Никон – святейший патриарх Всероссийский, и основанный им Новый Иерусалим

В страшный 1605-й год, когда в Московском государстве началась смута, в мае месяце, в селе Вельдеманове, Княгининского уезда, в 90 верстах от Нижнего Новгорода, у крестьянина Мины родился сын, нареченный при святом крещении Никитой. Горе ждало малютку в родной семье. Младенец Никита лишился матери. Тогда одна посторонняя женщина, по имени Ксения, из сострадания о сиротстве Никиты и недостаточном состоянии отца его, взяла младенца из родительского дома к себе на воспитание. У Ксении он и находился до отроческих лет. А отец Никиты скоро женился на другой жене, которая ввела к нему в дом детей от первого мужа. Вторая жена Мины была женщина особенно злого нрава. Сурово и неприветливо встретила она воротившегося в родительский дом Никиту. Стараясь кормить своих детей как можно лучше, она ничего не давала своему бедному пасынку, кроме черствого хлеба, беспрестанно бранила его, нередко колачивала до крови и однажды, когда голодный Никита хотел было забраться в погреб, чтобы достать себе пищи, мачеха, поймавши его. так сильно ударила в спину, что он упал в погреб и чуть не умер. За такое обращение отец Никиты нередко бранился с женой, а когда слова не действовали, то и бил ее. Но это вне помогало несчастному: мачеха отмщала мужнины побои на пасынке и даже замышляла извести его. Однажды бедный мальчик, плохо одетый, от зимнего холода залез в печь и там заснул. Мачеха наложила туда дров и затопила печь, со злодейским умыслом сжечь Никиту. Проснувшийся мальчик начал отчаянно кричать. На его счастье, крик услыхала его бабка Ксения, которая вытащила дрова из печи и спасла его от смерти. В другой раз злая мачеха пыталась отравить пасынка, но Никита счастливо избавился от этой беды: пища, в которую для него вложен был мышьяк, ему почему-то не понравилась, и он не стал есть ее.

Так печально текли детские годы Никиты, грубой, суровой обстановке, среди постоянных опасностей и огорчений. Но Бог хранил ребенка, а несчастия лишь закаляли его душу и вырабатывали в нем ту твердость характера, ту энергию и силу воли, которые впоследствии так нужны были ему для исполнения его великого дела и для неустанной борьбы с многочисленными врагами и недоброжелателями. Когда Никита подрос, отец отдал его учиться грамоте. В короткое время юноша сделал быстрые успехи в чтении и письме. Книги увлекли Никиту. Выучившись читать, он захотел изведать всю мудрость божественного писания, которое так привлекало его любознательную натуру. Однако, воротившись домой от учителя, он начал было забывать все изученное. Но богатые природные дарования и искренняя охота к духовным книгам не могли позволить Никите долго оставаться в темной среде родного села. Грамотность влекла пытливого юношу к книгам, а спасительные подвиги, о которых он читал в житиях святых, пришлись по сердцу ему, уже закаленному житейской борьбой и суровой жизнью, и в нем явилась искренняя любовь к иночеству. Никита тайно удалился из родительского дома и на заре жизни своей начал искус иноческий, вступив в монастырь преподобного Макария желтоводского.

В Макариевском Желтоводском монастыре Никита, под руководством благочестивого старца – иерея Анании, в иночестве Антония, прилежно упражнялся в церковных и монастырских службах и, особенно в изучении священного писания. Ему в это время было немногим более 12 лет, и еще в этом раннем возрасте он удивлял братию своими подвигами. Ко всем церковным богослужениям он приходил до начала, первым, и в летнее время, опасаясь, как бы не проспать начала утрени, ложился спать у благовестного колокола.

В это время Никите пришлось неоднократно слышать предсказания о своей дивной судьбе. Никита любил ходить в близлежавшее село Кириково к учительному и благочестивому священнику Анании, чтобы слушать его наставления. Однажды Никита пришел и попросил себе у него рясы. Анания ответил: «Юноша избранный, не прогневайся на меня, ты по благодати Святаго Духа будешь носить рясы лучше этой: будешь ты в великом чине – патриархом». В другой раз, когда Никита со своими товарищами отправился к тому же священнику, они зашли к какому-то мордвину-гадальщику. Тот посмотрел всем им на руки и сказал каждому по своему гаданию. Но когда посмотрел внимательно в руки Никиты, то с ужасом воскликнул: «Ты либо царь будешь, либо патриарх», и поклонился ему в землю.

Скоро отец Никиты прослышал, где находится его сын, и под разыми предлогами вызывал юношу к себе в дом из монастыря. Но все старания его были напрасны: Никита не покидал так полюбившийся ему монашеской жизни.

Через несколько времени отец Никиты послал к сыну своего приятеля звать его домой и сказать ему, что если он не поспешит, то не застанет в живых ни отца, ни бабки, так как они при смерти. Не хотелось Никите расставаться с монастырем, с которым он так сроднился, но сыновий долг побудил его поспешить домой. Известие о болезни отца и бабки было лишь предлогом вызвать Никиту домой, и юноша нашел здоровыми и отца, и бабку. Впрочем, оба они действительно вскоре скончались.

Закрыв глаза своему родителю и еще более познав ничтожность человеческую, Никита по первоначальному влечению к пустынножительству, хотел теперь совсем оставить мир и снова идти в тот же монастырь и предаться любимому уединению, составлявшему покой души его. Но убежденный неотступными просьбами и советами родственников, Никита сочетался браком с предложенной ему невестой. Однако, потеря трех малолетних детей и внутреннее влечение скоро заставили его переменить мирское звание на духовное. Природные таланты и грамотность весьма помогли ему в этом деле. Сыскав в одном приходе праздное причетническое место, Никита определился к оному и вскоре к тому же приходу посвящен во иерея, на 20 году от рождения. Однако, отцу Никите не долго пришлось священствовать в селе. Московские купцы, ездившие на Макарьевскую ярмарку, знали его еще в Макариевском монастыре и полюбили за начитанность и благочиние. Когда Никита стал священником, они звали его с собой в Москву. По их убеждениям, отец Никита через 2 года своего священства, перешел в Москву и здесь прослужил в сане священника около 10 лет.

После десяти лет супружества отец Никита принял безчадие свое за призвание к излюбленной им монашеской жизни и согласился с супругой своей разлучиться. По убеждению его, она поступила в московский Алексеевский монастырь; в этом монастыре она постриглась, через несколько времени скончалась и погребена. А сам отец Никита ушел на Белое море в Анзерский скит, близ Соловецкого острова. Тут то и поселился он, дабы исполнить заветное желание души своей и вести самую строгую монашескую жизнь. Там то, в безмолвной келье, при шуме волн морских, в часы глубокой ночи переносился он в небесные селения от земли, где все скоротечные радости сопровождаются неизбежными горестями и утратами. Там то сей постник и затворник стал велики подвижником и по своим духовным доблестям примером для иноков. Посему начальник и основатель скита, преподобный Елеазар, постриг священника Никиту в монашество и наименовал его Никоном. Ему было тогда 30 лет.

Анзерский скит находится на крайнем севере, в открытом море, на Анзерском острове, верстах в 20 от Соловецкого монастыря и в 200 верстах от Архангельска. Природа там скудная и суровая. Жизнь в Анзерском скиту была трудная. Братия, не более двенадцати человек жили в отдельных хижинах, раскинутых по острову и не обнесенных оградой. Монахи там не видались друг с другом и только в субботу вечером сходились в церковь. Богослужение продолжалось целую ночь; в церкви братия выслушивали всю псалтирь; с наступлением дня совершалась литургия; потом все расходились по своим кельям. Средства к жизни там были скудные. Царь ежегодно давал в Анзерский скит руги по три четверти хлеба на брата, а соседние рыбаки снабжали братию рыбой, в виде подаяния.

Основателем и настоятелем скита был преподобный Елеазар, старец, отличавшийся святостью жизни и прозорливостью. Под его духовным руководством и подвизался Никон и был в числе близких и любимых учеников Елизара. Здесь Никон всей душой отдался иноческим подвигам: он проводил дни в великом посте и воздержании, спал очень мало и на каждом правиле прочитывал всю псалтирь, полагая по тысяче поклонов. Нередко при этих ночных подвигах он подвергался и диавольским искушениям. Отношения между Никоном и его наставником-старцем были добрые и близкие. Старец видел его подвиги и отличал его от других иноков. По повелению преп. Елеазара, Никон занимался иконописанием и исполнял другие его поручения. Этот прозорливый старец, в одно время, когда Никон совершал литургию, увидел омофор на его плечах и тогда же предсказал ему назначение к святительскому сану. Суровая жизнь в скиту была по душе Никону. Несколько лет провел он в сем далеком от сует мирских и пустынном убежище, где вместо стен одно море и благочестие служили оградой. Поэтому, впоследствии, когда Никон был уже патриархом, он особенно покровительствовал Анзерскому скиту, как месту, с которым были соединены утешительные для него воспоминания о его первых иноческих подвигах, и оказывал особенное внимание к преп. Елеазару – своему бывшему наставнику.

Однако, между наставником и учеником скоро возникли неудовольствия. На острове была лишь небольшая деревянная церковь, и в зимнюю пору совершать в ней богослужение было весьма затруднительно. Вследствие этого преп. Елеазар отправился в Москву для отбора милостыни на построение в скиту каменной церкви и взял с собой Никона. Из Москвы они возвратились со значительной милостыней; принесенные деньги – около пятисот рублей – по распоряжению настоятеля были положены в ризницу и более двух лет находились там без употребления. Никону казалось неуместной такая медленность в построении храма, тем более, что он опасался, как бы слухи о деньгах, распространившись, не привлекли на их пустынный остров лихих людей, которые могли не только расхитить казну, но и много вреда причинить монастырю и братии. Он желал, чтобы деньги по крайней мере отданы были на сохранение в Соловецкий монастырь. Свои опасения и желания Никон откровенно высказал преп. Елеазару, который принял их с неудовольствием и с того времени начал гневаться на Никона. Никон, со своей стороны после напрасных усилий возвратить любовь старца, дал место гневу, дерзнул укорить старца и братию в сребролюбии и сам решил удалиться в другой монастырь.

В то время монашествующие могли переходить их монастыря в монастырь по своей воле, могли жить где хотели. Этим воспользовался Никон, и сойдясь с каким-то богомольцем, посещавшим Анзерский скит, отправился вместе с ним на утлой ладье для избрания себе более удобного места для иноческих подвигов. На пути он едва не погиб от сильной бури и только упованием на силу животворящего креста Господня спасся от потопления пред Онежским устьем: его выкинуло на остров Кий. Здесь в память своего спасения, Никон водрузил тогда крест, с намерением построить в последствии на том месте монастырь или храм. Затем он продолжал путь и после тяжелого странствия достиг наконец Кожеезерской пустыни, находящейся на острове Коже (Каргопольского уезда).

Уединенное положение этой обители понравилось Никону, и он решил здесь продолжать свои аскетические подвиги и упражнения в священном писании. И так как в монастырь никого не принимали без вклада, то Никон принужден был, по своей бедности, отдать монастырю свои последние богослужебные две книги, после чего был принят в число братии. В Кожеезерском монастыре Никон начал жить по правилам Анзерского скита. Он удалился на ближайший островок, построил там себе келью, питался рыбой совей ловли, в монастырь ходил лишь к церковным службам, а все прочее время проводил в уединении и богомыслии.

Строгая жизнь, выдающиеся способности и твердый характер Никона внушили к нему уважение кожеезерских иноков, и спустя немного времени, по кончине тамошнего игумена, братия избрали Никона своим игуменом. Это было в 1643 году. Новый игумен Никон так же скоро выдался вперед, как прежде священник Никита. Слава о нем пошла далеко, достигла Москвы, и когда Никон в 1646 году явился в столицу по делам монастырским, то молодой царь Алексей Михайлович всей душой полюбил знаменитого подвижника и оставил его в Москве. Вскоре, по царскому желанию, Никон был посвящен патриархом Иосифом в сан архимандрита Новоспасского монастыря. Место это было особенно важно, и архимандрит этого монастыря скорее, чем многие другие, мог приблизиться к государю: в Новоспасском монастыре была родовая усыпальница Романовых. Набожный царь часто приезжал туда молиться за упокой своих предков и давал на монастырь щедрое жалование. Чем более беседовал царь с Никоном, тем более чувствовал к нему расположение, тем более беседы эти западали в душу царя. По желанию царя Алексея Михайловича, Никон должен был каждую пятницу приезжать к утрене в придворную церковь. Пользуясь расположением государя, он стал просить его за утесненных и обиженных, вдов, и сирот. Добросердечному царю пришлось это по душе, и он поручил Никону печалование уже как должность, поручил принимать просьбы от всех тех, которые искали царского милосердия и управы на неправду судей. И вот множество челобитчиков стало везде окружать Никона: одни шли к нему в монастырь, другие встречали его на дороге во дворец и подавали просьбы. Человеколюбивый царь после утрени, не выходя из церкви выслушивал их и передавал с решением Никону для исполнения. От сего Никон прославился во всей Москве. Великий ум Никона, его начитанность в священном писании заметил и бывший в то время в Москве патриарх иерусалимский Паисий. Он уважал и любил Никона и жаждал духовной беседы с ним. «Находясь в прошедшие дни у вашей милости, – писал Паисий царю Алексею Михайловичу, – я говорил с преподобным архимандритом спасским Никоном, и полюбилась мне беседа его. Он муж благоговейный и досужий, и преданный вашему царскому величеству. Прошу, да будет он иметь свободу приходить к нам для собеседований на досуге, без запрещения вашего величества».

В Москве Никон пробыл три года новоспасским архимандритом, и Господь призвал его к новому, высшему служению в сане митрополита новгородского.

В 1648 году новгородский митрополит Авфоний по своей глубокой старости и болезненности пожелал удалиться на безмолвие в Спасский Хутынский монастырь. Царь на эту великую кафедру выбрал знаменитого новоспасского архимандрита, и бывший тогда в Москве иерусалимский патриарх Паисий рукоположил Никона в сан новгородского митрополита.

И царь, и Москва вся радовались великому сану своего любимца и благодетеля. Даже иерусалимский патриарх Паисий радовался и благодарил Бога за избрание на митрополию новгородскую такого достойного заместителя как архимандрит Никон. «Прославляю благодать Божию, – писал он царю, – которой просветил вас Дух Святой, чтобы избрать и возвести на святой престол митрополии новгородской такого честного мужа и преподобного священноинока, господина архимандрита Никона. Он достоин утверждать Церковь Христову и пасти словесные Христовы овцы… Я, богомолец ваш, очень тому обрадовался. И если будет позволено вашего царского величества, то и мы от благодати, что имеем от св. мест, подарим ему одну мантию». Чтобы отличить великое достоинство митрополита Никона, патриарх Паисий подарил ему мантию с красными источниками и особой грамотой предоставил только ему одному право носить ее. В этой грамоте патриарх Паисий писал: «Видя его, Никона, добродетели и достоинства и не имея ничего, чтобы оставить ему в дар, мы дали ему власть и благословили его носить мантию с червлеными источниками во все дни жизни своей, и никто его о том да не истязует».

Прибывши в Новгород в сане митрополита, Никон прежде всего посетил прежнего митрополита в его уединении, желая испросить у старца благословения на подвиг нового служения, которое тот уже окончил. Свидание между обоими митрополитами было весьма трогательно. Прося друг у друга благословения, каждый из них отказывался дать первый благословение. Когда Никон начал просить благословения, то Авфоний отвечал:

– Ты меня благослови.

После долгих препирательств между ними об этом, Авфоний сказал наконец:

– Благослови меня, патриарше.

Никон заметил:

– Нет, отче святый, я – грешный митрополит, а не патриарх…

– Будешь патриархом и благослови меня, – пояснил свою мысль Авфоний, и действительно первый принял благословение от Никона, а затем сам благословил его.

В Новгороде в то время было много нестроений и в Церкви, и в духовенстве, а также и в гражданской жизни. Никон деятельно и энергично принялся исправлять нестроения, пользуясь тем, что царь дал ему при этом такие права, каких не имел сам патриарх. Он возложил на Никона обязанность наблюдать не только над церковными делами, но и над мирским управлением, доносить ему обо всем и давать советы. Подвиги нищелюбия, совершаемые Никоном в Новгороде, увеличивали любовь и уважение к нему государя. Когда в Новгородской земле начался голод, Никон отвел у себя на владычном дворе особую палату, так называемую «погребную», и приказал ежедневно кормить в ней них нищих, сколько бы ни пришло. Дело это было возложено на блаженного Василия, ходившего босиком летом и зимой. Кроме того, этот блаженный каждое утро раздавал нищим по куску хлеба и каждое воскресение от имени митрополита раздавал старым по 2 деньги, взрослым по деньге, а малым по полденьги. Митрополит устраивал также богадельни для постоянного призрения убогих и испросил у царя средства на их пропитание.

Кроме того, митрополит Никон, по царскому приказанию, имел надзор за воеводой и судьями, чтобы они право творили суд и никому от них не было бы утеснения, посещал темницы, расспрашивал обвиненных, принимал жалобы, освобождал невинно заключенных и обо всем этом доносил государю. Простой народ за эти дела милосердия христианского и правосудия любил и уважал митрополита. Также и царь охотно слушал Никона, безгранично доверял ему, исполнял его советы. Царь не мог долго оставаться без бесед и советов с этим преосвященнейший мужем и своим другом. Он часто писал ему письма и каждую зиму вызывал его в Москву. В письмах к Никону царь называл его «великим солнцем сияющим», «избранным крепко стоятельным пастырем», «наставником душ и телес», милостивым, кротким, милосердным», «возлюбленником своим и содружебником».

Но если Никон снискал себе любовь народную и все более приобретал благоволения у царя, то с другой стороны, уже в это время явились люди, враждебные ему. Не любили его воеводы, судьи и служилые люди новгородские за то, что он вмешивался и в гражданские дела, если видел где неправду, злоупотребление, утеснения бедных и невинных. Не терпели его уже в это время многие московские бояре, как царского любимца, и некоторые говорили, что лучше им погибать в Новой Земле за Сибирью, чем быть с новгородским митрополитом. Им не нравилось, что государь поверял ему тайное свое мнение о том или другом боярине, что и Никон, по своему прямодушию, не щадил их в своих обличениях, когда замечал за ними злоупотребления. Не любили его и многие из духовенства за его строгость и взыскательность. В то время среди духовных было много лиц недостойных, нерачительных и безграмотных. Никон, как истинный пастырь Церкви Христовой, не мог переносить этого, и виновных часто подвергал наказанию, памятуя, что пастыри в своей жизни и учении должны быть примером для своего стада.

Никон любил благолепное церковное богослужение и обратил особенное внимание на исправление тех страшных беспорядков, какие вкрались в это время в церковные богослужения вследствие небрежения и невежества духовенства. Несмотря на наружную набожность, в те времена, по старому заведенному обычаю, богослужение отправлялось бесчинно: боялись греха пропустить что-нибудь из службы, но в то же время, чтобы богослужение не было слишком продолжительно, для сокращения его придумали такое средство: один пел, другой в это самое время читал, третий говорил ектенью, так что вследствие этого многоголосия слушающим ничего нельзя было понять. Никон запретил многогласие и строго наказывал тех, которые не исполняли его распоряжений. Но эти распоряжения не нравились ни духовным, ни мирянам, потому что через это удлинялось богослужение, а многие русские того века хотя и считали необходимостью бывать в церкви, но не любили оставаться там долго. Тем не менее, по примеру Новгорода и в Москве было уничтожено бесчинное многогласие. Сам Никон совершал богослужение с большой точностью, правильностью и торжественностью. Чтобы показать образец церковного благолепия, он ввел в своей соборной церкви стройное хоровое пение греческого и киевского распевов, а в воскресные и праздничные дни произносил свои собственные поучения, чем привлекал к богослужению много народа. Каждую зиму ездил митрополит из Новгорода в Москву со своими певчими и служил с ними в придворной церкви. Царь был в восторге от пения и одобрял благочиние в отправлении богослужения.

В 1650 году вспыхнул в Новгороде страшный бунт. Это бедствие вызвало Никона на новый подвиг самоотвержения. Один из посадских людей возмутил чернь против немецких купцов, как друзей и лазутчиков ненавистного народу боярина Морозова, свояка царского: народ напал на них и разгромил их имущество. Воевода новгородский – князь Хилков, тщетно старался успокоить мятежников. Они не только не послушали, но и хотели убить его, как изменника. Хилков принужден был скрыться на митрополичий двор. Озлобленные бунтовщики, вооружившись камнями и дубинами, устремились к архиерейскому дому и стали силой ломиться туда, требуя выдачи воеводы. Тогда Никон вышел к мятежникам и начал увещевать их сначала кротко, а потом грозить гневом Божиим. Но рассвирепевшие мятежники бросились на владыку, ударили его в грудь, били без пощады кулаками, дубьем и камнями и избили до полусмерти; но потом сами ужаснулись тому, что сделали, и поспешно разошлись по домам. Пришедши в себя, Никон, несмотря на крайнюю слабость свою, ни о чем другом не думал, как только об усмирении мятежного народа, о восстановлении законного порядка и об избавлении невинных от напрасной погибели. Он исповедовался и, таким образом приготовившись к смерти, велел благовестить и добрел с несколькими священниками до соборной церкви, с великим трудом отслужил литургию, предал анафеме главных зачинщиков мятежа и потом, несмотря на крайнее изнеможение, отправился с крестным ходом к мятежникам. Сам он не мог уже идти: его везли на санях, причем кровь текла у него изо рта и ушей. Приказав поднять себя и собравшись с силами, Никон обратился к мятежникам.

«Дети! – возгласил он: – я всегда проповедовал правду без страха, а теперь еще дерзновеннее возвещу ее. Ничто земное не устрашает меня, я укрепился святыми тайнами и готов умереть. Я, как пастырь, пришел спасти вас от духа вражды и несогласия: успокойтесь и лишите меня жизни, если знаете какую-либо вину или неправду мою против царя и государства! Я готов умереть с радостью, но обратитесь к вере и повиновению!» Сими словами пораженные, мятежники от страха и стыда не смели возвести взоров на иерарха.

Мятеж начал мало-помалу утихать. Мятежники толпами приходили к Никону, просили у него прощения и ходатайства пред царем. В это время пришли две грамоты от государя: одна Никону, где царь за его ревностные и доблестные услуги отечеству во время новгородского бунта называл его «новым страстотерпцем и мучеником»; другая – ко всему народу новгородскому, где повелевалось немедленно выдать Никону всех зачинщиков мятежа и просить помилования у своего пастыря. Никон поступили в этом случае великодушно: он забыл свои обиды, принял незлобиво раскаявшихся мятежников, а когда пришла из Москвы в Новгород царская рать, он уговорил начальника ее, князя Хованского, не принимать против виновных крутых мер, сам ходатайствовал за них перед царем и всем испросил помилование, кроме двух главных зачинщиков мятежа. Таким образом, своим самопожертвованием и великодушием Никон восстановил в Новгороде мир и спокойствие. Почти одновременно с этим возник подобный бунт во Пскове, но и там он вскоре прекратился, благодаря вмешательству Никона. И мятежных псковичей, после того как они принесли свои вины, царь простил по ходатайству новгородского владыки.

После этих великих подвигов Никона, царь стал питать еще больше расположения к новгородскому митрополиту. Государь позвал его в Москву, желая лично изъявить ему монаршую признательность за усмирение новгородского бунта.

В это время в Саввинском звенигородском монастыре назначено было тожественное открытие мощей преп. Саввы. Государь пожелал, чтобы Никон непременно участвовал в этом торжестве вместе с патриархом Иосифом. 19 января 1652 года открытие мощей, в присутствии царя и многих вельмож, с великим торжеством по церковному обряду, совершено было патриархом Иосифом и митрополитом Никоном с прочим духовенством.

Пользуясь этим случаем и благоволением царя Алексея Михайловича, Никон просил его перенести в Успенский собор гроб патриарха Гермогена из Чудова монастыря, гроб патриарха Иова из Старицкого монастыря и мощи святителя Филиппа, митрополита московского, из Соловок.

Желая в первопрестольном соборе соединить великих светильников российской Церкви и ревнителей по вере и отечеству, он представлял в пример греческого царя Феодосия, который перенесением из Коман святых мощей Иоанна Златоустого соделал имя свое в Церкви незабвенным, а матери своей Евдоксии, виновнице изгнания, заточения и преждевременной кончины святителя, исходатайстствовать прощение. Царь с сердечным утешением выслушал сие умилительное для своего сердца моление Никона, тогда же только изъявил свое согласие, но и открыл, что святитель Филипп несколько раз являлся ему во сне и говорил: «Я долго лежу вдалеке от гробниц собратий моих митрополитов, пошли за мной и перенеси меня в их среду». Потом царь присовокупил: «Давно уже имею желание мощи святого Филиппа оттуда взять и перенести в Успенский собор». Тогда же созван был духовный собор, на котором присутствовали сятейший патриарх Иосиф с митрополитами, архиепископами и прочим духовенством, и ему угодно было благочестивое желание царя, и собор просил государя исполнить сие благое предприятие, как он пожелает. Мощи святителей Гермогена и Иова тогда же были перенесены в Успенский собор, а за мощами святителя Филиппа государь назначил митрополита Никона с нарочитой свитой духовных и светских лиц, в числе коих был боярин князь Иван Никитич Хованский. Для прочтения при всем народе пред мощами святителя Филиппа, царь вручил Никону грамоту от своего лица, написанную в подражание молитвенному посланию, какое некогда греческий царь Феодосий писал к мощам св. Иоанна Златоуста, когда заблагорассудил перенести их и Коман. В своей грамоте царь Алексей Михайлович обращался к святителю Филиппу с молитвой о пришествии в Москву. В этой грамоте царь писал:

«Ничто столько не печалит души моей, пресвятый владыко, как то, что ты не находишься в нашем богохранимом царствующем граде Москве, во святой соборной церкви Успения Пресвятой Богородицы, вместе с бывшими до тебя и по тебе святителями, чтобы ради ваших совокупных молитв всегда неподвижно пребывала святая соборная и апостольская Церковь и вера Христова, которой спасаемся.

Молю тебя, святой отец, приди сюда и разреши согрешение прадеда нашего, царя и великого князя Иоанна, совершенное против тебя нерассудно завистью и несдержанием ярости. Хотя я неповинен в досаждении тебе, но гроб прадеда постоянно убеждает меня и в жалость приводит, что ты со времени изгнания твоего и доселе пребываешь вдали от твоей святительской паствы. Преклоняю пред тобой сан мой царский за согрешившего против тебя, да отпустишь ему согрешение его своим к нам пришествием, и да упразднится поношение, которое лежит на нем за твое изгнание, и пусть все уверятся, что ты помирился с ним! Он раскаялся и тогда в своем грехе, и за это покаяние и по нашему прошению приди к нам, св. владыка! Оправдался евангельский глагол, за который ты пострадал: » Всяко царство, разделившееся на ся, не станет», и нет более теперь у нас прекословящего твоим глаголам, благодать Божия теперь в пастве твоей изобилует; нет уже более никакого разделения; все единомысленно молим тебя, даруй себя желающим тебя, приди с миром восвояси, и свои тебя с миром примут». Под этой грамотой царь своей рукой приписал: «О, священная глава, святый владыка Филипп, пастырь, молим тебя, не презри нашего грешного моления и приди к нам с миром! Царь Алексей, желаю видеть тебя и поклониться св. мощам твоим!»

Никон должен был прочесть эту грамоту перед ракой святителя Филиппа, прежде чем поднять ее для перенесения в Москву.

С таким послание сначала по суху, потом по водам Белого моря, Никон отправился в Соловецкий монастырь в марте месяце 1652 года и 3 июня прибыл туда.

Царь Алексей Михайлович по-прежнему не хотел долго оставаться без назидательных бесед и мудрых советов знаменитого митрополита и своего друга Никона. Он несколько раз в это время писал к Никону, и все письма царя дышать сердечной любовью государя к новгородскому митрополиту, как к своему самому близкому и дорогому другу, глубочайшим к нему уважением, доходящим до благоговения. «От царя и великого князя Алексея Михайловича всея Руси, – так начинается одно из его писем, – великому солнцу сияющему, пресветлому богомольцу и преосвященному Никону, митрополиту новгородскому и великолуцкому, от нас, земного царя, поклон. Радуйся архиерей великий, во всяких добродетелях подвизающийся! Как тебя, великого святителя, Бог милует. А я, грешный, твоими молитвами дал Бог здоров… Да пожаловать бы тебе, великому святителю, помолиться, чтобы Господь Бог умножил лет живота дочери моей, а к тебе она, святителю, крепко ласкова; да за жену мою помолиться, чтоб, ради твоих молитв, разнес Бог с ребеночком; уже время спеть, а какой грех станется и мне, и ей, пропасть с кручины; Бога ради, молись за нее…»

В другом письме царь писал: «Избранному и крепко стоятельному пастырю и наставнику душ и телес наших, милостивому, кроткому, благосердному, беззлобливому, наипаче же любовнику и наперснику Христову и рачителю словесных овец. О крепкий воин и страдалец Царя небесного, и возлюбленный мой любимец и содружебник, святый владыко! Моли за меня грешного, да не покроет меня глубина грехов моих, твоих ради молитв святых; надеясь на твое пренепорочное и беззлобливое и святое житие, пишу так светлосияющему в архиереях, как солнцу, святящему по всей вселенной, так и тебе, сияющему по всему нашему государству и богомольцу нашему, преосвященному и пресветлому митрополиту Никону новгородскому и великолуцкому, особенному нашему другу душевному и телесному. Спрашиваем о твоем святительском спасении, как тебя, света душевного нашего, Бог сохраняет; а про нас изволишь ведать, и мы, по милости Божией и по вашему святительскому благословению, как есть истинный царь христианский нарицаюсь, а по своим злым, мерзким делам недостоин и грешен, а называюсь Его же Светом раб, от кого создан; и вашими святыми молитвами, мы и с царицей, и с сестрами, и с дочерью, и со всем государством дал Бог здорово».

Во время этого путешествия Никона на Москве произошло событие, поразившее всех страшным горем: 15 апреля скончался московский патриарх Иосиф. Кому после него быть на Москве патриархом? И взоры всех невольно обращались к соловецкому путнику, как единственному достойнейшему архипастырю на Руси – митрополиту Никону. До его возвращения в Москву не хотели и выбирать патриарха. Царь в своих письмах к нему выражал и это общее горе о смерти первосвятителя и намеки на его приемника.

«Мать наша, соборная и апостольская Церковь, – писал он Никону, – вдовствует и слезно сетует по женихе своем, а как в нее войти и посмотреть, и она, мать наша, как есть пустынная голубица пребывает, не имеющая подружия: так и она, не имея жениха своего, печалится; и все переменилось не только в церквях, но и во всем государстве; духовным делам рассуждения нет, и худо без пастыря детям жить… И тебе потому великому господину челом бью: возвращайся, Господа ради, поскорее к нам, выбирать на патриаршество, именем Феогноста (известного Богу), а без тебя отнюдь ни за что не примемся…» «Помолись, владыка святый, с Василием юродивым, иначе Вавилою (тем самым блаженным, который у Никона распоряжался питанием нищих), чтобы Господь Бог наш дал нам пастыря и отца, кто Ему Свету годен, имя вышеписанное (Феогност), а ожидаем тебя, великого святителя к выбору, а сего мужа три человека ведают: я, да казанский митрополит, да отец мой духовный, и сказывают свят муж».

Никон мог понимать намеки царя, кого он разумеет под этим «известным Богу» приемником патриарха Иосифа.

После того, как покаянная грамота царя Алексея Михайловича было прочитана у гроба святителя Филиппа, мощи страдальца были подняты. Перенесение мощей, когда они благополучно были перевезены через море, совершалось с большим благолепием и торжественностью. В продолжение всего пути к Москве, на встречу св. мощам выходило из городов и сел множество народа с предшествием духовенства с крестным ходом. И в это время совершалось от св. мощей множество исцелений.

6 июля св. мощи были перенесены в Сергиеву Троицкую лавру, где их встретило множество духовенства во главе с Корнилием, митрополитом казанским. Отсюда 9-го июля Никон привез мощи в Москву, и на том месте, где они были встречены горожанами, был поставлен крест, который теперь стоит в каменной часовне у Троицкой заставы, получившей от этого название Крестовской. В Воскресенских воротах, в старину называвшихся Неглиненскими, св. мощи были встречены царем Алексеем Михайловичем, с многочисленным духовенством и двором. Народу было так много при этом, как писал Алексей Михайлович, «что не вместился от Тверских ворот до Неглиненских, и по кровлям, и по переулкам яблоку негде было упасть; нельзя ни пройти, ни проехать». Мощи святителя были пронесены на Лобное место, где подле них получила исцеление одна девица, потом на площадь, против Грановитой палаты, где опять было исцеление, и в Успенский собор, где они стояли 10 дней среди церкви для поклонения молящихся. Множество больных получило при этом исцеление. Все десять дней звонили в колокола с утра до вечера, как на Святой неделе. Религиозный царь с этого времени стал еще более оказывать свое расположение и любовь к Никону, благодаря которому совершилось это святое и великое дело.

По окончании торжества перенесения мощей, приступили к избранию нового патриарха, и Господь почтил этой величайшей славой Своего избранника, великого митрополита новгородского Никона.

Благочестивый царь Алексей Михайлович, не желая видеть Церковь вдовствующей без патриарха, разослал грамоты во все концы своего государства, ко всем святителям, и извещая их о смерти патриарха Иосифа, приглашал их собраться в Москву для избрания нового верховного пастыря. По зову царя в Москву прибыли четыре митрополита: новгородский Никон, казанский Корнелий, ростовский Варлаам, сарский Серапион и три архиепископа: вологодский Маркелл, суздальский Серапион и рязанский Мисаил, со множеством архимандритов, игуменов, протоиереев и священников, а прочие архиереи, которые почему-либо не могли прийти, прислали священному собору повольные грамоты о своем согласии. Собравшимся святителям царь приказал «ко избранию на патриаршеский престол написать двенадцать мужей духовных». Святители исполнили волю царя и, написавши, «прислаша к нему имена 12-ти духовных мужей». Июля в 22-ой день послал царь своего боярина Василия Васильевича Бутурлина да думного дьяка Волошенинова сказать святителям и всему собору, чтобы и они из тех 12-ти мужей избрали одного достойнейшего быть патриархом, «мужа благоговейного и преподобного», и потом пришли в Золотую палату известить о том государю. Святители, со всем собором, исполнили и эту царскую волю, и когда пришли в Золотую палату, то казанский митрополит Корнилий возвестил государю от лица всех, что они из 12-ти духовных мужей избрали на патриарший престол Никона, митрополита новгородского, а затем предложил государю идти, «для токового великого дела», в соборную церковь и помолиться, чтобы Господь Бог, по предстательству Пресвятой Богородицы и святых чудотворцев московских, «то великое дело совершил». Государь велел вперед идти в соборную церковь святителям с прочим духовенством, переговорив со своими боярами об избрании патриарха, пошел туда и сам. Никона на этом соборе не было: он оставался на своем новгородском подворье.

В церкви совершены были всем собором молебствия: Пресвятой Троице, духам бесплотным, Пресвятой Богородице с акафистом, святым апостолам и святым чудотворцам московским – Петру, Алексею, Ионе и Филиппу. По окончании молебствий царь, посоветовавшись с Корнилием казанским и со всем собором, послал «по новоизбранного патриарха» на новгородское подворье митрополита сарского да архиепископа рязанского и с ними боярина Бутурлина, окольничего князя Ромодановского и думного дьяка Волошенинова. Никон не захотел идти в соборную церковь, о чем послы и возвестили царю и всему собору. Посылали за Никоном еще не однажды, не дважды, а много раз. Никон не покорялся. Послал, наконец, царь главнейших своих бояр, митрополитов, архиепископов и других духовных и мирских лиц, чтобы они взяли Никона против его воли и привели на собор: Никон был приведен.

И начал царь со всем своим синклитом, духовенством и народом умолять Никона, да будет патриархом в Москве и России; но Никон не соглашался, называя себя смиренным, неразумным и не могущим пасти словесных овец стада Христова. «Несть таковые меры, да архипастырем буду», отвечал Никон. Прошло много времени в напрасных мольбах. Наконец царь и все присутствующие в церкви пали на землю перед Никоном и со слезами молили его принять патриаршество. Н не вытерпел Никон при виде царя в таком положении, заплакал сам вместе со всеми. И вспомнил тогда, что «сердце царево в руце Божией», убоялся отречения и обратился к царю и ко всем находившимся в церкви с такими словами: «Вы знаете, что мы от начала приняли святое евангелие, вещание святых апостолов, правила святых отцов и царские законы из православной Греции, и потому называемся христианами, но на деле не исполняем ни заповедей евангельских, ни правил святых апостолов и святых отцов, ни законов благочестивых царей греческих. Благочестивейший государь, честные бояре, освященный собор и все христоименитые люди! Если вам угодно, чтобы я был у вас патриархом, дайте мне ваше слово и произнесите обет в этой соборной церкви пред Господом и Спасителем нашим и Его Пречистою Матерью, ангелами и всеми святыми, что будете содержать евангельские догматы и соблюдать правила святых апостолов и святых отцов и законы благочестивых царей. Если обещаете слушаться и меня, как вашего главного архипастыря и отца, во всем, что буду возвещать вам о догматах Божиих и о правилах, в таком случае я, по вашему желанию и прошению, не стану более отрекаться от великого архиерейства». Тогда царь и все бояре и весь освященный собор произнесли пред святым евангелием и пред святыми чудотворными иконами обет исполнять все, что предлагал Никон. И Никон, призвав во свидетели Господа, Пресвятую Богородицу, ангелов и святых, изрек сове согласие быть патриархом.

Июля 23-го последовало наречение Никона патриархом московским, а 25-го Никон посвящен был в сан патриарха казанским митрополитом Корнилием и другими архиереями в Успенском соборе, в присутствии самого царя. Самое посвящение и постановление на патриарший престол было совершено в следующем порядке.

В Успенском соборе, посреди церкви, устроен был высокий и широкий амвон о 12-ти ступенях, «опричь верхней кровли». Правая сторона его, которая предназначалась для царя, была обита «сукнами багрецовыми червчатыми», а левая, назначавшаяся для патриарха и начального митрополита, была оболочена «сукнами настрафильными лазоревыми». На амвоне устроены были три седалища: царское седалище, которое было обито дорогим золотистым бархатом, изголовье его низано жемчугом, другое – митрополиту Корнелию и третье – новопоставляемому патриарху Никону. Последние два обиты были «бархатом смирным». От царского и святительских мест вниз по ступеням, до самой солеи, устроены были три пути: один, по которому ходить царю, был устлан атласом золотистым по червчатой земле, а другие два – для начального митрополита и новопоставляемого патриарха – бархатами смирными гладкими, один вишневым, а другой – темно синим. Прочие же митрополиты и архиепископы сидели от царского и святительских мест по обеим сторонам по ступеням, через ступень, а за ними архимандриты и игумены.

Перед амвоном, на церковном помосте, было сделано изображение одноглавого орла; для стережения, чтобы кто-нибудь не наступил на него приставлены были к нему шесть человек «огненников». Такое же число «огненников» находилось и при новопоставляемом патриархе.

В назначенный для поставления патриарха день, митрополиты, архиепископы и прочее духовенство съехались на патриаршем дворе в крестовую палату и послали крутицкого митрополита с двумя архимандритами, чудовским и спасским, и игуменом пафнутьевским – просить новопоставляемого патриарха Никона в Успенский собор. По прибытии в собор, Никон, помолясь пред святыми иконами и покланясь гробам чудотворцев Петра, Ионы и Филиппа и гробам патриархов, отошел в придел Похвалы Пречистой Богородицы и здесь ожидал прибытия митрополита Корнилия и всего освященного собора. В то же время соборный ключар дал знать собравшемуся в патриаршей крестовой палате духовенству о прибытии в собор новопоставляемого патриарха, и начальный митрополит Корнилий с прочими митрополитами, архиепископами и со всем освященным собором, в предшествии патриарших иподьякон в стихарях и свещеносцев с горящими светильниками, направились в соборную церковь.

Новопоставляемый патриарх Никон принял благословение от митрополита Корнилия, облачился в священные одежды в пределе, посреди церкви, а митрополит Корнилий облачался на приготовленном для патриаршего поставления высоком амвоне, прочие же архиереи облачались в алтаре. Когда все было готово к поставлению, по извещении о том царя, Алексей Михайлович явился в церковь во всем царском величии, а за ним шли бояре и весь царский синклит в золотом платье и черных шапках. Государь, помолясь пред иконами и покланясь пред гробами чудотворцев и патриархов и приняв благословение от митрополита Корнилия, взошел на устроенный высокий амвон и сел на своем царском седалище, а за ним взошел митрополит Корнилий и сел на своем месте. Затем два протодиакона выводили из алтаря митрополитов, архиепископов, архимандритов, игуменов и протопопов по двое и сажали их на уготованных для них местах. Когда все заняли свои места, тогда из придела Похвалы Богородицы приведен был протопопом Григорием и протодиаконом новонареченный патриарх Никон и поставлен был пред амвоном на орле. Протопоп подал Никону рукопись, и он, покланясь царю и митрополиту, читал во всеуслышание, что он обещается содержать цело и нерушимо правую и непорочную веру христианскую, «еже есть: Верую во единаго Бога Отца», и прочитал символ веры до конца, и соблюдать установленные семью вселенскими соборами каноны и уставы, обещается также в страхе Божием и «боголюбивым нравом» ко всем митрополитам, архиепископам и епископам российским любовь духовную иметь и «яко братию почитать», а порученное ему от Бога стадо управлять и от всякого лукавого учения соблюдать. После сего протопоп Григорий снял с новонареченного патриарха митру; царь и весь освященный собор встали, а митрополит Корнилий, обратясь к Никону и осеняя его рукой, говорил: «Благодать Пресвятого Духа нашим смирением имеет тя патриархом в богоспасаемом царствующем граде Москве и всего Российского царства». Тогда новопоставляемый патриарх Никон возведен был протопопом и протодиаконом на амвон к царю и митрополиту Корнилию, который новопоставляемого патриарха благословил и поцеловал в уста. Затем Никон сошел с высокого амвона и целовал в уста митрополитов и архиепископов; потом, встав посреди церкви и сделав поклон царю и митрополиту Корнилию, Никон опять был отведен и поставлен на орле. Корнилий, осенив его рукой, говорил: «Благодать Пресвятого Духа да будет с тобой». Протопоп и протодиакон опять возвели Никона на высокий амвон и поставили его пред царем и митрополитом; тут следовали поздравления и поздравительные речи, по окончании коих Никон опять был отведен в придел Похвалы Богородицы, а царь, благословясь у митрополита Корнилия, сошел с высокого амвона и встал на своем царском месте.

За сим началась литургия. По выходе с евангелием, Никон из придела Похвалы Богородицы приведен был пред царские двери, где его приняли под руки два митрополита и привели пред престолом. Митрополит Корнилий прочитал над поставляемым во всеуслышание молитву: «Божественная благодать, яже всегда немощная исцеляющая и недостаточная исполняющи, поставляет бывшего новгородского и великолуцкого митрополита Никона, ныне же патриарха в богохранимом царствующем граде Москве и всея Руссии… » Потом взял с престола евангелие и, возложив его на голову и на выю поставляемого, Корнилий читал вторую молитву: «Владыко Господи Боже наш». Затем крутицкий митрополит читал положенную на поставление ектенью, после которой митрополит Корнилий, «имея на поставляемом патриарше весе руку лежащу», читал третью молитву и потом евангелие и затем возгласил: «аксиос», знаменуя рукой на главе поставляемого. Наконец, Корнилий возложил на новопоставляемого патриарха Никона саккос Петра митрополита, а протодиакон надел на него омофор и митру прежних патриархов. И так совершилось поставление Никона на патриарший престол. Тогда новопоставленный патриарх, встав в царских дверях на орлеце, начал действовать божественную литургию, которая продолжалась обычным порядком.

По совершении литургии, патриарх Никон поднес царю освященную просфору; митрополит Корнилий и патриарх Никон возведены были на высокий амвон и посажены на их седалищах, первый – протодиаконом и ризничим, а второй – двумя митрополитами, которые притом говорили: «исполла эти деспота», а певчие пели патриарху многолетие. Здесь патриарх разоблачился, и ему поднесены были царские дары: клобук белый, украшенный золотом и драгоценными камнями, золотая панагия, также с дорогими камнями, и мантия бархатная с источниками, и затем вручен был ему посох Петра митрополита. Тогда царь взошел на высокий амвон и сел на своем седалище; возле него, по левую сторону сидел патриарх Никон, а возле Никона – митрополит Корнилий. Царь, встав, говорил Никону поздравительную речь: «Всемогущий и вся содержащий в Троице славимый Бог наш неизреченным Своим человеколюбием устрояя тебя, превысочайшего святителя, нам и всем христоименитым людям пастыря и учителя, да будеши приемник святых апостол и наследник чудотворцев; ныне же ваше святительство рукоположением и освящением преосвященного Корнилия, митрополита казанского и свияжского, и прочих святых отцов митрополитов и архиепископов и всего освященного собора всего Российского царствия на превысочайший патриарший престол возведен и освящен еси; приими, святейший отче, прежде бывших тебе святых митрополитов и патриархов жезл пастырства и на седалище старейшинства, яко от Господа пронаречен и избран, да взыдеши, и твоя священные молитвы ко Всемогущему Богу и Пречистой Его Матери и всем святым о нас и о нашей благоверной царице и о сестрах наших… и о всей нашей палате и о всех людях державы наешея да принсиши, яко да святых ради молитв ваших Господь Бог подаст нам и всем нашим блюдем благая и полезная и царство наше соблюдет мирно и безмятежно и от враг ненаветно на веки». Патриарх Никон, покланясь, говорил обычную речь царю: «Всемогущий и вся содержащий в Троице славимый Бог наш да сохранит благочестивое и святое ваше царство мирно и ненаветно и да соблюде лета живота вашего в долготу дней. Мы же аще и недостойни есми такого патриаршеского престола, но обаче Божию занию повинувшеся должни есми о вашем государском многолетнем царствии и о вашей государыне царице и о сестрах ваших и о всех, повинующееся вашем у самодержавному царствию, молити Всемогущего Бога, яко да тобою , пресветлым государем. благочестивое ваше царство паки воспрославить и распространить от моря и до моря и от рек до конец вселенные и расточенные во благочестивое твое царство возвратить и соберев во едино и на первообразное и радостное возведет, во еже быть ти на вселенне царю и самодержцу христианскому и совоссиять як солнцу посреди звезд, яже на пользу строения и во благоденствие душевное и телесное». После того митрополит Корнилий с прочими митрополитами. архиепископами и всем духовенством и бояре приносили поздравление царю с повопоставленным патриархом, а потом поздравляли патриарха. Царь отправился в свой дворец, а патриарх Никон – на патриарший двор в сопровождении всего духовенства.

Торжество патриаршего поставления заключилось обеденным столом у царя, к которому были приглашены патриарх Никон и прочие власти и некоторые бояре. За обедом патриарх сидел за одним столом с царем, но поодаль, а прочее духовенство сидело за другим столом. В конце обеденного стола, Никон, встав и покланясь царю, пошел из царской палаты, Красным крыльцом, к Благовещению и благовещенской папертью к «осляти» и, по древнему обычаю, совершил шествие на осляти вокруг Кремля и Китай-города. По возвращении патриарх веден был сопровождавшим его в шествии крутицким митрополитом в государевы палаты, а придя и покланясь царю, Никон сел за столом на своем месте; власти также заняли свои места. По окончании стола, государь жаловал патриарха «своим государевым жалованием», которое представлял дьяк при произнесении обычной речи, и затем Никон отправился на патриарший двор в сопровождении властей, которые, приняв от него благословение, разъехались по своим местам.

Так окончилось празднование поставления Никона на патриарший престол.

Дружба самая тесная соединяла нового патриарха с царем. Вместе они молились, вместе рассуждали о делах, вместе садились за трапезу, – так было почти каждый день. Патриарх был восприемником детей царских. Ни одно государственное дело не решалось без участия в нем мысли Никона. И великий ум, предприимчивый, твердый характер Никона отпечатлены на тех немногих счастливых годах отечества нашего, когда первосвятительский жезл был в руках патриарха Никона (1652–1658 г.).

С высоты патриаршего престола Никон обширным, светлым и быстрым взором ума своего окинул всю широту отечественной Церкви, ясно сознал ее потребности и решился действовать для блага ее с полным самоотвержением. Лета действительного правления его всероссийской Церковью ознаменованы многочисленными и великими его заслугами для духовного просвещения, общественного богослужения и церковного управления.

Ко времени патриарха Никона духовное просвещение в московской Руси стояло на низкой ступени развития. Двум первым нашим патриархам – Иову и Гермогену не было времени заботиться об основании училищ, когда надобно было поддерживать первые основания государства. С прекращением смутных времен, новые печальные опыты исправления богослужебных книг показали ясно, что спокойствие Церкви, не огражденное истинным просвещением, весьма ненадежно. И вот, в первосвятительство третьего патриарха всероссийского Филарета (1633 г.) является первое греко-латинское училище в Москве. Оно было устроено подле патриаршего двора, в Чудове монастыре, и получило название патриаршего. История сохранила имя первого ближайшего ее начальника и наставника: это был грек, по имени Арсений. Царь и патриарх, довольные его устройством, имели намерение завести греко-латинские школы и во многих других городах. Но невежество спешило подавить возникающее просвещение в самом зародыше. При патриархе Иосифе школа уже сделалась предметом ненависти людей, защищавших испорченность богослужебных наших книг. Сам основатель ее и наставник подпал ненависти и гонению патриарха за то, что был ревностным обличителем неисправности тогдашних богослужебных книг славянских и делал патриарху неоднократные представления сличить наши славянские церковные книги с греческими и исправить первые по тексту последних. Такими представлениями он навлек на себя со стороны суеверов подозрение в измене православию и по их настоянию сослан был патриархом в Соловецкий монастырь для исправления будто бы в образе мыслей и поведения. Свет просвещения, едва начинавший мерцать в нашем отечестве, казалось, должен был теперь опять погаснуть надолго. Но доброе дело, начатое мудрым патриархом, не осталось в забвении. Явился ревностный подражатель первосвятительских подвигов Филарета, – явился Никон.

«Патриарх Никон был пастырь, просвещением своим превышающий того века людей». Любя сам просвещение и с юных лет воспитанный чтением слова Божия и писаний отеческих, Никон с сожалением смотрел на погасавшее у нас просвещение и искал способы возбудить в соотечественниках охоту к основательному изучению божественных и священных писаний и дать помощь как наставникам, так и желающим учиться. Еще среди подвигов управления новгородской паствой, он уже заботился о распространении в самой Москве средство к духовному просвещению. Не вступая в дела патриаршего чудовского училища, Никон нашел средство открыть в Москве новый рассадник для наук. Давно уже в Киеве процветали учебные братства, воспитывавшие, между прочим, защитников православия для тамошнего края, теснимого униатами. Слава этих ученых иноческих обителей известна была и в Москве; но здесь боялись просвещения и не хотели заимствовать его ниоткуда. Чуждый предрассудков, Никон убедил царя пересадить семена духовной мудрости из южного края отечества нашего на север, и дать им здесь средство прозябнуть, возрасти и созреть к славе и украшению Церкви и государства. В 1649 году, в то самое время, когда Арсений-грек удален был в Соловецкий монастырь, возникающие просвещение нашло себе покровителя в молодом любимце и сверстнике царя, постельничем Феодоре Михайловиче Ртищеве. По мысли и убеждению Никона, он устроил для наук на берегу Москвы-реки, близ Воробьевых гор, у церкви св. апостола Андрея, монастырь во имя Преображения Господня, как бы в знак того, что отсюда теперь должно начаться преобразование духовной жизни нашего народа, как она некогда была преобразована св. проповедью первозванного апостола. Сюда вызваны были ученые иноки Киево-Печерской лавры, Межегорского монастыря и других малороссийских обителей. В числе их первое место занимал Епифаний Славнецкий, «муж мудрый, искуснейший, многоученый, в философии и богословии изрядный дидаскал», успевший показать еще в Киеве много опытов своих богословских познаний. В то же время царь Алексей Михайлович требовал в Москву от митрополита киевского Сильвестра еще двух ученых иноков из лавры: Арсения Сатановского и Дамаскина Птицкого, «божественного писания ведущих и еллинскому языку навычных, и с эллинского языка на славенскую речь перевести умеющих, и латинскую речь достаточно знающих». Цель их призвания в Москву была не только ученая, но и учебная. Занимаясь переводами «душеполезных книг» с греческого языка на славянский, они должны были вместе с тем обучать московское юношество свободным наукам. Таким образом составилось в точном смысле ученое братство с училищем. В то же время Никон в Хутынском новгородском монастыре устроил типографию для удобнейшего распространения ученых трудов этого братства по всем краям обширного отечества нашего. Но вскоре Промыслу угодно было поставить Никона на более обширное поприще просвещенной его деятельности.

Вступив, по смерти Иосифа, на патриарший престол, Никон принял под свое непосредственное покровительство и Чудовское патриаршее училище. Начальником его сделался теперь Епифаний Славеницкий. Чтобы отнять у суеверов всякое средство вредить просвещению, Никон перенес самый печатный двор в Чудов монастырь и отдал в полное распоряжение ученым инокам Преображенской и Чудовой обители. Главным смотрителем и справщиком на печатном дворе определен был этот же Епифаний Славяницкий. Среди таких распоряжений для пользы наук Никон не забыл и Арсения-грека, томившегося в заточении на Соловецком острове за ревность свою к просвещению. Арсений возвращен был в Москву и определен помощником Епифанию Славеницкому. Между тем зоркий взгляд самого патриарха неусыпно наблюдал за действиями и успехами ученого братства. Деятельность училищ оживилась и принесла Церкви и отечеству вожделенные плоды. Много истинно полезного сделано здесь для народного просвещения, и еще больше обещали мудрость Никона, трудолюбие ученых и щедроты царя.

Первой и главной по тому времени заслугой этих училищ было то, что они издавали богослужебные книги в исправнейшем виде, по сличении их с греческими подлинниками. Но, как бы не довольствуясь этим важным трудом, они составляли новые переводы писаний отеческих, полезных в общественном быту. Долго было бы исчислять подробно все произведения их в этом роде: они весьма многочисленны. Упомянем по крайней мере о важнейших. Тогда в первый раз переведены и изданы в свет: Скрижаль, в которой помещено изъяснение на литургию и учение о таинствах Церкви; многие слова Григория Богослова, Афанасия Великого, Шестоднев Василия Великого, Богословие Иоанна Дамаскина. Не забудем также о новом переводе нового завета, о новом переводе полного собрания церковных правил, о переводе космографии и других книг. Кроме того, переведено с греческого много церковных служб различным святым, празднуемым Церковью, жизнеописаний святых мужей и разных других сочинений, относящихся к церковной истории. Наконец, известны и собственные сочинения ученых иноков для пользы духовного просвещения: так явились тогда лексиконы-греко-славяно-латинский, как руководство для молодых питомцев науки к переводу сочинений греческих на язык славянский, и филологический, или свод разных мест из греческих отцов, служащий к изъяснению священного писания. В то же время составлено довольно новых служб нашим отечественным святым, например, св. Иакову боровицкому, св. Анне, княгине тверской, и др.

Между тем в Москве, которую, может быть, Никон хотел сделать средоточием духовной мудрости для всего отечества нашего, любознательность его собрала богатейшую, по своему времени, библиотеку. Сохранилось до нас описание ее, составленное по повелению самого царя Алексея Михайловича, после удаления Никона в Воскресенский монастырь. В этом описании значится книг более 1 000 томов. Тут встречаются книги греческие, латинские, немецкие, писанные и печатные на бумаге и на пергаменте. Многие из них выписаны из древних наших монастырей и еще большая часть с Востока, куда патриарх нарочито за ними посылал старца Арсения Суханова. В состав Никоновской библиотеки вошли и ученые труды иноков Андреевского и чудовского училищ. Самым усердным помощником ему в умножении библиотеки был Арсений-грек. Собрание книг по содержанию их было самое разнообразное. Кроме книг св. писания и творений св. отцов Церкви, упоминаются в библиотеке Никона: Гомер, Софокл, Гесиод, Демосфен, Аристотель, Геродот, Фукидид и другие древние греческие писатели. од общим именем философов. Здесь же встречаются различные физики, географии, грамматики, логики, космографии, лексиконы, риторики, ландкарты.

Наставляя отечественное юношество в училищах и собирая в пособие наставникам их «превосходные книги», Никон в то же время постановил в Церкви давно прекратившийся у нас обычай общенародных поучений посредством живого пастырского слова. Вместо живой устной проповеди считали достаточным читать уставные чтения их древних учителей Церкви.

