Глава VIII. Русская митрополия: от Киева до Москвы

В X–XI веках «Русская земля» находилась под властью экономических и военных центров, основанных варяжской династией. Они служили укрепленными резиденциями князей и, как следовало ожидать, стали местопребыванием епископских кафедр. Наиболее значительными из них были Киев – неоспоримая столица и Новгород. В обоих городах были возведены соборы в честь Святой Софии, прямо символизируя византийскую преемственность Руси. К концу XI века киевский митрополит имел девять викарных епископов (Белгородского, Новгородского, Черниговского, Полоцкого, Переяславльского, Юрьевского, Ростово–Суздальского, Владимиро–Волынского и Туровского). В XII веке были основаны еще три епархии – Смоленская, Галицкая, Рязанская. В начале XIII века на северо–востоке и на юго–западе стали оформляться две главные церковные группировки вокруг новых великокняжеских столиц – Владимира–на–Клязьме (вблизи Ростова, с новыми епархиями в Суздале и Твери) и Владимира–Волынского (с новыми епархиями в Перемышле, Холме и Луцке)⁷¹⁷.

Согласно канонической традиции, идущей от Никейского собора (325), митрополиту церковного округа вменялось в обязанность возглавлять собор архиереев, проходивший каждые полгода, на котором происходило избрание и поставление епископов. Для последовавшей затем патриаршей централизации (ср. 28–е правило Халкидонского собора 451 года) характерно стремление закрепить право поставления митрополитов за патриархом. В случае с Киевской митрополией, чья церковная, дипломатическая и политическая значимость были исключительны, патриархат сохранил за собой право не только поставления, но и назначения митрополита, что в некоторых случаях вызывало недовольство на Руси. Митрополитами обычно становились греческие иерархи, прибывавшие непосредственно из имперской столицы. Некоторые епископы также были греками, но большая их часть – русского происхождения. Их избрание и назначение (с формального согласия собора епископов и нередко – местных князей) фактически осуществлялось митрополитом единолично. Только новгородский епископ (впоследствии – архиепископ) избирался городским вече, а затем утверждался митрополитом. Традиционное наличие очень сильного предстоятеля в лице иерарха–иностранца, нередко не зависевшего от местной политики, – важная особенность истории Русской церкви. Она отразилась в титуле митрополита «России» ( ό "Ρωσίας), который часто использовался в греческих текстах для обозначения лица, занимающего Киевскую кафедру; митрополит безусловно воспринимался как духовный глава всего этого многочисленного народа⁷¹⁸.

Все источники указывают, с каким усердием сам Владимир и его преемники, в особенности Ярослав, заботились о распространении христианской веры по всей территории Руси. В Киеве крещение народа было совершено по приказанию князя, однако признание новой религии, вероятно, было обусловлено появлением христианских миссионеров еще до Владимира. Распространением христианства в южных и западных областях (территория современной Украины) также занимался лично Владимир, не встречая особого сопротивления. Возможно, миссионерская деятельность времен свв. Кирилла и Мефодия оставила в этих местах значительный след. В городах, лежащих на речном пути из Балтики в Черное море, язычество было сильнее. Согласно древним преданиям, которые впоследствии нашли отражение в так называемой Иоакимовой летописи, в Новгороде христианство вводилось Иоакимом Корсунянином (возможно, греком) насильно, вопреки ожесточенному сопротивлению, путем военного вмешательства посланцев князя Владимира – Добрыни и Путяты⁷¹⁹.

Сопротивление христианству продолжалось на протяжении XI–XIII веков, особенно на русском Севере, населенном финскими племенами. Хорошим примером служит ситуация в Ростове. Местное предание относит появление христианства ко временам Владимира, однако сообщается также, что первые ростовские епископы Феодор и Иларион были изгнаны язычниками и что св. Леонтий, епископ греческого происхождения, около 1076 года принял мученическую кончину, увенчавшую его миссионерские труды в Ростовской земле⁷²⁰. В 1227 году новгородский князь Ярослав Всеволодович «крести множество корел [восточных финнов], мало не все люди [почти их всех]»⁷²¹. Кроме того, он построил город Юрьев с церковью св. Георгия в земле эстов⁷²². Тот факт, что христианская вера распространялась не только среди славян, но и племен, говоривших на других языках, подтверждается тем обстоятельством, что епископ Новгородский Нифонт (1130–1156) установил сорокадневный огласительный период перед крещением для булгар, куман и финнов и только семидневный – для славян⁷²³. Тем, кто не понимал обычных обрядов и проповедей на славянском языке, требовалась более длительная подготовка. Однако сопротивление христианизации отнюдь не ограничивалось неславянами. В летописях часто упоминается деятельность языческих волхвов, и в начале XII века в самом центре славянских земель, к северу от Чернигова, языческим племенем вятичей были убиты св. Кукша, бывший монах Киево–Печерского монастыря и его ученик Никон, пытавшиеся обратить вятичей в христианство⁷²⁴.

Еще одним результатом распространения христианства на Руси, осуществлявшегося при активной поддержке княжеской власти, стало быстрое возникновение местного духовенства, способного творчески и самостоятельно использовать опыт, полученный от греков. В правление Ярослава Мудрого (1036–1054) христианская Русь приобрела не только храмы, нередко строившиеся и украшавшиеся греческими мастерами, но и крупный центр монашества – Киевский пещерный (Печерский) монастырь, основанный афонским отшельником прп. Антонием и устроенный в соответствии с уставом константинопольского Студитского монастыря прп. Феодосием. Печерский монастырь, часть насельников которого жила отшельниками в пещерах, а часть – в упорядоченном общежительстве, стала эталоном аскетизма, а также главным центром миссионерства и книжной культуры. В начале XIII века на основе переписки суздальского епископа Симеона и монаха Поликарпа Печерского сложился так называемый «Киево–Печерский патерик»⁷²⁵, ставший основой русской агиологии. Святые миссионеры Леонтий Ростовский и Кукша были послушниками киевской обители, в которой также подвизались Нестор (начало XII века), по традиции считающийся автором Повести временных лет и «Жития» Феодосия, и уже упомянутый новгородский епископ Нифонт.

Пожалуй, самый знаменитый среди первых отшельников, поселившихся в киевских пещерах, – это Иларион, который в 1051 году стал первым русским священнослужителем, возведенным в сан митрополита. Будучи человеком ученым и обладая подлинным литературным даром, он составил знаменитую похвалу князю Владимиру и поучение «Слово о законе и благодати». Другие древнерусские епископы также оставили свидетельства своей учительной и пастырской деятельности. Самым плодовитым среди них был Кирилл Туровский († ок. 1182), чьи талантливые проповеди встречаются во множестве рукописей – по отдельности и в составе переводных сборников святоотеческой гомилетической литературы⁷²⁶. Поскольку большинство религиозных сочинений, доступных на Руси, представляли собой переводы с греческого, нередко пришедшие через Болгарию, но также переводившиеся и на Руси, русские иерархи с ревностью взялись за приобщение своей паствы к наследию византийского православия. Новопоставленный священник получал от своего епископа наставление быть «светом миру, солью земли, врачом больных, вождем слепых, наставником блуждающих, учителем и светильником, оком телу церковному, путем и дверником, ключарем, и делателем и строителем…»⁷²⁷.

Усилия духовенства на ниве миссионерства и образования оказались ненапрасными. В первую очередь они отразились на уровне княжеской династии, ее позиции и стратегии, однако от этого зависело и восприятие христианского учения более широкими кругами верующих. Показательна история святых Бориса и Глеба⁷²⁸, сыновей князя Владимира. Даже перед лицом угрозы со стороны их старшего брата Святополка, они отказались поднять против него оружие и были жестоко им убиты (1015). Почитанию Бориса и Глеба способствовал их другой брат, Ярослав, который в итоге и сверг узурпатора Святополка (1019). Ярослав преследовал четкие политические цели: сохранить традиционный порядок престолонаследия и утвердить почтение, подобающее старшим⁷²⁹. Однако распространенное народное почитание двух молодых князей позволило церкви толковать их гибель намного шире – как мученическую кончину за непротивление злу и молчаливый укор в адрес непрестанных кровавых усобиц между наследниками Владимира. В 1072 году останки князей были торжественно погребены в Вышгороде, в построенной в их память церкви. Этот шаг был равнозначен официальной канонизации. В 1115 году два внучатых племянника Бориса и Глеба – Владимир Всеволодович Мономах и Олег Святославович, которые ранее враждовали друг с другом, но примирились в память о своих святых предках, – построили в их честь большой каменный собор. В XII столетии распространялись три сказания о гибели Бориса и Глеба⁷³⁰. Важно отметить, что первыми русскими святыми стали именно эти два мученика, невинные жертвы политического насилия, а не главы правящих династий, как часто бывало в эпоху Средневековья с князьями, проводившими христианизацию своего народа (св. Хлодвиг во Франции, династия Неманичей в Сербии и т. д.). Сам Владимир был канонизирован намного позже, хотя митрополит Иларион в своей похвале князю уже пытается сравнить его с апостолами, проповедовавшими другим народам, и с императором Константином.

