Глава третья. Вещие видения в бодрственном состоянии человека

Моя прабабушка, Екатерина Николаевна Левшина, лето 1812 года проводила в своей ярославской вотчине вместе с тремя дочерями и младшими сыном Дмитрием.

Её муж, екатерининский генерал-поручик, скончался в 1808 году, проболев около года после тяжёлого, испытанного им удара – смерти старшего сына Николая, убитого под Фридландом.

Оставшись вдовой, прабабушка искала уединения: удалялась от света и жила подолгу в деревне, лишь глубокой зимой возвращалась в Москву, где барышень вывозили в свет родственницы.

Из двух оставшихся в живых её сыновей старший, Александр, служил в гвардии.

Хотя и не хотелось матери отдавать его в военную службу, но время тогда было такое, что мудрено было для дворянина, да ещё сына генерала, не служить в войсках, особенно при пылком и рыцарском характере молодого Левшина. Зато младшего сына Екатерина Николаевна твёрдо решила на военное поприще не пускать и привела своё решение в исполнение.

Но приступаю к рассказу.

26 августа стоял ясный и тёплый осенний день, столь привлекательный на нашем севере. Листва на деревьях уже пожелтела, и её золотистый с красным отлив особенно красиво выделялся на изумрудной зелени лугов, к осени делающейся ярче.

Воздух был чист и прозрачен под светло-голубым небом, и самые отдалённые предметы ясно обрисовывались на горизонте, чуть-чуть окутанном синеватой дымкой.

Утром в этот день старшая из Левшиных, Марья Павловна, рано вышла в сад, примыкавшей к барскому дому, и медленно шла аллеей лип, срывая по временам мальвы и белые лилии с грядок, которые были проведены параллельно деревьям в широкой аллее.

Она, будучи более других дружна с братом Александром, тревожилась, так как от него, из армии, давно не было вестей. Последнее письмо было ещё из Белоруссии; в нём сообщалось, что молодой офицер – благодарение Богу – здоров, просит благословения у матушки, затем выражалось желание в немедленном времени быть в баталии с предерзким корсиканским злодеем, дерзнувшим нарушить священные пределы Российской империи, высказывались сетования на обилие тайных изменников в армии и негодование против немцев, руководивших ратью, столь распространённое в войске, недовольном Барклаем.

О дальнейшем движении армии в семье Левшиных, впрочем, было известно. Брат Екатерины Николаевны, Дмитрий Николаевич Дурнов, писал сестре из Москвы про отступление от Смоленска, про назначение Кутузова; описывал общий энтузиазм, вызванный им в первопрестольной, и ожидания скорого разгрома полчищ Наполеона в генеральном сражении.

Марья Павловна вся погрузилась в думы о брате и не заметила, как тихонько спустилась по липовой аллее к берегу небольшой речки, окаймлявшей сад. Там, под старой берёзой, была скамья, на которую она и опустилась.

За речкой зеленел большой луг, сливавшийся далее с полем озими, которое у самого горизонта было окаймлено лесом. Сколько видел глаз вперёд, нельзя было заметить ни одной живой души.

Долго сидела Марья Павловна, глядя задумчиво вдаль, как вдруг она заметила, что на горизонте или даже ближе, между ней и лесом, стало образовываться, сгущаясь, какое-то голубоватое облако. Явление её заинтересовало, и она ближе стала в него всматриваться.

Облако росло и приближалось. Когда оно оказалось на зелёной поляне, тотчас же за речкой, облако посередине как бы разорвалось пополам, и обе его части раздвинулись влево и вправо, как занавес, держащийся на шнурке и состоящий из двух полотнищ. В середине этих облаков молодой девушке теперь ясно представилась картина, которая охватила её ужасом. Она хотела крикнуть, но не могла, а продолжала пристально смотреть на представившееся ей видение. Она сделала усилие, стала руками как бы отгонять от себя это явление, но облако и окружённая им картина не двигались. Тогда Мария Павловна бросилась опрометью бежать вверх по аллее к дому.

На полпути она столкнулась с сестрой и братом, тоже вышедшими гулять в сад.

– Катенька, – крикнула она в ужасе, – Митя, взгляните, что там делается, там, за речкой, какие страсти! Братец Александр и гусар! Много народу побито. Сражение, ядра и французы, много французов!

Машенька слыла в семье за шутницу: она так и норовит, бывало, придумать какую-нибудь затею, рассказать какую-нибудь небывальщину, закутаться во всё белое вечером и пугать старушку-гувернантку свою.

Поэтому сестра её, моя бабушка, более степенная, хоть и младшая, и Митя, не сразу поверили её испугу и возгласам, к которым они уже привыкли. Однако видя, что она бледная, белее своего платья, как потом говорила бабушка, и вся дрожит, они взяли её каждый за руку и сбежали втроём с горки под берёзу.

Поразившее Марию Павловну явление не исчезло. Все трое увидали его совершенно явственно.

На аршин от луга, как бы на живой картине, действующие лица которой расположились как бы на помосте, неизвестно только чем поддержанном, был виден угол сжатого поля, по которому, разбросанные там и сям в самых разнообразных позах, лежали трупы убитых солдат русских и французов; влево была видна брошенная вместе с передком, у которого сломалось колесо, пушка. Вдали – французское каре с примкнутыми штыками, имея посередине знамя, на древке которого был одноглавый орёл, как бы замерло, ожидая атаки русской конницы, остановленной, казалось, в воздухе среди бешеного галопа в самых фантастических позах людей и лошадей. Надо всей картиной как бы остановилось несколько пролетавших ядер. Но более всего поразило зрителей то, что они видели на первом плане картины. На голом жнивье, рядом с распростёртой, издыхающей белой лошадью, лежал молодой офицер; кивер с него свалился, большие голубые глаза были устремлены на зрителей: его круглое лицо с широким маленьким носом было бледно, как полотно, а на лбу, немного ниже того места, от которого начинались густые, от природы вьющиеся, белокурые волосы, видно было маленькое тёмное пятнышко.

Обе сестры и брат сразу признали в юноше своего брата Александра.

Наклонившись над ним, к зрителям спиной, стоял на одном колене гусарский офицер, снявший также свой кивер, в молитвенной позе. Фигура его, очень характерная, была совершенно им незнакома. Увидав эту картину, и Катенька, и Митя оцепенели от страха и изумления и ещё крепче стали жать руки сестры. Несколько минут, по крайней мере, простояла эта немая группа, до тех пор, пока не подошёл старик-садовник, который, увидав издали ошеломлённых чём-то барышень и барчука, спешил к ним. Он ещё успел попасть под берёзу, когда явление было видимо, хотя и стало бледнеть, так что он довольно явственно успел рассмотреть то, что представлялось глазам молодых господ. Вскоре, однако, облака, стоявшие по обе стороны картины, стали задёргиваться, закрыли её и как бы испарились. За ними было опять озимое поле, чистое небо и слегка дымкой закутанный лес на горизонте. С тяжёлым впечатлением все трое вернулись домой, приказав садовнику ничего не рассказывать о виденном. Решено было всё скрыть от Екатерины Николаевны и подготовить её к новому страшному горю постепенно, потому что они были убеждены, что странное явление не могло предвещать ничего иного, кроме смерти Александра Павловича.

Однако расстроенный вид дочерей и сына, их постоянное старание не показываться матери на глаза, неудержимые слёзы при каждом её напоминании о старшем сыне, имя которого было у неё непрестанно на языке, повели к тому, что своими настояниями она выспросила всё о происшествии.

Сначала подумали, что молодёжи почудилось, попритчилось; было решено отслужить молебен святым Адриану и Наталии, память которых праздновалась в роковой день. Но тревога матери не стихла.

Садовник божился, что своими глазами видел молодого барина на поле убитым, а перед ним на коленях какого-то важного генерала, всего в позументе.

– Шапку это он, значит, снял и молится за упокой его душеньки, и так мне жалостно стало, аж заплакал.

Такие речи, конечно, ещё более тревожили материнское сердце. Екатерина Николаевна написала письмо в армию, умоляя известить её о сыне, а сама послала нарочного в Москву к брату, чтобы получить и от него какие-либо вести. Посланный вернулся скоро, но привёз им недобрые вести. На Адриана и Наталью, действительно, было большое сражение, и француз повалили на Москву, откуда все выбираются. Дмитрия Николаевича он в Москве уже не застал.

Скоро затем пришла весть о взятии самой Москвы, а потом через доставленные кружным путём письма и через раненых, наплыв которых в Ярославль был огромный, пришло страшное известие: Александр Павлович Левшин был в числе убитых под Бородином. Подробности не сообщались, кроме одной, что пуля попала ему прямо в лоб и повергла его на месте. Новое горе, новый траур достался на долю семьи Левшиных. На этот раз, впрочем, редкая семья на Руси не оплакивала убитого или раненого, и самой России нанесена была глубокая, причинившая ей жестокую боль рана в сердце её – Москву, – рана, послужившая к торжеству нашей родины.

Горячо оплакивали Левшины своего дорогого покойника, которого смерть они столь странным образом видели за четыреста вёрст. Мария Павловна, хорошо рисовавшая акварелью, воспроизвела на картине в точности видение. Таинственный гусар был нарисован с большим сходством, но кто он был – оставалось долго неизвестным.

Прошло четыре года. Громы Наполеоновских войн стихли; войска наши вернулись из Франции.

Левшины жили в Москве, куда приехал гусар Михаил Григорьевич Хомутов⁴⁸.

Он очень полюбил ещё в Петербурге молодого Левшина и под Бородином присутствовал при его кончине. Приехав к его матери в Москву, он хотел рассказать ей все подробности этого грустного события.

Когда он вошёл в гостиную, обе барышни так и вскрикнули: не было никакого сомнения, – наклонившийся над телом их брата гусар был именно Михаил Григорьевич.

Ему показали нарисованную Марией Павловной картину, и Хомутов был поражён сходством обстановки, при которой он в действительности стоял на коленях над телом своего любимца, с тем, что было нарисовано на картине.

Самое явление так и осталось необъяснённым.

Картина, написанная Марией Павловной, которая вышла впоследствии замуж за Сомова, хранилась у неё. («Новое время», 25 дек. 1895 г.; сн. «Воскресный день», 1897 г., № 6).

Проездом из нашего малороссийского имения, – рассказывает г-жа Пассек, остановилась я на несколько дней у родственников моего мужа в X., которые в это время были сильно огорчены утратой брата, Диомида Васильевича Пассек⁴⁹. После первых дней свидания, посвящённых общему горю и воспоминаниям о нашем дорогом отшедшем, старшая сестра его рассказала мне следующее странное явление, сообщённое ей священником их прихода, отцом Николаем, который был очень дружен с братом Диомидом и обыкновенно каждое воскресенье, по окончании обедни, заходил к его семейству прямо из церкви напиться чаю и побеседовать.

В одно из летних воскресений этого года, он пришёл к ним сильно возбуждённый и несколько растерянный и сказал, что пришёл сообщить им радостную весть, а затем замолчал, видимо, не зная, с чего начать. – Верно, – продолжал он, – с нашим Диомидом Васильевичем случилось что-нибудь очень хорошее, он опять, должно быть, отличился и получил особенную награду, так я его странно и хорошо видел сегодня за обедней.

– Как, за обедней вы видели Диомида? – спросила сестра. В это время семейство было уже встревожено, не получая писем с Кавказа.

– Случилось со мной что-то очень странное, небывалое, – ответил священник. Когда я стоял у престола, совершая тайны, вдруг престол, алтарь и всё, бывшее у меня перед глазами, исчезло, я увидал себя в дремучем лесу, совершенно мне неизвестном, в такой местности, какой я никогда не видывал. Передо мной были горные скалы, спуски, подъёмы, пропасти; дорога местами, как будто нарочно, завалена срубленными громадными деревьями и камнями. Среди всего этого, я увидал Диомида Васильевича в длинной, белой, блистающей одежде. Лицо его было тоже сияющее и такое счастливое, что и слов у меня нет описать его. С минуту он пристально смотрел на меня, и вдруг стал отделяться от земли и, подымаясь всё выше и выше, исчез в пространстве, а я опять увидал себя в алтаре перед престолом Божиим. Лицо у него было такое довольное и счастливое, что, верно, с ним случилось что-нибудь особенно хорошее. Зная, как вы о нём тревожитесь, я поспешил сообщить вам моё видение.

Матери Д. В. при этом не было, а только его три сестры, которые и передавали мне рассказ священника. Он не обрадовал сестёр, а скорее ещё более встревожил, они предчувствовали недоброе и просили рассказчика не говорить этого матери.

Вскоре затем пришла грустная весть... Император Николай Павлович изъявил своё сочувствие к горю осиротевшей матери и осыпал её милостями. Сын её пал, осенённый лаврами. Но «лавры не лечат сердца матери», – сказал один из наших талантливых писателей, тепло вспоминая Диомида Васильевича в своих записках. («Ребус», 1886 г., № 1).

Официальный протокол за подписью четырёх свидетелей, вполне достойных доверия, утверждает подлинность события, о котором я хочу рассказывать. Прибавлю, что предсказание, заключающееся в этом протоколе, было известно и служило предметом разговоров гораздо ранее того, когда оно, по-видимому, исполнилось.

Карл XI, отец знаменитого Карла XII, был один из наиболее деспотичных, но вместе с тем и наиболее разумных шведских королей. Он ограничил чудовищные привилегии дворянства, уничтожил власть сената, стал излагать законы самостоятельно; одним словом, изменил всё государственное устройство Швеции, до него олигархическое, заставил Государственные Штаты вручить ему самодержавную, неограниченную власть. Был он при этом человеком просвещённым, храбрым, глубоко преданным лютеранской религии; характера непреклонного, холодный, положительный, совсем лишённый воображения. Он только что лишился жены своей Ульрики-Элеоноры, которую он весьма уважал, и, по-видимому, был более огорчён её смертью, чем можно было ожидать от его сухого сердца. После этой потери он сделался ещё более мрачным и молчаливым, чем прежде, и стал так ревностно заниматься делами, посвящая все свои часы работе, что окружающие его приписывали этот усиленный труд потребности отвлекаться от тяжёлых мыслей.

