Беседа 15. Толкование на Песн. 5:17–6
Песн.5:17. Камо отъиде Брат твой, добрая в женах? Камо уклонися Брат твой? И взыщем Его с тобою.
Песн.6:1. Брат мой сниде в вертоград Свой, в фиалы аромат, паствити в вертоградех и собирати крины.
Песн.6:2. Аз Брату моему, и Брат мой мне, пасый в кринех.
Песн.6:3. Добра еси ближняя Моя, яко благоволение, красна яко Иерусалим, ужас яко воинства вчиненны.
Песн.6:4. Отврати очи Твои от Мене, яко тии воскрилиша мя. Власи твои, яко стада коз, яже взыдоша от Галаада.
Песн.6:5. Зубы твои, яко стада остриженых, яже взыдоша от купели, вси близнята родящии, и безчадныя несть в них: яко вервь червлена устне твои, и беседа твоя красна.
Песн.6:6. Яко оброщение шипка ланиты твоя, кроме замолчания твоего.
Песн.6:7. Шестьдесят суть цариц, и осьмдесят наложниц, и юнот, имже несть числа.
Песн.6:8. Едина есть голубица Моя, совершенная Моя, едина есть матери своей, избранна есть родившей ю.
Об Апостоле Филиппе засвидетельствовано, что он был из города Андреева и Петрова. Ибо, кажется мне, в похвалу Филиппу служит то, что был он согражданином братьев, которые повествуемым о них в Евангелии первые возбудили удивление. Ибо Андрей, по указании Крестителем, кто есть Агнец, вземлющий грех мира, и сам уразумел таинство, последовав по стопам указанного и дознав, где Он пребывал и брату своему благовествует, что пришел предуказанный пророчеством. А брат, едва не предварив слух верою, всею душою предается сему Агнцу и с изменением имени претворяется Господом в нечто Божественнейшее, вместо Симона наименован и соделан Петром. Аврааму и Сарре по прошествии многих лет, после многих Богоявлений, преподает Господь благословение в именах, претворением имен Авраама поставив отцем, а Сарру – начальницею. Также и Иаков после всенощной борьбы удостаивается проименования Израилем и силы. А великий Петр, не постепенно возрастая, достиг сей благодати, но вместе и услышал брата, и поверил Агнцу, и усовершился верою, и, прицепившись к камню, стал Петром. Итак, сей Филипп, достойный согражданин стольких и столь великих Апостолов, когда, став обретением Господним, как говорит Евангелие: «обрете» Иисус «Филиппа», соделался последователем Слова, изрекшего: «гряди по Мне» (Иоан.1,43), тогда, приблизившись к истинному свету, подобно светильнику, привлек от Него и себе общение света и озаряет Нафанаила, возгнетя пред ним тайну благочестия сказанным: «Его же писа Моисей и Пророцы, обретохом Иисуса, иже от Назарета Галилейского» (Иоан.1,45). Нафанаил же разумно принял сие благовестие, потому что он во всей точности научен был пророчеством тайне о Господе и знал, что первое Богоявление во плоти будет из Вифлеема, и что, по месту жительства у назореев, Господь наречется Назореем. А посему обращает внимание на то и другое и рассуждает, что в Вифлееме Давидовом, по домостроительству рождения во плоти, необходимо должно было совершиться тайне вертепа, пелен и яслей, а Галилея (место жительства язычников) получит некогда сие наименование от добровольного пребывания Слова у язычников. Поэтому и соглашается с показавшим ему свет ведения и говорит: «от Назарета может ли что добро бытии?» (Иоан.1, 46) Тогда то Филипп делается путеводителем к благодати, говоря: «прииди и виждь». В следствие сего Нафанаил, оставив смоковницу закона, тень которой препятствовала причастию света, приемлет Того, Кто за бесплодие добра иссушает листья смоковницы. Почему и свидетельствует о нем Слово, что он искренний, а не притворный израильтянин, нельстивым произволением показывающей в себе чистые черты патриарха. Ибо говорит Господь: «се воистинну исраилтянин, в немже льсти несть» (Иоан.1,47).
А что касается до того, к чему клонится сие повествование в начале беседы, сие без сомнения, для слушателей более понятливых явно из предложенного нам по порядку чтения из Песни песней. Как Андрей, гласом Иоанна путеводится к Агнцу, а Нафанаил, просвещаемый Филиппом, исшедши из объемлющей его тени закона, вступает в свет истинный, так и отроковицы к приобретению указанного им блага употребляют в руководство душу совершенную по красоте, говоря ей: «камо отъиде Брат твой, добрая в женах? Камо уклонися Брат твой? И взыщем Его с тобою». Не без основания же души-девы предлагают вопрос наставнице. Ибо сперва вели он речь о том, что такое Брат невесты, в вопрос, предшествующем сему изречение, говоря: «что Брат твой, добрая в женах?» И наученные тому сказанными признаками, а именно, что Он «бел и чермен», и имеет прочие черты, какими невеста изображает вид Желанного, спрашивают о местопребывании. Посему говорят: «камо отъиде Брат твой, или камо уклонися?» Чтобы, без сомнения, дознав, где Он, поклониться на месте, где стояли ноги Его, и известясь, куда уклонился, самим стать в таком положении, в котором была бы видима ими слава Его, чье явление делается спасением для взирающих, как говорит Пророк: «просвети лице Твое, и спасемся» (Пс. 79, 4).
