Период первый (до 1589 г.).

Русская церковь, до учреждения патриаршества (1589 г.), была подчинена в церковно-административном отношении церкви Константинопольской, составляя часть Константинопольского патриархата. Естественно по этому, что она управлялась теми же церковными правилами, которые действовали и в Константинопольском патриархате. Правилами этими были, как мы видели, правила апостольские, соборные и отеческие, а потом постановления Константинопольского патриаршего Синода.

Об употреблении у нас номоканона, содержащего правила древней вселенской церкви, конечно не может быть сомнения. Все древние отечественные памятники канонические и исторические, начиная с летописей, свидетельствуют что греческий номоканон служил руководством не только для пастырей церкви в их церковно-административной и судебной деятельности, но и для русских князей в их постановлениях, касающихся церкви. Пастыри нашей русской церкви постоянно ссылались на церковные правила и приводили их в своих соборных постановлениях, в своих посланиях, канонических ответах и пр. (Памятники древне-рус. кан. права изд. проф. Павловым. Спб. 1880 стр. 10, 13, 29, 48, 65, 66, 85, 86, 97, 103, 127, 157, 176, 177, 286, 340–355. 366–372, 279–382, 386, 389, 452, 769–770). В XVI в. московский митрополит Даниил в своем прении со старцем Вассианом (1531 г.) говорил сему последнему: Ведома тебе великая книга: священные правила апостольские и отеческие и семи вселенских собор и поместных и прочих святых отец, и от градских законов к ним же приложена и сочтена. И той книги не смеет никто же разрешить или чем поколебать от седьмого собора до русского крещения. А в нашей русской земле та книга более пятисот лет соборную церковь содержит и все православное христианство просвещает и спасает от святого и равна апостолам великого князя Владимира и до ныне царя и великого князя Василия неразрушима и не поколебима была ни от кого (Чтен. Общест. Ист. 1847 № 9).

В силу канонического подчинения русской церкви Константинопольской патриаршей кафедре, и постановления и распоряжения Константинопольского патриарха и Синода, действовавшие в Константинопольском патриархате, должны были иметь обязательную силу и для русской церкви. Они могли быть известны в русской церкви, так как в домонгольский период русские митрополиты, за немногими исключениями, избирались и поставлялись в Константинополе и почти исключительно из греков. Значит, в этот период русские митрополиты были вполне осведомлены относительно постановлений, издававшихся время от времени Кон. патриаршим Синодом. А впоследствии времени русская церковь могла получать сведения об этих постановлениях чрез уполномоченных, которых русские митрополиты должны были посылать в Константинополь с отчетами об управлении русскою церковью И русская церковь действительно знала эти постановления и применяла их на практике. Это видно из ссылок на эти постановления в канонических памятниках русской церкви напр. в Ответах митрополита Иоанна II на синодальное постановление при патриархе Сисиние (996–999) о недозволительности брака двух братьев с двумя двоюродными сестрами, а также из того, что некоторые из этих постановлений были помещены в древних наших рукописных Кормчих, именно: Ответы патриаршего Синода при Николае Грамматике на вопросы афонских монахов, Ответы Ираклийского митрополита Никиты на вопросы Константина Иамфилийского, Постановление патриаршего Синода о третьем и четвертом браке при Николае Мистике (921 г.), известное под именем тома соединения, Синодальное Постановление при патриархе Алексее (1038 г.) о значении воли родителей для законности брака.

На ряду с постановлениями Константинопольского патриаршего Синода общего характера, обязательными для всех митрополий Константинопольского патриархата, нужно поставить распоряжения Константинопольского патриарха и Синода специально по делам русской церкви, содержащаяся в грамотах патриарха к русским митрополитам, епископам, князьям, православным христианам, также в ответах на вопросы, предложенные русскими пастырями. Важнейшие из этих памятников суть след.: 1) Грамота Патриарха Германа II к киевскому митрополиту Кириллу I о не посвящении рабов в священный сан без предварительного освобождения их от рабства и не вмешательстве князей и вельмож в дело церковного суда, 2) Соборные ответы патриарха Иоанна Векка на вопросы Сарайского епископа Феогноста, данные в 1276 году, 3) Грамота патриарха Нила (1328 г.) в Псков, о пошлинах взимаемых со ставленников, в которой доказывается, что эти пошлины не составляют мзды на посвящение, а служат возмещением церковных расходов, с которыми необходимо сопряжено постановление на священные и церковные степени. 4) Грамота патр. Антония 1393 г. к в. кн. Василию Дмитриевичу с известием о мерах, принятых против непокорных митрополиту Новгородцев, и с укоризною за неуважение его к патриарху и царю греческому. Здесь выясняется византийская теория общехристианского значения византийского царя. По этой теории, византийский царь в акте церковного помазания миром поставляется повелителем всех Ромеев т. е. христиан, где бы они ни находились. Его имя как единственного христианского царя поминается на церковных молитвах всеми православными христианами, его постановления и приказы по церковным делам, издаваемые по соглашении со вселенским патриархом и его Синодом, напр. в деле определения порядка архиерейских кафедр и установления границ митрополичьих округов и епископских епархий, обязательно соблюдаются всеми православными христианами. Местные же князья и короли суть местные правители, обязанные уважать вселенского царя и до известной степени слушаться его приказаний в делах церковно-общественных. (Павлов. Памятника канон, права. Прилож. стр. 265–276).

Кроме поименованных грамот Константинопольского патриарха по делам русской церкви, есть еще много грамот, в которых по разным случаям выясняются важнейшие пункты церковно-иерархических отношений между русскою церковью и Константинопольскою патриаршею кафедрою и светскою византийскою властью. В них выясняются след. положения. Константинопольский патриарх есть общий учитель всех христиан; он занимает в церкви место Христа и от него посаждается на владычнем престоле. В этом качестве он имеет право наблюдать за порядком во всех поместных православных церквах, в особенности же в церквах иерархически подчиненных Константинопольскому престолу, какова русская церковь. (Павлов. Памятники канон. права. Прилож. стр. 100. 108. 112. 270). Русский митрополит, по долгу подчинения Константин. патриаршей кафедре, должен приблизительно чрез два года посещать Константинополь для заседания в Синоде и для представления отчета по делам русской церкви, а в случае невозможности явиться лично, обязан посылать доверенное духовное лице. В случае, если патриарх услышит о каких-либо нестроениях в русской церкви, о неправильных действиях самого митрополита или в случае подачи ему жалоб на митрополита, патриарх имеет право позвать митрополита к себе на суд в Константинополь или послать доверенных лиц для производства дознания по жалобе на месте (стр. 40. 50. 104–106. 150–152. 190–192). По сану вселенского учителя, патриарх имеет право обращаться со своими пастырскими увещаниями и замечаниями и к князьям и требовать от них исправления под угрозою церковного наказания (стр. 270); он же есть судья во всех пререканиях и неудовольствиях между князьями и митрополитом и епископами (155–160. 162–166). Русский митрополит, на основании правил апостольских, имеет право требовать от подчиненных епископов почтения, послушания, благопокорливого исполнения его распоряжений, отчета в пастырской деятельности и подчинение его суду с правом апелляции к Константинопольскому патриарху. (Стр. 56–60. 106). И князья русские также должны слушаться митрополита во всех церковных делах и почитать его как духовного отца (стр. 100–102. 108. 110. 236–268). Патриарх есть духовный отец и владыка царя по церковным делам (стр. 24. 28). Однако же царь занимает высокое положение в отношении церкви и церковного управления. Он есть поборник благочестия и церковного порядка (48. 54), охранитель прав и преимуществ церкви (стр. 82), поборник и защитник церкви (268. 276), блюститель божественных законов и правил (268). В виду этого патриарх делает свои распоряжения по отношении в русской церкви после предварительного соглашения с царем (стр. 48. 54. 68. 82. 266–268. 280). В некоторых делах, именно в определении иерархической градации епископий и в определении границе митрополий и епископий преимущественное влияние принадлежало византийскому царю. Поэтому и русские князья по такого рода делам обращались к Константинопольскому царю, а он отвечал грамотами. Но и царь в таких делах делал свои распоряжения по соглашению с патриархом и его Синодом (стр. 16–20. 22–24. 26–40. 272).

Этими источниками были: постановления соборов, канонические ответы и послания русских пастырей.

Соборных постановлений из древнего периода русской церкви сохранилось очень немного. Почти единственный пример этого мы видим в постановлениях Владимирского собора 1274 года. Собор этот был созван для постановления Владимирского епископа Серапиона. Председатель собора митрополит Кирилл II воспользовался этим удобным случаем, чтобы обратить внимание собравшихся епископов на разные неустройства в русской церкви, происшедшие от разных причин – от нерадения священников, невнимания епископов, от нашествия варваров на русскую землю и наконец от малоизвестности церковных правил. Чтобы уничтожить последнее неблагоприятное обстоятельство, митрополит Кирилл II еще за несколько лет до собора обратился к Болгарскому владетелю Святиславу с просьбой выслать экземпляр употреблявшейся там Кормчей и получил список ее, содержащий правила по краткому тексту и с толкованиями Аристина. Предъявивши этот экземпляр Кормчей собору епископов, митрополит Кирилл II рекомендовал епископам списать копии с него и руководствоваться церковными правилами на практике, выставлял на вид, что после этого уже нельзя будет епископам и священникам ссылаться на неизвестность церковных правил. На самом соборе митрополит Кирилл II читал правила па Кормчей, направлял их против замеченных неустройств в жизни духовенства и народа. Постановления Владимирского собора отмечают неправильности в совершении крещения и евхаристии (п. 2. 4. 6), обличают духовенство в пьянстве (5), а простой народ в увлечении языческими зрелищами и обычаями во дни воскресные и праздничные и на кануне их (3. 8), в совершении бракосочетания по языческому обряду (у воды 7). Епископы осуждаются за то, что некоторые из них дозволяли себе брать взятки с лиц поставляемых на священные степени, в форме денег или в форме издельной повинности. Это осуждение не коснулось однако же законных пошлин со ставленников, которые собирались с них в установленном размере по примеру практики греческой церкви; взимание этих пошлин допущено. При этом постановления Владимирского собора напоминают епископам об их обязанности строго испытывать жизнь и поведете ищущих посвящения и исчисляют пороки и преступления, которые заграждают доступ к священству. Чтобы лучше удостовериться в добром поведении кандидата священства, епископ должен спросить о его жизни близких его соседей, знающих его с детства, потребовать удостоверения от окрестных священников и наконец ручательства отца духовного.

Постановлений Владимирского собора по одним рукописям – старшим шесте, по другим – младшим восемь. Постановления соборные изложены в послании председателя собора митрополита Кирилла II и потому называются иногда в рукописях „Правило Кириловой».

Нарекания еретиков жидовствующих на жизнь духовенства и церковные обычаи побудили церковное и светское правительство созвать пастырей русской церкви на собор и предложить на его обсуждение ряд вопросов, волновавших в то тремя церковное общество. Первым из этих вопросов был вопрос о пошлинах взимавшихся с церковных ставлеников. Жидовствующие сильно зазирали этот обычай, приравнивая его с продажей священства. Собор на этот раз должен был запретить на будущее время взимание пошлин, обязавши епископов „каждого поставлять без мзды и без всякого дара». Это уложение состоялось 6 авг. 1503 г. Продолжая свои заседания, собор в сентябре составил другое уложение – относительно жизни духовенства белого и монашествующего. В белом духовенстве возбуждало нарекание поведение вдовых священников и диаконов, нередко живших с наложницами. Согласно распоряжениям прежних русских пастырей – митрополитов Петра и Фотия, собор определил запретить совершение богослужения всем вдовым священникам и диаконам кроме тех, которые при незазорной жизни примут монашеское пострижение и будут жить среди монастырской братии. Прочим вдовым священникам и диаконам, не обличенным в зазорном поведении, позволено стоять на клиросе и исполнять обязанности чтецов и певцов за небольшое вознаграждение. Инокам и инокиням запрещено жить вместе в одном монастыре. Богослужение в женских монастырях велено совершать священникам имеющим жен, а не иеромонахам.

Препод. Нил Сорский и другие белозерские пустынники, присутствовавшие на соборе при обсуждении вопроса о поведении духовенства, по окончании рассуждения стали выражать сожаление о том, что монастыри владеют землями и селами и молили самодержца вникнуть в это дело. Иоанн III приказал быть собору, вероятно новому заседанию того же собора 1503 года, и рассудить о возбужденном вопросе. На соборе восторжествовало мнение в пользу существующего обычая. Собор высказал свое мнение в. князю Иоанну III, на этот раз не присутствовавшему на соборе, чтобы не стеснять своим присутствием свободы соборных рассуждений, в особом послании. Сущность ответа заключается в след. словах: „От первого благочестивого и Св. равноапостольного царя Константина, да и по нем при благочестивых царях, царствовавших в Константине граде, святители и монастыри грады и волости и села и земли держали, и на всех соборах св. отец запрещено святителем и монастырем недвижимых стяжаний церковных ни продати, ни отдати, и великими клятвами о том утверждено. Так же и в наших российских странах, при твоих прародителях, при Св. в. князе Владимире и при его сыне в. кн. Ярославе, даже и до сих мест, святители и монастыри грады и села и волости держали и держат, а отдавать их не смеют, понеже вся таковая стяжания церковная – Божия суть стяжания, возложена и наречена и дана Богу, и не продаема и не отдаема, ни емлема никим никогда же вовеки века». (Калачов. О Кормчей, прим. 15).

Наконец дошла очередь и до еретиков жидовствующих. По настоянию Иосифа игумена Волоколамского, Иоанн III созвал собор в 1504 году на жидовствующих, на котором присутствовал сам князь Иоанн III вместе со своим сыном Василием. Под влиянием того же Иосифа Волоколамского, который был вызван в Москву на собор, было постановлено на соборе предать жидовствующих церковному проклятию и градской казни на основами византийских градских законов, помещавшихся в Кормчей.

Этот собор был созван царем Иоанном IV по соглашению с митрополитом Макарием. Его задачей было пересмотреть „многоразличные церковные чины» и принять меры к устранению недостатков в церковной дисциплине и разных нестроений в жизни духовенства и мирян. Его постановления в их совокупности должны были составить сборник местнорусских постановлений по делам церковным, подобный судебнику изданному в предыдущем году для исправления чина гражданского. Для большего внешнего сходства между тем и другим кодексом, и соборное уложение было разделено на столько же глав, сколько было их в судебнике, именно на сто, от чего получил собор и свое наименование Стоглавого.