Под конец одного осеннего вечера, он сидел в халате и туфлях перед ярко пылавшим камином своего кабинета в стокгольмском дворце. При нём находились один из наиболее приближённых к нему лиц, камергер граф де-Браге, и его лейб-медик Баумгартен, любивший хвастаться своим неверием во всё, кроме медицины. В этот вечер король, чувствуя себя несколько нездоровым, пригласил его к себе в качестве врача.

Вечер затягивался, но король, против своей привычки ложиться рано, не спешил отпускать своих собеседников. Склонив голову и устремив глаза на пылавший камин, он давно уже перестал разговаривать и сильно скучал, но вместе с тем ощущал какой-то непонятный страх остаться одному. Граф де-Браге, конечно, видел, насколько его общество было в этот раз в тягость королю, и несколько раз намекал, что, не пора ли Его Величеству отдохнуть, но отрицательный жест короля удерживал его на своём месте. Начинал и доктор говорить, что продолжительное бодрствование вредно для здоровья. На это Карл ответил; «останьтесь, я ещё не хочу спать».

Скоро затем он встал, и прошёлся по комнате. Машинально остановился он перед окном, выходившим на двор; ночь была тёмная, безлунная.

Дворец, в котором живут теперь шведские короли, не был ещё окончен; начавший строить его Карл XI проживал в старом дворце, стоявшем на вершине Ритергольма и обращённом главными фасадом на Мелярское озеро. Это было огромное здание в форме подковы, кабинет короля находился на одном конце, а на другом, напротив кабинета, была большая зала, в которой собирались Штаты, когда призывались для выслушивания какого-либо сообщения от королевской власти.

Окна этой залы представлялись в эту минуту ярко освещёнными, что показалось очень странным королю. Сперва он предположил, что свет исходит от факела какого-нибудь лакея, но зачем вошёл он в эту залу, давно уже не отворявшуюся? Да свет был и слишком ярок для одного факела; можно, пожалуй, приписать его пожару, но дыма не видно, и при этом не было слышно никакого шума, освещение скорее походило на праздничную иллюминацию.

Карл некоторое время молча смотрел на эти светлые окна. Граф де-Браге протянул руку к звонку, чтобы позвать пажа и послать его посмотреть, что это за свет, но король остановил его, сказав: «я пойду сам в эту залу». Выговорив эти слова, он страшно побледнел, лицо его выражало нечто вроде мистического ужаса, но вышел он из кабинета твёрдыми шагами; камергер и доктор последовали за ним, взяв каждый по зажжённой свече.

Привратник, на ответственности которого были ключи, уже лёг спать; Баумгартен пошёл разбудить его, приказав ему именем короля тотчас же отворить двери в залу Государственных Штатов. Привратник очень удивился такому приказанию, однако, поспешно одевшись, он отправился со своей связкой ключей к королю. Сперва он отпёр галерею, через которую проходили в залу Штатов. Каково же было удивление Карла, когда он увидал все стены галереи обитыми чёрным.

– Кто приказал обить эти стены? – гневно спросил он.

– Никто, государь, сколько я знаю, – отвечал смущённый привратник. – В последний раз, как по моему распоряжению выметали эту залу, она была, как и всегда, обита тёмным дубом... Конечно, эта обивка не из придворного хранилища.

Быстро шагавший король прошёл уже более половины галереи; граф и привратники следовали за ним; доктор же несколько отстал, раздумывая, что ему делать. Остаться одному он, по правде сказать, боялся, но боялся также подвергнуться последствиям такого глупого, в сущности, приключения.

– Не идите дальше, государь, – воскликнули привратник. – Клянусь Богом, тут замешалось колдовство. В эти часы... после кончины её величества королевы... говорят, она сама прогуливается по этой галерее... Да помилует нас Господь!

– Остановитесь, государь, со своей стороны, воскликнул граф де-Браге. – Разве вы не слышите странный шум, идущий из залы? Кто знает, каким опасностям может подвергнуться ваше величество.

– Государь, – сказал Баумгартен, когда свеча его погасла от порыва ветра, – позвольте, по крайней мере, мне сходить за вашими драбантами.

– Войдём, – сказал король твёрдым голосом, останавливаясь перед дверьми большой залы. – Отвори скорее!

При этом он толкнул дверь ногой, и звук, повторённый эхом сводов, раздался по галерее, как пушечный выстрел.

Привратник дрожал так сильно, что никак не мог вложить ключа в замочную скважину.

– Старый солдат и дрожит, – сказал король, пожимая плечами. – Ну, так вы, граф, отворите нам эту дверь.

– Государь, – ответил де-Браге, невольно пятясь назад. – Прикажите мне идти под выстрелы датских или немецких пушек, я, не колеблясь, исполню приказание вашего величества, но вы требуете, чтобы я бросил вызов самому аду!

Король вырвал ключ из рук привратника. «Вижу, – сказал он с заметным презрением в голосе, – что это касается одного меня!» И прежде чем свита успела удержать его, он отворил тяжёлую дубовую дверь и вошёл в большую залу, проговорив при этом: «с Божьею помощью!» И спутники его, несмотря на свой страх, не то из любопытства, не то, считая невозможным оставить короля одного, все трое последовали за ним.

Большая зала оказалась освещённой множеством факелов; чёрная драпировка, заменяя собой старинные обои, покрывала все стены, однако вокруг них, как и всегда, красовались трофеи побед Густава Адольфа – немецкие, датские и московские знамёна, стоявшие же по углам шведские флаги были покрыты чёрным крепом.

Многолюдное собрание занимало скамьи. Все четыре государственных сословия в траурных одеждах заседали каждое на своём месте. Множество бледных человеческих лиц на чёрном фоне драпировки казались светящимися и так ослепляли глаза, что из четырёх свидетелей этой поразительной сцены ни один не узнал между ними знакомого ему лица. Так актёр перед многочисленной публикой видит только безразличную массу, никого среди неё не различая.

На высоком троне, с которого король обыкновенно обращался к собранию, лежало окровавленное тело в королевских регалиях. Направо от него стоял ребёнок в короне и со скипетром в руке, налево пожилой человек, или скорее другой призрак, опирался на трон. На нём была парадная мантия, какую носили прежние правители Швеции ранее того времени, как Ваза провозгласил её королевством. Против трона несколько лиц с мрачной, строгой осанкой в длинных чёрных одеяниях, – по-видимому, судьи, – восседали за столом, покрытым огромными фолиантами. Среди залы возвышалась обтянутая чёрным крепом плаха, а возле неё лежал топор.

Никто в этом нечеловеческом собрании, казалось, не замечал Карла и его трёх: спутников. При входе в залу они сперва слышали только невнятный говор, среди которого ухо не различало ни одного раздельного слова; потом старший из судей в чёрных одеяниях, исполнявший, по-видимому, обязанности председателя, встал и три раза ударил рукой по одному из развёрнутых перед ним фолиантов. Тотчас же водворилось глубокое молчание. Несколько молодых людей, с аристократичной осанкой и богато одетых, со связанными сзади руками вошли в залу через дверь, противоположную той, которую отворил Карл XI. Шедший вслед за ними человек, видимо, отличающийся недюжинной силой, держал в своих руках концы верёвок, связывавших им руки. Тот, кто был впереди всех, вероятно, самый главный из осуждённых, остановился среди залы перед плахой и бросил на неё гордо-презрительный взгляд. В ту же минуту мертвец на троне судорожно вздрогнул, и свежая струя крови полилась из его раны. Молодой человек, став на колени, протянул голову; топор блеснул в воздухе и тотчас же опустился со зловещим звуком. Поток крови брызнул до самого возвышения и смешался с кровью мертвеца; голова, подпрыгнув несколько раз по окровавленному полу, докатилась до ног Карла и запачкала их кровью.

До этой минуты он молчал, поражённый всем, что видел, но ужасное зрелище развязало ему язык. Он сделал несколько шагов к возвышению и, обращаясь к фигуре, облечённой в парадную мантию правителя, он твёрдо проговорил хорошо известную формулу.

– Если, ты от Бога, говори, если же от «другого», оставь нас в покое.

Призрак ответил ему медленно и торжественным голосом:

– Король Карл! Кровь эта прольётся не в твоё царствование... (тут голос сделался менее внятным) но через четыре царствования, в пятое. Горе, горе, горе роду Густава Вазы!

После этих слов все фигуры заседавших на скамьях начали бледнеть и изглаживаться, а потом и совсем исчезли, фантастические факелы погасли, и свечи в руках спутников короля освещали уже лишь старинные обои, слегка колыхаемые ветром. Некоторое время ещё слышался какой-то мелодичный шум, напоминавший, по словам одного из свидетелей, шелест ветерка между листьями, а по определению другого, звук лопающихся струн во время настраивания арфы. Что же касается продолжительности явления, то все одинаково определяют её приблизительно в десять минут.

Траурные драпировки, отрубленная голова, потоки крови, разлившиеся по полу, всё исчезло вместе с призраками, только королевская туфля сохранила кровяное пятно, которое должно было напоминать Карлу о событиях этой достопамятной ночи, если б он мог когда-либо забыть их.

Возвратившись в свой кабинет, король приказал сделать подробное описание всего, что они видели, подписал его сам и потребовал подписи своих трёх спутников. Самые тщательные предосторожности для скрытия от общества и народа содержания этого странного документа ни к чему не повели, оно сделалось известным ещё при жизни Карла XI. Запись эта хранится до сих пор в государственных архивах Швеции, как нечто, несомненно, подлинное. Замечательна приписка к этому описанию, сделанная рукой короля; «Если то, что рассказано здесь мной за моею подписью, не есть точная, несомненная истина, я отказываюсь от всякой надежды на лучшую жизнь, сколько-нибудь заслуженную, быть может, мной некоторыми добрыми делами, главным же образом, моими усилиями способствовать благоденствию моего народа и поддерживать религию моих предков».

Теперь, если вспомним смерть Густава III и суд над Анкарстромом, его убийцей, то найдётся полное соответствие между этим событием и обстоятельствами рассказанного здесь странного пророчества – видения.

Молодой человек, обезглавленный в присутствии Государственных Штатов был Анкарстрома.

Мертвец в королевских регалиях – Густав III.

Ребёнок, его сын и наследник – Густав-Адольф IV.

Наконец, старик в мантии – герцог Зюдерманландский – дядя Густава IV, бывший регентом королевства, а потом и королём, по низложении его племянника. (Рассказ Проспера Мериме, сн. «Ребус» 1897 г., № 43).

Герцог Альбани, младший сын английской королевы Виктории, скончавшийся в Каннах, незадолго до своей смерти, говорил некоторым близким друзьям своим, что он имел следующее видение: к нему явилась умершая сестра его, принцесса Алиса, и сказала: – «страдания твои скоро кончатся; ты скоро прейдёшь к нам». Через 3 дня его не стало. Здоровье герцога в то время не внушало никаких опасений, и смерть его последовала от ушиба, полученного им при падении с лестницы за 2 или 3 дня до его смерти. Видение имело место до падения. («Ребус» 1884 г., № 37).

В «Русской старине» помещена статья под заглавием «император Павел в его деяниях и приказах», составленная по историческим данным. В ней, между прочим, находится следующий рассказ императора о бывшем ему видении:

«Однажды вечером или, пожалуй, уже ночью, я, в сопровождении Куракина и двух слуг, шёл по петербургским улицам, чтобы освежиться, сделать прогулку инкогнито при лунном освещении. Разговор наш был не о религии и не о чём-либо серьёзном, а, напротив того, был весёлого свойства, и Куракин постоянно шутил насчёт встречных прохожих. Лунный свет был так ярок, что можно было читать и, следовательно, тени были очень густы. При повороте в одну из улиц, я вдруг увидел в глубине подъезда высокую, худую фигуру, завёрнутую в плащ вроде испанского, и в военной, надвинутой на глаза шляпе. Она будто ждала кого-то. Только что я миновал её, она вышла и пошла около меня с левой стороны, не говоря ни слова; я не мог разглядеть ни одной черты её лица. Мне казалось, что ноги её, ступая по плитам тротуара, производили странный звук, как будто камень ударяется о камень. Я был изумлён, и охватившее меня чувство стало ещё сильнее, когда я ощутил ледяной холод в моем левом боку, со стороны незнакомца. Я вздрогнул.

Вдруг из-под плаща, закрывавшего рот таинственного спутника, раздался глухой и грустный голос: – «Павел!»

Я был во власти какой-то неведомой силы и машинально отвечал; «что вам нужно?»

– Павел! – сказал опять голос, на этот раз, впрочем, как-то сочувственно, но с ещё бо́льшим оттенком грусти. Я не мог сказать ни слова. Голос снова назвал меня по имени, и незнакомец остановился. Я чувствовал какую-то внутреннюю потребность сделать то же.

– Павел! Бедный Павел! Бедный князь!

Я обратился к Куракину, который также остановился.

– Слышишь? – спросил я его.

– Ничего не слышу, – отвечал тот, – решительно ничего.

Что касается меня, то этот голос и до сих пор ещё раздаётся в моих ушах; я сделал отчаянное усилие над собой и спросил незнакомца: кто он, и что ему нужно?

– Кто я? – Бедный Павел! – Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе и кто хочет, чтобы ты не особенно привязывался к этому миру, потому что ты не долго, останешься в нём. Живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен. Бойся укора совести: для благородной души нет более чувствительного наказания.

Фигура пошла снова, глядя на меня всё тем же проницательным взором. Я шёл за ней, потому что она теперь направляла меня. Это продолжалось более часа. Где мы шли, я не знал. Наконец, мы пришли к большой площади... Фигура пошла прямо к одному, как бы заранее отмеченному месту, где в то время воздвигался монумент Петру Великому, я, конечно, следовал за ней и, затем, остановился.

– Прощай, Павел! – сказала она. – Ты ещё увидишь меня опять здесь и ещё кое-где.

При этом шляпа фигуры поднялась как бы сама собой, и глазам моим представились орлиный взор, смуглый лоб и строгая улыбка моего прадеда Петра Великого. Когда я пришёл в себя от страха и удивления, его уже не было». («Русская старина»).