И наставница, подобно Филиппу, сказавшему: «прииди и виждь», ведет всех уловить Искомого и вместо того, чтобы сказать: «виждь», – указываете место, где Искомый, и куда готов идти, ибо говорит: «Брат мой сниде в вертоград Свой, в места аромат». В сих словах Писанием означается только место, где Жених. А с сих слов наставница показывает в речи своей, что имеет Он в виду, и куда устремляет взор, говоря: «паствити в вертоградех и собирати крины». Вот чувственное путеуказание Слова отроковицам, по которому дознают, где Жених и куда устремляет взор. Без сомнения же, при помощи духовного обозрения, надлежит познать, что полезного в этом богодухновенном Писании.
Посему, когда услышим, что «Брат сниде в вертоград Свой», дознаем из сказанного евангельское таинство, потому что каждое именование уясняет нам таинственное сие учение. Во плоти явившийся Бог, потому что воссиял от Иуды, озарил же язычников, сидящих во тьме и сени смертной, прекрасно и прилично приемлет имя Брата от уневещенной Ему в вечное сочетание сестры – народа иудейского. Слово же «сниде» дает разуметь, что снисшел ради нисходившего из Иерусалима в Иерихон и впадшего в разбойники; потому и Сам нисходит путем нисхождения ставшего добычею врагов, а сим означает от неизреченного величия до смирения естества нашего совершившееся снисхождение. А из загадочного значения слова «вертоград» дознаем то, что истинный Делатель делание Свое – нас, человеков, насаждает вновь; ибо мы, по слову Павлову, «Его тяжание» (1Кор. 3, 6). Итак, пoелику Он и в начале в раю возделал естество человеческое, которое насадил Отец Небесный, то, когда «уединенный дивий пояде» вертоград наш, и «озоба» Божественную ниву (Пс. 79, 14), снисшел Он пустыню снова сделать вертоградом, украшающимся насаждением добродетелей, при тщательном уходе за таковыми растениями открыв в слове свободное течение чистому и Божественному источнику учения. А «места аромат» (точнее: фиалы аромат) в описании красоты взяты в похвалу ланитам, при содействии которых раздробляется духовная пища в питающихся; слово же показует, что здесь местопребывание Жениха, так как дознаем, что Жених водворяется не в запустившей добродетелями душе, но разве в том, кто, по изложенному выше учению, соделается фиалом аромата, источающим благовонные масти; таковой, став чашею премудрости, приемлет в себя Божественное и чистое вино, от которого в приявшем бывает веселие. А следующее за сим слово научает нас, на каких пажитях тучнеют стада доброго пастыря. Ибо не в пустынные какие-либо и тернием поросшие места выгоняет овец щипать там травянистую зелень, но предлагаются им в пищу ароматы из вертоградов, а вместо травы служит крин, который, – говорит невеста, – собирается Пастырем в корм овцам. Сие то любомудрое учение предлагает нам в этом слово, а именно, что объемлющее Собою существа Естество и Могущество, все содержа в Себе, местом для Себя и вместилищем делает чистоту приемлющих, в которых разнообразно возделываемый добродетелями вертоград украшается цветами кринов и орошает плодоносием ароматов. Ибо крины загадочно означают ясность и чистоту разумения, а благоухание ароматов – отвращение от всякого греховного зловония. Так, подобным сему, по словам невесты, занимается Приставник словесного стада, пася в вертоградах, и для корма овцам срывая и собирая крины, какие и предлагает овцам чрез великого Павла, который из Божественного хранилища выдает нам эту из кринов пищу, то есть, «елика истинна, елика честна, елика праведна, елика прелюбезна, елика пречиста, елика доброхвальна, аще как добродетель, и аще кая похвала» (Фил. 4, 8). Вот, по моему рассуждению, те крины, которыми питается стадо у доброго пастыря и учителя.
