Глава VI. Поместные церкви на Балканах

Болгарский патриархат, первоначально учрежденный царем Симеоном в Преславе, уже при царе Петре был перенесен в Доростол (или Дристра, или Силистрия) на Дунае. Когда в 971 году этот город взяли византийские войска, действующий патриарх Дамиан был смещен Иоанном Цимисхием⁵¹⁵. С этого момента греческие источники перестают признавать за предстоятелем Болгарской церкви титул патриарха, называя его архиепископом. Не вполне ясно, почему его резиденция поочередно перемещалась: в Софию (древняя Сердика, по–славянски – Триадица), в Воден, в Моглену, в Преспу, наконец в Охрид – столицу царя Самуила; именовали себя эти предстоятели по–прежнему патриархами. Завоевав Болгарию в 1018 году, византийский император Василий II издал три грамоты о церковном управлении на завоеванных территориях⁵¹⁶. В этих документах признается преемственность между Охридской «архиепископией» и патриархатом

учрежденным при Симеоне и Петре, но не титул Болгарского патриарха – предстоятель назван в них святейшим архиепископом (άγιώτατος αρχιεπίσκοπος Βουλγαρίας). Впрочем, автокефальное положение этого архиепископа по отношению к Константинопольскому патриархату сохранялось. Назначать его должен был лично император. Согласно грамотам, юрисдикция этого архиепископа распространялась на все территории, входившие в состав Болгарии при царях Петре и Самуиле, включая даже местности, где говорили только по–гречески, и области, населенные влахами (румынами) и мадьярами (которые названы турками). В архиепископию вошло также большинство территорий, населенных сербами⁵¹⁷. Василий II был настолько либерален, что даже назначил первым архиепископом Охрида болгарина по рождению Иоанна. Фактически, Охридская архиепископия, контролируемая империей, станет сотрудничать с военной администрацией Василия в Болгарии, реорганизованной императором в три византийских фемы (военно–административные единицы). Все преемники Иоанна на охридской кафедре будут греческими священнослужителями, нередко тесно связанными с кон» стантинопольским двором. Эта архиепископия сохранит статус автокефальной церкви вплоть до 1767 года, когда ее подчинят Константинопольскому патриархату⁵¹⁸. Поскольку это будет сделано в одностороннем порядке и при поддержке турок, то в 1870 году болгары сошлются на прежний статус Охрида в оправдание учреждения независимого Болгарского экзархата (вопреки Вселенскому патриархату), объявив свой шаг реставрацией, а не нововведением⁵¹⁹.

Естественно, многие болгарские историки рассматривают период между 1018 и 1204 годами, когда Охрид находился под прямым византийским правлением, как самый мрачный период «византийского ига». Некоторые исследователи добавляют, что греческое правление, навязанное Болгарии в тот период, откровенно противоречило идеологии Кирилла и Мефодия, стимулировавшей развитие национальных христианских культур. Русский историк Е.Е. Голубинский убедительно доказывал, что после 1018 года архиепископия Охридская стала греческой кафедрой – в одном ряду с другими, и что ее история – это история подавления болгарского национального самосознания⁵²⁰. За это время произошло несколько болгарских восстаний против византийского ига. В числе прочего такая точка зрения подтверждается брезгливыми высказываниями, найденными в переписке самого знаменитого из греков, занимавших кафедру Болгарского архиепископа, – Феофилакта (ок. 1090 – ок. 1126), который описывает своим константинопольским друзьям собственную паству как «нечистых рабов и варваров, от которых несет овчиной» и «чудищ»⁵²¹.

Несмотря на снобизм некоторых (возможно, и многих) представителей византийской администрации, нет оснований утверждать, будто славянская культура, блестящему развитию которой в Охриде способствовали святители Климент и Наум, исчезла после византийского завоевания. В это время в Болгарии были переписаны многие важные славянские рукописи, да и сам Феофилакт был автором написанного по–гречески «Жития святителя Климента», где в полной мере признаются миссионерские заслуги свв. Кирилла и Мефодия и их учеников⁵²². Поэтому мы можем согласиться с Д. Оболенским и другими учеными, считающими, что «как бы византийские власти ни притворялись, будто презирают болгар как “варваров”, и как бы ни стремились встроить их страну в административную структуру империи, на деле политики систематической эллинизации они не проводили»⁵²³. Действительно, если бы в годы византийского владычества славянская культура полностью подавлялась, то культурное возрождение в Болгарии в конце XII века не оказалось бы столь мощным⁵²⁴.

Стоит упомянуть и то обстоятельство, что далее при царях Симеоне, Петре и Самуиле патриархаты Преслава, Силистрии и Охрида, хотя и именовавшиеся болгарскими (как и сама болгарская империя–царство), по своему составу были полиэтничными и включали не только болгар, но и греков, сербов, влахов и венгров. Грамоты Василия как раз исходят из этой реальной полиэтничности; согласно им, восстанавливалась территориальная организация церкви на основе поместных епархий, включающих всех верующих той или иной области. Если не считать конечного верховенства Византии, то культурный плюрализм, характерный для Балкан в эпоху Средневековья и при этом отличный от секулярных националистических конфликтов Нового времени, оставался основным принципом в церкви как до византийского завоевания 1018 года, так и после него.

Первый грек на Охридской кафедре, Лев (умер после 1025 года), в прошлом – хартофилакс собора Святой Софии в Константинополе, был тесно связан с патриархом Михаилом Керуларием. Критикуя в своем письме к итальянскому епископу Иоанну Транийскому дисциплинарную и литургическую практику, насаждавшуюся в Италии латинским духовенством, – целибат священников, использование пресного хлеба в таинстве Евхаристии и т. д.⁵²⁵, – Лев, по сути, выступал от лица патриарха. О его деятельности в Болгарии не известно практически ничего, за исключением того, что при нем была построена церковь Святой Софии в Охриде. Больше мы знаем о его преемнике Феофилакте, уже упоминавшемся⁵²⁶. Начав как диакон собора Святой Софии, он стал наставником Константина, сына императора Михаила VII. Получив назначение в Болгарию, вступился там за свою паству, протестуя против вымогательств со стороны имперских сборщиков налогов; пожалуй, его можно назвать одним из самых плодовитых экзегетов во всей средневековой православной святоотеческой традиции. Его толкования на книги Нового Завета пользуются авторитетом даже в наше время. Вероятно, в противовес сотрудничеству своего предшественника Льва со всесильным Керуларием Феофилакт выступил в защиту независимости Охрида от Константинопольского патриархата: «Какими правами в болгарской земле обладает патриарх Константинопольский, – спрашивал он, – тот, кто не имеет ни власти рукополагать кого–либо, и ни каких–либо других привилегий в этой стране, где есть автокефальный архиепископ?»⁵²⁷. От Керулария и Льва его отличало также терпимое отношение к латинской богослужебной практике и критика в адрес тех, кто слишком настойчиво выступал против латинян⁵²⁸.

Как прямо указано в грамотах Василия II, единственным оправданием автокефалии Охридского архиепископа служит то обстоятельство, что он являлся общепризнанным предстоятелем Болгарской церкви. Однако в кругах Константинопольского патриархата идея автокефалии была непопулярна. И поэтому в обоснование своих притязаний поборники прав Охрида опирались на другой исторический аргумент: в 535 году по Рождестве Христовом, напоминали они, император Юстиниан на месте своего рождения учредил независимую архиепископию, названную Юстиниана Прима (Justiniana Prima)⁵²⁹; в ее состав была включена территория, примерно совпадающая с территорией патриархата (а затем архиепископии) Охридского. И хотя в ходе завоеваний, пришедшихся на VII век, Юстиниана Прима исчезла, иерархи, занимавшие Охридскую кафедру, использовали этот титул, чтобы оправдать свои юрисдикционные права. В 1156 году архиепископ Иоанн Комнин присутствовал на соборе в Константинополе и подписался под деяниями собора как «смиренный инок Иоанн, милостью Божией архиепископ Первой Юстинианы и всея Болгарии Комнин»⁵³⁰. Этот титул был использован всеми его преемниками, и отождествление Болгарии с Юстинианой Примой признавалось даже знаменитым канонистом Феодором Вальсамоном⁵³¹. Между тем исторически архиепископия Охридская не была преемницей кафедры, учрежденной Юстинианом, а уходила корнями в эпоху Кирилла и Мефодия и в историю Первого Болгарского царства. Ее претензии на преемственность по отношению к учрежденной императором в VI веке кафедре были чистой фикцией и анахронизмом⁵³². В действительности же будущее было за другими славянскими центрами церковной жизни на Балканах – такими как Тырново, ставшим колыбелью болгарского возрождения, а также за Сербской церковью.