Собор был открыт 23 февр. 1551 года в царских палатах в присутствии самого царя и его речью. В речи царь указал отцам собора на необходимость издания такого же уложения по делам церковным, какое уже составлено по его указанию по делам земским, обещая им быть „сослужебным им поборником веры и церковных уставов». Предметы соборных рассуждений были указаны в особой записке, переданной царем членам собора. Они были формулированы в 37 вопросах. По рассмотрении этих вопросов были сообщены собору еще 32 новых царских вопроса. В конце занятий собора было поднято и рассмотрено еще много других предметов, не упомянутых в царских вопросах.

Постановления собора 1551 года по своему содержанию касаются почти всех сторон церковной жизни. Их можно подвести под след. шесть общих отделов: 1) О правильном совершении церковного богослужения (гл. 6–28.41. вопр. 2. 3. 5–13. 16. 28. 29. 31. гл. 42. 43 и др.), 2) о поведении духовенства (гл. 25. 26. 29. 30. 34. 50–52. 78–81), 3) о монастырской дисциплине (гл. 41. вопр. 13. 18. 31. гл. 49. 50. 52. 68. 84–86.), 4) о поведении мирян (гл. 32. 33. 36–41. вопр. 16–27. гл. 52. 91–95), 5) о церковном управлении (гл. 6. 29. 35. 53–67. 69.), 6) о церковных пошлинах и о финансовых отношениях церковных учреждений (гл. 44–48. 69. 71–73. 75–77. 87–89. 101).

По вопросу о поведении белого духовенства следуете отметить 77–81 главы, где идет речь о вдовых священниках и диаконах. Собор приводит предшествовавшие постановления по этому предмету русских пастырей – митрополитов Петра и Фотия и московского собора 1503 года и подтверждает их силу. Он упоминает о патрахильных и орарных грамотах, которые должны были брать у епископов вдовые священники и диаконы незазорного поведения, состоящие на причетнических вакансиях, и излагает содержание этих грамот (вопр. 24. отв. гл. 8 и 12).

По вопросу о монастырской дисциплине можно отметить след. пункты. Собор внушает, чтобы от желающих искренно посвятить себя иноческой жизни „не истязовати ничтоже» т. е. не требовать известного определенного вклада как необходимого условия принятия в монастырь, а дозволяет принимать от них только то, что они сами дадут по своей силе (гл. 50). Настоятели монастырей должны назначаться по прошению монастырской братии, по, избрании местного архиерея и по царскому слову и совету (гл. 86). Собор осуждает обычай многих монахов строить без нужды по собственному произволу пустыньки по селам и предписывает причислять такие пустыньки к другим монастырям или приходским церквам, а на будущее время устроять монастыри и пустыни не иначе, как царскою властью и по благословению местного епископа (гл. 85).

В жизни мирян собор нашел много суеверий и языческих обычаев, а с другой стороны не мало отступлений от христианских отеческих обычаев и увлечений иностранными обычаями в пище, одежде и пр. В числе таких обычаев подвергается осуждению собора брадобритие (гл. 91–93. 39–40).

Постановления Стоглавого собора касательно церковного управления относятся гл. обр. к трем пунктам: 1) к порядку назначения на должности приходских священников и диаконов 2) к усилению надзора за низшим клиром и 3) к церковному суду над клириками.

Поводом к соборному рассуждению о назначении священников и диаконов были беспорядки, замеченные в этом отношении в Новгороде и Пскове. В Новгороде, говорится в деяниях собора, в попы и диаконы и низшие клирики уличане к церкви принимают и на них емлют деньги великие, да с тем идут ко владыке всею улицею; а только владыка попа пришлет к которой церкви, хотя грамоте горазд и чувствен, а только многих денег уличанам не даст, и они его не примут. Такожде и в Пскове. Собор не лишил прихожан права выбирать себе, священников, диаконов и низших клириков, а только обязывает их выбирать лиц достойных – грамоте гораздых и житием непорочных, и запрещает брать при выборах мзду. Избравши кандидатов священства и клира, прихожане приходят с ними к святителю, и святитель их научив и понаказав благословляет. (гл. 41. вопр. 14. 15). Чтобы не было недостатка в лицах, знакомых с церковной грамотой, собор проектировал постановление о заведении по городам церковных школ. Он предписывает, чтобы во всяком городе протопопы и лучшее духовенство выбирали из среды себя учителей, которые бы у себя на дому открывали школы для обучения детей духовенства и всех православных христиан грамоте, письму, церковному пению, псалтырному и налойному чтению и канонарханию, с тем, чтобы эти школьники пришедши в возраст были достойны священного чину (гл. 26).

Для усиления надзора за церковной дисциплиной и за поведением духовенства собор подтвердил, чтобы по всем городам были поставлены поповские старосты и десятские священники, где сколько окажется нужным, а по селам и погостам – десятские священники. Надзор за самими старостами и десятскими священниками собор поручает архимандритам, игуменам и протопопам, где кто окажется. Кроме того, для большей верности, собор предписывает епископам посылать по временам „дозирати с духовным поучением к попам и диаконам и ко всем православным христианам по всем градом и селам соборных священников добрых и искусных» (гл. 29. 35. 69.).

В Стоглаве находится много подробностей о церковном суде, о предметах его ведения, об устройстве суда и судопроизводстве, каких не встречается в памятниках предшествовавшего времени. В особенности обращают на себя внимание два пункта соборного постановления насчет церковного суда. Собор нашел противными правилам и потому отменил т. н. несудимые грамоты, которыми, по воле князя, освобождались монахи или церковные причты от суда местного епископа по делам гражданским и духовным. В отмену этого обычая, собор постановил, что святители, согласно церковным правилам, сами должны судить весь священнический и иноческий чин в духовных делах и во всех прочих опричь душегубства, разбоя и татьбы с поличным (гл. 67). Другим своим постановлением собор запретил судить духовенство и монашеский чин светским судьям не только государевым, но и поставленным от епископа (гл. 53. 67).

Из постановлений Стоглавого собора касательно церковно-финансовых отношений следует упомянуть прежде всего его постановление о пошлинах взимаемых при постановлении. Мы знаем, что эти пошлины были совсем отменены собором 1503 года. Но вероятно постановление собора 1503 года было не в состоянии искоренить старинного обычая. Стоглавый собор снова допустил взимание пошлин, запретив лишь брать что-нибудь сверх установленной таксы. (Гл. 41. вопр. 4.14.15. гл. 86–89). Кроме того, собор оставил в силе и другие пошлины, имевшие соприкосновение с совершением церковных треб, напр. венечную пошлину (гл. 46.48), пошлину на антиминс и освящение храма (гл. 44. 45. 47) и пр. Собор утвердил своим согласием и дани, которые собирались с духовенства и церквей в пользу архиерейской казны. Только в предупреждение притеснений, какое испытывало при этом духовенство от светских архиерейских чиновников, собиравших дань, собор поручил собирание архиерейских даней поповским старостам и десятским священникам – лицам выборным из среды духовенства с тем чтобы они представляли собранные деньги в архиерейскую казну один раз в году – к Рождеству Христову иди к сборному воскресению (гл. 69).

На Стоглавом соборе был подвергнут обсуждению и вопрос о недвижимых церковных имуществах. Собор в особом дополнительном заседании, происходившем 11 мая 1551 г., постановил согласно желанно царя, чтобы на будущее время ни архиереи, ни монастыри не позволяли себе ни покупать, ни принимать по духовным завещаниям чьи бы то ни было вотчинные земли без предварительного доклада государю. Это постановление собора присоединено к деяниям соборным в качестве дополнительной 101-ой главы.

Затем, в числе царских вопросов, обсуждавшихся во время заседаний соборных, были такие, которые касались характера владения и пользования наличными церковными вотчинами. Царь обратил внимание собора на то, что монастыри нередко позволяли себе продавать или менять недвижимые имущества, пожертвованные на помин души, а самих жертвователей переставали поминать. Собор обратил серьезное внимание на этот неблаговидный обычай и сделал строгое постановление: 1) дознать имена вкладчиков, которые давали вотчины на помин души, и написать их в монастырские синодики для вечного поминовения 2) вотчин и сел, данных Богу в наследие вечных благ, равно и других монастырских земель впредь ни отдавать, ни продавать (гл. 5. вопр. 15. гл. 75.).

Царь Иоанн IV желал контролировать и расходы монастырей и сделать их более производительными и сообразными с назначением их. Собор согласился с желанием царя и постановил, чтобы царские дворецкие и дьяки описывали монастыри, монастырскую казну и всякие монастырские обиходы и по описи сдавали настоятелям монастырей с соборными старцами под их общую ответственность, а потом усчитывали их во всяком приходе и расходе (гл.49. 68).

Царь Иоанн IV обратил внимание Стоглавого собора на неустроенное состояние богаделен и на недостаток средств для выкупа православных христиан, попавших в плен к бусурманам, желая, чтобы собор распорядился ассигновать на эти добрые дела часть церковных доходов. Но собор уклонился от пожертвований на общественную благотворительность. Он высказался в том смысле, что городские богадельни должны содержаться царскою милостынею и приношениями богомольцев; а для прекращения злоупотреблений в богадельнях собор рекомендовал поручить надзор за богадельнями добрым священникам, городским людям и целовальникам (гл. 5. вопр. 12. гл. 73). Так же точно и выкуп пленных, по мнению собора, должен производиться насчет церковной казны с возмещением того, что будет израсходовано на этот предмет, особою податью, которая должна раскладываться поровну, посошно, на все земли, чьи бы они ни были; ибо, говорит собор, тот выкуп называется общею милостынею (гл. 5. вопр. 10. гл. 72).

Постановления Стоглавого собора были сочувственно приняты царем и по взаимному его соглашении с митрополитом были изложены в сборнике, который поэтому справедливо называется „уложением царским и святительским». (гл. 99). Но в некоторых случаях, по вопросам касающимся общественных нравов, Стоглавый собор постановил просить царя издать и со своей стороны строгую царскую заповедь против суеверий и других народных обычаев, противных христианской религии и нравственности, чтобы виновные в нарушении церковных постановлений, утвержденных царским законом, карались не только церковными прещениями, но и уголовными наказаниями. Так напр. таковое желание выразил Стоглавый собор при рассуждении по вопросам о волшебных средствах, употреблявшихся тяжущимися, чтобы достигнуть успеха на судебных поединках (гл. 41. вопр. 17), о ватагах скоморохов, производивших бесчинства по деревням (вопр. 19), об игре зернь и пьяных бесчинствах служилых людей (20), о лживых пророках, об употреблении разных волшебных и гадальных книг (вопр. 21. 22). И действительно в следующем (1552 г.) был издан царский указ направленный против некоторых из указанных неблаговидных народных обычаев и подтверждавший некоторые другие постановления Стоглавого собора.

Постановления Стоглавого собора дошли до нас в особом сборнике известном под именем Стоглава. В нем содержатся не одни постановления, но и все акты, касающиеся соборных рассуждений, и заключающие в себе материал исторического, а не законодательного значения. В виду этого Стоглав в цельном виде был неудобен для употребления на практике, особенно для низших органов церковного управления и для частных лиц. Было принято публиковать постановления Стоглавого собора по частям в виде наказных списков или грамот по соборному уложению. Так через два месяца по окончании соборных заседаний, в июле 1551 года, была послана от имени митрополита Макария и всего освященного собора грамота в Симоновский монастырь к архимандриту Алексию с братией с приложением, содержащим в себе постановления Стоглавого собора о монастырской дисциплине; в нем буквально выписаны 49–52, 75 и 76, 67 и 68 главы книги Стоглав и 31 царский вопрос (гл. 41. вопр. 31). Подобные грамоты были отправляемы и в другие монастыри (Стоглав. Изд. Казань, стр. 260). В том же 1551 году митр. Макарий послал от своего имени и от имени собора послание во Владимир к тамошнему духовенству, заметив, что оно содержит в себе краткое извлечение из соборного уложения о многоразличных церковных чинах (напеч. в газ. День. 1863 г. № 11 и 12); а потом такая же грамота послана им в Каргополь к духовенству. (Нал. в Прав. Соб. 1863. I. 87. 102). Та и другая грамоты сходны между собою по содержанию; они заключают в себе постановления о поведении белого духовенства и о порядке совершения богослужения. Постановления извлечены из книги Стоглав частью буквально, а частью в сокращении. Кроме председателя собора митр. Макария рассылали наказные грамоты епархиальному духовенству и другие епископы. До нас сохранилась подобная грамота, посланная в 1552 году Саввою епископом Сарским и Подонским, одним из членов собора, в Вязьму и Хлепен. Эта грамота почти во всем согласна с грамотами Владимирской и Каргопольской. Однако же изданием наказных грамот не исключалась возможность употреблять на практике книгу Стоглав в цельном ее виде. Из самых наказных грамот видно, что все владыки должны были иметь у себя под руками полную „соборную книгу» или „соборное уложение», так как они обязаны были давать „по соборному уложению» наказы поповским старостам.

Соборное уложение Стоглавого собора имело практическое значение до конца XVII века. Некоторые постановления Стоглавого собора, напр. о поповских старостах не раз были подтверждаемы светскою и церковною властью в XVI и XVII в. Московские патриархи первой половины XVII века нередко руководствовались книгою Стоглав, как действующим источником права и помещали выдержки из нее не только в своих грамотах, но и в печатных церковных книгах – служебниках и требниках. Такие же ссылки на соборное уложение и извлечения из него встречаются во многих царских указах XVII в. Соборное уложение не утратило своего практического значения и после собора 1667 г., осудившего некоторые неудачные постановления его. Это видно из свидетельства патриарха Адриана, который в 1700 г. ссылался на Стоглав как на действующий источник церковного права, которым он руководствуется в церковном управлении и суде на ряду с Кормчей, при чем указал на 53–64, 66 и 68 главы книги Стоглав.

Московский собор 9 окт. 1573 г. На этом соборе, по предложению царя Иоанна IV, право приобретения вотчин оставлено только за бедными монастырями. Притом же оно могло на будущее время совершиться только одним способом – отказом на помин души, и не иначе как по боярскому приговору и с доклада государю.

Московский собор 15 янв. 1580 г. Приговором этого собора, по предложению царя Иоанна IV, окончательно отняты у архиереев и монастырей все способы к увеличению вотчин кроме одного – царского пожалования; да и оно обещано только монастырям убогим, малоземельным, и безземельным. Побуждением к столь решительной мере выставлено крайне стесненное финансовое положение государства, разоренного постоянными войнами. Но кроме того указано и на то, что обогащение епископских кафедр и монастырей приобретением недвижимых имуществ не сообразно с пользою самой церкви. Запрет архиерейским домам и монастырям увеличивать недвижимые имущества положен на соборе, „да церкви Божия и священные места без мятежа пребудут, а воинский чин на брань противу врагов креста Христова ополчается крепце». Что касается до вотчин, которыми владели архиереи и монастыри на законном основании до соборного приговора, то они торжественно провозглашены неприкосновенною собственности церковных владельцев.

