Есть Церковь и есть церковность... Церковь – это Тело Христово. Церковность – внешние формы выражения Церкви.

Верующий в Бога не формам кланяется и не материальность почитает, но чтит Духа Святого и алчет Его веяния через верность слову Христову, через символы, звуки, песнопения, поучения, слова мудрости и молитвы, иератические жесты и образы. Все внешнее призвано открывать внутреннее и вводить в нeгo.

Церковность – не только выражение духа, но и школа духа. Через символы, знаки, образы человек учится высшим реальностям, духовным чувствам, переживаниям и мыслям, которые в вечности и будут составлять сущность человеческой жизни.

Мы, люди, часто гордимся своими призрачными и кратковременными ценностями, называя их своею «жизнью». Но настоящую жизнь открывает лишь истина евангельская и духовная символика Церкви. Молитвы, слова, звуки, священные изображения, движения вводят человеческое сознание в новый план бытия, в реальность внутреннего мира. В церковности мы осязаем, находим, проверяем, лечим свое глубинное человечество, свое «сердце» и ядро, которому предлежит бессмертие. Через церковность мы, как младенцы, рождаемся на свет иного бытия, учимся дышать его воздухом любви к Богу и человеку.

Все мы званы в вечный мир. Но избранным окажется лишь тот, кто войдет в Христову Жизнь. Церковность открывает Церковь, но ее не ограничивает. Оттого молитва в храме не есть какой-либо долг для верующего: это радостнейшая для человека возможность и благо. Храм, где исповедуется Христово имя, – это и больница, и перевязочный пункт, где моют, перевязывают, прижигают раны свежие и застарелые – лечат, исцеляют душу. А ран у его души больше, чем человек думает!

Все в храме имеет духовное значение. В нем нет ничего только материального, внешнего. Можно сказать, что вообще в нем ничего нет внешнего. «Внешнее» в нем есть постольку, поскольку вся человеческая жизнь имеет и телесное выражение. И все то, что мы в мире делаем, мы делаем в теле, с телом. И вообще ни в чем в мире нет одного только «внешнего». Все у людей всегда одухотворено каким-то духом, светлым или темным, грешным или святым, добрым или злым (тем именно, чем одухотворен человек). И все спасается только направленностью ко Христу.

«Обрядов» как чего-то внешнего тоже в Церкви нет... Говорят иногда: «обряд крещения», «обряд венчания»... Но это не обряды, это реальности, таинства и священнодействия. И не одни священники, а все верующие люди в действии веры и молитвы священнодействуют. Всякая молитва, к Богу возводящая, есть священнодействие. И все истинные христиане являются «царственным священством», о котором говорит апостол Петр. Конечно, священнослужители имеют свой особый дар служения, свою «харизму» совершения таинств и объединения Церкви в одно священнодействие. Христос Спаситель, Глава Церкви и Ее Первосвященник, соединяет бесчисленные священнодействия людей всех веков и народов в одну Жизнь Вечную.

Всякий молящийся священнодействует, совершая свое и ближних спасение. Бог действует чрез всех, кто в Hем. Соединяя людей с Отцом, Христос делает всех братьями. Чрез Христа все единятся в новое неэгоистическое человечество, где Бог во всех и все в Боге.

Священнодействие начинается в его душе, когда человек решает встать на молитву или соединиться в Боге с другими душами. Идя к молитве, человек уже священнодействует – в том смысле, что его мысль и воля направляются к Богу. Идущий в храм хочет духовно умереть для своего и мирового зла и воскреснуть в Божией правде. И из «большого храма» природы человек вступает в «малый храм», построенный верой людей.

Наполненные образами, звуками, благоуханием, устремлением к небу земные храмы – это великие на земле свечи, горящие перед Богом. За все человечество поставлены перед небом зти свечи веры, надежды и любви. Жертвенники и престолы Божии стоят средь пустынь и площадей мира. Библейские патриархи и пророки ставили жертвенники перед небом и сжигали на них свои жертвы благодарности Богу. И христиане строят как жертвенники перед Богом эти храмы, здания, полные символики, в них приносят чистую духовную жертву, сжигая огнем Духа свою згоистическую и животную жизнь... И возносится дым этой жертвы покаяния и славословия к Живому Богу.

Крестное знамение – одно из первичных христианских священнодействий. Православные складывают три первых пальца правой руки в щепоть и два последних прижимают к ладони, исповедуя веру в Единство Божие и Троичность, в Бога Личного и Сверхличного и веру во Христа, в котором соединился Истинный Бог с Совершенным Человеком.

Кладя на себя благоговейно крестное знамение, мы осеняем свою душу реальностью силы Божией. Благоговейное, трепетное знамение креста – реальная сила человеческого освящения. Крестное знамение – вздох чистого небесного воздуха в сердце.

Но не только бесполезны, а и вредны священные действия людей, не одухотворенные благоговением, верой и любовью к Богу. Крестное знамение, совершаемое бездушно, никакого освящающего значения не имеет.

Молитвенное склонение головы есть священнодействие поклона как смирения перед Богом... В современнои гордом, тщеславном человеке исчезает потребность даже малого склонения перед святыней… Жалко пресмыкающиеся перед себе подобными грешниками, люди отказываются от малейшего поклонения Живому Богу. Призывание Божиего имени, крест, поклон – таковы основные священнодействия всех людей. И они возможны на всяком месте и во всякое время. Даже если все храмы мира будут разрушены врагами истины, у человека останутся эти нерушимые священнодействия веры. И «всякий призвавший имя Господне спасется».

Пневматология единства

О трудности высоких самоименований

Но Он, обратившись к ним, запретил им и сказал: не знаете, какого вы духа (Лк. 9:55).

Слово «христианин» не удержало своей первохристианской белоснежности. Однако если сказать (с уважением и многозначительностью) о каком-либо человеке: «Он христианин», – это будет хорошей характеристикой и может прозвучать высоко даже для слуха неверующих.

С именованием «православный» дело обстоит не так хорошо. Призванные обозначать подлинное христианство среди появившихся подделок и извращений апостольской веры, понятия «православие» и «православность» – истинное прославление Бога – посерели в истории... Всякое именование вообще может быть сведено к отвлеченности и номинальности‚ но высокое особенно не выдерживает двусмысленности.

Имя «христианин» поблекло, потому что в мире было и остается немало номинальных христиан (и православных, и католиков, и протестантов), ничем, в сущности, не отличающихся по своей психологии и делам от людей, всецело погруженных в чувственность и суетные дела «мира сего». Но понятие «православный» особенно пострадало в истории. Имя «христианин» несет в себе свое содержание и цель: Господь Иисус Христос. Христово имя светит даже среди не соответственного ему «христианства». Слово же «православный» заключает в себе, кроме исповедания истинной веры, еще и понятие какой-то человеческой исключительности, выделенности человека в самом христианстве, как бы возвышения его правды и его веры над правдой и верой других людей.

Беда в том, что исключительность и чистоту самого православия многие в истории переносили и переносят на себя, возвышая тем себя и – обольщая. Высокая самоквалификация опасна, особенно в религии. Об этом ясно предупреждает слово Божие: «Когда зван будешь, придя, садись на последнее место, чтобы звавший тебя, подойдя, сказал: друг! пересядь выше; тогда будет тебе честь пред сидящими с тобою...» (Лк. 14:10). Мы видим, что Спаситель внушает человеку скромность вообще, а в религиозной области особенно, так как религиозная гордость наиболее близка к фарисейству. И желание молиться Богу только с первого места есть, конечно, очень вредное и предосудительное для души желание.

Православие, то есть горячность и чистота веры Христовой, началось среди мученичества. Оно было знаменем страдальчески-огненного пути к Богу, высоко несло в веках эту царственную печать и было в истории самим удостоверением о мученичестве… Но что мы видим теперь? Вследствие долгого союза, почти слияния психологии церковной и государственной в «православных» странах «православие» стало обращаться в законничество, в некую легализованную привилегированность некоторых на земле и перед Небом. Люди присваивали себе эту привилегированность близости к Богу через свое рождение и крещение. И «православными» в истории стали себя именовать люди не только мало верующие, но и совсем неверующие – или не знающие, во что они верят, не знающие духа веры, разума Церкви... На Балканах и в России можно было встретить, например, «православного», не верящего в загробную жизнь или верящего «в перевоплощение» и так далее... Произошла подмена содержания в самом термине «православный» и потускнело целостное, жизненное его содержание.

И лишь смиренное осознание православными людьми своей слабости, греховности и великой ответственности перед Богом может вернуть истине Православия ей подобающее сияние. Необходим Православию дух смиренности и покаянности! Только он является печатью Православия, духовным о нем удостоверением. Дух Православия стыдится тщеславного подчеркивания своей православности. Праведные не выносят разглашения своей праведности, православные – рекламы своей православности. Свое именование «православный» православные несут, радуясь об истине Господней и стыдясь за себя. И этот дух не мешает, а помогает быть смелым в исповедании веры.

Отдалившиеся же от духа Православия воспринимают свою «православность» именно так, как понимал свое сыновство старший брат в евангельской притче о блудном сыне. Чувствуя свое «старшинство», они зазирают сперва нехристиан, потом «не таких, как они», христиан и, наконец, кончают осуждением всех православных, которые не принадлежат к их малой группировке... Разве мы не видим именно этого и в наши дни? По мере зазирания других людей мнимо-православные считают себя все более чистыми, более избранными и «исповедническими» в Православии. Так рождается отвратительное новозаветное фарисейство, утешение людей не Божией, а своей святыней.

Это состояние бывает не только у «православных», но и у католиков, и у так называемых евангельских христиан, которые так наивно подчеркивают свою будто бы особую «евангельскую» чистоту перед другими христианами и проповедуют чувство своей будто бы особой, по сравнению c другими, «спасенности», судя слишком легко (и, главное, преждевременно!) о том, кто из живущих в мире «спасен», а кто «не спасен».

Верующему в Истину Христову естественно переживать драгоценность этой Истины. Кто искренне верует во Христа, тот не может не видеть всей благодатности и великости данного ему – и всем людям – спасения во Христе, в Его вечности. И нет вообще религиозной веры без чувства ее святости и драгоценности. Не может быть обращения к истине без осознания величия этой истины.

Но нельзя забывать, что именно Христова истина является прежде всего в пути и блаженстве духовного нищания. Это ее первый признак в человечестве.

Веяние духа явлено в словах и делах апостолов, пророков, пастырей, мучеников и праведников Церкви. И все верующие призваны жить в веянии этой Благодати истины, храня правоверие, не только радуясь ему, но и нищая в нем. Нельзя рационализировать правоверия, как нельзя его «национализировать». И совсем уже нельзя делать его своей привилегией.

Вера в Бога во многом выражается в мире, но духовное умаление человеком себя, чтобы возвеличивался Господь, – это первый признак живой веры в Живого Бога.

Кто поймет свою верность правой вере не как свою истинность, а как Божию милость и правду, тот сядет у самого дальнего конца Христовой истины и будет более скор на замечание немощей в себе и в своей церковной ограде, нежели в оградах других. Только в таком приятии ответственности пред лицом Божиего дара открывается красота Православия.

Ибо, когда я немощен, тогда силен (2Кор. 12:10).

Экклезиологическое покаяние есть единственно сейчас возможный дух единения церквей. Единение может совершаться – Духом Божиим – лишь через покаянное осознание христианами своей немощи. Это сознание должно лежать в основе всех богословских переговоров и рассуждений об истине Церкви.

Дипломатия и компромисс сближают лишь временно и неистинно. Мало ценна эта близость. Христиане мира призваны выявлять христианское православие и православное христианство, цель и радость которого – славить Бога, не людей. И оттого степень христианского покаяния всегда будет равна степени человеческой истины и любви, способности не к дипломатическому, только внешне организованному, а настоящему единству.

Путь сближения древних церквей, Православной и Римско-Католической, должен быть ныне радикально отличным от прежних, столь несовершенных попыток нахождения единства.

Сближение церквей должно идти пневматологически, через их сопокаяние перед Богом и сорадование во Христе. Единство евхаристии, богоблагодарения, взаимно признаваемого священства, единство тысячелетия веры должно рассматриваться не из омраченного бесчисленными коллективными неправдами и личными эгоизмами разделенных братьев второго тысячелетия, но «умом Христовым».

Непогрешительность Духом созванных и движимых Церковных Соборов не может противоречить непогрешительности отдельных душ в Церкви, в Святом Духе пребывающих. Харизматическое непогрешимое слово иерарха Церкви, как и вся жизнь верующих, открывает веру. Личность в Церкви призвана к непогрешительному исповеданию в последнем верующем, как и в первом иерархе. Во всем теле своем Церковь призвана светиться и являться.

Водимые Духом, первосвятитель, пророк и пастырь Церкви одинаково способны выражать слово и дело всей Церкви, которая имеет силу и власть действовать в каждой принадлежащей к ней душе. Экклезиологические принципы соборности и личности равночестны в Духе. Но в греховной эмпирии человеческой мы видим, что оба эти принципа недостаточно «практически» осуществляются в истории. Не всегда мудро и отрешенно от страстей «века сего» действовала и действует апостольская кафедра Рима, именующая своего первосвятителя «викарием Господа Иисуса Христа». И столь же во многом обмирщенно, несовершенно действует среди народов страдальческая православная соборность. Ни один из этих церковных принципов, взятый отвлеченно, не может быть легализован как гарант истины. И вообще не может быть никаких внешних легализованных гарантий истины. Ничто внешне не может обеспечить непогрешимость Христову в человеческих словах и делах в мире.

Оттого Православная Церковь не провозглашает догмата о формальных условиях непогрешимости своей соборности, даже не до конца выражает ее в словах. Непогрешим только Дух Божий! Лишь Его непогрешимость Церковь призвана возглашать, проповедовать и славить. Ему, Духу Божию, следует все более возвышаться, славиться, а нам, людям церковным, – умаляться. Истину Царства Божия нельзя уловить ни в какую сеть формальной гарантии, но Церковь Христова непогрешима и неодолима вратами ада.

Непогрешительность Церкви как Истины Божией находится только в Боге Едином, Отце, Сыне и Святом Духе. И эту святую непогрешимость Истины, являющуюся вере и любви, нельзя юридически, процессуально усвоить никому и ничему в этом мире. Церковь непогрешима не процессуально, не юридически, и (можно это без конца повторять) никакая процессуальность не может быть внешней гарантией Божественной Истины. Нам, людям смертным, не дано создавать условий, вынуждающих явление этой Истины. Нам, людям, не дано посягать на Божественную свободу. Каждое мгновение Дух Божий «дышит, где хочет», и все дыхание, вся истина твари зависят только от Бога. «Послеши Духа Твоего, и созиждутся, и обновиши лице земли; отымеши Дух Твой, возметутся и исчезнут». Все наше человеческое истинно только в Боге и сколь оно – в Боге.

Искание же легализованных «гарантий» Истины есть маловерие. В этом – основная немощь «Ватиканского Догмата» 1870 года. Тут проявилось маловерие церковных людей. И в 1870 году был положен последний камень церковно-тоталитарной государственности Рима.

Церковь Христова все время умаляется, истощается в истории. Она все время проходит через свой кенозис, как бы высыхая на песках мира и умаляясь в отдельных душах, имя христианское носящих, и особенно в пастырях Церкви, неверных Духу Господа Иисуса Христа.