Выше мы упоминали, что среди тех христиан, которые при Василии II оказались в юрисдикции архиепископа Охридского, были и «турки», – то есть мадьяры, или венгры. Разумеется, речь шла о венграх, живших в пределах огромной империи Василия. Но в XI–XII веках были нередки религиозные и культурные контакты и с самим Венгерским королевством⁵³³. По всей видимости, венгерские правители долго колебались, к какой же из церквей – Западной или Восточной – им присоединиться. В самом начале XI века венгерский князь Айтонь принял крещение в Видине – городе, только что взятом Василием II и включенным в юрисдикцию Охрида. В своей резиденции в Марошваре Айтонь основал греческий монастырь. Севернее в Венгрии также существовали славянские и греческие монастыри, они находились в юрисдикции Константинополя. Нередкими были браки между венгерской знатью и представителями византийских правящих семейств. Самыми яркими символами этих связей стали «корона Константина Мономаха» и знаменитая «корона святого Стефана» – наиболее почитаемые венграми реликвии. Первая из этих корон была прислана императором Константином IX королю Андрею (1046–1060), принявшему крещение в Киеве и взявшему в жены дочь русского князя Ярослава. Вторая стала даром императора Михаила VII королю Гезе I (1074–1077). На обеих коронах присутствуют портретные изображения императора и короля, призванные подчеркнуть причастность Венгрии к Византийскому Содружеству наций. Окончательный выбор Венгрии в пользу Западной церкви был ознаменован вторым браком короля Белы III с французской принцессой Маргаритой Капет (1186).

До этого брака Бела исповедовал православие и был верным союзником Византии. Поводом для его обращения к Западу стал отказ Феодоры, сестры императора Мануила, стать его женой; она предпочла принять монашество⁵³⁴.

Для православия это означало потерю возможностей влияния на Венгрию – из–за ослабления церковного авторитета Охрида в конце XII века, а также из–за внутренних династических распрей, раздиравших саму византийскую власть. Как раз в это время Константинополь оказался бессилен перед болгарским восстанием во главе с двумя братьями, Петром и Асенем, принадлежавшими к влашской (румынской) аристократии. На северо–востоке Болгарии, между Дунаем и Балканским хребтом, было образовано независимое государство с автокефальной архиепископией в Тырново.

Асень был провозглашен «царем болгар и влахов», одновременно митрополит Видинский поставил Василия во архиепископа Тырновского. Разумеется, в Константинополе, как и в Охриде, этот жест был расценен как нелегитимный, но, несмотря на это, новое государство расширяло свою территорию, и новый церковный центр задумывался как преемник Преслава и как подлинно болгарская альтернатива архиепископии Охридской, подконтрольной грекам. Символичным в этом смысле стало перенесение в 1195 году в Тырново мощей почитаемого отшельника святого Иоанна Рыльского (ок. 880–946).

Еще более решительные шаги (в связи с широкомасштабными изменениями, произошедшими после IV Крестового похода) были предприняты младшим братом Петра и Асеня Калояном⁵³⁵, унаследовавшим царский престол после Петра в 1197 году. Эти действия – как и историю Первого Болгарского царства – невозможно понять вне контекста той политической и религиозной идеологии, которая была воспринята славянами от византийцев: христианское общество в их понимании должно было управляться диархией, то есть императором и патриархом. Хотя легитимная империя, разумеется, была одна – вселенская «Ромейская» империя, – существование вторичных, или «региональных», империй тоже могло быть оправданным, если того требовали исторические обстоятельства. Впрочем, местные императоры, или цари, – так же как и местные патриархи, – должны были получать подтверждение своей легитимности от верховной, вселенской имперской власти, так как оспаривать единство христианской ойкумены было недопустимым. Хотя региональные империи и патриархаты обычно и назывались по имени той или иной народности, они, как мы убедились на примере Охрида, не были национальными церквами в строгом смысле слова: они всегда (на Балканах в особенности) были этнически смешанными, причем существовали даже целые епархии, где в богослужении греческий язык преобладал над славянским.

Калоян тоже воспринял правила этой политической игры как данность. Впрочем, столкнувшись с недвусмысленным отказом Константинополя даровать ему императорский статус, а архиепископу Василию – чин патриарха, он обратился к другой вселенской христианской силе, которая на Западе заменила собой империю, став источником как политической, так и церковной власти: к римскому папству. До нас дошла его переписка с Римом. Сколь подобострастным ни был бы дипломатический тон писем Калояна к папе Иннокентию III (1198–1216), совершенно ясно, что болгарский правитель преследовал политико–правовые цели, и его двусмысленные контакты с папством вряд ли можно истолковать как религиозное обращение.

Папские посланники – архиепископ Доминик и капеллан Иоанн – прибыли в Болгарию в 1200 году. В ходе переговоров Калоян искусно манипулировал папой, ссылаясь на византийскую теорию «диархии» императора и патриарха и требуя от Рима санкции на нечто подобное для Болгарии, чтобы болгары более не возвращались под византийское владычество: «Приди к нам, – будто бы обещали Калояну греки, – и мы венчаем тебя как императора и сделаем, чтобы у тебя был патриарх, ибо нет империи без патриарха»⁵³⁶. 25 февраля 1204 года папа доверил кардиналу Льву ди Санта Кроче почетную миссию короновать Калояна как короля, но не императора, и поставить архиепископа Василия в предстоятели, но не в патриархи. «Ведь ясно, – писал папа, – что два эти титула, предстоятель и патриарх, означают на деле одно, ибо полномочия предстоятеля и патриарха одинаковы, хотя наименования и различны»⁵³⁷. Более того, Иннокентий, несведущий в делах Восточной церкви (что было типично для Запада) и недоверчивый по отношению к ней, не знавшей практики помазания при поставлении священников и епископов⁵³⁸, потребовал, чтобы Василий и все болгарские епископы были помазаны его легатом, так как Католическая церковь придерживается этого обычая «по божественной заповеди»⁵³⁹.

Едва ли Калоян был полностью удовлетворен позицией папы. Однако после того как 8 ноября 1204 года легат короновал его, а архиепископ Василий был помазан в предстоятели, выбора у него почти не оставалось. Византийская имперская власть теперь была уже не в состоянии легитимировать его амбиции: в апреле этого года крестоносцы взяли Константинополь. На некоторое время восточной альтернативы вселенскому латинскому христианству во главе с папой не стало. Но Калоян упорно искал другой выход. Он дал приют православному Вселенскому патриарху Иоанну Каматеру, бежавшему из столицы, занятой латинянами, и скончавшемуся позднее, в 1206 году, в занятом болгарами Дидимотике. Отказавшись признать над собой власть латинского императора Константинополя, Калоян пошел на латинян, разбил их, взял в плен императора Балдуина (1205) и проигнорировал просьбу папы о заключении мира и подчинении. Когда в 1207 году Калоян умер, его держава обладала преобладающим влиянием на Балканах. Он добился того, чтобы папа признал его власть, но при этом отнюдь не играл по правилам, которых требовали от тех, кто подчинился Риму. Тырновская церковь фактически была независимым патриархатом, правящий архиепископ носил патриарший титул, управляя территориями, практически совпадающими с границами империи Симеона, тогда как Охрид и его автокефальная архиепископия оставались частью территорий, контролируемых греческим Эпирским царством.

В 1211 году преемник Калояна узурпатор царь Борил (1207–1218) созвал и возглавил в Тырново собор, призванный осудить ересь богомилов. Эта ересь, с ее дуалистическими корнями и отрицанием церковного устройства, иерархии и таинств, как известно, возникла в Болгарии еще в X веке, но в XII столетии, в ситуации беспрерывных изменений и беспорядков стала шириться⁵⁴⁰. Собор 1211 года, проведенный в Тырново, явно копировал византийский образец: председательствовал на нем царь, обсуждались сугубо местные проблемы⁵⁴¹. Прямых сведений о контактах этого собора с Римом или получении оттуда каких–либо предписаний нет. Впрочем, стоит отметить, что Тырновский собор совпал по времени с преследованиями альбигойцев (или катаров) на юге Франции. Альбигойцев же принято считать ветвью того же еретического движения, к которому принадлежали и балканские богомилы.

Зависимость Болгарской церкви от Рима, двусмысленная с момента ее возникновения в 1204 году, официально прекратилась в 1235 году, когда были восстановлены канонические отношения между Тырново и православными патриархами. Неудивительно, что это было предопределено именно политическими обстоятельствами. Болгарский царь Иоанн (или Иван) Асень II (1218–1241) унаследовал мечту царя Симеона стать императором Константинополя. Ему удалось подавить соперников и врагов. В 1230 году в битве при Клокотнице он разбил и взял в плен правителя Эпира Феодора, присвоившего императорский титул после взятия Фессалоник. Охрид и его архиепископия оказались во власти Иоанна Асеня, и он принял титул императора болгар и греков. Вдобавок он занял часть территорий Сербии и Венгрии. Но его замысел выдать свою дочь замуж за юного латинского императора Балдуина II и в результате стать регентом в подвластном латинянам Константинополе встретил неодобрение у латинского духовенства. Это служит четким подтверждением эфемерности тогдашнего союза Болгарии с Римом. Тогда Иван Асень II заключил соглашение с греческим императором Никеи Иоанном III Дукой Ватацесом (1222–1254). В Лампсаке было совершено торжественное бракосочетание между детьми обоих монархов, а Константинопольская церковь признала за Иоахимом Тырновским патриарший титул (1235). В болгарских источниках говорится также, что царь просил и остальных восточных патриархов признать Болгарский патриархат как равный им. Получив от них положительные ответы, Вселенский патриарх Герман II и члены его синода подписали официальный акт об учреждении патриархата в Тырново⁵⁴².