Однако это не означает, будто в Киевской Руси князья не обращали никакого внимания на проповедь христианской любви и всепрощения. Величественная фигура Владимира Мономаха (1053–1125) – внука Ярослава и по матери–гречанке византийского императора Константина IX Мономаха (1042–1055) – предстает на страницах его автобиографического «Поучения», обращенного к преемникам, в котором он призывает к княжеской солидарности, терпимости, снисходительности и ответственности. Женившись на дочери английского короля Гарольда Гите, он унаследовал княжеские престолы северного города Ростова, Чернигова, Переяславля; наконец, призванный народом, стал великим князем Киевским (1113–1125). Постоянно участвуя в княжеских междоусобицах, гордясь своими военными подвигами и успехами в охоте на зубров и кабанов, он в то же время демонстрировал преданность памяти свв. Бориса и Глеба, которым приходился внучатым племянником, и сыграл ведущую роль в их канонизации. Огромное значение он придавал молитве: «Если и на коне едучи не будет у вас никакого дела и если других молитв не умеете сказать, то “Господи помилуй” взывайте беспрестанно втайне, ибо эта молитва всех лучше, – нежели думать безлепицу, ездя»⁷³¹. Не подвигом святости, но являя образ простого, умного и преданного христианина, он постепенно приводил к православию население Киевского государства.

За исключением подобных примеров преимущественно из княжеских родов, в общей массе верующих образцы христианского поведения встречаются гораздо реже⁷³². Высокоразвитая христианская традиция Византии – с ее богослужением, каноническим правом и богословской утонченностью – в переводе на славянский язык прививалась молодому государству с недавним языческим прошлым и не имевшему письменной истории. Церковные уставы и обряды, опирающиеся на переводные греческие «книги», принимались целиком и полностью. Изначальное отсутствие собственных культурных корней восполнялось ревностным отстаиванием буквального и часто непонятного смысла переводных текстов. Это объясняет скрупулезный и формалистский подход к богослужению и нравственному порядку, существовавший в Древней Руси и остававшийся характерной чертой русского православия в последующие века. Далеко не всем русским книжникам удавалось воспринять и применить византийское наследие на том же уровне, что Илариону и Кириллу Туровскому.

Аналогично политическим контактам русских князей с другими европейскими державами, преданная Византии русская митрополия также поддерживала связи с западнохристианским миром. В киевских богослужебных книгах сохранились упоминания о западных святых – след контактов времен Ольги и Владимира, а в 1091 году была составлена особая церковная служба в память о «перенесении мощей святителя Николы из Мир Ликийских в Бар» (9 мая), то есть в честь события, которое произошло в 1087 году, когда апулийские купцы похитили мощи святителя. На Западе праздник был установлен папой Урбаном II (1088–1099). Поскольку его отмечало и многочисленное греческое население Апулии, русские, которые могли об этом слышать, стали очень широко праздновать «ликование града Бара»⁷³³.

Почти одновременно с этим киевский митрополит обменивался полемическими посланиями (а также дарами) с антипапой Климентом III (Вибером Равеннским)⁷³⁴. Однако нет оснований полагать, что наличие подобных связей означало каноническую и вероучительную независимость от Константинопольского патриархата⁷³⁵. Следуя именно греческой практике, новгородский епископ Нифонт (1130–1156) постановил принимать латинян в православие через миропомазание⁷³⁶. А в примерно тогда же составленной «Повести временных лет» содержится критика латинской практики совершения таинств (использования неквасного хлеба в Евхаристии). Этих взглядов придерживались греки, особенно во времена Михаила Керулария.

Иногда под влиянием княжеской борьбы за верховную власть эта преданность Византии нарушалась. Киевские греки–митрополиты, стоявшие выше местной политики, нередко выступали посредниками между воюющими сторонами. В таком положении оказался митрополит Михаил, который прибыл в Киев в 1130 году и смог на время примирить двух претендентов на киевский престол. Однако в 1146 году, воспользовавшись отъездом митрополита в Константинополь, князь Изяслав Мстиславович узурпировал власть в Киеве. Вопреки противодействию трех епископов во главе с Нифонтом Новгородским он добился того, что собор из шести других епископов (то есть большая часть русских епископов) без канонической санкции Константинополя избрал и поставил в киевские митрополиты монаха–подвижника Климента по прозвищу Смолятич⁷³⁷. Нифонт, отстаивавший права Константинополя, был брошен в темницу. Несомненно, Изяславу и его сподвижникам были известны подобные случаи, в частности в Болгарии, когда независимые церкви учреждались путем открытого противостояния патриархату⁷³⁸. В течение семнадцати лет Изяславу противостоял вставший на сторону Константинополя младший сын Владимира Мономаха суздальский князь Юрий Долгорукий. После смерти Изяслава (1154) в Киев прибыл греческий митрополит Константин I (1155–1159) и низложил всех ставленников Климента. Последний укрылся во Владимире–Волынском и продолжал бороться против Константина и его преемника Феодора (1159–1162). В конечном счете он все же смирился с необходимостью утверждения своей кандидатуры, чтобы стать преемником Феодора. Однако на Киевскую кафедру с отчасти вынужденного согласия князя Ростислава – брата и преемника Изяслава – вступил грек Иоанн IV.

Роль, которую сыграл Юрий Долгорукий в борьбе за митрополичью кафедру, указывает на новое положение, которое заняло при нем северное Ростово–Суздальское княжество, еще более расширившееся при его сыне Андрее Боголюбском (1157–1174). Андрей был учеником и другом Нифонта Новгородского и, продолжая провизантийскую линию своего отца, активно боролся с Климентом Смолятичем. Однако в обмен на свою помощь он пытался получить от Константинополя существенную привилегию: отдельную митрополию во Владимире–на–Клязьме – в новой, стремительно перестраивавшейся и развивавшейся столице своего княжества. Он даже поддержал кандидатуру местного священника Феодора, который, еще не будучи поставленным, уже действовал во Владимире как фактический митрополит. Просьба князя встретила резкий отпор, высказанный в послании патриарха Луки Хрисоверга (1157–1169/70): Ростово–Суздальское княжество не является отдельной страной, и его епископ должен подчиняться митрополиту столичного града Киева. Кроме того, патриарх вновь подчеркнул достоинства целибата (кандидат Андрея Боголюбского Феодор был женат)⁷³⁹ и необходимость постов (Феодор, похоже, особо их не соблюдал)⁷⁴⁰. Феодор не только потерял поддержку своего покровителя князя Андрея, но и был доставлен в Киев и по приказу греческого митрополита подвергнут наказанию, которое в Византии применялось к еретикам и богохульникам: ослеплению, вырыванию языка и отсечению правой руки.

Неудача с Феодором, однако, не помешала Андрею Боголюбскому в осуществлении замыслов. Он полагал, что вместо Киева наследником Византии на Руси должен стать Владимир. Его сын Мстислав захватил власть в Киеве в 1169 году и назначил князем брата Андрея Боголюбского, Глеба. Следующим этапом стало возведем ние во Владимире большого и красивого Успенского собора и Золотых ворот (подобных киевским). Официально канонизировали ростовского епископа–мученика Леонтия, вспомнив и о его греческих корнях. Был установлен новый великий праздник Покрова Пресвятой Богородицы, что вновь подтверждало связи Руси и Византии: этот праздник, приходящийся на 1 октября, посвящен видению св. Андрея Юродивого (небесного покровителя князя Боголюбского). Согласно житию, когда этот святой молился во Влахернской церкви Константинополя, ему явилась Богородица, простиравшая свой покров над городом в знак защиты⁷⁴¹. Этому празднику князь Андрей посвятил придворный храм Покрова на Нерли, шедевр русской средневековой архитектуры. Было сделано все, чтобы Владимир мог заменить Киев в качестве религиозного центра Руси. Младший брат и преемник Андрея Боголюбского Всеволод III по прозвищу Большое Гнездо (у него было по крайней мере семеро сыновей) на протяжении своего долгого правления (1176–1212) продолжал отстраивать Владимир (например, был сооружен Дмитриевский собор, напоминающий о западном романском стиле) и официально принял титул великого князя. Его старшинство признавалось по всей Руси, и даже правитель далекого южного княжества Галицкого Роман называл его «отцом и господином»⁷⁴².

XIII век стал трагическим столетием для православного мира. В 1204 году на престолы в имперской столице Константинополе взошли франкский император и венецианский латинский патриарх. Многим могло казаться, что будущее принадлежит исключительно западнохристианскому миру, в центре которого находилось римское папство. Но в конечном счете Православная Церковь продемонстрировала удивительную жизнеспособность. Был восстановлен в Никее и признан во всех славянских землях Вселенский патриархат. В Константинополь он вернулся в 1261 году. Другая катастрофа постигла Русь: войска монголов в 1237 году вторглись в центральную Русь, в 1238 году захватили Владимир, а в 1240 году сожгли Киев. Продвигаясь дальше на запад, в 1241 году монголы завоевали Галицию, Венгрию, Хорватию и вышли к Адриатике в Рагузе. Однако в 1242 году стоявший во главе войск хан Батый, внук Чингисхана, вернулся в Азию, покорив Русь, но прекратив завоевание Европы.

