Церковность в жизни христианина

Через века пронесла Христова Церковь Идеал великого возвышения, обожения человека, полного просветления его в Боге. Истина Божества, на земле воплотившегося во Христе, является и в истине преображения человеческой жизни... «Бог стал Человеком, чтобы человек стал богом». Оставаясь по природе своей тварью, человек по благодати Сына Божия Иисуса Христа находит утерянный свой образ Божий. Так уголь, проникаясь огнем, хотя и остается углем, но теряет свою черноту и делается светоносным… И человек во Христе становится сыном Божиим, тварью бессмертной, восстановленной в Боге.

Это основа христианства. Гражданская, социально-государственная свобода имеет в своем основании эту веру в высокое предназначение человека.

Таково учение Церкви. Святой Григорий Богослов в IV веке в своем «Слове», посвященном памяти скончавшегося Василия, архиепископа Кесарии Каппадокийской, так передает разговор святого Василия с императором Валентом (из этого диалога можно видеть, с каким мужеством христиане выявляли и защищали перед жестокими государственными властями свой идеал и свое понимание человека):

Император Валент. ...Не держишься ты одной веры с царем, когда все другие склонились и уступили.

Святой Василий. Не сего требует мой Царь (Бог. – А.И.); не могу поклониться твари, будучи сам Божия тварь и имея повеление быть богом.

Император Валент. Разве ты не боишься властей?

Святой Василий. Нет, не боюсь.

Император Валент. Даже хотя бы ты потерпел все то, что находится в моей воле?

Святой Василий. Что же это такое? Объясни мне.

Император Валент. Отобрание имущества, изгнание, истязание, смерть.

Святой Василий. Угрожай чем-нибудь иным, если у тебя что-нибудь иное есть, а эти угрозы нас не трогают.

Император Валент. Как же это, почему тебя не трогают эти угрозы?

Святой Василий. Потому что не боится отобрания имущества тот, кто ничего у себя не имеет; разве что потребуешь от меня моей простой одежды и тех немногих книг, из которых состоит все мое имущество. Что такое изгнание – я не могу понять, потому что не связан ни с каким местом; и то, на котором живу теперь, не мое, и всякое, куда меня ни кинут, будет мое место. Лучше же сказать, всюду Божие место, и я буду везде странником и пришельцем. A истязания тела – что они у меня могут взять, когда нет у меня даже и тела (оно тоже Богу принадлежит. – А. И.)... Смерть же для меня благодетельна, она скорее пошлет меня к Богу, для Которого я живу и тружусь, для Которого большею частью себя самого я уже умер и к Которому давно стремлюсь...

Вместе с Василием Великим христиане во всех народах могут сказать: «Во всем ином, о правители, мы скромнее и смирнее всякого, – это повелевает нам заповедь; а когда дело о Боге, и против Него дерзают восставать, тогда, не обращая внимания ни на что, мы имеем в виду одного Бога».

Так говорили с государственными властями, гнавшими Церковь, истинные христиане и пастыри всех веков и народов. Если были также пастыри, слабые духом, которые прислуживали сильным и утождали богатым, то не они отражали истину христианства, а те, которые были подобны Василию Великому. Если бы не было таких пастырей, не было бы и самой веры. А вера Христова прошла через все века, и никакие гонения не могли угасить ее огня.

Бесчисленны в истории примеры мужества пастырей Церкви, указывавших народу и государственным властям своей страны путь правды и милости Божией. Сколько было умучено таких пастырей и в Русской Церкви за последнее десятилетие...

Исповедник и мученик наших дней архиепископ Крутицкий Иларион (Троицкий), умерший в петроградской тюрьме после отбытия им заключения в Соловецком концлагере, говорил, выражая разум Церкви: «С воплощением на земле Единородного Сына Божия человечество получило новые силы – началось восстановление падшего естества человеческого, вызван к бытию процесс созидания нового человека, новой твари. Жизнь и совершенствование личности в Церкви несет с собою счастье и блаженство. Не как внешняя награда подается это счастье и блаженство, а является как внутреннее и непременное следствие самого совершенства, ибо мы утверждаем тождество добродетели и блаженства. Несмотря на всю скорбь в мире, наше христианское упование радостно, светло. Наша мысль не мрачная, но светлая... Ибо «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (см. 1Кор. 2:9; Ис. 64:4).

Одна из трудностей жизни в том, что теряется ответственность людей: народов – за их деяния, супругов – за их семейную жизнь, человека – за свою веру. Многие хотели бы исключить из круга ответственности себя, свою партию, свой народ, свою церковь... Но менее всего могут быть исключены из этого круга верующие в истинного Бога. Только вера в идолов, потакая страстям и эгоизму, допускает безответственность. А вера в Живого Бога противостоит всякому эгоизму, тем более религиозному. Вера в Бога есть признание человеком своей не простой, а великой метафизической ответственности и за свою жизнь, и за жизнь окружающих.

Евангельская притча о милосердном самаритянине, о лежащем на дороге израненном человеке и о бесчувственных служителях веры достаточно ясно показывает характер этой ответственности. В наивысшей своей форме она проявилась в апостолах, принявших ответственность за весь мир ради возвещаемой истины.

