Слова, произнесенные Минятием на итальянском языке

Господи, рцы токмо слово и исцелеет отрок мой. – Аминь, глаголю вам, ни во Израили толики веры обретох.

(Мф.8:8,10)

Вера, эта дщерь (искупительных) заслуг и матерь чудес Спасителя, является со свидетельством великого достоинства, и награждается великим чудом в одном сотнике-воине, выросшем среди тьмы идолослужения. Великая, в самом деле, вера! Ибо если он верить только, что Иисус, Иудей родом, основатель нового учения, мало уважаемый в Своем собственном племени, может при всем этом исцелить больного его раба, то и это для язычника есть чрезвычайная вера. Но быть уверенным, что Он может исцелить его одним только словом, знать, что единственным словом Он вдруг исцелит его, – это уже поистине вера христианина! Светлая вера, которую Спаситель награждает Своим удивлением: Иисус же удивися; Своей похвалой: аминь, глаголю вам, ни во Израили толики веры обретох; и Своим чудотворением: и исцеле отрок его в той час. Поэтому-то проповедники божественного слова, беседуя об этом предмете, обыкновенно предлагают веру сотника, как правило доброй веры, полагая, что вера, вызвавшая удивление Иисуса Христа, и есть та именно, которую должно принимать, как пример достойный подражания для христиан. Но Божественный Учитель, похваляя веру язычника, то есть человека чуждого, обличает веру Израильтян, Своего народа; и я, следуя Его примеру вместо того, чтобы указывать на сотника, как на образец веры, которую мы должны исповедовать, лучше противопоставлю ее той, которую мы действительно исповедуем, дабы он принес нам пользу, не как образец, а как обличение. Он уверовал так совершенно, что был похвален Основателем веры. Я же выступаю, чтобы указать вам, что такое совершенная вера. Исследуя нашу веру, я хочу открыть наши недостатки, чтобы возбудить наш стыд и повторить, с другой стороны, слова Христовы: ни во Израили толики веры обретох.

I

Когда предвечное Слово, соделавшись человеком, восприяло нашу природу и нашу нищету, Оно восхотело дать людям образец, как право веровать и хорошо жить, чтобы открыть для них два пути к достижению вечной жизни – путь истины, познания истинного Бога, и путь святости, обнаружения всех добродетелей. О первом Он Сам говорит в Евангелии Иоанна в беседе со Своим Небесным Отцем: се есть живот вечный, да знают Тебе, единого истинного Бога, и егоже послал еси Иисуса Христа (17:3); то есть, вечная жизнь для людей заключается в том, чтобы они познали на небе Бога в Его собственном первообразе, существе и образе бытия (как Единого в Троице), чтобы во едином Боге Творце покланяться Его всемогуществу и совершенствам; а на земле взирали бы на Его живой образ, на воплотившееся Слово, чтобы познать во едином Боге-Избавителе благость и благодеяния Его. Относительно же второго пути Апостол Павел уверяет, что Сын Божий облекся в нашу плоть, чтобы образовать из нас новую Церковь, новый народ. Церковь – нескверную и непогрешимую, в которой нельзя было бы найти ни малейшего порока. Да представит ю Себе славну Церковь, не имущу скверны или порока (Еф.5:27). Народ – свободный от всякого недостатка, делающий все доброе, достойный Его вечной любви. Да очистит Себе люди избранны, ревнители добрым делом (Тит. 2, 14). Эта новая Церковь – наша, и этот новый народ – мы. Это новое правило нашего исповедания и жизни есть вера, которая поэтому, как говорят богословы, одновременно созерцательная и деятельная, ибо она есть как бы око нашего разума, чтобы видеть истину нашего вероучения, и как бы рука нашего сердца, чтобы исполнить святость нашего нравоучения. Мы должны иметь я то и другое, чтобы обладать совершенной верой. Первое без второго мертво. Второе без первого слепо. И христианин, которому недостает того или другого, есть как бы больной, который от истощения сил не может ходить, или слепой, который, лишенный зрения, не видит, куда двинуться. Одному недостает крепости, другому – руководства; и первый и второй подвержены падению. Один – по слабости, другой– по слепоте.