Территория нового патриархата совпадала с границами Второго Болгарского царства – в 1235 году она включала все епархии от низовьев Дуная до Македонии и от Белграда до Фракии. Однако не вполне ясно, как распределялась юрисдикция между Тырново и Охридом.

До нас дошли имена шестнадцати сменявших друг друга патриархов Тырново⁵⁴³. На протяжении длительного царствования Ивана Александра (1331–1371) Болгария, поддерживавшая тесные интеллектуальные контакты с Византией, переживала всплеск возрождения культуры и письменности. И хотя фактическая территория Болгарского патриархата уменьшилась в результате нападений со стороны Сербии, этот регион стал тем источником, откуда во все православные славянские государства начало распространяться духовное течение, известное как исихазм – о нем будет подробно рассказано в следующей главе. Среди лидеров этого движения был преподобный Григорий Синаит, основавший монастырь в Парории на юго–востоке Болгарии, неподалеку от границы с Византией (ок. 1330). Один из его учеников–болгар, св. Феодосий Тырновский, побывав в нескольких греческих монастырях, основал монашескую общину в Келифарево.

Хотя монахи–исихасты не имели организации, подобной ордену, однако поддерживали друг с другом тесные контакты. Некоторые из них занимали высокие посты в иерархии как в Византии, так и в славянских землях – особенно после 1350 года. Так, например, патриарх Константинопольский Каллист, как и св. Феодосий, был учеником св. Григория Синаита. Они были приверженцами идеи культурного и канонического единства православного мира. Впрочем, такая идеология была близка не всем.

Например, болгарский патриарх Феодосий пытался оспорить авторитет Константинополя, по просьбе Великого князя Литовского Ольгерда собственноручно поставив в 1,352 году митрополита всея Руси в противовес законному митрополиту Алексию⁵⁴⁴. В 1355 году Каллист направил св. Феодосию послание, призывая восстановить в Тырновском патриархате литургическое поминовение Вселенского патриарха, которое патриарх Феодосий II, похоже, упразднил⁵⁴⁵. Судя по болгарским интерпретациям позиции Тырново, мнение Каллиста о подчиненности Тырново Константинополю в самой Болгарии не разделялось. Св. Феодосий Келифаревский в 1356 году эмигрировал в Константинополь и там в 1363 году скончался, а патриарх Каллист написал его «Житие»⁵⁴⁶. Впрочем, в конце концов новым патриархом Тырновским стал другой ученик св. Григория Синаита и друг Феодосия, свт. Евфимий (1375–1393). Его роль в духовной и литературной истории православных славян исключительна. К сожалению, он был последним из патриархов Болгарии в эпоху Средневековья: в 1393 году Тырново завоевали османы. Его жителей вырезали, кафедральный собор стал мечетью. Свт. Евфимий, возглавивший сопротивление горожан в период турецкого владычества, видел, как был разрушен город⁵⁴⁷. В отличие от Охрида, где при турках сохранялась номинальная автокефалия (и даже спорадическое признание патриаршего титула), Тырново низвели до уровня простой епархии Константинопольского патриархата, которой, как правило, управляли греческие иерархи⁵⁴⁸.

Император Константин Багрянородный относит крещение сербов в районе, известном как Рашка, со столицей Раш к югу от Белграда ко времени правления Василия I (867–886). За ним последовало обращение в христианство и прибрежных городов Далмации. В X веке эта область оказалась под властью Болгарии – царей Симеона и Самуила, но после 1018 года стала частью Византийской империи Василия II. В результате первоначального обращения сербы оказались под прямым церковным управлением Константинополя, но позднее Рашскую епископию включит в свою юрисдикцию архиепископия Охридская, основанная Самуилом и сохраненная Василием II. В качестве другого центра православного канонического управления прибрежными территориями выступала греческая митрополичья кафедра в Диррахии на Адриатике, ставшая центром христианизации соседней сербской области Диоклея, или Зета (позднее известной как Черная Гора, Черногория, или Монтенегро).

Византийскому правлению – как гражданскому, так и церковному, опорным пунктом которого был Диррахий, был брошен вызов со стороны последовательно правивших Зетой князей – Стефана Воислава (ок. 1042–1052), Михаила (ок. 1052–1081) и Константина Бодина (1081–1091), при которых страна перешла в юрисдикцию латинского архиепископа Бара (или Антибари) [ныне Старый Бар, Черногория]. После преобразований папы Григория VII влияние папства на Балканах усилилось. Не только правитель Хорватии Димитрий Звонимир, но и Михаил Зетский получили королевские короны из рук папских легатов (1075 и 1077 годы соответственно). Хорватия, попав под венгерское владычество (1102), навсегда отошла к Западной Церкви. Константин Бодин Зетский, впрочем, потерпел военное поражение от византийского императора Алексия I Комнина (1085–1090), и поэтому в Зете было восстановлено греческое управление с центром в Диррахии.

В Рашке борьба сербов за политическую независимость была более успешной. Возросший престиж преобразованного папства, агрессивная экспансия латинского мира, проявившаяся в крестовых походах, и ослабление Византии неизбежно привели к тому, что Рашка, как и другие молодые балканские государства, сочли «западное решение» наиболее практичным выходом в начинавшемся процессе национального самоопределения.

Воспользовавшись тем, что Венгрия стала соперничать с Византией, а также последовавшим затем III Крестовым походом под руководством Фридриха I Барбароссы (1189), правитель («великий жупан») Рашки Стефан Неманя, сам родом из Зеты и поэтому знакомый с этой землей, попытался расширить свои владения к югу. Он подчинил себе Зету и пытался поколебать саму византийскую державу. Дважды он терпел поражение: в 1172 году – от Мануила Комнина и в 1190 году – от Исаака Ангела. Крещеный в Зете по латинскому обряду, впоследствии он был принят в лоно православия через миропомазание православным епископом Раша. В 1190 году его сын Стефан получил придворный византийский титул «севастократора» и взял в жены Евдоксию, племянницу Исаака.

В этот период восстановления господства православной Византии над Рашкой сын Немани, восемнадцатилетний Растко, оставил придворную жизнь и принял монашество с именем Саввы (в сербской традиции – Савы) в русском монастыре на Афоне. Позднее он перешел в греческий монастырь Ватопед. Престарелый Неманя – авторитетный политик и беспощадный воин – был настолько впечатлен поступком сына, что решил последовать его примеру. Отказавшись от престола в 1196 году в пользу севастократора Стефана и отдав власть в Зете другому сыну, Вукану, он тоже принял постриг с именем Симеон в основанном им еще раньше монастыре Студеница. Позднее он последовал за своим сыном на Афон, где они вместе основали монастырь Хиландар, который станет крупнейшим центром не только сербской, но и общеславянской духовности и культуры.

Историческая роль святого Саввы (1175–1235), ставшего основоположником и духовным ориентиром сербского православия, уже не раз становилась предметом исследований и дискуссий. Основные сведения о нем можно найти в его «Житиях»: одно было написано его непосредственным учеником Доментианом, а другое – позднее, в начале XIV века, монахом Феодосием. Монах по призванию, мудрый пастырь, талантливый руководитель, церковный деятель и политик одновременно, святой Савва обладал трезвым пониманием духовных ценностей, благодаря чему и стал одной из самых выдающихся личностей в истории Балкан этого периода. Основатель независимой Сербской церкви, он вместе с тем глубоко ощущал вселенскость Церкви и чувствовал себя как дома и на Афоне, и в Тырново, и в Константинополе, и в Иерусалиме. Он был реалистом и в случае необходимости умел терпимо относиться к неизбежным политическим последствиям усиления престижа папства на Балканах, терпеливо вынашивая свой замысел вывести православную Сербию на первостепенные позиции в православном мире⁵⁴⁹.

Святой Савва пробыл на Афоне шестнадцать лет (1191–1207). За это время он съездил в Константинополь, чтобы заручиться поддержкой императора для основания монастыря Хиландар (1199). Монастырь был основан вскоре после смерти Симеона (1199). В течение всей жизни на Афоне святой Савва жил в своем скиту (kellion) близ Карей, для которого составил особое монашеское правило, или типикон.