В начале января 1798 года, когда императрица Мария Феодоровна готовилась быть матерью десятого младенца⁵⁰, императору Павлу представлялась в зимнем дворце депутация петербургских старообрядцев, для выражения ему чувств признательности за оказываемое им покровительство. Купец Малов поднёс императору древнюю икону Михаила архангела в драгоценной золото-кованной ризе. Государь очень милостиво принял депутацию; икона была поставлена в кабинете государя, и перед нею затеплена лампада.

В сумерки этого дня Павел I, возвратившись в свой кабинет с половины своей супруги, состояние здоровья которой внушало ему серьёзные опасения, в глубокой задумчивости, сел в кресло у стола и устремил свои прекрасные голубые глаза на икону, поднесённую ему старообрядцами. Тихий шорох пробудил его от задумчивости; он оглянулся: у дверей стоял старик в монашеской рясе, с красивым лицом, изборождённым морщинами, с длинной седой бородой, с кротким, приветливым взглядом. Как он попал в кабинет государя? – об этом Павел Петрович никогда никого не спрашивал...

– Что скажешь, сударь? – обратился он к незнакомцу.

– Супруга твоя, – отвечал тот, подарит тебя сыном Михаилом. Этим же именем святого архангела ты наречёшь дворец, который строишь на месте своего рождения. Помни слова мои: «Дому твоему подобает святыня Господня в долготу дней».

И таинственный гость исчез за дверью, как показалось государю. 28 января императрица разрешилась от бремени сыном, и, по желанию Павла I, ему дано было имя Михаил.

В то самое время, когда грохот пушек с бастионов Петропавловской крепости, возвестил жителям столицы о приращении царской семьи, любимец государя, граф, Кутайсов, доложил ему, что дежурный по внутреннему дворцовому караулу офицер желает сообщить государю по секрету нечто важное.

В первую минуту Павел встревожился; подобно всем нервным людям, при всяком внезапном известии, он ощущал неприятное, болезненное чувство. «Пошли его сюда!» – сказал он, несколько приободрившись.

– Честь имею донести вашему императорскому величеству! – отрапортовал офицер, – что на посту, занимаемом часовым нашенбургского полка, произошёл необыкновенный казус...

– Какой такой, сударь?

– Часовой, вероятно, в припадке горячки, доложил мне о каком-то бывшем ему видении... Какой-то старец, в монашеской рясе, в самый момент разрешения от бремени её императорского величества, подойдя к часовому, сказал: «напомните государю, чтобы новорождённый назван был Михаилом, а вновь строящийся дворец – Михайловским».

– Прислать сюда часового! – крикнул государь.

Часовой, дрожа от страха, из слова в слово повторил то, что дежурный по караулу передал императору. К удивлению солдата и офицера, государь сказал:

– Знаю, знаю... это уже исполнено!

Часовому государь приказал выдать щедрую награду, а офицеру пожаловал орден св. Анны.

На другой же день, он потребовал к себе архитектора Бренно.

– На главном фронтоне, обращённом к Итальянской улице – приказал ему государь – сделайте надпись эту самую, – он подал ему лоскут бумаги, на котором собственной рукой государя было начертано:

«Дому твоему подобает святыня Господня в долготу дней».

Историк, сообщающей об этом событии, отмечает, что число букв (47) вышеприведённой надписи, и доныне сохранившейся на фронтоне Михайловского дворца, равняется числу лет, прожитых императором Павлом (1754-†1801) («Ребус», 1887 г., № 40).

На одной из железных дорог Германии был машинист П., состоящий пятнадцать лет на службе и всё время ездивший по линии В -Z. туда и обратно. За последние полтора года, всякий раз перед тем, как въехать в вокзал В, он видел около самого полотна железной дороги маленькую лачужку, которой на самом деле там вовсе не было, и как из этого домика (то не было жилище железнодорожного сторожа) выходил старик с длинными белыми волосами и жёлтым платком на шее и шёл прямо по рельсам. И всякий раз П. останавливал ход машины из опасения задеть старика и услышать его предсмертный крик. Его помощник, кочегар, удивлялся этим остановкам и говорил, что всё – и домик, и старик, ему только мерещится. Но видения продолжались в течение полутора лет и довели машиниста до такого нервного состояния, что он обратился к железнодорожному врачу, доктору Д. с просьбой помочь ему, чтобы не быть вынужденным оставить службу, необходимую для содержания жены и четверых детей. Доктор исследовал глаза его и весь организм и не нашёл в нём ничего болезненного: отправления мозга тоже были вполне нормальны. Доктор знал его за человека трезвого и добросовестного служаку; он успокоил его, сказав, что нет никакого основания бросать службу, что всё это пустяки, обман чувств, и что такие случаи бывают. В то же время он советовал переменить место служения и перевестись на другую линию. Машинист последовал совету врача, который в продолжение полугода напрасно ожидал от своего пациента известий об улучшении состояния его здоровья. Наконец, он получает письмо от директора тюрьмы в S, из которого узнает, что П. признан виновным в предумышленном убийстве, но что он отрицает свою виновность и в подтверждение своих слов ссылается на него. «Доктор Д. меня знает, он знает, что я не убийца и что я тут ни при чём». При этом он так сильно волнуется, что походит на безумного.

Доктор Д. немедленно поехал туда и дал о нём благоприятный отзыв. Кочегар, бывший с П. на машине утреннего поезда 17 июня, дал следующее показание; «подъезжая в 6 часов утра с товарным поездом к станции Кр., он увидал, как из домика, хорошо известного ему по пятилетней службе, направо от полотна железной дороги, вышел старый человек, который неверной, торопливой походкой спешил перейти рельсы. «Это всегда запрещается, но всё-таки постоянно повторяется», – сказал кочегар, и на расспросы врача о наружности этого человека, описал его «худощавым стариком, с длинными, редкими белыми волосами. А на шее у него был надет, как теперь вижу, жёлтый платок. П., казалось, ничего не замечал и спокойно продолжал управлять ходом машины. Я ему крикнул: «стой!» Он беспокойно обернулся, лицо его было искажено, глаза дико сверкали. – «Стой! – крикнул я снова, стой! человек на рельсах!» – Он всё ещё продолжал смотреть на меня, со страшным неподвижным лицом. «Где?» – произнёс он, скрежеща зубами, не замедляя при этом хода машины. – Господи! да там перед маленьким домиком; старик с жёлтым платком на шее!» – «Тот!» – закричал он, со страшным смехом, выпрямляясь, с дикой энергией; – «вот уже два года как я переезжаю через этого человека, и он всё ещё не убит». – И, не переставая смеяться, он наехал на старика. – Раздался страшный крик! Поезд остановился. Поперёк рельс лежало безжизненное тело старика, забрызганное кровью и с отрезанной от туловища головой с седыми волосами и широко раскрытыми глазами. П. лежал без чувств. Мне пришлось управлять локомотивом, и минуты через две мы были на станции, где я рассказал всё, как было. П. арестовали».

Врач сообщил директору всё, что ему было известно, и пошёл навестить обвиняемого, которого едва узнал, – так сильно подействовало на него всё происшедшее. Щёки осунулись, глаза ввалились и горели блуждающим огнём. Увидев меня, он бросился к моим ногам и стал молить: «скажите им, скажите, что я не убийца, что я здесь не виноват. Вы знаете, что я хотел оставить службу ради этого. Вы прислали меня сюда, и вот – теперь...» В отчаянии он ударял себя в грудь; врач старался его успокоить; он стал хлопотать о его освобождении, и ему удалось достичь этого. Но из тюрьмы П. перешёл в больницу для умалишённых. Роковое событие так потрясло его, что он помешался. Мы кончим вступительными словами рассказа доктора Д.: – нет, далеко не всё поддаётся объяснению и истолкованию. Называйте, как угодно, но есть вещи, которые точно смеются над всеми объяснениями, придумываемыми нами». («Psychische Studien», XXI г., кн. 8).

Два студента, весело болтая о всяких пустяках, возвращались домой с прогулки верхом; вдруг один из них вскрикнул, и лошадь его с испугом отскочила в сторону. Спутник его спросил, что с ним такое? Испуганный и печальный молодой человек рассказал, что поражён был, увидев любимую и единственную свою сестру всю в белом и с разбитой, окровавленной головой.

Несколько дней спустя, получили уведомление, что в тот вечер и час, когда брат её видел, молодая девушка лишила себя жизни выстрелом в голову, вследствие несчастной любви («Stiling geheimnissvolle Jenseites,» Stutgart, 1864 г. Seite 310; сн. «Ребус» 1890 г. № 25).

Помпей Васильевич Пассек, рассказывал, что много лет тому назад, живя весной с семейством в своём харьковском имении, селе Рогани, однажды, встав рано утром, он отправился в поля, чтобы распорядиться посевами. День был ясен, без единого облачка, погода тёплая. Проходя по меже, разделяющей поля, и осматривая их со всех сторон, он вдруг увидел, что по дороге, ведущей от Харькова к его имению, несут на креслах его жену больную, ослабевшую, между тем как она была совершенно здорова и в это время находилась в усадьбе. Процессия эта прошла мимо его и потом скрылась. Изумлённый и встревоженный, он поспешил вернуться домой и нашёл там всё благополучно и всех здоровыми.

По прошествии некоторого времени, он раз, сидя в гостиной, увидал в другой комнате родственника своего, доктора Франковского, стоящим у рояля, облокотившись и склонив голову на руку. Помпей Васильевич подошёл к нему, так ему, по крайней мере, казалось, и спросил; «как вы её находите?» – думая о жене, между тем как она была тогда совершенно здорова, а Франковского в Рогани не было. Франковский ответил печально, тихим голосом: «плохо». Далее П. В. спросил; «есть ли какая надежда на выздоровление?» Франковекий покачал головой и сказал: «сомнительно».

Зимой всё семейство П. В. переехало в Харьков, там жена его родила дочь и после родов сильно заболела. Весной советовали перевезти её в деревню, и так как она не могла переносить езды в экипаже, то от Харькова до Рогани, все 18 вёрст, её несли в креслах, по той же дороге и в том же болезненном виде, как она представилась ему предыдущей весной. Печальное видение повторилось в действительности.

Когда жена его лежала больная, П. В. однажды, после обеда, сидел с соседом и рассказывал ему своё странное видение отсутствовавшего Франковского. В это самое время, взглянув в дверь, они оба увидали, что доктор Франковский, бывший в то время действительно в деревне и лечивший больную, стоит у фортепиано в той же самой позе, как П. В. видел его прошедшим летом. И в этот раз П. В. подошёл к нему и также спросил: «как вы её находите?» тем же тихим голосом ответил Франковский: «плохо». На вопрос, есть ли какая надежда, доктор отвечал: «сомнительно».

Сосед так был поражён тождественностью видения и действительности, что в ужасе выбежал из комнаты. Жена же П. В. после тяжкой болезни скончалась. («Ребус» 1885 г., № 34).

1868 г. парусное судно «Persian Empire» отправилось из порта Аделаиды в Лондон. Один из людей экипажа, Клири, накануне отплытия имел сон, в котором ему представилось, что во время сильной бури, когда корабль будет проходить в утро Рождества мимо мыса Горн, его вместе с кем-то другим смоет волной, и они утонут. Сон произвёл на Клири такое сильное впечатление, что он не хотел ехать, и только с трудом поборол свой страх. Накануне Рождества, когда они приближались к мысу Горн, Клири имел опять тот же сон, а на другой день ему пришлось стоять на вахте. Ему было приказано вместе с другими позаботиться закрепить шлюпку, висевшую у борта. Клири отказался и должен был идти к капитану, где этот отказ был занесён в корабельный журнал. Когда бывший при этом свидетелем некий Дуглас взялся за перо, чтобы подписаться, то Клири случайно взглянул на него и сказал: «я исполню свой долг, потому что уже знаю, кто второе лицо моего сна». Несколько минут спустя, Клири и Дуглас, работавшие в шлюпке, утонули, быв выброшены из неё громадной волной. (В. Битнер, «Верить или не верить?» СПб. 1899 г., стр. 151).

Прокурор Берар рассказывает, что во время своего служения в X. в качестве следователя ему пришлось вести дело об одном убийстве. Занятий было масса, так что «под конец, – говорит Берар, – я был так утомлён работой и опросом бесконечного ряда свидетелей, что даже во сне мерещились мне преступления, кровь, убийства.

«Однажды, заблудившись во время одной экскурсии пешком, я должен был ночевать недалеко от одной маленькой приморской деревушки, в настоящее время месте купания, тогда же незначительной, скрытой в лесу, деревеньки. Я решил поместиться в жалком постоялом дворе под названием «Au rendez-vous des amis», расположенном в стороне, в глуши лесной. Я нашёл там хозяина, человека геркулесового сложения, и хозяйку, маленькую, смуглую, оборванную, с недоверчивым и злым взглядом, После ужина я потребовал комнату; меня повели длинным коридором в комнатку, находящуюся над конюшней. Кроме меня, хозяина и хозяйки в гостинице, наверно, никого не было.

«Моя профессия выработала во мне недоверчивость и осторожность, может быть даже слишком. Поэтому, после удаления хозяина и закрытия дверей на замок, я начал подробно осматривать помещение. Я нашёл тут кровать или, вернее, ларь, застланный плохой постелью, два хромых стула, в углу же под окном едва заметные дверцы, не запертые на замок. Я отворил их и нашёл перед собой род лестницы, ведущей вниз; очевидно, это был вход из конюшни. Я поставил перед дверцами столик, а на него таз, сбоку же оба стула. Таким образом, никто не мог войти, не наделав шуму.