Согласимся с этим и рассмотрим, есть ли между нами, христианами, столько веры, сколько желал в нас ее Основатель и наш Учитель. О, братия, по истине не обретох толицы веры во Израили. Не нахожу достаточно света познания в нашем уме, чтобы разуметь, во что мы веруем, ни достаточно теплой любви в сердце нашем, чтобы жить, сообразно своей вере. Я знаю, что мы называем верою ту божественную ризу, в которую мы облекаемся чрез таинство крещения. Но если говорить более точно, она есть только начало веры. Чрез нее младенец становится христианином, но муж – христианин с нею одной есть только по имени христианин. Кроме веры, которая раздается по благодати, требуется еще другая, благоприобретенная, которая достигается изучением божественных истин и их практическим выполнением. Я не говорю теперь о любознательном прилежании, которого требуют человеческие науки, – оно изгнано из училища Христова, в котором мы с почтительным уважением должны смирять наиболее благородную и гордую из наших сил, – по слову Апостола; пленяюще всяк разум в послушание Христово (2Кор.10:5). Здесь, по словам Тертуллиана, «мы более не имеем нужды в любознательности с рождением Христа, – мы поучаемся чрез Евангелие». В раю, где все уже откровенно и более не таинственно, блаженство заключается не в вере, а в видении: узрим Его, якоже есть (1Ин.3:2). Но в Церкви, в которой все таинственно и прикровенно, блаженство состоит в том, чтобы не видя верить: блажени не видевший и веровавше (Ин.20:29) Я говорю о назидательном изучении, которого требует божественная наука, – равно отстоящем как от любопытства, так и от невежества. Далеко от невежества, – дабы мы искали наставления; далеко от любопытства, дабы не требовали вещественных доказательств. Я желаю, чтобы мы свое зрение вручили вере, дабы мы имели заслугу – верить лучше и смирение – видеть меньше. Но хочу также, чтобы мы получили это зрение обратно не для любопытства, не для того, чтобы узнать таинства веры, не для того, чтобы их исследовать, но чтобы познать ее нравственные положения и сделаться не мудрыми, а верующими. Наш Спаситель сравнивает ее с сокровищем, скрытым в поле: сокровище на селе сокровенное (Мф.13:44). Это, по Иоанну Златоусту, значит, что недостаточно только иметь ее, должно ее открыть, узнать, чтобы за тем применять ее к делу нашего спасения. Но наш дух скорее отдается изучению всего другого, чем изучению нашей веры. Учение века сего, положение политики, искусство барыша господствуют над всем нашим разумом, чтобы мы могли удовлетворить нашему сребролюбию, гордости и любознательности. Мы все другое узнаем, исключая лишь того, что должны познать. Поэтому я вправе сказать вместе с пророком Осией: несть ведения Божия на земли (4, 1) и со Христом: не обретох толицы веры во Израили.

Две различные надписи можно видеть на жертвенниках Божества, почитаемого на земле. Одна – ведомому Богу – среди Евреев в Иудее; другая – неведомому Богу (Деян.17:12,3) – среди Афинян в Элладе. Там читается: ведом во Иудеи Бог (Пс.75:2), ибо Он познан в стольких чудесах. Здесь – неведомому Богу, ибо Он не явился во свете истинной веры. Какую из этих двух надписей, вам кажется, более удобно начертать на наших жертвенниках, которые мы воздвигли так высоко на развалинах алтарей иудейских и языческих? Чтобы не утруждать вас, я сам скажу, – надпись: неведомому Богу. Да, мы веруем в Бога, но никогда не подымаем глаз, не возводим их к небу, чтобы познать Его как должно, подивиться таинствам Его промышления, проникнуть в бездну Его премудрости, открыть чудеса Его милосердия. Неведомому Богу. Мы веруем в Иисуса Христа, родились и уже состарились в Его училище, но до сих пор не знаем ни чудес Его жизни, ни истины Его учения, ни заслуги Его страданий, ни пользы Его прославления. Неведомому Богу. Мы живем в Его Церкви и не понимаем, что значит быть членом столь святого тела. Мы торжествуем Его праздники, но не понимаем их смысла. Мы подчиняемся Его законам, не думая о Его премудрости; причащаемся Его тайн, не зная плодов их. Мы становимся свидетелями торжественных Ему служений, не проникая в таинственный их смысл. Неведомому Богу.

Боже мой! Что мне пользы, что я родился в славный день, окруженный столь обильным светом, Твоими истинами, ниспосланными Тобою мне для веры, если я в себе содержу мою тьму и мою ночь? Если невежество, добровольное и потому вменяемое, содержит скрытым сокровище святейшей веры, которую Ты мне даровал, то как я могу воспользоваться плодами моего спасения? Дарованное мне Тобою оружие для борьбы с врагами наисовершеннейшего устройства, изготовлено Твоею премудростью в пламени Твоей любви. Оружие, давшее такие чудесные доказательства силы в руках стольких учителей, подвижников, мучеников. Оружие, совершившее столько чудес, которых по их многочисленности почти нельзя перечислить (поименно), одно непрестанное совершение которых есть уже величайшее чудо. Оружие, которое достаточно только употребить в дело, чтобы одержать победу, – сия бо есть победа, победившая мир, – вера наша (1Ин.5:4). Но что из этого? Я не надеюсь ни на какую пользу, ибо не привык пользоваться им: несмь обыкл (2Цар.17:З9), по истине могу сказать, как сказал Давид об оружии Саула. Однако, если бы даже я имел все познание моей веры, чтобы право веровать, но не применял ее к делу, чтобы хорошо жить, какая мне от того польза? Что пользы, говорит Апостол Иаков, аще веру глаголет кто имети, дел же веры не имать? (Иак.2:14). Какая польза, повторяет Петр Дамиан, если кто верует по-кафолически, а живет по-язычески?

