Глава восемнадцатая. Способность человеческого духа влиять на своё тело, производя в нём те или другие изменения

1. Наиболее простой пример анестезии (т. е. нечувствительности к боли), обусловленный известным состоянием духа, это – когда внимание настолько сильно сосредоточено в известном направлении, что болезненные раздражения, причиняемые телу, остаются незамеченными. Раз нам пришлось заставить себя выдернуть зуб: мы просили дантиста дать нам для усыпления закиси азота, но, вследствие непредвиденной случайности, дантист не мог прибегнуть к этому средству. Извлечение зуба тем не менее состоялось, причём мы достигли того, что почти не чувствовали никакой боли, стараясь представить себе смешные вещи и постоянно повторяя самим себе: «как это приятно! как это приятно!» (см. «Дух и тело», Хэк-Тьюка, перевод с английского стр. 4).

2. В январе 1883 года в Guy’s Hospital’e была молодая девушка, признанная М. Price’ем, госпитальными врачом, субъектом, очень удобным для гипнотического воздействия. Во время её усыпления мы наблюдали, что все части её тела попеременно становились чувствительными или нечувствительными, смотря по тому, какие идеи ей внушались. Ей укололи руку булавкой; сначала она ничем не обнаружила чувства боли. Мы внушили ей мысль, что укол был болезнен, и непосредственно за тем она обнаружила обычные признаки страдания. Напротив, как только мы внушили ей, что наша операция безвредна, она тотчас же делалась нечувствительной к уколам. Опыт повторялся несколько раз. Пробудившись, молодая девушка не сохранила никакого воспоминания о происходившем. (Ibid. стр. 4).

3. М. Woodhouse Braine, обязанность которого анестезировать больных в Charing Cross Hospital’e, имеющий столь большую опытность в этом деле, любезно сообщил нам замечательные случаи психической или воображаемой анестезии. Вот один из этих случаев:

«В 1862 г., – рассказывает он, – меня позвали хлороформировать одну молодую девушку очень нервную, глубоко истеричную, которой нужно было удалить две опухоли с волосистой части головы. Уже по приходе в операционный зал заметил, что пузырёк с хлороформом был отправлен обратно в аптеку. Я осмотрел ингалятор, которым в то время имел обыкновение пользоваться, он оказался пустым, и от него даже не пахло хлороформом. Я послал отыскать хлороформ, а тем временем, чтобы приучить молодую девушку к маске аппарата, положил её к ней на лицо. Тотчас же она стала дышать через неё. Спустя полминуты, она произнесла: «я чувствую, как я умираю». Пузырёк с хлороформом ещё не приносили. Больной предложили дышать потише, но в тот же момент её рука, остававшаяся скрещённой на груди, соскользнула на сторону. Так как она её снова не подняла, мне пришла в голову мысль слегка ущипнуть у неё руку, чтобы видеть, какую степень боли позволяло ей переносить её истерическое состояние. К слабому ущиплению она осталась равнодушной; я ущипнул настолько сильно, насколько мог, к великому моему изумлению, она, казалось, совсем ничего не чувствовала. Эта случайность представилась мне благоприятной, я попросил хирурга начинать, он сделал разрез по одной из опухолей, и так как киста не имела сращений, вылущил её. С этого момента я снял маску. Желая видеть, как далеко заходило воображение молодой девушки, я сказал хирургу, прежде чем он приступил к удалению второй опухоли: «подождите минутку, она как будто приходит в себя. Тотчас дыхание, совершенно спокойное до того времени, изменило свой характер и сделалось столь же скорым, как и при первом прикладывании ингалятора. Молодая девушка принялась шевелить руками. Я снова приложил аппарат; дыхание опять тотчас же успокоилось. Вторая операция окончилась без малейшего движения со стороны больной. В то время как обмывали раны и накладывали повязку, я спросил у неё, чувствовала ли она что-нибудь: «нет, – сказала она, – я не знаю, что было». По выходе из госпиталя она крепко верила в силу того анестетического средства, которое ей было назначено.

Кто изучал историю различных анестетических средств, должен признать, что возможно без боли производить тяжёлые и обыкновенные операции, или специально повергая больного в искусственный глубокий сон, или просто делая его нечувствительным к чувственным впечатлениям, находящимся в связи с известной идеей или с известным рядом идей (Ibid., стр. 6).

4. Профессор Gregory сообщает один из случаев, нередких в настоящее время, где, посредством внушения, субъект испытывает самые разнообразные ощущения. «Делают нечувствительной одну руку, обе руки, всё тело. Внушают субъекту, что он дотрагивается до очень горячего ножа, что место, на котором он сидел, также горячо, он поднимается, ему внушают, что самый пол также горяч, так что он был вынужденным прыгать, стремился снять свою обувь, находя, что она горит. Его заставляли соглашаться, что температура комнаты была необыкновенно высока, и он дышал соответственно этой высокой температуре; потом ему внушали, что она низка, тотчас он застёгивался, принимался ходить и потирать руки. На протяжении каких-нибудь пяти минут руки у него действительно холодели, как на холоде»²³⁹.

5. Lauzanus рассказывает об одном молодом человеке, который, насмотревшись на больного, страдавшего плевритом, в то время как ему делали кровопускание из руки, два часа спустя после этой операции, сам ощущал живую боль в руке, в месте, соответствовавшем уколу, и около двух дней страдал от неё²⁴⁰. Это замечательный пример из категорий невралгий, причиняемых влиянием мозгового возбуждения на чувствительные нервы. В этом и последующем факте невозможно в точности отграничить участие эмоций.

6. Gratiolet сообщает, что один студент юрист, присутствуя в первый раз в своей жизни при хирургической операции, состоявшей в удалений небольшой опухоли уха, сам почувствовал в этот момент в своём ухе столь живую боль, что невольно занёс к нему руку и начал кричать. Gratiolet, свидетель этого факта, не говорит точно, на той ли самой стороне ухо было поражено болью, на которой производилась и операция, но он заставляет об этом догадываться. Здесь мы имеем превосходный пример простой боли, причинённой тем, что обыкновенно называют симпатией, т. е. одновременным ощущением. Тот же факт с одинаковым правом можно взять за пример влияния эмоции (Ibid., стр. 11–12).

7. Существует значительное количество случаев, в которых физическое действие происходит согласно закону, выражающемуся в следующих основных данных: если известное представление, возникающее в настоящий момент в уме, уже ранее возникало в сопутствии особенного ощущения, то повторение этого представления снова вызовет то же самое ощущение, пока последнее не укрепится настолько, чтобы образовать прочную связь с первым.

Gratiolet рассказывает²⁴¹, что он, будучи ребёнком, имел слабое зрение, так что нужно было носить очки. Давление, производимое ими, было для него столь несносным, что он должен был перестать пользоваться ими. Двадцать лет спустя он не мог видеть кого-нибудь в очках без того, чтобы снова не испытать ощущения, столь неприятного ему в детстве.

8. М. W. Clark рассказал нам, что он сильно обжёгся горячим маслом, и что после этого случая, которому уже несколько лет минуло, он не мог слышать запаха горячего масла, не испытывая при этом тошноты. Лёгкий ожог головы, причинённый ему парами эфира, вызывал у него, по ассоциации идей, такое же, но только более слабое ощущение. (Ibid., стр. 12).

Сознание производит на сердце и гладких мышцах то же самое влияние, как и на произвольные или полосатые мышцы; оно вызывает здесь правильные движения, спазмы или параличи.

9. Если мысль направлена на сердце, она вообще нарушает правильность его отправлений. Правда, эмотивные состояния имеют более значительное и непосредственное влияние; тем не менее, достаточно обратить внимание на биение сердца, чтобы вызвать обыкновенно лёгкое, а иногда мучительное возбуждение.

Вот почему медицинские студенты, которым приходится при их занятиях думать о сердце, часто страдают нарушением деятельности этого органа.

Обыкновенно говорят, что врачи часто умирают от тех самых болезней, изучению которых они специально себя посвятили²⁴².

Существует много интересных наблюдений относительно нарушений сердечной функции, причиняемых известным состоянием духа; но нелегко отделить здесь интеллектуальное влияние от эмотивного. Пусть, например, известное лицо подвергается операции мнимого кровопускания и пусть, вследствие убеждения, что оно упадёт в обморок, обморок действительно случится, можно ещё задать вопрос, в какой степени страх был тому причиной. Один медицинский студент в Париже, которому пришлось иметь дело с обрядовыми таинствами масонской ложи, был подвергнут операции, о которой только что шла речь. Ему завязали глаза, перевязали руку, сделали обычные приготовления к кровопусканию. Ему мнимыми образом открыли вену, заставляя течь струю воды в чашку, от чего происходил звук, похожий на течение крови, которого ожидал студент. В результате было то, что через несколько минут он побледнел, и тотчас упал в обморок. Gratiolet, сообщающий этот факт, не говорит, удалось ли ему отыскать, в какой пропорции обморок был назначаем в качестве испытания при поступлении в тайное общество. Рассказывают, что одному человеку присудили до тех пор делать кровопускание, пока не последует смерть. Таким образом, ему завязали глаза, сделали вид, что производят операцию и заставили течь воду ему на руку, чтобы произвести на него впечатление кровотечения. Думая, что он вот-вот умрёт, этот человек умер на самом деле. Воображение привело к тому же результату, как и сама действительность; но невозможно сказать, насколько здесь участвовал страх. Без сомнения, участие последнего было велико, как это было с тем человеком, которому отменили казнь в момент, когда он положил голову на роковую плаху. Помилование пришло слишком поздно. Ожидание близкой смерти остановило деятельность сердца. Предсказания, влекущие за собой смерть, принадлежат к этой же категории фактов, где страх играет большую роль. Тем не менее, кажется, что в некоторых случаях действие зависит от идеи, сильно запечатлевшейся в уме, без примеси страха. Нельзя сказать, следовательно, до какой степени остановка сердца служит причиной смерти, хотя это кажется наиболее обыкновенным.

10. Функция дыхания находится в такой тесной связи с функцией сердца, что мы вправе исследовать здесь же влияние, оказываемое сознанием на первую из них, хотя бы в деятельности этой функции участвовали произвольные или, лучше сказать, полу-произвольные мышцы.

Д-р Weir Mitchell сообщил замечательные факты дыхательного спазма, крупозного характера, наблюдавшиеся в 1880 г. в «The Pennsylvania University Hospital». Болели дети в приходском приюте; припадки у них происходили от подражательности друг другу. У одного десятилетнего ребёнка появились все признаки крупа; у него было затруднённое, прерывистое дыхание, афония; в горле жестокое сжатие. Когда спазмодический припадок проходил, достаточно было приближения служителя с лекарством или визита директора в больницу, чтобы вызвать его снова. Шестеро или семеро других детей страдали точно таким же образом: они быстро поправились, как только их расселили по другим госпиталям²⁴³. Болезненная подражательность в данном случае вполне очевидна.

11. Сэр Н. Holland говорит, что не без основания считают, будто внимание иной раз усиливает кровотечение, например, простое носовое кровотечение. Нелегко определить, происходит ли это от возбуждения движений сердца или от непосредственного влияния внимания на кровоточащие сосуды. Сосредоточение внимания, кроме того, часто заставляет замечать местное ощущение, происходящее от артериальных пульсаций, которые до того времени не ощущались. Оно производит или усиливает шум, жужжание в ушах, что, без сомнения, зависит от капиллярного кровообращения.

Здесь уместно повести речь о стигматах, наблюдаемых у некоторых субъектов; это замечательное явление, когда оно натурально и не вызвано механическим раздражением, приписывается некоторыми авторами влиянию сознания на капиллярное кровообращение посредством сосудодвигательных нервов.

