Празднующим в честь высоких и благотворных лиц всего ближе и приятнее в продолжение празднества беседовать между собою о сих лицах. Посему, братие, и я намерен побеседовать ныне с вами о Святых Архангелах. Священные изображения их всегда предстоят очам нашим в сем храме, посвященном их имени; но они стоят на такой высоте, что многие с трудом могут возводить туда взор и не в состоянии различать всего, чем отличается изображение каждого Архангела. Посему слово наше может быть не бесплодным для слуха вашего дополнением и изъяснением того, что всегда видит здесь ваше око. Только не ожидайте, братие, от меня в сем случае каких-либо собственных умозрений о мире Ангельском; с сего священного места должно слышаться одно то, что открывают нам касательно Ангелов слово Божие и сказания тех богомудрых мужей, кои не напрасно именуются от самой Церкви собеседниками Ангелов.

Ублажаемые ныне Церковью лица называются Архангелами, или главными и первыми из Ангелов, потому что они суть вожди и начальники ликов Ангельских. Ибо и на небе, братие, несмотря на взаимную любовь, радость и блаженство всех и каждого, нет, однако же, того равенства, коего некоторые, по крайнему неразумию, ищут на земле; и там одни начальствуют и предстоят, другие повинуются и последуют. Существенное и полное равенство находится только между тремя Лицами Пресвятыя Троицы: Богом Отцом, Богом Сыном и Богом Духом Святым. Хотя число Ангелов крайне велико, тмы тем, по выражению Писания, но Архангелов только семь. «Аз есм... един от седми святых Ангелов, – так говорил Архангел Рафаил праведному Товиту, – иже приносят молитвы святых и входят пред славу Святаго» (Тов. 12:15). И святой Иоанн в своем дивном Апокалипсисе, изрекая благодать и мир церквам «от Сущаго, и Иже бе, и Грядущаго», изрекает потом благословение: «и от седми духов, иже пред престолом Его суть» (Откр. 1:4). Отчего главных Ангелов только седмь – не менее и не более?.. Эта тайна творения, доведомая Господу и Творцу Ангелов. Мы с благоговением только можем приметить в настоящем случае, что седмеричное число составляет один из самых главных законов происхождения и бытия тварей и в мире духовном, и в мире вещественном. Ибо воззрим ли на Царство благодати?.. Обретаем седмь даров Духа Святаго, седмь Таинств. Посмотрим ли на царство природы?.. Находим седмь лучей света, седмь тонов звука, седмь дней творения, и прочее.

Из числа седми верховных духов Святая Церковь первым признает Михаила, поэтому и настоящее празднество именуется Собором Архистратига Михаила и прочих Безплотных Сил. Кто яко Бог – означает имя его; кто яко Бог – выражают собою и все дела его. Он первый восстал против Люцифера, когда сей восстал против Вседержителя. Известно, чем кончилась эта первая ужасная брань, – низвержением Денницы с неба. С тех пор Михаил не перестает ратоборствовать за славу Творца и Господа всяческих, за дело спасения рода человеческого, за Церковь и чад ее. Поэтому и изображается всегда в воинственном виде, с копьем или мечом в руке, имея под ногами дракона, то есть духа злобы. Белая хоругвь, украшающая верх копья его, означает неизменную чистоту и непоколебимую верность Ангелов Царю Небесному, а крест, коим оканчивается копье, дает знать, что брань с царством тьмы и победа над ним самыми Архангелами совершается во имя Креста Христова, совершается посредством терпения, смирения и самоотвержения. Посему для тех, кои украшаются именем первого из Архангелов, всего приличнее отличаться ревностью к славе Божией, верностью Царю Небесному и царям земным, всегдашнею бранью против порока и нечестия, и всегдашним смирением и самоотвержением.

Второе место в ряду Ангелов принадлежит Гавриилу: имя, означающее силу Божию. Поскольку у небожителей название всегда выражает самую вещь, то Архангел сей в деле служения спасению человеческому является особенно провозвестником и служителем всемогущества Божия. Так, имеет ли открыться сила Божия в чудесном зачатии Предтечи от престарелых родителей, – весть о сем зачатии возлагается на Гавриила. Имеет ли произойти безсеменное зачатие Самого Сына Божия, – честь благовестия о сем достается паки Гавриилу. Сей же Архангел, по мнению богомудрых мужей, послан был для подкрепления Спасителя в саду Гефсиманском, и для возвещения Богоматери Ее всечестного успения. Посему Церковь именует его служителем чудес. Но, служа чудесам, он, по тому самому, есть особенный служитель и тайн Божиих, ибо одно предполагает другое. Посему, когда нужно было некогда открыть Даниилу пророку будущие события, то он слышал глас: «Гаврииле, скажи видение оному» (Дан. 8:16). Имея в виду таковое служение Гавриила, Святая Церковь изображает его иногда с райской ветвью в руке, которая принесена им была Богоматери, а иногда с фонарем в правой руке, внутри коего горит свеча, а в левой – зерцало из ясписа. Изображается с зерцалом -поскольку Гавриил есть вестник судеб Божиих о спасении рода человеческого; изображается со свечою в фонаре, поскольку судьбы Божий бывают сокрыты до времени исполнения их и, по самом исполнении, постигаются только теми, кои неуклонно смотрят в зерцало слова Божия и своей совести. Таким образом, если кому, то носящим имя Гавриила прилична та вера Божия, для коей, по слову Самого Спасителя, нет ничего невозможного (Мк. 9:23); и если от кого, то от них должно быть как можно далее наказание, которое за скудость веры принужден был некогда наложить сей Архангел на отца Предтечи (Лк. 1:20).

Рафаил, или помощь и исцеление Божие, есть имя третьего Архангела, – имя по тому самому любезное всем страждущим. В Священном Писании есть целая книга, в коей описывается, как сей Архангел, в виде человека, сопутствовал праведному Товии, освободил от злого духа его невесту, возвратил зрение его престарелому отцу, Товиту, и потом вознесся от них на небо. Поэтому сей Архангел и изображается с сосудом врачебным в левой руке, а правой ведущий Товию. Весьма поучительны слова, сказанные сим Архангелом при разлучении с семейством Товита.

«Благо молитва с постом и милостынею и правдою, – вещал Рафаил, –...милостыня бо от смерти избавляет и тая очищает всяк грех... Егда молился еси ты и невестка твоя Сарра, аз приношах память молитвы вашея пред Святаго: и егда погребал еси мертвыя, подобие присутствовах тебе, и егда не ленился еси востати и оставити обед твой, да отшед покрывши мертваго, не утаился еси мене благотворяй, но с тобою бех» (Тов. 12:8–9, 12–13). Посему кто желает сподобиться небесной помощи Рафаила, тому первее всего надобно самому быть милостиву к бедствующим. Милостивые скорее всего бывают помилованы сами. Тем паче добродетель милосердия и сердоболия должна отличать носящих имя Рафаила, иначе у них не будет духовного союза с Архангелом.

Четвертого Архангела изображают с мечом, обращенным против персей, а в шуйце с пламенем, ниспускающимся долу; а имя его Уриил, то есть свет или огнь Божий. Как Ангел света, он просвещает умы людей откровением истин, для них полезных; как Ангел огня Божественного, он воспламеняет сердца любовью к Богу и потребляет в них нечистые привязанности земные. Итак, это ваш Архангел, люди, посвятившие себя наукам! Как отрадно должно быть для вас знать, что ночные бдения и труды ваши над собранием познаний освещаются не одним стихийным мерцанием от лампады, а и светом от пламенника Архангела. И вот, конечно, источник многих истинно полезных и великих открытий в области наук! Тех открытий, о коих сами сделавшие их замечают, что они приходили на ум внезапно, как бы по откровению свыше. Удивительно ли приходить внезапным озарениям свыше, когда есть особый Архангел света и познаний? Чего, однако же, можно ожидать от сего премирного наставника? Откровения тайн природы, превышающих наш разум и наши нужды? Предвозвещения будущих событий или чего-либо подобного? Нет, это дело не Архангела. Послушайте, что отвечал Уриил одному благочестивому, но слишком любознательному мужу, когда он, в жару страсти к познаниям, желал уведать от него тайну мироправления Божественного. Архангел не отрекся отвечать на вопросы, но потребовал, чтобы Ездра (так назывался сей муж) сделал для него прежде одно из трех: взвесил пламень огня, или указал начало ветра, или возвратил прошедший день. Когда Ездра отрекся невозможностью сделать это, то Архангел сказал: «аще был вопросил тя, глаголя: коль много жилищ есть в сердцы морстем, или коль много источников в начале бездны, или коль много жил есть над твердию небесною, или кии суть пределы райские; негли отвечал бы ми еси: в бездну не сиидох, ни во ад еще, ниже на небеса когда взыдох. Ныне же о сем не вопросих тя, точию о огни и о ветре и о дни, в оньже еси пребывал, и без сих вещей быти не можеши: и ты о сих ничтоже ми отвещал еси. Ты сих, яже твоя суть и с тобою возрастоша, познати не можеши, и как сосуд твой возможет вместити пути Вышняго?» (3Езд. 4:7–11). Заметьте урок сей люди, преданные наукам, и не забывайте, по примеру вашего Архангела, быть служителями не одного света истины, а и огня Божественной любви. «Разум... кичит», одна... «любы созидает» (1Кор. 8:1).

Пятый Архангел есть верховный служитель молитвы, и называется Салафиилом. Чистая и пламенная молитва сама может служить вместо Херувима для души, охраняя ее от всех враждебных сил. Но каковы наши молитвы?.. Слабы, кратки, нечисты, холодны. И вот, Господь, зная сколь необходима для каждого из нас молитва, даровал нам целый лик Ангелов молитвенных с их вождем Салафиилом, – да дохновением чистых уст своих согревают наши хладные сердца и подвизают их на молитву, да вразумляют нас о чем, когда и как помолимся, да возносят самые приношения наши к престолу благодати. Когда увидите, братие, на иконе Архангела, стоящего в молитвенном положении, с очами, потупленными долу, с руками, приложенными с благоговением к персям, то знайте, что это Салафиил. А видя в таком положении самого Архангела молитвы, старайтесь сами во время молитвы быть всегда в положении, приличном молящемуся. Приличном, говорю, ибо у многих нет и сего. Смотря на то, как иные из нас молятся, подумаешь, что они не просят, а повелевают и угрожают Тому, у Кого просят. Это ли молитва!..

У шестого Архангела в деснице златой венец, а в шуйце – бич из трех червленых вервий. Это потому, что обязанность сего Архангела с ликом Ангелов, ему вверенных, есть поощрять наградою благ вечных и защищать именем Святыя Троицы и силою Креста Христова людей, труждающихся в различных родах служения во славу Божию, почему он и называется Эгудиил, или хвала Божия. Между нами нет людей, носящих это имя; за это всякий из нас, от мала до велика, обязан жить и трудиться для славы Божией; и коль скоро труждается над сим воистину, то быть не может, чтобы не встречал при сем различных препятствий. Ибо на нашей грешной земле, среди нас, грешных людей, всякое благое дело иначе не совершается как с трудом, а многие – с великим и тяжким. Что нужды? Господь и Владыка наш «не обидлив... забыти никакого благого дела нашего и никакого труда любве» (Евр. 6:10) во имя Его; чем больше подвиг, тем выше и светлее награда для воина, который во время брани не щадит жизни за Церковь и Отечество, а во время мира «ни когоже обидит, доволен своими оброки» (Лк. 3:14), для градоправителя, который не воздремлет, ниже уснет, храняй вверенный ему град; для судии, который твердо держит весы правды, судит без лицеприятия сира и смиренна; это – награда для домовладыки, подающего пример богобоязненности своим домашним; для раба, несущего с верою и терпением свой жребий.

Последнему Архангелу, – последнему по порядку, а не по достоинству и силе, – богомудрые учители Церкви дают название Варахиила. Это Ангел благословений Божиих, как то означает его имя и выражает тот вид, в каком представляется он на святых иконах, ибо его изображают со множеством цветов розовых в недрах его одежды. Поскольку благословения Божия различны, то и служение сего Архангела многообразно: через него посылается благословение домочадия и благоустройства семейственного; через него приемлется благословение плодов земных; через него сподобляются благословенных успехов в куплях и прочих делах житейских. Но когда сподобляются?.. Тогда, без сомнения, когда земные благословения хотят принимать для стяжания благословений небесных и вечных: когда, например, желают иметь чад, дабы воспитать их в страхе Божием; ожидают обилия плодов земных, дабы поделиться ими с бедностью, истаявающею от глада; ищут умножения доходов, дабы иметь возможность украсить храм Божий, призреть сирого, искупить должника невинного, и тому подобное. В противном случае Господь не пошлет, и Архангел не принесет благословения. Как же, скажете, миролюбцы, совершенно забывшие Бога, пользуются иногда всеми дарами счастья земного?.. Для нераскаянных – это дар гнева, а не любви Божественной; служителем сих даров – не Архангел, а тот миродержитель тьмы века сего, который Самому Сыну Божию дерзнул сказать: «сия вся Тебе дам, аще пад поклонишимися!» (Мф. 4:9).

Таков Собор Архангелов! Таков по отношению к нам и нашему спасению! Ибо, каков он в пренебесной силе, лепоте и величии своем, этого не дано теперь знать нам. Узрим, когда сподобимся стать одесную престола Божия, и войти в самый собор Ангелов. Я говорю: войти, ибо человек, по разумению многих учителей Церкви, для того и создан (тем паче для того воссоздан), чтобы восполнить собою в сонме Ангелов тот недостаток, который произошел через отпадение от светлого их лика Люцифера с его воинством.

Посему, празднуя Собор Архангелов и Ангелов, мы должны, братие, помышлять и о нашем будущем собрании к ним. Одно из двух неизбежно: надобно, непременно надобно, быть или в Соборе Ангелов, или среди скопища духов отверженных. Кто может решиться на последнее?.. Но, желая первого, надобно заблаговременно приготовлять себя к сожитию с Ангелами через стяжание мыслей и чувств Ангельских. Ибо и на земле, тем паче на небе, живут в мире и постоянном союзе токмо те, кто стремится к единой и той же цели и оживлены единым и тем же Духом. Аминь.

Кто со вниманием поклонялся святой иконе Архистратига Михаила, в честь коего мы ныне празднуем, тот не мог не заметить, что Архангел сей изображается всегда в грозном и воинственном виде. На главе его видишь шлем, в руке меч или копье, под ногами – дракон, им поражаемый. Что значит это? Ужели без меча нельзя ходить безопасно и на небе? Или престол Царя Небесного имеет нужду в охранении, подобно престолам царей земных? Или Ангелы на то созданы, чтобы сражаться?

Нет, братие, престол Всемогущего непоколебим как вечность; сонмы чистейших духов сотворены не для брани и побед, а для славословия, мира и блаженства. Так было вначале; так было бы и всегда, если бы один из самых первых духов не открыл в себе самом источника зла, брани и нестроения, и не возмутил истины небесной. Не знаем, как ниспал он до безумия восстать против Всевышнего; но восстал! По естественной ли зависимости воинства от вождя, или по духу взаимного прельщения, но вслед за сим возмутителем устремилось множество и других духов. Для всемогущего Творца не было и не могло быть при сем опасности, но мир духовный поколебался; мог весь превратиться в самом основании своем. Это была бы потеря тем чувствительнее, чем более излито на мир духовный даров и совершенств, чем выше его предназначение. И вот в сию-то решительную минуту, когда целому небу предстояла опасность обратиться во ад, – из среды же Ангелов является поборник славы Божией и защитник чести самого мира Ангельского. «Кто яко Бог?» – восклицает Михаил к собратиям своим, и вместе с ними устремляется на безумного возмутителя и клевретов его. Не вдруг одержана победа; ибо Люцифер, как верховный из Ангелов, обладал великими совершенствами; но наконец сила добра превозмогла над силою зла; Денница свергнут с неба, а Михаил и Ангелы его остались навсегда победоносными слугами Царя Небесного. С тех пор (это было до создания человека и, вероятно, еще до сотворения видимого мира), с тех пор в руках Михаила меч, а под ногами его – дракон, ибо сатана, и сверженный с неба, не престает воевать против небожителей.

Немного опытов Михайловой брани указывает нам потом Священное Писание (ибо оно весьма редко поднимает завесу, сокрывающую от нас мир духовный; и когда поднимает, то показывает более то, что может устрашать и приводить в недоумение); но сии немногие указания таковы, что заставляют предполагать о многом. Так, апостол Иуда в Послании своем (Иуд. 1:9) сказывает, что Архангел Михаил препирался некогда с диаволом по кончине Моисея за тело его, которое диавол, вероятно, искал обратить в предмет обожания для Израильтян, а Михаил внушил погребсти так, что «не уведа никтоже погребения его» (Втор. 34:6). Такое благотворное отношение Михаила к лицу Моисея, конечно, не ограничивалось попечением о судьбе тела его, а простиралось на всю жизнь, на все многообразное и многотрудное служение его, и особенно, на законодательство, которое, по выражению святого Стефана, произошло устроением Ангельским (Деян. 7:53).

Судя по сему, Ангел, глаголавший с Моисеем на горе Синайской (Деян. 7:38) должен быть не другой кто, как Михаил. И поскольку законоположение Синайское было весьма не по сердцу сатаны, – почему он и старался всячески соделать народ Израильский недостойным чести быть народом Божиим, – то Михаилу во время устроения Моисеем Церкви Иудейской, без сомнения, немало было случаев извлекать против него меч и повторять удары в его голову.

Особенно же открылся случай к сему, когда сатана, незадолго до пришествия Христова, как бы предчувствуя наступающую решительную опасность для своей темной области, воздвиг против Иудейского народа и Церкви злочестивого Антиоха, наустив его искоренить совершенно веру и закон Моисеев. В сие время спасение избранного народа и Церкви никак не могло быть совершено одними естественными средствами. Посему еще Даниилу дано было созерцать в видении, как Михаил восстанет в сие время за «сынех людий твоих» (Дан. 12:1). Следствием сего-то невидимого заступления от Архангела, без сомнения, было то, что горсть ревнителей закона, предводимых Маккавеями, в состоянии была обращать в бегство и рассеивать неоднократно многочисленные полчища Антиоховы. Маккавеи побеждали Сириян потому, что в то же время поражал сатану и клевретов его Михаил. Посему Архангела сего можно, по справедливости, назвать Ангелом-защитником народа Иудейского, Архистратигом Церкви ветхозаветной.

Воинственное служение Церкви Михаила не окончилось с Церковью ветхозаветною. В двенадцатой главе Апокалипсиса Иоаннова читаем, что, «по убежании от змия в пустыню жены, облеченной в солнце, то есть Церкви Христовой, бысть брань на небеси с сим змием» (Откр. 12:1, 6–7). Кто же паки боролся с ним? Михаил и Ангелы его. Не сего места и не настоящего времени дело определять, на какой век христианства упадает время этой брани – на век ли последнего, жесточайшего гонения на Церковь первенствующую, Диоклитианова? Или на века волнений, произведенных потом в Церкви еретиками? Или на времена новейшего отпадения от веры целых народов? Для цели нашей довольно приметить, что брань сия, по упорству врагов и важности последствий, походила на оную первую брань на небе. Ибо и после сей брани говорится о сатане, что он свержен с неба, и с ангелами его, свержен так, что уже отселе «и места не обретеся им ктому на небеси» (Откр. 12:8), то есть пресечена, вероятно, всякая возможность проникать силою или хитростью в высшие и лучшие области мироздания. Значит, Михаил есть Архистратиг и Церкви новозаветной, так же, как был Архистратигом Церкви ветхозаветной. Более сего нет в слове Божием указаний на брань Михаила с диаволом, но и без особого указания можно с достоверностью присовокупить, что брань сия должна ожесточиться в высшей степени перед концом мира. Ибо то же Священное Писание открывает нам, что тогда диавол, «ведый, яко время мало имать» (Откр. 12:12), употребит всю силу и всю хитрость против Царства света, и явится, в лице Антихриста, в таком могущественном и увлекательном виде, что если бы возможно было, то им прельстились бы и самые избранные (Мф. 24:24).

При такой опасности для Царства света, может ли почить в бездействии меч Архангела, который от начала мира никогда не почивал и при меньших опасностях?

После всего сказанного понятно, братие, почему в таком воинственном виде изображается такое благотворное существо, каков прославляемый нами Архангел. Вид сей должен приводить в ужас врага Божия, а не нас, слуг Божиих, как то, однако же, бывает с некоторыми из чад Церкви по их неразумию.

Сообразно достоинству и величию силы своей, как первый из Архангелов, Михаил есть защитник более всей Церкви, нежели каждого члена ее порознь, но многие опыты чудесного заступления его свидетельствуют, что победоносный вождь Сил Небесных не почитает чуждым своего достоинства принимать под защиту свою всякого, кто только с верою молит его о помощи.

Посему в круге церковном есть даже особый день, назначенный для благодарного воспоминания таковых чудес Михайловых.

Тем паче мы, выну молящиеся в сем, посвященном имени его храме, тем паче, братие, мы можем быть уверены, что охранительный меч Архангела сего будет всегда за нас, коль скоро мы не будем питать в себе преступного союза с тем врагом, которого он всегда преследует. Ибо, братие, беседуя о брани Михаила с диаволом, должно, наконец, привести вам на память и то, что брань сия совершается не только вне, но и внутри нас. И в каждом из нас есть свой внутренний, домашний змий; есть и внутренний архистратиг, его постоянно преследующий. Внутренний змий сей есть прирожденная всем нам наклонность ко злу, та несчастная тлетворная «похоть, которая заченши, – по замечанию апостола, – рождает грех», а через него производит и »смерть" (Иак. 1:15). А внутренний архистратиг- это наша совесть, которая, доколе руководится словом Божиим и благодатью, непрестанно гласит во уши сердца нашего: кто яко Бог и Его святой закон? – непрестанно преследует змия – греховную похоть – страхом Суда Божия и мук вечных. Не будем же скрывать, греть и питать в себе сего внутреннего змия; дадим нашему архистратигу, при каждом появлении жала его, поражать его в самую главу. Без сей верности нашему внутреннему архистратигу не приспеет к нам на помощь и Архистратиг внешний. Ибо ополчаться за спасение людей есть долг, самый приятный для Ангелов и победоносного вождя их, но за спасение каких людей? не всех, а токмо боящихся Господа (Пс. 33:8). Аминь.

На празднествах обыкновенно предлагается посетителям какое-либо утешение от празднующих. На празднестве в честь Безплотных Сил должно быть и утешению не плотяному, а духовному. Что же предложим мы ныне любви вашей от лица святой обители сей в день ее годового празднества?

С нашей стороны, мы готовы были бы предложить вам целую духовную трапезу, полное учение о духах бесплотных и их благодатном союзе с человеками, но краткость времени не позволяет ни нам преподать, ни вам принять сего учения вполне. Посему ограничимся, вместо многих, единым брашном от духовной трапезы; но за то возьмем такое, которого было бы совершенно достаточно для утоления духовного глада и для подкрепления духовных сил. Таково учение Православной Церкви нашей об Ангеле Хранителе, учение простое и вместе глубокое, столь же утешительное, как и назидательное. А чтобы сие брашно было удобнее для употребления всех и каждого, для сего раздробим его посредством вопросов и ответов на малые участки.

Кто называется Ангелом Хранителем?

Ангелом Хранителем называется такой Ангел, который даруется от Бога человеку при его вступлении в Царство благодати – при Крещении, дабы хранить его в продолжение всей жизни и руководить к Небесному Отечеству.

Откуда известно, что у каждого христианина есть Ангел Хранитель?

Это несомненно известно, во-первых, из многих свидетельств о сем слова Божия. Еще святой Давид воспевал о человеке, любящем Бога и закон Его: «Ангелом Своим заповест о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою» (Пс. 90:11–12). Сам Спаситель пред учениками и народом свидетельствовал, что Ангелы детей «выну видят лице Отца... Небеснаго» (Мф. 18:10). Наконец, апостол Павел говорит, что Ангелы все «суть служебные духи, посылаемые на служение для тех, которые имеют наследовать спасение» (Евр. 1:14).

Во-вторых, присутствие при человеке Ангела Хранителя неоспоримо утверждается многими примерами и опытами. Так, еще в самой глубокой древности слышим, как патриарх Иаков благословляет детей своих от имени Ангела, который сопровождал и хранил его самого на всех путях его жизни (Быт. 48:16). В древней же священной истории потом видим, как праведный Товит сопровождается Ангелом Хранителем на пути, избавляется им от бедствий, и наконец слышит от Него, что он издавна был хранителем его и свидетелем всех его поступков (Тов. 12:12–15).

Что касается до Церкви Новозаветной, то она от начала своего до наших времен представляет столько примеров действия Ангелов Хранителей над людьми, ими хранимыми, что их надлежало бы пересказывать не час, а целый день.

Можно ли собственным опытом убедиться в том, что у каждого из нас есть Ангел Хранитель?

Не только можно, но и должно. Можно, ибо охранение нас Ангелом Хранителем, как действие постоянное, могущественное и разнообразное, по тому самому не может не быть весьма ощутительным для всякого внимательного. Должно, ибо неощущение Ангельского охранения над собою всегда предполагает в нас невнимание к нему и слабость нашего духовного союза с Ангелом Хранителем.

Отчего же большая часть людей не ощущает на себе действий своего Ангела Хранителя?

Оттого, что большая часть из нас не обращает никакого внимания на своего Ангела Хранителя; немало даже таких, кои вовсе не знают, что у них есть Ангел Хранитель. Иные знают понаслышке, что у человека есть Ангел Хранитель и желали бы видеть над собою опыт Ангельского охранения, но более из любопытства, нежели для пользы душевной, не стараясь нисколько соделать себя того достойными; прилично ли Ангелу Хранителю удовлетворять желанию таких людей?

Кто виновен в том, что мало знают своего Ангела Хранителя, и еще менее стараются быть в союзе с ним?

Виною сего наше невнимание к делу своего спасения, и происходящее отсюда невнимание к учению слова Божия и Святыя Церкви об Ангеле Хранителе и нашем отношении к нему. Святая Церковь делает со своей стороны все, чтоб не дать нам остаться в неведении о столь важном для нас лице, каков Ангел Хранитель. Каждый первый день недели посвящается ею на прославление и молитвенное призывание Ангелов вообще, и Ангела Хранителя в частности. Кроме сего у нее есть немалое число трогательных молитв к Ангелу Хранителю – для нашего домашнего употребления.

Какой надежнейший способ к вступлению в живое общение с Ангелом Хранителем?

Внимание к себе, к своей жизни, совести и своему вечному предназначению; частое молитвенное обращение мысли и сердца к Ангелу Хранителю; искреннее желание слышать его глас и следовать его внушениям; удаление себя от всего греховного и нечистого и жизнь ангелоподобная; вот, по свидетельству святых отцов, самые верные средства к вступлению в живой союз с Ангелом Хранителем!

Что служит в человеке предметом хранения для Ангела Хранителя?

Весь человек: дух, душа и тело, – ум, воля и совесть; а вместе с сим и его внешнее состояние, и притом во всех случаях жизни. Посему от Ангела Хранителя можно надеяться получить всякую помощь, можно прибегать к нему с молением во всякой нужде и обстоянии. Но преимущественно Ангел Хранитель бодрствует над сохранением нашей души и совести. Ибо, хотя бы все было потеряно, даже здравие и самая жизнь, но если цела душа и совесть, то человек – цел; и Ангел Хранитель радуется о нем, как о сохраненном. Напротив, хотя бы весь мир был нами приобретен, но если погублены совесть и душа, то мы все потеряли, и Ангел Хранитель плачет о нас, как о погибших.

Можно ли в надежде на Ангела Хранителя предаваться опасностям?

Никак. Дух тьмы предлагал некогда Спасителю вергнуться с крова церковного, в надежде, яко писано есть: «Ангелом Своим заповест о тебе сохранити тя» (Пс. 90:11) но Сын Божий отвечал: «не искусиши Господа Бога твоего» (Мф. 4:6–7). Тем паче должен отвечать себе таким образом христианин, если бы пришла ему искусительная мысль отважиться, без достаточной причины, на что-либо опасное и превышающее его силы, в надежде на помощь Ангела Хранителя.

На одно мы твердо и всегда можем и должны решаться, по надежде на помощь нашего Ангела Хранителя, или, что то же, на помощь Божию; это – сражение с нашей природой греховной; тут победа всегда возможна, ибо всегда необходима.

Каким образом обнаруживается над человеком действие Ангела Хранителя?

Обнаруживается, и чудесно, в тех случаях, где естественные средства недостаточны, а нужда в помощи величайшая, как например, когда три святых отрока ввержены были в печь огненную в Вавилоне. Но во всех прочих обыкновенных случаях Ангел Хранитель действует обыкновенным, ему свойственным образом. Но должно помнить, что Ангельское и обыкновенное выше многого человеческого необыкновенного. Поскольку знание и силы Ангелов далеко превышают всю мудрость и все могущество человеческое, то Ангел Хранитель без чудес может сделать для хранимого им человека весьма много такого, чего он сам не мог бы для себя никогда сделать; например, может невидимо отклонять от человека опасности, или благовременно предостерегать его от них; может вразумлять ум тайными озарениями мыслей, может вдыхать в сердце благие желания, одушевлять, когда нужно, мужеством, утешать в скорбях, и прочее.

Какой главный орган у человека для сообщения со своим Ангелом Хранителем?

Главный орган для сообщения человека с Ангелом Хранителем, как и вообще с миром духовным, даже с Самим Богом, есть сердце и совесть. Посему внимание к своему сердцу и совести есть первый долг для того, кто хочет слышать голос Ангела Хранителя.

Что должно каждому из нас делать в отношении к своему Ангелу Хранителю?

Первее всего постоянно памятовать, что у каждого из нас есть Ангел Хранитель, ибо многие, к сожалению, о сем вовсе и не думают.

Во-вторых, должно стараться приходить как можно более в постоянное и живое общение с Ангелом Хранителем, пользуясь для сего всеми вышеуказанными средствами.

В-третьих, достигнув живого союза с Ангелом Хранителем, должно поддерживать сей блаженный союз чистотою совести и жизни; а в случае грехопадения надобно восстановлять его скорым и искренним покаянием.

Можно ли потерять Ангела Хранителя?

Хотя Ангел Хранитель дается человеку на всю жизнь и никогда не оставляет его совершенно до самой его смерти, но коль скоро человек, повторяя одни и те же грехи, предается совершенно страстям и, ниспадая от одного порока в другой, доходит наконец до ожесточения в грехе и нераскаянности, то Ангел Хранитель, хотя не оставляет вовсе такого грешника, но, побуждаемый несовместностью чистого естества своего с грехом, удаляется от него, так что грешник лишается Ангельского покрова.

Что бывает, когда удаляется от человека его Ангел Хранитель?

Тогда открывается ближайший доступ к человеку ангела тьмы, ибо при нем нет Ангела Хранителя; при нем враг губитель; а где сей враг, там тьма за тьмою, нечистота за нечистотою, нераскаянность за нераскаянностью, доколе смерть не полагает конец грехам человека.

Может ли грешник возвратить себе своего Ангела Хранителя?

Самый великий грешник может сделать сие и примириться со своим Ангелом Хранителем посредством искреннего раскаяния во грехах и оставления их навсегда. В таком случае, по слову Писания, великая радость бывает не только для Ангела Хранителя на земли, но и для всех прочих Ангелов на небеси.

Какие молитвы и приношения со стороны нашей особенно приятны для Ангела Хранителя?

Те, в коих испрашивается у него помощь на совершение благих дел, на подвиги самоотвержения, смирения и любви христианской, на побеждение соблазнов, на искоренение в себе худых навыков и страстей. Такими прошениями мы открываем Ангелу Хранителю все удобство низводить своими молитвами на нас благодать Божию, для чего он особенно и дарован каждому из нас.

Увидит ли когда-либо каждый из нас своего Ангела Хранителя?

Увидит в час своей смерти. Ибо Ангел Хранитель остается единым спутником души, по разлучении с телом исходящей из сего мира. Здесь-то узнает каждая душа, кто Хранитель ее.

Но это свидание с Ангелом Хранителем неодинаково для всех. Для душ добрых оно – источник взаимной радости и благодарения, а для душ злых и нераскаянных – источник стыда, печали и вечных угрызений совести.

Такова, братие, сущность учения Православной Церкви об Ангеле Хранителе! Может ли быть что-либо отраднее и вместе назидательнее сего учения?.. Вонесем убо благодарение Господу и Спасителю нашему, Который столько возлюбил нас, что приставил к нам, как к малолетним детям, таких великих и святых пестунов.

Будем признательны и к Святым Ангелам за то, что они по любви своей к нам не презирают нашей нечистоты и немощей, и восприемлют каждого из нас на свои руки.