Возвращение Саввы с телом усопшего отца, св. Симеона, в Сербию в 1207 году знаменовало начало его непосредственного участия в политических делах Рашки. Некоторое время он был настоятелем монастыря в Студенице – того, который был основан его отцом и где было погребено тело Симеона, источающее миро (почему и началось почитание старшего Немани как Симеона Мироточивого). Нередко испытывая политическое давление разных и конфликтующих друг с другом сторон, он сосредоточил усилия прежде всего на обеспечении безопасности своей страны, где правила династия Неманичей, священным символом которой стали мощи святого Симеона. Два брата святого Саввы – Стефан и Вукан – правили соответственно Рашкой и Зетой, но при этом ожесточенно соперничали друг с другом за власть. Вукан заключил союз с венгерским королем Эммерихом (1196–1204) и признал верховную власть папы. Церковь Зеты вновь оказалась в юрисдикции латинского архиепископа Антибари. Вукану даже удалось на короткое время оттеснить от власти Стефана, но тот восстановил свое правление, опираясь на Болгарию (1202–1204). Чтобы умиротворить брата и западные державы, Стефан отказался от жены–гречанки Евдоксии, дочери императора Алексия III, и женился на внучке венецианского дожа Дандоло. Фактически Вукан и Стефан соперничали друг с другом за благосклонность папы.

Первым успехом Саввы по его возвращении стало примирение братьев, однако мирное соглашение предполагало, что церковно Зета останется в папской юрисдикции. Желая усилить власть Рашки, Стефан и Савва договорились отправить папе Гонорию III просьбу о том, чтобы тот дал королевскую корону также и Стефану⁵⁵⁰.

“Данный факт описан биографом св. Саввы Доментианом, и у нас нет оснований подвергать сомнению его историчность. Современники усматривали в этом проявление политической дальновидности, а не измену церковной идентичности.

Просьба была удовлетворена. Кардинал прибыл и короновал Стефана, ставшего «первовенчанным» королем Сербии (1217). Однако папа был разочарован в своих надеждах – которые, несомненно, питал, – получить и церковь Рашки, как прежде получил и церковь Зеты. Когда брата короновали, Савва отправился из Сербии на Афон, задумав добиться для церкви Рашки нового канонического статуса в рамках православия. Совместные усилия короля Стефана и святого Саввы, направленные на подтверждение политической легитимности от папы и легитимности церковной от Вселенского патриарха, находившегося в изгнании в Никее, отражают ментальность того времени. Современники, в отличие от нас, не видели в этом ничего странного⁵⁵¹.

В каноническом отношении Рашская епархия находилась в юрисдикции Димитрия Хоматиана, архиепископа Охридского. Этот ученый греческий иерарх был политическим союзником Феодора Ангела, деспота Эпира, на чьей территории находился сам Охрид. Феодор претендовал на корону византийского императора. Он ожесточенно боролся с влиянием Сербской державы на Балканах, а архиепископ Охридский, напротив, поддерживал стремление св. Саввы к обретению церковной независимости. Значение той искусной игры, которую вел св. Савва, можно понять, только оценив всю запутанность ситуации, вопреки которой ему удалось добиться от никейского императора Феодора I Ласкариса (1204–1222) и патриарха Мануила I Сарантина (1215–1222)⁵⁵² независимого, автокефального статуса для Сербской архиепископии.

Святой Савва был избран и поставлен на эту кафедру в 1219 году. В связи с этим возник ряд канонических и политических проблем. К каноническим принадлежали отношения новой Сербской архиепископии с Константинополем (на тот момент – с Никеей) и с Охридом. Титул «автокефального архиепископа», полученный Саввой, обычно обозначал предстоятеля, независимого от местного митрополита и назначаемого непосредственно императором (или патриархом)⁵⁵³. Архиепископ по рангу стоял ниже митрополита и не имел в своем подчинении других архиереев. Однако в поздневизантийский период этот титул стал использоваться в самых разных случаях. Так, например, архиепископ Охридский назначался императором, но, будучи правопреемником болгарских патриархов, имел множество подчиненных себе епископов, тогда как архиепископы Новгородские и (позднее) Ростовские сами были всего лишь викариями митрополита Киевского и не имели права напрямую сноситься с Константинополем. Положение архиепископии, учрежденной при св. Савве, не имело прецедентов: она вообще не зависела от Константинополя и обладала юрисдикцией над «землями Сербии и всеми землями близ моря» (сербск. поморских земля, недвусмысленный намек на удерживаемую латинянами Зету) и всеми «митрополитами и епископами» данной области. Поэтому статус Сербской церкви был во всем подобен статусу патриархата или автокефальной церкви в современном понимании. Единственным, что связывало ее с Константинополем, было требование поминать Вселенского патриарха за литургией («В первых помяни, Господи…»)⁵⁵⁴. В определенном смысле «автокефальный» статус Сербской церкви стал принципиально новым решением.

В число канонических проблем входил и конфликт между Никейским патриархатом и Охридом. Новая архиепископия была учреждена никейскими властями без одобрения Охрида. Поэтому вполне понятен протест, заявленный Димитрием Хоматианом, архиепископом Охридским, в письме к св. Савве в. 1220 году⁵⁵⁵. В глазах Константинопольского патриархата слабость позиции Охрида заключалась в том, что эта кафедра была учреждена императором. Поскольку империя никогда не признавала легитимности созданного царем Самуилом Охридского «патриархата», реальным учредительным документом архиепископии были грамоты, данные в 1019 году Василием II, в которые его преемники,могли вносить поправки. Этот момент все стороны спора осознавали хорошо. Биограф св. Саввы Феодосий сообщает, что патриарх был против рукоположения Саввы, но его несогласие удалось преодолеть в результате настойчивых требований со стороны императора Феодора Ласкариса⁵⁵⁶. С другой стороны, Хоматиан, протестуя, опирался на то, что легитимность никейского императора не была признана Охридом: «У нас нет законной империи, – писал он св. Савве, – и потому твоему поставлению не достает законных оснований»⁵⁵⁷. Согласно византийскому видению взаимоотношений церкви и государства, император обладал правом устанавливать границы церковных юрисдикций. Этим правом император пользовался всегда – как в случае с Юстинианой Примой, учрежденной Юстинианом (на папской территории), так и с Охридской архиепископией, основанной Василием II, а также и во многих других документально подтвержденных случаях, когда императоры то учреждали, то упраздняли митрополии на землях Литвы и Польши в ущерб юрисдикции митрополита Киевского⁵⁵⁸. Феодор Ласкарис, никейский император, после взятия Константинополя крестоносцами (1204) самопровозгласивший себя наследником византийского императорского трона, стремился доказать собственную легитимность – в частности, путем учреждения Сербской архиепископии. Основным его соперником был Феодор Ангел, деспот эпирский, чьи императорские притязания встретили поддержку у Хоматиана, вскоре венчавшего и помазавшего Феодора Ангела на императорский трон в Фессалониках (между 1224 и 1227 годами – датировка остается спорной). Это был вызов не только никейскому императору, но и патриарху (венчавшему на царство Феодора Ласкариса в 1208 году); фактически все было задумано ради подтверждения квазипатриаршего статуса архиепископа Охридского, который, изначально будучи креатурой императора, стал претендовать на то, чтобы самому стать источником его же легитимности, венчая и миропомазуя императора на царство. Сколь ни сомнительна была политическая подоплека таких действий, в его аргументации был и сильный пункт, а именно: в отсутствие бесспорно признаваемой императорской власти Константинопольский патриархат был не вправе посягать на территориальную юрисдикцию предстоятелей других церквей⁵⁵⁹.

Но будущее все же было за Никеей и Сербией, которые оказались более дальновидными в политическом отношении. Действительно, Никея стремилась добиться признания своей легитимности, и решающую роль в этой борьбе сыграла церковь. Для Константинопольского патриарха, находившегося в изгнании в Никее, было бы неразумно продолжать по отношению к церквам славянских государств политическую линию жесткой централизации, которой придерживались его предшественники на заре Византийской империи. Столкнувшись с угрозой со стороны как латинян, так и греков Эпира, претендовавших на имперское наследие, он нуждался в признании со стороны славянских дочерних церквей и поэтому был достаточно мудр, чтобы отнестись к ним либерально. Так, например, он добился поддержки богатого и развивающегося Сербского королевства Неманичей, учредив по просьбе св. Саввы, брата короля, независимую архиепископию. В 1235 году он признал и Тырновский патриархат, совершив бракосочетание, соединившее никейскую и болгарскую династии. Позднее, в 1246 году, назначил митрополитом Киевским и всея Руси русского по происхождению Кирилла, что позволило покровителю Кирилла могущественному князю Галицкому и Волынскому Даниилу сохранить связь с византийским миром⁵⁶⁰.

Учреждение церковной независимости Сербии свидетельствует о незаметной, но значительной эволюции в понимании автокефалии. В прошлом – за единственным исключением в виде отдаленной Грузии – «автокефальные церкви… были частью одной империи и добивались юридического подтверждения своего статуса либо изданным в одностороннем порядке императорским указом, либо постановлением Вселенского собора.

Новые кафедры [то есть Сербия и Болгария] возникли в результате двусторонних переговоров между двумя светскими правителями. Это отражает тенденцию видеть в автокефалии прежде всего атрибут независимого национального государства»⁵⁶¹. Так возникнет очевидный прецедент для событий Нового времени, когда много более яростная национальная политика – не только на Балканах, но и за их пределами – приведет к превращению борьбы за национальную автокефалию в то, что мы сегодня называем экклезиологическим филетизмом⁵⁶².