Никон сознавал потребность в живой устной проповеди, основанной на слове Божием и писаниях отеческих, и как собственным примером, так и своими предписаниями положил начало ее восстановлению после векового молчания ее на наших церковных кафедрах. Замолкшая в XVI веке, она теперь снова начала подавать свой голос. Никон по своему времени, знал слово Божие совершеннейшим образом. Он с юных лет вдохнул в себя животворную силу небесной истины и всегда старался сохранять и взгревать в себе божественные дары ее. Чтение св. писания и отцов Церкви было любимейшим его занятием. Одаренный от природы силой и увлекательностью слова, напитанный чтением св. писания и св. отцов, Никон не опускал ни одной божественной службы во храме без живого назидательного собеседования с народом. Слово его было огнем, пожигающим упорных грешников и возгревающим чувство умиления и дар слез в сердцах, отверстых для слышания слова благодати. Беседа его была проста, естественно, для всех удобноприемлема, задушевна Голос его был звучен и приятен. Многочисленные толпы народа стекались со всех сторон слушать живую устную и сладостную для христианской души, воодушевленную беседу своего архипастыря. Нередко слезы умиления текли из очей слушателей; со взорами, исполненными слез, вещал им правду Божию и умиленный архипастырь.

Но храм Божий был для Никона не единственным местом и время общественного богослужения – не единственным временем проповедания слова Божия. Во всех случаях жизни Никон обращался к св. писанию и в нем искал изречений, сообразных с тем или другим случаем. Приходил ли он в темницу – он утешал узников словом Божием. Встречал ли на пути нищего – подав милостыню, подавал и наставление из слова Божия. Усматривал ли какой-нибудь порок – немедленно обличал его словом Божиим. Подавал ли кому совет в уединении своей храмины или в обществе других людей – слово Божие непременно сопутствовало его слову. Нередко уста Никона, как бы по невольному побуждению, произносили изречения слова Божия и в обыкновенных частных разговорах. Так была настроена душа Никона! Так она преизбыточествовала ведением слова Божия и любовью к нему! Тем отраднее было для паствы видеть у себя такого архипастыря, что подчиненный ему клир не обладал духовным просвещением. Поучая в храме народ, Никон поучал в то же время и клир; поучал он своих сослужителей и в частных беседах с ними. Сотрудником ему в этом великом пастырском труде был ученейший в свое время Епифаний Славеницкий.

Время не сохранило до нас церковных поучений Никона. Может быть он и совсем не писал их, а произносил только устно. Осталось однако же несколько других его сочинений, которые служат для потомства памятником глубокого и светлого его ума, обширной начитанности, основательного знания слова Божия, писаний отеческих и правил церковных, пастырской ревности о вразумлении заблуждающих, любви к просвещению и особенно к истории отечества. Из них особенной известностью пользуются:

1) Поучение, или окружная грамота, патриарха Никона к духовным и мирским всякого состояния людям о принятии мер предосторожности против моровой язвы.

2) Послание, или окружная грамота, ко всем православным христианам о созидании Онежского крестного монастыря.

3) Рай мысленный. Одна часть этой книги составлена Стефаном Святогорцем, который собрал в ней «разные цветы о св. горе Афонской, о Иверском монастыре на той же св. горе и о портаиской иконе». В ней содержится повествование «о монастыре Иверском Святозерском (Валдайском) и о явлении и перенесении мощей св. Иакова боровицкого в монастырь Иверский.

4) Речь к собору 1654 года об исправлении богослужебных книг.

5) «Никона, патриарха московского, вопрошение, киими персты знаменати лице, к патриархам: антиохийскому, сербскому и митрополиту никейскому».

6) Переписка Никона с царем Алексеем Михайловичем. Особенно замечательны письма Никона во время путешествия его в Соловецкий монастырь за мощами св. Филиппа митрополита.

7) Возражение на 27 вопросов, предложенных боярином Симеоном Лукьяновичем Стрешневым газскому митрополиту Паисию Лигариду «о разорении патриаршеских дел», и на ответы ему Паисиевы.

8) Грамота к константинопольскому патриарху Дионисию.

Содержание этих двух грамот одно и то же. Никон излагает в них историю своего возведения на патриаршество, удаления из Москвы в Воскресенский монастырь и состояние Церкви в это бурное время.

Из сочинений Никона, в подлинности которых сомневаются, особенно известна «Летопись русская», под именем Никоновой, или по Никонову списку. Он представляет весьма полный свод многих русских летописей, степенных книг и греческих хронографов, доведенный до 1300 года.

Так действовал Никон на пользу духовному просвещению в нашем отечестве! Но просвещенный взор его не мог не видеть и тех беспорядков, которые вкрались тогда в богослужение и управление нашей Церкви. И Никон деятельно восстановлял упавшее благолепие общественного богослужения и благочиние церковного управления.

В отечественной нашей Церкви господствовал тогда странный обычай, укоренившийся годами, – читать и петь при общественном богослужении для скорости в два и три голоса в одно и то же время. Всенощное и вечернее богослужение разделяли на несколько частей и отправляли все части друг. Ектеньи и возгласы совершенно сливались с пением клира. Один чтец начинал полунощницу с кафизмой; другой в то же самое время читал символ веры, тропари и так далее, до конца полунощницы. Один дочитывал шестопсалмие, другой вместе с ним уже оканчивал кафизмы, третий пел славу. И все они старались превзойти друг друга поспешностью, так что не было никакой возможности ни слушать, ни понимать то, что читали. В церквях равнодушно было терпимо пение нестройное, дикое, лишенное всякого благообразия, производившееся притом в одно и то же время на разные напевы и с таким же беспорядком, как и чтение. От разности нотных знаков, которых рабски держались, и от большего или меньшего умения петь произошли и разности в напевах. То растягивали слова до крайности продолжительной остановкой голоса на каждой букве, то переменяли ударения в словах, от чего вместо благочиния нередко происходил в церкви соблазн. Преподобный Дионисий, архимандрит Троицкого Сергиева монастыря, говорил знаменитому в свое время уставщику Логгину: «Ты мастер всему, а что поешь и говоришь, того в себе не рассудиши, како прямее надо в пении или в говорении разумети, чем ты и в церкви Божией братию смущаешь и в смех вводишь».

Но в таком жалком состоянии оставалось наше церковное чтение и пение только до того времени, когда Никон, ревнитель благочиния церковного, родившийся с дарованием к великим и славным предприятиям и в недолгое время пастырства своего восстановления так много порядков в русской Церкви, явился на новгородской архипастырской кафедре. Сердце его возмущалось церковными беспорядками, и он вооружился против них и словом и делом. Немедленно, по вступлении на митрополию, он предписал – в церквах, вверенных его управлению, петь и читать в церквах, вверенных его управлению, петь и читать в один только голос, без поспешности, с надлежащим благоговением, чтобы богослужение имело важность и величие, свойственные его духу. Для большего успеха в стол важном деле, он выписал из Киева знатоков греческого и киевского напевов, равно как партесного пения, и поручил им обучать своих певчих. При содействии этих учителей, он ввел у себя приятное и согласное пение. Но такое превосходство церковного пения и отличный порядок при богослужении, установившийся вслед за уничтожением обычая читать в одно и то же время в несколько голосов, встретили в современниках Никона вместо признательности и уважения негодование и явный ропот. Сам патриарх Иосиф смотрел на все это как на неуместное нововведение, и выражал неудовольствие на Никона в слух своих приверженцев. Несмотря однако же на неудовольствие патриарха и на безрассудный ропот современников, считавших искоренение беспорядков церковных нарушением законного исполнения и восхищавшихся нестройным чтением и пением, Никон не прекращал своих полезных трудов. Напротив, он более и более воспламенялся ревностью к продолжению их, одушевляемый особенным благоволением царя. Каждый раз, когда только Никон приезжал из Новгорода в Москву, царь приглашал его для священнослужения ко двору. Никон служил в придворной церкви с новыми своими певчими и по новому порядку чтения, в присутствии самого государя, который с удовольствием слушал стройное пение и одобрял благочиние в отправлении богослужения, установленное Никоном. Никон умел воспользоваться этим удовольствием и одобрение царя для своей цели. Он предложил ему совет установить подобное чтение и пение во всей России. Вняв совету Никона, царь в 1651 году составил в своем дворце собор, и здесь распространено было на всю Россию сделанное Никоном улучшение в церковном чтении и пении. Собор постановил: «по преданию св. апостол и св. богоносных отец и по уставу, пети во св. Божиих церквах чинно и безмятежно, на Москве и по всем градам, единогласно, на вечернях и на повечерницах, и на полунощницах, и на заутренях, псалмы и псалтирь говорить в один голос тихо и неспешно, со всяким внимание… без всякого зазора церковного». Свиток соборного уложения положено было, для общего сведения, прочитать во всех церквах с амвона. В Москве, по благочестивой ревности царя, вскоре поле того образовался даже певческий хор. По совету Никона, царь вызвал из Киева знатоков пения и поручил им обучать московских дьяков.

Так много еще в сане митрополита новгородского сделал Никон в пользу прекращения беспорядочного чтения в церквях и для восстановления стройного пения. По вступлении на патриарший престол он с большей ревностью продолжал довершать эти полезные труды свои для благочиния церковного богослужения. По праву всероссийского патриарха, он, несмотря на мятежный ропот современников, старался распространить и утвердить во всех российских церквях установленный им порядок чтения и пения. Для этой цели внушал епархиальным архиереям ту же заботу, какой была объята его душа, чтобы они содействовали его попечениям, и убеждал их на этот труд именем предания восточной Церкви. И отечественные пастыри, послушные первосвятителю, были верными сотрудниками его в св. деле. Они строго преследовали непослушание и упрямство, поддерживавшее в церквах нестройное пение и чтение, беспрестанно рассылали по своим епархиям грамоты о единогласном чтении и стройном пении в церквах. Кроме того, учреждали строгий надзор за исполнением своих предписаний, угрожали ослушникам большими штрафами и жестоким наказанием без всякой пощады.

Между тем сам Никон принимал меры, чтобы улучшить богослужебное пение в церквах московских. С соизволения государя, он выписывал знатоков греческого напева из самой Греции и вызывал лучших знатоков киевского напева и партесного пения из Киева и Новгорода. В ноябре 1656 года приехал в Москву с одобрительной грамотой от цареградского патриарха иеродиакон Мелетий для обучения греческому пению московских дьяконов и подьяков. В том же году отправлено было посольство в Киев за одним из известных там певцов партесного пения – Иосифом Зазвойским, для управления партесным пением в Москве. В октябре того же года Никон писал новгородскому воеводе Голицыну – сыскать там и выслать в Москву регента из белорусов для обучения москвичей киевскому и партесному пению. И заботы патриарха не остались без успеха. Трудами его «пение и знание», скажем словами одного из его современников, «распростерся от великого Новгорода во все грады и монастыри великороссийские епархии и во все пределы их». Пастыри последующих времен восхищались напевами, которые были улучшены и введены в церкви неутомимым старанием Никона. «Кое есть погрешение, – говорил приемник его патриарх Иоасаф, обращаясь к раскольникам, – яко или гречески, или болгарски, или малороссийски поется в церкви? Всякую рцыте нам противницы, неимамы любити их сладкопения? Еже ово сердце в сокрушение приводит, ово ум от уныния на молитве свобождает, ово весело слышати церковного пения увещает. Воистину благая суть сия изводства, ибо и само есть благо».

Но главным и самым важным делом всей жизни и деятельности великого патриарха было исправление церковно-богослужебных книг.

На Руси давно уже появилось, как в богослужении, так и в некоторых свяще6нных обрядах, много разностей. Одни, например, крестное знамение на себе во время молитвы изображали двумя перстами (указательным и средним); другие – тремя перстами (большим, указательным и средним, которые соединялись вместе). В одних монастырях и церквях употреблялись для осенения народа кресты четырехконечные, в других – шестиконечные, восьмиконечные. В одних монастырях пели «аллилуйя» дважды и затем прибавляли «слава Тебе, Боже», а в других – трижды и потом «слава Тебе, Боже». В одних совершали хождение (крестные ходы кругом храмов, великие и малые выходы) по солнцу, а в других против солнца. В разных церквах проскомидию совершали не на одинаковом числе просфор. Имя «Иисус» писалось в некоторых священных книгах «Исус». Восьмой член Символа веры в некоторых книгах неправильно писался с привнесением слова «истиннаго»: «и в Духа Св. Господа истинного… » Много было и других разногласий, неправильностей, искажений. Они произошли от того, что до времени Ивана Грозного у нас книги не печатались, а писались. Переписчики делали ошибки, а многие из них бывали настолько невежественны, что прямо не понимали некоторых выражений, и сами заменяли их неверными и неточными словами, которые давали речи совсем другой смысл, несогласный с истинным учением Христовым. Когда введено было у нас книгопечатание, эти ошибки и искажения, по недостатку образованных справщиков и печатников, вошли и в печатные богослужебные книги. По недостатку просвещения, долго всего этого не замечали; но потом стали обращать внимание, и при патриархе Филарете, а затем при Иосифе, предшественнике Никона, решились приняться за исправление ошибок в священных богослужебных книгах. При патриархе Иосифе справщиками, которым было поручено это дело, были: царские духовник Стефан Вонифатьев, протопоп Казанского собора Феодор, юрьевский протопоп Аввакум, муромский Логгин, попы Лазарь, Никита, Даниил. Представлялось, что это были более надежные люди для такого важного дела, как исправление богослужебных книг. Но оказалось, что они были люди невежественные. Им недоставало самого существенного требования при этом деле – знания греческого языка, потому что испорченные русские богослужебные книги было необходимо проверить с греческими рукописными и печатными, с которых они были переведены, и с древними славянскими, с которых они были неправильно списаны. По незнанию греческого языка и неимению древних славянских книг, они исправляли книги по собственному мудрствованию и вместо исправления только еще прибавляли ошибки. Особенная беда была в том, что полагаясь на свою начитанность, справщики думали, что исполнили свое дело в совершенстве, поэтому напечатали в таком искаженном виде богослужебные книги для всеобщего употребления в большом количестве, и в этих книгах свои мнения о сугубой аллилуйя, о хождении посолон, о крестном знамении и многие другие возвели в степень неприкосновенного и неизменного учения Церкви.

Но вот в 1649 году, приехал в Москву иерусалимский патриарх Паисий. Он заметил, что в московской Церкви есть разные нововведения, которых нет в греческой Церкви, и особенно стал порицать двуперстное сложение при крестном знамении. Царь Алексей Михайлович очень встревожился этими замечаниями и отправил троицкого келаря Арсения Суханова на Восток за сведениями. Но пока Арсений странствовал на Восток, Москву успели посетить другие греческие духовные особы и также делали замечания о несходстве русских церковных обрядов с греческими, а на Афоне монахи даже сожгли богослужебные книги московской печати, как противные православному чину богослужения. Патриарх Иосиф был сильно озабочен своим положением и даже боялся, чтобы его не лишили сана за неосторожность в избрании справщиков книг. С этой безотрадной мыслью он и умер.

В таком положении находилось дело исправления церковно-богослужебных книг до вступления Никона на патриаршество. Сделавшись патриархом, он прежде всего обратил на него особенное внимание, как на дело исключительной важности и не терпящее отлагательства.

Но при все том, Никон начал дело книжного исправления с осторожностью и благоразумием. Около двух лет медлил он приступать к этому трудному делу, позволяя даже печатать книги в прежнем, неисправленном виде. Сознавая всю важность и трудность исправления книжного, он не хотел и не мог принять на одного себя всю ответственность. Он призвал к участию в столь важном церковном деле и верховную власть государя, покровителя веры и Церкви, и соборную власть пастырей Церкви не только русской, но и греческой, от которой русская приняла веру и богослужение.

Приступив к проверке напечатанных иосифовскими справщиками богослужебных книг, Никон скоро заметил, что они испорчены. На это указывало сравнение их с греческими и древними славянскими церковными книгами, на это же ранее указывали восточные патриархи и греческие духовные, на это же обратил внимание Никона киевский ученый, старец Епифаний Славеницкий. В то же время он обратил внимание на вынизанный жемчугом на саккосе митрополита Фотия символ веры и удивился несходству его с напечатанным новых печатных книгах. Тогда Никон прежде всего решил собрать как можно более древнейших списков богослужебных книг, и для этого послал на Восток троицкого келаря Арсения Суханова для приобретения древнейших греческих рукописей. В то же время патриарх удалил прежних невежественных и недобросовестных справщиков и на место их поставил ученых монахов андреевского и чудовского училищ. К этому же делу был приставлен и один ученый грек, монах Арсений, обладавший редким знание славянского и греческого языков. Арсений Суханов объездил Восток, был на Афоне, в Константинополе, в Иерусалиме, везде наблюдал, как совершаются там богослужение и церковные обряды. В Александрии он получил от патриарха Иоанникия разрешение на многие вопросы, а в Иерусалиме списал подробно весь чин богослужения. Арсений Суханов привез подробный отчет о своем путешествии, где описывает все, что видел и слушал, как там живет духовенство и как совершается богослужение. Между прочим о крестном знамении он писал, что оно совершается на Востоке тремя перстами. Сверх того, Арсений привез с собой от восточных патриархов и других архиереев до 200 рукописей, да сам, не желая издержек, собрал около пятисот древних греческих рукописей (преимущественно из афонских монастырей), из которых иные были написаны за 500, 600 и даже 700 лет до тогдашнего времени, а одно евангелие – за 1050 лет.

Не довольствуясь этим, патриарх Никон собрал еще в самой России много древних книг, переведенных с греческого языка за 800 лет. С ними вместе были вытребованы описи древнейшим рукописям, хранившимися в 39 монастырях, в особенности их Троицкого Сергиева монастыря, Кирилло-Белозерского и Волоколамского.

Когда, таким образом, столько было собрана древнейших рукописей, сообразно с которыми нужно было вести исправление богослужебных книг, и они отданы были на рассмотрение ученых справщиков, – Никон убедил царя созвать собор из русских пастырей, чтобы с их согласия решить дело исправления книг. В 1654 году, во дворце, состоялся в присутствии царя собор русских иерархов, архимандритов, игуменов и протопопов. Никон произнес речь, в которой ясно показал несогласие бывших тогда в употреблении церковно-богослужебных книг и предложил на соборное решение вопрос: «новым ли печатным служебникам следовать или же руководствоваться древним греческим и славянским текстом?» За исключением некоторых немногих членов, собор отвечал утвердительно: «достойно и праведно исправлять сообразно старым харатейным и греческим спискам».

Так было начато дело исправления церковно-богослужебных книг. Соборное определение немедленно отправили в Константинополь. В том же году собравшийся в Константинополе, под председательством патриарха Паисия, собор греческих архиереев подтвердил решение московского собора. Вскоре пришел ответ от константинопольского патриарха Паисия. Паисий извещал, что он созывал собор в Константинополе, где и были составлены ответы на представленные Никоном 26 вопросов, касавшихся разных вопросов богослужения. Паисий во всем одобрял Никона и затеянное им дело исправления богослужебных книг путем сличения с древними греческими и славянскими книгами признавал необходимым. «Вижу, – писал между прочим Паисий, – в грамотах преблаженства твоего, что ты жалеешь о несогласиях, возникших по поводу некоторых церковных чинов, и думаешь, что это различие чинов растлевает веру нашу. Хвалим твою мысль: кто бережется малого преступления, тот соблюдается от великого. Еретиков и раздорников следует убегать, если они соглашаются в самых важных предметах, но не вполне согласны с православием и придерживаются чего-нибудь своего, чуждого церковной и соборной мысли…» Изложивши далее подробное объяснение литургии, константинопольский патриарх продолжал: «именем Иисуса Христа молим твое преблаженство, утоли эти распри твоим разумом; не подобает ссориться рабам Господним, а наипаче в вещах неважных и несущественных; увещевай их принять сей чин, который мы пишем тебе, которого держится вся Восточная Церковь. Изначала у нас, по преданию, он сохраняется; ни в единой вещи не было изменения; за это нам хвала, потому что прочие Церкви, отделившись от нас, приняли многие нововведения, а мы – ничем не растлеваемся». Впрочем, от просил Никона быть снисходительным к тем, которые заблуждаются не в существенных догматах веры, а в некоторых лишь предметах внешних, чтобы через это легче привлечь их в союз церковный; таких же как епископ коломенский Павел и другие ослушники московского собора 1654 г., советовал отлучить, если они не примут нелицемерно все так, как держит Церковь.

Получив одобрительный ответ от константинопольского патриарха, Никон собрал снова собор, на котором, кроме русских архиереев присутствовали: антиохийский патриарх Макарий, сербский – Гавриил и митрополиты никейский и молдавский. На этом соборе, по прочтении грамоты константинопольского патриарха, положили держаться того, что решено было на предшествовавшем московском соборе и как велит константинопольский патриарх, т. е. исправлять богослужебные книги согласно с древними греческими и славянскими. При этом, в пример отступлений от православной древности в новопечатных при Иосифе книгах, патриарх Никон представил учение о сугубой аллилуйя и особенно двуперстное сложение для крестного знамения. Никон ранее и сам крестился двумя перстами, в бытность новгородским митрополитом; но его упрекали за это бывшие в Москве ранее патриархи константинопольский Афанасий и иерусалимский – Паисий, и в справедливости этих упреков он впоследствии убедился лично. Указав эти отступления от православной древности, Никон предложил на соборное рассмотрение вновь исправленный служебник. Собор рассматривал его внимательно и признал служебник исправленным верно и достойным напечатания. При этом патриарх Макарий торжественно возвысил голос в защиту троеперстия, как принятого по преданию изначала веры от св. апостолов, св. отец и семи соборов. Собор и это принял. Не дали согласия только немногие, в том числе непокорный Павел, епископ коломенский.

После этого дело исправления богослужебных книг пошло еще успешнее. Новоисправленные служебники были разосланы по епархиям. Кипучая деятельность началась между учеными справщиками; каждый год выходила или исправленная, или вновь переведенная книга. Весьма важным изданием переводчиков было Скрижаль, которая объясняла богослужение и давала истинное направление внешним подвигам благочестия. В течение трех лет, кроме Служебника и Скрижали, изданы были следующие книги: Триодь постная, Сборник молитв и Часослов, Ирмолог, Требник и Следованная псалтирь. В этих книгах были тщательно и добросовестно исправлены все те искажения и ошибочные мнения, которые были внесены в прежние книги и возведены в них на степень неприкосновенного и неизменного учения Церкви. А чтобы предотвратить поводы к появлению в книгах новых неисправностей, Никон подчинил типографию своему личному надзору и запретил приступать к печатанию ново-исправленных книг без особенного от него разрешения.

В апреле 1656 года святейший патриарх Никон созвал новый собор для рассмотрения исправленных книг. Собор одобрил представленные ему книги и велел вводить их по всем церквам вместо старых, наполненных ошибками.

Одобренный этим решением московского собора, Никона приказал новоисправленные книги разослать по всем церквам, а прежние велел тотчас же везде отбирать.

Эти меры вызвали противодействие со стороны невежественного духовенства и народа.

Противодействие доходило иногда до грубого упорства, которое поддерживалось в народе слепой приверженностью к старине. «Что старо – то свято», так тогда рассуждал народ. Этим воспользовались люди неблагонамеренные, ненавидевшие Никона. Употребляя во зло невежество народа, они называли книги Никона новыми, по времени их явления, и коварно скрывали их совершенное сходство с древними греческими и славянскими рукописями, от которых, напротив, отступали так называемые старые книги предшествовавших времен. Этими первыми виновниками, возбудившими неудовольствие новопечатными книгами, были известные невежественные справщики иосифовского времени и личные враги Никона. Стефан Вонифатьев и Иван Неронов, как люди, имевшие больше веса в обществе, восстали против Никона открыто в столице; протопопы: муромский Логгин, юрьевский Аввакум, костромской Даниил, попы Никита (Пустосвят) и Лазарь романовский смущали народ в своих городах. Везде открылись страшные мятежи, явились фанатичные, озлобленные отщепенцы от православной Церкви, мнимые ревнители старины. По своим ограниченным понятиям о вере, они подняли безумные вопль, что от исправления книг поколебалась самая вера, что Никон со своими справщиками не книги править, а веру портить, что греки под турецким владычеством изменили православной вере. В своем ослеплении они говорили, что наступили последние времена, что дух антихристов широким путем и пространным, ведущим на погибель, начал возмущать Церковь Христову, называли Никона антихристом и произносили хулы даже на святую Церковь русскую и греческую. Такие волнения почти сразу начались повсеместно; особенно сильны они были в Новгороде и в Соловецком монастыре, где почти все иноки, во главе с архимандритом Илией, согласились скорее претерпеть лютую смерть, чем принять новоисправленные церковно-богослужебные книги.

Против такого опасного волнения, охватившего всю Россию, грозного и для Церкви, и для государства, были предприняты меры крутые и решительные. Строгий и настойчивый Никон не мог равнодушно относиться к таким противникам и, по совету, данному константинопольским патриархом, начал поступать с ними решительно: Павел коломенский был лишен сана и сослан, Неронов сослан в Вологодский монастырь, Аввакум, самый задорнейший из расколоучителей, был сослан в Сибирь, Логгин и Даниил был посажены в тюрьму и по одним сказаниям там умерли, а по другим, более достоверным, умерли в ссылке: первый в Муроме от моровой язвы, второй в Астрахани, от чего – неизвестно. Стефан Вонифатьев раскаялся и был прощен. Он ходатайствовал за Неронова, и тот также был прощен и постригся в монахи под именем Григория. Были наказаны и некоторые другие мятежники и расколоучители.

Устраивая чин общественного богослужения, оглашая храмы Божии стройным и умилительным пением, внятным и благообразным чтением и очищая богослужебные книги от вкравшихся в них погрешностей, Никон в то же время обращал пастырскую попечительность свою и на внешнее украшение храмов, чтобы сделать их достойным местом особенного благодатного присутствия Божия и совершения спасительного таинства тела и крови Господа. Благочестие наших предков издревле любило величественно украшать храмы Божии. Но никогда так богато и так великолепно не украшались в нашем отечестве храмы Божии, как при царе Алексее Михайловиче и патриархе Никоне. Никон в высшей степени любил красоту внешнего благолепия церковного. В сане новгородского митрополита, он великолепно устроил и украсил св. Софию в Новгороде и церковь св. Никиты, епископа новгородского, в Москве, при новгородском подворье. Золото, серебро и драгоценные камни блистали на св. иконах, священных сосудах и святительских облачениях, которыми украшался Никон, подобно Аарону, по собственным его словам. Та же ревность к достойному украшению св. храмов Божиих перешла с ним и на патриарший престол. Тогда в Москве величественно украсился первопрестольный храм; царь устроил в нем новый иконостас, в котором деисусы, праздники, пророки, праотцы и местные иконы обложены чеканным серебром с позолотой. Никон сам торжественно освятил его.

С глубоким сожалением, однако же, видел Никон, что искусство иконописания в нашем отечестве далеко не соответствовало достойному изображению священных лиц и предметов. Наше иконописание, которое пользовалось некогда уважением и в иностранных землях, было в XVII веке, по свидетельству очевидца, жалким и безобразным подражанием греческой живописи. Не таков был Никон, чтобы равнодушно терпеть это неустройство в святилище Божием. Надобно было возбудить в соотечественниках охоту, усердие и любовь к иконописанию и дать им все средства к правильному и успешному образованию своих художественных дарований. Для этой цели, в счастливые годы первосвятительства Никона, лучшие иконописцы из всех городов вызываемы были в Москву для обновления и украшения московских храмов. Возбужденное таким образом соревнование приносило свои плоды, полезные для успехов художества. Многие из иконописцев содержались при царском и патриаршем дворах и получали богатое содержание. Наконец, Никон просил царя возвысить иконописцев на степень первых художников в отечестве. Покровительствуя таким образом художникам, Никон сам непосредственно наблюдал за произведениями их кисти, одобрял, что было в них хорошего, и исправлял недостатки. В этом отношении он заботился не только о приличии и красоте изображения, но и о правильности самого рисунка.

С начала XVII столетия особенно славились у нас иконописанием две школы: Московская и Строгоновская. Многие св. храмы величественно украсились произведениями их кисти. Различаясь между собой только некоторыми частными чертами в изображении священных ликов, они сохраняли вначале общий стиль – византийский. Но одна из них скоро изменила наш древний православный тип священных изображений. В половине XVII века Строгоновская школа уклонилась к западному – фряжскому стилю иконописания. И многие из наших бояр стали покупать образа этой живописи у украшать ими свои домовые храмы. В то же время другие из бояр привезли с собой из польского похода иконы латинского письма. От наблюдательного взора Никона не укрылось это распространение в его пастве не православных икон. Строгий поборник священной древности, переданной нам с Востока вместе с верой, Никон велел отобрать иконы новой живописи и велел стрельцам носить из по улицам города с таким объявлением: «Кто впредь будет писать иконы не по старине, тот подвергнется строжайшему наказанию». Затем эти иконы собраны были в соборной церкви, и два патриарха, всероссийский Никон и антиохийский Макарий, бывший тогда в Москве, торжественно произнесли отлучение от Церкви на тех, кто впредь будет писать иконы в духе новой школы «на манер франков и поляков». Никон хотел потом сжечь эти иконы, но царь предложил зарыть из в землю. Это опять совершено было двумя патриархами. Наконец, окружной грамотой предписал отечественным иконописцам следовать в изображении священных лиц и предметов древней византийской живописи и угрожал строгим наказанием тем из них, которые осмелились бы впредь писать иконы не по древнему преданию Восточной Церкви.

Был обычай у наших предков того времени приносить в церковь свои домашние иконы, ставить их на отдельном каком-либо месте, возжигать перед ними, и только перед ними, свечи, – тогда как местные иконы оставались как бы в пренебрежении, – им только молиться при богослужении, и даже называть их «свояси боги». В Светлый праздник, равно как и в другие великие праздники, прихожане, принесшие эти иконы в церковь, опять выносили их из церкви домой, и подержав их в продолжение праздничного времени, снова возвращали в церковь. Никон запретил этот неблагочинный обычай и постановил, чтобы или совсем не приносили своих домашних икон в церковь для подобного чествования, или если кто принесет в церковь икону, чтобы не считал уже ее своей, но отдал священнику для общего христианского ее чествования.

Но, тогда как искусные иконописцы величественно расписывали священными изображениями св. храмы, царь для патриарха-друга не щадил своих сокровищ, золота, серебра, драгоценных камней и тканей на украшение св. икон, священных сосудов и облачений церковных. Никон в то же время сам умножал богатство и число великолепных украшений на собственные келейные доходы. Лучшие из древних патриарших облачений, сохраняющихся в московской ризнице, – богатейшие панагии, саккосы и митры, принадлежат патриарху Никону. «Никон, – говорит митр. Платон, – был пышен по внешности даже до возбуждения зависти».

Особенным великолепием внешних украшений отличался Иверский монастырь, предмет особенных попечений Никона в первые годы его патриаршества. Никон устраивал его ток, чтобы он было «в подивление всем зрящим». Наконец, не был забыт Никоном и скит Анзерский – первое училище иноческих его подвигов, где он провел лучшие года безмятежной жизни. Кроме ходатайства пред царем о милостыне на благоустроение и содержание Анзера, Никон и сам, посылая прежнему настоятелю своему, старцу Елеазару, «рыбку беложку», в то же время пожаловал монастырю богатые оклады на св. иконы. Но венцом пастырской мудрости Никона в украшении св. Божьих храмов служит воздвигнутый им храм Воскресения Христова в новом Иерусалиме, возбуждавший во все времена удивление и соотечественников, и иностранцев.

Никон, благоговевший к памяти мудрого, искушенного в многочисленных опытах, патриарха Филарета Никитича, не хотел видеть никаких перемен в учрежденных им, по духовному ведомству, приказах. Тем горестнее смотрел он на жалкую особенность, какая возникла в церковном управлении при кротком, но слабом его предшественнике патриархе Иосифе. Эта особенность касалась пространства и пределов церковного суда. Древнее вселенское право Церкви иметь свой суд над священными лицами и посвященными Богу предметами было утверждено в нашем отечестве законами еще первых наших великих князей и потом неоднократно подтверждалось последующими великими князьями. Но в XIV веке стали являться у нашего духовенства так называемые несудимые грамоты, которые освобождали церкви и монастыри, имевшие эти грамоты, от суда епископского и поставляли в зависимость от одного государя. Многие из богатых монастырей и церквей с усилием домогались этой чести. Причиной такого желания духовных избавиться от суда святительского было то, что суд низших епархиальных чиновников был иногда стеснителен и тяжек. Поэтому-то случалось, что и те церкви, которые не хотели или не могли избавиться от суда святительского, просили у своих архиереев несудимой грамоты, чтобы зависеть от них самих непосредственно, а не от десятильников и им подобных чиновников. Но тогда же многие иерархи и венценосцы сознавали несообразность с церковными законами такого порядка дел, и Стоглавый собор подчинил все духовенство суду своих епископов. «Государевым дворецким и дьякам» дозволено было наблюдать только за монастырской экономией и монастырской казной и ведать судом монастырских крестьян. В таком именно виде учрежден был впоследствии, при Михаиле Федоровиче, и монастырский приказ. Он заведовал не более как «расправой мирских обидных дел, давал суд на приказчиков и крестьян монастырских» и собирал с монастырских вотчин царские подати. Но уложением царя Алексей Михайловича подчинены суду монастырского приказа и все духовные лица, со всеми принадлежащими им людьми, «во всяких истцовых исках». Заседали в этом приказе окольничий и два дьяка. Таки образом управление монастырскими имениями и самый суд над духовными лицами перешли в ведение чиновников гражданских. Этого мало: чиновники, заседавшие в монастырском приказе, пользуясь неопределенностью правил уложения, установивших права и обязанности этого приказа, и опираясь на общие постановления о суде, начали мало-помалу переходить от разбора мирских (истцовых) дел в церковных вотчинах к заведыванию в них духовными делами, присвоили себе право избирать и поставлять священнослужителей и причетников в монастырские села и начали распоряжаться по своему произволу определением и отрешением от места самих настоятелей монастырей. Кроткий, но слабый старец, патриарх Иосиф, не полагал никаких препятствий такому расширению власти монастырского приказа.

От дальновидного и проницательного ума Никона не укрылся этот беспорядок церковный, хотя он прикрывался именем государственного уложения. С полным уважение к царю, Никон дерзновенно, однако восстал против монастырского приказа, как только посвящен был на митрополию новгородскую. Отправляясь в свою паству, Никон представил царю, что в слове Божием и в канонах Церкви нет основания для духовной власти монастырского приказа, хотя уложение и основывало свои постановления, между прочим, на «правилах св. апостол, св. отец и на градских законах благочестивых греческих государей». Благочестивый царь, которого сердце было отверсто для всех внушений закона евангельского, признал справедливым это представление Никона и дал ему несудимую грамоту на митрополию новгородскую. Несмотря, однако, на несудимую грамоту, полученную Никоном от царя, воевода новгородских дерзнул вмешаться в церковные дела. Никон, в бытность свою в Москве, опять обратился к царю с горькой жалобой на вмешательство светских властей в дела управления церковного. Царь Алексей Михайлович подтвердил воеводе не вмешиваться в дела новгородской митрополии. С тех пор Никон уже спокойно управлял вверенной ему паствой. Но вот Никона избирают в патриархи всероссийские. И что же он полагает главным и непременным условием своего согласия на избрание? В первопрестольном храме Москвы, в присутствии собора духовных и гражданских властей, царь просит Никона принять в свои руки жезл св. Петра митрополита. Никон, не смущаясь, поставляет как бы торжественный завет между собой и будущей паствой своей в том, что она будет покорна заповедям Христовым и правилам церковным. Не называя по имени монастырского приказа, Никон уже самой покорностью правилам церковным обязывал царя и бояр если несовершенно закрыть этот приказ, то, по крайне мере, ограничить права его или отнять у него средство к злоупотреблению своими правами. Царь, искренно желавший видеть Никона на патриаршем престоле и находивший требование его совершенно справедливым, клятвой подтвердил сою покорность правилам Церкви. Бояре и народ последовали примеру царя. Тогда только Никон принял в свои руки жезл св. Петра митрополита и твердо держал его в продолжение всех дней своего славного служения Церкви и отечеству в сане первосвятителя русской Церкви. Правда, монастырский приказ при нем закрыт не был, но он приведен был в такие пределы, какие первоначально назначила ему мудрость патриарха Филарета Никитича и царя Михаила Федоровича. Патриарх сам стал теперь управлять церковными имениями и принадлежащими к ним церковными лицами. Монастырскому приказу предоставлено было право разбирать только гражданские дела между крестьянами в монастырских вотчинах. И такой порядок управления наблюдал, охранял и поддерживал Никон во все счастливые годы своего патриаршества.

В связи с пастырскими трудами Никона в защиту прав и преимуществ церковного суда, была у него забота о сохранении и увеличении церковных имений. Ни один из отечественных архипастырей никогда не обладал такими огромными вотчинами, как Никон. Много земель и деревень имел при себе новгородский архиерейский дом; но при Никоне богатства его увеличились еще более. Много вотчин имел и московских патриарший дом; но при Никоне число их весьма значительно умножилось. Наконец, Никон построил три монастыря. Царь пожаловал им богатейшие вотчины. Никон прибавил к ним много своих, купленных на келейные и казенные монастырские деньги. Скажем более: заботливость Никона о недвижимых церковных имениях не ограничивалась только пределами собственной его епархии. Он охранял, защищал и утверждал права и других архипастырей и подведомых им монастырей на владение церковными поместьями и на приобретение новых – покупкой их или вкладом от усердия благотворителей. Стоит особенного замечания что во все годы славного служения Никона Церкви (1652–1658 г.) не видно ни одной царской грамоты, которая бы ограничивала права церквей на приобретение вотчин. Никон имел столько мудрости, что в его правление Церковью, по его же внушению, видели в достоянии Церкви – достояние Божие, и потому не только считали церковные вотчины неприкосновенными, но и не полагали преград к их умножению. Тем не менее Никон охотно и щедро жертвовал богатствами монастырей и церквей для государственной пользы. Во время войны царя с Польшей и Литвой Никон сам рассылал грамоты в богатейшие монастыри с предписанием отправлять к царю в военное поле людей, лошадей, хлебы и военные снаряды, которыми богаты были некоторые из тогдашних монастырей. Антиохийский патриарх Макарий, бывший в 1655 году в Москве, спросил однажды Никона: «Сколько войска отправилось с царем в поход против поляков? – «До трехсот тысяч человек, – отвечал Никон и прибавил: – я сам выставил десять тысяч воинов, и такое же число получено от монастырей смотря по богатству и доходам каждого из них». Об одном только заботился Никон: «да не мирская власть изветом неким влезет в ня» (церковные имения).

При патриархе Иосифе в первый раз напечатано было собрание церковных правил, од название Кормчей книги. Но в это время издатели церковных книг вносили в них свои заблуждения, искажали во многих местах смысл в пользу своих предрассудков и помещали статьи подложными. Такой же участи подверглась и Кормчая книга. Никон, вступив на патриарший престол, рассмотрел ее и нашел в ней, кроме множества самых грубых типографских ошибок, нелепое смещение понятий, превращение смысла, пропуски, лишние вставки, многие главы совершенно неизвестного происхождения, а сверх всего этого – несколько мнений прямо раскольнических. В таком виде издатели успели уже выпустить несколько сот экземпляров. Но Никон остановил выход прочих экземпляров, подверг Кормчую рассмотрению соборному и, по указанию собора, сделал в ней исправления. При этом снесено было несколько старых списков церковных правил, и все издание проверено по списку древней греческой Кормчей патриарха Паисия иерусалимского, который был в то время в Москве. Соображаясь с потребностями своего времени и с значением самой Кормчей книги, Никон исключил из нее статьи, которые признавал несвоевременными или излишними, и включил на место их то, что находил или особенно приличным для самой книги или полезным для церковного управления в его времена. Так он исключил предисловие, которое было помещено в Кормчей патриарха Иосифа, и включил сказание о патриаршем поставлении, и кроме того, статью о римском отпадении, грамоту императора Константина к папе Сильвестру и еще послесловие, которое объясняет значение Кормчей книги и излагает историю ее исправления. Никон считал уложение восточных патриархов о патриаршестве в России краеугольным камнем в основании самостоятельного иерархического управления отечественной Церкви. Поэтому ему весьма естественно было прийти к мысли – поместить это уложение в Кормчую книгу. Суеверы негодовали на него за сближение с греческой Церковью; но Никон находил для себя сильное оправдание в уложении о патриаршестве в России, где выставляется на вид нашим патриархам сохранять единство с греческой Церковью не только в догматах, но и в обрядах Церкви. Все эти причины вместе расположили мудрого патриарха исключить из Кормчей излишнее предисловие и на его место поставить определение восточных патриархов о патриаршестве в России, – поставить то, что должно было составлять во все последующие времена отечественной Церкви основание и начало церковного управления. По таким же требованиям своего времени, Никон внес в Кормчую книгу грамоту, данную императором Константином Великим римскому папе Сильвестру. Она необходима была для постоянной цели Никона – возвысить православную Церковь. На основании этой грамоты Никон получил от царя те великие права и преимущества, какими владел в счастливые годы своего патриаршества. Конечно, первой виной всех этих преимущества была дружеская любовь царя к Никону; но юридическим основанием их служила именно эта самая грамота. Благочестивый царь Алексей Михайлович ревновал Константину Великому в усердии к Церкви Божией. Не одно предположение высказываем в этом случае, но истину, засвидетельствованную врагами Никона и подтвержденную им самим. Враги Никона прямо говорят, что «государь-царь на письме подал многие привилегии Никону також, якоже Константин Великий вельми почитаючи папу римского Сильвестра, вручил ему, папе, многие привилегии». Никон, отвечая на эти слова врагов своих, не только не отвергает подлинности самой грамоты, на которую ссылаются его враги, но и доказывает, что государь дал ему прав менее, чем сколько дано было Константином Великим папе Сильвестру. Таким образом, сам Никон признает, что грамота Константина Великого служила основанием той обширной церковно-гражданской власти, которой пользовался он к славе Церкви и ее служителей. Наконец, Никон внес еще в Кормчую книгу статью о римском отпадении. Нельзя не предположить с достоверностью, что и эта статья направлена была Никоном против духа его времени. Во времена Никона обнаруживалось в наших предках стремление к сближению с латинами. Надобно же было показать сынам православной Церкви неправду Церкви римской и правду в отношении к ней Церкви кафолической восточной и таким образом предохранить их от заблуждений чуждой Церкви. И так труды патриарха Никона по законодательству церковному свидетельствуют о его пастырской ревности и мудрости.

Ограждая таким образом права и преимущества отечественной Церкви от вмешательства в них посторонних людей, Никон хотел видеть в подчиненном ему духовенстве достойных служителей святой Церкви и алтаря Господня. Поэтому, возвышая внешнее состояние духовенства и значение его в обществе, Никон в то же время употреблял строгие меры, чтобы возвысить и нравственное состояние лиц освященных.

Понимая светлым и обширным умом своим, что уважение народа к вере и Церкви весьма тесно связано с уважением к служителям и веры и Церкви, Никон имел особенное попечение о том, чтобы представить в духовенстве образец благочестия для народа и тем возбудить в пастве искреннее уважение к своим пастырям. Внимательное избрание людей на церковные степени и строгий надзор над избранными и посвященными, – вот средства, какие употреблял он к достижению этой цели.

В те мало просвещенные времена отечества нашего, когда еще боялись учения и училищ, были нередко поставляемы на служение Церкви люди грубые, без правил жизни, без знания обязанностей священного сана, без сведений, нередко и в главных истинах веры и благочестия христианского. Такому нравственному и умственному состоянию священнослужителей соответствовала и самая внешняя их жизнь. Но Никон, сам с низших степеней церковного служения возвысившийся до патриаршего престола и везде показавший в себе образец исправности, мог ли равнодушно взирать на неисправных служителей Церкви Божией? Он старался пресечь в самом корне недостатки современных ему пастырей. И прежде него чувствовали потребности исправления духовного чина. Но все средства, какие употреблялись для этой цели, относились не к первому источнику зла, а только к последствиям, от него происходящим, и потому, останавливая на более или менее продолжительное время те или другие беспорядки, не уничтожали их совершенно в самом зародыше. Никон восполнил то, чего недоставало в распоряжениях его предшественников. Хорошо зная, что внешнее поведение человека зависит от внутреннего настроения его души, Никон предписывал епархиальным архиереям посвящать на священные степени только людей «учительных» и строго воспрещал принимать кого бы то ни было в причт церковный без предварительного испытания образа его мыслей, знания им веры и правил Церкви и без свидетельства отца духовного о благочестивой его жизни. Никон хотел, чтобы пастыри стояли всегда выше своих пасомых по уму, образованному и воспитанному чтением слова Божия, и по жизни, оправдывающей в себе чистоту веры, твердость надежды и теплоту любви в сердце пастыря. А чтобы всегда иметь людей достойных такого избрания, патриарх вменял епархиальным архиереям в непременную обязанность, как мы уже видели, заводить училища. Сам, между тем, подавал в этом отношении, как и во всем прочем, пример прочим архипастырям. Он никого не рукополагал ни на одну церковную степень без личного испытания его и без свидетельства посторонних достоверных людей о благочестивой его жизни. Так же поступал предписывал они своим наместникам, при назначении или людей на церковные должности. Таким избранием естественно предотвращалось определение на священные места людей недостойных столь высокого служения. Но наблюдая за внимательным избранием священнослужителей Церкви, Никон неослабно смотрел и за верным прохождением ими своего служения. Для этой цели он начертывал духовные уставы. Тех, которые оказывались неисправными и даже делались поводом к соблазну своей паствы, Никон предписывал епископам и своим наместникам удалять от служения Церкви и поставлять на место их достойнейших. В случае, если бы кто из клира не захотел слушаться поставленной над ним церковной власти, Никон позволял своим наместникам и епископам просить помощи от гражданской власти и действовать на препокорных страхом стрельцов и пушкарей. Между тем сам он был неумолимо строг к священнослужителям, преступно нарушавших правила Церкви. Призванные к личному его суду, они подвергались жестокому истязанию по законам, иногда заключению в темницу, телесному наказанию и ссылке в Сибирь или в отдаленный монастырь на заточение. «Никон тотчас по возвышении своем, – говорит один очевидец, – употребил в дело полновластие, которое исходатайствовал себе у царя. Все испугались его. От него в страхе главы духовенства, архимандриты, священники, даже люди, которые пользуются властью и находятся в царской службе. Никакое заступление не имеет над ними действия. Виновного в невоздержности, пьянстве, буйстве он тотчас наказывает ссылкой. У него есть своя стража, которая берет священников и монахов, замеченных в таких проступках. Мы видели тюрьмы, наполненные этими несчастными, которых обременяют тяжелыми цепями и деревянными колодками на шее и на ногах». Впрочем, строгий к упорным и бесстрашным нарушителям законов, Никон с кротостью любвеобильного отца принимал возвращающихся от заблуждения к раскаянию в своих проступках. Он забывал в этом случае и те оскорбления, какие наносили ему виновные грубыми укоризнами в прежнем строгом обращении с ними. «По грехам моим нетерпелив я; простите, Господа ради!» – отвечал им Никон на все укоризны. Возвращая Церкви раскаявшегося Ивана Неронова, Никон плакал.

Но не одно духовенство составляло предмет пастырской заботливости Никона. «Патриарх, – говорил Никон, – есть жив и одушевлен образ Христа, делы и словесы живописуя в себе истину. Первое убо (он должен) их же от Бога приять, во благочестии и чистоте житие сохраните». Как понимал Никон служение первосвятителя, так и самым делом проходил его. По долгу верховного пастыря, он зорко наблюдал за духовным состоянием всех своих пасомых и, по мере приемлемости их, неослабно внушал им и словом, и примером своей жизни понятие о жизни христианской, богоугодной. Но большая часть людей того времени требовала, по духовному своему состоянию, млека, а не брашна. Поэтому, с пастырским благоразумием снисходя к детской немощи своих пасомых и желая возводить из от видимого к невидимому, Никон, поучая их вере и христианским благодетелям, требовал от них по крайней мере непеременного исполнения обрядов Церкви и всех ее постановлений, определяющих внешнее благоповедение христианина. Примером благоговейного сохранения христианских правил жизни всегда служил для паствы Никона собственный дом его. Сам строго соблюдая все уставы Церкви, Никон и окружал себя людьми, подобными ему по ревности к благочестию, и их то употреблял в орудие для надзора за благоповедением своих пасомых. Но к сожалению, во многих местах нашего отечества не было тогда должного повиновения уставам церковным. Своеволие недавно тогда минувших лет – времен самозванства, заразившее собой все стороны жизни – общественной, гражданской и церковной, также близкое и легковерное знакомство с иноверными народами, особенно во время войны с Польшей, наконец, постоянное пребывание в России множества иностранцев, – внесло и в нашу отечественную Церковь, издревле твердую в православии и заботливую о благочинии церковного, различные беспорядки в делах благочиния церковного. Во многих из наших соотечественников того времени не было уже такого усердия к храмам и богослужению, каким всегда отличались древние наши предки. Св. посты, которые так строго были хранимы в прежние времена, теперь свободно нарушались. Священнейший долг христианина – исповедь и приобщение св. Христовых Таин – во многих местах был не исполняем; даже умирали без покаяния в грехах. Не говорим уже о том равнодушии, с каким взирали на св. тайны, когда их нес служитель алтаря в дом того или другого больного. Житейские занятия в дни воскресные и праздничные теперь открыто совершались, тогда как прежде считались за тяжкий грех. Не было должного благочиния и в самых храмах при богослужении: здесь не молились, а смеялись, переходили с места на место, озирались и беседовали о суетных предметах. Пастырские грамоты того времени исполнены жалобами на это несоблюдение христианских правил жизни. Не было строгой христианской жизни и в самых обителях. Так была велика нравственная болезнь того века! Но мог ли на все это равнодушно смотреть Никон, строгий блюститель порядка во всех его видах и особенно ревностнейший поборник правил веры и благочиния церковного? Он всей силой власти своей восстал против бесстрашных нарушителей порядка в храме Божием и острым словом своим, не разбирая сана и звания лиц, обличал, не смущаясь, в церкви при народе. Ревность его о доме Божием доводила его иногда и до того, что он считал себя в праве, как сам говорил, подражать, при виде неблагочиния церковного, Самому Иисусу Христу, изгнавшему торжников из храма бичом из вервия. Преследуя бесчинство в храмах, Никон устремлял внимательный взор свой и в дома своих пасомых, и отсюда удалял предметы, несообразные, по мнению, с духом православной Церкви. Боярам, бывшим в польском походе, весьма понравились в римских костелах органы. Они завели их у себя в домах. Никон немедленно приказал отобрать у них органы. Потом, когда собралась царская дума, и явились сюда, между прочим, и те, у кого найдены были и отобраны органы, Никон пред лицом царя и всего собрания громко обличал их, называя каждого по имени. Не говорим уже от том, как строго наблюдал Никон за соблюдением постов и прочих уставов церковных. Грамоты его об этом предмете неоднократно призывали всех христиан к хранению постановлений православной Церкви и обязывали духовных пастырей внимательнее смотреть за христианской жизнью своих пасомых. За людьми, близкими к себе, Никон, не разбирая гражданского значения их, строго наблюдал сам. Упорные говорили ему: «силой говеть не заставишь». Но и нехотя упорные говели, пока Никон имел силу. Так действовал Никон в защиту, охранение и утверждение в жизни христиан постановлений православной Церкви.

Особенное внимание обратил Никон на истребление умножившихся в отечестве татей и разбойников. В 1655 году, когда государь находился на ратном поле, а внутри России свирепствовала моровая язва, воры и разбойники находили простор для своих преступлений и не знали меры. Никон издал против них сперва милостивое определение: приказал воеводам созвать всех преступников в города на площади, обнадежив их совершенной безопасностью, и когда они соберутся, предложить им раскаяться в своих винах пред Богом и государем – с тем, что после этого раскаяния, они получат прощение без всякого наказания. Но этот указ Никона не имел успеха. Итак, желая образумить упорных, Никон запретил священникам исповедовать и причащать их, когда они будут пойманы, уличены и приговорены к смертной казни. Никон надеялся, что страх отойти в загробную жизнь без напутствия телом и кровью Христовой и даже без исповедания грехов пред духовным отцом вразумит по крайней мере некоторых из заблудившихся от пути спасения. Но мы увидим, как строго был он сам наказан судом восточных патриархов за такое постановление о разбойниках.

Искореняя нравственное зло в своей пастве строгими постановлениями против него, Никон в то же время старался насаждать и возвышать в Церкви христианское благочестие. Лучшим средством для него к развитию и утверждению в отечественной Церкви истинно христианского благочестия служила его благотворительность, частная и общественная. «О сем разумеют вси, яко Мои ученицы есте, аще любовь имате между собою» (Ин. 13:35), сказал Спаситель ученикам Своим, а в лице их и всем Своим последователям. Никон старался развить и распространить эту высокую христианскую добродетель во вверенном его попечению народе примером собственной благотворительности. И в этом отношении он является величайшим первосвятителем нашей Церкви. Дела благотворительности с древних времен в нашей Церкви находились в распоряжении церковных властей. Но никто никогда не оказывал столько благотворений, частных и общественных, бедным и сиротам, как патриарх Никон. Еще в сане новгородского митрополита он был истинным отцом своей паствы. Никогда он не выходил их дома, не взяв с собой достаточного числа монет для раздачи бедным и нищим, с которыми мог встретиться на дороге. Кошелек его был отверст для нуждающихся. Так он делал каждый раз, когда показывался где бы то ни было народу и особенно, когда в день недельный или праздничный шел в храм Божий возносить «милость мира, жертву хваления». Нередко из храма направлял он путь свой к домам убогих и к темницам, и везде слово утешения и милостыни ожидали и встречали тогда печальных. Но и двери архипастырского дома его не были закрыты для меньших его братий о Христе. Во время чрезвычайной дороговизны хлеба в Новгороде от неурожая, когда граждане, томившиеся голодом, беспрестанно стекались к нему толпами для испрошения помощи, архипастырь, не щадя ни хлеба, ни денег, учредил в своем доме постоянную раздачу милостыни, по воскресениям деньгами, а ежедневно – хлебом. «В каждый день воскресный собирались к Никону убогие старцы и старицы, сирые отроки и младенцы и все бесприютные и беспомощные». Душа Никона радовалась при виде утешенных печальных, и вместе смущалась мыслью о бедности человеческого рода. «Старым давал он по две деньги, средовечным по одной, малым и младенцам по полуденьги». Утром каждого дня в его же доме происходила раздача хлеба: всякий бедняк получал на день из рук митрополита укрух хлеба, достаточный для дневного пропитания. Между тем голод объял и многие другие места его паствы, кроме Новгорода. Настала везде чрезвычайная скудость и дороговизна хлеба. Слава благотворительности митрополита собрала к нему многочисленные толпы народа со всех концов обширное его паствы. Ожидания пришельцев, томимых голодом, исполнились. Никон приказал отделить в своем доме особенную обширную комнату и питал в ней всех, кто придет искать убежища от истомления голодом. Более 100 человек, а иногда более 300 питались здесь каждый день от щедрот митрополита, благодаря Бога, даровавшего им столь милостивого архипастыря. в 1651 году Никон, по воле государя, отправлялся из Новгорода в Москву. Путь свой ознаменовал он благотворениями. Проживая в Москве, он благодетельствовал нищих щедрой рукой: кроме того, что подавал им милостыню «врознь» деньгами, он нередко в праздничные дни покупал у продавцов хлебы, калачи и платья и отправлял в богадельни и тюрьмы.

И на высоте патриаршего всероссийского престола, среди ревностного исполнения всех видов многосложного своего долга, Никон находил довольно времени, чтобы позаботиться об утешении несчастных страдальцев бедности, беспомощной старости и сиротства. Никон и в сане патриарха не изменил своего благого нрава. Расходные книги патриаршего приказа несомненно свидетельствуют, что никто из патриархов не расходовал столько на милостыню нищим и никто не делал столько пособия нуждающимся, как патриарх Никон. При каждом выходе своем на служение он подавал нищим из своих рук деньги. Из церкви нередко, как и в Новгороде, направлял путь свой к тюремным узникам в Черной палате, на Варварском крестце, в Разбойном и других приказах. В праздничные дни он допускал и певцов Лазаря в свою столовую палату за трапезу, и сам разделял с ними пищу.

Никон не позволял и другим делать какие бы то ни было притеснения и обиды людям бедным. Самой искренней, сердечной любовью к беззащитным беднякам проникнуты грамоты Никона, в которых он делает подчиненным себе властям вразумления касательно обхождения с крестьянами. «Я слышал, – пишет он, например, архимандриту Иверского монастыря Иакову, – что де скорбят крестьяне и плотники: могорца мало даешь; и тебе б отнюдь не оскорблять наймом никаких наймитов и даром бы не много нудить. Бога ради, будь милостив ко братии и ко крестьянам, и ко всем, живущим в обители той». Неоднократно, кроме того, Никон давал своим крестьянам разные льготы по случаю неурожаев, наводнений и других бедственных случаев. Он был попечительный отец своей области.