Церковь, община и человек одинаково оберегают и возвещают истину Христову лишь по мере достижения «возраста Христова», истощая себя ради нее. Но не только свято, а и греховно могут себя умалять люди… Оттого так разодрана риза Церкви, и лишь небесные глаза видят ее единство в мире. Оно – «в мире», но «не от мира».

Невозможно декларативно установить форму и время явления в мире Божией истины. Нельзя вынудить Духа Божия. Горение Его в людях есть Его дар. Церковь Святая, в мире распинаемая, хранит Себя синергетически в Духе, через кенозис своей любви к Богу, своего самораспятия во исполнении Его воли. И дух простого, бесхитростного братства охраняет единство людей в их святой умаленности перед Богом.

«Врата адовы» не одолеют именно этой, умаленной и нашей волей распятой в мире, Святой Церкви. Истина ее и сила не в тех или иных условиях, но в Самом Боге Живом, который стал Человеком. Все человеческое всегда «сеется в немощи», чтобы «восстать в силе» (1Кор. 15:45).

Того не осознавая, христиане и в наши дни слышат голос Божий: «По вере вашей да будет, христиане, вам! Слагайте сокровища Моего Царства в свою форму церковности, но смотрите, чтобы являлось в ней Мое Дыхание и свершалось спасение людей». «Квасное» и «опресночное» могут одинаково стать Плотью Сына Божиего и веществом Его Любви к человечеству. Слово, сотворившее миры, может войти в мир и через «квасное», и через «опресночное»; оно сильно действовать через праведный собор пастырей и через каждого первого и последнего пастыря и члена Церкви, ибо положил Дух Господень силою Своей действовать в людях. И это есть Божественное условие Царства Божия...

Но как сами церкви и христиане затрудняют пришествие в мир Слова и Духа! Архипастырь Рима с собором своим провозглашает догмат о непогрешимости своего слова, тем самым обусловливая его, тогда как непогрешимость слова пастыря безусловно должна разумеваться в самой истине данного ему дара. Слово сынов Божиих в Духе всегда непогрешимо, а без Духа всегда погрешимо, даже когда оно в каком-то отвлеченном смысле правильно. Но непогрешительное слово есть лишь только часть непогрешимости человека – непогрешимым должно быть его молчание и его дело. Явление Духа в мире сильно затрудняется бессольностью правильных слов, самонадеянностью и дипломатичностью христиан. Даже истинное люди способны лишать Духа Истины! Истина огненна; а как часто мир слышал и слышит «сбалансированную», уравновешенную формулу христианской истины, приемлемую и для людей века сего… Возвестители Православия, как мало они делают для возвещения полноты истины! Они более заняты своими националистическими делами и ничтожными провинциальными спорами... Охлаждаемые своекорыстием, отяжеляемые ложным консерватизмом, пастыри западные и восточные более думают о земном, чем о небесном!

И – теряется в душах и народах дух веры... Божественно провидевший веру христиан и апостола Петра как «викария» (что такое «викариатство» христиане Рима будут эгоистически усвоять лишь своей Кафедре!)‚ Спаситель оставил Церкви Свои таинственные слова последней главы Евангелия от Иоанна (Ин. 21:20–22), которыми заканчивается благовестие Христово: «Что тебе до того? ты иди за Мною», – здесь начинается эта наша земная история христианства, во время которой апостолы и ученики столько раз недоумевали – и будут недоумевать – об этом параллельном, словно различном служении и устремлении христиан ко Христу. Обителей в доме Отца и дорог к дому Отца много, и все призваны видеть и находить во Христе свое единство.

Вера в Папу как единственного Викария Христова в мире в сознании католиков основывается тоже на вере во Христа Господа и на любви к Его словам… Как бы ни было ошибочно (с православной точки зрения) это истолкование слов, оно выводится «из слов Христовых». Идея Папы – Первосвященника – покоится на ставшем для Рима священным предании, в которое Рим уверовал. Православное священное апостольское предание – другое, и православные крепко держатся за другой экклезиологический вывод, исповедуя его во имя Христово.

Сейчас уже время не споров, а одного исповедания и любви ко всему Христову: обострился в мире дух общего отступления от Христовой веры, явен в истории дух противника Божия. Христиане окружены миром неверия и стихией лжеверия, и им надо прекратить далее взаимное ослабление себя древними спорами. Необходимо свое отличие в христианском мире обратить в различие служения. Дух икономии Царства Божиего требует сейчас от церквей «богословского истощания», «экклезиологического кенозиса» ради большего приятия Духа Божия. Нужна сейчас жертвенная помощь христиан друг другу в самом благовестии Господа и явлении единства своего в Нем. Практически сейчас это осуществляется в согласии христиан вести диалог с инославными братьями и любить их как братьев.

Таковым и должно быть сейчас реальное Православие, которое не хочет пребывать под спудом теоретической и отвлеченной ортодоксальности. Еще более должна быть открыта христоцентричность Откровения и Церкви. Церкви подобает быть в мире образом любви «не от мира сего». И Господь повергает в немощь всех верующих в Него, облегчая пути их единства.

Надо радоваться всякому явлению истины Христовой в мире. И малейшее «горчичное зерно» ее драгоценно! «Как бы ни проповедали Христа, притворно или искренно, я и тому радуюсь и буду радоваться» (Флп. 1:18).

Путь великой правды: покаяние. И покаяние не только отдельных людей, но и самих Церквей. Недостаточно они побеждают человечество Духом, недостаточно преображают людей в своих оградах! А сколь мало они влекут к Спасителю иудеев, мусульман, язычников, агностиков, неверующих!

Как много в мире крещеных, но не преображенных во Христе душ. «Христианами» так часто именуются люди, совсем не связанные ни любовью своей, ни надеждой, ни верой со Христом Господом. Даже среди пастырей есть немало таковых.

Причащаясь Жизни Вечной, люди и Церкви призваны все время умирать для «себя» у всего преходящего. Все менее нам, людям, надо доверять этой немощной, переплетенной в пыльные фолианты истории. Все более нам надо всем отходить от законнической психологии. Слишком часто Церкви ведут себя (и хотят вести), как государства. В них почти столько же обмирщенности и такой же в них пафос поверхностной «общественной техники», как и в государствах. Вот и разоряется в непрестанных катастрофах и смертях – «извергается из Божиих уст» – мнимое единство христиан и Церквей. Лишь по мере того, как «сеется» и умирает «тело душевное», восстает «тело духовное» и наступает Будущий Век. И «чаяние воскресения мертвых» начинает воскрешать людей, уже в этом мире давая им единство Будущего Века.

Это единство совершается уже на всех престолах мира и во всех Богом принимаемых молитвах. Оно осуществляется в самозабвенном труде истинных пастырей и благовестников Единого Отца, Слова и Духа Божия. Неразделима Церковь во святых своих и в кающихся грешниках своих.

Ошибочно думать, что все православные суть действительно не сектанты и что все сектанты суть действительно не православные. Не всякий православный по имени таков по духу и не всякий сектант по имени таков по духу, и в настоящее время в особенности можно встретить «православного» – настоящего сектанта по духу своему: фанатичного, нелюбовного, рационально узкого, упирающегося в человеческую точку, не алчущего, не жаждущего правды Божией, но пресыщенного горделивой своей правдой, строго судящего человека с вершины этой своей мнимой правды, внешне догматически правой, но лишенной рождения в Духе. И наоборот, можно встретить сектанта, явно не понимающего смысла православного служения Богу в Духе и Истине, не признающего то или иное выражение церковной истины, но на самом деле таящего в себе много истинно Божиего, истинно любвеобильного во Христе, истинно братского к людям.

И наличие таких смешений в христианском обществе не позволяет легкомысленно подойти к вопросу вероисповедальных отношений. Сектанты грешат в непонимании Православия, но и мы, православные, не следуем своему Православию, не понимая их, сектантов, иногда удивительно пламенно и чисто устремленных к последованию за Господом, к жизни в Нем, Едином.

Человеческий узкий, гордый, больной разум, не преображенный в Духе Божием, одинаково стремится к разделению и ищет повода к нему, кому бы этот разум ни принадлежал – православному или сектанту. Мы, православные, веруем, духовно видим, что имеем полноту человечески выраженной истины. Но это совсем не значит, что мы уже следуем этой полноте истины и что эта полнота проникает нас. Мы иногда имеем ее только на языке или думаем, что она у нас, как соломинка в глазу, должна заменить бревно духовной нашей лености. Но все это далеко не так. Истину мы имеем, и полную, но жить в ней не хотим – или не умеем. А часто просто не стремимся жить в ней, ибо она очень стеснительна для нашего «ветхого человека». Но вот погордиться, повеличаться своей православностью мы не прочь.

Среди иновероисповедных христиан есть множество, живущих в истине Православия – духом своим. Есть сектанты, которые горят духом и любовью к Богу и к ближним гораздо более, чем иные православные; вот этот дух горения любви к Богу и к человеку есть признак истинного, жизненного Православия. Кто его не имеет среди православных, тот не истинно православный, и кто его имеет среди неправославных – тот истинно православный. По-человечески он заблуждается, по-человечески он не понимает того или другого, не видит того или иного цвета в природе духовного мира (духовный дальтонизм: не видит, например, смысла икон, общений со святыми, ушедшими из этого мира); но по духу, по внутреннему ладу он – верный и истинный, нелицемерной любовью преданный Живому Богу Воплощенному, Господу Иисусу Христу до смерти. Наличие таких подлинно православных христиан замечается как среди православных по умоисповеданию, так и среди католиков, также и среди протестантов всех оттенков, к каковым оттенкам принадлежат и русские сектанты, отделившиеся умом и опытом от догматического исповедания Церкви отчасти из-за непонимания этого исповедания в духе, отчасти из-за дурных примеров осуществления этого исповедания в жизни. Всякому православному ясно, что православные по своему умоисповеданию люди часто являются не только не назиданием для общества, но прямым развращением этого общества. Не говорим о примерах политиков, общественных деятелей; это касается и нас, духовенства, не всегда стоящего на духовной высоте Православия, несмотря на ясное сознание истинности своей Церкви. А монастыри... Сколько было глубокого неправославия, мирского, подчас тленного духа под смиренной одеждой монаха! И все легковесное, гнилое всплывало на поверхность церковной жизни и более бросалось в глаза, чем истинно смиренный, самоотреченный труд множества пастырей и иноков подлинного Православия, жизнью своею шедших за Христом и умиравших во Христе. Революция показала – обнажила – слабый слой православного русского священства, но она же подчеркнула мученическое исповедничество православной жизни у большинства священников. Кто-то сказал, что наличие сектантства показывает религиозность народа. Можно сказать и так: наличие сектантства показывает православность народа, его горение духа, его стремление к идеалу, его жажду не внешней религии, но внутренней, жажду своего, сердечного завета с Богом. И это, по существу, есть Православие. В наличии сектантства каждый православный, а тем более священник, всегда более виноват, чем сектанты, ибо на каждом православном – вина и ответственность за отделившихся братьев. Иначе не будет Христовой правды, если не взять на себя вину. Человеческую правду можно осуществить в признании виновными сектантов, но Христова правда иная: безумная для мира, она мудра лишь для Бога.

Ни спорами, ни диспутами, ни препирательствами, ни грубыми обличениями нельзя показать ту положительную силу Духа Божиего, который живет в Православии, который есть само Православие. Этот дух можно выявить лишь в «безумном», по человеческим понятиям, отречении от своих разумных прав и предоставлении Суда Духу. В православной апологетике надо прежде всего делать ясное и твердое ударение на разъяснении смысла вероучения в жизни.

Надо ясно понять, что Православие есть страшный Огонь, как Святые Тайны. Принимающих полноту Православия его огонь либо преобразит, либо сожжет. Православие создало дух русского народа, но оно же и ввергло русский народ в огонь. Православные опалены Православием. Они сделались недостойными причастниками Святыни полноты веры. Эта Святыня не только живит, но и опаляет.

Сектантство есть неправославное искание путей Православия. По немощи человека оно совершается не «вглубь», а «вбок», то есть не в догмате, а около догмата.

Догматическая (чистая) жизнь – в догмате. Это надо понять со всею ясностью, со всею определенностью Божиего Слова, указывающего на это хотя бы в притче о двух сыновьях, из которых один сказал, что не исполнит воли отчей, но исполнил ее, а другой сказал, что исполнит, но не исполнил. Исповедание Православного Символа Веры есть запечатление Евангелия. Символ должен совершаться в жизни, стать реальностью. У одного человека он совсем нереален в жизни, хотя этот человек произносит его каждый день на молитве; у другого вера является в жизни любовью его ко Господу Иисусу Христу, к Отцу Небесному и Духу Святому, и она отражается на лице его, на словах и на всех поступках. Кто ближе к Царствию Божию? Ответ ясен. Конечно, второй, неправославный по имени, но православный по духу и Истине, наученный самим Духом.

Православные по самоисповеданию и самоутверждению должны понять, что Православие – это отнюдь не привилегия и не повод к осуждению других и не гордость. Православие, наоборот, есть смирение, есть исповедание полноты Истины – как правды, так и любви. Православие должно побеждать только сиянием своим, как Сам Господь, а отнюдь не пушкой, равно стальной или словесной. Православие не сияет в том, православном обществе, которое гордится своим Православием. Оно сияет в том, кто смирен в своем Православии, кто чистоту веры понимает не только человеческим маленьким разумом, но духом, всею жизнью.

Красота Православия дана для спасения людей, а православные стали обращать ее в осуждение, погубление людей. Можно сказать, что нет на земле совершенно православных людей, но что частично православны и сами так называемые православные, и те, кто не считает себя в православии, но принадлежит Христовой Церкви и жизнью живет во Христе. Православие – солнечный свет, исходящий на землю. Светит для всех, но не все освещаются им, ибо кто в подвале, кто закрыл свои окна, кто закрыл свои глаза...

Но невольно возникает вопрос: не являются ли эти мысли, хотя бы в самой малой мере, отказом от чистоты православной веры, от той чистоты, ради которой столько было отдано крови и ревности святыми отцами?

О нет, это не только не отказ от чистоты православности, это есть защита и исповедание именно ее.

Возьмем для примера почитание святых, молитвы к ним. Сектант неразумно, не по духу отрицает эту ветвь жизни духа. Мы утверждаем ее духовную реальность во Христе. Может ли спастись человек, не признающий этой реальности? Странный вопрос. То, что должно служить помощью в спасении, одним из средств его, можно ли считать предлогом для осуждения кого бы то ни было, кто отказался от этой помощи, выбрал другое средство?

Что святые ищут – прославления себя или Бога? Конечно, Бога. И всякое истинное прославление святых есть прежде всего прославление Бога: «Дивен Бог во святых Своих…» Значит, если мы прославляем Бога «прямо», и прославляем не лицемерно, святые и ангелы, конечно, ликуют, радуются, духовно лобзают такого прославляющего. Наоборот, если человек поет величание и акафисты святым, а в жизни своей не имеет любви к их духу, духу Христовой чистоты, правды и любви, – не является ли этот человек более поругателем святых, чем прославителем их? Благодаря ему, может быть, многие перестали прославлять святых, соблазнившись такими следствиями его прославлений... О, сколь косно и грубо плотское мудрование человеческое, как распинается чистейший Дух Господень в людях!

