VIII. Восшествие на престол Екатерины I – Заносчивость новгородского архиепископа Феодосия.

В последние минуты жизни Петра I, Синод с Сенатом согласились, что если Божиим изволением Государя не станет, то собраться тотчас в одно место и устроить все к безопасности государства, прежде чем обявить в народ о смерти Государя. Как решено, так и сделано. Как только Государь скончался, генералитет и синодальные члены, сколько было их во дворце, собрались в одну комнату и, прежде всего, начали рассуждать о наследстве. Ближайшее право на престол имел, без сомнения, внук Петра, сын несчастного царевича Алексея Петровича, юный Пётр Алексеевич; но возведение его на престол казалось опасным для многих, замешанных в судьбе царевича, в особенности для Меншикова, который старался об отстранении царевича от престола.

Склонивши на свою сторону Феофана и голштинского министра Бассевича, и имея под рукою Бутурлина с гвардиею, Меншиков, в самую решительную минуту, быстро повернул дело в пользу Екатерины. Тактика его удалась как нельзя больше.

Кабинет-секретарь Макаров обявил, что от покойного Государя не осталось никакого завещания, но что совершенное им коронование Екатерины лучше всего выражает его желание. Когда между присутствовавшими возникли несогласия насчет значения этого факта, когда начали говорить, что он ещё не выражает прямого желания Монарха – вручить после себя престол Екатерине: – то архиепископ Феофан попросил слова. С трогательным красноречием указал он присутствовавшим на правоту и святость данной ими, в 1722 году присяги, которою они обязались признавать наследника, назначенного Государем. Некоторые возразили ему, что здесь не видно такого ясного назначения, что недостаток этот можно принять за признаки нерешительности, в которой скончался Монарх, и что по этому, вместо него, вопрос должно решить государство. На такое возражение Феофан отвечал точною передачею слов Императора, сказанных в доме одного английского купца накануне коронования Императрицы, которыми его величество, открывая своё сердце пред друзьями и верными слугами, подтвердил, что возвёл на престол достойную свою супругу только для того, чтобы после его смерти она могла стать во главе государства.²⁰⁵ За тем Феофан обратился с вопросом к великому канцлеру и ко многим другими, при которых сказаны были эти слова: помнят ли они их? Отдавая долг истина, те подтвердили все приведенное архиепископом. Тогда князь Меншиков воскликнул с жаром: «в таком случае, господа, я не спрашиваю никакого завещания. Ваше свидетельство стоит какого бы то ни было завещания. Если наш великий Император поручил свою волю правдивости знатнейших своих подданных, то не исполнить ее было бы преступлением и против нашей чести и против самодержавной власти Государя. Я верю вам, отцы мои и братья, и да здравствует наша августейшая Государыня Императрица Екатерина». Эти последние слова в ту же минуту были повторены всем собранием.²⁰⁶ Немедленно составлен быль акт провозглашения Екатерины императрицею, «который решено было назвать не элекциею, избранием (потому что она уже прежде чисто и славно поставлена была наследницею), а декларациею». По подписании этого акта, все они отправились к Императрице, представили ей о принятом ими решительном намерении и поручили себя её высокой милости. Екатерина отвечала в самых милостивых выражениях, что благо народа будет единственным предметом её попечения. После этого все подошли к её руке. Приказано было отворить окна. Императрица явилась народу, окружённая вельможами, восклицавшими: да здравствует императрица Екатерина.²⁰⁷

Когда Бассевич возвратился домой, то к нему приехали иностранные министры, чтобы узнать, как повершилось дело при императорском дворе. Бассевич рассказал все, как было. Иностранцы не могли надивиться, что все кончилось так благополучно и без малейшего беспорядка.²⁰⁸ В воскресенье, 31-го января, во всех церквах прочитали манифеста о восшествии на престол Екатерины.

До погребения Петра время проходило в печальных церемониях панихид и прощанья. На погребение собраны были знатнейшие епископы и архимандриты первостепенных монастырей со всей России. Феодосий первенствовал в печальной церемонии погребения, а Феофан произнес знаменитое надгробное слово: «Что се есть? что видим и делаем о Россияне! Петра Великаго погребаем»²⁰⁹.