Но для Никона не довольно было одной частью благотворительности. Он хотел, чтобы престарелые и вечные имели постоянный кров и призрение. Для этой цели он, когда еще был митрополитом, испросил у государя позволения построить в Новгороде богадельни для бесприютных старцев и увечных. Добрый и мудрый царь, сочувствовавший всем пастырским предначертаниям своего друга Никона, к славе Божией и пользе государства, одобрил и подтвердил его намерение касательно устройства богаделен. Пользуясь таким позволением, Никон устроил в Новгороде четыре богадельни в различных концах города, испросил для них у государя определенный оклад денег и хлеба для содержания и принял их под свое особенное покровительство. Успокоенные в них старцы, убогие и сироты весьма часто видели среди себя своего благодетеля и покровителя с архипастырским благословением мира и любви, словом утешения и богатой милостыней. Никон проводил здесь по несколько часов в утешительных и назидательных беседах. Когда Господу угодно было воззвать его на московский первосвятительский престол, он и здесь не только благотворил в разные времена и в различных метах и не только поддерживал богоугодные заведения своих предшественников, но и строил новые нищепитательницы, и сам надзирал за призрением в них нищих и увечных. С давних времен при патриаршем доме в большие праздники и дни поминовения государей и святителей, патриархи обыкновенно раздавали значительную милостыню нищим, а в день кафедрального праздника Успения Богоматери питали при своем доме до 2 500 бедных людей всякого звания. При патриаршей кафедральной церкви содержалось 12 нищих, называемых богородицкими, которые получали каждый день по 25 копеек. на иждивении патриаршего казенного приказа содержались богадельни, состоящие в разных частях города, и назывались домовыми, келейными богадельнями патриарха. Никон в первый же год вступления своего на первосвятительский престол умножил число их построением на собственное иждивение двух новых богаделен. Время открыло ему нужду и способы к сооружению еще новых богаделен, и Никон построил их много.

Распространяя в пастве своей любовь к ближним примером собственной благотворительности, частной и общественной, Никон в то же время утверждал в ней любовь к Богу сооружением св. обителей. Благоустроенные монастыри всегда служили в Церкви Христовой училищем благочестия для народа. Никон построил их три: Иверский, Крестный и Воскресенский.

Воспоминания о блаженных днях жизни на острове Анзере всегда наполняли собой благочестивое сердце Никона. Объятый такими воспоминаниями, он однажды на пути из Новгорода в Москву, в 1651 году, увидел около Валдая величественное озеро, усеянное прекрасно расположенными на нем островами. В душе Никона возгорелся огонь любви к жизни пустынной, всегда составлявшей предмет его сердечных желаний и стремлений. Он тогда же положил намерение построить здесь на одном из островов св. обитель. С этой мыслью прибыл он в Москву и открылся царю. Благочестивый государь похвалил святое намерение своего друга. Но Никон вскоре отозван был к другому делу, не менее важному и святому. Он отправился в Соловецкий монастырь для перенесения оттуда в Москву св. мощей митрополита Филиппа. На этом пути, занятый мыслью о предполагаемой им обители и размышляя о подвигах страдальцев за веру Христову и Церковь, Никон имел видение, в котором предстал ему святитель Филипп и одобрил его намерение касательно новой обители. При виде Соловецких островов, Никон оживил в себе воспоминания о своей пустынной жизни и еще более утвердился в мысли воздвигнут монастырь на острове Валдайского озера. С этой решимостью возвратился он в Москву из своего святого путешествия и вступил на патриарший престол. Между тем, еще в бытность свою митрополитом новгородским, он много слышал о чудесах Иверской иконы Божией Матери на Афоне. Нередко доходила до слуха его и слава афонских подвижников. Никон хотел теперь соединить воспоминания о ските Анзерском с благоговейными представлениями о св. Афоне и стал «благоумильно» просить царя о позволении построить желаемый монастырь. Царь изъявил согласие на прошение патриарха. Обрадованный исполнением своего желания, Никон немедленно отправил на место, избранное им для Иверской обители, надежнейших из близких к себе иноков, дал им в распоряжение множество людей и поручил вести работы сколько возможно поспешнее. Соответственно местоположению Анзерского скита и посвящению новой обители имени Богоматери, грамотой царя от 6 мая 1654 года озеро Валдайское было переименовано Святым озером, село Валдай – Богородицким и самый монастырь – Святоозерским. Но в расположении зданий монастыря Никон подражал расположению Иверского монастыря Афонской горы. Деятельность в производстве работ была самая быстрая. В четыре года (1653–1657) на диком острове, покрытом густым лесом, явился величественный монастырь, со многими каменными церквами, прекрасно устроенными, кельями и разными службами монастырскими, окруженными большой каменной оградой. Никон принимал сам во всех распоряжениях по этому делу непосредственное участие и нередко лично посещал производившиеся постройки. Между тем в Иверской афонской монастырь отправлены были нарочитые люди с тем, чтобы они принесли снимок с чудотворной тамошней иконы Богоматери. Когда этот снимок был принесен в Москву, Никон с церковным торжеством встретил его за городом, и потом сам отправился с ним в созидавшуюся обитель. В то же время он принес сюда части мощей св. отечественных первосвятителей: Петра, Алексия, Ионы и Филиппа. Еще прежде, по его поручению, новгородский митрополит Макарий перенес в новую обитель мощи св. Иакова боровицкого. Тогда как Никон обогащал свою обитель христианской святыней, царь обогатил се в разные времена обширными вотчинами и разными угодьями и пожаловал несудимой грамотой. Устроив таким образом свою обитель, Никон ввел в нее строгий общежительный порядок и великолепие в богослужении, так что эта обитель была в те времена отлична от обыкновенных. В 1657 году Никон просил уже самого государя удостоил посещением Иверский монастырь, устроенный с большим великолепием, и послал в монастырь следующее распоряжение о встрече:

«Нам, великому государю, устроить место за левым клиросом… по-нашему, великого государя, достоинству. Все убрать в церкви изрядно и дивно, чтобы к царскому и нашему пришествию пристойно было и в подивление всем зрящим. Да выбрати бы вам из братии по партесу певцов добрых и красногласных. Да и все б у вас в монастыре было чисто, пригоже и стройно, и кельи такоже все были стройны и совсем уряжены и в кельях бы было убрано. Да вам же бы Иверского монастыря из братии убрать двенадцать братов, пред царем и перед нами орацию говорить краткую и богословенную и похвальную, за его к вам царское посещение, и нам, великому государю, орацию изготовить по тому же; да убрать младенцев двунадесять же, или и множае, колько обрящется, и выучить также к царскому и нашему пришествию орацию говорить краткую и богословскую и похвальную; також изготовить бы вам орацию и к царскому и нашему из Иверского монастыря отшествию, и убрать тех младенцев также хорошенько, по обычаю, как у епископов свещеносцы бывают, золотыми или иными какими платкы лично, чтоб было вельми дивно».

Сам патриарх в окружном своем послании к православным христианам о созидании Крестного монастыря излагает причины, расположившие его к этому святому делу. «В мимошедшем 1639 лете, – говорит он, – мы, будуще иеромонахом, творихом шествие по морю из скита Анзерского и во время то от великого волнения морского едва непотопихомся; но уповающе на силу божественного и животворящего креста, спасение получихом пред Онежским устьем, к пристанищу, к Кию острову, и славу воздахом распеншемуся на кресте Господу нашему Иисусу Христу о оном избавлении. Будучи же тогда на том острове, на воспоминание того своего спасения водрузихом на том месте святый и животворящий крест. После этого события, – продолжает он, – сердце наше стало более разгораться любовью ко кресту Христову и расположило нас создать на острове Кий иноческую обитель. Но прежде, нежели мысль эта пришла в совершение, Господь на пути моем, – говорит Никон, – в Соловецкий монастырь за мощами св. митрополита Филиппа, судил мне увидеть, спустя 17 лет, крест, поставленный на острове Кий, совершенно целым, и услышать, что сила Божия чрез него спасает многих от опасности потопления. Тогда, – заключает свою грамоту Никон, – я утвердился в намерении воздвигнуть здесь монастырь». И вот в 1656 году, когда сооружение Иверского монастыря приходило уже к концу, Никон испросил у царя грамоту на построение другого монастыря – Крестного, на острове Кий, в заливе Белого моря. В то время Никон обнародовал от себя окружную грамоту о создании этого монастыря и призывал всех сынов отечественной Церкви к пожертвованиям в пользу созидаемой вновь обители. Между тем в Москве приказал он устроить для обители величественный крест из кипарисного дерева, по высоте и широте подобный, как говорит Никон, кресту Христову, украсил его серебром, золотом и драгоценными камнями, сокрыл в нем до 300 частиц св. мощей, также кровь многих св. мучеников и части св. камней палестинских. На сторонах этого креста изображены: вверху – равноапостольные Константин и Елена, а у подножия – царь Алексей Михайлович, царица Мария Ильинична и патриарх Никон, в молитвенном положении, с преклоненными коленами и главами. Торжественно отправлял Никон этот крест из Москвы к месту его назначения. После молебного пения в соборной церкви он сам, при собрании многочисленного московского духовенства и народа, сопровождал его за Сретенские ворота, до того места, где стоял Филиппов крест. Здесь опять совершив молебное пение, Никон отпустил святыню на предназначенное ей место и, благословив людей, имевших отправиться с ней в дальнейший путь, возвратился в Москву. С тех пор пастырский взор его постоянно следил за ходом и успешностью сооружения новой обители. Царь приписал к ней богатые вотчины. В 1661 году Никон имел уже утешение видеть воздвигнутую новую свою обитель и освятить в ней церкви.

В 1657 году Никон предпринял построить третий монастырь близ села Воскресенского, в 47 верстах от Москвы. Это село было прежде куплено им для обители Иверской. При частых своих путешествиях в новоустроявшуюся тогда Иверскую обитель, Никон неоднократно останавливался в селе Воскресенском для отдыха от пути и каждый раз утешался красотой его местоположения. Сердечная любовь его к жизни иноческой указала ему и здесь воздвигнут обитель. Царь позволил сооружение ее, и Никон не любивший напрасно терять времени, в том же году сам указал для нее место и открыл работы. Место было выбрано гористое, окруженное рекой Истрой. Никон выровнял его насыпью, с трех сторон выкопал рвы, вокруг обнес деревянной оградой с 8 башнями и внутри на первый случай соорудил теплую деревянную церковь во имя Вознесения Господня, с трапезой и прочими монастырскими службами. Государь, с трапезой и прочими монастырскими службами. Государь сам прибыл на ее освящение, которое совершил патриарх. Отправляясь обратно в Москву, в сопровождении патриарха, царь остановился в версте от монастыря на одном возвышении, чтобы отсюда обозревать прекрасную местность, избранную Никоном для обители. Обозревая ее, он и сам столько пленился ее красотой, что, обратясь к патриарху, сказал ему: «Сам Бог изначала определил это место для обители; оно прекрасно как Иерусалим». С восторгом радости принял Никон эти слова государя и назвал новую обитель Новым Иерусалимом. Из Москвы прислал государь дружеское письмо Никону и опять называл в нем новую обитель именем Иерусалима. Снова обрадованный патриарх положил это письмо царя-друга в серебряном ковчежце год престолом и утвердил за обителью название Нового Иерусалима. В соответствие такому названию обители, и все места, прилежащие к ней, получили новые названия, перенесенные на них с св. палестинских мест. Гору, с которой царь обозревал местность монастыря, патриарх назвал Елеоном; река Истра, окружающая монастырь, получила имя Иордана; из прочих мест одно названо Назаретом, другое – селом Скудельничим, иное – Фавором и Ермонтом, Рамою и т. п. В довершение подобия нового нашего отечественного Иерусалима древнему палестинскому, Никон предпринял обширное намерение – воздвигнуть посреди своей обители большую каменную церковь во имя Воскресения Христова, во всем сходную с иерусалимским храмом. Для этой цели он отправил в Иерусалим уже знакомого с ним келаря Троицкой лавры Арсения Суханова с тем, чтобы он снял и привез в Москву верные планы и модели с иерусалимской и вифлеемской церквей. Арсений возвратился в Москву в следующем 1658 году, в январе. В апреле того же года Никон положил первый камень в основание знаменитого новоиерусалимского храма, доставившего славу своему соорудителю не только в нашем отечестве, но и в отдаленных чужих странах.

Но, сохраняя в благочестии и чистоте житие тех, «их же от Бога приять», Никон ревностно заботился и о том, чтобы «неверные подражатели сотворити вере». По собственным его словам, это – второй существеннейший долг пастыря.

Среди многочисленных, многосложных и многотрудных подвигов к устроению внутреннего благостояния отечественной Церкви, Никон не уступал ни одному из ревностнейших отечественных первосвятителей в пастырском попечении об обращении ко Христу людей, чуждых нам по вере, но соединенных с нами гражданскими узами.

Сибирь была главной обширнейшей и плодоноснейшей нивой, где пастыри наши, начиная с конца XVI века, насаждали православную веру. Покорение Сибири Иоанном Грозным открыло туда первый путь вере Христовой. Сам Иоанн предписывал вологодскому епископу послать в Сибирь священников для распространения христианства. В царствование Годунова, и особенно царя Михаила Федоровича, христианство довольно уже утвердилось в Сибири, даже в отдаленных ее концах. Здесь были поселены русские переселенцы, построены новые города, основаны церкви и монастыри. Патриарх Филарет Никитич открыл уже отдаленную сибирскую епархию. Патриарх Никон утвердил веру Христову в самой столице сибирской остякских князей и основал здесь рассадник св. веры для всех прочих племен сибирских и вместе приют для обращенных ко Христу. В городке Конде. столице остякских князей, первый луч веры воссиял еще в конце XVI века. Князь их Алачев был христианин. В то же время устроены были здесь церкви, и многие из отсяков крестились. Но время упразднило церкви и остановило дальнейшее распространение св. веры. В патриаршество Никона опять воссиял свет благодати в сердцах остяков. Архиепископ Симеон прислал царю просьбы от 14 остякских волостей о присылке к ним священников и иноков для просвещения их св. крещением. Никон сделал больше. По настоянию его, царь повелел архиепископу устроить в Конде монастырь и полный причт церковный, чтобы отсюда распространился свет веры Христовой и к другим сибирским племенам. Кондский монастырь с тех пор служил рассадником св. веры в Сибири, главным пристанищем для проповедников и убежищем для обращающихся ко Христу.

Простирая взоры пастырской попечительности на отдаленные страны отечества и насаждая в них св. веру, Никон не оставлял без пастырского попечения и ближайших к нам по месту иноверных соотечественников. В страны приволжские, занятые татарами, черемисами и мордвой, начал проникать свет Христовой веры еще во время порабощения России монголами. В 1264 году была уже открыта сарайская епархия. С течение времени трудами никоторых русских подвижников и пастырей Церковь приобрела в тех странах многих членов. При первых патриархах наших деятельно совершалось обращение к вере Христовой татар и мордвы. Но патриарх Никон заботился сделать более. Он, когда еще был новгородским митрополитом (1651 г.), просил патриарха Иосифа посвятить Мисаила на рязанскую архиепископскую кафедру. Впоследствии же, когда сам стал патриархом, Мисаил был ревностнейшим сотрудником ему в деле обращения ко Христу мордвы и татар. Никон послал его обращать к св. вере мордву и татар в Шацком и Тамбовском уездах. Мисаил, с Божией помощью, успел крестить 4200 человек. Извещая об этом Никона, он просил патриаршего благословения снова отправиться в Касимов, Шацк и Тамбов для проповеди. Никон благословил ревность св. архипастыря. Мисаил, переезжая из одного места в другое, в святительской одежде, убеждал иноверцев принять св. веру Христову. В одном селе обращено им было разом 315 человек мордвы с женами и детьми. Но тогда же упорнейшие из суеверов собрались толпой, и стрелы посыпались в святителя. Пронзенный ими, Мисаил скончался мучеником веры. Но и среди предсмертных мучений не переставал вразумлять заблуждающих обратиться к вере во Христа Спасителя. Тогда Никон открыл другой путь к распространению святой веры среди иноверных соотечественников.

Вятская область принадлежала тогда к епархии патриаршей. Никон знал, что она очень обширна, и среди множества населяющего ее народа есть много язычников, и у самых христиан тамошних остается еще не мало языческих суеверий. Между тем отдаленность ее от первопрестольного города патриаршей епархии не позволяла самим первосвятителям со всей точностью наблюдать за состоянием веры в тех странах. Никон открыл средство помочь этому неудобству. Вблизи самой Москвы существовала самостоятельная епархия коломенская. Никон с согласия царя и по решению собора, упразднил ее, а вместо нее открыл новую епископию – вятскую и велико-пермскую. Епископ Александр был первым святителем на новооткрытой кафедре. Никон определил ей из своих патриарших доходов в тех странах такой же оклад содержания, каким пользовался прежде епископ коломенский в своей епархии. В то же время царь приписал к ней из ближайших селений столько же душ крестьян, сколько принадлежало епископии коломенской. «И сие дело, – говорил Никон, – сделано к божественной славе и Божиим людям ко спасению».

В самой Москве Никон, как попечительный пастырь, деятельно заботился об обращении иноверцев в недра православной Церкви. И пастырская заботливость его не оставалась бесплодной. В летописи своей от говорит о патриархе Филарете Никитиче: «Многие языки приведе в православную веру, многие поганы к вере приведе». То же надобно сказать и о самом Никоне. Он крестил многих из жидов, магометан и других иноверцев, живших в Москве. Для ближайшего наблюдения за благочестием нов окрещённых, он одних держал при своем патриаршем доме, других помещал в благоустроенные монастыри. Некоторых из них сам воспринимал от купели крещения и оставлял при себе, как духовных своих детей.

Наконец, когда Господь возвратил России древние ее православные области, отторгнутые от нее Литвой и Польшей и обращены в унию, Никон начал снова восстановлять в них св. православную веру. Неизвестно, какими успехами увенчались пастырские попечения его об этом святом деле. Несомненно, по крайней мере, то, что наместнику своему в Полоцке и Витебске он предписывал: «Елико мощно, сопротивных светом непорочные нашея веры обогащай и униатских попов принимати в православие, испытавше их опасно и повелев им римское и латинское недугование прокляти».

Такими-то пастырскими трудами ознаменовал Никон свое служение отечественной Церкви. Но мудрый и ревностный первосвятитель, Никон был мудрым советником и сотрудником царя-друга и в управлении государственном.

Мы уже видели, как в звании новоспасского архимандрита Никон служил царю верным вестником правды и искренним другом бедных. Но в особенно величественном виде открыл Никон свою преданность царю и отечеству при укрощении народного возмущения в Новгороде.

Правосудный государь вполне оценил заслуги Никона, который с самоотвержением истинного пастыря действовал к усмирению этого страшного новгородского восстания. «Избранному и крепкостоятельному пастырю, – писал впоследствии царь к Никону, – милостивому, кроткому, благоседрному, беззлобливому, но и паче же любовнику и наперснику Христову и рачителю словесных овец; о крепкий воине и страдальче Царя небесного, о возлюбленный мой любимиче и содружебниче, святый владыко! пишу тебе светлосияющему во архиереях, аки солнцу сияющу по всей вселенной, тако и тебе сияющу по всему нашему государству благими нравы и делы добрыми… собинному нашему другу душевному и телесному».

Верный и доблестный помощник царю в делах внутреннего государственного правления, Никон был одним из ревностнейших поборников славы царя и отечества и в сношениях России с иноземными державами. Так, блистательнейшее из внешних государственных дел царствования Алексея Михайловича – присоединение Малороссии к России и возвращение некоторых других древних отечественных владений, отторгнутых от нас некогда Польшей и Литвой, было плодом великой мысли Никона.

В брестском храме св. Николая 9 октября 1596 года провозглашена уния. Немедленно после того начались ужасные страдания православных в Польше, Литве и Украине за твердость в вере отцов своих. Эти страдания напоминают собой мученичество первых веков христианства.

В столь тесных обстоятельствах предводитель казаков Богдан Хмельницкий отправил послов к царю Алексею Михайловичу с прошением покровительства и защиты малороссийскому народу и предлагал вступить в подданство России со всей Украиной. Это было в феврале 1651 года, при патриархе Иосифе. Царь предложил просьбу Хмельницкого на рассуждение собора духовных и гражданских особ. Собор, соразмеряя силы государства, постепенно восстанавливающиеся после величайших государственных бедствий, хотя полагал согласиться на просьбу Хмельницкого, но полагал боязливо и потому ничего не сделал. В Москве боялись войны с Польшей. Начались переговоры и пересылки из Москвы в Украину. Патриарх Иосиф как ни желал мира Церкви православной, но не имел столько силы в совете, чтобы склонить государя и бояр принять свое мнение. Послы Хмельницкого возвратились к нему с нерешительным ответом от московского царя. Но Хмельницкий не терял надежды на православного государя.

В 1652 году он возобновил свое ходатайство пред царем Алексеем Михайловичем о принятии Малороссии в подданство России и, между прочим, извещал, что если православный царь откажет Малороссии в ее просьбе, то она признает над собой власть султана, но никак уже не останется под властью польского сейма. Состояние Малороссии становилось теперь тем опаснее, что хан крымский намерен был помогать польскому королю в порабощении Украины. Между тем Хмельницкому известна была сила пред царем патриарха Никона. Поэтому, испрашивая себе подданства у царя, Хмельницкий послал особую грамоту к Никону, умоляя его быть ходатаем пред царем о присоединении единоверных к единоверным. Положение дел было очень затруднительное для России. Принять Малороссию в свое подданство – значило объявить войну Польше. Но если бы Малороссия отдалась на волю султана, в таком случае к Москве придвинулись бы татары и султан. Но Никон не любил отступать назад при виде опасности. Многие из бояр рассуждали и теперь, как в 1651 году. Но Никон убедил царя принять под свою высокую защиту единоверную и единоплеменную нам Малороссию и яркими красками изобразил царю страдания в Украине православной Церкви. В то же время он заметил царю, что казаки защитят и себя и Москву от поляков, если только царь православный примет их под свое покровительство. Никон знал благодарность и храбрость доблестных сыновей Украины. Итак, по настоянию Никона, в апреле 1653 года отправлены были в Польшу русские послы с требованием покоя Малороссии, прежде нежели Москва поднимет в защиту ее свое оружие. В сентябре возвратились наши послы и донесли царю, что польское правительство не приняло посредничества России в деле Малороссии.

Октября 1 того же года (1653) государь собрал в Грановитой палате собор из духовных и светских лиц и предложил ему на рассуждение настоящее положение дел России с казаками и Польшей. На предложение царя последовал единодушный ответ духовных и земских чинов: «Для правосланыя христианския веры и св. Божиих церквей, гетмана со всем войском принять в подданство России». Тогда же назначены были к отправлению в Малороссию тверской наместник Василий Васильевич Алферьев и думный дьяк Иларион Дмитриевич Лопухин, чтобы привести всех жителей Малороссии к присяге на подданство православному государю. Октября 5, после молебна в большом Успенском соборе, приняв благословение от патриарха и быв у руки царской, они отправились в свой путь.

Января 8-го, 1654 года, «благодаря патриарху Никону», совершилось в Чигирине торжество соединения Малороссии с государством московским.

С какой любовью малороссияне обратились тогда к Никону, показывает письмо к нему Ивана Выговского и пример игумена Иоиля Турцевича. Приглашенный в 1654 г. в Иверский монастырь, Иоил на дороге заболел, но просил перенести, по крайней мере, тело его туда, куда стремилась любовь его, – в Иверский монастырь, воздвигнутый Никоном: «аз, – говорил он, – послушание мое к пастырю и по смерти сохраню».

Но поляки не хотели добровольно уступить России Малороссию, и вот теперь неизбежна была война России с Польшей. Октября 23-го 1653 года, после молебна в большом Успенском соборе, царь торжественно объявил всем своему народу, что, «прося у Бога милости и заступления у всех святых, идет на недруга своего, короля польского, мстить многие неправоты его». Никон благословил балгочестивейшего государя на защиту православной Церкви, страждущей в Украине от насилия ляхов. С того дня начались в войсках наших приготовления к походу и продолжались до следующей весны. Апреля 26-го 1654 году выступил из Москвы с отрядом войска князь Алексей Никитич Трубецкой. Войско проходило мимо дворца, «под переходами», где стояли царь, царица и патриарх. Никон кропил воинов св. водой. Местом собрания всего войска, назначенного в поход против поляков, был избран город Вязьма. Сюда то мая 15, в Троицын день, государь отправил икону Иверской Божией Матери, присланную Никону константинопольским патриархом Парфением. Их Успенского собора до монастыря Донского провожал ее сам царь с патриархом, предшествуемые крестами, священными хоругвиями и св. иконами, при стечении всего московского народа. В тот же день отправлен в Вязьму Одоевский с передовым войском. Никон опять стоя с царем на переходах, кропил войско святой водой. Мая 16 отправился туда же князь Яков Черкасский. Никон служил в большом Успенском соборе молебен в присутствии царя и окропил войско святой водой. Наконец, мая 18 выступил в поход и сам царь. Войска собрались на Красную площадь ко дворцу. Патриарх Никон из окна царской столовой благословил воинов и окропил св. водой. Затем царь вышел из своего дворца к войску и торжественно отправился с ним из Москвы. У всех ворот, через которые надлежало проходить войску, пристроены были по обеим сторонам ворот возвышенные ступени («рундуки большими ступенями»), обитые красным сукном. На этих возвышениях стояли духовные со св. крестами в руках и окропляли св. водой воинов, предвидимых самим царем.

В Москве остались правителями бояре: князь Михаил Петрович Пронский, князь Иван Васильевич Хилков и окольничие: князь Федор Андреевич Хилков, князь Иван Андреевич Хилков, князь Василий Григорьевич Ромодановский и думный посольский дьяк Алмаз Иванов. Ко дворцу царицы определены были окольничие: Иван Андреевич Милославский и Прокопий Федорович Соковнин. Но главный надзор за благоустройством государства и попечение о семействе царя любовь и дружба государя предоставили патриарху Никону; без совета с Никоном ничего не могли ни сделать, ни предпринять бояре.

Положившись совершенно на Никона в делах внутреннего правления государством, царь Алексей Михайлович мог теперь свободно и смело спешить в неприятельскую землю, чтобы нанести Польше решительный удар. Посол за послом спешили от царя к Никону с известием о взятии городов. Между тем Никон, заботясь не только о внутреннем благосостоянии государства, но и продовольствии войск, бывших с царем в походе, сам распоряжался своевременной доставкой к ним хлеба и ружейных припасов. Получая таким образом все средства к счастливому продолжению войны, государь августа 16 в ночь сделал приступ к Смоленску, который считался вратами для вступления во все владения Польши. Сентября 23-го 1654 года князь Юрий Иванович Ромодановский послан был в Москву с известием о сдаче царю Смоленска. Никон торжествовал с народом в храме Божием победы царя молитвами к Царю царей, Своей силой веселящему царей и Своим спасением радующему их в самые дни брани. Разосланы были грамоты и по всем церквям России с известием о победах православного царя нашего, и на необъятном пространстве всего отечества вознеслась к Господу сил жертва хвалы и благодарения за царя от верных сынов Богом хранимого и Богом прославляемого царства.

Но в то самое время, когда счастье блистало царю со всех сторон в его войне с Польшей, грозные тучи бедствий склонялись над первопрестольным городом нашего отечества. В Москве появилась моровая язва. Опасная зараза эта, усиливаясь постепенно, обратилась, наконец, в настоящую чуму и погубляла множество народа. Никон известил царя о бедствии, постигшем отечество. Царь отписал, чтобы патриарх принял на себя попечение об охранении его семейства. Поручив заведывание церковными делами крутицкому митрополиту, Никон сам выехал с семейством царя их столицы в лавру богоносного Сергия, так многократно спасавшего отечество наше от бедствий молитвами своими пред Богом. Отсюда послал он грамоту в Калязин монастырь с приказанием приготовить там со всей осторожностью кельи, службы и все нужное к приезду царицы. Между тем в Москву отправлены были из Сергиевой лавры все чудотворные иконы, как надежнейшее средство к спасению от заразы. Особой грамотой по этому случаю патриарх просил жителей Москвы принять посылаемые иконы с полным благоговением и в молитве к Богу искать избавления от постигших бедствий. Касательно охранения царского двора от язвы послан был боярам приказ: «В государевых мастерских палатах и на казенном дворе, где государево платье, двери и окна замазать, чтобы в те места ветер не проходил; а на дворце приезжие ворота замкнуть, чтобы через дворец отнюдь никто не проходил; а в которых дворах учинилось на Москве моровое поветрие, и их тех дворов достальных людей выпускать не велеть, и велеть те дворы завалить, и приставить к тем воротам сторожи крепкие, чтобы из тех дворов отнюдь никто не выходил, и с Москвы по деревням и в города их не отпускать; а на Москве и в слободах, в которых дворах до нынешнего числа морового поветрия не было, всяких чинов людям велеть сказать, будет те люди похотят ехать с Москвы в подмосковные и в дальние деревни и в города, и тем бы людям с Москвы ездить не запрещать». В донесении царю от 3 сентября Михаил Петрович Пронский писал, что после Семенова дня (1 сентября) зараза усилилась с такой жестокостью, что все шесть приказов стрелецких были совершенно истреблены, все церкви, кроме Большого собора, лишились священников, так что некому уже было погребать умирающих; их закапывали в тех домах, где приключилась их смерть. «Все приказы, – говорит от, – заперты; дьяки и подьячные умерли, все бегут из Москвы, опасаясь заразы; я же без твоего государева указа покинуть города не смею». Избегая близкой опасности, патриарх с семейством царя направил путь из Сергиевой лавры в Калязин монастырь, сам лично наблюдая за безопасностью дороги. На пути узнал он, что в Москве, к увеличению народного бедствия, распущены суеверия вредные слухи о причинах появления моровой язвы. Суеверам хотелось прекратить печатание исправленных Никоном церковных книг, и потому они начали распускать слухи о видениях, в которых будто бы Господь Бог требовал прекращения книгопечатания. Тогда, говорили они, прекратится и язва, которая теперь потому именно посылается на людей, что изменили будто бы богослужебные книги. Но Никона трудно было обмануть в таких делах. Со стана в Троицком селе на Нерли, умением царицы и царевича Алексея Алексеевича, он отписал оставшемуся в Москве боярину Михаилу Петровичу Пронскому: «Вы писали к нам и прислали расспросные речи о видении жонки Стефанидки Колуженки да брата ее Тережки; и та жонка с братом своим Тережкой в речах своих рознились: жонка Стефанидка указывала в видении на образ великомученицы Прасковьи, нареченные Пятницы, а брат ее Тережка указывал на образ пречистыя Богородицы; да жонка же сказывала, что тот ее брат от роду был нем, а Тережка сам про себя сказал, что он говорил немо, а не нем был; и то знатно, что они солгали, и вы бы впредь таким небыличным вракам не верили; и что они же в своих речах говорили, чтоб запечатать книги, и печатный двор запечатан давно, и книг печатать не велено для морового поветрия, а не для их бездельных врак». Но эта грамота не застала уже в живых князя Пронского: сентября 11 и он сделался жертвой смертоносной заразы. Хилков известил об этом царицу и царевича. Тогда Никон принял на себя все попечение о семействе царя и об отечестве. Зараза перешла между тем и во многие другие города, кроме Москвы, и везде производила страшные опустошения. Никон, оставаясь в безопасном до времени Калязине, рассылал отсюда именем царицы и царевича Алексея Алексеевич, в тот же год родившегося, грамоты по всем городам об употреблении строгих мер предосторожности: предписано было ограждать зараженные места крепкими заставами, жечь костры для очищения воздуха; донесения, переходившие зараженными местами, списывать со слов у костра, а подлинники сжигать. «Те села и деревни, в которых моровое поветрие объявится, от здоровых мест засекать кругом, чтобы из тех заморных сел и из деревень с крестьяне и всякие жилецкие люди здоровых сел и деревень с крестьяны же и со всякими жилецкими людьми не сходились ни которым делы, а у засек велел ставить из здоровых сел и деревень по скольку человек пригоже; а на больших проезжих дорогах учинить заставы крепкие, а малые и проселочные дороги велеть все засечь». Но как ни строги были предпринимаемые меры против распространения моровой язвы, она начала угрожать и Калязинскому монастырю. Никон принял намерение отправиться с семейством царя по направлению к Новгороду и уже сделал распоряжение о безопасности дороги. Дворянину Добровскому дан был наказ: «В селе Поречье и в деревнях сыскать всяких чинов людьми на крепко: в котором месте через большую дорогу тело Ивановой жены Гавренева перевезли, и сыскав допряма, на том месте, на дороге и по обе стороны дороги, сажень по десяти и больше, накласть дрова и выжечь то место гораздо. и уголья с той дороги и пепел с землей велеть свезти, и на то место насыпать новые земли; а в ширину выжигать та дорогу на сторону сажень по десяти и больше, и землю, которую засыпать, исеть издали, а не близко той дороги». Но, тогда как производились эти распоряжения, язва в Москве и окрестных городах начала мало-помалу прекращать свои опустошения.

Царь, получив известие об уменьшении язвы внутри России, поспешил увидеть свое семейство. Октября 5 он оставил Смоленск и выехал в Вязьму. Октября 21 он прибыл в Вязьму. Сюда явилось и семейство его в сопровождении патриарха. Никон передал царю дорогое для сердца его семейство совершенно невредимым. Царь искренно благодарил патриарха-друга за попечение о государстве и своем доме. Давно уже царь Алексей Михайлович и патриарх Никон управляли государством как бы вместе, подобно Михаилу Федоровичу и отцу его, патриарху Филарету Никитичу. Давно уже царь питал к Никону сыновние чувствования, как к отцу. Теперь, в избытке благодарных чувств, желая утвердить и увековечить свою сердечную расположенность к Никону, он почтил его титулом великого государя, как назывался великий дед царя, патриарх Филарет Никитич. Никон со своей стороны весьма не желал такой почести, как бы предчувствуя опасность, какой угрожает ему этот почетный титул. Но по настоянию царя, титул великого государя остался за Никоном во всех деловых бумагах. Несравненно ценнее, выше и приятнее была для Никона другая награда. Царь «за доброопасное тщание» Никона в сохранении царского семейства, дал жалованную грамоту Иверскому монастырю на богатые вотчины, с освобождением притом этих вотчин от подсудимости светскому начальству. Но Никон спешил разделить скорби первопрестольного города своей паствы. Передав царю семейство его и оставив их в безопасной Вязьме, сам отправился в Москву узнать, в какой степени опасно там моровое поветрие. Отсюда известил он государя, что моровое поветрие в Москве утихает, но совершенно еще не прекратилось. Между тем со всей внимательностью наблюдал за исполнением мер предосторожности и с точностью исследовал случаи смерти, казавшиеся продолжением язвы. Царь и семейство его оставались в Вязьме до февраля 1655 года. Наконец февраля 10 возвратился и сам царь из Вязьмы в Москву. Никон торжественно встретил победителя со св. иконами и крестами, при стечении многочисленного народа, государственных чинов и всего духовенства. Московские жители, при виде царя, забыли бедствия, недавно их поражавшие. Не долго однако же оставался царь в мирном кругу своих верноподданных.

Труды и опасности, понесенные для пользы отечества, служат сами собой для великих душ приятнейшей наградой. Одушевляясь таким чувством, ревностнейший ко благу своих подданных царь Алексей Михайлович предпринял 11 марта того же 1655 года второй поход против поляков. Отслужив в Большом Успенском соборе молебен, который совершал сам патриарх, царь отправился «в отчину свою – Смоленск для своего государева и земского дела». В Москве остались начальниками: боярин князь Григорий Семенович Куракин и окольничие: князь Даниил Степанович Великого-Гагин, Тимофей Иванович Щербатов и думный посольский дьяк Алмаз Иванов. Мая 24 государь двинулся из Смоленска «на недруга своего польского короля Яна Казимира». Слава и победы опять сопровождали русское оружие. Но к крайней горести своей, по взятии Шилова, государь узнал, что в Астрахани опять появилось моровое поветрие. Немедленно отправил он туда князя Волконского для принятия нужных мер, чтобы поветрие не распространилось далее. Но Господу угодно было снова посетить бедствием первопрестольный наш город Москву. В июне проникла зараза и во внутренние области России; по-прежнему стали происходить опустошения в Москве. Но царь вполне надеялся на мудрость и попечительность патриарха, испытанную во время недавно минувшего общественного бедствия. Итак, оставив попечение о Москве Никону, сам царь возвратился к войску. Никон опять принял на себя заботы о внутреннем благосостоянии государства. По-прежнему он отправился из Москвы с семейством царя в Калязин монастырь и от имени царевича рассылал указы о мерах предосторожности против распространения заразы. Но особенные обстоятельства этого времени потребовали от него и особенных мер в сравнении с прежним годом. Суеверие и злонамеренность стали более и более распространять те вредные для общественного спокойствия мысли о происхождении язвы, которые начали являться в народе в прошедший год. Патриарх написал и разослал от своего имени пространную окружную грамоту, в которой вразумлял суеверов и невежд. Убеждая переносить несчастие с терпением, укрепляться молитвой и постом, он советовал беречься сообщения с зараженными, запрещал верить ложным толкам суеверов, которые разглашали, что никто не должен избегать этой язвы, как посланной гневом Божиим. Первосвятитель учил, что каждый отвечает за свои грехи, что по наставлению пророков, Спасителя и апостолов спасаться от смерти не грешно, а напротив, кто не хочет избегать видимой опасности и без нужды подвергает ей себя, тот должен быть признаваем самоубийцей. «Иные, – говорил патриарх, – не слушали добрых советов, сами погибли и других погубили. Они поверили сказкам сновидцев, которые говорили, будто Бог открыл им, когда и как прекратится язва. И что же вышло? Зараза поражала легковерных, а от них переходила на других; христиане умирали без приготовления христианского. Будем ниневитане, а не содомляне; оставим злобу, да не погибнем от злобы», заключал пастырь. Между тем не оставлял он без попечения и войск, находившихся в походе с царем. Многочисленными грамотами воеводам и монастырям он предписывал посылать царю на войну служилых людей, хлеб, оружие, лошадей. «Указал государь царь и мы, великий государь», так начинались его грамоты. Но тогда как Никон благоустроял внутреннее состояние государства, русские войска, предвидимые самим царем, переходили от победы к победам. По взятии Вильны царь немедленно отправил в Москву стольника Ивана Колычева известить о победе царицу, царевен и Никона. к победам. Хмельницкий в то же время с царским воеводой Бутурлиным опустошили Волынь и Галицию до самого Люблина. Изгнанный из королевства Ян Казимир прибегнул к великодушию российского государя и вступил с ним в переговоры. Уполномоченные с обеих сторон заключили в Вильне 24 октября 1655 года мирный договор, блистательный для России. Победоносный царь прибыл в Вязьму. Сюда же по его желанию, отправился с царевичем и патриарх. Царь опять искренно благодарил здесь друга своего и истинного святителя, спасавшего отечество и Церковь. Государь принял титул «самодержца великие и малые и белые России». Как сотрудник царя в делах государственного правления, особенно в эту печальную годину (1654–1655 г.), и Никон получил титул патриарха великие и малые и белые России. Так слава царя возвышала славу патриарха, и доблести патриарха возвышали славу царя!

Слава побед царя Алексея Михайловича в Польше и Литве достигла слуха и молдавского воеводы Стефана. Знали в Молдавии и силу патриарха Никона при царе, равно как и готовность Никона, по долгу пастыря, покровительствовать церквам православным. Присоединение Малороссии к православной России обнадеживало и православных жителей Молдавии, что русский царь примет их под свою высокую защиту и освободит от ига турецкого. И вот в начале 1656 года воевода молдавский Стефан прислал в Москву митрополита Гедеона и посла, логофета Григория, которые «били челом тайно», чтобы государь «пожаловал, призрел на него, Стефана воеводу, своей государской милостью и принял, как и гетмана Богдана Хмельницкого, под свою высокую руку, дабы надо всеми православными был он один благочестивый государь». Никон убедил государя принять это предложение молдавского воеводы, да будет едино стадо и един пастырь. Никон с душевным восторгом представлял себе славу Церкви православной среди славянских народов, когда она вся будет под державой одного православного государя! Желания и ожидания его начали уже исполняться. Царь принял предложение молдавских посланников. Никон сам в соборной церкви, в алтаре пред престолом, привел митрополита Гедеона к присяге на верноподданство России, которую он давал от имени всего духовенства Молдавии. В то же время крутицкий митрополит и соборный протоиерей принимали присягу среди храма от логофета Григория, который читал ее от имени всего народа молдавского. Торжественный стол в чертогах царских заключил присоединение Молдавии к России. Но как предложение сделано было «тайно», то и последующая история этого присоединения осталась тайной. Известно только то, что, хотя Молдавия причислена была к владениям царя, но не была совершенно удержана. Вероятно, последующие смуты политические в России и самой Молдавии не позволили ни нам утвердить права на владение Молдавией, ни жителям Молдавии отторгнуться совершенно от турок и пристать к единомышленникам и единоверным россиянам.

Так жил и подвизался патриарх Никон на высоте первосвятительского престола, возвеличенный многочисленными и величайшими заслугами своими для Церкви и государства, необыкновенными душевными дарованиями, обширным, дальновидным, зорким и многообъемлющим умом, непоколебимо твердой и постоянно деятельной волей, всегда жаждавшей счастья православных соотечественников, наконец, превознесенный искренней дружбой государя.

Недолго, однако, управлял Церковью патриарх Никон: всего шесть лет. Но надобно удивляться, как и шесть лет мог он устоять на высоте своей святительской кафедры. С самого вступления на нее он принялся за исправление церковных книг и обрядов на основании древних греческих и славянских рукописей и вел дело с такой горячей ревностью и непреклонностью воли. Но истинное значение этого дела, его важность и настоятельную нужду для Церкви понимали тогда у нас вполне весьма немногие. Некоторые же тотчас открыто восстали против предприятия Никона и говорили, что наши церковные книги, изданные при прежних патриархах, вовсе не требуют исправлений и содержат истинную православную веру, которой спасались наши предки, что Никон не правит, а портит книги, искажает старую веру и вводит новую, что он еретик – враг Божий. Неудивительно, если в среде этих ожесточенных врагов Никона весьма рано возникла мысль, как бы свергнуть его с патриаршего престола, и, если главнейший из них, Неронов, имевший большие связи в самой Москве и даже при дворе государевом, еще в 1654 году с уверенностью произнес в Вологде о Никоне: «да будет время, и сам из Москвы побежишь никем же гоним, токмо Божиим изволением; да и ныне всем вам говорю, что он нас посылает вдаль, а вскоре и самому ему бегать».

Кроме этих общих причин, возбуждавших более или менее всех против Никона, духовенство и бояре имели еще особые побуждения питать к нему чувство неприязни. Над духовенством Никон властвовал с неограниченной волей. Он держал себя высоко и малодоступно по отношению не только к низшему клиру, но и к самим архиереям. С беспощадной строгостью и суровостью преследовал всех, в среде белого и монашествующего духовенства, кого считал виновными в чем-либо. Все страшились его, трепетали перед ним и, без сомнения, были бы рады как-нибудь освободиться из-под его тяжелого ига. Для бояр невыносимым казалось уже то, что Никон возвышался над всеми или своей близостью к государю, своим преобладающим влиянием в советах государя, своей необычайной властью, какой облек его государь. Еще в бытность его новгородским митрополитом, они говорили: «николи-де такого бесчестия не было, что ныне государь выдал нас митрополитом». Что же должны были они чувствовать, когда Никон сделался патриархом и вторым «великим государем», начал давать свои приказы и указы, особенно в отсутствие государя, заставлять их стоять пред собой и с покорностью выслушивать его волю, при всех обличать их за то или другое, не щадя их имени и чести? Могли ли они не употреблять всех своих усилий, чтобы свергнуть Никона?

Все могущество Никона основывалось на благоволении к нему государя. И враги употребили все средства, чтобы отнять от Никона это благоволение и возбудить против него немилость царя. И они достигли своей цели, и против Никона началось гонение, окончившееся его низложением с патриаршего престола.

По окончании литовской войны, царь, по словам Никона, «нача по малу гордети и выситися и нами глаголемая от заповедей Божиих презирати и во архиерейские дела вступатися». Можно судить, как должны были подействовать на гневного царя слова, которые сказал ему в начале 1657 года Неронов в Успенском соборе, указывая на Никона: «Доколе, государь, тебе терпеть такого врага Божия? Смутил всю землю русскую и твою царскую честь попрал, и уже твоей власти не слыхать, – от него, врага всем страх». И вот с началом 1658 года «нача быти безсовестие и раздор между благочестивейшим царем и святейшим патриархом Никоном».

В 6-й день июля царь Алексей Михайлович давал торжественный обед в честь прибывшего в Москву грузинского царевича Теймураза и, против обыкновения, не удостоил позвать на этот обед Никона с духовными властями, чем явно показал свое к нему неблаговоление. Никон послал своего боярина, князя Дмитрия Мещерского, наблюсти, при встрече царевича, среди собравшейся толпы, «чин церковный», т. е. чтобы кто-либо из духовенства не произвел какого-либо безчиния. Царский окольничий и родственник Богдан Матвеевич Хитрово, расчищавший путь для царевича, может быть ненамеренно, ударил в толпе этого боярина палкой по голове без пощады. «Напрасно ты бьешь меня, Богдан Матвеевич, – сказал патриарший боярин: – мы пришли сюда не просто, а с делом». – «Да кто ты такой?» спросил окольничий. «Я патриарший человек и послан с делом», отвечал князь Димитрий. Тогда Хитрово закричал: «Не величайся», и ударил его по лбу так, что причинил ему большую язву. Боярин поспешил к патриарху, показав ему свою язву и со слезами жаловался на Хитрово. Никон написал к царю своей рукой и просил наказать виновного, а иначе грозил отомстить ему своей духовной властью. Царь также прислал Никону собственноручное письмо с Афанасием Матюшкиным и, когда Никон не удовлетворился, прислал ему и другой письмо и обещал лично увидеться с патриархом. Но свидания не последовало. Через два дня, 8 июля наступил праздник в честь Казанской иконы Богоматери. В прежние годы на этот праздник царь всегда бывал со всем своим синклитом в Казанском соборе за вечерней, утреней и литургией. Ожидали что будет и теперь. И когда зазвонили к вечерне, Никон, отправившись сам в собор, послал, по обычаю, одного из пресвитеров известить государя о церковной службе; но царь к вечерне не пришел. Не пришел потом ни к заутрене, ни к литургии, несмотря на такие же приглашения со стороны патриарха. Никон понял, что царь на него «озлобился». Спустя еще два дня, 10 июля, настал другой праздник – в честь Ризы Господней, в который прежде государь также всегда присутствовал, со своим синклитом, на всех церковных службах в Успенском соборе. Послал и теперь Никон пред началом вечерни доложить о ней государю; но государь не пожаловал к вечерне. Послал Никон к царю и перед заутреней, но царь и к заутрене не захотел прийти. Только после заутрени прислал к Никону князя Юрия Ромодановского, который сначала сказал ему: «Царское величество на тебя гневен, потому и к заутрене не пришел и не велел ждать его и к литургии». А потом прибавил уже именем самого государя: «Ты пренебрег царское величество и пишешься великим государем, а у нас один великий государь – царь». Никон отвечал: «Я называюсь великим государем не собой; так повелел называться и писаться мне его царское величество; на это мы имеем свидетельство – грамоты, писанные его царской рукой». Князь Юрий продолжал: «Царское величество почтил тебя, как отца и пастыря; но ты не уразумел. И ныне царское величество повелел сказать тебе, чтобы впредь ты не писался и не назывался великим государем, и почитать тебя впредь не будет». Таким образом Никону прямо было объявлено, за что гневается на него царь и чего от него требует. И Никон, видя несправедливость царского гнева, решился отказаться торжественно, пред всей Церковью, от своей кафедры, рассчитывая, что сам царь вспомнит его заслуги и станет просить и умолять его не отказываться.

Утром того же 10 июля дьяк патриарха Никона Иван Калитин как-то узнал о намерении его оставить патриаршую кафедру и начал было говорить ему, чтобы не оставлял, но Никон не захотел и слушать. Калитин поспешил известить служившего прежде в боярах у патриарха Никона и глубоко преданного ему боярина Никиту Алексеевича Зюзина, и последний велел его именем сказать патриарху, «чтобы он от такого дерзновения престал и великого государя не прогневил, а буде пойдет (с кафедры) нерассудно и неразмысля дерзко, то впредь, хотя бы и захотел возвратиться, будет невозможно: за такое дерзновение надобно опасаться великого государя гнева». Никон было поколебался от этих слов и стал что-то писать, но, написав немного, разорвал бумагу и сказал: «Иду де». Начался благовест к обедне. Духовные власти по обычаю пришли в крестовую патриарха, чтобы встретить его и провожать в соборную церковь. Никон велел прийти и иподьяконам и подьякам в новых больших стихарях и сказал: «Пусть проводят меня в последний раз». Потом, взяв посох Петра чудотворца, пошел в церковь и потребовал здесь, чтобы его облачили в саккос святителя Петра и омофор шестого собора, которые не были приготовлены, а находились на царево-борисовском дворе в палатах. Иподьяконы много раз бегали туда, но приносили все не тот саккос и омофор. Никон вместе со властями ждал пока не принесено было требуемое им облачение. Облачившись, он совершил литургию вместе с двумя митрополитами (крутицким Питиримом и сербским Михаилом), одним архиепископом (тверским Иоасафом), архимандритами, игуменами и протопопами. Пока шла литургия, в алтаре уже перешептывались, что патриарх оставляет кафедру, так как, по приказанию его, еще утром иподиакон Иван Тверицин купил для него простую поповскую ключку и рассказал о том своему товарищу. Во время св. причащения патриарх целовал властей и всех служащих в уста. Причастившись, сел на свое седалище и писал что-то, вероятно послание к царю, отправленное после, и приказал ключарю поставить сторожей у церковных дверей, чтобы никого не выпускали их церкви: поучение будет. По заамвонной молитве, Никон вышел из алтаря на амвон и сначала, по обычаю, прочел положенное поучение из бесед св. Златоуста, касавшееся значения пастырей Церкви, а затем повел речь от себя. Никон говорил: «Свидетельствую пред Богом, пред Святою Богородицей и всеми святыми, если бы великий государь царь не обещался непреложно хранить св. евангелие и заповеди св. апостол и св. отец, то я не помыслил бы принять такой сан; но великий государь дал обещание здесь в храме пред Господом Богом, пред святым чудотворным образом Пресвятой Богородицы и пред всеми святыми, пред всем освященным собором, пред своим царским синклитом и всеми людьми, и поколику царское величество пребывал в своем обещании, повинуясь святой Церкви, мы терпели; теперь же, когда великий государь изменил своему обещанию и на меня гнев положил неправедно, якоже весть Господь, оставляю я место сие и град сей и отхожу отсюда, дая место гневу». Окончив свою речь, Никон стал своими руками разоблачаться: снял с себя митру, омофор, саккос. Многие со слезами молили его: «Кому ты оставляешь нас, сирых?» Он отвечал: «Кого Бог вам даст и Пресв. Богородица изволит». Подьяки принесли мешок с простым монашеским платьем, но власти мешок отняли и не дали патриарху надеть это платье. Он пошел в ризницу, надел так черную мантию с источниками (архиерейскую) и черный клобук, поставил посох Петра чудотворца на святительском месте, взял простую клюку и пошел из церкви. Но православные всех чинов люди соборную церковь заперли и из церкви его не пустили, а послали крутицкого митрополита Питирима с другими властями известить о всем государя. Никон, дошедши до своего облачального места среди церкви, сел на последней его ступени лицом к западным дверям и дожидался, что будет. Государь, выслушав доклад Питирима, отправил в собор своего знатнейшего боярина, князя Алексея Никитича Трубецкого. Боярин, как свидетельствуют в своих сказках митрополиты крутицкий и сербский, прежде всего просил благословения у патриарха; но патриарх боярина не благословил, сказав: «Прошло де мое благословение, недостоин я быть в патриархах». Боярин: «В чем твое недостоинство, и что ты сделал?» Патриарх: «Если тебе нужно, я стану тебе каяться». Боярин: «То не мое дело, не кайся». Подтверждая это в своей сказке, сам боярин, князь Трубецкой, показал еще следующее: «Я просил патриарха Никона, для чего он оставляет патриаршество, не посоветовавшись с великим государем, и от чьего гонения, и кто гонит». И патриарх отвечал: «Я оставил патриаршество собою, а не от чьего и ни от какого гонения и государева гнева никакого на меня не бывало. А о том я прежде бил челом великому государю и извещал, что мне больше трех лет на патриаршестве не быть». Затем дал мне патриарх письмо и велел поднести великому государю, да приказал бить челом, чтоб государь пожаловал, велел дать ему келью. Про все то я великого государя известил, и он послал меня к патриарху в другой раз, велел отдать ему письмо назад и сказать, чтобы он патриаршества не оставлял и был по-прежнему; а келий на патриаршем дворе много, в которой он захочет, в той и живи. Никон, приняв письмо отвечал: «Я слова своего не переменю, да и давно де у меня о том обещание, что патриархом мне не быть». И пошел из соборной церкви вон».

Ошибся Никон в своих расчетах – не пришел к нему в церковь сам царь, не умолял его, вместе с духовенством и всем народом, не покидать кафедры, а прислал только боярина сказать ему, чтобы он патриаршества не оставлял. Не совсем понятными кажутся слова Никона Трубецкому: «о том я прежде бил челом великому государю и извещал, что мне больше трех лет на патриаршестве не быть». Впоследствии, в одном из писем своих к царю (от 25 декабря 1671 года), Никон писал: «В прошлом 160 (т. е. 1652) году, Божией волей и твоим, великого государя, изволением, и всего освященного собора избранием, был я поставлен на патриаршество не своим изволом; я, ведая свою худость и недостаток ума, много раз тебе челом бил, что меня на такое великое дело не станет, но твой глагол превозмог. По прошествии трех лет бил я тебе челом отпусти меня в монастырь, но ты оставил меня еще на три года. По прошествии других трех лет опять я тебе бил челом об отпуске в монастырь, но ты милостивого своего указа не учинил. Я, видя, что мне челобитьем от тебя ни отбыть, научал тебе досаждать, раздражать тебя и с патриаршего стола сошел в Воскресенский монастырь». Но известно, то происходило при избрании Никона, и как превозмог тогда царский глагол: царь униженно умолял тогда Никона принять патриаршество. Подобное повторилось и спустя три года, когда Никон вздумал проситься в монастырь, – царь не оставил его, а наверно, умолил его остаться еще на три года, потому что в это то время он и сказал царю, что больше трех лет на патриаршестве не будет, хотя мы и не знаем, когда именно это случилось. Такого же милостивого указа, иначе такого же моления со стороны самого царя, без сомнения ожидал Никон и теперь по прошествии второго трехлетия его патриаршества, но не дождался.

Обманутый в своих надеждах, смиренно вышел он из соборной церкви, и увидев вблизи приготовленного извозчика с колесницей, хотел на нее сесть, так как на Ивановской площади была тогда грязь. Но народ распряг лошадь и разломал телегу. Никон пошел по грязи пешком. Ему привезли карету; он в нее не сел, а пеший продолжал путь до Спасских ворот. Народ, следовавший за ним, затворил ворота и не хотел его выпустить. Никон сел в одной из печур (углублений) и многие тут плакали, что оставляет их пастырь. Царские сановники велели отворить ворота, и Никон пошел Красной площадью и Ильинским крестцом на Воскресенское подворье. Вошедши здесь в свои кельи, дал благословение народу и отпустил всех. «И прислал царское величество, – пишет Никон, – тех же бояр (князя Алексей Трубецкого с другими), да не отыду, донеже не увидимся с его царским величеством. И аз тамо ожидах три дни, и от его царского величества вести ко мне не было, и по трех днех отыдох». Никон, выпросив в Новодевичьем монастыре две плетеные киевские коляски, на одну сел сам, а на другую положил свои вещи, и отправился в свой Воскресенский монастырь. Июля 12-го царь уже послал в Воскресенский монастырь к Никону боярина Алексея Трубецкого и дьяка Лариона Лопухина, как сами они пишут в своей сказке, указал им говорить Никону: «Для чего он, не доложа великому государю и не подав ему благословения, поехал из Москвы скорым обычаем? А если бы только великому государю ведомо было, то он велел бы проводить его, патриарха, с честью. Да чтобы он великому государю, царице, царевичу и царевнам подал свое благословение. А кому изволит Бог и Пресвятая Богородица быть на его месте патриархом, подал бы также благословение. Церковь же и дом Пресвятой Богородицы, покамест патриарх будет, благословил бы ведать крутицкому митрополиту». Значит, у царя было уже решено, что Никон патриархом московским более не будет, что на место его изберется новый патриарх, а до избрания нового должно быть междупатриаршество. Никон отвечал царским послам: «чтобы великий государь, царица и прочие пожаловали его, простили. А им благословение и прощение посылает. А кого Бог изволит и Пресвятая Богородица, и укажет великий государь быть на его месте патриархом, и он, благословляет и бьет челом государю, чтобы Церковь Божия не вдовствовала и без пастыря не была. А Церковь и дом Пречистыя Богородицы благословляет, покамест патриарх будет, крутицкому митрополиту. В том же, что поехал из Москвы вскоре, не известя великого государя, пред ним виноват: убоялся того, что его постигла болезнь, и ему б в патриархах не умереть. Впредь патриархом он быть не хочет; а только де похочу патриархом, проклят буду и анафема». С теми же послами царскими послал Никон свое благословение и прощение боярам и думным людям, и всем православным христианам. Кроме того, Никон послал еще к царю, царице и всему царскому семейству собственноручное письмо, в котором говорил: «Многогрешный богомолец ваш, смиренный Никон, бывший патриарх, о вашем душевном спасении и телесном здравии Господа Бога, ей-ей, со слезами молю. И милости у вас, государей, и прощения прошу… Господа Бога ради простите ми, многое к вам, великим согрешение… Второе и третье и многажды множищей прошу Господа Бога ради, простите мя, да и сами от Господа Бога прощения сподобитесь, и не поминайте ми много моего согрешения: вем, о вем, яко много и премного много к вам, государем, мое согрешение, и велико зело; ему же, ей-ей, воистину несть числа. А если, умилосердившись, желаете знать о мне грешном, то скажу, что по отшествии (с Воскресенского подворья) вашего боярина, князя Алексея Никитича с товарищами, ждать я от вас, великий государей, по моему прошению, милостивого указа и не дождался, и многих ради болезней моих велел отвезти себя в ваше государево богомолье – Воскресенский монастырь». Царь прислал Никону сове милостивое прощение через стольника Афанасия Ивановича Матюшкина.

