ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. КРУГ КЕЛЕЙНОГО ЧТЕНИЯ ПРЕПОДОБНОГО СИМЕОНА

Как мы уже упоминали, именно Феодор Студит час­то говорил о том, что монахам необходимо хорошо знать жития святых⁶⁸⁴. По словам Феодора, каждый получает великую пользу, читая агиографическую ли­тературу:

Думается мне, даже камни чувствуют эту пользу, не говоря уже о разумном человеке. Ибо благодаря [чтению] просвещается ум человека, отвергая мрак «мудрости плотской» (2Кор. 1:12), а душа его умиля­ется и воспаряет к Божественной любви ⁶⁸⁵ .

Эти слова отражают общепринятое в Византии от­ношение к агиографической литературе, чтение кото­рой считалось важнейшим средством для спасения ду­ши.

Из сочинений Симеона видно, что он был хорошо знаком с многими агиографическими источниками⁶⁸⁶. Вслед за Феодором Студитом, он говорит, что монахи должны читать жития древних подвижников и старать­ся подражать им⁶⁸⁷. Он неоднократно пересказывает известные жития святых, давая собственную интер­претацию агиографическим сюжетам.

Например, известное «Житие Антония Великого», приписываемое Афанасию Александрийскому, находит отражение в 6-м Огласительном Слове, где Симеон поднимает очень важный вопрос – о том, насколько его личный опыт Божественного созерцания отвечает опыту древних святых. Симеону представляется, что и у Антония было мистическое видение Бога, в доказа­тельство чего Симеон пересказывает житие Антония: «Итак, что сделал великий Антоний, сидя во гробе?.. Не был ли он весь мертвым для мира и, лежа в гроб­нице, не искал ли Бога, способного оживить [его] и воскресить?»⁶⁸⁸ Перечисляются подвижнические труды Антония, как они описаны в его житии: он питался только хлебом и водой и боролся с бесами⁶⁸⁹. Но цель этих трудов заключался в том, чтобы удостоиться уви­деть Христа:

...Если бы он не претерпел до конца (Мф. 10:22)... он не удостоился бы достолюбезного виде­ния Владыки своего и не услышал бы сладкий голос Его... Ибо умерши, как сказано, произволением за Христа, он лежал, как мертвый, пока не пришел Тот, Кто возрождает к жизни мертвых и не воскре­сил его из ада, то есть из мрака душевного, и не вывел его в чудный свет лица Своего (1Пет. 2:9). Он же, увидев [Его], освободившись от тех страда­ний и преисполнившись радости, сказал: «Господи, где же Ты был до сих пор?» ⁶⁹⁰ И если слова «Где Ты был?» принадлежат тому, кто, конечно же, не знал, где был [Христос], то словами «до сих пор» он пока­зал, что [пришел в] созерцание, чувство и сознание пришествия ⁶⁹¹ Владыки⁶⁹² .

Симеон явно считает описываемое событие – лич­ную встречу Антония со Христом – кульминацией всей жизни великого подвижника. По словам автора «Жития Антония Великого», видение Христа началось с того, что Антоний «увидел, что крыша словно бы раскрылась, и луч света сошел на него»; потом он ус­лышал голос Господа, Который сказал ему: «Я всегда был здесь»⁶⁹³. Не удивительно, что этот рассказ глубо­ко трогал Симеона: он тоже имел подобный опыт – тоже созерцал свет, который сходил в его келлию⁶⁹⁴, и слышал голос Христа, сказавшего: «Я здесь»⁶⁹⁵. Пере­сказывая житие Антония, Симеон в действительности говорит о своем собственном опыте.

Говоря о другом древнем подвижнике, Арсении Ве­ликом, Симеон вспоминает, что тот, оставив дворцы и царей, пришел в монастырь, «как нищий», смирил себя перед игуменом, выполнял тяжелый физический труд, постоянно проливал слезы, ночи проводил в молитве и «до конца жизни терпел бедность и нищету»⁶⁹⁶. Для че­го он так поступал? – спрашивает Симеон.