А благодаря Господа Ангелов и пренебесных слуг Его, потщимся обратить во благо для себя их благотворное служение нашему спасению, дабы, когда придет время самим нам оставить мир сей и вступить в сонм безплотных духов, свидание каждого из нас со своим Ангелом Хранителем было не на укоризну и стыдение, а на вечное утешение и радость. Аминь.

Апостол Павел в одном из Посланий своих (1Кор. 13:1) упоминает о языке Ангельском. Если когда желалось бы уразуметь хотя некую часть сего языка, то в настоящий день, ибо мы намерены беседовать с вами об Ангелах. Но на земле нет учителя для языка Ангельского, с неба трудно ожидать его для нашего недостоинства; остается потому и об Ангелах говорить языком не Ангельским, а человеческим. Чтобы, однако же, он не был вовсе недостоин Ангелов, освятим его, как можно более, мыслями и словами Священного Писания, которое, по увещанию того же апостола, так важно и священно для нас, что противное ему не стоит внимания, хотя бы возвещалось от самого Ангела (Гал. 1:8).

Поскольку первое понятие о вещи заключается в ее названии, то начнем с имени Ангельского.

Имя Ангела означает вестника. Архангел, следовательно, есть вестник главный. Так называются бесплотные духи потому, что они в отношении к людям суть провозвестники воли Божией.

Что касается до самой природы Ангелов, то они суть существа духовные и, следовательно, разумно свободные, бесплотные, – и потому невидимые, кои, будучи одарены высокою степенью силы и могущества, наслаждаются посему бытием самым блаженным.

Много ли Ангелов?

Число их известно единому Богу. Из слова Божия видно токмо, что оно чрезвычайно велико. Так, например, когда пророк Даниил видел Господа сидящим на Престоле, то «тысящя тысящ Ангелов служили Ему, и тмы тем предстояли Ему" (Дан. 7:10). Подобным образом и тайновидец Иоанн, когда слышал хвалебный глас Ангелов окрест Престола Агнча, то число их было тма тем и «тысяща тысящами» (Откр. 5:11), то есть крайне велико.

Есть ли между Ангелами какое-либо первенство и подчиненность?

Есть, ибо в Священном Писании упоминаются не Ангелы токмо, но и Архангелы, то есть Ангелы главные или начальствующие. Некоторые из Ангелов называются также Властями и Господствами, без сомнения, по их власти над другими. Вследствие сего один из мужей апостольских, святой Дионисий Ареопагит, на основании слова Божия, исчисляет в мире Ангельском следующие чины: первый вид – Херувимы, Серафимы, Престолы; второй вид – Господства, Начала, Власти; третий вид – Силы, Архангелы, Ангелы. У сего же святого отца желающий может найти, чем каждый из сих чинов отличается от другого.

Когда сотворены Ангелы?

Прежде человека; ибо, как говорит Господь у Иова, «егда сотворены быша звезды (а это произошло в четвертый день), восхвалиша Мя гласом велиим еси Ангели мои» (Иов. 38:7). Православная Церковь учит даже, на основании этого места, что Ангелы, или мир невидимый, сотворены вообще прежде всего мира видимого, а не одного человека, и что было, как говорит святитель Василий Великий, время, так сказать, довременное, когда существовали одни умные силы и не было еще ничего вещественного.

Где обитают Ангелы?

Везде, но преимущественно на небе, окрест Престола Божия, то есть там, где наиболее Бог открывает для них славу Свою, а через них волю Свою.

Велико ли ведение Ангелов?

Весьма велико в сравнении с человеческим. И сами по себе, по своему существу и положению, они знают многое, чего не можем знать мы. Кроме сего, они участвуют в тайнах Божиих и приемлют непосредственное озарение от Пресвятыя Троицы. Впрочем, Ангелы не всеведущи: это совершенство принадлежит единому Богу.

Как же Ангелы могут знать молитвы и прошения наши, если они не всеведущи?

Через Бога всевидящего. Ангелы, по слову Спасителя «...выну видят лице Отца Моего Небеснаго» (Мф. 18:10); а в сем лице, как в зеркале, отражается все.

Велико ли могущество Ангелов?

Несказанно выше человеческого. Посему они могут творить такие дела, кои превышают силы природы и суть для нас чудо. Так, например, Ангел в одну ночь поразил сто восемьдесят тысяч ассириян за оскорбление имени Божия.

В чем состоит деятельность Ангелов?

В прославлении совершенств Божиих и в исполнении воли Творца, особенно касательно спасения человеческого.

Могут ли Ангелы грешить?

Как существа свободные, они вначале, подобно людям, могли злоупотреблять своею свободою и впасть в грех, как и впали некоторые. Но те, кои остались верными Творцу своему, в продолжение времени столь утвердились в добре, что теперь грех для них сделался невозможным; не потому, чтобы они не могли преступить воли Божией, но потому, что никогда не захотят сего.

Все ли Ангелы остались верными своему долгу и удержали свое достоинство?

Нет, не все; сатана с подвластным ему ликом ангельским, предавшись гордости, отпал от Бога, и за сие ниспал навсегда из мира Ангельского в преисподнюю.

В каком отношении Ангелы к людям?

В самом благотворном для людей: все они, по уверению слова Божия «...суть служебни дуси, в служение посылаемии за хотящих наследовати спасение» (Евр. 1:14).

Не унижается ли достоинство Ангелов служением их человекам?

Нисколько; ибо это служение в них от любви и по примеру Самого Господа, Который приходил на землю, – не да послужат Ему, но послужите и дати душу Свою во избавление за всех нас. Ангелы служат людям, как старшие – малолетним, здравые – недужным, свободные – пленным, зрящие – слепым.

Известны ли какие-либо опыты служения Ангельского спасению человеческому?

Ими исполнена вся священная история. Ангелы были руководителями патриархов; через них дан на Синае закон Израилю; Ангелами возвещено зачатие, воспето рождение, оглашено воскресение и проповедано вознесение Спасителя. Ангелы споспешествовали апостолам в распространении веры христианской. Ангелы, как видно из Апокалипсиса, употребляются для совершения великих судов Божиих над Царствами и народами. Ангелы же, в конце мира, соберут всех людей на Суд всемирный.

Нет ли у Ангелов еще особого какого-либо союза с людьми?

Есть. Это союз Ангела Хранителя с человеком, им хранимым. Союз сей так важен для нас, что мы побеседуем когда-либо о нем особенно.

Довлеет ли человеку почитать Ангелов?

Довлеет; ибо как не оказывать почтения существам, украшенным толикими совершенствами, кои притом суть наши помощники и хранители?

Можно ли Ангелам поклоняться так, как поклоняемся Богу и Спасителю нашему?

Нет, такого поклонения не приемлют Ангелы, потому что оно, яко подобающее единому Богу, по сему самому противно их ревности по славе Божией. «Вижд», – сказал некогда Ангел тайновидцу, когда он, приняв его за Спасителя, хотел поклониться ему, как Богу, – «вижд, ни: клеврет бо твой есм... Богу поклонися!» (Откр. 22:9).

Какое же поклонение прилично Ангелам?

То, которое состоит в признании и прославлении их совершенств, поколику в них отражается слава Творца, – в призывании их на помощь с изъявлением пред ними знаков любви и уважения и, главное, в подражании их Ангельским нравам и деяниям.

Довольно вопросов и ответов!.. Прекратим беседу об Ангелах, и обратимся на молитву к Ангелам. Ибо хотя и хорошо беседовать о них, но еще лучше молиться. Усердно молящегося научат о себе сами Ангелы. Аминь.

Ублажаемый ныне праведник принадлежит, братие, к числу тех великих мужей, кои как звезды сияли на тверди Церкви Ветхозаветной, до восшествия Солнца правды – явления во плоти Сына Божия. Мы называем сего праведника пророком, за особенную решительность предсказаний его; но еще с большею силою приличествует ему название чудотворца. Как Моисей был некогда дан, по выражению Писания, Богом... «фараону» (Исх. 7:1), так Илия, можно сказать, определен был на время богом для Ахава и Израиля, уклонившихся к мерзостям языческим. Чего не происходило по гласу Илии? Небо и заключалось и отверзалось, и не давало дождя и проливало целые реки; огнь ниспадал на жертву и потреблял самую воду, коею она была окружена. Чего не произошло и для Илии?.. Враны доставляли ему пищу; Иордан обнажал лоно свое и проводил его по суху; Сам Бог является Илии так, как не являлся никому после Моисея. Конец жизни, состоявшей из чудес, еще чудеснее: Илия возносится на небо на колеснице огненной, как не возносился никто прежде и, вероятно, не вознесется никто после.

И несмотря на все сие, "Илиа, – по слову апостола, – человек бе подобострастен нам» (Иак. 5:17). Когда подумаешь о сем, братие, то в иное время тотчас возносишься как бы на высоту, а в иное – как бы упадаешь долу. В минуту святого восторга хочешь возвыситься в мыслях до высоты праведника, распространиться в действиях до его круга деятельности, слышишь внутри себя голос, что «Бог Илиин» (4Цар. 2:14) есть Бог всех и каждого, что у Него не одна огненная колесница, а «тмами тем» (Пс. 67:18), – чувствуешь какое-то стремление лететь на Кармил и в Хорив, дабы после огня и бури слышать там «глас хлада тонка» (3Цар 19:11–12). А в минуту слабости духа взор невольно поникает долу пред образом праведника, трудно бывает верить, что все это совершено с нашею бренного плотью, думаешь видеть одну картину, начертанную рукою благочестивого художника; стоишь в мыслях у подошвы Хорива, и не смеешь войти в пещеру, где является Господь. Так бывает при мысли и о других великих праведниках: дух парит к ним и с ними, как со своими, а плоть отрицается от них, как от чуждых, неподражаемых.

Кого слушать: плоть или дух?.. Если слушать плоть, то рано или поздно должно приложиться наконец «скотом несмысленным» (Пс. 48:21), ибо как бы греховная плоть не облагороживала, не возвеличивала, не утончала и не украшала образцы свои и наслаждения, они всегда берутся из круга вещей чувственных, тленных и неразумных. Притом, «сеяй в плоть..., – говорит вечная истина, – от плоти пожнет истление» (Гал. 6:8). Посему лучше следовать за духом, как бы ни высок был полет его; ибо, "сеяй в дух, – говорит та же истина, – от духа пожнет живот вечный». Греховной плоти хорошо быть земною и стремиться долу, ибо сама она из праха, и рассеется в прахе; а духу непременно должно быть небесным, ибо ему надобно, оставив плоть в персти, идти на небо. Но как он взойдет туда, если заранее не приучит себя парить горе, и не отрешиться заблаговременно от всего земного?

«Чему же именно должно подражать нам в Илии? Ужели и дивным делам его, в коих он являлся превыше всея природы?» А что же, возлюбленный, если бы сказали тебе – подражать и этому? Разве бы сказали неправду? Что-либо неприличное христианину? Разве верующим во Христа не обещано знамений? «Знамения же веровавшым, – говорит Сам Спаситель, – сия последуют: именем Моим бесы ижденут: языки возглаголют новы: змия возмут: аще и что смертно испиют, не вредит их» (Мк. 16:17–18). Много сказано; но не думай, чтобы здесь было перечислено все; и это многое указано только для примера. Ибо послушай, что говорит еще в другом месте Сам Спаситель: «веруяй в Мя, дела, яже Аз творю, и той сотворит, и болша сих сотворит» (Ин. 14:12). Мало ли творил чудес Спаситель? Но вот, обещаются еще большие дела. Кому?., верующему, следственно и тебе, если веруешь как должно. Нам кажется это невозможным, потому что мы далеки от высоты совершенства христианского так, как человеку, стоящему во рву, все кажется выше его.

Но предоставим колесницу огненную тем, кои могут сидеть на ней и не сгорать; поднимем с благоговением, по крайней мере, милость Илиину, которая упадает прямо на главы наши; я разумею добродетели чудотворца Хоривского. Много было в Илии чудес, но еще более добродетелей. Будем подражать добродетелям, когда не можем подражать чудесам. Добродетели лучше чудес, ибо от них и все чудеса, а чудо еще не дает само по себе добродетели. Будем подражать воздержанию Илии, по коему он три года питался горстью муки и чванцем елея; будем подражать святой наклонности к уединению, по коей он едва не всю жизнь провел в пещере; будем подражать смирению, по коему Илии не хотелось иметь даже в Елисее свидетеля своего вознесения на небо. Паче же всего да возлюбим ревность Илиину по славе Бога истинного. Говорю: паче всего, ибо святая добродетель сия приходит у нас едва не в совершенное забвение. Коснутся каким-либо образом нашей чести? мы выходим из себя; готовы отдать за нее нашу жизнь. А честь веры и ее светлейших Таинств, и честь Искупителя нашего и будущего Судии, а честь общия матери нашея Церкви для многих – ничто! Говорите при них что угодно, против всего святого, они не скажут ни слова в защиту, будут находить удовольствие в ваших словах, может быть, полюбят вас за это. Так ли должно быть между истинно верующими? Не явный ли это знак, что у таких людей нет веры в сердце, что они – тайные язычники? А мало ли таких!..

Посему-то я и приглашаю подражать ревности Илии. Как подражать? Мечом Илииным? Нет, он в руках предержащей власти, которая всеми действиями своими доказывает, что она, по выражению апостола, «не... без ума меч носит» (Рим 13:4); а во-первых, примером благим, то есть личным уважением твоим ко всему священному, во-вторых, словом благим и убеждением, коль скоро будешь останавливать порывы безумия и вразумлять людей буиих и ненаказанных. По крайней мере, не слушай хульных речей, не улыбайся, когда слышишь их, а беги, если можешь, от говорящего. Как бы много сократилось нечестие, если бы наказывалось хотя одним невниманием.

Если будем таким образом подражать небовосшественному пророку в его добродетелях, то, наконец, и пред нами явится колесница, и мы будем восхищены на небо, то есть смерть наша, коей мы все так страшимся, будет для нас мирным переселением в обители Отца Небесного. Аминь.

«Предтечи рождеством острится днесь секира духовная, еюже вся посекаются страстей взыграния, тайно же процветают плоды покаяния» (Канон, песнь 7,стихира 3)

Итак, братие, грозная секира, виденная некогда Иоанном Предтечею (Мф 3:10) при корне всякого древа, не творящего добра, цела и доселе! И чтобы кто не подумал, что священное острие ее притупилось уже о выи нераскаянных грешников, се ныне она, по свидетельству Церкви, снова острится рождеством Предтечи!

Оставим ли празднество, убоявшись того, что им острится секира духовная? Но тому, кто скончал жизнь свою под мечом, позволительно и при рождении привести на память меч! Лучше подойдем ближе к грозной секире; рассмотрим, как она ныне острится, против кого и чего? И нет ли способа сделать самое острие ее для нас спасительным?

Явление на свет праведника всегда есть великая милость Божия к людям, ибо праведниками стоит и держится весь мир. Но, тем не менее, рождение праведника всегда есть некоторого рода обличение для мира, есть новый приговор против его соблазнов и страстей, ибо праведники своей противоположностью служат постоянным осуждением для жития грешников. Не имея пред своими очами праведников, грешники могли бы говорить, что закон Божий слишком тяжел, а природа человеческая слишком слаба. Но, когда подобострастный им человек ходил «во всех заповедех и оправданиих Господних безпорочна» (Лк. 1:6), исполняет много даже такого, чего закон Божий прямо и не требует от людей, то уста людей грешных, желающих извинять свои измены закону, затворяются невольно, и они, по словам подобострастного им праведника, «вины не имут о гресе» (Ин. 15:22). Потому-то мир с таким ожесточением всегда и преследовал праведников, ибо в их жизни видел приговор самому себе.

Такое предназначение – служить осуждением для мира, с особенною силою выражается в жизни тех праведников, кои предопределены (ибо и праведники имеют разные предназначения) возвещать людям их грехи и нужду исправления. В день явления миру каждого из таковых, Богом воздвигаемых, проповедников покаяния, секира гнева Божия подъемлется и острится снова для посечения тех, кои не воспользуются их проповедью, не тронутся их примером, останутся нераскаянными в своих грехах.

Но между всеми праведниками, приходившими в мир для проповеди покаяния, Предтеча Христов Иоанн есть первый и главный. Стоя на пределах двух Заветов и связуя своим чрезвычайным служением Царство благодати с временами подзаконными, он, судя по его проповеди и делам, кажется, ничего более не видел в продолжение жизни своей, кроме двух предметов: грехов человеческих и Агнца Божия, вземлющего грехи мира. «Покайтеся!» (Мф. 3:2) – было началом; веруйте! (Ин. 6:29) – было окончанием всех его слов. Что содержалось в словах, то самое выражалось и во всей жизни Иоанновой; она совмещала в себе все, что покаяние имеет сурового, а вера – высокого. Поскольку же современники и соотечественники Иоанновы были большею частью люди упорные в предрассудках и страстях, так что Сам Спаситель не знал, чему уподобить «род сей» (Мф. 11:16), а посему, несмотря на проповедь Иоаннову, многие имели остаться в своих грехах, то сам Иоанн видел уже и в слух всех объявлял, что «...секира при корены древа лежит: всяко... древо еже не творит плода добра,» будет посечено и брошено в огнь (Мф. 3:10). И нет сомнения, что со многими негодными деревами в то время так именно и поступлено.

Но Иоанна давно уже нет, а секира Иоаннова продолжает лежать при корени безплодных дерев, и ныне воспоминанием рождества его паки острится! Чем и как острится? Разительною противоположностью его жизни нашим нравам и нашей жизни. Ибо что должен чувствовать и ныне каждый грешник, если в нем еще не подавлено грехом всякое чувство добра, что должен чувствовать, воспоминая жизнь Иоанна, и обращаясь от ней к образу своей жизни? Не смущение ли? Не осуждение ли самого себя? Может ли вспомнить о пустыне Иоанновой без упрека совести тот, кто строит чертоги за чертогами? Об акридах и меде дивием – тот, кто не знает счету своим яствам?.. О поясе усменном и власах верблюжьих – тот, кто облачается непрестанно виссоном?.. О главе на блюде спекулатора – тот, который сам среди пиров готов бывает отдать все за предметы похоти плотской.

Один взгляд на образ великого подвижника Иорданского производит в незагрубелой совести чувство, подобное тому, какое происходит в ране телесной от прикосновения к ней острия. Но начните всматриваться пристальнее в сей святой образ, заставьте себя размышлять более и более о жизни и проповеди Иоанновой, – и вы увидите, как секира, им указанная, будет видимо приближаться к вам, почувствуете, как в вас много такого, что подлежит необходимо посечению, сознаетесь внутренно, что вертоград души вашей давно-давно требует отребления. После сего вы не будете уже и спрашивать, против кого и чего ныне острится секира духовная? Против тех же людей и пороков, на кои гремел некогда Иоанн: против саддукеев, кои, не веря в воскресение и бытие духов, ограничивая все надежды человека землею и земными благами, говорят себе и другим: «да ямы и пиемы, утре бо умрем» (1Кор. 15:32), «против фарисеев, кои, имея образ благочестия, отвергаются силы его» (2Тим. 3:5), «снаружи красны и чисты, а внутрь исполнены грабления, лукавства и всякой нечистоты» (Мф. 23:25); против книжников, кои в «премудрости Божией не разуме... премудростью Бога» (1Кор. 1:21), родившись в христианстве, мудрствуют «не по Христе, а по стихиям мира» (Кол. 2:8); против всех, кои, возобновляя в себе пороки древних Иудеев, гордость, любостяжание, сладострастие, заслуживают и древний упрек Предтечи, называвшего таких людей порождениями ехидны. Всем таковым грешникам Иоанн и ныне, не с брегов Иордана, а с неба вопиет: покайтеся и «сотворите... плоды достойны покаяния! ...Не начинайте глаголати в себе: отца имамы Авраама» (Мф. 3:8–9), именуемся христианами, ходим во храмы, участвуем в Таинствах. Все это без перемены сердца и жизни – ничто. Покайтеся и веруйте в Евангелие, – веруйте не словами, а делом! Иначе и теперь, как было прежде и как будет всегда, и теперь секира при корени древа лежит, и «всяко... древо, еже не творит плода добра, посекается и во огнь« вметается (Мф. 3:10).

Посекается! »во огнь" вметается! Ах, братие, выражения сии и на нашем языке, любящем преувеличивать понятия, были бы страшны, а на языке людей, подобных Иоанну, кои всегда менее говорят, нежели делают, они должны заставить трепетать каждого грешника!

Что же делать тем, кои почувствуют в себе сей святый трепет? Ничего более, как добровольно подклонить главу под секиру Иоаннову, и дать ей, по выражению Церкви, «усечь до корени всякое страстей взыграние». Духовная секира страха Божия и покаяние имеет в себе то чудное свойство, что посекает всеконечно тех, кои убегают от нее своим нераскаянием и, напротив, отребляет, избавляет от сухих ветвей, от нечистот и болезней и, наконец, от смерти тех, кои сами прибегают к ее спасительному действию. Итак, да взыдет, да взыдет скорее священное острие ее на все сухое и безплодное в нашем уме и сердце! Да посечет в самом корне гордость, сладострастие, гневливость, суесловие и, по выражению Церкви, «всякое страстей взыграние!» Растленная природа наша нередко обманывает нас невинною, по-видимому, игрою своих сил, которая, однако же, почти всегда оканчивается тяжкими падениями. Да посекутся и сии взыграния, да разбиются о камень воздержания самые младенцы греха (Пс. 136:9) – злые помыслы! Со злом не может быть никакого перемирия: тут брань на смерть; одно из двух: или мы мертвы, а грех жив в нас; или грех мертв, а мы живы. Среднее состояние есть плод самообольщения: его нет и быть не может. Токмо когда посекается всякое страстей взыграние, и нанесен смертельный удар в самое сердце ветхого нашего человека, только тогда начинается новая жизнь, и могут процветать плоды покаяния. Процветать тайно, ибо хотя они родятся в нашем сердце, но корень их далее и глубже – в благодати Духа Святаго, коея действия не подлежат взорам нашего разума. Тайно: ибо как естественные добродетели, всегда растворенные гордостью, всюду любят выказываться, так плоды Духа Святаго, добродетели духовные, будучи проникнуты смирением, не любят очес человеческих. Обновленный благодатью грешник, подобно праведной Елисавете, носит в себе нового человека и таится (Лк. 1:24), как бы не доверяя чудесам, в нем совершающимся.

Для успеха же в великом деле самоотребления духовного, будем, братие, чаще от сует мира, от шума и пререканий житейских переноситься мыслью в пустыню Иоаннову и молить его, чтобы он и в нас, как некогда в народе Иудейском, уготовал путь Спасителю. Живя в духе с Иоанном, разделяя по возможности его подвиги, мы, без сомнения, скоро увидим, подобно ему, Агнца Божия, грядущего взять грехи наши. Тогда, приняв от Него, после Иоаннова крещения слез, крещение Духом, мы не согласимся променять духовной пустыни ни на какой земной рай, и со слезами благодарности будем лобызать Иоаннову секиру покаяния, избавившую нас от смерти духовной. Аминь.

«И абие послав царь спекулатора, повеле принести главу его. Он же шед усекну его в темнице, и принесе главу его на блюде и даде ю девице: и девица даде ю матери своей» (Мк. 6:27–28)

На самой середине жизни, проводимой в строжайшем исполнении закона Божия, перед самым «пришествием Царствия Божия в силе» (Мк. 9:1), для коего все ветхозаветные праведники готовы были бы востать из гробов, – вдруг лишиться жизни – в угождение безстудной любодейцы, и отдать главу свою на блюдо спекулатора, чтобы она служила зрелищем среди безумного пира – может ли быть участь плачевнее сей участи?.. И кого же постигла такая участь? Святейшего проповедника истины и добродетели, Предтечу и Крестителя Сына Божия, того, более коего, по свидетельству самой истины, "не воста, никто в рожденных женами!» (Мф. 11:11). Боже мой, что же после сего значат наша жизнь и смерть, что Промысл Небесный и добродетель, что мир сей, и все, что в нем!

Верно, братие, не то, что мы обыкновенно представляем; верно, не так должно взирать на жизнь и смерть, как мы обыкновенно взираем; видно, у Творца нашего есть другие законы, по коим величайший праведник может скончать земное течение свое так, как скончал его Иоанн, и напротив, величайший грешник, каков Ирод, может не знать печали и слез до самого конца своего.

Можем ли мы знать эти законы? Можем и должны. У Промысла Божия много тайн, но в сем отношении довольно света для самых близоруких очей. Дабы мы не имели причин к ропоту и несли благодушнее каждый свой крест, для сего в слове Божием ясно открыты нам как причины, так и цель невинных страданий в сем мире. Раскроем это в утешение страждущих и для вразумления тех, кои заставляют невинно страдать других.

Что счастье есть природный удел добродетели, что за невинностью должны следовать радость и мир, а не гонение и слезы, – это закон вечный, непреложность коего сердце наше признает вопреки всем мудрованиям ума строптивого, вопреки всем примерам гонимой добродетели и торжествующего порока. Невольно и вместе охотно веришь, что было время, когда добродетели и блаженство были заодно, и что паки будет время, когда они станут заодно. С другой стороны, кто, не сводя взоров с лица Отца Небесного, может сказать, чтобы усматриваемое теперь всюду разлучение счастья от добродетели имело основание свое в воле Его, Премудрого и Всеблагого, – и чтобы источник страданий для праведных брал начало свое на небе? Кто может сказать это?

Кем же разорван на земле вечный и естественный союз счастья с добродетелью и возведен на Престол порок? Никем, кроме человека; он сам, надменный и ослепленный внушениями змия, не соблюл «своего началства» (Иуд. 1:6) в Едеме, вышел из благолепной подчиненности Творцу, возмутил порядок вещей, уклонился от цели бытия своего и уклонил с собою все, ему подчиненное, сделался несчастным сам и распространил несчастье по всему лицу земли. С тех пор торжествуют нечестивые и будут торжествовать, доколе мир внешний, лежащий во зле, не престанет быть заодно с тем злом, коим исполнен их мир внутренний. Теперь, когда множество развращенных людей непрестанно вносят во вселенную новые безпорядки, порчу и расстройство, по необходимости многое здесь не на своем месте, и происходит не так, как бы надлежало: чему следовало быть горе, то повержено долу, а дольнее вознесено нередко к облакам; правое сделалось левым, а левое правым; тьму называют светом, а свет тьмою. После сего искать в нашем падшем мире строгого порядка правды, верного сочетания счастья с добродетелью значило бы искать постоянных действий благоразумия в доме лишенных ума.

«Но, где же Промысл?» Везде, где есть в нем нуждающиеся. «Что делает он?» Все что нужно для блага гонимых, и даже гонителей. В самом деле, все, чего должно желать в настоящем состоянии вещей человеческих и чего можно по праву надеяться от Промысла Божия, все это состоит в том, чтобы против безпорядков человеческих взяты были надлежащие меры, чтобы поставлен был предел, за который не могло бы простираться безумие человеческое, чтобы страдания людей добродетельных были как можно менее, и обращались во благо для страждущих, чтобы зло погребалось в самом торжестве своем, а правда воскресала со славою из самого гроба своего. Но все это и сделано Промыслом, и притом так, что самый взыскательный ум не может пожелать большего и лучшего. И, во-первых, далеко ли может простираться свирепость над подобными себе самых лютых гонителей человечества? Не далее, как до отъятия жизни тела, каким образом и пострадали многие мученики, сам Иоанн и Сам Спаситель. «Лишше что, – говоря собственными Его словами, – мучители не могут сотворити» (Лк. 12:4); души коснуться не в их власти, тем паче совесть остается всегда собственностью человека, недоступною никакому внешнему могуществу. Но много ли значит потеря тела бренного, которое и без мучений через несколько лет должно соделаться добычею болезней и тления, и которое сам человек отдает нередко прямо на смерть не только в важных случаях, например, для защиты Отечества, но и по маловажным причинам; много ли значит потеря тела для духа, который не знает смерти и конца и, совлекаясь бренной храмины телесной здесь, где она тяготит его непрестанно, тотчас находит для себя храмину новую, «созданную Самим Богом на небесах» (2Кор. 5:1), – облекаясь в тело духовное, славное и бессмертное? Не то же ли в сем отношении значит самая мученическая смерть, как если бы кого насильно извлекали из бедной хижины и бросили на вечное жилище в чертоги царские?.. И мучители в сем случае не суть ли благодетели мучимых, какими последние действительно нередко и называли их? Точно благодетели, хотя сами не ведают того, и думают делать для мучимых ими зло нестерпимое; они отъемлют временное, а лишаемые приобретают вечное; огонь скорбей и мучений потребляет последние остатки нечистот греховных, кои в самых праведных людях остаются иногда надолго. Все дело страждущих, таким образом, состоит в том, чтобы уметь переносить страдания в духе веры и обращать их к духовному совершенству своему, к очищению сердца и совести, – чтобы через страдания теснее соединяться с Господом и Спасителем своим, Который есть вождь, образец и друг всех страждущих во имя Его. Кто страдает таким образом, в духе веры и любви, без ропота на Промысл, без ненависти к своим гонителям, тот имеет все причины радоваться, ибо он явно среди царского пути, и состоит в ближайшем духовном сродстве со своим Спасителем; над ним уже веет знамя победы, перед ним уже отверсты врата рая!

Приложим сии истины к радостно печальному событию, нами воспоминаемому. Иоанн, по своей ревности к правде и закону, не мог не обличать Ирода; Ирод с Иродиадою, по своей злобе и развращению, неспособны были принимать с пользою обличений святого мужа. Правда встретилась таким образом и сразилась с пороком; каждый, так сказать, сделал свое дело, и каждый получил свое. В Иоанне обнаружилась вся сила веры и добродетели; в Ироде явило себя преобладание могущества земного. Сила веры не убоялась обличить порок, прикрытый порфирою; могущество земное не устыдилось усекнуть того, кто, по признанию всех, был величайшим из пророков. Победа по видимому осталась на стороне нечестия; глас, вопиявший в пустыне, умолк, светильник света погас; а порок остался в любезном ему, безмолвном мраке. Но на самом деле произошло совершенно противное: Иоанн из пустыни восхищен в рай, от акридов – на вечерю Агнца; спекулатор был Ангелом, который возложил на него венец мученический. Ирод продолжал пиршествовать, пиршествовал несколько лет, а потом увидел и над собою спекулатора, который исторг душу его из тела и поверг туда, где огонь не угасает и червь не умирает. Кто теперь приобрел, и кто потерял?.. Ирод или Иоанн?.. Если бы убийце Иоаннову предложено было возвратиться на землю, каких смертей не согласился бы он претерпеть, только бы возвратить безумное повеление, данное против Иоанна! А Иоанн? Мученический венец его так величествен, что ему не для чего возвращаться на землю, даже за всеми венцами в мире. И из нас теперь, несмотря на слабость нашу в добродетели, кто, если бы довелось избирать одно из двух, кто захочет стать на месте Ирода, и не предпочтет участи Иоанна? Одно имя последнего уже возбуждает благоговение у всех и любовь; напротив, имя Ирода всегда означало и будет означать извергов, играющих человечеством.

Таким образом, братие, и всегда здесь страдает невинность, – страдает временно, дабы приять награду вечную, – страдает потому, что не может быть терпима неправдою, равно как и сама не терпит неправды, – страдает для усовершения себя в безкорыстном служении Богу.

Памятуя сие, будем великодушны в перенесении бедствий; не станем роптать на Промысл за то, что Он допускает торжествовать нечестивым; здесь их «година и область темная» (Лк. 22:53), но будет время воздаяния и Суда, день торжества для праведных и гонимых; тогда-то явится во всей силе кто потерял и кто приобрел, – те ли, кои сеяли «слезами» (Пс. 125:5), или те, кои рассевали жизнь среди безумных радостей и смеха. В ожидании сего славного и грозного дня будем с терпением нести крест, нимало не страшась порока, как бы он ни был могущ и дерзок. Человек, делающий правду, ходящий в законе Божием, должен быть выше всего и бояться единого Бога. «Ей.:, сказую же вам, братие, кого убойтеся: Убойтеся имущаго власть и душу и тело... воврещи в дебрь огненную» (Лк. 12:5), – а не Иродов, не Каиаф и Пилатов! Аминь.

Мученическая кончина такого великого и святого мужа, каков был Предтеча и Креститель Господа нашего, без сомнения, была одним из разительных и печальных событий для всей Иудеи. Одни жалели, без сомнения, от всей души, что такой великий светильник, освещавший собою все пределы Израильские, угас навсегда во мраке темничном. Другие проклинали Ирода, который ради безстудной плясавицы не пощадил того, которого уважал и слушал сам до того времени. Иные, вероятно, роптали даже на Промысл, допустивший восторжествовать буйству страстей над правдою и святостью; а иные, наконец, может быть, утверждались в мысли, усмотренной в некоторых в свое время еще Соломоном, яко един конец благому и злому, жрущему и нежрущему, и что не стоит хорошо жить, когда благочестивая жизнь не получает никакой награды.