Восшествие на престол Екатерины было неожиданно для народа и неприятно для многих сановников, опасавшихся, что именем Императрицы будет управлять князь Меншиков. Не смея выразить своего негодования открыто, они начали распространять его в подметных письмах, которые находимы были в разных местах. Для успокоения народа правительство напечатало новым изданием и разослало по всей империи известный акт петровского царствования – Правду воли монаршей; а для устранения крамольников, подбрасывающих безымянные письма, издало сперва указ об отыскании их, а потом, когда поиски оказались безуспешными, обявление о предании их церковному проклятию. Последнее, то есть, предание виновных анафеме сочинено было Феофаном.²¹⁰

Но слабая рука Екатерины не в состоянии была держать бразды правления обширной империи, особенно в такое время, когда вошедшие или введенные в народную жизнь новые элементы произвели брожение, и когда борьба разностихийных начал привела в движение весь организм государственный. Не было недостатка в честолюбцах, которые старались прибрать власть к своим рукам.²¹¹ В духовном кругу первые места занимали Феодосий и Феофан, главные члены церковного правительства. Но положение их было неодинаково. Феофан при восшествии на престол Екатерины оказал ей услугу, а Феодосий был в числе лиц, которые не пропустили этого случая, чтобы воспользоваться подарками. По крайней мере нет никакого повода не доверять свидетельству об этом Бассевича, который был одним из действующих лиц в этой истории.²¹² Да и многое останется для нас ненонятным в деле Феодосия, если отказать в достоверности этому свидетельству.

Положение Феодосия было не прочно. Между тем он сам, своею крайнею непритязательностью, своею постоянною раздражительностью и заносчивостью еще подавал врагам оружие против себя.

Особенно мало сдержанности он показывал в собраниях Синода. Главным предметом, возбуждавшим в нём горячность и вызывавшим на запальчивые слова, было вмешательство светской власти в церковные дела и устранение духовенства от участия в государственных делах и совещаниях. «С оказии духовнаго штата (кроме того, что в Покровске при Москве приключилось) по получении прощения многократно о неблагословении Божием на сие государство, ежели штат состоится, говаривал (Феодосий). На опровержение штата некоторые места писания о свободе духовенства и о довольстве и о преимуществе приводил, и якобы то дело с неблагословением Божиим, с советов злых началося».²¹³ «По коронации на Москве Государыни, когда указами из Синода публиковать разсуждали и разослать формы – как возносить ея Государыни имя, он говорит: какая-то молитва будет, что по указу молиться? Апостол Павел в послании первом к Тимофею, во главе второй, тако написал: молю убо прежде всех творити молитвы и прочая. Се-де молю, а неуказую. И каковы молитвы по указу».²¹⁴ Смерть Петра была в его глазах карой Божией за присвоение власти над духовенством: «вот-де, – говорит он в Синоде, – только коснулся духовных дел и имений, Бог его взял».²¹⁵ – «Государь-де блаженныя памяти весьма тщился ниспровергнуть сие духовное правительство и для того нас утеснял штатами и недачею жалованья; а теперь-де смотрите отцы святые, мы живы, а он умре, его нет. На что ему один из братии (синодальных членов) сказал: в смертех наших никогда не можем мы знать определения Божия, когда нас переселяет в вечность: многажды бывает, что и милуя нас переселяет от сей временной жизни на упокоение. На что он сказал: однакож».²¹⁶

После восшествия на престол Екатерины, Феодосий сдерживал себя ещё меньше и начал ещё чаще и резче обнаруживать свою горячность и притязательность в самых малых вещах и по самым ничтожным побуждениям.

«12-го апреля Феодосий приехал к дворцовому мосту. Часовой 9-й роты, солдат Лунин, не пропустил его чрез мост. Феодосий, вышед из кареты, начал махать тростью с угрозой: я-де сам лучше светлейшего князя.²¹⁷ Потом пришед в дворцовую переднюю, с гневом спросил у капитана преображенского полка, Бредихина: для чего они его не пускают? Мне-де бывали, при его величестве, везде свободный вход. Вы-де боитеся только палки, которая вас бьет, а наши-де палки больше тех. Шелудивыя-де овцы не знают, кого не пускают»²¹⁸. Разумеется, это доведено было до Государыни и Меншикова.