Установления Православной Церкви суть школа духа, при этом самая «удобная», если проходится в духе. Все в Православной Церкви должно оживлять и одухотворять. Вина человека, если он оземляется. Мы, православные пастыри, – учители во Христе. Учитель Един – Господь Иисус Христос, и никто вне Его не может быть учителем. Мы учим лишь тому, как повиноваться Единому Учителю. Мы не во имя свое, но во имя Христово учительствуем. Но вот мы видим, что кто-то выучился быть учеником Христовым без нас. Что же? Будем ли мы против него восставать, как хотели апостолы восстать против тех, кто «не ходит с ними» (Лк. 9:49)? Они получили достойную отповедь Учителя, годную и для нас, православных пастырей.

Мы радоваться должны, что человек силою Всемогущего Духа, Который «дышит, где хочет», чудесно преобразил свою жизнь и приносит Богу плод. Нам не ясен путь Духа в этом человеке? Но разве мы поставлены судить о путях Духа, если плоды Духа ясны нашим глазам? По плодам велено узнавать. Плоды же ясно определены у апостола (1Кор. 13:4–8).

Не прощаем грех один только – против Святого Духа, против любви к Нему. Любящий неправду, восхваляющий грех, наслаждающийся злобой повинен в этом грехе, но никак не умственно «признающий» или умственно «непризнающий», то есть видящий душою или не видящий душою той или иной истины. Если я духовный дальтоник и не вижу того или иного цвета в природе духовного мира, но остальные цвета вижу так же, как видят все, – неужели я отверженный? Я скорее должен быть предметом особых попечений, особого сострадания. Сектант, который верует в Пресвятую Троицу, в необходимость духовного рождения, в необходимость сознательного отношения к Крещению, в необходимость верующим не стыдиться веры своей среди равнодушных, но исповедовать ее перед всеми, верует каждому слову Священного Писания и из ревности по этой вере считает лишним все иные проявления откровений Духа Святого в Церкви за две тысячи лет (откровений, кои не противоречат Евангелию, но разъясняют скрытое в нем), – неужели этот сектант должен быть нетерпимо гоним нами, православными? В чем же тогда будет наше Православие?

Но не только сектантов, этих братьев наших по вере в Единого Спасителя и Искупителя мира, мы не должны злобно, раздражительно и грубо гнать и осуждать. Мы никого из людей не смеем злобно или раздражительно осуждать. Мы можем заметить ошибку, слабость, если сами чисты, но заметить и указать на них – соболезнующе. Немилосердно мы должны только изгонять грубый дух мира сего из своего сердца. И тогда наше Православие засияет.

Ибо средство немыслимо оправдать целью. Нельзя Православие защищать по-язычески или по-иудейски. Чистота Евангельского Духа, Православие Святое должно защищаться евангельски, беспристрастно, мудро, с великою любовью к той душе, за которую пролита Богочеловеческая кровь. Бросать камни в кого-то очень легко. И ветхий наш человек только ищет дозволенных предлогов для бросания камня. Предлог ревности по вере – самый удобный. Защищается великая святыня – чистота веры и духа! Именно здесь, у защиты святыни, должен человек облечься в святыню, подпоясать свои чресла постом и милостынею духа. В этом и будет православие его Жизни.

Надо открыто признать тот несомненный факт, что во всех исповеданиях веры в Истинное Боговоплощение, на земле совершившееся в Господе Иисусе Христе, Альфе и Омеге спасения, среди всех призывающих Его Святое Имя есть духовно рожденные люди. И среди православных, и среди католиков, и среди протестантов разных направлений и оттенков. Обратный факт таков, что среди первых, вторых и третьих есть люди, не родившиеся духом во Христе, не возненавидевшие зла, не возлюбившие Бога всем сердцем, всем помышлением.

Все те, коих Православная Церковь принимает без крещения, все те христиане – братья православных во Христе, и отношение к ним должно быть особенно братское, любовное. Говорим – особое, ибо братское отношение должно быть у человека ко всем людям. Как может православный обратить кого-либо к вере, если не будет у него к этому человеку любви? Как узнает этот человек ту веру любви, если не увидит любви у тех, кто ее проповедует?

Гордость мерзка перед Богом, и мы, православные, вразумляемся сейчас не только за грехи своей плоти, но и за грехи своего духа. «Ибо ты говоришь: я богат... (читай: православен! – А. И.)‚ а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ, и слеп, и наг» (Откр. 3:17), – говорит Господь гордящемуся нелюбовному православному человеку.

Придет ли то благословенное время, когда засияет подлинное Православие в тех, кто носит Его имя?! Засияет кротость, милостивость, чистота, любовь нелицемерная о Христе к каждому человеку, к каждой твари. В наши дни сияет вера православная в мученичестве русских людей. Но и в некоторых сектантах, мучениках и исповедниках, как и в католиках, изгоняемых и мучимых за веру Христову, прославилось Православие – истинное, нелицемерное, гораздо более чистое и святое, чем в тысячах теплохладных, боязливых, имеющих только имя, «будто живых» (Откр. 3:1), но на самом деле мертвых последователей нашего чистого догматического учения.

Наше Православие здесь лишь отблеск, лишь отзвук Православия небесного, его вечной истины, вечных совершенств. Догматически оно чисто отражается в учении Православной Церкви, но оно есть дух и жизнь, и имеет плодом своим только жизнь. Православие есть добрый плод, и о дереве надо судить только по плодам от его цветения. Пусть цвет некрасив, пусть листья колючи и сухи, пусть дерево низкоросло и неказисто, пусть даже поломано... Но если плод сладкий, чистый и питательный – то дерево православно в плодоносности своей. И наоборот, пусть пышны цветы и листья, пусть огромно и чудно дерево, – но если плод несъедобен и горек, ядовит или поражен болезнью, то ничто не явит истину Православия этого на вид выделяющегося дерева. И жалко будет оно, если само станет выделять себя и превозносить над другими деревьями.

Но в чем практически состоит дух сектантства, против которого надо вооружаться молитвою и трезвением? Дух этот есть дух душевной (не духовной) ревности. Это – рационализация веры, блюдение чистоты веры и потеря глубины. Это ущерб любви. Некоторые православные по-сектантски защищают свое Православие, орудуя текстами Писания или канонами, как палками, браня сектантов или своих же православных (примеры древних и новых расколов), защищая веру свою без надежды на Бога, без любви к человеку. И наоборот, в некоторых сектантах проявляется православный дух в отношении того или иного вопроса. Например, все сектанты будут «не признавать» общение с Небесною Церковью (святыми) и, не желая приобщаться к православного опыту духа, горделиво отвергать это общение, но один сектант будет обличать православных за их «идолопоклонство», другой «отдаст суд Богу» и лишь кротко помолится о просвещении братьев православных светом истины. И тот и другой будут вне опыта православного общения с Небесной Церковью, но первый будет неправославно настроен, другой – православно и, несмотря на свое неправославное исповедание веры, может быть, окажется перед Богом более православным, чем иной православный, общающийся со святыми чисто внешне (обрядно), но не поступающий в жизни по заповедям Евангельским, не стремящийся сердцем к духу святых.

Все повинны. «Heт праведного ни одного» (Рим. 3:10), это надо понять. И не осуждать друг друга, но помогать друг другу, учиться правде друг у друга. Сколько перегородок тогда падет!

Если бы Господь ограничил Себя теми законами спасения, которые понятны нашему человеческому уму, нам бы всем пришлось погибнуть. К безмерному счастью человеческому, это не так. Законы спасения Божиего шире наших пониманий, вернее сказать, – глубже. Ибо Спаситель – Господь, а мы – люди, тварь ничтожная и окаянная пред Богом. И «вся праведность наша – как запачканная одежда» (Ис. 64:6). И вся православность наша – «как запачканная одежда»... И сознание этого только выявляет, только подчеркивает безмерную истину, глубину и величие Православия.

Восточный вопрос не принадлежит к числу тех, которые подлежат решению дипломатии. Мелкую текущую дребедень событий предоставляет история канцелярскому производству; но свои великие вселенские решения, которые становятся законом жизни народов, на целые века провозглашает она сама без всяких посредников, окруженная громами и молнией...

Н.Я. Данилевский. Россия и Европа

Войны и военные слухи наполняют землю. Каждому народу и каждому поколению приходится их ужасаться (Мф. 24:6). Войны зависят не от ошибок дипломатии и не от случайностей истории; они закономерно вытекают из накопившихся в мире неправд и богоборчества, явного и тайного богоборчества.

И существует нечто худшее, чем война: гибель душ.

Соблазн же войн всегда силен в мире. Оставаясь предельным самоистязанием и самонаказанием людей, войны, что удивительно – так мало учат; так быстро забывают люди страдания, вызванные войной, что периодически война им начинает казаться более честным и простым разрешением международных трудностей, чем изолгавшаяся дипломатия.

«Расширение себя» – свойство всех личностей и народов в мире, метафизическая проекция их. Это «расширение» выявляется как в мировой экспансии любви и культуры, так и в материалистической и эгоистической агрессивности. В каждой стране и в каждом человеке эти обе силы актуально или потенциально существуют, действуют и борются все время друг с другом, как огонь с водой, жизнь со смертью. Здесь именно испытывается духовная свобода человека и раскрывается личность. Все, что не находит себе путей внутрь, в мир нравственный, устремляется к периферии «левой» и «правой». Это – общий закон всех союзов мира, обществ, партий, государств и даже церквей. Экспансия положительная есть движение к «перерастающей» человека благодатной жизни; это динамичность пророков, апостолов, пастырей, истинных ученых, исследователей, изобретателей, социальных деятелей, художников, педагогов... Динамично все творческое и святое. Данной от Бога силой все это, являющее правду, несущее любовь и мудрость, призвано быть в мире более активным, чем злое и темное... Но не всегда так бывает. Сбываются пророческие слова: «Сыны века сего догадливее сынов света в своем роде» (Лк. 16:8).

История – поле действия различных потоков и энергий. Недостаток святой активности в человеке столь же отрицательное явление, как и активность злая. Зло же в том, что свободная воля человека может стать рычагом обезбожения и обесчеловечения людей, погубления душ. И такая программа, сводящая душу к экономике и материи, уже возвещена в мире. Бациллы демонической агрессивности вирулентны во многих народах, независимо от их государственного или социального строя. И тут именно главный источник международного напряжения и скольжения к войне… Иррациональная антирелигиозная агрессия хотела бы создать «рай без Бога» и «добро – против Бога». Замысел этот должен потерпеть ужасное поражение в истории, чтобы не стать причиной больших и многих страданий людей.

Но частичные победы этого замысла возможны, и мы даже предупреждены о них. Они допускаются, чтобы обнаружилась непоследовательность многих людей, называющих себя верующими в Бога. Верить в Бога не значит только стоять на стороне Божией истины. Современный материализм не только стоит на стороне безбожия, он и агрессивно безбожен в своей сути... Миру это еще не вполне ясно потому, что жизнь русского народа, где действует наиболее ярко и программно этот материализм, окрашена христианским нравственным сознанием, воспитанным Церковью в веках истории. Жертвенный, христианский импульс русского человека отраженно питает идею материализма, предстающего не только как обоснование политической доктрины, но и как новая вера в счастье людей, достигаемое магически, в результате одного лишь организованного, материального, экономического процесса. Откликаться на подобную веру в человеческое счастье, организуемое группой материалистов среди зла, страданий и смерти людей в этом мире, может, конечно, только тот, кто сам того не понимая, верит в некое «Всепобеждающее Добро». Эту веру материалистов в конечное погружение мира и всех людей в Добро никак нельзя, конечно, вывести из материализма... Но эта вера провозглашена, она движет сердцами; и она может привести к войне... И призрак новой мировой войны, гораздо более разрушительной, чем прежние, стоит перед человечеством. «Восточный вопрос». B последней глубине своей есть вопрос различения ложного и истинного Востока – Востока Ксеркса и Востока Христа. Гоббс в своем «Левиафане» показал демоническое начало всепоглощающей, тоталитарной государственности. В силу своих геополитических, этнических, экономических и отвлеченно-законнических начал всякое государство тяготеет к своему левиафанизму, тотальности. И только непрестанной духовной борьбой за Божию правду и лик человеческий, за правовое государство как слугу человечности могут души спастись от наступающего на них Левиафана. И лишь Сын Божий Христос противостоит гибели человека в Левиафане. Заря Нового Бытия, Христос Господь есть «Восток». «Восточный» – это Его вопрос, вопрос Его прихода к человечеству. Это тот «Восток свыше», о котором говорит Евангелие (Лк. 1:78). И встреча с этим «Востоком» есть смысл истории.

О, Русь, в предвиденьи высоком

Ты мыслью гордой занята,

Каким ты хочешь быть Востоком,

Востоком Ксеркса иль Христа? –

так обращался на рубеже ХХ столетия Владимир Соловьев к России. Этот вопрос и сейчас стоит перед Россией. И не только перед Россией.

«Восточный вопрос» есть и вопрос победы Божиего Востока... Трагичность истории в том, что дети «Востока», христиане – и православные христиане тоже – за два тысячелетия так во многом посерели и обесцветили свою веру, что «оставили первую любовь свою» (см. Откр. 2:4). Встает проблема пневматологии «Востока», определения, что такое «Восток». Наступило время «различения духов». Зло все незаметнее, тоньше инфильтруется в добро. И истинное добро, добро, соединенное с истиной, противостоит не только злу, но и другому добру, смешавшемуся с исчадием лукавства. Тепло-хладное добро все слабее светит и греет в мире, а зло опускается до абсолютно низкой температуры демонического холода.

«Выходящий из земли» зверь имеет рога, «подобные агнчим», но говорит «как дракон» (Откр. 13:11). Мы это видим. Зверь увлекает людей «добром», похищая у истинного «Востока» самый дух человеческой общности и даже дух покаяния, делая все ложным. Люди и народы все время себя друг другу нравственно противополагают, делят на «белое» и «черное», а в мире накапливается дух общей серости (B терминах политических это выразил Черчилль в заглавии последнего тома своих воспоминаний: «Триумф и трагедия»).

Победа Божиего Востока безусловна. Она уже и в самом разделении зла, и в борьбе злых между собою. Злые не только казнят добрых, но и истребляют друг друга. И острота зла побеждается среди людей не только кровью мучеников за Христову правду и кровью невинно убитых в земных войнах, острота антихристианства тонет и в обывательщине, в душах, готовых все продать – и самую демоническую веру – за кусок житейского благополучия. Мещанин в истории побеждает титана. И гибель материалистической веры идет не только от крови святых мучеников, всегда стоящих в центре истории, но и от разлива самим материализмом вызванных чувств... Такова последняя диалектика материализма.

«Восточный вопрос» – это и явление неорганичности многих союзов мира, неистинности многих его единений и разделений... Солнце Вечности всходит уже в этом мире. В лучах его исчезают все тени земли и все ее малые огни. Солнце Правды Последней всходит над миром, все озаряя, выявляя, судя. «Восток» судит «по правде» (Ис. 11:4). Судьбу человечества решит мера этого «Востока» в человеческих сердцах.