В Русской Церкви этот дух осуществлялся и оптинскими старцами, и отцом Иоанном Кронштадтским. Отец Иоанн молился не только за одних православных, но молился даже и за нехристиан, исцеляя и их своей молитвой. Истина всегда сочетается с милостью. И где нет милости к человеку, там нет, конечно, и истины.

Верующие всего мира – и православные тоже – нередко претыкаются о то же самое, обо что преткнулся в притче евангельской старший сын милостивого отца. Этот старший сын «никогда не оставлял отца»; он всегда «трудился в доме отца»... Но вот оказалось, что внимание отца сосредоточилось не на нем, а на блудном его брате, грешнике... И здесь начинается трагедия неистинной праведности. Дом такой праведности рушится под ледяной глыбой зависти. И мы видим, как «старшие сыны» (их уже набралось порядочно в истории!) не только завидуют милостям Отца к грешникам, но готовы уже заранее оспорить даже само право Небесного Отца на милость к тем, кто, по мнению этих «старших сынов», не заслуживает милости. Не ожидая Отчего Суда, эти ложные праведник уже шлют проклятия всем блудным братьям своим.

Ложная праведность обращается в подлинное богоборчество. Это относится особенно к новозаветному времени, так как во Христе открылась вся полнота истины и вся полнота милосердия. Человек, ощущающий себя «спасенным», «близким Богу», но не в милости Божией, а в своей собственной праведности, конечно, будет инквизитором. И как мы видим, мир наполняется «великими» и «малыми» инквизиторами, которые смотрят на свою веру, как на свою привилегированность и даже как на свою власть, но не как на свою ответственность.

Мысль о вере как ответственности легла в основу моей статьи «О нерелигиозном использовании религии», опубликованной в Нью-Йорке 29 ноября 1953 года.

Уточню те ценности, которые я защищал.

Никакой теоретической веры человека, отделенной от Благодати Божией, нельзя признать достаточной для спасения. Даже самая богословски верно выраженная вера, если она только отвлеченно существует в уме человека, не может быть признана достаточной для спасения. Спасение души человеческой, вход ее в Царство Божие зависит лишь от власти, силы и милости открывшегося в Отце, Сыне и Святом Духе Единого Великого Живого Бога, сотворившего человека не для гибели, а для бессмертия... И ни что человеческое ни в чем не в силах себя спасти для вечности. От человека в деле спасения зависит только свобода принятия Божиего Духа, свобода раскрытия себя в сыновстве перед Богом. Спасает только Бог, и спасает лишь того человека, который не противится Его Духу, но открывается Ему, возлюбляет Его, Его правду.

Человек спасается верой, но не одной только верой («и бесы веруют, и трепещут» – Иак. 2:19), «но верой, действующей любовью» (Гал. 5:6), принятием Христовой Жизни в свою жизнь. Вера, хотя бы и совершенно православная, но только отвлеченная, не может спасти душу, потому что «вера без дел мертва» (Иак. 2:20). Добрыми делами своими, как бы велики и широки они не были, человек тоже еще не может войти в Божию вечность, если эти дела не ведут к созреванию души в Боге, не являются действием самой Божественной в человеке Жизни, плодами истинного в нем Духа. Можно ведь и фальшиво творить добрые дела, фальшиво говорить религиозные слова – ради самопрославления или корысти. Творец от человека ожидает веры не только как «признания» его существования, но как органического раскрытия сердца, воли и разума Божественной Жизни, освящающей и спасающей... Такова сущность православного учения об органическом спасении человека.

Исходя из этой веры, нельзя предвосхищать Суд Божий ни над какой душой (в частности, и покойного 3.) ни в сторону оправдания какой-либо души и провозглашения ее спасения, ни в сторону возвещения ее гибели духовной (и еще менее в сторону ее проклятия). Я человек земной и не знаю последних тайн Божиего Суда, но у меня есть некая утешительная для меня надежда, основание которой вижу в свидетельстве Слова Божиего и в определенных душевных чертах почившего человека, а также в силе, в реальности молитв к Богу небесной и земной Церкви и приношений евхаристических, которые идут не только за праведных людей, но и за грешных, и даже за тех, кто сами себя считают праведными, то есть за самых грешных; тем более сильны молитвы Церкви за грешников смиренных, за все взыскиваемое, погибающее в неведении греха и слепоты своей творение... В статье своей я высказал уповательнуто веру в то, что на пороге вечности и такая душа, как покойного З., может быть, узнала Спасителя своего Христа... Моя надежда Христос, Господь, только Он, Единая «Дверь» (Ин. 10:9).