После нашествия монголов русские князья сохранили прежний политический статус, но теперь, чтобы вступить на престол, требовалось получить ярлык монгольского хана. Под угрозой новых разорений князья вынуждены были платить тяжкие налоги. Власть хана Золотой Орды, резиденция которого располагалась в Сарае, в низовьях Волги⁷⁴³, была решающей при назначении великого князя Владимирского. Князья должны были лично прибывать к хану, чтобы получить разрешение на княжение. Поскольку Русь фактически стала провинцией азиатской империи, экономические, личные и культурные связи с остальной частью Европы ослабли. Однако там, где удалось добиться большей независимости от монголов, – как в северо–восточных княжествах, вступивших в союзы или признавших сюзеренитет Венгрии, Польши и недавно возникшего Великого княжества Литовского, – эти связи оставались достаточно крепкими. Новгород, избежавший прямого захвата монголами, оставался более открытым для Запада еще и благодаря своей торговой активности.

Несмотря на эту катастрофу, церковь пользовалась весьма привилегированным положением. Власти монгольской империи, для которой была характерна веротерпимость, освободили епископов, клир и монастыри от налогов⁷⁴⁴. Это обеспечило дальнейшее экономическое развитие церковных институтов. Кроме того, ханы видели в киевском митрополите, назначавшемся из Никеи, а позднее – из Константинополя, привилегированного представителя дружественной державы, которая на протяжении XIII и XIV веков способствовала торговому обмену между Дальним Востоком и Западной Европой⁷⁴⁵. До монгольского нашествия греческий митрополит не вмешивался в локальную политическую борьбу русских князей. Будучи в глазах татар уважаемым человеком, он получил дополнительные и исключительные возможности, поскольку возглавлял единственную административную структуру, которая простиралась по всей «Русской земле», разделенной теперь на территории, контролируемые монголами, литовцами и поляками. Однако это новое положение внесло в его миссию дополнительную важную идеологическую и религиозную проблему: что таит большую угрозу для Церкви – монгольское иго или притязания воинствующего латинского христианства?

Разгром Константинополя крестоносцами в 1204 году, вскоре после смерти киевского митрополита Никифора II, явно отсрочил назначение его преемника – по крайней мере, до избрания в Никее патриарха Михаила IV Авториана (1208). К 1210 году новый ставленник, Матфей, уже находился в Киеве, затем на этой кафедре его сменили Кирилл I и Иосиф⁷⁴⁶. Непохоже, чтобы установление в Византии латинского правления привело к сколько–нибудь существенному вмешательству патриархата в административные дела Русской церкви. Однако в 1240 году, когда монголы захватили Киев, митрополит Иосиф исчез с исторической арены⁷⁴⁷, и в жизни митрополии начался новый период. Разрушенная столица перестала быть фактической резиденцией митрополита. Сохранился лишь титул «митрополита Киевского и всея Руси», который предстоятели Русской церкви носили в течение двух последующих столетий⁷⁴⁸.

Новый митрополит Кирилл II до своего избрания был печатником князя Даниила Романовича Галицкого (1221–1264). Последний также принял престижный, но уже отчасти номинальный титул великого князя Киевского (1238–1239). Личность нового митрополита и процедура его назначения были не совсем обычными. Со времен Илариона (1051) и узурпатора Климента Смолятича русские иерархи киевский престол не занимали. Отныне, начиная с Кирилла И, и вплоть до 1448 года митрополию будут поочередно возглавлять русские и греки. Одно или два исключения из этого правила были вызваны чрезвычайными обстоятельствами, на чем мы еще остановимся. Такая взвешенная политика, направленная на сохранение порядка чередования митрополитов, сохраняла административный контроль Византии над Русской церковью, не слишком обременяемой при этом иностранным правлением⁷⁴⁹.

Великий князь Галицкий Даниил, способствовавший выдвижению Кирилла, успешно возглавлял буферное государство между Монгольской империей и Западом. Похоже, что на протяжении своего длительного правления (1242–1281) новый митрополит прекрасно понимал политику Даниила и оставался его близким советником. В 1245 году он принимал участие в приеме папского легата в Галицком княжестве. В 1246 году был посланником князя в Венгрии, где обвенчал сына Даниила Льва с дочерью венгерского короля. В 1253 году, когда Даниил принял от папы корону «короля Русского» (rex Russiae), со стороны митрополита не последовало никаких возражений⁷⁵⁰. Однако князь также ездил и в Сарай на поклон хану Батыю (1245–1246), а митрополит Кирилл отправился в Никею за каноническим утверждением своих полномочий (1248–1249).

Но митрополит Кирилл воспринимал свои обязанности гораздо шире, чем просто следование сиюминутным интересам своего покровителя – великого князя Даниила Романовича Галицкого. Он понимал, что на нем лежала ответственность за будущее церкви во всей «Русской земле», включая Новгород и Великое княжество Владимирское, попавшее в полную зависимость от монголов. В Новгороде угроза православию исходила не только от татар, но и от крестоносцев – шведов и рыцарей Тевтонского ордена⁷⁵¹, которые способствовали великому продвижению латинян на Восток в XIII столетии. Православный Новгород лежал прямо на их пути. К счастью, молодой новгородский князь Александр Ярославович (внук Всеволода III Владимирского) сумел оказать сопротивление и разбить шведов на реке Неве (1240) и тевтонских рыцарей на Чудском озере (1242). Получив позднее Великое княжество Владимирское (1252–1263), Александр избрал политику лояльности по отношению к татарам. Канонизированный впоследствии под именем св. Александра Невского, он олицетворяет выбор в дилемме, перед которой тогда стояло русское христианство: западные крестоносцы, угрожавшие самой вере, были сочтены более опасными, чем монголы, деспотичные в политике, но религиозно толерантные⁷⁵². В своей политике Александр получил полную поддержку митрополита Кирилла. Съездив во Владимир, на венчание дочери Даниила с братом князя Александра Андреем, Кирилл также посетил Новгород (1251); позднее он хоронил Александра (1263) и председательствовал на важном соборе епископов, проходившем во Владимире (1274). Скончался он на севере, в Переславле–Залесском (1281). Когда во второй половине правления основная деятельность митрополита фактически сосредоточилась на севере, Кирилл даже больше, чем его преемники, повлиял на возвышение русского северо–востока, где положение церкви под властью монголов было довольно благополучным, а культурная и военная угроза с Запада была менее значительной. Эти действия митрополита, несомненно поощряемые церковным начальством в Никее, а после 1261 года – в Константинополе, не подразумевали, однако, слепого противостояния Западу. Кирилл не только поддерживал отношения с Галицким княжеством, где Даниила в 1264 году сменил на престоле его сын Лев, но и отправил в 1276 году своего викария, епископа Сарайского Феогноста, с дипломатическим визитом в Константинополь – как посланника своего и хана. Возвратился тот с каноническими ответами патриаршего синода на вопросы, волновавшие русских; однако в ответах не упоминалось о двух фактах: что в 1276 году в патриаршем синоде председательствовал Иоанн Векк – сторонник Лионской унии с Римом (1274) и что церковь Константинополя была раздираема конфликтами и внутренними расколами⁷⁵³.

Преемник Кирилла, грек митрополит Максим в 1283 году лично ездил в Золотую Орду, в Сарай, и в 1300 году официально перенес свою постоянную резиденцию во Владимир–на–Клязьме⁷⁵⁴, где и скончался в 1305 году.

Шаги, предпринятые митрополитом Кириллом, и еще более решительные действия митрополита Максима были направлены на то, чтобы обеспечить церкви будущее посредством крепкого союза с северным Великим княжеством Владимирским. Однако эти действия по понятным причинам вызывали неудовольствие князей юго–западных земель, которые в своей политике опирались не на покровительство монголов, а на западных союзников. На протяжении XIV столетия они будут бороться за возвращение кафедры митрополита в Киев или – если это не получится – за установление на юго–западе отдельной митрополии, подчиняющейся непосредственно Константинополю. В большинстве случаев византийский патриархат, который последовательно поддерживал политику севера, осуждал эти действия. Лишь изредка политические обстоятельства позволяли создавать отдельные митрополичьи кафедры в Галицком княжестве и позднее – в Литве. Отражая эту поляризацию, греческие источники данного периода перечисляют девять епархий, неизменно входивших в состав так называемой Великой России (Μεγάλη «Ρωσία): Владимирская, Новгородская, Ростовская, Суздальская, Сарайская, Рязанская, Тверская, Коломенская и Пермская. Шесть епархий относились к территории Малой России (Μικρά »Ρωσία): Галицкая, Владимиро–Волынская, Перемышльская, Луцкая, Туровская и Холмская. С перерывами существовали Переяславльская и Белгородская епархии, а Юрьевская ("о άγιος Γεώργιος είς τόν'Ρώσιν ποταμόν) была упразднена. Епархии Чернигова, Полоцка и Смоленска вслед за изменением границ Великого княжества Литовского перешли из одной группы в другую⁷⁵⁵.