Собор 20 июля 1584 г. Собор этот постановил: 1) С 1 сент. будущего года остановить действие тарханных грамот, ради оскудения воинского чина, до государева указа, пока земля не поустроится, и платить царские подати и земские сборы со всяких тарханных земель – и церковных и боярских и княженецких, наравне со всеми земскими и служилыми людьми, 2) платить оброк, впредь до государева указу, и за право торговли как всем людям, так и имеющим тарханы, чтобы государевой казне убытку не было.

Соборы русской церкви XVI в. исполняли свое дело при ближайшем сочувствии и содействии государственной власти. Созвание русских соборов происходило после предварительного согласия со стороны великого князя или царя (напр. собор 1503), или по непосредственному распоряжению самого царя, адресованному к епископам (напр. собор 1551 г.). На соборах обыкновенно присутствовал сам в. князь или царь. Иногда он принимал живое участие в самих деяниях собора, напр. на Стоглавом соборе царем были намечены предметы соборных рассуждений в особом списке вопросов. Постановления соборные подписывались только членами собора. Светская власть выражала свое согласие с постановлениями собора тем, что привешивала в соборной грамоте свою государственную печать (на соборе 1503, 1572, 1580). Иногда не было и этого, а просто говорилось в конце изложения соборных постановлений, что царь и митрополит повелели написать их (собор 1551 г.). Постановления соборные назывались „соборным уложением», иногда же „уложением царским и святительским» (Стоглав. Казань. 1862. стр. 415). Великий князь или царь Московский принимал участие в соборах и их постановлениях в качестве поборника православной веры и покровителя церкви. Доказательства на это можно видеть в деяниях Стоглавого собора. Не смотря на живое участие в собрании и деяниях этого собора, царь Иоанн IV не считал себя полновластным решителем церковных вопросов, наоборот предоставлял исправление замеченных церковных нестроений церковной иерархии. Он называл епископов, собравшихся на собор, своими отцами, а себя их духовным сыном (Стоглав стр. 18. 26. 38. 39), сослужебным им поборником веры (26). Он приглашал их к исполнению пастырского долга принятием мер исправления замеченных церковных нестроений, в напоминал им, что они в своем исповедании при постановлении дали обещание не слушать ни бояр, ни князей, ни самого верховного владыки, в случай если последние будут требовать от них согласия на что-нибудь противное правилам церковным (стр. 41). Он прямо говорил епископам: „мене, сына своего, наказуйте и просвещайте на всяко благочестие, яко же лепо есть благочестивым царем быти во всяких царских праведных законах и во всяком блоговерии и чистоте. Аще ли аз буду вам сопротивен кроме божественных правил, вы о сем не умолкните; аще преступник буду, воспретите ми без всякого страха, да жива будет душа моя» (стр. 39. 42).

Канонические ответы и послания русских пастырей имели в виду разъяснить действующие нормы церковного права по поводу недоразумений, встретившихся на практике, по причине ли малоизвестности правил или по причине их неясности и не полноты, или же настоять на исполнении их в церковной практике, по поводу замеченных отступлений от них в пастырской ли деятельности органов церковной власти или в жизни церковного общества. Очевидно т. обр., что канонические ответы и послания, собственно, не созидали новых норм, а заботились о проведении в жизнь церковного общества норм существующих. Тем не менее они имеют важное церковно-каноническое значение, так как дают нам достоверные данные о том, какие именно нормы признавались действующими в древний период русской церкви.

Канонические ответы митрополита Иоанна II. (1080–1089 г)

Эти ответы даны митрополитом Иоанном II на вопросы, обращенные к нему Яковом черноризцем. Митрополит Иоанн был грек и написал ответы на греческом языке. Потом ответы переведены на славянский язык. Перевод очень темен и труднопонимаем без греческого подлинника. Ответов в греческом тексте 18, а в славянском переводе 34.

Важнейшие ответы касаются: 1) церковного управления. „Епископов, которые не послушаются своего митрополита, будучи призываемы им на собор, посварити отеческим наказанием» (отв. 31). Этот ответ свидетельствуете что в древней русской церкви повременные соборы епископов по приглашению митрополита считались необходимым органом церковного управления. „Умножать число епископий там, где много народа и городов, дело хорошее, но не иначе возможно, как с соизволения русского первопрестольника (митрополита) и всего собора страны» (отв. 32). 2) Относительно покаянной дисциплины. „Кто жрет бесам, болотам и кладезям, кто вступает в брак без благословения церковного, кто оставляет свою жену и прилепляется другой, кто ни разу в год не приобщается св. тайн по собственной вине, тот явно чужд непорочной нашей веры и отсечен от кафолической церкви. И подвигнись всею силою исправить их и обратить к более благочестивому и благоприличному образу жизни, убеждай их и поучай не однажды и не дважды, но различно и часто, пока они раскаявшись не познают истины или возвратятся на добрый путь. Тех же которые упорствуют и не оставляют своей злобы, считай чуждыми церкви и не достойными и не причастными наших догматов» (отв, 5. 15). Так же велит поступать митрополит Иоанн и с теми, которые без стыда живут с двумя женами (отв. 6). В одном случае митрополит Иоанн допускает и внешнее навазание. „Занимающихся чародейством и волшебством сначала отвращать от злых дел словами и наставлениями; если же пребудут неизменными, то в отвращение зла наказывать их с большею строгостью, но не убивать до смерти и не уродовать их тел, ибо этого не допускает церковная дисциплина» (отв. 7). 3) относительно брака. „Следует отлучать тех, которые без стыда продолжают жить с двумя женами; это противно нынешнему благочестию и благопристойности ромейского общежития (6). Несправедливо думают те, кто полагает, что простым людям можно заключать брак без благословения церкви и венчания, считая это обязательным только для бояр и князей. Брак без венчания и благословения церкви есть тайнобрачие. Вступающие в брак без благословения церкви подлежать епитимии блудников (30). Священник обвенчавший троеженца, зная или не зная, подлежит извержению (17). Запрещается двум братьям вступать в брак с двумя двоюродными сестрами, На основании синодального постановления патриарха Сисиния (23). Выдавать дочерей благороднейшего князя в замужество к народам причащающимся опресноков не достойно и весьма не прилично. Он милостью Божьею благочестивейший и православнейший князь за такие браки своих детей имеет подвергнуться церковным запрещениям. (Греч. 14. В слав. Следует еще продолжение). Ибо божественный устав и мирской закон повелевают поимать жен тоя же веры; ибо поимание есть божественного и человеческого повеления (права) общение и сочетание».

Вопросы Кирика, Саввы и Илии с ответами Нифонта епископа Новгородского (1130–1156).

Эти вопросы были вызваны недоумениями, встреченными со стороны вопрошателей в их пастырской практике. Эти вопросы и ответы на них касаются б. ч. обрядовых предметов напр. совершения крещения, покаяния, причащения, особенно больных, погребения, излагают правила о соблюдении постов, о поклонах во время богослужения, о наложении эпитимии духовниками в разных случаях. В особенности в вопросо-ответах находится много советов на счет того, в какой телесной чистоте должны совершать богослужение, входить в храм, прикасаться к святыне церковной, приобщаться евхаристии как клирики, так и миряне, особенно женщины.

Из более важных вопросо-ответов можно указать на два. 1) Правило о принятии в православную церковь крещенных в латинскую веру. Предписывается принимать их чрез миропомазание и причащение, с предварительным соблюдением обрядов оглашения, наречения имени, облечения в крещальные одежды (отв. 10). 2) о брачном развод. Если муж или жена разведется с своим супругом, и потом вступить в другой брак, то подвергается епитимии, пока престанет от греха. Если жена согрешит с другим от живого мужа, то муж в праве отпустить ее от себя. Также и жена в праве уйти от мужа, в случае неисполнения им супружеских обязанностей (отв. 92. 93).

Из канонических памятников XIV века нужно упомянуть: 1) Правило митр. Максима (1283–1305), 2) поучение митр. Петра (1308–1326) и 3) послания м. Киприана (конца XIV века).

Правило митр. Максима касается двух вопросов – когда разрешается пост в среду и пяток ради праздников и о том, что законный брак должен быть совершаем с церковным благословением.

Поучение митр. Петра направлено против распущенности в брачной жизни мирян и духовенства. Чтобы предотвратить порочную жизнь в духовенстве митр. Петр обязывает вдовых попов и диаконов принимать монашеские обеты. „Аще у попа умрет жена, да идет в монастырь и имет священство свое; аше имать в слабости пребывати и любити мирские сласти, да не поет».

С именем м. Киприана дошло до нас несколько грамот, касающихся различных вопросов церковной практики. Таковы: 1) грамота новгородскому архиепископу Иоанну о неприкосновенности церковных судов в вотчин (1393 авг. 29). Подобная же грамота в Псков 1395 г. 2) Два поучения о церковных службах одинакового содержания, посланные одно новгородскому, другое псковскому духовенству в 1395 г. В них содержится наставление относительно восприемничества при крещении, осуждающее обычай двух восприемников мужчины и женщины. В них порицается снятие ангельского образа. По учении митрополита, лица свергшие с себя этот образ, подобны отступникам от Христа; с ними, как и с отступниками, православным христианам не следует ни есть, ни пить, ни обчины никакой держать. 3) Ответы игумену Афанасию (1290–1405). Они касаются многих богослужебных вопросов. В каноническом отношении важны след. ответы. Здесь обычай двух или многих восприемников при одном крещенном младенце называется латинской пошлиной; по православному же обычаю должен быть только один восприемник – мужчина или женщина. Касательно третьего брака дается норма согласная с практикой греческой церкви, установленной известным томом соединения 921 года, именно разрешается вступление в брак людям молодым, особенно не имеющим детей от первых браков, все-таки с понесением церковной епитимии. – Здесь же м. Киприан развивает подробно мысль о неприличии монахам владеть вотчинами, особенно же управлять ими, и о несовместимости житейских попечений, с которыми сопряжено управление именьями, с монашескими обетами.

Из начала XV века до нас дошли грамоты и поучения митр. Фотия. Большая часть этих грамот адресованы в Новгород и Псков и писаны в ответ на разные вопросы церковно-практического характера, с которыми новгородцы и псковичи обращались к митрополиту. Важнейшие из них след.: 1) послание в Новгород 1416 года о соблюдены церковных законоположений и таковое же послание в Псков. В этих посланиях, сходных по содержании, митр. Фотий, подобно Киприану, вооружается против браков несогласных с церковными правилами – браков, совершаемых без церковного благословения, в третий и четвертый раз; внушается священникам, чтобы они венчали девиц, когда им минет 12 лет от роду, не ранее, чтобы при крещении кум был один – мужчина или женщина, а не по два, как водилось прежде. – Потом, митрополит вооружается против двойных монастырей т. е. против совместного жития монахов и монахинь в одном монастыре на разных половинах. – Еще здесь же митрополит дает правило относительно судебных поединков. „Аще который человек позовется на поле, да придет к которому попу причаститься, ино ему святаго причастия нет, ни целования крестнаго. А кто убьет, лезши на поле, и погубит душа, по великого Василия слову, душегубец именуется: в церковь не входить, ни доры приемлет, ни Богородицина хлеба, причащения же святаго не приемлет 18 лет, а убитаго не хоронити».

2) Грамоты Псковскому духовенству 1417 г. 23 сент., 1419 г. 12 авг., и 1422–25 сент. 24. В первой из этих грамот дается сдед. наставление относительно скоропостижно умерших. „Если кто умрет скоропостижно, напр. утонул, убился и пр. не от своих рук, а по какой-нибудь случайности, от него не зависевшей, то его следует погребать по закону, т. е. с церковным пением и поминовением на молитвах церковных. А который от своих рук погубится, удавится или ножом избодется или в воду себя ввержет: ино, по святым правилам, тех не велено у церквей хоронити, ни над ними пети, ни поминати, но в пусте месте, в яму вложив, закопати. Сотворит же о душах их Господь, яко же сам весте». В грамоте 1425 г., митр. Фотий, подобно м. Петру, обязывает вдовых священников и диаконов идти в монастырь и принимать монашеские обеты, с сохранением прав священного сана, а в миру служить запрещает. – Митр. Фотий обязывает оставаться во вдовстве и жен умерших священников и диаконов на том основании, что жена священника и диакона составляем половину тела своего мужа, зарытого в землю, и потому должна остаться верна своему мужу. Запрещает он жениться и вдовому священнику. – Митр. Фотий порицает тех монахов, которые слагают с себя одеяние ангельского образа и живут в миру; таких он повелевает „с нужею приводити в монастырь и облекать в иноческие одеяния, согласно с практикой греческой церкви.

3) Митр. Фотий несколько своих пастырских посланий посвятил вопросу о ереси стригольников. В одном из них (1427 июня 22) митрополит внушает пастырям Псковским позаботиться о научении заблуждающихся. Нераскаянных же еретиков митрополит повелевает отлучать от церкви как гнилые члены от здорового тела, а мирянам заповедует прекратить с ними всякое общение, даже в ястии и питии. В другом посланий (23 сент. того же года) митр. Фотий хвалит Псковичей за то, что они ревностно „обыскали и показнили стригольников» и внушает им, чтобы они и впредь не сообщались с нераскаянными еретичками и приводили их к познанию истины казнями, – только не смертными, но внешними казнями и заточениями». – В третьем послании о стригольниках (1416 23 сент.) митр. Фотий доказывает законность пошлины, взимаемой со ставлеников при посвящении, ссылаясь на закон византийского императора Исаака Комнина и на два определения Константинопольского патриаршего синода (при патриархах Михаиле я Николае).

4) Митр. Фотий вскоре по вступлении своем в управление своей паствой написал два поучения в. князю московскому Василию Димитреевичу о неприкосновенности церковных имуществ. Поводом к написанию поучении послужило то обстоятельство, что, по смерти митр. Киприана, многие вотчины принадлежавшие митрополичьей кафедре, были захвачены боярами и князьями. Митрополиту Фотию пришлось хлопотать о возвращении захваченных имуществ церкви Божией по принадлежности.