«Я крепко заснул; вдруг просыпаюсь: мне казалось, что кто-то хочет отворить двери, но, почувствовав в устроенной мной баррикаде препятствие, отступает. Я заметил даже через замочную скважину свет фонаря. Встревоженный, я вскочил с кровати и крикнул: «кто там?». Кругом тишина и тьма, Я зажёг свечу и с револьвером в руке пошёл осмотреть дверцы; я не нашёл ничего особенного. Всё было на прежнем месте. Может быть, мне только показалось. Я лёг одетый, чтобы переждать до утра; несколько часов я с успехом боролся со сном, но под утро, когда начинало светать, не выдержал. Я заснул сном тяжёлым, нездоровым, полным ужасных сновидений. И вот что мне, между прочим, снилось:

Мне казалось, что вижу комнату, в которой я спал, кто-то лежал на кровати. Вдруг отворяются скрытые дверцы, входит хозяин с длинным ножом в руке, сзади, на последних ступеньках лестницы, стояла хозяйка с потайным фонарём. Хозяин тихонько приблизился к кровати и, освещённый направленным на кровать светом, убил спящего. Потом муж взял труп за ноги, хозяйка за голову, и они снесли тело вниз по лестнице. На лестнице у женщины были обе руки заняты, поэтому она отдала фонарь мужу, который нёс его в зубах за кольцо, прикреплённое сверху.

«Я опять проснулся. Солнце ярко светило. Я вышел и нашёл внизу в трактирной комнате только одну хозяйку. Через несколько часов я был дома.

Прошло три года со времени моего ночлега, о котором я совершенно забыл, когда я прочитал в газетах следующее известие: «Население городка X. сильно встревожено необыкновенным исчезновением инженера Виктора Арно, который, выйдя на прогулку в окрестности, не вернулся. Полиция не могла до сих пор найти каких-нибудь следов». Я прочитал это известие совершенно равнодушно. На следующий день в той же газете было упомянуто: «Наконец, найден след Виктора Арно. 24 августа проезжие погонщики мулов видели его вблизи лесного постоялого двора под названием: «Au rendez-vous des amis». Хозяин, опрошенный следователем, заявил, что Виктор Арно был у него перед вечером, но ушёл в сторону леса, ища лучшего ночлега.

«У меня промелькнула в голове известная мысль. Город X.! Постоялый двор «Au rendez-vous des amis»! Я тотчас же сел в вагон и через несколько часов остановился в X., где представился своему товарищу, следователю, который объяснил мне, что найденные следы вновь затерялись, и что дело, по всей вероятности, не будет выяснено.

– Опрашивали ли вы хозяина «Au rendez-vous des amis»?

– Опрашивал, но никаких не нашёл указаний.

– Сделайте это для меня, вызовите их ещё раз.

«На другой день трактирщик с женой явились в канцелярию следователя. Сначала ввели женщину; я узнал её сразу, но она не узнала и потому не обратила на меня внимания, принимая, очевидно, за судебного чиновника. Она отвечала на вопросы пискливым голосом, рассказывала, что постоялый двор имеет две комнаты для приезжих, обе внизу, а они были в эту ночь заняты погонщиками мулов, действительно подтвердивших своё прежнее об этом показание.

– А третья комната над конюшней? – спросил я вдруг.

«Женщина задрожала; она устремила на меня свои неприязненные глаза. Я пользовался впечатлением и продолжал:

– Виктор Арно ночевал в этой комнате. Ночью вы с мужем пришли по лестнице, ведущей из конюшни: ты с фонарём, муж с длинным ножом в руке; вы открыли дверцы в стене; ты осталась с фонарём на последней перекладине лестницы, муж пошёл к кровати и убил спящего...

Женщина стояла в немой неподвижности. Мой товарищ смотрел на меня с изумлением, я же продолжал описывать свой сон, который вспомнился мне во всех подробностях.

– Потом вы взяли труп: ты за голову, муж за ноги, и снесли тело по лестнице.

– Это неправда! – простонала женщина.

Я же, подойдя ближе, сказал ей прямо в глаза:

– А муж твой нёс фонарь в зубах за кольцо, прикреплённое сверху...

Преступница закрыла глаза, отступила шаг назад и в величайшем испуге шептала:

– Всё видел! Всё видел...

Тотчас вывели женщину, а ввели трактирщика. Следователь повторил ему всё, что я говорил старухе. Тот посмотрел на нас, как волк, запертый в клетке, а потом, сжимая кулаки, воскликнул:

– А, старая ведьма, выдала меня! Но я отплачу ей за это!

Три месяца спустя, оба сложили головы на гильотине. В конюшне, под толстым слоем навоза, было найдено тело Виктора Арно, а рядом скелет какого-то англичанина, о таинственном исчезновении которого было восемь лет тому назад много говорено в этой местности.

«Что это было? – заключает рассказ Берар, – как объяснить это? Ничего не знаю. Передаю факт без комментариев, ручаюсь за его подлинность и жажду, чтобы наука выяснила мне загадку…» («В. Битнер: «верить или не верить», СПб. 1899 года, стр. 153–155).

Г-жа Манассеина сообщает в письме к профессору Рише в «Annales des seiences psychiques» за 1895 г. следующий случай видения.

«Это было 4 ноября, в пятницу, в десять часов утра, в гостиной, освещённой солнцем. Г-жа М. рассказывала г-же Михеевой, учительнице музыки своей дочери, о вчерашнем посещении собора. Вдруг рассказчица увидела около раскрытого пианино знаменитого композитора Антона Рубинштейна. Он был одет в чёрное, руки держал на клавишах, а свою львиную голову откинул немного назад. Г-жа М. видела Рубинштейна от себя направо, так как пианино находилось сбоку. Желая хорошенько присмотреться к бестелесному пианисту, она повернулась к нему, но видение постепенно исчезло. Г-жа М. сказала о своей галлюцинации дочери и учительнице музыки, заметив при этом: «счастье, что г. Рубинштейн здоров, так как иначе это видение могло бы вызвать суеверные беспокойства, тем более, что за несколько дней перед смертью государя я видела его галлюцинаторный образ».

После этого видение повторилось в тех же условиях ещё два раза с небольшими промежутками, каждый раз расплываясь, подобно дыму в сыром воздухе, когда галлюцинатка поворачивалась прямо к видению. В тот же день г-жа М. рассказала о своей галлюцинации профессору Тарханову, который, вместе с г-жой Михеевой, подтверждает действительность сообщения ею факта галлюцинации. Пять дней спустя, т. е. 9 ноября, стало известно, что утром в два часа Антон Рубинштейн неожиданно умер, но чувствовал себя нездоровым ещё с пятницы. К этому нужно прибавить, что знаменитый пианист был в доме г-жи М. только один раз и вовсе даже не садился к пианино. (В. Битнер: «Верить или не верить?» СПб. 1899 г., стр. 157–158).

С июня 1786 г. престарелый Фридрих (знаменитый прусский король) стал прихварывать; старость начинала брать своё; но дух короля оставался по-прежнему бодрым. Смеясь над медициной и докторами, король с большим трудом уступил неотступным просьбам родных, советовавших отдать себя на попечение врачей. Вместо ханжи-сиделки, которых этот непритворный вольнодумец терпеть не мог, он взял себе старого гусара, одного из своих сподвижников при Росбахе. И действительно, старик, как верный пёс, смотрел в глаза дорогого ему короля, ни на шаг от него не отступая, и предупреждал малейшие желания. 3 августа 1786 г. один из внутренних часовых видел «белую даму» и сказал об этом гусару, который его выругал; но старик счёл всё-таки своей обязанностью сообщить о призраке государю.

– Чушь! – возразил больной. – Часовому не мешало бы всыпать сотни две фухтелей... а ты не повторяй вздора. Это какая-нибудь камер-медхен шла на свидание с пажем или камер-лакеем; или ему просто пригрезилось спросонья.

На другой день вечером, 4 августа, король дремал, сидя в кресле; гусар сидел возле и вдруг заметил у камина белую фигуру. Не смея тревожить короля, он уставился на неё и очень явственно различил белую женщину.

– Видишь? – спросил король хриплым голосом.

– Кого, государь?

– Белую женщину около камина?

– Вижу, государь!

– Видно, камрад, бабьи сказки правду говорят, – продолжал король, спокойно всматриваясь. – Пусть же убирается туда, откуда пришла!

– Говорят, есть такие молитвы…

– Может быть, но я их не знаю! – усмехнулся король.

Он опять задремал. Видение мало-помалу исчезло, как дым. К ночи весть о явлении «белой женщины» разнеслась по дворцу и всему городу. На следующий день Фридрих скончался. Последними его словами были:

– Dieu merci, la montagne a passé!.. (Благодаренье Богу, гора прошла!)

Какая гора? Выло ли это символизацией, подобно тому, как в сонных грёзах, того физиологического процесса, который знаменует переход от жизни к смерти, или тут скрывалась какая-нибудь мысль? (В. Битнер: «верить или не верить?» СПб. 1899 г. стр. 159–160).

Г-жа Демьяненкова передаёт о необыкновенном случае, происшедшем недавно в черниговской губернии, в 6 вёрстах от г. Глухова, в селе Положки, принадлежащем тётке рассказчицы, Скоропадской.

12 июня после обеда сестра моя, г-жа Скоропадская (не владеющая уже пять лет ногами) и графиня С. Кочубей, разговаривая, сидели в гостиной, имевшей выходную дверь на балкон. Больная дремала в кресле. Неожиданно дверь балкона отворилась, и седой старец в сопровождении двух монахов, поддерживающих его, вошёл в гостиную. Подойдя к тётушке, он остановился и протянул руки для благословения. Монах, находящийся с левой стороны, останавливал его, а находящийся с правой – знаками просил благословить, что и было исполнено старцем. Вслед за тем они исчезли, а тётушка моя без посторонней помощи твёрдо встала на ноги и тотчас же, упав на колени перед образом, рыдая, начала молиться, Видевшие это, сестра моя и графиня Кочубей, тоже не могли удержаться от слёз. Весть о чудесном исцелении быстро распространилась в окрестности, и соседи съезжались, чтоб воочию убедиться в этом чуде. Старец же, видимый присутствовавшими, весьма походил на образ св. Митрофания, который накануне подарила тётушке одна бедная женщина, в благодарность за оказанную ей помощь. Г-жа Скоропадская была не особенно религиозна, но этот знаменательный случай оставил в ней сильное и, вероятно, неизгладимое впечатление. («Ребус» 1884 г., № 43).

(Из воспоминаний графини А. Д. Хлудовой⁵¹. Есть в Швеции один королевский замок Грипсгольм, известный целым рядом сверхъестественных или, по крайней мере, необъяснимых видений. Батюшка ещё знавал в Стокгольме одного старого господина в каком-то придворном чине, который имел способность предвидения приближающихся в будущем происшествий, то, что шотландцы называют second sight – второе зрение. Я не помню имени этого человека, но о нём рассказывали много странных случаев, и батюшка часто говорил об одном из них, который я твёрдо помню. Несколько лет перед нашим пребыванием в Швеции, гостил у дочери своей, шведской королевы, наследный принц Баденский, после своего пребывания у другой дочери, императрицы Елизаветы Алексеевны. Он уже собрался ехать назад на родину. В самый день отъезда, двор вместе с ним завтракал в замке Грипсгольме, и наш ясновидец тут же сидел за столом, почти против принца. Во время весёлого разговора, графиня Енгстрем, кажется, жена министра иностранных дел, или другая дама, заметила, что ясновидец побледнел, вздрогнул, стал пристально смотреть на принца и приуныл. Другие этого не видели; завтрак кончился благополучно, придворные простились с принцем, и королевская семья поехала провожать его до моря. Пока ожидали их возвращения, графиня, с женским любопытством и настойчивостью, не давала покоя ясновидцу, требуя непременно, чтоб он рассказал ей, что его смутило; он отнекивался, она не отставала. Отделившись от других групп, они остались у окна, в виду большой дороги; тут, наконец, ясновидец решился сказать своей собеседнице, что плохо принцу придётся: во время завтрака он увидел за стулом принца его же самого, стоящего за ним, – точно живой двойник, но задумчивый и в другом наряде. Настоящий принц был в мундире шведском или баденском (не помню), а привидение стояло в русском мундире.

– Ну, что же? – спросила графиня. «Не хорошо», – отвечал задумчиво тот. «Отчего не хорошо? Что же тут такого? Чего вы боитесь?» – «Разумеется, ничего, всё вздор; зачем же вы меня спрашивали?» Он едва успел выговорить эти слова, как оба они увидели в окно скачущего опрометью верхового. «Беда, беда», – кричал он, «скорее доктора, помощи! Принца опрокинули, он крепко разбился». Все засуетилось, бросилось на двор, на улицу. Принца через несколько часов не стало. Когда привезли тело, он был в русском мундире: по какому-то случаю он, садясь в карету, переменил платье и надел русский мундир. Таким образом, даже и в этой подробности сбылось предсказание ясновидца.

Этот случай батюшка слышал от свидетелей-очевидцев.

Ещё необыкновенный случай рассказывали батюшке очевидцы его. Это уже происходило не в замке Грипсгольме, а в Стокгольме, в королевском дворце. 15 марта 1792 года, брат короля Густава III, герцог Зюдерманландский, пошёл в кабинет или библиотеку короля отдохнуть после обеда и забыл там свой шарф. Вечером, когда была пора отправиться в маскарад, он вспомнил про шарф и послал пажа или камердинера за ним в кабинет. По прошествии некоторого времени тот воротился, говоря, что никак не мог войти в комнату: замок у двери, должно быть, испорчен, ключ в замке, а повернуть никак нельзя. Герцог сам пошёл, и только тронул дверь, она отворилась; но он отскочил, ибо перед его глазами лежала на диване мужская фигура – вся в крови, которая текла из свежей раны. Лица не было видно, но ему казалось, что это или он сам, или король. Оправившись от первого впечатления, он подошёл к дивану; но видение уже исчезло. Он схватил свой шарф и поспешил в маскарад. На этом маскараде брат его, король Густав III, был смертельно ранен из пистолета графом Анкарстромом, и раненого принесли для первой перевязки в тот самый кабинет и положили на тот самый диван, где брат видел его образ или тень за несколько часов перед тем.