Новгородская епархия, которая всегда относилась к «великоросской» группе, занимала особое положение. Начиная с XII века новгородский владыка носил титул архиепископа, что в обычном греческом употреблении подразумевало бы его независимость от митрополита и прямое подчинение патриарху. Но киевским митрополитам удалось предотвратить установление «автокефалии» в Новгороде, однако для этого им пришлось признать практику выборов местного архиепископа народом, предшествующих его поставлению самим митрополитом. Феогност также даровал архиепископу право носить полиставрион, то есть особого вида фелонь [«крещатые ризы»].

В правление митрополита Максима, после того как он окончательно обосновался во Владимире–на–Клязьме, великий князь Галицкий Юрий I (1301–1308) добился от патриарха Афанасия I назначения Нифонта первым митрополитом Галицким. После кончины Максима Юрий выдвинул кандидатуру галицкого игумена Петра на смену Нифонту. Патриархат принял весьма интересное решение: вместо того, чтобы поставить Петра на Галицкую – кафедру, его назначают единственным «митрополитом Киевским и всей России», отвергнув кандидатуру некоего Геронтия, которого выдвинул на эту кафедру великий князь владимирский Михаил Тверской. Тем самым митрополия была в очередной раз объединена. Между 1325 и 1347 годами в источниках упоминаются два галицких митрополита – Гавриил и Феодор, – но их правление было непродолжительным. «Епископ Галицкий, – говорится в одном греческом источнике, – много раз был почтен званием митрополита, но властью русского митрополита был вновь низведен до положения епископа»⁷⁵⁶.

Похожее решение – поставить митрополита Литовского ("о Λιτβάδων) с резиденцией в Новогрудке и с викариями в Полоцке и Турове – было принято в 1315–1330 годах при поддержке язычника великого князя Литовского Гедимина, власть которого возрастала и распространилась на несколько западных княжеств бывшего Киевского государства. Однако к 1330 году эта кафедра была упразднена, и епархии вернулись в юрисдикцию митрополита «всей России».

Прибыв в Северную Русь в 1309 году, митрополит Петр тотчас был вовлечен в политическую борьбу между претендентами на верховную власть на Руси. Эта борьба продолжится на протяжении всего XIV столетия, а участвовать в ней будут и преемники Петра. В принципе престол великого князя Владимирского занимал старший представитель княжеской династии, который сохранял собственный удел, но также управлял и Владимиром в знак своего великокняжеского достоинства. Однако на практике могущественные монгольские ханы Тохта (1290–1312) и Узбек (1312–1342) жаловали этот титул своим фаворитам, даже и не имевшим прав старшинства. Основное соперничество происходило между князьями Твери и почти незаметной в начале Москвой, где княжили Даниил, младший сын Александра Невского, а затем сын Даниила Иван I Калита. Эта борьба продемонстрировала умение Москвы добиться расположения татар и соответственно заполучить великое княжение не только по праву старшинства, но и в качестве наследственной привилегии московских князей. Дальнейшее и более серьезное соперничество развернулось между московскими князьями и сыном Гедимина великим князем Литовским Ольгердом (Альгирдасом, 1345–1377). Будучи язычником, как и его отец, Ольгерд включил в свои владения русские земли от Балтийского до Черного морей, в том числе престижный Киев. Он заявил о намерении освободить Россию от монгольского правления и воспринять наследие древних киевских князей. Для достижения поставленной цели Ольгерд даже готов был принять православие, которое исповедовали и первая, и вторая жены Ольгерда, все его многочисленные дети и подавляющее большинство подданных.

В сложившейся ситуации церковь имела преимущество: именно реальная столица государства должна была стать резиденцией митрополита, поскольку он управлял единственной административной структурой, которая охватывала Москву, Новгород, Киев, столицу Литвы Вильно и далекую Галицкую землю. Кроме того, митрополит был представителем Византии и официальным духовным лицом, уважаемым татарскими ханами.

Историческая роль, которую сыграл митрополит Петр, заключалась прежде всего в его продуманном решении сделать своей резиденций даже не древний Владимир, а Москву. Несмотря на сильное противодействие со стороны Михаила Тверского, митрополит помогал московскому князю Ивану I Калите, решившему в 1326 году построить для Петра каменный Успенский собор, но Петр скончался в Москве в том же году и был похоронен в этом соборе.

В соответствии с установленным порядком чередования митрополитов, его преемником должен был стать грек Феогност (1328–1353). Располагая тесными связями в Константинополе и переписываясь с Никифором Григорой, Феогност продолжил промосковскую политику, получив в этом открытую поддержку византийского двора и патриархата. Как предстоятель церкви, он по–прежнему носил титул «митрополита Киевского и всей России», хотя и проживал в Москве. Лично управляя двумя епархиями – Киевской и Владимирской, – он также осуществлял канонический контроль над церковным устройством двух великокняжеских столиц – Москвы и Вильно. Феогност неоднократно посещал Золотую Орду, Новгород и Литву. Благодаря своим связям в Константинополе он успешно подавил попытки создать самостоятельные митрополии в Галицкой земле (в 1349 году завоеванной Польшей) и в Литве.

Незадолго до своей кончины (1353) Феогност сам назначил русского преемника Алексия, которого поставил во епископа Владимирского (1352). Однако в это же самое время руководящую роль Москвы усиленно оспаривал Ольгерд Литовский. В 1352 году литовский князь решительно потребовал от патриархата вернуть митрополичий престол в Киев и даже направил в Константинополь для рукоположения своего кандидата Феодорита. Получив выговор от патриарха, он предпринял необычный шаг: Феодорита поставил болгарский патриарх Тырновский. Разумеется, в Константинополе и Москве Феодорит был объявлен раскольником. После смерти Феогноста в условиях политического хаоса в Константинополе и при сильном политическом и финансовом давлении со стороны и Москвы, и Вильны в византийской столице почти одновременно (1354–1355) произошли поставления двух митрополитов: Алексия (его кандидатуру предложил Феогност) и Романа, выдвинутого Ольгердом. Оба кандидата претендовали на киевскую кафедру, поскольку Феодорит лишился поддержки своего покровителя Ольгерда⁷⁵⁷. Эта серьезная административная непоследовательность ослабленной империи и патриархата, охваченного внутренними конфликтами, нанесли весьма существенный удар по престижу Византии в глазах русских. Последствия этого процесса будут рассмотрены ниже.

Митрополит Алексий (1354–1370) – человек опытный, уважаемый и талантливый – продолжил политику своих предшественников Петра и Феогноста. Его авторитет в Золотой Орде возрос после того, как во время своего визита туда митрополит исцелил от недуга влиятельную вдову хана Узбека, Тайдулу (1357). Благодаря своему влиянию в Византии Алексий сумел после смерти Романа (1362) объединить митрополию под своим началом. Однако с 1360 года он практически утратил возможность управления западными епархиями, расположенными во владениях Ольгерда и польского короля Казимира Великого, поскольку фактически стал регентом московской власти до совершеннолетия великого князя Дмитрия. Фактически митрополит нес полную ответственность за политическую и военную борьбу против наступающих литовцев, не имея никакой поддержки в западных областях, где его считали союзником татар. Однако патриарх Филофей продолжал содействовать митрополиту⁷⁵⁸ по крайней мере до 1370 года, когда в Константинополь поступило два жестких протеста: от польского короля Казимира и от Ольгерда Литовского. Казимир даже угрожал насильственно обратить жителей Галиции в католичество⁷⁵⁹. Оказавшись в чрезвычайной ситуации, патриарх Филофей вновь учредил отдельную Галицкую митрополию (1371) и призвал Алексия быть более доброжелательным к Ольгерду и его православным подданным⁷⁶⁰. В 1375 году он также поставил во митрополита Литовского человека из своего ближайшего окружения – ученого монаха болгарина Киприана. Однако он заверил, что это посвящение не приведет к длительному разделению митрополии: Киприан получил право наследовать Алексию. После прибытия в Киев в 1376 году Киприан восстановил порядок и престиж митрополии в землях, подвластных Литве.

Главные действующие лица этих значительных событий достаточно быстро исчезли с исторической арены. В 1376 году патриарх Филофей был смещен императором Андроником IV. В следующем году умер Ольгерд. Княжество наследовал его сын Ягайло. Кончина митрополита Алексия, последовавшая в 1378 году, привела к длительному кризису в Русской церкви. Причинами кризиса стали политические события на Руси и нестабильность в Византии. Он пришелся на время, когда внутренние усобицы в Золотой Орде ослабили контроль монголов над Русью. Киприан – первый из митрополитов данного периода, ни разу не посетивший Орду – видел будущее государства в единстве христианских сил, включая Москву и Литву (великий князь Ягайло был православным), способных противостоять монгольскому игу. Однако великий князь Дмитрий и его тогдашнее окружение считали иначе. Они сделали выбор в пользу прежней московской тактики – лояльности к татарам. По прибытии в Москву Киприан был арестован и насильно выслан из страны⁷⁶¹. Поддержки от Константинополя он не получил – в то время у власти находились прогенуэзские (и соответственно промонгольские) правители.

