Речь после совершения молебствия при открытии Общества киевских врачей

Усердная молитва ко Всевышнему, которой вы как врачи-христиане почли за долг предначать ваши вновь учреждаемые общеполезные собрания, уже ясно дает знать нам, как далеко от вас тот низкий и жалкий взгляд на свою науку, по которому религия почитается для нее делом совершенно чуждым. Что вы, напротив, и усугубляя труды и усердие свое на пользу страждущего человечества, ожидаете полного успеха в благотворном служении ему не столько от собственных усилий и средств земных, сколько от благословения свыше.

Приветствуем вас от лица Святой Церкви с этим светлым и возвышенным взором на свое дело! Без сомнения, и весь пространный и богоспасаемый град наш не замедлит отозваться чувством сугубой признательности к вам не только за то, что вы так благородно усугубляете деятельность вашу на пользу общую, но и за то, что самое начало этой деятельности освящаете именем Того, в деснице Которого жизнь и дыхание наше. Если в каком граде, то в нашем, из которого свет веры и свет наук распространился по всем пределам неизмеримого Отечества нашего, вере и знанию всегда должно находиться в самом тесном и всеми видимом союзе.

Имея в виду такое благое расположение ваше, мы питаем твердую надежду, что святая вера, призванная на помощь вначале занятий ваших, не будет забыта вами и во все продолжение их. И почему бы этой всеосвящающей вере не осенять постоянно своим невидимым присутствием ученых собраний ваших? Знание истинное – что оно такое вообще, как не природная дщерь и воспитанница веры? Вера истинная – что и она, как не естественный конец и венец всякого основательного познания? Присмотритесь к началу и к концу наук, и увидите, что каждая из них вытекла из-под священных высот веры, и каждая при надлежащем течении своем всегда впадает в море разумного верования; в противном же случае, каждая неминуемо образует из себя на конец непроходимые дебри и болота.

Мы привыкли говорить: круг наук, круг знания, – и отделять его от круга веры; но, собственно говоря, нет и не может быть круга наук, а существует один беспредельный округ веры, внутренность которого разделяется между науками. Знание без веры есть средина без начала и конца; посему кто ищет не бездушных отрывков, а живого разумного целого, тот необходимо должен соединять знание с верой. Только близорукая философия прошедшего столетия возмечтала было на время расторгнуть этот священный союз и заставила знание копать гроб для веры; но что вышло из сего матереубийственного покушения? Святая вера, гонимая самозабывшимся рассудком, сокрылась в недоступную для него глубину сердца человеческого, и лжеименное познание осталось само в ископанном от него гробе со своими софизмами.

Но если каждая наука, подобно как и всякий человек, по самой натуре своей требует для своего совершенства религии, то ваша наука, врачи-христиане, имеет в том нужду сугубую. Вы призваны трудиться на мрачном поле страданий человеческих; среди этих трудов нельзя не спросить: где первое начало и где последний конец тех ужасных страданий? – Кто же в состоянии дать успокоительный ответ на сей великий вопрос, кроме святой веры? Недугам телесным, тайно или явно, посредственно или непосредственно, но всегда предшествуют недуги душевные – грехи и страсти; можно ли иссушить протоки, не заградив источника? и как заградить источник, не призвав на помощь нравственности и веры?

Не должно забывать и того, что болезни и недуги, с которыми вам должно сражаться, суть не какая-либо неважная случайность в роде человеческом, что они допущены Промыслом с премудрой целью, и суть в руках Его одно из главных средств к управлению судьбой земнородных, к нравственному исправлению людей. Как с полным успехом действовать к прекращению или ослаблению этих уз, которыми связуется свыше легкомыслие или строптивость человеческая, не имея в виду путей Промысла, не сообразуясь с ними сколько можно и, следовательно, не быв глубоко проникнутым верой в нравственную цель всех наших несчастий и страданий? Как, наконец, исключить самую веру из числа прямых средств к уврачеванию всякого рода недугов, когда многократные опыты свидетельствуют, что силе живой веры уступает то, что посмевалось над всеми усилиями искусства? А сердце самого врача? ужели оно иначе создано, чтобы ему можно было обходиться без религии, – ему, от которого так часто требуются подвиги самоотвержения самого высокого?