Впрочем, было бы анахронизмом искать филетизм в менталитете XIII века. В частности, св. Савва – более чем кто–либо – осознавал необходимость целостности православия и единства канонического устройства. Нет сведений о том, чтобы он вообще отвечал на полемические выпады Хоматиана. Возвращаясь из Никеи, он посетил не только Афон, но и Фессалоники, где остановился в монастыре Филокалес. Греческий митрополит Фессалоникийский Константин Месопотамит был давним и близким другом св. Саввы, нередко помогая ему участием и советами. Константин был изгнан из Фессалоник латинянами в 1204 году и вернулся на свою кафедру лишь в 1224 году, но то, что он встречался со св. Саввой, подтверждается биографами сербского архиепископа⁵⁶³. Очевидно, св. Савва нуждался в совете – особенно относительно того, как быть с латинским присутствием в пределах Сербии: в города Адриатики Котор, Антибари, Дубровник–Рагузу (последние два находились под владычеством Венеции) были назначены латинские архиепископы.

Возвращаясь в Сербию, св. Савва учредил свою архиепископию в «Великой церкви» в Жиче, но в 1253 году архиепископская кафедра будет перенесена в Печский монастырь. В Сербском королевстве не было крупных городов (даже королевский двор переезжал с места на место и был весьма скромным), и новые епархиальные центры, организованные св. Саввой, располагались обычно в монастырях, которые обеспечивали епископам стабильное экономическое положение и помещение для резиденции⁵⁶⁴. Забота архиепископа о порядке и организации в церкви видна по тем законодательным и каноническим материалам, которые он, по свидетельству Доментиана, привез из Фессалоник; он перевел на славянский греческий Номоканон, озаглавив его «Кормчая книга».

В годы своего архиепископства св. Савва поддерживал связь со всеми крупнейшими центрами православного мира. После смерти короля Стефана (1228) его сын и наследник Радослав женился на Анне, дочери Феодора Эпирского. Между сербским королевским двором и архиепископом Охридским Димитрием Хоматианом установились дружеские отношения – теперь король Сербии даже стал испрашивать у Хоматиана совета. Подобные контакты привели и к примирению между Хоматианом и св. Саввой⁵⁶⁵.

В 1229–1230 годах сербский архиепископ ездил в Иерусалим и посетил его святыни. Возможно, именно тогда он привез с собой в Сербию типикон палестинского подвижника св. Саввы Освященного, который постепенно приобрел статус литургического образца в византийском православном мире. На обратном пути св. Савва побывал также в Никее и на Афоне.

Даже в гуще дипломатической и пастырской деятельности св. Савва оставался прежде всего монахом, стремящимся к покою и молитве. По крайней мере, именно этим биографы пытались объяснить его внезапное отречение от кафедры в 1234 году. Прежде чем уйти, он сделал довольно нетрадиционный шаг, лично назначив себе преемника – своего ученика Арсения⁵⁶⁶, – и снова уехал в Иерусалим, а оттуда – на Синай и в Константинополь. В последнюю очередь, по словам Доментиана, он собирался посетить Афон, но остановился в Тырново⁵⁶⁷, где 14 января 1236 года скончался. Его тело отвезли в Сербию и похоронили в монастыре Милешева (1237)⁵⁶⁸. Широко почитаемый как просветитель сербов, св. Савва стал одним из самых выдающихся и ярких представителей православной духовной культуры XIII века.

Сербское королевство, значительно расширившее свои границы при таких могущественных государях, как король Стефан Урош Милутин (1281–1321) и особенно Стефан Душан (1331–1355), включило традиционно принадлежавшие Византии территории в Македонии и Северной Греции. Стефану Душану подчинялся фактически весь Балканский полуостров. Как и Симеон Болгарский в X веке, он неизбежно начал мечтать о захвате Константинополя и о титуле императора ромеев. В предвкушении этого момента он временно провозгласил себя «императором и самодержцем Сербии и Романии» (1345), а архиепископа Сербского возвысил до ранга «патриарха сербов и греков». Крупный город Скопье, в свое время захваченный Милутином, более походил на имперскую столицу, чем прочие, меньшие по размеру города Сербского королевства. Там 16 апреля 1346 года Душан и был венчан как император своим недавно поставленным патриархом Иоанникием.

Сербский патриархат был незамедлительно признан и получил поддержку от патриарха Тырновского, архиепископа Охридского (последний теперь подчинялся сербам), а также афонских обителей⁵⁶⁹. Под его властью оказались некоторые греческие епархии, располагавшиеся на территориях, завоеванных Душаном⁵⁷⁰. Понятно, что в такой ситуации учреждение нового патриархата вызвало протест Константинополя: в декабре 1349 года Вселенский патриарх Каллист предал Сербскую церковь анафеме.

К счастью, эта схизма оказалась непродолжительной. Политическая ситуация в корне изменилась после смерти царя Душана (1355). Сербская империя распалась на несколько независимых княжеств, ни одно из которых уже не могло надеяться оспорить авторитет Византии. Более того, Константинопольский патриархат после официально провозглашенной победы исихазма и паламитского богословия (1347) возглавлялся почти исключительно афонскими монахами, учениками Григория Синаита и св. Григория Паламы. Между Афоном и Сербской церковью существовала тесная духовная, эмоциональная и экономическая связь. Идеология, близкая всем монахам, занявшим теперь высшие посты в византийской церковной иерархии, предполага мощную поддержку престижа и власти патриарха; именно это – в большей степени, нежели светская власть распадавшейся империи, – было залогом сохранения духовного наследия Константинополя⁵⁷¹. Они были озабочены тем, чтобы эта власть была признана Церквами славянских государств, но при этом осознавали, что теперь Византия уже не сможет ничего навязывать силой. К тому же появилась общая для всех угроза – продвигающиеся все дальше турки.

Греческие епархии, захваченные в 1346 году в свою юрисдикцию Сербским патриархатом, после смерти Душана оказались на территории княжества Сербского, которым правил деспот Иван Углеша. В 1364 году туда отправился сам патриарх Каллист, но он скончался в Сербии, так и не увидев плодов своей миссии. Формальное возвращение этих епархий, оказавшихся на территории княжества Углеши, в юрисдикцию Константинополя произошло при патриархе Филофее в 1368 году⁵⁷².

Но примирение не коснулось самого Печского патриархата. Главная проблема была решена лишь семью годами позже, после сокрушительного поражения сербов войсками султана Мурада I на реке Марице (1371). Посредническую роль взяли на себя монахи–славяне с Афона – в том числе настоятель русского монастыря Исайя и родственник сербского князя Лазаря Никодим. Немалое значение имело и то, что константинопольскую кафедру занимал Филофей – в прошлом тоже афонский монах. Приняв делегацию монахов в Константинополе, патриарх Филофей отправил в Сербию своих полномочных представителей – иноков Матфея и Моисея, которые торжественно провозгласили снятие анафем с Душана на его могиле в Призрене. Затем они совершилисовместное с сербским духовенством богослужение в Пече и объявили Савву IV признанным патриархом Сербским⁵⁷³.

Сербские княжества одно за другим попадали под власть турок. Знаменитая битва на Косовом поле (1389), в ходе которой сербский воин убил султана Мурада, а князь Лазарь был взят в плен и вместе с другими представителями сербской знати казнен сыном и наследии; ком Мурада Баязидом I (1389–1427), была последней – трагически безуспешной – попыткой остановить продвижение турок. Впрочем, сербские государи Стефан Лазаревич (1389–1427) и Георгий Бранкович (1427–1456), даже будучи турецкими вассалами, покровительствовали развитию национальной культуры и искусства. Наконец в 1459 году султан Мехмед II уничтожил последние следы сербской независимости. Сербский Печский патриархат просуществовал при турках до 1766 года и был официально упразднен патриархом Самуилом I (1763–1768), как это произошло и с автокефальной архиепископией Охридской. На сербские кафедры стали назначать епископов–греков.

Еще до нашествий венгров и славян часть Балканского полуострова была населена даками и римскими колонистами, в чьей среде христианство распространилось очень рано. Святой Никита, епископ Ремезианы (в Средние века и Новое время – Ниш) – известный миссионер и поэт, писавший на латыни, – жил в начале V века. С IV века существовали епархия и центр церковного управления в Томи в римской провинции Скифия (совр. Добруджа). Так называемые скифские монахи – служившие как на латыни, так и на греческом – принимали участие в «теопасхитских спорах», развернувшихся в VI веке. По всей вероятности, изначально их окормляла архиепископия Юстинианы Примы, созданная императором Юстинианом⁵⁷⁴. Довольно многочисленная народность, произошедшая от этих романизированных даков и римских колонистов и говорившая на языке, родственйом латыни, на протяжении нескольких веков населяла территорию Балкан, прежде всего регион к северу от Дуная, известный как Трансильвания, Валахию и Молдавию. Жившие, как правило, в гористой местности, эти люди сохранили свой язык, но для богослужения заимствовали церковнославянский, унаследовав его от свв. Кирилла и Мефодия; политически ими также управляли чужеземцы – венгры, сербы и в особенности болгары. Есть свидетельства, что влахи – как тогда называли будущих румын – играли заметную роль при дворе болгарских императоров в XIII и XIV веках. Фактически и Асени, основатели Второго Болгарского царства, и многие представители болгарской церковной иерархии и чиновничества происходили из влахов.