Надежда на конечное спасение того или иного человека, созданного по образу Божию, всегда законна. Святой Григорий Нисский надеялся на гораздо большее – на конечное спасение вообще всех людей, всего творения Божиего. И Церковь не осудила его за такое дерзание его надежды. Я надеюсь на меньшее, на спасение «как бы из огня» (1Кор. 3:15) всех добрых и скромных людей во всех народах, которые в своей земной жизни любили Любовь. Какими бы крохами Любви ни питались эти люди с небесного стола, всякая крошка эта была питательна. Церковь не осуждает великой надежды. Неисчислимые молитвы небесной и земной Церкви идут к Богу о грешниках и духовных слепцах мира. Жертва Голгофская «о всех и за вся» приносится на всех престолах Церкви. Вот какие слова Церковь возносит к Богу на литургии святого Василия Великого: «Благие в благости соблюди, лукавые благи сотвори благостью Твоею... Расточенные собери, прельщенные обрати и совокупи Святой Твоей Соборной и Апостольской Церкви, стужаемые от духов нечистых свободи... Помяни, Господи, и всех требующих великого Твоего благоутробия, и любящих нас и ненавидящих... Ты бо еси, Господи, помощь беспомощным, надежда безнадежным, обуреваемым Спаситель... Сам всем вся буди...»

Эта евхаристическая молитва Церкви указывает путь не только молитвам, но и чувствам человеческим.

Надежда, которую я высказывал в отношении покойного З., основана не на вере в абстрактную Идею «Высшего Добра» (это было бы абсурдно). Под понятием «Высшего Добра» может в искривленном и омраченном сознании скрываться все, что угодно, хотя для ума прозревающего под этим понятием скрывается Божия истина. Сам Живой Творец есть Высшее, Самое Высочайшее Добро, какое только может человек себе представить! И Высшая Правда, Высшая Святыня, Высшая Чистота, Высшая Любовь, все высшее и доброе. Христово, евангельское Добро может справедливо быть названо самым Высшим.

Но все же как отвлеченный и Живого Бога желающий, заменить термин этот не годится. Он не может внутренне определить путей ни всего человечества, ни отдельного человека. Он не дает никакого критерия для добра, полагаясь лишь на естественные чувства человека. Но к каким извращениям «правды» и «добра» может привести философия естественных чувств без компаса свыше, мы все знаем в наши дни. Мы видим, что зло часто надевает маску добра и пытается даже надеть маску «Высшего Добра». Сам по себе этот термин несовершенен, но и издеваться над ним нельзя. Господь, Живой Бог выше всех человеческих именований, но все высшие нравственные состояния человека в их беспредельности принадлежат и Самому Богу – Отцовство, Святость, Добро, Милосердие, Правда, Справедливость, Благость, Чистота, Любовь и иные подобные суть и Божественные свойства, выражаемые на слабом человеческом языке.

Евангелие советует каждому из нас садиться на последнее место. Наша православная надежда в отношении нас самих дальше простираться не может: «Садись на последнее место» (Лк. 14:10). Ясны слова Спасителя. Позиция несчастных гордецов плачевна; не соответствуя заповеди, данной Христом, она свидетельствует о далекости от духа Христова гордящегося человека. А «кто Духа Христова не имеет, тот и не Его» (Рим. 8:9). Ни православное имя, ни священство, ни архиерейство, ни даже мученичество не дает права надеяться на спасение через такое душевное устроение, которое открылось в статье, по поводу которой я высказался. Сколько-нибудь чутким ко Христову Духу людям это ясно. Всем нам в мире надо стоять, как в Храме Господнем, не смея глаз поднять к небу. И если бить в грудь, то – себя только, а не ближнего, тем более не того, который уже пошел на последний Божий Суд.

Пастыри и благовестники Церкви посылаются звать многих людей к покаянию и спасению. Но слово их может быть плодоносным, если только они будут помнить слова Господа: «Хочу дать этому последнему то же, что и тебе» (Мф. 20:14) – и если слова их будут утешением для слышащих.

Духовное завещание человека, отказывающегося от христианского погребения, не есть еще его последнее слово и дело жизни. Естественно нам видеть всю скорбность этого желания в жизни крещенного Церковью человека. Это есть грозный симптом. Но это грозный симптом не только для того почившего, но и для нас, пастырей Церкви, его окружавших. Ранее мы не смогли утвердить его в вере, потом мы не вернули Богу потерянную овцу.

Велика тайна посмертных путей человека... Этой тайны касаться надо бережно. Ничего нельзя здесь категорически ни утверждать, ни отрицать в отношении той или другой души, пошедшей на Божий Суд. Зная по своему собственному примеру слабость и недостоинство некоторых пастырей Церкви, я вполне могу допустить – считаю справедливым и это допустить, – что кто-нибудь из нас, служителей Церкви, окажется виновен в завещании 3. больше, чем он сам. Все мы друг за друга виноваты по закону Христову, как это глубоко и справедливо видел Достоевский...

Мысль эта опять может не понравиться некоторым. Но ни для кого (и для нас самих прежде всего) не секрет, что мы – пастыри, «верующие», «христиане» – иногда стоим перед неверующими в мире не как открытая для них дверь в Царство Небесное, а как дверь закрытая и даже захлопнутая. Оттого при отказе какого-нибудь крещеного человека от христианского погребения надо не гневаться на него и не бушевать, а тихо плакать. Плакать о почившем и о себе... Многие «верующие» ответят за неверие «неверующих»! Многие несамоубийцы ответят за самоубийц! За то, что довели, за то, что не удержали, за то, что не помогли, за то, что душу свою не положили за них...