Верим, что вас одушевляет чувство чистой любви к ближнему. Но сколько случаев, где это чувство естественно изнемогает, не будучи подкрепляемо чувством веры в Того, Кто за чашу студеной воды, поданой во имя Его, обещает Царство? Таким образом, врач и его наука не могут сделать разумно ни одного шага без того, чтобы не восчувствовать нужды в религии. Зато и им стоит сделать, со своей стороны, только один шаг, чтобы вступить в область веры.

В самом деле, где постоянно стоит и действует врач? Не на пределах ли жизни и смерти? Следовательно, не там ли именно, где знание граничит с верой? – Трудно ли, стоя на средине, взирать в обе стороны? Естественно ли всегда смотреть только в одну сторону? – Правда, что на стороне веры более сумрака, нежели на стороне знания; зато там виды в беспредельность, а здесь – все сжато, мелко и ничтожно. Далее. Наука требует от врача следить за тайнами природы и бытия человеческого; но не эти ли самые тайны служат материей и, так сказать, подкладкой для Таинств христианских? Как свойство растения самым лучшим образом познается в его цвете, так и сущность тайн естественных наилучше проразумевается (сколько возможно это для человека на земле) в Таинствах христианских. Потому те естествоиспытатели, которые наиболее одушевлены были духом веры, всегда проникали далее других в святилище природы и более выносили оттуда общеполезных открытий.

Не сходятся ли, наконец, неизбежно ваша наука и религия в своих целях, трудясь та и другая над восстановлением расстроенного состояния человеческого? Но искусство человеческое обещает недугующим одно здравие временное; а медицина Божественная, заключающаяся в откровении, самым умирающим возвещает жизнь вечную и нетление. Что легче для врача и что благотворнее для болящих, как подкреплять человеческую надежду обетованием Божественным?

А недугующие? – каждый из них самым недугом своим уже располагается, более или менее, к религиозному настроению духа; и благоразумному врачу остается только не портить того, что сделано рукой Промысла. А когда все это так, то думать, что науку врачевания трудно совокупить с религией, значит не знать основательно ни своей науки, ни религии.

Не то говорят нам примеры врачей наиболее знаменитых. Они всегда были чем ученее и опытнее, тем добрее и религиознее; многие из них охотно посвящали перо свое на защиту веры и нравственности, так что сочинения их приводятся наравне врачами и богословами. А немалое число было и таких, которые после разнообразного служения человечеству оканчивали дни свои в строгом самоотвержении на видимом служении Единому Богу, – указуя таким образом своим примером собратьям своим врачевство для болезней духа, подобно как прежде предписывали врачевства против немощей их тела.

Нисходя от этих общих истин к предметам будущих занятий ваших, мы уверены, что вы не забудете обратить среди них внимание на некоторые зловредные предрассудки в вашем деле, источник которых есть недостаток религиозного чувства во врачах. Один из них приносит особенно самые горькие плоды, – это несчастный обычай, по которому самые лучшие из врачей опасаются брать с собой религию к одру своих болящих, и потому допускают их приближаться даже к самым вратам смерти, не предварив ни одним словом о грозном часе, для них наступающем. Не правда ли, что этот предрассудок существует во всей силе? Не истина ли, что он весьма пагубен? – Когда же и где же обнажить его и показать в истинном виде, как не здесь и не теперь?.. Что служит опорой и извинением такого предрассудка у врачей? – Ложный страх показать пред болящими ненадеянность на свое искусство и знание; суетное опасение возмутить спокойствие болящего напоминанием о нужде обратиться к пособиям святой веры; поверхностно – человеколюбивое желание не озабочивать сугубой заботой и без того многоозабоченное семейство. Все это имеет вид извинения теперь, когда общее мнение, действительно, так несчастно настроено, что одно напоминание о пособиях веры больному отзывается для него уже приговором к смерти. Но спрашивается: кто настроил так общее мнение? – Врачи неблагоразумные, не дорожащие истинным благом больных и их семейств. Не врачам ли благоразумным после того предстоит честь перестроить его, как должно? И не перестроится ли он (предрассудок), когда все врачи примутся единодушно за это достойное их дело? – И когда лучше приняться за это дело, как не с настоящего времени?