На освободившуюся кафедру у Дмитрия был кандидат: русский священник по имени Михаил–Митяй. Он был отправлен в Константинополь, но скончался на борту корабля, не доплыв до города. В посвятительных грамотах имя Митяя заменили именем человека из его свиты – архимандрита Пимена, который и был возведен в митрополиты, в чью юрисдикцию входили земли, подвластные Москве⁷⁶², поскольку находившимися в Литве епархиями управлял Киприан.

Тем временем московская политика резко изменилась. Перед лицом открытой угрозы со стороны хана Мамая Дмитрий Донской по совету прп. Сергия решил оказать сопротивление врагу, и в 1380 году русские войска одержали первую крупную победу над монголами в битве на Куликовом поле у реки Дон. Пимен к тому времени еще не вернулся из Константинополя, чтобы занять митрополичий престол. Однако в новой ситуации наиболее подходящей фигурой великому князю представлялся не Пимен, а Киприан, которого Дмитрий вызвал из Киева и торжественно встретил в Москве (1381).

К сожалению, реабилитация Киприана была недолгой. Несущие разрушение отряды монголов, возглавляемые ханом Тохтамышем, возвратились на Русь и разгромили Москву (1382). Киприан вновь бежал. Убедившись, что политика подчинения себя оправдала, Дмитрий вернул из ссылки Пимена. Последующие годы были насыщены интригами и заговорами как на Руси, так и в Византии, а Литва между тем сделала решительный шаг в сторону Запада. В 1386 году Ягайло женился на польской королеве Ядвиге и принял католичество, положив конец притязаниям литовских князей на наследие киевского православия. Одновременно с этим ослабевала власть монголов. Митрополит Киприан сохранил добрые отношения с литовскими правителями и продолжал создавать антимонгольский союз. Полномочия и легитимность митрополита Пимена оспаривали и на Руси, и в Константинополе после избрания в 1388 году патриарха Антония, который благоволил политике патриарха Филофея. В том же году Пимен предпринял поездку в Константинополь, чтобы отстоять свое положение, однако был низложен и скончался в Халкидоне в 1389 году. Теперь Киприану открылась возможность окончательно восстановить свою власть. 6 марта 1390 года сын Дмитрия великий князь Василий I торжественно принял Киприана в Москве как митрополита Киевского и всея Руси. Все западные епархии, включая Галицкую, вновь вошли в состав единой митрополии.

После катастрофических событий XIII столетия византийский православный мир стал свидетелем удивительного возрождения духовной жизни монашества и монастырского уклада. Вначале богослужебный устав палестинского монастыря Св. Саввы был принят в греческих и славянских землях, затем благодаря монахам горы Синай последовало возрождение исихазма на Афоне и Балканах. И хотя некоторые константинопольские интеллектуалы склонялись к возрождению греческого универсализма (многие из них позднее нашли прибежище в Италии), большинство народа встало на сторону лидеров афонского монашества, возобладавших, с победой паламизма в 1347 и 1357 годах, и в самом Патриархате.

Небывалый расцвет монашества в Северной Руси, конечно, был обусловлен внутренними причинами, однако этот процесс тесно связан и с византийским исихазмом. Поскольку страна была разорена татарами, многие искали приют в монастырях. В монашеских общежительствах видели не только духовное пристанище, но и оплот экономической стабильности, монастыри были освобождены от налогов и вообще пользовались уважением иноземных захватчиков. На север потянулся и нескончаемый поток переводных произведений исихастской литературы. Русские монахи, живущие на Афоне и в Константинополе, не теряли связи с родиной, радушно принимая у себя множество паломников. Греческие художники трудились в Новгороде, Москве, Владимире и обучали талантливых русских учеников.

На протяжении второй половины XIV и первой половины XV века на севере Руси было основано более 150 новых монастырей⁷⁶³. Русские монахи, усердно занимавшиеся строительством и организацией жизни (почему их иногда и сравнивали с западными цистерцианцами), способствовали развитию русского Севера. Как только в лесу основывалось монашеское общежитие, к нему начинали стремиться не только новые послушники, но и обычные крестьяне. Начиналась обработка земли, и тогда основатель общины или его ученики отправлялись создавать новые поселения в дикой местности. Проживавшие в лесах финские языческие племена принимали христианство. Под покровительством князя скромные пустыни превращались в богатые общины, содержавшие приюты и школы. Однако этот процесс столкнулся с неизбежным сомнением: является ли материальное развитие подлинной целью иноческой жизни? Многие монахи отвечали на такой вопрос отрицательно и считали необходимым сохранить традиционные отшельнические принципы бедности и молитвы. Известны они как «заволжские старцы».

Центральное место в возрождении русского монашества занимает выдающаяся личность прп. Сергия Радонежского (ок. 1314–1392). Благодаря удивительно взвешенному взгляду на монашество он всегда сочетал духовные приоритеты, унаследованные от исихастской традиции, с организаторскими способностями и заботой о жизни общества в целом. Основав в лесу недалеко от родного города Радонежа, на северо–востоке от Москвы монашескую общину во имя Пресвятой Троицы, прп. Сергий, прямо или косвенно, стал духовным отцом многочисленных общин, которые нередко называют «Северной Фиваидой»⁷⁶⁴. Первоначально монашеским идеалом преподобного было безмолвное отшельничество, но затем, как сообщает его современник и биограф Епифаний Премудрый⁷⁶⁵, прп. Сергий получил от константинопольского патриарха Филофея, ученика св. Григория Паламы и покровителя исихазма в Византии, послание с предложением создать киновию (κοινοβίον), регулярную литургическую общину, во имя Святой Троицы. Этот эпизод демонстрирует не только наличие тесных связей между руководителями монашества, но и универсальность афонской модели, сочетавшей в себе и затворничество, и общежительство. Тесно связанный с митрополитом Алексием и московским великокняжеским двором, прп. Сергий, тем не менее, не стал слепо поддерживать московскую политику. Митрополит Киприан еще до прибытия в Москву считал его другом и вел с ним переписку⁷⁶⁶. Преподобный Сергий также решительно поддержал намерение великого князя Дмитрия оказать сопротивление монголам, благословив его перед сраясением в 1380 году.

Взявшись за активное освоение северных лесов и обращение местных племен в христианство, монахи – последователи прп. Сергия ставили перед собой и просветительские задачи. Современник прп. Сергия святитель Стефан Пермский (1340–1396) изучил греческий язык в Ростове (местный епископ, вероятно, был греком) и посвятил жизнь переводу библейских и богослужебных текстов на язык зырян – финского народа, населявшего землю Пермскую. В результате в 1383 году митрополит Пимен поставил Стефана – ученика и последователя свв. Кирилла и Мефодия – первым епископом Пермским⁷⁶⁷. В последующие века его примеру последовали многие русские миссионеры.

Когда Киприан наконец стал бесспорным митрополитом Киевским и всея Руси, оказалось, что почва для его мирного шестнадцатилетнего правления (1390–1406) была подготовлена усилиями таких людей, как прп. Сергий и св. Стефан. Несмотря на все трудности XIV столетия, Киприану удалось сохранить единство митрополии, паства которой была политически разделена между Москвой, Литвой и Польшей. И пока он оставался у власти, церковь хранила старую концепцию «земли Русь», включающей всю территорию древнего Киевского государства. Ведь именно ради сугубо московских территориальных интересов, согласно которым границы Руси должны совпадать с границами Московии, великий князь Дмитрий отверг Киприана и поддержал первого из митрополитов «Великой России» Пимена⁷⁶⁸. Однако сам Киприан, даже когда проживал на территории Литвы, всегда признавал первенство великого князя Московского⁷⁶⁹. Он строго придерживался политики, провозглашенной митрополитами в XIII столетии, и выразил свои взгляды, написав полуавтобиографическое житие своего предшественника, свт. Петра, где сравнивал борьбу святителя за свои права в Москве и Константинополе с тем, что пережил сам. Он со всей решимостью называл себя единственным, или «кафолическим», русским митрополитом (μητροπολίτης καθολικός), в точности повторив ситуацию времен Феогноста, и последовательно подавлял сепаратистские тенденции не только в Литве и Галиче, но также в Новгороде и Суздале. В 1395 году он торжественно перенес в Москву Владимирскую икону Божией Матери, и ее присутствие, по мнению народа, заставило грозные войска Тамерлана неожиданно отступить. Идеологическую позицию Киприана характеризует и канонизация Александра Невского – родоначальника династии московских князей⁷⁷⁰; он понимал, что слава Александра как победителя тевтонских рыцарей может достигнуть и Литвы, для которой противостояние рыцарской угрозе оставалось актуальней, чем для Москвы.