Из конца XV века сохранились грамоты но делу о ереси жидовствующих, а именно: 1) грамоты в. князя Ивана Васильевича и митрополита Геронтия к новгородскому архиепископу Геннадию о предании тамошних еретиков духовной или градской казни, смотря по результатам розыска (1488 февр. 13), 2) грамоты новгородского архиепископа Геннадия (1490 г.) к митрополиту Зосиме и к собору епископов о необходимости принятия строжайших мер против жидовствующих. Под строжайшими мерами разумеются публичное проклятие еретиков и предание градской, даже смертной казни. Геннадий не допускает мысли, чтобы вел. князь не послушал настояний митрополита и собора епископов. Если бы князь не казнил еретиков, говорит Геннадий, то этим он унизил бы свое государство пред другими европейскими державами. „Ино как ему (в таком случай) с своей земли та срамота свести? Ано фрязове по своей вере каков у крепость держать! Сказывал ми посол цесарев про Шпанского короля, как он свою очистил землю, и аз тех речей и список к тебе (митрополиту) послал. И ты бы, господине, великому князю о том пристойно говорил, не токмо спасения ради его, но и чести для государя великаго князя». В дополнение к этому не лишне привести еще слова Иосифа игумена волоколамского монастыря из послания его (1493 г.) к Нифонту епископу суздальскому: „Иные говорят, что грех есть осужати еретика. Ино, господине, не токмо их осужати велено, но и казнити и в заточение посылати, точию смерти предати епископам не поведано есть; а царие благочестивии и смерти, предаша от жидов и от еретиков многих не покаявшихся». В этом дух состоялось постановление против жидовствующих и на соборе! 1504 года, как мы выше видели.

Этот памятник встречается в рукописных кормчих с XIII в., именно в Софийской кормчей 1284 г. л. 583. По этой рукописи он издан проф. Павловым в памятн. кап. права стр. 102–110. О других предшествовавших изданиях там же. Свиток законный есть святительское поучение, которое должен вручать епископ новопоставленному иерею вместе с требником, когда отпускает его на паству. Свиток этот, по своему происхождению, древние тех кормчих, в которых сохранился до нас. На это предположение наводит, между прочим, то обстоятельство, что в этом свитке говорится только о шести вселенских соборах. Значит, он составлен еще в то время, когда употреблялись сборники церковных правил, еще не заключавшие в себе правил VII всел. собора, в роде номоканона Иоанна Схоластика или номоканона в XIV титулов в до-Фотиевой редакции. В этом свитке излагаются кратко права и обязанности священника по отправлению священно служения и управлению вверенным ему приходом, и начертан образ жизни, который он должен вести. Не будем входить в подробности; укажем только на одну особенность заслуживающую внимания, именно на то, что в свитке законном священнику усвояется право наложения публичной епитимии.

С XVI века появляются поучения новопоставленному иерею местных епископов, представляющие перифраз древнего образца с большими или меньшими уклонениями от него, напр. поучение Киевского митрополита Сильвестра (Акты Зап. России т. III), поучение Киевского митрополита Макария 1538–1555. При издании печатной кормчей в ней помещено и святительское поучение под заглавием „о хиротонии» в главе 60, а по издании XVIII века – в главе 59. В XVII веке явилось также издание святительского поучения отдельной брошюрой, с некоторыми, впрочем несущественными, отступлениями от текста печатной Кормчей. С тех пор до 1782 года издание повторено до 19 раз, почти без всяких перемен.

В настоящее время едва ли практикуется выдача святительского поучения новопостановленному иерею. В этом нет особенной надобности, так как права и обязанности священника могут быть известны ему из других источников, а прежде всего из его ставленой грамоты. А в прежних ставленых грамотах не было подробного перечня прав и обязанностей приходского священника (Павлов. Памятники кан. права, стр. 915–916).

В рукописных сборниках богослужебного и юридического содержания ХV века сохранился чин избрания и постановления в епископы (1423 г.) и чин постановления в священники и диаконы. Эти чины служат памятниками действовавшей в нашей древней русской церкви практики относительно постановления священных лиц и во многих отношениях представляют значительную важность.

Чин постановления в епископы слагался из четырех особых актов – из акта избрания, акта извещения об избрании, акта „малого знамения» и акта посвящения. Наше преимущественное внимание обращают акт избрания и наречения.

Избрание производилось всеми епископами русской церкви. В случае открытия епископской вакансии митрополит созывал всех подвластных епископов в известном месте и к известному времени. Кто из них не мог явиться на приглашение по болезни или другой законной причине, тот должен был известить об этом митрополита и изъявить свое согласие с выбором, какой будет сделан епископами по священным правилам. По прибытии приглашенных епископов митрополит созывал их на собор, объявлял им об открывшейся вакансии и предлагал выбирать достойного кандидата. Епископы удалялись в церковный притвор, вместе с одним из чиновников митрополита и песцом. После положенного молитвословия, епископы называли каждый известных ему кандидатов и из них выбирали троих. Имена избранных записывали в свиток, который за печатью старейшего епископа отсылался к митрополиту чрез его чиновника. Митрополит после усердной уединенной молитвы распечатывал свиток в из троих кандидатов выбирал одного по своему усмотрению.

Акт Малого знамения (или наречения) состоял в том, что в день посвящения, пред литургией, посвящаемый, стоя среди собора епископов, получал от митрополита благословение при след. словах: „Благодать пресвятаго Духа нашим смирением иметь тя епископом богоспасаемого града, имя рек». Но прежде этого посвящаемый читал епископское „Исповедание». Он произносил сначала Символ веры , затем обещался принимать семь вселенских соборов с их догматическими определениями и каноническими правилами, обещался соблюдать церковный мир, во всем последуя и повинуясь митрополиту, обещался управлять порученное ему стадо в страсе Божии и боголюбивым нравом, соблюдать непреложно все пошлины, какие имел митрополичий престол в его епископии, – обещался ничего не творить по нуже ни от царя, ни от князя велика, ни от князей многих, или от людей многих, аще и смертью претят, – обещался без всякого слова ехать, когда позовет его к себе митрополит, – не дозволять в своем пределе священникам совершать браки православных с армянами или латинами.

Посвящение совершалось рукою митрополита „присягшим и иным святителем» (Павлов. Памятн, кан. права, стр. 438–464).

Чин избрания и посвящения во священники и диаконы представлен в след. вид. „Коли который диак похочет у священство, и приидет благословитися к святителю и узъявити свое хотение, святитель пошлет его к тому вряднику, который будет на то уставлен от святителя осматривати диаков, годных к священству и умеющих грамоте. И тот врядник, осмотревши и изведавши его у святом писании, если будет еще не научился сполна грамоте, так штобы годный был у священство, и он то поведает святителю, и святитель такового отошлет и велит доучитися и рок ему положит по мере науки, заколко бы научитися мог. А коли будет тот дьяк священства годный, а грамоте умети, как попу подобает, и тот врядник святительский пришод узъявит его святителю: се дьяк на имя.. умеет грамоте горазд. И святитель пред собою еще кажет ему чести Псалтырь, Апостол, Евангелие, и потом отсылает такового святитель к отцу духовному, на то установленому приняти его на исповедь, достоин ли он священства. И тот священник, который приимает у духовенства исповеди, напишет лист свой поручальный по нем таким обычаем: се я игумен, або поп.., уставленный от государя моего владыки.. отцем быта духовным новопоставляемых у священнический чин, поручаюся государю моему епископу.. по сем диаци, на имя... што ж он достоин священства, по его исповеди, а не холоп, а не тать, не разбойник, не изменник, не душегубец, не двоеженец, а не должен никому. Святитель тот лист взем, дает заховати (на сохранение в ризницу), а тому дьяку кажет готовитися к постановлению. И во время божественныя службы, преже начатая литургии, святитель став на своем месте, во всем своем сану, и приводим бывает пред него ставитися хотяй, и святитель речет духовному его отцу трижды: достоин ли священству. А тот духовник молвит пред святителем: владыко святый, по его исповеди, достоин священству. И святитель речет: по слюбу и по поручению твоему, отца его духовного, совершаем его у священство. На то свидетели тые священницы, которые тогда служат. И писарь святительский имает тое у реистр написати. Тому новопоставленному служить у большия соборные церкви шесть недель.» (Павлов. Памят. Кан. права, стр. 899–908).

По особенностям языка этого чина видно, что он употреблялся в киевской митрополии. Да и по внутреннему характеру своему он отличается от того, который предписан был на Владимирском соборе 1274 г. В чине, который мы сейчас изложили, испытание нравственности ставленника производится особым лицом – духовником, так же как звание грамоты другим лицом – урядником, и на свидетельство и поручительство духовного отца возлагается вся ответственность за нравственную благонадежность избираемого. Между тем по правилам Владимирского собора, выражающим практику XIII в., о нравственности кандидата священства спрашивали всех окольных людей, знавших его издетства, его собственного духовника и еще окрестных священников. Этого же приблизительно правила держались в великой России и в ХV в. По кр. м. в архиерейском служебнике ХVI в. (Синод. № 680. стр. 89–99. Опис. рук. Син. биб. отд. III. ч. 1. стр. 100–102) порядок испытания нравственных качеств кандидатов священства подходит гораздо ближе к порядку, указанному в правилах Владимирского собора, чем в малороссийском чине. „Коли который диак похочет у свящевство, и приидет благословитися к святителю и взъявити хотение свое, святитель посылает с ним к его дому на то уставленного рядника и велит испытывали роду-племени его и сосед тамо близ сущих о нем: добру ли родителю и законну, отца и матери, сын? Не имеет ли на себе каковые вещи, которые возбраняют человеку священство? Будет ли не тать, не душегубец, не разбойник? Когда сущии окрест его православнии крестьяне ничтоже такового отлучения нань возглаголют, тогда тот рядник святительский, извещавши о нем исправне, о житии пребывания его, взимает его с собою, и поставляет пред святителем, и повесть вся, яже о нем пспытал. Аще ли издалеча пришел будет хотяй ставитися, таковый приносит с собою грамоты к святителю от своих ужик и сосед поручальные, есть ли он добру родителю и закону сын, и таковое вещи на себе не имать, для которых бы он не достоин был священства. И коли будет достоин священства, святитель, благословив его, повелевает готовитися к совершению и посылает его к тому ряднику и т. д.»

И здесь нужно иметь в виду прежде всего византийские законы. Не только в греческой церкви, но и у нас в России эти законы считались составною частью номоканона на ряду с церковными правилами. Прямое и ясное свидетельство об этом мы находим в прении митрополита Даниила со старцем Вассианом. Косвенное указание на это заключается в том, что русские митрополиты в своих посланиях нередко ссылались на законы византийских императоров напр. митрополит Фотий по вопросу о пошлине со ставленников, Московский собор 1503 по вопросам о церковных имуществах и о градской казни еретиков.

Законы византийских императоров принимались во внимание и русскими князьями. И прежде всего конечно при решении вопросов, касающихся внешнего положения церкви в государстве. Летопись свидетельствует, что русские князья на самых первых порах после крещения Руси заглядывали в греческий номоканон и здесь справлялись о законах византийских императоров по делам церковным. Этого мало. По свидетельству летописи, епископы рекомендовали русским князьям руководствоваться византийскими законами и по делам государственным напр. относительно порядка наказания уголовных преступников. В XIV веке русские епископы указывали русским князьям на византийские законы относительно уголовного наказания еретиков и отступников как на обязательные для православного государя. По византийской теории вселенского значения власти византийского императора для всех православных христиан этот образ воззрения представлялся совершенно естественным. И русские князья не чувствовали в себе достаточно силы и авторитета, чтобы возражать против такого воззрения. Наоборот, даже и в XVII веке, как увидим, русские цари опирались в своих постановлениях на законах византийских императоров. Конечно, византийские законы как по делам церковным, так и по другим применялись в практике русской церкви и государства по мере надобности и возможности в виду местных обстоятельств жизни, с согласия местного светского правительства. История показывает, что у нас употреблялись узаконения византийских императоров по преимуществу по делам брачным и по вопросу об уголовных наказаниях за религиозные преступления.

Закон судный людем. Самым древним византийским юридическим памятником, употреблявшимся в практике русской церкви и государства, был закон судный людем или Судебник царя Константина. Он встречается уже в самой первой Кормчей, какая употреблялась у нас, именно в Кормчей содержащей в себе номоканон Иоанна Схоластика, которая, полагают, была переведена Св. Мефодием для новопросвещенных славян и от них была заимствована на Русь. Закон судный людем есть перевод (гл. 12. 15. 18. 21–24. 26. 31. 32.), а б. ч. переделка XVII титула Эклоги Льва Исаврянина и К. Копронима, где говорится об уголовных наказаниях за разные преступления. Переделка впрочем состоит в том, что закон судный, в противоположность „закону людскому» т. е. уголовным наказаниям, назначаемым Эклогою, определяет церковные епитимии. (гл. 4–9. 11. 14. 16), а в других случаях заменяет греческую казнь (отсечение руки, носа, головы, ослепление, палочные удары) денежною пению и продажею (Павлов. Первой, славян, ном. стр. 95–97). Назначение епитимии за уголовные преступления показывает, что Закон судный назначался для употребления в церковной практике.

В конце закона Судного указываются причины к брачному разводу. Их значится, кроме прелюбодеяния, две как для мужа, так и для жены, именно злой умысел против жизни другого супруга и недуг прокажен. Составитель сборника руководствовался здесь той же Эклогой Льва Исаврянина, но значительно отступил от нее, даже по славянскому переводу ее помещенному в печатной Кормчей (ч. 2. стр. 30 об.).

Некоторый выражения устава князя Владимира (церковная татьба, мертвецы сволочат) указывают на заимствования из закона судного (Дубенский. Рус. Достоп. ч. 2. стр. 169. 200). Еще более заметно влияние закона судного на изложение устава князя Ярослава. Это влияние сказывается в перечислении предметов церковной подсудности в уставе Ярослава. Есть и текстуальные заимствования, напр. относительно поджигания гумна, двора, относительно двоеженства и относительно лихого недуга жены как причины развода для мужа (idib. стр. 156. 157. 174. 175).

Избрание от закона Моисеева. Другим византийским памятником гражданского содержания, помещавшимся в древних наших рукописных Кормчих, было избрание от закона Богом данного Израильтянам Моисеем о суде и о правде. Как показывает само заглавие, этот памятник есть извлечение из Моисеевых книг Исхода, Левит, Числа и Второзакония, разделенное на 50 статей. По содержанию своему, он касается отчасти гражданских отношений напр. брака, займа, отдачи на сохранение и пр.; но большая часть его статей содержит в себе уложение о наказаниях, положенных в книгах Моисеевых за разные преступления. Памятник этот помещен в кормчих Аристиновской редакции, полученной из Болгарии митрополитом Кириллом II. Он помещен и в печатной Кормчей в гл. 45. Некоторые из статей закона Моисеева краткой редакции отразились на содержании памятников местно-русского законодательства. Так напр. неблагопристойная защита женой своего мужа в драке его с другим, о которой говорится в 24 гл. закона Моисеева, упоминается в числе предметов церковного суда в уставе князя Владимира; повреждение, нанесенное непраздной женщине при драке двух мужчин (о которой в 27 главе закона Моисеева), значится в числе предметов ведения цер. суда в законе судном в его пространной редакции (Дубенский. Рус. Достопамят. ч. 2. 185). Глава 20 закона Моисеева о поджоге гумна, глава 25 о соблазнении девицы обрученной и необрученной повлияли на содержание 14, 16, 10, 11 и 12 глав закона судного людем и на 10 гл. устава Ярослава.