Никто, вероятно, не думал, чтобы сие печальное событие состояло под особенным тайным распоряжением Божиим и допущено с целью чрезвычайною, крайне высокою и благодетельною. А между тем дело точно было так: «Предтечево славное усекновение смотрение бысть некое Божественное». Какое смотрение? То, да и «сущим во аде Спасово проповесть пришествие».

Спаситель мира уже давно был на земли, и скоро готовился окончить Свое земное поприще на земли. Кто не хотел смежить очей, тот давно видел, подобно Симеону, «спасение, еже уготовал Господь пред лицем» всех людей.

Но Спасителя ожидали не одни сущие на земли живых, а и умершие, коих число в сравнении с живыми несказанно больше. Посему надобно было кому-либо возвестить и этим, последним, о пришествии Победителя смерти и ада. И вот, для сего великого дела назначается Промыслом Божиим тот же Иоанн, который предвозвестил явление Спасителя на земли: «да и сущим во аде Спасово проповесть пришествие».

Что после сего были Ирод с Иродиадою? Они, сами не зная, выполнили тайное определение Промысла. Вина их через то не уменьшается, ибо они не знали сего и действовали по одному безумному своему произволу, в удовлетворение своих страстей. Но судьба праведника является в истинном виде, но пути Промысла Божия, попустившего злодеяние, оказываются премудрыми и благодетельными. Иоанн имел уже много венцов за многие подвиги и дела свои, ему дается еще новый венец мученичества, и вместе с тем новое, великое поручение – быть предтечею и провозвестником Спасителя во аде для всех, ожидавших там Его пришествия. «Да и сущим во аде Спасово проповесть пришествие».

Как славно было явиться Иоанну в соборе всех усопших от века с радостною вестью о том, что час искупления приблизился, что через малое время грядет в след его Тот, который должен сокрушить главу змия и разрушить державу ада и смерти! Без сомнения, тогда – а это было тотчас после кончины – мученическая смерть его в темнице от спекулатора казалась ему мгновенным исшествием из чертога царского для исполнения чрезвычайных велений Господа славы. Когда возлежавшие на нечестивой трапезе Иродовой смотрели с тайным ужасом на главу Крестителя на блюде, этот Креститель стоял уже в славе небесной пред сонмом праведников и возвещал им событие того, чего они ожидали от века.

Но этого, как мы выше заметили, никто на земли не знал; посему кончина Крестителя должна была производить во всех благомыслящих самые горестные чувства и, без сомнения, по причине ее было пролито множество слез, возбудилось множество вопросов и недоумений и некоторые, может быть, преткнулись о сей камень соблазна до того, что вопрошали в горести: «Есть ли после сего Промысл, когда Иоанн усекнут в темнице от Ирода?»

Что мы должны взять отсюда себе в назидание?

Две вещи: а) не смущаться тем, что в этом мире нередко правда и невинность страдают до конца; это страдание временное и краткое, а награда за него вечная; б) не смущаться так называемыми безвременными кончинами, особенно людей, присных нам.

Священное Писание Ветхого и Нового Завета, содержа в себе начала чистейшей нравственности и преподавая множество прекрасных правил касательно разных добродетелей, не дает открытых наставлений в отношении к добродетели дружества. Такое умолчание, без сомнения, произошло от того, что у святых писателей или, паче, у Духа Святаго было в намерении не то, чтобы обнять наставлениями все случаи жизни и дать людям полное собрание правил поведения, а то, чтобы посредством Писания вдохнуть в них такой образ мыслей и чувств, чтоб они сами, без предписаний и правил, знали, как при каждом случае надобно поступать христианину. В сем отношении можно сказать: о чем сказано в Священном Писании, сказано для примера, и о чем не сказано, не сказано также для примера.

Между тем нет ни одной книги, в коей находилось бы столько примеров и образцов для истинного дружества, как в книгах Ветхого и Нового Завета. Кто из имеющих сердце и душу не возблагоговеет пред дружеством Авраама и Лота? (Быт. 12:5, 13:1, 5). Кто без умиления может читать описание дружеской любви Ионафана к Давиду? (1Цар. 18:1–3, 20:2, 12, 17) Илия и Елисей, Ездра и Неемия, Иосиф и Никодим, Павел и Варнава, Мария и Елисавета, Саломия и Магдалина – это такие имена, из коих каждое пробуждает в душе чувство дружества самого постоянного и чистого.

Но всего более поучителен пример Самого Иисуса Христа, ибо и Ему Самому благоугодно было оставить нам в Своем лице образец дружества. Вы знаете, кто был удостоен чести быть другом Богочеловека; это сей самый апостол, коего память мы ублажаем ныне. Посему мы не уклонимся от празднества в честь его, если оживим, по возможности, в уме нашем образ дружества его с Богочеловеком, дабы поверить им образ нашего дружества.

Святый Иоанн имел все качества, потребные для возбуждения и поддержания святой любви дружеской. Особенная приверженность его к своему Учителю украшалась в нем особенною невинностью нравов и чистотою сердца; ум возвышенный соединялся в Иоанне с такою полнотою чувств любви в сердце, которая уступала одной преизбыточествующей полноте любви Иисусовой. Таким образом, поскольку душа святого Иоанна более прочих была открыта для чистейшей души Иисусовой и более прочих приближалась к ней своею чистотою, то святейший Учитель и святый ученик соединились между собою узами дружеского единства. Плодом сего святого соединения долженствовал быть совершеннейший образец истинного дружества. И действительно, Господь Иисус в отношении к святому Иоанну представляет наилучший пример друзей благодетелей; а святый Иоанн, в отношении к своему Учителю, являет прекрасный образец друзей благодетельствуемых. Рассмотрим с благоговением то и другое порознь: первое – ныне, а последнее – завтра.

Мы сказали, что Господь Иисус в отношении к святому Иоанну есть образец друзей благодетелей. Всякое дружество слагается из любви, доверенности и общительности, но в истинном дружестве любовь должна быть без страсти, доверенность – без неосмотрительности, общительность – без расточения. Всему этому поучает нас дружество Спасителя нашего.

Иисус был самым нежным и обязательным другом. Уединяется ли Он для воскрешения мертвых, – друг его получает позволение присутствовать при совершении столь великого чуда (Лк. 8:51). Восходит ли на гору для Преображения, – Его слава кажется Ему несовершенною, если друг Его не будет ее свидетелем (Мф. 17:1). Потребны ли утешители в скорбные минуты пред наступлением страданий, – друг Его в числе их (Мф. 26:37). Нужно ли приготовить вечерю, на которой место пасхального агнца должны заступить Тело и Кровь Иисуса, приготовление ее возлагается на друга (Лк. 22:8). В продолжение этой вечери Господь Иисус с беспримерною нежностью удостаивает своего друга возлежания на Своих персях (Ин. 13:23).

Но любовь Иисуса Христа была любовью Богочеловека; в ней неприметно ни малейших следов пристрастия, столь много обезображивающего любовь человеческую. Для ученика столь нежно любимого, как святый Иоанн, что может быть свойственнее ревности по славе своего Учителя? И вот он, видя некоего, изгоняющего именем Иисуса бесов, но не принадлежащего к числу последователей Иисусовых, почитает за долг запретить ему призывание возлюбленного для него имени. Но Учитель не одобряет ревности своего друга, и научает его снисходительнее судить о поступках ближнего. «Не браните, – говорит Он, – призывать Мое имя; иже бо несть на вы, по вас есть» (Лк. 9:50). Жители весей Самарянских возбраняют Иисусу Христу вход в их пределы; друг Его, в жару негодования – просит позволения низвести, подобно Илии, огонь с небес для потребления жилищ людей безчувственных и беззаконных. Господь Иисус, напротив, поспешает угасить и тот огонь, коим объята была душа Его друга, и упрекает его в неведении своего духа: «не весте, коего духа есте вы; Сын бо Человеческий не прииде душ человеческих погубити, но спасти» (Лк. 9:55–56). Вообще, земная жизнь Иисуса Христа содержит в себе столько же обличений Иоанна заблуждающего, сколько знаков благоволения к Иоанну, справедливо ревнующему по истине. Иначе не могло и быть; поскольку любовь к нему Господа Иисуса была любовь не земная, обыкновенная, а истинная и святая.

Напротив, нашею, братие, любовью к друзьям по большей части управляет пристрастие. Как все не нравится нам в том, кого мы ненавидим, так все восхищает нас в том, кого мы любим. Мы, по-видимому, совершенно забываем, что любимый нами человек, подобно другим, подвержен слабостям, и представляем его божеством, чуждым всякого несовершенства. Кроме того, что мы возвышаем без меры похвальные качества и поступки друзей наших, самые недостатки их часто обращаем им в похвалу. Вместо того чтобы пользоваться дружескою близостью для взаимного замечания несовершенств и для исправления их, мы почитаем как бы некоторым долгом – не замечать недостатков друга; и даже когда оные так видимы, что не могут не быть замеченными, все наше попечение ограничивается тем, чтобы, сколько возможно, извинять их. Отсюда-то проистекает, что столь многие жалуются на свою погибель от безрассудного снисхождения к ним друзей, и так немногие хвалятся содействием друзей в достижении христианского совершенства. А таким образом взаимная любовь, будучи превращаема страстью, губит более людей, нежели самая ненависть и вражда.

О, будем любить друзей наших по примеру Иисуса, любить не для собственного удовольствия, а для их блага, для их и нашей добродетели! Узы дружества не только не должны лишать нас свободы – видеть недостатки друзей наших, но и налагают на нас необходимость – быть хранителями их нравственного совершенства.

Дружеская любовь, как мы сказали, не может еще быть без взаимной доверенности. Доверенностью Иисуса Христа пользовались все ученики Его, не исключая самого предателя. Посему-то Он всех учеников Своих называл не слугами, а друзьями. «Не ктому вас, – говорит Он им, – глаголю рабы, яко раб не весть, что творит господь его: вас же рекох други, яко вся, яже слышах от Отца Моего, сказах вам» (Ин. 15:15). Впрочем, на основании сего же закона дружества, изреченного Самим Господом Иисусом, должно сказать, что святый Иоанн был преимущественным Его другом, поскольку пользовался преимущественною к нему доверенностью Иисуса не только в продолжение Его земной жизни, но (если позволено простерть взор далее) и в состоянии Его прославления. Так, тайна предателя, которую, по-видимому, Иисус желал сокрыть от прочих учеников Своих, открывается одному Иоанну. Сия-то доверенность, без сомнения, была причиною, что ученики Иисуса употребляли Иоанна вместо посредника к узнанию сокровеннейших намерений своего Учителя; а по воскресении Его с таким любопытством желали знать от Него о будущей судьбе Его друга: «Господи, сей же что?» (Ин. 21:21). Им казалось, что Учитель их, оказав Иоанну столько знаков Своего особенного расположения в продолжение Своей жизни, примет деятельнейшее участие в последующей судьбе Своего друга и по Своем воскресении, и в событиях его жизни покажет новые знаки Своей любви к нему.

В самом деле, Иоанн и по воскресении своего Божественного друга остался преимущественным хранителем Его тайн. И, во-первых, тайн Божественного лица Иисусова: вечное бытие, рождение и Божественность Слова, таинственное соединение Его с человечеством в лице Господа Иисуса, действительность присутствия Тела и Крови Богочеловека под видом хлеба и вина, – эти тайны Божественного лица Иисусова никем не описаны с такою ясностью, как святым Иоанном. Тайны дома Божия, то есть Церкви Христовой, как то: ее возрастание, угнетение и успехи; наконец, тайны Царствия Небесного – конечное торжество Агнца над змием, вечное блаженство праведных и решительное отвержение нечестивых – изображены также святым Иоанном в его дивном Откровении. Иисус Христос, будучи уже на Престоле славы со Отцом, принял сии тайны от Отца, – и поскольку Сам не мог оставить славы Своей, послал Ангела Своего для сообщения их, в пользу Церкви, Своему другу. «Апокалипсис Иисуса Христа, егоже даде Ему Бог, показати рабом Своим, имже подобает быти вскоре. И сказа, послав чрез Ангела Своего рабу Своему Иоанну» (Откр. 1:1). Так свидетельствует о доверенности к себе своего возлюбленного Учителя сам Иоанн.

Но не может ли быть некоторых тайн и между друзьями?.. Не должны ли иногда и друзья сокрывать нечто один от другого?.. Должны, особенно когда они не состоят во взаимной соподчиненности равенства по состояниям. Пример Самого Иисуса Христа утверждает сие правило во всей силе.

Апостолы, еще не совершенно свободные от предрассудка о земном царстве Мессии, по воскресении своего Учителя предлагают Ему вопрос о времени утверждения Его царства не земле: «Господи, аще в лето сие устрояеши царствие Израилево?» (Деян. 1:6). Судя по живости характера Иоаннова, должно думать, что он был в числе первых виновников сего вопроса. Но Господь Иисус отвечает решительно Своим ученикам, что не их дело судить о том, что Отец предоставил Своей воле. Он мог бы, сокрыв от прочих учеников тайну Своего пришествия и обращения Иудеев, открыть оную Своему другу, мог бы сообщить ему о таинственном прицеплении к древу жизни отломившейся ветви Иудейского народа то, что сообщено впоследствии святому Павлу (Рим. 11:25, 26); но ответ Его: «несть ваше разумети времена и лета, яже Отец положи во Своей власти» (Деян. 1:7), простирается и на Его друга. Открыв Иоанну все то, что предоставлено было Его власти, Богочеловек не сообщает той тайны, коея откровение Отец Небесный предоставил Себе Самому.

Пример дружеского умолчания, достойный всегдашнего подражания! Но как мало, и как редко подражают ему! Как часто под видом дружеских тайн сообщают то, от чего зависит честь, покой, счастье, даже жизнь ближнего, не заботясь нимало о следствиях своей безрассудной откровенности; не имея другого побуждения быть откровенным, кроме удовольствия занять своего друга насчет чести ближнего! Все извинение наше в сем случае состоит в том, что мы открылись другу; но сей друг откроется не более, как одному, и притом с видом, требующим сокровенности, и между тем из сей взаимной тайны вскоре составляется общественный голос; из сей толпы неблагоразумных друзей, неприметно для них самих, образуется толпа насмешников, недоброжелателей, гонителей. Мы совсем забываем, что предание тайны ближнего, хотя бы и другу, есть похищение, и притом весьма безчестное для нас, самое обидное для ближнего. Союз дружества столь же мало извиняет предание похищенной тайны, как сообщество грабителей – предание похищенных вещей. Закон дружества требует откровенности, но откровенности осмотрительной, не соединенной с нарушением правил скромности в отношении к себе и другим.

Истинные друзья, далее, не могут не быть общительны. Иисус Христос был так беден, что не имел где подклонить главу; но «имел духа без меры» (Ин. 3:34). Он не мог посаждать на Престоле земной славы; но имел власть поставлять иных апостолами, других пророками, сих учителями (Еф. 4:11–12). Обладая такими дарами, Он в избытке сообщил их Своему другу. Иоанн соделан им апостолом Малоазийских Церквей, там, где был самый «престол сатаны» (Откр. 2:13); евангелистом, передавшим нам из жизни своего Учителя самое драгоценное – Его беседы; учителем, поучавшим самой высшей добродетели – любви; мучеником, засвидетельствовавшим веру свою огнем, ядом и изгнанием; девственником и вместе хранителем Чистейшия из дев. Щедролюбивое сердце Иисуса пребыло отверстым для Его друга на самом кресте. Из уст, можно сказать, самой смерти, Иисус простирает к Иоанну голос Свой, и завещавает ему все то, что для Него, яко Человека, оставалось на земле драгоценнейшего – Свою Матерь: «глагола ученику: се, Мати твоя!» (Ин. 19:27).

Но даруя столько Иоанну, оставлял ли Господь без знаков Своей щедродательности прочих учеников?.. «Он находил, – говорит святитель Златоуст (Беседы на Евангелие от Матфея), – в любви Иоанна более тихости и нежности, но в то же время замечал в вере Петра более живости и решительности; посему первого любил нежнее, а последнего – возвышеннее; первому вручил Свою Матерь, яко дар любви, более приличный простому его характеру; последнему обещал преимущество «утверждения в вере своих братий» (Лк. 22:32), яко дар чести, более сообразный с силою его веры.

Мы, напротив, если не бываем скупы, то даем без меры, – не соразмеряясь ни с качеством, ни с состоянием, ни с заслугами друзей наших. Поток благодеяний наших, будучи направлен в одну какую-либо сторону, все прочие оставляет сухими и безплодными. Следствием сего бывает ненасытимая алчность в одних, – ибо какой любимец когда-либо почел себя, не говорю, излишне, даже довольно награжденным? – и неотвратимое огорчение и досада других, – ибо какой проситель думал когда-либо, что ему отказано совершенно справедливо?

Как часто являются перед сильными земли с прошениями, подобными прошению Иоанна: «даждь нам, да един о десную Тебе и един о шуюю... сядева во славе Твоей» (Мк. 10:37)! И как редко сии сильные имеют столько присутствия духа, чтобы сказать: «не веста, чесо просита» (Мк. 10:38)!

Ослепленные самолюбием, вы не видите, что просимое вами совершенно превышает силы ваши, что вы не имеете ни столько проницательности, ни столько ревности, ни даже столько времени, чтобы занять такое или другое место, вступить в ту или другую должность. Вы не примечаете, что исполнение вашего прошения послужит во вред вам и другим, что вам еще должно испить чашу искушений, прежде нежели вы соделаетесь способными наслаждаться славою – «не веста, чесо просита!»

Такое пристрастие, часто губящее друзей благодетелей и друзей благодетельствуемых, происходит, братие, из того, что любят друзей своих не по примеру любви Иисусовой, или паче от того, что не любят Самого Господа Иисуса.

Кто любит Его, у того образ дружества Иисусова будет всегда пред очами; тот будет любить друзей своих, но без страсти, будет открывать пред ними сердце свое; но не изменяя тайнам, ему вверенным, будет, наконец, делиться с ними своими благами, но не изливая их на одного так, чтобы ничего не оставалось для других. Аминь.

Беседуя, братие, с вами вчера о дружестве Иисуса Христа со святым Иоанном, я сказал, что сей ученик Христов представляет наилучший пример для друзей благодетельствуемых. Это должно составить предмет нынешнего нашего собеседования, которое постараемся устроить так, чтобы оно послужило столько же к нашему назиданию, сколько к прославлению празднуемого нами апостола.

Какой существенный долг друзей благодетельствуемых? Чувствовать всю цену дружества своих благодетелей и, по возможности, платить за оные взаимным усердием и верностью: вот их обязанность! Нельзя лучше и успешнее выполнить ее, как выполнил Иоанн. Чтоб увериться в сем, для сего достаточно обратить внимание на то, как он пользовался преимущественною любовью к нему своего Учителя и Господа, на что употреблял особенную доверенность Его к себе, и к чему служила у него щедродательность Божественного друга.

Любовь плотских друзей весьма часто бывает ревнива. Не только желают, чтоб их любили, но и домогаются быть единственным предметом внимания и любви. Всякий знак расположения к другим почитают некоторым знаком нерасположения к себе. А посему вместо того, чтоб стараться возбуждать в других любовь к другу-благодетелю, всемерно стараются удалять от него всех тех, кои любовью своею могли бы заслужить его любовь к себе и быть для него полезными.

Святой Иоанн, напротив, возлежал на персях Господа Иисуса для того, дабы всем поведать о богатстве любви, сокрывающейся в Его сердце, и таким образом во всех возбудить любовь к Нему, и всех соделать достойными Его любви. Прочие евангелисты преподали нам из жизни Иисуса Христа то, что преимущественно служит к утверждению веры в Его Божественное посольство; святой Иоанн собрал те черты характера Иисусова, которые преимущественно способны возбудить любовь к Нему. Кто не возлюбит Господа Иисуса, видя, какое нежное участие принимает Он в недостатках друзей Своих на браке в Кане Галилейской? (Ин. 2:1–12). Кто не возлюбит Господа Иисуса, внимая Его беседе с женою Самарянскою и видя, с какою снисходительною мудростью возводит Он, посредством вопросов и ответов, ум ее от чувственного к духовному? (Ин. 4:7–27). Кто не возлюбит Господа Иисуса, представляя себе ту небесную кротость, с которою Он обращает от грешной, но кающейся жизни, стыд на главу закоренелых во зле ее обвинителей? (Ин. 8:3–12). Кто не возлюбит Господа Иисуса, проливающего слезы на гробе друга Своего Лазаря, и умоляющего Отца Небесного о возвращении ему жизни? (Ин. 11:34, 41–45). Кто не возлюбит Иисуса, омывающего ученикам ноги, и поучающего их смирению и кротости? (Ин. 13:4–5). Кто, наконец, не возлюбит Иисуса, читая Его прощальную беседу с учениками, в коей все сердце Его изливается в любви к ним и их последователям? Все сии Божественные черты характера Иисусова сохранены для нас святым Иоанном. Любовь Иисуса Христа оставила столь глубокое впечатление в его сердце, что он, спустя полвека, в престарелом возрасте, передает все выражения ее с точностью современного писателя. В училище сея-то любви он научился тому простому, но трогательному языку, коим он в своих любвеобильных посланиях призывает всех чад своих к любви взаимной.

Но одними ли словами святой Иоанн возбуждал в других любовь к Иисусу? Мы видим его на Фаворе, преклоняющегося пред величием Божественной славы своего Друга, и не удивляемся, что сердце его участвует в восклицании Петра: «Господи, добро есть нам зде быти!» (Мф. 17:4). Но вот Иисус, окруженный лютейшими врагами, возводится на Голгофу, возносится на крест: где вы, друзья Иисуса, Им благодетельствованные, где вы, исцеленные от болезней, насыщенные в пустыне, получившие от Него дар чудотворения, где вы? Ах, они все, оставив Его, – убегают! Некоторые, дерзнув последовать за Ним, отвергают Его с клятвою. Один Иоанн мужественно следует за своим Другом на Голгофу, разделяет вместе с Ним болезнь души Его, принимает последние вздохи Его со креста и своею молитвою сопровождает дух Его к Отцу. Можно ли вернее сего платить за любовь дружескую и убедительнее возбуждать в других любовь к своему другу?

Столь же святое употребление делал святой Иоанн из доверенности к нему Господа Иисуса. Любимцы сильных земли обыкновенно пользуются доверенностью их для того, чтобы придавать себе как можно большую цену в глазах других. Если они не всегда бывают столь нескромны, чтобы тайны, им вверенные, обращать в предмет собственной преступной доверенности к другим, то всегда почти бывают столь честолюбивы, что, удостоясь доверенности, принимают тот таинственный, многозначительный вид, который выразительнее слов внушает всем о их силе и достоинстве. Святой Иоанн все тайны, ему вверенные, обращал во славу Господа Иисуса, частью защищая оную от врагов, частью распространяя между верующими.

Церковь Христианская находилась еще в младенчестве, когда лютые змии устремили на нее ядовитое жало свое. Керинф, Евион и другие еретики восстали против Божества Иисуса Христова, и дерзнули изображать Его простым человеком. Видя сие, святой Иоанн, подобно благому домостроителю, немедленно, по внушению Святаго Духа, износит из сокровищницы своего сердца дивную тайну предвечного рождения Слова, и в слух всего Востока возглашает: «В начале бе Слово, и Слово бе к Богу, и Бог бе Слово» (Ин. 1:1–2). Слова, при всей простоте их, столь возвышенные, исполненные такою силою убеждения, что самые языческие философы, по словам Августина (Первая беседа на Евангелие от Иоанна), не могли отказать им в удивлении. Вообще, святой Иоанн, как в своем Евангелии, так и в Посланиях и Откровении, с такою силою утверждал Божественное достоинство Иисуса Христа, что святитель Златоуст (там же) не усомнился назвать его писания столпом Церквей Христианских.

С тою же ревностью, с какою защищал Божественную славу своего Друга против неверующих, святой Иоанн распространял оную между верующими. Надобно быть совершенно безчувственным, чтобы не тронуться отеческою попечительностью, с которой он научал возлюбленных чад своих различать учителей, исповедовавших вочеловечение Господа Иисуса, от тех, кои не признавали оного. Возлюбленный, – писал он к ним от полноты любви. – «Возлюбленнии, не всякому духу веруйте, но искушайте духи, аще от Бога суть... О сем познавайте Духа Божия и духа лестча: всяк дух, иже исповедует Иисуса Христа во плоти пришедша, от Бога есть; и всяк дух, иже не исповедует Иисуса Христа во плоти пришедша, от Бога несть: и сей есть антихристов» (1Ин. 4:1–3). Не признавать Иисуса Христа Богом, по духу учения Иоаннова, значит не иметь Ходатая о грехах, быть лишенным дерзновения пред Богом, пребывать без надежды узреть некогда Бога, значит находиться в узах вечной смерти. Но и признавая Иисуса Христа Богом не сообразовывать с этим признанием своей жизни, не поступать так, как поступал Он, значит, по духу того же учения Иоаннова, быть лжецом, представлять лживым Самого Бога, Который благоволил очистить нас во Христе от всякия скверны. Можно ли чище и возвышеннее изъяснять то поклонение, которого Господь Иисус требует Себе от Своих последователей?

Каким образом, наконец, употреблял святой Иоанн дары духовные, полученные от своего Друга и Господа? На то ли, как обыкновенно бывает между нами, чтобы превозноситься пред другими и, в упоении гордостью, забывать о самом благодетеле? Но для чего я говорю сие? Таковые чувствования приличны только плотским друзьям, между коими благодеяния весьма часто порождают одну неблагодарность. Благодеяния Иисусовы, оказываемые святому Иоанну, расположили его всем жертвовать для Иисуса. Не постигая, в продолжение земной жизни своего Друга цены страдания за ближних, святой Иоанн на Голгофе уязвлен был, наконец, такою сильною любовью ко кресту, что ничто впоследствии не могло погасить в нем священной жажды к «чаше» (Мф. 20:23), обещанной Иисусом.

Но дивен спор щедродательности Учителя с признательностью ученика! Ученик жаждет пролить кровь свою за Учителя; Учитель отклоняет от него все опасности до самого конца его жизни. Уже все апостолы соединились с Господом и Учителем своим в Его вечном Царстве; уже тысячи меньших братий пришли путем мучения в обители Отца Небесного; уже многие из возлюбленных чад Иоанна получили наследие живота вечного; для одного Иоанна нет ни меча, ни огня, ни креста; он один среди сонма победителей остается без венца победного.

Наконец, адский огнь преследования возгорелся в сердце Домициана; Иоанн спешит принести себя во всесожжение. Уже он среди кипящей смолы, уже касается цели своих желаний, но вдруг таинственное определение: «Хощу, чтоб он оставался, пока прииду» (Ин. 21:22), снова приемлет силу, и святой Иоанн исходит из огненной купели, по словам Тертуллиана, с большею крепостью, нежели с какою вошел в оную.

Новый луч надежды блеснул в очах любви Иоанновой: он заточается Домицианом в Патмос, осуждается на изнурительные труды вместе с преступниками. Венец мученичества, хотя не столь блистательный, но тем не менее колючий, видимо соплетается над главою его; но невидимая десница паки восхищает его из глаз Иоанна: тиран лишается жизни, Иоанн лишается изгнания.

Не токмо мучения, самая смерть как бы убегает Иоанна. Земля вокруг солнца уже сто раз совершила течение свое; но течение Иоанново еще не совершилось. Двенадцать кесарей, подобно теням, явились и исчезли на престоле Римском; Рим и Иерусалим испытали всю превратность времени; храм Соломонов и Капитолий обращены в пепел; но бренная храмина столетнего старца остается неразрушимою среди всех бурь. Возлюбленный Иисусе! когда же исполнится время Твоего таинственного «пришествия»? (Ин. 21:22). Когда наступит вожделенный для Твоего друга день соединения с Тобою? Или забыто обещание разделить с ним чашу страданий Твоих? Где же сия, столь страшная для других, и столь вожделенная для него чаша?

В сей-то, братие, таинственной медлительности и состояло мучение, предопределенное Иисусом Своему другу. Умереть так, как умер святой Иоанн, то есть быть сраженным естественною смертью, имея усиленное желание сразиться во славу Божию с насильственною, видеть столько раз над главою своею венец мученический, драгоценнейший всех венцов царских, и остаться неувенчанным, тещи на крест к Возлюбленному и, будучи непрестанно отторгаемым, испустить дух не у подножия Его, – это самое жестокое мучение для тех, кои уязвлены любовью, крепкою «яко смерть» (Песн. 8:6).

Но, любезные братие, понятна ли для нас сколько-нибудь эта святая тайна – страдания любви от недостатка страданий за Возлюбленного? Есть ли кто-либо в сем собрании деятельно участвующий в ней? Есть ли кто-либо такой в нашем веке? В целом нашем мире? Ах, вместо того чтобы искать страданий за Бога и Христа, мы не можем переносить и тех, кои налагаются на нас Богом и Христом; вместо того чтоб терпеть из любви и радоваться, не можем даже терпеть по правде и не роптать! Это ли истинная любовь к Богу? Так ли Он Сам возлюбил и любит нас? Какой из храбрых воинов не согласится принести своей жизни за жизнь своего военачальника? А мы, последователи Того, Кто Сам положил за нас душу Свою, мы жалуемся нередко на исполнение каких-либо обрядов в честь Его, и почитаем самое малое наше служение Ему тягостью великою! Это ли любовь к Спасителю нашему? Так ли Он Сам возлюбил нас? После сего неудивительно, что наше земное дружество бывает большею частью слабо, как паутина, горько, как мерра, и колюче, как терние. Кто не умеет любить своего Спасителя, тот может ли истинно любить кого-либо? Враг Бога не может быть другом людей! Аминь.

После того, что среди вчерашнего богослужения и ныне читано было из писаний празднуемого нами евангелиста о Боге и Спасителе нашем, о любви и жизни вечной, после того, говорю, нет почти нужды в особенном наставлении. Ибо в читанном указаны средства не только как познать Бога (1Ин. 2:3–4), но и как пребывать в Боге (1Ин. 4:16), а более сего, что нужно для христианина? Но чтобы настоящий, особенный для нас день не остался даже без обыкновенного поучения, обратим внимание на жизнь празднуемого евангелиста, и возьмем из нее что-либо как для нашего частного, так и для общего назидания.

Жизнь великих и святых мужей всегда бывает обильна примечательными деяниями, в коих, более или менее, обнаруживается их великий и святой дух. Но в жизни почти каждого из таковых мужей можно находить и такие деяния, в коих дух их обнаружен во всей полноте и силе, в коих великий и святой муж виден, так сказать, весь. Нет ли подобного поступка или события и в жизни празднуемого нами евангелиста? Кажется, что таково именно стояние его с Богоматерью на Голгофе, у Креста Иисусова; и я, когда представляю себе Иоанна, то представляю его стоящим у креста. Не может быть положения единственнее и святее! Если Иоанн совершал чудеса, изгонял бесов, воскрешал мертвых, то в сем нет еще для него особенного отличия; тогда было время чудес; все почти верующие или совершали чудеса, или видели их совершенными над собою. Подобным образом, если Иоанн проповедовал Евангелие, обращал ко Христу грады и веси, посрамлял идолов и их служителей, то над сим самым трудились и прочие апостолы; и один из них, по собственному, неложному отзыву его, «потрудился паче всех» (1Кор. 15:10). Самую честь быть писателем Евангелия (хотя Иоанново превосходит глубиною и высотою прочие) сын громов разделяет с другими тремя евангелистами, из коих два не принадлежали даже и к числу дванадесяти. Но на Голгофе Иоанн один и единствен; тут выше его, то есть ближе ко кресту, одна Матерь Иисусова и его! В самом деле, из самых близких учеников «вси оставлъше Учителя бежаша" (Мф. 26:56), не только по чувству страха, который был так велик, что первоверховный отрекся трижды с клятвою, но некоторым образом даже в сообразность с намерением Учителя, Который не хотел, чтобы кто-либо из учеников Его оставался в руках врагов; но сын громов не взирает ни на что, один остается на божественной страже, один приемлет последнее завещание, усыновляется и услаждает своим присутствием горькую чашу страданий. Более сего подвига оказать, выше сея чести вместить не мог, находясь во плоти, Серафим. В сии-то минуты обнаружилось вполне, что сын Зеведеев может пить чашу Христову и креститься крещением Христовым (Мф. 20:22) и что посему достоин сидеть одесную в славе, ибо стоял уже одесную в уничижении.