«Высшее Добро» – расплывчатое и несовершенное понятие. Трудно даже представить себе, как вообще можно верить в это вместо Живого Бога и Евангелия. Как можно верить в свечку, когда есть Солнце?! В «свечку» такую можно верить только по слепоте, по недоразумению, по искушению... Даже слово Бог, взятое лишь отвлеченно, недостаточно для понимания Бога и выражения истинной веры. Деизм не есть вера в Живого Бога. Вера истинная выражена в Десяти Заповедях, данных Моисею, в словах Евангельских и апостольском, святоотеческом Символе. Но и православное выражение Символа Веры не есть еще сама вера, человеком усвоенная, как спасение. Веру надо еще усвоить в жизни. Усвоение же истинной веры есть открытие души к Богу и всежизненное пленение Им. Лишь через послушание сердца человека Духу Христову вера входит в жизнь человека как великий дар Божий, меняет слух, зрение, ум, волю человека и воскрешает его во Христе, несет к жизни вечной... Спасает только такая вера.

Нельзя спастись вне Логоса Божественного и Церкви как Его Тела. Церковь есть Царство Слова, Логоса, Агнца Божия. Вне этого Царства нет Вечной Жизни.

Но невозможно – даже кощунственно! – предвосхищение Божиего Суда над какой-либо душой, пусть самой грешной. Тайна спасения только в руках Божиих. И лишь в отдельных случаях она открывается Церкви Самим Господом, у Которого «ключи ада и смерти» (Откр. 1:18).

Некоторые кажущиеся неверующими, может быть, втайне веруют в правду Христову, как-то таинственно уже принадлежат к ней, любят ее, как евангельский Никодим, и идут к ней, хотя и не сознаются в этом перед окружающими – и даже, может быть, перед собою...

З. мне пришлось знать только в его последние годы. Он иногда приходил ко мне беседовать на 2-ю улицу в Нью-Йорке до моего переезда в Сан-Франциско. Вернувшись из своего кругосветного путешествия в Нью-Йорк прошлой осенью и узнав, что он опасно заболел и стоит перед операцией, я позвонил ему. Он оказался дома; кажется, на следующий день ложился в больницу. Телефонный разговор наш был недолог, но как-то многозначителен. Я высказал ему одну мысль, на что он ответил мне буквально следующее: «Вот и К-в (имя одного писателя) говорит, что я верую в Бога...» В голосе его не было твердой уверенности в этом, но слышалось что-то затаенное... Может быть, это была его надежда на веру.

Мне вспоминается в связи с этим один случай из моей пастырской жизни. Пришла однажды ко мне для беседы одна женщина и стала горько жаловаться на то, что у нее нет веры в Бога, что она «в Бога не верит». В разговоре же выяснилось, что она в молитвах своих слезно Богу изливает эту скорбь и, горько плача, рассказывает Ему о своем неверии... Это один из примеров евангельской нищеты духа. Женщина эта не знала, что у нее уже очень глубокая вера; более того, сильная уже любовь к Богу... Нищету духа люди как-то перестают понимать. И все меньше делают ее основой своего отношения к жизни – и своей, и другого человека.

Знаю еще случай, подтверждающий веру Церкви и ценность неформального, духовного, бережного подхода к тайне спасения человеческой души. К одному пастырю в Европе – это было в середине тридцатых годов – обратилась известная пианистка М. с просьбою отслужить панихиду. На записке, которую она подала, стояло только одно имя: Авель. Священник помолился. После он услышал такой рассказ. Тот, о ком его просила помолиться прихожанка, был Авель Енукидзе, известный член ЦК Коммунистической партии. Енукидзе покровительствовал людям искусства, и только благодаря его помощи М. со своей семьей смогла выехать из Советского Союза в тридцатых годах. Вот что она рассказала священнику: «Когда я перед самым отъездом из Москвы в последний раз была в кремлевском кабинете Енукидзе, чтобы поблагодарить его за все сделанное им для меня и моей семьи, и, простившись, уже собиралась уходить, он как-то особенно посмотрел на меня и сказал: «Я знаю, что вы человек верующий... Если вы что-нибудь услышите обо мне, помолитесь...» Я узнала о его расстреле и исполняю его просьбу». Этот случай достоверен. И вот что он показывает: крушение всех жизненных планов человеческих ведет в некоторых даже далеко отошедших от Дома Отчего душах к осознанию призрачности преходящих благ земли и целей земных; это сознание нередко вызывает смягчение и смирение, раскрытие перед Богом души, в которой за ее заскорузлостью, неверием или одержимостью ложной идеей была хоть капля искреннего добра... И «краски чуждые», по выражению Пушкина, тогда «спадают ветхой чешуей» с души человека, она обретает свободу и даже радость познания истины.

Мы не знаем, что творилось в бесчисленных душах тех партийцев и офицеров Красной армии, которые, пройдя через одиночки тюрьмы, исчезли многими тысячами с лица земли, и никто не знает даже их могил. Только молитвы их любивших шли и еще идут за них к небу; сколько среди них, этих несчастных русских людей, оказалось «благоразумных разбойников» – и сколько осталось «неблагоразумных», не поднявших ни одного молитвенного вздоха к небу? Один Господь знает это все... Но радость на небесах бывает большая об одном кающемся грешнике, чем о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии. И нам, внимающим Слову Божию, надо понимать эту небесную радость. Если древняя библейская вера человека доходила до мысли, что в «погибели нечестивых радование», то отношение христиан к погибели нечестивых имеет еще и сторону глубочайшей печали о несвершившейся этой высшей радости неба... Преподобный Исаак Сирин дает удивительную картину души очищенной, смягченной, умиленной близостью Божией; эта душа получает дар милосердствовать о всем творении.