II

Это – второй недостаток нашей веры. Чтобы хорошо понять его, должно подумать над тем, что я сказал выше, то есть о том, что целью воплощения Божественного Слова было руководить человеческий род к вечной жизни и возвратить его на путь святости. Чтобы из небольшого количества персти Бог создал человека, и из бесполезной твари сделал его наиболее совершенным созданием, нужно было только (пользуюсь выражениями Священного Писания) небольшое воздействие Его рук и дуновение Его уст. Так мало! Но чтобы обыкновенного человека сделать христианином, понадобилось, чтобы Бог сошел с неба, смирил Себя, уничижился, пострадал и умер. Нужно было, чтобы Иисус Христос дал ему новое рождение в крещении, принял его, как брата, омыл его Своею кровью, оставил ему неисчерпаемые сокровища в Своих заслугах, источники вечной благодати в Своих таинствах. Нужно было создать новый мир, основах новую Церковь, учредить в ней архиереев, священников и проповедников, дабы наставлять этого человека в наиболее высоких делах любви. Бог, создавший одним Своим словом небо и землю, совершил, с другой стороны, столь великие чудеса, чтобы создать христианина. Как вы думаете, чем должен быть христианин? – Бог хочет, чтобы он был славою воплощенного Слова, плодом Его страданий, предметом Его любви и наследником Его блаженства. Это, братие, легко понять. Нам говорит об этом Апостол Петр: по звавшему вы святому и сами святи во всем житии будите (1посл.1:15). Он хочет именно, чтобы каждый христианин чувствовал в себе неустранимый долг быть святым. Поэтому закон Иисуса Христа, Который есть правило святости, требует, в самом деле, общества верующих без скверны и порока, Церкви, не имущей скверны или порока. Итак, в виду того, что этот закон святее всех прочих законов, он и требует для себя людей, святее прочих: люди избранны, ревнители добрым делом (Тит.2:15). Христианин, по собственному смыслу имени, означает: человек более духовный, чем телесный, более небесный, чем земной, распявший в себе все мирское, облеченный во Иисуса Христа, разумеется, не в одежду Иисуса Христа, а в Него Самого. Все это – мысль Апостола Павла, который сказал: елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся (Гал.3:27); значит, он должен вести жизнь, столь похожую на жизнь Иисуса Христа, как будто в нем живет Сам Христос, так чтобы он мог говорить вместе с Апостолом: живу же не ктому аз, но живет во мне Христос (Гал.2:20). Такова жизнь, приличная христианину; ее от нас в этом мире требует вера Христова. И, однако, если я испытаю нашу жизнь, не обретаю толицы веры во Израили. В делах наших я не нахожу святости, среди христиан – не нахожу Христианина, которого имеет в виду наш Спаситель. Наоборот, я нахожу сребролюбие Иудея, блуд язычника, распущенность эпикурейца, скотское непотребство и зверское безумие. Нахожу убийство, месть, разбои, прелюбодейства, – грехи, приличные язычникам, которые кланяются богам, участвующим в их преступлениях, – грехи, которых даже названий не знали древние Христиане, эти люди невинности и любви, не виноватые пред язычниками ни в чем, кроме разве своей веры. Странное дело! Новейшие христиане так похожи на язычников в их заблуждениях, как древние христиане превосходили даже их собственных богов в добродетели. Таким образом, вся наша вера, в конце концов, ограничивается внешними делами веры, делами, лишенными всякой заслуги, которые скорее расстраивают, чем созидают, которые совершаются скорее по привычке, чем из любви, которые имеют снаружи действительно изображение, как монета, но в веществе не имеют настоящей ценности. Поэтому мы сильно заблуждаемся, если надеемся с такою верою достигнуть вечного блаженства. В таком же заблуждении был и нечестивый царь Валтасар, который, веруя, что чтимый в Вавилоне идол Бела есть живое божество, с негодованием сказал Даниилу: не мнится ли ти Вил быти жив бог? Почто не покланяешися ему? (14:4,6). О, не заблуждайся, царь, ответил с презрительной улыбкой добрый пророк: тот, кому ты кланяешься, конечно, есть не живой Бог, а бездушный идол без божества, без жизни и силы. Совне он имеет великолепную наружность, вследствие блеска покрывающего его металла, но изнутри – он грязь и пыль. И рече Даниил посмеявся: не прельщайся, царю, той бо внутрьуду прах есть, а внеуду – медь (7ст.). Мне обидно, что я должен сказать то же самое и о нас самих. О христиане, не будем заблуждаться, – эта наша вера не есть вера живая, а лишь образ, даже мертвые останки веры. Она не имеет духа своего Основателя, не движется, не действует, лишь мнимо обнаруживается во внешнем действии, – на самом же деле она мертва, ибо вера без дел мертва есть. И мы, братья, нося только обличие христианства, похожи на тех лживых верующих, обличенных Апостолом Павлом, которые на словах исповедали Бога, а на деле отрицали Его. Бога исповедуют ведети, а делы отмещутся Его (Тит.1:16). Как говорит святой Иероним: «своим исповеданием свидетельствуют об одном, а поведением – о другом». Христиане, у коих вера и жизнь неравны и несогласны между собою, или, что еще хуже, грешники, облеченные в личину святости, и даже, может быть, некие демоны в ризах Иисуса Христа. Отвратительное зрелище, которое мы из себя представляем, являясь извне со столь прекрасною верой, а изнутри – с такой нечистой душой, по видимости – с столькими святыми заслугами, а по существу – со столь развращенными деяниями, – это безобразное зрелище, повторяю, возбуждает в наших врагах смех, даже ругательства и поношения. Так, действительно, говорит и Сальвиан: «в нас Христос терпит поношения, в нас закон Христов поругается».

Вот главные недостатки нашей веры: недостаток относительно разума в вере созерцательной, ибо мы не знаем, во что веруем; недостаток относительно сердца в вере деятельной, ибо мы не живем сообразно вере. Значит наша вера очень несовершенна и много ниже веры сотника, подобной которой Спаситель, как Он признал, не обрел в Израиле, и я, как вам доказал, не нашел в христианском мире. Не обретох толицы веры во Израили.