Политике укрепления единства способствовали давние личные отношения между митрополитом и польским королем Ягайло. Даже в Патриархате в Константинополе было известно, что польский король – «большой друг» Киприана⁷⁷¹. Ему также удалось сохранить благосклонность двоюродного брата и вассала Ягайло великого князя Литовского Витовта; более того, договориться о браке московского князя Василия и дочери Витовта Софии (1391). Эти связи не были разрушены даже после того, как в 1386 году Ягайло и Витовт через «второе» крещение перешли из православия в католичество⁷⁷². Таким образом, Киприан по–прежнему мог свободно управлять многочисленным православным населением, которое теперь подчинялось римско–католической польской монархии. С момента своего прибытия в Москву в 1390 году Киприан, в отличие от своих ближайших предшественников, ни разу не посетил ни Золотую Орду, ни Константинополь, однако дважды подолгу находился в Литве. В 1396 году он принял участие во встрече Витовта и великого князя Московского Василия Дмитриевича, проходившей в захваченном литовцами Смоленске, а в 1405 году в течение недели был гостем Ягайло. Во время каждого из этих визитов он руководил поставлением епископов на вдовствовавшие православные кафедры.

В 1396–1397 годах Киприан столкнулся с запутанной ситуацией в Галицкой земле. Учрежденная в 1371 году кафедра «митрополита Галиции» пустовала с 1391 года. Латинская епархия появилась в Галиче еще в 1375 году. Важность кафедры определялась не только тем, что она была единственным православным центром в землях, принадлежащих непосредственно польской короне и, следовательно, испытывавших более сильное давление со стороны Латинской церкви, но и тем, что политическая ситуация позволяла митрополиту Галицкому назначать епископов в соседние Мавровлахию и Молдавию⁷⁷³. Надеясь на связи с Ягайло, Киприан счел себя вправе – вероятно, справедливо – управлять церковными делами и в Галиции, и в Молдавии. Сопротивление ему оказал местный узурпатор кафедры «митрополита Галиции» Иоанн Баба, который – хотя уже и был отвергнут патриархатом – получил поддержку короля еще до того, как Киприан впервые посетил эти земли. Подобно своим предшественникам, Киприан решил, что в существовании этой митрополии нет необходимости, а поскольку у Константинополя возникли трудности с управлением румынскими княжествами, предложил взять исполнение этих обязанностей на себя. Патриарх Антоний сделал ему выговор и вновь подтвердил, что обе митрополии – Галиция и Мавровлахия – должны управляться непосредственно из Константинополя⁷⁷⁴. Такое управление было вскоре восстановлено в Мавровлахии, но не в Галицко–Волынском княжестве, куда Киприан поставил епископа Луцкого (1396) и фактически установил над ним собственную юрисдикцию.

Необычайные авторитет и влияние, которые приобрел Киприан к концу своего правления, подтолкнули его к реализации еще более амбициозного проекта: созыву «в России», то есть в тех областях, которые находились под польско–литовским владычеством, Вселенского собора для воссоединения церквей. В Византии мысль о том, что для такого объединительного шага необходим собор, развивалась консервативными православными кругами, к которым принадлежал и наставник Киприана патриарх Филофей⁷⁷⁵. В соответствии с его фантастическими, пожалуй, представлениями итогом собора должно было стать объединение Востока и Запада в единой православной вере. Таким образом, в замысле Киприана не было ничего революционного. Когда в 1396 году с согласия и при участии короля Ягайло он выдвинул эту идею, Византия, казалось, испускала последний вздох. Христианские войска потерпели сокрушительное поражение в битве при Никополе (1396), и султан Баязид приступил к осаде Константинополя. Вероятно, митрополит видел в своем проекте последний шанс для возрождения христианства. Страна, возглавляемая королем–католиком, но с многочисленным православным населением – а именно таким было при Ягайло Польско–Литовское государство, – казалась наиболее подходящим местом для успешного проведения собора. Однако патриарх Антоний отверг идею созыва собора на Руси, хотя и убеждал Киприана употребить свое влияние на Западе для организации нового крестового похода против наступавших турок⁷⁷⁶.

Возможно, митрополит Киприан временами был недоволен тем, что патриарх Антоний отказывается поддерживать его начинания, однако он неизменно оставался верен традиционной византийской идеологии, согласно которой православный мир представлял собой «Содружество» наций, руководимое (к тому времени уже чисто символически) императором Константинополя. Лишь эта идеология могла укрепить его положение как предстоятеля Церкви, охватывающей политически раздробленную территорию. Отсюда его настойчивые требования поминать византийского императора за литургией. Помимо прочего, в Польско–Литовском государстве возгласить имя другого светского правителя было невозможно: литургическое поминовение римо–католического короля для православных было недопустимо, но нельзя было поминать и великого князя московского. В Москве эта политика вызвала следующую реакцию великого князя Василия: «Мы имеем церковь, – писал он византийскому патриарху, – а царя не имеем и знать не хотим». В часто цитируемом ответном послании (1393) патриарх Антоний напомнил князю, что император «помазуется великим миром⁷⁷⁷ и поставляется царем и самодержцем Ромеев, то есть всех христиан. На всяком месте, где только именуются христиане, имя царя поминается всеми патриархами, митрополитами и епископами… Невозможно христианам иметь церковь, но не иметь царя. Ибо царство и церковь находятся в тесном союзе и общении между собой, и невозможно отделить их друг от друга. Тех только царей отвергают христиане, которые были еретиками… А [нынешний] высочайший и святой мой самодержец [Мануил II Палеолог], благодатию Божией, есть православнейший и вернейший, поборник, защитник [δεφενστωρ] и отмститель Церкви, поэтому невозможно быть архиереем и не поминать его»⁷⁷⁸.

Стремился ли Киприан самостоятельно ввести поминовение императора или только настаивал на сохранении существующей практики, от которой Василий пытался отказаться⁷⁷⁹, ответ патриарха предельно ясен: если император не еретик, то его универсальная власть и значимость в церкви неоспоримы. Русские хорошо усвоили этот урок и применили его, когда император и патриарх «предали веру» на Флорентийском соборе.

Митрополит Киприан был не только превосходным дипломатом, но и талантливым писателем и переписчиком святоотеческих сочинений. С одобрения Киприана при дворе митрополита был подготовлен свод русских летописей, которые создавались на местах и отражали интересы конкретных княжеств. Составление летописного свода, получившего название «Троицкая летопись», было завершено спустя два года после смерти митрополита (1408)⁷⁸⁰. Наследие Владимира и Ярослава представлено здесь как история одного народа и таким образом отражает восприятие самого митрополита: русская митрополия едина и является частью византийской православной ойкумены с центром в Константинополе⁷⁸¹.

После смерти митрополита Киприана в 1406 году вновь появились тенденции к политическому сепаратизму. Хотя великий князь Московский был женат на дочери великого князя Литовского, между ними продолжалась борьба за контроль над различными княжествами и за влияние в Новгороде. Витовт пытался предложить собственного кандидата в митрополиты – епископа Полоцкого грека Феодосия, однако Патриархат остался верен политике, согласно которой митрополит должен проживать в Москве, и назначил другого грека, Фотия (14081431) – выдающегося, сильного человека, который стремился продолжить линию Киприана. Программу Фотия лучше всего символизирует его саккос – праздничное епископское облачение, на котором под величественным изображением Христа вышиты фигуры императора Иоанна VIII Палеолога и его первой жены Анны, дочери московского князя Василия I, а также портреты великого князя Василия и его жены Софии, дочери Витовта. Между императорской и княжеской четой можно увидеть изображения трех юных мучеников – Антония, Иоанна и Евстафия, убитых Ольгердом в 1347 году и канонизированных патриархом Филофеем в 1374 году, с надписью: «Русские» (οι "Ρώσοι)⁷⁸². На саккосе запечатлена миссия митрополита: сохранять Русскую церковь в рамках Византийского Содружества, обеспечив мир между Москвой и Литвой. Однако в то же время напоминается, что в Литве, чьи князья были либо язычниками, либо римо–католиками, исповедовать православие можно было не так свободно, как в Москве, и некоторые преданные ему даже претерпели мученическую кончину.

Митрополит Фотий остался верен этой миссии. Он неоднократно посещал Литву и занятую Польшей Галицию (в 1408, 1412, 1420–1421, 1423, 1427 и 1430 годах). Однако вскоре после его прибытия в Москву возник серьезный мятеж, организованный Витовтом, которого, вероятно, спровоцировали активные действия Фотия по сбору церковных налогов и пожертвований на нужды церкви. Однако еще более угрожающие шаги предприняли сами вожди этой смуты: восемь епископов Польско–Литовского государства, в том числе епископ Полоцкий грек Феодосий, в ноябре 1415 года съехались на собор в Новогрудке, избрали нового митрополита Киевского и провозгласили себя автокефальной церковью. Среди прочего они ссылались на прецедент с Климентом Смолятичем и, что еще важнее, на пример болгар и сербов, приведя древние правила Никейского собора, разрешающие каждой области избирать собственного митрополита. Кроме того, они обвинили Константинополь в симонии и цезарепапизме: «…и отселе купуется и продается дар Святаго Духа, – писали они, – яко же и отец его [Иоанн V, отец Мануила II] съворити на киевскую церковь, в днех наших, о Киприяне митрополите, и о Пимине, и о Дионисье⁷⁸³ и иных многых». Поэтому епископы отказывались принять Фотия, которого отнесли к тем, кто, «иже куплею поставлени бывають от царя, мирянина будуща человека, а не по воле патриархове и по преданию сущаго сбора апостальского». Сообщая Фотию о своем решении, они называли его «бывшим митрополитом»⁷⁸⁴.