И такой подвиг веры и мужества совершен Иоанном еще до крещения Духом Святым, до облечения «силою свыше!» (Лк. 24:49). Откуда такая непоколебимость в юном ученике? Что вознесло его над всеми страхами и соделало способным стоять твердо на колеблющейся Голгофе? Все это, братие, произвела любовь – любовь, по слову Павла, «николиже отпадает» (1Кор. 13:8). Вера Петрова затмилась, упование Иакова сокрылось, а любовь Иоаннова осталась неизменною. Он жил более жизнью сердца, а потому верил вопреки тому, что видел, уповал превыше того, что слышал. Одушевленный любовью, он, не размышляя, сошел бы с Учителем своим в самый ад. Ибо для него рай там, где был Господь и Учитель его.

Сему-то одушевлению святою любовью, сей-то жизни сердца в божественном должно приписать и ту глубокую высоту, которая усматривается во всех писаниях Иоанна. Он не писал бы так, если бы не ведал сердца Иисусова; не ведал бы сердца Иисусова, если бы не возлежал на персях Его; и не возлежал бы на персях Иисусовых, если бы в собственных персях его не было полноты небесного чувства и пламени божественного. Любовь приблизила Иоанна ко Иисусу, любовь открыла ему тайну Его лица и деяний, любовь соделала Иоанна Богословом: крест и любовь суть символ Иоанна!

Не то же ли самое, братие, должно быть символом и всякого истинного богослова? Можно знать истины веры одним умом и памятью; но как бедно, безжизненно и бесплодно это познание! Можно знать истины веры одною деятельностью, обращая их в правила жизни; но и сие познание, хотя гораздо выше первого и необходимо к совершенству, хладно, сухо, и вместо отрады часто производит «духа работы... в боязнь» (Рим. 8:15). Токмо участие облагодетельствованного сердца делает «иго» самоотвержения «благим и бремя заповедей легким» (Мф. 11:30); только живое ощущение в душе небесного и божественного роднит человека с небом, и дает ему вкусить «силы грядущаго века» (Евр. 6:5); только святая любовь производит более или менее тесный и действительный союз человека с Богом и Христом, а посему и живую веру и живое упование. Без любви нет самого истинного познания, и причина очевидна. Бог – главный предмет веры, «любы есть» (1Ин. 4:16); как же можно истинно познать Его, не пребывая в любви? (Там же). Иисус Христос, средоточие нашея веры, по любви принес Себя в жертву за спасение людей; как же можно уразуметь тайну сея жертвы, не зная силы любви? Благодать Духа Святаго приходит от любви Бога Отца и Сына и производит сыновнюю любовь к Богу Отцу и Сыну; можно ли быть причастником сея благодати без любви? Любовь, по сему самому, есть ключ ко всем Таинствам веры.

Она же есть лествица и к совершенству христианскому. В любви к Богу и к ближним, по свидетельству самой воплощенной Любви, «весь закон и пророцы висят» (Мф. 22:40). «Любяй друга, закон исполни» (Рим. 13:8). Посему о том учителе веры, который не знает любви христианской, должно сказать, что он, хотя бы обладал всеми земными познаниями, ничего не разумеет в делах веры как должно; и, хотя бы говорил ангельскими языками, есть при том не более, «яко медь звенящи или кимвал звяцаяй!» (1Кор. 13:1).

Но куда преимущественно должно быть устремлено чувство любви божественной, долженствующей одушевлять истинного богослова? Ко Кресту Спасителя. В сем Кресте сосредоточилась и обнаружилась вся любовь к нам Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святаго; в сем же Кресте должна сосредоточиваться и обнаруживаться и вся наша любовь к Пресвятой Троице. Кто разумеет силу Креста Христова, тот знает все тайны веры, ибо все они и выходят из Креста и ведут ко Кресту. Кто разумеет силу Креста, тот знает все тайны деятельности христианской, ибо духовная жизнь и начинается, и возрастает, и совершенствуется Крестом и подвигами самоотвержения. Без Креста нет Спасителя и спасения, нет веры и знания, нет жизни и деятельности духовной. Крест, по тому самому, есть начало и венец истинного боговедения!

Вам, питомцы благочестия и будущие наставники веры и нравов, вам особенно желал бы я внушить сии истины, ибо вам наиболее принадлежат они. Вы призваны идти по следам апостолов, быть «споспешниками» (1Кор. 3:9) Божиими в великом деле восстановления падшего рода человеческого посредством веры в Сына Божия. Много средств употребляется для образования вашего; много пособий имеете вы для того, чтобы успешно достигать вашего высокого предназначения. Но все средства и пособия останутся без полного действия, доколе каждый из вас не вступит на путь деятельного освящения верою и любовью, и не начнет жить в предметах веры своим сердцем. Только вкушение благости Божией дает уразуметь, коль благ Господь и Спаситель наш; только приятие в душу спасения от Креста Христова усвояет нас Христу и нам Христа; а все это дело не столько ума, сколько сердца. Итак, образуя ум, образуйте сердце, и паче образуйте сердце, нежели ум. Среди сего образования Крест Христов да будет первым и последним предметом ваших мыслей и чувств. Кто знает его, тот знает все; кто не знает его, тот не знает ничего, хотя бы казался знающим все. Но истинное знание Креста Христова должно быть и не может не быть соединено с несением его – ибо без сего никак нельзя знать, что именно в Кресте и составляет Крест. Но и нести Крест Христов как должно может только одна истинная любовь ко Христу, которую потому и должно стяжавать прежде и паче всего. Кто не чувствует в себе святой решимости стоять с Иоанном у Креста Спасителя на Голгофе, тот еще не ученик, тем паче не учитель по чину Иоаннову! Аминь.

Скончание Иоанново празднуем. Но скончался ли он? Не жив ли доселе? Вопросы неожиданные, но предлагать их располагает не любопытство, а само Евангелие, ибо вы слышали, что говорится в нем касательно Иоанна: «Изыде же слово се в братию, яко ученик той не умрет» (Ин. 21:23). Братия богосветлой Церкви Апостольской не могли легкомысленно яться за мечту своего воображения и произвольно выдать оную за изъяснение слов Спасителя. Притом Евангелие, упоминая об ожидании, «яко ученик той не умрет», не опровергает его, яко несбыточного и происшедшего от неправильного разумения слов Спасителя об Иоанне, а только ограничивает причину и основание его точными пределами от всякого преувеличения: «и не рече ему... яко не умрет, но: аще хощу, тому пребывати, дóндеже прииду, что к тебе?» (Ин. 21:23). В церковной песне, петой вчера в честь святого Иоанна, слышим еще более; здесь он прямо и ясно называется доселе «живущим и ждущим страшное второе Владыки пришествие» (Стихира на малой вечерне).

Если же святой Иоанн не умирал и доселе жив, то как же мы празднуем день преставления Его? Не подобно ли это тому, как если бы кто поминал умершим человека, который остается еще в живых?

Нет, Иоанн действительно скончался, ибо его нет на земле; хотя и не умирал так, как умирают обыкновенно все. Это самое и выражает вышеприведенная песнь церковная, когда называют его от «земли приемлющимся и земли не отступающим». Ибо что называется преставлением? То, когда человека, жившего между нами, не стало более на земле; когда он перестал считаться в живых и сделался навсегда невидим, как это бывает с умершими. В сем смысле святой Иоанн скончался, ибо его, со второго века христианского, уже не было на земле между людьми.

Что мы называем смертью? Разлучение души с телом, следствием коего бывает то, что душа отходит в другой мир, а тело разрешается на части и обращается в персть. В сем смысле о святом Иоанне не без основания можно сказать, что он не умирал.

Чтобы лучше понять сие, выслушаем, что говорит святое предание Церкви о кончине апостола: «исполнившимся же в сем летом его сту и вящше, изыде из дому Домнова с седмию ученик своих, и дошед некоего места, тамо оным сести повеле. Бяше же ко утру, и той отшед, яко на вержение камня, помолися. Потом же, ископавшим учеником гроб крестообразно в долготу возраста его, якоже им повеле, заповеда Прохору, да идет в Иерусалим, и тамо да пребывает до кончины своея. И наказав ученики, и целовав, рече: привлекше землю, матерь мою, покрыйте мя. И целоваша его ученицы, и покрыта его даже до колен. И паки целовавшу их, покрыта его даже до выи, и положиша на лице его поняву, и тако целовавше, плачуще зело, покрыта его весьма. Слышавше же сие, иже во граде братия, приидоша и откопавше гроб не обретоша ничтоже, и много зело плаката, и помолившеся, возвратишася во граде. На всякий же год из гроба его прах тонкий в осьмый день месяца майя являшеся, и исцеления болящим молитвами святаго апостола Иоанна подаваше, в честь Бога в Троице хвалимого, во веки веков».

Взвесив со всею точностью силу сего предания, не должно ли сказать о святом Иоанне то самое, что сказали мы, последуя словам песнопения церковного, то есть что он преставился от нас и, однако же, жив есть; умер, и вместе не умирал, сообразно таинственному предсказанию о нем Господа?

Таким образом, удобно разрешается неразрешимое, по-видимому, противоречие касательно кончины Иоанновой: и Церковь права, что празднует день преставления его; и братия Церкви Апостольской свободны от нарекания в легкомыслии – за ожидание, «яко ученик той не умрет».

Пример сей да научит нас, между прочим, не смущаться, если мы встретим иногда в сказаниях и действиях Церкви что-либо похожее на противоречие. При углублении в дело, при соображении всех обстоятельств, наверное окажется, что это противоречие, как и в настоящем случае, только мнимое. Не должно смущаться и тогда, если бы мы сами не могли разрешить какого-либо недоумения. Не разрешим мы, разрешат другие. Если бы и никто не разрешил иного недоумения, и то неудивительно и не может служить к нареканию на Церковь. Естествоиспытатели хвалятся знанием природы, но сколько остается в ней нерешимого ни для каких усилий ума! И никто не дерзает отвергать неразрешимого, и отвергающий показался бы безумным. Но Царство благодати, коего осуществлением на земле служит Церковь, несказанно обширнее и возвышеннее царства природы; удивительно ли посему, что в нем есть неудобопостижимое?

Но обратимся к Иоанну. Что за дивная судьба его! Почему она досталась на долю его, а не другого кого-либо из апостолов? Потому ли, что он был ученик, «егоже любляше Иисус?» (Ин. 13:23). Но любовь Иисусова не подобна обыкновенной любви человеческой; в ней нет пристрастия; она любит столько, сколько предмет того заслуживает. Кто творит волю Отца Небесного, как Сам Он сказал, тот брат и мать Его есть (Мк. 3:34–35). Значит причина и основание дивной судьбы Иоанновой сокрываются в нем самом. В чем именно? К разрешению сего может служить самое название, коим Святая Церковь отличает его от прочих апостолов. Ибо наименования Церкви не суть праздные названия, а выражают характер лица или вещи. Како убо именует она Иоанна? Богословом. И мы называемся иногда богословами, но наше богословие состоит большею частью в одних мыслях и словах. Не таково богословие Иоанново. Он был в Боге и Бог был в нем: оттуда чрезвычайная высота его учения: «ибо Бог свет есть» (1Ин. 1:5). Оттуда преизбыточествуюшая любовь в писаниях и объяснениях Иоанна: ибо «Бог любы есть» (1Ин. 4:16). И этот свет и любовь, соединившись вместе, произвели такой избыток жизни вечной еще во времени, еще в бренном телеси Иоанновом, что смертное, без того переворота, который состоит в разлучении души с телом и который мы обыкновенно называем смертью, «пожерто в нем было животом» (1Кор. 15:54). Не предчувствие ли сего самого водило рукою Иоанна, когда он писал: «мы вемы, яко преидохом от смерти?» (1Ин. 3:14). Без сомнения, сей переход от жизни к смерти совершился прежде в духе Иоанновом, но потом, по естественному порядку не только благодати, но и самой природы, простерся сверху долу, распространился и на телесную природу и, в продолжение долголетней жизни его (Иоанн жил более ста лет), приуготовил ее к непосредственному вступлению в мир духовный, так что, может быть, самое покровение от учеников тела его землею заповедано им не по нужде какой-либо для него самого, а по единому смирению.

И что удивительного, если возлюбленный ученик Христов возрастает еще на земле, в меру будущего воскресения мертвых? Смертью Христовою так решительно низложено могущество смерти, а благодатью Духа Святаго подано нам столько средств к животу вечному, что надобно дивиться более тому, как мало людей, достигающих подобного совершенства. «Жало же смерти грех» (1Кор. 15:56), – говорит апостол, следовательно, в ком сокрушено это жало, тот неприступен для смерти. А как во множестве верующих во имя Христово не быть таким, кои благодатью Его совершенно очистились от всякого греха?

И, однако же скажете, – самые великие святые умирали. Не пререкаем сему; почитаем только за долг приметить, что не с одним Иоанном могло быть то, что приписывается ему, то есть, что он хотя прошел путем гроба, а в самом деле не подлежал смерти подобно нам. Ибо, как свидетельствуют дееписания (например, «Лествица» Иоанна Лествичника), тело не одного Иоанна не было найдено по смерти во гробе, а и некоторых других святых, начиная с Богоматери.

Если телеса прочих святых остаются среди нас, на земле, то вместе с сим в них совершаются такие действия, кои дивны не менее преставления с плотью на небо. Таково, во-первых, уже их нетление. Ибо, если что скорее всего подвергается разрушительному действию стихий, то это тело человеческое, оставленное душою. А телеса святых, находясь нередко в недре самого тления, остаются невредимыми целые века и тысячелетия. Что это, как невидимое, непрестающее отражение в них жизни вечной, как непостоянное торжество ее над смертью в самой средине ее области? К сему дивному свойству нетления обыкновенно присоединяются и другие дары, как то: исцеление болезней, изгнание злых духов, иногда самое воскресение мертвых. В сем случае еще более чудесного, когда видим, что святая плоть и по разлучении с духом, от присутствия в ней силы благодатной так могущественна, что совершает действия, превышающие все силы природы.

Престанем же недоумевать и удивляться тому, что повествуется нам об Иоанне. Вместо недоумения лучше устремимся по следам, им для нас оставленным. Ибо все мы, несмотря на недостоинство наше, призваны носить имя богословов и учителей веры. Будем же, подобно ему, богословами не по одному имени, а на деле и по истине. И мы соделаемся такими, если будем ходить во свете и делать дела Божий; если будем очищать себя, якоже «Он, Спаситель наш, чист есть» (1Ин. 3:3); если будем любить братию нашу, как Он возлюбил нас; и если, наконец, не одни уста наши, а вся жизнь будет органом славы Божией. Тогда и мы, скончав земное поприще, прейдем от смерти в живот, хотя не так дивно, как Иоанн, но так, как подобает всякому истинному последователю Христову, тем паче провозвестником Его достопокланяемого имени, еже буди со всеми вами и нами молитвами евангелиста Христова! Аминь.

Ныне здесь храмовый праздник; бывает немало в Церкви праздников и в другие дни, но бывает ли когда праздник на небе? Бывает. Когда? В то время, как на земле совершается покаяние грешника. На земле его большею частью не замечают, или видят немногие: на небе напротив! Там все знают о покаянии на земле и единого грешника, и все радуются тому: «радость бывает на небеси, – так свидетельствует Сам Спаситель наш, – о единем грешнице кающемся» (Лк. 15:7). Кто там радуется таким образом? Радуется Бог Отец, видя яко »сын Его сей, то есть грешник, иже мертв бе... и изгибл», теперь, через покаяние, «оживе... и обретеся» – для Его, то есть любви и наследия благ вечных (Лк. 15:24). Радуется Сын Божий, Спаситель наш, видя, что кровь Его, пролиянная Им на кресте во искупление всех грешников, не осталась туне, а послужила во спасение покаявшегося грешника. Радуются все Ангелы Божий, ибо провидят в покаявшемся грешнике своего будущего собрата, коего спасению они служили доселе бесплодно.

И приметьте, братие, силу выражения Спасителя: "радость бывает на небеси о единем грешнице кающемся» (Лк. 15:7). Много значило бы для грешника, когда бы обращение и покаяние его были токмо благосклонно приняты на небе (ибо что удивительного, если бы и отвергли их); еще более важно и отрадно было бы для грешника, когда бы покаяние его доставляло утешение, хотя малое, небожителям, тем паче если и радость; но вот, оно, по свидетельству Господа, производит гораздо более, производит то, чего и ожидать было нельзя, – радость особенную, великую, род некоего блаженства: «радость бывает велия на небеси!» То есть, на небе бывает в это время именно то, что мы на земле обыкли называть великим торжеством и празднеством.

И кто же творит собою этот праздник целому небу?.. Бедный, но кающийся грешник! Чем? Одним своим покаянием! Кто бы мог поверить сему, если бы не свидетельствовал о том Сам Сын Божий? Но поскольку свидетельствует Он, то нет места недоумению; остается только удивляться, благодарить, славить милосердие Господа и – каяться!

Да, братие мои, и каяться. Ибо будем ли мы медлить во грехе, когда покаянием своим можем обрадовать целое небо? Надлежало бы бросить грех, сразиться со всякою страстью и злым навыком – уже потому, что всякий грех губит нас, всякая страсть язвит и растлевает нас. А когда же Отец Небесный так милосерд к нам, грешным, что с радостью приемлет нас, кающихся; когда мы возвращением нашим с пути погибельного можем доставить утешение всем Ангелам Божиим, то оставаться во грехе и пребывать нераскаянным – значит уже быть явным врагом не только Богу, но и себе самим.

Сколь многие, однако же, виновны в сем последнем безумии! Они слышат глас Евангельский, возвещающий, что радость бывает на небеси о грешнике кающемся, и однако же, остаются нераскаянными; не спешат покаянием своим обрадовать целое небо!

Ах, братие мои, если в чем познается ядовитая сила греха, то в сем бесчувствии, которое производит он в сердце грешника! Если где видно ужасное действие духа злобы, то в сем случае! Он, он – человекоубийца, затыкает бедному грешнику слух, чтобы не слышал гласа, зовущего к покаянию. Он, он – человекоубийца, ослепляет бедному грешнику очи, чтобы не видел, в какой находится бездне, как близок к аду. Сам по себе человек не мог бы дойти до сего ожесточения; сам по себе грешник, яко блудный сын в Евангелии, устремился бы в объятия Отца Небесного, который так давно и с такою любовью ожидает его возвращения.

«Но я рад бы, – подумает кто-либо, – раскаяться и признаться во грехе, если бы не следовало за сим наказания от закона». Ах, возлюбленный, что значит временное наказание от закона в сравнении с вечною казнью, которая следует за грехом нераскаянным? Мы можем избежать иногда здешнего временного наказания, но избежим ли вечного? Не лучше ли посему претерпеть здесь, нежели быть наказанным там? Ибо здешние наказания, по самой кратковременности своей, суть яко ничто в сравнении с муками вечными. Святые Божий человеки были свободны от всех наших скверн греховных, были преукрашены всякими добродетелями, и, однако же, как постоянно наказывали сами себя и за малые грехи и неверности совести! Вся здешняя жизнь их была труд, горесть и озлобление. А мы, с ног до главы покрытые нечистотою, мы, столько времени пившие беззакония яко воду, мы – будем избегать наказания? Чем же и докажем искренность нашего отвращения от порока и злодеяний, как не нашим добровольным согласием на понесение того, что нами заслужено? Это будет во очищение грехов наших, в залог примирения с совестью и законом. Воин, сражающийся за Отечество, не подвергается ли без всякой вины ранам, самой смерти? Что удивительного, если сим ранам подвергаемся и мы, кои заслужили их нашими неправдами? И что же иначе, скажите, делать закону и правосудию? Ужели оставлять преступника ненаказанным? Но что вышло бы тогда из общества человеческого? Поощряемые ненаказанностью, не стали ль бы тогда люди терзать друг друга, как дикие звери?

«Но мои грехи, – подумает другой, – так велики, что я сомневаюсь в прощении от Бога; мое сердце так загрубело в пороке и страстях, что я не вижу возможности отстать от греха и сделаться добрым». Кто бы ты ни был, возлюбленный собрат, к коему приходят сии мысли, знай, что они от духа злобы, хотящего наложить на тебя последнюю петлю, чтобы влечь тебя за собою в ад.

Как! У нашего Господа нет прощения? У нашего Спасителя нет жертвы за грехи твои? Кто может сказать сие, кроме диавола? Не Сам ли Господь говорит: «Приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии» грехами (Мф. 11:28). Не ко всем ли простирает Он Свои пречистые руки со креста? Не для того ли именно помилован на самом кресте разбойник покаявшийся, дабы никто не сомневался в милосердии Искупителя человеков?

Кто может также, кроме врага нашего спасения, сказать, чтобы у Господа нашего недоставало благодатных сил и средств к исправлению нашего злого сердца? Мы сами не можем войти паки в утробу матери, дабы переродить себя на доброе; но Он – всегда силен произвести это перерождение. Он может отнять у нас сердце каменное и дать нам сердце плотяное; может умертвить дракона адского, гнездящегося во глубине нашей души, и обновить во утробе нашей дух правый. Для сего именно сошел на землю Дух Святый. Когда Он, привлекаемый усердною покаянною молитвою, дхнет на сердце, тогда все сделается живым и плодоносным. Но для сего надобно, как мы сказали, привлечь к себе благодать Духа. Как и чем привлечь? Теплою молитвою, слезами покаяния, всецелым обращением к Нему души и сердца. Если ты, грешная, но желающая своего исправления душа, войдешь через постоянную молитву в союз с Сим всемогущим Духом святыни, то силою Его не только освободишься от всех уз греховных, на тебе лежащих, не только получишь бодрость и легкость к совершению дел благих, не только украсишься ими, но можешь, если достанет ревности и усердия, достигнуть самой высокой степени чистоты и святости. Мы говорим сие тебе, основываясь на бесчисленных примерах. Ибо возьмите свиток с именами святых Божиих: есть между ними люди, от юности посвятившие себя Богу, не знакомые со грехом и соблазнами плоти и мира, не осквернившие, – по выражению слова Божия, – риз своих; но есть немалое число и таких, кои имели несчастье потерять некогда чистоту ума и сердца, кои были заведены врагом в самую бездну порока, коих он влачил безжалостно по всем дебрям нечестия, так что, казалось, потеряна была всякая надежда к их спасению: и, однако же, через покаяние, при помощи благодати, не только вышли они из всех дебрей и бездн, но и взошли на высоту жизни равноангельской, удостоились еще на земле чрезвычайных даров благодати, соделались светилами миру.

Что убо препятствует и тебе, грешная душа, вступить на сей же самый царский путь веры и покаяния? На земле, в этой жизни, очевидно тебе ожидать уже нельзя многого; не лучше ли же, не теряя времени, перенести все надежды на небо, утвердить мысль свою на вечности? В таком случае самое унижение, самые лишения, самое наказание, ожидающие тебя всю жизнь остальную, соделаются для тебя прекрасным средством к умерщвлению в себе ветхого человека, к обузданию плоти и страстей, к подавлению внутри тебя гордости и злобы, к упражнению себя в терпении и смирении, то есть во всем том, чем стяжевается милость Божия и Царствие Небесное. О грешная, но и среди самых грехов возлюбленная для Спасителя душа, не пренебрегай сим средством или, лучше сказать, сим счастием! Может быть, на сие истое и мы пришли сюда, и вступили в беседу с тобою, чтобы указать тебе этот путь царский, который лежит возле тебя, но легко может остаться непримеченным тобою.

«Что же мне именно делать, – вопросит кто-либо, – если я решусь вступить на сей путь покаяния?» Призвать Бога на помощь, оставить навсегда грех, и жить отселе по-христиански – в чистоте и правде; исповедать пред законом все свои преступления, ничего не скрывая и не ослабляя; перенести, если будет определено, наказание – в духе смирения, без ропота, даже с благодарностью к Всевышнему, Который запял стопы твоя на пути беззакония. Что потом? Потом, на свободе ли, – если она будет возвращена, или в узах, – если они будут найдены от закона для нас необходимыми, всю остальную жизнь употребить на покаяние и совершение дел благих; останавливать и вразумлять, когда можно, и других на пути разврата, представляя им ужасные его последствия; непрестанно молиться внутри сердца ко Господу, – да простит согрешения и очистит сердце от самых мыслей и желаний греховных. Среди всего этого не изнемогать в терпении до конца, утешая себя словом Божиим, примером покаявшихся и удостоившихся помилования грешников, представлением скоротечности нашего жития на земле и надеждою благ небесных и вечных.

Се наши советы тебе, душа грешная! Се путь к возврату из бездны греховной! Пред тобою жизнь и смерть: избирай любое! Изберешь жизнь – то есть покаяние и исповедь: обрадуешь собою целое небо, Спасителя и всех Ангелов. Останешься в смерти, то есть, в нераскаянии: возвеселишь собою весь ад и духов злобы. Но ты не сделаешь последнего – ты изберешь покаяние и жизнь; – изберешь ныне же, в день праздника твоего, и таким образом доставишь празднество целому небу, которое возрадуется радостью велиею, узнав, что ты воскресла от смерти греховной через покаяние. Аминь.

Между различными видами блаженств, указанных нам Спасителем нашим в Его беседе Нагорной, поставлено, как известно, и то блаженство, когда кто-либо преследуется яко злодей за правду, терпит потери и мучения без вины. Без сомнения, блаженство сие, как и все прочие, открывается вполне не здесь, на земле, а там, где царствует единая истина и правда, то есть на небе; но поскольку для нас, близоруких очами сердца, трудно следить за невидимым блаженством по ту сторону гроба, то и на земле, по особенному распоряжению Промысла, остаются нередко следы его и сохраняются на целые веки и тысячелетия. Доказательством сему настоящее празднество в честь вериг святого славного и всехвального апостола Петра. Ирод за благовестие Евангельское всадил его некогда в темницу и обложил тяжкими веригами; уничижение крайнее для того, кто наречен первым делателем при основании и распространении на земле Церкви Христовой, коему вручены ключи Царствия Небесного Самим Царем его! Злоба, без сомнения, думала торжествовать, но торжество ее было кратковременно, ибо тиран вскоре погиб бедственною смертью, а унижение апостола Христова обратилось к большей его славе. Кроме того венца нетленного, который за узы ожидал его на небе, и земля не осталась равнодушною к его страданию за истину: святые вериги подвижника веры были сохранены признательностью верных и соделались предметом поклонения для всех веков последующих.

Храм сей, посвященный памяти и прославлению уз Петровых, показывает, что и для нас не чуждо понятие о блаженстве Петровом, то есть о блаженстве людей, гонимых за правду. Но как приложить сие блаженство к настоящему месту, определенному для людей, гонимых не за правду, а, если можно так выразиться, – самою правдою? Ибо возможно ли, чтобы при настоящем состоянии правосудия нашелся кто-либо, подобно апостолу, осужденный на пребывание в сем узилище не за пороки и преступления, а за истину и добродетель? Если бы, однако же, паче чаяния обрелся здесь ныне такой святой узник, то да приимет он утешение от святых вериг Петровых! Правосудие земное, по ограниченности зрения человеческого, может иногда не усмотреть нашей невинности; но кроме земных, смертных, судей, есть верховный Правитель и Судия всяческих, от взора Коего ничего не сокрыто, Который если не здесь, то там, и тем паче там, если не здесь, воздаст каждому по делам его.

Но что должны чувствовать при помышлении о святых веригах Петровых те, кои вполне заслужили собственные вериги своим неповиновением законам Божиим и человеческим? Таковых ныне должно проникать чувство стыда и раскаяния. «Апостолы Христовы, – должен рассуждать сам с собою таковый узник, – носили вериги, претерпевали заключение и муки за имя Христово, за Евангелие и истину; а я в чье имя обложен узами? Увы, на меня наложили их грехи и страсти; меня ввергнул в узилище враг Божий, коему я позволил влачить себя по всем дебрям беззаконий!

Веригами апостольскими прославляется истина, красуется Церковь Божия; а моими веригами истина мрачится, Церковь от них сетует, имя Христово хулится. О, если б было какое-либо средство отнять мне у вериг моих ту нечистоту и отвратительность, кои придает им не темница, а собственные грехи мои! Если бы я мог сделать их, хотя не подобными, то не противными веригам апостольским!»

И что же, возлюбленная, несмотря на всю глубину падения твоего, и не для нас токмо, а для Самого Христа, душа, что, если мы скажем тебе, что твое желание не только возможно в исполнении, но и весьма удобно? Возблагодарим любовь Отца Небесного! Святая вера наша тем особенно и отличается от всех прочих вер, что в ней есть средство вериги греха обращать в вериги невинности. Ибо слышите, что Сам Господь глаголет через пророка ко всем грешникам: «и приидите, и истяжимся... И аще будут греси вашияко багряное, яко снегубелю: аще же будут (греси ваши) яко червленое, яко волну убелю» (Ис. 1:18). После сего следует ли сомневаться в возможности очищения своих грехов, как бы велики и тяжки ни были они?

Если бы кто спросил, каким чудом грехи наши теряют силу на суде Божием и в нашей совести от покаяния? Такому скажем, что они теряют собственную свою силу не от покаяния нашего (много ли оно значит, и что может произвести само по себе?), а от действия заслуг Христовых, – оттого, что Сын Божий умер за грехи наши, и Своею смертью удовлетворил за нас правде Божией. После сего, коль скоро грешник, раскаиваясь в своей беззаконной жизни, притекает с теплою верою к ходатайству Сына Божия, то грехи его вземлются от него, Искупитель приемлет их на Себя Самого, а грешнику отдает и усвояет Свою правду и невинность. Удивительно ли после сего, если вериги, наложенные грехом, в таком человеке теряют нечистоту свою и становятся подобными узам Петровым? Разительный пример сего – покаявшийся на кресте разбойник. Крест его был праведным мздовоздаянием за его преступления, ибо сам он говорит: «мы убо в правду: достойная бо по делом наю восприемлева» (Лк. 23:41). Посему естественный путь с него был не в рай, а в ад. Но поскольку несчастный успел прибегнуть к вере, успел принести пред Сыном Божиим исповедание во грехах своих, успел извергнуть из сердца прежнюю злобу и вдохнуть в себя дух любви, как видно это из того, что он говорил собрату своему, желая ему спасения, то все изменилось. Крест остался, но без знамения казни и отвержения тотчас обратился в залог помилования, в лествицу на небо, и сделался в сем отношении подобным кресту даже Христову.

Подобно сему и у всякого узника есть возможность сделать узы свои подобными узам Петровым; для сего потребно только истинное покаяние и вера в Господа Иисуса.

Нужен ли еще убедительный пример на сие? Им может служить сам святой Петр. Не всегда и он оставался верным Господу; были несчастные минуты забвения своего долга и для него. Я разумею то время, когда он в один час, трижды и с клятвою, отрекся своего Учителя. Что может быть недостойнее подобного отречения в апостоле? Но оно не повредило Петру, ибо вместо того, чтобы продолжить и привлекать за собою новые и большие измены и падения, как это бывает у нас, оно тотчас заменилось раскаянием: «и изшед вон, – говорится в Евангелии, – плакася горько» (Мф. 26:75).

Поскольку Петр не медлил обращением, то и Господь не заставил долго ждать прощения. Явившись по воскресении ученикам Своим, Он тотчас обратился к Петру с вопросом: «любиши ли Мя?» (Ин. 21:15) повторил его трижды не потому, чтобы не знал о любви к Нему Петровой, будучи Сердцеведцем, а чтобы троекратным с его стороны исповеданием любви загладить совершенно его троекратную неверность.

Посему-то, едва Петр успевал сказать: «Ты веси, яко люблю Тя... – Он возвращал ему каждый раз часть его апостольского достоинства словами: паси овцы Моя» (Ин. 21:16) и таким образом снова вручил ему выпавшие было из рук его ключи Царствия. Но Петр и совершенно прощенный Господом, и возведенный паки в сан первоверховного апостола, до конца жизни не прощал сам себе.

Предание повествует, что он каждую ночь восставал со своего ложа при первом пении петела, становился на колена и проливал слезы, отчего глаза у него были всегда красны и чело со всегдашним знаком от молитвенного повержения на землю.

Так поступай и ты, душа грешная, и узы, тобою теперь носимые, не повредят тебе, а обратятся к истинному благу твоему, смирив буйность воли и чувств, научив покаянию и отвращению от греха. Аминь.

«И Той возвед очи Свои на ученики Своя, глаголаше: блажени нищии духом: яко ваше есть Царствие Божие. Блажени алчущии ныне: яко насытетеся. Блажени плачущии ныне: яко возсмеетеся. Блажени будете, егда возненавидят вас человецы, и егда разлучат вы и поносят, и пронесут имя ваше яко зло, Сына Человеческого ради. Возрадуйтеся в той день и взыграйте: се бо: мзда ваша многа на небеси» (Лк. 6:20–23).