Если первое излечение болезни заключается в ее распознании, то я могу на это надеяться относительно недостатков нашей веры – именно, я легко могу видеть исцеленными эти недостатки, раз я их обнаружил во всей ясности. И по справедливости я могу на это надеяться, ибо по поводу веры язычника-сотника я беседовал о вере пред христианским воинством, готовым славно пролить свою кровь в честь самого истинного из исповеданий и ради самого религиозного государства; а особенно, в твоем пресветлом присутствии, превосходительнейший господин¹⁹, непобедимый защитник этой религии и величайший ум этого государства. Среди многочисленных добродетелей, которыми благоугодно было Богу украсить твою благородную душу, как образец всех добродетелей, особенно выдается благочестие, которое господствует в твоем уме и сердце, чтобы научить тебя в совершенстве знать, во что веруешь, и жить согласно с тем, как веруешь. Эта добродетель держит весы твоей справедливости, которая внушает любовь твоей снисходительности, движет руку твоего мужества, держит твою быстроту бодрственной и готовой к неустанному движению. Это величайшая слава веры, ее прекраснейшая надежда, совершаемая и защищаемая героем столь великого благочестия! Да, в тебе есть столько же силы, чтобы своим примером создавать добрых христиан, сколько в тебе уменья делать счастливыми подданных твоего правительства!

Слышасте, яко речено есть: возлюбит искреннего твоего, и возненавидиши врага твоего. Аз же глаголю вам: любите враги ваша, добро творите ненавидящим вам.

(Мф.5:43,44)

О, если бы Ты, о, Иисусе, простил мне это, я сказал бы Тебе, что не нужно более говорить людям об этой новой Твоей заповеди. К несчастию доселе было говорено о ней очень много, но это не привело ни к каким последствиям, разве только к одной отговорке, что исполнение ее невозможно, ибо она противоречит законам природы; или к дерзкому признанию, что ее никто не станет исполнять, ибо она идет в разрез с чувством самолюбия. Поэтому продолжать говорить таким существам, которые открыто признают себя неспособными к тому, или непокорными, значило бы подвергать опасности и святость закона и достоинство Законодателя. В мире теперь царствуют правила, противоположные Твоим, никто вообще не принимает ничего, кроме мести, которую называют «благородною страстию великих душ. Ничто вообще так не порицается, как прощение врагов, которое называется «ничтожеством слабого духа. Лишить оскорбленного пагубного наслаждения удовлетворить своей мстительности считается величайшим беспорядком, или крайним простодушием.

Любите враги ваша, и добро творите ненавидящим вас. Господи, если Ты так хочешь, чтобы люди любили друг друга, пусть, по крайней мере, будет исправлен закон, а прежде всего, пусть им будет заповедан более скромный род любви. Пусть они сначала приучатся любить тех, кто их любит, а затем уже – любить и ненавидящих. Пусть сперва привыкнут быть благодарными к благодетелям, чтобы потом научиться благотворить тем, кто им вредит. А то, как же проповедовать любовь к врагам, когда и друзья не любят друг друга, даже братья и те – едва? Проповедовать воздаяние добром за оскорбления, когда хулами отплачивают за благодеяния? Ах, пусть люди станут сначала людьми, чтобы сделаться потом христианами! пусть сначала поймут законы природы, чтобы затем узнать правила веры. Никогда, возлюбленные мои слушатели, не было так, как в этом веке, когда любовь сильно охладела, или даже совершенно угасла в людских сердцах! Тем не менее, Иисус Христос хочет, чтобы говорили, проповедовали, повторяли вслух Его христианам: любите враги ваша, добро творите ненавидящим вас, дабы было известно, как сильно хочет Он исполнения закона, который исключительно Ему принадлежит. Действительно, в мире доселе не было слышно учения, более высокого, или более благородного, учения, которое было бы достойно Начальника, давшего его, и достойно подчиненного, который его принимает. Тот, Который должен научить совершенной любви, есть Богочеловек; тот, который должен приложить к делу эту совершенную любовь, есть человек-христианин. Основываясь на этом, я решаюсь доказать вам, что и природа и закон Христов единогласно требуют от нас, чтобы приняли эту заповедь любви ко врагам. Природа желает ее, закон – требует. Кто хочет быть человеком, должен выполнить ее по природе; кто хочет быть христианином, должен выполнить ее по закону. Это и составит две различные части моей беседы.

I

Я не хочу теперь расследовать, как древние при помощи философии судили о человеческих страстях, или как о них учат отцы Церкви на основании священного Писания. Я хочу побеседовать с вами о том, что мы чувствуем в себе самих, дабы понять, что наши страсти это – наши великие болезни, если выразиться помягче. Когда наша природа желает, боится, или каким-нибудь иным образом приходит в возбуждение, она тогда страдает, терпит, волнуется и выходит из того спокойствия, в котором, так сказать, и заключается ее здоровье. Представьте себе, как она волнуется, когда ею овладевает страсть, разрушающая ее здоровье и вносящая смуту в ее чувства. Тогда она больна от смущения, ее вкус развращается, и она тогда желает более того, что нравится, чем того, что полезно. Она делает, что чувствует, а не то, что обязана (делать). Ее движения – буйны, рассуждения безумны, ее жизнь – мучение. Представьте себе ее спокойною, в совершенной тишине духа, во внутреннем успокоении сердца. Она тогда здорова, с правильными чувствами и упорядоченными желаниями, с разумом, который твердо направляет ее к правильности в суждениях и руководит твердыми шагами по пути жизни, и эта жизнь есть всецело жизнь, ибо она – всецело тишина.

