначает она мне мой час, да непонятно так, неявственно... После, мол, петровок...»

Несколько недель спустя Тургенев узнал, что Лукерья скончалась. «Смерть пришла-таки за ней... и «после петровок». Рассказывали, что в самый день кончины она все слышала колокольный звон, хотя от Алексеевки до церкви считают пять верст с лишком и день был будничный. Впрочем, Лукерья говорила, что звон шел не от церкви, а «сверху». Вероятно, она не посмела сказать: с неба».

Рассказ «Живые мощи», вошедший в сокровищницу мировой литературы, ярко открывает одну из основных истин христианства: смиренность духа человеческого есть не слабость, а необычайная сила человека... Мир древний, языческий не знал этой истины. И современный материализм, обезбоживающий человечество и обожествляющий горделиво-тщеславного, пустого человека, этой истины тоже не знает. Только религиозной или подлинно художественной интуицией человек способен увидеть эту истину высшей человечности, как увидел ее Тургенев в лице многотерпеливой русской женщины. Ее духом, побеждающим все испытания, спасается Русь.