Мы в особенности остановимся на факте, которым в недавнее время много занимались: это Луиза Лато, стигматизованная из Bois-d’Haine (Бельгия), молодая девушка, имевшая 24 года во время, когда у неё появились внешние знаки, о которых здесь идёт речь. Бельгийская королевская медицинская академия назначила комиссии, предоставляя решить, могут ли появиться в изданиях академии мемуары М. Charbonnier’a, озаглавленные: «La maladie des mystiques, Louise Lateau». Комиссия, составленная из гг. Fossion’a (не принимавшего никакого участия в её работах), Mascart’a и Warlomont’a, пришла к заключению, что для составления удовлетворительного мнения необходимо непосредственно исследовать Луизу Лато. Она производила свои исследования в течение пяти месяцев, и её отчёт представляет наилучшее ручательство, которое мы только можем иметь о действительности подобных фактов²⁴⁴. Подлинно ли были стигматы? Если да, как комиссии их объясняет? Её объяснения имеют ли связь с принципами, прилагаемыми в этом труде к объяснению других явлений?

Необходимо сначала сказать, что с детства Луиза Лато постоянно предавалась набожности. Особенное благоговение она имела к страданиям на Голгофе. «Задолго перед первой своей исповедью, на которой она была 11 лет, она уже умела рассуждать о великих таинствах, хотя никто не учил её этому. Совсем маленькой, она любила повторять сладчайшие имена Иисуса и Марии; она с большим благоговением относилась к страданиям Спасителя, часто бывала на крестных ходах, усердно посещала обедни, и уже давно молилась по чёткам²⁴⁵. Ночью 15 апреля 1868 г. она впала в экстатическое состояние, не переставая произносить благочестивые слова. Она видела Пресвятую деву и многих святых. Такое состояние продолжалось до 21. Вот тут-то показались стигматы. Кровь текла из левого бока в пятницу 24; она текла из того же бока, равно как из ног, следующую пятницу. На следующей неделе то же самое сделалось с ладонями. Наконец, каждую пятницу, эти явления продолжали повторяться до 25 сентября, время, в которое в первый раз кровь показалась также и на лбу. Припадки, как их называли, сначала продолжались от 7 до 8 часов, но ко времени занятий комиссии они продолжались только по 2½ часа. Всё время припадка Луиза Лато «делалась нечувствительной к внешним возбуждениям; казалось, что она присутствует при событии на Голгофе, она принимала знаменательные позы и тем пробуждала эмоции, от которых страдала её душа»²⁴⁶.

Отчёт комиссии появился 18 сентября 1874 г. Warlomont первым делом осторожно удалил засохшую кровь на лбу и исследовал в лупу кожу. Он не открыл никаких царапин; он увидал только несколько тёмных точек, казавшихся частицами свернувшейся крови. Кожа, после того как её обмыли, была чистой и светлой всю остальную часть дня. На руках кровавые пятна, но кровь текла в то время постоянно, так что трудно было видеть дно раны. При исследовании в лупу, кожные сосочки оказались красными, вздутыми, похожими на мясистые прыщи. Ноги не были исследованы столь же старательно; бок вовсе не был исследован. На правом плече была рана, представлявшая несколько капель сыворотки, слегка окрашенной кровью. Пришёл священник с причастием; Луиза Лато с закрытыми глазами преклоняется на каменном полу, скрещивает руки, над которыми протягивают покрывало. С этого момента она впала в экстатическую фазу гипноза. Неподвижная, с закрытыми глазами, она походила на мраморную статую. Раздвинув веки, нашли зрачки широко расширенными, неподвижными, нечувствительными к свету. Начинают дотрагиваться вокруг ран; эти части, которые до того времени были чувствительны и болезненны, ничем не указывали теперь на боль. Ущипывание кожи не давало никаких признаков ощущения. На самом деле, повсюду была полная анестезия, за исключением роговицы, оставшейся слегка чувствительной. Пульс, вначале дававший 120 ударов, падал до 100. Когда Луиза Лато пришла в сознание, казалось, что она выходит из состояния глубокого сна. Кровь продолжала сочиться из ран. Чувствительность постепенно возвращалась. Пульс поднялся до 120. Мышечное чувство функционировало неправильно; Луиза Лато не могла не глядя определять положение, в которое приводились её члены.

Она впадала в экстаз в заранее известный момент, часа два спустя после полудня. До этого момента, зрачки у неё были слегка сокращены; веки почти закрыты, глаза без выражения. По когда экстатическое состояние начиналось, глаза, открытые и задумчивые, устанавливались неподвижно вверх и вправо; зрачки расширялись и были почти нечувствительны к свету. В течение двух часов Луиза Лато оставалась чуждой к происходившему вокруг неё. Это первый период. Второй состоял в коленопреклонении, причём она складывала руки и оставалась в течение известного времени в состоянии созерцания. В третий период, она простиралась по земле, без признаков оцепенелого состояния мышц. По истечении минуты, она делала быстрое движение, протягивала руки в форме креста, оставаясь в этом положении в продолжение 1½ часа.

Во время экстаза, обильный поток крови вытекал из стигматов, кожа оставалась нечувствительной.

Пульс падал до 70 в третьем периоде и был едва ощутим. Дыхание становилось очень медленным, а дыхательный шум слабым.

М. Critchett присутствовал при одном из исследований комиссии. Его сын, М. G. – А. Critchett, говорил нам, что он был убеждён в подлинности явления.

М. Warlomont построил аппарат, в который он заключал правую руку стигматизованной, оставляя её в таком положении в течение двадцати часов пред появлением раны; кажется, он принял все меры, чтобы воспрепятствовать Луизе Лато касаться своих рук, он также очень коротко обрезал ей ногти. Тем не менее, геморрагия имела место; кровь была исследована под микроскопом.

По заключению комиссии, что касается экстаза и стигмат, всякая мысль о симуляции должна быть исключена. «Стигматы и экстатическое состояние подлинны. Их можно объяснить физиологически»²⁴⁷.

Объяснение, предложенное Warlomont’ом, совершенно согласно с известными нам психофизическими законами. Оно заставляет считаться также с идеей, подсказанной М. Critchett’ом. Мы можем прибавить, что М. Warlomont в письме, недавно написанном к нам, говорит, что он не видит никакого основания изменять своего мнения.

Таким образом, вначале прошёл долгий подготовительный период, в который молодая, нервная, истерическая девушка сосредоточивала постоянно свой ум на одной группе представлений, определённым образом относившихся к известным точкам тела. За этой локализованной концентрацией мысли, последовали сосудодвигательные расстройства, с приливами к тем частям, к которым всего сильнее устремлялась мысль. Под конец, не только могла произойти пассивная транссудация крови, но ещё причинённое этим раздражение неизбежно должно было вызвать красноту кожи и сильно благоприятствовать наклонности к кровотечению. Кроме того, экстатическое состояние должно было содействовать усилению прилива крови к поражённым частям, не только вследствие особенностей кровообращения у загипнотизированных, как это показал Braid, но также вследствие ассоциации идей, установившейся в уме Луизы Лато, между этим состоянием и стигматами.

Периодическое появление стигматов рационально объясняется тем обстоятельством, что между известными днями недели и определёнными представлениями установилось нечто вроде ассоциации, так что каждую неделю мысли и чувства принимали одно и то же направление.

12. М. Quain сообщил, в Вестминстерском медицинском обществе, следующий факт, поразительным образом доказывающий влияние невольного внимания: «один господин, бывший свидетелем всех тех страданий, которые приходилось испытывать одному из его друзей вследствие сужения пищевода, настолько перечувствовал впечатлений этого рода, что, по истечении некоторого времени, и сам начал испытывать, подобно своему другу, стеснение при глотании. В конце концов, он умер от спазматического сужения пищевода только потому, что ему пришлось думать о страдании другого»²⁴⁸.

Д-р Durand сообщает²⁴⁹ опыт, произведённый над одной группой больных в госпитале, который доказывает, что желудок может выбросить своё содержимое под влиянием чисто психического момента. Этим больным назначали безразличное вещество из сахарной воды. Затем обнаружили большое беспокойство, утверждая, что, по недосмотру, произошла ошибка, что вместо сиропа дали рвотное. Кто знаком с влиянием воображений, легко может предвидеть, каков был результат. У⅘ из этих больных сделалась рвота. Неизвестно, сколько из остальных страдало тошнотой. Нельзя, однако, поощрять обманы подобного рода; нужно даже пожалеть, что для такого опыта столько лиц пострадали без пользы для себя²⁵⁰.

13. Влияние представлений на слюнные железы настолько замечательно, что его часто приводят в пример. Известно, что достаточно одной лишь мысли о пище, чтобы вызвать деятельность этих желёз. Желая добыть слюну в достаточном количестве для своих опытов, Eberle живо представлял себе кислые плоды.

14. Опыты, сделанные над людьми и животными, страдавшими желудочными фистулами, доказывают, что представление о пище увеличивает выделение желудочного сока.

15. Что касается отделений печени, то здесь можно упомянуть о головной боли особого рода, называемой «желчной», которая появляется от слишком большой усидчивости при занятиях. Все те, кто много занимается, знакомы с первым периодом этого рода цефалгии. D-r Latham из Кембриджа в своих мемуарах под заглавием: «Clinical lectures on nervous or sick-headaches»²⁵¹ пишет, что он встречал многих с таким нездоровьем, довольно значительным для того, чтобы вызвать необходимость лечения, как у мужчин, так и у женщин. Но в университетских городах, где большое количество людей ведёт сидячую жизнь и занимается, эта болезнь встречается у мужчин чаще, нежели где бы то ни было в другом месте. Болезненные состояния, о которых говорит D-r Latham, вызваны были «продолжительной умственной работой, постоянным умственным возбуждением, усиленным напряжением нравственной восприимчивости». Припадок, очевидно, может появиться во время работы и точно также может остановиться с прекращением умственных занятий.

Её следует непременно относить причину болезненных этих явлений к пищеварительному каналу, иначе говоря, не следует приписывать их действительному расстройству внутренних органов. Цефалгия может точно также произойти под влиянием мозгового истощения; кроме того, она ещё является субъективным признаком неопределённого расстройства, появляющегося в центрах восприятий, которые находятся в коре головного мозга.

16. Идеи влияют на секретную функцию кожи, почек и кишечных желёз. На этом основано употребление воображаемых потогонных, мочегонных и слабительных средств, распространяемых в виде медикаментов, долженствующих возбудить перистальтическую деятельность кишок.

Продолжительные и чрезмерные умственные занятия, несомненно, могут произвести диабет. Подобное влияние умственных занятий было очевидно в одном случае быстро развившегося диабета, так быстро развившегося, как нам почти не приходилось встречать. D-r Richardson приводит три случая, «где первое сахарное выделение и обильное выделение мочи произошло под влиянием сильного напряжения мозга»; он прибавляет, что случаи подобного рода безнадёжны; опасность появляется вдруг, ход болезни быстрый, и смерть неминуема²⁵².

D-r Byasson изучал выделение почек при двух противоположных состояниях, при покое и при деятельности мозга. Вот сокращённое изложение тех результатов, которых он добился²⁵³.

а) Умственное упражнение вызывало увеличение количества мочи. Число 1157 представляло в кубических сантиметрах количество мочи в дни покоя; 1320 – в дни мозговой деятельности.

б) Количество мочевины видимо увеличивалось, что указывало на увеличение молекулярного разрушения. В дни мозговой работы её на три грамма было больше, нежели в дни бездействия, причём D-r Byasson не сомневается в том, что разница оказалась бы ещё больше, если бы был абсолютный покой. Опыты были расположены таким образом, что день мозговой деятельности сменялся днём покоя, а иногда третий день посвящён был физическому труду. Во всех этих опытах существовало замечательное согласие в результатах.

в) Во время мозговой деятельности существует незначительное, но постоянное увеличение фосфатов и сульфатов. Ангидрид фосфорной кислоты выражался в дни покоя цифрой 1,51, а в дни работы мозга, цифрой 1,98.

г) Являлись изменения в плотности, кислотности, количестве мочевой кислоты, извести, магнезии и поташа. Было уменьшение хлористой извести.