Есть еще другая редакция этого памятника, по которой он состоит из четырех глав книги Исход (19–22), помещенных в нем в целом виде. В этой редакции он встречается в сборниках юридического содержания. По этой редакции он был напечатан Дубенским во второй части Русских Достопамятностей (стр. 221–239), на основании сборника, принадлежащего Московскому обществу Истории и древностей, называемого Пушкинским (Калачов. О Русской правде, стр. 140. 141.).

Помещались в рукописных Кормчих отрывки из Эклоги и Прохирона, именно отрывки „о возбраненных женитвах» (т. VII. Прох. и т. II Эклоги), „о послусех» (из Эклоги) и „Закон о казнях» (из Прох.) Встречается и целый Прохирон Василия Македонянина (Павлов. О перв. ном. 53. Срезнев. О малоизв. памят. Прил. 3 к XXII т. Зап. стр. 161). Все эти памятники византийского гражданского законодательства сохранены в печатной Кормчей; к ним прибавлена еще Эклога Льва и Константина.

История сохранила нам не мало фактов и таких, которые указывают на следы употребления византийских законов в нашей государственно судебной и административной практике, а также влияния их на наше местное законодательство. Исследователи по истории русского права находят, что Русская правда, один из древнейших памятников русского законодательства, носит на себе заметные следы влияния византийских источников. Калачов в своем исследовании о Русской Правде указал не мало статей, составленных под прямым влиянием византийских источников: Закона Моисеева, Земледельческих Законов Юстиниана, Закона Градского, судебника Царя Константина, главы Эклоги о послусех и пр. Этого мало. Некоторые из византийских памятников в целом виде непосредственно употреблялись на Руси в качестве практических источников права. Доказательством этого служит Юридический Сборник, называющийся Мерилом Праведным, старший список которого относится к концу XIII в. В этом сборнике вслед за Русской Правдой помещен Судебник царя Константина в особой редакции, затем договорная грамота Мстислава Смоленского 1229 г. с Ригой, потом Устав Ярослава о мостех и наконец Устав Владимира о церковных судах, приписанный впрочем новейшей рукой, а в начале сборника помещено увещание к судьям о праведном суде, взятое из слова Василия в. о судиях и властелех. По всему видно, что здесь мы имеем дело с цельным сборником действующих законов, употреблявшимся на практике. И употреблялся этот сборник именно в судебно-административной практике государственной, а не церковной. Доказательством этого служит особенность редакции закона судного, в какой он помещен в Мериле Праведном. В отличие от редакции Закона судного, помещавшейся в Кормчих, в которой за преступления назначаются церковные епитимии, здесь назначаются одни уголовные наказания, согласно с греческим подлинником: знак, что сборник был назначен для употребления светских судей. Нельзя не упомянуть еще о другой важной особенности редакции Закона судного, помещенной в Мериле Праведном. Здесь Закон Судный гораздо полнее редакции, какая встречается в рукописных Кормчих, и какая помещена в печатной Кормчей. Именно, в содержании краткой редакции здесь прибавлено еще до 45 статей, заимствованных по б. ч. из Закона Моисеева. А этот факт служит доказательством практического значения у нас в практике светских судей другого византийского памятника – Извлечения из Закона Моисеева. К этому нужно прибавить, что в Кормчих позднейшего времени (XV в.) Русская Правда встречается в соединении с Законом Судным, так что составляет с ним одно целое, подведенное под одну нумерации статей.

Византийские законы употреблялись у нас на практике с значительными изменениями, вызванными русскими обычаями, русскою жизнью. Об этом говорят нам прежде всего те же самые известия, которые рассказывают о действии византийских законов. По этим известиям, князь Владимир, усвоивши взгляд византийских законов на преступление и наказание, нашел не удобным ввести те казни, которые положены в византийских законах на разные преступления, и заменил их вирами и продажами, который были в употреблении в русской жизни. И эти известия вполне подтверждаются юридическими памятниками, бывшими в употреблении у светских судей, и не только местного происхождения, какова Русская Правда, но и византийскими. Напр. в градском законе, помещавшемся в Кормчих, греческие казни – отсечение руки, носа, головы, ослепление и пр. заменены денежной пений и продажей. Иногда византийские уголовные наказания совсем опускаются в памятниках византийских, употреблявшихся на Руси, и заменяются церковными епитимиями; это в тех случаях, которые были подсудны одной церковной власти (Калач. О Кормчей, стр. 62). Система приспособления византийских законов к местным потребностям и условиям простиралась на Руси так далеко, что проникла даже в чисто церковную область, в сферу церковной юрисдикции. Мы разумеем при этом тот факт, что денежные пени за преступления практиковались у нас не только в светском, но и церковном суде и, вне всякого сомнения, под влиянием местного обычая. Во многих случаях церковная власть просто получала только известную часть денежной пени, сам же суд производился светскою властью. Замечательным показателем этого момента в состоянии уголовной юрисдикции в нашем отечестве служит Устав Ярослава о церковных судах.

Византийские законы продолжали употребляться на Руси на ряду с законами местно-русского происхождения и в качестве образца, которому следует подражать, во все время древней русской истории. Характерным и торжественным свидетельством этого из XV и начала XVI века служит тот факт, что во время ереси жидовствующих пастыри русской церкви требовали от светского правительства, чтобы оно казнило еретиков по византийским законам государственным, и светское правительство сочло себя обязанным поступить по желанию церковной власти. Не сделали никакой существенной перемены в этом отношении и судебники Иоанна III и Иоанна IV. Издание судебников не умалило значения Кормчей, содержащей на ряду с правилами и гражданские византийские законы. Византийские законы, имевшие значение на практике, продолжали переписываться на ряду с судебниками, и даже иногда вместе с ними, подобно тому, как в древности Русская Правда дополнялась приложением к ней византийских сборников. Любопытный обращик такого юридического сборника представляет рукопись, подаренная в 1746 году Императорской Академии Наук канцеляристом Устюжской епархии Иваном Поповым, и напечатанная Башиловым в 1768 г. В ней вслед за Судебником Иоанна IV следуют древние законы из Юстиниановых книг, именно: Законы о земледелии, закон о казнях т. е. 39 титул Прохирона Василия Македонянина, закон о разделении браков или о брачном разводе, заимствованный также из Прохирона (т. XI), главы о послусех, а затем идут указы дополняющие Судебник.

Каким бы уважением ни пользовались у наших новопросвещенных предков постановления византийских императоров по церковным делам, они не могли заменить местно-русского церковного законодательства, в виду малой применимости к местным условиям русской жизни. А между тем введение в России христианства необходимо должно было вызвать русское правительство на законодательную деятельность по делам церковным, так как оно порождало ряд совершенно новых правовых отношений, которых не знало русское языческое государство. Точно также и духовенство русское являлось в русском обществе совершенно новым классом, для которого требовалось создать особое свойственное ему положение среди других классов общества. Требовалось наконец необходимо дать материальные средства новоустрояющемуся церковному союзу. Все эти насущные потребности новопросвещенного русского общества, необходимо связанные с введением христианства, обратили на себя внимание, первых русских князей, просвещенных христианским учением, и получили удовлетворение законодательным путем. Свидетельством этого служат дошедшие до нас с именем первых русских князей церковные уставы Владимира (996–1014) и Ярослава (1051–1054).

Устав князя Владимира дошел до нас во множестве списков разнообразных редакций. Обыкновенно различаюсь две редакции – краткую и пространную, а митрополит Макарий признает еще среднюю. Кроме того встречаются еще списки устава, в которых постановления изложены не от лица князя, а в форме исторического рассказа под заглавием: о церковных людех, и о судех, и о десятинах, и о мерах городских. Главное различие между разными редакциями устава заключается в предисловиях и послесловиях, в порядке изложения материала и в некоторых частностях. В существенном же содержании все они сходны между собою. Старший список устава Владимира сохранился в Новгородской Кормчей конца XIII в.; он заключает полную редакции устава.

По предметам содержания устав Владимира разделяется на четыре части.

В первой части определяется княжеское жалование соборной церкви, называемое десятиной. Десятина эта должна была отделяться от всех судных пошлин князя, от пошлин торговых, и от всех даней поступавших в княжескую казну. В некоторых списках, содержащих в себе редакции устава под заглавием „Правило о церковных людех и о десятинах и о судех епископских» (Прав. Соб. 1861. т. II. стр. 435. Срав. Макар. Цер. Ист. т. 1. стр. 269) Владимиру усвояется дарование соборным церквам права приобретать недвижимые имущества.

Во второй части определяется ведомство церковного суда по отношении ко всем христианам. Церковному суду предоставлены след. нарушения церковной дисциплины: 1) приверженность к языческим верованиям и обычаям (моление под овином, в роще или у воды; волхвование, знахарство разного рода, ворожба, приготовление и употребление разного рода кудеснических средств, 2) святотатство, ограбление могил, оскорбление святости и неприкосновенности храма и всех мест и вещей ему принадлежащих, 3) преступления против чистоты нравов, 4) дела брачные, именно дела о разводе, о незаконных браках в близком родстве и свойстве, по насилию, 5) семейные распри, ссоры, драки, тяжбы между мужем и женой об имуществе, тяжбы братьев или детей о наследстве.

В третьей части перечисляются люди церковные и богаделенные; к ним относятся: лица монашествующего и белого духовенства – послание с женами и детьми, просфорница, слепец, хромец, странник, пущеник (раб отпущенный на волю в церкви при жизни господина), задушный человек (вольноотпущенный по духовному завещанию), бесприютные вдовицы и сироты, вообще все сирые, нищие, увечные и бесприютные, жившие при церкви и питавшиеся на средства церкви. Замечательно, что к числу церковных людей причисляется еще лечец – лекарь. Это конечно потому, что при церквах жили лица могущие подавать врачебную помощь, чтобы отучить новопосвященных язычников от их обычая обращаться к знахарям и ворожеям. Этих людей предоставлено судить церковной власти по всем делам не только церковным, но и светским, именно по гражданским тяжбам, по делам о драке, убийстве, по спорам о наследстве. Если же у церковных людей будет тяжба с людьми светского ведомства, то суд должен быть общий.

В четвертой части устава Владимира предоставлено церковной власти наблюдение за верностью мер и весов и право взимания пошлин за это. В древности торги устраивались при церквах, на церковных площадях. При церквах же хранились меры и весы. Отсюда возникло естественно и право духовенства заведовать мерами и весами.

Нельзя думать, чтобы памятник известный под именем церковного устава князя Владимира в том виде, как он дошел до нас, был произведением пера князя Владимира. Этого нельзя ожидать прежде всего в виду того состояния законодательства, в каком оно находилось в первобытную пору нашей русской истории. Главным источником права того времени был обычай. Вся жизнь русского народа в княжеский период определялась обычаем. Распоряжения князей были только дополнением исконного обычая. И они давались первоначально словесно, без изложения в письмени. С распространением грамотности, они стали записываться, но только для памяти; почему и получили название грамот. (Сергеевич Лекции и исследования по древней истории рус. права. Спб. 1894. стр. 520). Затем против подлинности изложения устава князя Владимира говорит отсутствие определенного точно установленного текста памятника в большое разнообразие его редакций и изложений, а также явные анахронизмы в некоторых из них. Нечего и говорить о подлинности пространной редакции устава, так как в ней в предисловии допускается явный анахронизм, когда говорится, что князь Владимир принял крещение от патриарха Константинопольского Фотия, умершего 80 лет ранее того. И краткая редакция изложения устава Владимира также страдает некоторыми неясностями в изложении напр. относительно церковной десятины, или допускает подробности мало приложимые ко времени Владимира напр. когда говорить о больницах, гостиницах, странноприимницах. Поэтому уложение устава князя Владимира нужно считать позднейшею записью распоряжений князя Владимира, сделанною отчасти на основании летописных сказаний о князе Владимире и его времени, а частью на основании существовавшей практики. На этот порядок происхождения изложения устава князя Владимира наводит м. пр. особая редакция устава князя Владимира, озаглавливаемая, „о церковных людях и о судах и о десятинах и о мерах городских», где в форме анонимной исторической записи сообщается о том, что сделано в пользу церкви первыми русскими христианскими князьями вообще. И такая форма записи была употребительна в конце XIII века; по такой записи делает ссылку на устав русских князей один из Владимирских епископов к сыну Александра Невского (Пр. Соб. 1861. т. III. стр. 467–472).

Если ни одного списка устава князя Владимира, даже ни одной редакции его изложения нельзя считать копией подлинного распоряжения князя Владимира по церковным делам, то каким образом можно доискаться, в чем должен был состоять устав князя Владимира, судя по сохранившимся записям о нем. Исследователи отвечают так: „То, в чем все они (редакции устава) согласны между собою, что составляет их общую основу, то несомненно можно считать принадлежавшим подлинному уставу св. Владимира» (Макарий. История рус цер. т. 1. стр. 129. Голубинский. История рус. церкви. т. 1. Первая полов. тома. Изд. 2. стр. 400. Неволин. О простр. цер. суда. Собрание сочин. т. 6. стр. 295). Эта мерка конечно правильная. Но ее не нужно применять механически. Механическое применение ее не дает надлежащего понятия о существе и исторических основаниях узаконения князя Владимира по делам церковным, не уяснит также историко-бытового значения особенностей разных редакций и списков устава князя Владимира. Практическое изменение норм, содержащихся в уставе князя Владимира, не стояло неподвижно на одной точке, а подлежало постепенному развитию и изменению. По мнению проф. Голубинского, в начале „дело было установлено только в принципе – что может и что не может принадлежать к области церковного суда, но подробности, более или менее определенные граница сего суда установили только время и обычай» (стр. 410). Это историческое движение практики применения норм устава князя Владимира, естественно, должно было выразиться и в опытах письменного изложения этого устава. Отсюда, некоторые особенности разных редакций и списков устава Владимира можно понимать, как следы указанного исторического процесса. С этой точки зрения определится истинное значение различных особенностей разных редакций и списков устава Владимира, а также выяснится и подлинная основа постановлений князя Владимира по делам церковным.