По случаю одной подробности этого происшествия, именно той, что дверь не мог отворить камердинер, а как скоро взял ключ герцог Зюдерманландский, она легко отпёрлась, батюшка рассказывал, что знатоки этого дела, шведы и шотландцы, ему говорили, что всегда так бывает: явление, привидение из духовного мира, даётся только тому, кто назначен судьбой для принятия этой тайны. А для других оно остаётся недосягаемо, непостижимо. Не то ли бывает и вообще в области духовной? То, что даётся каким-то внутренним откровением иным избранным, – и крепость веры, и понимание прекрасного, и творческая сила поэзии, и чутьё в оценке людей, – всё это недоступно и непонятно дюжинным натурам, которым нужна грубая осязательность для веры, математическая точность для понимания и очевидность открытых, топорной работы, пружин. Для объяснения неуловимо-тонких движений ума и сердца, составляющих собой характер, т. е. особенность каждого человека. О самих привидениях, о явлении умерших и о тех пророческих видениях, о которых англичане говорят, что идущие нам навстречу, будущие происшествия бросают свою тень на землю перед собой, можно спорить и делать разные предположения; но совершенно отрицать их – точно ли благоразумно? Не всё ли великое, не всё ли духовное для человека необъяснимо? («Русский Архив», 1889 г., книга 1).

Вестфалия, моя родина, издавна славится способностью своих жителей ко второму зрению, говорит Вильгельм Людвиг. В ранней молодости, когда я постоянно проводил лето в деревне, мне нередко приходилось слышать рассказы, подтверждающие эту мистическую способность.

Крестьянин Брунинг, провожая меня как-то домой с охоты, передал мне следующее: «Несколько месяцев тому назад умерла моя мать; она за последнее время прихварывала, но всё-таки мы не думали, что конец её так близок. Незадолго до её смерти я встал рано утром и позвал работника; тот вышел из своей каморки с расстроенным лицом и спросил меня, слышал ли я также разбудившее его пение; я отвечал, что ничего не слышал. По его словам, пение, громкое и торжественное, раздавалось в самом нашем доме; было пропето три стиха какого-то хорала, слов которого он разобрать не мог, хотя напев запомнил. Я в тот же день взял сборник хоралов и стал напевать ему их, один за другим; когда я дошёл до хорала «Christus, Der ist mein Leben», он тотчас признал его за слышанный им в момент пробуждения. Вскоре после этого, как уже сказано, умерла моя мать. Когда, по здешнему обычаю, к нам в дом явилась школьная молодёжь с кантором во главе, чтобы отпевать тело и сопровождать его до могилы, первое, что я услышал, было «Christus, Der ist mein Leben»: дети пропели первые три стиха этого хорала у гроба умершей. Я был поражён, но постарался скрыть своё волнение. После погребения кантор сказал мне, без всякого повода с моей стороны, что перед самым началом печальной церемонии ему пришло в голову велеть детям спеть «Christus, Der ist mein Leben», вместо хорала, который был первоначально назначен, так как ему показалось, что тот они ещё не достаточно хорошо разучили. Тогда я рассказал ему о галлюцинации моего работника».

Колонист Ротман, по общему отзыву много раз имевший правдивые галлюцинации, сообщил мне, между прочим, следующее. «В беспокойном 1848 году разнёсся слух, что шайка безземельных пруссаков собирается сделать на соседей набег; тогда крестьяне стали выбирать из своей среды ночной караул, и одним из первых пришлось караулить Ротману. Однажды, когда он во время ночного обхода проходил с подручным мимо дома одного приятеля, ему вздумалось написать на дверях шутливое приветствие мелом, который у него случился в кармане. Он уже принялся было писать, как вдруг сквозь дверную щель увидел свет; полагая, что кто-нибудь в доме проснулся, он стал на колени и заглянул в отверстие, сделанное в нижней частя двери для кур. В сенях дома он увидел гроб, в котором лежал труп женщины; на крышке гроба, стоявшей тут же, обычные три свечи горели так ярко, что он мог различить белую отметину на лбу у коровы, помещавшейся в хлеве рядом с сенями. Он сейчас же позвал своего спутника, но тот ничего не увидал, и когда Ротман сам ещё раз посмотрел в отверстие, всё в доме было уже темно. Несколько недель спустя, хозяйка этого дома умерла, и её тело было положено в гроб на том самом месте, где видел его Ротман.

Тот же свидетель имел однажды правдивую галлюцинацию слуха. Проходя раз вечером мимо соседнего дома, он услышал там странный шум, точно работали насосами, он ясно различал мерный звук накачивания, журчание и всплески воды. Видеть он, однако, ничего не мог, так как кругом была темнота. Дом, у которого ему это послышалось, в непродолжительном времени сгорел дотла. Ротман слывёт за человека весьма рассудительного, не суеверного и не трусливого; по убеждениям своим он, как большинство его земляков, рационалист.

С кантором Нидерхаусом мне не раз случалось беседовать о мистических явлениях; из сообщённых им фактов приведу один. Его знакомый крестьянин был очень удивлён, однажды вечером услышав, что в его дровяном сарае кто-то распиливает доску; подозревая, что к нему забрался вор, он отправился в сарай с ружьём, но никого там не нашёл и шума уже больше не слышал. Домашним он высказал предположение, что кто-то над ним подшутил, но они взглянули на дело иначе, и весть о дурном предзнаменовании разнеслась по всему селу. Несколько дней спустя, умер отец этого крестьянина; выйдя из дому здоровым, он более не возвращался, и после долгих поисков нашли в лесу его труп. Когда в семействе вестфальца кто-нибудь умирает, зовут плотника и велят ему тут же на месте сколотить гроб, так как почти у каждого домовладельца есть свой запас леса; но в данном случае потерявший отца не желал, чтобы исполнилось предзнаменование, и потому не позволил плотнику работать у себя, а велел ему взять доски на дом. Гроб был уж почти готов, недоставало лишь одного бруска; подмастерье плотника отправился за ним в дом заказчика, и чтобы не тащить с собой целую доску, стал на месте выпиливать брусок. Услышав роковой звук пилы, крестьянин должен был убедиться, что «чему быть, того не миновать».

Подёнщик Велькер имел в семидесятых годах видение, что около железной дороги, которую тогда проводили мимо его села, появился какой-то новый дом, потом исчез, причём произошло большое несчастье; он говорил, что вымерял шагами длину и ширину этого призрачного дома. Вскоре на месте, указанном Велькером, выстроили большой барак для железнодорожных рабочих. Когда Велькер вместе с мельником Рине вымерял его, он оказался гораздо меньше, чем следовало. Не прошло, однако, и двух недель, как барак увеличили, и тогда размеры его, по удостоверению Велькера, вполне соответствовали размерами дома, явившегося ему в видении.

Тот же Велькер видел, будто похоронная процессия движется не по направлению к местному кладбищу (в Остеркапельне), а к городу Оснабрюку; за гробом шёл впереди всех человек, который, проходя мимо известного дома, дотронулся рукой до своей бороды. Это видение через несколько времени сбылось: у одного еврея в Остеркапельне умер сын, и его не хоронили на месте, а повезли в город на еврейское кладбище. Из дома, указанного Велькером, несколько человек смотрели на процессию и видели, что отец умершего, шедший за гробом первым, машинально дотронулся рукой до бороды, когда поравнялся с этим домом.

Начальник местной, полиции Крейенхаген, человек знакомый мне с лучшей стороны и большой скептик по отношению ко всему сверхъестественному, передал мне, что много лет тому назад он проходил однажды мимо усадьбы Клейн-Клусман, одиноко лежавшей на склоне горы, и не заметил там ничего особенного. Через несколько минут он встретил человек двенадцать окрестных колонистов, бежавших куда-то с вёдрами, баграми и проч. – тушить пожар. На вопрос его – где горит? – ему отвечали: «в Клейн-Клусмане». Все они видели из долины, как из-под крыши усадьбы показались огненные языки. Напрасно Крейенхаген уверял их, что сейчас там проходил и никакого пожара не видел; они ему не поверили, пока своими глазами не убедились, что в Клейн-Клусмане, действительно, всё благополучно. Однако через несколько недель усадьба эта сгорела дотла. Этот случай интересен тем, что много лиц имело одновременно видение пожара.

Из всех этих рассказов⁵², собранных мной в короткое время и в очень небольшом районе, я пришёл к заключению, что вера во второе зрение продолжает существовать в Вестфалии и настолько глубоко укоренилась там в народном сознании, что ещё в половине нашего просвещённого века некоторые пасторы находили возможным по просьбе своих прихожан молиться в церквах о том, чтобы Бог избавил того или другого от опасности, «предзнаменование которой Он ниспослал».

Многое, мне кажется, говорит за истинность приведённых мной рассказов. Место действия и имена свидетелей всегда были мне известны, и я лично проверял каждый случай, да и независимо от этого не раз убеждался в правдивости передатчиков. Для вестфальского крестьянина эта способность вовсе не представляется особым отличием; напротив, если она резко выражена, он считает себя несчастным человеком и избегает делиться своими впечатлениями с другими, отлично зная, как к ним отнесутся, и не желая стать предметом насмешек или прослыть за колдуна. Только с тем, кто сумел заслужить его доверие, он говорит об этом предмете откровенно.

Правда, более чем вероятно, что множество необыкновенных рассказов возникло лишь вследствие неправильных заключений о виденном. Так, вполне реальный отблеск огня может легко быть принят за таинственный свет, и если после того произойдёт какая-нибудь катастрофа, мнительный и суеверный человек наверно увидит между обоими явлениями причинную связь. Из приведённых случаев тот, где говорится о пожаре в Клейн-Клусмане – может, пожалуй, быть объяснён таким образом, хотя трудно предположить, чтобы из двенадцати человек с нормальным зрением ни один не мог отличить света вечерней зари от пожара. Но как объяснить рассказ о слышанном хорале, или караульном, видевшем за дверью гроб со свечами? Столь ярко выраженные обманы чувств не объясняются одним тем, что свидетели могли быть суеверны; если с их стороны не было обмана, не остаётся ничего другого, как допустить, что мистические факты действительно существуют, тем более, что часто сообщаются такие подробности, предсказать которые наудачу невозможно. Вот ещё два примера: первый из них был напечатан в «Times» от 2 декабря 1852 г. и констатирован судебным порядком. Брат утонувшего человека предсказал, в каком именно месте найдётся его труп – около шлюза в Оксенхоле, и что когда его найдут, мимо будет плыть форель; всё это оказалось верным. Другой случай сообщён мне моей матерью; в её родной деревне был работник, предсказавший пожар соседнего села и точно определивший, где он начнётся и где прекратится. Некоторые «рассудительные» люди сразу решили, что брат утонувшего, вероятно, сам его утопил, а подробность о форели, которая будет плыть мимо трупа, угадал случайно, так же как и работник, наудачу предсказавший, до которых пор распространится пожар, виновником которого, конечно, был не кто иной, как он сам. Один путешественник показал нескольким камерунцам фотографию, снятую им с одного из них; поражённые верностью изображения, они пришли к заключению, что фотограф – колдун. Неужели мы сочли бы умнее того, кто, желая просветить их, стал бы уверять, что сходство между фотографией и оригиналом не более, как простая случайность, и что на самом деле между ними нет никакого отношения. Ведь, говоря о колдовстве, камерунцы всё-таки подразумевали причинную связь, хотя и непонятную для них.

Гёте в письме к Экерману выражается так: «Мы все живём среди тайн и чудес; нас окружает особая атмосфера, о которой мы знаем лишь то, что между нашей духовной жизнью и ею есть какая-то связь. Бывают такие состояния, когда душа наша, как бы переступая границы тела, получает способность предчувствовать, иногда даже и предвидеть ближайшее будущее». Такая вера в чудесное – не обскурантизм, а напротив – наступление дневного света после ночной тьмы; это знал ещё Аристотель, говоривший, что чувство удивления перед таинственными явлениями природы должно лежать в основании философии и всякого познания.

Физиологи и психологи имеют, конечно, полное право отнести случаи второго зрения к галлюцинациям, но они не должны думать, что этим всё сказано. О причинах подобных «галлюцинаций» у людей здоровых телом и духом мы ещё до сих пор ничего не знаем. Нельзя не задаться вопросом, почему именно шотландцы и вестфальцы наиболее способны ко второму зрению. Было бы несправедливо полагать, что они дают наибольший процент людей необразованных и неразвитых: Шотландия имела таких выдающихся мыслителей, как Дэвид Юмс, Адам Смит и Томас Рид, творец «философии здравого смысла»; вестфальцы, при всей своей чисто германской несообщительности и мечтательности, не лишены твёрдой воли и практической смётки, в чём можно убедиться, прочтя «Oberhof» Иммермана или «Патриотические фантазии» Юстуса Жезера, где тип вестфальского крестьянина прекрасно обрисован. Весьма возможно, что загадочная способность этих народностей обусловливается их образом жизни; то, что сказал о них Тацит в своей «Germania», справедливо и до сих пор: «они любят селиться в одиночку, близ источников, полей и рощ; дома в их сёлах разбросаны на больших расстояниях один от другого» Это указывает на склонность к сосредоточенности в самих себе и к непосредственному общению с природой. Вспомним, что почти все пророки вышли из такой среды, где преобладала простая жизнь на лоне природы (как, например, у пастушеских племён семитов), и мы убедимся, что это обстоятельство имеет важное значение. Может быть, здесь играет также роль и местность, в которой они живут; в своём сочинении «О духовидении» Шопенгауер допускает, что видение призраков может быть связано с определёнными местностями.

Объективность мистических явлений не доказывается ещё, правда, тем, что они могут быть воспринимаемы несколькими лицами одновременно, но это даёт повод думать, что они имеют свойство сообщаться от одного лица другим. Вот что говорит Гёте в «Wahrheit und Dichtung» о своём деде Тексторе, одарённом вторым зрением: «Замечательно, что, когда лица, лишённые этой мистической способности, находились около него, для них на мгновение становилось также возможным предчувствовать, например, болезнь или смерть людей, находящихся далеко». Нет ничего невероятного в предположении, что физическая близость играет здесь такую же роль, как при передаче мысли; во всяком случае, весьма желательно, чтобы изучающим гипнотизм и сомнамбулизм – явления аналогичные со вторым зрением, удалось выяснить физиологические условия, при которых последнее может быть наблюдаемо.

Широко распространено мнение, что некоторые животные, в особенности лошади и собаки, одарены вторым зрением. О собаке, например, народ говорит, что, когда она беспричинно воет, упорно смотря в одну сторону, это верная примета, что она видит нечто, чего люди не видят. В юности мне часто рассказывали, что перед смертью нашего соседа-пастора охотничьи собаки моего деда каждый день поднимали странный вой, смотря по направлению пастората; когда же умер пастор, они немедленно успокоились.