После того как болгарское владычество в землях за Дунаем ослабло с кончиной царя Ивана Асеня II (1241), власть в Валахии (или Унгровлахии, .как ее называют греческие источники, – то есть стране между Трансильванскими Альпами и низовьем Дуная) взяли на себя независимые воеводы.

В то время, когда были сделаны эти первые шаги на пути к независимости Румынии, Константинопольский патриархат мог опираться за Дунаем на два церковных форпоста: митрополию Вичины близ дельты Дуная (первое упоминание – 1264 год) и епископство Белгородское, или Аккерманское (греч. Άσπρόκαστρον), близ устья Днестра. Последняя кафедра в прошлом была викариатом митрополита Киевского. Патриархи–исихасты Каллист (1350–1353, 1354–1363) и Филофей (1353–1354, 1364–1376), которые вели активную централизаторскую политику и несколько раз смещались со своей кафедры патриархами Тырновскими⁵⁷⁵, были только рады распространить юрисдикцию Вселенского патриархата на румынские земли за счет болгар. В 1359 году воевода Николай Александр Басараб обратился с просьбой учредить митрополию в Аргеше и пообещал хранить верность Вселенскому патриархату. Митрополит Иакинф Вичинский был должным образом назначен «митрополитом Унгровлахии», получив резиденцию в Аргеше и почетный титул «гипертимос»⁵⁷⁶. Таким образом, именно 1359–й стал годом возникновения собственно румынской церковной организации в юрисдикции патриарха Константинопольского, – сохранившей, однако, церковнославянский в качестве богослужебного языка⁵⁷⁷. В августе 1367 года патриарх Филофей и его синод издали указ, которым эта митрополия разделялась на две части: западная часть, Валахия, теперь подчинялась отдельному «митрополиту Северинскому»⁵⁷⁸. Вероятно, целью было усилить православное влияние в северной Валахии, подвергавшейся сильному давлению со стороны католиков–венгров⁵⁷⁹. Венгерский король Людовик Великий в 1365–1366 годах захватил приграничный болгарский город Видин и потребовал от болгарского царя Страцимира и тысяч болгар перейти в католичество через повторное крещение⁵⁸⁰. Со временем Северинская митрополия была понижена до ранга простой епархии (Рымникской, или Ново–Северинской). Интересно, что тот же патриарх Филофей менее чем год спустя предпринял аналогичный шаг уже по причине угрозы со стороны Польши, учредив Галицкую митрополию, изъятую из юрисдикции митрополита Киевского⁵⁸¹.

В Молдавии, между Карпатами и рекой Прут – в источниках эта страна называется также Мавровлахией или Россовлахией⁵⁸² – положение церкви оставалась нестабильным вплоть до начала XV века. Православное румынское население этого региона впервые получило правителя в 1359 году – это был воевода Богдан (1359–65), имевший резиденцию в Сучаве, но сама страна оставалась под сильным давлением со стороны католиков Венгрии и Польши. В 1370 году, когда это давление, как мы уже видели, достигло своего пика, в Сирете была учреждена католическая епархия, а сын Богдана Лацко Вода (1365–1374) принял католичество. В стране не было ни одного православного епископа, а православных священников рукополагал епископ Галича в соседней Галиции. Такой ход событий был вполне естественным, так как Галиция в 1349 году была аннексирована Польшей; с конца восьмидесятых годов XIV века польское политическое и культурное влияние стало распространяться и в Молдавии⁵⁸³. Теперь, поскольку Галиция и Молдавия находились под давлением воинствующей католической монархии, обустройство Православной Церкви потребовало поиска новых союзников и новых административных мер. Сменивший Лацко на троне в 1374 году молдавский князь Петр Мушат взялся активно покровительствовать православию, хотя Константинополь не сразу официально признал за ним эту роль. И поскольку польский король Казимир не допустил бы, чтобы епископа Галицкого поставлял находившийся весьма далеко митрополит Киевский (к тому времени кафедра была перенесена в Москву), константинопольский патриарх Филофей учредил в мае 1371 года особую Галицкую митрополию. Назначенный на кафедру Антоний был единственным православным епископом на контролируемой поляками территории; патриарх Константинопольский настоятельно советовал ему искать помощи митрополита Унгровлахии, если понадобиться поставлять епископов на вдовствующие кафедры⁵⁸⁴. Де–факто это относилось к Молдавии. Реально митрополит Галицкий возглавил Православную Церковь как в Польше, так и в Молдавии.

Источников по церковной истории этого региона очень мало, и поэтому сложно установить, насколько упомянутое соглашение могло воспрепятствовать деятельности короля Ягайло, покровительствовавшего католицизму. В 1375 году митрополита Антония вынудили покинуть Галич, а на его место поставили епископа–латинянина⁵⁸⁵. По всей видимости, в 1376–1378 годах эта кафедра вдовствовала, так как епископа во Владимир–Волынский (викарная епископия митрополита Галицкого) ставил митрополит Киевский Киприан. Преемник Антония был назначен Константинополем в 1381 году⁵⁸⁶.

Стремясь стабилизировать положение в церкви, новый митрополит Галицкий, преемник Антония, поставил для Молдавии двух епископов – Иосифа Мушата и Мелетия. Первый был родственником православного румынского воероды Петра I Мушата (ок. 1274–1392), который, скорее всего и потребовал этого поставления. Патриархат по не вполне ясным причинам возражал. Более того, в 1391 году митрополичья кафедра Галича вновь окажется вдовствующей.

Король Ягайло в одностороннем порядке назначил митрополитом Галича епископа Луцкого Иоанна Бабу. Этот шаг осудили епископ Владимира–Волынского, митрополит Киевский Киприан и патриарх Константинопольский, который не признал ни Бабу, ни епископов Иосифа и Мелетия. В ответ на самовольство Ягайло Кон-, стантинополь назначил управляющим делами Галицкой митрополии иеромонаха Симеона. При этом Константинополь попросил двух младших румынских воевод – Балицу и Драгаша Мазамурских – взять под покровительство церковь как в Галиции, так и в Молдавии, не доверив эту миссию (что было бы реалистичнее) более могущественному воеводе Сучавы Петру I Мушату. Ситуация еще более осложнилась, и весьма драматично, после вмешательства самозванца Павла Тагариса, объявившего себя патриархом Константинопольским⁵⁸⁷. Лжепатриарх посвятил Симеона в «епископы», о чем впоследствии ему пришлось пожалеть.

Верховный посланник патриарха архиепископ Вифлеемский Михаил, посетивший этот регион в 1393 году, взял на себя сложную задачу восстановления канонического порядка. В Галиции ему не удалось добиться успеха, так как там Ягайло продолжал поддерживать Иоанна Бабу, а митрополит Киевский Киприан частично владел ситуацией и сам поставил епископа в Луцк. В Молдавии – возможно, по указанию Михаила и в результате визита еще одного патриаршего посланника, Феодосия, – в 1394 году была учреждена отдельная митрополия, куда был назначен грек Иеремия⁵⁸⁸. Впрочем, молдавские князья, предпочитавшие видеть епископами представителей своей нации, поставленных митрополитом Галицким, отказались принять этого митрополита. В результате Иеремия наложил на молдаван отлучение, которое подтвердил и Константинополь.

Было предпринято несколько попыток уврачевать раскол. Преемник Петра воевода Стефан I Мушат (1394–1399) отправил в Константинополь для епископской хиротонии выбранного им кандидата, румынского протопопа Петра, но патриарх Антоний выдвинул условие: «лжеепископы» Иосиф Мушат (родственник князя) и Мелетий должны быть смещены с кафедр⁵⁸⁹. Со своей стороны, митрополит Киевский Киприан, поддерживавший тесные отношения с королем Ягайло и побывавший в Польском королевстве в 1396–1397 годах, предполагал созвать там Вселенский собор. Он также предложил свои услуги для восстановления порядка в регионе путем принятия Мавровлахии в свою юрисдикцию. В 1395 году начатые переговоры продолжил в Молдавии еще один посланник греков, митрополит Митиленский⁵⁹⁰. Наконец миссия была вновь доверена Михаилу Вифлеемскому. В своем письме патриарх пенял митрополиту Киприану на то, что он, Киевский митрополит, не имея на то права, подчинил себе Галицию и Молдавию, которые должны управляться каждая своим митрополитом, назначаемым самим патриархом⁵⁹¹.