Следующее за сим слово, которое произносит чистая и нескверная невеста, говоря: «аз Брату моему, и Брат мой мне», есть правило и определение совершенства в добродетели. Ибо дознаем из сего, что душе, достигшей чистоты, должно не иметь в себе ничего, кроме Бога, и ни на что иное не обращать внимания, но только быть чистою от всякого вещественного дела и понятия, чтобы, всей и всецело претворившись в мысленное и невещественное, соделать себя самым явственным изображением красоты первообраза. И как тот, кто видит на картине список, точно снятый с подлинника, утверждает, что один образ и в списке, и в подлиннике, говоря, что в изображении сохранена красота подлинника, и он явственно виден в подражании; подобно сему говорящая: «аз Брату моему, и Брат мой мне», утверждает о себе, что она сообразна стала Христу, восприяв собственную свою красоту, первобытное блаженство естества нашего, украсившись по образу и подобию первой истинной и единственной красоты. И что, например, бывает с зеркалом, когда оно устроено искусно и сообразно с потребностью, тогда на чистой своей поверхности в точности показывает черты видимого в нем лица: тоже произошло и с душою; уготовав себя сообразно с потребностью и отринув от себя всякую вещественную скверну, отразила она в себе чистый образ ничем неповрежденной красоты. Посему следующую речь произносит это произволением одаренное и одушевленное зеркало: «пoелику в целой окружности вижу лице Брата, то поэтому всецело видна во мне красота Его образа». Сим именно словам подражает Павел, говоря, что живет он Богу, став мертвым для мира, и что в нем живет один Христос. Ибо, сказав: «мне еже жити, Христос» (Фил. 1, 21), громогласно чрез это взывает: не живет во мне ни одна из человеческих и вещественных страстей, ни сластолюбие, ни скорбь, ни раздражительность, ни страх, ни робость, ни смятение, ни кичливость, ни дерзость, ни злопамятство, ни зависть, ни какое-либо мстительное расположение, ни любостяжательность, ни другое что-либо оскверняющее душу какою-либо связью. Но во мне живет Тот один, в Ком нет ничего из перечисленного. Ибо, отрясши все, усматриваемое вне оного естества, не имею в себе ничего такого, чего нет в Нем. Поэтому «мне еже жити, Христос», или, как говорит невеста: «аз Брату моему, и Брат мой мне». Он – освящение, чистота, нетление, свет, истина и все сему подобное, что доставляет пажить душе моей не на каких-либо луговых травах или между кустарниками, но во светлостях святых, потому что естество кринов белизною своей доброцветности наводит нас на эту мысль. Итак, «Пасый в кринех» для того и ведет стадо Свое на луга кринов, чтобы «на нас была светлость Господа Бога нашего» (Пс. 89,17). Ибо с родом пищи сообразуется, конечно, и питаемое. Скажу для примера; предположим, что будет пустой сосуд, из стекла сделанный; в нем насквозь видно все влагаемое, что такое ни было бы положено, черное ли что или нечто более чистое и светлое. Посему Вложивший в души белизну кринов посредством их белыми делает и самые души, потому что вложенное видно насквозь совне. Но чтобы до большей ясности довести нам мысль сию, скажем, что душа питается добродетелями, а добродетели загадочно названы кринами. Кто при добром поведении наполнен ими, тот делает себя явным по жизни, показывая в нравах вид каждой добродетели. Пусть будет в тебе чистым крином целомудрие, справедливость, мужество, благоразумие и вся, «елика», по слову Апостола, истинна, елика честна, елика прелюбезна, елика праведна, елика пречиста, елика доброхвальна, аще кая добродетель, и аще кая похвала». Ибо все это, находясь в душе, обнаруживает себя чистою жизнью, и обладающего сим украшая, и само украшаясь приявшим это.
Итак, в непосредственно следующем за сказанным доселе выслушаем, чего сподобляется возложившая упование на Брата и красоту Возлюбленного приявшая в собственный свой образ, от прославляющего прославляющих Его. Ибо Слово говорит невесте: «добра ecи ближняя Моя, яко благоволение, красна яко Иерусалим, ужас яко воинства вчиненны». Что небесным воинством во услышание пастырей воссылается «слава в вышних Богу» за благоволение «в человецех», когда увидели рожденный на земли мир (Лук. 2, 14), и что Владыка всей твари именует Иерусалим градом «Великаго Царя» (Матф.5, 35), это известно всякому читавшему евангельские книги, а поэтому не может он не знать, о какой красоте невесты свидетельствует Слово сравнением ее с Иерусалимом и благоволением. Ибо, как явно, Слово показывает сим, что душа в благоуспешном восхождении значительно возвысилась и простирается уже до чудес Владычних. Ибо, если в вышних Бог, сый в лоне Отчи, по «благоволению в человецех», вступает в общение с плотью и кровию, чтобы произошел на земле мир, то явно, что сему благоволению уподобившая красоту свою, с преспеянием подражает Христу, тем став для других, чем соделался Христос для естества человеческого, как поступил подражатель Христов Павел, отлучая себя от жизни, чтобы собственным своим страданием искупить спасeниe Израилю, говоря: «молил бых ся сам аз отлучен быти от Христа по братии моей, сродницех моих по плоти» (Рим.9, 3). К сему справедливо применяется сказанное невесте: такова красота души твоей, каково было благоволение к нам Владыки, Который «Себе истощил зрак раба приим» (Фил. 2, 7), отдал себя в искупительную цену за жизнь мира, «нас ради обнища богат сый, да» мы смертью Его будем живы и «нищетою обогатимся» (2Кор. 8, 9), и в рабием зраке Его воцаримся. А величие невесты и красота Иерусалима равно указуют на «вышний Иерусалим», свободный, и «матерь» свободных (Гал.4, 20), который, как дознали мы из слов Владычних, есть «град Великаго Царя». Ибо вместившая в себе Невместимого, так что в ней и живет, и ходит Бог, украсившись красотою живущего в ней, делается Иерусалимом небесным, прияв на себя красоту его. Красота же и убранство Царского города, без сомнения, есть красота Самого Царя. Ибо, по слову псалмопения, убранством и красотою служит Тот, Кому говорит пророчество: «красотою Твоею и добротою Твоею: и наляцы, и успевай, и царствуй истины ради и кротости, и правды» (Пс.44, 5), ибо ими, то есть истиною, правдою и кротостью отличается Божество. Посему по таким красотам образовавшая себя душа делается изукрашенною, как Иерусалим, красующейся Царским убранством. Но в этом, очевидно, заключается похвала красоте невесты, выраженная сравнением с благоволением и Иерусалимом.
Не сомневаемся также, что и продолжение речи служит в похвалу же невесте. Но в каком смысле таковою похвалою величается удостоившаяся сей доброй о себе славы, сего невозможно дознать с первого взгляда. Ибо читается сие так: «ужас яко» Силы «вчиненны».