Таки образом все, казалось, устроилось мирно. Никон самовольно, без воли государя, оставил кафедру и уехал в Воскресенский монастырь; но просил прощения, и государь его простил. Никон объявил, что не будет более патриархом и в письме к царю называл уже себя бывшим патриархом; дал свое благословение тому, кто на его место будет избран в патриарха, и бил челом царю, чтобы Церковь не вдовствовала без пастыря; благословил наконец, впредь до избрания нового патриарха, править Церковью крутицкому митрополиту. Между царем и бывшим патриархом открылись добрые сношения… Но враги Никона, окружавшие государя, начали еще сильнее, чем прежде, возбуждать его против Никона. Они к одному всеми средствами стремились: как бы совершенно низложить его с патриаршего престола. Вследствие чего в нашей Церкви слишком восемь лет происходили замешательства и волнения, и продолжался период междупатриаршества, пока Никон не был совсем низложен и лишен сана и на место его не был избран новый патриарх московский и всея России.

По удалении в Воскресенский монастырь, Никон жил в нем самым строгим подвижником, представляя в себе для братии образец иноческих трудов. По прибытии в обитель он облекся в бедную и грубую одежду, надел на себя железные вериги и всецело посвятил себя молитве, посту и телесным трудам. В черной монашеской мантии, только с источниками, он первым являлся в церковь к богослужению и последним выходил из нее. Каждый день, по окончании литургии, он со слезами выслушивал молебен Пресвятой Богородице, «поемый во всякой скорби душевной и обстоянии». Келейной правило исполнял со всей точностью, по уставу анзерскому, и продолжал до глубокой ночи. Пост его был постоянный и самый строгий. Пищу его составляли хлеб, огородные овощи и в праздники мелкая рыба; питьем служила вода. Между тем, в простой бараньей шубе, в рясе «из влас агнчьих пепеловидного цвета», подпоясанный усменным поясом, покрытый куколем, Никон, с простой тростью в руке, первым являлся среди всех монастырских работ. Сам с братией ловил для обители рыбу; копал вокруг монастыря рвы и пруды и наполнял их рыбой; строил мельницы, разводил огороды и плодовые сады; рубил лес под посев хлеба, расширял и удобрял поля; осушал болота рвами; улучшал покосы, косил и убирал сено, – всегда и везде являлся примером трудолюбия, исправности и благоразумной опытности; первым исходил на всякое дело и после всех полагал конец своих трудам.

Во время постов, установленных св. Церковью, Никон умножал свои подвиги. В 150 саженях от обители, на берегу реки Истры, он устроил для уединения и совершенного безмолвия пустыню с двумя церквами, по примеру церквей на Афонской горе у пустынных отцов. Сюда то он удалялся во время св. постов, оставляя общежительную обитель, для совершенного пустынного уединения и безмолвия. Здесь, наедине с собой и Богом, изнурял плоть свою и возвышал дух свой к Господу постоянной молитвой, постом, коленопреклонением и поклонами. Сон его тогда был не более трех часов в сутки.

Особенным предметом попечений его и трудов была начатая им дивная по своему плану церковь Воскресения Христова. Главное внимание Никона было сосредоточено на успехе и исправности работ по ее сооружению. Теперь он говорил сам в себе вместе с Давидом: «едино просих от Господа, то взыщу: еже жити ми в дому Господни вся дни живота моего, зрети ми красоту Господню и поспешати храм святый Его!» При попечительном его и неусыпном надзоре, строение церкви совершалось успешно. Никон сам носил кирпичи для нее, побуждая и поощряя своим примером к тому же делу и братию своего монастыря.

Так было во все работные дни. В праздники и царские дни Никон являлся архипастырем. В простой, но благообразной архиерейской одежде, с архипастырским жезлом в руке, взводил тогда Никон в церковь и совершал божественную литургию по чинососледованию архиерейскому. В это время он рукополагал в построенные им монастыри иеродьяконов и иеромонахов и посвящал архимандритов и поставлял в монастырские села священников. По совершении литургии, он разделял с братией монастыря общую монастырскую трапезу.

В часы, свободные от трудов, молитвы и послушания монастырского, Никон посвящал себя чтению духовных книг. Здесь он продолжал, между прочим, составлять свою летопись. Изображая превратности царств, народов и частных людей, Никон точнее узнавал цену своего испытания в сладостном уединении Нового Иерусалима.

Среди строгих подвигов благочестия, Никон не забывал и дела милосердия, которое составляло как бы душу его жизни. Он повелел братии принимать и покоить в обители всех странников и пришельцев, которые приходили сюда во множестве для поклонения святыне. Он питал их нередко вместе с собой в трапезе и содержал в обители до трех дней за счет монастыря, и не только людей, но и «самый их скот». Нередко случалось, что в обитель Никона уклонялись для успокоения утомленные ратники, возвратившиеся в отчизну с поля битвы. Никон сам угощал их в братской трапезе и даже омывал им ноги, по заповеди евангельской. В иные дни таких гостей было у Никона до двух и трехсот. Совершая это сам в Воскресенской обители, Никон завещал наместникам то же делать в прочих своих монастырях. Он хотел вдохнуть во всю свою братию дух христианского милосердия.

Приходили ли к Никону люди, желавшие посвятить себя на всецелое служение Богу в Воскресенской обители, он никого не отсылал от себя, памятуя слово Господа: грядущего ко Мне не иждену вон. Брать «вклады» с поступающих вновь в его обитель не было в обычае у Никона; напротив, он сам давал новопоступившему иноку всю монашескую одежду.

Царю известны были все высокие подвиги Никона в Воскресенском его уединении. Поэтому благочестивый государь нередко присылал ему богатую милостыню – по тысяче и по две тысячи рублей. Кроме того, нередко отправлял с своего сытного двора множество различных яств и питий для братской трапезы. Всякий раз, когда случалась какая-нибудь особенная радость в доме царя, Никон получал от государя богатые подарки. В день тезоименитства особ царского дома, к Никону посылались именинные пироги, как бывало всегда и прежде до удаления его в Воскресенский монастырь.

Особенную милость патриарху оказал государь в том, что передал в полное его распоряжение построенные им обители со всеми угодьями, землями и людьми, им принадлежащими. Царь запретил даже своим чиновникам брать обыкновенные государственные поборы с монастырских крестьян, приписанных ко обителям Никона. Кроме того, он назначил Никону ежегодную плату за камские соляные варницы 2000 рублей.

При помощи всех этих средств и пособий Никон воздвигал выше и выше храм Воскресения Господня в своем Новом Иерусалиме. Но заботливое сердце царя все еще было обращено к прежнему своему другу – патриарху Никону.

Страшное поражение московского войска под Конотопом крымскими татарами и казаками Выговского в конце июня 1659 года произвело общую тревогу между русскими. Понеслись слухи, будто татары двигаются на Москву. В августе, по государеву указу, люди всех чинов спешили на земляные работы для укрепления столицы. Царь, зная, что Воскресенский монастырь не укреплен, посылал предложить Никону более безопасное убежище в калязинском монастыре преп. Макария. Никон будто бы сказал на это посланному: «Возвести благочестивому царю, что я в Калязин монастырь не пойду; лучше мне быть в Зачетейском монастыре, в Китай-городе в углу, нежели в Калязине. А есть у меня, по милости Божией и государевой, свои крепкие монастыри: Иверский и Крестный, и я, доложась государю, пойду в свой монастырь. Возвести великому государю, что я иду к Москве доложиться ему о всяких своих нуждах». Посланные спросил, про какой Зачатейский монастырь изволит говорить патриарх. «Про тот, – отвечал Никон, – что на Варварском крестце под горой у Зачатия». – «Да там только большая тюрьма, а не монастырь», заметил посол. «То и есть Зачатейский монастырь», сказал Никон. Скоро затем Никон действительно приехал в Москву и, остановившись на своем Иверском подворье, в тот же день послал возвестить царю, что прибыл ради некоторых нужных потреб и желает видеть его царские очи. На другой день царь, посоветовавшись с боярами, послал думного дьяка Алмаза Иванова спросить Никона: ради каких нужных потреб пришел он? Никон отвечал Алмазу: «Я тебе о нужных моих потребах говорить не буду и через тебя посылать мое благословение не хочу». На третий день царь известил Никона, чтобы явился к нему наверх вечером, и когда Никон прибыл, встретил его на переднем крыльце, и введши в палату, посадил его, как бывало прежде, скрашивал его о здоровье и душевном спасении и только: потом что тут же находились и бояре. Посидев «мало», царь и патриарх пошли к царице и к царским детям, и потом царь отпустил Никона в его Воскресенскую обитель, дозволив ему посетить две другие его обители – Иверскую и Крестную, и просил его на следующий день к себе на обед; но Никон отказался, намереваясь рано утром в тот день выехать из Москвы. Царь прислал Никону на дорогу две тысячи рублей и для охраны его, кроме прежних десяти, назначил еще двадцать стрельцов, которые с того времени и состояли при Воскресенском монастыре. Возвратившись в эту обитель, Никон послал государю письмо, в котором благодарил его за великую милость и за присылку стрельцов из Савина монастыря, только просил пожаловать им пороху, и продолжал: «есть на патриаршем дворе моя лошадка, что прислал мне грузинский царь Александр, и у меня было замечено подарить ее государю, моему свету, царевичу Алексею Алексеевичу: извольте, государь, ту лошадку взять. Да есть на патриаршем дворе две мои худенькие каретки: одна куплена в Василия Великого, другую подарил князь Иван Голицын старый: вели, государь, выдать мне хотя бы одну из них, чтобы сделать возчишко для дороги, а тележка, в которой я с Москвы съехал, изломалась».

В сентябре Никон отправился в свой Иверский монастырь и прожил там до половины декабря, если не долее. А оттуда, взяв с собой несколько серебряных сосудов и других вещей, переехал в Крестный монастырь, где и оставался до половины сентября следующего 1660 года. В обоих монастырях занимался монастырскими делами и в Крестном окончил главную каменную церковь во имя Воздвижения Честнаго Креста, которую и освятил 2-го сентября (1660г.); устроил большой колодец, обложил его диким камнем и соорудил над ним каменную церковь во имя Происхождения Честный Древ, и 8 сентября освятил деревянную церковь во имя Всех Святых, которую построил в монастырской роще. Известно несколько писем, какие писал Никон их Иверского и Крестного монастырей к преданному ему боярину Никите Зюзину, находившемуся тогда в Новгороде на государевой службе. Два письма из Крестного монастыря особенно ясно отражают в себе тогдашнее состояние духа их автора. В письме от 28 июня Никон говорил: «Вы снова пишите ко мне, и по-прежнему скорбите о мне и о моих скорбях; но меня, плачущего, утешит Господь в будущем веке, как обещал любящим Его. А ныне о себе писать нечего. кроме болезней и скорбей многих: едва жив в болезнях своих. Крутицкий митрополит и чудовский архимандрит прислали дьякона Феодосия, жившего у крутицкого, с многим чаровством меня отравить. И он было отравил, да едва Господь помиловал: безцем камнем и индроговым песком отпился. Да и иных со мной четырех старцев испортил… Лежал не мало без памяти, едва не умер; а старцы по три дня лежали и тем же, чем я отпились. О всем этом писано государю к Москве».

Между тем как Никон проживал в своем Крестном монастыре, царь Алексей Михайлович решился, наконец, рассмотреть и решить дело об оставлении Никоном патриаршей кафедры и избрании ему приемника, столько уже времени тяготившее всех. С этой целью в феврале 1660 года царь созвал в Москве собор и в то же время отправил стольника своего Матвея Степановича Пушкина в Крестный монастырь к Никону спросить его мнения по этому предмету. В 16 день февраля, все собравшиеся на собор, митрополиты, архиепископы, епископы и прочие духовные лица, по приказанию государя, предстали пред лицом его в Золотой палате, где находились уже бояре, окольничие и думные люди. В своей речи к духовенству государь говорил: «Мать наша, св. соборная Церковь, вот уже год и семь месяцев не имеет жениха и пастыря, с тех пор, как бывший ее пастырь самовольно оставил свой престол и отрекся от него. Это видели митрополиты сарский и подонский Питирим и сербский Михаил, тверской архиепископ Иоасаф, архимандриты, игумены и другие, которые были в тот день с Никоном в службе. От них взяты сказки за их руками, и те сказки мы пришлем к вам на собор. И вам бы, о Св. Духе, рассудить о сем крепко, единодушно и праведно, без всякой ненависти и тщетной любви, по правилам св. апостолов и св. отцов, памятуя страшный суд и воздаяние». На другой день 17 февраля, собор открылся в патриаршей крестовой палате. По указу государя, боярин Петр Михайлович Салтыков принес на собор сказки множества лиц, духовных и светских, которые были свидетелями отречения Никона от кафедры или которых посылал тогда царь для переговоров с Никоном, писанные 14–15 февраля, следовательно, еще перед открытием собора. В последующие дни представлены были собору еще другие сказки, писанные уже 20–22 февраля, следовательно, по открытии собора. Все эти сказки собор внимательно выслушивал, сличал, в чем они сходны и в чем несходны, требовал словесных объяснения от свидетелей, писавших сказки и находившихся тут же, которые то подтверждали свои показания, то исправляли или даже давали новые сказки, и пришел к заключению, что «святейший патриарх Никон оставил свой патриаршеский престол своей волей». Об этом послал собор боярина Петра Михайловича Салтыкова доложить государю. Государь, через того же Салтыкова, указал собору сделать выписку из правил св. апостолов и св. отцов и на основании ее рассудить «об отшествии бывшего патриарха Никона», а у выписки это быть архиепископам: Маркеллу вологодскому, Илариону рязанскому, Макарию псковскому, архимандриту чудовскому Павлу и игумену Александрова монастыря Симону. Выписка была сделана, – не только правил, но и толкований на них. И собор 27 февраля, выслушав все эти правила и толкования, рассуждал: а) бывший патриарх Никон презрел прошение великого государя через князя Алексея Трубецкого не оставлять кафедры; презрел такое же моление архиереев и прочих людей, находившихся при отречении его; не поведал причины своего отречения ни государю, ни архиереям; не оставил о том писания даже всему священному собору; б) со времени отречения его, Никона, от кафедры прошло уже год и 7 месяцев; в) все свидетели, которые допрашиваны были на соборе, с евангельской клятвой подтвердили истинность своих сказок и в этих сказках согласно показали, что Никон отрекся от своего патриаршества и обещался потом не быть на кафедре; г) да и сам Никон в своей отписке государю, которую государь прислал на собор с боярином Петром Салтыковым, своей рукой написал: «бывший патриарх Никон». Принимая во внимание все эти обстоятельства и прилагая к ним священные правила, прочитанные на соборе, собор выразил свое решение так: «Правила св. отцов все согласно и невозбранно повелевают на место епископа, отрекшегося своей епископии или оставившего ее, без благословной причины, более шести месяцев, поставить иного епископа».

Но этим решением собор не мог ограничиться. Недостаточно было сказать только, что вместо отрекшегося от кафедры Никона следует избрать иного патриарха; необходимо было сказать вместе, как же поступить с самим Никоном: считать ли его и впредь патриархом, и какие права за ним оставить. На решение этих вопросов как бы вызывал собор и сам Никон. Посланный к нему в Крестный монастырь стольник Пушкин возвратился и 6 марта дал письменную сказку, что он прибыл к Никону 24 февраля и, по указу государя, говорил ему: «Когда ты изволил оставить патриаршеский престол, и государь посылал к тебе не раз боярина князя Алексея Никитича Трубецкого, чтобы ты возвратился на престол, ты отказал боярину, на престол не возвратился и подал великому государю благословение выбрать другого патриарха, кого пожелает. После посланы были к тебе думный дворянин Елизаров и думный дьяк Алмаз Иванов, ты и им сказал те же речи, что на патриаршеском престоле впредь быть не хочешь, и об избрании на свое место патриарха благословение государю подал». Никон отвечал: «Как приезжал ко мне от государя боярин князь Трубецкой, он на патриаршество меня не звал, а говорил мне о том в Москве в соборной церкви, чтобы я на престол возвратился. И думный дворянин Елизаров так же меня не звал, только выговаривал. А великому государю от меня благословение всегда: невозможно рабу не благословить своего государя. Но на такое дело, чтобы поставить патриарха без меня, я не благословляю: кому без меня ставить патриарха и митру на него возложить? Мне дали митру патриархи вселенские, и митрополиту возложить на патриарха митру невозможно. Я оставил престол, но архиерейства не оставлял, и все власти моего рукоположения и, при поставлении своем, дали в своем исповедании клятвенное обещание пред всей Церковью не хотеть им иного патриарха, кроме меня: как же им без меня ставить новоизбранного патриарха?» При этом Никон вручил Пушкину свое письмо к государю и промолвил: «Если государь изволил мне быть в Москве, то я по указу его, новоизбранного патриарха поставлю и, приняв от государя милостивое прощение, простясь с архиереями и подав всем благословение, пойду в монастырь. Только бы государь не велел отнимать у меня монастырей моего строения, да указал давать мне часть от соборной церкви, чтобы мне быть сыту». В письме к государю, которое привез Пушкин, Никон также говорил, что для благозаконного и праведного избрания нового патриарха должен быть призван он, Никон, и что он, когда избрание соборно и благочестиво совершится, преподаст новоизбранному, через рукоположение, ту же благодать, которую прежде сам принял, и разрешить всех архиереев от данного ими, при поставлении на архиерейство, клятвенного обещания – не хотеть иного патриарха, кроме его, Никона. Оба эти документа: письмо Никона и сказка Пушкина, прочитанные 14 марта, по воле государя, в его Золотой палате, в присутствии его самого, бояр, окольничих и царского духовника, благовещенского протопопа Лукиана, показали, что Никон не только продолжает считать себя патриархом, но одному себе усвояет право рукоположить нового патриарха для Москвы и, по рукоположении его, желает еще пользоваться частью из его патриаршеских доходов от соборной церкви: тем необходимее было собору заняться решением вопроса о самом Никоне, как отрекшемся от своей кафедры.

И собор действительно занялся. Снова обратились к церковным правилам, а вместе и к церковной истории. Собрано было множество примеров, из которых одни показывали, что патриархи и вообще архиереи, самовольно оставившие свой престол, вновь на престол свое не возвращались; другие показывали, напротив, что такие архиереи снова возвращаемы были на свои кафедры; третьи, что архиереи самовольно отрекшиеся даже от своего архиерейства, снова сподоблялись архиерействовать; четвертые, что еще при жизни патриархов и епископов, самовольно оставивших свой престол, на их места поставлялись иные патриархи и епископы. В 20 день марта, по приказанию государя, собрались в его Золотой палате знатнейшие бояре, окольничие и думные люди; потом пришли туда же и предстали государю митрополиты, архиепископы и епископы и прочие власти и сказали, что принесли составленные по его государеву указу, выписки из свящ. правил. Когда, после краткого молебствия, все духовные и светские сели, царь приказал читать выписки рязанскому архимандриту Стефану, а по окончании чтения пригласил всех духовных высказывать свои мнения, кто что ведает. Первый высказал свою мысль ученый епископ полоцкий Каллист, за ним говорили крутицкий, рязанский и другие архиереи и архимандриты. Мнения оказались различны, и эта разность обнаружилась еще более в последующих заседаниях собора. Одни, и преимущественно греческие, архиереи, которые, по велению государя, также приглашены были для участия в соборе, утверждали, что Никон, самовольно отрекшийся от своего престола, должен быть лишен архиерейства и даже священства; другие, к числу которых принадлежал и пользовавшийся большим уважением за свою ученость иеромонах Епифаний Славеницкий, говорили, что Никон, хотя и самовольно отрекся от кафедры, не должен быть лишаем архиерейства и священства. Третье мнение выразил ученый архимандрит полоцкого Богоявленского монастыря Игнатий Иевлевич, обративший на себя внимание царя своими речами к нему в Полоцке. В речи своей пред царем и собором, 10 мая, этот архимандрит высказал: детям отца и словесным овцам верховного пастыря судить не подобает, и собору русского духовенства не иначе возможно рассудить и разрешить правильно дело своего патриарха Никона, как только по согласию с большим собором великой Церкви константинопольской и со вселенским патриархом. Славеницкий подал государю особую записку с изложением своего мнения, сущность которого состояла в следующем: по правилам, Никона, хотя и отрекшегося от своей кафедры, можно вновь возвести на нее, если он достоин; а если недостоин, то нужно прежде судить его и низложить, и только тогда на место его можно будет возвести другого; а судить Никона нельзя без цареградского патриарха. Впрочем, на основании прежних примеров, можно и теперь, без суда над Никоном, возвести на оставленную им кафедру другого патриарха; только и Никона не следует отчуждать архиерейского служения и чести. Если же он, находясь в этой чести, начнет творить смятение, то тем самым повинен будет лишению архиерейского сана. Равным образом и в присутствии собора, когда Епифания спросили его мнения, он в 26-й день мая отвечал: «О том, чтобы Никон был чужд архиерейства и священства, я не только писал, но и говорить не дерзаю; я не нашел таких правил, чтобы архиерея, самовольно оставившего свой престол, но не отрекшегося от архиерейства, отчуждали от архиерейства и священничества». А в 15-й день июня сказал, между прочим, что вновь поставленный на место Никона патриарх, как престольный, будет иметь полную власть запретить бывшему патриарху, т. е. Никону, если последний ему не покорится и без его благословения дерзнет совершать архиерейские действия. Со своей стороны, и греческие архиереи подали свою записку на имя царя и собора, и говорили, что несправедливо некоторые, по дружбе к Никону и неверно толкуя правила, не соглашаются с мнением всего собора, который определил низложить Никона и лишить священства до тех пор, пока он не смирится и не станет молить о возвращении ему священства пред новым патриархом и собором. Напрасно указывают на пример цареградских патриархов, которые, хотя и оставляют свою кафедру, один за другим, но не лишаются через то своего архиерейства и продолжают священнодействовать: эти патриархи оставляют свою кафедру не самовольно, а по неволе, но насилию и пребеззаконно прогоняются от своего престола нечестивыми турками. Совсем другого рода пример известен из деяний третьего вселенского собора. Когда Евстафий, епископ памфилийский, отрекся от своей кафедры, это отречение вменено было ему в вину, и он лишен был архиерейства и священства. Когда же он со смирением и слезами притек ко вселенскому собору и просил возвратить ему имя и честь епископа, собор разрешил ему именоваться епископом, равно священнодействовать и рукополагать, но только по приглашению и с дозволения местного епархиального епископа. Вот по этому образцу следует поступить и с Никоном. Вследствие этой записки греческих архиереев, Епифаний подал государю новую свою записку, в которой говорил, что из двух решений собора первое – об избрании и поставлении нового патриарха на место Никона – признает правильным и благополезным, а второе – о низложении Никона и лишении его священства – понять не может. Изложив причины, почему не может согласиться с этим решением, Епифаний присовокупил: «Я не имею в виду прекословить священному собору и не осуждаю писания, написанного от греческих архиереев и богомудрого Дионисия архимандрита (святогорца), но заявляю мнение моего худого ума, чтобы оно, если покажется священному собору благословным, было принято, а если не благословным, было отвергнуто». Начались опять прения на соборе. Греки отстаивали свое мнение и ссылались особенно на 16-е правило двукратного собора, которое гласит: «А ще кто из епископов, пребывая в своем достоинстве, и не хощет отрещися, и не желает пасти народ свой, но, удаляясь из своей епископии, более шести месяцев остается в другом месте, таковым да будет совершенно чужд епископской чести и достоинства». Греки уверяли, что вслед за сим в греческом тексте того же правила сказано еще: «безумно убо есть епископства отрицатися, держати же священство». Эти последние слова подействовали на самого Епифания; он не дерзнул прекословить им и дал согласие на низвержение Никона. После того государь дал приказ Епифанию составить соборное определение. Но Епифаний, когда возвратившись домой, вздумал проверить уверения греков, не нашел подействовавших на него слов в греческом тексте правил и поспешил представить государю новую записку, в которой говорил: « Я прочел истинное правило греческое (16-е двукратного собора) и не нашел в нем слов: «безумно бо есть епископства отрещися, держати же священство». Почему отрекаюсь от моего согласия на низвержение Никона, каюсь и смиренно прошу прощения. Новопоставленный патриарх в праве будет или благословить бывшего патриарха Никона, да архиерействует в том монастыре, где будет жить, или запретит ему архиерействовать, если не поклонится новопоставленному патриарху и без его благословения дерзнет архиерействовать; а если запрещения не послушает, то да низвержется. Я готов исполнить повеление вашего величества и составить соборное определение об избрании и поставлении нового патриарха: это согласно с правилами; но о низвержении Никона писать не дерзаю, потому что. не нашел такого правила». Государь поколебался и, вероятно потребовал отзыва от некоторых других членов собора, если не от всего собора, потому что сохранилось «Слово отвещательное» к царю не одного, а нескольких лиц по этому предмету. Они писали, что хотя Никон, самовольно оставивший свою паству и не шесть только, более уже восемнадцати месяцев живущий вдали от нее, по правилам и даже по царским законом, заслуживает низложения, но, по древним примерам, и ему «аще повелит святое и превеликое твое царство и св. собор и синклит», можно оказать «снисхождение и человеколюбие», какое оказал третий вселенский собор епископу памфилийскому Евстафию, и не лишать его архиерейства и священства: «зане аще и господин Никон в прочих внешних вещах и во отречении своем погреши, яко человек, но в догматах благочестивые и православные веры б благочестивейший и прав, и во апостольских и отеческих преданиях восточные Церкви бе зело ревнитель… И да не явимся тяжкие, молим о том великое твое царство, и с дерзновением пишем к тебе, яко к царю христианнейшему, кротчайшему и благоутробнейшему». Царь охотно согласился на снисхождение Никону, и тогда Епифаний, обрадованный таким исходом дела, написал до крайности витиеватое и напыщенное «Деяние соборное», в котором изобразил общими чертами весь ход собора от начала до конца; но изложил только те рассуждения собора, которые касались вопроса об избрании нового патриарха на место Никона, а совершенно умолчал о тех, которые касались вопроса о низложении Никона, и окончательное решение собора выразил так: «да вместо благоговейного Никона, бывшего патриарха московского, самовольно престол свой патриаршеский оставившего, ин святейший патриарх московский правильно изберется, благодатию Духа Святого восхиротонисуется и в душевную всего благочестивого рода российского пользу на престол патриаршеский взведется». Это соборное Деяние, в 14 день августа 1660 года, подписали все присутствовавшие на соборе шестнадцать архиереев, многие архимандриты, игумены и протопопы, в том числе и греческие три архиерея с архимандритом Дионисием святогорцем и полоцкий архимандрит Игнатий Иевлевич.

Никон, когда узнал об этом соборе (самые акты соборные кем-то сообщены были Никону), отнесся к нему с крайней неприязнью и называл его не иначе, как синагогой иудейской, а действия его – антиканоническими, во-первых, потому, что он, Никон, не был приглашен на собор для оправдания и осужден заочно; во-вторых, потому, что был судим теми, которые от него же получили рукоположение, словно отец детьми; в-третьих, потому, что собор созван был одним царем, без участия патриарха.

И царь не оказал к соборному решению надлежащего внимания: он поколебался в доверии к собору, в виду происходивших в нем разногласий, и побоялся, как бы не погрешить против церковных правил. К избранию нового патриарха, как определено было собором, царь вовсе не приступал и делал никаких распоряжений. Все труды собора, продолжав8шиеся около полугода, не привели теперь ни к чему, хотя впоследствии, как увидим, они послужили важнейшим пособием для восточных патриархов, вместе с новым собором судивших Никона.

Между царем и бывшим патриархом вскоре после собора возобновились было добрые отношения. В Воскресенский монастырь прибыл окольничий Иван Михайлович Милославский и от имени царя говорил Никону, что боярин Борис Иванович Морозов (свояк и бывший воспитатель царя) изнемогает, и что если была от него патриарху какая-то досада, то простил бы его. Никон письменно отвечал царю: «Досады от него нам мы не ведаем, кроме любви и милости, а хотя бы и было что, мы, как подражатели Христовы, прощаем ему все, в чем, яко человек, согрешил пред нами; а когда Господь пошлет по душу его, мы напишем ему, если угодно вашему благородию, и разрешительную грамоту. Много работал он тебе, великому государю: поболезнуй же и ты о нем ныне, а отходящим от мира сего ничто столько не пользуется, как милостыня и приношение жертв. Мы же, богомольцы твои, оскудели ныне всем в созидании церкви Воскресения Христова и св. Голгофы и св. живоносного гроба Христова, и потому молим твою кротость о милостыне на создание храма и на пропитание нам, бедным, и мы пока жив боярин Борис Иванович, будем молиться о спасении его, а по кончине его не перестанем поминать его… Не грех будет, если и вотчину пожалуешь на вечное пропитание служащим в церкви и пенязи… А всего полезнее было бы для души боярина, если бы он, по смерти, и положен был в дому Живоносного Воскресения, при св. Голгофе, против великих врат: тогда память великого боярина не престала бы вовек, и Бог успокоил бы душу его, по нашим смиренным молитвам, со святыми». Не знаем, пожаловал ли что-либо государь Никону по этой просьбе, но другую его просьбу уважил. В январе 1661 года последовал царский указ взять с монастырей Никонова строения (как и с других монастырей) даточных людей не только за этот, но и за два предшествовавшие года. Никон написал челобитную, в которой, перечисляя, сколько прежде доставлял он со своих монастырей даточных людей на службу государя, умолял его не брать ныне даточных людей с тех монастырей, по крайней мере, за два предшествовавшие года. К Никону прислан был Родион Стрешнев известит, что царь его пожаловал и брать достаточных людей с его монастырей за прошлые два года не указал. Из той же челобитной Никона видно, что со всех вотчин Воскресенского монастыря, по милости государя, не брались даточные люди и за все прежние годы «ради монастырского строения». В ноябре того же 1661 года, 1 числа, государь прислал Никону с Григорием Никифоровичем Собакиным три тысячи рублей и просил, чтобы Никон написал разрешительную молитву для скончавшегося боярина Ильи Ивановича. Никон благодарил письмом государя за присланную милостыню, выражаясь, что «вложить» ее в церковь Живоносного Воскресения Господня, тогда строившуюся, и послал разрешительную грамоту с тем, чтобы она прочитана была духовником умершего боярина над его телом и вложена в его руки.

Но вскоре же, после бывшего собора на Никона и после возвращения его из Крестной в Воскресенскую обитель, начались у него столкновения с соседями по земельным владениям, снова разрушившие мир между ним и государем. Какой-то Иван Сатин подал царю челобитную что крестьяне Воскресенского монастыря скосили сено на его земле более трехсот копен, стреляли в него самого и покушались разорить его жилище. Царь прислал эту челобитную, 15 декабря 1660 г., самому Никону, чтобы он послал произвести по ней расследование. Никон поручил своему боярскому сыну Ражейскому произвести сыск и сыскные речи отослал к государю. Дело на этот раз обошлось спокойно. Другой сосед по имениям, окольничий Роман Бабарыкин, у которого Никон и купил вотчину под свой Воскресенский монастырь, завладел кочеваровской землей и ивановскими лугами, которые монастырь считал своими. Архимандрит и наместник монастыря били челом государю о праведном сыске по писцовым книгам. Указ государев почему-то позамедлил, а между тем пришло время снимать на спорной земле хлеб и сено, и Никон, не дождавшись царского указа, велел своим крестьянам сжать хлеб и скосить сено на той земле. Бабарыкин принес жалобу. От царя присланы были сыщик и подьячий, которые и произвели сыск и хотели, как им было велено, дать суд и воскресенским властям, но получили от них сказку, что «простому человеку нельзя судить людей Божиих, особенно освященных», которую и отвезли в Москву. Не дождавшись решения по произведенному сыску и царского указа, Никон приказал свести спорное сено своим людям. Бабарыкин снова принес жалобу, и 3-го декабря 1661 г. присланы были, по царскому указу, те же сыщик и подьячий произвести новый сыск и взять монастырских крестьян в Москву для расспросов. Никон счел себя обиженным и написал к государю письмо: «Начинаю письмо к твоему благоразумию словами, без которых никто из нас, богомольцев ваших, не смеет писать к вам, государям: Бога молю, челом бью. И словом, и делом исполняем мы это, по долгу своему и по заповеди апостола Павла; но щедрот твоих умолить не можем… Но злоначальный змей нигде нас не оставляет и паветует на нас сосудом своим избранным, Романом Бабарыкиным, смущая твое благородие… Роман, враг Божий, враждует на дом Божий и на нас, ваших смиренных богомольцев, и то все лжет. Посему молим вашу кротость перестать от гнева, оставить ярость и на слушать лукавнующих… Мы столько терпим поруганий от твоих синклитов! Если ты, ведая это, потерпишь такому проклятому и не отмстишь, то гнев Божий не укоснит прийти на тебя. А мы ради Христа не только принять поношения и укорения, но и умереть готовы».

Высказав свое огорчение перед царем, Никон не замедлил высказать еще более резко свой гнев на архиереев. В 1662 г., в неделю православия, он совершал литургию в своем Воскресенском монастыре и во время обряда православия торжественно проклял, или анафематствовал, стоявшего тогда во главе русской иерархии крутицкого митрополита Питирима, – проклял за три вины: «за действо Ваий (шествие на осляти), за поставление Мефодия, епископа мстиславского, и за досадительное и поносительное к себе слово». Эта анафема смутила всех в Москве. Царь потребовал мнения по этому делу от архиереев. Известны письменные ответы к царю митрополитов: новгородского – Макария и ростовского – Ионы, архиепископа рязанского – Каллиста. Все они единогласно признавали поступок Никона несправедливым и протоканоническим.

Когда получены были отзывы архипастырей, равно осудивших анафему, произнесенную Никоном на митрополита Питирима, последний подал царю 13 октября 1662 г., челобитную на Никона за эту незаконную клятву.

****

В этом то году явился в Москве газский митрополит Паисий Лигарид, которому суждено было принять важное участие в несчастном деле Никона. Паисий в мире Панталион, Лигарид родился на острове Хиосе; воспитывался в Риме под руководством иезуитов, в тамошней коллегии, основанной для греков. По окончании учения, возвратился было на родину с мыслью о распространении римской веры; но вскоре переселился в Молдовалахию и сделался дидаскалом ясского училища. Здесь умел понравиться иерусалимскому патриарху Паисию, поступил в его свиту и в 1650 г. принимал участие в известном «прении о вере с греки» старца Арсения Суханова. По возвращении в Иерусалим, патриарх Паисий постриг Лигаридия или Гордия, 16 ноября 1651 г., в храме Воскресения Христова, в монашество, назвав Паисием, и отдал его под начало находившемуся тогда в Иерусалиме старцу Арсению Суханову. Тот же патриарх не замедлил возвести своего соименника Лигарида в сан митрополита газского, который, однако же недолго оставался в своей разоренной епархии и в 1656 г. опять очутился в земле волошской, где и познакомился с ним антиохийский патриарх Макарий, возвращавшийся из Москвы. Из Валахии Паисий Лигарид написал письмо к соотечественнику своему Арсению греку, служившему при патр. Никоне, и выражал желание побывать в Москве и видеть Никона. Никон в 1 день декабря 1656 г., отвечал Лигариду: «Слышахом о любомудрии твоем от монаха Арсения, и яко желаеши видети нас, великого государя: тем и мы тебе, яко чадо наше по духу возлюбленное, с любовью прияти хощем; точию, прием сия наше письмена, к царствующему граду Москве путешествовати усердствуй». И в тот же день написал еще четыре письма: к воеводе молдавскому Стефану, к воеводе мутьянскому Константину и к митрополитам: молдавскому – Гедеону и угровлахийскому – Стефану, чтобы они отпустили Паисия Лигарида в Москву с любовью и снабдили всем потребным на дорогу. Неизвестно, почему не состоялась тогда поездка к нем Лигарида: она состоялась только спустя более шести лет, когда Никон не был уже великим государем. В 12 день февраля 1662 г. прибыл в Путивль, как извещали царя местные воеводы, «из Иерусалима газского Предтечева монастыря митрополит Паисий, а с ним архимандрит его Леонтий, успенский игумен Пахомий, архидиакон Неофит, Троицкого монастыря келаря Арсения (т. е. Суханова), что живет на Москве, племянник его гречанин Юрья, да толмач Христофор, да митрополичьих спевак четыре человека». С митрополитами приехали также четверо русских пленных, из которых двух выкупил он сам в Яссах у татар, заплатив тысячу ефимков. Паисий объявил, что идет бить челом о милостыне по царскому указу. Паисий со всей своей свитой был пропущен в Москву и 9 апреля представлялся государю, поднес ему модель гроба Господня, иорданскую воду, иерусалимские свечи и получил от него жалования: кубок серебряный, камку, 40 соболей и тридцать рублей деньгами. Вскоре Паисий подал челобитную, в которой говорил, что его небольшая епархия газская терпит крайние притеснения от турок, и что он, не желая более переносить эти насилия, договорился давать выкуп за своих христиан ежегодно по 500 ефимков с условием, чтобы турки не теснили тех христиан и не обращали их в свою веру, а его самого не выгоняли из епархии. Государь приказал выдать Паисию еще сто рублей деньгами да на 50 руб. соболями из сибирского приказа.

Услышал о приезде Лигарида и патриарх Никон, и прислал к нему Арсения грека со следующим приветствием: «Приезду митрополита газского и брата своего по духу бывший патриарх Никон очень и очень радуется; он уповает, что тобой все придет к глубочайшему миру и рушится средостение, возникшее между царем и патриархом». Паисий принял с удовольствием эти приветственные слова и в вежливых выражениях отвечал патриаршему послу.

Спустя около двух месяцев со времени прибытия Паисия Лигарида в Москву, он, в самый день Пятидесятницы, подал по делу Никона письмо на имя государя и убеждал его ревностнее заняться этим делом для блага Церкви и государства. «Патриаршее достоинство, – писал Паисий, – превышает все прочие, и потому все признают крайне непристойным, что такое высокое седалище в продолжение четырех лет остается обнаженным и без своего украшения. Дело неслыханное, чтобы патриаршая Церковь столь долгое время пребывала в затмении, подобно луне, и лишена была своего законного пастыря, как вдовица, не имеющая мужа. Позволительно рассуждать так: если Никон действительно обременен преступлениями, то определением собора, как недостойный, да извержется, ибо за преступлением следует наказание; если же он окажется невинным и не подлежащим никакому осуждению, тогда пусть свободно возвратится на свою кафедру, совершенно оправданный, и таким образом положится конец замешательству. Россия сделалась позорищем для всего мира, и все народы ожидают видеть развязку этого печального обстоятельства. К тому же, да обнаружится невинность и правда: ибо доселе еще носится ложный слух, будто патриарх Никон бежал по причине, угрожавшей ему опасности тайного убийства и вследствие открывшегося тиранского заговора. Такая молва наносит великое бесчестие всему государству укоризной в отцеубийстве и обвиняет, прежде всего, ваше царское величество, потом сенат и весь народ в таком смертном грехе, о котором и подумать страшно… Таким-то суждениям и клевете иностранцев подвергаешься ты, Алексей, человек Божий, из-за одного Никона, осыпанного твоими милостями и благодеяниями. Но я вижу уже, что мед превращен в соль и прекрасное вино в оцет беспримерной неблагодарностью. Остается как можно скорее снестись с цареградским патриархом и подробно уведомить его, как вселенского обо всем, чтобы он мог произнести правильное суждение в таком деле, от которого чрезвычайно страдает слава всего царства… Донесение же к патриарху должно быть написано на греческом языке, чтобы удобнее могло быть понято без помощи переводчика, и тайны вашего величества не разгласились между многими разномыслящими». В конце письма Паисий сделал приписку: «Сад, запертый для алчущих, и источник, запечатанный для жаждущих, как бы не существуют. Говорю к тому, что давно уже известно о собрании вашим величеством из разных библиотек многих превосходных книг. По сему нижайше прошу дозволить мне свободный вход для рассмотрения и чтения тех греческих и латинских кодексов».

Патриарху Никону кем-то была сообщена копия с этого письма Паисиева, и он отправил к Паисию длинную грамоту на славянском языке, которую перевел для него на латинский язык учитель Епифаний Славеницкий и которую мы представим, по возможности, в сокращении. «Не тайно для нас, – говорил патриарх, – что твое преосвященство написал к царскому величеству о нынешнем нужном деле. Но я лучше сообщу тебе ведомость, что и как происходило от начала. Милостию Св. Духа наше смирение посажено на патриаршем престоле согласно с постановлением, бывшим во дни благочестивого царя Феодора Ивановича, и утвержденным всеми четырьмя вселенскими патриархами и иными преосвященными архиереями. Шесть лет сидели мы на патриаршем престоле московском и были согласны во всем с милостивым царем нашим, кроме церковного суда. Царское величество, вопреки правил св. соборов и св. отцов, приял себе власть судить нас малых и иных преосвященных, митрополитов, архиепископов, епископов, монастыри и весь чин церковный. Да на что лучшее свидетельство? Ты и сам видишь на Москве, как приближается тиранское разорение Церкви, как, по царскому указу, мирские люди судят нас самих и всех архиереев. В июле 1658 г, когда царь устроил пир для грузинского царевича, один из вельмож ударил нашего стряпчего, и царь не наказал виновного, несмотря на нашу просьбу; 8 июля царь не пришел, против обычая, ни ко всенощной, ни к обедне в Казанскую церковь, рассердившись на меня; 10 июля также не пришел в соборную церковь, а только прислал ко мне в келью одного князя с неприличными словами и с бесчестием. И мы, слуша похвалку, вздумали дать место гневу и, окончив литургию, послали ключаря с извещением государю, что мы отходим ради его несправедливой ярости, следуя евангельскому слову: когда будут вас обижать в том граде, бегите в другой, отрясая прах от ног ваших. Царь прислал в церковь вельможу с теми же позорными словами, как и прежде. И мы вышли, и пробыли здесь в Воскресенском монастыре год и два месяца, и терпели недостаток в харчах, и отошли в другой монастырь и третий, который находится на море, и в том пристанище жили год. Тогда царь собрал власти и, ничего не сказав им, как произошло мое отшествие с престола, велел написать на меня некоторым из живущих в его палатах лживые свидетельства, а иных мучениями заставил говорить о мне, что я добровольно оставил престол свой; епископам, архимандритам, игуменам дал дары, чтобы, не спросив моего ответа, почему я отъехал, все подписали против меня свои руки, вопреки правилам. По 16 правилу двукратного собора, епископ, удалившийся из своей епархии и пребывающий вдали от нее более шести месяцев, без благословной причины, должен быть чужд епископского достоинства. А мой отъезд не таков, но, кажется, учинен по евангелию, где говорится, что Сам Христос отходил от ярости жидовской, и Павел из Дамаска и Петр из темницы ушли. Но вот епископы, которые обвинили меня по тому правилу, сами достойны извержения. потому что они больше шести месяцев прожили в Москве на соборе против меня. Они не должны были слушать царя и приходить без нашего повеления, как обязались в своей архиерейской присяге не слушаться в таких случаях царя, хотя бы и смертью претил; да мало – не все они от меня поставлены. Мы в иные уезды и паствы не отходили по сие время, но живем в наших московских паствах, хотя недавно великое гонение и жестокую угрозу объявил нам от царского величества окольничий Родион Матвеевич Стрешнев, сказав, что царь не хочет больше терпеть. А мы пред царем не знаем никакой вины, кроме того, что пишем к нему на его неправды: он довел до убожества монастыри, разорил церкви и, без нашего благословения, отнимает у них поместья. Сам вижу, что на Москве, без избрания архиерейского, поставляются епископы, архимандриты, игумены по царскому указу, и кого мы властью, нам данной вяжем, тех царь велит развязывать и ходить с ними в молитву. Если я проклял крутицкого митрополита и Симеона Стрешнева, думного мужа, то не без причины. Крутицкий в неделю Ваий незаконно ездил на осляти; поставил, только по царскому указу, епископа в епархию киевской митрополии, подвластной цареградскому патриарху, и во время поставления сидел на патриаршем месте; правит тремя епархиями: патриаршеской, суздальской и своей крутицкой, в которой со времени своего поставления ни разу не был; подсылал злого человека, чтобы отравить нас. Трех иноков проклял они наругаются над исповеданием православной веры, которое присылал им Паисий, патриарх цареградский, и в св. литургии поступают против того, что мы правили думой и благословением святейших патриархов. Ты пишешь о книгах, до царского величества, собранных из многих стран, что они лежат запертыми без употребления: эти книги собраны не царской волей, а нашем радением, и отвезены теперь в наши дальние монастыри. Будь здоров и не забывай нас в своих молитвах».

Паисий, как сам говорит, «не без царского приказания», отвечал Никону (от 12 июля): «Растерзал ты сердце мое твоим апологическим посланием, достоуважаемый патриарше! Оно содержит в себе изящно изложенную драму твоих славных подвигов с страданий, за которые воздаст тебе Господь мзду достойную в день воздаяния. Но, стоя промеж двух сражающихся, не знаю, куда мне обратится: никто не может служить двум господам. Скажу без лести: Алексей и Никон, самодержец и патриарх, один ежедневно милует, другой и молится, и благословляет… Бог дозволил человеку в раю дать имена всем тварям, но не дозволил ему дать имя самому себе, потому что, но наименовал бы себя не Адамом перстным, а Всевышним. Поистине, корень всех зол – самолюбие. С тех пор, как твое блаженство приняло титул великого государя, возросли из земли и плевелы… Не хорошо многовластие: да будет один властитель, один царь. Справедливо жалуешься на побиение твоего слуги; но, блаженнейший, как не всякий слуга царский представляет царя, так и не всякий патриарший слуга представляет собой патриарха… О, если бы не было твоего бегства, причинившего столько несогласия. Ты ушел без привета, полный гнева и волнения…Будь сам себе судьей и скажи, был ли кто патриархом, оставаясь вне патриарха столько времени? Возведи окрест очи твои и воззри на чад своих, нуждающихся в патриаршем водительстве. Доколе оставляешь в забвении паству свою? Доколе будешь гневаться?.. Послушай слов моих и соединись со своими членами: ни Церкви, ни царству, ни тебе нет пользы, что ты остаешься вдали от кафедры вопреки правил… Четыре патриарха ожидают узреть конец сей распри. Москва, столица, сделалась позорищем для ангелов и человеков. Но ты говоришь, что против тебя был местный собор, который положил неправедное отрешение? А разве Афанасий и Златоуст не были оклеветаны?.. Жалуешься на крутицкого, что ехал он на жеребяти, когда это тебе одному позволено; но я слышу, что и новгородский, и казанский, и сибирский архиереи в праздник Ваий восседают на жеребяти. А в твое отсутствие надлежало и в Москве совершить это крутицкому, который общим и царским приговором назначен твоим наместником – епитропом… Но перехожу к главнейшей из твоих жалоб: царь, говоришь, ведает церковные дела, избирает архимандритов, устроил монастырский приказ, берет с монастырей, сколько ему угодно. Да ведь все это и другое подобное ты найдешь и в св. писании, как права и обычаи действия царей…. Царю свойственно судить других, но не быть судиму другими. Но таков архиерей: он и судит и судим бывает, свидетельствует и на него свидетельствуют… Никто да не называет царя нашего, эту опору народную, унаследовавшего преемственно от предков свою власть с явственными правами, тираном: этот в высшей степени христианский государь милует всех щедро и, подобно Титу, прозванному Любовью, раздает благодеяния… Ты можешь похвалиться, Никон почтеннейший, что он часть посещал твою келью; он предстоял тебе с таким смирением и почтением, что бояре соблазнялись не раз об унижении царского достоинства…Вспомни все его милости, патриарх, как из архимандритов возвел он тебя в митрополиты и на этот завидный патриарший престол… Тебе не доставало только одного – называться царем-отцом. Возведи, блаженнейший, молитвенные руки твои к Господу и молись о самодержце нашем и о всем народе, и из-за мелочных поводов не прибегай к отлучениям и проклятиям… Прости нам, если мы в чем-либо погрешили: всем известно, что ты филэллин и одеянием, и обычаем, и почетом…Будь здрав и долгоденствен».

Прочитав послание Паисия, Никон не отвечал ему ни слова, а сказал: «Отдаюсь на суд папы», – сказал не потому, будто бы был единомыслен с папой, а потому только, что знал правила сардикийского собора (3, 4 и 5), которыми дозволялось обвиняемым епископам, в случае недовольства их решением местного собора, обращаться с апелляцией к папе, хотя эти правила относились собственно к епископам сардикийской церковной области, находившейся в подчинении папе, но вовсе не относились к епископам других церковных областей, подчиненных иным патриархам. Слова Никона произвели, однако же, большую тревогу в Москве, тем более, что он присылал Паисию самую выписку из правил о папском суде. Спустя несколько дней Паисий позван был в патриаршую палату на собор для разбора заявления Никонова об апелляции к папе и для исследования, когда русские сделались христианами и откуда пришла к ним св. вера. Русские, без сомнения, знали из своих летописей, что они приняли веру с Востока, а не с Запада. Но Паисий начал решать вопрос на основании греческих летописей, привел свидетельства из Курополата, Кедрина, Зонары, Никифора Каллиста о самых первых крещениях русских из Византии и свидетельства Матвея Властаря, что Русь от начала причислялась к фракийскому диэцезу византийского патриарха и постоянно находилась под властью цареградского патриарха. Отсюда для всех сделалось очевидным, что Никон не имеет ни малейшего права обращаться к суду папы.

С этого времени молва о Паисии Лигариде, как ученом человеке, разнеслась по всему царскому дворцу, и Паисий очень часто был приглашаем членами царского синклита для совещаний по делу Никона. Один их этих знатных бояр, приходившийся дядей царю по матери, Семен Лукьянович Стрешнев, проклятый Никоном, предложил Паисию на бумаге до 30ьвопросов, касающихся Никона, с тем, чтобы Паисий дал на них ответы самому великому государю-царю через него, боярина Стрешнева. И Паисий, 15-го августа, следовательно, спустя только месяц с небольшим после своей переписки с Никоном, прислал Стрешневу письмо и вместе свои ответы. В письме Паисий говорил, призывая Бога во свидетели, что не хотел бы начинать этого дела, которое неизбежно поведет его к столкновению и неприязни с патриархом Никоном, но, по самому своему призванию, чувствует себя обязанным возвещать истину, и выражал сожаление, что не знает русского языка, а должен довольствоваться плохими переводчиками. Царский толмач Стефан перевел ответы Паисиевы на славянский язык (перевод очень плох и темен); многие охотно их списывали и, наконец, ответы попали в руки Никона. Никон поспешил написать на них целую огромную книгу, под заглавием: «Возражение или разорение смиренного Никона, Божией милостью, патриарха, против вопросов боярина Симеона Стрешнева, еже написал газскому митрополиту Паисию Лигардиусу, и на ответы Паисиевы». В этой книге Никон написал сильное возражение на вопросы Стрешнева и ответы Лигарида, в котором доказал правильность обрядов, совершенных при поставлении его на патриаршество, и доказал правильность своих действий священным писанием и правилам соборов.

Между тем, пока Никон писал свою книгу возражение, события шли своим чередом. Месяца через три или четыре после того, как Паисием Лигаридом составлены были ответы на вопросы Стрешнева, в один из дней четыредесятницы (Филиппова поста) тот же Паисий, как сам говорит, «приглашен был, частным образом. думными боярами и спрошен: каким образом Церкви избавиться от такого продолжительного вдовства, ибо постыдно ей без пастыря. Я отвечал: легко избавиться, если только правительство от души согласится исполнить мою мысль». Государь, которому было передано сказанное Паисием, изъявил согласие и, после многих вопросов и предложений Паисию в частной с ним беседе, произнес: «Ради самой истины открой мне твою мысль о средствах к исправлению Церкви нашей». Паисий отвечал: «Отправь грамоты к четырем восточным патриархам и объяви им все дело о Никоне, и тотчас же достигнешь своего желания». Государь обещал подумать об этом и посоветоваться с боярами. Долго ли он размышлял и совещался с боярами, но окончательное решение в душе его последовало 21-го декабря 1662 г., в день памяти святителя московского Петра. В этот день великий государь, находясь на всенощном бдении в соборной церкви, у мощей святителя, «прииде во умиление» о ней, что она вдовствует без пастыря уже пятое лето, и о несогласии в церковном пении и в церковных службах, вследствие чего в народе многое размышление и соблазн, а в иных местах и расколы, и о том, что Никон, хотя оставил свой престол, предает проклятию людей без соборного решения и без всякого испытания и творит иные подобные дела. И в тот же день, 21 декабря, государь дал указ:

1. Ради всяких церковных вин, которые учинились на Москве при бытии патриарха Никона и доныне действуют, быть собору в мае или июне 1663 года.

2. На этот собор пригласить вселенских патриархов и всех русских архиереев, для чего тем и другим послать царские грамоты.

3. Для приготовления необходимых для собора сведений вызвать в Москву рязанского архиепископа Иллариона и придать к нему боярина Петра Михайловича Салтыкова да думного дьяка Прокопия Елизарова, да дьяка Лукиана Голосова, чтобы они взяли расписки и сказки за руками: а) у соборных ключарей: что патриарх Никон взял из соборной церкви образов и всякой церковной утвари, с распиской и без расписки; б) у патриарших приказных людей: что он взял из домовой казны денег, золотых и ефимков, и всякой домовой казны; хлеба, лошадей и иного чего, когда поехал из Москвы, оставя престол; что при нем променено патриарших вотчин и кому; что у кого выменяно или взято, в цену или без цены, где и когда, и те выменянные и взятые вотчины все ли ныне в домовых патриарших вотчинах или куда отданы; в) у справщиков печатных книг: сколько при Никоне было выходов книг печатных и каких, и выходы эти во всем ли сходны между собой или в чем не сходны; все ли целы на печатном дворе книги, печатные и письменные харатейные, и переводы из присланных греческих книг, с которых печатаны новые книги, или некоторых нет, и где они ныне; г) у старца Арсения Суханова: что он купил в Палестине книг и иного чего для Никона, и что за все то дано денег, и куда то отдано.

4. Послать государевы грамоты во все монастыри к архимандритам, игуменам и строителям с братией, чтобы они описали к государю и прислали сказки и расписки за своими руками: сколько патриарх Никон взял себе у тех монастырей церковных каких потреб или монастырской казны, хлеба, лошадей и иного чего, и монастырских вотчин, на мену и в цену или без цены, в каких местах и когда.