Немного, братие, в целом году Евангелий, кои могли бы равняться ныне читанному по множеству и разнообразию важных мыслей и выражений. Несмотря на сие, в этом Евангелии нет ни одной мысли и выражения, которое не было бы осуществлено в жизни празднуемого нами Святителя самым ощутительным образом. Спаситель обещает созерцание Бога тем, кои стяжали чистое сердце; и как верно это обещание сбылось на сем человеке Божием! Он был совершенно чужд всякой земной мудрости; между тем, самые просвещенные удивлялись глубокому его боговедению; Православие обрело в нем необоримый оплот против ереси Ария.

Спаситель усвояет Царствие Божие нищим духом; и Церковь, верная ценительница дарований духовных, ублажает святого Николая за то, что он стяжал нищетою богатая. Какую же нищету разумеет она, если не нищету духа? И какое богатство, кроме богатства благ небесных?.. Спаситель провозглашает помилование милосердым; святой Николай за свою благотворительность не только сам получил помилование, но и удостоился быть особенным орудием милосердия Божия к бедствующему человечеству, как свидетельствуют о том бесчисленные его чудотворения. Спаситель назначает в наследие кротким землю; и сколько земель, в коих прославляется имя кроткого Николая! Сколько стран, кои вменяют себе в честь быть его духовным наследием! Спаситель называет блаженными плачущих, злословимых, гонимых; святой Николай был и злословим, и гоним, но зато какое блаженство земное может сравниться с тою славою, коею он наслаждается теперь в обителях Отца Небесного! Таким образом, жизнь Святителя Николая есть некоторое опытное изъяснение проповеди Спасителя о блаженствах; равно как проповедь сию можно назвать верным чертежом его святой и богоугодной жизни.

Итак, мы не имеем, братие, причины искать ныне другого наставления, кроме того, которое предлагает нам в жизни своей празднуемый нами Святитель. Для всех нас довольно, если мы, последуя совету апостола: «поминать наставников» своих (Евр. 13:7), оживим в памяти нашей великие добродетели святого Николая. Мы не можем не только словами, но и мыслью объять всех подвигов его благочестия, – число и величие их известно только Тому, пред Коим «вся... нага и объявлена» суть (Евр. 4:13), по крайней мере, сделаем то, что можем. Образ праведника, в каком бы сокращенном виде ни был представлен, всегда утешителен, назидателен и животворящ.

Кои повествуют о знаменитых деяниях сынов века сего – почитают себя весьма счастливыми, если в основание своего повествования могут положить хотя немногие добродетели, коими отличалось восхваляемое лицо; тем, напротив, кои изображают духовные подвиги сынов Царствия Божия, невозможно бывает не касаться всего круга добродетелей, ибо святые Божий человеки не ограничиваются, подобно сынам века сего, стяжанием некоторых только похвальных качеств. Они, по примеру Давида, «устремляются» (Пс. 118:6) к исполнению всех заповедей, – «возненавидех всяк путь неправды» (Пс. 118:104); а посему изображение их жизни само собою становится изображением всех обязанностей человека по отношению к Богу, ближним, самому себе.

Сей святой необходимости, братие, подлежим теперь и мы. Иной из нас желал бы слышать ныне единственно о ревности святого Николая по Православию? Но он был и образ кротости и милосердия. Другой хотел бы удовольствоваться воспоминанием о его благотворных чудесах? Но Святая Церковь вместе с сим именует его и правилом веры. Некоторые почли бы достаточным поучиться у святого Николая любви к Богу и ближнему? Но он, кроме сего, есть учитель воздержания и смирения. Таким образом, святой Николай преподает нам, братие, в своей жизни полный урок благочестия; а посему и нам должно выслушать его с полным вниманием.

1. Касательно веры люди подвергаются, братие, большею частью двум недостаткам. Одни, будучи надменны своим умом, предаются излишним умствованиям, и через то впадают в ереси и расколы, отделяющие их от всеобщего союза верующих; другие, почитая чистоту веры совершенством или недоступным, или маловажным, совсем не заботятся о том, так ли они веруют, как должно. Заблуждения различные, но равно предосудительные для истинного христианина. Ибо для чего святая вера низшла с небес и вселилась между человеками? Для того ли, чтобы служить предметом напряженных исследований, искусных споров, утонченных изысканий? Ах, подобных предметов слишком много и на земле! Озарить разум светом боговедения, воспламенить сердце любовью к добродетели, укротить страсти, уничтожить или облегчить бедствия человечества, -вот цель ее! И что пользы от суетных мудрований о вере? Они излишни, – ибо предмет превышает разум; вредны; – ибо ведут к разномыслию и вражде. С другой стороны, не радеть о чистоте веры – значит пренебрегать самую веру. Мы стараемся сохранять неизменными многие предания человеческие; есть люди, кои всю жизнь посвящают на то, дабы знать, что и когда случилось; как же нам быть равнодушными к чистоте той веры, от коей зависит наше вечное спасение? Совершенство нашей любви к Богу требует, чтобы мы в простоте сердца пользовались светом Божественного Откровения; но это же самосовершенство обязывает нас сохранять сей свет от смешения с тьмою заблуждений.

Святой Николай в том и другом отношении преподает нам, братие, превосходное правило веры, ибо его вера была и проста и вместе чиста и ревностна. Век, в коем он жил, славился просвещением; посему-то многие из его современников, предавшись умствованиям, сделались виновниками ересей, долгое время раздиравших Церковь. Но сии шатания ума превратного были совершенно чужды для богопросвещенного пастыря Мир Ликийской Церкви. Будучи преемником мужей апостольских по званию пастыря душ, он был вместе и преемником их простоты в вере. Подобно им он поставлял совершенство христианского благочестия не в том, чтоб углубляться в непостижимое, но чтобы верно исполнять познанное; подобно им ценил веру не по словам, а по делам. Мыслить так, как мыслят все истинно верующие, учить так, как учили отцы предшествующих веков; вот тот царский путь веры, коим святой Николай шел сам и вел паству свою.

Столь вожделенная простота веры не происходила в нем (как может подумать кто-либо) единственно от его неискусства в земной мудрости. Правда, что «разум, надменный ложным просвещением, кичит и недугует словопрениями» (1Тим. 6:4); но разве прения о вере господствуют между одними просвещенными? Разве нет людей, кои совсем не ведают мудрости земной, и между тем силятся постигнуть Небесную? Нет! Святой Николай знал, что «не в словеси» состоит «Царствие Божие, а в силе» (1Кор. 4:20), что «тайны Господни открываются младенцем» (Лк. 10:21), что в продолжение нашей земной жизни мы «ходим верою, а не видением» (2Кор. 5:7), что слабый разум наш «яже на земли... обретаем с трудом: а яже на небесех» – ни познать, ни приять сам по себе не может (Прем. 9:16), – и вот источник его простоты по вере!

Но простота сия была удалена от холодности к вере, от пагубной наклонности к безразличию во мнениях, столь обыкновенному в наши времена. Не было проще Николая, но не было и ревностнее его. Ревность сию засвидетельствовал он и против язычников, и против еретиков.

Как легко ныне сохранить залог веры невредимым! Но тогда были иные времена; тогда христианин почитался преступником законов, врагом богов и кесаря, язвою общества, которую старались истребить; тогда надлежало избрать одно из двух: поклонение идолам или – мучительную смерть! Злоба гонителей христианства особенно свирепствовала против пастырей Церкви, так что избрание в пастыри было некоторым образом избранием в мученики. Святой Николай претерпел за Христа все, что можно претерпеть, кроме смерти: лишение имуществ, поношения, темницу, глад, истязания и страх смерти. Только Промыслу угодно было, чтобы сей светильник веры сохранен был для прогнания тьмы Ариевой, имевшей вскоре распространиться; иначе мы зрели бы имя Николая вписанным в число мучеников.

Тьма сия действительно вскоре распространилась. Ни мудрые меры равноапостольного Константина, ни отеческие попечения пастырей Церкви, ничто не могло заградить уст, отверстых против Божества Иисуса Христа. Церковь, едва освободившаяся от гонений, снова начала колебаться; составился Первый Вселенский Собор. Святитель Николай не принес на него ничего, кроме простой и твердой веры, но сия-то твердость и была особенно нужна, ибо многие не имели оной. К каким хитростям не прибегали ариане! В какие обольстительные виды не преображались они пред защитниками Православия! Сам Евсевий, тот, коего просвещению мы обязаны историей Церкви первых веков, сам Евсевий, друг Константина и, следовательно, друг истины, колебался в мнении. Но Николай пребывал тверд, как та вера, которую он исповедовал! Прочие святители защищали Православие помощию своего просвещения; Николай защищал веру самою верою, – тем, что все христиане, начиная от апостолов, постоянно веровали в Божество Иисуса Христа. Святость жизни его, всем известная, чистота намерений, признаваемая самими врагами, дар чудес, свидетельствовавший о непосредственном сообщении с Духом Божиим, – соделали то, что святой Николай, несмотря на его простоту, был украшением Никейского Собора и заслужил, чтобы Церковь нарекла его – правилом веры!

О, если бы все исповедующие имя Христово неуклонно следовали сему правилу! Если бы все мнимые ревнители Православия стяжали ту простоту веры, коею одушевлен был святой Николай!.. Тогда недры Церкви не были бы терзаемы собственными ее чадами; пагубное искусство состязания осталось бы долею земной мудрости; святая вера являлась бы в собственном своем виде и давно исполнилось бы моление Церкви о соединении всех христиан узами единоверия и любви. По крайней мере, братие, вникая в дух нашей святейшей веры, мы не можем не признать, что правило веры, коим руководствовался святой Николай, должно быть правилом всех христиан, что вера наша должна быть проста и вместе ревностна. Итак, посмотрим теперь на образ кротости и милосердия, коими сей Святитель поучает нас любви к нашим ближним.

2. Подобно апостолу Павлу, который отлучал лжеучителей и хульников от собрания верующих, Святитель Николай не терпел в ограде паствы своей «псов злых делателей» (Флп. 3:2). Но по примеру великого Пастыреначальника душ, Господа Иисуса, он преследовал любовью своею и самых заблудших овец, был кроток и милосерд к самым упорным врагам истины. Если он с отцами Никейского Собора требовал, чтобы Арий и его сообщники лишены были степеней церковных, то сего требовала необходимость! Ибо судите сами, можно ли позволить врагам Божества Иисуса Христа быть служителями Его Церкви и пастырями душ, искупленных Его Кровью? Между тем, без всякого преувеличения можно сказать, что если бы святой Николай был уверен в возможности ценою собственного спасения избавить от вечной погибели всех ариан, то, без сомнения, подобно Моисею и Павлу, он согласился бы сам быть изглажденным из книги живота вечного, только бы вписаны в нее были имена сих заблудших людей. Ибо что составляло отличительное качество Николая? Благотворительность, и притом в самой высшей степени. Здесь-то, братие, надлежало бы наипаче распространиться и возвыситься слову в похвалу сему Святителю, но здесь-то и сокращается и изнемогает наше слово. Ибо можно ли малым сосудом исчерпать море? Но святой Николай, как ублажает его Церковь, был море чудес, которые, несмотря на многообразность их, все состояли в благотворении. Смотрите! Там он спасает от тяжкого рабства плененных; здесь препитывает во время глада отчаянных; в одном месте возвращает погибших младенцев матерям безутешным; в другом – избавляет от поносной смерти осужденных невинно; то предупреждает преступления, коими угрожает нищета; то неожиданно награждает ослабевающее усердие к благочестию.

Образ благотворении святого Николая был, если можно так сказать, утешительнее самых благотворении. Мнимые, или истинные друзья человечества, – вы, кои нередко тщеславитесь тем, что осуществляете в своих деяниях примеры благотворительности знаменитых мужей Греции и Рима, для чего не останавливаете вы взоров своих на образе благотворении святого Николая? Подражая ему, вы превзошли бы всех благотворителей, научились бы делать добро ближнему так, чтобы не знала шуйца, что творит десница, ибо облагодетельствованные святым Николаем часто по тому только узнавали имя своего благотворителя, что от него одного можно было ожидать подобных благодеяний; научились бы быть защитниками невинных, несмотря ни на какое могущество их гонителей, ибо святой Николай там особенно простирал руку помощи, где скудная непорочность сражалась с многообещающим развратом; научились бы, наконец, не ограничивать своих благодеяний одними ближними, знаемыми, и даже единоверцами, ибо святой Николай не оставлял без помощи и тех, кои не знали имени Христова.

Таким образом, святой Николай был избраннейшим сосудом не только любви к Богу – своею ревностью по вере, но и любви к ближнему – своими благодеяниями бедствующим. И каким бы качествам, братие, надлежало быть всегда нераздельными, как не ревности по Боге и ревности ко благу ближнего? Бог, нами исповедуемый, есть Бог любви и мира; убо можно ли угодить Ему преследованием за веру своих собратий? Искупитель наш пролил кровь Свою за самых врагов Своего Божества; убо восхочет ли Он, чтобы ревнители Его славы проливали слезы и кровь искупленных Им? Дух Святый, Коим освящаемся, есть Дух не только истины, но и благодати и щедрот; убо вселится ли Он в душе, которая не растворяет истины кротостью и милосердием? Но увы! дух злобы умел привести в забвение сии истины, и святейшая вера наша, проповедующая кротость и любовь, неоднократно служила предлогом к насилию, вражде и браням! Толь пагубное злоупотребление величайшего из даров Божиих происходит не от чего иного, как от того, что многие желают быть апостолами для других, между тем как в собственном сердце их «не воссиял еще свет славного благовествования Христова» (2Кор. 4:4); от того что многие ревнители веры вместо ревности по Богу ревнуют, сами не подозревая того, только по собственным мнениям и предрассудкам. Кто хочет быть истинным органом любви к Богу и ближнему, тот должен прежде всего очистить сердце свое от страстей, возыметь господство над самим собою. Святой Николай и в сем отношении преподает нам урок спасительный.

3. В чем должно состоять совершенство человека в отношении к самому себе?.. Как существо, наклонное ко злу и окруженное соблазнами, он имеет особенную нужду в воздержании; как существо, предназначенное к совершенству, достигаемому не собственными силами, а действием благодати Божией, он должен стяжевать смирение. Воздержанием укрощается чувственность и очищается дух; смирением приобретаются и сохраняются дары духовные.

После сего, в чем бы мы ни поставляли воздержание, святой Николай есть самый лучший учитель воздержания. Сократим ли добродетель сию в ограничение потребностей телесных, в отречение от удовольствий чувственных, в нестяжание благ земных? Свойства сии сами собою представляются в нашем Святителе. Как мало должно быть потребностей телесных в том, кто вел жизнь равноангельскую! Как далеки должны быть удовольствия чувств от того, кто не знал другого наслаждения, кроме благотворительности! А о нестяжании и говорить нечего. Гонения лишали всего, но ничего не могли лишить Николая, ибо он, в самом начале своего пресвитерства, раздал все свое имение бедным. Прострем ли воздержание на самый дух человека, на укрощение страстей, на отсечение пожеланий, – найдем чего желаем. Какое свойство души труднее воздержать, как не ревность по истине? Здесь избыток усердия невольно и неприметно увлекает за пределы; но святой Николай, как мы видели, был образ кротости и, следовательно, духовного воздержания. Потребуем ли от учителя воздержания необыкновенных подвигов умеренности и самоотвержения, – и в них нет недостатка; святой Николай, как повествует предание, наблюдал уже различие в яствах в таком возрасте, когда другие не знают еще, что такое яства.

Что сказать о смирении святого Николая? Если бы мы не ведали, что он преимущественно за свое смирение был избран в пастыри Мир Ликийской Церкви, что смирение отличало его между отцами Никейского Собора, который был Собором смирения, что смирение заставляло Николая сокрывать свои благодеяния и таить дарования духовные под видом простоты; если бы, говорю, нам ничего не было известно о сих подвигах его смирения, то слава небесная, коею Господь возвеличил Своего праведника, не долженствовала ли бы вразумить нас, что святой Николай был не токмо кроток, но и смирен сердцем? Ибо, братие, каким вообще путем достигается высота небесной славы, как не путем смирения? На земле высокие достоинства нередко приобретаются случаем, хитростью, ласкательством, даже наглостью; но на небесах этого не бывает; там как правда награждает, так правда, по тому самому, и награждается; там чем кто смиреннее, тем выше и ближе к Престолу благодати, на коем восседит кроткий и смиренный сердцем Господь Иисус.

Таким образом, братие, мы исполнили теперь одну часть совета апостольского – поминать наставников наших: образ добродетелей Святителя Николая оживлен, хотя не совершенно, в нашей памяти; каждый из нас видит, что он действительно был правило веры, образ кротости и милосердия, учитель воздержания и смирения. Остается теперь исполнить другую часть апостольского совета – «взирающе на скончание жителства» сего Святителя, подражать его «вере» (Евр. 13:7), уподобляться ему в кротости и любви, поучаться от него воздержанию и смирению. Святой Николай наслаждается теперь блаженством вечным, но он был человек, подобный нам. Мы желаем быть тем, что он теперь – святыми и блаженными; убо должны поступать так, как поступал он: праведно, целомудренно и благочестиво. Он был тем, что мы теперь – подверженным слабостям душевным и телесным; следовательно мы, при содействии благодати, можем совершить то, что совершено им: очистить сердце свое от страстей и соделаться храмом Духа Святаго. Награда вечного блаженства, созерцанием коей он воодушевлял себя на пути к Небесному Отечеству, предложена и для нас; слово Божие, коим он руководствовался в своих действиях, открыто и пред нами; всемогущий Вождь, под знаменами Коего он ратовал со врагами своего спасения – Господь Иисус – всегда готов быть и нашим Вождем. Мы имеем все средства ко спасению, коими пользовался святой Николай; между тем многие препятствия, кои ему надлежало побеждать, для нас вовсе не существуют. Кто ныне гонит за веру? Кто ныне не уважает святых подвигов благочестия? После сего что остается побеждать нам? Нашу рассеянность, привязанность к миру, некоторые предрассудки, некоторые обыкновения; вот все наши гонители, вот все наши мучители! И мы еще жалуемся на трудность подражания святым! Будем лучше жаловаться на свое сердце, которое настолько удалилось от Бога, что для него и самый малый подвиг благочестия кажется неудобосовершимым.

Если, несмотря на все это, для кого-нибудь из нас будет казаться трудным подражать всем добродетелям Святителя Николая, то пусть твердо решится подражать одной какой-либо, например милосердию, или воздержанию. Быть не может, чтобы он, почувствовав сладость сего подражания, впоследствии не простер его и на прочие добродетели Святителя. Всякая добродетель многоплодна: вселившись в душу, она не останется одна, но призовет к себе, даже без нашего участия, и прочие добродетели; только бы мы не противились сему.

Святителю Христов Николае! Ты неисчерпаемое чудес и благотворении море; но мы просим у тебя только трех даров: соделай молитвами твоими, – да неуклонно следуем правилу веры, тобою преподанному, неленостно подражаем образу кротости, в тебе явившемуся, и не забываем уроков воздержания, коего ты был и есть для всех нас и учитель и пример наилучший. Аминь.

Кто собрал нас ныне сюда, во храм сей?.. Антоний Великий. Великий Антоний?.. Но такого имени нет во Всемирной истории. Зато в ней есть Ироды великие... Так унижают себя иногда самые науки пред истуканами гордости житейской!..

Но когда и зачем пришел сюда великий пустынник Фиваиды? Пришел не по малому делу, пришел в то время, когда полагалось основание сему святилищу наук; пришел для того, чтобы усвоить себе храм сей, быть духовным стражем и попечителем сего места и живущих на нем. С тех пор, единожды и навсегда, заключен священный союз между здешним святилищем наук и великим подвижником Египетским. Честь и хвала тем, кои уразумели непостижимое для мира величие его и не усомнились предать в благодатное охранение его судьбу сего святилища наук!.. Наставникам и питомцам его остается не забывать урока, им через сие преподанного, того урока, что истинное величие человека зависит не от внешних обстоятельств, его окружающих, а от силы духа и воли, от безкорыстной любви к Богу и ближнему, от победы над самим собою. Поскольку урок сей изображен со всею подробностью в лице святого Антония, то коснемся его жизни и покажем, в чем состояло и как достигалось им это величие.

Если угодно, оно состояло в том же, за что обыкновенно история называет людей великими. Ибо кому усвояется сие титло? Тем, кои прославились победами и завоеваниями, тем, кои были виновниками великих и общеполезных учреждений, тем, кои сделали какие-либо важные открытия в области наук и познаний. Все сие – в лучшем и возвышеннейшем виде – найдем и в святом пустыннике Фиваидском.

Антоний был великий победитель. Над кем? Во-первых, над самим собою. Некоторым из нас, вероятно, едва известно, что у человека есть внутренняя, непрестанная, опасная брань с самим собою, потому что он сам себе есть первый и последний враг. Увлекшись от юности плотью и кровью, отдавшись без сражения в плен похотей и страстей, заглушив совесть, таковые люди не чувствуют уже внутри себя спасительной противоположности духа с плотью и борьбы добра со злом, живут и действуют так, как бы в них не было ничего духовного и вечного. Но те, кои не имели несчастья дойти до сего опустения духовного, до сей потери, не говорим уже образа Божия, но и образа человеческого, те знают, что в каждом человеке есть два человека: один – плотской, земной, страстный, нечистый, греховный, богопротивный; другой – духовный, небесный, богоподобный, чистый и святый, и что между сими двумя человеками происходит всегдашняя и жестокая брань на смерть, так что одно из двух – или дух должен быть в силе и господствовать, а плоть и страсти быть яко мертвы; или плоть возьмет верх и подавит собою в человеке все духовное и святое. От сего самоугашения и самоуничтожения духа, от сего рабства плоти и крови не защита – ни мудрость, ни могущество, ни счастливая, так называемая, природа. Великие победители народов, законодатели царств, светила наук и искусств, к сожалению, нередко более прочих подлежали и подлежат сему несчастью. Вообще, совершенная победа над собою и своими страстями есть явление редкое в человечестве.

И в сей-то победе первее всего состоит величие святого Антония. Уже совершенное отдаление его от мира, тогда как он имел средства пользоваться всеми благами его, показало немалую власть его над собою. Но борьба с собственным сердцем не оставляет человека, как известно, и в пустыне; удаление от мира сего само по себе не прекращает ее, а только делает тоньше и, можно сказать, опаснее. Антоний знал это, испытал над собою сию внутреннюю брань во всех видах, и во всех видах ее остался победителем. Плоть? Она многолетними подвигами, постом и бдениями ослаблена, укрощена, утонена до того, что Антоний походил, наконец, более на духа безплотного, нежели на существо, обложенное телом. Воображение?.. Оно, посредством богомыслия, размышления о смерти и молитвенного возношения мыслей и желаний горе, очищено до того, что в нем отражались предметы токмо небесные, а из земных только самые необходимые и святые. Ум? Он совершенно покорен верою, заключен в слове Божием, проникнут озарением свыше. Собственная воля? Она отвергнута, попрана, умерщвлена в самых невинных, по видимому, движениях ее, и на место ее водружена в душе воля Божия, благая и всесовершенная. Святой Антоний посему, подобно Павлу, мог сказать о себе: «живу же не ктому аз, но живет во мне Христос!» (Гал. 2:20).

Но и после такой победы над самим собою, оставалась еще одна брань – с духами, как называет их святой Павел, злобы поднебесной.

О сей брани еще менее имеют понятие люди плотские; она для них не существует, потому что они нисколько не живут духом; а не живя духом и раболепствуя плоти и страстям, они, по тому самому, без брани и борьбы находятся во власти врага Божия, который владеет и движет ими по всей его темной воле, хотя они и не примечают того. Но кто, освободившись от рабства плоти, возвысился до жизни в духе, кто, выйдя из области греха и проклятия, вступил в светлую область истины, правды, мира и освящения благодатного, тот не может не подлежать вражде и нападениям от духов злобы, кои, чтобы не потерять в нем клеврета и раба своего, употребляют все средства низринуть его с высоты и возвратить в плен греха и страстей.

Подлежал сей брани и Антоний Великий, подлежал тем более, чем ближе, по духовному возрасту своему, был к области духов. Невозможно без удивления читать в рассказах о святой жизни его, какие козни употреблял для запятая его на пути к небу враг Бога и человеков. Но смирение и молитва превозмогли все. Каждое нападение служило токмо к новой победе; и подвижник Христов, облеченный силою свыше, достиг наконец такого всемогущества, что гордый Денница трепетал, можно сказать, одного его слова и взгляда. Не должно ли убо назвать Великим того, кто одержал столь великую победу над плотью токмо и кровью, а и над духами «злобы» поднебесной? (Еф. 6:12).

После побед на поле брани, земное величие снискивается наиболее посредством великих учреждений и подвигов общественных, имеющих великое и благотворное влияние на целые века и народы. Кто отличил себя подобными учреждениями и подвигами, того по справедливости называют великим.

Святому Антонию принадлежит и этот вид величия во всей полноте и силе. Чтобы убедиться в сем, перенесемся, братие мои, мыслью в пустыню Фиваидскую. Видите ли эти обширные, бесплодные и неудобопроходимые степи, оставленные человеком на обитание зверям и птицам? Что, если бы кто населил сию пустыню, и притом такими людьми, кои могли бы составлять своими нравами и своею жизнью пример для всего человечества? Не назвали ли бы вы сего человека мудрым и великим? Но сие-то самое и сделал из пустынь Фиваидских святой Антоний; и как сделал?.. Не так, как делают завоеватели, переселяя из страны в страну целые народы и племена; не так, как делают люди богатые и сильные, привлекая в пустыни толпы гладных и нищих звуком золота и обещанием выгод; нет, у Антония не было ни одного из земных средств; он пришел в пустыню с одною ризою и с одним жезлом; наполнил ее своими молитвами, благодатью Божиею; и бесплодная пустыня процвела яко крин! Под конец его жизни, необитаемые дотоле места спорили уже в многолюдстве с обширнейшими градами Египта. Но число пустынножителей в сем случае – было делом последним; всего важнее то, что это были общества людей, украшенных всеми добродетелями Евангельскими, вознесшихся превыше всех слабостей природы человеческой. Послушайте, как описывает их святитель Златоуст: «И ты ныне, пришед в пустыню Египетскую, рая всякого лучшую, узриши пустыню сию, и многочисленныя лики Ангельския в человеческих образех, и народы мучеников, и собрания дев, и все диавольское мучительство разрушено, Христово же Царство сияющее... Не такое есть светло небо испещренным звезд ликом, якоже пустыня Египетская, кущи отвсюду нам иноческия показующая... Уведевше бо вещми самеми, яко истинная премудрость и небес достойная есть сия, яже от рыбарей сим возвещена бысть; сего убо ради с прилежнейшим учений хранением многу и житием своим показуют добродетель; всех бо имений совлекшеся, и всему миру распеншеся, далее происходят, телесный труд свой в пищу требующим истощевающе. Ниже бо, егда постятся и бдят, праздни во дни быти хощут: но нощи в священных песнях и всенощных молитвах, дни же в молитвах купно и рукоделии провождают, Апостола подражающе ревности... И аще кто бе во стране оной, весть яже глаголю. Аще же никогда же кто к кущам онех взыде, той да воспомянет до ныне во устех всем сущаго, его же по апостолех Египет изнесе, блаженнаго и великаго Антония, и да помыслит, яко и сей во оной стране бысть, в ней же и Фараон: но обаче ничтоже от страны той поврежден бысть, но и божественнаго зрения сподобися, и таково показа житие, какова Христовы взыскуют законы».

Кто произвел столь великое преобразование, был виновником столь святаго, благотворного и божественного учреждения, каково древнее пустынножительство Египетское, тот не должен ли, как это делает сам святитель Златоуст, быть почтен от нас именем великого?

Наконец, святой Антоний представится Великим, если мы обратим внимание на великие открытия и чрезвычайные опыты, им произведенные; ибо и за сие история обыкла называть некоторых людей великими.

Вероятно, ни один из вас, братие мои, удивится, услышав об открытиях и опытах святого пустынника, и сочтет, может быть, язык и выражения наши не такими естественными. Да, если угодно ограничивать область опытов и открытий только внешнею природою, как это бывает в школах, то есть над камнями, растениями и животными, или и над человеком, но только в отношении к его телу, и притом большею частью в его болезненном состоянии, то мы охотно признаемся, что святой пустынник Фиваидский был чужд подобных занятий. Но, братие мои, ужели область познаний человеческих должна ограничиваться только тем, что не есть сам человек? Ужели уму размышляющему никогда не заглянуть в ту бездну тайн и чудес, которая сокрыта внутри души человеческой! Какое великое и священное поле для опыта – одно приложение истин христианства к душе человеческой! Кто не пожелает знать, что может выйти из человека, если он осуществит на себе все то, что заповедуется Евангелием?

И здесь-то святой Антоний является величайшим, если угодно так назвать, испытателем, с одной стороны, веры христианской и ее Святых Таинств, с другой – природы человеческой и ее восприемлемости, таким испытателем, подобного коему напрасно мы стали бы искать между всеми мудрецами и естествоиспытателями, коих выставляет нам наука. Это видно уже из способа, который употреблен им для своей цели. Ибо в чем состоял сей способ? В том, на что мудрость обыкновенная не любит решаться, – в приложении к своей душе и жизни правил Евангелия в самой высшей их чистоте и строгости, в осуществлении на деле со всею точностью требуемого христианством от того, «иже хочет совершен быти» (2Тим. 3:17).

Не любопытно ли, не поучительно ли знать, что вышло из сего опыта Антониева, продолжавшегося не недели и месяцы, даже не годы, а более полувека? Вышло то самое, что обещает Евангелие, и что, по редкости, кажется многим вещью несбыточною. Вместе с восстановлением в душе святого подвижника образа Божия, сами собою являлись во всем существе и действиях его дивные последствия сего богоподобия. И во-первых, как у людей чувственных самый дух принимает грубую и вместе немощную дебелость плоти, так у Антония самая плоть одухотворилась, исполнилась силы и света, и сделалась превыше влияния стихий, кои на нас действуют так неотразимо. Во-вторых, в чистой душе его от преизбытка благодати открылся дар такого ведения, пред коим наши обыкновенные познания – как слабые сведения отрока пред опытною мудростью мужа. Антоний ведал тайны сердцем; зрел самое отдаленное как близ сущее; провидел будущее как настоящее. В-третьих, в воле его, от преизбытка той же благодати, явилась такая таинственная мощь, пред коею силы природы, как пред всемогуществом Божиим, преклонялись мгновенно. На все сие мы могли бы привести множество примеров из его необыкновенной жизни; но чтобы не утомить продолжительностью слова внимания вашего, а вместе с тем чтобы поощрить кого-либо к собственному исследованию сего важного и душеспасительного предмета, препровождаем желающих к самой сей жизни. Там увидят они, правильно ли мы говорим, когда усвояем святому Антонию чрезвычайные опыты и открытия в природе человеческой, опыты, совершенные не в видах какой-либо науки, а по любви к Богу и для спасения души своей, коим тем паче должна дорожить истинная наука.

Что касается лично до нас, братие мои, то мы откровенно признаемся пред вами, что если научились знать сколько-нибудь природу человеческую в чистом ее виде и не увлекаться разными поверхностными суждениями о ней, коих, как известно, такое множество и в школе, и вне ее, то сим обязаны мы не столько ученым книгам и рассуждениям, сколько святым опытам и необыкновенным деяниям таких святых мужей, каков был Антоний Великий!

Достойно убо и праведно великий подвижник сей избран основателями заведения сего в небесного покровителя здешнему храму, а вместе с ним и целому святилищу наук, для коего храм сей служит средоточием и как бы сердцем. Достойно и праведно, ибо он был велик воистину, велик духом и верою, велик добродетелью и самоотвержением, велик близостью к небу и чудесами. Имея выну пред очами образ сего праведника, в коем природа человеческая сияет всеми лучами богоподобия, не будем, подобно малым детям, увлекаться суетными видами величия мирского, большею частью нечистого и греховного; устремимся, по следам его, к приобретению не одних мертвых познаний, кои подают нам науки, но и того живого ведения, которое достойным преподает Сам Дух Святый; а для сего смирим свой гордый по природе ум и подчиним его водительству святыя веры. Ибо не напрасно сказано, что тайны Царствия Божия утаены «от премудрых и разумных, то есть от тех, кои сами мнят себя видеть таковыми, и открываются младенцем" (Мф. 11:25).

Лучшего совета не можем преподать вам, братие, во благознаменитый день праздника вашего! Аминь.