Иной, следуя рассмотренному прежде, скажет, может быть, что сравнением с премирным естеством в слове возвеличивается похвалами невеста. Ибо там «вчиненные силы», где Власти, которые всегда господствуют, Господства, которые всем обладают, Престолы, которые неколеблемо возвышаются, Начала, которые пребывают нерабственными, Силы, которые неумолчно благословляют Бога, где парение Серафимов не останавливается и стояще не преходит, где Херувимы не престают придержаться высокому и превознесенному Престолу, где не прекращают служения слуги, делающие дело и слушающее слово (Пс.102, 20–21). Итак, пoелику власти сии установлены от Бога, и чин разумных и премирных сил навсегда пребывает неслитным, так как никакой порок не извращает благочиния, то посему и душа, в подражание оным силам, все «по чину и благообразно» делая, такое возбуждает к себе удивление, какое бывает к оным вчиненным силам. Ибо значение слова «ужас» толкуется словом «поразительность», под словом же «поразительность» разумея удивление, не погрешаем против истины.
Но вслед за сим читаемое изречение делает сомнительным, каким лицом оно произнесено, и кому сказано: «отврати очи Твои от Мене, яко тии воскрилиша мя». По мнению некоторых, Владыкою сказано это чистой душе, а я предполагаю, что гораздо приличнее изречение сие приложить к невесте. Ибо ей соответственным нахожу смысл выражаемого словом. И как мне представляется это, изложу кратко. Во многих местах Богодухновенного Писания, слышу, говорится, что у Бога есть крылья, по словам пророчества: «в крове крилу Твоею покрыеши мя» (Пс. 16, 8); и еще: «под криле Его надеешися» (Пс. 90, 4); так Моисей еще в великой песни описывает сие, когда говорит: «простер криле Свои и прият их» (Втор.32, 11); таково и сказанное Господом Иерусалиму: «колькраты восхотех собрати чада твоя, якоже собирает кокош птенцы своя под криле свои» (Матф.23, 37). Все же сие, как скажет иной, смотря на связь речи, недалеко от предлагаемой здесь мысли. Посему, если на каком-либо таинственном основании Богодухновенное слово о Божественном естестве определяет, что у Него крылья, а первое устроение человека свидетельствует, что естество наше сотворено по образу и подобию Божию, то, конечно, созданный по образу во всем был подобен первообразу. Но по Священному Писанию первообраз окрылен. Посему и естество человеческое уготовано было окрыленным так, что и в крыльях имело Божие подобие. Явно же, что именование крыл в некоем переносном образе воззрения взято будет в каком-либо Боголепном смысле, так что названием крыл означаются сила, блаженство, нетление и подобное сему. Итак, пoелику было это и в человеке, пока во всем уподоблялся Богу, но после сего преклонность к пороку лишила нас таковых крыл (ибо, став вне крова крыл Божиих, утратили мы и собственные свои крылья), то явилась посему Божия благодать, просвещающая нас, чтобы, отложив нечестие и мирские похоти, снова окрылились мы преподобием и правдою (Тит. 2, 12). По сему, если не далеко это от истины, то прилично невесте признать благодать, явленную на ней очами Божиими. Ибо вместе и Бог воззрел на нас очами человеколюбия, и мы окрылились первобытною благодарю. Сие то, думаю, показывает слово в сказанном, о чем, молясь, Давид в шестнадцатом псалме, говорит Господу: «очи» Твои «да видита правоты», то есть мои. Ибо продолжает: «искусил ecи сердце мое, посетил еси нощию, искусил мя еси, и не обретеся во мне неправда» (Пс. 16, 2–3). Посему сказать: «очи» Твои «да видита правоты», значит то же, что – очи Твои да не усматривают противного. Ибо кто видит прямое, тот не видит кривого, и кто не видит кривого, тот, без сомнения, видит прямое. Посему изъятием противоположного Пророк показывает доброе в Божественных очах, которыми снова окрыляется душа, за преслушание первозданных обескрылившая.
Итак, сие уразумели мы из сказанного: когда очи Твои взирают на меня, тогда отвращаются от противного, потому что не увидят во мне ничего сопротивного мне. От сего происходит, что от очей Твоих снова окрыляюсь, и за добродетели возвращаю себе крылья как бы голубицы, при которых появляется у меня способность летать, так что могу и продолжить полет, и упокоиться тем именно покоем, каким почил Бог от дел Своих.