В пространной редакции устава князя Владимира все четыре указанные части объединены предисловием, в котором сообщается о принятии Владимиром христианства от патриарха Фотия и послесловием, где содержится угроза гневом Божьим и проклятием за нарушение всех распоряжений князя изложенных в уставе. Эта риторическая обделка распоряжений князя Владимира есть позднейшая прибавка к содержанию устава; в крайней и средней редакции нет ее. Предисловие составлено на основании новгородской летописи, в которой в начале именно сказано, что князь Владимир принял первого митрополита Леона от патриарха Фотия. И замечательно, что старший список устава Владимира с таким предисловием встречается в новгородской же Кормчей 1280, писанной при новгородском архиепископе Клименте. Но и в пространной редакции устава Владимира, не смотря на искусственную риторическую обделку его, остались следы того, что устав князя Владимира, по изложении его в пространной и краткой редакциях, не был законом цельным, одновременно изданным, а составляет запись о постановлениях изданных в разное время, с известными промежутками времени. Во всех изложениях устава Владимира говорится, что закон о пространстве церковного суда издан спустя известное время после постановления о десятине. Тоже можно сказать и о постановлениях насчет церковных людей и наблюдения за веками и мерами.

Дарование соборным церквам десятины из княжеских доходов, составляющее первую часть устава Владимира, несомненно принадлежит самому князю Владимиру. В пользу этого говорит факт построения Владимиром в Киеве Богородицкой десятинной церкви и одарение ее десятиной из княжеских доходов. За этим фактом последовало общее постановление о даровании десятины из княжеских доходов всякой вновь устрояемой соборной церкви. О таковом постановлении прямо говорит грамота новгородского князя Святослава Олеговича 1137 года; „устав бывший преже нас в Руси от прадед и от дед наших имати пискупам десятину от даней и от вир и от продаж, что входит в княжь двор всего». Об этом свидетельствуют и исторические примеры фактического применения князьями указанного прадедовского устава, напр. грамота 1150 г. князя Ростислава Мстиславича данная Смоленской епископии при ее учреждении. В изложениях устава князя Владимира об этом узаконении Владимира повествуется спутанно. Дело представляется так, будто князь Владимир дал десятину только Киевской церкви Пресв. Богородицы и притом „во всей земли русской во всех градех». Это текст краткой редакции устава князя Владимира. Он почти буквально повторяет слова летописи под 1169 годом: „дал бе десятину к церкви той по всей Русской земли». Несколько лучше изложение в пространной редакции устава по старшему списку, но все-таки очень темно и неудовлетворительно. В редакции устава озаглавливаемой „Правило о церковных людех и о десятинах» (в Соловецкой Кормчей 1493. № 858 л. 540–543) повествование о десятине излагается уже отвлеченно, без ссылки на построение Киевской десятинной церкви, и установление десятины приводится в связь с законом Божьим данным израильтянам и усвояется благочестивым христианским царям (Прав. Соб. 1861. т. 3. стр. 434–435); здесь закон Владимира о десятине также оставлен в тени. Таким образом ни одна из редакций изложения устава князя Владимира не сообщает ясных и точных сведений об издании князем Владимиром закона о десятине соборным церквам. Конечно, это не говорит в пользу подлинности дошедших до нас записей о содержании упомянутого закона. Но это же явление наглядно доказывает, что от недостатков в изложении устава князя Владимира еще нельзя делать отрицательного вывода относительно существования этого закона.

По выражению записей устава князя Владимира, князь назначил соборным церквам десятину „от имения своего и от град своих» т. е. от частного своего хозяйства и от государственных доходов. Источниками государственных княжеских доходов служили дани, виры (штрафы за уголовные преступления) продажи (пошлины с гражданских судебных дел). Очень вероятно также, что князь Владимир жертвовал на содержание соборных церквей и недвижимые имения (Голубинский. Ист. рус. цер. т. 1. ч. I. стр. 510–511).

Десятина с частных княжеских имений выдавалась епископам натурой – хлебом, скотом и другими продуктами сельского хозяйства. Десятина судебных штрафов препровождалась епископам по окончании года. Так как по поводу количества этой десятины нередко возникали сомнения и недоразумения, то иногда князья заранее договаривались с епископами о размере годичной десятины и по этому условию платили, как это сделал новгородский князь Святослав Олегович в 1137 году. Десятина же от даней, назначенная епископам, была отделена в особую подать, которую было предоставлено собирать с населения самим епископам. В XII в. в епархиях, которые вновь были открываемы, десятина соборной церкви выдавалась только с даней, как это видно из грамоты Смоленского князя Святослава Олеговича 1137 года. После нашествия монголов выдача десятины была совсем прекращена (Голубинский. Стр. 514–515).

Вопрос о предметах церковного суда, составляющих содержание второй части устава князя Владимира, имел тесную связь с десятиной княжеских доходов от производства суда. Вопрос этот должен был решиться на первых же порах после того, как церковная иерархия вступила в свои права организатора церковных порядков среди новопросвещенного народа. По естественному порядку вещей, в ведение церковного суда должны были поступить такие преступления, которые составляли нарушения новых норм жизни, введенных с принятием христианства. И так как правила христианской дисциплины касаются разнообразных сторон жизни, особенно глубоко затрагивают брачные порядки и семейные отношения, то, естественно, в числе правонарушений, поступивших в ведете церковного суда, должно было оказаться не мало таких, которые касаются гражданских и уголовных отношений. Светская власть должна была предоставить эти дела ведению церковного суда потому, что и сами нормы, нарушения которых ведались церковным судом, основывались на законах, содержавшихся в Кормчей и мало известных светской власти. При таком понимании происхождения ведомства церковного суда по отношению ко всем членам церкви, естественно думать, что ведомство церковного суда в общих началах должно было определиться с самого же начала устроения в России церковных порядков. Только некоторые подробности и частности могли выясняться по обстоятельствам времени и по мере того, как суд церковный входил в силу и подчинял себе поведение членов церкви. Этим обстоятельством постепенного проникновения в жизнь новопросвещенного народа начал христианской дисциплины можно объяснить сравнительную краткость или полноту в перечислении предметов ведомства церковного суда в различных редакциях изложения устава князя Владимира

Когда требования церковной дисциплины привились постепенно в жизни русского общества, им должен был покровительствовать и светский закон своими предписаниями и светский суд своими прещениями, особенно когда нарушенные нормы имели общественное значение. Конечно, церковная власть, всегда желавшая идти в своей деятельности об руку со светскою властью, не могла смотреть не выгодно на репрессивные меры светской власти против нарушений правил церковной дисциплины. Из канонических ответов митрополита Иоанна II видно, что церковная власть нераскаянных чародеев передавала в руки светского правосудия. (отв. 7). Один из ранних примеров светских наказаний за религиозные преступления представляют тяжкие уголовные наказания за волшебство. Светский суд и наказания за преступления, имеющие религиозный характер, не устраняли суда церковного и действий церковной власти. По свидетельству летописи, и в мероприятиях против волшебников принимала участие не только светская, но и церковная власть (Неволин. Сочин. т. VI. стр. 290. 350). Об этом же должен свидетельствовать и тот факт, что дела о гаданиях и волшебствах во всех их видах стоят в числе предметов церковного суда во всех редакциях и списках устава князя Владимира до позднейших времен. Другой пример совместного действия светской и церковной власти против нарушений правил церковной дисциплины, принятых за нормы и в гражданском общежитии, представляет суд по делам о похищении девиц для брака или простого сожития. В уставной грамоте Смоленского князя Ростислава Мстиславича случай похищения девицы поименован в числе предметов церковного суда, но в тоже время относительно судебного штрафа за этот проступок предписывается делить его по полам между князем и епископом, причем князь ставится на первом плане (што возмет князь, с епископом на-полы), значит, инициатором наказания.

Есть еще случай столкновения суда церковного со светским, именно в делах о наследстве. По тесной связи этих дел с делами семейными, которые все вообще ведались церковною властью, и эти дела, естественно, должны были подлежать ведению церковной власти. И они действительно стоят в числе предметов церковного суда по всем редакциям изложения устава князя Владимира. Но вот в Русской Правде (Карамз. сп. ст. 117) дела о разделе наследства значатся в ведении князя. Это место Русской Правды приводят в доказательство не подлинности устава князя Владимира. Между тем, на самом-то деле само свидетельство Русской Правды требует объяснения и проверки, в виду согласия всех редакций и всех списков устава князя Владимира до позднейшего времени относительно принадлежности дел о наследстве ведению церковного суда, а также в виду того факта, что и позднейшей практикой (до конца XVII в.) этот вопрос решен в пользу церковного суда. (Срав. Нев. Сочин. т. VI. стр. 275. прим. 70. Сергеевич. Лекции. стр. 32).

Постановление устава князя Владимира о ведомстве церковного суда по отношении к духовенству не требует объяснений. Духовные лица изъяты из ведения светского суда и подчинены ведению церковного суда по всем делам не только церковным, но и светским по причине примитивного устройства судебных порядков в светском ведомстве. Этому же порядку суда подчинены и т. н. церковные люди по примеру духовенства, на основании сословного начала. Напрасно ставят в упрек изложению устава Владимира то, что в нем упоминаются уже благотворительный учреждения – монастыреве, больницы, гостиницы, странноприимницы, которых не могло быть при князе Владимире. В зачатке эти заведения уже были при Владимире (Неволин. Сочин. т. VI. стр. 326). Но если мы и опустим эти выражения, суть дела от этого не изменится; они и не нужны, строго говоря, так как выше перечисляются игумены, чернецы и богаделенные люди состоящими в ведении церкви.

Сомневаются, принадлежало ли церковной власти право наблюдения за городскими весами и мерами. Но в предоставлении такого права духовенству нет ничего удивительного; оно сделано по примеру практики византийской, где епископы участвовали в выборе весовщиков и меры и весы хранились в церквах под смотрением епископов. Быть может, устав князя Владимира, возводя право епископов наблюдать за мерами и весами к установлениям самого Бога, имел в виду еще законодательство Моисеево (Лев.19:35–37. Втор.25:14–16. Неволин. Сочин. т. VI. стр. 284). О жизненном значении рассматриваемого постановления устава кн. Владимира можно находить свидетельства и в других памятниках, напр. в уставной грамоте новгородского князя Всеволода Мстиславича 1134–1135 г., в которой церкви Иоанна Предтечи на Опоках дано право держать весы и взвешивать на них известные товары, также в договорах Смоленского князя Мстислава Давидовича с немецкими городами, где выговорено, что поверку весов, на которых взвешивались товары, должно было производить по образцовым весам, хранившимся в церкви св. Богородицы что на горе и в немецкой церкви. Впоследствии наблюдение за весами и мерами перешло в ведение светской власти (Неволин. Сочин. т. VI. стр. 324).

Таким образом несмотря на разнообразие редакций изложения устава князя Владимира, не смотря на множество вариантов текста разных списков его, основное содержание его может быть отнесено ко времени князя Владимира и поэтому справедливо можно сказать с профессором Владимирским-Будановым, что этот устав „изображает для нас подлинное отношение церкви к государству, какое церковь считала тогда (в земский период) нормальным» (Хрестоматия по Истор. рус. права. Изд. 5. стр. 232. Срав. Павлова, Курс цер. права. 1903. стр. 136).

Устав князя Ярослава о церковных судах содержит в себе дальнейшее развитие начал, выраженных в уставе князя Владимира по вопросу о ведомстве церковного суда. В уставе князя Владимира содержится голое перечисление предметов церковного суда и церковных людей, пользующихся привилегией изъятия из ведомства светского суда по всем делам светского характера. В уставе Ярослава указывается подробно, каким мерам взыскания подлежали проступки и преступления, предоставленный церковному суду. При этом выясняется, что не все преступления, значащиеся по уставу князя Владимира в числе предметов подсудных церковному суду, ведались исключительно церковным судом, а многие судились при совместном участии и светской власти. Из статей устава Ярослава видно, что исключительно церковному суду подлежали все нарушения правил церковной дисциплины, и нравственные проступки клириков, монахов и церковных людей. В этих случаях епископу предоставлено назначать меру взыскания по собственному усмотрению, руководствуясь конечно правилами церковными – „во что осудите, волен» (ст. 45. 47. 49. 53). из проступков мирян причислены к таким же делам – нарушения религиозных уставов, напр. религиозное и житейское общение с некрещеными, иноязычными, отлученными от церкви (ст. 50–52. 48. 39. 17), преступления против чистоты семейных нравов: блуд, прелюбодеяние, кровосмешение (5–9. 13–15. 17–26. 45. 52.), бракосочетание в недозволенных степенях родства, свойства и духовного родства (11. 13–15. 25), дела о насильном принуждении к браку детей со стороны родителей или запрещении им выходить замуж или жениться на избранных невестах (ст. 27. 46), о самовольном расторжении брака одной стороной вопреки желанию другой или по обоюдному соглашению (10.16.), дела о брачном разводе на законном основании (ст. 54–59), дела о выморочном имуществе церковных людей (ст. 60), дела о личных оскорблениях, воровстве н других преступлениях, когда они совершаются в семейном кругу (ст. 33–44). Кроме того в уставе Ярослава указано много случаев в которых назначен денежный штраф в пользу митрополита и епископов, но в тоже время князю предоставляется казнь. Это значит, что такие преступления признавались уже со стороны государства не только нарушениями церковной дисциплины, но и преступлениями пред обществом. К таким преступлениям отнесены в уставе умычка и соблазнение девиц, побои чужой жены, беспричинное произвольное изгнание мужем своей жены (ст. 2–4. 7. 15. 43.), неустойка в брачном сговоре (35), оскорбление женской чести (28–31), оскорбление мужской чести острижением головы или бороды (32), побои отцу и матери (44), противоестественные пороки (19), поджог дома или гумна (12). В некоторых немногих случаях употребляется в уставе (в некоторых его списках) выражение, что преступник „епископу в вине с князем на-полы», напр. в случаях воровства, драки и душегубства, происходящих при свадьбе или в семейном кругу (ст. 33. 34). Таким образом устав князя Ярослава изображает такой момент в состоянии юрисдикции древней русской церкви, когда многие из преступлений, перечисленных в уставе князя Владимира в числе предметов церковного суда, были признаны преступлениями и против общественного порядка и потому наказуемыми государственным порядком, и значит ведались совместно и светским и церковным судом.

Указанная перемена в суде по преступлениям, который сначала были записаны в разряд предметов церковного суда исключительно, не умалила значения церковного суда и наказания. Церковные епитимии продолжали налагаться и при казни за них со стороны светского правосудия. Об этом прямо говорится в уставе во многих случаях (напр. ст. 11–14. 18–27. 44–53), а в других случаях это подразумевается само собою.