Вслед за этим случаем последовал другой, также возбудивший горячность Феодосия. «16-го апреля, вовремя синодальнаго присутствия, пришел в Синод придворный уставщик и сказал Феодосию, что Государыня приказала, чтоб завтра отправить по Государе панихиду в Петропавловском соборе, Феодосий чем-то обиделся в этом приказании и с гневом сказал уставщику: «на это есть чередные». Уставщик отвечал, что «Государыня приказала быть и синодальным, потому что сороковой день». Как уставщик вышел, то Феодосий дали полный простор своему гневу и, поднявши голову и глаза вверх, начал говорить: «Боже милостивый, какое тиранство, чего церковь дождалася? Мирская власть повелевает духовной молиться. Это слову Божию весьма противно. Покажите мне отцы святые, где это написано»? На это некоторые из синодальных членов отвечали, что «можно сыскать много мест, да на что их искать? Мы по своем Государе должны всегда молиться». И распорядились, чтобы в то же время повестили остальным, небывшим в тот раз в Синоде, а ему сказали: «вы как изволите; мы все будем готовы и никто не отречется, чтобы по Государе нашем не желал служить». Гневный Феодосий отвечал: «пойду и я и буду служить, потому что боюся, чтоб не послали в ссылку. Только услышит ли Бог такую молитву»?²¹⁹

Приглашение на панихиду повторено ещё раз в более мягкой форме. «20-го апреля Государыня прислала к Феодосию камер-юнкера Поспелова сказать, чтобы все духовные были в соборе Петра и Павла для панихиды по покойном Государе, Феодосий отвечал, что «мы готовы»; а потом сказал о своей обиде, как часовые не пропустили его во дворец, и прибавил: «я-де и впредь опасен приехать ко двору ея величества для того, чтобы и впредь также не обругали часовые; разве-де пришлют, да велят взять неволею. Поспелов отвечал, что ежели есть вам такая обида, надобно просить милости Государыни императрицы. Но Феодосий не хотел и слышать. «Также-де было и при покойном Государе – не пропустили меня в адмиралтейство и на то-де я не получил никакой сатисфакции» Поспелов в тот-же день донёс об этом разговоре Государыне.²²⁰

Панихида совершена была 21-го апреля. Государыня, бывши в крепости, приказала обер-гофмейстеру Олсуфьеву пригласить всех служащих архиереев, и прочих синодальных членов, к столу её величества. По окончании панихиды Олсуфьев, пришед к олтарю к южным дверям, у которых стоял Феофан, спросил: где преосвященный Феодосий? Феофан отвечал, что Феодосий стоит на левом клиросе за столпом. Олсуфьев передал ему приглашение Государыни. Но Феодосий отвечал: «мне-де быть в доме ея величества не можно, понеже я обезчещен». Олсуфьев повторил свое поручение. Но Феодосий сказал: «разве-де изволит прислать нарочнаго, чтоб проводили». Олсуфьев донес об этом немедленно Государыне. Синодальные члены все были у стола, кроме Феодосия.²²¹

Такая заносчивость и упрямство не могли не оскорбить Государыню. Феофан воспользовался этим случаем, чтобы окончательно сразить своего опасного совместника, и на другой же день, 22-го апреля, пришел во дворец и, от имени синодальных членов, сделал Государыне донос на Феодосия.

Чтобы обяснить значение этого Феофанова поступка, мы должны вспомнить, что он находился в это время под синодским судом, по доносу псковского инквизитора Савватия. Феодосий с Болтиным повернули дело чрезвычайно круто. Феофану грозило бесчестье, а может быть – ссылка и заточение. В это самое время вдруг представляется ему случай отделаться от своих врагов. Феофан не упустил его и – с этой поры стал на дорогу, с которой уж не сходил до конца своей жизни.