D-r Byasson утверждает, что, проанализировав одну лишь мочу, он мог бы сказать, каким образом провёл день субъект, в состоянии ли покоя, умственной деятельности, или же в мускульном упражнении, лишь бы пищевой режим был однообразен, а внешние условия не изменялись в продолжение трёх дней, таким образом проведённых.

Мало того, что приходится сказать о постоянном влиянии, какое состояния сознания имеют на питание. Эта функция, очевидно, упражняется лишь в том случае, когда сама жизненная сила более могуча, нежели силы, противоположные ей. Из этого вытекает, что всякая умственная деятельность, понижающая жизненность, должна пропорционально этому вредить питанию и вообще здоровью²⁵⁴.

Говоря же вообще, всякая усиленная работа сознания вредит питанию. Каждый раз при перечислении вредных последствий, которые занятия производят на тело, невозможно точно определить, насколько вреден при этом недостаток движения, воздуха и т. д. Но несомненно, что эти вредные влияния существуют во многих случаях. Они настолько обращают на себя внимание, что вполне оправдывают слова Шекспира, сказанные по поводу худобы и изнурённого вида Кассия: «He thinks too much»²⁵⁵. По правде сказать, эта фраза скорее относится к заботам о заговоре, к изучению тех средств, которые могли бы погубить стоящего поперёк дороги врага, вообще такие заботы, которые уничтожают здоровый вид, и которые, вообще, можно выразить ещё так: «Such men are dangerous²⁵⁶. Следует прибавить, что, напротив, задержка умственного труда, когда он сделался уже привычкой, также вредно действует на здоровье. Рассказывают про Петрарку, что его приятель, епископ Кавальонский, боясь, чтобы его слишком большое рвение к науке окончательно не пошатнуло его здоровья, уже довольно расстроенного, отобрал у него ключ от его библиотеки, немедленно запер его книги и другие принадлежности его занятий и сказал ему: «я лишаю вас на десять дней перьев, чернил, бумаги и книг». Очень огорчённый Петрарка, тем не менее, этому подчинился. Первый день он наиболее скучал, на второй у него, не переставая, болела голова, на третий у него сделалась лихорадка. Епископ сжалился над ним, отдал ему ключ, а вместе с ним возвратил и прежнее здоровье²⁵⁷.

Как бы ни влияла на здоровье умственная работа, преклонный возраст, которого достигли многие знаменитости, доказывает, что влияние это не мешает долговечности даже тогда, когда мускулы от недостатка движения совершенно ослабевают.

17. Комиссия Академии наук, назначенная французскими королём в 1784 году для исследования случаев животного магнетизма, заметила, что подвергнутый исследованию субъект даже тогда, когда его ещё не трогали и вообще не употребляли никаких средств, уже чувствовал боль и сильный жар просто от одного ожидания.

Страх, очевидно, может не только вызывать субъективное ощущение холода, но может и на самом деле понижать температуру.

У многих людей тягостные чувства вызывают охлаждение ног, причём теплота скоро появляется, если радость или надежда сменяют «холодный ужас».

Всем известно действие стыда на наружное ухо и на щёки. Выражение «жгучий стыд», не одна простая фигура: оно имеет свой смысл и происходит от реального ощущения теплоты.

18. Эразм Дарвин приводит следующий факт, из которого ясно видно, как к простуде, захваченной холодной ночью, присоединилось действие страха, которое, продолжив болезненное ощущение, приняло затем совершенно субъективный характер:

«Молодой фермер из Warwickshire заметил, что ломают и таскают палки из его ограды, и решился изловить вора, дело происходило в холодное время года. Он провёл в ожидании несколько самых холодных часов ночи, спрятавшись за стогом сена. Наконец, он увидал старуху, похожую на ведьму, которая стала таскать дрова. Он дождался, когда она связала вязанку и готова была уйти, чтобы лучше уличить её в воровстве. Затем он вышел из засады, схватил её и осыпал ужасными угрозами. Она стала было противиться, но её ноша упала на землю. Тогда она стала на колени на вязанку дров, и, подняв глаза на Луну, которая сияла в полном своём блеске, сказала фермеру, уже дрожавшему от холода: «пусть небо сделает так, чтобы вам отныне никогда не было тепло!» После этого, молодой человек весь следующий день жаловался на холод; он оделся потеплее; несколько дней спустя ему пришлось одеться ещё теплее, а через две недели он слёг в постель, жалуясь, что ничто его не согревало. Он укрывался грудой одеял, прятал голову в подушки, но ничто не помогало. И в продолжение двадцати лет, пока преследовала его эта безумная идея, он оставался в постели, боясь холода; и так до самой смерти»²⁵⁸.

19. Доктор Rush заметил, что солдаты, счастливые на войне, относительно нечувствительны к действию холода. Во время американской войны за независимость, солдаты филадельфийского ополчения, привыкшие к удобствам городской жизни, спали, после битвы под Трентоном, в палатках, под овинами, и даже на чистом воздухе; тем не менее, в продолжение шести недель только двое из них заболели, из которых один умер. Доктор Rush говорит, что он находит одно лишь возможное объяснение здоровому состоянию такого большего количества людей и при таких обстоятельствах: – это то, что победа под Трентоном, так хорошо повлияла на них, что сделала их организмы неуязвимыми к обычным причинам, вызывающим болезнь.

20. Представление, несомненно, обладает способностью видоизменять, обострять и притуплять ощущения голода и жажды. Так, когда ребёнок слышит разговор о воде, он изъявляет желание напиться. У пьяницы представление о рюмке водки вызывает особенную жажду, знакомую людям, одержимым этой страстью. Часто, случается так, что чувствуешь жажду, но достаточно изменить направление мыслей, чтобы это ощущение исчезло.

Бывают случаи, где кровообращение почти неизменно, а между тем главным и первоначальным симптомом болезни является сильная боль, происходящая, очевидно, от страха заболеть самому, или от вида страданий у других.

21. Gratiolet приводит довольно известный факт, бывший в Париже во время восстания. Группа солдат и национальных гвардейцев, занимавших улицу Planche Mibray, была один момент подвергнута со всех сторон действию смертоносного огня. В это время один из сражающихся был легко контужен в плечо пролетевшей мимо пулей, на что он почти не обратил никакого внимания. Но после стычки, всё-таки чувствуя боль в задетом месте, он с ужасом вообразил, что получил опасную рану, и тут же почувствовал целую струю крови, хлынувшую из неё на грудь. «Он ощущал это реально, несмотря на то, что на коже не было даже царапины»²⁵⁹.

22. Gratiolet рассказывает ещё о двух студентах, которые занимались над трупом. Один из них, шутя, ударил другого скальпелем по среднему пальцу. Последний, испугавшись, и воображая, что его порезали, испустил ужасный крик, и когда увидел свой ошибку, то уверял, что он почувствовал такую сильную боль, что был убеждён в том, что инструмент порезал ему палец до самой кости²⁶⁰.

Один из наших друзей, узнав, что кто-то из его родственников был ранен пистолетом в палец, почувствовал в том же месте такую сильную боль, как будто бы его самого подстрелили, и даже побледнел (Хэк-Тьюк, стр. 105).

23. Профессор Bennett приводит случай с мясником, который хотел подвесить тяжёлую тушу мяса, поскользнулся, сам зацепился рукавом за крючок и повис. Его высвободили и испуганного отвели к аптекарю, причём он жаловался на жестокую боль. Крючок, между тем, разорвал только платье, рука была невредима, но мясник не переставал кричать, жалуясь на боль, в то время как разрезали рукав, чтоб осмотреть руку (Ibid., стр. 105).

24. Доктор Noble цитирует случай Whitehead’а, который может послужить примером, каким образом под влиянием эмотивного возбуждения, страха, возникает ложное ощущение. «Некто Boutibonne, присутствуя при битве под Wagram’ом, принимал в ней деятельное участие. Сражение продолжалось с полудня почти до самой ночи. Ряды вокруг него очень поредели под действием неприятельских пуль, так что ко времени захода солнца он остался почти один. В то время как он заряжал своё ружье, он задет был ядром. По полученному им ощущению ему представилось, что ядро прошло слева направо через голени под коленями, которые и оторвало от бёдер. Он тут же опустился на землю, и ему показалось, что он на фут уменьшился в длине. Затем он совершенно растянулся, и чувства его были парализованы от сотрясения. Он оставался в таком положении остальную часть ночи, боясь сделать малейшее движение, чтобы не вызвать этим гибельных последствий. Он не чувствовал особенной боли и приписывал свою нечувствительность к страданию оглушению мозга и нервной системы вообще. «Мои товарищи, – говорит он, – лежали вокруг меня, они содрогались от боли, но я не смел прошептать слова или сделать движения; я боялся, чтобы не раскрылись разорванные сосуды и чтобы не последовало рокового кровотечения. Я знал, что кровеносные сосуды, раненые таким образом, дают изобильное кровотечение только тогда, когда наступает реакция. На заре следующего дня я был разбужен, после беспокойного сна, хирургом, пришедшим на помощь раненым. «Что случилось, товарищ?» – сказал он мне. «Ах, – отвечал я, – трогайте меня потише, прошу вас; пушечным выстрелом оторвало мне ноги». Он начал рассматривать мои бёдра и голени, ударил меня и, засмеявшись от души, сказал: – «вставайте, вы здоровые» Я встал, ужасно изумлённый, и стоял крепко на ногах, которые считал навек потерянными. Я чувствовал себя таким счастливым, каким никогда не был во всю свою жизнь. У меня не было никакой раны. Я был, действительно, опрокинут огромным ядром, но снаряд вместо того, чтобы ранить мои колени, как я это думал, прошёл под ногами. Он вырыл в земле яму, по крайней мере, в один фут глубины, куда я свалился, что и вызвало во мне такое ощущение, как будто у меня оторваны были ноги. Вот что делает сила воображения»²⁶¹. (Ibid., стр. 105–106).

Под словом «эмоция» мы разумеем или простое, хотя и исключительное, состояние удовольствия или страдания нашего духа, или же более сложное состояние сознания, заключающее в себе одновременно известное впечатление и то представление, которое его вызвало. Говоря о чувстве нравственного страдания, мы называем его просто эмоцией до тех пор, пока нам известно, что его вызвало, но если состояние это является следствием опасения какого-либо несчастья, то это уже будет эмоция определённая, которую мы называем страхом. Но, говоря об определённых эмоциях, а не об удовольствии и страдании вообще, нам уже необходимо приходится иметь дело с представлениями и их влиянием на свойство той или другой эмоции.

Удовлетворение желаний даёт в результате душевное удовольствие, – радость. Обманутое ожидание, напротив, вызывает душевное страдание, – огорчение или печаль. Такова, по существу, природа эмоций, но они бывают весьма различны по своей интенсивности. Они могут быть слабы, как лёгкая зыбь на поверхности воды, или непреоборимы, как волны. Их продолжительность также различна. Таким образом, очевидно, что их влияние на организм должно видоизменяться сообразно их разнообразным свойствам.

Можно различным образом классифицировать те состояния сознания, которые вызывают эмоции; но все эти классификации всегда более или менее произвольны. Мы, поэтому, воздержимся от новой классификации и ограничимся главным образом теми состояниями сознания, которые суть: горе, отчаяние, ужас или страх, гнев и блаженство, радость, надежда и др.

1. Обоняние. – Во времена царствования Карла I, когда парламент вёл борьбу с королём, в обществе распространился слух о важных заговорах и, между прочим, собрание предупреждали, что готовятся взорвать на воздух всех его членов. Такого заговора на самом деле не существовало, но в тот момент, когда о нём докладывали собранию, «двое из депутатов весьма тучного сложения» в беспокойстве поднялись со своих мест. Под их тяжестью лопнула доска на галерее, и треск был так силён, что все поверили в то, что заговор приведён в исполнение, а John Ray начал даже кричать, что он слышит запах пороха. В парламенте и в самом Лондоне распространилась паника, и вслед за тем отряд вооружённых людей направился к Вестминстеру, чтобы защищать собрание от воображаемого взрыва.