Немедленно приступили к выполнению этого царского указа и, в частности, приготовлены были грамоты к патриархам: константинопольскому Дионисию, александрийскому Паисию, антиохийскому Макарию, иерусалимскому Нектарию и бывшему константинопольскому Паисию. Грамоты были составлены по прежним образам, и все, по главному содержанию, сходны между собой, кроме некоторых особенностей, помещенных в грамоте к Дионисию, как патриарху вселенскому, и к нему только относящихся. В этой последней грамоте, после титулов, царского и патриаршего, приветствий и благожеланий от царя патриарху и общих рассуждений о благотворности св. веры, о необходимости единения между Церквами и верующими, царь Алексей Михайлович говорил патриарху: «К вящшему утверждению соединения нашего молим твое преблаженство, если тебе возможно, самому направить твои красные ноги и прийти к нам, да преподашь нашей Церкви благословение и мир, да исправишь в ней неисправности и недоумения, которые без вашей святыни разрешиться не могут. Прежде бывший у нас патриарх Никон самопроизвольно оставил свой престол, и рукоположить иного на его место, без вашего совета и благословения, мы не дерзаем, хотя правила повелевают ожидать рукоположения иного архиерея на место прежнего не более трех месяцев, а со времени оставления нас Никоном идет уже пятое лето. Имея в виду правило: «аще епископы на митрополита что имеют, Константина града патриарху да возвещают», и мы не находим для себя ничего другого, как только писать к твоему преблаженству и молить тебя, да придешь к нам и разрешишь недоумение. Да будет тебе еще известно, что Никон, когда был патриархом на престоле великороссийской нашей Церкви, присвоил себе в своем титуле посягательство на вашу паству в городах киевских и писался патриархом всея великия и малыя и белыя России, и рукоположил епископа Калиста в Полоцке, не в свою область. Мы все церковное управление полагали на его рассуждение и следовали его совету: о сем, как придешь к нам, да рассудишь, и нас от сего да разрешишь. Если же тебе самому невозможно подвигнуться к нам, то молим тебя, преблаженнейший, пошли к нам от себя хот экзарха, мужа искусного во всем и сияющего жизнью, словам и мудростью, и другого с ним местоблюстителя, подобного ему, или, если возможно (о чем наиболее умоляем), пошли бывшего прежде тебя на престоле святейшего патриарха Паисия, как нам знакомого, если еще он жив и свободен. Просим тебя еще написать к антиохийскому патриарху, да подвигнется и он с тобой прийти к нам, если можно; а если нет, то да пошлет к нам от себя мужей, во всем искусных и испытанных; равно снестись письменно и с патриархами александрийским и иерусалимским, да потщатся и они сами прийти к нам или прислать от себя православных благочестивых мужей или даже свои послания за своими руками». К этому главному содержанию своей грамоты царь сделал еще два прибавления. В первом довольно подробно говорил и ходатайствовал пред патриархом о епископе мстиславском Мефодии, подвергшемся его проклятию. Во втором излагал следующее: «Дошло до нашего царского слуха чрез людей крепко умных, которым можно верить, как патриарх Никон, тайно от нас, послал бывшего архидиакона Евфимия со своими письмами к вашем преблаженству, и что тот прелагатай Евфимий, быв у вашей святыни, возвратился к Никону патриарху с вашими посланиями. Мы желаем, пастырь честнейший, узнать от вашей святыни, какие письмена дерзнул вручить вашему преблаженству Евфимий, и какой ответ принял он от вашей святыни, словесный и письменный…. О вас, пастырях, сказано: вы есть свет миру, да просветишь же нас светом твоего пастырского рассуждения, да отнимешь от нас всякую мглу сомнения в делах церковных». Грамота эта вместе с грамотами к другим патриархам писана или переписана в самых последних числах 1662 года. Возник вопрос: с кем же послать эти грамоты к патриархам? Перебирали многих, но ни на ком не останавливались. Наконец Паисием Лигаридом указан был «ученейший иеродиакон Мелетий, соотечественник и друг его». На Мелетия и пал выбор. Это был иеродиакон цареградского патриарха Паисия, приехавший к нам еще в ноябре 1655 года. Сначала ему назначено было у нас жалование по десяти денег на день, но с 16 августа 1656 года государь велел отпускать ему по гривне на день «для его учения, что он учит греческому пению дьяков певчих и подьяков». С того времени он постоянно, в начале каждого года (в сентябре), подавал челобитные о продолжении ему прежнего жалования, как учителю певчих, и получал просимое. Когда прибыл в Москву Паисий Лигарид, Мелетий       близко сошелся с ним, даже переселился к нему, так что самое жалование Мелетию отпускалось в общей сумме, опускавшейся на содержание Паисия и его свиты. За Мелентия поручились пред царем Паисий Лигарид и архимандрит Никольского монастыря Дионисий святогорец, и царь сказал: «Я уверен, что Мелетий послужит нам верно и возвратится с добрыми вестями».

Вести о всем этом быстро достигли патриарха Никона. Еще прежде этого Никон неоднократно писал к царю Алексею Михайловичу, просил у него мира и прощения в своих винах. «Ей-ей, со слезами молю и милости у вас, государей, и прощения прошу. Бога ради простите мне многое к вам согрешение, которому воистину нет числа», – так писал Никон к царю в одном письме.

Теперь были критические минуты для Никона; но он и в этот раз не сопротивлялся царским распоряжениям, а обратился к Алексею Михайловичу с письмом, которое дышит покорностью воле царя и желанием примирения. Он понял, какая гроза собирается над его главой, и поспешил написать государю письмо, чтобы предотвратить эту грозу. «Мне сделалось известным, – писал Никон, – что ты, великий государь, изволил писать ко вселенским патриархам о соборе, нашего ради отшествия, с черным дьяконом Мелетием греком. Если это правда, воистину мы не отметаемся и хвалим твое изволение, как божественное, если восхотят сами быть и сотворить суд о всем по евангельским заповедям и канонам, ей, не отметаемся… А что твое благородие изволил собрать на суд над нами митрополитов, епископов и архимандритов, это противно заповеди Божией: ибо нет такого правила, чтобы епископы судили своего патриарха, особенно им же рукоположенные и не в его присутствии. Если созванный тобой собор, по составленному им определению, список которого мы имеем, хочет осудить меня за одно отхождение, то следует низвергнуть и Самого Христа, потому что Он много раз отходил зависти ради иудейской, и св. Предтечу и всех св. апостолов и пророков… К тому же, когда благородие твое был с нами в добром совете и любви, и мы писали к тебе, ради ненависти людской, что невозможно быть предстоятелем в великой Церкви, каков был тогда ответ твой и писание? Оно хранится в тайном месте одной церкви, которого не знает никто, кроме нас. Смотри, благочестивейший царь, не случилось бы тебе чего от таковых твоих грамот, не будет ли это в осуждение (тебе) пред Богом и созываемым тобой вселенским собором; рассуди о всем этом. Пишу твоему благородию не потому, чтобы я вновь искал высоты престола или боялся великого собора, а желаю только, чтобы Церковь была без смущения, и тебе, великому государю, не вменился грех пред Богом и не случилось зазора. Епископы наши обвиняют нас одним правилом двукратного собора, которое не о нас написано; но когда о них самих предложится множество правил, от которых никому из них нельзя будет избыть, тогда, думаю, не останется ни один архиерей или пресвитер достойным, а все постыдятся и осудят от св. правил…Слышали мы, что твое благородие изволил послать со своими царскими грамотами Мелентия… но он – человек злой, на все руки подписывается и печати подделывает, и здесь такое дело за ним было; думаю, оно и теперь в патриаршем приказе и известно Арсению греку и другим, которых он знает. Есть у тебя, великого государя, и своих много, помимо такого воришки. Тем же молим твою кротость, – так Никон заканчивает письмо, – принять малое сие наше написание как божественное и прочитать с великим прилежанием, и Бог мира устроит святое твое царство мирно и безгрешно, да и мы, богомольцы ваши, поживем во всяком благоверии и тишине. Более сего ныне не хочу писать, но противу твоего изволения государева умолчу: или где изволишь святую Церковь в мире устроить своим благоразумием, как Святый Бог наставить тебя, или собору быть, обоих не отметаюсь и готов буду ко всякому законному рассмотрению дать ответ, только бы о Боге, давшем мир на землю: мир мой, рече, даю вам, мир мой оставляю вам, его же сподоби нас Христе Боже причастником быть». Это письмо Никон прислал в Москву со старцем Аароном, строителем Воскресенского монастыря. Аарон, 24 декабря подал письмо царскому духовнику, протопопу Лукиану, и просил представить государю и вместе доложить, что патриарх желает у него славить Христа. Духовник отвечал: «Нынче не время подносить письмо государю, а по времени поднесу». И 26 декабря, действительно, поднес письмо государю и доложил о желании Никона Христа славить у него, государя. Выслушав то письмо, государь сказал духовнику: «Нас винит, а себя правит». На следующий день, 27-го декабря, к царскому духовнику вновь явился старец Аарон, который успел уже побывать в Воскресенском монастыре, повидаться с Никоном и возвратиться с прибывшими оттуда накануне архимандритом Герасимом, наместником Иосифом и другими старцами для славления у государя. Аарон подал духовнику новое письмо патриарха Никона и просил поднести письмо государыне-царице, а государю доложить, что Никон находится в селе Черневе и просит позволения видеть государевы очи. Духовник отнес письмо к царице и доложил государю о Никоне; и государь сказал: «Видеться мне с патриархом в Москве непригоже, да и не для чего; а как вселенские патриархи будут, тогда, если Господу угодно, увидимся: кроме того, я пошлю к патриарху в Чернево окольничего».

Немедленно составлена была для окольничего инструкция, по которой он должен был сказать Никону от лица государя следующее: «Прислал ты к государеву духовнику, благовещенскому протопопу Лукиану, письмо, чтобы он поднес то письмо великому государю; да ты же приказывал тому же протопопу о своем приезде в Чернево, чтобы государь пожаловал, велел тебе приезжать в царствующий град Москву помолиться Пресвятой Богородице и видеть его государевы очи. И протопоп Лукиан поднес твое письмо государю и о приезде твоем в царствующий град докладывал. И великий государь велел тебе сказать, что, ради многой мирской молвы, ехать тебе ныне к Москве непристойно, потому что в народе ныне молвы многая о разности в церковной службе и о печатных книгах, и от твоего приезда ныне в Москву можно ожидать в народе всякого соблазна, так как ты своею волей оставил патриарший престол, а не по какому-либо изгнанию; и чтобы ты, ради всенародной молвы и смятения, изволил ехать ныне в Воскресенский монастырь, пока будет о том в Москве собор. А к тому собору будут вселенские патриархи и власти; в то время и о твоем приезде на тот собор присылка к тебе будет; а на соборе великий государь будет говорить обо всем. Если же тебе, для каких-нибудь важных дел с великим государем видеться ныне надобно, тебе бы написать о том государю и про те дела объявить, и государь против того твоего письмо изволит к тебе кого послать или писать. А до собору, ради многонародного несогласия и молвы, ехать тебе к Москве никак нельзя. Да ты же писал от себя к газскому митрополиту Паисию и жаловался, будто ты невинно с престола своего изгнан и об иных подобных делах: и о том о всем его, великого государя, терпение от тебя многое. А как приспеет время собору, тогда великий государь о всех тех делах говорить будет». Затем в инструкции окольничему было наказано: «если патриарх Никон начнет говорить, что он, по отшествии своем из Москвы, посылал к государю о многих делах и потребах многажды, а от государя письма к нему не бывало ни о чем, то отвечать: от государя не писывано к тебе на твои письма потому, что писать не довелось, да и потому, что, как был ты на патриаршестве, о чем писывал к тебе государь, ты, по отшествии своем с престола, про те государевы письма говаривал в разговорах со многими». Последние слова заслуживают особенного внимания: они объясняют, почему государь, по удалении Никона с кафедры, на все его письма действительно никогда не отвечал письменно, а только через своих посланных, если находил нужным.

С этой инструкцией окольничий Сукин и дьяк Башмаков на следующий день, 28 декабря, за два часа до света прибыли в Чернево, но Никона там не нашли. Они расспрашивали о нем, но услышали различные ответы: посельский старец Воскресенского монастыря, Серапион, проживающий в Черневе, и некоторые случившиеся там патриарховы боярские дети сказали, что Никон в Чернево не приезжал; а староста села Чернева Васильев уверял, что Никон приезжал в Чернево вечером в субботу (27 декабря) и скоро уехал. Подобные же показания с некоторыми подробностями, дали и другие допрошенные. Что же, однако случилось? На основании этих самых показаний и сохранившихся отрывков письма, какое написал тогда царский духовник Лукиан к Никону, можно догадываться, что дело происходило так. Старец-строитель Аарон, прибывши вместе с другими Воскресенскими старцами в Москву, 26 числа вечером, тогда же отправил нарочного к Никону с письмом, чтобы он спешил в Москву, так как государь говорил о нем духовнику своему и богомольцу: «Пятый де год не могу дождаться его». Никон быстро собрался в путь, вечером 27 числа был в Черневе и покормив только здесь лошадей, отправился в Москву. Потому-то его и не нашли в Черневе утром следующего дня царские посланные: он был уже в Москве. В тот же день, 28 декабря, пришел к царскому духовнику старец Филофей, объявил ему, что Никон в Москве на Воскресенском подворье и просил доложить о том государю. Духовник доложил, но государь с гневом сказал: «Я посылал в Чернево, а патриарха там не нашли… не следовало действовать обманом… Патриарху (Никону) до приезда вселенских патриархов очей моих не видать». Духовник обо всем написал к Никону и присовокупил: «А что старец Аарон писал к тебе, будто великий государь мне, богомольцу своему, говорил: «пятый де год не могу дождаться его» – и иные будто бы речи говорил, то все Аарон тебе, великому святителю, солгал, забыв страх Божий». Никон немедленно уехал в Воскресенский монастырь, а Аарон, за его обман, взят под стражу и впоследствии сослан в Соловецкий монастырь.

Во всяком случае попытка Никона видеться с государем и удержать его от посылки к восточным патриархам совершенно не удалась. И возвратившись в Воскресенский монастырь, Никон прислал к государю новое письмо, в котором, сознаваясь, что своей просьбой о свидании с ним в Москве согрешил пред ним «безместно и непрощенно», убедительно испрашивал себе прощения. «Молю тебя, великий государь, – писал Никон, – если я в чем согрешил беззаконно, от всего сердца твоего оставь Господи ради, да Господь Бог оставит твои согрешения. Хотя ты и царь земли, но и ты просишь от Царя царствующих над царями, Господа Бога, прощения. Более сего не могу к милости тебя, великий государь, умолить, если сим не умолишися». Однако, 1 января 1663 года, щедро снабженный деньгами на дорогу и для раздачи милостыни на Востоке, Мелетий отправился в путь с царскими грамотами к восточным патриархам; а 2 января царь разослал ко всем своим архиереям грамоту, чтобы они, избрав архимандритов, игуменов и других искусных иноков из своих епархиальных монастырей, явились в Москву на собор к 9-му числу мая. Вероятно, рассчитывали, что Мелетий успеет к маю или июню пригласить в Москву патриархов или, по крайней мере, привезет от них ответные грамоты. Но путешествие его продолжилось почти полтора года, и мы пока расстанемся с Мелетием и возложенным на него поручением.

29 декабря 1662 года начали свои занятия те лица, которым поручено было указом от 21 декабря собрать сведения о винах патриарха Никона и сделать все приготовления к собору по Никонову делу. Враги патриарха не замедлили воспользоваться этим случаем и начали писать на Никона жалобы и клеветы.

В начале 1663 г. сосед Воскресенского монастыря по имениям, Иван Сатин, уже имевший дело с патриархом Никоном, подал на него новую челобитную, в которой жаловался, что Никон пытал пыткой его крестьян, а иных и перевешал. Царь прислал челобитную к Никону, и Никон отвечал государю: «Свидетельствуюсь св. евангелием, что я того дела совсем не ведаю. То сделал малый, иноземец, который застав крестьян Сатина на озере в воровстве рыбы, побил их, без моего ведома, батогами. Этого малого посылаю к тебе, государю, для расспросов; сотвори суд праведный, как имеешь сам судиться в день судный… Помни свое обещание, данное при нашем избрании в великой Церкви, чтобы тебе не вступаться ни во что священное, как творишь ты ныне над нами великие неправды, слушаешь клеветников – врагов Божиих… Писал бы еще о многом, но скудость возбраняет: ни имею и бумаги». Иноземец, посланный Никоном, его боярский сын Александр Лускин, показал, что на озере он действительно сам, без ведома патриарха, побил батогами пойманных в воровстве крестьян, но потом, когда крестьяне начали грозиться поджогом, и он, схватив их, привел в Воскресенский монастырь, то Никон велел побить их за ту похвальбу в другой раз батогами.

Месяца через два возобновилось дело Бобарыкина с Никоном, начавшееся и продолжавшееся в 1660–1661 годах, но тогда неоконченное, – дело о спорной земле, с которой Никон, не дождавшись царского указа, приказал своим людям снять сено и хлеб и свезти в пользу монастыря. Дело остановилось на том, что Никон отказался выслать монастырских крестьян для расспросов в Москву и написал к царю письмо. И как после этого не последовало из Москвы никакого указа о свезенном сене и хлебе, то Никон приказал хлеб обмолотить: в умолоте вышло зерна, по монастырским записям, 67 четвертей. Бобарыкин с наступлением 1663 г., подал опять челобитную на Никона, и из Москвы присланы были в Воскресенский монастырь окольничий Сукин да дьяк Брехов с царским указом, чтобы Никон учинил с Бобарыкиным сделку во всем. Никон согласился, велел казначею принести шестьсот рублей, сколько нашлось в монастырской казне, и предложил Бобарыкину взять их этих денег за 67 четвертей обмолоченной ржи по той цене, по какой тогда рожь в Москве продавалась. Бобарыкин отвечал: «Пожато и обмолочено с той земли 600 четвертей с лишком» и, взяв со стола все шестьсот рублей, помолвил: «Это де мне за половину». В виду такой неправды, Никон прекратил сделку и объявил окольничему и дьяку, что с Бобарыкиным никакой сделки совершить нельзя: для него не напастись денег и от его ложного челобитья не откупиться и всем монастырям. Через несколько времени, а именно 16 июля, прибыли к Никону думный дворянин Баклановский да тот же дьяк Брехов со многими людьми – подьячными и стрельцами – и принесли царскую грамоту. Выслушав эту грамоту, Никон подробно рассказал пришедшим весь ход тяжбы своей с Романом Бобарыкиным и предъявил на него много других жалоб. Но Никону вновь предложили, чтобы он добровольно «сделался» с Романом; а когда Никон отвечал, что «он Романовой землей не владеет, а владеет своей купленной, и Роман напрасно вклепывается», то Баклановский и Брехов объявили, что в таком случае им приказано отмежевать спорную землю Роману Бобарыкину по его сказке, и поехали отводить эту землю. Раздраженный Никон, как только узнал, что отмежевание действительно началось, созвал всю братию в церковь, велел принести и прочитать жалованную грамоту царя на имения Воскресенского монастыря и, положив ее под крест и образ Богородицы на аналое посреди церкви, совершил молебен св. животворящему кресту; а по окончании молебна начал возглашать громким голосом, во всеуслышание, следующие и иные клятвенные слова, выбирая их из 108 псалма: «Да будут дние его мали и епископство (надзор, власть) его да приимет ин; да будут сынове его сиры, и жена его вдова.. да будут чада его в погубление… и да потребится от земли память их, занеже и помяну сотворити милосте, и погана человека нища и убога… Возлюби клятву, и приидет ему» и проч. На другой день Никон вновь совершил с братией тот же молебен и с теми же возглашениями. В монастыре случайно находился тогда Бобарыкин и даже присутствовал на самом молебне; но ничего не сказал. А после донес в Москву, что Никон проклинал государя-царя со всем его домом.

Алексей Михайлович немедленно позвал к себе архиереев, находившихся в Москве. Когда архиереи пришли к государю, он со слезами передал им, что слышал о поступке Никона, и прибавил: «Я грешен, но чем согрешили мои любезные дети, чтобы произносить на них клятву истребления, и царица, супруга моя, и весь дом?» – «Нам всем, – рассказывает Паисий Лигарид, – было стыдно слышать это, и все мы единогласно просили исследовать дело с точностью. Убедился этим державный, отпустив нас, ушел к себе. Утром созвал синод и синклит и совещался с ними, кого отправить к Никону. Общим мнением избран был Паисий газский, как человек ученейший и способный давать прямые ответы вопрошающему». Вместе с Паисием избраны были из духовных: астраханский архиепископ Иосиф и богоявленский архимандрит Феодосий, а из светских – князь Никита Одоевский (составитель Уложения), окольничий Родион Стрешнев и думный дьяк Алмаз Иванов. Синод решил, чтобы как духовные, так и светские члены приняли от Никона благословение, и чтобы Паисий сначала обратился к патриарху ласково. Послы, сопровождаемые отрядом воинов, 18 июля прибыли в Воскресенский монастырь. Светские приняли благословение от Никона, но власти, т.е. духовные, к благословению не подошли, вопреки решению синода. Окинув их глазами, Никон покраснел, как бы пристыженный, и спешно вошел в свою келью. За ним последовали и депутаты. Паисий начал первый говорить к Никону по латыни, что царь и собор прислали спросить его, за что он предал проклятию благочестивого государя, его супругу и чад. Слова Паисия переводил на славянский язык царский толмач Симеон. Никон повел речь уклончиво, обиняками; но Паисий настаивал: «Отвечай мне по-евангельски: да – так да, нет – так нет; проклинал ты или не проклинал царя?» Никон отвечал: «Я служу за царя молебны, а не проклинаю его на погибель. 26 июля на литургии, после заамвонной молитвы, я со всем собором служил молебен и государеву жалованную грамоту прочитать велел и под крест и образ Богородицы клал; но клятву произносил на обидящего Романа Бобарыкина, а не на великого государя; за государя же на ектеньях Бога молил» – «Разговор, – пишет Паисий Лигарид, – продолжался много часов, и происходило великое смятение. Никон, часто потрясая палкой и стуча ей крепко по полу, волновался, гремел, один противоречил всем… Мы вышил из его кельи совершенно испуганными».

В 28 день июля все члены депутации, светские и духовные, пришли к Никону и с большим шумом говорили: «Государь-царь и власти велели тебе жить в Воскресенском монастыре и, кроме кельи да церкви, никуда не ходить». Последовало большое смятение; все говорили и кричали. Наконец, князь Одоевский объявил Никону: «Государь указал быть здесь голове стрелецкому со стрельцами для караула». И все вышли от Никона и отправились в Москву. А спустя неделю и стрельцы московские тайком сошли с караулов на гостиный двор, да в день Преображения, вместе с головой стрелецким, рано утром уехали в Москву же.

Когда возвратившиеся из Воскресенского монастыря власти и бояре представлялись государю, то он, взглянув с улыбкой на Паисия, спросил: «Ну что, видел Никона? – «Поистине, – отвечал Паисий, – лучше бы мне было не видеть, лучше бя я хотел быть слепым и глухим, чтобы не слышать его криков». Не остался в долгу и Никон пред своим соперником. Вслед за тем, как царские посланные отправились в Москву, Никон отправил к государю длинный извет, в котором особенно нападал на Паисия, жаловался на его грубость, что он не принял от патриарха благословения, как следовало бы, не приветствовал ласковым словом, убеждал государя не доверять такому самозванцу-митрополиту, не имеющему законных свидетельств, и взводил на него множество и других обвинений. Но на извет Никона не обратили внимания.

Между тем иеродиакон Мелетий, прибыв в Константинополь, вручил царские грамоты патриарху Дионисию. Случайно там находился и патриарх Иерусалимский Нектарий. Дионисий сначала принял одну царскую грамоту, адресованную на его имя, но потом, по соглашению с Нектарием и по его совету, вскрыл и остальные грамоты, а подателю их велел жить скрытно в особой келье. Грамоты оказались краткими; в ни говорилось только, что патриарх Никон самовольно оставил свою кафедру, и она уже пять лет пребывает праздной, и все четыре патриарха приглашались в Москву для исследований и распоряжений по этому случаю. Подробно же передать патриархам о деле Никона поручено было Мелетию, и на память ему дана была какая-то запись, показанная им и патриархам, в которой заклинали его рассказать патриархам все, что он слышал о Никоне от самого государя. Ехать в Москву патриархи признали для себя, по обстоятельствам, делом невозможным; но рассудили составить и написать на бумаге соборное определение, или свиток, по делу Никона, чтобы отправить к государю. Только как же составить? Основаться на словесных показаниях одного человека, Мелентия, было бы противоканоническим, и патриархи придумали составить свое определение безыменно, вовсе не упоминая о Никоне, а как будто имея в виду вообще архиерея или патриарха, на тот случай, если бы он совершил такие поступки, какие приписывались Никону.

Между тем в Москве начали беспокоиться: приближался май месяц, в который, по предложению, должен был открыться в Москве собор на Никона, а ответа от патриархов не было никакого. И вот 24 апреля 1663 года Паисий Лигарид докладной запиской спрашивал государя: 1) «Должен ли я писать и повторить патриарху вселенскому о деле патриарха Никона?» 2) «Должен ли я молить иерусалимского патриарха, пребывающего в Царьграде, чтобы приехал в царствующий град Москву и своим присутствием украсил хотящий быть поместный собор?» 3) «Что нужно написать Мелетию, который как слышу, уже давно в Царьграде?»

Писали ли что из Москвы или не писали – только в мае занялись в Царьграде составлением соборного определения, или свитка, как значится в самом его начале. Времени потребовалось немало, потому что определение вышло очень обширно: оно изложено в 25-ти глава, в форме вопросов и ответов. Оба патриарха, находившиеся в Царьграде, подписали это определение в двух совершенно сходных списках; потом один список был отправлен к патриарху александрийскому Паисию с самим иеродиаконом Мелетием, а другой список Нектарий послал со своим калугером, а антиохийскому Макарию. Патриархи эти внимательно рассмотрели грамоту и также подписали. Между тем Нектарий иерусалимский успел уже переехать из Константинополя в Яссы. И здесь то, наконец, вручены были Мелетию оба списка грамоты патриархов иерусалимским первосвятителем, который сделал к ней еще особую приписку от себя в феврале 1664 года. Довольно долго, однако же, и по получении грамоты Мелетий оставался в Яссах, частью потому, что на всем пути, и в молдавской земле, и в Малороссии, происходили военные движения, а частью с целью, не удастся ли как-нибудь склонить на поездку в Москву иерусалимского патриарха, который то давал обещание ехать, то отменял, так что на случай его приезда русским правительством сделано уже было распоряжение встретить его с таким же почестями, с какими принят был прежде иерусалимский патриарх Паисий. Когда же патриарху Нектарию будто бы прислан был султанский указ не ехать никуда далее Ясс, Мелетий отправился в Москву и после многих тревог на пути и нападений от ратных людей прибыл в нее в мае 1664 г., в самый день Пятидесятницы, вместе с амасийским митрополитом Косьмой, который выдавал себя за соотечественника и даже племянника иерусалимского патриарха Нектария.

Соборный свиток, или грамота восточных патриархов, привезенный Мелетием в двух списках, принят был в Москве с великой радостью. На все вопросы по делу Никона здесь изложены были такие ответы, что освященному русскому собору оставалось только воспользоваться ими, чтобы порешить это дело окончательно. В заключение своего соборного свитка патриархи поместили следующее общее определение: «Архиерей, который окажется виновным против изложенных вопросов и ответов, да приимет заслуженное наказание и да извержется от архиерейского достоинства и власти, на место же его да поставится в ту епархию другой канонически». А патриарх Нектарий в своей приписке к свитку сделал пояснение: «Настоящее определение простирается не только на епископа или митрополита, но и на патриарха; должен составиться собор, и виновный должен быть позван на собор однажды, дважды и трижды; если явится и даст ответы, то по ответам и судится от собора; если же не явится, то собор и заочно осудит его окончательно».

Теперь, казалось, ничто уже не воспрепятствует положить предел несчастной смуте, столько времени нарушавшей мир Церкви и государства. К сожалению, нашлось препятствие. Надобно заметить, что еще в то время, когда иеродиакон Мелетий отправился с царскими грамотами к восточным патриархам, начались попытки помешать успеху этого предприятия. Некоторые из находившихся в Москве греков, преданных Никону, с ведома ли его или без ведома, начали, вслед за Мелетием, слать в Константинополь к своим родным и знакомым письма, чтобы возбудить там между соплеменниками общественное мнение в пользу Никона. В письмах этих утверждали, что Никон большой филэллин и великий защитник православной веры, что он – второй Златоуст, и царь ходит к нему тайком, ночью, слушать его беседы, а только бояре его ненавидят; что грамоты, повезенные Мелетием к патриархам, составлены Паисием Лигаридом, которого подкупили бояре; что Мелетию дано 8 000 золотых для подкупа самих патриархов и проч. Такие вести разглашались по всему Константинополю между греческим населением и высказаны были даже вселенскому патриарху. Обо всем этом сообщал госу4дарю сам Мелетий. Потерпев неудачу в Константинополе, интрига в пользу Никона тотчас же была перенесена в Москву. В марте, пока Мелетий с ответной грамотой патриархов медлил еще в Яссах, 22 числа прибыл в Путивль иконийский митрополит Афанасий и, называя себя племянником цареградского патриарха Дионисия, заявил, что едет от дяди своего, патриарха, с тайными речами к государю по его великому царскому делу, и прибавил, что видел в Яссах иеродиакона Мелетия, который за ратными людьми не мог ехать далее. Немедленно пропущенный в Москву, Афанасий не согласился открыть здесь свою тайну в посольском приказе, сказав, что дал присягу патриарху объявить ту тайну только одному государю. Явившись затем пред лицом государя, Афанасий произнес: «Меня прислали цареградский патриарх и весь собор и велели сказать: как Господь пришел к ученикам Своим, дверьми затворенными, и сказал: мир вам, – так и я от имени цареградского патриарха и всего собора говорю тебе государь: примирись с Никоном патриархом и призови его на престол по-прежнему». Государь усомнился, потому что у Афанасия не было никакой грамоты от патриарха, и спросил: «А знаешь ли ты о посольстве Мелетия?» – «Знаю, – отвечал Афанасий, – но Мелетия патриархи не приняли и твоих грамот, и милостыни не взяли». – «Как же это так? Мелетий писал мне совсем иное», возразил царь. Приехал, наконец, Мелетий и привез соборный свиток четырех патриархов за их подписями. Царь созвал синклит и священный собор; свиток патриарший торжественно был прочитан, и вдруг иконийский митрополит Афанасий объявил пред всеми, что свиток и подписи патриархов на нем подложны. Поднялся большой шум во всей палате; между Мелетием и Афанасием завязался спор; стали присматриваться к подписям; Паисий газский сказал: «Я признаю за подлинную подпись патриарха антиохийского Макария; она начертана сперва по-арабски самим патриархом, потом по-гречески его эконом и подписчиком, священником Иоанном хиосцем, почерк которого я вполне знаю». А Косьма, митрополит амасийский, приехавший с Мелетием, заявил: «Я очень хорошо узнаю подпись патриарха иерусалимского Нектария; он мой соотечественник и старый друг». Все обрадовались этим двум свидетельствам. Тогда сам Афанасий сознался, что и подпись вселенского патриарха не заключает в себе подделки. Осталась незасвидетельствованной только подпись александрийского патриарха.

Нектарий иерусалимский, подписавший соборный свиток в феврале 1664 года, спустя около месяца, именно 20 марта, написал к государю грамоту еще от себя лично. Грамота эта была составлена с таким глубоким и трогательным истинно-христианским чувством и изложена в таких прекрасных выражениях, что должна была произвести самое глубокое, неотразимое впечатление на светлый ум и кроткое сердце благочестивого государя. В начале своей грамоты Нектарий подробно рассказал, как приняты были в Царьграде царские грамоты, посланные с Мелетием, и как составлена была патриархами ответная грамота, или соборный свиток, и обозначил самое содержание свитка, всецело направленное к осуждению Никона. Но далее Нектарий повел уже речь в защиту Никона и писал: «Нам кажется, что вы можете покончить дело мирным образом. Пригласите однажды и дважды Никона, чтобы он возвратился на свой престол, и покажите ему для точного соблюдения статьи нашего соборного свитка… Если Никон окажется переступившим эти статьи, но раскается и даст обещание следовать им, то достоин прощения… Просим ваше величество не преклонять слуха к советам людей завистливых, особенно если такие будут духовного сана… В настоящем положении, когда наше Церковь находится под игом рабства, мы уподобляемся кораблям, потопляемым беспрестанными бурями, и в одной ваше русской Церкви видели, как бы Ноев ковчег для спасения от потопа. А теперь кто внушил вам отвращение от мира? Помыслив о сем, миролюбивейший государь, последуй кротости Давида, восприми ревность по вере православной и постарайся со тщанием вновь возвести законного патриарха вашего на престол его. Если Никон говорит, что он не отрекался от престола, он от непокорных, то, очевидно, он обличает непокорность народа: покажите же к нему должное повиновение, как к строителю благодати… он не подал письменного отречения своему собору, и ваше величество, равно как и весь народ, не принимали этого отречения…» В заключение, однако же, Нектарий сказал: «Если Никон, по вторичному приглашению, не согласится возвратиться на свой престол, то извольте поступить по правилам, указанным в нашем соборном свитке, «ибо нельзя же столичному городу быть без духовного пастыря». Необходимо одно из двух: или возвратить Никона или на его место возвести другого; только гораздо лучше было бы возвратить Никона». К сожалению, эта грамота Нектария почему-то слишком запоздала и доставлена в Москву не раньше ноября или даже декабря того года, а потому не могла уже оказать никакого влияния на ход событий. Царь Алексей, долгое время не имевший возможности убедиться совершенно в подлинности соборного свитка, привезенного Мелетием, пришел к мысли, что одних патриарших грамот недостаточно для окончания дела Никонова; непременно нужно пригласить в Москву лично самих патриархов, и решился снова отправить к ним посольство. Для этого назначены были тот же иеродиакон Мелетий и грек Стефан Юрьев, называвший себя племянником патриарха Дионисия, с несколькими светскими при них лицами.

В это то время Никон, по началу конечно и сам никогда не помышляющий о том, каких тяжких смут и волнений причинит Церкви православной его самовольное удаление от патриаршей кафедры, еще раз решился употребить попытку окончательно примирится с государем и покончить дело без восточных патриархов или по крайней мере все умиротворить к их приезду в Москву.

В ночь с 17 на 18 число декабря, под неделю св. отец, часа за полпята до света, к Никитским воротам города Москвы подъехало до десяти саней с сидевшими на них людьми и человек пять или шесть верховых. Они постучали в ворота, которые были заперты, и объявив часовому стрельцу, что едет «звенигородская власть» (т. е. Саввина монастыря), велели открыть ворота и были пропущены. То же самое они объявили потом и также были пропущены у Смоленских ворот, у Троицких, у отводной башни и быстро поехали к Успенскому собору. В соборе шла заутреня, читалась вторая кафизма. Вдруг загремели северные двери, и в церковь с шумом двинулось множество людей; впереди шли «напролом, с великим бесстрашием» люди «в служилом платье», за ними старцы, за старцами несли крест, а за крестом следовал патриарх Никон с посохом в руках. Крест поставили в церкви у Спасова образа, против патриаршего места; а Никон взошел на патриаршее место, и отдав свой посох одному из старцев, взял стоявший там посох святителя Петра. Старцы запели: «ис полла эти деспота», и потом «достойно есть». Никон приказал остановить чтение псалтыри, а соборному дьякону Михаилу велел говорить ектенью: «помилуй нас, Боже», и сам с посохом святителя Петра, пошел прикладываться к св. иконам, к мощам чудотворным и к ризе Господней. Возвратившись на патриаршее место, Никона, когда окончилась ектенья, за которой поминалось и его имя, прочел молитву: «Владыка многомилостиво», послал сказать митрополиту Ионе, находившемуся в церкви, чтобы шел под благословение к патриарху. А надобно заметить, что Иона, митрополит ростовский, был тогда блюстителем патриаршего престола, после митрополита крутицкого Питирима, который с 6 августа этого года сделался митрополитом новгородским. Иона, в испуге, не осмелился противиться Никону и явился принять у него благословение, которое, вслед за митрополитом, приняли также протопоп и прочие духовные лица, бывшие в церкви, а за ними и многие из народа. Тогда Никон послал Иону, вместе со своими воскресенским архимандритом и ключарем собора, к великому государю и велел известить о своем приходе. Царь, находившийся тогда также на утренней службе в церкви преп. мученицы Евдокии, что у него на сенях, был поражен известием, какое передали ему Иона и ключарь, и тотчас же послал звать к себе думных бояр и архиереев. Весь двор внезапно осветился, и в нем происходили шум, беготня и общее смятение, как будто случилось неожиданное нашествие врагов. Но скоро собрались бояре и митрополиты: Павел крутицкий, Паисий газский и Феодосий сербский. Царь негодовал, бояре кричали, архиереи призывали Бога. И с общего совета, царь приказал идти в соборную церковь митрополиту крутицкому Павлу да боярам: князю Никите Одоевскому, князю Юрию Долгорукову, окольничему Родиону Стрешневу и думному дьяку Алмазу Иванову, и говорить Никону: «Ты самовольно оставил патриарший престол, обещался не быть впредь патриархом, съехал жить в монастырь, и о том писано ко вселенским патриархам; зачем же ныне приехал ты в Москву и вошел в соборную церковь без ведома великого государя и без совета всего освященного собора? Поезжай опять в свой монастырь». Никон отвечал: «Сошел я с престола никем не гонимый и пришел ныне на свой престол никем не званый, чтобы великий государь кровь утолил и мир учинил; от суда же вселенских патриархов я не бегаю, а пришел на свой престол по бывшему мне явлению, и вот возьмите письмо к великому государю». Митрополит Павел и бояре сказали, что без ведома государя принять того письма не смеют и известят о не государя. Государь, выслушав их, приказал им в другой раз идти к Никону, повторить ему прежнее приказание, а письмо у него взять. Никон, отдавая им письмо, сказал: «Если великому государю приезд мой в Москву не надобен, я пойду в монастырь назад; но пока от государя не будет отповеди на мое письмо, из соборной церкви не пойду». Письмо было доставлено государю и тотчас же прочитано. Сначала Никон описывал здесь бывшее ему явление, а потом поместил еще от себя целое послание к царю, царице, царским детям и сестрам, и выразив им в самом начале свои благожелания, продолжал: «Я нахожусь теперь в св. великой соборной церкви Пресвятой Богородицы… и пришел видеть пресветлые лица ваши и поклониться пресветлой славе царствия вашего… пришел видеть, как у вас, государей, и у всех живущих в царствующем граде Москве и во всех градах? Пришли мы в кротости и смирении, как научил нас Господь: научистеся от мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и несем с собой мир, завещанный нам Господом… И не один только мир даровать кому мы имеем власть, благодатью Божией, но и оставление грехов… А если и больше сего восхощет царское величество услышать, мы не отречемся сказать: желаешь ли принять самого Христа? Мы твоему благородию покажем, как это сделать по слову Господа: приемляй вас, мене приемлет…Приими нас во имя Господне и отверзи нам двери дома твоего…»

Когда окончилось чтение письмо патриарха Никона, «все мы ужаснулись, – говорил Паисий Лигарид, и по приказу государя, отправились в соборную церковь все бывшие него митрополиты: крутицкий, газский и сербский и трое прежних бояр и объявили Никону: «Письмо твое великому государю донесено, и он, государь, и власти, и бояре письмо твое выслушали; а ты, патриарх, из соборной церкви поезжай в Воскресенский монастырь, по-прежнему, да поспеши до восхода солнца, чтобы не случилось потом чего неприятного». Услышав это и увидев трех архиереев, Никон вознегодовал, и схватив посох святителя Петра, быстро спустился с патриаршего места и, едва поклонившись иконам, бегом вышел из храма. Бояре сказали Никону, чтобы оставил посох святителя в соборной церкви. «Отнимите у меня силой», отвечал Никон, и садясь в сани, отряс прах от ног своих и велел сделать то же своим спутникам, а затем поехал из Москвы за час до света. Немедленно доложили государю, что Никон увез посох св. Петра, и государь послал за Никоном окольничего князя Дмитрия Долгорукого да полковника и голову стрелецкого Артемона Матвеева и велел проводить его за Земляной город. При прощании с ними здесь, Никон сказал им: «Я приезжал к Москве по вести (т. е. по приглашению), а не собою». Одоевский, как только возвратился, передал эти слова Никона государю. И в тот же день государь и власти и бояре приговорили послать вслед за Никоном митрополита крутицкого Павла, да окольничего Родиона Стрешнева, да думного дьяка Алмаза Иванова, да чудовского архимандрита Иоакима, чтобы они взяли у патриарха увезенный им посох и спросили, по какой вести он приезжал. Посланные догнали Никона в его монастырском селе Черневе, где он остановился. Никон встретил их и нижнего крыльца, вошел с ними в комнату и, выслушав их речи, сказал: «К Москве я приезжал и в соборную церковь вошел не самовольно, но по вести из Москвы, и посоха не отдам, потому что некому его отдать». Когда же митрополит Павел и окольничий с товарищами начали его всячески упрашивать, он отвечал Павлу: «Тебя я знал в попах, и в митрополитах не знаю, и кто поставил тебя митрополитом, того не знаю, и посоха тебе не отдам, да и со своими ни с кем не пошлю, потому что не у кого тому посоху быть». А ко всем сказал: «Кто прислал мне ту весть из Москвы, вам не скажу, а открою тем, кому великий государь укажет». Митрополит и окольничий в тот же день (18 декабря) известили обо всем государя и получили от него приказ вновь говорить Никону об отдаче посоха, которого никто из прежних святителей никогда не выносил из соборной церкви и с собой не важивал, и вновь допрашивать Никона, по какой вести он приходил в Москву, и кто и кого и почему присылал к нему с той вестью. Если же он посоха не отдаст и про весть подлинно не скажет, то они, царские посланные, в ту же ночь отписали бы к государю, а сами до указа государева не выезжали из Чернева и Никона не выпускали. Услышав об этом, Никон сказал: «Кто прислал мне весть, по времени объявлю». Потом читал самое письмо, в котором прислана была ему та весть, и продолжал: «Я принял письмо потому, что когда государь был в Саввином монастыре (на празднике преп. Саввы, 3 декабря), и я посылал к нему, государю, своего архимандрита, то милость ко мне государева была такова, какой по отшествии моем никогда не бывало; после того прислано было ко мне первое письмо, а другое прислано 17 декабря, чтобы мне быть в Москве 18-го, и я, видя ко мне милость государя. Принял те письма за прямую правду». Но посоха и теперь не соглашался отдать и только после многих и усиленных убеждений, и просьб, продолжавшихся с пятого часа дня до одиннадцати часов ночи, объявил, что и посох, и письма те пошлет к государю со своим архимандритом Герасимом. Тут Никон со смирением начал говорить царским посланным: «Ведомо мне, что великий государь посылал ко вселенским патриархам, чтобы они судили об отшествии моем и о постановлении нового патриарха, и я бью челом великому государю, чтобы он ко вселенским патриархам не посылал. Я как сперва обещался, так и ныне обещаюсь, что на патриаршеский престол великой России не возвращусь; у меня и в мысли того нет. Я хочу, чтобы на мое место избран был новый патриарх, кого великий государь изволит и освященный собор изберет; и так де Церковь вдовствует немало лет. А как поставлен будет новый патриарх, я ни в какие патриаршие дела вступаться не стану, и ни до чего мне дела не будет. Только повелел бы великий государь жить мне в монастыре, который устроен по его царскому указу, и новопоставленный патриарх не имел бы надо мной никакой власти, а имел меня за брата; да мне бы ведать Воскресенский и Иверский и иные, приписные к ним, монастыри, а новгородскому митрополиту в те монастыри не вступаться, ибо у него и без того останется в епархии до 150 монастырей и больше 2000 церквей; да не оставил бы государь своей милости ко мне в потребных вещах, чем бы мне пропитаться до смерти, а век де мне недолог, – и теперь уже мне близко 60–ти лет». Никон настоятельно просил, чтобы все это царские посланные передали государю, и сказал, что воскресенский архимандрит поедет вместе с ними, повезет государю посох и письма, а в письмах написано, от кого и с кем они присланы. И в ту же ночь, 19 декабря, за два часа до света, царские посланные вместе с воскресенским архимандритом прибыли в Москву и донесли государю и посох чудотворца Петра, и письма, писанные к Никону, и статейный список своей посылки.

Посох был отнесен митрополитом Павлом в соборную церковь и поставлен на прежнем месте, а привезенные письма были прочитаны пред государем и всем освященным собором и синклитом. Оказалось, что автором писем был известный уже нам, по преданности Никону, боярин Никита Алексеевич Зюзин, и что в письмах он, от имени самого царя, царицы и всего царского семейства, приглашал Никона приехать в Москву. Зюзин, которому показали письма, тотчас сознался, что одно письмо писано его рукой, а другое – список с его письма, сделанный рукой патриарха Никона, что и Никон отписывал ему, но письма Никона он сжег, а его письмо Никон возвращал ему, только последнего не возвратил. Зюзина подробно расспрашивали (22 декабря) и потом велели ему написать сказку. Зюзину однако же пришлось дорого поплатиться. Его потребовали 3 февраля для допросов на пытку, и жена его Мария, как только услышала об этом, тотчас вскрикнула: «ох!» и скончалась. На пытке Зюзин повторил прежние свои речи, что писал к Никону сам собой, «ни с кем не мысля и никому про то неведомо». И бояре приговорили Зюзина за то, что он своим обманным письмом «св. Церковь поколебал, на помазанника Божия солгал и людей тем возмутил», к смертной казни. Но государь, по просьбе своих детей, Алексея и Феодора Алексеевичей, отменил смертную казнь, а велел только сослать Зюзина в ссылку в Казань на службу, поместья его и вотчины отписать на себя, государя, и отдать в раздачу, самому же Зюзину для прокормления и уплаты долгов оставить только его дом и домашнее имущество. Марта 13-го государев указ объявлен был Зюзину, и затем он был сослан, куда указано.

Не один Зюзин подвергся допросам, вместе с лицами, которые по его указаниям, так или иначе будто бы участвовали с ним в приглашении Никона в Москву и соборную церковь; то же самое происходило и с лицами, которые пропустили Никона в Москву и принимали его в соборной церкви. Еще 18 декабря допрошены были: стрельцы, стоявшие на часах у ворот, через которые проехал Никон; сам митрополит ростовский Иона и соборные – протопоп, два ключаря, священник, возглашавший ектенью, иеродиакон митрополита, иподьякон и один певчий, и все показали, как было дело, а иные и повинились, в чем признавали себя виновными. Более всех оказался виноватым митрополит Иона, и именно в том, что принял благословение от патриарха Никона и своим примером увлек к тому же и других. Государь, как только услышал из уст Ионы сознание в этом, сказал ему: «Ты, митрополит, поставлен блюстителем соборной Церкви и знал соборное изложение всех вас, под которым есть и твоя рука: что патриарх Никон самовольно оставил свой престол и обещался на него не возвращаться, ч что про его самовольное отречение, по изложению всего освященного собора, писано нами ко вселенским патриархам, а до рассуждения вселенских патриархов и до большого собора определено сообщения с Никоном не иметь». Иона пред государем оправдывался и говорил, что совершил то забвение, устрашаясь его, Никона и его внезапного пришествия. Но государь, как сам выражается, за такое «презрение Ионою изложения всего освященного собора и за неопасное блюстительство соборной церкви» не захотел принять от Ионы благословения и велел рассмотреть дело собору. Архиереи, бывшие тогда в Москве: Павел крутицкий, Паисий газский, Нектарий, архиепископ погонеанийский, и другие, собравшись 22 декабря в патриаршей крестовой палате, признали митрополита Иону виновным в том, что он, забыв свое соборное рукоподписание и будучи наместником патриаршего престола, прежде всех принял благословение от бывшего патриарха Никона и тем подал худой пример прочим церковникам. Но, желая оказать снисхождение к немощи своего собрата, предложили ему, чтобы он, по обычаю, какой существует в подобных сомнительных случаях на Востоке, возложив на себя епитрахиль и омофор, очистил себя от зазора следующей клятвой: «Свидетельствуюсь Богом, что я не имел никакого согласия и совета с бывшим патриархом Никоном о пришествии его на престол; что будучи устрашен его внезапным пришествием и одержим ужасом, и что в то время мне не пришло на ум мое соборное рукоподписание, которое сотворил я о непринятии Никона на патриаршеский престол». Если Иона согласится, продолжали заседавшие на соборе, очистить себя таким образом, тогда он может быть свободным от всякого зазора, и нет нужды для суда над ним созывать всех архиереев, а довольно только послать к ним грамоты и спросить их мнения: достоин ли теперь Иона оставаться наместником патриаршего престола и держать начало между архиереями в соборной церкви? До получения же ответов Иона может совершать литургию с архимандритами и священниками, но не в соборной церкви и не с архиереями. На другой день, 23 декабря, тот же освященный собор в патриаршей крестовой палате определил, что великому государю можно, без всякого сомнения, принимать благословение от митрополита Ионы, когда он очистит себя от зазора. И в тот же день государь разослал ко всем архипастырям свои грамоты. Приказывая немедленно отписать: быть ли впредь митрополиту Ионе блюстителем соборной апостольской церкви, и великому государю ходить ли к нему, Ионе под благословение? В 27 день января 1665 года, когда от архиереев получены были ответы, собрались в крестовую патриаршую палату митрополиты: Павел крутицкий, Паисий газский, Косьма амасийский и Феодосий сербский, и на основании тех ответов, определили: ростовского митрополита Иону, когда он очистится от зазора, как указано в соборном постановлении 22 декабря, от наместничества престола патриаршего отлучить вовсе, от начальствования же между архиереями воспретить впредь до рассмотрения и указа всего освященного собора; а о принятии от Ионы благословения царем-государем, когда он соизволит, не может быть никакого сомнения. И 10 февраля действительно состоялся в Москве собор, на который успели прибыть почти все русские архиереи, митрополиты: Питирим новгородский, Лаврентий казанский, Павел сарский (крутицкий) и епископы: Симон вологодский, Филарет смоленский, Иларион рязанский, Иоасаф тверской, Арсений псковский, и были приглашены митрополиты: Паисий газский и Феодосий сербский. Этот собор вновь допрашивал Иону, почему он принял благословение от Никона. И Иона оправдывался, просил прощения и собственноручно переписав в соборной церкви то самое клятвенное свидетельство или исповедание, какое было предложено ему на соборе 22 декабря, представил теперь это свидетельство за своей подписью новому собору. И собор решил: «митрополиту Ионе блюстителем соборной апостольской Церкви впредь не быть, а в том его внезапном погрешении быть свободным и в соборной Церкви, в своей ему прежней степени, сообщаться и служить невозбранно». Вспомнил собор и принявших вслед за Ионой благословение от патриарха Никона протопопа и двух ключарей собора и отлучил их за эту вину от священнослужения; но 21 февраля протопоп Михаил и ключари Иов и Феодор били челом о помиловании, и те же архиереи, ради торжественного дня рождения благоверной государыни царевны Евдокии Алексеевны, разрешили им служить по-прежнему невозбранно в соборной церкви, в своих степенях. Наконец, в двадцатых числах марта, государь своими грамотами известил всех архиереев, что он, посоветовавшись с освященным собором, указал: «митрополиту Ионе быть на митрополии его в Ростове, а на Москве блюстителем соборной апостольской Церкви быть Павлу митрополиту».

По этому образцу беспощадной строгости легко составить себе понятие о том, до какой степени дошло озлобление, и как неблагоприятно все были настроены и восстановлены против Никона. Очевидно было уже и в это врем, что Никона будут судить без всякого снисхождения.

Впрочем, государь иногда и колебался в своих намерениях относительно Никона.

Не прошло и месяца со времени нежданного посещения Никоном столицы, как к нему посланы были из Москвы (13 января 1665г.) архимандрит Чудова монастыря Иоаким (впоследствии патриарх) да думный дьяк Дементий Башмаков. Прежде всего они объявили, что их послал великий государь со всей палатой и со всем священным собором сказать патриарху Никону «спаси Бог» за то, что патриарх явил правду свою, отдал смутное письмо Зюзина, не утаил его воровского дела, и чтобы впредь не верил таким ссорщикам и, если будут, также объявлял их. Затем посланные передали Никону предложение. Оно состояло в следующем: «Ты в селе Черневе поручил митрополиту Павлу и окольничему Стрешневу известить государя, чтобы он не посылал к патриархам, что и без них можно дело устроить, что ты согласен впредь патриархом в Москве не быть, уступить свое место другому и ни во что не вступаться, и тогда же выразил желание прислать о том письмо к великому государю». Никон принял это предложение с радостью и на другой же день, 14 января в ответ на предложение написал весьма обширное письмо. Здесь он подробно изложил те условия, при которых соглашался на всегдашнее отречение от московской кафедры и избрание на нее нового патриарха, определял свои отношения к будущему патриарху, давал обещания разрешить все, что прежде, во дни своих огорчений, от великой кручины износил на царское величество, на честный синклит и на священный собор, также на Семена Стрешнева, Бобарыкина, Сытина и других и проч. Собор, обсуждавший письмо Никона от 14 января того года, с изложением условий патриарха на совершенное отречение от московской кафедры, не мог быть раньше сентября, с которого, по тогдашнему счету, начался уже 1666 год, ясно означенный на определение этого собора. Настоящему письму, видно придавали большое значение, потому что для обсуждения его, по повелению государя, собрались все архиереи русской земли, кроме двух, сибирского и астраханского, приславших однако же свои повольные грамоты. Содержание письма собор разбил на 32 статьи и на каждую дал особое решение. Главные условия Никоновы собор принял и утвердил своим согласием. Но зато великое множество разных частностей и подробностей в этих условиях отверг. Так, например, собор не позволил Никону называть московского патриарха своим сослужителем, а архипастырем и начальником, без благословения которого он не должен был ни приходить в Москву ни делать что-либо святительское где-либо, хотя бы в своих монастырях; не позволил его Воскресенскому монастырю называться Новым Иерусалимом, и хотя Никон об этом вовсе не упоминает в своих условиях; не позволил ему также собор владеть приписными монастырями с их вотчинами, хот они были приписаны к его монастырям царскими грамотами; не позволялось Никону в его монастырях «ведать никаких духовных дел», никого не посвящать и не рукополагать без разрешения и благословения тех архиереев, в епархиях которых состоят его монастыри, и т. под.

Однако Никон на свое письмо не получил никакого ответа до самого приезда в Москву восточных патриархов и до большого московского собора, на котором это письмо Никона, вместе с ответами на него собора русских архипастырей, было представлено в числе прочих обвинительных против Никона документов. Да и слишком уже запоздало это разбирательство условий Никонова отречения: еще в то врем, как эти условия обсуждались собором, получено было известие (12 ноября 1665 г.) о том, что патриарху уже едут в Москву на собор. Значит нужно было приостановить это дело и предложить его в связи с другими вопросами по обвинению Никона и с участием восточных патриархов на предстоящем большом московском соборе.

****

Один из посланных царем в сентябре 1664 года для приглашения патриархов в Москву, Стефан грек, ездивший к патриархам иерусалимскому (в Молдавию) и потом константинопольскому, не достиг своей цели. Усилия другого посланца, иеродиакона Мелетия, отправившегося к патриархам александрийскому и антиохийскому, увенчались полным успехом. Мелетий сначала прибыл в Египет и после продолжительных собеседований с патриархом александрийским Паисием убедил его ехать в Россию. Из Египта отправился на Синайскую гору для поклонения святыне и склонил тамошнего архиепископа Ананию, области иерусалимского патриарха, явиться также в Москву на предполагаемый собор. Антиохийский патриарх Макарий находился в Грузии для собирания милостыни. Мелетий переехал в Грузию и убедил здесь патриарха Макария снова посетить Москву, где оказано было ему прежде столько гостеприимства, а на пути склонил к такой же поездке и бывшего трапезундского митрополита Филофея, из церковной области цареградского патриарха. Убедивши патриархов ехать в Москву, Мелетий сопровождал их на всем пути. Путь был весьма трудный и тяжелый, особенно для таких старцев, каковы были патриархи, совершался через крутые горы и по местам непроходимым.

Когда Паисий александрийский прибыл в Тифлис, то Макарий антиохийский, странствовавший по Мингрелии, снесся с ним и просил его ехать в Шемаху и там подождать его, Макария. В 4 день апреля 1666 г. Макарий отправился также в Шемаху и в самый праздник Воскресения Христова соединился здесь с Паисием, чтобы продолжать путь вместе Каспийским морем на Астрахань. С патриархами находились, кроме их свит, и два другие приглашенные Мелетием иерарха – синайский и трапезундский.

В Шемахе они пробыли не долго, потому что в Москве давно уже знали о приближении их к границам России, и оттуда заблаговременно сделаны были распоряжения как о приеме дорогих гостей, так и о путешествии их по самой России. Еще от 11 марта послана была из Москвы собором русских святителей астраханскому архиепископу Иосифу грамота, чтобы он встретил святейших патриархов в Астрахани и проводил в Москву с подобающей честью; если будут спрашивать, для каких дел зовут их, то отвечал бы, что по отдаленности Астрахани от Москву, не знает, но думает, что для дела по отшествию патриарха Никона с престола и для иных великих церковных дел; а о том, что сам был у Никона с князем Никитой Ивановичем Одоевским, отнюдь не сказал бы, и во всем был бы, как можно осторожен, и своим духовным и мирским людям приказал бы ничего не говорить о том с людьми патриаршими; а как придут в Москву, тогда и объявлено будет им все по делу Никона. В то же время и царь послал грамоту такого же содержания астраханскому архиепископу и приказы астраханскому воеводе. Из Астрахани своевременно послан был корабль к Шемахе для приема патриархов.

Выждав попутного ветра, они сели на корабль и поплыли Каспийским морем; на середине пути к ним подошел другой царский корабль, больший по размеру, и принял на себя значительную часть пассажиров с первого корабля. Через несколько дней патриархи вошли в реку Волгу и по ней прибыли в Астрахань. Здесь встретили их торжественно астраханский архиепископ и все духовенство в блестящих облачениях с богато украшенными хоругвями и иконами, и астраханский воевода со свитой бояр, при бесчисленном стечении народа и при звоне колоколов во всех церквах, как в светлый праздник, при громе пушек и мортир, повели патриархов в приготовленное для них пристанище. Из Астрахани они отправились в Симбирск, а отсюда ехали уже сухим путем. Для подъема патриархов и всех их спутников выставлялось по 500 лошадей. Дороги были исправлены и по местам устроены новые мосты.