Но изо всех страстей, до безумия ее волнующих, самая большая – это ненависть, особенно когда она сопровождается смертоносными признаками мщения. О, что это за недуг! Это – возгоревшаяся желчь, которая изнутри возбуждает дух, стесненный тысячами волнений, а извне обнаруживается на лице, искаженном от печали. Это – великая тяжесть уныния, которое падает на сердце, волнует и подавляет его. Это – внутренняя возбужденность души, вызывающая самые страшные движения. Это – мрачный туман в уме, подымающий волнение пагубных помыслов; яд в крови, отравляющий всякое удовольствие, поджигающий и распаляющий жестокость. Лихорадка, то – холодная в своих страхах, то пылкая в беспокойствах, иногда лукавая в своих кознях; болезнь, которую один мудрец назвал «злодейской страстью». Но вместе с этим, мститель, необходимо ненавидя других, доходит до ненависти к самому себе. Он чрезвычайно страдает от того, что не хочет ничего перенести. Он хочет отмстить своему врагу, но в ущерб самому себе, ибо, когда захочет отмстить ему за свое оскорбление, он уже самою этою местью отмстил и сам себе.

Столь безумное возбуждение в Священном Писании упоминается под названием «духа лукавого», то есть демона, того именно, который некогда смущал царя Саула. Дух Господень отступи от Саула и давляше его дух лукавый (1Ц.16:14). Не было такого царя, который бы мечтал провести свою жизнь с большим спокойствием. Из низкого рода возведенный на еврейский престол, любимый своими подданными, страшный для соседей, руководимый мудрыми советами своего министра – пророка, защищаемый всемогущей десницей Бога, шествовавшего во главе его войск, чего ему оставалось еще желать, чтобы действительно стать тем, что так труднодостижимо – царем и царем счастливым? Он возненавидел Давида и захотел отмстить ему. Этого оказалось достаточно, чтобы сделать его самым несчастным человеком. Из ада ядовитой зависти, которая снедает его сердце, из-за мрачных волнений, лишающих его покоя, печальных тревог, заставляющих его оставить царский двор и бежать в пустыни, из-за безумного буйства, делающего его ненавистным для всего народа, как странно, он перестает быть и царем и человеком! Одна только страсть – и она вдруг лишает его наслаждений, царства и жизни; одна страсть – «дух лукавый», приходящий из ада, где только он и имеет силу, где только осужденным и позволено – ненавидеть друг друга.

Но пусть возвратится спокойствие к смущенной природе. И это возвращенное как бы здоровье больному и спокойствие есть не иное что, как мир и любовь. Это – то радостное успокоение, которое примиренный Саул получает от приятной игры арфы Давида, та блаженная тишина, в которой душа, свободная от приступов душевного возбуждения и от кипения желчных чувств, ощущает все наслаждение спокойною жизнью; то естественное состояние, в котором есть сам по себе человек, ибо он уже более не обезображен буйствами зверства, является только с видом человеколюбия. Поэтому я говорю: если природе свойственнее, так сказать, скорее любовь, чем ненависть, она должна быть более склонна и к прощению из любви, чем к мести из ненависти. Итак, заповедь о любви к врагам не только не противна природе, но наоборот полезна для нее, ибо только ее спокойствие может сохранить ее в здоровье. Не выполнять такую заповедь, это значило бы противиться своей природе и открыто признавать себя или неразумным, или даже не человеком.

Но (скажут мне): «вооружаться для мести, чтобы добиться удовлетворения за свое оскорбление, разве это не естественное желание, не естественное удовольствие?» – Если даже это удовольствие, то все же желание больной природы, обуреваемой господствующею страстью. И больной лихорадкой в жару припадка хочет воды, чтобы погасить свою пламенную жажду, но его желание беспорядочно, и то, чего он просит, есть яд для его здоровья, а не роса для его жара. Оно действительно удовольствие, но удовольствие природы, насилуемой и волнуемой духом лукавым, а не руководимой разумной силой. И бесноватые иногда сильно желают броситься с обрыва, или разодрать свое тело, как о них говорит поговорка: «смеются и уничтожают себя». И, однако, кровь дает себя чувствовать в жилах, и даже вне жил, как кровь невинного первомученика, которая, правда, без жизни, но не без чувства вопияла о мщении против жестокого братоубийцы. Бог так говорит Каину: кровь брата твоего вопиет ко Мне (Быт.4:10). О, эта кровь должна быть очень грубою, иметь в себе больше персти, чем духа, если она кипит внизу на земле, и не подымается на высоту благородства. Кровь, вопиявшая об отмщении против Каина, не есть кровь Авеля в его последней предсмертной борьбе, которая бы вопияла в его жилах, это кровь Авеля уже умершего, вопиющая от земли. Обратите хорошо свое внимание на слова Свящ. Писания: глас крове брата твоего вопиет ко Мне от земли. Объясняя это, св. Амвросий говорит: «божественное Писание говорит это не без таинственного смысла, но чтобы мы поняли, что кровь, требующая мести, не есть уже кровь человека; это – кровь загрязненная, земляная, кровь от земли». И Платон говорит: нет, чем кто благороднее, тем меньше может гневаться. Это беснование, прибавляет сатирик, есть безумие худых людей, дерзость низменных душ, которые не осмеливаются противиться движению, или подавить силу восставшей страсти. «Месть составляет наслаждение для души мелкой, болезненной, ничтожной». Голос, вопиющий о мести, есть голос крови низменного порождения, порочного направления: «от земли».