«Не престаю благодаря о вас, поминание о вас творя в молитвах моих, да Бог Господа нашего Иисуса Христа, Отец славы, даст вам Духа премудрости и откровения в познание Его, просвещенна очеса сердца вашего, яко уведети вам, кое есть упование звания Его, и кое богатство славы достояния Его во святых» (Еф. 1:16–18) Не знаем, почтенные слушатели, что было ныне особенным предметом ваших молитв пред Господом; а мы, предстоя сему престолу благодати, молились в отношении к вам о том же, о чем молился некогда в сих словах апостол Христов о Ефесеях, чтобы, то есть, и вам, так же как им, подан был «Дух премудрости и откровения и были просвещены очеса сердца, для уразумения, кое есть упование звания» нашего во Христе. Сего наипаче дара, а не других, просили мы от Господа для вас потому, что он иначе и не получается как только посредством молитвы; а между тем, если какие дары духовные необходимы для вас, то именно этот дар просвещения свыше.

Чтобы пояснить все сие и расположить к участию в молитве апостола даже и тех, кои почему-либо доселе не обращали на нее внимания, рассмотрим сущность ее подробнее.

Очевидно, апостол объемлет в сей молитве всю область просвещения духовного от высшего ее премирного начала – Духа Божия – до последнего ее животворного конца – упования жизни вечной.

И, во-первых, он указует на то, что служит в человеке источником духа просвещения. Это Дух премудрости и откровения.

Во-вторых, он изъявляет, что производит в человеке сей Дух и как соделывает его способным к боговедению, – это просвещенные очеса сердца.

Наконец, он указует на самый предмет и цель духовного просвещения: это познание того, к чему мы призваны во Христе и что ожидает нас в вечности. –

Предметы величественные! Истины высокие! Приложим к ним слух нашего ума и сердца.

Итак, апостол Христов не находит в деле просвещения достаточным началом наш ум и науку, а почитает необходимым для сего благодатное общение человека с самым Духом Божиим.

Можно ли нам самим видеть эту недостаточность нашего ума и эту необходимость озарения свыше?.. Можно. Кроме других способов для этого достаточно обратить внимание на свойство нашего познания вообще, и на то, что ум человеческий мог сделать доселе без озарения свыше.

И, во-первых, явно, что ум в душе – то же, что она в теле. Для зрения предметов великих мало того, чтобы иметь очи; надобно, чтобы предметы действовали на зрение, надобно еще, чтобы между предметами и зрением было посредствующее начало света. Без предметов не увидим ничего, и с предметами, но без света не увидим ничего.

Прилагая сей образ познания к уму, что окажется? Окажется, что и для созерцания предметов духовных, кроме умственного зрения, или ума, необходимо действие предметов духовных и посредство между ими и умом света духовного.

Кто же приблизит к нашему уму предметы духовные, или нас возвысит до их святой высоты? Кто может окружить их и нас светом духовным, без коего невозможно созерцание духовное? Ум наш сам по себе не может сделать сего, так же как око телесное не может ни приблизить, ни осветить предметов видимых.

И вот причина, почему все усилия ума человеческого, без озарения свыше, оставались бесплодными в познании предметов духовных. Покушались видеть солнце без солнца – и что видели? одни выдавали за самое солнце слабое мерцание звезд, то есть идеи ума, другие – безумно отвергали самое бытие его. Те, кои умствовали при свете откровения, не представляют подобных заблуждений, но доколе не представляют? Доколе не уклоняются от сего руководителя. В противном случае и они впадают в то же противоречие и ту же неисходимую тьму.

Напротив, какое величественное зрелище представляют эти рыбари, эти мытари, кои без всякого знакомства с наукою возвещают всему миру истины, недоведомые всем мудрым века, и удовлетворяющие всех и каждого! Откуда в них сия премудрость и сила? Оттого, что они водились не умом, а Духом Божиим. Кому Сей Дух, как выражается Святая Церковь, по достоянию дхнет, того вземлет от земли и приближает к миру горнему. Кого Он озарит светом Своим, тому не нужно много размышлять, ибо он также истинно и легко видит оком ума предметы духовные, как очами телесными видят предметы чувственные.

Поскольку же Сей Дух истины и откровения не есть исключительная принадлежность токмо некоторых избранных, а обещан всем душам чистым, его вожделевающим, то что остается истинному любителю мудрости, как не повергаться пред престолом благодати вместе с Соломоном, и молить Седящего на нем, – да пошлет в душу его собственную премудрость, и моля о сем уготовлять себя в ее обитель? Что же производит в человеке сей Дух откровения? Как соделывает его способным к боговедению? Это тайна Духа, но апостол касается и ее, приподнимая завесу – кратким, но премногознаменательным выражением. Человек делается способным к боговедению, по его словам, через то, что Дух премудрости просвещает «очеса сердца». Приметьте особенность выражения. Мы обыкновенно достигаем познания через размышление; в духовном просвещении господствует не размышление, а созерцание – «очеса». Притом у нас, если и говорим о созерцании, то оно всегда относится к тому же уму, но апостол относит его к сердцу, не говоря ни слова об уме. «Очеса сердца», по свидетельству другого апостола, сии очеса сердца не вдруг озаряются от Духа Божия, а прежде совершается над ними помазание таинственным «коллурием» (Откр. 3:18), через что они делаются способными видеть. Все это, равно как и другие выражения Писания, необходимо приводят к той мысли, что в душе нашей есть орган к познанию предметов духовных, который в обыкновенном ее состоянии неспособен к действию и не действует, но в состоянии благодатном, под непосредственным влиянием Духа Божия, раскрывается в человеке и соделывает его способным не только познавать, но даже видеть то, что посредством обыкновенного размышления умом совершенно нельзя знать, или по крайней мере так ясно и правильно.

Может ли сказать что-либо в подтверждение сей важной истины наука? Может.

В самом деле, что представляют наши умственные способности пред взором Того, Кто в состоянии проникать во внутреннюю работную храмину мыслей и нисходить вниманием до самых последних тайн родников самосознания?

Представляют три важных недостатка, кои явно неестественны, и вместе с тем явно неизбежны и всеобщи.

Первый недостаток – в них нет светлого живого средоточия, из коего бы все выходило и в которое бы все входило. Каждая из способностей умственных предполагает высшую, все наконец сходятся в два начала, но первого не видно. Самое сознание наше, заменяющее сие начало, подобно разбитому зеркалу, дробится непрестанно на частные представления, не имея полноты и единства. В сем отношении душу можно сравнить с превосходным инструментом, в коем нет главной струны.

Второй недостаток – между способностями души недостает соответствия и подчиненности. В сем отношении душа подобна зрительной трубе, в коей стекла стоят не на своем месте и оттого неспособны представлять предметы.

Третий недостаток – организм ума (осмелимся употребить сие выражение) явно подлежит какому-то духовному расслаблению, так что одна или две способности, как части в теле, всегда бывают поражены болезненностью: то недостает, например, рассудка, то памяти, то воображения.

От сих именно недостатков страдает мир умственный; против сих именно недугов вооружается наука. Но что производит? Много ли успевает? Сколько ни увеличивает познания, сколько ни сводит радиусов в беспредельном круге, средоточия, кроме мысленной точки, не может произвести. Сколько ни полирует стекла в зрительной трубе, не может поставить их в надлежащее друг от друга расстояние и привести в соответствие. Сколько, наконец, посредством искусственного трения и согревания, ни оттирает безжизненные части, то есть те способности, в коих недостаток, – не может возвратить им действия и силы.

А нельзя ли сделать то, к чему приходит самая строгая наука в самых избранных любителях своих? К горестному безотрадному признанию, что ум человеческий неспособен к постижению истин сверхопытных, еще к более худшему, – что якобы по началам его равно можно доказывать и опровергать самые важные истины.

Но можно ли думать таким образом, не оскорбляя величия Бога разумов, не унижая достоинства существа человеческого?

Не так поступает откровение. Оно признание болезненное состояние ума нашего, признает в нем более естественной порчи, нежели сколько может видеть наука, но вместе с сим говорит, что эта порча не дело рук Небесного Художника, что эта болезнь наносная, приходящая, а не естественное всегдашнее состояние. Притом, открывая болезнь, откровение указует и на Врача, Который может все исправить. Этот всемогущий Врач есть Дух Божий, Дух премудрости и откровения. Кто предается Его водительству, привлекает Его усердною молитвою, хранит чистотою сердца и жизни, в том Он Своим всемощным действием производит то, чего не может произвести никакая наука, отверзает очи сердца, озаряет пре-небесным светом самые очи ума, восполняет недостающее, укрепляет ослабевшее, приводит в соответствие расстроенное, и таким образом соделывает его способным видеть истину.

Что же именно видеть? Апостол указует наконец на предмет и цель духовного просвещения. «Яко уведети вам, кое есть упование звания вашего, и кое богатство славы достояния Его во святых».

Естественно, что просвещение свыше от Духа имеет и главным предметом своим не земное, а духовное, вечное. Очесам сердца неприлично было бы устремиться на созерцание плоти и крови, для коего довлеет око чувственное. Богопросвещенный человек, во свете Духа Божия, созерцает то, что разум естественный видеть не может – тайну падения человеческого, источник бедствий, от коих страдает род человеческий и от коих освободиться не может, тайну искупления рода человеческого вочеловечением и крестною смертью Сына Божия, тайну будущего восстановления всех и всего, имеющего совершиться в конце мира, видит без числительной подробности, ибо это – тайна, но с такою уверенностью, что скорее усомнится в собственном бытии, нежели в истинах, ему открытых.

Впрочем, тот подумал бы весьма ошибочно, кто вообразил бы, что сие просвещение от Духа, будучи направлено к предметам духовным, бесполезно для познания предметов мира дольнего. Нет, апостол, обращаясь к людям богопросвещенным, не напрасно говорит: «вы помазание имате от Святаго и весте вся» (1Ин. 2:20). Не что-либо одно, и не одно духовное, а вся, все, что необходимо по обстоятельствам человека. Дух Божий, как Сам есть источник всякой истины, всех даров, так и человеку, с Ним соединенному, сообщает все что нужно. Исполненные Сим Духом – Моисей законодательствует, Даниил управляет царством и предводит общество мудрецов Вавилонских, Соломон знает все от кедра до иссопа, Иов указует происхождение металлов, жителей бездн морских и пустынь непроходимых, Давид бряцает на арфе и поет псалмы, Ездра восстанавливает летописи народные, Сирах предает письмени изречения старцев. Посему, какому бы кто ни посвятил себя виду познаний человеческих, да не почитает его чуждым Духа Божия; Ему чужда одна ложь и неведение. Аминь.

«Никтоже себе да прельщает: аще кто мнится мудр быти в вас в веце сем, буй да бывает, яко да премудр будет. Премудрость бо мира сего буйство у Бога есть» (1Кор. 3:18–19)

Не знаем, братие, что сказал бы ныне, в день праздника своего, святый Антоний Великий, если бы стал теперь среди нас и удостоил преподать нам наставление. Мы же, простирая к вам глас от лица его, не нашли ничего лучшего и полезнейшего, как привести вам на память сей совет учителя языков касательно способа достижения истинной мудрости. Причина очевидна: вы занимаетесь достижением мудрости, следовательно, кому же более прилично и повторять совет апостола касательно достижения ее, как не вам, кои тотчас можете употребить его в дело? Одно могло бы остановить нас и заставить избрать другой предмет: если бы сей совет был всем известен. Но едва ли можно сказать сие. Возглашаясь среди самой церкви один раз в году, в такой день, который употребляется на занятия и дела житейские, он уже по тому самому не так известен. Даже тот, кто имеет обычай сам брать по временам в руки Писания апостольские, легко может опустить его из виду среди множества других истин и наставлений. Наконец, и из тех, коим он известен, вероятно, немногие скоро решатся употребить его в дело, по чрезвычайной необыкновенности его. Ибо, судите сами, что советует апостол? Самым мудрым для достижения мудрости сделаться буиими!.. Многие ли решатся испытать такое средство?

А между тем оно должно быть самое действительное уже потому, что его предлагает не человек какой-либо, положим самый мудрый, а апостол Христов, который в свете Духа Божия видел ясно все. И как предлагает? Как единственное, – так что кто не последует его совету, тот, как бы ни казался себе и другим мудрым, останется навсегда буиим, лишенным истинной мудрости.

Как же горько было бы весь век учиться, и не прийти в разум истины!

Итак, соберем внимание наше и рассмотрим совет апостола, вникнем в его сущность и причины и посмотрим во свете его на нашу мудрость. «Никтоже себе да прельщает». Сим предварением начинается совет апостольский и, конечно, не без причины. Человек так легко обольщается своим совершенством, и особенно мудростью своею! Разум по самой природе своей кичит, а наполненный знаниями тем труднее склоняет пред чем-либо главу свою...

«Аще кто мнится мудр быти в вас в веце сем, буй да бывает, яко да премудр будет».

Вот сущность совета! Средство к мудрости – соделаться буиим!

Разберем каждое слово, ибо каждое слово важно.

Кому говорит здесь апостол? Членам Церкви Коринфской, из коих многие отличались мудростью, так как и самый город славился просвещением. Известно, чего достигла земная мудрость в Греции; она достигла там такой высоты, далее коей не восходила во всем древнем мире. Самый Рим, пред коим пала Греция, падал с уважением пред мудростью греческою.

И вот, сим-то мудрецам, так сказать, первого разряда, кои были оракулами своего времени, апостол говорит, что они не имеют мудрости, и что если хотят иметь ее, то должны сделаться буиими. «Аще кто мнится мудр быти в вас в веце сем, буй да бывает, яко да премудр будет!»

Можете судить, братие, каково было услышать такой совет мудрецам Греции из уст учителя Иудейского! Но этот учитель был – Павел!

Что же предлагал он для достижения мудрости? Сделаться буиими –«буй да бывает яко да премудр будет!»

Под сим буйством, очевидно, не разумеется простое лишение ума и объюродствование умственное. Сам апостол служит примером противного. Не разумеется пренебрежение познаниями, приобретаемыми наукою; сам апостол при одном случае заповедовал доставить себе книги.

Что же разумеет апостол под безумием, когда указует на него как на единственное средство к мудрости? Разумеет отречение от тех начал, на каких утверждается мудрость человеческая, отречение от той уверенности, по коей сия мудрость почитает что она только одна может быть истинно совершенною; отречение от того упорства, по коему все, что противно ей, отвергается ею совершенно, как ложное; разумеет готовность признать свое неведение и искать света высшего, готовность принять сей свет, хотя бы он был и не того рода, каким мы привыкли видеть в своих суждениях, готовность переносить для сего все хулы и осуждения мира, святую готовность казаться в очах мира буиим; разумеется принятие других начал для своих познаний и действий; разумеется усвоение предметов веры христианской, кои для мудрости еллинской казались юродством.

В самом деле, припомните главные пункты мудрости еллинской; они составляли совершенную противоположность с догматами Евангелия.

По греческой мудрости человек признается способным ко всему, к самому богоподобию; по Евангелию он является мертвым по духу, могущим быть воскрешенным токмо силою Духа Святаго, и тогда уже способным на вся.

По греческой мудрости думали, что Бога можно узнать так же, как и природу, или Его нельзя вовсе познать.

По Евангелию – Бога никтоже знает, токмо Он Сам, и емуже волит Сын открыта; и открытый Он может быть видим всякому, не философу токмо, а и простолюдину.

По греческой мудрости надобно было питать страсти; по Евангелию -умерщвлять их.

По греческой мудрости источник деятельности – самолюбие; по Евангелию – самоотвержение.

Все сии и подобные правила составляли основание и душу греческой мудрости. Отказаться от них, как требовало Евангелие, значило стать наряду с глупыми.

«Но разве это безумие?», – скажет кто-либо. Конечно, не безумие само в себе, а путь к мудрости и даже самое ее начало. Но спросите мудрость человеческую – что скажет она об этом? Не назовет ли чистым безумием? Не то ли она твердила в древние века, когда в первый раз услышала совет апостола? Не то ли твердила в век последующий? Не то ли готова твердить и ныне?

«Как? Мы ничего не знаем как должно? Наш ум не может открыть что нам нужно? Мы должны веровать в то, чего мы не можем постигнуть? Есть область истин, не только нам недоступная, но и во многом противоположная нашим познаниям? Итак, откроют все это рыбари и мытари Иудейские? Так прилично думать простолюдинам, а не тем, кои образовали свой ум науками! Как? Мы должны водиться не волею, а самоотвержением?»

Не так ли именно отзывается обыкновенно мудрость человеческая? И если бы она еще отзывалась таким образом! Ибо мы, чтобы не отягчать слуха вашего, передаем только слабые звуки того, что гремит трубою. Если бы за сим осталось в ком недоумение, что мир почтет буиим того, кто бы решился исполнить совет апостола, пусть начнет жить истинно по-христиански, и увидит, скоро увидит, как мир начнет смотреть на него и говорить о нем.

«Аще кто мнится мудр быти в вас в веце сем, буй да бывает, яко да премудр будет!»

Без сомнения, греческая мудрость, обращавшая все в вопросы, не могла не предложить в сем случае своего любимого – почему? Проповедник Евангелия мог сказать что так хочет Бог. Но, зная свойства своих слушателей, он показывает причину требуемого. Какая же это причина? Та, что «премудрость... мира сего буйство у Бога есть», равно как и премудрость Божия кажется мудрости земной буйством.

Причина решительная сама по себе; ибо если земная мудрость есть буйство пред Богом, то, ясно, что нет другого пути приблизиться к премудрости Божией, то есть истинной, как оставить свою мудрость, пренебречь ею и соделаться ее противником.

Но рождается еще вопрос: действительно ли премудрость мира сего есть буйство у Бога; и если так, то почему? В рассматриваемом нами месте апостол не предполагает сего вопроса и потому не дает ответа, потому что уже дал его при других случаях.

Какая же это причина, что премудрость мира стала в такую решительную противоположность с мудростью Божией, что оказалась буйством?

Не та, чтобы разум человеческий сам по себе был противоположен разуму Божественному; не та, чтобы премудрость мира не имела в себе никакой возможности быть не противною мудрости Божией.

Но та, что мудрецы, увлекшись страстями, извратили и свой ум, и вместе с ним и свои познания.

Конечно, не все занимающиеся мудростью в равной мере подлежали этому извращению познаний; были малые исключения. Но что представляют они в своей сложности? Представляют порыв к свету, но вместе и ту же тьму.

И вот, поскольку в премудрости Божией, явленной в природе внешней и в душе человеческой, мир не уразумел премудрости Бога, то Бог благоволил уже не мудростью, а буйством проповеди спасти верующих. А премудрость мира, яко объюродевшую, погубить и отвергнуть.

После того, для самих, так называемых, мудрецов, чтоб сделаться мудрыми, не осталось другого средства, как отвергнуть свою ложную мудрость, сделаться буиими, восприять буйство проповеди Евангельской, и таким образом умудриться воистину. «Аще кто мнится мудр быти в вас в веце сем, буй да бывает, яко да премудр будет».

Так точно и поступили Иустины, Афинагоры, Августины и Амвросии. Нельзя без умиления читать, как описывают они жалкое состояние своего духа, когда они искали истины в портиках и академиях, и как успокоились души их у подножия Креста Христова!

Те же, из мудрецов, кои, напротив, остались при своей мнимой мудрости, продолжали объюродствовать более и более, пока наконец не совершился над мудростью строгий приговор: «погублю премудрость премудрых» (1Кор. 1:19).

Но все это, подумает кто-либо, сказано о греческой мудрости мира древнего, языческого; нынешняя мудрость, яко христианская, не подлежит уже тем упрекам; ныне можно быть мудрым воистину, не делаясь буиим.

Нет, возлюбленный собрат, совет апостола и ныне имеет всю силу и все приложение.

Признаем и мы драгоценную возможность мудрости человеческой не делаться противною мудрости Божией. Но пользуемся ли мы этой возможностью? Увы, так мало, что грозное осуждение, заслуженное мудростью языческою, нередко всею тяжестью своею падает и на нынешнюю мудрость!

Казалось бы, что с распространением христианства мудрость мира сего должна была принять другое свойство, перестать быть противною мудрости Божией, и потому не быть осужденною на погубление. Но увы, опыт свидетельствует противное. От чего страдала мудрость в Греции и Риме, от того страдает и везде; посему и теперь остается во всей силе совет апостола...

Занимающимся мудростью среди христианства, очевидно, предстоит возможность не быть похожими на мудрых древних язычников. В сей следовало бы токмо начинать с того, чего требует христианство, -со святого буйства проповеди крестной, а потом, сделавшись мудрыми о Христе, украшать себя тем, что в земной мудрости есть сообразного с вечной истиной.

Таким образом, не нужно бы потом перестраивать здание до самого основания.

Но увы, дух гордости, страсти и множество других причин являются виною того, что эта драгоценная возможность для ума строить дом мудрости уже не по своим планам и вымыслам, а по чертежу Божественному, остается большей частью без употребления. Вместо того, чтобы пользоваться в достижении мудрости руководством свыше, стараются забыть, избегать его, яко преграды и помехи на пути. И чего же достигают? Вступив на прежний путь язычества, действуя одним своим умом, достигают того же, что было с язычниками: созидают мудрость, противную премудрости Божией, которая потому оказывается в очах Божиих юродством, и влечет за собою то же осуждение, коему подвергнута была мудрость язычников. Древняя мудрость, яко происшедшая до Евангелия, не была даже в такой намеренной противоположности с ним, пренебрегала им по гордости, но, не устремляясь на него с таким ожесточением, более защищалась, нежели нападала. Новая мудрость языческая, происходя при Евангелии, якоже уже незаконная по происхождению, питает как бы врожденную ненависть к нему, и первым делом почитает гнать его и преследовать. Чтобы убедиться во всем этом, стоит токмо привести на память, какова была и что сделала мудрость века прошедшего. Каких не оставила она следов своего ожесточения против христианства, то есть против мудрости Божией? Это была мудрость уже не земная, душевная, а в прямом смысле адская и бесовская. Злополучная и ужасная судьба ее заставила разлюбить такую мудрость самых пламенных поклонников ее. Но перестала ли мудрость быть языческою?..

После сего нет нужды много доказывать, что совет апостола для мудрости во всей силе идет к нашим временам.

(Не закончено)

«И показа ми чисту реку воды животныя светлу яко кристалл, исходящу от престола Божия и Агнча... и по обаполы реки древо животное, еже творит плодов дванадесяте, на кийждо месяц воздая плод свой: илиствие древа во изцеление языком» (Откр. 22:1–2)

Так пишет святой Иоанн в дивном Откровении своем. После многих величественных и разнообразных видений, ему дано было созерцать и будущий град Божий – Иерусалим, сходящь с небесе. Здесь, среди разных предметов, указана Иоанну Духом и река воды живой, исходящей не из гор и дебрей, как у нас, в этом бедном мире, а от престола Бога и Агнца, по брегам коей растет древо жизни с плодами неоскудевающими. Что означала сия святая река, не сказано ни Духом Тайновидцу, ни нам Тайновидцем. Но не будет неблагочестно думать, что этой чудною, исходящею от престола Божия рекою символически изображен был для Иоанна поток силы творческой, который, исходя из недр всемогущества Божия, непрестанно льется на все сотворенное и, обтекая вселенную, оживляет собою все – от первого Серафима до последнего насекомого, так что без него всякая жизнь, сила и крепость, всякое совершенство, как в мире вещественном, так и в духовном, оскудели бы совершенно.

Не знаем, имелось ли в виду сие место из Откровения Иоаннова у боголюбивых создателей храма сего во время его устроения; но то, что видим в сем храме, само собою препровождает мысль к видению Иоаннову. И здесь, как видите, водружен престол Бога и Агнца, на коем Божественный Агнец Сей ежедневно приносится в бескровную жертву о грехах всего мира; и здесь если не река, то поток воды живой исходит из-под сего престола и протекает, хотя невидимо, по всему протяжению храма; и здесь по берегам его растет древо жизни – слово пророков и апостолов, при каждом богослужении возглашаемое с сего священного места; и здесь не только каждый месяц, но, можно сказать, каждый день обретаются для алчущих всегда новые плоды, могущие питать душу в жизнь вечную. Кратко сказать, что возлюбленный ученик Христов созерцал точию в видении пророческом, что блаженные небожители будут зреть токмо по окончании сего мира; подобное тому дано здесь видеть всем нам – самыми очами плоти.

Для чего дано? Для одного ли праздного любопытства, чтобы, возвратившись в домы свои, подобно малолетним детям, рассказывать с живостью что мы были в таком храме, где есть кладези перед престолом и под амвоном? Для сего не стоило бы созидать с таким трудом сего храма; не стоило бы и нам, с разных, не близких мест приходить сюда утренневать у порога его. Нет, храм сей, эти кладези и наше путешествие сюда тогда токмо достигнут своей цели, если видимое здесь напомнит нам о невидимом, а настоящее препроводит мысль нашу к грядущему.

Какому грядущему? Тому самому, которое предоткрыто было токмо одному Иоанну, а уготовляется для всех и каждого.

Да, братие, по безприкладному милосердию Спасителя нашего все мы предназначены войти некогда в оный новый Иерусалим, сходящь с небеси, увидеть эту живую реку, истекающую из-под престола Божия и Агнча, утолить жажду от чистых струй ее и вкусить от плодов растущего по берегам ее древа животного. И как предназначены? Не дарованием токмо на это права, а наложением на нас ко всему этому обязанности, так что если кто окажется недостойным войти во святый град Божий и пить из сей реки, то таковый на всю вечность – слышите? – на всю вечность будет удален от светлого лица Божия и заточен к студенцу «бездны» (Откр. 9:1), который течет уже не струями прохлаждающими, а пламенем неугасаемым.

Как после сего не подумать прилежно о том, чего потребуют от нас при вратах небесного Иерусалима, и кто будет допущен к струям реки Агнчей? Ответ на сии вопросы дает нам тот же святой Иоанн в следующих словах: "выдех, – говорит он, – и се, народ мног, егоже изчести никтоже может, от всякаго языка и колена, людий и племен, стояще пред престолом и пред Агнцем, облечены в ризы белы, и финицы в руках их. И возопиша гласом велиим, глаголюще: спасение седящему на престоле Богу нашему и Агнцу... И отвеща един от старец, глаголя ми: сии облеченнии в ризы белыя кто суть и откуду приидоша? Ирех ему: господи, ты веси. И рече ми: сии суть, иже приидоша от скорби великия, и испраша ризы своя, и убелиша ризы своя в Крови Агнчи: сего ради суть пред престолом Божиим и служат Ему день и нощь в церкви Его, и Седяй на престоле вселится в них: не взалчут ктому, ниже вжаждут, не имать же пасти на них солнце, нижге всяк зной: яко Агнец, Иже посреде престола, упасет я и наставит их на животныя источники вод, и отъимет Бог всяку слезу от очию их» (Откр. 7:9–17).

Видите теперь, кто будет допущен в небесный Иерусалим к источникам вод животных? Это те, иже приидоша от скорби великой, те, иже убелиша ризы своя в Крови Агнчей; вот два качества, без коих нет доступа ни в град Божий, ни к источнику жизни. Итак, надобно стяжать их, стяжать здесь, доколе живем на земле, ибо когда пробьет полночь и приидет Жених, тогда поздно будет, как показывает пример дев юродивых, искать елея для светильников.

Что убо это за скорбь велия? И почему необходимо пройти ее, дабы войти потом в светлый град Божий? Скорбь сия есть то же, что тесные врата, о коих говорит Спаситель: «подвизайтеся внити сквозе тесная врата» (Лк. 13:24); то же, что разумел апостол, когда писал: «А иже Христовы суть, плоть распяша со страстьми и похотьми» (Гал. 5:24). Ибо можно ли распять собственную плоть, не чувствуя притом великой боли и тяжкой скорби от сего распятия? Итак, не мните, братие мои, как мнили некоторые, что виденный Иоанном сонм облеченных в белые ризы и введенных пред престол Божий, к источникам воды живой, есть сонм точию мучеников Христовых. Конечно, мученики, за их торжественное исповедание имени Христова и претерпение за то различных мук и смерти, достойны особенной похвалы и награды; но и всякий истинный христианин есть, в своем роде, мученик, ибо он должен распять свою плоть со страстьми и похотьми, а это стоит немалого терпения и, может быть, превосходит многие муки.

Зачем же, спросят, необходима эта скорбь велия, это мучение бескровное? Затем, что распятием токмо плоти и самоотвержением достигается та чистота сердца и свобода духа, кои необходимы для будущих обитателей Царства Христова на небеси. В него, как замечает Тайновидец, не может внити «никая скверна». Но как изгнать эту скверну из существа нашего, когда она проникла его от ног до головы? Ужели сладостями и радостями века сего? Ах, сладким не лечат и болезней тела; тем менее вручается им дух и совесть. Необходимо горькое лекарство; необходим крест и скорбь велия. Только они одни могут ослабить, умертвить и искоренить наше самолюбие, этот корень в нас всего злого и богопротивного. И вот почему весь сонм праведников, торжествующих на небеси, состоит не из других каких-либо лиц, а из тех, кои приидоша от скорби великия.

Вот почему и мы, если не вооружимся в ту же святую мысль, не облечемся тою же верою и тем же долготерпением, и не перенесем благодушно искушений и скорбей, неразлучных при сражении со грехом, гнездящимся в нашем сердце, то не узрим ни града Божия, ни реки, текущей из-под престола Агнца.

Вторая, отличительная черта торжествующих небожителей состоит в том, что они, как говорит святой Иоанн, «испраша ризы своя, и убелиша... в Крови Агнчи». Что это значит? Кто омывает одежду свою в крови? Свойство крови не убелять вещи, а делать их красными. Как же небожители убелили ризы свои в Крови Агнца?

Уже из сего явно для каждого, что это агнец не какой-либо обыкновенный, каковых, например, закалали в жертву Богу в Ветхом Завете целыми тысячами; ибо «невозможно бо крови юнчей и козлей, как замечает апостол, отпущати грехи» (Евр. 10:4); а здесь как под ризами, очевидно, разумеется не одеяние, так и под очищением их – не освобождение от праха или грязи, а изглаждение пятен совести и нечистот душевных. Кто же Этот Агнец, Коего Кровь может убелить ризы души нашей и сделать нас через то способными войти в святый град Божий и приступить к источнику жизни вечной?

Это Агнец, закланный прежде сложения мира, коего агнцы ветхозаветные служили точию слабым предызображением; это возлюбленный Спаситель наш, Который, по выражению пророка, яко Агнец на заколение ведеся за грехи наши. Его-то Кровь убеляет – и одна токмо может убелить – ризы наша; ибо Он у верующего во имя Его отъемлет все беззакония и преносит их на Себя и Крест Свой; и в то же время взимает от Себя правду Свою и усвояет ее бедному грешнику, на Него уповающему. Кто достиг сего оправдания во Христе, – а достигнуть можно токмо живою верою и умерщвлением в себе греха и страстей, – тот непостыдно может явиться пред врата небесного Иерусалима, с уверенностью, что ему не скажут: не вем тя.

Итак, братие мои, если хочем стать некогда на горе Сионстей, у престола Бога и Агнца, если желаем вкусить от живоносных струй реки Едемския и от плодов древа жизни, то приимем труд исполнить условия, для того необходимые; то есть не будем уклоняться с узкого пути скорбей и очищения, коим ведет нас рука Промысла Божия, на широкий путь мира; постараемся соединиться в духе как можно преискреннее со Спасителем нашим, да облечемся в белую и светлую одежду Божественных заслуг Его.

Желаете ли знать, что и как может нам содействовать к сему? Для сего будьте внимательны к Евангелию, к своей совести и к Уставам Святой Церкви; ибо в сих трех зерцалах со всею ясностью изображено все то, что нам должно делать и чего убегать, дабы войти некогда на вечное пребывание в Иерусалим небесный, к источнику воды живой, из коего да удостоимся все мы утолить некогда – иначе ничем неутолимую – жажду души и сердца, молитвами и заступлением святого угодника Божия Онуфрия, в честь коего собрались мы ныне на место сие. Аминь.

Память святителя Михаила, ныне нами совершаемая, важна для всей Церкви Российской уже потому, что им предначинается ряд святителей наших, через него благодать рукоположения апостольского перешла из Церкви Греческой в Церковь Российскую. Не всякого Провидение допустит стать на столь важное место, чтобы соединить собою две великие Церкви и начать новый, многочисленный лик святителей Божиих. Это дело великое! Но Михаил вполне оправдал равноапостольское избрание свое. Доказательством сего служит его жизнь.