Избранный в Новогрудке митрополитом Григорий Цамблак был фигурой известной. Вопреки широко распространенному среди исследователей мнению, Григорий не приходился племянником митрополиту Киприану, однако тоже был болгарином, верным почитателем Киприана и одним из наиболее плодовитых и эрудированных славянских ученых и риторов XV века⁷⁸⁵. Участие Григория в расколе плохо согласуется с его литературными и научными заслугами, а обвинения византийцев в цезарепапизме несколько странно слышать от человека, добровольно ставшего орудием великого князя Витовта. Последний намеревался не только посеять вражду между Византией и Москвой, но и включить Православную Церковь своего государства в западное соборное движение. Он заставил Григория Цамблака отправиться на Констанцский собор (1418). В послании собору король Ягайло и Витовт выразили готовность способствовать объединению своих православных подданных с Католической церковью в надежде, что как только подобное единство будет достигнуто на местах, все «греки» последуют этому примеру. Следует отдать должное Григорию: слишком далеко он заходить не стал. Во время аудиенции у папы Мартина V он произнес примирительную речь и даже целовал папе ноги, однако пояснил, что не будет вступать ни в какую унию отдельно от остальной Восточной церкви⁷⁸⁶. При всем том он знал, что анафематствован митрополитом Фотием и низложен и отлучен от церкви константинопольским патриаршим синодом⁷⁸⁷. По возвращении домой (1419) Григорий Цамблак исчез со сцены, и свою власть на землях Польско–Литовского государства восстановил митрополит Фотий.

Митрополит Фотий не мог управлять всеми епархиями от Галиции до Москвы. Его пастырские послания представляют собой важный источник по каноническим и литургическим правилам, установленным на Руси. Он также обличал стригольников – первую известную среди сект, выступавших против церковного устроения, – появившихся в Новгороде и Пскове. Во времена правления Фотия контроль над Русской церковью со стороны Константинополя был чрезвычайно сильным, и образ единого православного мира нашел в политике митрополита четкое выражение. Благодаря духовному водительству таких людей, как патриарх Филофей и митрополит Киприан, и глубинному духовному возрождению, которому способствовало монашеское движение, церковь благополучно пережила натиск турок и монголов. В этот же период в Новгороде, Москве и Владимире Феофан Грек и Андрей Рублев создавали свои лучшие произведения, а византийская литературная традиция «плетения словес» принесла удивительные плоды на Руси. Эти культурные достижения по большей части приходятся на северо–восток страны, тогда как на юге мы не находим ничего подобного. Прежде южные земли составляли самое сердце Руси, однако к XV веку здесь возобладали западные культурные тенденции, готовившие почву для развития в последующих столетиях украинской культуры.

В год смерти митрополита Фотия (1431) произошли значительные сдвиги в переговорах между решительно настроенным константинопольским руководством, папством и только что созванным Базельским собором. Запад принял идею объединительного собора, и византийцы стали готовиться к встрече с латинянами. По политическим, экономическим и экклезиологическим причинам участие могущественного митрополита Киевского и всея Руси было залогом успеха.

Если следовать политике, которой придерживались на Руси с XIII века, наступил черед избирать митрополита из числа русских, и кандидатов должны были представлять местные власти. К несчастью для Москвы, вновь разгорелась ожесточенная борьба между двумя претендентами на великокняжеский престол владимиро–московского княжества, и лишь в 1432 году Василию II, сыну Василия I Дмитриевича, удалось получить в Золотой Орде ярлык. Монголы по–прежнему осуществляли контроль за великокняжескими назначениями, особенно в периоды междоусобной борьбы русских князей. Возвратившись в Москву, Василий выдвинул в митрополиты епископа Рязанского Иону. Однако другой кандидат, епископ Смоленский Герасим, отправленный великим князем Литовским Свидригайло, уже находился в Константинополе. Вернулся он митрополитом Киевским и всея Руси⁷⁸⁸. Вероятно, греческие власти посчитали, что «западный» русский митрополит лучше подходит для участия в предстоящем объединении церквей. Не вполне ясно, был ли Герасим, проживавший в Киеве, формально признан Москвой. Однако Василий II предпочел не настаивать на кандидатуре Ионы. Но Герасим недолго оставался в Киеве. Он оказался вовлечен в кровавую борьбу между Свидригайло и его соперником на литовском престоле Сигизмундом, братом покойного Витовта. В итоге Герасим был публично сожжен заживо по приказу Свидригайло (1435). В дальнейшем это событие, конечно, свело на нет шансы Литвы как предпочтительного местопребывания кафедры митрополита «всей России».

Когда кафедра вновь освободилась, Иона с большой пышностью отправился в Константинополь, рассчитывая на этот раз без лишних промедлений получить назначение. Но поскольку уже начались приготовления к объединительному собору, у византийских властей были конкретные планы относительно состава авторитетной делегации. Верительные грамоты Исидора, греческого священника, которого назначили русским митрополитом вместо Ионы, были убедительными: хорошо образован, так же как Виссарион Никейский, учился у гуманиста Гемиста Плифона, имеет опыт дипломатической деятельности, уже принимал участие в переговорах об унии в Базеле (1433). На Русь его отправили, чтобы на данном этапе обеспечить византийской дипломатии поддержку со стороны митрополии. Разочарованный Иона был вынужден примкнуть к Исидору на пути в Москву, куда тот прибыл со своей свитой 2 апреля 1437 года. Хотя назначение Исидора было неожиданным, великий князь и московские власти приняли митрополита. Это показывает, что и после успешного правления Киприана и Фотия Русь по существу оставалась преданной Византии. Исидор пробыл на своей кафедре в Москве не более пяти месяцев. Этот период описан только в русских источниках, составленных после собора. В них говорится, что Василий II будто бы не хотел отпускать митрополита на собор, и Исидор обещал вернуться, сохранив православную веру. На самом деле князь полностью поддержал идею собора. Исидор отправился во Флоренцию 8 сентября 1437 года в сопровождении епископа Суздальского Авраамия и других клириков, а также личного представителя тверского князя⁷⁸⁹. О его деятельности в Ферраре и Флоренции наряду с самими решениями собора (о которых пойдет речь в следующей главе) в Москве узнали от людей из окружения русского митрополита, вернувшихся домой раньше него. Епископ Суздальский Авраамий, повинуясь своему митрополиту, подписал соборное постановление, однако отрекся от своих действий, покидая Флоренцию, как и многие греки, тоже подписавшие документ⁷⁹⁰. Эти и другие противники собора, безусловно, нашли способ донести свою обеспокоенность до русских.

18 декабря 1439 году папа Евгений IV назначил Исидора кардиналом Римской церкви, а также папским легатом (legatus a latere) на Руси. На свою московскую кафедру Исидор возвращался не спеша. С весны по осень 1440 года он пробыл на землях, принадлежащих Польско–Литовскому государству, где обычно можно было рассчитывать на теплый прием. Однако политическая и церковная ситуация в этой стране была нестабильной. Двое юных сыновей Ягайло, шестнадцати и тринадцати лет, захватили троны короля Польского и великого князя Литовского, в то же время римско–католическое духовенство поддерживало Базельский собор и антипапу Феликса V, так что появление кардинала папы Евгения IV было воспринято без особого восторга. Исидору позволили служить византийскую литургию в соборе Кракова, но сама сущность «унии» церквей оставалась сокрытой. Однако киевский князь Александр Владимирович признал Исидора законным митрополитом, и его примеру, вероятно, последовали все епископы митрополии. Как ни странно, они восприняли унию с большим оптимизмом, нежели поляки. Богословски несведущие, они, видимо, полагали, что флорентийское «соединение» открывает им удобный путь к равноправному [с католическим епископатом] положению в социальной иерархии Польско–Литовской монархии.

Однако в Москве события приняли иной оборот. Исидор прибыл в город 19 марта 1441 года. С собой он привез закованного в цепи священника Симеона из своей свиты, который воспротивился унии. С преднесением латинского креста митрополит прошествовал в Успенский собор Кремля и отслужил литургию с поминовением римского папы.

После богослужения во всеуслышание было прочитано постановление об унии. Затем на протяжении четырех дней шли переговоры, во время которых Исидор продемонстрировал безусловную приверженность решениям Флорентийского собора. Возможно, русские надеялись, что он откажется от своей подписи, как сделали многие в Константинополе. Однако в итоге великий князь, изучив папские послания, привезенные Исидором, и рассмотрев общую ситуацию, заключил Исидора под стражу. Со временем ему удалось скрыться вместе со своим учеником диаконом Григорием, но вскоре он вновь будет арестован в Твери. В конце концов он бежал в Италию в 1443 году и стал доверенным папским легатом по греческим делам. Именно он в данном качестве провозгласил унию в соборе Святой Софии в Константинополе 12 декабря 1452 года, незадолго до того, как был взят в плен турками во время заключительного штурма города 29 мая 1453 года. Из заключения Исидор вновь бежал в Рим и умер с номинальным титулом патриарха Константинопольского, полученным от римского папы (1463).