Итак, природа, рассматриваемая в ее здравом состоянии и в благородстве, имеет чувства только любви и мира. Если она ненавидит, то от этого страдает и терпит. Если же любит, покоится и радуется. Возбужденная и обезумевшая, она не отличается многим от природы зверей; умиренная и спокойная, она поистине природа человеческая. Нравственный философ (Сенека) говорит: «стремление вредить грязно, отвратительно и совершенно чуждо человека, благодеяния которого приручают даже диких зверей». Мы легко будем услышаны, когда пожелаем испросить прощение за небрежение другими заповедями, или наставлениями Евангелия, напр. заповедью о посте, которым мы смиряем порывы нашей плоти; об удалении от мирского шума, чтобы отдаться молитве; о милостыне, чтобы помочь бедному в нужде. Вполне понятно, что слабость нашего сложения не может перенести тягостей воздержания. Понятно, что многие неудобства нашего звания, не позволяют нам уделять много времени на молитву. Понятно, что наше малое состояние едва достает для нас самих. Но когда мы не желаем простить оскорбления, какое оправдание можем представить? Чего нам недостает, кроме (доброго) желания? Нет для этого нужды в большей силе, или лучшем состоянии. Требуется только согласие наших уст с чувством нашего сердца. Мы на это созданы, ибо мы люди. Мы – одной и той же природы, которой свойственна любовь. Боже мой, если бы даже Ты не дал закона о прощении врагов, то и тогда мы должны бы были создать его от себя, раз мир, единение, любовь есть успокоение, жизнь и блаженство для нашей природы!

Доселе я говорил только просто людям. Теперь хочу беседовать с христианами и повторяю: любите враги ваша, добро творите ненавидящим вас. Да, любите, люди, ибо этого требует сама природа ваша! Любите, христиане, ибо этого от вас требует закон. Я как будто слышу, что говорит Христос Своим ученикам: Я знаю, что это закон природы – любить, если хотите быть любимыми другими. Якоже хощете, да творят вам человецы, и вы творите такожде (Лк.6:31). Знаю, что закон Моисеев повелевает любить ближнего, как самого себя: возлюбиши ближнего яко сам себе. Но Я хочу дать и тому и другому закону полную законченность, хочу возвести их на высшую степень совершенства любви. Я требую нового вида любви – любви и к ненавидящим (вас); нового вида признательности – воздавать добром за зло. Аз же глаголю вам: любите враги ваша, добро творите ненавидящим вас (27). Не принадлежит к числу людей тот, кто по естественному закону не любит так, как желает быть любимым; не принадлежит к избранному народу Божию тот, кто по писаному закону не любит ближнего, как самого себя. Не ученик Христов тот, кто не любит врага своего и не воздает добром за зло.

Аз же глаголю вам. Узнаете ли, христиане, чей это голос? Это голос Бога, Который не с такою выразительностью говорил, когда был услышан всей природой, возникшей из глубины бездны, ибо, чтобы исполнить планы высшей премудрости Своей в создании мира, рече и быша. Это голос высочайшего Господа всяческих, голос, услышанный на небесах всеми блаженными духами, на земле – всеми, даже бесчувственными и бессмысленными тварями, в аде – всеми отступившими от Него демонами. Это – голос Отца щедрот, Которому мы по многочисленным причинам обязаны почитанием и всем своим сердцем. Аз глаголю, Он повелевает. И чтобы удалить страх от душ, чтобы мы с дерзновением приступили к исполнению дела, чтобы без отговорок подчинили этой великой заповеди тяготу нашего недовольства, усиливает заповедь собственным Своим примером. При всех Своих мучительных страданиях, когда бичевавшие раздирали Ему плоть, когда терновым венцем уязвляли Ему главу, когда заушениями и заплеваниями обезображивали Ему лице, когда смеялись и клеветали на Него, наконец, до самого жестокого осуждения на крестную смерть, безвинный Сын Божий ничего не говорил, но был как тот безгласный агнец, предреченный прор. Исаией, который с терпением и молчанием позволяет вести себя на заколение. Он заговорил лишь тогда, когда увидал, что вся природа, мраком и землетрясением выражая свое негодование, призывает с неба на убийц молнии божественного гнева. Тогда Он отверз Свои уста и стал молиться о прощении виновников Его смерти. Как слепое невежество Он оправдывает то, что было самым ужасным злодеянием. И в последнюю минуту жизни, которая должна была окончиться на кресте, Он вручает Своих врагов Тому же безначальному Отцу, Которому предает Свой дух: Отче, в руце Твои предаю дух Мой; Отче, прости им, не ведят бо, что творят (Лк.23:34).

Больше того: Он не только прощает Своим оскорбителям, но и совершенно забывает об оскорблении. Едва прошло три дня, как Он воскрес, и встретив около селения Эммаус двух из Своих учеников, которые, отдавшись глубокой печали, повествовали о многоскорбной Его кончине, Сам оказался как бы незнавшим о ней и чуждым. Ты ли един пришлец еси во Иерусалим, и не уведел еси бывших в нем во дни сия? (Лк.24:18). А Он, как человек ничего не знающий, отвечает им вопросом: рече им: киих? Он более не помнит достойного слез печального зрелища, предметом которого был Сам. И что еще более возбуждает в нас удивление: Спаситель, воскресши, хотел сохранить открытыми раны на руках, пробитых гвоздями, и на боку, пронзенном копьем, как бесспорные доказательства Своего славного воскресения. Но в то время как на Своем богомужном теле носит все язвы, причиненные Ему жестокостью, в памяти Он не хочет сохранить ни малейшего следа оскорблений, которые Он, если можно так выразиться, предал божественному забвению. Рече им: киих?