«Восточный вопрос» еще есть вопрос личности, противополагаемой абстрактности и условности. Над «классовой», «социальной», «национальной», «партийной» и «экономической» борьбой идет борьба живого духа человеческого с духами отвлеченности и неперсональности, которые пытаются возвыситься над человеком и связать его.

«Классовое чувство» есть элемент человеческой психологии. Как всякое партийное и эгоистическое чувство, оно лишь частично выражает человека. В глубине духа классовых чувств, конечно, нет. «Пролетарская» наука, «пролетарская» культура или «буржуазное» искусство, «буржуазная» наука – это все понятия мифические. Истинное искусство одно, как и наука одна; и они деградируют при партийном, классовом или расовом их понимании.

Жизнь человека в последней своей глубине определяется не классовой и не экономической стороной; мы это видим на примере самих основоположников марксизма. Маркс, Энгельс и Ленин являются самым ярким опровержением своей же собственной теории, так как вышли они не из пролетарской среды, а из буржуазного общества; и не столько «среда» влияла на них, сколько они сами, как человеческие личности, духом и волей своей старались влиять – и влияли – на окружающую «среду"… Всякий революционер вообще тем и революционер, что ломает свою среду, преодолевает своей личностью коллективное сознание. История полна примерами такого преодоления человеком своей родовой, расовой, классовой и партийной психологии. В других случаях (это более общее правило) коллектив преодолевается личностью не революционно, а незаметно и постепенно, B том или ином отношении. И личности надо возвыситься над коллективом, чтобы создалась из свободных личностей соборность.

«Методологическая абстракция превращается у Маркса в конкретное учение о человеке», – верно говорит Бердяев. Производя человека от класса (а не классы от человека), Маркс не увидел свободной от класса, как и от всяких других ограниченностей, внутренней человеческой природы. Маркс не видел души, не верил в душу. Но верным открытием Маркса можно считать, что капитализм (каким Маркс видел его вокруг себя в Европе в середине XIX века) превращает отношения людей в отношения вещей, овеществляет людей. Мысль эта, хотя и верная, противоречит материализму самого Маркса, считавшего, что «ничего нет, кроме материи»; думать так – это именно овеществлять людей.

Только религиозная вера в бессмертную личность, в необходимость и великое значение ее нравственного спасения несовместима с овеществлением человека. И оттого религиозная вера в высокое назначение человека и его бессмертие всегда была в конфликте с хищническими партийными инстинктами и теориями людей, как бы люди эти свои чувства и теории ни называли.

Человек сопряжен с таинственным, наукой совсем не объясненным феноменом «материи» и ограничен им в каких-то отношениях; но он прежде всего не «материальная», не экономическая единица, а неповторимая живая душа, в залоге свободы имеющая путь нравственного совершенствования и бессмертия. Только при вере в это можно верить и в нравственный прогресс, и признавать как достоинство, так и свободу человеческой личности. Человек рожден Божественной Любовью, и в ней только раскрывается его сущность и грядущий великий апофеоз мироздания.

Маркс всего этого не видел… Он не знал и жизни как борьбы за высокое нравственное достоинство и духовную свободу человека. От этого – конечные просчеты Маркса. Но подсознательно он был натурой хоть и извращенного, но нравственного склада. Хотя и демоническим путем ненависти (путь, остро противоположный Христову), Маркс хотел материально бедных людей вывести из их экономической зависимости от богатых. Уставившись в одну точку, в материальную выгоду («прибавочную стоимость»), Маркс не увидел других ценностей человеческого духа. Но он поднял вопрос важный, который не во всем даже христианском сознании европейца ставился в середине XIX века. Этим Маркс и привлек в России такие вдохновлявшиеся нравственной стороной жизни умы, как С.Н. Булгаков, П.Б. Струве, Н.А. Бердяев, С.Л. Франк…

Узнав марксизм лучше, они отшатнулись от него, увидели на его лепестках яд.

Марксизм есть продукт нравственного разложения европейского общества, потерявшего христианскую соль. Если нравственная истина почему-либо не входит к человечеству в дверь – религией, она демонически врывается к нему «в окно» – псевдорелигией. И у зла нет иных приманок, кроме добра. Неверна идея, что стоит лишь создать известные экономические условия и установить определенную социальную систему (о которой каждый думает на свой лад) или вообще упразднить все системы (тоже одна из систем), как зло исчезнет само собой в мире и люди магически прекратят всякую эксплуатацию друг друга. Такой взгляд опровергается природой человека, зараженной злом. При всех экономических и социальных условиях человек способен быть эгоистичным; возможность «эксплуатации» человека человеком содержится далеко не в одной только экономической области. Самая глубокая эксплуатация происходит именно не в материальной области и распространяется на степени человеческого родства. Ведь корысть бывает не только материального порядка, но и душевного, психологического. И эксплуатация есть акт прежде всего нравственный, духовный.

Эксплуатации не может быть лишь там, где жертвенно, бескорыстно, евангельски люди относятся друг к другу и любят ближнего не только «как самого себя» (по библейскому Закону), но и более, чем себя (по Евангелию).

Не воображаемая, как в материализме, а действительная победа над злом может быть достигнута (и сейчас достигается) лишь в освобождении души от зла, в преображении человека в Боге. Жизнь идет к истине через веру в Божию Святыню как смысл и цель бытия.

При всех своих политических режимах, экономических условиях и социальных убеждениях люди способны быть алчно-материалистичными и эксплуатировать друг друга во многих отношениях и направлениях. Лишь правда Бога Живого, не зависящая ни от какого социального строя, класса или партии, входя в жизнь человека, изменяет ее...

Самой же главной и опасной эксплуатацией в мире надо считать эксплуатацию человеком (или какой-либо партией) самого добра – вернее, понятия добра. Человек способен и добру приписывать самые различные свойства, как и приписывать добро своим самым различным убеждениям и желаниям.

И в этой самой главной эксплуатации человечества является ярче всего и зло мира, и мучение человеческое.

Спасение же человека – лишь в обращении к Свету единому – «Восток» имя Ему!

Постановление II Ватиканского Собора о невиновности еврейского народа в распятии Христа было явлением христианской мировой совести. Но оно не решает – и даже не ставит – основного вопроса об ответственности человека и человечества за распятие в мире Сына Божия. Расхождение основное сейчас между людьми не в том, кто виновен в распятии Христа, а в том, кто был Христос.

Тут проходит водораздел между верующими и не верующими во Христа. И только от ответа на этот вопрос зависит понимание духовной ответственности человека и человечества.

Если оскорбленный, униженный, умученный и распятый римлянами и евреями в Иерусалиме Сын Человеческий был и Сыном Божиим, Словом, Которое сотворило миры, Им же «вся быша», посланным для искупления грехов людей и открывшим человечеству Отца, то вина за оскорбление и убийство Его в мире делается огромной, невыносимой тяжестью для всего человечества; виной общей, безмерной, которую снять, от которой избавить может лишь Сам Христос, молившийся за Своих распинателей. Но без покаяния перед Богом эта вина не может быть снята. Ответственность за Богораспятие лежит на каждом человеке, так как метафизически человечество едино. Но это вина не юридическая, входящая в ведение земных законов, а метафизическая, разверзающая всю греховность мира, не принимающего Бога, восстающего против Него. Всякий грешник, не кающийся перед Богом, уже оскорбляет в мире и распинает в себе Сына Божия. Конечно, не «юридически», а религиозно. «Юридически» не виновны в распятии Иисуса Христа даже евреи иерусалимские I века, не имеющие отношения к вине Иуды, первосвященников или римских воинов, фактических исполнителей Голгофской казни. Тем более не виновны в Голгофе – «юридически» же – следующие поколения людей. Но в том, что многие пребывают, в человечестве и в иудействе, без Христа (и даже в «христианстве» оказываются многие без Христа, без любви к Его Святому Духу), в этом – величайшая метафизическая вина всего человечества, всех его народов, племен и душ. И еврейство не может быть, конечно, освобождено от вины перед Богом. Некуда спрятаться от этой реальности. Мир виновен в отвержении Христа. Виновно и еврейство, избирающее до сих пор «кесаря», свой племенной еврейский национализм, а не Христа, своего духовного Спасителя, не Христово Божие человечество. А еще более виновны христиане, ушедшие от своей первой любви или еще не пришедшие к ней.

Каждый, кто не верит в Бога и Иисуса Христа, виновен перед Божией любовью, перед собою и перед другими. Неверие во Христа есть самое тяжкое самонаказание человечества. И если бы не тяготела эта острая вина на всех нас за неприятие Христа, это было бы знаком нашей духовной безответственности. Отнять у нас ответственность – это значит отнять у нас и свободу нашу нравственную. А без нравственной свободы нет человека, а есть лишь бездушный и бессмысленный агрегат материи. Кто не хочет быть таким агрегатом, призраком бытия, должен принять нравственную ответственность своей бессмертной человечности, свою свободу пред Богом, за все то в себе, что несовместимо с Его правдой.

Иного нет выхода. Уклоняя себя от вины и ответственности и обеляя себя, свой народ (или какой-либо народ) за совершенное Богораспятие, человек отвергает самое ценное, что есть в нем. Приятие же на себя вины за неприятие Христа и за Его распятие – есть утверждение нового бессмертного человека.

Сущность ватиканского постановления о «снятии вины с еврейского народа» можно рассматривать только как стремление очистить совесть всего христианства за греховнейшие действия инквизиции и отделить эти действия от современного церковного сознания.

Ватиканская декларация, имеющая благородный характер нравственного заступничества за евреев, нужна не только для евреев (так часто невинно страдавших и страдающих только за свое еврейство), но она нужна и для христиан. Волны антисемитизма, до сих пор ходящие по миру, ничем не могут быть оправданы в христианском обществе, хотя иной раз являются лишь обратной стороной еврейского гнушения христианами и Крещением во Христа. Не секрет, что даже в наши дни многие евреи употребляют только «кошерные продукты», в процессе приготовления которых полностью исключено участие христиан. По учению раввинов, участие хотя бы одного верующего во Христа человека в этом приготовлении еврейской пищи уже религиозно оскверняет ее.

Антисемитизм духовно совпадает с таким раввинистическим подходом к человеку. Он – такая же дегуманизация человечества.

Церковь призвана говорить в мире ясное, не только социально верное, но и религиозно-правдивое христианское слово. И в той мере, в какой оно будет христианским, благодатным пророческим словом, оно будет некоторых, может быть, даже многих, обижать или, скажем мягче, как-то не удовлетворять. Таково свойство истины, а не приспособления к ней. Истина ранит грешное человечество, но этой раной и исцеляет его. Люди же сильнее чувствуют боль от раны, нанесенной им истиной, чем возможность своего исцеления ею.

Но есть люди, которые приемлют именно такую, не «разбавленную», а свято ранящую их и убивающую зло истину. Партийные, социальные коллективы, напротив, не перестают воевать друг с другом, объединяясь против такой истины, опираясь на непросветленное сознание человека.

Мы, люди, ответственны за все длящуюся в истории Голгофу. Мучая брата-человека, мы мучаем Самого Сына Человеческого, отождествившего Себя и со всяким страдающим человеком. И только в понимании этой истины – выход из лукавого человеческого самооправдания и всегда связанного с ним ожесточения. Мы в истории ожесточаемся друг против друга в наших делах и обвинениях – политических, экономических, национальных, расовых, религиозных. Мы не знаем духа Христова или не любим его. Мы не признаем своей ответственности за зло в мире, и оттого у нас нет истинного покаяния, осознания, что зло мира есть и наше зло.

Верующие во Христа, к какому бы народу они ни принадлежали, призваны быть свидетелями веры и покаяния.

Как человек и пастырь, я чувствую себя глубоко виновным в Распятии Христа Спасителя. Конечно, исторически это Распятие совершилось задолго до того, как я родился в мире. Но я все же виноват, что это Распятие было и еще длится. Исповедую эту вину за себя и за русский народ, из которого я вышел, и за американский народ, среди которого живу. Мы не можем «умывать руки», как Пилат, в знак своей невинности в христопредательстве и христоубийстве! Виновны в этом грехе и евреи, и римляне, и все народы мира. Кто может себя освободить от этой ужасной ответственности? Только Христос, в покаянии нашем, освобождает нас от этого греха. Никакими жалкими словами мы не можем себя освободить от ответственности за распятие Сына Божиего. Отсутствие в нас покаянного сознания порождает в мире фарисейство. От него делаются бессильными религиозные слова. Отражением и выражением такого фарисейства является и антисемитизм – одна из форм перекладывания человеком своей перед Богом вины на других людей.

И еврейский народ, и народы Рима (из коих вышли воины, прибившие ко кресту Тело Иисусово) несут одинаково метафизическую ответственность за Голгофу. Но ответственность христианских народов за две тысячи лет истории христианства увеличилась многократно. Сколь многообразно среди них распинали – и распинают Сына Божиего... Больше всех распинает Христа тот, кто неискренне, лицемерно призывает Его Святое Имя.

За участников Своей Голгофы, иудеев и римлян, Христос молился на кресте: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (Лк. 23:34). Относятся ли эти чудесные слова Христовы к нам, христианам, которые носят Христово имя и печать Крещения, но так часто отвергают в жизни Христову правду и изменяют Божией милости? Идет ли эта чудесная молитва Господня за христиан, мучающих Христа? Достойны ли и мы принять на себя благодать этой молитвы Христа за Своих распинателей? Ведь мы знаем, что делаем, когда предаем Его. Разве от Израиля или из мусульманских стран идет в наши дни жестокое гонение на веру Христову в силе, еще не бывшей в истории? Оно идет оттуда, где стояло еще недавно православное царство. Там происходит сейчас наибольшее удушение человеческой совести, отрицание Божией святыни и оплевание имени Христова.

А многое ли можно сказать в оправдание других народов?

Более ли виновно еврейство перед Богом?

Христианское сознание должно эти истины выговорить до конца.

B антисемитизме есть три момента. Во-первых, это житейское обыкновение опасаться евреев как способных и волевых людей. Такое опасение переходит в отталкивание и унижение евреев. Второй момент антисемитизма – это то несовершенство самих евреев, которое связано с известным древним отношением Талмуда ко Христу (обличенное в нашу эпоху евреем профессором Кляузнером в его знаменитой книге о Христе). К этому можно причислить и вековую дискриминацию евреев в отношении евреев же, но уверовавших во Христа и принявших Крещение. Дело отца Даниила¹⁰ в Израиле показывает это. Важным фактором антисемитизма следует считать антихристианский дух в самих христианах, «внутренний талмудизм» христиан. Как фарисейская и саддукейская элита I века относилась к «нечистым язычникам», так некоторые христиане стали относиться в истории к евреям. Это отношение к не верующим во Христа только как врагам Божиим, а не объектам также и попечительной милости и заботы Самого Христа, извращало Христову веру в мире. Инквизиция – порождение этого духа. Защищая святыню веры не свято («по плоти», а не «по духу»), христиане изменяли своей вере и унижали Человечество Христа. Отсюда шло и убеждение, что только евреи виновны в христоубийстве.