Я не верю в формалистическую, юридическую идею спасения. Даже Католическая Церковь от нее уже отказывается, допуская, что и протестанты могут быть спасенными, – то есть мысля спасение не вне Церкви, конечно, а в некой Тайне Церкви. И у евангелистов, и у апостола Павла, и в Откровении Иоанна Богослова эта тайна спасения созерцается в ее удивительном великолепии, как великий гимн творения.

Вслед за отцом православной веры святым Афанасием Александрийским я верю в органическое спасение людей в Церкви Христовой. И вместе с блаженным Августином я верую, что не все те души, которые сейчас находятся «в сети» Церкви, будут вынуты на брег Царства Небесного (дающие ложное лобзание Христу будут извергнуты из этой спасительной сети), некоторые же из тех, кого сейчас нет в сети Христовой, войдут в нее и будут вынуты на брег Божией вечности. Это вера святоотеческая. Об истине ее говорят и первохристианские пророческие созерцания святого Ермы. Спасение в руках Того, Кто «пришел не погубить, а спасти» Свое творение, Кто «трости надломленной не переломит и льна курящегося не угасит...» (Мф. 12:20).

Обращаясь к фарисеям и книжникам, прекрасно знавшим о Боге, но не знавшим Бога, Господь сказал: «Мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие» (Мф. 21:1). Heт ничего труднее для некоторых понять эту мысль. Но она ясна, и непонятно, почему некоторые так смущаются, негодуют и соблазняются, думая, что эта мысль ослабляет правоверие. Казалось бы, нужно радоваться такой ослепительной истине!

Обличать некающихся имеет право лишь тот, кто сам исполнен покаяния перед Богом и чувства своей ответственности. Обличать нам, христианам, надо прежде всего (а может быть, и только) самих себя. Это советует апостол: «Внешних же, – говорит он, – судит Бог" (1Кор. 5:15). И считать такой подход оправданием всецерковности так же нельзя, как нельзя видеть оправдания неверующих в призыве к покаянию, обращенном к верующим людям. Это очевидно. Но мы привыкли партийно смотреть на все, даже на Церковь. Тот, кто нападает на Церковь за грехи церковников, смотрит на нее партийно, равно и тот, кто нецерковно защищает Церковь как что-то «свое». Церковь не «наша»! Она – Божия. Не нам принадлежит истина веры, но мы сами можем, если будем покаянны, принадлежать ей.

Ангелу Сардийский Церкви сказано: «Знаю твои дела; ты носишь имя, будто жив, но ты мертв. ...Вспомни, что ты принял и слышал, и храни и покайся. Если же не будешь бодрствовать, то Я найду на тебя, как тать, и ты не узнаешь, в который час найду на тебя» (Откр. 3:1, 5). Это тоже не о язычниках речь или иудеях – это обращение к православным.

Православные не могут огорчаться на меня за то, что я говорю более об их покаянии, чем о покаянии людей нецерковных. Они знают, что на всякий грех «внешних» людей, на всякое беззаконие мира верующий имеет святую власть и сыновнее право обнажить самое острое оружие правды: покаянное стояние перед Богом.

В то время как русский народ призывается к атеистической бдительности, мы, православные пастыри Русской Церкви, зовем к бдительности Христовой веры. «Ибо будет время, – говорит апостол Павел, – когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к басням. Но ты будь бдителен во всем, переноси скорби, совершай дело благовестника, исполняй служение твое» (2Тим. 4:3–5).

Бдительности учит Бог; но ей учит и лукавый враг. Учат бдительности ученики Христовы, и ее же проповедуют духи тьмы. Евангелие возвещает святую бдительность веры. А неверующие учат классовой, расовой и партийной бдительности, сопровождая ею всякую насильственную организацию человеческого общества в мире. Бдительность христианская – это понимание путей спасения и освобождения человеческой души в Боге, привлечение всех людей ко Христу Иисусу, Спасителю мира… Светлая бдительность есть любовь христианская. Любовью Господь создал Церковь, но не «партию апостолов», не «партию христиан».

Мать бдит над ребенком, храня его. Дух Божий бдит над душой человеческой, спасая ее. Христианин бдит над волей Божией в себе и в других. Это есть явление любви и истины.

«Бдите и молитеся, да не внидите в напасть», – говорит Спаситель в Гефсиманском саду Своим ученикам, утомленным и засыпающим. Да, мы знаем, что и верующие в Бога люди, стремящиеся к свету, способны утомиться злом этого мира, трудностями, гонениями, унижениями, всем этим временным торжеством неправды над правдой, которую мы часто видим в мире. И когда видят верующие люди вокруг себя гонение на всякую святыню и правду, они бывают способны утомиться этим злом, принуждающим их отойти от их упования, от их веры... И печаль тогда одолевает сердца людей, и они, как апостолы в Гефсиманском саду, видя агонию своего Учителя, засыпают «от печали» (Лк. 22:45), переставая быть в мире бдительными, внимательными к духу своей веры. Вот о чем предупреждал апостол Павел ученика и сотрудника своего Тимофея. А апостол Петр так говорит верующим: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища кого поглотить. Противостойте ему твердою верою...» (1Пет. 5:8–9).