По народному поверью, когда в доме кто-нибудь должен умереть, лошади беспрестанно потряхивают ушами. В подтверждение того, что лошади иногда ведут себя очень странно, приведу пример, свидетелем которого был сам, в годы моего отрочества. На одной из улиц моего родного города я увидел однажды двух лошадей, запряжённых в пустую подводу; они вдруг, неизвестно почему, остановились перед каким-то домом, и никакие понукания не могли сдвинуть их с места. Кругом не было ничего такого, что могло бы их испугать, и извозчик говорил, что они уже несколько раз в тот день беспрепятственно проезжали это место. Принуждены были их отпрячь и провести по параллельной улице, обогнув дом, у которого они стали; услужливые прохожие тем временем провезли подводу немного дальше, и когда лошадей снова впрягли, они, как ни в чём не бывало, продолжали свой путь. Я рассказал о виденном своим домашним, и помню замечание бывшей при этом соседки, что вероятно в доме, о котором шла речь, скоро будет покойник, и что лошади, может быть, видели погребальную процессию, мешавшую им двигаться вперёд. Действительно, в непродолжительном времени в этом доме умерла женщина, которую знала моя мать. Это, однако, ничуть не поколебало безграничного скептицизма, с которым я в то время относился к подобным вопросам. Достойно также внимания существующее в народе поверье, что видение животного передаётся тому, кто посмотрит поверх его ушей, точно так же, как передаётся и от человека через прикосновение, или если посмотреть ему через плечо.

Признавая трансцендентальный способ познавания у человека, нет основания отрицать его в известной степени и у животных; возможно даже, что отсутствие нашего рефлективного самосознания делает последних способными воспринимать такие впечатления, которые обыкновенно для человека остаются сверхчувственными. Многие обыденные, но понятные для нас проявления инстинкта у животных подтверждают это предположение; так, у Фукидида находим сведение, что во время чумы в Аттике (в 430 и след. год до Р. X.) птицы, питающиеся мёртвыми телами, не только не прикасались к трупам, но совсем покинули заражённый город. О том же упоминает и Ливий, передавая подробности о чуме, бывшей в 124 г. до Р. X. в Риме. У моряков замечено также, что крысы обыкновенно исчезают с корабля, которому предстоит гибель. Подобные факты собраны профессором Максимильяном Перти в его книге «Психическая жизнь, животных»⁵³; к сожалению, этому материалу недостаёт критической проверки.

Было бы весьма странно, если бы способность, присущая, как мы видели, не только человеку, но и животному – изредка отрешаться от обычных понятий о времени – проявлялась только по отношению к грядущим событиям; между тем, случаи ретроспективного (т. е. относящегося к прошедшему) второго зрения были мне почти неизвестны, пока я не ознакомился с замечательным сочинением Шопенгауэра «О духовидении», в котором он объясняет разбираемые явления именно ретроспективным вторым зрением.

Два подобные случая из жизни Сведенборга сообщены Кантом⁵⁴, не сомневавшимся в их достоверности; между тем, его уже никак нельзя упрекнуть в недостатке критического взгляда на вещи.

От г-жи Мартвиль, вдовы голландского посланника при шведском дворе, требовали уплаты денег за серебряный сервиз, заказанный её покойным мужем; она была убеждена, что муж, отличавшийся аккуратностью в денежных делах, уплатил этот долг, но расписки не могла представить. Не желая понапрасну платить значительную сумму, она просила Сведенборга, как человека, сообщающегося с душами умерших, спросить её покойного мужа об этих деньгах. Через три дня он пришёл к ней с известием, что деньги, о которых шла речь, муж её уплатил за семь месяцев до смерти и положил расписку в шкаф, стоящий в верхнем этаже. Г-жа Мартвиль возразила, что из этого шкафа всё вынули и никакой расписки не нашли; на это Сведенборг ответил, что, выдвинув левый ящик этого шкафа и находящуюся под ним доску, она, по словам мужа, найдёт потайной ящик, где он хранил свою голландскую корреспонденцию и куда, между прочим, положил и требуемую расписку. Этот потайной ящик, о существовании которого г-жа Мартвиль не подозревала, действительно был найден, а также и расписка. Произошло это в присутствии многочисленных гостей, бывших в то время в её доме.

Нижеследующие случаи ретроспективного второго зрения проверены мной самим и не менее хорошо обоснованы, чем многие факты, на основании которых, в моей юридической практике, на обвиняемых налагались тяжкие наказания.

В 1830 г. в Гёттингене умерла жена тамошнего библиотекаря Рейса, очень умная и правдивая женщина. За несколько недель до своей скоропостижной смерти ей раз ночью не спалось, и она по своему обыкновению читала в постели. Книга, – описание какого то путешествия, уже никак не могла навести её мысли на привидения, однако она вдруг увидела около своей кровати незнакомую бледную женщину маленького роста, в бархатном платье старо-французского покроя. Г-жа Рейс в испуге приподнялась на постели, и привидение исчезло. В ту же минуту собака, помещавшаяся как раз под спальней, жалобно завыла. Случай этот, назовём ли мы его физиологической галлюцинацией или как-нибудь иначе, был единственным в жизни г-жи Рейс, особы скептической в религиозном отношении и не верившей в бессмертие души. На другое утро она сообщила о своём видении брату, а он впоследствии неоднократно рассказывал о нём своим домашним. Так как местом действия здесь был очень старый дом, имевший длинный ряд обитателей, есть основания объяснить этот случай ретроспективным вторым зрением; им подтверждается также мистическое убеждение, существующее с незапамятных времён, что часто близость смерти делает человека способным к восприятию сверхчувственных впечатлений.

Следующий факт, убедительный именно по своей простоте, рассказан мне тремя сёстрами X., живущими вместе в Ганновере. Как-то они: все три вышли утром из дому; час спустя, одна из них Клара X. первая возвращалась домой и, подходя к воротам, увидела входивших туда двух своих подруг, сестёр В. У Клары X. хорошее зрение, и к тому же эти две особы находились на таком близком расстоянии, что нельзя было ошибиться. Обрадованная посещением, Клара X. спешит домой, но там, к изумлению своему, узнаёт, что гостьи приходили три четверти часа тому назад, вскоре после ухода хозяек из дому, и сейчас же ушли, пожалев, что не застали их. Клара X. в тот же день отправилась к ним и там узнала, во-первых, что, горничная сказала правду относительно времени их посещения, во-вторых, что, не застав никого дома, они прямо отправились домой и больше в дом сестёр X. не приходили, и, наконец, в-третьих, что они были тогда одеты совершенно так, как описала их Клара X.

Оставлять подобные загадочные факты совершенно без объяснений значило бы давать скептикам право их игнорировать; кроме того, уже для успешного собирания этих фактов необходимо выработать себе относительно их какую-нибудь теорию, в ожидании того времени, когда будет найден ключ для научного их объяснения. Поэтому я считаю не лишним изложить в нескольких словах соображения, которыми я сам руководствовался в своих «Экскурсиях».

Тот, кто не желает, подобно недальновидным скептикам, относить разбираемые здесь мистические явления в область вымысла, должен, прежде всего, отказаться от наивно-реалистического взгляда на время и пространство. Тому и другому следует придавать не абсолютное, а лишь относительное значение. Не нужно даже знакомства с трансцендентальной философией, обессмертившей имя Канта, чтобы убедиться в том, что наше представление о времени находится в зависимости от положения, занимаемого нами в пространстве. В «Истории развития вселенной» Дюпрель напоминает нам о том, что звёздное небо на самом деле не таково, каким оно представляется нам; лучи отдалённых звёзд доходят до нас, как известно, лишь через миллионы лет, следовательно, мы наблюдаем не настоящее, а давно прошедшее состояние этих светил. Только для такого существа, которое могло бы находиться одновременно во всех частях пространства, не было бы никакого различия между настоящим, прошедшим и будущим; оно было бы не только вездесущим, но вместе с тем и вечным во времени. Известный физиолог и философ Фехнер весьма талантливо доказывает, что если всякая энергия сохраняется, то и дух человека никогда не утрачивает своей индивидуальности. Каждое движение (волевой акт) напоминает падение в воду камня, от которого до самых берегов распространятся круги; в безбрежном пространстве, какова вселенная, ничто не помешало бы этим кругам распространяться до бесконечности. Этим объясняется, почему с лицом, находящимся в сомнамбулическом состоянии, происходит то же, что и с наблюдателем звёздного неба, т. е. почему при перемещении психо-физической границы сознания, сопровождающем сомнамбулизм, прошедшее (или будущее) также может представиться настоящим.

Несомненно, что второе зрение проявляется только при особом физиологическом состоянии видящего. Но, кроме этого физиологического условия, нужен ещё особого рода импульс, чтобы вызвать мистическую способность к действию. Соглашаясь с мнением Шопенгауэра, что местность играет некоторую роль в подобных случаях, я далёк, однако, от того, чтобы искать в ней ближайшую побудительную причину явления: в каждой части пространства находится, по всей вероятности, множество отголосков прежних событий и жизней; почему же в данную минуту именно тот, а не другой доходит до состояния человека, для которого, при обычных условиях, весь этот мир теней вовсе не существует? Выяснить это будет во многих случаях весьма трудно. (Извлечение в сокращении из «Ребуса», 1890 года, №№ 38–40).

Парижская газета «Фигаро» от 12 дек. 1885 года сообщает об одном странном случае двойного зрения как называет она явление, испытанное г. Медюль, одним из профессоров парижской консерватории, и им самим рассказанное.

У г. Медюль был близкий друг г. Н., задумавший купить небольшое поместье около Мелена. Друг этот простился с ним, отправляясь туда в дилижансе для совершения купчей крепости. Случилось это летом 1799 года. В ночь, последовавшую за его отъездом, Медюль проснулся, когда на ближней церкви пробило два часа, и вдруг увидал в ногах своей кровати друга своего Н., стоящим как бы в тени, набрасываемой на него подозрительного вида горбуном с пучком верёвок в руках. Странное видение это так взволновало Медюля, что он не мог уже заснуть и встал очень рано. После нескольких дней напрасных справок о путешественнике, ему, наконец, сказали в полицейском управлении, что г. Н. взял место в Меленском дилижансе одновременно с другим лицом, но ни тот, ни другой до места назначения не доехали, и кондуктор не видел, где и как они вышли из экипажа; что производится следствие и проч.

Прошло пять лет, профессор Медюль сделался известным композитором; генерал Наполеон Бонапарт произвёл себя в императоры, а Медюля в свои капельмейстеры, и странное видение было им отчасти забыто, отодвинувшись в давно минувшее.

Однажды, во время коронационных празднеств, Медюль стоял в толпе возле иллюминованного фонтана и вдруг почувствовал у себя в кармане руку; крепко схватив её, он закричал: «вор!» и передал его подоспевшему полицейскому; но тут, взглянув на пойманного карманника, он к великому своему удивлению узнал в нем памятный ему образ, сопровождавший в видении его друга, пропавшего пять лет тому назад.

Медюль пошёл домой под странным впечатлением, спал он очень мало, проснулся при звуке двух часов, пробивших на колокольне той же церкви, и опять увидал фигуру своего друга.

Это побудило его отправиться на следующее утро к полицейскому комиссару, которому он рассказал оба свои видения, обращая его внимание на возможность какой-нибудь связи между пойманным вором и исчезновением его друга г. Н. «Не будь я капельмейстером императора, прибавляет Мюдель, очень вероятно, что комиссар только бы насмеялся надо мной, но тут он обещал навести тщательные справки о прошедшем вора. Его посадили в одиночное заключение и подвергли допросу следственного судьи, результатом которого было его полное сознание».

Из этого сознания оказалось, что в 1799 году горбун был портным и услыхал случайно от камердинера г. П., что господин его отправляется в дилижансе в Мелен для покупки там поместья. Тогда портной решил попытаться завладеть его деньгами, для чего отправился с ним вместе в Мелен. Ему удалось поместиться во внутреннем отделении дилижанса вдвоём с г. Н. Вскоре он притворился спящим, а когда убедился, что П. действительно уснул, то задушил его, набросив ему на шею петлю из припасённой им заранее верёвки. Завладев затем портфелем убитого, он выбросил тело из экипажа и, выпрыгнув сам, очень удачно скрыл его, зарыв в лесу. Всё это удалось ему исполнить незаметно, пользуясь темнотой, пока они ехали лесом, стуком колёс по неровной дороге и громким пением сидевшего рядом с кондуктором пассажира.

По указаниям убийцы, тело Н. было найдено зарытым под деревом, а виновный, согласно французским законам, подвергнут смертной казни. (Газ. «Фигаро», сн. «Ребус», 1886 г., № 44).

В Житомире жена доктора Н. была долго и серьёзно больна; на выздоровление не было никакой надежды. Слабость её дошла до того, что она не могла говорить, не могла поднять руки, чтоб звонком позвать прислугу. Однажды, в отсутствие мужа, прислуга услышала у барыни в комнате резкий звонок, пришла туда и крайне удивилась, застав её одетой и сидящей на кровати. Больная приказала служанке идти за ней в другую комнату, отпёрла сундук с платьем и бельём, перебрала все вещи, отложила сверху, что нужно, и сказала: «всё отложенное следует надеть на неё, когда она умрёт». На заявление служанки, что барыня, слава Богу, начала поправляться и конечно выздоравливает, больная рассказала следующее. Она не спала, когда в комнату вошла женщина, одетая в белое платье, попросила не беспокоиться, не бояться, и заявила, что она пришла «предупредить её о скорой её смерти, и советовала приготовить нужное одеяние». При этом строго запретила говорить о виденном мужу, предупреждая о дурных последствиях; затем женщина исчезла. После этого больная почувствовала в себе настолько силы, что могла встать, одеться и позвать прислугу. Рассказав это и запретив прислуге говорить об этом, случае мужу, больная возвратилась в свою комнату, разделась, легла и опять сделалась так же слаба, как и была до видения. На другой день она умерла. Когда нужно было одеть покойницу, то служанка сказала мужу, что барыня сама всё приготовила, указала, где что лежит. По этому случаю служанка и рассказала о предсмертном видении умершей. (Сообщил г. Кн-ч со слов доктора П.; «Ребус» 1886 г., № 2).