В Москве тем временем власть почти на восемь лет заняла выжидательную позицию, прежде чем сделала дальнейшие решающие шаги. В высшей степени почтительном письме к патриарху⁷⁹¹ великий князь особо подчеркнул факт неожиданного отклонения кандидатуры Ионы в 1438 году и назначения Исидора. С притворным изумлением он вспоминает о том, как Исидор прибыл в Москву, держа в руках постановления Флорентийского собора и послания папы, «писанные по латыни и по вашей греческой грамоте». «И просим святейшее ти владычество, – продолжает он, – воззревше в святая ваша и божественная правила греческая, и во оно папино послание, и рассудивше, и за нужу далечнаго и непроходнаго путешествия, и за нахожение на наше христианство безбожных агарян, и за неустроение и мятежи, еже в окрестных нас странах, и господарей умножения, свободно нам сотворите в нашей земли поставление митрополита… понеже и прежде сего, за нужу, поставление в Руси митрополита бывало»⁷⁹².

Поскольку ответа из Константинополя не последовало, 15 декабря 1448 года епископ Рязанский Иона решением церковного собора, в состав которого входили епископы «Великой России», был возведен на кафедру «митрополита Киевского и всей России». Этот шаг был предпринят спустя семь лет после изгнания Исидора. Общий тон и позиция собора полностью отличались от решений, принятых юго–западными епископами при поддержке Витовта в 1414 году. Не упоминались болгары и сербы, создавшие независимые от Константинополя национальные церкви, не было критики в адрес Византийской церкви, лишь косвенно был затронут вопрос об Исидоре. По крайней мере некоторым возвращение к прежнему принципу назначения митрополитов – после того, как в Константинополе будет восстановлено православие – несомненно казалось возможным. В связи с избранием Ионы возникла местная оппозиция, особенно со стороны строгого аскета прп. Пафнутия Боровского, в результате подвергнутого побоям при дворе митрополита⁷⁹³. Однако под влиянием исторических событий, в частности падения Константинополя, независимое избрание Ионы в 1448 году стало окончательным и необратимым утверждением церковной автономии России.

Аргументы великого князя Василия и самого митрополита Ионы в оправдание действий, предпринятых в 1448 году, неизбежно менялись в зависимости от ситуации. Это явствует из нескольких сохранившихся документов, хотя в данный период многочисленные личные контакты между Москвой и Константинополем, вероятно, также имели место.

В 1448–1451 годах официальная позиция по данному вопросу была следующей: избрание Ионы – чрезвычайное решение, принятое из–за действий Исидора и не создающее прецедента на будущее. Польско–Литовским князьям Иона писал, что его поставление совершилось по каноническим правилам, «по воле святого [Константинопольского] императора и благословению вселенского патриарха». Это парадоксальное утверждение основывалось на том, что после смерти митрополита Фотия русским якобы обещали, что следующим митрополитом станет Иона⁷⁹⁴. Киевскому князю Александру Владимировичу, который признал Исидора в 1440 году, Иона заявил, что кафедра митрополита оставалась вдовствующей с 1431 года. Причиной тому были «сомнения и разногласия между императорами и патриархами» и «насилие от турок и латинян». Кроме того, в соборе Святой Софии в Константинополе поминался папа⁷⁹⁵, однако все монастыри и церкви Византии воспротивились унии, и в таких обстоятельствах было неизбежно, что великий князь Московский поддержал независимые выборы православного митрополита Киевского и всей России, поскольку прецеденты для такого избрания имели место в Киеве⁷⁹⁶ (однако не в Москве и не во Владимире), а Патриархат заранее, еще в 1431 году, одобрил избрание Ионы⁷⁹⁷.

Интересно, что поставление Ионы митрополитом Киевским признали не только в Москве, но и в Польско–Литовском государстве. Король польский Казимир IV произвел над ним официальную инвеституру и предоставил ему возможность по традиции назначить своего викария в Вильну; в свою очередь митрополит не поскупился на слова благодарности⁷⁹⁸. Епископ Брестский Даниил был вынужден официально просить прощения у Ионы за то, что принял рукоположение от Исидора.

Кроме того, сохранилось послание великого князя Василия императору Константину XI, который наследовал византийский престол после своего брата Иоанна (1448), датированное июлем 1451 года⁷⁹⁹. Почтительно обращаясь к Константину как к православному императору, московский князь, напомнив об истории с Исидором и поставлением Ионы, пишет: «И просим святое ти царство, да не помолвиши о том на нас, яко дерзостне сие сотворихом, еже сотворихом, не обослав великого вашего господства, но сие за великую нужду сотворихом… [Даже сейчас] святейшая митрополия русская, от святыя Божия вселенския соборныя и апостольския Церкви Премудрости Божия Святыя София цареградския, благословение требует и ищет, во всем под древнему благочестию повинуется ей, и тот наш отец, киевский и всея Руси митрополит кир Иона, по тому же всячески требует оттоле и благословения и соединения, разве нынешних новоявлешихся разногласий (курсив автора. – Ред.)». Далее в письме великий князь признает, что Иона должен был написать патриарху, но «не вемы, аще уже есть в державах святого ти царства, в Царствующем граде, святейший патриарх, или несть, понеже не слышахом о нем ни от когоже, не имени его не вемы…» Когда православный патриарх будет избран, «мы есмы должны о всех наших положениях писати и посылати к великой его святыни о всем, и благословение от него требовати во всем…»⁸⁰⁰.

Наряду с официальной, сознательно «безыскусной» дипломатией, которая в принципе оставляла возможность для восстановления прежнего канонического порядка взаимоотношений между Константинополем и Русью, в некоторых документах этого времени восхваляется провиденциальная роль Москвы и великого князя в «спасении православия», преданного «греками». Первые годы после Флорентийского собора русские делегаты, которые на самом соборе во всем повиновались Исидору⁸⁰¹, занимались самооправданием, прославляя своего защитника – великого князя Московского. Иеромонах Симеон завершает свой рассказ о соборе длинным панегириком Василию, «защитнику православия во всех русских землях… он есть счастье и радость Церкви Божией и всем православным христианам»⁸⁰².

Значительное влияние на такое отношение Руси, и особенно на самоопределение Московского княжества, оказали три события: официальное провозглашение унии в Константинополе самим Исидором в должности папского легата (декабрь 1452 года); падение Византии (май 1453 года); назначение и рукоположение в Риме изгнанным патриархом–униатом Григорием другого Григория, бывшего диакона митрополита Исидора, митрополитом Киевским и всей России и то, что польский король признал его вместо Ионы (1458). Хиротония Григория совершилась на основании декрета папы Каликста III, который в церковном отношении разделил Русь на «верхнюю», то есть Московию, «населенную схизматиками и бунтовщиками, и в частности монахом Ионой, сыном беззакония, который действовал как архиерей всей России», и «нижнюю», которой правит польский король Казимир и у которой теперь есть собственный митрополит⁸⁰³.

Эти обстоятельства побудили русских считать падение Константинополя Божьей карой за принятие Флорентийской унии и крайне враждебно воспринять назначение Римом нового митрополита Киевского. Два митрополита, каждый из которых претендовал на Киевскую кафедру, боролись за поддержку различных епархий. И хотя в 1470 году Григорий формально изменил свою позицию и признал каноническую власть православного патриарха Константинополя, к тому времени захваченного турками, в Московии продолжали следовать установленному принципу самостоятельного избрания и назначения своего митрополита. Единство «митрополии Киевской и всея Руси», которое с таким трудом поддерживали митрополиты Киприан и Фотий, было окончательно разрушено. Преемник Ионы Феодосий (1461–1475) еще был назначен митрополитом Киевским, но позднее этот титул был опущен. Фактически это означало признание Москвой отдельной православной Киевской митрополии, подчиненной патриархату, к тому времени уже находившемуся под турецким владычеством. В дальнейшем это разделение привело к языковым и культурным различиям между Московией и областями, которые позднее стали называться Украиной.

Фактически автокефалия установилась в 1448 году с избранием Ионы, что совпало по времени с окончанием монгольского ига над Русью и ростом Московского царства, в котором церковь, не нуждавшаяся более в канонических санкциях Константинополя, находилась под жестким контролем великого князя, а позднее – царя. Доктрина «Москва – Третий Рим» развивалась в некоторых кругах в основном в апокалиптическом контексте: «Третий Рим» не имел никакого «будущего», он – последний оплот православия перед концом истории, наступление которого казалось близким. Официальные круги церкви и государства, как правило, воспринимали это пророчество без особого восторга, поскольку как раз и занимались строительством будущего своего национального государства. В итоге было восстановлено традиционное общение с Константинополем и другими восточными патриархатами; именно из захваченного Константинополя в Москву поступали одобрения на венчание первого русского царя (1547) и учреждение патриаршества (1589). Новый иерарх получил пятое (а не первое, как того требовала теория «Москва – Третий Рим») место в «пентархии» православных патриархов.