За сими словами следует опять описание невестиной красоты, при чем каждая черта, служащая к полноте красоты, величается в слове каким-либо приличным уподоблением. Ибо восхваляются – красота ее волос, положение зубов, цвет уст, сладость голоса, румянец ланит. Притом похвала всего поименованного у невесты восполняется каким-либо приличным сравнением и сличением. Ибо волосы уподоблены стадам коз, появившимся с Галаада, а стада остриженных, хвалящийся двойным приплодом, по уподоблению служат похвалою зубам; верви же червленой приравниваются уста и оброщением шипка украшаются ланиты. Буквально читается сие так: «власа твои, яко стада коз, яже взыдоша от Галаада. Зубы твои, яко стада остриженых, яже взыдоша от купели, ecи близнята родящи, и безчадные несть в них, яко вервь червлена, устне твои, и беседа твоя красна, яко оброщение шипка ланиты твоя, кроме замолчания твоего». Пoелику все сие достаточно исследовано в сказанном доселе, то излишним было бы делом речь делать скучною повторением тех же взглядов. Но если кто и теперь потребует слова о том же, то ради неслышавших прежних объяснений на речения сии, кратко перескажем значение загадок. Волосы на теле имеют свое особое от прочего тела естество. Когда всему телу служит сила чувствующая, без которой и естество жизни невозможно, потому что чувствование есть телесная жизнь; видим, что одни волосы, составляя часть тела, не имеют части в чувствительности. Особенность же сия в этой части тела доказывается тем, что волосы, ни при жжении, ни при резании, не чувствуют боли, подобно другим частям тела. Итак, пoелику, по слову Павлову, слава жен – волосы (1Кор. 11, 15), украшающие голову плетениями, то похвалою волос у невесты научаемся, что власам, усматриваемым на главе невесты, которыми славится Церковь, надлежит быть совершеннейшими чувств, мудростью прикрывать чувство, как и притча говорит: «премудрии скрыют чувство» (Прит.10,14). У них не зрение служит в отличении хорошего, не вкусом изведывается доброе, не обоняние, не осязанию, не другому какому чувствилищу вверяется суд о прекрасном, напротив того, по умерщвлении всякого чувства, одною душею касаются и вожделевают они благ, представляющихся мысленно, и таким образом прославляют жену – Церковь, ни почестями не надмеваясь, ни от малодушия не теряя духа в обстоятельствах скорбных; но хотя бы стали резать за веру во Христа, хотя бы повергли зверям или в огонь, хотя бы заставили терпеть другое что скорбное, при испытании мучений показывают вид бесчувственности волос. Таков был Илия, пришедший из Галаада в поросшем волосами и иссохшем теле, покрытый козьею кожею, неустрашаемый никакими угрозами мучителя. Посему все те, которые, из подражания великодушию сего Пророка, стоят выше всего мира, «лишены, скорбяще, озлоблены, в горах и в вертепах, и в пропастех земных, ихже не достоин мир» (Евр.11,37–38), – все они, как бы в виде стада, видимые окрест Главы всяческих, делаются славою Церкви, вместе с обитателем Галаада восходя к небесной благодати.
Животное же коза взято в похвалу волосам, может быть, или потому что по естественному свойству животное сие устроено способным к произращению волосов, так что, по природе обросши волосами, служит оно загадочным знаком красоты в волосах, или потому что коза не скользя ходит по скалам, носится по вершинам гор, смело совершает путь по непроходимым и обрывистым стезям, что весьма применимо к преуспевающим на негладком пути добродетели. А с большим правом, может быть, иной скажет: козы служат в похвалу глав, потому что животное сие законодателем взято во многих случаях на законное священнослужение. А я знаю, что в загадочных сказаниях притчи между четырьмя, «яже благопоспешно ходят» считается одно животное, «еже добре проходит», и это – «козел, предводитель стаду» (Прит.30, 29, 31). Гадательно же разумеем под сим следующее. Всякое промышленное занятие, начинаемое одним, передается от него многим. Так Писание, назвав Фовела изобретателем искусства ковать, к нему возводит знание всех, после него усвоивших себе обработку железа. Так в пастушестве первым был Авель, а в земледелии Каин; Неврода Писание называет начальником в охотничьем деле, а Ноя – в возделывании винограда, об Эносе говорит, что начал уповать на Бога (Быт.4, 26). И много подобных сведений можно почерпнуть в Святом Писании о том, кто один полагал чему-либо начало, и дело по подражанию входило в жизнь. Так, пoелику Илия по преимуществу был примером в самой высокой степени Божественной ревности, то и все, которые после него, подражая его ревности, шли по тем же следам дерзновения пророка, соделались стадом предводительствовавшего в такой жизни; и они то составляют славу и похвалу Церкви, заменив собою красоту волосов, которым несвойственна и чужда жизнь чувств.
Подобными сим качествами наполняет Слово похвалу и зубам. Ими могут быть те, которые питают собою тело Церкви; и их то желает оно видеть всегда чистыми, как бы только что вышедшими из купели, никогда не имеющими излишества в волосах, как после недавнего острижения, но по приплоду добродетелей двоеплодными, отцами сугубой чистоты, усматриваемой и в душе, и в теле, так что быть не родящими всего лучшего есть нечто невозможное для сих зубов.
Вервь же, положенная на устах, загадочно дает разуметь мерное служение слову, что Пророк назвал хранением и дверью ограждения (Пс.140, 3), когда уста во время отверзаются и во время заключаются для слова. А что вервь – наименование меры, дознали мы сие из пророчества Захарии. «Глаголяй» в нем «Ангел» имел в руках «уже землемерно» (Зах.2,13). Слово же тогда наипаче бывает в меру, когда прикрашено стыдливым румянцем, что служит загадочным знаком Крови Искупившего нас. Если кто, подобно Павлу, имеет «глаголющаго» в себе «Христа» (2Кор. 13, 3), Своею Кровью искупившего нас, то он имеет «уже землемерно» на устах, украшенное тем, что оно кровавого цвета.
Следующее за сим слово есть истолкование прежней загадки. Ибо «красною беседою» именует Слово «червленую вервь», чем опять означает благовременность и соразмерность.