Но кроме казни и церковной епитимии, за некоторые преступления положен в уставе Ярослава денежный штраф в пользу митрополита и епископов. Этот штраф был применением к суду церковному практики действовавшей в светских судах, перенесение в область церковной дисциплины системы выкупа преступления, на которой построена Русская Правда. Во время Русской Правды преступление рассматривалось еще наполовину по прежнему, как правонарушение частного характера; поэтому если оно и каралось общественною властью, то каралось применительно к тогдашнему взгляду на него, – штрафами в пользу заинтересованных сторон – частных лиц и князя, как представителя общественных интересов. Когда же с распространением христианства в России, явились новые преступные деяния, преследуемые церковным судом, то в понятиях наших предков и церковь явилась как бы новой заинтересованной стороной, которую считалось нужным удовлетворять тем же способом, каким удовлетворяли и другие обиженные стороны. В таком именно виде и представляется дело в уставе Ярослава. Здесь на одно и тоже преступление положено удовлетворение денежное нескольким обиженным сторонам – частным лицам, если преступлением нарушена их честь, благосостояние и пр., и князю, как представителю поруганных общественных интересов и церкви, как блюстительнице нравственной чистоты.

Устав Ярослава пользовался меньшею известностью, чем устав Владимира. Самое раннее упоминание о нем встречается в грамоте в. кн. Василия Дмитриевича митр. Киприану, в конце XIV в. Затем об нем упоминается в постановлениях Московского собора 1503 года. Самый старший список его помещен в Соловецкой Кормчей 1493 г. (№ 858. л. 545–551. Он напеч. в Прав. Соб. 1861. т. III стр. 86–108). Эту редакцию мы и цитируем здесь. Есть другая более краткая редакция его. Образщик ее можно видеть в Хрестоматии проф. Владимирского-Буданова. Изд. 5-е вып. 1. стр. 233–240). Сравнительная малоизвестность устава князя Ярослава обусловливалась непродолжительностью времени, в течении которого действовала в судебной практике древней Руси система денежных штрафов за общественные преступления. Она имеет мало значения в вопросе о подлинности устава князя Ярослава.

Конечно нельзя считать сохранившиеся до нас списки краткой и пространной редакции устава кн. Ярослава копиями с закона, изданного самим князем Ярославом. В них есть позднейшие вставки, есть анахронизмы напр. счет денег на рубли. Но основное содержание памятника, приблизительно в размерах краткой редакции должно быть усвояемо времени Ярослава великого и действия Русской Правды. (Неволин. Сочин. т. VI. стр. 310. Павлов. Курс Церк. права стр. 160–154).

Из позднейших дополнений, какие находятся в пространной редакции устава Ярослава, заслуживает внимание уложение на счет брачного развода. Норма эта формирована применительно к II грани закона градского. В краткой же редакции устава Ярослава нет общего узаконения о причинах, по которым дозволяется развод, а встречается только несколько частных замечаний насчет того, когда развод не дозволяется, напр. в случае хронического лихого недуга жены (вопреки Эклоге Льва Иваврянина), в случае, если жена будет обворовывать мужа, (ст, 10. 36.).

Кроме уставов великих князей Владимира и Ярослава известны еще несколько уставных грамот удельных князей: 1) грамота Смоленского князя Ростислава, данная им новоучрежденной Смоленской епископии. В ней определяются главным образом средства содержания епископа и состоящего при нем клира. Средствами указаны – десятина от даней княжеских, но не от вир и продаж и пошлины с церковных судов, и кроме того – земли населенные и ненаселенные пожалованные князем. Чтобы определить судебные пошлины, грамота перечисляет предметы подсудный церковной власти. Вообще по содержанию грамота имеете много общего с уставом кн. Владимира. 2) грамота новгородского князя Святослава Ольговича 1137 года новгородской Софийской церкви о замене десятины, бывшей в Новгороде исконным институтом, ведущим начало от дедов и прадедов, определенным годовым княжеским жалованием. 3) Грамота усвояемая новгородскому князю Всеволоду Мстиславичу (1117–1137), но не признаваемая подлинной. По своему содержанию, она представляет собою довольно близкую копию устава Владимира. К числу ее особенностей относятся: 1) постановление о торговых пошлинах в пользу Софийского собора, на площади которого происходило торжище, 2) постановление о передаче дел о наследстве в ведение епископа.

Мы уже упоминали, что выдача десятины княжеских доходов духовенству превратилась со времени нашествия монголов на русскую землю. Эта привилегия была заменена пожалованием со стороны князей духовенству недвижимых имуществ и предоставлением ему права приобретать эти имущества путем пожертвований со стороны частных лиц. Этот источник обеспечения высшего духовенства оказался более надежным и удобным, чем прежняя десятина. Особенно со времени монгольского ига быстро умножились церковные имущества. Но чтобы эти имущества доставляли надлежащий доход монастырям, архиерейским домам и церквам, последние старались освободить их от лежавших на них государственных повинностей. Они достигали этого испрошением у князей льготных грамот. В этих грамотах им предоставлялось: 1) право призыва крестьян на свои земли из земель других вотчинников и князей, 2) право пользования оброками и повинностями от своих поселян, 3) право вотчинного суда над своими крестьянами, 4) право тарханное, освобождавшее церковных владельцев от взноса государственных повинностей со своих земель и их насельников. Относительно последней привилегии нужно заметить, что объем ее был чрезвычайно разнообразен у различных церковных вотчинников и в разное время. Каждая льготная грамота могла представлять в этом отношении какую-нибудь особенность. Но и при самом широком объеме тарханной привилегии, все вообще церковные крестьяне были обязаны пред государем некоторыми повинностями. К таким повинностям относились: татарская дань, ямская и воинская повинность.

В жалованных княжеских грамотах духовенству даровались привилегии не только по отправлению государственных повинностей, но и по суду. Грамоты содержавшие судебную привилегию назывались несудимыми. Судебная привилегия касалась самих церковных владельцев н крестьян живших на их землях. Мы знаем, что в уставах Владимира и Ярослава духовенству даровано было право судиться у церковных судей по всем делам не исключая и уголовных. В монгольский период эта привилегия была несколько ограничена, именно по тяжким уголовным преступлениям – душегубству, разбою и татьбе с поличным – духовенство было подчинено суду местных светских судей. Но оно тяготилось этим ограничением и нередко обращалось к князьям, а потом к царям с просьбой о дозволении им судиться по тяжким уголовным преступлениям у самих князей и царей. Этого мало; духовенство не редко хлопотало пред светскою властью об освобождении его от подсудности местным судьям и по всем прочим делам светского характера и о даровании привилегии быть подсудными самому князю или царю.

Что касается до крестьян живших на церковных землях, то по обычному порядку, они подлежали суду местных светских судей как по делам гражданским, так и уголовным. Но по ходатайству духовенства, церковные крестьяне получали судебную привилегию, какая усвоялась в уставе князя Владимира церковным и богаделенным людям т. е. право судиться тем же судом, каким судились лица духовные. Именно, иногда они оставались подсудимыми местным светским судьям только по тяжким уголовным преступлениям, иногда же совсем освобождались от подсудности местным светским властям, а судились по всем светским делам или у самого князя или царя, подобно епископам и монастырским властям, или же у духовных судей, подобно низшему духовенству.

Среди других жалованных княжеских грамот заслуживает особого упоминания жалованная грамота, данная в. кн. Василием Дмитриевичем митрополиту Киприану (1390–1402). Эта грамота отличается от других жалованных грамот тем, что ссылается на устав князя Владимира и по своему содержанию отчасти напоминает его. Она касается прежде всего земельных владений митрополита и утверждает эти имения за владельцем. Потом она определяет отношение населяющих эти имения крестьян к в. князю по пошлинам и по суду. Митрополичьи крестьяне тянут своею данью и пошлинами к владельцу земли – митрополиту. Князю они платят определенный оброк „в выходе», да кроме того татарскую дань. Из повинностей обязательна ямская и воинская. В судебном отношении крестьяне митрополичьи и монастырские ведаются митрополитом и игуменом или их доверенными. В случае тяжбы между крестьянами митрополичьими и княжескими суд общие и судебные пошлины делит пополам. Жалобы на самого митрополита и игуменов разбираются князем. Кроме того в грамоте Василия Дмитриевича устанавливаются определенные правила о постановлении в священный сан лиц, подчиненных князю, „Слух моих великого князя и моих данных людей в диаконы и попы митрополиту не ставить. Но если хочет поступить в попы и диаконы попович, то это ему позволяется, хотя бы он был записан в княжескую службу. Попович, который живет у отца и ест хлеб отцов, тот состоит под ведением митрополита и подлежит его распоряжению.» – Наконец грамота Василия Дмитриевича касается даней, которые шли с церквей в пользу митрополита и его десятников. Сборного положено взимать с каждой церкви по шести алтын, да „заезда» при обозрении епархии по три деньги, а десятнику, как сядет на десятину, взимать пошлины „за въездное и за рожественное и за петровское» по шести алтын. Сборное для митрополита собирать о Рождестве Христове, а десятнику свои пошлины – о Петрове дне. (А. Эсп. I. № 9. Собр. важн. памятн. по истории рус. права Утина 420–422).

Распоряжения, содержавшиеся в льготных княжеских и царских грамотах, не были нормами общего характера, а изъятиями из общего правила, данные частным лицам или учреждениям. По силе действия они не имели безусловного характера, а сохраняли свое значение в течении того срока, на который даны были, и не далее смерти лица, их давшего, а с переменою князя или царя нуждались в новом подтверждении. (Сергеевича Лекции. Стр. 20. Павлов-Сильванский. Иммунитет в удельной Руси. Спб. 1900.). Судебником Иоанна IV 1550 г. было запрещено давать вновь тарханные грамоты, а прежде выданные положено отобрать (ст. 43). Одновременно и на Стоглавом соборе 1551 г. было постановлено уничтожить несудимые грамоты (Стогл. 67). Но эти постановления судебника и стоглава не были выполнены в точности. Действие льготных грамот было остановлено постановлением Московского собора 1580 года.

В период зависимости нашей русской церкви от Константинопольского патриархата, в ней должны были употребляться те же сборники церковных правил, какие были приняты в последнем. Вопрос может быть только о том, на каком языке употреблялись у нас эти сборники – на греческом или славянском.

Русская церковь заимствовала свою иерархию от греков. В течении первых двух с лишним веков русские митрополиты поставлялись из греков, за двумя извлечениями. И епископы русские на первых порах многие были из греков. Естественно, что митрополиты и епископы из греков приносили с собою из Константинополя сборники церковных правил на греческом языке и предпочитали пользоваться правилами на своем родном языке в частном своем у потреблении. Некоторые из митрополитов (напр. Иоанн II) и свои канонические ответы составляли на греческом языке; тем естественнее им было употреблять на родном языке сборники правил. Но с другой стороны не все же пастыри нашей церкви, даже и вскоре после крещения Руси, были из греков; а для пастырей русских, очевидно, было неудобно пользоваться номоканоном на греческом языке. Р. обр. русским князьям, которые, по свидетельству летописи, любили читать номоканон вместе с митрополитами и епископами, неудобно было пользоваться правилами на греческом языке, им неизвестном. Поэтому с самого же начала просвещения Руси христианством должна была почувствоваться надобность в славянском переводе номоканона, и вероятно эта надобность была тотчас же удовлетворена, как была удовлетворена потребность чтения св. Писания и совершения богослужения на славянском языке. Писатель паннонского жития св. Мефодия просветителя славян говорит, что св. Мефодий незадолго до своей смерти (885 г.) позаботился перевести на славянский язык, на ряду с другими церковными книгами, и „номоканон рекше закону правило». Этот перевод мог быть заимствован и вашими предками. Исторические факты свидетельствуют об употреблении у нас правил в славянском переводе в XI и XII веках. Так Нифонт епископ новгородский (XII в.) имел у себя под руками книгу правил в славянском переводе, как это видно из того, что в своих ответах на вопросы Кирика он приводил правила Василия в., а сам Кирик, ссылаясь на правила, неоднократно прочитывал их Нифонту по книге. Новгородский монах Зиновий, живший в конце XVI в., в своей книге о ереси Феодосия Косого (слово 52 и 55) говорит о себе, что он видел две рукописи славянского перевода книги правил – одну из времен Ярослава, а другую из времен Изяслава, след. от XI века. Из последней рукописи он привел несколько правил. Этим свидетельствам не могут быть противопоставлены слова митр. Кирилла II, сказанные на Владимирском соборе 1274 год, что доселе (т. е. до получения им из Болгарии экземпляра Кормчей, содержавшей в себе правила с толкованиями Аристина в славянском переводе) церковные правила в русской церкви были невразумительны, потому что были помрачены облаком мудрости эллинского языка, ныне же облисташа, рекше истолковани быша. Эти слова взяты митр. Кириллом из послесловия к экземпляру Кормчей, полученной им незадолго до собора из Болгарии от деспота Святислава. А послесловие это сделано Саввою архиепископом Сербским в бытность его монахом на Афоне, которому принадлежит и сам перевод номоканона, список с которого получил митрополит Кирилл. По отношении к Сербии замечание Саввы о помрачении правил облаком мудрости эллинского языка имело прямой смысл, потому что Сербия до конца XII века находилась в полной политической и церковной зависимости от греков, и могла не иметь сборника правил в славянском переводе. В устах же русского митрополита XIII века это замечание могло иметь только переносный смысл – темноты прежнего славянского перевода правил или непонятности смысла правил без помощи толкований.

Какой же номоканон употреблялся в русской церкви в славянском переводе? Прежде всего вероятно употреблялся у нас номоканон Иоанна Схоластика. Вещественным доказательством раннего употребления у вас этого номоканона служит список его, находящийся в Румянцевском музее № 230, который по письму относится археологами к XIII веку (Другой список этой Кормчей XV-XVI в. находится в библиотеке Моск. дух. академии под № 54. О третьем таковом же списке свидетельствует Розенкампф в обозрении Кормчей изд. 2. стр. 4). В пользу этого же предположена свидетельствует то обстоятельство, что на Руси очень рано стали известны памятники „закон судный людем» и заповедь Иоанна Постника (на нее делается ссылка в вопросах Кирика и ответах Нифонта ст. 71. 78. 83. 95), которые перешли в русскую церковь в состав указанной выше рукописи номоканона Иоанна Схоластика. Вероятно, номоканон Иоанна Схоластика заимствован нашею церковью в готовом переводе из Болгарий вскоре после крещения Руси. В пользу этого предположения говорит, как состав списка, где встречается много памятников болгарского происхождения, так и особенная печать древности, замечаемая учеными археологами в языке перевода. „Язык перевода, говорит Востоков, во многих местах сохранен древнейший, по которому несомненно заключить можно, что сие собрание церковных правил есть первое на языке славянском. (Опис. Рум. Муз. стр. 279).