2. Зрение. – Braid приводит факт, который служит прекрасным доказательством влияния страха и воображения на чувство зрения и слуха у совершенно здорового индивидуума.

«Два капитана купеческого корабля, приехав в гавань в одно и то же время, отправились в гостиницу, где обыкновенно останавливались. Но хозяйка им заявила, что, к сожалению, не может их приютить, потому что единственная комната, которой бы она могла располагать для них, занята телом только что умершего человека. Предпочитая остаться в этой гостинице, при каких угодно условиях, лучше, нежели идти куда-нибудь ещё, они изъявили согласие переночевать в комнате, где лежал труп. Когда оба капитана улеглись в постели, один из них, большой враль, завёл разговор со своим товарищем и спросил его, случалось ли ему когда-нибудь спать в одной комнате с мертвецом. «Нет», отвечал другой. «Знаете ли вы, – продолжал первый, – тот замечательный факт, что после полуночи, в таком случае, комната наполняется летающими птицами, которые восхитительно поют?» Его товарищ выразил изумление, но почти в тот же момент ему пришлось быть свидетелем осуществившегося факта. Лишь только потушена была свеча, ему послышались музыкальные звуки, как будто бы комната и в самом деле наполнена была поющими птицами. Испуганный, он не только слышал эти звуки, но, уверял, что видел самих птиц, летающих по всем направлениям комнаты, и даже чувствовал, как они падали на него самого. По прошествии нескольких минут, волнение его дошло до такой степени, что он, не потрудившись даже одеться, побежал вниз и рассказал о случившемся удивлённой прислуге. Он уверял, что комната была наполнена птицами, что он мог засвидетельствовать это собственными чувствами, так как не только их слышал, но видел их и чувствовал, как они над ним бились своими крыльями»²⁶². Этому капитану извинительно было утверждать, что он слышал пение птиц, хотя он их и не видел и не чувствовал, потому что его товарищ подражал их пению, опустив трубочку в воду.

Pettigrew, следуя д-ру Reid’у, приводит в пример женщину, которая почти ослепла от страха, когда увидела эпилептический припадок своего мужа ночью. В одном глазу зрение совершенно пропало, в другом оно стало перемежающимся и, как выражалась эта женщина, – «оно появлялось и исчезало как солнце, на котором появляются облака»²⁶³.

3. Слух. – Вот случай глухоты, происшедшей от страха. Он взят у Astley Cooper’а и цитирован Pettigrew’ом. «Девочка десяти лет приготовляла свои уроки, и ей нужно было очинить грифель. Она, в потёмках, отправилась в класс, чтобы взять свой перочинный ножик, как вдруг одна из подруг испугала её, спрятавшись за дверь. Она очень перепугалась и почувствовала головную боль. На другой день она оглохла в такой степени, что не слышала слов, сказанных громко. Astley Cooper видел её три месяца спустя после этого случая; она продолжала быть в таком же печальном положении»²⁶⁴.

Dalby, который наблюдал много замечательных случаев глухоты, происшедшей от нравственного влияния, делает следующее сообщение в речи, которую произнёс в качестве президента секций «ушных болезней», на международном конгрессе в 1881 году:

«Я знаю лиц, по-видимому, совершенно здоровых, которые почти совсем потеряли слух, одни от вида внезапно умирающих близких родственников, другие от дурных известий. У некоторых женщин это произошло от страха, при крике пожар; от беспокойства при виде воров, забравшихся в дом; от ужасного зрелища человека, перерезывающего себе горло. Однажды это произошло от неожиданного известия о получении богатого наследства. Во всех этих случаях способность слышать была совершенно невредима до момента катастрофы: непосредственно после неё, наступала глубокая глухота, которая, по всей вероятности, происходила мгновенно». Dalby предполагает во всех этих случаях внезапную гиперемию или одной части головного мозга или же, может быть, продолговатого, где начинаются слуховые нервы²⁶⁵.

Мы не предполагаем здесь гиперемии, нам скорее кажется, что здесь должно было произойти внезапное молекулярное изменение в нервных тканях, которое мгновенно нарушило проводимость слухового нерва. Если же даже изменение произошло в сосудистой системе, то оно, без сомнения, заключалось в спазме капилляров. Во всяком случае, трудно объяснить гиперемией стойкость случая. Каково бы ни было объяснение, оно не даёт удовлетворительного ответа на вопрос, почему сильно волнующее впечатление, получаемое органом зрения, производит расстройства в органе слуха.

Профессор Ball объясняет эти случаи спазмом или судорогой сосудов, производящих мозговую ишемию. Он передаёт следующий факт:

«В мае 1879 года, G. D. 26 лет, обыкновенно здоровый человек, сильно рассердился вследствие какого-то разногласия с тёщей. Возвратившись домой и весь дрожа от волнения, он хотел рассказать своей жене о случившемся, но к своему ужасу узнал, что стал глух и нем: он не мог ни говорить, ни слышать, что говорят. Испуганный своим состоянием, он написал на куске бумаги адрес доктора, доказав этим совершенную ясность своего ума. На другой день, в четыре часа дня, способность речи к нему внезапно возвратилась. Он, однако, остался совершенно глухим на оба уха, причём левая сторона тела была лишена чувствительности. Чувство вкуса и осязания также исчезли на этой же стороне, а зрение было ослаблено. При этом левая сторона лица была немного парализована и левая рука ослаблена. Язык также отклонился к левой стороне.

Лечение гальванизацией уничтожило припадок. Осязание возвратилось прежде всего. Во время четвёртого сеанса больной услышал сильный треск в правом ухе, как будто что-нибудь лопнуло в голове, и слух тотчас же возвратился. В это же время гемианестезия исчезла, и больной почувствовал себя совершенно излеченным.

Нужно прибавить, что на следующий год у больного был возврат тех же симптомов, без всякой эмотивной причины, и снова состояние его улучшилось, благодаря тому же способу лечения. Спустя два месяца, вследствие сильного душевного волнения, припадки возвратились, и он снова сделался в течение трёх месяцев глух и нем с анестезией левой стороны. Но то же лечение опять возвратило ему здоровье»²⁶⁶.

1. Вот случай судорог эмотивного происхождения; мы приведём сообщение, сделанное доктором Althaus’ом²⁶⁷.

Мария В... 16 лет. – У матери было пятнадцать детей, из которых ни один не страдал припадками. Сама же она испытала во время беременности этой девочкой целый ряд испугов. Первый припадок молодая девушка получила под влиянием испуга, который произошёл в погребе, где она играла с другими детьми в привидения. Ей было тогда пять лет. Несколько лет спустя, она ещё раз испугалась; какая-то женщина подошла к ней на улице в то время, как она там играла, и наговорила ей оскорблений. С этого дня она имела от времени до времени явные судорожные припадки, которые начинались криком. Им сопутствовало головокружение, слюна появлялась у рта, язык был прикушен, часто бывало и извержение мочи. Судороги длились от четырёх до пяти минут, в продолжение которых абсолютная потеря сознания. После припадка больная спала полчаса и просыпалась со страшной головной болью, причём у неё появлялась неясная речь в продолжение нескольких минут. Никакой ауры не предшествовало припадкам, которые повторялись между двумя или тремя неделями. Иногда проходило пять или шесть недель, иногда же только две или три со дня припадка. Припадки petit mal повторялись чаще; их бывало иногда от тридцати до сорока в день; редко проходило без них три или четыре дня. Четыре месяца лечения бромистым калием избавили её от припадков. Petit mal уступила лечению электричеством, производимому два раза в неделю, причём электроды ставились над сосцевидными отростками и затылком.

В другом случае, также наблюдавшемся доктором Althaus’ом, больной приписывал своё состояние целому ряду беспокойств. Его первый припадок явился следствием большего испуга; он был разбужен тревожными криками о пожаре.

Trousseau рассказывает о мужчине 36 лет, которого он пользовал от эпилепсии. Этот человек был неожиданно разбужен ночью и испуган «ужасными криками своей жены; спустя несколько дней с ним сделался первый припадок»²⁶⁸.

Замечателен тот факт, что при эпилепсии эмотивного происхождения страшный случай, бывший причиной первого припадка, временами очень живо представляется сознанию, а иногда даже становится постоянной идеей при последующих припадках, даже таких, которые вызваны бывают совершенно иными обстоятельствами. Trousseau заимствует случай подобного рода у J. Falret’a, с которым и замечает: «многие стали эпилептиками после сильного нравственного потрясения, после большого ужаса, и, при каждом последующем припадке в их сознании, перед их глазами, снова возникают те страшные сцены или печальные обстоятельства, которые произвели первый припадок». Вот случай, передаваемый Trousseau;

Ребёнок 11 лет лишился матери. Горе его было так сильно, что с ним стали делаться эпилептические припадки. Ему было 17 лет, когда его поместили для излечения в больницу, где заметили, что по окончании каждого из припадков, которыми он страдал в течение шести лет, ужасный случай каждый раз неизменно представлялся его сознанию. «Это, – говорил он, – захватывает мои мысли», и объяснял, что его преследует всё одна и та же мысль, постоянно возвращающаяся к постигшему его несчастью²⁶⁹.

Конечно, ошибаются те, кто эмотивной причине приписывает большинство судорог чисто эпилептического происхождения. Но, несмотря на преобладание других причин, нельзя не признать то важное значение, какое имеет сильное душевное волнение в этиологии этой болезни. Romberg придерживается мнений, что душевные влияния более, нежели органические повреждения, бывают причиной эпилепсии; он напоминает, что из сорока четырёх случаев, причину которых старательно исследовал Cazauvielh, тридцать один произошли в зависимости от душевных влияний. Он прибавляет; «ни одна болезнь так легко не возникает под влиянием страха, как эта; она может быть вызвана даже одним видом эпилептического припадка. Чаще же всего наблюдается влияние страха. Прежде это влияние ещё больше замечали в то время, когда кормилицы рассказывали так много историй о выходцах с того света и домовых²⁷⁰. Гнев также относится к этому ряду случайных причин болезни. Подражание эпилепсии может действовать так же, как и душевное влияние, и, как говорят, переходит иногда в настоящую болезнь».

«Форма эпилепсии, происшедшая под влиянием страха, – говорит Marshall Hall, – по существу неизлечима²⁷¹. Из 67 случаев, причины которых определил Leuret, он нашёл, что в 35, по крайней мере, симптомы болезни показались вследствие страха. Надо думать, что такой внимательный исследователь, как Leuret, проверил, насколько промежуток между испугом и припадком был невелик, чтобы не видеть в этом совпадении простой случайности. Trousseau, который, как нам кажется, наклонен умалять частоту этой причины, признаётся тем не менее, что он сам несколько раз убеждался в достоверности этого факта. Заимствуем у него следующее наблюдение.

«Недавно, – говорит он, – со мной советовался бразилец, первый припадок которого, казалось, явно развился под влиянием страха. Во время длинного путешествия, предпринятого им внутрь своей страны, он зашёл в уединённую хижину, где был свидетелем ссоры между многими вооружёнными людьми, которые от слов перешли к драке. Один из этих людей, смертельно раненый выстрелом из ружья и ударом ножа, упал, умирая на его глазах. Эта картина произвела на него ужасное впечатление²⁷². Через несколько дней после того, когда он сидел за обедом у одного из своих друзей, с ним сделалось эпилептическое головокружение. Начиная с того времени, в продолжение пяти лет, эти припадки повторялись почти ежедневно. Они выражались ощущением сильного жара, который начинался у пупка, достигал спины и оканчивался полной потерей сознания, продолжавшейся приблизительно две минуты. Эти головокружения бывали иногда так быстры и так скоропроходящи, что присутствующие ничего не замечали. Пять лет спустя появились сильные припадки, которые сначала принимали за апоплексию, и которые возвращались снова через каждые двадцать или тридцать дней. Головокружения не появлялись больше. Врач в Рио де Жанейро назначил лечение, после которого у больного четыре года и одиннадцать месяцев не было ни одного припадка. По истечении этого времени сильные припадки появились снова, такие же интенсивные и такие же правильные, как и прежде; так они продолжались шесть лет. Они стали несколько слабее, но появлялись чаще, а иногда бывали ночью. Никогда и никто из его родных, как утверждал больной, не был подвержен подобного рода припадкам²⁷³.