В точности прекрасное и появляющееся именно в свое время, не бывает ни прежде временным, ни безвременным. «Оброщением» же «шипка» украшая яблоко ланиты, свидетельствует о некоем великом усовершении невесты в добре; ибо дает знать, что не в ином чем уготовано для нее сокровище, но что сама для себя служит сокровищем и в себе содержит приуготовление всякого добра.
Ибо как в «оброщении» заключается все, что в шипке есть снедного, так видимою красотою жизни показывается, что внутри ее заключается сокровище. Оно то и есть тайное сокровище надежд, этот собственный плод души, содержимый в доблестной жизни, как в оброщении каком шипка. Сказанное же: «кроме замолчания твоего», по моему мнению, такой имеет смысл: похвала тебе не столько слагается из видимого, из того, что указуется словом, но паче из того, что покрыто молчанием, избегая указания словом. Ибо как под молчанием разумеется, что вне слова, так не погрешит, кто под словом разумеет, что вне молчания. Ибо умалчиваем то, чего не можем объявить словами. Посему, если что вне слова, то разумеется как молчание, непременно следует, что вне молчания, то признавать словом. Следовательно, сказавший: «кроме замолчания твоего», ясно выражает словом следующее: хотя прекрасно и велико и то, что может быть изображено словом что «кроме замолчания твоего»; однако же, что вне слова, покрывается молчанием, неизреченно и неизразимо, то, без сомнения, удивительнее высказываемого.
Но выслушаем и продолжение похвал; их смысл подобен известному в бытописании кладязю, у которого некий камень, загрождая устье, для приходящих со стадами деве воспользоваться водою делает невозможным, но Иаков, восстав, отваливает камень от устья, и из чего поили скот, то, наполнив водою, дает овцам в волю насладиться влагой. Посему, что же уподобляем такому кладязю? «Шестедесят суть цариц, и осмедесят наложнщ, и юнот, имже несть числа. Едина есть голубица Моя, совершенная Моя, едина есть матери своей, избрана есть родившей ю». Итак, кто же отвалит нам камень этой неясности? Кто почерпнет воду понятий, стоящую на такой глубине, что она недоступна нашему разуму? Но всего лучше, кажется мне, засвидетельствовать вашему слуху, что знать сие возможно тем одним, которым говорит Апостол: «во всем обогатистеся, во всяком слове и всяком разуме» (1Кор. 1, 5). А наша нищета не в состоянии обнять предлагаемых в слове сокровищ. Впрочем, чтобы не подпасть обвинению в не деятельности, ради Вменившего нам в закон испытывать Писания (Иоан.5, 39), не поленимся и над сим пролить хотя несколько пота. Посему говорим, что заключающееся в словах сих любомудрие в похвалах невесте предлагает нам некое тонкое учение. И учение сие таково. Не в той же последовательности и не в том же порядке существа созидаются и воссозидаются. Когда естество твари первоначально приводимо было в бытие Божиею силою, в каждом существе неразрывно с началом связуем был и конец, потому что все, пришедшее из небытия в бытие, совокупно с началом получило и совершенство.
Но и человеческое естество есть одно из сотворенных, и оно, по подобию других тварей, не постепенно приходило к совершенству, а с самого начала бытия имело в себе совершенство, с каким было создано, приведено же в бытие, как говорит Писание, «по образу и по подобию Божию» (Быт.1, 26), что показывает самое высшее и совершеннейшее из благ. Ибо можно ли найти, что выше уподобления Богу? Так в первой твари неразрывно с началом виден стал и конец, и естество начало свое бытие совершенством. Но тогда, по тесной связи с пороком освоившись с смертью, удалилось оно от пребывания в добре; тогда не вдруг восприемлет совершенство, подобно первому составу, но неким путем доходит до высшего состояния, с какою-то последовательностью и порядком, понемногу истребляя в себе пристрастие к противоположному. Ибо при первом устроении ничто не препятствовало совершенству естества сойтись с вступлением в бытие, потому что не было греха.
А при вторичном воссозидании возвратное следование к первоначальному благу необходимо сопровождается продолжительным переходом. Почему сердце наше, по причине порока связанное вещественным пристрастием, как бы вырываясь от некоторой лежащей на нем коры, понемногу очищаясь более исправным поведением, отрешается от связи с худшим. Посему то научены мы, что у Отца «обители многи суть» (Иоан.14, 2), потому что всем уготовано воздаяние, каждому по мере наклонности его к хорошему и удаления от худого. Ибо иной едва начинает вкушать лучшую пищу, как бы изникнув только из некоей глубины порочной жизни для приобщения истины; а у другого, по его рачительности, произошло уже некое приращение лучшего; другой возрос наиболее вожделением благ, а кто держится среднего восхождения на высоту, иной же перешел уже и за средину; некоторые же и сих превысили собою, а иные опередили и последних; другие же и далее их простираются в течении к горнему. И совершенно согласно с многообразным различием произволений приемлет Бог каждого в собственном его чине, всем уделяя, кто чего достоин, награды благами соединяя во едино для высших, и соразмеряя для низших. И по нашему разумению сие самое любомудренно излагает Слово в предложенных изречениях, раздельно представляя нам в сказанном различие душ, взирающих на Жениха. Ибо одних называет «юношами», а именно те, которым множеством превзошли возможность выразить их числом; об иных говорит, что он «наложницы», а об иных, что они «царицы». Число наложниц определив осмидесятью, и сказав, что число цариц простирается до шестидесяти, выше всех ставит в одиночестве усматриваемую совершенную голубицу, о которой выражается, что она «едина есть матери своей, избранна есть родившей ю». Итак, Божественными сими изречениями приводимся к той мысли, что одни, едва освободившиеся из какой-то во глубине сокрытой утробы прелести, будучи еще новорожденными и неспособными членораздельно произнести слово, не по разуму соглашаясь на принятие веры, усматриваются в бесчисленном множеств. Они уверовали, что слово таинства спасительно, содержа, впрочем, в себе истину, неутвержденную на каком-либо знании и на несомненности, почерпнутой в Писании. Это – так названные «юноты», потому что проходят юный духовный возраст; рожденные словом веры, еще не сделались они по надлежащему возрастанию такими, чтобы прийти в зрелость для брака, достигнуть в мужа совершенна, в меру брачного возраста, и быть в состоянии зачать во чреве страх Господень и породить дух спасения, напротив того, по младенчеству и несовершенству еще разумения живут как бы с неразумным расположением.