Однако константинопольская политика жесткой централизации вновь потерпела неудачу. Церковный мир воцарился лишь в 1401 году. В битве при Никополе христиане были разбиты турками (1396). Константинополь, осажденный султаном Баязидом, запросил помощи. Именно с этой целью Михаил в третий раз отправился с посольством на Русь⁵⁹². Но за финансовую поддержку со стороны Руси Византии пришлось заплатить дорого. Митрополия Галицкая была упразднена, ее территория была вновь отдана в подчинение Киеву (как и было до 1370 года), что, несомненно, порадовало Киприана. Иосиф Мушат, ставленник митрополита Галицкого, наконец был признан как митрополит Мавровлахии. Этот результат, удовлетворивший нового молдавского правителя Александра Доброго – друга и союзника князя Мирче Старшего Валашского, – был одобрен патриархом Матфеем I (1397–1410)⁵⁹³. С этого времени румынские земли в церковном отношении управлялись двумя митрополитами: Унгровлахии (в Аргеше) и Мавровлахии, или Россовлахии (в Сучаве). Продолжая существовать в качестве независимых (позднее – полунезависимых) княжеств, Валахия и Молдавия долго оставались византийскими по характеру. Сравнительно богатые дворы воевод были щедрыми покровителями православия при османском владычестве, благотворителями монастырей и меценатами. До XVII века княжества продолжали пользоваться как в церковной, так и в государственной сфере не родным румынским языком, а церковно–славянским.

Вполне естественно, что оба княжества стали центром притяжения для православного населения Трансильвании, которое некогда спасалось в этих горах от набегов венгров и славян. Наличие православного румынского населения в Трансильвании в период правления венгерских королей хорошо подтверждается источниками как XIV, так и XV веков. В эту область не допускались православные епископы, священников для служения в Трансильвании рукополагали в Сербии, Молдавии или Валахии. Есть и сведения о существовании ставропигиальных монастырей, находившихся в прямой юрисдикции Константинополя. В XVII веке эти очаги православия в Трансильвании способствовали появлению первых изданий на румынском языке и привели к внедрению этого языка в богослужебную практику.

Православные Церкви на Балканах возникли в результате переводческой деятельности свв. Кирилла и Мефодия; в Охриде эту эстафету подхватили их ученики свв. Климент, Наум и другие. Большинство библейских и богослужебных текстов, необходимых для совершения служб, были переведены в IX–X веках. В это время появились также и некоторые собственно славянские по происхождению тексты – в частности, труды св. Климента Охридского. Переводы, проповеди и жития святых продолжали возникать даже в условиях оккупации полуострова Византией в XI столетии. Как переводы, так и оригинальные произведения носили почти исключительно религиозный, церковный характер. Развитие средневековой славянской культуры предопределялось по преимуществу потребностями церкви. С другой стороны, поскольку с греческим и латынью были знакомы немногие славяне, классический светский эллинизм проникал в их среду только через призму святоотеческого богословия и богослужебной гимнографии, переводной с греческого на славянский. Греческий церковный деятель или монах при желании мог без труда прочесть сочинения Платона, Аристотеля или Гомера. Его собратьям–славянам были доступны лищь переводы богослужебных и богословских текстов. Впрочем, и в них находил свое отражение дух христианского эллинизма, и поэтому славяне были поражены красотой византийской литургической поэзии. Церковнославянский язык, изобретенный Кириллом и Мефодием и развивавшийся в рамках созданной ими традиции, служил чрезвычайно действенным инструментом взаимодействия культур. В целом переводы тяготели к буквальности, а синтаксис и лексика целиком заимствовались из греческих оригиналов. Разумеется, местные условия и самобытное творчество тоже влияли на развитие языка. «В ходе этого процесса, – пишет Дмитрий Оболенский, – переводимые работы не только приобретали новые черты, но также в результате своеобразного культурного осмоса стимулировали развитие “оригинальной” литературы в различных областях славянского мира»⁵⁹⁴.

Хотя Средневековье стало временем возникновения на Балканах сразу многих государств и церквей, славянская православная литература была довольно целостным явлением. Примерно до начала XII века «эта литературная традиция была настолько однородна, что с помощью лингвистического анализа нередко оказывается крайне трудно определить происхождение церковнославянских текстов, созданных в странах данного региона в рассматриваемый период»⁵⁹⁵. Однако к концу XII века местные диалектные особенности – болгарские, сербские, русские – стали более заметными. Сложно сказать, какая из этих православных славянских культур внесла наибольший вклад в общее распространение христианской культуры в Восточной Европе. Впрочем, доказано, что 60 процентов всех переводов с греческого, распространившихся в России к концу XIV века, были выполнены в Болгарии⁵⁹⁶.

Однако в сфере искусства и архитектуры, насколько можно судить по сохранившимся памятникам, византийская традиция наиболее самобытно преломилась в монастырских церквях славянской Македонии и Сербии – таких, как Нереци (1164), Милешева (1234), Сопочаны (1268), Студеница (1313–1314), Старо–Нагоричино (1317), Грачаница (1318–1321), Дечаны (1335–1350) и позднее в Раванице (1378), Калениче (1413–1417) и Манасие (1406–1148). В Болгарии к выдающимся памятникам такого рода принадлежат фрески Бояны (1259) и недавно открытая часовня Преображения в Риле (ок. 1335). Высокий уровень монументальной живописи и иконографии в балканских странах в период, называемый палеологовским возрождением, – наилучшее подтверждение как духовного единства, связывавшего славян и греков, так и достижений славянской христианской культуры в рамках византийского «Содружества наций».

То обстоятельство, что большинство этих произведений служило украшением монастырских храмов, а значительная доля переводной литературы тоже была выражением монашеской духовности, указывает на совершенно особую роль монашества как элемента, объединяющего культуру. Монастыри были основными центрами культурного взаимодействия, межнационального общения, распространения рукописей. Самая активная роль в этом процессе принадлежала великому монашескому центру – Горе Афон⁵⁹⁷. В XIII веке преимущественно славянскими были общины трех афонских монастырей: это Пантелеймонов монастырь (начиная с 1169 года преимущественно русский), Хиландар (преимущественно сербский, с 1199 года) и Зограф (преимущественно болгарский).

В позднее Средневековье практически все значимые фигуры в духовной жизни и письменности на Балканах были монахами. Великий св. Савва Сербский, чью историческую роль как основателя Сербской церкви мы уже уяснили, был выходцем с Афона. Среди его литературных трудов – «Житие» его отца Стефана Немани, который, приняв постриг с именем Симеона, стал широко почитаемым святым – Симеоном Мироточивым. Это житие послужило образцом для других агиографических сочинений: жития преемников Немани написаны некоторыми из учеников св. Саввы. Помимо того, что эти жития положили начало социально значимой мистической концепции «святого короля», они еще и способствовали формированию характерного именно для сербов почитания династии Неманичей как сербского воплощения православного наследия. Своеобразной параллелью к этим житиям королей стали составленные сербским архиепископом Данилой II биографии предстоятелей Сербской церкви, начиная со св. Арсения, первого преемника св. Саввы. Другим наиболее значительным вкладом св. Саввы были перевод и издание Кормчей книги – славянской версии византийского Номоканона, то есть сборника канонических постановлений и светских законов, касающихся церкви. Задуманная как руководство («лоция») для недавно основанной Сербской церкви, эта книга была принята как основной источник права также в Болгарии и на Руси⁵⁹⁸.

Роль монашества в жизни южнославянских Церквей стала еще более заметной после того, как в Византии в середине XIV века одержали победу над оппонентами исихасты. В обширной научной литературе по общественной и религиозной жизни Восточной Европы XIV века стало общепринятым употребление термина «исихаст» в широком смысле – как обозначение всех, кто отождествлял себя, прямо или косвенно, с этой победой. На самом деле сам термин, получивший широкую известность еще в IV веке, имеет более узкое значение: он относится к монахам, ищущим исихии (покоя), то есть отшельникам и пустынникам, подвизающимся в непрестанной молитве. В XIII веке началось мощное движение за возрождение этой традиции. Новым в XIV веке было то, что определенные богословские положения, высказанные византийскими исихастами (прежде всего св. Григорием Паламой), – главным образом то, что Сам Господь может быть постижим для верующего в Своих «энергиях», – были оспорены некоторыми богословами, но в итоге все же получили торжественное одобрение церкви на соборах 1341, 1347 и 1351 годов. Эти события дали новый мощный импульс исихастской традиции, а также способствовали росту авторитета монашества и выходу его представителей на ведущие позиции. Поэтому термин «исихазм» стали относить ко всем этим людям. Однако стоит помнить, что термин отчасти условен и что символически он отсылает нас к истокам движения, получившего немалое влияние во многих сферах общественной и интеллектуальной жизни Восточной Европы в целом⁵⁹⁹.

Личности св. Саввы были присущи многие черты, в целом характерные для исихастского движения второй половины XIV века⁶⁰⁰: это и ощущение наднационального единства православных народов (в котором объединяющую роль, прежде выполнявшуюся императором Византии, взял на себя патриарх Константинополя), и твердая приверженность истинам православной веры при достаточной открытости западному христианству и способности вести реалистичный диалог, и признание ведущей роли монашества в духовной жизни общества.