О содержали рукописи, в которой дошел до нас номоканон Иоанна Схоластика в славянском переводе, нужно заметить следующее. В ней содержится только одна первая половина номоканона, – свод церковных правил, собрания же новелл, разделенного на 87 глав, не оказывается. Из числа статей дополнительных нужно отметить след.

а) церковного содержания:

1) Иоанна Постника исповедный номоканон (стр. 77–102). 2) поучение сыном и дщерем духовным (духовника) стр. 102–106. 3) Заповедь св. отец об епитимиях (51) стр. 106–109. 4) правила об епископах и прочих клириках стр. 111. 5) Феодора Студита епитимийник монахам стр. 122. б) правила о монахах стр. 114–117.

б) светского содержания:

1) Закон судный людем стр. 48–53. 2) о возбраненных женитвах (7-й титул Прохирона Василия Македонянина) стр. 65. 3) От иного закона о возбраненных женитьбах (II тит. 3 глава Эклоги Льва Исав.) стр. 69. 3) О епископех и мнисех (24 тит. Прохир. Василия Македонянина) стр. 69. (Голубинский. История рус. церкви т. I. ч. 1. стр. 645–657. Срезневский. Сведения о малоиз. и неизв. памятниках. Прил. в XX т. Запис, ак. н. № 3. Его же, Обозрение древних списков Кормчей. 1897. стр. 113–134).

С глубокой также древности употреблялся у нас в славянском переводе и номоканон в XIV титулов. Об этом свидетельствует экземпляр такого номоканона, который по характеру письма можно отнести в XI-XII веку. Он находится в Московской Синодальной, бывшей патриаршей библиотеке под № 227 и обследован в каноническом отношении профессором Павловым (Первоначальный славяно-русский номоканон. Казань. 1869).²² В пользу указанного положения говорит и тот факт, что Кирик в своих вопрошаниях делал ссылки на правила не только по номоканону Иоанна Схоластика, но и по номоканону в XIV титулов, а именно по тому самому переводу, какой содержится в указанной синодальной рукописи (Павлов. Памятники канон. права 1880. стр. 29. 44. 48. 49). Р. обр. и инок Зиновий приводил свои правила в том же переводе, какой содержится в упомянутом экземпляре Кормчей синодальной библиотеки № 227, заявляя, что он приводил их по списку из времени Изяслава (Павлов. Курс цер. права стр. 111).

По мнении проф. Павлова, перевод номоканона в XIV титулов, содержащийся в упомянутом синодальном списке Кормчей, мог быть сделан при Ярославе великом, когда по словам инока Зиновия, бываше и приложение книгам с греческого языка на русский». Слова инока Зиновия подтверждаются и летописью, которая отзывается о Ярославе, что он любил церковные уставы, собирал писцов и перекладывал с греческого на славянское письмо. В пользу русского происхождения упомянутого перевода проф. Павлов указывает на то обстоятельство, что в этом переводе встречаются юридические термины не употребительные в языке других единоверных нам славянских народов (напр. слово тиун). Что касается присутствия в языке перевода множества древнеболгарских и сербских форм, которые могут говорить на южнославянское происхождение перевода, то это возражение, по мнении проф. Павлова, может быть устранено тем предположением, что Ярославу для списывания и перевода книг не откуда было брать писцов и переписчиков кроме как из Болгарий (Павлов. Первой, слав. рус. ном. стр. 56–57. Курс церк. права, стр. 111). Проф. Голубинский не соглашается с этим мнением и полагает со своей стороны, что и номоканон в XIV титулов был переведен в Болгарии еще до принятия нами христианства и оттуда нами заимствован. В пользу своего мнения он приводит то соображение, что при Ярославе великом было не уместно переводить номоканон не полный, когда русские могли достать от греков полный употреблявшийся у них номоканон (Дер. Ист. т. I. ч. I. стр. 645–649).

В синодальной рукописной Кормчей № 227 содержатся в славянском переводе номоканон в XIV титулов в до-фотиевской редакции. В ней нет второй половины предисловия, усвояемого патриарху Фотию; нет также соборов Константинопольских – двукратного 861 года и собора в храме св. Софии 879 г. Кроме того в славянском переводе номоканона в XIV титулов нет ссылок на византийские законы приводимых в греческом номоканоне под рубрикой κειμενον – textus из. По мнению проф. Голубинского, это сделано переводчиком по тому, что ссылками на Юстинианов свод законов было трудно пользоваться, не имея под руками самого свода. Вместо этих цитат по своду законов было найдено более целесообразным перевести целиком извлечение из Юстиниановых новелл, сделанное Иоанном Схоластиком и прилагавшийся к его систематическому сборнику правил. Это извлечение стало регулярно помещаться в славянских рукописях содержавших в себе номоканон в XIV титулов.

Дополнительных статей в номоканоне XIV по синодальной рукописи меньше, чем в номоканоне Иоанна Схоластика. Из них можно указать: 1) Епифания Кипрского о ересях (стр. 249). 2) Тимофея пресвитера церкви Константинопольской „о различии приходящих к непорочной нашей вере» (стр. 275) 3) Извлечение из новелл Юстиниана в 87 главах, сделанное Иоанном Схоластиком (стр. 287). 4) новелла Юстиниана 137 (стр. 308).

Далее по рукописи Соловецкой можно указать еще след. дополнительные статьи: 5) о возбраненных женитвах (VII т. Прохир.) стр. 317. 6) от иного закона о возбраненных женитвах (т. II. гл. 2. Эклоги) стр. 330. 7) о епископех и мнисех (т. XXIV Прохир.) стр. 320 об. 8) о постановлении епископ (Прохир. т. XXVIII.) стр. 321. 9) Ответы Никиты митрополита Ираклийского на вопросы Константина Памфилийского (стр. 328) 10) Поучение попом (стр. 344) 11) чины принятия в православную церковь (стр. 365–367) 12) о родстве как препятствии к браку (стр. 372–377). 13) Правила Ильи Новгородского, ответы митрополита Иоанна II, ответы Нифонта на вопросы Кирика (стр. 329–341), правило митрополита Кирилла и сошедшихся епископ (стр. 369–372). Древнейшие из поименованных в последнем пункте русских статей, относящиеся к XI веку, могли быть, по мнении проф. Павлова, и в синодальном списке номоканона в XIV титулов. (Павлов. Первонач. ном. 54. Срезневсвий. Обозрение древ. рус. списков Кормчей, стр. 15–46).

Кормчая Сербского перевода.

В самом начале XIII в. Саввою архиепископом Сербским, в бытность его иноком на Афоне, был переведен с греческого на славянский язык номоканон, содержаний в себе правила по краткому тексту с толкованиями Аристина. Этот номоканон сделался достоянием всех славянских православных церквей. Его рекомендовал к руководству Сербским епископам сам автор перевода, когда он сделался архиепископом Сербской церкви, ставшей в то время автокефальной. Потом он списан был для независимого болгарского патриархата, учрежденного вслед за сербским архиепископством в 1226 году с кафедрою в Тернове. Отсюда около 1262 г., по просьбе русского митрополита Кирилла II, при содействии болгарского деспота Иакова Святислава, был послан экземпляр этого же номоканона для русской церкви. Достойно замечания уважение, с которым относились в славянских землях к этому номоканону. Деспот Иаков Святислав в письме своем к русскому митрополиту Кириллу II, при котором препровождает экземпляр номоканона, предупреждает, что к препровождаемой Кормчей не следует ничего прибавлять, иди от нее убавлять. „Понеже так подобно есть сей Зонар во всяком царстве единой быти на соборе». Туже мысль высказывал впоследствии Рашский епископ Григорий в послесловии к своему списку номоканона 1305 года. Со своей стороны и митрополит Кирилл II на Владимирском соборе 1274 г. рекомендовал полученный им номоканон русским епископам к руководству как номоканон более полный и ясный, дающий надлежащее понятие о церковных правилах. Эту репутацию сохранил сербский номоканон в практике русской церкви во все последующее время до печатного издания Кормчей включительно. (Павлов. Первой, ном. стр. 62–72).

Старшим сохранившимся до нас списком номоканона перевода Саввы Сербского служит список написанный в 1262 году по воле Зетского епископа Неофита, хранящийся теперь в Загребе. Затем список 1305 г., написанный Рашским епископом Григорием для Хиландарского монастыря на Афоне, хранящийся в настоящее время в Воскресенском Новоиерусалимском монастыре. Список, полученный митрополитом Кириллом II, не сохранился до нас в подлиннике. Но сохранилась копия с него, списанная спустя четыре года после смерти митрополита Кирилла II при митр. Максиме для рязанского епископа Иосифа в 1284 году. Она хранится в Императорской публичной библиотеке (F. п. II. № 1. Толстов. библ. I. № 311). По этим спискам²³, Кормчая полученная митр. Кириллом из Болгарии, содержит в себе номоканон Фотия без ссылок на постановления византийских императоров, потом правила в хронологическом порядке соборов и отцов по краткому тексту с толкованиями Аристина. Нужно впрочем заметить, что некоторые правила изложены по полному тексту, а также и среди толкований встречаются такие, которые принадлежат Зонаре и другим. Таким образом Кормчая полученная при м. Кирилле уступала прежним славяно-русским Кормчим по достоинству текста. Но за то она имела в своем составе правила двух Константинопольских соборов IX века – двукратного и в храме св. Софии, которых не было в славяно-русских Кормчих прежнего времени; значит содержала полное собрание всех правил, принятых на соборах древней вселенской церкви в кодекс общеобязательных правил. Затем другое преимущество Кирилловской Кормчей составляло то, что в ней помещены были уже толкования на правила, хотя опять краткие – Аристиновские. К этому нужно прибавить и то, что Кирилловская Кормчая превосходила прежние редакции Кормчей количеством добавочных статей.

Новгородско-Софийская Кормчая 1280–1294. (Моск. Син. библ. № 132). Кормчая Сербского Саввинского перевода, как обязательное на практике собрание церковных правил, конечно списывалась и епископами и некоторыми князьями. Примеры этого представляют Кормчая Новгородско-Софийская написанная по повелению Новгородского князя Дмитрия и стяжанием Новгородского архиепископа Климента 1280–1294 и положенная в Софийском соборе на почитание священникам и на послушание крестьянам, волынская Кормчая, написанная в 1286 году для тамошнего князя Владимира Васильковича и теперь известная в одной копии XVI века (Востоков. Опис. Рум. Муз. стр. 309–312). Но Новгородско-Софийская Кормчая не составляет копии экземпляра Кормчей, полученной митр. Кириллом из Болгарии, подобно Рязанскому списку ее, а есть переделка ее в значительной степени. В главной основе она сходна с Рязанской Кормчей, в частностях же много разностей. Она, подобно рязанской, содержит в себе номоканон в XIV титулов и изложение правил в хронологическом порядке с толкованиями Аристина. В номоканоне также не приводится ссылок на Юстинианов свод законов. Толкования буквально сходны в обоих экземплярах. Но текст правил разный; в Рязанской краткий, принятый в сборниках Аристиновской редакции, а в Новгородской текст правил полный, сходный с переводом текста правил в номоканоне XIV титулов, употреблявшемся в русской церкви в до-Кирилловское время. Только правила Константинопольских соборов при Фотие и в Новгородской Кормчей в кратком тексте, так как в пространном тексте доселе не были известны в русской церкви и потому взяты прямо из Сербской Кормчей. Впрочем, по точному исследованию оказывается, что и в правилах других соборов в новгородской Кормчей по местам, в виде исключения, встречается краткий текст. Еще нужно заметить, что во многих местах правила по полному тексту переписаны не вполне, а с усечениями в конце их. Это сделано, надо полагать, для экономии работы, в виду того, что нередко сказанное в тексте правила повторяется в толковании Аристина за ним следующем.

Таким образом Новгородская Кормчая конца XIII в. представляла собою опыт сводной славяно-русской Кормчей, составленной на основании нескольких редакций славянского номоканона. Автор ее взял за основание номоканон XIV титулов прежнего типа, употреблявшийся в русской церкви до митрополита Кирилла II, и заимствовал из него систематическую часть сборника и текст правил расположенных по хронологическому порядку соборов и отцов. К этой основе он прибавил из Кормчей полученной митр. Кириллом II из Болгарий правила Константинопольских соборов при Фотие по краткому тексту, а также заменил по местам прежний полный текст новым кратким. Потом перенес из Кирилловской Кормчей в Новгородскую целиком толкования Аристина. Так же поступил составитель и относительно статей дополнительных. Здесь он обращался с заимствованиями даже к старейшему славяно-русскому номоканону – Иоанна Схоластика, напр. заимствовал оттуда в Новгородскую Кормчую закон судный людем (стр. 366–341), правила Феодора Студита монахом (стр. 556-…). Кроме того в Новгородской Кормчей помещены были канонические и юридические статьи местно-русского происхождения, и именно правила Ильи архиепископа Новгородского (507), канонические ответы митрополита Иоанна II (стр.510), вопросы Кирика с ответами Нифонта (стр. 518), правила митрополита Кирилла II (стр. 539), Русская Правда (615), Устав князя Владимира (628), Устав Святослава князя Новгородского (630)²⁴. Изменения относительно дополнительных статей допускались очень часто переписчиками и в позднейшее время. Первый пример этого мы видим уже в упомянутой выше Волынской Кормчей, которая представляет значительные особенности в своем составе сравнительно с Новгородской Кормчей (Макарий. Истор. рус. церкви. V. стр. 14–15).

Два извода Сербско-Кирилловской Кормчей, представляемые списками Рязанским и Новгородско-Софийским, послужили образцами для русских рукописных Кормчих последующего времени. Все сохранившиеся до нас списки рукописной Кормчей до половины XV в. принадлежат либо в той, либо в другой из указанных редакций. Можно предполагать, что Новгородско-Софийская редакция Кирилловской Кормчей была в большем употреблении на практике, так как в ней помещались памятники русского церковного и светского законодательства по делам церковным. Но с другой стороны нельзя не принимать во внимание и того, что печатная Кормчая напечатана по Рязанской редакции. Кроме того, нужно заметить, что указанное преимущество Новгородско-Софийской редакции впоследствии времени потеряло значение, так как в позднейших списках Кормчей Рязанской редакции также стали помещать канонические и юридические статьи местно-русского происхождения (Макарий. Ист. рус. церкви V. стр. 14. 15).