Если для живущих в Соединенных Штатах христиан главная бдительность духовная, может быть, состоит в том, чтобы не увлекаться накоплением зарабатываемых денег и всех тех материальных благ, которые так легко тут на деньги приобретаются, но сохранять внимание души на ценностях духовных и вечных, то бдительность духовная в Советском Союзе будет заключаться более всего в умении и горячем желании сохранить свою веру и душу среди тех бесчисленных обязанностей, повинностей и нагрузок (не только физических, но и душевных), которые положены на советского человека. Усиленные темпы работы, общественные, а тем более партийные задания могут не только душевно изнурить человека, но и ослабить его волю ко всякой свободной, живой и личной активности в мире.

Нужна бдительность веры... «Смотрите, бодрствуйте, молитесь, – говорит Спаситель, – ...ибо не знаете, когда придет хозяин дома (Он, Господь, Хозяин мира. – А. И.): вечером, или в полночь, или в пение петухов, или поутру; чтобы, придя внезапно, не нашел вас спящими. А что вам говорю, говорю всем: бодрствуйте» (Мк. 13:55–57).

Несовершенство души человеческой проявляется в том, что она забывает важное и помнит суетное: забывает то, что не надо забывать, и помнит то, что нужно забыть.

Применяя к этому известное изречение, можно было бы спрашивать всякого человека: «Скажи мне, что ты забываешь и что ты помнишь, и я тебе скажу, кто ты».

Начнем же спрашивать самих себя: что мы, люди, а особенно мы, верующие, помним и что забываем? Помним ли мы всегда о Том, Кто дал нам жизнь? Не забывает ли наша душа Бога? Сильна ли, глубока ли, живительна ли наша память об этой истине, о реальности высочайшей? Помним ли мы то, что Сотворивший нас всегда с нами пребывает, хотя мы и не всегда бываем с Ним? Помним ли мы, что Дух Святой проникает во все наши помыслы, читает наши мысли и судит намерения? Помним ли мы, что Живой Христос, пребывающий в мире, есть величайшая Святыня, Чистота, Правда и Любовь? Удержала ли наша память Его Заповеди и законы, которые дал Господь для нашей жизни и ее спасения в вечности? Остаются ли в нашей душе слова Христовы, слова такой силы любви и доверия к нам, что Он называет нас детьми и братьями, а не наемниками и тем более не врагами Своими, хотя мы, делая зло, более похожи на Его врагов? Помним ли мы, что Слово Божие вочеловечилось и стало рядом с нами, заговорило на нашем языке и научило нас видеть в себе и в других внутреннего, духовного человека, друга Богу? И еще помним ли, как был отвергнут Христос, как мало было у Него защитников, как не нашлось Ему места на земле ни в первую Его земную, ни в последнюю Его минуту? И помним ли, как, словно молния, «блистающая от востока до запада», чудно, таинственно, неопровержимо воскрес Христос, встал из Своего гроба и явился ближайшим ученикам, двенадцати и семидесяти, и пятистам, и Его, Воскресшего, узнавали, и Он давал безмерную надежду людям; как Он после взошел на небо, в невидимый для нас мир, чтобы стать еще ближе к каждой душе на земле, еще совершеннее встать у порога каждого человеческого дома? Помним ли мы, что ангелы и духи святых окружают людей и особенно близки к призывающим их?

Сохраняет ли наша память, где бы мы ни были, ту истину, что земная, краткая наша жизнь всегда лишь на волосок отстоит на земле от великого незримого мира, и каждую минуту мы можем быть позваны в другой мир, на последний суд Правды Небесной?.. Помним ли это всегда, а особенно тогда, когда давящая душу тяжесть входит в нас и какой-то внутренний голос шепчет льстивые, темные слова, и наша душа начинает колебаться и склоняться ко злу? Помним ли мы тогда о Боге, взываем ли к Богу? Помним ли мы после своего греха, что Милостив Господь и дал нам путь восстановления духовного в покаянии? Помним ли мы в минуты уныния, что Господь Долготерпелив, а в минуту искушения злом – что Господь Праведен? И, глядя на окружающих нас людей, помним ли мы, что наш Господь есть и их Господь, наш Небесный Отец есть и их Отец, их Судья и наш Судья? Помним ли мы, что оправдывается или осуждается человек только «от дел своих», но что «без веры невозможно угодить Богу»?..

Такие духовные сокровища истины и бессмертия может хранить наша память, наша жизнь. Хранит ли она это сияние? Блажен тот, кто знает истину Божественной любви к нам. Ни на что другое не умея надеяться, он надеется на любовь Божию и живет любовью Господа своего.

Не о всем, а о самом главном я спросил человеческую совесть и память. И теперь я хочу допросить человеческое забвение.