Слова, которые сказал Спаситель ученикам Своим, услышав их предложение «свести огонь с неба» для истребления враждебного Христу самарянского селения, являются ярким ответом антисемитам о духе самого христианства, которого они не знают. «Не знаете, какого вы духа; ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать» (Лк. 9:55–56). Именно «губить» неверующих (или инаковерующих), отталкивать от Христовой веры, лишь внешней силой побуждая к ней, было в истории политикой (даже чем-то вроде безобразного спорта) инквизиции. Кощунственно именуя себя «святой», инквизиция прибегала к огню физическому, не веря в огонь Святого Духа.

Многие из евреев относятся к неевреям законнически. Вероятно, и по сей день есть среди евреев и такие, которые семь дней сидят на полу и скорбят, если кто-либо из их семьи уверует во Христа и примет Крещение. Но есть и другие евреи, которые осуждают еврейский фанатизм и если еще не веруют во Христа Иисуса как в Мессию Израиля, то уже склоняются перед Его нравственным светом.

Национал-социалистический расизм, исходивший из культа «священной народности» и «спасительной крови», по глубокому существу своему близок иудаизму. Исходя из плоти, крови и народности, он одинаково гнал христианство и еврейство: еврейство – за другую кровь, христианство – за другой дух.

Любящему Христа нельзя ненавидеть ни не верующих во Христа, ни равнодушных ко Христу. Ненависть к кому-либо «из-за Христа» отвергает Христа более, чем ненависть ко Христу. Слепой, говорящий, что он «видит», более слеп, чем просто слепой. «Если бы вы были слепы, то не имели бы на себе греха; но как вы говорите, что видите, то грех остается на вас» (Ин. 9:41).

Нельзя преуменьшать той истины, что первоначальное христианство этнически было чисто еврейским. В иерусалимском еврействе первого века можно видеть еврейство трех типов. В пятой главе Деяний Апостолов мы видим три образа еврейства – апостольское и два синедрионских. Из этих последних одно – «гамалиилское», знающее страх Божий и искание воли Божией. И другое – «антигамалиилское», пристрастно антихристианское. Эти типы и образы еврейства остались до нашего времени. И в рассеянии еврейском, и в Израиле видны все эти три образа духовной еврейской ситуации I века.

Аргумент мудрого Гамалиила (см. Деян. 5:34–39) после двадцати веков достаточно подкреплен историей человечества и самого еврейства. Но остались и другие синедрионские голоса, менее снисходительные и нейтральные в отношении «Имени Иисусова». И также есть верующие во Христа евреи, готовые к страданию за Него. Религиозное сознание еврейства наших дней – процесс бродильный. В государстве Израиль и во всем мире создается новая ситуация для еврейства в связи с исчезновением «христианских» государств. Создалась новая ситуация и для христиан всего мира.

В силу библейской избранности еврейского народа другие народы имеют, конечно, повод искать в евреях некое выражение «вселенскости духовной», и антисемитизм исходит, в сущности, из этого. Антигуманное – и до конца рационально не объяснимое – явление антисемитизма связано с какой-то подспудной убежденностью даже самих антисемитов в исключительности евреев. И отталкивание от евреев, в глубине своей, имеет симптомы веры в евреев.

Справедливо в наши дни прийти к выводу, что еврейство есть такой же народ‚ как и все другие, со светлыми и темными сторонами. Странно, что этот, казалось бы, простой вывод некоторым (в силу чего-то иррационального) трудно сделать. Корень этой иррациональности – в необычной судьбе Израиля, в религиозной, а не национальной избранности его. Судьба евреев ясно открывается в главах 11, 12 и 13 Послания апостола Павла к Римлянам. Судьба эта связана не с их древностью (Китай и Индия древнее), а с неповторимой, таинственной их сопряженностью со Христом Страдающим и Воскресшим; гораздо более с Ним, чем с их собственной еврейской «плотью и кровью». Но многие евреи, как и антисемиты, этого не видят. Евреи соединены со всемирным христианством более, чем со своим национализмом. Исторически и метафизически «ракета» всемирного спасения Божиего поднялась уже от земли в небо. A «ракетоноситель» спасения, еврейский народ, «отпал» от «ракеты» после свершившегося ее «запуска». И теперь летит в истории лишь как свидетель этого события.

Люди продолжают жить прошлым, и в силу этого прошлого, а не вечного, продолжают отталкиваться от евреев именно за их древнее богоизбранничество, реальностью которого полно христианство, Божие слово и история. Антисемиты – враги Христа. И всякий нацизм будет всегда стоять рядом с антисемитизмом. Для преодоления антисемитизма нужно и преодоление нацизма в народах. И евреям тоже надо преодолеть секулярную форму своего мессианизма.

В неприятии Христовой Человечности ео ipso¹¹ заключено наказание. Не верующих во Христа нельзя наказывать, гнать или ненавидеть. Они себя наказывают гораздо больше, не давая в своем сердце места Сыну Божиему и Человеческому.

Христос горько плакал о евреях и завещал этот плач Иерусалиму. И не случайно Стена Плача осталась единственной стеной Его Храма.

О незабываемом Иерусалиме

Всем мучающимся и умученным за торжество Божией человечности

Утешайте, утешайте народ Мой, говорит Бог ваш; говорите к сердцу Иерусалима и возвещайте ему, что исполнилось время борьбы его, что за неправды его сделано удовлетворение, ибо он от руки Господней принял вдвое за все грехи свои... B Библии Голос говорит: возвещай! И сказал: что мне возвещать? Всякая плоть – трава, и вся красота ее – как цвет полевой. Засыхает трава, цвет увядает, когда дунет на него дуновение Господа: так и народ – трава. Трава засыхает, цвет увядает, а слово Бога нашего пребудет вечно.

Ис. 40:1–2, 6–8

Не умолкну ради Сиона, и ради Иерусалима не успокоюсь...

Ис. 62:1

Агарь означает гору Синай в Аравии и соответствует нынешнему Иерусалиму, потому что он с детьми своими в рабстве; а вышний Иерусалим свободен: он – матерь всем нам.

Гал. 4:25–26

В начале июня 1948 года политический секретарь Британской делегации на международном еврейском съезде в Монтре Александр Истман заявил, что «в Великобритании, Соединенных Штатах и Южной Африке поднимается волна антисемитизма, и не исключена возможность антисемитских террористических актов». Приехав после войны в Соединенные Штаты, я тоже заметил это. Чувства и мысли, свидетелем развития и апофеоза которых мне пришлось быть в Германии, встретились мне – правда, в гораздо более слабом растворе, – и в Америке.

В Европе же антиеврейством отравлено подсознание целого ряда стран. От урагана гитлеризма до сих пор остается мертвая зыбь. Ненависть нацизма, направленная своим острием не против «неарийцев» вообще, а прежде всего против отдельных народов, в том числе евреев (в то время как японцы, венгры, финны и арабы трактовались нацизмом как «практические арийцы»), затронула в человечестве такие струны, которые только и ищут быть затронутыми.

Подсознательная, стихийная, коллективистическая ненависть к коллективному же, «собирательному» человеку волнует мир. Лава звериности дремлет под оболочкой технической цивилизации человеческой, угасая лишь в душах, затронутых подлинным религиозным очищением и евангельской правдой. Лишь эта правда, при вере в нее, способна остановить и угасить лаву Зверя в человеке, все время извергающуюся в человеческую историю.

Тончайшие (проходящие через все гуманистические секуляризированные фильтры) вирусы антиеврейства делаются особенно вирулентными в некоторые эпохи и производят мало объясняемую социологами лихорадку в человечестве. Эта лихорадка может быть до конца объяснена лишь в категории пневматологической, духоведческой. Только в религиозном плане, преодолевая зло во всех (а не только в одном) направлениях, можно бороться и с антисемитизмом как с концентрированным на одном народе злом.

Обоснование ненависти ко всякому еврею тем, что «евреи распяли Христа», совершенно чуждо христианскому сознанию. Если большинство евреев отвергло Христа как своего Мессию и не принимает его до наших дней, то ведь и большинство человечества тоже Его еще не принимает, хотя Спаситель есть Мессия всех народов; и среди самих христиан сколь многие неистинно, не в Его духе принимают Его… Римский мир был образом всего человечества, и в этом смысле все человечество приняло участие в pacпятии Христовом. Иисус же, Сын Божий, был не только Человеком («Се – Человек»!), а и Всечеловеком. И то, что Он по плоти произошел из рода Авраамова, «от семени Давидова» (Ин. 7:42), – это для христианина столь же важно, как то, что Он был распят «при Анне и Каиафе» и отдан римлянам на казнь в Иерусалиме еврейскою толпою, кричавшей: «распни, распни Его!» (Ин. 19:6); «кровь Его на нас и на детях наших!» (Мф. 27:25).

Человечество Христово по Матери – плоть от плоти и кровь от крови иудейства. Первые благовестники, избранные Богом для возвещения миру не национального, а духовного спасения, – кость от кости еврейства. Как же после этого христиане, верующие в Евангелие, могут ненавидеть евреев за то, что «они распяли Христа»? Неприятие Христа и распятие Его тяготеют не на одном еврейском народе, а на многих народах мира. Более же всего, может быть, распятие Христово тяготеет на иудах и пилатах самого христианства – на христианах, чуждых Христова духа. Злоба к распинающим Христа, за которых молился Господь на Кресте, не может быть, конечно, ни защитой Христа, ни верой в Него. Вера во Христа проявляется именно в приятии духа Его, духа Христовой, высшей (сверхнациональной, абсолютной) правды «не от мира сего», любви ко всякому человеку, ко всякому народу, жажды спасения всех, особенно – и именно – грешников, ибо ради спасения грешников пришел Христос.

Понятие «христианский народ» делается все более условным в мире. А в истории оно часто бывало и откровенным лицемерием. Всем народам сейчас надо отойти от всякого национально-религиозного самообольщения, признав, что всецело христианских народов, в сущности, нет, как нет уже и особо избранных народов. Как ни горько осознавать Израилю эту истину, все же надо ее осознать: время его как единственного народа, несущего Божие откровение, прошло.

Божии люди живут во всех народах. Их – «малое стадо», этих преданных Богу больше, чем своему человеческому или национальному «я», чем каким-либо людям или преходящим ценностям. Народы могут именовать и утешать себя именованием «христианских», но лишь сознавая всю условность этого наименования и все свое несоответствие этому наименованию. Дух Христов в истории заквашивает народы. И Новый Завет заключается Богом уже не с народом, а с живою душою человеческой, отзывающейся на зов Божий во всех народах земли... Только человек входит в Царство Божие.

В еврейском народе, как и в других народах, немало «водимых Духом» (Рим. 8:14), верующих во Христа; есть в нем и нехристиане, и есть атеисты – такие же, как в других народах, атеисты скорбные и атеисты самодовольные, бог которых – чрево или телец златой... Есть среди израильтян и такие, которые свой современный государственный и социальный сионизм считают «искуплением» своего народа (такой идеи придерживается Бен-Гурион)...

В мире существует закон круговой поруки. Этот закон должен укреплять и возвышать единство людей и человечность в мире. Но он иногда бесчеловечно распространяется на людей и народы. Вопреки Божией воле и правде люди и народы все время судят друг друга тоталитарно и немилосердно. И из недр именно этой коллективной бесчеловечности рождается антисемитизм, точнее сказать, антиеврейство, – и как настроение отдельных людей, и как массовое явление в мире. Вирус этой болезни периодически лихорадит человечество.

Тяжелым путем идет еврейство через века своей истории. В лице апостолов евреи апостольски служат Богу, и они же борются с Богом целым народом. Расследовать судьбы их позволительно; даже невозможно пройти мимо этих удивительных судеб, не вникая в них в свете мировой истории и последней Божией Правды. Ветхий и Новый Заветы полны жизнью Израиля, как и жизнью всего мира… Но тайна великого спасения человечества открывается лишь беспристрастному и бескорыстному сердцу, которое ищет не ограниченной «человеческой» или «народной», а Божией, мировой правды.

Находить в ближнем козла отпущения за все грехи свои, своего народа и всего мира – есть желание всякого поврежденного грехом человеческого сознания. Все грешники всегда идут в нравственной области этим путем наименьшего сопротивления. Отвергая Единую Святую, искупительную для всего человечества, Жертву Христову, люди во всех народах ищут – и всегда находят! – множество безблагодатных жертв. Эти никого никогда не спасающие жертвы все время разыскиваются и закалываются в мире перед тем же Ваалом личного, коллективного, партийного, национального и расового эгоизма. Вместо признания равногрешности и равноответственности перед Богом всех народов и людей, а также Богом, Единым Судьей всех, и вины «каждого за всех» вместо этого люди палачески присваивают себе право нравственной казни ближнего. Распинают и мучают в мире не только Христа и Его учеников, распинают и мучают также мучителей Христа – как настоящих, так и мнимых... Порой даже придают этому равноапостольный характер. Так было и так остается. Древний грех Адамова самооправдания и Каинова братоубийства расцвечивается в разные национальные и партийные цвета и одевается в широкие воскрылья религиозной ревности, но он остается все тем же осужденным Богом грехом человечества. И возносящий свою плоть и кровь над другой плотью и кровью кончает убийством другой плоти и пролитием другой крови.

Во время своего первого визита в Белый Дом президент Израиля поднес презиценту США свиток Торы. В этом традиционном подарке подчеркивалось значение Библии в судьбах народов. Президент Вейцман считал, что президент Соединенных Штатов может быть удовлетворен этой не завершенной Евангелием Библией как национальным памятником Израиля.

Но Библия принадлежит не одним физическим потомкам древнего Израиля. Почти два тысячелетия она уже является сокровищем всех народов мира, зовя всех людей в общее их Отечество, Небесный Иерусалим.

Трагична жизнь Израиля прежде всего в том, что великое призвание Торы он переживает не только как свою славу, но и как свое умаление... И всякий раз подчеркивая перед миром свое особое, национальное отношение к Библии, ставшей уже всемирным светильником человечества, Израиль являет как свое древнее священное лицо, так и всю трагичность своей современной национальной и религиозной жизни.

Президент Соединенных Штатов Трумэн не подарил президенту Израиля Вейцману Библию, завершенную Евангелием. И это, может быть, было следствием не только религиозной деликатности президента Трумэна, но и западной индифферентности к священному символизму в истории.

Беспримерным усилием воли, кровью, собранной среди всех народов, и отовсюду добытым золотом Израиль утверждает себя на своей древней земле. Но решением Организации Объединенных Наций от 9 декабря 1949 года ему была отдана только часть этой земли – без Сиона и Иерусалима. Иерусалим этим решением народов «интернационализирован», сочтен святым местом всего человечества, колыбелью трех его религий. В этом международном решении (легально отменить его нет у Израиля надежды) открывается справедливость в отношении всех людей мира; но эта справедливость есть бесконечно горькая реальность для Израиля... Как древнему пророку, ему надо этот горький свиток съесть. И некая ужасная для его человеческого национализма правда должна стать сладкой для его древнего пророческого сердца.

Какая-то часть рассеянных в мире сынов Израиля уже собралась к Сиону... «Где труп, там соберутся и орлы» (Лк. 17:37; Мф. 24:28). Не это ли таинственное слово Спасителя осуществляется ныне? Сбываться же оно начало в семидесятом году от Его Рождества.