Между тем патриархи, окруженные такими необычайными почестями, скоро позволили себе выйти из пределов принадлежащей им власти. Сопровождающие их царские приставы доносили в Москву, что патриархи, подвигаясь вперед, принимают по городам и селам челобитные и даже творят суд и расправу: в Симбирске расстригли и засадили в тюрьму протопопа Никифора за то, что он не хотел креститься тремя перстами и употреблять новоисправленные служебники, т. е. за приверженность к расколу; а в городе Черне расстригли попа по жалобе на него духовной дочери и по сыску нескольких священников и мирских людей. Этого мало. Государю было донесено, что патриархи взяли с собой из Астрахани бывшего наборщика печатного двора Ивана Лаврентьева, сосланного по царскому указу, на Терек за то, что завел в Москве латинское согласие к соблазну православных; везут также с собой слугу гостя Шорина, Ивана Туркина, сосланного за то, что извещал воровских казаков своими грамотками, по которым они грабили царский насад, торговые суда и многих людей убили. Государь счел нужным написать, от 5 сентября иеродиакону Мелетию, сопровождавшему патриархов, называя его «многострадальным», чтобы он, соблюдая полное уважение к ним, вежливо объяснил им, пусть бы не огорчали великого государя и воров в Москву не привозили, а отдали воеводам.

На встречу патриархам для приветствования их, государь послал двух бояр со своими письмами, к тому и другому от 14 сентября. Где и как происходила эта встреча – неизвестно. Вторая почетная встреча патриархам сделана была от лица освященного собора верст за пятьсот от Москвы. Архимандрит суздальского Спасо-Евфимиева монастыря Павел, встретил их 11 октября в арзамасском лесу, за сорок верст не доезжая до Арзамаса, и объявил, что прислан по указу государя, от всего освященного собора с грамотами, которые подписаны были архиереями 18 сентября. Оба патриарха, вместе с трапезундским митрополитом, синайским архиепископом и иными властями вышли из экипажей. Тогда Павел сначала приветствовал александрийского патриарха от имени русских владык, спросил о его здоровье, просил им его благословения и подал ему соборную грамоту; потом точно так же поступил по отношению к антиохийскому патриарху. Патриархи спросили о здоровье государя, его семейства и всех русских архиереев и велели Павлу ехать с ними в Муром. Здесь, написав ответные грамоты, вручили их (13 октября) Павлу и послали с ним мир и благословение государю и всему освященному собору. Затем для приветствия патриархов царь послал от себя своего ближнего боярина, сановитого мужа Артемона Сергеевича Матвеева с царскими гостинцами и письмом от 15 октября. За сорок верст от Москвы, в селе Рогоже, 29 октября встретил патриархов от имени царя и всех архиереев архимандрит владимирского Рождественского монастыря Филарет и приветствовал подобно тому, как прежде приветствовал архимандрит Павел. Когда патриархи приблизились к столице, начался новый ряд встреч, гораздо более торжественных. Еще за городом встретил их архиепископ рязанский Иларион, который, как человек ученый, сказал им речь. У земляной городской ограды, или вала, встретил митрополит крутицкий Павел с крестами, иконами и многочисленным духовенством и также сказал речь, которую тут же переводил, по статьям на греческий язык, никольский архимандрит Дионисий святогорец. Патриархи были в омофорах, епитрахилях и митрах, ч посохами в руках, и приложившись к св. иконам, благословив духовенство и весь народ на все четыре стороны осенением креста, отправились со всем крестным ходом в город. У каменной городской ограды встретил митрополит ростовский Иона с несколькими архиереями и архимандритами и затем на Лобном месте – митрополит казанский Лаврентий, сказавший также речь, которую переводил для патриархов иеродиакон Мелетий. Наконец, пред вступлением их в Успенский собор, встретил их митрополит новгородский Питирим с знатнейшим духовенством и приветствовал речью, которая переводима была тем же иеродиаконом. Приложившись в церкви ко св. иконам и выслушав краткое молебствие, утомленные патриархи отправились в приготовленное для них помещение на Кирилловском подворье.

Через 2 дня, 4 ноября, в воскресенье, патриархи представлялись царю, поднесли ему свои дары и сказали речь, в которой, призывая на него Божие благословение, выражали желание, да «даст ему царь Христос благоденственное житие на укрепление тверди церковной, на радость их (греческого) рода и на славу бессмертную русского народа». Царь отвечал также речью, в которой благодарил Бога, подвигшаго их предпринять такое дальнее путешествие в Россию для избавления Церкви от бедствий, благодарил и их самих, перенесших все трудности пути, и пожелал им щедрого за то воздаяния в настоящей жизни и в будущей. В тот же день у государя для патриархов был стол. В понедельник присланы были царские дары патриархам, а в следующий день представлялись им все архиереи, кто с раззолоченными иконами, кто с серебряными чашами и кубками, затем архимандриты и игумены, и после всех Паисий, газский митрополит, приветствовавший патриархов витиеватой речью, за которую они выразили ему свою признательность. Когда все приветствия окончились, и патриархи несколько освоились с новым своим положением, начались приготовления к собору.

Все соборы, доселе бывшие в русской Церкви, обыкновенно составлялись только из ее собственных архипастырей с подчиненными им духовенством. Если же на некоторых наших соборах бывали и иноземные православные архиереи, иногда один, иногда два-три не более, то это были архиереи, случайно находившиеся в России, посещавшие ее для личных целей, а не для участия в соборах. Так присутствовали у нас на соборах и некоторые восточные патриархи, приходившие к нашему царю за милостыней: константинопольский Иеремия – на соборе об учреждении патриаршества в России, иерусалимский Феофан – на соборе об избрании патриарха Филарета Никитича, антиохийский Макарий – на соборе об исправлении служебника и других церковных книг.

Не то мы видим на соборе, теперь состоявшемся в Москве. На нем присутствовали не один какой-либо, а два восточных патриарха: александрийский Паисий и антиохийский Макарий, и не случайно прибывшие в Россию для своих целей, а нарочито приглашенные в Москву для собора. И если не было здесь лично двух других восточных патриархов – константинопольского и иерусалимского, зато находились из константинопольского патриархата пять митрополитов: никейский Григорий, амасийский Козьма, иконийский Афанасий, трапезундский Филофей, варнский Даниил и один архиепископ – погонианский Даниил, и из иерусалимского патриархата и Палестины – газский митрополит Паисий. и самостоятельный архиепископ Синайской горы Анания; да кроме того находились: из Грузии митрополит Епифаний и из Сербии епископ Иоаким Дьякович. Всего же иноземных архиереев присутствовало теперь на соборе двенадцать, чего прежде никогда у нас не бывало. Русские архипастыри принимали участие на соборе все семнадцать и именно: митрополиты: новгородский Питирим, казанский Лаврентий, ростовский Иона, сарский Павел; архиепископы: вологодский Симеон, смоленский Филарет, суздальский Стефан, рязанский Иларион, тверской Иоасаф, астраханский Иосиф, псковский Арсений; епископы: вятский Александр и из Малороссии черниговский Лазарь Баранович и мстиславский Мефодий, блюститель киевской митрополии; а вскоре к ним присоединился вновь избранный московский патриарх Иоасаф II и архиереи двух новооткрытых епархий: белгородский – митрополит Феодосий и коломенский – епископ Мисаил. Таким образом на московском соборе 1666–1667 г. присутствовали: сперва два, потом три патриарха: александрийский, антиохийский и московский, двенадцать митрополитов (5 русских и 7 иноземных), девять архиепископов (7 русских и 2 иноземных) и пять епископов (4 русских и 1 иноземный), всего 29 иерархов (хотя, надобно заметить, не на всех заседаниях присутствовали все), и в числе этих иерархов находились представители от всех главных самостоятельных Церквей православного Востока; не говорим уже о множестве архимандритов, игуменов и других духовных лиц, не русских только, но и иноземцев. Очень естественно, если такой собор, сравнительно со всеми прежними, называется большим собором.

Особое значение он имел по отношению к тем соборам, которые происходили в Москве в последние двенадцать лет и рассуждали то об исправлении церковных книг, то об оставлении Никоном патриаршей кафедры, то о появившемся в Церкви расколе. Все эти соборы нашли для себя в большом соборе не только подкрепление, но и разъяснение, дополнение, как бы завершение. Он окончательно решил вопросы и о патриархе Никоне, и о новоисправленных при нем книгах, и о появившемся вследствие исправления книг расколе, а вместе решил и некоторые другие вопросы для исправления разных нестроений и недостатков в русской Церкви и для ее дальнейшего благоустройства.

****

Главная цель, для которой приглашены были в Москву восточные патриархи, состояла в соборном суде над патриархом Никоном. И они занялись этим делом прежде всего и занимались около месяца. Всех собраний собора для суда над Никоном было восемь: три предварительных или приготовительных, четыре посвященных самому суду над Никоном (два – суду заочному и два – суду в присутствии подсудимого) и одно заключительное, на котором происходило только объявление и исполнение судебного приговора.

Во второй день ноября 1666 года восточные патриархи, александрийский Паисий и антиохийский Макарий, прибыли в Москву; четвертого числа представлялись царю в Грановитой палате и удостоились быть у его стола; а пятого числа «в третьем часу ночи (по нашему счету в девятом часу вечера) святейшие патриархи были у великого государя в столовой избе и сидели до десятого часа, но говорили с великим государем наедине». Такая продолжительная беседа шла несомненно о Никоне.

Первое заседание собора для суда над Никоном состоялось 7 ноября. Заседание происходило в столовой избе у государя. Здесь присутствовали оба патриарха и прочие власти: митрополиты, архиепископы и епископы; присутствовали также сам царь и его бояре, окольничие и думные люди. «И великий государь говорил святейшим патриархам о отшествии с Москвы Никона патриарха, а власти подали (им) за своими руками сказки и выписку из правил». Дело таким образом началось с того, с чего и должно было начаться. Государь объявил патриархам главную вину Никона, а русские архиереи подали им, в доказательство и разъяснение этой вины, собственноручные сказки о ней, которые они составили и рассматривали еще на соборе 1660 год, и вместе выписку из правил, тогда же составленную, в руководство для суда над Никоном. Патриархам необходимо было предварительно ознакомиться, в чем виновен Никон, действительно ли виновен и чему должен подлежать по церковным правилам. Кроме сказок об отречении Никона от престола, патриархам поданы были для келейного рассмотрения разные краткие записки и о других проступках Никона, и обширная записка в виде просьбы, в которой изложены были вместе многие обвинения на Никона. В помощь патриархам государь предложил, в качестве толмачей, митрополита крутицкого Павла и архиепископа рязанского Илариона; а патриархи просили еще прибавить и одноязычного с ними Паисия газского, и государь отвечал: «Имейте его отныне при себе; от него узнаете все подробно». Паисий же, несомненно, составил и самую просьбу, которая подана была тогда патриархам. Здесь он обвинял Никона и в том, в чем последний вовсе не был виноват, или чего нельзя назвать виной, и говорил: а) Никон оскорбил всех восточных патриархов: александрийского тем, что вздумал присвоять себе имя патриарха-папы (?), которое издревле принадлежит на Востоке только патриарху александрийскому; иерусалимского тем, что наименовал себя патриархом Нового Иерусалима, как по невежеству и бесстыдству, назвал одну из своих обителей; антиохийского тем, что через подложное писание и подпись, старался усвоить своей кафедре третье месть (?), принадлежащее кафедре антиохийской; константинопольского тем, что захватил себе киевскую митрополию из области константинопольского патриарха и стал величаться патриархом всея Великия и Малыя и Белыя России; а кроме того, патриархов александрийского и антиохийского не признает законными патриархами потому, что они не живут в Антиохии и Александрии, как будто духовная власть привязана к месту; б) Никон переменил обычай прежних московских патриархов: вместо синих скрижалей стал носить червленые; перестал поминать в церкви вселенского патриарха; переоблачался во время божественного тайнодействия и, имея восемьдесят саккосов (?) за одной обедней переменял их до двадцати (?); чтобы казаться подобным Вышнему, назвал некоторых отроков, прислуживавших ему при богослужении, херувимами и серафимами; в алтаре чесался пред зеркалом и обратил алтарь в преторию, в которой снимал цепи с закованных им иеродиаконов; в) отменил песни троичные, сложенные патриархом Митрофаном и обыкновенно воспеваемые каждое воскресенье, и запретил совершать торжественное освящение воды на самый праздник Крещения Господня; г) во второй раз был рукоположен в архиерейский сан, когда вступал на патриаршество, а двух архиереев, отставленных от должности, вновь рукоположил, вопреки 68 канону апостольскому; д) архиереев, им рукоположенных, не удостаивал именовать своими братьями; собор их называл синагогой; уподоблял православных архиереев Анне и Каиафе, судьям христоубийцам; е) приравнивал себя святым, нося на главе своей корону, или диадему, в которой обыкновенно изображаются они, как торжествующие на небеси, и величал себя великим государем, что вовсе неприлично духовному лицу; ж) был крайне любостяжателен и, замкнувшись, любил считать свои деньги и драгоценные сибирские меха; з) расточал доходы патриаршей кафедры, желая именоваться создателем новых монастырей, и для этого же отнимал у соседей села и поля; и) предоставил весь свой церковный суд светским людям, своим боярам, обыкновенно продающим правосудие; и) ни с кем из архиереев и ни в чем не совещался; к) наконец, словно самоубийца, сам себя разоблачил во время своего отречения от кафедры. Если Паисий не постыдился возводить на Никона такие ложные обвинения даже на бумаге, то легко понять, чего он не мог наговорить про Никона в словесных собеседованиях с патриархами, когда был приставлен к ним с целью ознакомить их во всех подробностях с делом Никона. Таким образом с первого шага соборных деяний появились уже некоторые признаки того, что вопрос не только о суде, но и об осуждении патриарха Никона был уже предрешен.

Второе заседание собора происходило около 18 ноября в патриархии, в патриаршей крестовой палате. В этом заседании участвовали только патриархи, митрополиты, архиепископы, епископы и другие духовные лица; но не было ни государя, ни его синклита и при них царских дьяков. Собрание обсуждало три следующие вопроса: а) дозволительно ли созывать соборы по нуждам времени? б) имел ли право царь Алексей Михайлович созвать собор, на который пригласил и восточных патриархов? и в) будет ли созванный теперь собор вселенским или только частным, поместным?

На все три вопроса решений заблаговременно было приготовлено Паисием Лигаридом и в заседании собора было только прочитано. На первый вопрос Паисий отвечал утвердительно и, указав на соборы, бывшие еще при св. апостолах, на правила апостольские и соборные, повелевающие созывать соборы, на примеры соборов вселенских и поместных, пришел к заключению, что и ныне можно и должно созывать соборы по требованиям нужды. Утвердительно отвечал Паисий и на второй вопрос и довольно подробно раскрывал мысль, что цари греческие, как только сделались христианами и покровителями Церкви, сами созывали соборы: Константин Великий – собор константинопольский, Феодосий Младший – ефесский, Маркиан – халкидонский и проч., и что по примеру греческих православных царей, и царь Алексей Михайлович, равный им во всем, имеет полное право на созвание собора. Решение третьего вопроса состояло в том, что, хотя собор, созванный царем Алексеем Михайловичем, представлял собой подобие вселенского собора, так как на нем присутствуют два вселенские патриарха и многие архиереи з всех патриархий, но собственно это не есть собор вселенский: на нем не предположено рассматривать или определить какой-либо догмат веры, а предположено только произнести суд над Никоном, вызванный его недостойными делами. Настоящий собор похож на собор, бывший некогда против цареградского патриарха Фотия и называющийся в Церкви только поместным, а не вселенским.

Когда таким решение вопроса все были удовлетворены, Паисий встал со своего места и сказал длинную и витиеватую речь, в которой, приписывая особенное, таинственное значение числу семь (7 дней творения, 7 труб, от которых пал Иерихон, и проч.), старался доказать, что вселенских соборов должно быть только семь, никак не более, и что все прочие соборы, каковы бы они ни были, не следует называть вселенскими. После этого присутствующие в заседании разошлись. Но Паисий в своих записках прибавляет, что, кроме трех вопросов, решенных в заседании сбора, предложены были еще два вопроса «келейно», т. е., вероятно уже в кельях патриархов, по окончании заседания, а именно вопросы: а) почему александрийский патриарх называется судьей вселенной? и б) с какого времени антиохийский патриарх начал именоваться пастырем пастырей и архиереем архиереев? Ответы и на оба эти вопроса, весьма подробные, с учеными ссылками, даны были тем же Паисием Лигаридом.

Прошло до двадцати дней со времени первого заседания собора. Патриархи Паисий и Макарий имели возможность достаточно изучить дело, о котором судить были призваны. И вот 28 ноября последовало третье заседание собора в столовой избе у государя, во многом похожее на первое. Прибыли в заседание, с одной стороны, патриархи, митрополиты, архиепископы, епископы, архимандриты, игумены, а с другой – сам царь, бояре, окольничие и думные люди. Государь опять заговорил о бывшем московском патриархе Никоне «и о самовольном его отшествии с патриаршего престола, без повеления его царского величества и всего освященного собора, и что соборная и апостольская Церковь стоит без пастыря девятый год», и потом просил патриархов, чтобы они «учинили о том по правилам св. апостол и по преданию св. отцов семи вселенских соборов пи по своему рассмотрению». Патриархи, после совещания с прочими членами собора, отвечали государю, что по правилам св. соборов, надобно позвать Никона патриарха на собор и допросить, почему он оставил свою кафедру и самовольно отошел в Воскресенскую обитель, равно и о других его винах и указали, вместе со всем собором, послать к Никону псковского архиепископа Арсения и с ним двух архимандритов: ярославского Спасского монастыря Сергия и суздальского Спасо-Евфимиева монастыря Павла. Тотчас же составлена была на соборе, в присутствии самого государя, грамота, которую должны были передать Никону посланные к нему, и которая гласила: «Блаженнейшие патриархи кир Паисий, папа и патриарх великого града Александрии и судия вселенно, и кир Макарий, патриарх Божьего града Антиохии и всего Востока, и весь святейший собор архиереев приглашаю тебя прибыть в царствующий град Москву без всякого замедления и лично предстать пред нами по некоторым духовным делам. Не будь непокорен приглашению и явись со смирением: так внушаем тебе поступить непременно». Этим и окончилось третье и последнее предварительное заседание собора.

На следующий день, 29 ноября в шестом часу дня, архиепископ Арсений и два архимандрита прибыли к патриарху Никону и, с его дозволения, представившись ему, прочли пред ним соборную грамоту. Выслушав ее, Никон отвечал: «Я имею поставление святительское и престол патриаршеский не от александрийского и не от антиохийского, но от константинопольского патриарха; патриархи же александрийский и антиохийский и не живут сами в Александрии и Антиохии, а один живет в Египте, другой в Дамаске. Если они, по согласию с константинопольским и иерусалимским патриархами, пришли в Москву для духовных вещей, то и я, как соберусь, приду в царствующий град для духовных всяких вещей известия ради»; но, когда соберется и придет не сказал. Посланные к нему объявили, что им не велено возвращаться в Москву без него, патриарха Никона; но он только повторил: « Как соберусь, приду». О всем этом архиепископ и архимандриты поспешили отправить донесение к царю и собору. Между тем в седьмом часу ночи того же числа они получили от правившего патриаршеством митрополита Павла сарского грамоту, в которой было написано, чтобы, когда Никон поедет в Москву, возы его в дороге отнюдь не развязывались, из людей его никто наперед в Москву не был отпущен, и сам он приехал в Москву не раньше, как в третьем часу ночи или позднее.

Донесение, отправленное из Воскресенского монастыря к царю и собору, могло достигнуть Москвы лишь ночью под 30 число ноября. И едва только настало это число, царь, в первом часу дня. со своим синклитом пришел уже в свою столовую избу; туда же пришли и патриархи со всем освященным собором. Тотчас же прочитано было донесение о Никоне от присланных к нему, и патриархи сказали: «Приходится послать к нему по правилам соборным, второе и третье приглашение». И указали для второго приглашения послать к Никону владимирского-рождественского архимандрита Филарета да чудовского соборного старца, священника Лаврентия, а для третьего приглашения – новоспасского архимандрита Иосифа да спасского протопопа из дворца Онисима.

Сделав такое распоряжение, патриархи со всем собором в том же заседании 30 ноября приступили к самому суду над Никоном, хотя пока заочному, так что заседание это, четвертое по порядку, после трех предварительных, было первым в ряду собственно судебных заседаний. Никон своим ответом на первое приглашение к нему от собора дав почувствовать патриархам александрийскому и антиохийскому, что не признает их власти над собой и готов признать только в таком случае, если они пришли в Москву по согласию с патриархами константинопольским и иерусалимским. И вот патриархи Паисий и Макарий прежде всего хотели показать Никону и все, что они пришли судить его действительно по согласию с патриархами цареградским и иерусалимским, и что суд над Никоном будет судом не двух только, а всех четырех восточных патриархов с освященным собором. В заседание собора принесен был свиток, присланный еще в 1664 году царю Алексею Михайловичу патриархами – Дионисием цареградским, Паисием александрийским, Макарием антиохийским и Нектарием иерусалимским, – свиток, в котором подробно рассмотрены были все вины патриарха Никона, хотя имя его и не упоминалось, и на все изложены в форме вопросов и ответов, решения четырех патриархов и многих других восточных архиереев и духовных сановников за их собственноручными подписями. В заключении свитка помещено было следующее определение: «Архиерей, который окажется виновным по изложенным вопросам и ответа, да извержется от архиерейского достоинства и власти». Этот свиток велено было читать в заседании собора во всеуслышание. И пока происходило чтение, государь сидел на своем царском месте; патриархи сидели подле царского места с левой стороны в креслах; митрополиты, архиепископы и епископы сидели с правой стороны от царского места на скамьях, а бояре, окольничие и думные люди сидели с левой стороны от того же места на скамьях. Когда чтение свитка кончилось, патриархи Паисий и Макарий, подписи которых также находились под свитком, объявили царю и всему освященному собору, и всему царскому синклиту, что этот свиток несомненно подлинный и прислан к его царскому величеству четырьмя патриархами с иеродиаконом Мелетием греком за их руками. И вслед за тем спросили: «Виновен ли по сему свитку патриарх Никон, отошедший со своего патриаршего престола своей волей, без всякой церковной вины и без повеления царского величества, и без совета всего освященного собора?» И митрополиты, архиепископы, епископы и весь освященный собор и царского величества бояре, окольничие и думные люди отвечали, что «по тому их патриаршему свитку, за их руками, бывший патриарх Никон повинен во всем, и от патриаршества имеет быть отлучен». А русские архиереи сказали еще патриархам, что когда они, архиереи, созваны были в 1660 году, по указу государя в Москву на собор, чтобы рассудить об отшествии и отречении патриарха Никона от престола, то выписывали из правил св. апостолов и соборов и принимали в соображение те самые правила, какие приведены и приняты за основание решений в этом патриаршеском свитке.

Под конец заседания царь поднес патриархам челобитную, полученную им от Никона. Челобитная касалась рыбных ловлей на море в Кольском острове, которые некогда царь пожаловал, по просьбе Никона, его монастырям – Крестному и Воскресенскому, а потом дозволил отдать во владение иноземцам на урочное число лет, по записям приказных людей самого же Никона, данным с его разрешения. В это челобитной «написаны были Никоном на него, великого государя, многие клятвы и укоризны, чего и помыслить страшно». Патриархи взяли челобитную к себе, и собрание разошлось.

Что же делал в то время Никона, и как переданы были ему два последние приглашения от лица собора? Никон еще 29 ноября, после известного ответа его на первое приглашение, начал собираться в Москву.

Настало время вечернего богослужения. Патриарх отслушал с братией вечерню и повечерие и при выходе из церкви отдал архимандриту приказание, чтобы он и вся братия монастыря готовились служить литургию завтра вместе с патриархом. Затем в кельи прочитал он свое обычное вечернее правило и все, что по уставу Церкви полагается для приготовления к священнодействию. По окончании молитвы сделал распоряжение о предстоящем отправлении в Москву на собор: велел взять с собой кормчую книгу, псалтирь с восследованием, свои возражения на вопросы боярина Стрешнева Паисию Лигариду и крест, который обыкновенно носили пред патриархом во время его шествия; более ничего не велел брать. Немного спустя, начался по его приказанию благовест к утрене. После утрени призвал он к себе духовного отца и исповедался пред ним. Затем сам с архимандритом и священниками совершил елеосвящение и помазал освященным елеем себя, весь свой причт и братию, чтобы предстать пред собор, говорил он впоследствии, с чистой совестью и готовностью положить душу свою за истину. Все это происходило в церкви. По приходе в келью он приказал читать для себя часы и последование ко св. причащению. Тогда посланники собора опять явились в келью Никона и дали знать ему, что имеют до него «государево дело». Патриарх не хотел нарушить беседой с ними благодатного мира души, принятого им от силы таинств, и велел сказать им, что не может теперь принять их: «Яко аз ныне готовлюсь к небесному Царю», отвечал он. Немедленно потом приказал благовестить к литургии, отправился в голгофскую церковь, предшествуемый свечами и пением, облачился в архиерейские одежды, и в последний раз литургисал по чину патриаршему. Между тем явились в церковь и посланники собора, и беспокойный архимандрит Сергий завел громкий спор с иноками о новоисправленных книгах, о стройном пении, введенном в церковь Никоном, и о греческом языке, на котором Никон совершал теперь литургию, но которого Сергий не понимал и потому оглашал еретическим. Патриарх не потерпел его бесчиния: он послал к нему своего иподиакона, по имени Германа, и приказал выйти ему из церкви. Сергий вышел, а с ним вышли и все прочие посланники собора. Трогательно совершалась литургия патриархом, который был уверен, что уже в последний раз здесь на земле предстоит святому жертвеннику и приемлет на руки святая святых! Не раз порывались слезы из очей Никона и всех его сослужителей. После заамвонной молитвы он с глубоким умилением сердца поучал братию свою в продолжительной беседе с ней терпению за Христа; книга деяний апостольских лежала у него пред глазами, и примеры св. апостолов воодушевляли его и чрез его уста всю братию обители к готовности с радостью переносить вс страдания и лишения за Христа и Его св. Церковь, как говорил Никон. Обильные потоки слез текли из очей слушателей, беспредельно преданных бедствующему своему патриарху, настоятелю и отцу. По совершении литургии Никон, подав мир и благословение братии, с миром пошел в свои кельи.

На самом крыльце церковном встретили патриарха громкие упреки посланников собора. «Что ты нас держишь, – громко говорили они: – ни прикажешь, ни откажешь». Особенно много и грубо кричал архимандрит Сергий, которого первый жизнеописатель Никона, иподиакон его Шушерин, называет «невежественным». Патриарх, не отвечая им на грубости, кротко пригласил их с собой в кельи. Здесь он спросил архиепископа: «Зачем приходили они к нему сегодня утром?» – К тебе есть указ, – отвечал ему архиепископ, – чтобы ты ехал в Москву на суд пред собором. Скажи же, – продолжал он: – поедешь или нет? – Слава Богу! – отвечал Никон: – о всем готов есмь и иду».

Вечером того же дня патриарх отправился в путь. С горьким плачем и рыданием сопровождали его иноки устроенной им обители. На Елеонской горе, при подножии водруженного им здесь креста, на том самом месте, откуда он некогда вместе с царем обозревали величественную местность новой обители и называл ее Новым Иерусалимом, – здесь теперь остановился патриарх, чтобы еще однажды взглянуть на любимую свою обитель и подать ей о имени Божием благословение мира и благоденствия. Он вышел из повозки, надел мантию, велел диакону читать ектенью и молился вместе со всей братией о здравии и спасении благочестивейшего государя, и о благосостоянии святой обители, к которой обращены были теперь взоры и сердце его. С глубокой скорбью в душе благословил он потом с Елеона в последний раз свою обитель, подал благословение и лобзание мира каждому из братий и обратился продолжать путь. Взорами, полными слез провожала его братия с высот Елеона, пока не скрылся от них патриарх в темной дали. Тогда с грустью в сердце, с молитвой к Богу о возвращении к ним любимого настоятеля возвратились они в свою обитель.

Никон продолжал свой путь к Москве, но уже не с торжеством патриарха, а в униженном виде подсудимого. Ему предшествовал отряд стрельцов; позади ехали духовные власти, которые посланы были от имени царя и собора звать его на суд в Москву.

Все они приближались уже к селу Черневу, как их встретил, верст за шесть до того села, владимиро-рождественский архимандрит Филарет в четвертом часу ночи и, остановив поезд, сказал Никону: «Ты своим отказом на первое приглашение прибыть в Москву учинил непослушание великому государю и обесчестил святейших патриархов и весь собор; теперь они прислали к тебе второе приглашение, чтобы ты ехал в Москву, и ехал смиренном образом, имея при себе не более десяти человек, и чтобы приехал в нее 2 декабря во втором или третьем часу ночи и остановился на архангельском подворье в Кремле, у Никитских ворот». Никон со своими спутниками двинулся далее, и когда въехал уже в село Чернево, в пятом часу ночи, то опять был остановлен на дороге новоспасским архимандритом Иосифом, который возвестил ему от имени царя и собора третье приглашение прибыть в Москву и приказание приехать в нее 3 декабря смиренным образом, в три или четыре часа ночи. Продолжали путь и достигли села Тушина. Отсюда полковник Остафьев, недоумевая, как поступить, отправил гонца в Москву спросить: дожидаться ли в Тушине третьего декабря или теперь же ехать в Москву. Пришел царский указ – ехать немедленно, и в двенадцать часов ночи под 1 декабря Никон прибыл в Москву.

При подъезде его со спутниками в Кремль к архангельскому подворью вдруг Никольские ворота пред ними затворились, и полковник, подошедши к знакомому нам подьяку Ивану Шушерину, который ехал впереди Никона с крестом, на лошади верхом, сказал: «Сойди с коня и отдай крест, до тебя есть государево дело». И Шушерина, отдавшего крест Никону в руки, взяли два стрельца и повлекли прямо к государю. Государь лично допрашивал его. Государь обещал Шушерину свободу, если скажет правду; но опять на все вопросы отвечал только: «Ничего не знаю». Почему и отослан был в приказ тайных дел и просидел под крепкой стражей в Москве более трех лет, а потом сослан в Новгород в ссылку, в которой и находился десять лет.

Между тем Никон со всей его свитой пропущен был в Кремль и остановился на архангельском подворье, где до того времени проживал сербский митрополит Феодосий. А свиты с Никоном, монахов и мирян, было до тридцати человек и более. Тотчас вокруг всего подворья поставлена была стража; Никольские ворота в Кремль крепко заключены, и большой мост пред этими воротами совсем разобран.

На следующий же день после прибытия Никона в Москву, 1 декабря, в субботу, состоялось по его делу пятое заседание собора, второе собственно судебное. В третьем часу дня государь пошел в свою столовую избу; за ним следовали бояре, окольничие, думные дворяне и думные дьяки; а пред ними несли в раковинном, под серебряным атласом, ящике оба экземпляра того свитка, что прислали ему в Москву четыре восточные патриарха, за своими подписями, с черным дьяком Мелетием греком, также переводы с этого свитка в красном бархатном переплете, да еще письма Никона патриарха, под тафтою. Все это государь, вошедши в столовую избу, приказал поставить и положить на столе пред креслами патриархов. Вскоре за государем вошли в ту же столовую избу патриархи с митрополитами, архиепископами, епископами, греческими и русскими, и со всем освященными собором, проговорили «Достойно есть…» и, после отпуста, благословили всех на все четыре стороны. Затем царь сел на своем высоком государевом месте которое украшено было золотом и серебром. Сели и патриархи слева от царя, на двух обитых бархатом и вишневом сукном креслах, пред которыми поставлен был стол, покрытый персидским ковром и золотой камкой. Митрополитам же и прочим духовным лицам государь указал сесть на скамьях по правой стороне, а боярам и всем светским лицам – на скамьях по левой стороне. Государь сказал патриархам: «Никон патриарх в Москву приехал и на меня суд Божий призывает за то, что велено было ему приехать в Москву не со многими людьми. А когда Никон в Москву въехал, то у него, по моему указу, взят был малый (подьяк, Иван Шушерин) за то, что в девятилетнее время носил к нему, Никону, всякие вести и чинил многую ссору, и Никон за того малого меня поносит и бесчестит, и говорит: царь меня умучает, велел отнять малого из-под креста. И если Никон, будучи на соборе, начнет о том говорить, то они, патриархи, о том бы ведали. Да и про то бы ведали, что Никон пред поездом своим в Москву в Воскресенском монастыре исповедался и причащался и маслом освящался». Патриархи, услышав о таком поступке Никона очень подивились. И государь продолжал: «Никон патриарх говорит, будто псковский архиепископ из Воскресенского монастыря ложно писал, что он, Никон, отговаривался идти на собор и бесчестил их, патриархов; он будто того не говорил». Окончив эти предварительные сообщения патриархам, государь спросил: «Кого послать к Никону патриарху звать его на собор?» Патриархи отвечали: «Нужно послать архиерея да двух архимандритов к бывшему патриарху Никону, чтобы он шел на собор для ответа». И послали епископа мстиславского Мефодия с двумя архимандритами.

Никон, как только услыхал приглашение от этих лиц, отвечал, что он готов и, встав с места, велел нести пред собой крест. Приглашавшие Никона сказали, что ему не следует так идти на собор. Никон стоял на своем и объявил, что иначе не пойдет. Они послали скороходца спросить об этом царя и собор, и пришло повеление – идти Никону без креста. Но Никон упорствовал, начал спорить и во время спора вышел мало-помалу в переднюю, потом на крыльцо в преднесении креста. Скороход снова отправлен был к царю и собору с вестью об упорстве Никона, и собор разрешил: пусть уже идет и со крестом… Никон сел в свои сани и поехал, пред ним несли крест, но с большим трудом мог двигаться вперед за множеством народа, наполнившего Кремль. Проезжая мимо Успенского собора, где совершалась литургия, Никон хотел войти в церковь через южные двери, но двери пред ним тотчас затворили; хотел так же зайти в Благовещенский собор, где шла служба, и там двери пред ним затворили. Между тем в заседании собора, куда направился Никон, условились, чтобы при входе его никому не вставать с места и всем сидеть. Но Никон, когда отворили пред ним двери, велел впереди его нести крест. И царь, как только увидел крест, поднялся, а за ним поднялись все. Никон вошел с посохом в руках, проговорил вход и молитву за здоровье государя с его семейством, за патриархов и за всех православных христиан и, отдав посох своему аногносту, поклонился государю до земли трижды, патриархам до земли дважды, а всем другим сделал обычный поклон направо и налево; потом опять взял свой посох в руки. Патриархи сказали Никону, чтобы он сел на правой стороне близ государева места. Но Никон, увидев, что ему там не приготовлено особого седалища, а предлагают сесть на скамье с прочими архиереями отвечал: «Я места себе, где сесть, с собой не принес; разве сесть мне тут, где стою». И присовокупил: «А я пришел узнать, для чего вы, вселенские патриархи, меня вызвали?»

Тогда царь сошел со своего возвышенного места, стал у конца стола пред патриархами и начал говорить, обливаясь слезами: «От начала московского государства не бывало такого бесчестия соборной и апостольской Церкви, какое учинил бывший патриарх Никон. Он по своим прихотям, самовольно, без нашего царского повеления и без соборного совета оставил ту соборную нашу Церковь и отрекся патриаршества, никем не гонимый. И от того его отшествия многие смуты и мятежи учинились, и соборная апостольская Церковь вдовствует без пастыря, тому ныне девятый год. Допросите его, бывшего патриарха Никона, для чего он патриаршеский престол оставил и сошел в Воскресенский монастырь». И патриархи, при виде царя плачущего, с трудом удерживающиеся от слез, предложили Никону этот вопрос через толмача, архимандрита Дионисия святогорца. Но Никон вместо ответа сам спросил патриархов: «Да есть ли у вас совесть и согласие с патриархами константинопольским-вселенским и иерусалимским чтобы меня судить? Без их совета с вами я отвечать вам не буду, потому что я рукоположен на патриаршеский престол от константинопольского патриарха. А если у вас совет и согласие патриархов константинопольского и иерусалимского есть, чтобы меня судить, я пред вами готов давать ответ». Патриархи Паисий и Макарий сказали, что у них совет и согласие и подписи рук патриархов константинопольского и иерусалимского есть с ними, и указали на лежащий на столе, в двух списках, известный свиток четырех патриархов, подписанный всеми ими и другими архиереями. Никон понял, что ему остается покориться и подвергнуться суду, и только бил челом государю и патриархам, чтобы выслали из собора недругов его, Питирима, митрополита новгородского, да Павла, митрополита сарского, потому что они будто бы хотели отравить его и удавить. Митрополиты Питирим и Павел сказали: «Бывший патриарх Никон на нас говорит ложь; у нас про то и в помышлении не бывало, да и у великого государя есть тому всему дело черного дьякона Феодосия». И государь сыскное дело про дьякона Феодосия поднес патриархам. После этого начался суд.

Патриархи снова спросили Никона: «почему он оставил соборную Церковь и паству свою и отрекся патриаршества?» Никон рассказал, что он в день бывшего стола у государя для грузинского царевича Теймураза посылал своего домового человека, князя Димитрия Мещерского, на Красное крыльцо для строения церковных дел, и того человека царский окольничий Богдан Хитрово сильно зашиб; что он, Никон, просил государя дать оборону на Богдана Матвеевича, и государь обороны не дал, и потом не пришел на службы патриарха, ко всенощной и к литургии, ни в праздник Казанской Божией Матери ни в праздник Ризы Господней, а прислал только князя Юрия Ромодановского сказать ему, Никону: «государь на тебя гневен: зачем пишешься великим государем? Вперед так не пишись», хотя прежде сам велел ему, Никону, так писаться. Слыша про тот на себя гнев государев, он, Никон, и оставил соборную Церковь, сошел с престола и жил три дня в Воскресенском подворье, ожидая к себе присылки от государя. Но государь никого не присылал звать его опять на патриаршество, и он поехал из Москвы в Воскресенский монастырь.

Когда Никон окончил свою речь, царь снова сошел со своего места и стал посредине перед столом, чтобы отвечать на эту речь. Но, заметив, как свидетельствует Паисий Лигарид, что и патриархи поднялись и стоят, сказал им: «Мне следует теперь стоять, так как меня обвиняет отец мой Никон; а вы сидите, как судьи и приемники апостолов, и слушайте обвинения на меня и мои оправдания». И действительно с этого времени до самого конца весьма продолжительного заседания государь оставался на ногах. Он отвечал на речи Никона по пунктам: «Никон говорит, будто посылал своего домового человека на Красное крыльцо для строения церковных дел; но в ту пору на Красном крыльце церковных вещей строить было нечего. И окольничий Богдан Хитрово зашиб того человека за его невежество, что он пришел не вовремя и учинил смятение, и то де бесчестие к самому Никону патриарху не относится… Писал ко мне Никон патриарх и просил обороны на окольничего Богдана Матвеевича Хитрово, но писал в то время, как у меня был у стола грузинский царь; а в ту пору сыскивать и оборону давать было некогда… В праздники Казанской Богородицы и Ризы Господней ко всенощному и к литургии выходу у меня не было за многими государственными делами. И патриарх Никон, оседрясь на то, престол свой оставил и патриаршества отрекся. Посылал я к нему стольника князя Юрия Ромодановского, чтобы он Никон, впредь великим государем не писался, потому что прежние патриархи так не писывались: а то к нему не приказывал, что я на него гневен». Тут князь Юрий Иванович Ромодановский молвил, что он бывшему патриарху Никону о государеве гневе не говаривал. Государь продолжал: «Великим государем писаться ему, Никону, я не приказывал, а только сам, почитая его, писал так в своих грамотах; да и Никон, по отшествии с патриаршества, в письме ко мне писал своей рукой: «теперь ты один будешь великий государь, а я Никон, яко един от простых епископов», – и то письмо ему отдано было назад». Никон сказал: «Я так не писывал». Государь снова продолжал: «Посылал я к нему боярина князя Алексея Никитича Трубецкого да окольничего Родиона Матвеевича Стрешнева, чтобы он, Никон, на свой патриаршеский престол возвратился, и он им в том отказал». При этом окольничий заявил, что он к Никону патриарху с князем Алексеем Никитичем был послан и о возвращении его на патриаршество говорил ему. И он, патриарх Никон, патриаршества отрекался, что впредь патриархом быть не хочет, и сказывал: «как де на патриаршество избирали, он на себя клятву положил, что ему на патриаршестве быть только три года, а больше того не быть».

Выслушав все эти объяснения Никона, царя и бояр, патриархи предложили новый вопрос, обращаясь к митрополитам, архиепископам и епископам: «Какие обиды были Никону патриарху от великого государя?» И митрополиты, архиепископы и епископы отвечали, что от великого государя бывшему патриарху Никону никаких обид не бывало. И только рассказали митрополиты Питирим новгородский и Павел сарский, как окольничий Хитрово бил домового человека Никонова, а Никон просил государя дать оборону, а государь обороны не дал, и как потом государь в два праздника не приходил в церковь на службу Никона. Патриархи предложили тот же вопрос самому Никону, и Никон сказал, что никогда обид ему от великого государя не бывало; а как де государь начла гневаться и к церкви ходить перестал, он потому и оставил патриаршество. И присовокупил: «Я об обиде не говорю, а говорю о государеве гневе. И прежние патриархи от гнева царева бегали, каковы: Афанасий александрийский и Григорий Богослов». Патриархи сказали ему: «Иные патриархи оставляли на время престол, да не так, как ты; ты отрекся, чтоб и впредь не быть тебе патриархом, а если будешь патриархом, анафема будешь». Никон отвечал: «Я так не говорил, а говорил, что за недостоинство свое иду; а если бы я отрекся патриаршества с клятвой, то не взял бы с собой и святительской одежды». Патриархи сказали: «Когда ставят в священный чин, то говорят: Аксиос, достоин; а ты как снимал с себя святительскую одежду, говорил, что недостоин. Никон отвечал: «То де на меня затеяли».

Вопрос об отречении Никона от кафедры еще не был исчерпан, и патриархи еще не сказали по этому вопросу своего последнего слова, как государь, естественно находившийся в возбужденном состоянии, обратил внимание патриархов на другой предмет, при обсуждении которого, впрочем, пришлось заняться вновь этим вопросом. Государь указал на письма Никона к четырем восточным патриархам, лежавшие тут же на столе под тафтой, и сказал патриархам Паисию и Макарию: «Бывший патриарх Никон писал к вам, патриархам, в грамотах своих многие на меня бесчестия и укоризны; а я на него к патриархам никакого бесчестия и укоризны не писывал. Допросите его, все ли он истину, без всякого прилога, в грамотах своих писал, и за церковные ли догматы он стоял, и Иосифа патриарха святейшим и братом себе считает ли, и церковные, движимые и недвижимые вещи продавал ли? Патриархи предложили Никоны эти вопросы, и он отвечал: что в грамотах писано, то и писано; а стоял де он за церковные догматы, и Иосифа патриарха почитает за патриарха, а свят ли он, того не ведает; церковные же вещи продавал по государеву указу. Такой общий ответ никого не мог удовлетворить, и государь приказал читать на соборе, по статьям грамоту Никона к цареградскому патриарху Дионисию, в переводе, чтобы рассмотреть порознь все изложенные в ней неправды Никона.

В грамоте Никон писал, что, будучи еще митрополитом, он послан был в Соловецкий монастырь «мощей ради св. священномученика Филиппа, митрополита московского, его же мучил царь Иван неправедно». Государь на это заметил: «Для чего он, Никон, такое бесчестие и укоризну великому государю блаженной памяти Ивану Васильевичу всея Руси написал? А о себе утаил, как он низверг без собора, Павла, епископа коломенского и ободрал с него святительские одежды, и сослал в Хутынский монастырь, и там его не стало безвестно. Допросите, по каким правилам он то учинил?» Никон на вопрос патриархов о царе Иване Васильевиче ответа не дал, а про Павла епископа сказал: «По каким правилам низверг и сослал, того не помню, и где он пропал, того не ведаю; а есть о том дело на патриаршем дворе». Блюститель патриаршего престола, митрополит сарский Паисий заявил: «Дела о том на патриаршем дворе нет и не бывало, и отлучен тот епископ Павел без собора».

В грамоте Никон написал, что, когда его умоляли в соборной церкви принять патриаршество, он говорил царю и властям, и боярам, чтобы они дали ему слово свято содержать догматы и правила св. апостол и отец, и законы греческих благочестивых царей, и в том ему обещались. Государь на это заметил: «Никон в то время говорил только одни догматы, а о правилах и о законах не говаривал, и в грамоте своей написал ложно». Никон возразил: «Говорил о всем том в то и в иное время».

В грамоте было написано, что Никон оставил патриаршество ради царского гнева. Государь обратился к патриархам: «Допросите Никона, какая ему была от меня немилость или обида; кому заявлял он о моем гневе, сходя с престола; присылал ли я к нему, чтобы он с престола пошел, и отрекался ли он от патриаршества в соборной церкви». Никон отвечал на вопрос патриархов: «Немилость ко мне государя была та, что он на окольничего Богдана Матвеевича не дал обороны и к церкви не стал ходить; присылки ко мне от государя, чтобы я сошел с престола, не бывало, а сошел я сам собой; государев гнев на меня я объявлял небу и земле; патриаршества я не отрекался, и как пошел с престола, то, кроме саккоса и митры, ничего с собой не взял». Окольничий Богдан Матвеевич присовокупил, что хотя он, исполняя чин у царского стола, и зашиб присланного Никоном человека, не знаючи, но в том у бывшего патриарха Никона прощения просил, и Никон его простил. Тогда патриархи обратились ко всему священному собору и ко всему царскому синклиту с вопросом: какая была Никону патриарху обида от государя? И от всех послышался ответ, что обиды Никону от государя не бывало никакой, а пошел он с престола не от обиды, а с сердца. Члены же собора говорили еще: «Снимая с себя панагию и священные ризы, Никон говорил: если даже помыслю в патриархи, анафема да буду, панагию и посох оставил и взял клюку, а про государев гнев ничего никому не объявлял; как поехал с подворья в Воскресенский монастырь, за ним повезли его люди многие сундуки с рухлядью; да к нему же отослано из патриаршей казны денег две тысячи рублей». Патриархи заметили: «Прежние архиереи так не отрекались, как Никон; он не только патриаршества отрекся, но и архиерейства, снимая с себя митру и омофор, говорил: «недостоин». Никон возразил: «В отречении на меня лжесвидетельствуют; если бы я вовсе отрекся, то не взял бы с собой архиерейские одежды».

Большое внимание отцы собора обратили на те места грамоты Никона, где последний говорил о Паисии, митрополите газском.

В грамоте Никон писал, что к нему прислан был газский митрополит Паисий да боярин князь Никита Иванович Одоевский с товарищами, будто над ним суд творить, и будто газский митрополит хиротонисован дьяконом и попом от пары и верует по-римски, и живет бесчинно, и на соборах бывает председателем, и называет себя наместником от всех четырех патриархов. Государь сказал на это: «Газский митрополит и князь Одоевский были посланы выговорить ему неправды его, что он писал ко мне с великим бесчестием и укоризной, и с клятвой, и на молебне клал мои государевы грамоты под евангелие, а не для суда. Газский митрополит на Москве у престола Господня принес клятву, что он живет истинно, и отец духовный, архангельский митрополит (т. е. Феодосий сербский), в том его свидетельствовал. Ставленая грамота у него есть, а про отлучение его от иерусалимского патриарха грамоты не бывало. На сборах председателем он, Паисий, не бывал и наместником патриархов не назывался, и служит до рассуждения о нем вселенских патриархов». Никон отвечал: «Я за обидящего молился, а не клял, а грамоты государевы под евангелием были»; но для чего были, и кто обидящий, про то не сказал. И продолжал: «А газскому митрополиту, по правилам, служить не следует, потому что он епархию свою оставил и живет в Москве долгое время. Да слышал я от дьякона Агафангела, что газский митрополит иерусалимским патриархом отлучен и проклят. Много у меня таких мужиков». Затем прибавил: «Мне говорил боярин князь Никита Иванович государевым словом, что Иван Сатин хочет меня зарезать». – «Таких речей, – сказал князь Одоевский, – я Никону патриарху не говорил, а сам он мне говорил: если хотите меня зарезать, то велите зарезать, и обнажил свою грудь». Патриарх Макарий засвидетельствовал: «Газский митрополит Паисий в дьяконы и в попы ставлен в Иерусалиме, а не в Риме; про то я подлинно ведаю».

В грамоте было написано, что повелел государь быть собору, и благословение газского митрополита Паисий переместили Питирима, митрополита сарского, в Новгород, вопреки правилу, запрещающему перемещать архиереев, и на место Питирима поставили Павла, архимандрита чудовского, и других архиереев в иные епархии. Государь на это сказал: «Когда Никон был на патриаршестве, в то время перевел он из Твери архиепископа Лаврентия в Казань митрополитом, да и иных многих от места к месту переводил». Никон отвечал: «Я то делал не по правилам, в неведении». Питирим заметил Никону: «Ты и сам в новгородскую митрополию возведен на место живого митрополита Афония». Никон сказал Питириму: «Тот Афоний митрополит был без ума; чтоб и тебе также быть без ума».

Вслед за тем в грамоте было написано: «от сего беззаконного собора преста на Руси соединение с св. восточной Церковью и от благословения вашего отлучишася, но от римских костелов начаток прияша волями своими. А откеле же прияла Русь св. крещение от св. восточной Церкви, не бы у нас ни единого соединения с западным костелом… и Исидора митрополита изгнаша, яко еретика». По прочтении этого царь говорил патриархам: «Никон написал такие великие укоризны и неправды ложно, забыв страх Божий, и тем св. апостольскую Церковь и православную веру в России опорочил, и меня, государя, и весь освященный собор, и весь царский синклит, и всех православных христиан русских от благочестивой веры и от благословения восточных патриархов отчел и к римскому костелу и вере причел, и назвал всех еретиками. Если бы только то письмо Никона дошло до вселенских патриархов, быть бы всем нам, православным христианам, под клятвой. И за то его ложное и затейливое письмо надобно всем стоять и умирать и от того очиститься». И все митрополиты, архиепископы и епископы и освященный собор, все бояре, окольничие и думные люди били челом патриархам, чтобы допросили Никона, почему он так написал и их еретиками назвал. Патриархи спросили Никона: «Чем они отлучились от соборной Церкви?» Никон отвечал: «Тем, что газский митрополит Паисий перевел Питирима из одной митрополии в другую и на его место поставил другого митрополита, да и иных архиереев от места к месту переводил, а ему то делать не подобало, потому что от иерусалимского патриарха он отлучен и проклят. Да хотя бы он и не еретик был, ему на Москве долго быть не для чего; я его за митрополита не ставлю, у него и ставленой грамоты на свидетельство нет; и мужик наложит на себя мантию и будет такой же митрополит. Я то про него писал, а не о православных христианах». Я то про него писал, а не о православных христианах». Но царь и весь собор и синклит Никона в том уличали и повторяли пред патриархами: «Он всех нас в грамоте назвал еретиками, а не одного митрополита газского; учините в том указ по правилам св. апостол и св. отец». Тогда Никон, обратившись к государю, сказал: «Только б ты Бога боялся, ты бы так со мной не делал».

Когда чтение грамоты и все возражения против нее окончились, Никон обратился к государю и сказал: «Бог тебя судит; я еще на избрании своем узнал, что тебе, государю, быть добру ко мне только до шести лет, а потом быть мне ненавидимым и мучимым». – «Допросите его, – сказал царь патриархам – как он то узнал на избрании своем». Но Никон на вопрос патриархов ничего не отвечал. «Сказывал Никон, – заметил рязанский архиепископ Иларион, – что видел звезду метлой, и от того будет московскому государству погибель; он бы поведал, от коего духа то узнал». Никон на это сказал: «И в древнем законе такие знамения бывали; авось де на Москве то и сбудется. Господь пророчествовал на горе Елеонской о разорении Иерусалима за четыреста лет». И патриархи велели Никону идти на подворье.

Заседание было слишком продолжительно. Начавшись в третьем часу дня, оно окончилось во втором часу ночи, и более всех должно было утомить царя и патриарха Никона, которые одни почти и действовали и все время оставались на ногах. Все заседание посвящено было только допросам Никона. Обвинения, по которым допрашивали его, указывал сам царь, и главных обвинений было два. Первое состояло в том, что Никон самовольно отрекся от престола и оставил Церковь, от чего в ней произошли многие смуты, и она девятый уже год оставалась без архипастыря. Второе – в том, что Никон во своих письмах к восточным патриархам изрек многие бесчестия и укоризны на государя, оклеветал его. Из расспросов по первому обвинению уяснилось, что Никон оставил свою кафедру и Церковь единственно из-за гнева государя к нему лично. Из допросов по второму обвинению или, что то же, из чтения грамоты Никоновой к патриарху Дионисию, обнаружилось, что по некоторым делам объяснения, высказанные на соборе царем, нельзя признать удовлетворительными. Патриархи Паисий и Макарий мало говорили в этом заседании: лишь изредка предлагали вопросы и делали замечания. Из русских архиереев и из чинов царского синклита говорили немногие и немного, когда признавали то нужным и уместным; а из греческих архиереев не говорил никто, даже Паисий Лигарид, вероятно потому, что они не понимали русского языка, на котором происходили все допросы Никону и его ответы, равно как и все объяснения царя.

Шестое заседание собора, судебное третье, происходило в той же столовой избе государевой 3 декабря, в понедельник. Присутствовали как патриархи с архиереями и прочим духовенством, так и сам царь со своим синклитом; но Никон не был приглашен, вероятно потому, что теперь не предлагалось никаких новых обвинений против него, а только подтверждались, пояснялись и обсуждались прежние, по которым он уже был допрошен в предшествовавшем заседании, и только доканчивалось то, чего тогда не успели кончить: суд теперь был заочный. Лишь только заседание открылось, государь сошел со своего царского места и говорил к патриархам: «Приношу жалобу, вместе с митрополитами, архиепископами и епископами и всем освященным собором, с боярами, окольничими и со всем синклитом, на Никона, бывшего патриарха, что он, бранясь с митрополитом газским, в письме своем к цареградскому патриарху назвал меня и весь освященный собор и всего моего царства людей еретиками, будто мы отложились от св. восточной апостольской Церкви и приложились к римскому костелу. А св. мать наша, соборная наша Церковь, имеет в себе многоцелебную ризу Спасителя нашего и Бога, и мощи святителей и чудотворцев московских, и мы веруем истинно, по преданию св. апостолов и св. отцов, и должны умирать за свою православную веру и за св. Божия Церкви. Рассудите нашу жалобу и очистите меня и освященный собор, и всех православных христиан нашего царства от того Никонова названия». И, окончив речь, государь поклонился патриархам, а за ним и весь собор и весь синклит поклонились патриархам до земли. Патриархи в ответ на жалобу, которая было приносима и в предшествовавшем заседании, сказали: «То дело великое и за то дело надобно стоять крепко. Если Никон назвал тебя, государь, и весь собор и всех в вашем, царстве еретиками, то назвал также еретиками и нас, будто мы к еретикам пришли творить суд. Но мы в московском государстве видим православных христиан, имеющих истинную веру греческого закона. По правилам св. апостола и св. отцов, кто на кого клевещет или кого обвиняет в каком-либо злом деле и не докажет обвинения, тот сам подвергается наказанию, какого-либо злом деле и не докажет обвинения, тот сам подвергается наказанию, какого бы заслуживал обвиняемый им, если бы оказался виновным; а кто взведет на кого еретичество и не докажет, такой клеветник достоин, если священник, извержения, а если мирянин – проклятия. Никон назвал тебя государя, и всех у вас православных христиан еретиками, и мы будем судить его по правилам св. апостолов и св. отцов». Тут государь рассказал патриархам, сто вчера, 2 декабря, он посылал к Никону яства и питье, но Никон не принял и сказал, что у него и своего есть много, и будто он о том государю не приказывал. Патриархи заметили: «Никон делает все, изступя ума своего».

Последовали и другие дополнения, и пояснения к тому, что говорилось в предшествовавшем заседании.

Наконец государь сказал, чтобы патриархи «ехали к себе и, нынешнего дня к вечеру, или как они изволят, велели быть к себе властям и с ними советовать и дел слушать у себя, где они стоят». Значит, кроме открытых заседаний собора по делу Никона, были еще домашние заседания и совещания у патриархов в их кельях.

На седьмое заседание собора, четвертое судебное, 5 декабря, в среду, собрались в столовой избе государя те же самые лица, духовные и светские, которые присутствовали на прежних заседаниях. И патриархи сказали, что нужно позвать на собор бывшего патриарха Никона, и послали за ним двух епископов: вятского Александра и мстиславского Мефодия, с двумя архимандритами. Никон пришел, как и прежде, в преднесении ему креста и, вступив в царскую столовую, проговорил вход и молитву и поклонился патриархам, властям, боярам и прочим. В настоящем заседании объявлялись Никону главные на него обвинения, читались правила Церкви для суда над ним, и состоялся самый приговор над ним. Все это происходило не в порядке, а смешанно, с перерывами и отступлениями, по крайне мере, в таком виде изложено в современной записи.