«Но, много ли мы знаем о его жизни?» – подумает при сем кто-либо. Если спросить историков, то они действительно скажут нам весьма немного; почти одно то, что Михаил был родом из Сирии, пришел в Херсон ко Владимиру с греческой царевною Анною и, окрестив его и народ Российский, святительствовал потом четыре года в Киеве. Одно почти это говорят историки о святом Михаиле; но мы, братие, и не будем их спрашивать о жизни сего святителя, а спросим – его самого. В самом деле, не в сем ли граде почивают мощи Михайловы? Что же может быть лучше сего ответа на вопрос, каково было житие Михаила? Если самое тело Михаила столь возвысилось над всем тленным, так очистилось от всего земного, что избежало общей участи тел человеческих – обращаться в землю, из которой они взяты, – то явно, что душа Михайлова была храмом Духа Святаго. А деяния таковых людей известны: для них, по выражению апостола, «несть закона» (Гал. 5:23), ибо они без закона всегда помышляют и всегда исполняют вся, «елика честна, елика праведна... елика прелюбезна... аще кая добродетель и аще кая похвала» (Флп. 4:8). Таковые люди направляются, по словам Давида, ко всякой заповеди, «и ненавидят всяк путь неправды» (Пс. 118:104). Они смиренны, кротки, благопокорливы, не воздают зла за зло, благословляют даже кленущих их и молятся за творящих им напасть. Таков, без сомнения, был в действиях своих и Михаил, как то показывает святость и нетление мощей его.

Как драгоценен залог сей для всей Церкви Российской!.. Он показывает, что благодать рукоположения апостольского, столь важная для иерархии и для всей Церкви, принесена в наше Отечество в сосуде крепком, чистом и благолепном, что первый пастырь наш был не по имени токмо, но и на деле – ангелом представителем и предстателем новосозданной Церкви. Без сомнения, и теперь сей ангел предстатель не оставил стражи своей, не престает осенять молитвами своими народ, приведенный им ко Христу, особенно пастырей сего народа, кои все через него приняли благодать священства. Если бы дух Михаила оставил паству свою, то не осталось бы среди нас и его тела. К чему служил бы видимый знак единства, если бы совершенно прервался союз невидимый и духовный?

В нетленных останках своих первый иерарх Российский продолжает некоторым образом совершать даже на земле пастырское служение свое, поучая вере и добродетели всю паству свою. Недолго суждено ему было учить народ новообращенный, ибо он святительствовал, как мы сказали, только четыре лета, да и новообращенные еще не способны были к принятию всей полноты учения христианского; и вот, как бы в замену сего служения, предоставлено ему учительство высшее, которое окончится только с концом мира. Святые и нетленные мощи Михайловы сильнее всякого слова поучают и всех пастырей и всех пасомых.

Пастырям Михаил показывает собою, каков должен быть христианский пастырь. Мало того, если он служит только орудием к низведению благодати на пасомых в Таинствах, таким орудием, через которое только протекает благодать, не освящая его самого и не оставляя в нем следа, – мало сего для пастыря, хотя пасомые и таким образом приемлют всю необходимую для спасения их благодать. Истинный христианский пастырь должен быть орудием благодати не мертвым, а живым, не проводящим токмо сию благодать, а исполненным и проникнутым ею, и потому источающим ее, – он должен быть постоянным жилищем и храмом Духа Святаго. Будет ли следствием сего нетление и самого тела, или не будет – это не в воле человека: Премудрость Божия являет чудеса нетления когда угодно ей, а не нам. Но есть нетление, которое непременно должно украшать всякого пастыря христианского. Это нетление ума – его свобода от заблуждений, кои рано или поздно должны рассеяться и исчезнуть; нетление воли – ее свобода от нечистых правил и порочных навыков, коим также нет места на небе, среди жизни вечной; нетление сердца – его свобода от похотей, кои, безпрестанно возникая и непрестанно исчезая, пременяясь и как бы пожирая друг друга, являют собою явный образ тления духовного. Говоря словами Писания, в пастыре требуется совлечения «ветхого человека, тлеющаго в похотех прелестных» (Еф. 4:22), и стяжание потаенного "сердца человека, в неистлении кроткого и молчаливаго духа» (1Пет. 3:4). К сему-то нетлению и бессмертию воззывает всех преемников своих в пастыреначальстве первый иерарх Российский!

Но, поучая пастырей, святой Михаил нетленными останками своими преподает наставление и всем пасомым – быть христианами не по одному имени, блюсти твердо веру православную и осуществляет ее постоянно в жизни, стремиться путем добродетелей и покаяния вослед его – в Небесное Отечество. Сему поучает всех и каждого гроб Михаилов; и я не думаю, чтобы кто-либо из нас отходил от сего гроба без мыслей о своем спасении. Прикасаясь к останкам святого и лобызая их, кажется, слышишь от них голос: все суета, кроме веры и добродетели.

Пребудем ли, братие, равнодушны к сему и подобным гласам?.. Промысл столь мидосерд ко всем нам, что благоволил обитать нам во граде, исполненном нетленными останками святых, и гласами, от них исходящими. Безответны будем, если, живя среди сонма святых Божиих, не научимся восходить, по следам их, на небо! Аминь.

Святой Давид, желая изобразить блаженство праведных по смерти, говорит, что они «восхвалятся... во славе и возрадуются на ложах своих» (Пс. 149:5). Каким образом праведные прославляются в светлых обителях Отца Небесного – сего не дано видеть бренному оку человеческому. А как они в радости и мире почивают на ложах своих – это в самом ощутительном виде открыто для взора многих и многих. И особенно не сокрыто сие от вас, обитатели богоспасаемого града сего! Ибо не пред вашими ли очами от лет древних почивает на ложах своих целый сонм святых Божиих человеков? О, блаженны очи ваши, кои всегда могут видеть, что многие из сынов Православной Церкви сподобляются узреть едва единожды в целую жизнь!

Се, и ныне кто собрал нас? Един из тех, кои восхваляются присно, во славе, и в обителях Отца Небесного. Куда собрал? К тому ложу, на коем он возлег опочить после многих неусыпных трудов в вертограде Христовом. Собрал ныне, ибо ныне он сам, пожатый мечом свирепых монголов, собран был, яко зрелый колос, в житницу Отца Небесного. Зрите, как мирно почивает праведник на ложе своем! Более трех веков протекло над сим ложем, а ложе – то же! Три разного рода владычества прешли над сею страною, а область тления ни разу не коснулась того, кто почивает на сем ложе! Самый вид гор и юдолей наших изменился, а образ почивающего священномученика един и тот же! Пройдут и еще века и, может быть, тысячелетия над сим святым ложем; совершатся и еще новые и новые перемены в судьбе сего града и страны, – все изменится вокруг, а праведник пребудет яко гора Сион, неподвижен среди устремлений потока времени, и восстанет с ложа своего с большею легкостью, нежели как мы восстаем от сна утреннего. Так верно исполняется над страдальцами за имя Христово слово Премудрого, что они «непщевани быша только во очию безумных умрети, и вменися озлобление исход их, и еже от нас шествие сокрушение: сами же они были и суть в мире. Ибо пред лицем человеческим аще и муку приимут, упование же их безсмертия исполнено» есть (Прем. 3:2–5). Меч монголов, пресекший нить жизни священномученика, только ускорил торжество его во славе и, не дав ему узреть здешнего града, навеки соединил его с ним, открыв ближайший случай опочить здесь навсегда святым и нетленным мощам его.

Но не на почивание пришел сюда священномученик! Можно ли было опочивать здесь мирно, когда все вокруг дышало бранью, раздором и запустением? Когда Отечество наше было подобно телу, лишенному большей части своих членов, у коего только в сердце хранилось несколько капель жизни и движения? Когда Церковь и паства Киевская были яко вертоград не огражденный, не напоенный, отметнувший листвие, преданный на позобание (поедание) всем зверем дубравным; когда самый храм сей, избранный в место покоища священномученика, останавливал взоры одними великолепными развалинами и служил виталищем не служителей алтаря, – а птиц небесных? Когда не мог почивать мирно на ложе своем ни один из жителей сего града, мог ли опочивать тогда на своем ложе верховный пастырь бедствующей Церкви?.. И не почивал! Свидетель тому чудесный огонь, виденный в те бедственные времена неоднократно среди ночи между непокровенными стенами сего храма, и исходивший от гроба священномученика. Что другое был огонь, как не видимое выражение пламенных молитв его к Богу о пастве и Церкви своей? Как сильно было сие предстательство у Господа – показали потом события, ибо с тех пор, как священномученик, возлегший среди храма сего на ложе, начал восставать с него на молитву, видимо начали улегаться все волны, обуревавшие корабль Церкви Киевской. Политики дивятся ныне, каким образом страна здешняя так мирно могла войти паки в состав Православного Отечества. Как ей было не войти мирно, когда она ведома и пореваема была к тому неусыпными молитвами столь великих предстателей у Господа?

Теперь, когда от прежних неустройств страны и Церкви Киевской большей частью не осталось ничего, кроме печальных воспоминаний, когда стены храма сего, соединив в себе древнее и новое благолепие, начали свидетельствовать пред каждым, что ночь сетования нашего прейде, а день радости приближися, – теперь настало время священномученику не только возлечь, но и опочить на ложе своем. А мы ежегодно дерзаем приступать к сему ложу, и творим его каждый раз снова идти вместе с нами с места покоища его!... Откуда и для чего сие дерзновение?.. От веры, любви и благодарности, для веры, любви и назидания – износя нетленные мощи священномученика из-под крова сего храма под кров небесный, мы хотим показать наше сокровище всему миру, всей обновленной весной природе; а обнося их вокруг храма, сим самым свидетельствуем благодарственно, что святитель был и есть яко стена и ограждение паствы своей, и, без сомнения, сам священномученик, движимый от нас в святых останках своих, не остается неподвижен, но вместе с сим подвизается духом к теплейшему ходатайству о нас, ибо хотя отцы любят детей своих и молятся о них и без их просьб о том, но любят также, чтобы дети, со своей стороны, возбуждали, чем могут, их любовь к себе. Наконец, мы сами, сколь ни косны на благое, но видя как угодник Божий оставляет место покоища своего и видимо шествует среди нас, невольно ощущаем в сердце своем движение многих святых мыслей и чувствований, и неприметно располагаемся сами идти вослед праведника путем его добродетелей к месту вечного покоя для всех.

Посему не дерзновение наше (оно благочестиво и свято) должно занимать теперь мысль нашу, а другое, совершенно другое; возрадуется ли ныне о нас священномученик на ложе своем и что узрит он между нами, изойдя из сего храма? По-видимому, нельзя найти времени для показания себя пред ним лучше, как время настоящее, ибо мы окружены священными днями: не так давно совершали Святую Четыредесятницу и поклонялись Страстям Христовым; потом праздновали восстание Господа из гроба; за несколько дней пред сим исходили на воды для принятия благодати Божией; с другой стороны, готовимся торжествовать вознесение Спасителя нашего на небо; ожидаем сошествия Духа Утешителя; как среди таких дней и торжеств не освятиться самим, не обогатиться святыми мыслями и чувствами, не удержаться от многих грехов, не совершить в такое время, хотя из подражания, хотя по необходимости, некоторых добродетелей? Все это немалая порука за то, что священномученик может обрести между нами что-либо и достойное своего взора, который, просветленный лицезрением Отца Небесного, не может сносить греха и бесчувствия душевного.

Но, братие, надеясь в настоящем случае на нечто в нас благое, можем ли не опасаться за многое и многое злое? Куда сокрыть нам от светлого взора священномученика такое множество бедных, кои напрасно предстают ежедневно пред очи богачей и часто не получают даже ласкового взгляда? Куда сокрыть такое множество детей, кои оставляются родителями возрастать без страха Божия, без познания путей спасения, оставляются ходить куда влечет их наклонное ко злу сердце человеческое? Куда сокрыть множество распрей и ссор, разделяющих не только людей чуждых между собою (хотя христиане все должны быть братьями), но и связанных узами ближайшего родства? Куда сокрыть корыстолюбие и лукавство, коим некоторые едва не превосходят последователей синагоги, – чувственность и нечистоту жизни, коими иные спорят с поклонниками Магомета? Куда девать на сей случай нашу холодность к вере и храмам Божиим, непочтение к родителям, ропот против высших, недовольство своим жребием, душетленную склонность к рассеянию? Все это, братие, узрит священномученик – и что изречет на град наш? Не отвратит ли лица своего? Не возвратится ли с горестью на место покоища своего?

Что же остается делать, чтобы усладить для праведника настоящее торжество в честь его?.. Остается одно: вместо недостающих благих дел окружить пока священное ложе его святыми обетами. Пусть каждый из нас произнесет в душе твердый обет: или отстать, в честь святого покровителя нашего града от какого-либо греха, или совершить во имя его какое-либо благое дело. Окруженный сими обетами, видя искренность и твердость их, священномученик без огорчения возвратится на место покоища своего и, представ престолу Отца Небесного, скажет: «Господи, я зрел паству свою; она немощна, весьма немощна; но в ней есть желание быть здравою; приумножь для нее в грядущем лете благодать Свою, да совершится в ней все благое, к коему возбудило ее мое посещение!». Аминь.

Между чудесными знамениями, окружавшими смерть и воскресение Господа, было, по свидетельству истории Евангельской, и то знамение, что «гробы отверзошася: и многа телеса усопших святых восташа: и... по воскресении... внидоша во святый град и явишася мнозем» (Мф. 27:52–53). Таким образом для Иерусалима в то время совершилось в малом виде, можно сказать, будущее воскресение мертвых.

Как ни разительно знамение сие, но богоспасаемому граду нашему дано видеть нечто подобное в продолжение целых столетий. Ибо сколько веков, как благодатью Божией отверзлись у нас гробы многих святых, и не закрываются доселе! Сколько телес, в них почивающих, видимо воспрянули из персти земной своим нетлением! Наконец, как бы в довершение сходства с древним событием, се един из сонма святых Божиих, яко пастырь града сего, каждый год, в продолжение богосветлого круга празднеств в честь воскресения Христова, подъемлется с своего места, исходит из храма, и является пред лицем всего града нетленными мощами своими!..

Для чего сие явление?.. Для того же, для чего являлись в Иерусалиме воскресшие святые по воскресении Господа: во свидетельство, что умерший за нас и воскресший для нас Господь Иисус есть истинный Владыка жизни и смерти; что держава смерти и тления действительно попрана и разрушена Его смертью; что «грядет час, когда вси сущии во гробех услышат глас Сына Божия... и услышавше оживут» (Ин. 5:28, 25), что потому христианам нет причин бояться «убивающих тело, души же не могущих убити, а должно бояться токмо Того единого, кто может душу и тело погубити в геенне» огненной (Мф. 10:28). О сем свидетельствует пред нами священномученик торжественным явлением нетленных мощей своих среди града нашего!

Что же производит в нас сие свидетельство? Какой плод его каждодневного явления среди нас? Укрепляемся ли мы им в надежде на жизнь будущую? Утешаемся ли сею надеждою среди горестей и превратностей жизни настоящей? Ограждаемся ли молитвами святителя от соблазнов и греха? Растем ли в вере и благодати, в любви, смирении и чистоте? Не продолжим вопросов, а заметим вместо сего, что как всякая милость Божия, так и та, коею мы пользуемся, не быв употреблена во благо, послужит к вящшему осуждению нашему.

«Аще не бых пришел и глаголал им, – говорил Сам Спаситель о Иудеях, – греха не быша имели: ныне же вины не имут о гресе своем» (Ин. 15:22). Так могут сказать о нас и святые Божии, особенно блаженный священномученик, каждый год творящий шествие с нами. Теперь он восстает со своего ложа для того, чтобы ходатайствовать за нас и благословлять нас; а некогда восстанет для того, чтобы свидетельствовать против нашего ожесточения и судить нас.

Будем же внимательны к знамению благодати Божией и, шествуя за нетленными мощами святителя и чудотворца, вникнем в нашу жизнь, куда лежит путь ее; точно ли мы идем туда, куда ведут нас святии Божий человецы и своими молитвами и своим примером? Аминь.

«Аще и телом отхожу от вас, но духом с вами пребуду», – так говорил благочестно ублажаемый нами преподобный настоятель обители сея, прощаясь перед своею кончиной с братией. Он желал и надеялся пребыть среди ее духом; а Господь, творящий несравненно более «чего мы просим, или о чем помышляем» (Еф. 3:20), даровал ему благодать пребывания среди братии своей не только духом, но и плотью. И какою плотью! В коей явно видны следы Духа Божия, которая, сама торжествуя столько веков над тлением, источает жизнь и нетление всем, притекающим с верою. После сего не знаю, можно ли правильно сказать, что мы ныне творим память преподобного. Память творится о тех, кои давно были, или находятся вдалеке; а он здесь, всегда здесь, на своем месте: прежде всех является на молитву, и после всех оставляет ее или, паче, никогда не оставляет.

И не мните, братие, чтобы такое пребывание среди вас, в сем храме, великого наставника и отца нашего было бездейственно. Нет, оно важнее присутствия живого начальника. Перед обыкновенным начальником открыты одни внешние ваши дела и движения; пред сим настоятелем не сокрыты самые мысли и движения сердечные; он – в Боге – видит все, что происходит во глубине душ ваших; видит, и замечает; замечает, и действует. Вы не знаете, откуда приходит вам такая радость, или такая скорбь, думаете, что причиной сего такой-то человек, или такой-то случай. Так, ибо не без действия над вами и люди, и случаи; только будьте уверены, что все их действия, все, и приятное и неприятное, с вами здесь случающееся, состоит, после всеблагой воли Божией, в особенном распоряжении святых и богоносных отцов, основателей и покровителей сей чудотворной обители, и служит во святых руках их для составления врачевств на различные душевные недуги ваши. Посему нет для вас, братие, лучшего правила, как все, что ни случается с вами, принимать так, как больные принимают от врачей лекарства. Сладко ли, горько ли, – больные принимают равно верно, в уреченный час, в указанном количестве. Так принимайте все, случающееся с вами, и вы, будучи твердо уверены, что богоносные отцы, невидимо и непрестанно бдящие о спасении душ ваших, никогда не назначат вам лекарства неверного, или в излишнем количестве. Нет, они скорее сами перенесут за вас что нужно, нежели вас отяготят чем-либо излишним. Как скоро вы начинаете всегда поступать таким образом, то будьте уверены, что все приятное и неприятное станет обращаться вам во благое, и вы достигнете истинного здравия душевного, за коим притекли под мирный кров святыя обители сея. Ибо за чем притекли вы сюда, оставив мир и все его приятности? Ужели за почестями, за стяжаниями, за благами земными? Всего этого надлежало искать в мире, а не здесь; здесь одна почесть – вышнего звания о Христе Иисусе, одно сокровище – веры, добродетели и смирения, одно благо – мир Божий, превосходяй всяк ум.

Но к кому я говорю сие?., здесь ли учить, где всем должно поучаться?.. Так, возлюбленные братие, у подножия святых Божиих все мы – не более как малоопытные ученики. Но надобно же кому-либо, в отсутствие христолюбивого пастыря и предстоятеля вашего, быть органом их духовного вещания: и я не думаю изменить мысли и желанию как преподобного отца нашего Феодосия, ныне нами ублажаемого, так и всех богоносных отец, зде почивающих, если от имени их не только вас, находящихся под кровом обители сея, но и всех, здесь присутствующих и разделяющих празднество наше, приглашу к тому, чтобы идти по святым следам их. Куда идти? в пустыню и затвор?.. Нет, к самоотвержению, вере, смирению и чистоте духа и плоти. Что может мешать всем нам подражать в сем отношении святым? Не к сему ли самому все мы обязаны по званию христиан? Не той же ли были и они природы, что и мы? Нам встречаются искушения, а им разве не встречались? Прочтите их жизнеописания; и вы увидите, что все наши искушения в сравнении с их подвигами не более как сражение на картине против сражения на самом деле.

Святым подавалась благодать? Подается и нам, и еще более подается нам, нежели подана была им. Дивитесь сему? Но так уверяет нас сам апостол Христов: "идеже, – говорит, – умножися грех, тамо преизбыточествова благодать» (Рим. 5:20). Кроме сего, путь веры и добродетели, можно сказать, уже углажен для всех нас стопами святых Божиих, сокращен и огражден их молитвами.

Безответны убо будем, если, живя среди святых, воззываемые непрестанно их примером, влекомые их молитвами, не успеем прийти туда, где блаженствуют теперь они. Аминь.

Собравшись сюда в таком числе не только из града, но и из всех окрестностей, вы собрались, братие, без сомнения, не для слушания слова человеческого, а для того, чтобы принять в души и сердца наставление от самого угодника Божия, зде почивающего и ныне благочестно нами ублажаемого. Не скроем от вас, что и мы пришли сюда не столько для преподания, сколько для принятия наставлений. Ибо где же и пастырям Церкви, для коих в свою чреду нужны просвещение и вразумление, и еще большие, нежели для пасомых, где же и им почерпать себе наставления, как не у подножия святых угодников Божиих?..

Но, братие, ужели посему ожидать нам, чтобы угодник Божий для наставления нас оставил свое святое ложе, взошел на сие место и – начал беседовать с нами, подобно тому, как мы беседуем с вами! Такого собеседования многие из нас, вероятно, не могли бы и перенести. Довольно того, что он столько веков предлежит нетленными останками своими взору всех и каждого, как разверстая книга; а читать в сей книге, и брать из нее назидание должно каждому самому, смотря по своему состоянию и своей нужде. И трудное ли дело назидаться таким образом у раки святых угодников каждому самому? Напротив! Как стоя против летнего солнца нельзя не начать нагреваться, как стоя у моря нельзя не почувствовать мгновенно прохлады, так стоя у подножия мощей святых угодников Божиих невозможно не исполняться душевного назидания.

Стоит только при сем не развлекаться воображением по предметам сторонним, надобно только устремить молитвенно внимание и мысли на угодника Божия; и в сердце тотчас открывается источник святых мыслей и чувствований. Сии мысли и чувствования суть поучения самого угодника Божия к нам, коего не могут заменить никакие наши поучения, потому что в них всегда сокрывается врачевство прямо против того недуга, от коего мы страдаем; а проповедники не могут знать душевных недугов каждого; а если бы и знали, не могут указать в одном и том же слове каждому врачевство приличное.

Итак, желающий слышать ныне поучение, стань у реки преподобного, помолись ему от сердца и попроси наставления, потом прислушайся к своей душе и смотри, какая мысль в ней явится. Придет ли мысль совершить какое-либо богоугодное дело, например, призреть бедного, простить должника, – соверши его скорее; сего хочет угодник Божий. Явится ли намерение разорвать постыдную связь, тебя доселе связывавшую и влекшую во ад, – тотчас разорви ее навсегда; это повелевает угодник Божий. Почувствуешь ли отвращение от неумеренного употребления вина и сикера, – брось эту пагубную привычку; угодник, внушивший тебе сие чувство, сам поможет тебе преодолеть ее. Предавался ли доселе гневу, бесчинию, сквернословию, нерадел ходить в церковь, подавать милостыню, и совесть твоя начнет обличать в этом, – скажи сам себе: это обличает меня угодник Божий, не буду отселе таким, каков был; скажи и докажи это самым делом. Когда бы таким образом приступали мы к мощам святых угодников, то всегда слышали бы от них поучение для нас нужное. Ибо для чего же они и возлежат пред нами толико веков, как опочившие вчера токмо сном? Ужели для того, чтоб принимать от нас поклонение? Но что нужды в наших поклонениях тем, коих мзда у Вышняго, кои наслаждаются Царствием Небесным? Если они остаются среди нас видимо, не возносятся самою нетленною плотью на небо, то именно потому, чтоб наставлять и учить нас, чтоб показать нам путь живота вечного.

Пойдемте все учиться у раки преподобного Димитрия! Аминь.

«Аще узриши мя вземлема от тебе, будет ты тако; аще ли не [узриши], не будет" (4Цар. 2:10)

Так говорил пророк Илия ученику своему и преемнику пророку Елисею, просившему у него перед взятием его на небо в наследие себе «духа сугуба» (4Цар. 2:9), то есть силу благодати вдвое против той, которая обитала в Илии. Елисей в точности исполнил дивное условие: удостоился видеть, как «колесница огненная, и кони огненнии» (4Цар. 2:11) восхитили учителя его на небо; посему и сподобился приять просимое: падшая на него сверху милоть Илиина дала знать, что вместе с нею прешел на него и дух Илиин.

Мы, братие, не зрели возносимою на небо чистой и святой души великого и святого основателя обители сей, ныне благочестно нами ублажаемого; никто из нас не просил у него пред кончиною духа, тем паче сугубого; и однако же он, отходя на небо, оставил, подобно древнему пророку, нам милоть свою, и какую милоть! Не одежду, – хотя и она от святых немало значит, – а свое нетленное тело, которое, как милоть, служило некогда покровом для чистой и святой души его.

Для чего оставил? Скажем не обинуясь, что для того же, для чего оставлена была Илиина милоть Елисею, то есть чтобы в нас, если возможно, был дух праведника сугуб. Ибо судите сами, если обыкновенная милоть служила знаком духа сугубого, то милоть, нам оставленная, составляющая сама по себе великое чудо, не может не быть знаком и залогом величайших дарований. Итак, могий вместить да вместит! У того, кто дает способным «духа без меры», станет духа для всякого – в меру возраста его.

Но большей части из нас дал бы Господь иметь хотя тот благой дух, который обитал в ублажаемом нами праведнике. Ибо каких благих дел не совершили бы мы, если бы оживлены были духом Христовым в той мере, в какой исполнен был им преподобный Дионисий?

Если бы кто почел и эту меру не по себе и своим слабостям, тот возьми меньшую, возьми, если угодно, самую малую; но надобно взять какую-либо непременно. Ибо для чего же оставлена и тебе, наравне с другими, чудесная милоть? Ужели для того, чтобы ты поклонялся ей и лобызал ее, не заемля нисколько духа у угодника Божия? Но для сего стоило ли бы ей целые веки оставаться невредимою от тления? Стоило ли бы для сего и нам, оставив все, домы и дела наши, собираться в таком числе в сию пустыню? Нет, сия чудесная милоть оставлена нам, без сомнения, для какого-либо святого употребления: какого? Елисей милотью Илииною разделил Иордан и перешел его по суху; а мы милотью угодника Божия будем разделять поток времени и всего временного, поток удовольствий и сладостей мирских, поток худых примеров и соблазнов, тот поток, в коем многие утопают так безгодно. Как разделять? Повергая в него милоть преподобного. Тебя, например, окружает поток чувственности и нечистых удовольствий, ты сам видишь, что можешь в глубине его погибнуть; стань мысленно у гроба преподобного, имись верою за святые мощи его, и поток соблазнов житейских расступится пред тобою, ты прейдешь его, как Елисей Иордан, безвредно. Пред тобою поток неправедного прибытка, стопы твои скользять под ним; ты готов повергнуться во глубину его стремглав; спеши мысленно к чудесной милоти преподобного, укройся под нее сердцем смиренным, воззови к нему из глубины души о помощи, – и поток разделится, корысть неправедная представится тебе во всей ее черноте и потеряет силу влечь тебя за собою. Тебе оказана несправедливость, ты оскорблен жестоко; поток гнева кипит в сердце, и готов излиться в словах студных, в ропоте и хуле; вспомни о милоти преподобного, о том, что ты лобызал святые мощи его, – и уста, отверстые на хулу, сомкнутся.

Так надобно поступать и в других случаях. Не должно скучать, если святая милоть не вдруг окажет свое благотворное действие. И Елисей милотью Илииною не вдруг разделил Иордан, должен был повергнуть в него сию милоть дважды. «И удари Елиссей воды [вторицею], – пишется в четвертой книге Царств, – и разступишася воды сюду и сюду и прейде... по суху» (4Цар. 2:14). Так поступай и ты: ставь себя мысленно как можно чаще у святых мощей угодника, и не отступай от него, доколе не почувствуешь в себе присутствия благого и крепкого духа его. Ибо не напрасно же он оставил нам всем такую милоть – свои нетленные мощи, когда мы напрасно не оставляем нигде своего платья. Аминь.

Вы слышали, братие, призывание Церкви и Царя земного к почитанию памяти новоявленного во святых угодника Христова Митрофана. Долг служителя слова возвестить вам при сем и волю Царя Небесного, напомнить и об ожидании при сем Церкви горней.

Для чего явился новый угодник Божий?.. Оставил, так сказать, небо и пришел паки на землю? Без сомнения, не для принятия наших поклонений (его и всех святых мзда у Вышняго!), а для нашего спасения, для вспомоществования нам на пути к небу. Явление нетленных мощей его миру есть для него новый подвиг служения Господу в пользу земных братий своих.

Посему мы ничем не можем лучше встретить небесного гостя, как обращением при сем случае большего внимания на самих себя, на состояние своей души и сердца, нашея веры и добродетели: так ли мы живем, чтоб его обращение среди нас не соделалось для него, как некогда для Лота – «мучением» (2Пет. 2:8); так ли располагаемся жить впредь, чтобы его молитвы за нас не остались бесплодными?

Так, братие, приобретая многое в новом угоднике Божием, мы и обязываемся вместе с тем ко многому. Это новый проповедник истины святыя веры нашея, новый споручник наших надежд, новый образец для подражания, новый помощник во всех нуждах наших: но вместе с тем и новый судия и обличитель наш, если мы, радуясь явлению его, не воспрянем от сна греховного, не вступим на путь правды, по коему взошел на небо он, и не потечем, при его помощи, к горнему нашему отечеству. Сего именно хочет Господь наш, посылая к нам святых Своих. Мне кажется, что всякий раз, когда является на земле новый чудотворец, отверзается небо, видим бывает престол Божий, и слышен глас Седящаго на нем ко всем земнородным: «Вы, кои находитесь в тьме и сени смертной, забываете о небесных обителях, для вас уготованных, воззрите на собрата вашего, облеченного среди самого тления бессмертием! Путем веры и святых подвигов он уже прешел от вас в недра вечного покоя; но Я паки его посылаю к вам, – да будет вашим руководителем, хранителем и помощником.

Перестаньте же любить суету; идите по стопам собрата вашего, вам явившегося; и вы, подобно ему, придете ко Мне, и «Аз упокою вы» (Мф. 11:28)».

Да отзовется, братие, глас сей во глубине душ и сердец наших!.. Да пробудит в нас новую решимость продолжать бодренно, или начать неленостно, хождение в заповедех Божиих!

Ибо ради сего именно являются между нами по временам новые угодники Божии и чудотворцы! Аминь.

Ныне день памяти святых безсребреников, Космы и Дамиана, издревле почитаемый от всея Церкви Православной, но тем паче имеющий право на особенное уважение в стране Таврической. Ибо древнее предание сказует, что сии врачи-чудотворцы посетили некогда и озарили чудесами своими и здешний полуостров, будучи сосланы сюда в заточение от кесаря Римского. И среди гор ваших есть доселе целебный источник, носящий имя святых Космы и Дамиана, который изведен из земли, по свидетельству того же предания, их молитвами. Памятуя сие, мы, несмотря на трудность нынешних обстоятельств и неудобства пути, посетили вчера это священное место, и снова воздали там хвалу Тому, Чья всемогущая десница преукрасила его так дивно. Ибо надобно знать, братие мои, что это одно из самых пустынных и величественных мест между вашими горами, кои вообще столь богаты живописными местоположениями. Вообразите сошедшимися три из самых высоких гор и образовавшими среди себя грозное ущелье; вообразите их покрытыми от подошвы до вершины разными деревами и зеленью, с обнаженным, как у престарелого человека, темем; вообразите, что из главного между сими горами ущелья, также покрытого лесом и пересеченного малыми утесами, стремится с ревом поток Алмы, а в стороне от него, за малым утесом, из бока горы бьет огромный ключ и вскоре соединяется с сим потоком; этот ключ -источник святых Космы и Дамиана.

Несмотря на великую степень холода воды в нем, которую можно назвать холодным кипятком, приходящие туда богомольцы с благоговением пьют (в возможно большем количестве, ибо она крайне вкусна) эту воду, и погружаются в нее для купанья. Сильный холод объемлет при сем человека, и кажется, проходит до костей и самых мозгов. Но среди сего-то, по-видимому небезопасного, действия воды и подается многим недужным исцеление, почему самый источник на языке здешних татар именуется не иначе, как «водою здравия». Ибо к нему притекают не одни христиане, но и поклонники Магомета, прославляя зато имя святых Космы и Дамиана.

Безмолвно и пустынно было место это, когда посетил я его за шесть лет пред сим. Святость воспоминаний, благодетельное свойство источника, величественность местоположения тотчас возбудили во мне особенное внимание и благоговение к сему необыкновенному месту. «Если где, – думал я, – то в подобных ущельях гор место обителям иноческим», и предположил, если угодно будет Богу, устроить киновию во имя святых безсребреников Космы и Дамиана. Священный Синод не замедлил преподать благословение на сию мысль, а благочестивейший Государь не только запечатлел наше предположение своим державным словом, но и удостоил узнать все предания, соединенные с сим местом.