Теперь, христианин, возведи свои очи на зрелище, к которому приглашает тебя блаж. Августин. «Внимай, – говорит он, – Господу, висящему на древе и говорящему: остави им. Взирай на Учителя, Который молится не столько о благословляющих, сколько об убийцах Своих». Итак, искупленный кровью, которая молит о прощении, кровью, пролитою до последней капли, – «внимай Господу». Ты, исцеленный ранами, которые остались отверстыми не для того, чтобы служить зерцалом оскорблений и возбуждением к мести, а чтобы быть вечными образами славы и светлым начертанием Его святости, «взирай на Учителя». Внимай Господу, Который за предательство воздает целованием, за оскорбления – благословением, за страдания – прощением, за ненависть – любовью. Взирай на Учителя, Который, вися на кресте, молится за тех, кто пригвоздили Его ко кресту; Который, чувствуя всю тяжесть болей, не знает об оскорбителях; Который, когда перестал терпеть, захотел, чтобы исчезло всякое воспоминание о страданиях Его; Который, имея в Своих ранах напоминания о страданиях, уже перестал помнить о том, что Он перенес. Поэтому, если тот человек оружием отнял жизнь у твоих близких, кознями злоумышляет против твоей; если своими клеветами уязвил самую чувствительную сторону твоего сердца, грабежом лишил тебя последнего твоего достояния, дал тебе много поводов ненавидеть его, а ты имеешь в руках всю возможность причинить ему вред, – о, выслушай сначала, что приказывает тебе всевышний Господь Твой. «Внимай Господу». Обрати внимание на то, что сделал Божественный твой Учитель в подобных обстоятельствах. «Взирай на Учителя». Послушай, послушай, а потом скажи самому себе: брат, я оскорблен, но я – человек и должен слушаться своего разума; ты – мой враг, но так как ненависть к врагам есть вернейшее зеркало наших недостатков, то взирая на тебя, я тем более должен гнушаться самого себя, – поэтому мне должно скорее исправляться, чем мстить. Я оскорблен, но я в тоже время и Христианин, который должен повиноваться Евангелию. Ты мой враг, но на челе ты носишь черту руки Бога, создавшего тебя; в душе имеешь знак крови Бога, искупившего тебя. И то и другое я должен чтить, чтобы не оскорбить Божества. Каков бы ты ни был, Бог тебя любит. Бог хочет, чтобы и я любил тебя, и обещает любить меня постольку, поскольку я буду любить тебя. Иди, я тебя по истине, а не лицемерно, прощаю, не с затаенным желанием мести. Иисус Христос повелевает мне любить тебя – я повинуюсь Господу. Иисус Христос Сам прощал – и я взираю на Учителя. Если я не исполняю Его заповеди, если не следую Его примеру, – я недостоин носить Его имя.

Действительно, недостоин называться христианином, тот, кто не расположен к исполнению закона, который есть исключительно закон Иисуса Христа и отличительная особенность христианства: о сем разумеют вси, яко Мои ученицы есте, аще любовь имате между собою (Ин.13:35). Беседуя об этом законе, Тертуллиан говорит: «сокровище христианина есть это величайшее таинство веры». Поэтому я так заключаю свое изложение – одною короткою повестью. В римском амфитеатре, где обыкновенно насыщался кровопролитием не столько доходящий до исступления голод зверей, сколько жестокий нрав Кесаря, вижу, как лев выходит на средину той великолепной звериной поступью, которую даровала ему природа, как царю четвероногих. Он волнуется, бьет себя хвостом по бедрам, рычит, пугает, возбуждает свой зверский дух, который кровавым пламенем отсвечивается в его глазах, вытягивает свои когти, чтобы дать простор своей жестокости. Встретив себе противника в другом звере, раздраженный голодом и гневом, он прыгнул, достиг его, схватил его когтями и был уже готов разорвать его. Но мгновенно он оставляет свое зверство, сдерживает безумие, вбирает свои когти, перестал рвать и прелагает свою жестокость в кротость. Что же, по вашему мнению, вызвало такую странную перемену в столь ожесточенном льве? – Поверите ли тому? – Вид его господина, Августа Домициана, который в тот момент подоспел к зрелищу. По этому поводу даровитый Марциал поэтически воспел следующую песнь: «как может голодный лев воздержаться, имея в когтях жертву? Дать врагу жизнь и предоставить свободу пленнику? Как он может? Но ведь он принадлежит тебе, Цезарь, и даже будучи здесь, чувствует твою кротость и сам становится кротким. Говорят, что он – твой; значит – он может». Да извинят христианскому проповеднику, что он пользуется этой наглой лестью римского поэта, ибо она очень подходит к данному случаю. Распятый мой Спаситель, поистине Бог христианский, как может христианин любить ненавидящего и благотворить обидчику? Как он может? – Но ведь он так же Твой. Да, он Твой подданный, давший Тебе при святом крещении клятву в обычной верности. Он Твой ученик, наставленный в училище истины, которое есть Твоя святая Церковь. Он – Твой сын, чрез Твои раны возрожденный к лучшей жизни, и наследник божественного Твоего блаженства. Он Твой по всем основаниям законности, как созданный из ничего и как искупленный Твоею кровью. «Говорят, что он Твой; значит, он может», даже обязан это сделать. Да, хотя бы даже озлобленный и оскорбленный, он должен научиться от Тебя, Боже мой, чувствам любви. Чтобы иметь благодать быть Твоим, он должен непременно исполнять Твою заповедь и следовать Твоему примеру. – «Говорят, что он Твой; значит он должен».