Из этого случая видно, что эмотивное возбуждение не сразу вызвало эпилептические судороги, но оно сильно подействовало на мозг и породило те болезненные условия, которые характеризуют petit mal.

В обычаях обитателей Сандвичевых островов встречаются замечательные примеры, которые доказывают, каким образом влияние душевного волнения и воображения на тело производит судороги эпилептоидной формы. М. Ellis нам передавал: когда жрец вообразит себя проникнутым богом, он приходит в сильное возбуждение: тело его вздувается, члены объяты судорогами, черты лица искажаются, а взгляд становится безумным. Часто он катается по земле с пеной у рта, и тогда, среди пронзительных криков, он выбрасывает несколько слов, которые принимаются за приговор божества. В этот момент припадок обыкновенно оканчивается, и жрец становится сравнительно спокойнее.

М. Ellis рассказывает ещё про двух детей, посланных к соседу за корнями клещинца. Так как этого соседа не было дома, дети одни отправились на его поле, чтобы нарыть там корней этого растения. Он возвратился прежде, нежели они оттуда ушли, и так как он считался колдуном, то и произнёс против них самые ужасные проклятая, угрожая «pifao» (что означает страдание вследствие одержимости бесом, страдание, равное тому, какое причиняет рана, нанесённая копьём или косой). Дети возвратились домой. Немного времени спустя, один из них заболел болезнью, которую рассматривали как последствие этого проклятия. Лёжа на полу, он корчился от боли с пеной у рта, глаза у него выходили из орбит, лицо было искажено, а члены содрогались от жестоких конвульсий. Он вскоре умер в страшных мучениях. Хотя и говорят, что дети, по-видимому, не обратили никакого внимания на угрозу, но этот важный факт следовало бы установить более положительным образом. Во всяком случае, люди суеверные, их окружавшие, вероятно не преминули обратить их внимание на опасность, которой они подвергались, и наиболее легковерный, наиболее впечатлительный из них стал жертвой страха.

В общем же, если в этом и других аналогичных случаях исследовать происхождение симптомов болезни и их однообразие, то, несомненно, будет, что смерть часто следовала под влиянием страха и ожидания, вредно отразившихся на органических функциях. К такому же выводу приходит и сам внимательный исследователь, которому мы обязаны знанием этих подробностей, и с которым мы имели возможность беседовать о его путешествиях в Полинезии.

2. Дрожательный паралич (Paralysis agitans). Медицинский опыт вполне подтверждает замечание, сделанное Marshall Hall’ем о том, что эмоция в большинстве случаев служит началом paralysis agitans, а также и то, что под её влиянием болезнь эта усиливается. Мускульные движения в этой болезни успокаиваются во время сна. Marshall Hall приводит случай с одним аббатом, который во время террора во Франции остановлен был чернью; на него кричали: «на фонарь!» Ему удалось убежать, «но с тех пор в ногах у него сделалось сильное дрожание. Тот же автор рассказывает о господине, у которого болезнь произошла от забот, вызванных разорительными тратами, которые он сделал для того, чтобы быть избранным в парламенте. Он сделался совершенно неспособным ходить один, но ходил очень хорошо, «лишь только его жена слегка брала его за руку». Он совершенно терял способность управлять своими движениями, как только возбуждался чем-нибудь или волновался. В третьем случае, болезнь последовала от беспокойства вследствие денежных дел. Однажды сын больного послан был в банк для помещения большой суммы денег и опоздал возвращением домой, отправившись в театр, вследствие чего симптомы болезни настолько усилились, что дело дошло почти до гемиплегии. Marshall Hall, который считал paralysis agitans эмотивной болезнью по преимуществу, прибавляет, что он мог бы привести ещё и другие случаи, подобные вышеописанным²⁷⁴.

Труссо приводит другой случай paralysis agitans, вызванный «глубоким душевным волнением»²⁷⁵.

Один адвокат почти год усердно ухаживал за больной женой, которую потом потерял. Горе и бессонные ночи его ослабили. После этого он сделался так нервно раздражительным, что не мог слышать звона колоколов и не мог выносить ни малейшего шума. Скоро ему показалось, что рука у него стала слегка дрожать, и что движение всего члена, и в особенности кисти, делалось всё более и более затруднительным. Вскоре он почувствовал неловкость и в ноге на той же стороне, и дела пошли всё хуже и хуже, причём лечение не помогало; затем больной перестал писать. Труссо говорит, что он походил на паралитика, но, хорошенько исследовав его, он увидал, что паралич был только кажущийся.

Известно, что общественные волнения часто вызывали припадки этой тяжёлой болезни. Во время восстаний в Бристоле, в 1833 году, воображение граждан было возбуждено событиями и, под влиянием страха, произошло много случаев хореи. Доктор Карпентер говорит, что в то время, в продолжение нескольких недель, в госпитале принято было большое количество лиц, страдавших этой болезнью. Он передаёт вместе с тем случай, где очень незначительное душевное волнение произвело необыкновенную судорогу членов и лица. «Больной, человек умный и образованный, очень доброго и кроткого нрава, не мог пройти по улице, чтобы не подвергнуться припадку этого рода, который зависел от причин, весьма трудно предугадываемых. Так, например, с ним сделался однажды припадок при виде человека, который, как ему показалось, сломал ногу, вылезая из омнибуса, Приятное волнение, вызванное собранием друзей, обыкновенно производило подобное же действие. Сила этих припадков видоизменялась, сообразно с общим состоянием здоровья²⁷⁶.

Труссо рассказывает о молодой девушке 18 лет, болезнь которой, признанная истерической, произошла под влиянием страха. Она необыкновенно заикалась и быстро и долго повторяла, не останавливаясь, последние слоги слова, которое она старалась произнести, что ей не удавалось сначала. Замечательно, что она не заикалась, когда пела, так что невозможно было даже подозревать какой бы то ни было недостаток в её речи. Тот же автор передаёт другой случай, который произошёл от сильного горя вследствие потери сестры. Больная, 19 лет, представляла, как главные симптомы болезни, странные движения головы и рук. Когда Труссо видел её в первый раз, она казалась очень здоровой, но вся левая сторона у неё подвержена была жестоким хореическим подёргиваниям. Она каждую минуту ударялась о мебель и ещё больше расстраивалась, когда, думая остановить её волнение, ей протягивали руку. Но было почти магическое средство прекратить у неё припадок: игра на фортепиано. Она могла проводить час и два за инструментом, играя в совершенстве, совершенно правильно соблюдая такт и не пропуская ни одной ноты. По словам Труссо, уже этого одного факта достаточно для того, чтобы, показать, за недостатком других доказательств, что это случай истерической хореи, а вовсе не настоящая пляска св. Витта. Когда больная желала взять какой-нибудь предмет, она хватала его сразу и не выпускала из рук²⁷⁷.

3. Следующий случай, взятый из Annales medico-psychologiques, 1849 года (стр. 50), вполне указывает влияние душевного волнения на спазмы глотки и горла (asthme thymique).

Одна женщина лишилась ребёнка, которому было уже восемь лет, и которого она очень любила. Горе, причинённое ей этим случаем, вызвало у неё мучительное ощущение сжатия в горле, причём малейшее душевное волнение усиливало это ощущение в такой степени, что вызывало значительное стеснение дыхания. Однажды припадок был так жесток, что лицо у неё совершенно посинело, в продолжение двух часов она была без голоса, почти без сознания, как бы в состоянии задушения. На другой день после этого припадка, она поступила в Hotel Dieu в Лионе, в отделение доктора Lavirotte’а. Она хворала уже семь месяцев и оставалась в госпитале приблизительно три недели. Её лечили простыми средствами, она вышла оттуда с некоторым улучшением, но не вылеченная вполне.

4. Икота. Romberg приводит случай совсем не прекращающейся икоты, вызванной душевным волнением. Одна польская еврейка, 21 года, жестоко испугалась во время революции в г. Кракове, и вследствие этого стала икать. Три года спустя после этого она была принята в поликлинику в Берлине вследствие осложнившегося спазма в глотке; икота была громкая и звонкая. Во время припадка она конвульсивно откидывала голову назад, что указывало на участие ещё других нервов, кроме тех, которые имели прямое действие на икоту.

Судороги речи, лепетание и заикание, всегда увеличиваются при скромности, между тем как смелость и необходимость говорить заставляют их исчезнуть. Это испытал Карл I. Он заикался, но, тем не менее, совершенно освобождался от своего недуга, когда ему пришлось говорить во время своего процесса. «Заикания почти не существовало бы без душевного волнения», говорит Marshall Hall, который сравнивает его с нервным дрожанием, отчего многие не способны бывают публично подписать своё имя. Мы не могли найти случая постоянного заикания, которое бы происходило от эмотивного возбуждения.

5. Водобоязнь. Страх, соединённый с представлением о водобоязни, часто вызывал судорожные сокращения мускулов глотки. Случаи этого рода прекрасно подтверждают влияние воображения на тело. Вызывающая их идея так часто происходит под влиянием душевного волнения и настолько усиливается этим последним, что, как мы уже имели случай говорить, часто бывает невозможно отделить одно от другого и изучать отдельно влияние воображения. В следующем случае волнение страха действовало, как очевидная причина:

Romberg, следуя Chomel’ю, рассказывает об одном лионском враче, который присутствовал при вскрытии страдавших водобоязнью и вообразил, что заразился трупным ядом. Он лишился сна и аппетита, и когда попробовал пить, то с ним сделались припадок удушья и судорога глотки. В продолжение трёх дней он бродил по улицам, в страшном отчаянии, до тех пор, пока, наконец, его друзьям не удалось убедить его, что его болезнь воображаемая²⁷⁸. Trousseau говорит, что он знал многих врачей, людей умных и добрых, весьма знакомых с необходимыми условиями для развития бешенства, которые в продолжение месяцев и даже лет, после того как лечили людей одержимых водобоязнью, или же вскрывали трупы подобного рода, сделались предметом более или менее мучительных припадков дисфагии, единственно потому, что они вспоминали о тех ужасных сценах, которых были свидетелями. Время избавило их от этого нервного расположения, которое выражалось судорогами глотки. Они сами себя вылечили, вспоминая объяснение болезни, и стараясь пить всякий раз, когда чувствовали своё болезненное настроение²⁷⁹. Нужно прибавить вместе с Trousseau, что при нервной водобоязни бывает только дисфагия, не бывает общих судорог, спазмы ограничиваются пищеводом, и дыхание свободно. Если дисфагия продолжается более четырёх дней, то она, вероятно, зависит не от отравления, а от одного воображения.

Мемуары королевской Академии в Монпелье содержат историю двух сестёр, укушенных бешеной собакой. Одна из них уехала в Голландию, откуда вернулась только через десять лет. Возвратившись, она узнала, что её сестра умерла от водобоязни. Это так на неё повлияло, что она также заболела этой болезнью и умерла²⁸⁰.

6. Каталепсия. Эта болезнь очень редко встречается за исключением искусственной каталепсии, вызванной брэдизмом.

Мы не хотим рассматривать некоторых случаев душевного расстройства, при котором члены принимают более или менее каталептическое положение. Если бы мы поместили их наряду со случаями каталепсии, к которым они весьма подходят, мы могли бы привести в пример многих больных, которых сильное душевное волнение повергало в состояние умственного оцепенения с каталептическими симптомами.