Мусульмане-арабы, окружающие Иерусалим, не соглашаются отдать Израилю этот древний город, тоже свой для них. Почти полтора тысячелетия Иерусалим пребывает арабской, мусульманской святыней. Как теперь отдать его?.. Христиане всех стран мира тоже считают Иерусалим своим. Не соглашаются и христиане отдать в исключительное владение Израилю ни песен Давида, ни мудрости Соломона, ни горницу Сионскую, ни Гефсиманского сада, где началось голгофское страдание Спасителя, ни Вифлеема, где родился Господь, ни Живоносного Гроба, из коего Он воскрес... Нет, не могут и христиане всего этого уступить наследникам одного только Ветхого Завета!

Иерусалим – общая святыня человечества. Это подтвердили народы мира своим решением. Исполняя волю Божию, Иерусалим земной должен оставаться символом Иерусалима Небесного для всех людей и народов. Он есть прообраз «нового неба и новой земли» (Откр. 21:1), куда позвано Богом все человечество, все народы. И Израиль должен вместе со всеми народами внести чуда «славу и честь свою» (Откр. 21:24).

Но старый, земной Иерусалим вошел трехгранным острием в тело человечества. Это незаживающая двухтысячелетняя рана! С трех ее сторон сочится кровь: иудейская, мусульманская, христианская... Израиль хочет иметь Иерусалим только для себя. Он даже считает, что уже имеет его. Так же считают Иерусалим своим и многие миллионы мусульман Азии и Африки; и голос их звучит в мире не менее громко, чем голос Израиля. Лишь христиане приглушают свой голос около Иерусалима. Христиане заняты сейчас в Объединенных Нациях второстепенной, в сущности, для себя проблемой: «святых мест Палестины». Но в принятом Объединенными Нациями 9 декабря 1949 года решении об интернационализации Иерусалима как общей святыни человечества проявилась, несомненно, и воля христиан всего мира. В плане международно-политическом иного решения быть не могло; свободу своего паломничества в Иерусалим как область, не зависимую ни от какого государственного суверенитета, христианские народы защищали в Объединенных Нациях довольно дружно, несмотря на свою разобщенность в ряде других вопросов...

Мне пришлось быть на этом заседании Организации Объединенных Наций. Речью, наиболее выявившей христианскую точку зрения по вопросу Иерусалима, была речь Чарльза Малика, православного христианина, араба, посла Ливана. Малик защищал «среднюю» (для него как араба) линию и чисто религиозный подход к проблеме.

Большинство народов мира обнаружило 9 декабря 1949 года единство своих взглядов на устройство Иерусалима, хотя в общем хоре выделялись разные (громче других англосаксонские) голоса, пытавшиеся вести собственную партию. Арабские государства, в силу своей собственной диалектики, оказались на стороне «христианских народов», и даже советские делегаты голосовали вместе с католиками всего мира, может быть, чтобы выявить политическую симпатию к арабскому миру (а кстати, и досадить «американцам», искавшим, с Англией, менее ясных компромиссных решений). Священный город «трех религий человечества», Иерусалим остался городом, юридически не зависимым ни от какого государства.

Международную и религиозную справедливость этого решения не мог не видеть и Израиль. Но вместе с Трансиорданским королем (ставшим Иорданским) он отказался подчиниться решению Объединенных Наций. Движимый своей собственной логикой сионизма, неотделимого от физического Сиона, Израиль перевел правительство из Тель-Авива в свою часть Иерусалима. Арабский легион Иорданского королевства утвердился в своей – Старой – части священного города. Дойдя до Иерусалима, мог ли теперь Израиль отступить и повернуть назад от самого священного места своей истории? Не ради Сиона ли возник «сионизм»? Не к Сиону ли обращались более двух тысячелетий глаза и молитвы Израиля?

Слишком долго терпел Израиль, ожидая земного Иерусалима. Он не имел сил терпеть дольше. Ведь слово Спасителя, и к нему обращенное через Самаритянку, еще не услышал он: «Поверь Мне, что наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу; но настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе» (Ин. 4:21–23).

C разрушением Храма, которое предсказал пророк Даниил, и после перехода национальной религии Израиля во всечеловеческую Иерусалим перестал быть – и не может быть! – центром Богопоклонения, тем более исключительным местом его. Вместе со своим Иерусалимом и Израиль перестал быть тем, чем он был много веков... Так «место» материнское теряет всякое свое значение после рождения человека.

Осуществляя свой спасительный для всего мира план, Промысл тысячелетия держит Иерусалим в священном унижении. Дело этого унижения сперва было поручаемо язычникам, но «окончились времена язычников» (см. Лк. 21:24), и дело унижения Иерусалима перешло к мусульманам. И это не смущает христиан, желающих не «юридически», не «имущественно», географически или государственно владеть Иерусалимом, а «в духе и истине», как сказал Господь Самаритянке.

К этому единственно только возможному обладанию Иерусалимом как жизнью в Боге было всегда обращено и сокровенное лицо самого Израиля... И ныне душа Израиля в глубине своей мучается, стремясь к душному, «плотскому», националистическому Иерусалиму, а не к духовному – как самой последней реальности бытия, самой совершенной любви к Богу и человеку... К этому «плотскому», не спасающему никого, мучающему Израиль Иерусалиму обращено политическое и национальное лицо сионизма Герцля, Жаботинского, Вейцмана, Бен-Гуриона, Шарета и Бегина.

Конечно, справедливо иметь Израилю, как народу, свой земной очаг. И нельзя христианину не желать этого, если есть воля Божия в том...

Но в отношении Израиля все как-то странно осложнено, для Израиля все как-то по-особому складывается в мире – все тут и таинственно, и возможно. Возможно, что Израилю дается от Бога, на какой-то срок возвращается его земная родина... Но возможно и другое: что сионизм Герцля не стоит на путях духовного спасения Израиля, а есть лишь один из исторических моментов все того же древнего непослушания Богу. Это выявится в процессе истории. Суд человеческий излишен. Что строилось на песке, будет разрушено. Однако, как мы видим, допускается в жизни Израиля это испытание земного сионизма ради наилучшего выявления небесного и исполнения воли Божией. Как своим послушанием, так и своим непослушанием Израиль призван служить – и будет служить Распятому и Воскресшему, все совершеннее открывая миру «Желаемого всеми народами» (Aгг. 2:7).

Христианское сознание дорожит духовным первородством Израиля. Оно им дорожит более, чем сам Израиль. Но это сознание не смешивает благословенного сионизма пророков с чечевичной похлебкой современной националистичности, за которую никто не в силах продать древнее «первородное» лицо Израиля.

Арабско-еврейский конфликт неразрешим в плане географическом и политическом. Арабское большинство на Ближнем Востоке – факт реальный. Палестина для арабов, может быть, и нечто меньшее, чем для израильтян (хотя арабы с этой мыслью не согласятся), но кроме религиозной и экономической стороны здесь играет роль вопрос мирового мусульманского престижа.

Пространство Иерусалима, Сиона и всей библейской земли Израилю нужно, конечно, не только для устроения и «заземления» своего страннического национализма в мире, не только для устройства государственного своего очага и прокормления всех собравшихся «от четырех ветров» и все собирающихся туда бедствующих по разным странам и неуютно себя чувствующих в мире евреев. Пространство Святой Земли нужно более всего Израилю для исторического оправдания «себя», своего «я», своего национального лица и своей столь пререкаемой в мире религии... Как бы ни прикрывал Израиль практическими и национальными нуждами эту кровоточащую свою двухтысячелетнюю рану, она видна: Израиль может молиться только в Иерусалиме. И если он еще не видит Нового Иерусалима (хотя так близок к нему!), – лишь старый Иерусалим может быть местом его Храма, его молитвы. И сионизм, как ветхий Адам, творится сначала «из земли» (из экономических, этнических, национальных нужд); но потом в него, как в Адама, должен быть вдунут дух... И есть возможность, что – еще раз – вне стен райских утвердится дух «Адама ветхого», согрешающего, рождающего не только Авеля, человека убиваемого, но и Каина, человека убивающего.

Двадцать веков боровшийся со своим Мессией, Израиль стоит перед своим Мессией. Если не через истинную веру, то через истинное свое страдание он будет идти за Крестом Распятого и Воскресшего. Новые братья Маккавеи воскресают. Они борются в наши дни уже не с римлянами и их наследниками англичанами, а с арабами, со всем миром, сами с собой и – с Богом... Трагизм новых Маккавеев в том, что они воскресли: воскресли в своем героическом эпосе после воскресения Своего Мессии, который упразднил для своего народа религиозное значение национального героизма. Для народного подвига Израиля открыта область духовная и мировая. И хотя сейчас подражает Израиль древнему своему вождю Иисусу Навину, но в новых подвигах его уже нет благословения всемирности библейской. В победных кликах провозглашения своего государства Израиль потерял свою Стену Плача – Покаяния... Вместо Стены Плача теперь у Израиля – Башня. Ее строят и за нее сражаются. И кровь Израиля проливается не за тот Иерусалим, который расширен Богом до последних пределов творения.

История смертельно больна. Болезнь ее есть ее безысходность и бесчудесность человека… Мир изнемогает от малости Божиего света в людях. И Христовы ученики мучаются, видя непрестанную в истории смерть Иерусалима – без его воскресения... «Ей, гряди, Господи Иисусе!» – такова молитва их о том, что не исполниться не может.

Христиане не должны государственно владеть Иерусалимом. Иерусалимом можно владеть только во благодати.

Было два периода, когда казалось, что христиане владеют Иерусалимом, владеют по-земному. Но это была видимость; пройдя, эти периоды не оставили ран потерянного обладания. Недолгое государственное владение Иерусалимом крестоносцами явилось следствием их не христианского, а сионистического отношения к Святой Земле. И сионистическое отношение части западных христиан к Сиону оказалось в истории гораздо более тренировкой папо-цезаризма, чем апостольским возвещением спасения миру. Иерусалим Духовный (и христиане Востока, особенно Афонская гора) пострадал от крестоносцев более, чем от мусульман.

Обладание Иерусалимом англичанами после Первой мировой войны тоже не было христианским. Но, в отличие от крестоносцев, англичане это понимали и со спокойной совестью оставляли землю и имущество Гроба Господня в наследственном владении мусульманских семейств... Христианский паломник Иерусалима доселе может видеть этих стражей и хозяев Живоносного Гроба Господня, сидящих и дремлющих с ключами у его врат. Это – не ангелы с пасхальной вестью, сидящие на камне Гробницы Христовой, а люди, занятые своими земными несложными заботами... Но эти люди не мешают христианам; они не нарушают веры в Небесный Иерусалим; они даже подтверждают символику христианского спасения. «Не знающие, что творят», они в самой бездумности своей являются символом всей истории этого мира. И христиане не к «плотскому» Иерусалиму идут, идя к Святой Земле.

Англичане имели правильное чувство Иерусалима, оставляя детские имущественные права мусульманам.

Христианское обладание Иерусалимом всегда заключалось и заключается в том, чтобы не люди владели Иерусалимом, но чтобы Иерусалим владел ими. Иерусалим призван нами владеть своей самой последней правдой, огненно нужной человечеству! И истинный Божий храм, где бы ни стоял он, есть всегда точное подобие Храма Иерусалимского времени Христа, и живая часть Сионской горницы, где свершилась Тайная Вечеря, и образ Голгофы, и Животворящего Гроба... И даже всякое место этого мира для верующего христианина есть именно то место, к которому прикоснулся Господь.

Вышедшие с мечом и огнем на борьбу с «неверными» за государственное обладание Иерусалимом крестоносцы были, в сущности, носителями некой ставрологической ереси не крестного понимания Креста. И хотя своей жертвенной, «ради Иерусалима», крови они пролили не менее, чем вместе взятые израильтяне и арабы наших дней, поражение крестоносцев в истории было не чем иным как победой Креста. Эти средневековые рыцари были учениками Христовыми, еще не научившимися Евангелию, еще не знавшими, «какого они духа» (Лк. 9:55).

Крещение не может изменить ни крови человека, ни национальности его. Крещение возвышает над национальностью и кровью. Этого люди столь часто не понимали в истории. Отталкиванию евреев от Креста и крещения как от чего-то «не своего» способствовали сами христианские народы, сионизировавшие свои государства, обусловливавшие нередко свою национальность христианским крещением, то есть возводившие, по примеру иудейства, свою плоть и кровь в религиозное достоинство. Этим в значительной мере закреплялось и неверное, тоже горделиво-националистическое, отталкивание евреев от крещения.

Крещение делали средством национальной политики в отношении инородцев, способом их ассимиляции. Неудивительно, что в ответ на такое отношение к христианской вере «христиан» евреи закреплялись на своих – противоположно грешных – позициях, считая некрещение одним из своих национальных признаков.

Сейчас, к концу второго тысячелетия от Рождества Христова, должно быть ясно всем, что никакое государство в силу своей законнической, этнической и геополитической природы не может быть на 100% христианским. Оно может лишь программно, телеологически считать себя «христианским», но быть таковым оно может лишь символически и относительно... И прав Эбрард, сказавший:

«Если предложить вопрос о том, что служит доказательством христианства, то это доказательство можно заимствовать не из истории христианских обществ, а исключительно только из жизнеописания отдельных лиц в христианстве, в которых Евангелие проявило себя как силу Божию». Этой истины «христианские государства» в истории не хотели признавать. И тем давали право нехристианам считать христианство «исторически неудавшимся».

Такая аргументация является и сейчас главной аргументацией современного иудаизма, пытающегося, критикуя «христианство», скрыться от Христа. Сказать, что христианство «не удалось», в такой же мере невозможно, как сказать, что все творение Божие «не удалось», хотя этой мыслью и прикрывают некоторые неверующие свое неверие. «Удачей» или «неудачей» чего-либо может быть лишь конец процесса, а не самый процесс. Еще не наступил апофеоз творения – и искупления человеческой свободы. Царство Божие началось в ночи Вифлеема, в иорданской пустынности, в голгофской сокровенности. Оно положено, как закваска, в мир человеческой свободы и истории. И не может быть, конечно, иного спасения, как только на путях этих реальностей свободы человеческого духа. Свобода магически неизменима в сторону света и истины. И кто считает, что путь принятия свободы в Боге, в Его любви, во Христе открытой, «не удался», тот логически должен прийти к тому, что и творение Божие «не удалось» (ведь человек во многом сейчас направляет свою свободу не в сторону своего Творца). Однако того, что «творение» Божие «не удалось», не будет утверждать никакой преданный синагоге еврей, и оттого у него не может быть и аргумента против духа Христова – духа не магического, а онтологического спасения в Боге.

Мир есть нечто становящееся, как и христианство. И сыны Церкви, и сыны синагоги одинаково почитают в вере своей мир человеческой свободы и не имеют права утверждать Царство Божие как магическое спасение человека без духовного участия его самого. Ни древний Закон Моисея, ни пророки Библии, ни апостолы-евангелисты не дают ни малейших оснований верить в механическое – Deus ех machina¹² – превращение грешников в праведников, зла в добро, лжи в истину, горя и страдания людей в их счастье и славу. Путь Христов есть лишь наивысшее, совершенное откровение Закона творения. Все Откровение, от Пятикнижия Моисея, полно утверждений условности, кондициональности Божиего спасения... Благовестие евангельское в этом отношении ничем новым не отличается, оно только полно и совершенно открывает Сияние Лица Божиего, открывает Бога как спасителя свободной богообразной воли человека... В Евангелии путь человека возвышается до всечеловечности и вечности.