Вначале александрийский патриарх Паисий, судья вселенной, говорил государю и всему собору, и всему царскому синклиту, что они, патриархи, пришли в царствующий град Москву ни для какой-либо милостыни и не по нужде, а по письму великого государя, чтобы судить бывшего патриарха Никона, оставившего св. соборную Церковь и свой патриаршеский престол с клятвой. И затем, обратившись к Никону, объявил ему первое и самое важное на него обвинение: «Ты отрекся своего патриаршего престола с клятвой и отошел без правильной вины». Никон возразил: «Я не отрекся патриаршего престола с клятвой, я свидетельствовал небом и землей и отошел от государева гнева. А ныне да будет, что царское величество изволит, и я пойду, куда государь укажет: благое по нужде не бывает». Патриархи заметили: «Многие слышали, как ты отрекся от патриаршества с клятвой». Никон продолжал: «То на меня затеяли; а если я негоден, я не домогаюсь возвращения на престол и пойду туда, куда царское величество изволит». Патриархи перешли к другому обвинению на Никона и спросили его: «Кто велел тебе писаться патриархом Нового Иерусалима?» Никон ответил: «Я не писался и не называл себя патриархом Нового Иерусалима». – «Нет, писался», – заметил рязанский архиепископ Иларион и показал письмо, писанное рукой Никона. Никон взглянул и молвил: «Рука моя, разве описался?..»

Никон понимал, к чему идет дело, и решился заявить сомнение об авторитетности своих судей, патриархов, и сказал: «Рязанский архиепископ Иларион говорит, что я назвал патриархов (Паисия и Макария) не истинными патриархами, и я действительно так их называл, потому что на их престолах, как я слышал от греков, теперь другие патриархи; пусть государь прикажет свидетельствовать, и патриархи пусть присягнут на евангелии». Патриархи возразили: «Мы – истинные патриархи, не низверженные и сами не отрекались от своих престолов, разве турки без нас что учинили. Если же кто дерзнул вступить на какой-либо из наших престолов вопреки правилам и по принуждению от турок, то он не патриарх, но прелюбодей. А клясться на св. евангелии архиерею не подобает». Никон заявил: «От сего часа, свидетельствуюсь Богом, я не стану говорить пред вами, патриархами, пока константинопольский и иерусалимский сюда не будут». Архиепископ Иларион заметил Никону: «Как ты не боишься суда Божия, вселенских патриархов бесчестишь…»

Патриархи возвратились к первому и важнейшему обвинению на Никона и говорили ко всем архиереям и освященному собору: «Скажите правду, действительно ли Никон отрекся с клятвой патриаршеского престола?» Питирим, митрополит новгородский, Иоасаф, архиепископ тверской, равно архимандриты и игумены, служившие в соборной церкви с патриархом Никоном в день его отречения, отвечали, что он отрекся патриаршего престола с клятвой и сказал: «Если буду патриархом, анафема буду».

Патриархи велели читать св. правила – по-гречески амасийскому епископу Илариону, или точнее, читать известный свиток четырех патриархов, в котором сведены были св. правила против Никона, и на основании их уже произнесен был над Никоном приговор всеми восточными патриархами. Когда начали читать этот свиток, и когда архиепископ Иларион прочел из 14 главы свитка второе правило собора, бывшего в храме св. Софии: «аще кто (из архиереев) дерзнет сам себя устранить от архиерейского места, да не возвращается к прежнему достоинству, которое самым делом отложил», Никон возразил: «Те правила не апостольские и не вселенских и не поместных соборов; я не принимаю тех правил и не хочу слушать». Павел, митрополит крутицкий заметил: «Те правила приняла св. апостольская Церковь». Никон снова возразил: «Тех правил в русской Кормчей нети, а греческие правила непрямые; те правила патриархи от себя сочинили, а не из правил взяли; после вселенских соборов – все враки; а печатали те правила еретики; я не отрекался от престола, то на меня затеяли». Павел митрополит опять заметил: «Те правила находятся и в нашей русской Кормчей». Никон ответил: «Кормчая книга не при мне напечатана». Архиереи на это сказали Никону: «Кормчая напечатана при Иосифе патриархе, а исправлена и роздана при твоем патриаршестве, как и свидетельствует о том сама Кормчая; и из той Кормчей книги сам ты велел выписывать по многим делам правила и градские законы, и множество дел вершил».

Чтение правил было приостановлено, и патриархи предложили Никону еще несколько вопросов и выслушали его ответы. Патриархи: «Сколько епископов судят епископа и сколько патриарха?» Никон: «Епископа судят двенадцать епископов, а патриарха вся вселенная». Патриархи: «А вот ты один осудил и изверг епископа коломенского Павла, не по правилам». Никон: «Я его не изверг, а только снял с него пеструю мантию и сослал в монастырь под начало». Патриархи: «Сослал его в монастырь, и там его мучили, и он из монастыря пропал без вести…» Патриархи: «Для чего ты носишь черный клобук с херувимом и две панагии?» Никон: «Черные клобуки носят греческие патриархи, и я от них взял; а херувим на клобуке ношу потому, что херувимы на белых клобуках у московских патриархов. Две панагии ношу вот почему: с одной я отошел от патриаршества, а другую, как крест, в помощь себе ношу». Архиереи: «Как отрекся Никон престола, то белого клобука с собой не взял, а взял простой греческий клобук, и ныне однакож носит клобук с херувимом; то он собой учинил». Патриархи: «Прежде ты не имел обычая носить пред собой знамение креста, откуда этому научился?» Никон: «Крест есть победное знамя всех христиан против врагов, видимых и невидимых». Патриархи: «Правда; но как дерзнул ты, уже по отречении от престола и идя на суд, делать то, что не делал во время своего патриаршества?» Никон ничего не отвечал, и патриархи приказали своему архидиакону взять крест из рук Никонова дьякона, говоря: «Ни у кого из православных патриархов нет в обычае, чтобы пред ними носили крест; Никон взял то у латынников».

Патриархи вновь велели читать св. правила, а Никону сказали, чтобы он слушал. Никон: «Греческие правила непрямые, печатали их еретики». Патриархи: «Напиши и подпиши своей рукой, что наша книга правил еретическая и правила в ней непрямые, и укажи, что именно в этой книге еретического». Никон никакой ереси в тех правилах не указал и рукописания своего о том не дал. И патриархи говорили всем архиереям, греческим и русским, что греческие правила святы и православны; а архиереи греческие и русские сказали: «Которые правила читаны здесь, все православны».

Видя, что Никон не хочет подчиняться священным правилам, попытались подействовать на него авторитетом патриархов. И Макарий антиохийский спросил его: «Ведомо ли тебе, что александрийский патриарх – судья вселенский?» Никон: «Там себе и дуди. Но в Александрии и Антиохии ныне нет патриархов: александрийский живет в Египте, антиохийский в Дамаске». Патриархи: « А где жили эти патриархи, когда утвердили, вместе с двумя другими, патриаршество в России?» Никон: «Я в то время не велик был». Патриархи: «И тогда жили патриархи, Мелетий александрийский и Иоаким антиохийский, в тех самых местах, где живем мы, и однакож почитались истинными патриархами. Если же вы нас, ради одного переселения, не считаете законными патриархами, то так же незаконны были и те наши предшественники, а в таком случае нельзя считать законным и патриаршества в России, которое они утвердили». Государь спросил Никона: «Веришь ли ты всем вселенским патриархам, и что патриархи александрийский и антиохийский пришли к Москве по согласию с прочими патриархами? Вот свиток, подписанный их собственными руками». Никон посмотрел на подписи патриархов и сказал: «Я рук их не знаю». Макарий антиохийский: «То истинные руки патриаршеские». Никон Макарию: «Широк ты здесь, а как-то дашь ответ пред константинопольским патриархом?» И все архиереи, и бояре закричали к Никону: «Как ты не боишься Бога? Великого государя и патриархов бесчестишь и всякую истину ставишь во лжу». Антиохийский патриарх сказал: «Иногда и сатана по нужде говорит истину. а Никон истины не исповедует». Александрийский же патриарх, обратившись к Никону, произнес слова 84 апостольского правила: «Аще кто досадит царю не по правде, да понесет наказание, и аще токовый будет из клира, да будет извержен от священного чина».

После этого патриархи спросили архиереев и весь освященный собор: какому наказанию подлежит патриарх Никон по канонам Церкви? И все архиереи, сперва греческие, потом русские, и весь освященный собор отвечали: «Да будет извержен от священного чина».

Тогда оба патриарха, поднявшись со своих мест, от имени всех четырех восточных патриархов и всего освященного собора, сказали Никону: «Ныне тебя, Никона, бывшего патриархи, по правилам св. апостол и св. отец, извержен, и отселе не будеши патриарх и священная да не действуеши, но будеши яко простой монах». И сказали ему главные вины его: а) ты патриаршеского престола отрекся с клятвой и отошел без всякой правильной вины, сердитуя на великого государя; б) ты писал ко вселенскому константинопольскому патриарху Дионисию, что на Руси престало соединение со св. восточной Церковью, и от благословения святейших вселенских патриархов отлучились и приложились к западному костелу. и тем ты, Никон, св. православную (русскую) Церковь обругал и благочестивого государя царя и великого князя Алексея Михайловича, всея великие и малые и белые России самодержца, и весь священный собор, и всех православных патриархов, бесчестил, называл не патриархами. и правила соборные Церкви называл ложными и враками и будто еретики их печатали; г) да ты же, Никон коломенского епископа Павла, без собора, вопреки правил, изверг и обругал, и сослал в ссылку, и там его мучил, и он пропал безвестно; и то тебе извержение вменится в убийство».

Сказав Никону вины его, патриархи, – замечает современная запись, – «велели ему идти на подворье и быть там до указа. А как святейшие патриархи кир Паисий и кир Макарий бывшего патриарха судили, в то время великий государь стоял у своего государева места».

Приговор, произнесенный теперь над Никоном, был только словесный и указывал лишь главные вины его. Необходимо было, чтобы приговор был изложен в письменном, с возможной полнотой определял виновность Никона и подписан был всеми членами собора. И патриархи, еще перед выходом из последнего заседания, дали приказ: написать соборный приговор этот на двух языках – греческом и русском. Спустя два дня, именно 8 декабря, патриархи, как замечено в современной записи, сидели у государя три часа наедине. О чем совещались они – неизвестно. Но вечером того же числа, точнее ночью под 9 декабря, Павел, митрополит крутицкий, с доклада великого государя, писал архимандриту рождественскому Филарету да дьяку Авраму Кащееву следующее: «Ведомо учинилось святейшим патриархам и всему освященному собору, что Никон, бывший патриарх, находясь в монастырях Воскресенском, Иверском и Крестном, чинил градское наказание старцам тех монастырей, службникам, крестьянам и сторонним людям, приказывал бить из кнутом, ломать им руки и ноги, а иных пытать и казнить казнями градскими, так что иные пытанные и казненные померли. И вам бы разыскать накрепко тихим обычаем, чтоб нешумно было: кому именно из старцев и других людей в тем монастырях Никон чинил градское наказание, кого бил кнутом, у кого ломал руки и ноги, кого пытал и казнил градскими казнями, где ныне те люди и не умер ли кто из них, да и разыскать бы про все тихим образом и подлинно». Архимандрит Филарет и дьяк Кащеев отправились в Воскресенский монастырь, и скоро прислан был оттуда в Москву один из старцев, испытавших на себе тяжелую руку Никона, и представлен патриархам и всем архиереям. Это был духовник Никона, старец Леонид, уже расслабленный и с избитыми ногами, около двух лет содержавшийся. по приказанию Никона в сырой тюрьме под стражей, в тяжелых оковах и терпевший истязания. Он трогательно рассказывал, как и за что подвергнут был таким страданиям, и все не без слез внимали его рассказу. Это обстоятельство послужило новым обвинением против Никона, которое и внесли в составлявшийся тогда письменный о нем приговор.

Когда приговор был написан по-гречески и по-русски, состоялось 12 декабря, восьмое и последнее собрание собора, производившего суд над Никоном. Все архиереи и прочие духовные особы собрались не в столовой избе государя, а в кельях патриархов, в Чудовом монастыре, куда переехали они с прежней своей квартиры, с Кирилловского подворья еще 25 ноября. От лица государя присланы были, – сам он не пожаловал в это собрание, – бояре: князь Никита Одоевский, князь Григорий Черкасский, князь Юрий Долгорукий, князь Иван Воротынский, думный дворянин Елеазаров. стольник князь Петр Прозоровский и многие другие чиновники. Патриархи послали епископа мстиславского Мефодия и нижегородского Печерского монастыря архимандрита Иосифа позвать Никона, а сами со всеми духовными и светскими лицами отправились в церковь Благовещения Прес. Богородицы, находившуюся подле их келий над задними воротами Чудова монастыря. Здесь все архиереи, уже одетые в мантии, возложили на себя епитрахили, омофоры и митры, а архимандриты и игумены облачились в священные одежды. Как только вошел Никон в церковь, сделал поклонение иконам, и по обычаю присутствующим в церкви, патриархи, совершив со всем духовенством краткое молебствие, приказали читать соборный приговор, или «объявление о низложении Никона». Сначала приговор прочитан был по-гречески пресвитером и экономом великой Церкви антиохийской Иоанном, а потом читан был громогласно по-русски рязанским архиепископом Иларионом. В этом письменном приговоре вины Никона указаны были подробнее и обстоятельнее, нежели прежде – в приговоре словесном, и именно следующие: 1) Никон сам сложил с себя архиерейское облачение среди великой церкви, вопия: «я более не патриарх московский и не пастырь, а пасомый и недостойный грешник»; потом с великим гневом и поспешностью отошел и оставил свою кафедру и вверенную ему паству самовольно, без всякого понуждения и нужды, увлекаясь только человеческой страстью и чувством мщения к некому члену синклита, ударившему его патриаршего слугу и прогнавшему от царской трапезы. 2) Никон хотя с притворным смирением удалился в созданный им монастырь будто бы на безмолвие, на покаяние и оплакивание своих грехов, но и там (вопреки 2 правилу собора, бывшего во храме св. Софии) совершал все архиерейское рукополагал невозбранно, и называл тот свой монастырь Новым Иерусалимом и разные места в нем Голгофой, Вифлеемом, Иорданом, как бы глумясь над священными названиями, а себя хищнически величал патриархом Нового Иерусалима. 3) Хотя совершенно оставил свою кафедру, но коварно не допускал быть на ней иному патриарху, и государь, архиереи и синклит, понимая это лукавство, не осмеливались возвести на московский престол иного патриарха, да не будут разом два патриарха, один вне столицы, другой внутри, и да не явится сугубое разноначалие, что и заставило государя пригласить в Москву восточных патриархов для суда над Никоном. 4) Анафемствовал в неделю православия местных архиереев без всякого расследования и соборного решения, и двух архиереев, присланных к нему от царя, назвал одного Анной, другого Каиафой, а двух бывших с ними царских бояр – одного Иродом, другого Пилатом. 5) Когда был позван нами, патриархами на собор дать ответ против обвинений, то пришел не смиренным образом, и не переставал осуждать нас, говоря, что мы не имеем своих древних престолов, а обитаем и скитаемся – один в Египте, другой в Дамаске. 6) Наши суждения, изложенные в свитке четырех патриархов против его проступков, и приведенные там св. правила называл баснями и враками; отвергал вообще, вопреки архиерейской присяге, правила всех поместных соборов, бывших в православной Церкви после седьмого вселенского собора, а наши греческие правила с великим бесстыдством именовал еретическими потому только, что они напечатаны в западных странах. 7) В грамотах своих к четырем восточным патриархам, попавших в руки царя, писал, будто христианнейший самодержец Алексей Михайлович есть латиномудренник, мучитель, обидчик Иеровоам и Озия. 8) В тех же грамотах писал, будто вся русская Церковь впала в латинские догматы и учения, а особенно говорил это о газском митрополите Паисии, увлекаясь чувством зависти. 9) Низверг один без собора, коломенского епископа Павла, и рассвирепев, совлек с него мантию и предал его тягчайшему наказанию и биению, от чего архиерею тому случилось быть как бы вне разума, и никто не видел, как погиб бедный, – зверями ли растерзан или впал в реку и утонул. 10) Даже своего отца духовного велел безжалостно бить и мучить целые два года, вследствие чего он сделался совершенно расслабленным, как то мы сами видели своими глазами, и живя в Воскресенском монастыре, многих людей, иноков и бельцов наказывал градскими казнями, приказывая одних быть без милости кнутами, других палками, третьих жечь на пытке, и многие от того умерли, как свидетельствуют достоверные свидетели. «Узнав из всего этого, – продолжали патриархи, вместе со всем собором, в своем приговоре, – что Никон действовал не по-христиански и с кротостью, а несправедливо и тиранически, мы на основании канонов св. апостолов и св. соборов, вселенских и поместных, совершенно низвергли его от архиерейского сана и лишили священства, да вменяется и именуется он отныне простым монахом Никоном, а не патриархом московским, и определили назначить ему местопребывание до конца его жизни в какой-либо обители, чтобы он там мог в совершенном безмолвии оплакивать грехи свои». Надобно заметить, что приговор, прочитанный над Никоном, не был еще подписан никем, – он подписан членами собора уже впоследствии, спустя более месяца, и что последняя статья, касающаяся духовника Никона, внесена в приговор после прочтения его, потому что духовник этот представился собору только 13 декабря. По прочтении приговора патриархи велели, через переводчика, Никону, чтобы он снял с себя клобук с жемчужным серафимом, но Никон не согласился. Тогда александрийский патриарх, как судья вселенский, тихо подошел к Никону и сам снял с головы его патриарший клобук, а надел на нее простой клобук, который снял с находившегося вблизи греческого монаха. Потом сняли патриархи с Никона и срербопозалоченную панагию, украшенную жемчугом и другими драгоценными камнями, и Никон сказал: «Возьмите все это себе, бедные пришельцы, и разделите на ваши нужды». Но патриархи не взяли, а передали как клобук, так и панагию Никона стоявшему при нем монаху его Марку. «Возьмите и мою мантию, если желаете». – «Следовало бы, – – отвечали ему, – снять с тебя теперь же архиерейскую мантию; но по сильному ходатайству великого государя, дозволяем тебе носить ее, пока не прибудешь в назначенную тебе для жительства обитель». Т. е. мантии и посоха не взяли теперь у Никона «страха ради всенародного» Наконец, объявив ему, что он уже не патриарх, а простой инок, и должен идти на место своего покаяния – в Ферапонтову обитель, в белозерских пределах, отпустили его из церкви.

Выходя из церкви, в которой выслушал соборный приговор над собой, Никон говорил в слух народу, толпившегося вокруг: «Погибла ты, правда; господствует ложь; не следовало тебе, Никон, так смело говорить правду царю и боярам, а льстить бы им и угождать, и ты не дожил бы до такого осуждения». Сел в свои сани и в сопровождении двух архимандритов, назначенных от собора, и своих приближенных, отправился на подворье, где проживал.

На другой день, ранним утром пришел к Никону от царя окольничий Родион Стрешнев и принес серебряных денег и различных одежд, собольих и лисьих, для дороги. Но Никон ничего не принял и велел возвратить царю. Стрешнев сказал еще Никону, что царь просит у него благословения себе, царице и всему своему дому. Никон отвечал: «Если бы благоверный царь желал от нас благословения, он бы не явил нам такой немилости», и благословения царю не дал. Пришли затем посланные от патриархов и всего собора взять у Никона его клобук и панагию, врученные вчера его монаху Марку, и Никон велел отдать, а архиереи передали тот клобук и панагию в соборную церковь, в патриаршую казну. Пришел наконец, от царя полковник Аггей Шепелев и сказал Никону, что назначен провожать его в Ферапонтов монастырь, и что велено немедленно отправляться в путь. В Кремле собралось множество народа; но между собравшимися пустили слух, что Никон поедет из Кремля в Спасские ворота по Сретенке, и когда народ хлынул в Китай-город, чтобы там удобнее видеть проезд Никона, его быстро повезли из Кремля в Арбатские ворота на Каменный мост. Двести стрельцов со своими начальниками сопровождали поезд за самый земляной город, а отсюда поехал провожать Никона только полковник Шепелев с пятьюдесятью стрельцами. С Никоном отправились из Москвы в Ферапонтов монастырь два иеромонаха, два иеродиакона, один монах и два человека – бельца; а патриархи с собор, с соизволения государя, велели ехать вслед за Никоном нижегородскому печерскому архимандриту Иосифу и как в дороге, так и по приезде в монастырь, строго наблюдать, чтобы Никону никакого оскорбления никто не чинил, а сам Никон никаких писем не писал и никуда не посылал. К 21 декабря Никон прибыл со своими спутниками в Ферапонтов монастырь еще до рассвета и встречен был одним лишь игуменом, который и отвел ему для помещения две больничные кельи, так как все прочие кельи монастыря повреждены были незадолго пред тем случившимся пожаром. С наступлением утра к Никону явились сопутствовавшие ему архимандрит Иосиф и полковник Шепелев и объявили, что, по указу царскому и благословению патриархов и собора, они должны взять от него, Никона, архиерейскую мантию и посох. Никон отдал без всякого прекословения, и мантия и посох отправлены были в Москву с одним ферапонтским иеромонахом, а сам архимандрит Иосиф и полковник Шепелев со стрельцами остались жить при Никоне для охраны его впредь до государева указа.

Одновременно с тем, как происходило низложение Никона, делались распоряжения об изъятии из-под его власти всех трех монастырей, которыми он владел прежде. На другой же день после словесного над ним приговора, т.е. 6 декабря, уже послана была в Иверский монастырь царская грамота архимандриту Филофею и наместнику Паисию, чтобы они не слушались ни в чем поставленного Никоном строителя, старца Евфимия, и не давали ему никакой воли ни в монастырской казне ни в монастырских вотчинах, равно как и никому другому, если еще кого пришлет Никон, а сами заведовали всем впредь до государева указа, и чтобы теперь же оба прибыли в Москву, взяв с собой старца Филагрия с товарищами, которых прислал Никон в Иверский монастырь под начало. А 12 декабря, когда был прочитан и письменный приговор над Никоном. от патриархов и всего собора, с соизволения государя, последовал приказ новоспасскому келарю Варлааму да подьячему Авдию Федорову, чтобы они ехали в Крестный монастырь и сделали там подробную перепись всего имущества. монастырского и церковного, всей братии и служебников, всех монастырских вотчин и прочих владений, и переписав, приказали ведать всем этим местному архимандриту, келарю, казначею и соборным старцам впредь до указа государева, а отнюдь не слушаться тех, кого будет присылать Никон; чтобы выслали в Москву из Крестного монастыря старца Евстратия и других, битых Никоном и сосланных туда из Воскресенского монастыря, и чтобы допросили иноков, служебников и крестьян, которые, по приказу Никона, были биты кнутом или какими пытками пытаны или у кого руки и ноги ломаны, и взяли у тех людей сказки за руками из духовных отцов и скоро прислали в Москву. Такое же расторжение сделано было и относительно Воскресенского монастыря.

Строго и жестоко было заточение Никона в первые годы пребывания в Ферапонтовом монастыре. Правда, добродушный царь Алексей Михайлович, желая получить благословение от Никона, которого не получил при отправлении его в заточение, повелел Шепелеву оказывать осужденному патриарху снисхождение и приготовлять для него стол из царских сокровищ. Но гневный Никон, не подавая царю благословения, не хотел вкушать и трапезы от царских яств; он предпочел ей общую монастырскую братскую трапезу. Шепелев неоднократно упрашивал Никона принять «пищу от милости царского величества» и нередко томил его голодом, не позволяя ходить за общую братскую трапезу; но непреклонный Никон отвечал всегда: «Аще ми и умрети, но не сотворю сего». Шепелев писал об этом государю и вместо ответа получил позволение возвратиться в Москву, взяв с собой и печерского архимандрита Иосифа. Это было спустя месяц после заточения Никона. И вот на смену их прибыл из Москвы новоспасский архимандрит Иосиф и дворянин Стефан Лаврентьев сын Наумов. Жестокость заключения Никона увеличилась. Новый приставник его не только не стал позволять никому из посторонних приходить к Никону, но и не допускал подходить близко к его келье. Келья, где жил Никон, была в самой стене монастырской. Окна ее обращены были к большой дороге, которая проходила тогда подле самой стены. Наумов приказал забить окна крепкими железными решетками; самую дорогу перевел на другое место, отдаленное от монастырской стены. К дверям кельи, выходившим на открытый монастырский двор, приставлена была крепкая стража, которая наблюдала за всеми входившими и выходившими через эти двери; такой же караул стоял и под окнами Никоновой кельи. Стража сопровождала Никона и его иноков при всех их входах и выходах; самые переходы их из кельи в церковь совершались в сопровождении караула. Но Никон терпеливый не роптал на свою горестную участь и за все благодарил Господа, молясь за самых врагов своих: «Отче, отпусти им: не ведают бо, что творят». Ни бедность, ни теснота, ни унижение не могли поколебать в нем твердого духа: без малодушия переносил свои страдания. Он постепенно носил на себе железные вериги и маленький серебряный ковчег со св. дарами. В таком расположении духи и с таким напутствием, он всегда был истинным воином Иисуса Христа, облеченным во все оружие Божия против слабостей плоти и искушений духа. Неутомимо деятельный, он не хотел оставаться праздным и в тесноте заточения. Очищая ум и сердце смиренной молитвой к Богу и покаянием, он тело свое изнурял постоянными трудами. Он сам носил дрова для своей кельи, ходил за водой на озеро и готовил пищу для своей братии, которая прибыла сюда разделять с ним скорби заточения.

Приближалась сырная неделя. Государь, приготовляясь к народному празднику, вспомнил и о Никоне, с которым в счастливые дни его жизни разделял он в это время богатую трапезу в своих царских чертогах. Он велел отправить к Никону от своего имени множество рыбы и напитков разного рода. Но Никон отказался принять подарки царя: они напомнили ему невозвратимую утрату радостнейших дней жизни, когда любовь и дружба соединяли душу его с душой царя. Однако же общие просьбы братии монастыря смягчили, наконец его твердость, и Никон с благодарностью принял милостыню царя.

В прощальное воскресение Никон обедал в общей монастырской трапезе. По его распоряжению к столу подавали яства и напитки, присланные ему от царя. Только одну дельву вина Никон приказал оставить до Светлого Христова Воскресения, никому однако же, не открывая своего намерения, с которым сделал такое распоряжение. Сам между тем не вкушал теперь, во время обеда ничего, что подавалось из подарков царя. Некоторые из иноков Воскресенского монастыря, разделявшие с ним заточение, следовали его примеру. Но другие, по недогадливости, вкусили от царской пищи и от царского пития. Никон подверг их за то церковной епитимьи, как преслушников воли настоятеля.

Настал Великий пост, и Никон посвятил всего себя духовным подвигам. Было время, когда он на дни св. Четыредесятницы удалялся в пустынное уединение и там среди совершенного безмолвия пребывал в посте и молитве. Теперь он далеко был от своего Воскресенского скита; но и среди общежительного монастыря Никон продолжал сохранять принятый им устав для препровождения великих дней св. Четыредесятницы. Уединенная молитва, строгий пост и непрестанные труды были неразлучными спутниками его во все время св. поста.

В один из дней св. Четыредесятницы, после утреннего богослужения, которое совершалось в его кельях, Никон рассказал братии свой сон прошедшей ночи. «Представилось мне, – говорил Никон, – будто я нахожусь в каком-то обширном, великолепно устроенном здании. Сюда приходит ко мне протопоп большого московского Успенского собора Михаил и просит у меня благословения на освящение одной церкви. Я, – говорил Никон, – вздумал провести его по всем комнатам этого здания. Вот мы прошли с ним две-три комнаты, из которых одна другой лучше и прекрасней. Наконец вступили в самую лучшую и остановились, изумленные и пораженные ее великолепием. Когда мы удивлялись ее великолепию, вдруг является пред нами светлый и благообразный юноша и спрашивает нас: «чему вы удивляетесь? – Как не удивляться такому великолепию? отвечал я», говорил Никон. «Так знаешь ли, что это за здание? опять спросил меня юноша», – говорил Никон. «Это здание сооружено и украшено твоим терпением» и прибавил: «но постарайся скончать свое течение; а ныне говорю тебе, что ты вкусишь своего хлеба». После этих слов, – говорил Никон, – юноша сделался невидим».

Скоро последовало и исполнение видения. В тот же день, во время благовеста к литургии собрались к Никону в келью жившие при нем архимандрит, начальник отряда стрельцов и игумен монастыря келарем, чтобы, по обычаю проводить его в церковь. Благовест продолжался. Никон беседовал со своими посетителями о духовных предметах. Вдруг доносят ему, что его желает видеть иеромонах Мисаил и с ним несколько послушников Воскресенского монастыря, которые присланы от Воскресенской братии к Никону с гостинцами. С радостью принял Никон эту весть; немедленно приказал пустить их к себе, благословил, облобызал и посадил вместе с собой. Мисаил объявил, что он привез Никону от братии 200 рублей денег и десять хлебов монастырского печения, так же рыбы и других запасов. С радостными слезами возблагодарил Никон Господа Бога и усердие братии Воскресенской обители. «Вот и сбылось видение», сказал он архимандриту и прочим, которые пришли к нему перед литургией.

В самый день св. Пасхи, после литургии Никон пригласил к столу своему архимандрита Иосифа, полковника Наумова, игумена и келаря Ферапонтова монастыря и многих из братии. Во время обеда он приказал своим служителям принести вино, которое оставлено из присланного царем к сырной неделе. Наполнив им свою чашу, Никон обратился к своим гостям и торжественно сказал: «Да не до конца пребудет вражда наша с царем, се ныне питие сие про здравие благочестивейшего царя со всеми вкушаю и впредь присланным от него отрицатися не буду.» Обрадовались посетители этой благоприятной перемене в Никоне и при словах примирения его с царем, до земли поклонились ему. Затем Никон сам наполнил их чаши тем же вином и просил их пить за здравие царя. Все это немедленно, в тот же день, описано, и грамота с таким известием отправлена к государю.

Вскоре Никон получил от царя позволение иметь свою отдельную церковь в монастыре, для которой теперь же прислано было ему богато украшенное евангелие напрестольное, серебряные потир и дискос, несколько пар церковных облачений и немало различной церковной утвари. Никон избрал для себя одну их монастырских церквей, во имя Богоявления Господня, на св. вратах, и здесь стали совершать для него богослужение иноки, постриженики Воскресенского монастыря, рукоположенные некогда в священный сан самим Никоном в последние годы его патриаршества. Сам патриарх стал с этих пор получать значительное содержание из Москвы, имел все удобства жизни, даже выезжал из места своего заточения и пользовался свободно монастырской библиотекой. Решетки от окон в кельях были откованы, и даже разрешено было построить для него новые кельи.

Получив такую свободу, Никон с согласия игумена монастыря и начальника стрельцов Наумова, начал со своими иноками рубить лес на берегу озера, недалеко от монастыря, и расчищать место для посева хлеба и разведения огородных овощей. Между тем, собственными руками устроил рыболовные сети, нередко целыми днями трудился на озере в ловле рыбы и доставлял ее в общую братскую трапезу.

Вскоре Никон сделался болен и изнемогая от болезни и скорбей, стал предполагать близким конец своей жизни. В это время он переносился душой в блаженную обитель Нового Иерусалима, где подвизался некогда с братией, как отец с детьми, которых всех желал усыновить Господу. Он пламенел теперь желанием сложить по крайней мере, бренные останки свои в построенной им самим и возлюбленной более других обители Нового Иерусалима. Не знал тогда Никон, что ему суждено еще долго томиться в заточении и пережить всех виновников своего заключения. Он написал к строителю Воскресенского монастыря старцу Сергию и братии письмо, в котором усердно просил их ходатайствовать ему от царя разрешение быть, по крайней мере, погребенным в Новом Иерусалиме под Голгофой.

Казалось, самые обстоятельства благоприятствовали исполнению надежд Никона. В Москве не только народ, но и сам царь по нежности сердца своего почувствовал утрату столь великого мужа, своего искреннего друга и мудрейшего советника. Все дела государственные с удалением Никона пришли в явное расстройство. Внутри отечества от неблагоразумия бояр происходили бунты. Вне пределов государства, на поле битвы, честолюбивые воеводы спорили только друг с другом за места и теряли одну за другой победы, даже с намерением выдавали друг друга врагам. Царь, которого присутствие требовалось теперь и в столице, и в походе, не знал, что делать. Он нередко вспоминал с сердечным соболезнованием о тех счастливых годах своего царства, когда сам с храбрым войском разил на поле битвы врагов, а патриарх, друг его всей душой преданный благу отечественному, мудро управлял внутренними делами государства. Падение Никона почитал теперь царь собственным несчастием. И как бы в тайный упрек ему, пред ним сменялись один за другим патриархи, а Никон оставался жив. Царь хотел, по крайней мере, получить благословение от первосвятителя, которого почитал некогда как отца, и не получал. Но теперь, когда Никон сам обратился к нему с просьбой о дозволении быть погребенным в Воскресенском монастыре, царь признал самым удобным для себя временем испросить у него благословение. Наумову дано было знать, чтобы он предложил об этом смиряющемуся патриарху. И вот Наумов, исполняя возложенное на него поручение, однажды явился к Никону и от имени царя стал просить «прощения и благословения царскому величеству и всему его дому». – «Хорошо, – недоверчиво отвечал Никон; – но скажи мне, – прибавил он: – кто тебя этому научил?» Наумов с клятвой уверял, что ему об этом писано из Москвы. « Если это так, – продолжал Никон, – если царь перестанет гневаться на нас напрасно и томить нас этими мучениями, то просьба твоя будет исполнена». После такого объяснения с Наумовым Никон написал к царю прощальную грамоту. «Приходил ко мне, богомольцу вашему, – писал он царю, – Стефан Наумов, и говорил мне вашим государским словом, что велели ему, по вашему государскому указу, с великим прошением молить и просить о умирении, чтобы я, богомолец ваш, тебе , великому государю, царю и великому князю Алексею Михайловичу, всея великия и малыя и белыя России самодержцу, подал благословение и прощение, а ты государь, богомольца своего милостью своей, по своему государскому рассмотрению, пожалеешь; и я, смиренный, тебя, великого государя, царя и великого князя Алексея Михайловича, и благоверную государыню, царицу княгиню Марию Ильиничну, благороднейших царевичей и благородных царевен благословляю и прощаю; а когда ваши царские очи увижу, и тогда я, богомолец ваши, вам, государям, со святым молитвословием наипаче прощу и разрешу, якоже божественное святое евангелие показывает о Господе нашем Иисусе Христе, и деяние св. апостол – всюду с возложением рук прощение и цельбы творили».

Но желания и ожидания Никона не исполнились. Царь, получив от него прощальную грамоту, не решился однако же дозволить ему возвратиться ни в Москву, ни в Воскресенский монастырь. Присланный к Никону с грамотой от царя Иван Образцов привез ему только богатые подарки: 1000 рублей денег и множество различных яств и питий. Но, обманутый в своих ожиданиях, Никон отказался от этой милости царя и возвратился к прежнему на него гневу.

Марта 4-го 1669г. скончалась первая супруга царя Алексея Михайловича. Благочестивый государь опять отправил к Никону подарки с прошением молитв об упокоении усопшей царицы. Родион Стрешнев привез к Никону 500 рублей денег. Как ни значительна была эта сумма по тому времени, но Никон не принял. «Мы должны, – сказал он Стрешневу, – молится за упокой царицы и без сией мзды, сколько Бог подаст нам сил». Стрешнев долго и много убеждал Никона принять от царя милостыню, но Никон оставался и остался непреклонен в своем отказе. Впрочем, чтобы не возникло мнения, что он не принял денег на поминовение царицы по злопамятству к ней, как виновнице его изгнания, Никон совершал по ней поминовение при каждой литургии.

Однако же, мало-помалу начала опять смиряться непреклонная душа Никона. Царь вступил в новый брак с Натальей Кирилловной Нарышкиной и прислал Никону богатые подарки; Никон охотно и с душевной признательностью принял все присланное. Немедленно, по получении известия о браке царя, он отправился в церковь со своей братией и слушал благодарный молебен Господу Богу с возглашением многолетия царю, новой супруге его и всему их дому. Наконец, в знак совершенной своей преданности к царю, усердно угостил его посланника и, одарив, отпустил с честью.

Радовался царь смягчению сурового духа Никонова. Дружба между ними уже готова была, кажется, снова возгореться с прежней силой. Никон отправил келейного своего диакона Мардария в Москву для испрошения у царя некоторых новых милостей для него и для братии; царь все исполнил, с честью и подарками отпустил от себя диакона и со своим посланником отправил к Никону значительную милостыню. Можно было даже надеяться, что скоро настанет час освобождения Никона из заточения. Но Промысел, по неисповедимым судьбам своим, определил быть иначе.

Косьма Лопухин, присланный теперь от царя с милостыней к Никону, не успел еще выйти из Ферапонтова монастыря, как сюда же прибывает брат его Федор Лопухин, с известием к Никону о смерти царя Алексея Михайловича. С непритворной горестью принял Никон эту неожиданную весть. Он вздохнул от глубины сердца, прослезился и, обратив взоры к небу, сказал: «Воля Господня да будет! Аще бо зде с нами прощения не получи, но в страшное пришествие Господне судитися имать». Лопухин просил его подать прощение царю на бумаге. «Мы исполняем, – сказал Никон, – слово Господа: оставите, оставится и вам, – и присовокупил: – Бог его простит», но не решился дать письменного разрешения.

Лопухин вручил Никону 100 рублей и мех песцовый черный на помин души покойного царя. Никон принял дары и совершал поминовение за каждой литургией.

Приемником царю Алексею Михайловичу был юный сын его Федор Алексеевич. Состояние Никона в начале царствования нового царя напомнило Никону первые месяцы его заточения. «На блаженного Никона, скажем словами Шушерина, паки диавол бурю восставляет через свое орудие – злых человек».

Юному царю опять оговорили Никона в разных тяжких преступлениях против мира Церкви и государства. И вот к Никону опять отправляют строжайший караул, с крепким наказом смотреть за ним неопустительно. Патриарх Иоаким тогда же послал грамоту к инокам Ферапонтова монастыря со строжайшим запрещением именовать на письме и устно «святейшим патриархом» сосланного в заточение монаха Никона.

Но не прошло и одного года от восшествия на престол Федора Алексеевича, как представлено было ему до 300 обвинительных статей на Никона. Царь, по совету с патриархом, отправил к Никону следователей, которыми были: чудовский архимандрит Павел, дворянин Иван Желябовский и дьяк Семен Рубцов. Им приказано было допросить Никона с подробностью по всем обвинительным статьям и, отобрав от него показания, отправить самого в Кириллов Белозерский монастырь. По прибытии в Ферапонтов монастырь следователи, не заходя к Никону, вошли в одну из тамошних церквей и отсюда послали звать Никона именем царского и патриаршего указа. Изумленный такой неожиданностью, Никон не отказался однако же на их призыв, но немедленно явился в церковь. Архимандрит Павел объявил ему, что он прислан по указу царя и патриарха произвести над ни следствие. «Воля Господа да будет, – отвечал Никон – не убоюсь от тем людей, окрест нападающих на мя; аще и что смертно пострадать надлежит, готов есмь». Желябовский, приняв такой ответ за оскорбление себе и своим товарищам. не удержался и в самой церкви от грубой брани. Но патриарх обратился к архимандриту и попросил его скорее объявит ему дело, для которого они присланы из Москвы. Тогда дьяк прочитал, во-первых, наказ, данный следователям, и потом сами обвинения, взведенные на Никона. Недоброжелатели Никона оклеветали монастырскую жизнь его; не устыдились обвинить в участии с мятежником Стенькой Разиным, клеветали и на чистоту жизни того, чье иночество было непорочно с юных дней; донесли и о кресте, который был поставлен Никоном на острове близ Ферапонтова монастыря с надписью: «Никон патриарх заточен за слово Божие и св. Церковь»; наконец, говорили царю и патриарху, что Никон беспрестанно ссорится с окружающими его людьми. Начались допросы. Никон не затруднялся ответами и каждое свое показание дополнял изречениями слова Божия. Времени прошло много. Наконец допросы сделаны были все. Никон надеялся успокоиться после таких душевных волнений в тишине своей мирной кельи. Но его ожидали тягчайшие скорби. Следователи, вызвав его из келий на суд свой в церковь, уже не позволили ему опять возвратиться в них; но немедленно, по окончании допросов, окружила Никона стража из стрельцов, и под ее строгим наблюдением он отправлен был в Кириллов Белозерский монастырь. Подобная же участь постигла и некоторых из келейных иноков Никона: несколько дней содержали их здесь же под крепким караулом и потом сослали в Крестной Никонов монастырь. Келейную казну и все вещи его следователи, по отправлении Никона в Кириллов монастырь, переписали, запечатали и отправили вслед за ним в Белозерск. Здесь они положены были в особенное место для хранения. Но Никону самому не позволено брать из них ничего: «не даша ему и нужных потреб». Распорядившись таким образом Никоном и его имением, следователи отправились обратно в Москву, донесли царю и патриарху о своих действиях в Ферапонтовом монастыре и представили им письменные показания Никона на те многочисленные обвинения какие были на него взнесены.

Помещение Никона в Белозерском монастыре было самое неудобное: «кельи бо, идеже его заточиша, неугожи вельми от необычного нагревания и угару». Страдая головными болями от сильного ушиба головы на пути из Москвы в Ферапонтов монастырь, Никон теперь не знал покоя от этих болей ни днем ни ночью. С каждым днем боли эти усиливались, так что он сам и окружавшие его стали опять ожидать скорой его кончины. Над ним сжалился архимандрит Никита, настоятель монастыря, и отписал патриарху Иоакиму, чтобы позволено было построить для Никона новые кельи, «да не безвременно скончается смертью», писал Никита. Но «святейший патриарх», говорит Шушерин, – многих ради духовных и мирских правлений и вседневные докуки положи сия глаголы в забвение».

Новые клеветы опять обратили внимание правительства на Никона. У него все уже было отобрано, что могло свидетельствовать о патриаршем его достоинстве, – все, исключая одной панагии и двух патриарших печатей, которые уцелели у него до сих пор неизвестно каким образом. Патриарх Иоаким, «по времени некоем», присылает к Никону своего ризничного, диакона Иакинфа, отобрать у Никона и эти вещи. Никон отдал их посланнику без всякого прекословения. Но лишившись эти вещей, Никон получил то, что для него было более всего нужно в тогдашнем его положении. Иакинф привез с собой от патриарха указ, которым позволялось переделать в кельях Никона печи и построить для него особую поварню. Но и теперь Никон не знал мира душевного: его постоянно занимала забота о довершении начатой им Воскресенской обители. Все его мысли, чувства и желания были к ней устремлены. Никон сам хотел лично надзирать над ее сооружением и особенно сооружением знаменитого храма Воскресения Христова.

Господь вложил в сердце юного царя разведать и узнать подробно жизнь, дела и причины падения Никона. К счастью блаженного патриарха было при царе лицо, которое могло представить ему Никона в истинном его свете. Это была тетка царя – царевна Татьяна Михайловна. Она во всю свою жизнь питала глубокое уважение к Никону и никогда не забывала заслуг его для семейства царского в время моровой язвы. Слыша преследования, клеветы и притеснения, какие терпит Никон в своем заточении, Татьяна Михайловна решилась расположить царя к облегчению горькой его участи. В благоприятные минуты домашней беседы с царем – своим племянником – она со всей нежностью сострадательного и любвеобильного сердца своего рассказывала ему о дружбе Никона с отцом его, царем Алексеем Михайловичем, о заслугах Никона и печальном его заточении. Сердце юного царя мало-помалу проникалось любовью и уважением к Никону. Мудрая тетка его не забыла напомнить ему и о его личных отношениях к Никону, как своему крестному отцу; указала, наконец, и на величественный и незабвенный памятник ума и благочестия Никона, который остался, однако же недовершенным и повергался опасности совершенного разорения и опустения. Она просила при этом царя возвратить Никона в Воскресенский монастырь. Наконец, чтобы окончательно расположить его к этому доброму делу, она убедила его посетить основанный Никоном монастырь Воскресения Христова. Недоброжелатели Никона предчувствовали его победу над собой и старались отклонить царя от посещения Воскресенской обители. Но убеждения тетки одержали верх над всеми препятствиями, какие старались поставить враги Никона намерению царя видеть Новый Иерусалим.

Декабря 1-го 1680 года Федор Алексеевич удостоил посетить обитель, воздвигнутую Никоном и нареченную по воле царственного друга его, Новым Иерусалимом. Пораженный величием зданий, начатых по образцу Иерусалимского гроба Господня, но уже 14 лет остававшихся в запустении, с тех самых пор, как Никон удален в Ферапонтов монастырь, государь глубоко вздохнул от сожаления о столь прекрасном здании, оставленном в пренебрежении, и тогда же объявил волю свою продолжать строение по принятому Никоном плану. Это дело поручено было благочестивым царем «ближнему его человеку» Михаилу Лихачеву. «Итак, скажем словами Шушерина, по воле великого Спасителя нашего Бога, стоящего всяческая зиждительным Своим словом, обитель святая Воскресенская начала в совершение приходить». Царь пробыл здесь много времени, утешаясь красотой местоположения и величественностью монастырских зданий. «Братию удоволи милостию довольно» и к празднику св. Петра митрополита возвратился в Москву. Теперь мысль и желание видеть самого строителя этого монастыря глубоко запала в душу благочестивого царя и никогда уже не оставляла его. Однако же исполнение этой мысли отложено было до другого более удобного времени. Царь неоднократно и после того посещал Воскресенскую обитель, которую полюбил он всей душой, как и благочестивый отец его, но не решался предложить братии о возвращении им Никона. Патриарх Иоаким, опасаясь иметь в Никоне соперника в патриаршестве, противился под разными предлогами освобождению в Воскресенский монастырь; но вместо того повелел только дать Никону и находившимся при нем инокам некоторую ослабу от притеснения стражи. Но и благочестивое намерение царя должно же было получить совершение.

На погребение архимандрита Воскресенского монастыря Варсонофия опять прибыл в эту обитель и сам царь Федор Алексеевич и в то же время предложил братии, не желают ли они, чтобы возвращен им был в настоятели Никон, и если желают, то пусть подадут ему прошение об этом. «А Бог милостивый, – присовокупил благочестивый царь, – помощь подаст, и то дело устроится». Обрадовались братья, услышавши это милостивое и давно вожделенное для них слово царя. Не теряя времени, они составили и подали царю убедительное прошение возвратить им их отца и пастыря Никона «Радуемся превеликой радостью, – писали они царю, указывая на великую его милость. к Воскресенской обители, – торжеством премногим торжествуем, яко и пришедшие море печалей и скорбей Моисеем и вселившиеся в земле обетованной. Но одним мы отличаемся от израильтян, – продолжали они: – израильтяне перенесли с собой в землю обетования и кости Иосифа, избавившего их от глада, а мы до сего времени не дерзали простирать к тебе моление свое о возвращении нам отца нашего, избавившего нас от глада словес Божиих. Мы не уподобились еще и костантинопольцам, просившим царя возвратить им из Коман Златословесного учителя. Итак умоляем твою милость, – заключали они прошение свое царю: – подаждь Церкви исполнение, приведи кормча кораблю, пошли пастыря стаду, пристави главу к телу – христоподражательного нашего наставника, святейшего Никона; изведи их темницы душу его, яко блаженного иногда Игнатия, патриарха цареградского, из заточения; повели освободить из Кириллова монастыря в монастырь живоносного Христова Воскресения, растущий днесь в высоту повседневного прославления, яко дерево плодовито, при исходищах твоего богатодаровитого и щедролюбезного излияния насажденный и уповаемый, да и он купно с нами твоих пребогатых даров насладится и в старости да возвеселится». Прошение это подписано строителем монастыря старцем Германом, казначеем, старцем Сергием и 60-тью человеками братии.

Возвратясь в Москву, царь объявил патриарху Иоакиму, что он хочет дать свободу патриарху Никону и поместить его в Воскресенский       монастырь, чтобы он привел в совершение начатую им постройку этой обители и особенно храма Воскресения Христова. Иоаким отвечал, что сделать этого нельзя: «Это дело (заточение Никона) учинено не нами, а великим собором и святейшими восточным и патриархами, – говорил Иоаким, – а потому, – продолжал он, – Никон и возвращен быть не может без разрешения собора и восточных патриархов». Царь однако же не оставлял своего намерения и не терял надежды успеть в его исполнении. После неоднократных предложений об этом патриарху, которые оставались для Никона бесплодными, царь решился наконец, созвать собор для рассуждения о возвращении Никона из заточения. Собор составился в патриаршей крестовой палате из всех бывших тогда в Москве архипастырей и знатнейшего духовенства московского, под председательством патриарха. Явился на собор и сам царь, в сопровождении своих вельмож. Он предложил на рассмотрение собора прошение иноков о возвращении им Никона и вместе свое желание исполнить их прошение. Открылись голоса и в пользу Никона; их было даже не мало; но патриарх сильно настаивал, чтобы Никон оставался на месте заточения. Это несогласие патриарха с желанием царя отвлекло собор от решительного определения: все разошлись, ничего не сделав.

Желая победить кротостью настойчивость патриарха Иоакима, царь пригласил его в свои чертоги и начал упрашивать вместе с теткой своей царевной Татьяной Михайловной согласиться на возвращение Никона в Воскресенский монастырь. Патриарх решительно отказался от согласия на предложение царя. При одном только условии он решался освободить Никона из заточения: если восточные патриархи позволят это. Глубоко опечален был царь отказом патриарха. Глубоко сожалел он и о Никоне, который желал душевно и ожидал от милости царя возвращения себя в Воскресенский монастырь. Иноки этой обители не хотели оставить его в неведении об ожидавшей его радости. Царь, сожалея о Никоне написал к нему утешительную грамоту и отправил с прежними его келейными иноками – иеродиаконом Мардарием и иеромонахом Варлаамом. Царь просил Никона «возверзти свою печаль на Господа, молить единого в Троице славимого Бога о здравии царя и не отлагать упования на лучшую участь».

Возрадовался душой и сердцем Никон, получив это милостивое письмо от царя. От сердца чистого и пламенного возблагодарил он Господа, призревшего на смирение раба Своего и вложившего в сердце царя благое желание и намерение о нем; утешившись таким образом, он предал дальнейшую свою судьбу под крепкую руку Божию в том уповании, что десница Божия вознесет его во время свое. Между тем царь Федор Алексеевич продолжал оказывать благоволение к Воскресенской обители и довершал начатые, но неоконченные там здания на счет своей собственной казны. Так среди царственных забот он не оставлял мысли и о Никоне. Но вскоре посетил его недуг, и решение участи Никона замедлено было болезнью царя.

В то время и сам Никон, удрученный дряхлостью лет и немощью тела и претерпевший столько скорбей в своем заточении, сделался тяжело болен, принял елеосвящение и облекся в схиму. Настоятель Кирилловского монастыря, архимандрит Никита, опасаясь его смерти, немедленно отправил гонца к патриарху Иоакиму с грамотой, в которой спрашивал его: если Никон окончит жизнь, то по какому чину совершать над ним погребение, как поминать его на ектеньях и где положить его тело? Иоаким отвечал, что погребение над ним должно совершать обыкновенное монашеское и поминать простым монахом, а тело положить в церковной паперти. Такое распоряжение сделано было патриархом без ведома царя. Узнав о нем, царь немедленно отправил к Иоакиму своего боярина, чтобы грамота с таким распоряжением была задержана в Москве. «То писание уже есть там», отвечал патриарх посланному от царя.

Болезнь Никона с каждым днем усиливалась более и более. Не имея уже надежды на выздоровление, Никон желал, чтобы по крайней мере тело его было положено в Воскресенском монастыре, а не оставалось на месте его заточения. И вот собственной рукой начертывает он краткое письмо к братии Воскресенского монастыря и отправляет его со своим иподиаконом Иваном Корнильевичем Шушериным. «Благословение Никона патриарха сыновом нашим, – писал он архимандриту Герману, иеромонаху Варлааму, монаху Сергию, монаху Ипполиту и вкупе всей братии. – Ведомо вам буди, яко болен есмь болезнью великой, восстать не могу, в гноище лежу, а милость великого государя была, что хотел меня из бедности взять по вашему челобитью и писал-жаловал своей рукой, а ныне то время совершилось, а его милостивого указа нету; умереть мне будет внезапу. Пожалуйте, чада моя, не помните моей грубости, побейте челом о мне еще великому государю, не дайте мне напрасной смертью погибнуть, моего жития конец приходит; а каков я, и то вам про меня подробно скажет Иоанн, что от вас живет на приказе». С прискорбием выслушали это предсмертное моление Никона братия созданной им обители. Архимандрит Герман не замедлил отправиться в Москву и представил письмо Никона самому царю. Тронутый им до глубины души, царь составил опять собор и убедительно просил разрешить Никону возвращение в Воскресенскую обитель, «яко при смерти есть». «Буди по воле твоей, благочестивый царь», отвечал собор. Получив согласие собора, царь скоро отправил в Кириллов-Белозерский монастырь дьяка Ивана Чепелева с поручением перевезти Никона, живого или мертвого в Воскресенский монастырь. Это было в 1681 году.

Прежде нежели Чепелев прибыл в Кириллов-Белозерский монастырь, Никон, как бы прозревая духом прибытие его в продолжение нескольких дней пред тем, сам вставал с одра болезни и готовился в путь. Братия, бывшие с ним приписывали все это болезненным припадкам. Так было неоднократно. Наконец, в самый день прибытия царского пола к нему, он весело и бодро встал с постели, вышел на крыльцо и сел в стоявшие здесь кресла, как бы в ожидании предстоящего пути. С удивление смотрели на это служившие ему иноки. Окинув их взором, Никон сказал: «Я готов, а вы что же не готовитесь? Вот скоро за нами будут». Безмолвно приняли иноки эти слова Никона. Но немного спустя после того, действительно является к келье Никона Чепелев и объявляет ему милость царскую. Одержимый тяжкой болезнью, Никон благодарил однако же царя, в лице его посланного низким поклоном и сердечным словом живейшей признательности. Вскоре приготовлены были струги для плавания по Шексне. Когда уже все нужное для пути было готово, с трудом посадили Никона в сани, чтобы влечь его по земле до струга, который ожидал его на реке Шексна. На берегу реки Никон простился с иноками Белозерского монастыря, подав им мир и благословение, вошел затем в приготовленный струг и отправился в путь. Его сопровождали: присланный из Москвы дьяк Чепелев, архимандрит Кирилловского монастыря Никита – духовник Никона и несколько иноков. Братия Воскресенской обители, узнав, что возвращается к ним Никон, отправили от себя к нему навстречу двух иеромонахов и одного иеродьякона. Эти посланники встретили Никона на Шексне за 20 верст до Волги. Объявив Никону радость и сердечное желание братии Воскресенского монастыря видеть лицо своего знаменитого настоятеля, иноки вместе с ним отправились по Шексне в дальнейший путь. Скоро достигли они Волги. Чепелев хотел плыть вверх по этой реке, но Никон, имея вероятно в виду путь, которым некогда плыл он к Москве со св. мощами митрополита Филиппа, приказал плыть в них по Волге, по направлению к Ярославлю. Народ стекался на берег реки, где плыл Никон, чтобы видеть великого пастыря, удостоиться принять его благословение и поднести ему дары от своего усердия.

Августа 16-го 1681 года Никон велел остановить струг за полверсты до Толгатского монастыря. Изнемогая от болезни, он опасался, чтобы не отойти в жизнь загробную без напутствия св. дарами. Здесь с живой верой в Искупителя приобщился запасных даров от руки духовного отца своего, кирилло-белозерского архимандрита Никиты. Укрепившись верой и считая себя готовым к переходу в вечность, Никон приказал продолжать путь в надежде на милость Божию. Через несколько времени струг, на котором плыл Никон, остановился у берега против самого Толгского монастыря. Сюда вышли ему навстречу игумен монастыря с братией и сосланный туда на покаяние бывший архимандрит Сергий, тот самый который во время суда над Никоном осыпал его разными ругательствами и содержал стражу над ним. Со слезами пал теперь Сергий к ногам умирающего святителя, испрашивая себе его прощения. «Прости меня, святитель Божий», – сказал он Никону, обливаясь слезами, и пред всеми исповедал видение, которое трепетом объяло его душу. – «Едва только после божественной литургии и братской трапезы возлег я отдохнуть, – говорил Сергий, – мне явился Никон и сказал: «брат Сергий! встань, простимся». В это время ударил в дверь моей кельи послушник и объявил, что игумен и братия пошли встречать патриарха Никона, который плывет по Волге на струге в Москву. Изумленный видением, я поспешил, – говорил Сергий, – увидеть первосвятителя и сподобиться от него прощения». Никон подал ему мир, благословение и прощение.

Но силы Никона изнемогали более и более. Однако же, не теряя времени, он велел плыть к Ярославлю. По приближении к городу, Никон приказал остановить струг при береге реки Которосли, против монастыря Всемилостивого Спаса. Жители Ярославля, услышав о приближении к ним Никона, стеклись видеть блаженного патриарха и, нашедши его уже на смертном одре, со слезами лобызали его святительскую руку и ноги. Затем с большим трудом повлекли они на себе струг по реке Которосли к Спасскому монастырю. Отсюда вышил навстречу к Никону начальник города и настоятель Спасского монастыря с братией. Но Никон ничего уже не мог говорить и только взорами благословляя и благодаря усердие народа, безмолвно давал им лобызать свою руку. Народ стекался более и более и не давал покоя Никону, уже крайне изнемогавшему от болезни. Сопровождавший его царский дьяк и архимандрит белозерский велели перевезти струг на другой берег. Когда же струг тронулся по реке, патриарху наступила минута смерти и доплыв до Туговой горы, он начал кончаться. Ударили в колокол к вечерне. Никон, озираясь, как будто кто к нему пришел, сам оправил себе волосы, бороду и одежду, как бы готовясь в дальнейший путь или ко встрече кого-либо. Духовник с братией увидели, что для него настал последний час земной жизни, и начали приготовлять его к отходу в вечность. Они завершили над ним «последование при исходе души из тела». Патриарх, распростершись на одре, подал благословение окружавшей его братии и, сложив крестообразно на персях руки, глубоко вздохнул в последний раз и отошел с миром ко Господу. Это было 17 августа, в 4 часа пополудни, 7189–1681 года. Тогда исполнилось Никону 76 лет 2 месяца и 24 дня от рождения.