Сообщества тем особенно и полезны, что они открывают удобность легко и с успехом произвести общими силами то, на что один не может отважиться по многим причинам. Сначала вас в этом случае сретит, вероятно, недоумение и холодность; вы, точно, причините некоторое смущение, но будьте уверены, что если вы будете действовать единодушно и постоянно, заранее огласив ваш метод действования, если будете употреблять его с самого начала болезни, не дожидаясь ее свирепства, когда больному и окружающим его можно говорить все, не пугая тем, что говорится, то благая цель ваша будет понята и оценена, как должно, вашему благому намерению отдадут всю справедливость. А между тем, это будет одним из лучших плодов вашего нового сообщества, настоящего собрания и молитв.

Я не говорил бы таким языком, если бы мне не довелось, и не раз, быть свидетелем, что происходит у одра умирающих и в целом доме оттого, что врачи сокрывали опасность до последней минуты: больной в борьбе жизни с смертью; семейство в отчаянии; врача или нет уже, или он стоит в отдалении, как осужденный; все хотят, и никто не осмеливается сказать умирающему, что он – умирает! – А между тем необходимо произнести это роковое слово: еще не снята тяжесть грехов с души отходящего; еще не принято Таинственное напутие в жизнь вечную; не дано последнего благословения детям, не сделано распоряжения о доме и семействе... Что будет, если болящий отойдет, не приняв печати завета вечного и не дав скрепы завещанию временому? Вера, дотоле забываемая, обходимая, пренебрегаемая, – явись! – теперь твое дело, теперь ты нужна, одна ты нужна!.. Схваченный наскоро священнослужитель является (кто, откуда, как? – о том уже не спрашивают), но что находит он?.. Не жизнь, а последние капли догорающего с треском огня; не чувство и слезы истинного покаяния, а трепет предсмертный и лепет бессвязный... Ах, братие мои, ужели хотите вы, чтобы мы производили чудеса, когда вам вздумается, и останавливали руку ангела смерти, когда она уже подъята на разлучение души от тела? Ищите для того Моисеев и Ааронов, а не нас, скудельных сосудов, которые сильны одним упованием на милосердие Того, Кто пришел призвать не праведных, а грешных на покаяние. Но и оные великие мужи сказали бы вам, что так действовать – значит искушать безрассудно долготерпение Божие.

Итак, врачи-христиане, хотите ли ознаменовать самое начало вашего Общества делом достойным вас, которого благие последствия несомненны, которое не требует особенного труда и равно доступно каждому из вас, – оканчивающих и начинающих свое поприще? Вооружитесь в мысль, мною вам предлагаемую; поставьте себе за правило не являться к одру болящего без религии; как сами начинаете теперь свое дело, так и им советуйте начинать врачевание с призывания имени и помощи Божией, с освобождения себя посредством исповеди от всех тяжестей душевных, с принятия всеисцеляющего врачевства Тела и Крови Христовой. Мы совершенно уверены, и смеем уверить вас, что такой метод действования не только не повредит успехам врачевания, а еще во многом облегчит его и приблизит к цели. А между тем, если вы успеете в этом одном великом и истинно-общеполезном деле (а успеете несомненно, коль скоро приметесь за него единодушно и постоянно), то ваше новое Общество принесет великий плод для всего нашего града, и имена ваши не только сделаются памятны в летописях медицины, но и будут вписаны в ту великую книгу жизни, которая некогда будет читана в слух Неба и земли. Аминь.