Доктор Crichton приводит, по Bunety, следующий случай, который он относит к «каталепсии»: «Георгий Грокатский, польский солдат, дезертир, который ушёл из полка летом 1677 года, был найден, по прошествии нескольких дней, в кабаке нижнего этажа, где он пил и очень веселился. В ту минуту, как его арестовали, он пришёл в такой ужас, что громко закричал и немедленно потерял способность речи. Приведённый на военный двор он был не в состоянии выговорить ни слова; мало этого, он стал неподвижен как статуя и, по-видимому, ничего не сознавал. В тюрьме, куда его отвели, он не мог ни пить, ни есть. Сначала ему угрожали, затем пробовали его успокоить: все старания были напрасны. Он остался нечувствителен и неподвижен. С него сняли кандалы, вывели из тюрьмы, но он не шевелился. Таким образом он провёл двадцать дней и двадцать ночей, во время которых не принимал никакой пищи и совсем не испражнялся. Он постепенно опускался и умер»²⁸¹.

«Medical Times and Gazette» от 23 мая 1868 года вкратце передаёт замечательный случай паралича, вызванного страхом. Дело было во время заседания суда в Лимерике, где двое мужчине обвинялись в убийстве одного из родственников. Тот, который жаловался, указал на своего отца, как на свидетеля. Мать арестантов, до крайности раздражённая тем, что, на основании показания этого человека, её сыновья были осуждены на заключение в тюрьму, выразила свои чувства проклятием, пожелав, чтобы в ту минуту, как они выйдет из залы суда, старик был разбит параличом. И он, действительно, упал разбитый параличом, так что его должны были отвезти в госпиталь. Так как эта необыкновенная болезнь не поддавалась легко, обыкновенным способам лечения, то попросили женщину взять назад своё проклятие, плюнув на больного, но она с жестокостью отказалась это сделать, и больной остался в госпитале²⁸².

Весьма древним синонимом паралича является афазия, которая указывает, что при этом болезненном состоянии бывает затруднение или потеря речи. Это явление часто бывает при параличе эмотивного происхождения, но, естественно, может присоединиться и к самым разнообразным расстройствам нервной системы, как параличе языка, мышце пищевода, потеря памяти и т. п.

Немота, причинённая ужасом или иным душевным возбуждением, может, как мы уже сказали, относиться к различным патологическим условиям. Но обыкновенно её можно отнести к потрясению двигательных центров, отчего происходит временный парез ядер в исходе нервов, которые возбуждают или мускулы артикуляции слова, или мускулы образования звуков, или же тем и другим вместе. Нервы не подчиняются больше воле, но при этом остаётся язык жестов и письма. Вот случай, который недавно имел место в Алдересготе; он рассказан майором Миллер, смотрителем военной тюрьмы, и касается действия гнева у человека, сделавшегося жертвой проклятий, которые он посылал другим. «Один арестант, которому сделал выговор во время работ сторож, пожелал, «чтобы всемогущий Бог сделал этого сторожа немым». В ту же минуту сторож сделался немым, и это продолжалось семь дней. В продолжение всего этого времени он был совершенно неспособен выговорить слова. Он не притворялся, потому что казался очень несчастным и озабоченным»²⁸³.

Доктор Handfield Jones цитирует по Касперу случай с матросом, принятым Paulini на корабль, где он был хирургом. Однажды случилась страшная буря, угрожавшая смертью целому экипажу. Один матрос, здоровый датчанин, 30 лет, белокурый и с белым цветом лица, пришёл в такой ужас, что немым свалился на палубу. Затем у него выступил кровавый пот, что увеличивает интерес этого случая, о чём мы будем говорить в другом месте. Прибавим лишь, что симптом этот исчез, одновременно речь возвратилась, и матросу стало гораздо лучше, как только буря прекратилась.

В случаях, приведённых нами, сильное душевное волнение потрясло двигательный центр, функция которого заключается в выражении мыслей при помощи мускулов речи. Способность произношений более не существовала, но нет причины предполагать, чтобы эти больные не могли выражаться помощью жестов или письма,

Todd приводит следующий случай:

«Больному было 50–60 лет; он был раздражительного и ипохондрического темперамента. Однажды вечером, в его семье говорили о чём-то, не имевшем особенного значения, причём один из присутствовавших слишком ему противоречил. Он сильно возражал, противник отвечал тем же, и, наконец, пришёл в такое сильное возбуждение, что совершенно потерял способность говорить... Больной прекрасно пользовался своими мускулами, вполне владел движениями рук и ног, мог подписать чек, и вообще его умственные способности, казалось, были невредимы.

Но он не мог говорить, а когда пробовал, то попытки его ограничивались одним лишь криком. Афазия продолжалась приблизительно неделю. По истечении этого срока больной поправился, а когда стал говорить, способность речи вполне восстановилась в короткое время».

Душевное волнение может настолько повлиять на нервы сердца, что произойдёт сильное сокращение, тоническая судорога этого органа. Появление же судороги в органе, столь важном для жизни, может повести за собой смерть. Трудно бывает определить, зависит ли подобный результат от потери равновесия в распределении нервной силы, или же это прямое действие нервной силы на мышцы.

Hunter умер от грудной жабы, причинённой припадком гнева. Интересно вспомнить здесь обстоятельства его смерти и результаты вскрытия его тела. Администраторы госпиталя св. Георгия, которым он был сотоварищем, утвердили по отношению к студентам правило, которое, по-видимому, имело целью исключить соотечественников Huntera. Последний попросил однажды у совета разрешения принять двух молодых людей, чего нельзя было сделать на основании нового правила. Перед собранием, говорит его биограф, он выражал одному из друзей свои опасения относительно того, что произойдут неприятные споры и то убеждение, которое он имел, что споры эти будут иметь для него, наверное, роковое значение. Приехав в госпиталь, он нашёл совет собравшимся: он вошёл в залу заседаний, представил прошения молодых людей и стал их сильно отстаивать. Тогда он сделал несколько замечаний, на которые один из его товарищей нашёл нужным сделать немедленные и сильные возражения. Hunter моментально перестал говорить, встал из-за стола, за которым сидели члены собрания и, стараясь сдерживать свой гнев, поспешно удалился в соседнюю комнату. Не успел он войти туда, как испустил глубокий стон и без чувств упал на руки доктора Robertson’a одного из госпитальных врачей, случайно находившегося там. Сделали всё возможное, чтобы возвратить его к жизни, надеясь, что у него только обморок или слабость, аналогичная тем, которые часто с ним бывали, но всё было напрасно: он действительно умер. При вскрытии нашли его сердце глубоко изменённым. Орган был мал, до некоторой степени расслаблен и сильно сокращён. В полостях левого предсердия были белые бляшки. Венечные артерии были перерождены в окостеневшие трубочки, которые трудно было резать, заслонка также была значительно окостеневшей. Двустворчатая заслонка значительно окостенела. В аорте, сонных артериях и их разветвлениях, одинаково были белые пятна и большое количество окостеневших точек.

Вероятно, что при таком тяжёлом состоянии, как то, о котором сейчас была речь, сильные и продолжительные судороги сердца должны иногда причинять смерть. Но также вероятно, с другой стороны, и то, что эмотивное возбуждение может повести к тому же смертельному исходу, определяя совершенно другое состояние мышечной ткани сердца. В этом случае орган перестаёт сокращаться; он растягивается и становится инертным. В мускулах произвольного движения часто происходят эти два противоположных состояния под влиянием эмоций, таким образом, рука может сократиться, оставаясь способной к действию, или быть парализованной. Единственное различие, существующее между судорогами и параличом сердца, это то, что следствия не одни и те же, потому что рука не есть существенный орган для жизни²⁸⁴.

Доктор Peacock, мнение которого имеет большое значение благодаря продолжительной опытности, которой он достиг в лечении болезней сердца, нам сообщал, что ему часто приходилось наблюдать, что у женщин сердцебиения и вследствие этого расширение сердца шли рядом с душевными беспокойствами и другими эмотивными влияниями. Он никогда не встречал случаев разрыва сердца вследствие душевного волнения.

Говоря о перемежающемся пульсе, доктор Richardson замечает: «я никогда не видал случаев, где бы болезнь не была следствием беспокойства, нравственного потрясения, страха, горя, или других подобных впечатлений. Я встречал много случаев, когда сам больной, будучи в состоянии заметить перемежающийся пульс, мог указать в точности момент, когда он почувствовал то расстройство, которое было причиной этого²⁸⁵.

Неудивительно, что в наше время, когда беспокойная жизнь и напряжение чувств во всех отношениях так значительно повышены, приходится наблюдать с несомненной очевидностью умножение сердечных припадков. Из недавних работ доктора Quain’а о сердце нам известно, что «в продолжение двадцати последних лет, количество смертей у мужчин всех возрастов, вследствие болезней сердца, поднялось с 5,746 в 1851 году до 12,428 в 1870. Число болезней сердца на 1.000 живых людей простиралось до 0,755 с 1851 по 1855; оно поднялось до 1,085, начиная с 1866 по 1870. Нужно заметить, между прочим, что увеличение заболевания падает на те годы, когда индивидуум работает и вообще принимает активное участие в общественной жизни. Не существует изменения в числе смертей относительно этой причины у мужчин до двадцатипятилетнего возраста. От 20 до 45 лет число смертей возросло с 0,553 на 0,709. Пропорциональное увеличение смертности от болезней сердца едва заметно у женщин в 25 лет жизни, продолжительность которой от 21 до 45»²⁸⁶.

Расстройство деятельности сердца, выражающееся обмороком, есть явление обыкновенное, как последствие эмотивного возбуждения. Легко понять, что, если сердце здоровое, то от этого не может произойти ничего важного; но если оно больное и функция его уже надорвана, оно падает под влиянием сильной и бурной страсти. Здесь, как и в других случаях, мы находим, что подобные результаты являются последствием весьма противоположных эмоций, радости и страха, например, которые, тем не менее, сходны в том отношении, что они быстры и внезапны²⁸⁷.

Действительно, внезапная радость, по-видимому, имеет такое же сильное влияние, как и страх или горе. Казалось бы, трудно понять, каким образом, если одно из двух лиц подвергнуть действию подавляющей эмоции, а другое действию возбуждающей, первое останется спокойным, в то время как второе упадёт в обморок. А между тем, так бывает на самом деле. John Hunter’y передавал лорд Eglinton, что, когда двое солдат бывали присуждены к расстрелянию, и один из них должен был получить прощение после того, как расстреляют первого, тот, который получал помилование и следовательно отсрочку, обыкновенно падал в обморок, в то время как осуждённый на смерть оставался спокоен. Сэр Philip Francis говорит по поводу одного важного события своей жизни: «В то время как моё разорение только ещё предстояло, я чувствовал бесконечно большое душевное расстройство, нежели тогда, когда оно действительно совершилось. Положение, безусловно, очевидное, заставляющее человека немедленно действовать, приводит его к принятию какого-нибудь решения, и самый факт этой решимости придаёт силу характеру». В только что описанном случае, как кажется, сознание, после того как оно было, так сказать, приковано к факту неизвестности, немедленно ослабевает, лишь только не представляется ничего, имеющего интересе в будущем или настоящем, что могло бы остановить или упрочить внимание. Но, напротив, пока грозит катастрофа, сознание относится к нему стойко, и обморока не происходит. Можно было бы, может быть, сказать, что проницающее возбуждение неприятной эмоции действительно мешает обмороку, в то время, как приятная эмоция, напротив, благоприятствует ему, расслабляя нервную систему.

История Люкреции Давидсон, молодой американки, так рано обнаружившей счастливое дарование к поэзии, и умершей 17 лет, служит доказательством того, что припадки слабости могут произойти от большой радости. Она была, как говорят, так сильно впечатлительна, и настолько развито было в ней чувство прекрасного, что ей сделалось дурно только оттого, что она слушала некоторые мелодии Moor’а, очень нравившиеся ей. И, несмотря на такую наклонность, могущую иметь серьёзные последствия, она просила повторения этих мелодий: настолько были приятны доставляемый ей ощущения.

Радость, действие которой так благотворно, когда она умеренна, становится, напротив, вредной, когда она чрезмерна. Мы несколько лет тому назад читали рассказ об ирландских каторжниках, осуждённых навечно, которые умерли, узнав, что их помиловали.