Братия, сопровождавшие Никона, опрятали благоговейно тело его. Архимандрит Всемилостивого Спаса со своей братией совершил над ним панихиду в присутствии начальника города и многочисленного стечения народа. Царский дьяк отправился в Москву донести царю о смерти Никона. Между тем Федор Алексеевич, предуведомленный о безнадежном положении Никона и не теряя надежды встретить его в Воскресенском монастыре живого, прислал в Ярославль великолепную карету, чтобы Никон отправился в ней к месту своего возвращения. Но карета прибыла в Ярославль уже на другой день по смерти Никона. Дьяк, по прибытии в Москву, известил царя о смерти святителя. С глубокой скорбью принял эту весть благочестивый царь и подробно расспрашивал Чепелева об обстоятельствах смерти Никона и его духовной. «Я напоминал Никону о духовной, – говорил дьяк царю, – но он отвечал, что писать духовной не хочу, но во всем полагаюсь на великого государя; да будет на нем и всем его доме Божие благословение». – «Если так, – отвечал царь, – то воля Господня да будет; сколько Бог поможет, я его не предам забвению». Тогда же сделано было распоряжение, чтобы тело блаженного патриарха перевезти в Воскресенский монастырь.

Когда получено было в Ярославле известие о такой воле царя, архимандрит, сопровождавший Никона с братией, устроили «возила со всяким опасение твердо», и после панихиды над телом блаженного патриарха возложили гроб его на приготовленные «возила» и отправились в путь при многочисленном стечении ярославского духовенства и народа. По городам и селам выходили из церквей на встречу со св. крестами, хоругвями и иконами; совершали над гробом почившего патриарха литию и лобызали самый гроб. Когда стили приближаться к женской Александровской обители, игуменья этого монастыря вышла навстречу с 200 инокинями, предшествуемая св. крестами и духовенством. Со слезами подошли они все ко гробу, скрывавшему тело многострадального Никона; отслушав литию, они благоговейно лобызали гроб и, проводив его немало, возвратились в свою обитель. Наконец, прибыли с гробом блаженного патриарха к Троицкому Сергиеву монастырю. Здесь со всей погребальной торжественностью встретил почившего патриарха архимандрит Викентий с братией.

Но незадолго до прибытия почившего патриарха к Троицкой лавре, прислан был указ сопровождавшему его кирилло-белозерскому архимандриту, чтобы он немедленно прибыл в Москву, а сопровождать гроб поручил Троицкому архимандриту Викентию. Итак от Троицкого монастыря отправился сопровождать гроб почившего первосвятителя архимандрит этой лавры Викентий и провожал его тем же порядком и с подобающими почестями до самого Воскресенского монастыря. Накануне дня, в который назначено было погребение Никона, прибыл в Воскресенский монастырь сам государь с высочайшей фамилией и в сопровождении всего своего двора. С ним прибыл митрополит новгородский Корнилий со знатнейшим духовенством московским и придворными певчими. Благочестивый царь хотел, чтобы погребение Никона совершил сам патриарх со всем освященным собором своим. Но патриарх Иоаким отказался быть на погребении под тем предлогом, что без разрешения восточных патриархов он не может воздать Никону почестей святительских, не может поминать его патриархом. Впрочем, митрополиту Корнелию он позволил отпевать Никона так, как повелит ему государь.

Вечером накануне того же дня, когда предназначено было совершить погребение Никона, вечерню и всенощное бдение за упокой служили по требнику Петра Могилы. Утром следующего дня, августа 26-го, привезено было тело Никона в деревню Мокрошу. Государь повелел воскресенскому архимандриту Герману отправиться туда с братией и возложить на усопшего патриаршую мантию с источниками, панагию и все облачение первосвятительское, какое приготовил сам Никон для своего погребения, еще до низложения своего с престола патриаршего. Между тем в монастыре начался для сбора погребальный благовест. Государь со всем домом и двором своим, митрополит со всем духовенством собрались в каменную великую церковь Св. Креста на Голгофе, где уже ожидало их многочисленное стечение народа. Духовенство облачилось в новые, устроенные именно на этот раз, церковные одежды из дорогих китайских тканей. Между тем гроб Никона, по возложении на почившего первосвятителя патриаршеских одежд, привезен был на Елеонскую гору и поставлен на том самом месте, откуда Никон с царем Алексеем Михайловичем нарекал некогда новоустроявшуюся тогда обитель Новым Иерусалимом. Когда донесено было об этом царю, начался колокольный звон, и их Голгофской церкви последовал крестный ход к Елеонской горе со святыми иконами, хоругвями и с запрестольным крестом, сопровождаемый митрополитом Корнелием, многими архимандритами и прочим духовенством, в присутствии государя, высочайше фамилии и знаменитых особ, и многочисленного стечения народа, при пении придворными певчими и самим государем, всем духовенством и народом стихиры: днесь благодать Святаго Духа нас собра…По приходе на эту гору, к месту, где стоял гроб почившего первосвятителя, митрополит роздал свечи государю, царскому семейству, знатнейшему духовенству и всем сановникам. Архимандрит Викентий в то же время раздал свечи священникам, диаконам, инокам и всему народу. Началась панихида. По окончании ее митрополит и государь подняли гроб, который потом несен был в монастырь между двумя рядами свещеносцев руками священников и иноков, учеников Никона, бывших с ним в заточении. Сам государь, в сопровождении вельмож, шел вслед за гробом и вместе с певчими с умилением пел: «Днесь благодать Святаго Духа нас собра…» Слезы лились из очей всего множества народного. В монастыре раздавался погребальный звон. По прибытии в монастырь, гроб Никона поставлен был в церкви Успения Божией Матери, по Голгофой. Началась заупокойная литургия; совершал ее митрополит Корнилий со всем освященным собором. С пением «приидите, поклонимся…» гроб почившего патриарха внесен был, по церковному обычаю того времени, в алтарь, и Никон, уже мертвый, как бы опять служил престолу, от которого некогда живой, в последний раз, в сане святителя принял святое напутствие, когда отправлялся на суд и ожидавшее его заточение.

По окончании литургии, митрополит Корнилий со многочисленным духовенством вышли на средину церкви совершать надгробное пение над усопшим первосвятителем. При всех молитвословиях, по повелению государя, поминанием был усопший патриарх. Сам государь читал кафизмы и апостол и пел все последование погребения вместе со своими певчими. При последнем целовании государь извлек из-под схимы святительскую руку Никона и со слезами облобызал ее; примеру его последовали весь двор, духовенство и народ, которого вздохи превратились, наконец, в рыдания. Когда же закрыт был гроб, на верх его положены были загашенные свечи, как бы в знак того, что всякая вражда погашается. Потом тело почившего святителя вынесено было на священнических руках в церковь св. Предтечи, под Голгофой, к месту, которое напоминало, по назначению Никона, место погребения царя-священника Мелхиседека, где и сам Никон, в бытность свою в этом монастыре с 1658 до 1666 года, ископал себе могилу. В нее то теперь государь с митрополитом собственными руками опустил гроб первосвятителя с трогательным пением: «Святый Боже!..» Все время совершения литургии и отпевания продолжалось 9,5 часов. По окончании всех погребальных церковных обрядов, царь щедро одарил бывшее при погребении Никона духовенство деньгами и вещами, частью из келейной казны Никона, частью из собственной казны. Духовенство и народ в тот же день оставили монастырь; но сам царь, как бы не желая расстаться с Никоном, пробыл еще несколько дней при его гробе и, братию «удоволив», особенно же с царской щедростью наградив труды, болезни и страдания сподвижников Никона в тесноте заточения, возвратился в столицу.

Болезненно было добродушному царю видеть, как Иоаким не соглашается возвратить Никону имя патриарха. Возвратившись в Москву, Федор Алексеевич послал Иоакиму одну из самых дорогих митр Никона на помин его души. Иоаким не принял этой митры. Царь огорчился и повелел отдать ее смоленскому митрополиту Симеону. Теперь же убедился царь, что в России не возвратят Никону первосвятительских почестей, и решился испросить их от Востока.

Редкий из первосвятителей мог заслужить такое уважение, какое оказано было Никону царем Федором Алексеевичем. Благочестивый царь собственноручно написал грамоту к четырем восточным патриархам, убедительно испрашивая у них Никону прощения, разрешения, возвращения первосвятительского достоинства и причисления к лику всероссийских патриархов. Дьяк Прокопий Возницын получил повеление доставить эту грамоту на Восток и привезти от восточных патриархов разрешительные грамоты Никону.

Пока Возницын исполнял возложенное на него поручение, царь продолжал благодетельствовать обители, в которой покоился теперь останками своими великий иерарх Никон. Все, что до этого времени отнято было от обители, он возвратил с избытком. Самое село Троицкое с принадлежащими к нему деревнями, подавшими повод к ссоре Никона с Бобарыкиным и к увеличению неудовольствия Никона с царем, Федор Алексеевич отдал теперь во владение Воскресенского монастыря. Но предметом особенной его заботы был храм Воскресения Христова. Федор Алексеевич прилагал все труды и усилия, чтобы окончить это великолепное место селения славы Божией.

Но Господу угодно было воззвать и его самого из здешней жизни прежде, чем пришли в исполнение начатые им добрые предприятия. Ревностный чтитель Никона пережил великого первосвятителя только 8 месяцами: он почил о Господе 7190–1680 года, месяца апреля 27 дня.

Патриархи восточные, рассмотрев в грамоте царя доказательства великих качеств, добродетелей и подвигов Никона на пастве, страданий и высокого смирения в заточении, прислали почившему иерарху грамоты разрешительные от всего, в чем связан он был их предшественниками, и приобщили его к лику всероссийских патриархов. В сентябре 7191–1682 года прибыл Прокопий Возницын с этими грамотами в Москву и вручил грамоты царям Иоанну и Петру Алексеевичам. Сентября 9-го по повелению царей сделан был перевод их с греческого языка на славяно-русский и представлен на благоусмотрение и надлежащее распоряжение патриарха Иоакима. Осторожный первосвятитель усомнился в верности перевода и потребовал к себе самых подлинников за подписью и печатями восточных патриархов. При себе приказал он своему толмачу перевести их на русский язык и прочитать. Патриарх константинопольский Иаков писал, что св. Церковь имеет власть, соразмеряя суд и милость, наказывать и миловать согрешающих, особенно если они «творят плоды, достойные покаяния». Так продолжал он, и патриарх Никон, хотя был осужден за свои вины собором восточных и русских архипастырей и лишен святительского сана, но благодушно перенес свое наказание, «многими и тмочисленными печальми и нуждами себе усмири и многих печальных ради трудов в небесном царствии вводящий путь возвратив, евангельское различных благих дел совершение, в терпении, озлоблении, в нужном пребывании постом и молитвами непрестанными и бденьями всенощными, яко злато в горниле, искушен бысть, и яко всеплодие Бога живаго жертва явился, и тако страдательными трудами и прочее жития своего препроводил, не даде сна очима своими, ниже дремания на челе своем, ниже покоя составом своим, донеже блаженным сном уснув, благочестно ко Господу отиде». Обращаясь к самым причинам извержения Никона из патриаршего сана, вселенский патриарх замечает, что «Никон осужден не яко неких вин ради душевных или телесных, и елика от архиерейства благодать впредь без воззвания отчуждать, имея естества и исцеления невосприемное творя, ниже над Божественные догматы благочестий согреши, столп бо благочестия непоколебаемый знаем бысть, и божественных и священных канонов оберегатель присноискуснейший, отеческих догмат, повелений же и преданий неизреченный ревнитель и заступник достойнейший: но яко человек. человечески болезнствуя от малодушия некоего гневом и унынием побежден бысть…» Поэтому собор, составившийся при константинопольском патриархе для рассуждения о причислении Никона к сонму всероссийских иерархов, нашел «благословным воззвать Никона к патриаршему поминовению», впрочем, замечает Иаков, «не разрушения ради собора того, от которого он низвержен бысть, никако: собор бо той не разрушаем, – пишет Иаков от имени своего собора, – паче же быть нерушимо и крепко хранимо хощем». После всех таких рассуждений Никон восстановляется в сан патриарха следующими словами: «Преподобной памяти возлюбленный брат наш, господин Никон, бывший патриарх московский и всея Руси, вместо воздаяния и мздовоздаяния, показания ради долгого преподобничества терпения, иметь прощение и разрешение от приключившегося ему соборного извержения, и да будет прощен в нынешнем веке и в будущем от Отца и Сына и Св. Духа, Святой Живоначальной Троицы; восприяв же духовный хитон архиерейства, да приимет, яко патриарх, всегда церковное поминовение с прочими патриархами московскими во священных диптихах, и по всяким именованным временам священных церковных последованиях несомненно да сочетается в яве в сочисление прочих патриархов московских, патриархам же являемы и именуемы и поминаемы ни один да не сопротивится, подлинно так да будет! тем же во оправдание издается сие прощение его». Совершенно такого же содержания грамоты присланы были от патриархов: александрийского Парфения, антиохийского Неофита и приемника его Кирилла и иерусалимского Досифея. Выслушав их, патриарх Иоаким, говорит Шушерин, объявил и со своей стороны: «Сужу и аз праведно сему быти тако».

Тогда имя патриарха Никона было вписано в патриарший синодик и стало возноситься в наших церковных службах на ряду с прочими почившими отечественными первосвятителями, с возглашением вечной памяти ему, как блаженному всероссийскому патриарху.

****

Воскресенский монастырь, именуемый Новый Иерусалим, относится к числу первоклассных мужских ставропигиальных монастырей. Он находится в Звенигородском уезде, Московской губернии, приблизительно верстах в 45-ти от Москвы и от Звенигорода верстах в 20-ти. Из Москвы к нему ведут два пути: один по большой волоколамской дороге, по которой теперь устроено шоссе, другой – через Крюковскую станцию Николаевской железной дороги; от этой станции Воскресенск отстоит верст на 20.

Святейший патриарх Никон начал построение Воскресенского монастыря в 1656 году, в царствование Алексея Михайловича. Когда впоследствии Никон подпал царскому гневу и был заточен сначала в Ферапонтов монастырь, а потом в Кириллов Белозерский, еще только начатая строением обитель эта была предана полному забвению, и строение ее прекратилось. Так продолжалось 14 лет, и уже по кончине царя Алексея Михайловича, благодаря усиленному ходатайству царевны и великой княжны Татьяны Михайловны, духовной дочери патриарха Никона, державный племянник ее царь Федор Алексеевич обратил внимание на эту забытую обитель. 5-го сентября 1679 года он посетил впервые Воскресенский монастырь, поразился красотой местоположения и величественностью наполовину возведенного соборного храма и повелел продолжать построение его за государственный счет. Ревность царя к этому делу получила новое побуждение после погребения здесь в 1681 году святейшего патриарха Никона, скончавшегося на пути сюда из заточения и на смертном одре поручившего, царю исполнение своей заветной мысли. Ближайшими надзирателями и распорядителями работ по постройке Воскресенского храма были поставлены: царский родственник Лихачев и старец Сергей Турчанинов, избранный для этого дела еще патриархом Никоном при самом начале построения храма. Работа пошла быстро и успешно. При жизни царя Федора Алексеевича рам был доведен строением только до сводов. Кончина государя не остановила работы, благодаря влиянию благочестивой царевны Татьяны Михайловны на царя Иоанна Алексеевича и правительницу царевну Софью. Таким образом в дни царей Иоанна и Петра Алексеевичей, в 1684 году, соборная церковь Воскресения Христова была совсем окончена. В следующем 1685 году 18-го января она была освящена патриархом Иоакимом с преосвященным Варсонофием, митрополитом вологодским, Афанасием, архиепископом холмогорским, с архимандритами и игуменами, в присутствии царя Иоанна Алексеевича, государынь-цариц и царевен Татьяны Михайловны и Софьи Алексеевны, при громадном стечении народа. В то же время в монастыре были сооружены и многие другие постройки. Тогда же по повелению царей Иоанна и Петра Алексеевичей, была начата постройка церкви во имя Рождества Христова, но окончена она была много позднее.

Вскоре Воскресенский монастырь, несмотря на усердие и богатые вклады монархов русских и других благотворителей, по разным несчастным случаям стал приходить в упадок. Особенно пострадал он в 1726 году 17-го сентября, когда от сильного пожара он почти весь выгорел. После этого знаменитая обитель патриарха Никона снова была предана забвению до дней царствования императрицы Елизаветы Петровны.

Благочестивая государыня с любовью заботилась о благолепии храмов Божиих. Она любила ездить в различные обители на богомолья; побывавши в Воскресенском монастыре, она поразилась при виде величественного, единственного в своем роде по грандиозности и красоте архитектуры, храма Воскресенского, в то время полуразрушенного; но в то же время она пленилась красотой метаположения монастыря и его окрестностей и не могла видеть такого упадка этой славной обители, создания святейшего патриарха Никона, память которого она с детских лет так благоговейно почитала. Императрица решилась воздвигнуть Воскресенский монастырь из развалин, что и исполнила в самое короткое время. Она сама в это время жила иногда по неделе в монастыре и принимала деятельное участие в его возобновлении, сама наблюдала за постройками, разбирала с приближенными различные планы и проекты, снабдила монастырь необходимыми на возобновление монастыря деньгами, своим примером привлекая к этому делу и других богатых и знатных благотворителей. Строителем, избранным ей для этого дела, был префект Александро-невского духовного училища Амвросий Зертис-Каменский (впоследствии архиепископ московский), которого она в 1748 году именным указом повелела произвести в архимандриты Воскресенского монастыря, сделав ему возобновление обители. Одушевленный монаршим благословением, Амвросий, при руководстве знаменитейшего в то время архитектора графа де-Растрелли, охотно принял возложенное на него дело и выполнил его с успехом. Очистив развалины разрушившегося в 1723 году над гробом Господним шатра, он приступил к украшению соборной церкви и обновил ее как внутри, так и снаружи. Он украсил гроб Господень, устроил над ним великолепнейший шатер, отделал в соборном храме все приделы. Словом, как весь соборный ново-иерусалимский Воскресенский храм, так и другие здания монастыря он довел до возможного совершенства, так что он, по справедливости, может считаться вторым строителем его по святейшем патриархе Никоне. С тех пор Новый Иерусалим пришел в цветущее состояние, в каком находится и доселе, и которым он обязан вечной благодарностью приснопамятной императрице Елизавете Петровне.

В последующие царствования Воскресенский монастырь еще более благоустроился и всегда был предметом благоговейного усердия со стороны высочайших особ. Императором Николаем I был устроен, когда он был еще наследником престола, прекрасный из каррарского мрамора, придел, в память рождения великого князя Александра Николаевича (впоследствии государя императора). По этому поводу последовало тогда от державного благотворителя письмо к преосвященному архиепископу московскому Августину следующего содержания: «Преосвященнейший Владыко! Со страхом, свойственным человеку слабому, и с надеждой, не покидающей человека верующего, видел я приближение решительной минуты в моей жизни. Не зная, что определило мне Провидение, радость или горесть, я подкрепил душу мою обещанием и ожидал с покорностью воли Божией. Ему угодно было благословить меня счастьем отца: Он сохранил и мать, и младенца. Изъявление благодарности не нужно Тому, Кто читает в глубине души, но оно необходимо душе благодарной. Обещание мое, которое спешу исполнить, состояло в том, чтобы во имя св. Александра Невского воздвигнуть придел в церкви Нового Иерусалима. Это смиренное приношение счастливого отца, участь жены и сына. Вас, Преосвященнейший Владыко, прошу быть мне помощником и руководителем в исполнении сего обета, священного моему сердцу. Пускай пред алтарем воздвигнутым благодарностью отца, приносятся молитвы и о матери, и о сыне, да продлит Всемогущий их жизнь, для собственного их счастья, на службу государя, на честь и пользу отечества!»

Подобным же образом покойным государем императором Александром II был в 1846 г. устроен придел в память рождения покойного наследника Николая Александровича. И в царствование, как и в предыдущие, обитель украшалась новыми зданиями и обновлялись ее храмы, а ризница обогащалась драгоценными вкладами.

Особенно замечательно было за это время капитальное обновление соборного храма Воскресения Христова, бывшее в 1873–1874 годах. В 1872 году известный всей православной России любитель церковного благолепия П. Г. Цуриков, издавна благотворя Воскресенскому монастырю, по чувству благоговения к особе святейшего патриарха Никона, задумал приступить к обновлению соборного Воскресенского храма, который в то время все более и более приходил в упадок, так как со времени реставрации времен Елизаветы Петровны, он по недостаточности средств, капитально не обновлялся. В 1873 г. П. Г. Цуриков устроил иконостас теплого, им же обновленного, Христорождественского собора местных икон, по золотому полю, ценой на 1500 рублей. В том же году его усердием вызолочены на некоторых церквах главы.

С зимы 1874 года начались приготовительные работы по обновлению Воскресенского храма, по плану, задуманному самим обновителем и одобренному монастырским начальством. Работы по обновлению храма продолжались в течение всего 1874 года и были окончены к 15-му сентября того же года, когда и было совершенно торжество освящения возобновленного величественного Воскресенского собора. Реставрация собора была самая тщательная, и щедрый благотворитель не жалел ни сил, ни средств, чтобы возобновить знаменитый храм в самом художественном и великолепном виде. Реставрирование икон во всех 12-ти ярусах большого иконостаса, работы последней четверти XVII века, царских иконописцев, вышедших из школы известного иконописца Симона Ушакова, было поручено лучшему московскому реставратору и иконописцу того времени А. С. Рогожкину. Иконы искусно очищены от копоти и всех позднейших наслоений, реставрации прошлого и текущего столетий, и явилось во всей художественной красе своего первоначального замышления.

Так же внимательно и искусно производилась реставрация всего Воскресенского храма. Все обновление его стоило щедрому благотворителю около 100 000 рублей. Кроме г. Цурикова при обновлении Воскресенского храма много потрудился еще настоятель монастыря архимандрит Леонид (впоследствии наместник Троице-Сергиевой лавры), под непосредственным опытным наблюдением которого происходила вся перестройка.

****

Главнейшую святыню и драгоценнейшее украшение Воскресенского монастыря представляет собой соборный Воскресенский храм, построенный по образцу иерусалимского храма Воскресения Христова. Собор поражает своей величественностью, художественностью и оригинальностью архитектуры, и своими громадными размерами; он виден издали, верст за 15 до монастыря.

Воскресенский собор сооружен на подобие креста, средину которого осеняет купол. Красота подобного рода устройства церкви особенно заметна, если смотреть на нее с наружной стороны. Внутренняя длина храма от стены до стены 30 сажень, ширина 19 сажень, вышина от помоста до купольного свода 22 сажени, а наружная – с куполом по конец креста – 30 сажень с аршином. Окружность всей соборной церкви вместе с подземной церковью простирается до 173 сажень.

Внутри великого храма Воскресения Христова находится 29 придельных церквей, а именно:

А) устроенных по иерусалимскому образцу 14.

1) Главная церковь во имя Воскресения Христова.

2) Голгофская церковь: место водружения честнаго креста и предел во имя «Страстей Христовых.

3) Предтеченская церковь под Голгофой, где погребен святейший патриарх Никон.

4) Придел Михаила архангела и прочих бесплотных сил.

5) Придел преп. Марии египетской.

6, 7, 8) Заалтарные приделы: Поругания или тернового венца, разделения риз и Логгина сотника.

9, 10) Подземная церковь свв. Константина и Елены с приделом Божией Матери «Утоли моя печали», переименованным из придела «благоразумного разбойника», и место, соответствующее иерусалимскому месту обретения честного и животворящего Креста Господня.

11) Церковь Успения Пресвятой Богородицы.

12) Придел во имя св. Марии Магдалины.

13, 14) Церкви под колокольней: во имя Всех Святых и Николая чудотворца, соответствующие по своему месту иерусалимским церквам: жен мироносиц и 40 мучеников.

Б) Сверх иерусалимского образца 15.

а) Внизу:

1) Придел 12 и 70 апостолов.

2) Придел зачатия св. Анны.

3) Придел Сошествия Св. Духа.

4) Придел Рождества Пресвятой Богородицы.

5) Преп. Иулия и св. великомученицы Екатерины.

б) Вверху на хорах:

1) Свв. Захария и Елизаветы.

2) Св. Иоанна Златоустого.

3) Вознесения Господня.

4) Иконы Божией Матери Тихвинской.

5) Преображения Господня.

6) Св. благоверной княгини Ольги.

7) Св. Павла исповедника.

8, 9) Два придела во имя св. благоверного вел князя Александра Невского.

10) Св. Иакова, брата Господня.

После главного алтаря, отделенного от прочего церковного здания 12-ти ярусным иконостасом, особенно замечательна палатка, именуемая часовней гроба Господня, построенная на подобие иерусалимской кувуклии, заключающее в себе драгоценнейшее сокровище христиан – гроб Господень. Над этой часовней, находящеюся посреди собора, возвышается великолепный купол, поддерживаемый колонами и арками, с тремя рядами окон по 20 в каждом. Поперечник купола 11 сажень, окружность 34 сажень, а высота по конец креста 33 сажени. Кроме упомянутых рядов окон, собор имеет еще 15 больших боковых окон. Таким образом, внутренность собора, будучи освещаема 75 окнами, великолепно отделанная, украшенная тройным венцом резных вызолоченных хори 60 живописными картинами, изображающими пророчества о Спасителе и Его страдания, поражает взор каждого пришельца.

Под этим великолепным шатром-куполом находится так называемая часовня гроба Господня. Она украшена в соответствие с великолепием шатра, резьбой, позолотой и живописью высокой работы; снаружи она обставлена столбами и увенчана красным куполом на деревянных вызолоченных колоннах, соразмерно иерусалимским. Внутри палатки, как бы в скале каменной, высечен гроб, длиной 2 аршина 9 вершков, шириной 1 аршин 5 вершков. Мера этого каменного гроба точно такая же, как и истинного живоносного гроба Господня и Иерусалиме. Стены часовни и самый гроб покрыты мрамором, как и в Иерусалиме. Это было сделано по желанию государя императора Александра Николаевича, когда он был еще наследником цесаревичем, и тогда же обновленная часовня в 1839 году была освящена приснопамятным святителем московским Филаретом. Над гробом – образ Воскресения Христова, а у головы и ног – изображения двух ангелов, сидящих в белых ризах.

Пред гробовой пещерой пристроена каменная палатка, на том месте, где в Иерусалиме стояла стража Пилата. Палатка эта, в соответствие с подобной же иерусалимской и в воспоминание ангела, увиденного женами мироносицами, сидевшего на камне, отваленном от входа во гроб Христов, – наименована приделом ангела. В память евангельского события, здесь положен на правой стороне при входе в гроб Господень, белый камень, на подобие камня, отваленного от гроба Господня.

При выходе их гроба Господня, по обеим сторонам большой арки, при входе в соборную церковь, стоят два изображения во весь рост, сотников: Логгина и Корнилия, с бывшими при них воинами. Тут же под царской аркой находятся две большие картины, представляющие совет иудейский о подкупе воинов, бывших на страже, чтобы они сказали, что тело Спасителя украдено учениками Его.

Посреди главной церкви, несколько ниже амвона, в помосте лежит чугунная плита, по подобию Иерусалимской, которая означает средину храма и всей вселенной (на основании слов псалма 73, ст. 12: спасение соделал еси посреди земли). С правой стороны иконостаса почивают мощи св. мученицы Татианы, кисть правой руки с четырьмя перстами без указательного, – драгоценнейшая святыня Воскресенского монастыря. Они были принесены в дар монастырю благоверной царевной Татьяной Михайловной в 1691 году и хранятся в серебряном вызолоченном ковчеге, украшенном в 1794 г. императрицей Екатериной II. С левой стороны иконостаса хранятся 60 частиц мощей разных святых, вставленных в серебряную доску.

Влево от чугунной плиты находится место темниц Христовой, в соответствии иерусалимскому храму. Здесь представлен в полный рост Христос Спаситель сидящим на камне, под хламидой, в терновом венце. По стенам изображены два стоящих вооруженных воина.

За темницей расположена церковь во имя Успения Божией Матери, в память Гефсиманской пещерной. Она довольно просторна и светла. Весьма замечателен в ней иконостас, весь изразчатый. Церковь эта времен Никона; впоследствии она была возобновлена в 1761 году. При церкви палатка в память того места, где Божия Матерь оплакивала узы Спасителя перед Его распятием. Там же, по правую сторону иконостаса, находится изображение животворящего Креста, писанное на холсте и присланное сюда с острова Кия, что на Белом море, где патриарх Никон построил монастырь, называемый Крестным. Недалеко от этого изображения – картина, на которой изображен связанный Божественный Страдалец на суде у первосвященника Каиафы, а кругом иудеи, выписывающие из законов свидетельства для предания Христа на смерть.

В галерее рядом с большим алтарем, находится придел во имя Рождества Богородицы. Он устроен в 1846 году по повелению императора Александра Николаевича в память рождения в Боге почившего наследника цесаревича Николая Александровича.

В той же галерее за главным алтарем находится придел в честь св. мученика Логгина сотника. Иконостас в нем изразчатый, времен патриарха Никона. Окончательно придел был отделан иждивением сенатора О. В. Наумова и освящен в 1756 году.

Здесь же в углублении прежде была устроенная в 1749 году иждивением графа А. П. Литты, церковь в честь св. Андрея критского. Теперь она обновлена и переименована во имя преп. Иулия и св. великомученицы Екатерины.

За этой церковью следует придел во имя Разделения риз, напоминающий в Иерусалиме то месть, где воины сняли со Спасителя хитон и метали о нем жребий. Придел освящен первоначально около 1704 года, возобновлен и освящен вторично в 1780 году; иконостас в нем времен патриарха Никона.

За приделом Разделения риз начинается спуск в подземную церковь свв. равноапостольных царей Константина и Елены. Глубинна этой церкви простирается на столько ступеней, на сколько зарыт был крест Господень, т. е. состоит из 33 ступеней, в воспоминание лет земной жизни Спасителя. Длина церкви внутри 14 сажень, высота 7½ аршин. Церковь освящена в 1690 году, а в 1751 г. была обновлена усердием графа К. Г. Разумовского. При ней придел во имя Божией Матери, нарицаемой «Утоли моя печали», соответствующий иерусалимскому приделу «благоразумного разбойника»; устроен в 1806 году по случаю погребения здесь супруги знаменитого полководца графа А. В. Суворова.

Подле, с правой стороны, под небольшой башней, ископан кладезь, имеющий всегда чистую и вкусную воду, украшенный теперь желтым мрамором. В Иерусалиме на этом месте – придел Честнаго Креста Господня. И здесь патриарх Никон предполагал устроить придел обретения креста Господня, но так как оказалась вода, то и устроен был колодезь.

Против лестницы, спускающейся сюда, есть место для придела, но по сырости он и до сего времени не устроен. Наверху против этого места, в алтаре главного придела с правой стороны, пробито окно, и в его углублении высечено седалище, потому что в Иерусалиме тут сидела, во время отыскивания креста Господня, царица Елена.

Взошедши из подземной церкви опять в главный храм, богомольцы встречают против главного алтаря еще придел поругания, или тернового венца, в соответствие с иерусалимским, устроенным на месте, где воины венчали тернием Спасителя; здесь лежит гладкий мраморный камень, подобный тому, на котором в Иерусалиме был посажен Спаситель, когда налагали на Него терновый венец и облачали в одежду поругания. Изразчатый иконостас этого придела устроен еще при святейшем патриархе Никоне. Придел освящен первоначально в 1704 году, возобновлен и освящен вторично в 1780 году.

Далее вход в так называемую Авраамову палатку; по преданию иерусалимскому, на этом месте происходило прообразование жертвы Голгофской, когда праотец Авраам по гласу Божию хотел сына своего Исаака принести Ему в жертву. В Воскресенском монастыре эта палатка служит кладовой для казнохранилища монастырского.

Около этой палатки находится лестница, изображающая собой скорбный путь на Голгофу, по которому Спаситель благоволил нести на Себе крест всего мира. Под этим путем устроена в память усекновения главы Иоанна Предтечи темница с железными решетчатыми дверями.

Под Голгофой устроена церковь в честь усекновения честной главы святого предтечи и крестителя Господня Иоанна. В Иерусалиме на соответственном месте предполагают гроб царя и первосвященника салимского Мелхиседека, а здесь на этом же месте почивает святейший патриарх Никон. Над гробом его стоит образ Божией Матери из благовонной мастики греческой работы, который был келейным образом патриарха и всегда находился при нем. Тут же висят вериги святейшего патриарха Никона (весом 14 фунтов), которых он не снимал в течение девяти лет, проведенных в Новом Иерусалиме в самовольном изгнании, ни во время пятнадцатилетнего заточения на Белом озере. В алтаре той церкви за престолом под самой Голгофой устроено изображение главы Адамовой, которая по преданию иерусалимскому, была окроплена там, через скважину Голгофы, кровью распятого Господа. Церковь эта устроена и освящена патриархом Никоном, который в ней приготовил себе при жизни гроб. После погребения Никона церковь была обновлена усердием царевны Татьяны Михайловны и вторично освящена в 1690 году; в третий раз обновлена она в 1749–1750 годах иждивением духовника императрицы Елизаветы Петровны протоиерея Ф. Я. Дубянского.

Рядом с предтеченской церковью находится придел в честь св. архистратига Михаила и прочих бесплотных сил. Иконостас его времен патриарха Никона; придел окончен строением, благодаря усердию крестового дьяка, ученика и жизнеописателя святейшего патриарха, Ивана Шушерина, который и погребен здесь с сыном своим.

Возле Архангельской церкви устроен придел преподобной Марии египетской, ходившей в Иерусалим для поклонения кресту Господню и жившей после в пустыне 47 лет. Вновь отделан этот придел вместе с иконостасом и богатой утварью повелением и щедротами императрицы Елизаветы Петровны и освящен в 1749 году.

Из этого придела начинается подъем на так называемое крыльцо царицы Елены и с него на гору Голгофу. Здесь водружен кипарисный крест с изображением на нем распятого Христа и с предстоящими по сторонам Его Божией Матерью и апостолом Иоанном Богословом. Длинна креста около 5 аршин. Под крестом и около него помост несколько возвышен, и в нем изсечена расселина на подобие той, которая видна на истинной Голгофе, после того как камни разселись при распятии Христовом. Здесь же три впадины знаменуют места, где были водружены крест Спасителя и двух разбойников. С правой стороны находится голгофская церковь страстей Господних, а на месте водружения креста Господня есть еще придел, но беспрестольный.

Голгофская церковь и животворящий крест Господень на месте распятия устроены самим святейшим патриархом Никоном и освящена им в 1662 году. Впоследствии она была обновлена иждивением императрицы Екатерины II и освящена вторично в 1775 г. Наконец, в 1867 году она снова была возобновлена усердием почетного гражданина И. Д. Чикина. Иконостас голгофской церкви богато украшен, церковь снабжена богатой утварью. В алтаре устроена небольшая ризница, а направо сосудохранительница церковная. Обращают на себя здесь внимание еще две картины, расположенные на двух столпах против животворящего креста Господня. На одной изображены: св. равноапостольный царь Константин, царь Алексей Михайлович и патриарх Никон; на другой – св. царица Елена, царица Марья Ильинична, супруга царя Алексея Михайловича, и сын их царевич Алексей. Фигуры изображены коленопреклоненными против креста Господня.

Лестница, ведущая с Голгофы и именуемая крестным путем, приводит к так называемому камню повития и миропомазания. Этот камень положен здесь по подобию иерусалимского камня, на котором Иосиф и Никодим, по снятии с креста обнаженного тела Господня, обвили Его плащаницей и помазали благовонным миром, перед перенесением святейшего тела в пещеру гроба. В новом Иерусалиме совершается при этом камне умилительное действие церковное в Великую пятницу.

Недалеко от камня миропомазания устроен придел св. Николая чудотворца, близ колокольни. Сооружен он усердием супруги царя Иоанна Алексеевича, Параскевы Федоровны, и освящен в 1690 году, впоследствии в 1749 г. обновлен на средства графини М. Е. Шуваловой.

Рядом с приделом святителя Николая устроена церковь Всех Святых, что под самой колокольней. Придел этот освящен первоначально в 1690 г., впоследствии возобновлен иждивением князя В. М. Долгорукова-Крымского в 1781 году.

Взошедши на хоры, встречаем придел в честь св. Иакова, брата Господня. Иконостас в нем наилучшей итальянской работы Оргулио. Устроение его относится к 1749 году.

Далее на хорах к востоку придел в честь явления Божией Матери Тихвинская. Придел устроен иждивение коломенского асессора А. З. Воронец и освящен в 1792 году.

По левую сторону этого придела находится придел Вознесения Господня; устроен иждивением полковника А. В. Сухово-Кобылина и освящен в 1792 году.

За этими приделами имеется ризница, где хранятся драгоценности церковные, евангелия с окладами, сосуды, кресты, подсвечники, ризы и прочая утварь. Здесь так же можно видеть клобук патриарха Никона, его посох, шляпу, власяницу и обувь, в которой он обыкновенно ходил на монастырское строение.

На возвратном отсюда пути, за приделом Вознесения представляется придел в четь св. Павла исповедника, архиепископа константинопольского. Придел этот устроен по повелению императора Павла I, в память дня восшествия его на всероссийский престол, и освящен в 1807 году.

Против этого придела с левой стороны стоит большой портрет святейшего патриарха Никона, основателя обители, в полном архиерейском облачении. Святитель изображен во весь рост на амвоне, около него стоят ученики его, братия новой обители: архимандрит Герасим, иеромонахи Леонид и Савва и архидиакон Евфимий, иподиаконы Иосиф и Герман и монахи Илиодор и Серафим, с надписью имени его над главой каждого; лица их начали уже тускнеть и стираться от времени и сырости; но еще резко выделяется на картине величественная фигура Никона, возвышающаяся над главами его окружающих необыкновенным ростом и важной осанкой.

На север от этого места устроен придел во имя св. благоверного князя Александра Невского, из каррарского мрамора, по воле императора Николая I, в память рождения сына и наследника его Александра Николаевича. Придел освящен в 1820 г. преосвященным митрополитом Серафимом и снабжен державным жертвователем богатой ризницей и утварью.

Здесь же подле, придел св. благоверной княгини Ольги. Устроен он по воле государя императора Павла I в память великой княжны Ольги Павловны и освящен в 1807 году.

Влево, соответственно приделу св. княгини Ольги, устроен другой придел во имя святого Александра Невского, воздвигнутый по повелению императора Павла I, и освящен в 1807 году.

Далее к востоку находятся два придела: один во имя св. Иоанна Златоустого, другой – св. Захарии и Елизаветы. Оба придела устроены иждивением императрицы Елизаветы Петровны – первый в память ее восшествия на престол, второй – тезоименитства.

За этим приделом находится палата, где хранится монастырская библиотека, имеющая большое количество книг на разных языках, как печатных, так и письменных харатейных.

Тут же придел во имя Преображения Господня, по самой середине хор, против гроба Господня. Престол этот устроен в 1808 году статс-дамой Е. Р. Дашковой и снабжен ей богатой ризницей.

При сходе тою же лестницей, внизу, – придел 12 и 70 апостолов. Придел устроен первоначально строителем обители старцем Сергием на его собственные келейные деньги в 1704 г.; в 1783 году обновлен генералом А. Б. Загряжским.

Далее к западу придел зачатия св. Анны, устроенный иждивением девицы А. И. Сухотиной и освященный в 1809 году.

В соответствие приделу 70 апостолов, устроен придел св. Марии Магдалины. Алтарь из чистого благого мрамора, колонны мраморные же, капители бронзовые позолоченные; образа писаны на меди; лампады, подсвечник, паникадило серебряные; вся церковная утварь и ризница богатые; образ св. Мари Магдалины украшен драгоценными камнями. Все это сделано на средства императрицы Марии Федоровны в 1801 году.

За этим приделом, близ больших северных дверей, находится придел в честь Сошествия Св. Духа, устроенный иждивением гг. Карповых и освященный в 1821 г. Как в этом последнем приделе, так и в других, находящихся на хорах, живопись, по мнению знатоков, считается превосходной и в высшей степени художественной.

Таким образом, вся знаменитая великая церковь Воскресения Христова в Воскресенском монастыре представляет из себя священный памятник благочестия многих русских государей и знаменитых вельмож. О великолепии, богатстве и красоте ее нельзя дать точного понятия тому, кто не видал ее сам. О пространстве же ее и обширности можно судить по тому, что при отправлении в одно время четырех божественных литургий в разных приделах не бывает никакого препятствия от совокупности пения.

Второй соборный храм Воскресенского монастыря построен во имя Рождества Христова. Он о трех ярусах, теплый и находится близ западных монастырских ворот, с двумя пространными при нем палатами, которые были прежде трапезами для братии. Построение этого храма было задумано святейшим патриархом Никоном, который желал устроить его по точному плану и модели палестинской Вифлеемской церкви; но обстоятельства помешали ему осуществить это желание. Храм был начат строением в 1986 году; в 1692 г. он был окончен и освящен в присутствии самой строительницы, благоверной царевны и великой княжны Татьяны Михайловны. Под этой церковью тогда же было определено, по плану Вифлеемской церкви, устроить еще придельные церкви, с изображением в них знаменательных событий, бывших при Рождестве Христовом. Но эти приделы оставались неотделанными до самого конца прошлого столетия, когда по повелению императрицы Екатерины II и ее иждивением они, наконец были устроены.

В настоящее время в Рождественском соборе, кроме главного престола во имя Рождества Христова, находятся четыре придела: 1) Обрезания Господня, 2) Поклонения волхвов, 3) Бегства Девы Марии и Иосифа с Богомладенцем в Египет, 4) Избиения вифлиемских младенцев.

Кроме этих приделов, тут же есть подобие св. вертепа и яслей, где родился Господь наш Иисус Христос.

В трапезе этого храма в 1869 году усердием г-жи Татищевой устроен на правой стороне придел во имя пр. Сергия радонежского для служения ранней литургии, а в 1871 году, в соответствие ему, устроен настоятелем обители архимандритом Леонидом другой придел во имя св. мученицы Татианы.

Над св. вратами обители находится каменная церковь во имя Входа Господа в Иерусалим. Она начата строением в 1694 году, а окончена и освящена в 1697 году.

Кроме того, в Воскресенском монастыре еще две церкви: одна в честь трех святителей: Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого, другая во имя св. равноапостольной царицы Елены и преп. Иоанна рыльского. Первая – первоначально была устроена при кельях патриарха Никона, бывших в южной стороне монастыря, но потом была присоединена к дворцовому зданию, назначенному для царских приездов, обновлена и освящена в 1776 году. Вторая находится при настоятельских кельях в том же здании.

В дворцовых покоях есть картинная галерея, устроенная в двух больших комнатах и состоящая из картин священного содержания, оставшихся в монастыре от бывшей в нем в половине прошлого столетия живописной школы, и портретов настоятелей этой обители. Здесь же между трапезной соборной Рождественской церкви, примыкающей к дворцу, и церковью Трех Святителей, находится так называемая «Елизаветинская зала», которая украшена портретами патриархов московских и нескольких митрополитов. Здесь же поставлен старый шестигранный фонарь, дар царевны Татьяны Михайловны, обращающий внимание посетителей своим размером и замысловатым устройством. Наконец, в так называемых дворцовых покоях заслуживают внимания: большая картина, изображающая перенесение тела святейшего патриарха Никона от Елеонской часовни в монастырь в предшествии духовенства, царя и синклита; портреты патриарха Никона, как основателя монастыря, и московского архиепископа Амвросия, как ее обновителя, современные портреты царей Алексея Михайловича и Федора Алексеевича и, наконец, портрет императрицы Елизаветы Петровны и Екатерины II.

Колокольня Воскресенского монастыря пятиярусная и устроена по образцу иерусалимской. Самый большой колокол в 515 пудов; он перелит из другого, разбитого, на котором были вылиты святцы всего года и изображения патриарха Никона, царя Алексея Михайловича, царицы и царевича. В четвертом ярусе устроены боевые часы.

Ограда кругом монастыря каменная, устроенная вместо прежней деревянной в 1694 году. Вид ее представляет неправильных шестиугольник, наружная вышина 4 сажени 7 вершков, окружность 432 сажени с небольшим; на ней по углам и в середине 8 башен, которым приданы имена врат Иерусалимской городской стены, а именно: 1) угловая юго-восточная называется Гефсиманской, 2) средняя в южной стене – Сионской, 3) угловая юго-западная – Давидовой, против которой за рекой Истрой, неподалеку от берега, находится небольшая березовая рощица, называемая Урин сад, 4) средняя на западной стороне над вратами носит название Елизаветинской в честь императрицы Елизаветы Петровны (в Иерусалиме нет соответствующих ей врат), 5) угловая северо-западная называется иноплеменничьей, 6) средняя в северной стене – Варуховой, 7) в той же стене круглая башня – Ефремовой и 8) угловая северо-восточная – Дамасской.

Все эти башни конические, трехэтажные, с удобными помещениями в двух верхних этажах, а особенно в нижних для кладовых. По ограде вокруг всего монастыря широкая галерея для крестных ходов, с каменными балясами на монастырь и глухой стеной с амбразурами за монастырь.

К Воскресенскому же монастырю относится находящийся вне монастыря скит или пустыня святейшего патриарха Никона, внизу на северо-западе от обители и в 150 саж. от нее на берегу реки Истры. Сюда некогда любил уединяться с немногими избранными учениками патриарх Никон для молитвенных, аскетических подвигов. Скит Никона представляет собой каменное четырехъярусное здание, в котором находятся две церкви и несколько комнат, в том числе – хлебная, просфорная и собственная келья патриарха, где доселе сохраняется его круглый липовый стол. Под портретом патриарха на стене и теперь видна собственноручная подпись государя императора Александра II: «Александр, 30 июля 1873 года». Другая келья патриарха находится в этом же здании выше, в 4 ярусе, на верхней, по-восточному, почти плоской крыше, обведенной вокруг каменным ложем с тростниковой настилкой, на котором святейший патриарх забывался недолгим сном после своих молитвенных подвигов. Одна из церквей в скиту Никона построена во имя Богоявления Господня, другая – свв. апостолов Петра и Павла.

К Воскресенскому же монастырю относятся две часовни: одна деревянная над кладезем, что под горой, против северо-западной башни, называемым Силоамской купелью; другая – каменная на так называемой горе Елеонской, возобновленная в 1847 году.

Близ самого монастыря по левую сторону св. врат находится странноприимный дом, содержимый усердием одного из благотворителей обители, где странники и богомольцы обоих полов получают даровой приют и пищу в течение трех дней. Для приема приезжающих на посещение св. обители имеется рядом с странноприимным домом монастырская гостиница, где приезжие получают помещение и пищу от монастыря за умеренную плату в пользу св. обители.

Окрестности Воскресенского монастыря со временем патриарха Никона и до настоящего времени носят палестинские наименования. Село Чернево, бывшее патриаршее, наименовано Никоном Назаретом; село Микулино – селом Скудельничим; горы на северо-запад от монастыря – Фавором и Ермоном; веселая березовая рощица на юг от монастыря против Сионской башни называется Уриным садом; ручей, обтекавший с трех сторон монастырь, – потоком Керским; заключающаяся в его пределах роща – садом Гефсиманским; одиноко стоящий на берегу потока старый развесистый дуб – дубом Мамрийским; колодец на северном скате – колодезем Самаряныни; роща в двух верстах от монастыря на восток – Рамской рощей; овраг один с северо-западной стороны – Иософатовой долиной, другой, с восточной, – юдолию плачевной. А река Истра, обтекающая полуостров, на котором стоит монастырь, называется Иорданом.

Кроме вышеупомянутых мощей св. мученицы Татьяны, принесенных в дар монастырю благоверной царевной Татьяной, и 60-ти частиц разных святых, помещенных в серебряной доке, находятся еще следующие достопримечательности:

а) В ризнице находится золотой крест, дар царя Федора Алексеевича, украшенный крупными алмазами и яхонтами, в котором находятся 5 частиц мощей, весом в 4 ф. 56 зол.

б) Дар царевны Татьяны Михайловны: два креста – хрустальный и сандальный, отделанные серебром.

в) Палестинское миро и перст свв. мучеников, хранящиеся в оловянном сосуде.

г) Кипарисовый крест, обложенный серебром и камнями, в который вставлены кресты с изображением Господских праздников, – дар патриарха Никона.

д) Дар константинопольского патриарха Макария – чудотворная икона Божией Матери Троеручицы на кипарисной доске, в серебряно-вызолоченной с камнями ризе.

е) Греческого письма образ Христа Спасителя в золотом венце с дорогими камнями и жемчугом и серебряно-вызолоченными украшениями. Образ сей находится на правом клиросе соборного алтаря.

ж) Икона, присланная патриарху Никону с Афонской горы, Иверской Божией Матери, богато украшенная камнями и жемчугами, в серебряно-вызолоченной ризе, которая находится на левом клиросе того же алтаря.

з) Дар царевны Татьяны – икона Божией Матери Владимирская, шитая шелками, по кайме которой вышит серебром тропарь.

и) Дар той же царевны, 1683 г. сентября 21, иконы: Спасителя, Богоматери и Никиты Столпника.

к) Серебряно-вызолоченные сосуды – дар царя Алексея Михайловича.

л) Дар царя Алексея Михайловича 1683 г. – большое серебряное блюдо, весом 8 ф. 51 зол.

м) Дар царя Федора Алексеевича – серебряно-вызолоченные сосуды с чернью, весом 5 ф. 35 зол.

н) Дар царевны Татьяны Михайловны – сосуды золотые, весом в 7 ф. 45 зол, украшенные дорогими изумрудами и яхонтами.

о) Дар той же царевны весом в 10 ф. 38 зол. серебряно-вызолоченная дарохранительница.

п) Дар той же царевны – дорогое евангелие, по каймам листов собственноручно ей расписанное и раскрашенное, отпечатанное на александрийской бумаге и украшенное серебром, частью золотом и осыпанное алмазами, изумрудами и яхонтами.

р) Дар патриарха Никона – харатейное евангелие, писанное в 1468 г. золотой прописью на пергаменте, оправленное в серебро и осыпанное алмазами, изумрудами и яхонтами.

с) Две мирты патриарха Никона, из которых одна оценена в 27 000 р., а другая – в 8 000 р.

т) Дар неизвестных жертвователей – вышитые жемчугом, золотом, разными шелками, украшенные драгоценными камнями четыре воздуха и два покрова, древней греческой работы.

у) Вещи, принадлежавшие патриарху Никону, а именно: клобук с вышитым жемчугом херувимом, бархатный саккос, белый омофор, деревянный посох, шитая золотом и шелками епитрахиль, шелковый полосатый подризник, четки, одни черные, а другие из белых корольков, часть схимы, поручи, расшитые золотом и шелком, туфли и сапоги, подкованные железом, и две печати, одна стальная, а другая деревянная.

ф) Снимок с тридцати сребреников, состоящий из оловянных монет, помещенных в книге из кипарисных досок, обитых бархатом.

****

Служба в Воскресенском монастыре отправляется по чину иерусалимской Церкви и имеет некоторое отличие от обыкновенного служения: 1) Диакон во всякое время богослужения и даже в продолжение обедни, по «Отче наш», носит орарь особенным образом, положив его на левое плечо, потом через перси пропустив под правое плечо, затем через спину и снова на левое плечо, и таким образом действует концом ораря. 2) Диакон совершает все службы в камилавке, а на обедне только до малого выхода. 3) Священник, когда служит без диакона, читает ектенью в камилавке, за исключением литургии. 4) Во время малого входа на божественной литургии и на вечерне царские двери не отворяются до тех пор, пока священник и диакон станут уже пред амвоном, и тогда свещеносец, несущий свечу пред евангелием, приступив к царским дверям, отворяет из для входа. 5) Когда при окончании обедни священник читает последний отпуст, то царские двери за ним затворяются, и он стоит уже вне их пред амвоном, а потом входит в алтарь серверными дверями. 6) В будни вместо трезвона звонят только в один полиелейный колокол.

Кроме того, в Воскресенском монастыре в разные времена введены и, по преданию, до настоящего времени соблюдаются некоторые особые благочестивые церковные установления:

1) В каждый воскресный, за исключением Четыредесятницы, день после литургии в часовне гроба Господня отправляется торжественно пасхальный канон; по 6-ой песни читается воскресное евангелие, а по отпусте предстоящие целуют св. крест и окропляются св. водой. По желанию богомольцев, этот обряд совершается и в другие дни недели.

2) Сентября 14-го, в день Воздвижения честного и животворящего креста Господня, после литургии раздаются настоятелем народу заранее приготовленные металлические или кипарисные крестики, освященные на Голгофе. Обычай этот свято сохраняется со времен патриарха Никона. А накануне Воздвижения, во время всенощной, каждый богомолец получает цветок от подножия голгофского распятия.

3) В сырную неделю (прощеное воскресение) после вечерни поется, по древнему обычаю, пасхальный канон.

4) В неделю Ваий (Вербное воскресение) после литургии совершается крестный ход из теплой Рождественской церкви в собор с ваиями и в соборе обходят вокруг главного алтаря и троекратно вокруг часовни гроба Господня при пении тропаря: «Общее воскресение».

5) В Великий пяток совершается умилительный обряд спуска плащаницы с Голгофы вниз к «камню помазания», на котором умащают ее ароматами, после чего кладут на приготовленный одр, обносят вокруг главного алтаря и ставят на середине храма, где она и остается до утрени субботы. На утрени, в Великую субботу, плащаницу снова поднимают вместе с одром, и совершается хождение внутри храма около «камня помазания», где читается евангелие, затем вокруг великого алтаря и по галерее храма и, наконец, трижды вокруг самой часовни гроба Господня. После этого плащаницу вносят внутрь пещеры и полагают на св. гроб. По выходе из нее читается евангелие от Матфея, зачало 114, при конечном стихе которого: «Утвердиша гроб, знаменавшее камень с кустодией», церковнослужители затворяют двери часовни св. гроба и запечатывают их. На литургии же во время малого входа, когда служащие, обойдя вокруг часовни, равняются с дверями гроба, св. плащаница выносится нарочито для этого назначенными священнослужителями в облачении из часовни и впереди входа вносится в алтарь, где и полагается на престол.

6) В понедельник и среду Светлой седмицы совершаются крестные ходы внутри соборного храма по чину иерусалимскому, т. е. вокруг главного алтаря и потом трижды вокруг часовни св. гроба, после чего через царскую арку возвращаются в церковь Воскресения Христова.

7) В среду отдания Пасхи, по окончании литургии, настоятель с братией принимает с престола находящуюся здесь до сего дня плащаницу; обнесши ее около престола, полагают не приготовленный одр и затем обносят сперва вокруг «камня помазания», потом около главного алтаря, далее галереей, и наконец трижды вокруг часовни гроба Господня.

8) В течение целого года (кроме первой недели Великого поста, Страстной и Светлой седмиц, двунадесятых праздников и их отдания) отправляются соборно: по вторникам (пред поздней литургией) на гробе святейшего патриарха Никона панихида; по пятницам на Голгофе у креста (по литургии) акафист Страстям Христовым, а по субботам пред чудотворной иконой Божией Матери Троеручицы (по литургии) акафист Пресвятой Богородице.

В Богоявление Господне в Воскресенском монастыре крестный ход совершается в скиту патриарха Никона, что на берегу Истры, где бывает великое освящение воды. Крестный ход в Преполовение бывает к Силоамской купели. Кроме того, крестные ходы совершаются в обители: в Сретение Господне – вокруг монастыря по ограде; в Благовещение – там же; 4 апреля, в день преп. Иосифа, – к Елеонской горе; в пятницу Светлой седмицы, в праздник Живоносного Источника, – в подземную церковь свв. Константина и Елены, где находится кладезь, именуемый «Живоносным Источником»; в Вознесение Господне – в часовню, что на Елеонской горе; в неделю Всех Святых – к Елеонской горе; июня 29-го, в день св. апостолов Петра и Павла, – из соборного храма Воскресения Христова в скит патриарха Никона; 1-го августа – на реку Истру и в день Рождества Христова – из Рождественского собора в нижний ярус храма, где находится подобие Вифлеемского вертепа и яслей.

Торжественный панихиды по святейшему патриарху Никоне при его гробе, кроме вышеупомянутых вторников, совершаются: 23-го марта, в день преп. муч. Никона (день тезоименитства патриарха); 24-го мая, в день преп. Никиты Столпника (мирское имя патриарха Никона и день его рождения); 17-го августа – день кончины патриарха Никона. в октябре, в Дмитриевскую субботу и в понедельник Фоминой недели).