а) Николай Никифорович Мурзакевич, магистр московского университета, известный одесский археолог, был очень дружен с Михаилом Михайловичем Кирьяковым, воспитанником также московского университета, известным деятелем новороссийским. Кирьяков занемог опасно в 1835 г., а Мурзакевичу надо было ехать в Ростов, по делам службы, разбирать архив. Он поехал. Однажды, случилось ему обедать там в весёлом обществе. После обеда вдруг напала на него тоска, и он ушёл прогуляться в саду. Слёзы полились у него невольно из глаз, оглянулся, – и увидел погребальную процессию по аллее.

Через несколько времени он получает известие об отчаянном положении своего друга, спешит в Одессу, и на четвёртый день приезжает туда из Ростова. Кирьяков жил на даче, дом находился в саду далеко от ворот, за многими дорожками. Мурзакевич подъехал тихо, вышел из экипажа и пошёл пешком, остановился на дороге собраться с духом. Кирьяков в эту минуту говорит сёстрам, его окружавшим; «Мурзакевич приехал». – «Нет,» – отвечают они ему «не приезжал» – «Приехал», повторяет он, – и через пять минут входит, действительно, Мурзакевич, к удивлению всех присутствовавших, которые рассказали ему после о слышанном от больного.

Кирьяков вскоре скончался. Тело было вынесено через сад, и Мурзакевич увидел здесь аллею и ту процессию, которая представилась его воображению за несколько дней.

б) Отец А. И. Кошелева, племянник графа А. А. Мусина-Пушкина, бывшего послом в Лондоне, привёз к своему дяде депеши. Возвратившись от него на свою квартиру, в первую ночь он видит во сне, что его зовут к послу; он идёт и встречается словами: «ну, брат, отдыхать тебе некогда, а должен отправиться ты назад в Париж с моими ответами». Он видит, что приезжает в Дувр, но ни один корабль не пускается оттуда в море, которое сильно взволновалось. Отыскался, однако ж, капитан, который обещался доставить его в Кале. Они отправились, противный ветер не унимался, ломается мачта, и корабль подвергается опасности.

В эту минуту его будят и зовут, действительно, к послу, который встречает его именно словами, слышанными во сне. Далее произошло всё именно так, как он видел во сне: он отправляется из Дувра во время бури, корабль подвергается опасности, мачта была, точно, сломана, но, наконец, они достигают берега.

в) Прослужив 5 выборов ктитором при церкви Св. Троицы, что на Капельках, – пишет М. М. Евреинов, – оставил я эту службу, потому что переселился в свою подмосковную, где прожив довольно долго, возвратился в Москву. По приезде в свой дом, спрашивал оставшихся в доме людей, нет ли чего нового? Мне отвечали, что нового ничего нет, кроме того, что на днях схоронили Татьяну Сергеевну. Я спросил, кто такая Татьяна Сергеевна, и мне отвечали: бывшая при церкви просвирня, о которой я совсем забыл, но при этих словах вспомнил я сон, который в ту ночь пред тем видел, будто я вхожу в эту самую церковь, при которой служил, и обратил взгляд на то самое место, где я обыкновенно стоял, и где неподалёку от меня становилась и вышеупомянутая просвирня. На её месте стоит женщина, смуглая и очень высокого роста. Тогда я спросил, что эта за женщина, которая тут стоит, и мне отвечали, что это новая просвирня.

Когда мне сказали об умершей, я тотчас вспомнил виденный сон, и чтобы проверить этот сон, на другой же день отправился в ту же церковь, и каково было моё удивление, когда я увидел на том же самом месте стоящую ту самую женщину, какую я видел во сне, и которой прежде никогда не видывал!» (Погодин: «Простая речь о мудрёных вещах», изд. 1884 г., стр. 139–140).

г) Когда я был ещё архимандритом (до 1865 г.), – рассказывает епископ Порфирий (Успенский), – меня в Александровской лавре посетил князь Пётр Андреевич Вяземский и, между прочим, рассказал мне следующий необычайный случай с ним.

Я в молодости своей не верил ни в Бога, ни в бытие души, ни в загробную жизнь, и даже частенько насмехался над религией и над служителями её. А теперь я верю и молюсь. Такой переворот к лучшему совершился во мне по следующему неисповедимому случаю. Однажды, я ночью возвращался в свою квартиру на Невском проспекте, у Аничкова моста, и увидел яркий свет в окнах своего кабинета. Не зная, от чего он тут, вхожу в дом и спрашиваю своего слугу: «кто в моём кабинете?» Слуга сказал мне: – «там нет никого», – и подал мне ключ от этой комнаты. Я отпёр кабинет, вошёл туда и увидел, что в глубине этой комнаты сидит задом ко мне какой-то человек и что-то пишет. Я подошёл к нему и, из-за плеча его прочитав написанное, громко крикнул, схватился за грудь свою и упал без чувств; когда же очнулся, уже не видел писавшего, а написанное им взял, скрыл и до сей поры таю, а перед смертью прикажу положить со мной в гроб и могилу эту тайну мою. Кажется, я видел себя самого пишущего. После этого видения я сделался верующим.

Чудное видение! Объясняю его, как умею. Князь Вяземский был поэт. Душа его в глубокой сущности своей, как сдаётся, была лучше, чище и светлее его ума, помрачённого вольтерианством; и вот она, желая освободиться от этого мрака и спастись для вечной жизни, силой своей сотворила то, что сотворила: воспроизвела в глазах князя освещение его кабинета, а из всего тела его источила электромагнетизм и из него создала не тень, а неосязаемый автомат, который волей же её мог писать то, что писал. Князь увидел это писание, или грозно-обличительное и устрашающее, или призывающее к раскаянию, и, изумлённый им и самым видением и ослабленный вышедшим из него током электромагнетизма, упал без чувств, но, когда этот ток возвратился в него, очнулся, раскаялся и сделался благочестивым христианином (Извлечение в сокращении из «Книги бытия моего», епископа Порфирия Успенского, стр. 336–367).

д) Епископ Карлайль рассказывал следующее в «Contemporary Review» (янв. 1884 г.).

«Сообщивший мне о нижеследующем факте, бывший студент Кембриджского университета, несколько лет тому назад уговорился с товарищем встретиться в известное время в Кембридже, чтобы вместе заниматься. Незадолго до назначенного свидания этот студент был на юге Англии. Проснувшись ночью, он увидал, как ему казалось, друга своего, сидящим в ногах у его кровати. Он очень удивился при первом взгляде, тем более, что его друг промок насквозь. Он заговорил, но привидение (оно таким казалось) только качало головой и исчезло. Это явление отсутствующего друга повторилось ещё раз в течение ночи. Вскоре были наведены справки, и оказалось, что незадолго до явления, виденного молодым студентом, друг его потонул во время купания».

Узнав, что этот случай был рассказан епископу архидиаконом Фарлером, мы обратились к нему и получили следующее сообщение от 9 янв. 1884 г.

«Факт моего видения был рассказан мной на следующее же утро за завтраком моему воспитателю, г-ну Джону Кемпе, его жене и семейству, это было за несколько дней до получения мной известий о смерти друга. Г-н и г-жа Кемпе умерли, но может быть, что члены их семейства помнят случай, хотя в то время все ещё были детьми. Я жил в Лонг-Аштон, в Сомершайре; друг умер в Кенте. Так как явление меня не испугало, то я скорее считал его необычайным сном.

Это видение явилось мне 2 или 3 сент. 1878 г., но со мной нет записной книжки, чтобы удостовериться в этом. Явление повторилось около 17 числа; это был единственный случай такого рода в течение всей моей жизни; я никогда не испытывал никаких галлюцинаций чувств. И. П. Фарлер».

е) Мы получили следующий рассказ от Джона А. Саймондса.

«Я был учеником шестого класса в Геррау; будучи старшим в доме г-на Рендаля, я занимал особенную комнату, летом в 1858 г. я проснулся до рассвета и дотронулся до своих книг, лежавших на стуле между кроватью и окном. Вдруг я почувствовал, что должен повернуть голову в другую сторону, и тут, между мной и дверью, стоял доктор Меклин в чёрной одежде священника. Он немного наклонил ко мне худощавое своё лицо и сказал: «я ухожу далеко, берегите моего сына». Пока я слушал, я вдруг увидел дверь на том же месте, где он стоял. Доктор Меклин умер в ту же ночь в Клифтоне (не могу определять, в котором часу). Мой отец, близкий его друг, был при нём. Я не знал, что он болен серьёзнее, чем обыкновенно; здоровье его постоянно было слабое».

Мы узнали впоследствии, что доктор Меклин скончался в Клифтоне 14 мая 1858 г. В 5–45 утра.

ж) Мисс Биль, начальница женской коллегии в Чельтенгаме, сообщает следующий рассказ, полученный ею несколько лет тому назад от мисс Т. Дж. С.

«Когда мне было лет 13 или 14, я несколько дней гостила у знакомых, где занимала комнату с подругой одним годом старше меня. Однажды ночью, я случайно проснулась и увидела человека (одетого в каком-то халате) стоящим перед туалетом, спиной к кровати, и как будто ощупью ищущим дорогу. Я помню, что протёрла глаза, чтобы убедиться, что не вижу сна, но, когда я через несколько минут подняла глаза, явление исчезло. Это меня поразило, и я разбудила свою подругу. Она, однако, старалась убедить меня, что это был её брат (единственный в доме мужчина) и что он, вероятно, вошёл посмотреть, который час на больших часах, стоявших на моём туалете, которые в нашем доме считались большим авторитетом. (Я забыла сказать, что месяц ярко освещал комнату). Я этому не совсем поверила, но опять уснула и на другое утро за завтраком спросила Ц. (брата моей подруги), зачем он приходил в нашу комнату в предыдущую ночь. Он сказал, что он, конечно, там не был, но спросил, что я видела, а когда я ему сказала, он показался таким поражённым и печальным, что я перестала говорить об этом предмете.

Несколько дней спустя, мать его сказала мне, что Ц. видел в своей комнате ту самую личность, в ту самую ночь, когда я её видела, и узнал в ней очень близкого друга и товарища по службе. Когда Ц., по причине слабого здоровья, оставил морскую службу, этот друг получил отпуск, чтобы провести с ним несколько дней, а когда они расстались, сказал: «кто из нас первый умрёт, явится другому». В тот день, когда г-жа В. рассказала мне про это происшествие, Ц. узнал про смерть своего товарища. Она последовала на корабле, против испанского берега, в ту самую ночь, когда Ц. и я видели явление».

з) Следующий случай занимает промежуточное положение между нормальными случаями и классом неузнанных призраков.

«В 1861 г. мои родители жили в Сого-Сквере, и я с братом Альфредом, 24-х лет, жили с ними. 15 октября мой брат проводил вечер у бывшего товарища по школе, у которого он иногда и ночевал, чтобы не возвращаться поздно. Когда он приходил позже, чем легли мои родители, он тихо подходил к постели матери, целовал её, когда она бодрствовала, а в противном случае оставлял шляпу свою на столе, в знак того, что вернулся.

15 октября она легла, не дождавшись его, но после первого сна внезапно проснулась, и, насколько ей казалось, видела его стоящим у её кровати, в ногах, она тихо сказала: «я не сплю, мой милый», но он ушёл, не поцеловав её. Это, конечно, её удивило.

16 октября утром за завтраком она мне сказала: – «где Альфред?» Я ответила: – «он не приходил домой вчера вечером». Она возразила: – «о, нет, он приходил, и вошёл ко мне в комнату, уже почти раздетым, но не говорил со мной против своего обыкновения». Через час мой брат вошёл, и мать спросила его, был ли он ночью в её комнате? Он уверил её, что его дома не было. Она сказала: «это очень странно, я вполне уверена, что кто-то стоял у моей кровати, в ногах, когда я ночью проснулась».

Около полудня мы получили письмо, извещающее нас, что наш двоюродный брат Франк, несколькими годами только старше моего брата, в 1 ч. ночи умер в Лондоне. Мать немедленно воскликнула: «я видела Франка! Я мысленно вижу его таким же, как он мне показался ночью, и хотя я в то время думала, что вижу Альфреда, но я тотчас же заметила что-то странное в его наружности, и я не могла понять, зачем он зашёл ко мне без сюртука».

День смерти, 16 октября, засвидетельствован в некрологе «Times». (См. кн. «Прижизненные призраки, или телепатические явления», Гернея, Подмора и Майерса, откуда мы и заимствовали вышеизложенные факты в сокращении).

Камилла Фламмартона.

Неизвестное вчера становится истиной завтра.

Таково, например, явление умирающего лицу, находящемуся на более или менее далёком расстоянии. Позитивисты только пожимают плечами, когда говорят о таких «нелепостях»; заниматься ими хотя бы одну минуту – значит не только терять время, но и впадать в суеверие отживших веков. Невозможно, утверждают они, чтобы один человек явился другому, или чтобы он сообщил ему о своём переходе от жизни к смерти. Слово «невозможно» перестало быть французским ещё во времена Наполеона. Оно вычеркнуто и из философского лексикона, после неожиданных и изумительных открытий современной физики. Тот, кто позволит себе в настоящее время, после фотографии, пара, телеграфа, телефона, спектрального анализа звёзд, внушения и гипнотизма провести границу возможного, отстаёт, по крайней мере, на полвека от самого маленького ученика первоначальной школы.

Некоторые возражают: каким образом объяснить себе явления такого рода? Мы должны допускать только то, что в состоянии уяснить себе.

Опять-таки заблуждение. Можете ли объяснить себе, почему камень падает? Нет, конечно. Вам неизвестна сущность тяжести. Будьте же в таком случае поскромнее и не осуждайте тех, которые стремятся знать больше вашего.

Вопрос заключается в том, существуют ли видения? Если они существуют, то и следует их допустить. А объясним мы их потом... если сможем.