Для того, чтобы самому испытать и увидеть то, что удостоился испытать и увидеть великий Анто­ний. Но почему же не написано и о нем, что он ви­дел Господа? Неужели он положил столько трудов, а видеть Его не удостоился? Отнюдь! Ибо и он та­ким же образом удостоился видеть Бога, даже если описавший это не так явно показал сие ⁶⁹⁷ .

Мы видим, как Симеон дает свое толкование агио­графическому сюжету: каждый святой, по его мнению, видел Бога, даже если об этом не говорится в его жи­тии. Далее Симеон предлагает читателю самому убе­диться в том, что у Арсения был мистический опыт: «Если желаешь точно узнать об этом, прочитай главы, написанные им, то есть святым Арсением, и узнаешь из них, что и он был истинным боговидцем»⁶⁹⁸. Иначе говоря, нельзя ограничиваться только чтением жития святого: надо стараться находить другие источники, прежде всего подлинные сочинения этого святого, что­бы составить себе ясное представление о его внутрен­ней жизни.

По словам Симеона, истинное содержание агиогра­фической литературы открывается не каждому читаю­щему, а только тем, кто старается в своей собственной жизни подражать святым:

Ибо те,  кто писал  жития  святых,  показывали только  их  телесные  деяния, как  то  нестяжание, пост, бдение, воздержание, терпение... Духовное же их делание лишь в малой степени, как в зеркале, через [телесные деяния] показывали, чтобы те, кто подобные труды и веру от дел являет, стали созна­тельными причастниками и дел [святых] и дарова­ний их, прочие же чтобы даже не удостоились слы­шать о таковых ⁶⁹⁹ .

Таким образом, в агиографической литературе, как и в Священном Писании, есть своя θεωρία (внутрен­ний, сокровенный смысл). Этот внутренний смысл от­крывается тем «гностикам», которые подражают свя­тым, но он скрыт от «прочих», которые святым не под­ражают. Симеон явно относит себя к «гностикам» и потому считает, что имеет право на свое толкование житий святых, раскрывающее заключенный в них мис­тический смысл.

Развивая тему подражания святым, Симеон по сути повторяет Феодора Студита, который говорит, что «нам надлежит не только восхищаться святыми, но и подражать им... то есть общежительный монах [должен подражать святому] общежительному монаху, безмолвник – [святому] безмолвнику, отшельник – от­шельнику, игумен – игумену»⁷⁰⁰. В 5-м Огласительном Слове Симеон, описывая Страшный Суд, говорит, что люди будут осуждены, если они не подражали святым и не читали их жития:

Женам же скажет [Христос]: «Не слышали вы, как в церкви читали и произносили «Житие святой Пелагии, в прошлом блудницы», «Житие преподоб­ной Марии Египетской, в прошлом развратной», «Феодоры, прелюбодейцы, а затем чудотворицы», «Евфросинии девы, назвавшейся Смарагдом», и «Ксении, поистине странной и дивной»... Почему же и вы... не подражали им?» ⁷⁰¹

А мужей, которые были царями и правителями, Христос спросит, почему они не подражали святым Ветхого Завета, таким, как Давид, который после об­личения Нафана «не переставал плакать и проливать слезы день и ночь», а также Моисею, Иисусу Навину и многим другим добродетельным «царям, властителям и богатым»⁷⁰². Патриархам Христос противопоставит Иоанна Златоуста, Иоанна Милостивого, Григория Бо­гослова, Игнатия, Мефодия и Тарасия; митрополи­там – Василия Великого, Григория Нисского, Григо­рия Чудотворца, Амвросия и Николая⁷⁰³. Богатых будут судить те святые, которые в жизни были богаты, бед­ных – те, что были бедны, женатых – женатые, а безбрачных – те, что не состояли в браке. Короче, «каждый человек грешный в страшный день Суда на­против себя в жизни вечной и в неизреченном том свете увидит подобного себе и будет осужден им»⁷⁰⁴.