Впрочем, и они в числе спасаемых, как говорит Пророк: «человеки и скоты спасеши, Господи» (Пс.35, 7), скотами называя неразумную часть спасаемых.
А в тех, которые при надлежащем попечении возросли разумением и оставили уже детство, по указанию слова узнаем двоякое различие. Ибо сотелесниками Слову бывают те и другие души; но одни прилепляются с каким-то расположением пламенной любви, каковы были душа Давидова и душа Павлова, из которых одна говорит: «мне же, прилеплятися Богови благо есть» (Пс.72, 28), а другая: никто не разлучит нас от любви Христовой, «ни живот, ни смерть, ни настоящая, ни грядущая, ни что другое из существующего» (Рим.8,35–39). Другие же души по страху наказания избегают прелюбодейных искушений. Ибо и они пребывают в нерастлении и святыне, но наставляемые более страхом, нежели одною любовью, не допускают до себя худого. Посему те, которые при более совершенном расположении, любовью к нерастлению вошли в единение с Божиею чистотою, по общению в царстве именуются «царицами»; а тех, которые по страху угрозы трудятся в добродетели, Слово называет «наложницами». Ибо ни одна из них не в состоянии сделаться матерью Царя и сообщницею в сане. Ибо как было бы сие возможно душе, которая не восприняла еще в себя неподчиненности и самовластия доблестного образа мыслей, но рабским страхом удерживается от общения с злом? А примером сказанного о царицах служит подобие их сподобившимся стояния одесную, которым Царь говорит: «приидите, благословенны Отца Моего, наследуйте уготованное вам царствие» (Матф.25, 34). Ко второму и низшему чину принадлежать те, которым Господь говорит: «убойтеся имущаго власть по убиении воврещи в дебрь огненную» (Лук.12, 5). Такое различие двух чинов, кажется мне, загадочно дает видеть и разность в числах. Почему говорю это? Шесть заповедей, за исполнение которых царствие Божие уготовляется десным. Представим себе, что каждая из них есть владычний талант, который доброму и верному рабу надлежит удесятерить в делании, чтобы таким образом, в малом оказавшись верным, и будучи поставленным над многими, войти в радость Господа своего. Итак, если за сии шесть заповедей бывает в душе общение царства (совершенство же делания каждой из заповедей состоит в том, чтобы удесятерить ее, как сказал добрый оный раб: один твой талант приобрел десять талантов), то вследствие сего находим, что до шестидесяти возрастает одна царица, за десятикратно взятое исполнение шести заповедей приемлемая в общение царства, так что одна, разделенная, по многообразному отличительному свойству заповедей, на части, и в каждом преспеянии получившая свой особенный образ, обращается во многие. Посему так на шестьдесят цариц делится одна, будучи разделяема по родам заповедей, и участницею царства Христова делается невеста, одна обратившаяся в целое племя цариц, исчисленная по столь многим достоинствам относительно к заповедям.
