1 января, 1965 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыка!

До глубины души тронула меня забота Ваша о моем сборнике, вплоть до намерения издать книгу самому, в случае моего «отозвания». Очень-очень Вам за всё это признателен! Впрочем, судьба моей книги теперь определилась: я издаю ее сам, поскольку добрые друзья наскребли для меня сумму, необходимую для оплаты первых шагов издания, а что касается оплаты шагов последних – надеюсь, что подойдет в течение ближайшего месяца-двух еще кое что.

Рукописи в Женеву я Вам, значит, не пошлю. Сообщение Ваше о предстоящем Вашем приезде туда огорчило нас в том смысле, что вот Вы будете так сравнительно от нас недалеко, а свидеться с Вами повидимому не придется, поскольку Вы о сем не упоминаете. Жена сочинила поэтому самолично, без малейшей моей помощи, блеснув при этом рифмой, которой позавидовал бы сам Маяковский, такой экспромт (как бы от моего имени):

Собираясь добраться до Женевы

Шлете, Владыка, привет жене Вы!

Приветствовали бы ее лично –

Вот это было бы отлично!

Скажу Вам откровенно, что издать книгу самому, поскольку материальная возможность для сего определилась, мне гораздо спокойнее, чем отдать ее судьбу в руки издательства, которое, может быть, и возьмется (из желания сделать приятное хлопочущему обо мне лицу) за это дело, но осуществлять его будет нехотя, исподволь, мало считаясь с автором. Издавая книгу сам, я могу и типографию подхлеснуть, и за всем, вообще, присмотреть, и столько для себя лично экземпляров получить, сколько мне нужно – ну, словом, буду полнейшим хозяином книги.

Тонкий, милый юмор Вашего письма принес нам с женой много радостных минут! Очень заинтриговало меня, как это Вы «розовое окно» превратили в «само небо»? Удовлетворите мое любопытство! Против Вашего словотворчества, поскольку это преступление с заранее обдуманным намерением и Вы в нем не раскаиваетесь, а защищаете его – больше не возражаю. Ко всему, что делается по убеждению, а не по неловкости – я очень терпим. Возражения мои были вызваны тем, что в Вашем лице я привык видеть не меньшего последователя классицизма (скажем, неоклассицизма, не обязательно «пунктуального», как Вы коварно выражаетесь по моему адресу), чем я сам. Ваша эскапада в новаторство меня не огорчила, но удивила. Впрочем, мне представляется, что словотворчество Ваше вызвано не столько стремлением к новизне слова и оживлению стиха, сколько симпатией к близким и сердцу Вашему и мышлению свойствам и особенностям церковного языка. Да, «перебой» Ваш для меня все таки не звучит, а только заставляет спотыкаться. «Бог» и «Слово-Логос» духовно то едины, но... грамматически всё таки множественное число и, поскольку мы говорим словами человеческими, а не ангельскими, скользя духовно по образам – приходится придерживаться грамматических правил!⁵⁹

На Рождество пришла грустная весть: скоропостижно умер в поезде по дороге домой в Париж из Гейдельберга, где он участвовал в каком то съезде, друг моего детства, небезизвестный и Вам Левочка Зандер. Как будто ничто не предвещало конца, хотя Л. немного жаловался в последнее время на сердце. В поезде, когда он почувствовал себя плохо, нашелся врач, сделавший ему укол, но это продлило его жизнь только на полчаса. Жена его пишет мне, что погребение на кладбище Ste Genevieve des Bois было очень торжественным, провожало множество народа, было много речей (как она выразилась: «русских, протестантских, католических, англиканских»), служило 2 епископа и много иереев.