Еще одна тема Феодора Студита – о том, что надо подражать «не только древним святым, но и тем, кото­рые [состоят] в нашем братстве»,⁷⁰⁵ то есть современ­никам – получила дальнейшее развитие в творениях Симеона. Перед глазами Симеона всегда стоял образ «живого и сияющего святого» – Симеона Студита, ко­торый был его современником, однако по святости не уступал древним подвижникам. Именно вопрос о почи­тании Симеона Студита стал камнем преткновения во взаимоотношениях между Симеоном и церковными властями его времени и сделался причиной конфликта, который закончился изгнанием Симеона из византий­ской столицы.  Впрочем, Симеон Новый Богослов не только Студи­та считал живым святым. Он посвятил 21-е Огласи­тельное Слово некоему Антонию, молодому иноку, ко­торый умер, проведя в монашестве недолгие годы: Слово написано в виде надгробной похвалы и напоми­нает выдающиеся образцы агиографической литерату­ры, такие, как «Житие Досифея», автором которого является Дорофей Газский⁷⁰⁶. В этом Огласительном Слове Симеон сравнивает последние слова Антония со словами древних святых:

«Что ты плачешь, брат? – говорил он. – Я ведь не был отступником от веры в Бога, но ее, как и Его, надеюсь, сохранил. И с тех пор, как пришел я I в эту святую обитель... плотского греха я не совершил. Я ел и пил и в беспечности провел дни мои.  Но вверяю себя человеколюбию всеведущего Бога и тому, как поступит он с моим смирением». Итак,  чем  последние  слова  и  изречения  великих  отцов P больше [слов] брата нашего? Ибо чистоту свою и девство он с дерзновением засвидетельствовал нам, но сохранил и смирение в душе своей непоколеби­мым.. ⁷⁰⁷

Смерть Антония  Симеон  описывает  в  следующих выражениях:

И вытянув ноги ( τους πόδας εξάρας) и сложив ру­ки крестообразно, в безмятежном душевном состоя­нии и настроении, он так почил сладчайшим сном в глубоком мире и уснул сном, подобающим правед­нику, не показав пристрастия ни к чему из настоя­щего [мира]. Ибо ни о родственниках он не вспом­нил, ни друга какого-либо не назвал в этой жизни, ни распорядился о какой-либо тленной вещи, но... обнаженный таким образом от всякого вожделения видимых [вещей] и привязанности [к ним], перешел в умственные царства ⁷⁰⁸ .

Некоторые выражения этого повествования бук­вально соответствуют описанию смерти Антония Вели­кого, который, согласно его «Житию», тоже уснул в мире и радости, «вытянув ноги» (εξάρας τους πόδας)⁷⁰⁹. Но одна деталь описания прямо противоположна: Ан­тоний Великий дает точные распоряжения о том, как следует поделить его одежду между епископами и учениками после его смерти, тогда как герой слова Симе­она «не распорядился о какой-либо тленной вещи». Симеон, очевидно, более восхищен мирной и святой смертью своего друга, чем кончиной древнего подвиж­ника: по крайней мере, так было, когда он писал по­смертный панегирик своему современнику. Слово, по­священное памяти Антония, Симеон заканчивает при­зывом к другим монахам «подражать его вере, его под­вигу, его исповеданию и покаянию»⁷¹⁰.

Итак, Симеон ставит на один уровень древних, про­славленных святых, с одной стороны, и святых своего времени, с другой. Можно даже сказать, что жития древних святых интересуют его лишь в той мере, в ка­кой их опыт похож на его собственный, а также на опыт его эпохи, его окружения. Говоря о жизни Симе­она Нового Богослова⁷¹¹, мы указывали на то, что он был решительно против тенденции «архивизации» («антикваризации») святых, характерной для офици­альных церковных кругов Византии X-XI вв. (т.е. после завершения корпуса Метафраста). Мнение о том, что святость была возможна в древности, но стала невоз­можной в его времена, Симеон считал ересью и бого­хульством. Он многократно высказывался против вся­кого вида ностальгии по славному прошлому Церкви, призывая своих слушателей обратиться к настоящему:

Многие каждый день говорят, а мы слышим их говорящими: «Если бы мы жили во дни апостолов и удостоились, как они, видеть Христа, то и мы стали бы святыми, как они»... Так говорят те, что грубее других. А что же более благочестивые? «Если бы, – говорят, – мы жили во времена святых от­цов, то подвизались бы и мы. Ибо видя доброе их жительство и подвиги их, мы бы соревновались с ними. Ныне же, вращаясь среди ленивых и неради­вых, мы вместе с ними отводимся [от истинного пу­ти] и погибаем» ⁷¹² . На самом деле, возражает Симеон, мы находимся в положении во много раз лучшем, чем все древние свя­тые. Для тех, кто видел Христа во время Его земной жизни, Он был обычным человеком, Который ел с мы­тарями и грешниками, и весьма удивительно, если бы кто-либо признал Его Богом; сейчас же Он явлен как Бог и прославлен на весь мир, и цари и народы покло­няются Ему⁷¹³. Во времена святых отцов, продолжает Симеон, было намного труднее, чем сейчас, потому что было много ересей, много лжехристов, лжеапостолов и лжеучителей: достаточно вспомнить, сколько претер­пели святые Антоний, Савва, Евфимий, Стефан Новый и особенно Василий Великий, а также Григорий Бого­слов и Иоанн Златоуст⁷¹⁴. Однако, продолжает Симеон, «хотя прошлое было ужасным, но и ныне в жизни имеется много еретиков, много волков, аспидов и змей, вращающихся среди нас»⁷¹⁵. Кто же они? Упомянув Ария, Македония, Савеллия, Аполлинария, Нестория и других еретиков древности, Симеон говорит, что не о них идет речь:

  Но я о тех говорю и тех называю еретиками, ко­торые говорят, что нет никого в наши времена и среди нас, кто способен был бы сохранить евангель­ские заповеди и стать подобным святым отцам... [чтобы] просветиться, принять Святого Духа и через Него узреть Сына с Отцом. Итак, говорящие, что это невозможно, не одной какой-либо частной ере­сью обладают, но всеми, если можно так сказать, поскольку эта [ересь] намного превосходит и покры­вает все прочие своим нечестием и богохульством. Говорящий это ниспровергает все Божественные Писания... Говорящие так заключают небо, которое открыл нам Христос... Он взывает: «Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я ус­покою вас» (Мф. 11:28). А эти противобожники ( άντίθεοι) или, лучше сказать, антихристы (αντίχρι­στοι) говорят: «Это невозможно, невозможно!» ⁷¹⁶

В схолии к этому тексту анонимный комментатор XIV века говорит: «Он [Симеон] подразумевает епи­скопов, которые говорили ему это: патриарха Сергия, Стефана Алексинского [т.е. Никомидийского] и других, мыслящих подобно им»⁷¹⁷. Именно этих людей Симеон называет антихристами и против них направляет ост­рие своей полемики. Унаследовав от Симеона и Феодора Студитов – а через них от монашеской тради­ции – понимание святости как призвания всякого христианина, Симеон обнаруживал, что в официальных кругах его Церкви такое понимание почти исчезло, и решительно высказывался против подобной тенденции. В этой связи небезынтересно отметить, что Никита Стифат в своем жизнеописании Симеона постоянно проводит параллель между борьбой Симеона за почи­тание своего духовного отца и борьбой, развернувшей­ся в иконоборческий период в защиту святых икон. В эпоху иконоборчества существовало расхождение ме­жду «официальной» Церковью и теми, кого народ счи­тал истинными «носителями Предания». Светские вла­сти начали иконоборческое гонение, но многие пред­ставители епископата и священства их поддержали; защитниками же иконопочитания были в основном мо­нахи и миряне. Защитники икон, такие как Иоанн Дамаскин и Феодор Студит, понимали изображения Хри­ста как живое свидетельство Воплощения Бога, вос­принявшего человеческую плоть и преобразившего ее; а поэтому иконоборчество воспринималось ими как от­рицание Воплощения Божия, «неуважение к тайне Богочеловечества»⁷¹⁸. Соответственно, отрицание икон Пресвятой Богородицы и святых воспринималось ими как отрицание возможности для человека в земной жизни достичь преображения и обожения⁷¹⁹. За иконопочитателями стояло все живое христианское Преда­ние, развивавшееся на протяжении нескольких веков и хранимое церковным народом; иконоборчество же про­тиворечило этому Преданию. Не был ли конфликт между Симеоном и его оппо­нентами в действительности продолжением этого затя­нувшегося спора? Не был ли Симеон одним из носите­лей Предания, пытавшимся доказать своими творения­ми и жизнью, что изначальный христианский идеал святости жив и в его время? Акцент спора перемес­тился с почитания икон на почитание святых⁷²⁰, но природа конфликта была та же, что и в эпоху иконо­борчества: епископы, относившие себя к защитникам Предания⁷²¹, на деле защищали его формализацию и искажение, а монах, воспитанный на Предании, защи­щал его истинный и первоначальный смысл. Следует всегда избегать схематических обобщений и поспешных выводов: возможно, было бы ошибкой ставить Стефана Никомидийского в один ряд с иконо­борцами и уподоблять Симеона Нового Богослова ве­ликим исповедникам иконопочитания. Впрочем, в та­ком сравнении есть доля истины, особенно если вспомнить, как Никита Стифат описывает кампанию против культа Симеона Студита, организованную Сте­фаном Никомидийским:

  Ободренные поддержкой синкелла и патриарха, враги выкрали образ святого Симеона Студита и принесли его в патриарший дворец. Симеон был вы­зван к патриарху, которому сказал: «Я не делал ни­чего чуждого Преданию Отцов и апостолов ( παραδόσει των πατερών καν αποστόλων), потому что именно они советовали нам писать образы святых отцов наших и поклоняться им и лобызать их». Процитировав Иоанна Дамаскина ⁷²² , Симеон воззвал к своему духовному отцу: «О святой Симеон, ты сделался словно икона Господа нашего Иисуса Хри­ста благодаря твоей причастности Святому Духу! Дай мне силы пострадать за тебя и образ твой, а вернее – за Самого Христа!..» И что же? Они по­слали людей, чтобы уничтожить иконы святого стар­ца, как во времена Копронима уничтожали иконы ⁷²³ . Мы видим, что для Никиты, как и для Симеона, кам­пания против почитания Симеона Студита была в неко­тором роде «новым иконоборчеством». Несомненно, Си­меон считал себя защитником «Предания Отцов и апо­столов», а свою борьбу со Стефаном и Синодом воспри­нимал как страдание за Христа. Отрицание святости его духовного отца он приравнивал к отказу от идеи свято­сти вообще, а потому и от идеи обожения человека. По мнению Симеона, Студит «имел всего Христа и сам весь был Христом»⁷²⁴; потому любое неуважение к Студиту было в его глазах оскорблением Христа. Только в контексте этого драматического конфликта становятся понятны некоторые крайности в учении Симеона, чрезвычайно удивлявшие его современников. Резкое противопоставление «рукоположения от людей» «рукоположению от Духа»⁷²⁵ , т.е. церковной иерар­хии – иерархии святых, характерное для учения Си­меона, также в значительной степени является порож­дением этого печального, хотя, может быть, и прови­денциального конфликта. Без сомнения, Симеон не выступал против иерархического принципа в Церкви вообще. Однако его историческая роль защитника Предания ставила его в оппозицию высшему священ­ноначалию его времени и заставляла уделять больше внимания тем, в ком он видел последователей древних святых, чем носителям высоких иерархических степе­ней. Симеон постоянно говорил о живой преемственно­сти духовного опыта, о той цепи праведности и свято­сти, которая тянется от ранних дней Церкви до на­стоящего времени. Следующий отрывок из Глав, где говорится о «золотой цепи» святых, может служить суммарным изложением его отношения к феномену христианской святости вообще:

Святая Троица, через всех простирающаяся от первых до последних, как от чьей-либо головы до ног, собирает всех и сочетает... Ибо святые, прихо­дящие из рода в род... сочетаются с предшествую­щими по времени святыми, озаряются подобно тем... и становятся некоей золотой цепью, в которой каж­дый из них – отдельное звено, соединяющееся с предыдущими через веру, дела и любовь, так что они составляют в едином Боге единую цепь, которая не может быть легко разорвана ⁷²⁶ .