Если же не без основания принята нами эта мысль, что шесть заповедей, до десятикратности возделанные в одной душе, загадочно означаются шестидесятые царицами, то вследствие сего скажем, что в подобном загадочном смысле осьмидесятью изображается тайна о «осьмей» (Пс.6, 11), взирая на которую, руководимые страхом удерживаются от общения с злом. Ибо так дознали мы в псалмопениях, в надписании которых стоит слово: «осьмая», где ясно слышны вопли наказуемых, по страху ожидаемого преклоняющее слух Судии на милость. Ибо обращающий взор к «осьмей» говорит страшному Судии: «Господи, да не ярости Твоею обличиши мене, ниже гневом Твоим накажеши мене. Помилуй мя, Господи, яко немощен есмь, исцели мя, Господи, яко смятошася кости моя» (Пс.6,2–3), – и что в след за сим продолжается в прошении неподкупному Судии, где молящийся сетует, что в смерти нет памятования о Боге (Пс.6,6). Ибо осужденным на плачь и скрежет зубов возможно ли находить веселие в памятовании о Боге? Между тем, так говорит Пророк в другом месте: памятование о Бог производит веселие (Пс. 76, 4). Сие то и иное, нечто подобное сему взывая Богу, убоявшийся осьмой приходит в ощущение приобщения милости, говоря: «яко услыша глас плача моего» (Пс.6, 9). А как в Священном Писании много показано блаженных страхов, то, сходно с сказанным о шести заповедях, возможно будет и их десятикратное приумножение, так что наученный псалмопением, как преуспевает страх Господень, если уклониться «от зла» и сотворит «благо» (Пс.33, 15), как некий мнас или талант, удесятерит деланием достояние страха Божия. И таким образом, второе после царицы место занимающая душа, которая делает добро по страху, а не по любви, возводится до числа осьмидесяти; каждый род преспеяний, совершаемых по страху, показывает она в жизни своей неслитно и не скрытно; так что понятие и о сей осьмой расширяется возрастанием до десятикратности, и душа, приступающая к добру по рабскому страху, а не по невестиной любви, делается вместо царицы наложницею, страхом «осьмыя», до десятикратности увеличенным преспеяниями, пришедши в число «осьмидесяти». Ей, послужившей на время незаконному и неблагородному рождению, по сказанию истории, повелевается не до конца жить вместе с царицею, так как рабскому роду нет царского наследия наравне с свободно рожденным. Сказано: «измени рабу, и сына ея, не имать бо наследовати сын рабынин с сыном свободныя» (Гал.4, 30). Если же кому взгляд сей на представляемое в рассматриваемых изречениях число кажется принужденным, то пусть вспомнит, что в начале засвидетельствовали мы о невозможности достигнуть в этом истины и о намерении коснуться сего с такою только целью, чтобы иносказания сии не были вовсе оставлены без приложения к ним нашего труда.
Впрочем, если по написанному: «совершенна любы вон изгоняет страх» (1Иоан.4,18), то пусть и страх, претворившись, сделается любовью. Спасаемое оказывается тогда единицею по взаимном между собою соединении всех в сродстве с единым благом, вследствие совершенства, какое есть в голубице. Ибо подобное нечто разумеем в следующем слове, которое говорит: «едина есть голубица Моя, совершенная Моя, едина есть матери своей, избранна есть родившей ю». А это яснее истолковано в Евангелии Господним словом. Ибо, благословением вложив в учеников Своих всякую силу, и иные блага дарует святым произнесением слов ко Отцу, присовокупляет же, как главизну благ, – то, чтобы они, и при каком-либо различии произволений, не делились более в суждении о добром, но все пребывали едино, соединенные единым и единственным благом, так чтобы при единстве Святого Духа, как говорит Апостол, связуемые союзом мира все соделывались единым телом и единым духом, «в едином уповании, якоже звани» (Ефес.4,3.4). Но лучше буквально предложить Божественные изречения Евангелия: «Да вcи едино будуте: яко же Ты, Отче, во Мне и Аз в Тебе, да и тии едино будут» (Иоан.17, 21). А связующим в единение сие есть слава. И что славою называется Дух Святый, сему не будет противоречить никто из людей разборчивых, обратив внимание на собственные слова Господа. Ибо говорит: «славу, юже дал еси Мне, дах им» (Иоан.17,22), потому что действительно дал ученикам таковую славу Сказавший им: «приимите Дух Свят» (Иоан. 20, 22). Приял же сию славу, которую всегда имел, «прежде мир не бысть» (Иоан.17, 5), Облекшийся в естество человеческое, по прославлении Которого Духом совершается «всему» сродственному раздаяние славы Духа, начавшись с учеников. Посему говорит Господь: «славу, юже дал еси Мне, дах им, да будут едино, якоже Мы едино есма. Аз в них и Ты во Мне: да будут совершени во едино» (Иоан.17,22–23). Посему, кто возрастанием из младенца пришел в мужа совершенна и достиг в меру умственного возраста, из рабы и наложницы приял на себя сан царицы, по бесстрастию и чистоте соделался достойным причаститься славы Духа, тот есть совершенная голубица, на которую взирает Жених, говоря: «едина есть голубица Моя, совершенная Моя: едина есть матери своей, избранна есть родившей ю». Конечно же, узнавая дерево по плоду, не не знаем и матерь голубицы. Как, увидев человека, не сомневаемся, что он от человека, так и отыскивая матерь избранной голубицы, уразумели мы не иную какую, как оную голубицу. Ибо в чаде, без сомнения, усматривается естество родившего. Итак, пoелику «рожденное от Духа, дух есть» (Иоан.3, 7), а чадо есть голубица, то, конечно, и матерь чада – также голубица, слетевшая с небес на Иордан, как говорит и свидетельствует Иоанн. Ее ублажают «юноты», ее восхваляют «наложницы» и «царицы», потому что всем душам всякого чина предлежит общий путь к таковому блаженству. Посему говорят: «видеша ю дщери и ублажиша ю, наложницы и царицы восхвалиша». А всякому естеству свойственно простираться пожеланием к блаженному и похвальному. Поэтому, если дщери ублажают голубицу, то, конечно, и сами вожделевают стать голубицами. И то, что восхваляется голубица наложницами, служит знаком, что и они имеют рачение о восхваляемом, пока (так как все соделаются едино, будут иметь в виду одну и ту же цель пожелания, ни в ком не останется никакого порока) не будет Бог «всяческая во всех», взаимным между собою единением срастворенных в общении блага, о Христе Иисусе Господе нашем. Ему слава, и держава, во веки веков! Аминь.