Оставалось приискать вещественные средства к благоустроению святого места; и может быть мы долго не возмогли бы их найти, если бы сами безсребреники не позаботились о том. Туне приявшие дар исцелений, они туне и подали его одному из ваших здешних сограждан от болезни, казавшейся неисцельною. Но сей раб Божий (я могу назвать его сим именем и не за это одно благое дело) уподобился тому, исцеленному от прокажения Самарянину, который, «видев, яко изцеле, возвратися, со гласом велиим славя Бога» (Лк. 17:15). В благодарность святым угодникам исцеленный положил (в своем сердце) от собственных избытков устроить малую церковь над источником, с двумя купальнями, а вблизи его несколько келий, как для жительства иночествующих, так и для успокоения приходящих к источнику. Последнее, то есть пристанище для богомольцев, нашел я уже теперь воздвигнутым. Уповаем, что вскоре незамедлит совершиться и первое, так что впоследствии, если даст Господь, будем иметь утешение совершить над цельбоносным источником и святую литургию.

С намерением повествую пред вами пространно о сем источник. Ибо мне хочется возбудить к нему ваше внимание и познакомить вас с собственным вашим сокровищем.

А все это нужно, ибо многие знают подробно едва ли не все ущелья гор, а доселе находятся в неизвестности о месте святого и многоцелебного источника. Многие ежегодно посещают, как бы по обету, языческие и иудейские древности по разным местам страны вашей; а ни разу не думали увидеть то место, которое освящено пребыванием столь великих угодников Христовых, каковы святые Косма и Дамиан, и не только освящено, но и представлено благодарственному вниманию и употреблению всех родов грядущих через изведение на нем целебного источника. «Не подобает... тако бывати» (Иак. 3:10), возлюбленные, – скажем и мы с апостолом. Не воспрещаем быть внимательными ко всему, что носит следы особенной древности, языческое ли то, иудейское, или магометанское; но первое наше внимание принадлежит древностям христианским, ибо мы христиане. Соблюдение сего правила нужно и везде, тем паче у вас, коих страна так богата всякого рода священными древностями, ибо в сей стране христианство возникло с первых времен его; здесь же потом, в Херсонесе, была самая колыбель Русского Православия. Есть что видеть христианину и чем заняться не только с любопытством, но и с благоговением!

Между тем, нельзя не сказать, к глубокому прискорбию, что священные древности находятся у вас в самом незавидном положении. Я разумею не то, что они все в развалинах; в этом виновны не вы, а время и судьба края, подлежавшего столь многим и разрушительным переворотам. Но вот что можно поставить и вам в вину! Сколько прошло времени от водворения мира и порядка на полуострове через поступление его под благословенную Державу Российскую, и никто не подумал доселе о сих священных развалинах, – о том, чтобы если не возградить их, то спасти от конечного разрушения, а паче всего – от посрамления перед иноверцами. Ибо сказать ли вам, в каком состоянии нашел я самые первые священные места ваши? Останки, например, церкви, где, по всей вероятности, совершилось крещение святого Владимира, – то событие, с коего началось и пошло просвещение святою верою по всей земле Русской, – ничем не огражденные, предоставлены были попранию бессловесных животных, кои истребляли там последний злак, прикрывавший собою наготу колыбели Православия. Священные пещеры Инкерманские, где подвизались в заточении святые Климент и Мартин исповедники, и где доселе находятся места двух малых храмов, употреблялись на пристанище среди зноя для стада овец и других животных! Так ли должны поступать христиане? Сим ли выразим нашу просвещенную любознательность и вкус к древностям? И что думают о нас иноплеменники и иноверцы, населяющие в таком множестве наш полуостров? А между тем, – еще повторяю, – мы же, подобно малым детям, стремимся с таким любопытством к самым малым следам у нас древнего язычества или иудейства!..

Благодарение Богу, вложившему в наше сердце жалость и желание -сохранить и возградить священные древности страны вашей! Дело, как сами знаете, начато и, при помощи Божией, идет хотя медленно (ибо как иначе?), но не без успеха. Дайте же нам руку и соединитесь с нами в сем, не безтрудном для нас, подвиге. Почтите дружелюбным вниманием и совершаемое и совершающих. Ибо трудность дела в изобретении не одних средств к действию, а и лиц действующих. Где взять подобных делателей? Кто пойдет к нам, в отдаленную страну и на голые, так сказать, камни? И пришедший – долго ли потрудится, не возвратясь вспять, когда еще от вас будет встречать холодность и равнодушие?

Ужасный пожар ожесточенной брани истребил уже немало из того, что в сем отношении было сделано нами, – и вероятно, прострется еще далее; святое предприятие затруднится посему для нас еще более; но мы, доколе живы, не отстанем от своего дела. Не ослабевайте и вы в вашем сочувствии и усердии. Может быть, самый этот огонь брани явился за нашу прежнюю холодность к нашей святыне. А когда Господь увидит, что мы переменились, и что в нас достаточно пробудилась ревность по вере и по всему, что к ней относится, то пресечет невидимо этот «пламень» (Пс. 28:7), положит конец разрушению; и к нам паки возвратятся дни мира и благоденствия, чего всеусердно желаем от Господа вам и всей стране нашей. Аминь.

С какой стороны ни смотреть, а нетление телес святых угодников Божиих представляет, братие, как сами видите, зрелище величественное и поучительное. Те самые останки земного бытия, которые обыкновенно служат последним и сильнейшим обличением бренности нашего телесного состава, и кои, по тому самому, по смерти человека за долг почитают удалять от взора человеческого, те самые останки здесь являются не только сами видимо торжествующими над тлением, но и проливающими жизнь и нетление для всех, к ним с верою притекающих!..

Для чего же премудрость и всемогущество Божие совершают пред очами нашими столь дивное и продолжительное чудо? Для того ли, чтобы прославить память святых угодников?.. Но что в славе земной для тех, кои украшены венцом славы Небесной? Нетленные телеса мучеников, – это милоть Илиина, которую они, возносясь на небо, оставляют для нас, в знамение своего неразрывного союза с нами в духе, дабы, под сенью ее, мы сами могли немокренно прейти Иордан – поток тления, ожидающий нас на пути в Ханаан Небесный. Раки святых подвижников -это Самим Богом воздвигнутые кафедры, с коих всем и каждому возвещаются вечные истины не словами, как это бывает в наших слабых поучениях, а делами и чудесами.

После сего, братие, вместо наставлений вам от себя, мы сами должны ныне вместе с вами поучаться у сего гроба. И трудно ли обрести в нем, приличное всем и каждому, поучение? Обозревая со вниманием жизнь великомученицы, тотчас видим: 1) как должно находить и познавать истину; 2) как употреблять ее во благо свое и других; 3) и, наконец, как хранить ее среди соблазнов и искушений. Ныне, братие, мы так счастливы, что не только истина, сама благодать Божия встречает каждого из нас при самом появлении на свет. Еще очи младенца не открылись для света видимого, еще он, можно сказать, не существует для предметов, его окружающих, а свет Христов уже озаряет его душу, и весь состав существа его уже проникнут таинственным действием благодати и запечатлен знамением искупления. Самое происхождение наше от христианских родителей уже предполагает природу нашу к добру, ослабляя в ней действие той древней наследственной порчи, по коей все мы зачинаемся в грехах и рождаемся в беззакониях.

Но в то время, когда узрела свет великомученица, было другое: мрак язычества покрывал еще самые образованные народы, гордый Рим и ученая Греция кланялись еще идолам; христиане, по тому самому, почитались врагами богов и отечества, и преследовались за веру свою, подобно тяжким преступникам. А так как отец святой Варвары принадлежал к числу ревностнейших идолопоклонников, то заранее можно было предвидеть, что он поставит преграду на преграде, дабы свет веры не проник до его единородной дочери. И действительно, образ воспитания, избранный для святой Варвары, удаляя ее от всякого сообщества человеческого, лишал ее, по-видимому, всех средств выйти из тьмы идолопоклонства. Юная отроковица заключается с ее подругами на высоком столпе, дабы до времени брака не слышать чуждого гласа, и не зреть чуждого лица человеческого; пред ее очами остаются одни светила небесные и дерева полевые.

Какие малые и слабые средства к богопознанию в сравнении с нашими! Целая Римская империя видела это небо над собою и эту землю под собою, – и кланялась небу и земле, как богам; мудрецы греческие и римские со всем прилежанием наблюдали за течением светил небесных, замечали каждую былинку полевую, – и, подобно непросвещенной толпе, красоту неба и земли относили к могуществу бездушных истуканов, или к слепому и еще более ничтожному случаю. Юной ли, неопытной отроковице вознестись своею мыслью над красотою видимых тварей и достигнуть через них до престола Творца невидимого? Но в душе сея отроковицы есть чистая мысль, естественно стремящаяся горе, к Виновнику всяческих; есть чистое и святое желание любить Его всем сердцем и служить Ему во все дни жизни; есть чистая совесть, неумолкающая наставница на все благое и правое; и они скажут ей о Боге то, чего не открыла бы вся нечистая мудрость языческая. Хотите ли знать, как совершалось это внутреннее научение?.. «Разум не уразуменный о едином всея твари Творце разумети ищущи, – говорит в изъяснении сего церковная песнь, – святая дева беседоваше с своим си разумом, глаголя: от темных кумиров чудным светилам небесным како бе создатися мощно, рцы ми? К ней же он со псаломником рече: вси бози язык бесове, един же есть Господь, Иже небеса и вся светила их сотвори». Над святою Варварою вполне оправдалось теперь то, что святой апостол Павел говорил некогда вообще о язычниках, то есть, что «разумное Божие (необходимое для человека познание о Боге) яве есть в них, споспешествующей им к тому совести, и между собою помыслом осуждающым или отвещающым» (Рим. 1:19, 2:15).

Поскольку сии помыслы в чистой душе Варвары были чисты и светлы, то и ответы их на вопросы ее о невидимом Творце были тверды и вразумительны. И вот, вследствие сего внутреннего научения, сего истинно естественного богословия, идолы презрены, поклонение им отвергнуто; принято твердое намерение искать Того Бога, Которого естественный разум заставлял предполагать, но не мог открыть явственно. А «Господь разумов» и откровений, видя, как юная язычница остается верною вмале (Лк. 16:10), не замедлил даровать ей большее: несмотря на удаление Варвары от всякого сообщества человеческого, ведомый особенным Промыслом, к ней вскоре является один из пресвитеров христианских и открывает ей во всем свете не только Бога истинного, но и великого Посредника между Богом и человеком, без Коего нет спасения.

Можно ли не радоваться, видя такое неожиданное и счастливое возникновение юной язычницы из тьмы идолопоклонства на высоту истинного боговедения? Но после сего можно ли не удивляться, слыша как в наши времена некоторые продолжают вопрошать: что нам делать, дабы спастися? Кто вопрошает таким образом: иудей, магометанин, язычник? Нет, христиане, кои отрождены водою и Духом при самом начале своей жизни, в руках коих всегда и везде слово Божие, для коих отверсты тысячи храмов с их священнодействиями и Таинствами!.. Итак, нас мало и недостаточно учили и пророки и апостолы, мало открыл нам Сам Господь и Спаситель наш, мало вразумляют нас святые отцы и Святая Церковь?

Для нас, по-видимому, нужно еще откровение, новые апостолы и пророки: и почему так? Потому ли что недостаточно прежних? Нет, а потому что не знают и не принимают труда знать то, что они сказали и говорят всем и каждому о пути ко спасению.

В самом деле, не касаясь тех, кои ничему не учатся, и потому приобрели как бы некое несчастное право оставаться в неведении касательно веры и ее святых таинств, из самых учащихся многие ли занимаются познанием истин веры хотя так, как занимаются какою-либо наукою? Нет ли даже таких, кои, стяжав себе ученое имя, продолжают оставаться в грубом неведении о самых главных предметах веры и упования христианского? После сего, удивительно ли, что такие люди, нисколько не думая прежде о своем спасении, потом, когда по какому-либо особенному стечению обстоятельств, решаются начать путешествие к вечному отечеству, то оказываются незнающими пути, и должны спрашивать каждого встречающегося: где дорога?

Ах, братие мои, что же было бы с нами, если бы нам досталось произойти на свет в иудействе или магометанстве? Думаете ли вы, с таким небрежением о вере и состоянии душ наших, пробились бы сквозь густую тьму заблуждений, сквозь крепкую преграду предрассудков и привычек, мы, кои не видим пути среди света полдневного, и не идем по нему, влекомые всеми узами благодати?.. Вместо того, чтоб быть мучениками за истину, сколько было бы из нас гонителей истины! Оттого-то, может быть, благость Божия и поставила нас с самого рождения нашего у самых врат царствия небесного, дабы мы, слабые и долу преклонные, могли войти в них, когда только восхощем. Познаем же наше преимущество, не дадим праздно лежать сокровищу истинной веры и начнем употреблять оное во благо душ наших, памятуя, что кому много дано, с того много и взыщется. Святая великомученица и в сем отношении подает нам пример спасительный.

Как мало бы она могла сделать употребления из познанной ею истины, если бы решилась руководиться примером своих современников! Не было ли тогда множества людей, кои гораздо более шестнадцатилетней девицы, видели суету и ничтожество идолов? Что же делали они из своего познания для себя и других? Совершенно ничего существенного. В уединении своих внутренних храмин мудрецы Греции и Рима смеялись над своими богами и их похождениями; а на улицах и площадях вместе с народом повергались пред их истуканами!.. Отчего так? Оттого, что вообще были холодны к истине, преданы миру и страстям; оттого, что не хотели подвергнуться опасности, идя вопреки общему мнению, и дорожили своим временным спокойствием; оттого, что не радели о своем вечном предназначении.

Не так поступила святая отроковица! Истина была для нее драгоценным талантом, который не употребить в дело – она почитала за грех величайший: посему едва только луч истинной веры коснулся ее ума, она спешила сделать из сего света всевозможное употребление для себя и для других: для себя – отвергнув единожды и навсегда идолов отеческих, приняв всем сердцем веру во Иисуса Христа, обратив ее в неизменное и единственное правило всей своей жизни, посвятив ей все бытие свое; для других – пользуясь всеми случаями обнажать пред ними тщету идолов, проповедать всем веру в Бога истинного и Ходатая Бога и человеков, Иисуса Христа.

Многое, весьма многое препятствовало юной отроковице употреблять таким образом веру в благо не свое токмо, а и других: юность возраста, немощь пола, власть отца, противоборство родственников и знаемых; но мужумудренная дева ни на что не взирала; знать и действовать в сем отношении, было для нее одно и то же; иметь веру и не жить по ней казалось все равно, что и не иметь ее.

Так и должно быть, братие! Ибо что за вера, что за свет небесный, когда он не светит и не согревает?.. Но у нас, к сожалению, найдена несчастная возможность иметь веру в устах, и не иметь ее в сердце, тем паче в жизни. В храмах большей частью все христиане, а в домах – язычники и магометане. И почему так? Потому ли, что у нас много препятствий к тому, чтобы не только веровать, но и жить по вере? Напротив, нас все побуждает к тому; побуждает Святая Церковь, взывая непрестанно к нам о необходимости жить по христиански; побуждает власть предержащая, постоянно благоприятствуя своими распоряжениями удовлетворению всех благочестивых потребностей жизни христианской; побуждает общество, преследуя своим мнением, извергая из недр своих людей с нехристианским образом мыслей; побуждает благо семейное, которое явно преспевает наиболее там, где наиболее страха Господня, смирения евангельского и чистоты христианской; побуждает собственное сердце, которое, не удовлетворяясь никаким благом и утехами мирскими, всегда ищет и ни в чем, земном и временном, не находит себе покоя, но мы пренебрегаем все сии побуждения, оставляем сокровище веры без всякого употребления во благо свое; ходим за утолением внутренней жажды ко всем кладенцам человеческой мудрости, земного могущества и покровительства привременных благ и стяжаний, только не хотим заглянуть в текущий пред нами источник жизни вечной!..

После сего можно ли ожидать, чтобы мы, по примеру святой великомученицы, почли за долг употреблять свою веру еще во благо других людей? Напрасно иудеи целыми толпами являются пред лицо наше и своим жалким видом вызывают нашу сострадательность: ни один из них не слышал от многих из нас ни слова в назидание душевное; а многие, может быть, отходили с явным соблазном, что христиане хуже язычников в своих поступках. И что говорить о иудеях? Хотя бы для домашних наших мы приняли труд быть наставниками в вере и добродетели: сколь многие из них, при всем желании своем узнать что-либо для спасения души своей, не могут сделать сего потому, что все время их употребляется на исполнение наших приказаний и на удовлетворение прихотей, и каких прихотей? Коих одно наименование было бы наказанием для виновных. Можно ли поступать таким образом?..

Третий урок от гроба великомученицы, как я сказал, состоит в том, что подает нам своей жизнью и смертью разительный пример, как должно хранить истинную веру среди искушений и быть ей верными до смерти. Для некоторых может показаться урок сей ненужным в наши времена, когда нет более гонений за веру Христову; нет сего ныне, и однако же, не терпит ли святая вера в нас от других причин? Не угрожают ли ей часто опасности другого рода? Ибо все равно, от чего бы ни терялась в нас истинная вера: от огня и железа, или от соблазнительного примера, или от собственной нашей страсти. Скажите же сами – менее ли страстей ныне, нежели было во время великомученицы? И менее ли ныне каждая из страстей противна вере и закону Христову? Менее ли взыскательна, менее ли мучительна для человека, ею обладаемого? Страсть это идол, который непрестанно требует жертв: доколе вы приносите их, дотоле сей истукан спокоен; но начните презирать его, и вы увидите, какая брань возникнет в вашем сердце: Иоанн многострадальный есть живой пример сего бескровного мученичества. А мир с его служителями? Разве перестал враждовать он против истинного христианства, потому что перестал называться миром языческим и покорился, видимо, Евангелию? Нет, между духом мира и духом Христовым, между царством Божиим и областью плоти и крови, никогда не может быть согласия. Посему «еси... хотящий истинно благочестно жити о Христе Иисусе, – как прежде гонимы бывали, так и всегда, по пророческому слову апостола, – гоними будут» (2Тим. 3:12). Поучимся же из примера святой Варвары, как должно сохранять веру среди всех искушений и напастей.

Чего не было употреблено для поколебания веры в душе юной подвижницы? Какой из членов святого тела не сражался и не был мучен за веру? Глава видела на себе млат тяжкий; грудь и ребра были палимы свещами; сосцы урезаны, все тело повешено и строгано. Для юной отроковицы всего дороже стыд; лютость мучителей не забыла сего; обнаженная, она водится по стогнам всего града. И все сие надлежало терпеть от руки не чуждой, а той, которая была чтима и любима, – от руки собственного отца!..

Опираясь на столь разительный пример мужества и терпения, поданный юною подвижницей, каких жертв не вправе мы потребовать, братие, от вас для спасения душ ваших? Не вправе ли мы, например, сказать словами Спасителя какому-либо богачу, храмлющему на оба колена: «иди, продаждь имение твое, и даждь нищим: ...и гряди в след» (Мф. 19:21) своего Спасителя?.. Но мы не будем требовать от вас неудобоисполнимого; оставайтесь каждый в своем состоянии, при ваших занятиях, вашем времяпрепровождении; только, не принося особенных жертв вере, не делайте, по крайней мере, из веры вашей жертв для мира и плоти. Ибо кому и чему не приносится святая вера в жертву? Приносится обычаям света, из коих каждый важнее для многих самых первых правил веры и Церкви; приносится в жертву житейским нуждам, кои у редких из нас не берут верха над всеми попечениями о душе и совести; приносится в жертву самым прихотям – и своим и чужим, предавшись коим, забывают о исполнении самых важных обязанностей веры. Наступает, например, день воскресный, звон колокола со всех сторон зовет в церковь, внутренний голос призывает туда же; но к сему дню не поспело любимое платье, нет модной колесницы, мы можем встретиться в церкви с таким и таким человеком; и намерение быть при богослужении оставлено; время молитв отдается на жертву занятий совершенно суетных, например на приготовление себя к какому-либо вечернему собранию.

Другой пример: попадает в руки какая-либо бессмысленная книга, наполненная возражениями против религии: и, несмотря на то, что сии возражения уже сто раз опровергнуты со всей основательностью, одного легкого чтения ядовитой книги бывает достаточно для того, чтобы усомниться в святых истинах, коим верили с детства, и не только усомниться, но и сделаться проповедниками неверия для других. При таком положении вещей, каких жертв, братие, требовать от вас для веры? Не жертвуйте же, по крайней мере, еще повторим, верой; сами не терпя за нее ничего, не заставляйте других терпеть за нее, не будьте ее врагами и гонителями!

Вы удивляетесь сему прошению?.. Но, я желал бы знать от некоторых, как поступили бы они с своим слугой, который, не имея возможности быть в церкви почти весь год, решился бы когда-либо, вопреки воле своего господина, сходить в храм Божий? И в одном ли сем случае выражается несчастная готовность идти против требований веры и Церкви? Осмотритесь вокруг себя, и вы сами увидите более, гораздо более.

Чувствую, что я коснулся, может быть, самого больного места в нашей нравственности мирской, но где же приличнее говорить всю истину, как не при гробах святых мучеников? Они пролили за истину всю кровь, положили самый живот свой, а мы будем сомневаться отверзть уста, возвысить голос?.. Нет, братие, кто бы вы ни были, если страшитесь слышать всю истину, то не приходите слышать ее у сего святого гроба; здесь, если мы умолкнем, то святые останки великомученицы возопиют о том, как должно всем нам познавать истину, как употреблять ее, и нам быть верными ей до смерти. Аминь.

Венец невесты Христовой, ныне торжественно нами ублажаемой, блистает многими драгоценными камнями, то есть, великими подвигами мученическими и великими дарами духовными; но наиболее блистает в сем венце и привлекает благоговейный взор всех одно многоценное перло. Это принятый свыше великомученицей дар: спасать от внезапной болезни и наглые смерти всякого, кто с верой и любовью притекает к ее о том ходатайству пред Богом.

В самом деле, братие, кто, слушая с умилением акафистово пение в честь святой Варвары, не останавливал особенного благоговейного внимания на тех местах его, в коих упоминается о сем дивном и благотворном даре? Кто из нас, обращаясь к ней с молитвой, не испрашивал у нее, первее и после всего, защиты от внезапной болезни и наглой смерти? Итак, воспоминая ныне торжественно подвиги великомученицы, подойдем благоговейно мыслию ближе к венцу ее, и рассмотрим это многоценное перло.

Я говорю многоценное, ибо, что нужнее для каждого из нас, как отойти из сей жизни совершенно приготовленными к жизни новой, ожидающей нас за гробом? Отойти, то есть, очистившись благодатью Божиею от всех вольных и невольных грехопадений, принесши в них истинное покаяние? Но, бренность жизни нашей так велика, что многие пред исходом из сего мира не успевают даже помыслить о своих грехах и возвести покаянного взора на небо; отходят по сему самому пред небесного Судию со всеми нечистотами земной жизни, в таком состоянии, в каком они не посмели бы явиться пред земным начальством. Посему возможность быть защищенным от внезапной смерти принадлежит к числу самых желанных возможностей для каждого, кто только хотя мало дорожит спасением бедной души своей.

Но где достать сей драгоценной возможности? Кто в состоянии остановить руку ангела смерти, над нами подъятую? Без сомнения, не земные врачи, а един тот Врач душ и телес, у коего «не изнеможет... всяк глагол» (Лк. 1:37), который, как один дает всем «жизнь и дыхание» (Деян. 17:25), так один может и продлить их, когда и сколько ему угодно. Посему Святая Церковь, при каждом богослужении, между большим числом, необходимых для каждого из нас, прошений, помещает прошение о кончине безболезненной, непостыдной и мирной.

Прошение крайне утешительное! Но собственное недостоинство не позволяет многим быть уверенными, что сила сего прошения воздействует и над нами.

По немощи веры нашей, желалось бы иметь у престола Божия какого-либо ближайшего к нам споручника и ходатая, который бы, так сказать, взял на свои руки жизнь нашу, обещался защитить нас от всякого вида внезапной смерти.

И вот, такого-то споручника жизни и смерти нашей, по благости Божией, каждый из нас может иметь в лице прославляемой нами великомученицы. Претерпев за возлюбленного Жениха своего все роды мучений самых лютых, пред самым концом жизни своей, она имела все право просить у Него многих и разных даров, но просила единого дара – спасения от наглой болезни и внезапной смерти всякого, о том ее просящего. Что побудило великомученицу к такому прошению? Побудила, без сомнения, пламенная любовь ее к бедствующему человечеству, для коего, как мы видели, ничто так не нужно, и вместе ничто так иногда не трудно, как иметь перед смертью достаточное время для покаяния. А ближайшим образом к подобному прошению могло расположить великомученицу воспоминание о собственной некогда опасности от наглой смерти. Известно, когда угрожала ей сия опасность; тогда, как бесчеловечный отец ее, выслушав от ней над банною купелию исповедание Святой Троицы, вдруг устремился на нее с мечом. Великомученица спасалась от сего меча сначала бегством, а потом чудесным сокрытием в каменной скале. Что не от простого страха смерти происходило это бегство, доказательством сего то непоколебимое мужество, с коим она перенесла потом множество самых лютых мучений.

Почему же уклонилась она от меча? Потому, без сомнения, что эта смерть была преждевременная, и воспрепятствовала бы совершить ей все то, что она совершила потом во славу возлюбленного Жениха своего. И вот теперь, идя с радостью под тот меч, от коего прежде убегала со страхом, святая великомученица воспоминает прежнее положение свое, чувствует, какая великая разность изыти из сего мира с полным приуготовлением, и быть восхищену туда внезапно; – и от полноты веры в силу небесного Жениха своего, от избытка любви к человечеству, дерзает просить у Него дара – оказывать ту же драгоценную милость другим, какою воспользовалась некогда сама.

Услышано ли сие прошение? Услышано, ибо Сам Господь милосердия и щедрот говорит: «вся елика аще молящеся просите, веруйте, яко приемлете: и будет вам» (Мк. 11:24); а в ком сильнее могла быть вера, как не в святой великомученице, и когда, как не в последний час ее под мечом? Услышано: ибо сама Святая Церковь, от древних времен доныне, постоянно усвояет ей дар спасать от внезапной смерти: а кто может лучше и вернее ценить дарования чудесные, как не Святая Церковь, которая сама есть хранительница и раздатчица дарований благодатных? «Но есть ли, – спросит кто-либо, – опытные доказательства на сие?» Есть, возлюбленный, и в таком числе, что самое множество их не позволяет нам рассказать теперь их подробно. Кто желает знать о сем, тому стоит только разгнуть жизнь святой великомученицы, при коей помещаются сказания о дивных опытах ее защиты от внезапной смерти. Но, зачем доказательства из мертвых книг? Обратимся к живым, непререкаемым свидетелям, обратимся ко всему граду, в коем живем, обратимся к целой обители, в коей теперь находимся. Кто не знает, что губительная язва, в разных видах, не раз вторгалась во град наш, и производила в нем величайшие опустошения? Но святая обитель, в коей почивают мощи великомученицы, всегда оставались целою и невредимою, без всяких особенных средств к защите. Что это, как не всенародный опыт чудесного заступления свыше?

После сего нам остается только пользоваться с верой и любовью драгоценным даром великомученицы спасать от внезапной смерти. Как пользоваться? Так ли, чтобы в надежде на чудесную защиту ее не брать никаких мер предосторожности, не радеть о своем здравии, позволять себе все, что сокращает жизнь и губит наши силы? Нет, это значило бы искушать силу Божию, поставлять святую великомученицу в необходимость благоприятствовать невоздержной и порочной жизни. Так ли, чтобы по надежде на чудесное спасение от внезапной смерти, отлагать со дня на день свое приготовление к смерти, жить, не думая о конце жизни, и о том отчете, который ожидает всех нас за гробом? Нет, это значило бы явно идти вопреки своему спасению, злоупотреблять помощью святых Божиих человеков, заставлять великомученицу благоприятствовать нераскаянности во грехах.

Все таковые не имеют никакого права на ее помощь. «В противном случае, – скажет кто-либо, – зачем и стужать своими прошениями великомученице?»

За тем, что при всем нашем воздержании, все еще может быть множество непредвиденных и неотвратимых случаев, в коих жизнь наша может подвергнуться смертной опасности. О предохранении от сих-то опасностей мы должны молить великомученицу; и она, без сомнения, предохранит или избавит нас от них, коль скоро мы будем молить ее о том с верой и любовью, молить для того, чтобы спасаемые ею от смерти временной, телесной, могли, через покаяние, спасти себя от смерти духовной и вечной. Аминь.

Что пред нами? Останки тела юной отроковицы, умученного, обезглавленного, которое лютость мучителей хотела бы обратить в ничто. И вот, сии святые останки, вопреки всем известным законам природы касательно бренности естества человеческого, остаются целы и невредимы, и составляют предмет поклонения для целых стран и народов! Не чудное ли зрелище? И давно ли началось такое торжество веры и добродетели над неверием и тиранством? Десять, двадцать лет? Нет, пятьдесят веков. Когда подумаешь о сем, то невольно приходишь в благоговейное изумление. Чего не пало и не сокрушилось в продолжение сего времени? Где те идолы, за непоклонение коим пострадала великомученица? Давно исчезли с лица земли так, что совершенно неизвестны места их стояния. Где те безумные властители, кои, ратуя за нечестие, реками проливали кровь невинных последователей веры Христовой? И их память погибла с шумом. Все враждовавшее против истины истребилось до конца. А истина, а святая вера не только сама превозмогла над неверием и нечестием, но и последователей своих вознесла превыше всякого земного величия.

В самом деле, какой царь или мудрец приемлет по смерти своей в продолжение толиких веков такое поклонение, какое приемлет святая отроковица, коея нетленные останки предлежат взору нашему и составляют предмет настоящего торжества? Так верно и пред нами сбывается во всей силе замечание древнего мудреца, что «праведных... души в руце Божией и не прикоснется их мука, что они непщевани быша только во очию безумных умрети и только пред очами мира и плоти... вменися озлобление исходе их и еже от нас шествие сокрушение: они же сами суть в мире: ибо пред лицом человеческим аще и муку примут, упование их безсмертия исполнено... вмале наказани бывше, великими благодетельствовани будут; яко Бог искуси их, и обрете достойны себе; яко злато в горниле искуси их, и яко всеплодие жертвенное прият я. И во время посещения их воссияют... судят языком и обладают людьми, и воцарится в них Господь во веки» (Прем. 3:1–8).

Исход святой великомученицы из сего мира был пред лицом мира с оскорблением и безчестием, но это оскорбление и бесчестие временные, а награда и слава вечные. Господь, видимо, приял Себе, яко всеплодие жертвенное, не только дух, но и самое тело ее за Него страдавшее, видимо, воцарился и в духе и в плоти ее во веки: почему святые останки ее соделались не только сами нетленными, но источником нетления и жизни для всех, с верой притекающих, дабы все видели, как Господь венчает славой тех, кои верны Ему до смерти.

А все это не новое ли побуждение для всех нас хранить твердо веру, не менять истины ни на что на свете, не жалеть, если то нужно, для Бога и спасения никакой жертвы, самой жизни нашей?

Ибо посмотрите и ныне вокруг себя: что делает человека истинно достойным уважения, что упрочивает мир и благосостояние семейств, что низводит благословение свыше на целые роды, – не страх ли Божий, не усердие ли к святой вере, не чистота ли нравов и жизни? Бывают и любящим Бога искушения; ибо кого любит Господь, наказует, дабы более очистить и приблизить к Себе. Но сии искушения не сокрушают искушаемых, а только усовершенствуют; Господь подает им с искушением и терпение. Напротив, безверие и бесчувственность и ныне все истощают, ослабляют, искореняют. Посредством мирской оборотливости таковых людей, часто удается накопить богатства, нахватать честей и отличий, прослыть людьми особенными, взойти таким образом едва не на верх земного счастья; но все это, во-первых, не доставляет душе и сердцу мира и довольства; во-вторых, бывает почти всегда не прочно, так что с верху почестей и изобилия падают в презрение и нищету; в-третьих, подвергаются нередко таковые еще при жизни наказаниям свыше, что видящие их признают над ними карающий перст Божий.

Имея в виду все сие, братие, то есть, с одной стороны, крест добрых, а с другой – непрочное величие злых, будем непреклонны в добре и неподступны ко злу, не усомнимся отвергнуть выгоду незаконную, памятуя, что она не богатит нас, не усомнимся принести в жертву истине все, будучи твердо уверены, что принесенное в жертву веры будет воздано нам сторицею. Аминь.