Та же идеология вдохновляла болгарских исихастов. Около 1330 года на юго–востоке Болгарии, в Парории поселился величайший греческий духовный автор св. Григорий Синаит⁶⁰¹. К числу его учеников принадлежал Каллист, будущий патриарх Константинопольский (чье участие в делах балканских церквей мы уже рассматривали), и болгарин по происхождению св. Феодосий, основатель монастыря Келифарево, где подвизались не только болгарские, но и сербские, венгерские, румынские и греческие монахи⁶⁰². К числу насельников Келифарево принадлежал и св. Евфимий, последний патриарх Тырновский (1375–1393). Имя св. Евфимия связано с крупнейшей богослужебной и языковой реформой, повлиявшей на весь славянский православный мир.

Сотрудничество между греческими и славянскими монахами в служении общей цели: сохранению единства и идентичности православного мира перед лицом турецкой угрозы, соперничества Латинской церкви и сектантской пропаганды богомилов⁶⁰³ – побудило их заняться проблемой разночтений в текстах и отсутствия текстового единообразия, в связи с чем возник вопрос об «авторитетных» текстах. Многообразие было следствием нескольких факторов, прежде всего – изменений в греческой богослужебной практике, языковых различий между болгарским, сербским и русским изводами церковнославянского языка, уже дававшими о себе знать, и многочисленных ошибок переписчиков⁶⁰⁴. Таким образом, поиск достоверных текстов привел к возникновению настоящей школы критической текстологии. И поскольку, что естественно, при исправлении книг шли по пути соответствия греческому оригиналу, то установилось прямое сотрудничество с Константинопольским патриархатом в сфере богослужебной реформы. Достоверно известно, что такие непосредственные контакты существовали между патриархом Филофеем и Евфимием. Желание следовать византийской модели привело к копированию византийского (в оригинальных произведениях на славянских языках) цветистого риторического стиля, который славяне воспринимали как выражение «божественной красоты». Этот стиль, на Руси известный как «плетение словес», – одна из характерных черт того, что иногда называют «вторым южнославянским влиянием» на Русь; фактически это было повторное византийское влияние на развитие славянской письменности.

Более всех распространению результатов работы, проделанной в Тырново, на другие славянские земли способствовали два ученика св. Евфимия (оба – болгары). Первый – свт. Киприан, митрополит Киевский и всея Руси (1376–1408). Его деятельность как переписчика и агиографа, реформатора богослужения и собирателя раздробленной Русской церкви будет рассмотрена в следующей главе. Второй – Григорий Цамблак, оставивший обширное литературное наследие, чья необычная биография еще не изучена во всех подробностях⁶⁰⁵. Учился он в Тырново и, возможно, на Афоне, затем ездил в Константинополь и в итоге стал проповедником и учителем (дидаскалом) в недавно учрежденной Молдовлахской митрополии в Сучаве (1401). Позднее он был призван митрополитом Киприаном на Русь. После кончины митрополита согласился возглавить мятеж иерархов Западной Руси против преемника Киприана Фотия, избравшего резиденцией Москву. В 1415 году Григорий в обход канонов был поставлен на кафедру митрополита Киевского, вследствие чего фактически была учреждена автокефальная церковь на территориях, подвластных Литве. Несмотря на отлучение, наложенное патриархом Иосифом II и митрополитом Фотием, Цамблак присутствовал на Констанцском соборе (1417–1418), посланный туда своим покровителем великим князем Литовским Витовтом⁶⁰⁶. Покинув Литву в 1419 году, некоторое время он был настоятелем монастырей Дечаны (Сербия) и Нямец (Молдавия). Наиболее выдающийся представитель «тырновского стиля», он стал автором многочисленных житий (короля Сербии Уроша III Дечанского, св. Киприана Киевского, патриарха Евфимия), искусно составленных проповедей и богослужебных песнопений⁶⁰⁷.

Карьера Цамблака иллюстрирует международный характер тырновской школы. О том же свидетельствует и биография Константина Костенецкого, также известного как «философ» и «учитель сербов». Константин, своим становлением обязанный монастырю Бачково, где умер св. Евфимий, нашел прибежище в Болгарии около 1410 года и остаток жизни провел в продолжавшем еще существовать сербском государстве Стефана Лазаревича. Оттуда он направился в Иерусалим. После 1431 года о нем ничего не известно. Наряду с «Житием» своего покровителя деспота Стефана он написал знаменитое «Сказание о письменах», представляющее собой систематическое изложение принципов реформы богослужения и языка св. Евфимия и его школы. Скрупулезность перевода и точное лингвистическое соответствие понимаются автором как выражение догматических и нравственных истин православия⁶⁰⁸. Для Константина церковно–славянский язык был священной иконой истины, письменным воплощением сакральной традиции – в отличие от тех языков, на которых говорили славянские народы. Этот подход к церковно–славянскому языку отражает новое понимание священного языка как гаранта истинной веры и фактора церковного единства. Четко отличающаяся от кирилло–мефодиевского миссионерского понимания языка как средства проповеди, эта позиция повлияла на формирование консервативного буквализма, свойственного православным славянским народам (в частности – русским), и на возникновение ряда проблем, с которыми позднее, в XVI–XVII веках, столкнутся справщики книг, менее сведущие и гибкие, чем св. Евфимий Тырновский.

Теория языка, разработанная Константином, по крайней мере отчасти объясняет, почему не понятный народу церковно–славянский оставался богослужебным языком в румынских землях вплоть до XVII века. Ведь румынские княжества, лежавшие к северу от Дуная, находились под прямым культурным влиянием Болгарии и Галиции⁶⁰⁹, хотя обе румынских митрополичьих кафедры канонически подчинялись Константинополю. В итоге славянский стал языком Румынской церкви и княжеского двора, и фактически его статус сопоставим с ролью латыни в средневековой Западной Европе⁶¹⁰.

Возрождение исихастского монашества и те личные связи, которые складывались в этом процессе между греческими и славянскими монастырями, охватывали также Молдавию и Валахию. Афонский монастырь Кутлумуш находился под покровительством влашских князей, а в самой монастырской общине было много румын. Св. Никодим Тисманский, родившийся в Македонии грек по отцовской и серб по материнской линии, родственник сербского короля Лазаря, принял постриг на Афоне, в обители Хиландар. Вполне естественно, что эта связь с государем, а также навыки посредника сделали его членом афонской делегации во главе со старцем Исайей, отправившейся к другому бывшему афонскому насельнику, патриарху Константинопольскому Филофею, в 1375 году по просьбе сербского государя чтобы получить признание Печской патриархии. После того, как миссия увенчалась успехом, Никодим основал в Сербии два монастыря и перебрался в Валахию. Широко почитаемый как подвижник, переписчик книг и наставник монашествующих, он при поддержке князей Сербии и Валахии основал монастыри Водица, Тисмана и Прислоп. Его переписка со св. Евфимием Тырновским по богословским и дисциплинарным вопросам дает представление о насущных духовных проблемах той эпохи. Скончался он в Тисмане в 1406 году, отказавшись от епископства, которое предлагали ему как в Сербии, так и в Валахии⁶¹¹.

Множество монастырей было основано и в Молдавии. Старейшим из них был Нямецкий, основанный монахами, бегством спасавшимися от турок (1407). Покровительствовал обители митрополит Иосиф Мушат. Это было началом подлинного расцвета монашества в Молдавии, продолжавшегося еще не одно столетие⁶¹² и обеспечившего историческую преемственность между исихастским возрождением XIV века и позднейшим развитием монашеской традиции в Восточной Европе.

Среди переводов с греческого, вдохновлявших славянское монашеское движение, редко встречаются чисто богословские сочинения. Классическая святоотеческая литература – то есть творения свв. Афанасия и отцов–каппадокийцев, равно как и «Точное изложение православной веры» Иоанна Дамаскина, – была переведена в Болгарии еще в X веке. В XIV столетии основная доля переводных сочинений приходилась на труды по аскетике, жития святых и проповеди. Впрочем, исихастские споры стимулировали интерес и к паламитскому богословию, и некоторые сочинения Паламы стали появляться в славянских переводах⁶¹³. Еще более сложную задачу взял на себя сербский монах Исайя Серрский, которого Стефан Душан сделал настоятелем русского Пантелеймонова монастыря и который в 1375 году возглавил посольство с целью примирения Сербской церкви и Константинополя. В 1371 году Исайя перевел на славянский творения, приписываемые Дионисию Ареопагиту⁶¹⁴. В предисловии он вынужденно признается, что работа оказалась для него сложной: греческий язык, по его словам, «искусен» («художен») и «изыскан» («ухищрен)», так как им пользовались многие философы, тогда как «наш славянский язык», хотя и «хорошо» создан Богом, однако лишен технической утонченности («хитрости»), необходимой для перевода сочинений Дионисия⁶¹⁵.

Славяне – последователи афонских исихастов сумели унаследовать от клонившейся к закату Византии «единое на потребу» – смиренное благоговение перед христианским опытом. Опираясь на это наследие, они сравнялись со своими учителями в области религиозного духовного искусства и вместе с тем обрели духовную силу, необходимую для выживания под мусульманским владычеством и для последующего духовного возрождения.