Забвение, поглотило ли ты все обиды моей жизни, все горести и все боли, все страхи жизни? Поглотило ли ты, забвение, суету прошедшей жизни, все ее ничтожные переживания, недоразумения, пустые слова, ненужные споры и волнения?.. Лишь на поле, очищенном забвением суеты, вырастает мудрость.

Забвение смелое, ты, как вода чистого родника‚ уносишь прах земли и топишь его в себе, не теряя своей сверкающей чистоты. И человеком может быть лишь тот, кто мудро забывает себя, помня о Боге и Его Правде.

Святым забвением своим и светлой памятью мы входим в настоящую жизнь.

Жизнь веры есть таинственное слияние радости трудовой и праздничной. Одна радость вливается в другую, и сливаются эти радости, светлого труда и праздника незаходимого, в одно светлое чувство. Господь есть «Мир наш» (Еф. 2:14) и Труд, и Праздник наш.

Через тысячелетия праздник веры, испытывая влияние нерелигиозной праздничности, ее мнимой радости и торжественности, нередко облекался в символическое (а не реальное) празднество, становился лишь памятью истории, переставал быть молнией вечности.

Покой «субботы» перешел в отдых «воскресения» (а в наши дни стал двойным днем отдыха). Радость высокая отслаивалась от человеческой жизни и благословенного труда. Праздник воспринимался лишь как отсутствие работы, а не осуществление веры и любви. И за два тысячелетия накопилось много церковных праздников с их предпразднествами и попразднествами. А жизнь веры как радости жизни, служения Богу и апостольского опьянения истиной – отходила от людей.

Праздничное торжество, отяжеленное земной пиршественностью и невозвышающим волнением, делало праздник бездействием или возбуждением.

И в России нарастала в веках кондовая церковность. Достигнув своего апогея, она пошла трещиной раскола по народу. Три начала выявлялись на Руси. Одно, разрушительное, выразил Блок в «Двенадцати»: «Пальнем-ка пулей в Святую Русь – в кондовую, в избяную, в толстозадую!».

Другим началом была сама эта «кондовая» Русь.

Но был и третий лик Руси. Он страдальчески смотрел с древних икон на свой народ и сходил в него знаменным распевом, куполами Кижей, молитвой Иисусовой. Истонченная верой, омытая чистотой, тишиной и истовостью веры, Русь оберегала себя от помпы и светилась в благоговейных церковных молитвах, поучениях Нила Сорского, советах оптинских старцев, в творческих видениях Нестерова, Мусоргского, Римского-Корсакова, Достоевского, Лескова, А.К. Толстого, Хомякова, Соловьева, Флоренского и большой плеяды религиозных мыслителей ХХ века.

Русь «кондовая» имела тоже свое благолепие – «волоцкое», «уставное», общинное, домостройное. Она хотела ввести устав во все пределы жизни. И современная, столь мучительная для народа социальная регламентация вышла из этой верховодящей над душой человека по уставу, кающейся и тяжело ликующей Руси. И казалось некоторым, что нет иного спасения Руси от ее нищеты, ее лихости и ее скорбей, трудов и тяжких праздничных питий, как только в уставе и иноческом постриге на смертном одре, где усмирялся и до конца проявлялся русский максимализм.

Устав регламентировал праздничность и труд. И казалось, только в этом своем постриге предсмертном русский человек находил свой последний праздник и свои покаянные будни. А в иных буднях он похвалялся своей «плотью», опьянялся и тут же гнушался ею. Отталкиваясь от своего образа человеческого и страшась его, он уходил в пустыню, чтоб достичь образа ангельского.

Русь искала своего спасения в «Риме» – в своем, конечно, особом, «Третьем Риме». И в этой погоне за супердержавностью было и остается что-то антихристово. Революция Октября есть чистейшее явление этого «Третьего Рима», предполагающего, что «четвертому не бывать».

Шумный «Рим» истории шел стеной на Праздник веры и заглушал его своим шумом. Антирелигиозники наших дней все надеются, что они упразднили религию, упразднив Праздник веры. А верующие люди России все более думают о Церкви как незримом для тьмы Празднике веры и ее победы.

Надо человеку наших дней по-новому осознать и Праздник, и Труд как праздник служения Богу. «Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине». В России открывается этот Праздник веры и в храмах, и среди храмов недействующих, разрушенных: дух непрестанного веселия сердца, верного Богу во всех условиях, идет по русской земле. Страдания уготованы пути этому. Ангельское славословие Богу наполняет будни – идет их реабилитация, возвращение к Богу.

Шум мнимых праздников изнуряет человека, но он не в силах заглушить радость веры, идущую через всю жизнь.

Радость эта – пребывание со Христом, хождение в покаянности перед Ним, в благодарности Ему за все. «Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите...» (1Фес. 5:16–18).

Праздник восстанавливает будни, воскрешает, спасает их. В расцерковлении России терялась вера в Церковь как Богочеловеческое Тело Христово. Среди многих своих праздников верующие забывали, что Единый над всеми Праздник Церкви есть Сам Господь Иисус Христос, входящий в жизнь… Люди забывали, что любовь празднична не только «по праздникам». Она всегда, радуясь, живет в Доме Отца.