Многие ученики и учители иудейства могли бы узнать своего – ибо всемирного – Мессию в Иисусе из Назарета. Но они еще не решаются расстаться со своим «богатством» и отходят от Христа с печалью, которая видна в глазах всех идеалистичных, одухотворенных, но во Христа не верующих евреев. Истина сокрыта в этой печали. Человек призван верою увидеть великое древо нового, спасенного мироздания в малом «горчичном зерне» Сына Человеческого.

«Зерно горчичное» кажется в этом мире «меньше всех семян, но, когда вырастает, бывает больше всех злаков и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его» (Мф. 13:32). Таков и Мессия, униженный и распятый при Понтийском Пилате и воскресший в третий день. Многие, ожидающие Мессию, еще не имеют веры в этом смиренном Зерне видеть великое Древо спасения… Но в самое Древо – будущее – они готовы верить.

Верующие сыны синагоги, ждущие Мессию, тем более близки ко Христу, чем более возвышен образ Мессии, которого они Ждут. Некоторые из них очень близки ко Христу, хотя очи их еще закрыты и лежит на них покрывало, как на лице Моисея (2Кор. 3:13). И про них, этих людей, сказал Христос, обращаясь к богатому юноше: они «недалеки от Царства Небесного». И еще сказал про них: «Если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем» (Мф. 12:32). Некоторые из них узнают Господа в свой час, когда покрывало спадет с их глаз и никакого земного величия им уже не будет нужно для украшения Мессии... А сейчас они еще не узнают Его в этом мире страдания и греха. Они еще думают, что Мессия должен быть магическим изменителем человеческой души, человеческой истории... Здесь соблазн, еще не преодоленный многими душами.

Но земная история и жизнь человеческая несут Благодать спасения, как закваску. Благодать Христова в мире есть лишь закваска процесса, а не апофеоз его. И без этого процесса в глубине истории, в глубине жизни человеческой не может быть апофеоза бытия – «нового неба и новой земли».

Смысл христианства часто не понимался и извращался в мире. Не только отдельные люди, но целые народы и государства в истории любили величаться своим «христианством», даже своим особым правоверием в христианстве. Вера Христова понималась не как великое служение и ответственность, но как постоянная, неотъемлемая и почетная привилегия тех или иных людей и народов.

Какими «христианнейшими» титулами не награждали себя в истории цари и народы! Даже в наши дни некоторые не могут понять условности такого «христианства». В Европе трудное время нацизма пришлось пережить не только евреям-иудеям, но и евреям-христианам, а также и неевреям-христианам, которые, зная веру свою, принимали ее до конца и не могли равнодушно смотреть на истребление своих братьев по человечеству и по Христу.

Как могли, они спасали и утешали их. И немало христиан тогда пострадало в странах Европы как за свое человеческое родство с евреями, так и за свое христианское к евреям отношение.

В Церкви Христовой нет ни эллина, ни иудея, ни мужеского пола, ни женского, но во Христе все «дети Божии» (1Ин. 3:2), «народ Божий», личности неповторимые. А противящиеся Духу Святому, к какому бы народу ни принадлежали, – «дети диавола» (1Ин. 3:10).

И нельзя христианам смотреть на Христову Церковь как на что-то только «свое». Такое «сионистическое», младенчески эгоистическое «христианство» есть даже не религия Бога Отца, но религия одних земных отцов. Всякое псевдорелигиозное самоукрашение людей и народов несет в себе черты неистинного сионизма.

Вот отчего христианам нельзя строго судить тех евреев, которые свое отталкивание от Крещения во Христе Иисусе все еще продолжают считать своим национальным признаком и даже своей национальной собственностью.

Крещение – воскресение; но это Крещение есть смерть для всего лично и коллективно самостного, это есть обет непрестанного умирания для себя, для всякой своей личной и коллективной самости. Во всяком народе верующий во Христа есть носитель и пророк последней Божией правды. Жизнь его есть всегдашний трудный путь среди неверующих и псевдоверующих. Псевдоверующие более, чем неверующие, распинают Христа в мире и побивают камнями Его учеников... Но лишь в отказе от самости выявляется мера истинной культуры людей и народов.

Есть «человек во Христе», но нет «национальности во Христе», нет «государства во Христе». Ни «святого государства», ни «святой национальности» мир не знает. И Божиим народом является лишь «Новый Израиль» – тот народ, который собран и собирается со всех народов земли, Небесный Иерусалим, Церковь Бога Живого, «столп и утверждение истины» (1Тим. 3:15). И в том именно яркое доказательство божественности Евангелия, что оно не позволяет никакому человеку, ни народу, ни коллективу людей присваивать себе Истину как свою личную или национальную собственность.

Оттого языческим народам было легче принять религиозное равноправие перед Богом всех народов, чем Израилю, из человеческого лона которого истина этого равноправия вышла.

Но если бы Слово Божие воплотилось в Германии, Англии, России или другой стране, всякий народ мира ею национально похвалялся бы не меньше, чем евреи наших дней. В силу своей падшей, неискупленной, смертной, эгоистической природы всякий человек и народ мира всегда спорит с Богом, борется со своим Творцом и не желает умереть в Его правде. А эта смерть ради воскресения есть самая сущность христианства.

Созерцая палестинскую борьбу последних десятилетий, христиане молчат. Но они не забывают Иерусалима. На медных крестах старого Русско-Палестинского Общества стояли такие столь чудесные слова: «Не умолкну ради Сиона и ради Иерусалима не успокоюсь». Конечно, раздаются в мире отдельные христианские голоса, полные дружбы и глубокого сочувствия к библейскому народу, спасающему себя от своего двухтысячелетнего странничества. Но эти голоса Христовых учеников выражают свое сочувствие и к изгнанным снова, как древняя Агарь в пустыню, «агарянам», арабам. Около миллиона их живет теперь в страннических палатках вдали от родной земли... Как темное облако, они висят над Израилем...

Государственное рождение Израиля совершается «в кровях». Но не все ли мы на земле рождаемся в кровях? Само по себе это еще не предвещает смерти рождающегося... Более тревожный симптом – древность рождающегося! И не такая безличная, безучастная к судьбам мира, как индийская, но связанная с миром и в своих падениях и восстаниях. «Как может человек родиться, будучи стар? неужели может он в другой раз войти в yтpo6y матери своей и родиться? (спросил Никодим, тайно придя ко Христу. – А. И.) Иисус отвечал: истинно, истинно говорю тебе: если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие. Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух. Не удивляйся тому, что Я сказал тебе: должно вам родиться свыше. Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа. Никодим сказал Ему в ответ: как это может быть? Иисус отвечал и сказал ему: ты – учитель Израилев, и этого ли не знаешь? Истинно, истинно говорю тебе: мы говорим о том, что знаем, и свидетельствуем о том, что видели, а вы свидетельства Нашего не принимаете. Если Я сказал вам о земном, и вы не верите, – как поверите, если буду говорить вам о небесном? Никто не восходил на небо, как только сшедший с небес Сын Человеческий, сущий на небесах. И как Моисей вознес змию в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. ...Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него. Верующий в Него не судится, а неверующий уже осужден, потому что не уверовал во имя Единородного Сына Божия. Суд же состоит в том, что свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы; ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы, а поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны» (Ин. 3:4–21)... Как все это подходит к Израилю наших дней! Старый, древний, он хочет ныне родиться именно таким «единственным», но невозможным путем, который только и представлялся воображению его учителя.

Трудность такого рождения очевидна. Мусульмане, семиты, населявшие Палестину до своего недавнего изгнания Израилем в пустыню, – тоже прямые потомки тех древних арамейцев, коренных жителей страны; и эти арабы считают себя связанными со своей землей глубже и органичнее, чем новые пришельцы, съехавшиеся со всех концов мира после своего двухтысячелетнего странствия... Ho эти пришельцы на основании своей идеи требуют теперь, чтобы другие семиты, мусульмане и христиане, отдали бы теперь им, пришельцам, «землю Авраама, Исаака и Иакова».

И право свое на это Израиль обосновывает своей «плотью и кровью» и Библией, не завершенной Евангелием.

И не видит, конечно, Израиль, что именно Евангелие Иисуса Христа исторически сотворило ценностью всего мира и самого Израиля – Святую Землю. Именно оно, всемирное Евангелие, творит из этого клочка земли святое место всех народов. И не будь двадцати веков спасительной (а для других мучительной) власти Распятого и Воскресшего, не было бы сейчас и такого мирового напряжения у стен Иерусалима. Может быть, не было бы и сионизма. Может быть, не было бы и самого Израиля...

Небесное Евангелие служит и земному Израилю... Именно оно дало Торе ее всемирную славу. Израиль связан с Евангелием более, чем думает, чем сейчас хочет.

И не зная своего Утешителя, он видит одни свои страдания. Он еще не верит, что чудо его двухтысячелетнего странствия и бездомности среди народов есть печать Христова на его челе.

В пустыне аравийской, среди гор Иудеи и Галилеи Израиль сейчас хочет спасти свою плоть и кровь земным строительством, национальной идеей и переселением своих сынов – из огня многих стран в полымя этой страны...

Осуществляя свою двухтысячелетнюю надежду, Израиль ставит свой колеблемый ветром шатер в метафизически безводной пустыне мира. Он думает, что силен оросить эту пустыню… Израиль – избранник Божий. Об этом свидетельствуют невольно для себя и те люди и народы, которые имеют в отношении Израиля повышенные нравственные требования. Сами того не сознавая, они от евреев требуют такого совершенства, которого сами не имеют. Лишь христиане видят путь Израиля. И они жалеют его и молятся о его спасении... Может быть, оттого «огненный дождь» все идет и идет в истории Израиля, и земля не должна ему давать покоя?..

Требуя от евреев христианского совершенства (и за отсутствие его так критикуя евреев), люди, сами того не осознавая, жаждут увидеть в Израиле образ Христа. Они хотят услышать от иудейского народа не стандартные слова провинциального национализма, но мировую, спасающую всех пророческую о всех правду... «Ибо спасение от Иудеев» (Ин. 4:22). В тысячелетней придирчивости народов к евреям есть сокровенное к ним доверие, есть большая на них надежда... А Израиль этого все время не понимает и обижается на всех. Народы же не понимают его тайны, сокрытой и от него самого, – тайны народа, близкого к Богу и борющегося с Богом в метафизической пустыне этого мира.

Рядом со своим Мессией Израиль тоже висит на кресте мира. И как все, не видящие Христова Креста, видит лишь свой крест.

Борьба за обладание Иерусалимом имеет не только государственную, национальную и экономическую стороны. Ортодоксальным сионистам является и видение древнего Иерусалима, среди которого опять стоит Единственный, Неповторимый Храм... Если Иерусалим окажется вновь целиком в израильских руках, Израиль может сделать попытку восстановления Храма, потому что только в Храме этом оправдание Закона Моисея.

Можно ли это забыть? В истории была только одна организованная попытка доказать ложность евангельского откровения через восстановление ветхозаветного Храма в Иерусалиме. То была попытка императора Юлиана Отступника в IV веке. Смерть положила конец его замыслу. В статье своей «Рождение Слова. Письмо из Израиля» вдумчивый израильский писатель Ю. Марголин говорит о том, что существует религиозная интерпретация сионизма: евреи должны вернуться в Иерусалим, чтобы отстроить там Храм, чтобы возобновить чистоту веры, чтобы исполнилось слово о стране, которую Бог передал в наследство «семени Авраама…» Конечно, без новых конфликтов с арабами и без полной победы над ними эта мечта ортодоксальных сионистов неосуществима. Только через кровь, свою и арабскую, израильтяне могли бы занять весь Иерусалим и войти в самое священное место своей истории, где стоит мечеть Омара, а ранее стоял разрушенный римлянами при императоре Тите в 70 году второй Храм.

Представим себе осуществленной эту мечту ортодоксальных сионистов (хотя в осуществление ее ни один христианин не верит). Израиль овладевает всем Иерусалимом. В огне войны (или в ее результате) мечеть Омара разрушается, и открывается возможность осуществить величайшую религиозную мечту Израиля, два тысячелетия обращенную от всех стран земли к Иерусалиму... Материальные средства текут в Израиль, ведь ни одна синагога мира не считает себя равной Иерусалимскому Храму! И вот в Иерусалиме есть все, что нужно для осуществления этого замысла, – материальные средства, зодчие, рабочие и энтузиазм древней национальной веры... Иди далее, мечта: третий Великий Иерусалимский Храм построен!

И тут встает первый вопрос, трагический вопрос: где найти Ковчег Завета со Скрижалями, чтобы место Святого Святых не было пусто? Ведь ради этого Ковчега построена была Моисеем Скиния, преобразованная после в Храм. Но Божиим изволением святыни исчезли. Может ли Святое Святых быть без них, быть пустым?.. И как найти священников, где взять левитов для служения? Рассеянное колено Левия смешалось с другими коленами и с иноверными. Если удастся удостоверить некоторых, кто из них захочет (и окажется по Закону способен) исполнять ритуальные свои обязанности при Храме? Но предположим, что и колено Левия вновь собрано для принесения в Храме жертв по Закону Моисея. Какое множество скота, тельцов, агнцев понадобится для принесения этих жертв! Где их взять? А если все-таки найдут, то каким странным, жутким покажется для народа, для идеалистической молодежи израильской и для всего мира это зрелище кровавой бойни на Месте Святом! Как оттолкнет зта кровь от Храма самих израильтян, отвыкших за тысячелетия от кроваво жертвенного и привыкших к синагогиальному, книжному, «лунному» иудейству. Без труда можно предположить, что случится тогда с молодыми идеалистами-сионистами, во многом уже полухристианами (если еще не верующими во Христа как Мессию и Искупителя, то уже любящими дух Евангелия и Сына Человеческого)...

Восстановление Храма в Иерусалиме – невозможно... В Израиле может быть все: парламент, армия, и президент, и послы, и биржа, и кибуцы, и электрификация… Чего не может быть у Израиля, это Храма. И как ни борется Израиль с Богом, тут уже не одолеть ему!

И потому попытка построения Храма Иерусалимского Израилем была бы очень ценна для Христова дела и во всем мире, и в самом Израиле. После нее уже не осталось бы религиозного иудейства. Много веков оно себя стимулировало – и извне стимулировалось – гонениями, преследованиями, унижением, рассеянием в мире и своей трогательной, полной глубокой символичности ежегодной пасхальной обращенностью к Иерусалиму.

В попытке воссоздания Иерусалимского Храма яснее апостольских слов выявилась бы перед всем Израилем и миром правда пророчества Даниила о наступившем конце жертвы законной и о пришествии времен Мессии. И яснее поняли бы все, что настало время принесения Живому Богу только духовной жертвы – жертвы веры, правды и милости.