О! они существуют не со вчерашнего дня, или, по крайней мере, о них не теперь только заговорили. В эпоху возникновения христианства нечестивые писатели касались не раз того же вопроса, и вот, например, очень интересный факт, рассказанный Цицероном в его трактате «О Божественности».

«Два приятеля приезжают в Мегары и помещаются оба на отдельных квартирах. Едва один из них успел заснуть, как перед ним является его спутник и сообщает ему с грустным видом, что его хозяин имеет намерение убить его, и умоляет своего друга прийти к нему на помощь. Тот просыпается, но, убеждённый в нелепости сна, снова засыпает. Приятель является опять к нему и умоляет его поспешить, так как убийцы готовы уже войти в его комнату. Несколько смущённый, он удивляется упорству этого сна и хочет идти к приятелю; но усталость и рассудок берут верх, и он снова ложится. Тогда приятель является ему третий раз, бледный, окровавленный и обезображенный. «Несчастный, – сказал он, – ты не пришёл, когда я просил тебя! Всё кончено; отмсти же теперь за меня. Ты встретишь при восходе солнца у городских ворот телегу, наполненную навозом, останови её и прикажи разгрузить; ты найдёшь там мой труп; прикажи отдать мне погребальные почести и подвергни преследованию моих убийц». Такое сильное упорство и подробности не допускали колебания; приятель встаёт, бежит к означенным воротам, встречает там телегу, останавливает смутившегося возницу и находит тело своего друга».

Вот что рассказывает Цицерон. Конечно, на вопросительный знак можно ответить многими гипотезами. Можно сказать, например, что Цицерон передал историю не совсем в том виде, как она случилась; что она дополнена и преувеличена; что друзья, приезжая в незнакомый город, могут бояться несчастного случая; что, опасаясь за жизнь приятеля, после утомительного пути, посреди ночного безмолвия, иной может и увидеть сон, что тот сделался жертвой убийства. Что же касается эпизода с телегой, то приятелю могла попасть на глаза какая-нибудь телега на дворе гостиницы, а принцип ассоциации идей приплёл её к сновидению. Да, можно возражать всеми этими объяснительными гипотезами, но всё это только одни гипотезы. Допустить, что между мертвецом и живым человеком действительно было общение – будет также гипотезой.

Но эта гипотеза, быть может, менее других гадательна, судя по количеству достоверных фактов, которые ныне начинают констатировать научным образом. Мы можем представить несколько таких фактов на суд наших читателей. Мы начнём со следующего, помещённого вместе со всеми документами, подтверждающими его достоверность, в превосходном специальном обозрении, основанном именно по поводу таких феноменов, которое носит название: «Летописи психических наук» доктора Дариекса. Вот этот факт.

1) «В первых числах ноября 1869 года я уехал из своего родного города Перпиньана в Монпелье, чтобы продолжать начатый мной курс на фармацевта. Семья моя состояла в это время из матери и четырёх сестёр. Я оставил их довольными и совершенно здоровыми. Двадцать второго числа того же месяца самая младшая и любимая сестра моя Елена, прелестная восемнадцатилетняя девушка, пригласила к себе нескольких подруг.

Около трёх часов пополудни все они отправились в сопровождении матери на прогулку под Платаны. Погода была прекрасная. Спустя полчаса, сестра почувствовала себя вдруг нездоровой. «Мама, – сказала она, – я чувствую, что у меня по всему телу пробегает какой-то странный озноб, мне холодно, и горло сильно болит. Вернёмся домой».

Спустя двенадцать часов, моя возлюбленная сестра умерла на руках матери, задушенная злокачественной жабой, от которой её не могли спасти призванные доктора.

Семья моя, – в которой я был единственный мужчина, на котором лежала обязанность представительства на похоронах, посылала мне телеграмму за телеграммой.

По какой-то роковой случайности, которую я оплакиваю и до сих пор, ни одна из них не была мне доставлена своевременно.

Между тем, в ночь с 23 на 24 число, т. е. через восемнадцать часов после смерти бедной девушки, я сделался жертвой страшной галлюцинации.

Я вернулся к себе около двух часов ночи, спокойный духом и под влиянием ещё счастливых дней 22 и 23, посвящённых увеселительной прогулке. Я лёг в постель в очень весёлом расположении духа. Через пять минут я крепко спал.

Около четырёх часов утра я увидел перед собой бледную, безжизненную сестру, и в то же время слух мой был поражён резким, жалобным, повторяющимся криком; «что же ты делаешь, мой Луи? Приезжай же, приезжай!».

Продолжая тяжёлое сновидение, я сел в экипаж, но, несмотря на нечеловеческие усилия, никак не мог заставить его сдвинуться с места.

Всё это время я продолжал видеть перед собой бледный и безжизненный образ сестры, и в ушах раздавался тот же резкий, жалобный, повторяющийся крик: «что же ты делаешь, мой Луи? Приезжай же, приезжай!».

Я проснулся вдруг, весь облитый потом. Лицо моё горело, голова пылала, в горле пересохло, дыхание было короткое и порывистое.

Я вскочил с постели, стараясь прийти в себя... Через час я лёг снова, но уже не мог заснуть.

В одиннадцать часов утра я отправился завтракать под гнётом непреодолимой тоски. На вопросы, товарищей, я рассказал им факт так, как я его прочувствовал. Это вызвало с их стороны насмешки. В два часа я пошёл в университет, надеясь найти успокоение в занятиях.

Выходя в четыре часа, после лекции, я увидел на улице идущую мне навстречу женщину в глубоком трауре. В двух шагах от меня она подняла вуаль. Я узнал тогда свою старшую сестру, которая, тревожась за меня, приехала, несмотря на свою естественную скорбь, узнать, что случилось со мной.

Она сообщила мне о несчастье, которого никак нельзя было предвидеть, так как 22-го я получил от моей семьи прекрасные вести.

Передавая вам этот рассказ, я подтверждаю честью его справедливость. Не высказывая никакого мнения, я ограничиваюсь лишь передачей его». Луи Ноэлль, аптекарь в Сетте.

Рассказ этот сопровождается документами, предназначенными для подтверждения его достоверности.

Этот случай видения принадлежит, по-видимому, к той же категории, как и видение, рассказанное Цицероном.

2) В сентябре месяце 1857 года капитан 6 драгунского английского полка г. В. уехал в свой полк, находившийся в Индии. Жена его осталась в Англии и жила в Кембридже. В ночь с 14 на 15 ноября 1857 года, она видит под утро во сне своего мужа с бледным и страдальческим лицом; вслед за этим она проснулась в сильном волнении. Открыв глаза, она увидела снова перед собой мужа, стоявшего около её кровати; он явился ей в мундире и с прижатыми к груди руками; волосы его были растрёпаны, лицо очень бледно, его чёрные глаза смотрели в упор на неё. Он казался сильно возбуждённым; рот был искривлён гримасой, появлявшейся обыкновенно у него в минуты волнения. Она заметила все подробности его одежды так отчётливо, как никогда не замечала их раньше, и вспомнила, что видела у него на груди между пальцами рубашку, на которой не было, однако, кровавых пятен. Он стоял, нагнувшись всем корпусом вперёд, со страдальческим видом и как бы усиливался заговорить, но не издал ни одного звука. Видение длилось с минуту и потом исчезло.

Первой мыслью её было удостовериться, действительно ли она проснулась. Она потёрла себе глаза простынёй и почувствовала, что осязает её. На кровати с ней спал её маленький племянник; она нагнулась к спавшему ребёнку и стала прислушиваться к его дыханию. Расслышав его шум, она окончательно убедилась, что виденное ею не было сном. Нечего и говорить, что она не могла больше заснуть в эту ночь.

На следующее утро она рассказала всё это матери и высказала уверенность, что капитан В. убит или смертельно ранен, несмотря на отсутствие кровавых пятен на одежде, которую она успела рассмотреть. Реальность этого видения произвела на неё такое сильное впечатление, что с этой минуты она начала отказываться от всех приглашений. Одна приятельница уговаривала её спустя несколько времени ехать в концерт, напоминая ей, что она получила от мужа из Мальты очень нарядную накидку, которую не надевала ещё ни разу. Но она решительно отказалась, говоря, что, не зная, не овдовела ли она, она не будет никуда выезжать до тех пор, пока не получит от мужа письма, написанного им после 14 ноября.

Телеграмма, известившая о плачевной участи капитана В., получилась в Лондоне в декабре. Она извещала, что капитан был убит под Лукновом 15 ноября.

Известие это, сообщённое одной из лондонских газет, обратило на себя внимание адвоката, заведовавшего делами капитана В. Когда ему случилось встретиться спустя несколько времени с вдовой, она сказала ему, что была вполне подготовлена к этому грустному известию, но что она убеждена, что муж её был убит не 15 ноября, потому что он явился ей в ночь с 14 на 15 того месяца.

3) Ещё другой случай, удостоверенный полковником Викгамом и рассказанный его женой в следующих выражениях:

«Один из моих друзей, офицер Гайлендского полка, был тяжело ранен в колено, в сражении при Тель-ель-Кебире. Мы были подруги с его матерью, и когда госпитальный корабль Карфаген доставил его на Мальту, она послала меня на него, чтобы повидаться с её сыном и сделать нужные распоряжения о доставке его на сушу. Когда я приехала на корабль, мне объявили, что он один из самых опасных больных, и ранен так тяжело, что находят невозможным перенести его в военный госпиталь, и что он оставлен вместе с другим офицером на судне. После многих упорных настояний, мы с его матерью добились разрешения посещать его и ходить за ним. Бедный друг был так плох, что доктора не решались на операцию, боясь, что он умрёт под ножом, и не прибегали к ампутации, которая была единственной надеждой на спасение его жизни. Нога покрывалась гангреной, но так как некоторые части её не были затронуты, и болезнь затягивалась, в то время как он чувствовал себя то лучше, то хуже, то доктора начали надеяться, что он может поправиться до известной степени, хота должен остаться на всю жизнь хромым и умрёт, по всей вероятности, от истощения.

Так как никакой быстрой перемены в его состоянии не предвиделось, мать его увезла меня 4 января 1886 года к себе, чтобы дать мне проспать спокойно ночь, потому что я была нездорова и недостаточно сильна для того, чтобы выносить такую усталость. Он спал уже нисколько часов, и доктор сказал, что под влиянием морфина он проспит, вероятно, до следующего утра. Я согласилась уехать, предполагая вернуться с рассветом, чтобы он, проснувшись, нашёл меня около своей кровати.

Около трёх часов утра, мой старший сын, спавший в моей комнате, разбудил меня криком: «смотри, смотри, мама, г-н М. В.». Я поспешно вскочила: это было совершенно справедливо, – фигура М. В. колебалась в комнате на воздухе, на расстоянии полу-фута от пола и, улыбаясь мне, исчезла в окне; но странно, что больная нога, большой палец которой был уничтожен гангреной, была во время этого видения совершенно в таком же виде, как и другая нога.

И я, и сын мой, мы оба заметили это.

Спустя полчаса, пришли сказать, что М. В. умер в три часа. Тогда я послала к его матери, которая подтвердила это известие. Она рассказала мне, что он был перед смертью в полубессознательном состоянии».

Вот наблюдающиеся факты. Мы могли бы легко увеличить их число, но для этого пришлось бы раздвинуть рамку этого этюда и, кроме того, сотни наблюдений, подобных предыдущим, не прибавили бы ничего или почти ничего. Вопрос заключается в том, следует ли допускать факты такого рода? Но каким образом не допускать их? Усомниться в добросовестности и правдивости рассказчиков? Мы не имеем на это права, взяв во внимание их полную безупречность и справки, наводившиеся по этому поводу и подтвердившие все их рассказы. Считать всё это случайными совпадениями и приписывать всё случаю было бы слишком легкомысленно и неудовлетворительно: слишком много этих фактов. Бывают, правда, удивительные случайности, но приписывать всё им – не значит решить вопрос. Нам кажется, что гораздо разумнее и научнее попытаться дать себе отчёт в этих феноменах, а не отрицать их без всякого исследования.

Объяснить их гораздо труднее. Как мы говорили вначале, чувства наши не совершенны и обманчивы и, быть может, они не откроют нам никогда действительности, а в этой сфере ещё меньше, чем в других. Всё, что мы можем думать до сих пор, при сравнении различных фактов этого порядка, так это то, что умирающий или умерший не переносится, вероятно, к наблюдающему (мы говорим, само собой разумеется, не о теле, а о душе, о духе, о психическом начале), но что существует действие одного духа на другой на расстоянии. Можно допустить, что каждая наша мысль сопровождается атомическим мозговым движением, что, впрочем, и допускается физиологами. Наша психическая сила порождает воздушное движение, которое, как и все воздушные движения, передаётся далеко и становится чувствительным гармонирующему нам духу. Переход психического действия в воздушное движение и обратно аналогичен, быть может, тому, что наблюдается в телефоне, где тождественные между собой воспринимающая и отражающая пластинки дают звуковое движение. Действие одного духа на другой проявляется различными способами, иногда появлением всего существа, иногда звуками знакомого голоса или необычным шумом, кажущимся передвижением мебели и другими странными явлениями. Дух действует на другой дух точно так же, как внушение на – расстоянии.

Действие одного духа на другой на расстоянии, особенно в таких серьёзных случаях, как смерть, и тем более смерть внезапная, не более удивительно, чем действие магнита на железо, притяжение Луны к Земле, передача электричеством человеческого голоса, открытие химического состава звезды посредством анализа её света и всех чудес современной науки. Оно только более возвышенного порядка, и может нас навести на путь познания психики человеческого существа.

Объяснения для появления умирающего будет, без сомнения, иное, чем для явления умершего.

Но мы ничего не знаем об этом. Не станем же отрицать. Будем наблюдать, анализировать и исследовать. Никто не будет отрицать, что мы интересуемся больше всего во всём мироздании... признаемся в этом... сами собой. «Познай самого себя!» сказал Сократ. В течение нескольких тысячелетий, мы научились множеству вещей, кроме той, которая больше всего нас интересует. Мне кажется, что в настоящее время человеческий ум клонится к исполнению сократовского правила и к изучению самого себя⁵⁵. («Ребус» 1897 г., № 6).