К нам обращается Господь, когда говорит об упавшем в яму в праздник осле, которого сейчас же вытягивают, не греша перед Богом.

С принятием Духа человек входит в Преображение и в Успение, в общение со святыми, в Свет Вифлеема и Воскресение. Любящий Бога никогда не отлучен от Праздника. И Праздник его любви к Богу и человеку есть пасхальное «торжество из торжеств», «благодать на благодать» (Ин. 1:16).

Праздник – не долг человека, а его свет. Входит в него человек не как раб времени, а как сын вечности.

«Легко ли христианство?» – спрашивает английский мыслитель Клайв Стейплз Льюис. Что значит «вера во Христа»? Верующие – это те, которые «облекаются во Христа». Облечение во Христа означает следование за Христом, проникновение в дух Христов. Это проникновение для верующих не есть какая-то «одна из задач» или упражнение, это самая суть веры во Христа. Никакой другой задачи у верующих нет, как только уподобиться Сыну Божию, усыновиться Богу.

До того, как человек уверовал во Христа и полюбил Его, исходной точкой его жизни и стимулом деятельности бывает его человеческое «я», тайные его помыслы и желания. В процессе цивилизации люди начинают признавать, что желания их должны быть как-то ограничиваемы общими для всех нравственными требованиями и законами общественного порядка. И чтобы счесть себя «хорошим», «порядочным» человеком, для некоторых людей сейчас достаточно только держаться требований государственных, социальных и общеморальных законов. Человеку приходится при этом, конечно, отказываться от некоторых своих эгоистических поступков (к которым его всегда тянет), если эти поступки в обществе, где он живет, считаются зазорными, недозволенными или неприличными.

Льюис тут верно подмечает, что люди «постоянно надеются, что, когда все моральные и социальные требования будут ими выполнены, у их придавленного и оттиснутого (и потому всегда голодного) эгоистического «я» останется все-таки возможность сделать то, что ему вздумается. И, делая добро, мы, люди, часто исходим из своего эгоистического «я»; и так бывает до тех пор, пока мы не полюбим Христа и не облечемся во Христа.

Мы не всегда видим добро в его сути и либо убегаем от какого-то трудного для нас добра, либо становимся добродетельными, но скучными и несчастными людьми, скучающими в своем добре. Не так бывает у верующего во Христа человека.

Для него все бывает иначе. Христос сказал человеку: «Мне не нужно ни твоего времени, ни твоих денег, ни твоих дел. Отдай мне душу твою. Я меньшего не хочу; я хочу лишь тебя самого, всецело, без остатка. Я не пришел стеснять и мучить твое эгоистическое «я», я пришел его уничтожить и дать тебе новую природу, для которой добро радость... Я даю тебе новое сердце, соединенное со Мною. Я даю тебе Самого Себя». Вот что, в сущности, говорит Христос человеку. И если человек принимает Христа, воля Божия, Христова – становится волей человека.

Тут высшая свобода и сущность учения Христа. А для тех, кто этого не знает, слова Христа «возьми твой крест» звучат, как будто Христос ему велит: «Умри в концентрационном лагере!» Но, сказав «возьми свой крест», Господь поясняет: «Ибо иго Мое благо и бремя Мое легко». Крест Христов для верующих и любящих Христа – это не «концлагерь», это благое и легкое бремя, радостное творческое вхождение в Высшую Жизнь. Таково новое, евангельское измерение человека.

Человеку представляется поначалу чем-то ужасным и невозможным отдать себя Христу, расстаться навеки со своими эгоистическими мелкими расчетами и выгодами.

Но «взять крест» легче, чем то, что люди все время делают: пытаются жить без Христа. Устремляя сердце свое ко всему эгоистическому, человек хочет жить достойно. Но это невозможно. И Христос о нашей именно воле сказал: «Собирают ли с репейника смоквы?» С эгоистических наших желаний нельзя собрать ни маковой росинки добра. В них живет одна видимость добра, и в таком призрачном добре живут многие, обманывая самих себя и окружающих. Как ужасно обмануть самого себя и в конце жизни, «построившись к расчету», вдруг увидеть, что жизнь прошла без света правды! Христос Спаситель и пришел в мир, чтобы спасти людей от их зла и нравственного самообольщения.

Душа человека подобна полю сорных трав. Как бы человек ни старался, своими только усилиями не вырастит он у себя пшеницу, даже если бы скосил весь свой сорняк. Пшеница всходит лишь там, где она посеяна. А сеятель пшеницы Вечной Жизни – только Христос.

Проблема религиозной жизни заключается не в том, в чем ее обычно видят люди. Вера в Бога, жизнь в Боге предстает нам, как только мы утром пробудились. Но эгоистические наши мысли, надежды и желания сразу набрасываются на нас, как голодные псы. И только вера может отогнать от нас зверя и дать нам прислушаться к внутреннему голосу, открывающему высшую реальность. В человеке есть этот голос правды Христовой.

«Се, стою и стучу». И если кто «отворит» Ему, Спаситель войдет и охватит человека Своей чудесной великой правдой. Эта правда выразится огромной радостью. Никто не может ее дать, кроме Христа.