Об этом ведь именно и сказал Бог через пророка Даниила: «Семьдесят седмин определены для народа твоего и святаго города твоего, чтобы покрыто было преступление, запечатаны были грехи и заглажены беззакония, и чтобы приведена была правда вечная, и запечатаны были видение и пророк, и помазан был Святый святых. Итак знай и разумей: с того времени, как выйдет повеление о восстановлении Иерусалима, до Христа Владыки семь седмин и шестьдесят две седмины; и возвратится народ и обстроятся улицы и стены, но в трудные времена. И по истечени шестидесяти двух седмин предан будет смерти Христос, и не будет; а город и святилище разрушены будут народом вождя, который придет, и конец его будет как от наводнения, и до конца войны будут опустошения. И утвердит завет для многих одна седмина, а в половине седмины прекратится жертва и приношение, а на крыле святилища будет мерзость запустения, и окончательная предопределенная гибель постигнет опустошителя» (Дан. 9:24–27).

«Логика сионизма» идет от Святой Земли к Иерусалиму, от Иерусалима к его Храму, от Храма – ко Святому Святых, от Святого Святых – к Ковчегу Завета и всей полноте Моисеева Закона... Если где-либо эта цепь разорвана, сионизм теряет свое единственно подлинное, религиозное оправдание.

Мерило израильтян – тех, «в которых нет лукавства» (Ин. 1:47), – внутренняя логика Закона в истории. И она открывает славу Нового Иерусалима. Артур Кестлер убежден, что искренний израильтянин не имеет права теперь повторять свою Пасху вдали от Иерусалима, говоря, что «следующая Пасха его будет в Иерусалиме». Иерусалим уже стал географической досягаемостью.

Библейские прообразы стали и все более становятся реальностью. «Верою Авраам повиновался призванию идти в страну, которую имел получить в наследие, и пошел, не зная, куда идет. ...Все сии умерли в вере, не получив обетований, а только издали видели оные, и радовались, и говорили о себе, что они странники и пришельцы на земле; ибо те, которые так говорят, показывают, что они ищут отечества. И если бы они в мыслях имели то отечество, из которого вышли, то имели бы время возвратиться; но они стремились к лучшему, то есть к небесному; посему и Бог не стыдится их, называя Себя их Богом: ибо Он приготовил им город» (Евр. 11:8–16).

Иерусалим приготовлен для Израиля и для всего человечества. Не нынешний пыльный Иерусалим, половиной которого уже владеет Израиль. Тут лишь невоскресшие кости Иосафатовой долины. Иерусалим вышел оттуда через Золотые ворота во все города, сойдя на все дороги земли... «И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный, как невеста, украшенная для мужа своего. И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет; ибо прежнее прошло» (Откр. 21:2–4). «Вышний Иерусалим свободен: он – матерь всем нам» (Гал. 4:26).

На пароходе, уносившем меня из Европы в 1946 году, был один русский раввин из Минска. Он плыл к своим братьям на Кубу. Молодым благообразным лицом своим, с окладистой бородой, выделялся среди пассажиров. Он подолгу сидел в шезлонге рядом со своей женой, бывшей на сносях и страдавшей от моря. Мы с ним познакомились среди залитого солнцем Атлантического океана. Нас невольно объединили наши – кажется, единственные на пароходе – бороды и русский язык; а может быть, еще и согласная печаль о мире. Помню, с какой грустью, ничего не говоря друг другу, мы смотрели на нескольких беззаботных, веселых испанских монахов, сражавшихся друг с другом в клубах табачного дыма за зеленым карточным столом... Сознаюсь, мне было грустно наблюдать это зрелище, представшее и перед взором искренне религиозного, восточно-европейской складки, раввина, часто сидевшего с раскрытой Библией перед океаном. Ведь он не сойдет вниз, думал я, в ту пароходную часовню, где свершаются благоговейные христианские молитвы, он не увидит других священников; впервые выехавший в мир, он может подумать, что все гуляющие по пароходу в рясах готовы так «убивать» время.

Впрочем, я убедился, что раввин прекрасно разобрался в этом вопросе. Он знал, что такое христиане... В начале войны он был спасен от смерти православным крестьянином, белорусом, продержавшим его целый месяц в овинной яме рядом с избой. Это был подвиг большого и бескорыстного человеколюбия, дело было связано с риском немедленного расстрела всей семьи крестьянина. Через месяц раввин освободил своего хозяина от ответственности, уйдя в лес к партизанам. Жизнь его последних лет была целой эпопеей...

Хотя веселые испанские монахи нашего парохода, несомненно, знали тайны слова Божия, которых еще не знал этот раввин, но сердцем своим они были не ближе ко Христу, чем он; я думаю, что они были более отдалены от евангельских тайн, чем этот раввин, постигавший слово Господне еще «как бы сквозь тусклое стекло» (1Кор. 13:12) своих раввинистических традиций, но желавший соединить свою жизнь со всей мерой познанной им истины. Убежденный сионист‚ близкий родственник одного из главных деятелей сионизма, он, между прочим, рассказал мне, как при своем проезде через Рим он посетил вместе с главным раввином Рима Папу Римского; с видимым для себя удовольствием он добавил: «В Риме установился обычай в определенный день главному раввину Рима посещать главу Римско-Католической церкви; это стало следствием какого-то заступничества Папы за евреев еще в средние века».

Незначительный сам по себе эпизод с пароходными монахами и раввином наводит на мысли общего порядка. «Христианства» как чего-то абстрактного – нет. Есть лишь живые христиане, в которых живет дух Христов, христоподобные люди. И потому собирательного «христианина» нельзя противопоставлять собирательному «еврею». «Не все те Израильтяне, которые от Израиля...» (Рим. 9:6), и не все христиане от «христианства». Переплет, даже надпись на нем, не определяют еще содержания книги... Надо выйти из мира партийности в мир истинной человечности.

Недалеко от Кёльна есть бенедиктинский монастырь Мария Лах. Рядом с главным его храмом – часовня с изумительной алтарной мозаикой византийско-германской бейроновской школы... Образ Христа Спасителя там во весь рост среди алтарного полукруга стены. По правую и левую сторону от Него изображены две женщины. Стоящая справа благоговейно, с большою любовью смотрит на Него. Это – Церковь... Другая, тоже рядом стоящая со Христом, не видит Христа; глаза ее завязаны платком. Это синагога.

Верующее во Единого Бога еврейство стоит рядом со Христом. Они – христиане с завесой на глазах. И все христиане, Духа Христова еще не знающие, подобны синагоге. Они любят свою религию – и в ней себя самих и свои народы – больше, чем Христа. Они еще не воскресли со Христом, потому что не умерли в Нем. «Повязка» скрывает еще от них Сияние Лица Божиего, Сияние, которое есть Христос.

Как ортодоксальное, так и «либеральное» еврейство, каждое по-своему, касаются Христовых риз. Одно – священным трепетом перед словом Божиим, его древним языком, благодатью его псалмов и молитв, покаянием перед Богом Невидимым... Другое касается Христа и Духа Божиего отходом от мертвящей буквы Закона и ритуала, отвращением от религиозной и национальной гордыни, стремлением к нравственному совершенству и всечеловеческому универсализму...

Только евангельский свет может соединить разобщенные народы мира. Только Дух Божий может соединить разобщенный Божий народ.

О Церкви сказано Августином, что она есть «невод идущий"… Когда его вынут на берег Царства Божия, в нем окажутся и те рыбы, которых сейчас в неводе нет. И не все те рыбы, которые сейчас в нем, будут вынуты на Берег…

Евангелие есть слово Вождя, выводящего Свой народ не из Египта, Биробиджана, Германии, Румынии, а из духа богопротивления и неверия. Земля Обетованная – это не узкая географическая полоска меж Мертвым морем и морем Средиземным, где так смертно ныне противостоят друг другу и борются братья, сыны Симовы. Обетованная земля – это не Ковчег, сооруженный Герцлем, Бальфуром и Вейцманом для физического и государственного спасения евреев.

Земля Обетованная – это Царство последней Божией Правды, воплощенной во Христе Иисусе.

Мир полон, как и во дни Иисуса Навина, племенами, враждебными «Вождю Иисусу»... Но среди этой земли стоит прибежище душ, Новый Иерусалим. И его Храм уже воскрес в Том, «Кто больше Храма» (Мф. 12:6). А над древним Иерусалимом совершен Суд; и все будет совершаться, доколе не окончится история. Это есть и Суд над всеми народами земли. Это есть Суд и над Израилем, и над христианами, которые не нашли – или оставили – свою «первую любовь» (Откр. 2:4).

То, что случилось в Израиле с отцом Даниилом Руфейзеном, кармелитским иеромонахом, иначе нельзя назвать как современной версией библейской истории Даниила, вверженного государством в львиный ров. Жертва нацистов и самоотверженный борец за спасение многих евреев в Польше во время нацистской оккупации, отец Даниил Руфейзен прибыл в Израиль, как всякий другой еврей, возвращающийся на свою родину, на родину предков. Но его древняя родина не захотела его счесть тем, кем он является: евреем. Усомнилась родина его не в том, что он действительно по крови еврей (тут сомнений не было), а в том, что он граждански и духовно достоин быть евреем, так как он – крещен. Но, не желающий отречься ни от своего крещения христианского, ни от своего народного корня иудейского, он просил израильские власти признать его евреем. Верховный суд Израиля в силу одного только факта крещения отца Даниила отказался признать его настоящим иудеем и дать ему израильское репатриационное право. Мотив суда: Даниил стал христианином. А христианство еврея считается в Израиле отречением не только от иудейской религии, но и от иудейской народности. (Не так ли некогда считалось в гетто, когда мнимые христиане преследовали евреев за их веру и народность?)

Конечно, это ничего общего не имеет с современной гражданской концепцией демократического государства.

В любом правовом государстве (и даже в ином тоталитарном) отец Даниил мог бы сохранить столь дорогое для него сознание еврея по крови и одновременно христианина по вере. Но в Израиле это ему не позволяется. Ему, верному и жертвенному сыну своего народа, отказывают в этом судьи израильские из-за его христианства, его веры во Христа. Вера во Христа как Сына Божия оказывается несовместимой, по мнению судей Израилевых, с полным гражданством в Израиле. Этим провозглашается в наши дни в новом культурном государстве средневековая формула, которую нельзя оправдать. Можно лишь психологически понять этот факт как болезненную реакцию еврейства на тяжкое свое прошлое положение среди народов. Решение судей, конечно, и в глазах многих евреев не вяжется с понятием демократического правового государства, которым, по мнению многих людей Америки (не говоря уже о самих израильтянах), стал Израиль и чем он даже отличается среди национальной и религиозной узости иных окружающих его государств.

Считать какую-либо религиозную веру дискриминационным пунктом есть, конечно, концепция теократического государства, не демократического. Но даже духовного обоснования для такой теократической позиции израильский суд не имеет, так как безбожие еврея в Израиле не является дискриминацией в отношении его народности, а вот Крещение, вера во Христа, Сына Божия, считается фактом, влекущим за собой дискриминацию в отношении принятия еврея в общество израильское.

Здесь полная неувязка и ярко выраженный момент кривосудия. Того самого, которое было проявлено и двадцать веков тому назад в Иерусалиме при более трагических для всей истории мира (но существенно таких же) обстоятельствах.

Можно было бы понять логику хотя бы неверного духовно, но прямодушно-теократического судебного решения. Оно тогда должно было быть таким: еврей, уклонившийся от иудейской библейской веры в Бога Живого, не имеет права принадлежать к обществу израильскому и пользоваться правами израильского гражданства. В Библии можно найти обоснование даже для умерщвления еврея, впавшего в безбожие. И самым легким наказанием для такого еврея было бы, конечно, отнесение его к иностранцам с позволением ему лишь «натурализоваться» в Израиле (как это и предложено сейчас отцу Даниилу). Тут была бы логика израильской теократии. Из древнебиблейского отношения евреев к евреям же можно было бы провести законы, ущемляющие гражданские права евреев. Пусть это было бы не на уровне современных понятий о правах человека в государстве и свободе совести, но это можно было бы логически увязать с концепцией теократического государства; в этом была бы своя логика.

Но какая же логика в непризнании полноты народности израильской в еврее из евреев, иеромонахе кармелитского ордена отце Данииле, – и одновременно в признании полных прав израильской народности для евреев-безбожников?

Во второй половине 1959 года, после сессии Центрального Комитета Мирового Совета Церквей на Родосе, я посетил Израиль. Это было как раз то время, когда в Израиль прибыл как некий народный герой сопротивления нацистам этот еврей-христианин, священник отец Даниил.

Он приехал на свою родину.

Нельзя было не увидеть уже в 1959 году, что он духовно расколол пополам израильское общество. Одни в Израиле считали (и сейчас считают), что Даниил Руфейзен имеет полное право считать себя вернувшимся в свою землю. Другие (и среди них многие атеисты) считали и считают, что Даниил такого права не имеет, раз он «отверг древнюю веру своих отцов»... Эти люди не хотят допустить, что вера их отцов ими самими отвергнута гораздо глубже, чем отцом Даниилом! «Вера отцов» целиком нарушена и попрана этими атеистами, которые, однако, признаны полноправными гражданами Израиля, и им дано право судить о правах Даниила. Мне сказали тогда, в 1959 году, что в Израиле приблизительно восемьдесят процентов кибуцев безрелигиозны (и празднуют Пасху лишь как национальный праздник). И меня очень удивило, что признавшиеся мне в своей нерелигиозности евреи считали, однако, что христианство мешает отцу Даниилу быть полноправным евреем.

Знакомый с идеологией нацистов не только по их допросам в гестапо (меня обвиняли в том, что я крестил и принимал в свою общину верующих евреев), я знаю мышление этого рода. И, веря в высокое духовное призвание Израиля, не могу, конечно, не быть опечаленным явной несправедливостью, допущенной государством Израиль в отношении одного из лучших своих сынов.

Многое огорчает религиозную совесть в мире. Отталкивает безответственное отношение белых американцев-южан к неграм, своим согражданам. (Эти «южане» лицемерно именуют себя «христианами», «последователями Библии».) Отвратителен факт всенародного, систематического, вдохновляемого государством оскорбления веры верующих в Бога людей в Советском Союзе. Прискорбны факты и в наши дни вспыхивающего псевдорелигиозного и националистического антисемитизма – антиеврейства в разных странах... Столь много есть узкого, бесчеловечного и фанатичного в мире. И не задача ли всех людей, всех религий и народов возвышать культуру человечества, свободу человеческой совести? Не задача ли всех служить именно этой истинной всечеловечности, которая только и может утешить и умиротворить все народы, соединить в братство перед лицом Божественного Света?

Дело отца Даниила в Израиле, усложненное казуистическими фразами, на самом деле очень простое: его земная родина не хочет его принять как своего сына, потому что кроме своей родины земной он еще пожелал найти и нашел – Небесную Родину, от которой не откажется даже за легион земных родин. Но он хочет любить и земную родину, землю своих отцов, страну свою дорогую Израиль – как отсвет и символ Родины общечеловеческой Небесной и Нетленной. И этого ему судьи Израиля не прощают.

Эти судьи израильские (кроме одного, Хаима Кона, мужественно выразившего библейский дух подлинной всечеловеческой культуры) совершили в наши дни – и, очевидно, предполагают совершать в будущем – бескровное распятие некоторых верных и прекрасных сынов своего народа.

Но я верю, что в том «рву», в котором очутился новый Даниил, находятся не только львы, угрожающие свободе религиозной совести граждан Израиля. В этом рву есть и пророки Израиля, и ангелы Даниила.