Два следующие факта хорошо известны; Валерий Максим рассказывает, что две римлянки умерли от радости, увидав своих сыновей, возвратившихся здоровыми и невредимыми с битвы при Тразименском озере. Одна из них умерла, обнимая сына; другая же была поражена, внезапно увидав появление своего сына в ту минуту, как она приходила в отчаяние, считая его мёртвым.

Из истории известно, что Софокл, достигнув преклонного возраста, но ещё вполне владея всеми своими интеллектуальными способностями, сочинил трагедию, которая была увенчана, и успех её был так велик, что он умер от радости. Хилон из Лакедемонии умер от радости, обнимая сына, выигравшего приз на олимпийских играх. Juventlus Thalma, которому оказывали почести за покорение Корсики, умер у подножия алтаря, где он приносил благодарение. Fouquet, как говорят некоторые авторы, внезапно умер, узнав, что Людовик XIV возвратил ему свободу. К этим фактам можно ещё присоединить Диагора, родосского атлета, умершего при виде своих трёх сыновей, возвратившихся увенчанными с олимпийских игр, и Дионисия, второго тирана этого имени, который умер, узнав, что его трагедия выиграла приз за поэзию.

Нередко приходится видеть, как возбуждение при страхе усиливает энергию всё время, пока оно действует; но как только оно прекращается, организм стремится к реакции. Многие из людей в виду опасности производят героические поступки; но лишь только опасность миновала, они начинают с того, что падают в обморок. Это так известно, что, кажется, не требует подтверждения в примерах. Между тем вот случай, передаваемый Hunter’ом; он так сюда подходит, что мы не можем удержаться от желания его цитировать.

«Одна барыня ложилась в постель, как вдруг увидала, что дверь в её спальню отворилась, и один из домашних лакеев вошёл в комнату с пистолетом в руке. Она немедленно потушила свечу, отодвинула кровать от стены, спрятавшись в образовавшийся таким образом проход. В потёмках лакей уронил стол, который стоял посредине комнаты. Это его взволновало. Тогда барыня вышла из своей засады и достигла дверей, которые она имела присутствие духа запереть за собой на ключ. Она разбудила прислугу, но, как только увидала себя вне опасности и получила помощь, так немедленно лишилась чувств, и никто не знал в чем дело, пока она не пришла в себя. Тогда отыскали преступника, который в свою очередь лежал в обмороке.

Некто Froud, 52 лет, житель Лондона, в продолжение многих лет служивший чиновником при военном министерстве, пришёл в сильное возбуждение после совета кабинета 23 февраля 1874 года. Через несколько дней после этого, он заболел, и в постели уже читал речь, произнесённую Дизраэли в графстве Букингам. Тогда он пришёл в необыкновенное возбуждение и стал выражать свою радость от успеха консерваторов, причём поднялся с постели и направился к жене, которая была тут же в комнате. Последняя обняла его, и стала было успокаивать, но он вырвался у неё из рук и упал мёртвый на пол. Во время следствия, доктор Р. Travers Stain представил, что он делал вскрытие трупа, признавая, что смерть, ускоренная возбуждением, произошла от болезни сердца.

Как пример влияния страха или ожидания на сосудистую систему, мы, прежде всего, приведём следующий факт²⁸⁸; он касается чрезвычайно интеллигентной дамы. Несмотря на то, что испытанное ею душевное волнение касалось другой особы, она, тем не менее, сама подверглась его влиянию.

Однажды она прогуливалась около одного публичного учреждения и увидала ребёнка, которым особенно интересовалась, выходившего из железной двери. Затем она увидала, что, отворив эту дверь, ребёнок её не придерживал, так что она готова была захлопнуться за ним; ей даже казалось, что это непременно сделается и с достаточной силой, чтобы раздавить ребёнку ногу, но, тем не менее, ничего подобного не случилось. «Мне невозможно было, говорит она, сказать или действовать достаточно быстро, чтобы помешать тому, чего я боялась; затем я почувствовала, что не могу больше двигаться: такая сильная боль развилась в моей ноге, в том самом месте, где, я думала, будет ранен ребёнок, так что я могла лишь приложить руку, чтобы уменьшить необыкновенную чувствительность. Я убеждена в том, что не сделала никакого движения, которое могло бы мне причинить вывих, или растяжение. Возвращение домой (мне нужно было пройти приблизительно четверть мили) было весьма тяжело. Когда я сняла чулки, то увидала вокруг лодыжки круг, как бы окрашенный блестящей жидкостью; с другой стороны было широкое пятно того же цвета. На другой день, вся нога распухла, и я должна была остаться в кровати несколько дней».

Доктор Marmisse (из Бордо) приводит случай, очень похожий на этот. Дело касается одной служанки, которая видела, как пускали кровь её госпоже, за которой она давно и усердно ходила. Она почувствовала такое сильное волнение, что в момент, когда хирург вонзил ланцет в руку больной, она почувствовала в локтевой складке ощущение укола, и вскоре после этого на этом месте появился кровоподтёк²⁸⁹.

Вот случай, где смена беспокойства радостью, очевидно, произвела смерть. Случай этот касается сорокатрёхлетней женщины, дочь которой ехала по железной дороге в тот день, когда произошло столкновение двух поездов, причём многие путешественники были ранены. Известие об этом тревожном случае пришло как раз в то время, когда мать на станции встречала свою дочь. Последняя недолго спустя прибыла здоровой и невредимой. Порыв радости, сменивший беспокойство, был свыше того, что мог перенести организм бедной женщины. После того, как она заключила свой дочь в объятия, с ней сделался апоплексический удар, и она умерла двенадцать часов спустя. Этот случай напоминает наблюдение, сделанное Haller’ом, который говорит, что внезапная и сильная радость часто убивает, усиливая кровообращение, и вызывая, таким образом, настоящую апоплексию²⁹⁰.

Во многих случаях смерти, последовавшей от эмотивного возбуждения, невозможно бывает, вследствие недостатка сведений, определить в сердце ли, или в головном мозгу произошло повреждение, вызвавшее роковой конец. Так было с Изократом, о котором Мильтон говорит в своих стихах: известие о бесчестной победе при Хоронее, роковой для свободы, убило этого красноречивого человека.

9. Разрыв лёгочных сосудов. – Descuret говорит о женщине 64 лет, подверженной сильным припадкам гнева. Он видел её во время одного из них: «её маленькие глазки сверкали, лицо было налитое, вены на шее широко растянуты; при этом сильный припадок кашля, заставивший её выплюнуть багрового цвета кровь». Ей помогли, сделав кровопускание.

Здесь следует напомнить рассказ об одном венецианском доже. Frangois Foscari, в 1547 году, внезапно умер от кровохаркания, услыхав, как звонили в колокол св. Марка в знак приезда его наместника²⁹¹ .

10. Кровавый пот. – Между действием эмотивных возбуждений нужно включить разрыв кожных капилляров, или просачивание через их стенки количества крови, достаточного, чтобы произвести кровянистую транспирацию.

Мы ограничимся приведением одного лишь факта этого рода. Он касается тридцатилетнего матроса, который, полный ужаса во время бури, не только упал на пол без слов, но ещё на лице у него появились капли пота ярко кровавого цвета. Сначала думали, что кровь идёт из носу, или же что матрос был ранен во время падения, но, вытирая блестящие капли, хирург был удивлён, видя, как новые их заменяли. Этот окрашенный пот вытекал из различных частей лба, щёк и подбородка, но дело не ограничивалось этим, потому что, когда расстегнули одежду, нашли то же самое на шее и груди. Вытирая и исследуя старательно кожу, хирург ясно видел, что жидкость выступала из отверстий потовых желёз. Эта жидкость так сильно пачкала, что когда брали в руки платок, которым вытирали, то все пальцы были в крови. Когда этот кровавый пот прекратился, человек этот снова получил возможность говорить.

11. Волосы. – Вообще думают, что горе или страх заставляют седеть волосы.

Существует мнение, более основанное на общественном убеждении, нежели на физиологии, что это может произойти в одну ночь. Несомненно, что нравственные причины могут постепенно заставить поседеть, и это в достаточной степени служит доказательством влияния духа на питание волос. Мы наблюдали изменение цвета волос, то в каштановый, то в серый, соответственно здоровому или нездоровому состоянию духа. Некоторые лица сомневаются в том, чтобы можно было внезапно поседеть; вот интересное доказательство этого: случай был наблюдаем М. W. Р. Cock’ом.

Thomas W... приблизительно двадцати лет, сын молочника, был большой, хорошо сложенный и здоровой наружности малый, несколько смугловатый, с чёрными, слегка вьющимися волосами на голове. Его общий вид был вид здорового и хорошо сложенного человека; занятие его, не трудное, заставляло его быть постоянно на воздухе. Один из его товарищей безрассудно обманул его, будто бы одна молодая девушка из города хочет на следующий день идти в суд с жалобой на него в том, что он был отцом её ребёнка. Бедный W. онемел от изумления. Эта новость сильно потрясла весь его организм; горькая злоба наполнила его сердце, и душевное настроение его было глубоко потрясено. Он поспешил возвратиться домой и лёг в постель, чтобы отдохнуть. Но сон бежал от него; голова его горела, из всех углов его комнаты, как ему казалось, надвигались несчастья. Вот каково было действие плохой шутки. Наступление утра не принесло ему покоя; он казался подавленным горем и беспокойством, и его волосы потеряли свой обыкновенный цвет и обратились в светло-серые, цвета железа. Он не понимал, как это могло произойти. На другой день бестолковая шутка объяснилась, но дурные её действия долго продолжались. Почти двадцать лет спустя, несмотря на его хорошее здоровье, способности его ума сохранили следы жестокого потрясения, которое ему пришлось испытать: его волосы были совершенно седы, и стало очевидным, что он понесёт до могилы признаки своего сумасшествия²⁹² .

Мы знаем одного капитана корабля, сорока приблизительно лет, претерпевшего два кораблекрушения. Первый раз он потерял всякую надежду спастись, и его волосы быстро побелели; в другой раз, после известного промежутка времени, они ещё больше побелели. Он не мог решиться возвратиться обратно в море и вышел в отставку.

Bichat, который не признавал скептицизма Haller’а, уверял, что он знал, по крайней мере, пять или шесть примеров, когда волосы потеряли свой цвет меньше чем в неделю; он привёл в пример одно лицо из своей семьи, которое в одну ночь совершенно поседело, вследствие дурной новости. Нет никакой причины сомневаться в том факте, что, под влиянием печали, у Марии Антуанетты быстро поседели волосы. Монтескье сам про себя рассказывает, что его волосы поседели в продолжение одной ночи, потому что он получил новости о своём сыне, которые очень его встревожили. Ещё недавно в архиве Вирхова, доктор Laudois, из Грефсвальда, приводил случай быстрого поседения волос. Но мы не имеем в нашем распоряжении никаких иных сведений об этом факте, кроме того, что, старательно исследуя эти волосы, он нашёл в самой толще их большое количество пузырьков воздуха.