Подумаем именно об этом. К любви ко врагам нас приглашает природа, которая этого хочет, обязует закон, приказывающий это. Мы не можем противиться голосу природы, если не хотим потерять человеческий образ. О, мы не можем преслушать повеления нашего закона, если не желаем потерять черту Христианства. Короче говоря, без любви мы не можем быть ни людьми, ни христианами. Это утверждает Ап. Павел и относительно самого себя, говоря: аще любви не имам, ничтоже есмь (1Кор.13:2). Жестокая человеческая природа, ты восстаешь на самое себя, если противишься такому закону. Закон божеский, человеколюбивейший, ты не был бы божественным, если бы не был законом любви. Если любовь есть свойство человечности, неужели людям так трудно стать человечными? Если прощение характерная особенность христианства, разве стыдно Христианам исповедовать свою веру? Слепота, достойная слез! Люди считают чем-то великим воображаемую честь, какая заключается в ложном уважении этого мира, и ни во что не ставят царскую честь, состоящую в том, чтобы быть добрым человеком по естественному состоянию, и добрым христианином по чину веры.

Скажем, что исполнение повелений Спасителя дело трудное. Но за это великое дело Он Сам обещает нам и величайшую награду – признание сынами Божиими: любите враги ваша и будете сынове Отца вашего (Мф.5:44,45). Великое Он заповедал (признает и блаженный Августин), но и великое обещал. Вы считаете великим делом любить того, кто вас ненавидит? Да, «Он великое заповедал». Но не согласны ли вы с тем, что стать сынами Божиими так же великая награда? Бесспорно – «Он великое обещал». Так если мы не хотим сделать это из любви ко Христу, сделаем же из любви к самим себе. Если нас не побуждает врожденная естественная склонность, или обязательность закона, пусть нас побудит надежда на награду. Пусть это будет не любовь, а желание пользы самому себе, – охотно исполним заповедь, чтобы, без всякого сомнения, достигнуть того, что нам обещано.

II

Даже в то время, когда ослепленные язычники чтили одновременно богов – Зевса отцеубийцу и кровожадного Арея, в Риме, господствовавшем над всем миром, по свидетельству Тита Ливия, сложилась поговорка: «вражда смертна, но любовь не умирает». А в Афинах, этом училище вселенной, возводилось в догмат самой возвышенной философии благородное презрение оскорблений. Там Август, высочайший изо всех монархов, самая жизнь которого подвергалась опасности, решился отплатить Цинне за предательство – честью, – а здесь Фокион, разумнейший из всей знати, невинно осужденный на смерть, приказывал и просил своего сына простить неблагодарному отечеству эту обиду. «Я тебе приказываю и вместе заклинаю не мстить афинянам». Нет более благородной мести, которую бы кто-нибудь мог оказать своему врагу, – как презреть его, вместо того, чтобы раздражать. Тогда было так.

Теперь почитается Бог, Который ради любви стал человеком, умер ради любви, даровал закон только о любви; и у поклонников этого Бога любовь неизвестна, как чуждая, или пренебрежена, как неблагородная. Где вы, первые времена христианства, светлые дни благодати, век святости, когда для христиан были тысячи гонителей, но ни одного из них не считали в сердце врагом? Когда прощение почти не считалось заслугой, ибо славно было страдание? Когда быть христианином значило быть благородным? Послушайте, как говорит нам Назианзен языком дней тех: «То, что у других пригвождается к (позорному) столбу, у нас чтится; нечестивому охотно прощается все. Так мы великодушны и к порочности». О, нынешние христиане, это так сказать антиподы древних христиан. Не отрицаю, и в наши дни, возможно, какое-нибудь чудо. Таков поступок одного военачальника, убитого своим служителем, тайным еретиком. Когда убийца, нанесши смертельную рану, был схвачен, умиравший военачальник велел привести его к себе и смог сказать только следующее: «брат, дай мне руку, поразившую меня, и возьми мою, как знак любви. Я прощаю тебя; дарую тебе жизнь и свободу. Я не требую от тебя никакого удовлетворения. Хочу только узнать, из-за чего ты меня убил, хотя, знаю, я всегда делал тебе добро». Взволнованный слуга отвечал: «не из-за чего особенного, а только из ревности к своей религии, которой я думал оказать важную услугу, лишив жизни тебя». – «Так ступай теперь, – повторил умирающий военачальник, – ступай и пойми, как нечестива твоя религия, научающая тебя убивать человека, оказавшего тебе столько благодеяний, и насколько хороша моя вера, повелевающая мне дарить жизнь тому, кто причинил мне смерть».

Такими признаками, отличается истинная религия от ложной. Этот признак – чувства христианского милосердия; это – дух веры Иисуса Христа. Приведу мнение языческого писателя. Плиний младший так говорит: «Я считаю добрейшим и чистейшим мужем того, кто прощает других, как будто и сам грешит каждый день, и кто, таким образом, воздерживается от греха, как будто никого не может прощать». Вот свойство человека по естеству и по благодати наиболее благородного, который прощает других, как будто это он сам грешит каждый день, и так далек от греха, как будто никого никогда не может прощать. Пусть наше негодование направляется против наших же недостатков, и тогда оно всегда будет справедливо. По отношению ко врагам обнаружим любовь и мир. Этого требует природа, повелевает закон. По естеству должен это сделать тот, кто хочет быть человеком; по закону должен сделать тот, кто хочет быть христианином.