Pouchet, собрав большое количество фактов, относящихся к седеющим волосам, пишет следующее: «Тщательные наблюдения, сделанные выдающимся физиологом Brown-Sequard’ом над самим собой, не оставляют больше никакого сомнения; когда пришёл известный момент, достаточно менее дня для того, чтобы волосы наполнились частицами воздуха и приняли свой белый цвет. Доктор Cassan сообщил историю одной дамы Leclére, которая была вызвана в палату пэров в качестве свидетельницы по процессу Louvela, и которая испытала при этом такое нравственное потрясение, что в продолжение одной ночи её волосы совершенно побелели. Наконец, мы имеем ещё более интересное из всех других и решительное наблюдение доктора Parry, старшего хирурга в Индии. Дело касается одного восставшего сипая (индийский солдат), который был забран английскими войсками в 1858 году и которого расстреляли. Вдруг один из солдат заметил, что волоса пленника седели на глазах всех, и обратил на это внимание майора; этот последний мог следить за прогрессивным обесцвечением волос, совершенно закончившимся в течение того промежутка времени, который понадобился для допроса этого несчастного, приблизительно в полчаса... Голландский медик Junius рассказывает про одного испанского сеньора, застигнутого в монастыре и осуждённого Фердинандом Католиком на обезглавливание; он совершенно поседел в ночь, следующую за этим осуждением. Сам кастильский король, вследствие этой причины, отменил уголовную кару. То же, говорят, случилось и с Людовиком Сфорца, в тот день, когда он попал в руки Людовика XII. Генрих IV рассказывал, что во время Варфоломеевской ночи он оставался двадцать четыре часа уничтоженный, держась руками за голову, и что, по прошествии этого времени, борода и волосы его поседели на подбородке и висках, где он опирался руками. Утверждают, что сэр d’Andelot, скомпрометированный в деле графов Egmonta и Horn’а, когда узнал о казни своего брата Петра, оставался несколько часов подряд, склонив голову на одну руку; когда он её поднял, часть его бороды и одной брови на той же стороне были совершенно белы. Наиболее трогательная из всех этих историй – это история Guarini, профессора греческого языка в Вероне, человека наиболее возвышенного ума эпохи Возрождения. По рассказам Virunio, волосы Guarini вдруг поседели, при известии о потере в море ящика с манускриптами, за которыми он сам ездил в Константинополь»²⁹³ .

Pouchet доказывает, что в случаях этого рода нервное влияние поражает пигмент, и это на основании того действия, которое производит на животных сечение нервов и последовательное обесцвечение при этом той их части, в которой продолжается иннервация. Если, например, взять рыбу палтус, покрытую чёрными пятнами, сделать ей перерезку нервов и посадить в аквариум на песчаное дно, то всё тело её побледнеет, за исключением той части, которая более не подвергается влиянию головного мозга. Нервы здесь весьма несложны и следуют за артериями. Если посредине тела палтуса отделить два или три из этих нервов, то на коже получается поперечная чёрная полоса, соответствующая происхождению этих нервов. Если разрезать личной нерв, то палтус, который стал бледным, носит чёрную маску, что имеет очень странный вид. Рыба эта, как известно, живёт на песке, среди которого с трудом различима, благодаря своему серому цвету, но лишь только приближается к ней какой-либо предмет, на теле её немедленно появляются широкие чёрные пятна, Тот же факт доказывает Листер в своих исследованиях над пигментированными клетками кожи лягушки.

12. Молоко. Известно влияние эмотивных возбуждений на выделение молочной железы, и не трудно найти категорические доказательства этого. Достаточно привести несколько замечательных случаев.

Descuret приводит случай, как, в продолжение четырёх лет, одна молодая женщина внезапно потеряла своих двух детей и одного грудного, потому что кормила их грудью немедленно после припадков сильного гнева²⁹⁴ . Он говорит также, что и Parmentier и Deyeux констатировали, что после сильного эмотивного возбуждения молочные железы выделяют лишь серозную, невкусную и желтоватую жидкость, вместо белой, приятной и сладкой²⁹⁵ . Copland заимствует у Graëfe истории женщины, которая сильно испугалась неделю спустя после родов. За этим последовала потеря молока, во-первых, а затем брюшная и общая водянка.

Мы остановимся подольше на выделении молока, потому что изменение в его количестве и составе самым решительным образом обнаруживается на ребёнке в расстройстве его пищеварительной системы, представляющей для испытания качества молока более чувствительный аппарат, нежели всевозможные химические аппараты. Сэр Астлей Купер приводит следующие положения, как результат обширных и внимательных исследований.

а) «Выделение молока происходит лучше в спокойном состоянии ума, при весёлом расположении духа, тогда молоко отделяется в достаточном количестве и бывает полезно ребёнку. Наоборот – тревожное состояние уменьшает количество молока, делает его жидким и серозным, и расстраивает желудок и кишки ребёнка, причиняя внутренний жар и рези. Припадки гнева у матери делают молоко творожистым, что отражается на ребёнке резями и зелёными испражнениями. Горе матери имеет также вредное влияние на кормление и на ребёнка. Потеря близких или неприятная перемена денежных обстоятельств часто до такой степени уменьшают количество молока, что делают необходимой постороннюю пищу для поддержки ребёнка. Тревожное состояние ума также уменьшает количество и портит качество молока. Получение неприятного письма внезапно прекращает прилив молока, и грудь становится пустой. Если ребёнок болен, и мать беспокоится о нём, она жалуется своему доктору, что у неё мало молока, и что у ребёнка рези и частые зелёные, пенистые испражнения. Страх имеет очень сильное влияние на выделение молока. Мне рассказывал врач, много практиковавший между бедными, что опасение грубого обращения пьяного мужа совершенно останавливало прилив молока на некоторое время. Когда это случается, грудь становится почти пустой, а то небольшое количество молока, которое продолжает ещё выделяться, имеет в высшей степени раздражающие свойства, и проходит довольно много времени прежде, чем восстановится нормальное выделение. Ужас, т. е. сильный и внезапный страх, мгновенно прекращает выделение молока. Сэр Астлей Купер рассказывает два поразительных случая, в которых выделение молока, перед тем вполне нормальное, было совершенно прекращено этой эмоцией.

Есть даже свидетельства в пользу того заключения, что молоко приобретает ядовитые свойства под влиянием сильного умственного возбуждения; многие явления, которые иначе пришлось бы приписать простому совпадению, подтверждают такое заключение, если их сопоставить с фактами менее поразительного, но столь же решающего характера, о которых упоминалось выше.

b) «Один плотник поссорился с солдатом, поставленным к нему на постой, и солдат бросился на него с обнажённой саблей. Жена плотника, в первую минуту онемевшая от ужаса, вдруг бросилась между ними, вырвала саблю из рук солдата, разломала её в куски и швырнула в угол. Во время свалки пришли соседи и разняли дерущихся. В этом состоянии сильного волнения мать вынула ребёнка из колыбели, где он лежал совершенно здоровый, она дала ему грудь и этим решила его участь. Через несколько минут ребёнок перестал сосать, стал беспокоиться, тяжело дышать и вскоре опустился мёртвый на руки матери. Доктор, за которым тотчас же послали, нашёл ребёнка лежащим в колыбели и как бы спящим со спокойным лицом, но все его усилия возвратить его к жизни остались тщетными – ребёнок умер».

В этом интересном случае молоко претерпело, по-видимому, перемену, придавшую ему сильное усыпительное действие на чувствительную нервную систему ребёнка.

с) Подобные факты рассказываются и другими авторами. М-р Вардроп рассказывает, что однажды ему случилось вырезывать опухоль за ухом одной кормящей. Всё шло хорошо, но она вдруг страшно рассердилась, и ребёнок, вскоре после того пососавший грудь, умер в конвульсиях. В другой раз его позвали к ребёнку, с которым сделались конвульсии после того, как он пососал грудь кормилицы, которой сделали перед тем строгий выговор, и сэр Ричарде Крофт говорил ему, что видел много подобных случаев. Вурдах (Physiologie) рассказывает ещё три таких же случая.

Следующий случай, взятый из личных наблюдений автора, окажется, быть может, одинаково ценным для физиолога, как пример равно пагубного влияния эмоций другого характера, и может послужить вместе с предшествующими полезным предостережением матерям, заставив их поменьше останавливаться на печальных мыслях и вообще не предаваться сильным волнениям.

d) Одна дама, у которой было несколько человек детей (из которых ни один не обнаруживал расположения к болезням мозга, и младший был здоровый ребёнок, нескольких месяцев от роду), услыхала о смерти (от острой головной водянки) грудного ребёнка одной своей знакомой, с которой была очень дружна, и семья которой увеличивалась почти одновременно с её собственной. Этот случай, естественно, сделал на неё сильное впечатление, и она особенно много думала о нём потому, что была в то время разлучена с остальной семьёй и часто оставалась одна со своим грудным ребёнком. Раз утром, покормив ребёнка, она положила его в колыбель спящего и, по-видимому, совершенно здорового. Вскоре внимание её было привлечено каким-то шумом. Подойдя к колыбели, она нашла ребёнка в конвульсиях, которые продолжались несколько минут и окончились смертью ребёнка.

Хотя в этом примере влияние эмоций обнаруживается менее явственно, нежели в предыдущих, оно всё же едва ли может подлежать сомнению; естественно, что в душе матери при подобных обстоятельствах самым сильным чувством должно было быть опасение за своего ребёнка, страх, что её собственное дитя может умереть так, как умерло дитя её подруги, и, весьма вероятно, что эта мысль особенно сильно мучила её в минуту кормления в то утро.

I. Приятные эмоции имеют благоприятное влияние на функции питания. Таким образом, впечатления этого рода, приспособленные так, чтобы действовать на определённую точку тела, могут способствовать к восстановлению здоровья.

II. Сильные эмоции могут расстроить питание. Таким образом, эмотивные расстройства являются первой причиной различных болезней воспалительного характера или тех, при которых процесс питания замедляется или вовсе приостанавливается.

III. Что касается отделений, то эмоции, вызывая более значительный приток крови к железам, увеличивают чувствительность и повышают температуру; они, таким образом, возбуждают эту функцию. Они могут произвести этот эффект, прямо действуя на нервы, прилегающие к железам.

IV. Тяжёлые эмоции могут видоизменить количество отделении, то есть относительную пропорцию тех элементов, которые входят в их состав.

V. Эмоции могут приостановить отделения, или слишком ускоряя поток крови в железах, или же, напротив, уменьшая прилив, или же, наконец, прямо действуя на железы. Вообще же деятельность желёз, находящихся в специальном соотношении с той или иной эмоцией, растёт в прямом отношении к силе этой эмоции, но, тем не менее, если эмоция слишком сильна, процесс отделения приостанавливается.

VI. Приятные эмоции действуют вообще одинаково, они увеличивают деятельность отделения, но неприятные могут или возбуждать, или вовсе остановить функцию. Так горе раздражает слёзные железы, а гнев слюнные. Чрезмерное горе останавливает отделение слёз, страх останавливает отделение слюны, беспокойство задерживает отделения желудочные. Из ряда выходящий страх возбуждает выделение пота.

1. Ньютон мог при известных обстоятельствах и без всякого усилия воли ясно представить себе образ солнца, когда об этом думал. Мы можем прибавить здесь, что доктор Wigan упоминает о семействе, каждый из членов которого «мог произвольно, закрыв глаза, представить себе добровольно какой-нибудь предмет и нарисовать его на память более или менее верно».

2. Доктор Guy рассказывает, что, будучи совсем ещё ребёнком, отличался худобой и слабым здоровьем и имел способность произвольно создавать себе весьма ясные видения. «Я мог, – говорит он, – нарисовать в маленьком виде, на чёрном фоне, наиболее сложные картины, дополнять один после другого все предметы, придавая им их настоящие очертания и цвет. В этот период воображение моё необыкновенно сильно работало во время сна, что заставляло меня видеть самые ужасные сновидения. Когда моё здоровье поправилось, я потерял эту способность произвольно создавать себе видения; потом с семилетнего возраста это не повторялось, несмотря на то, что, при различных обстоятельствах, я страдал ложными впечатлениями чувства слуха²⁹⁶ .

Гёте также мог иметь произвольные видения.

3. Один медик из наших друзей, ныне умерший, имел замечательную способность добровольно представлять себе лица знакомых ему особ или других. Так как он прекрасно рисовал, мы предложили ему нарисовать лица, которые он таким образом видел и, в 1874 году, представили его рисунки в годичном заседания лондонского медико-психологического общества. Следующий случай указывает влияние воли на нормальное ощущение: в провинции Анвер есть известный врач, который может во всякое время дня, и в какой угодно части своего тела, произвольно вызвать более или менее сильную боль различной интенсивности. Он производит её более или менее легко в различных частях тела. От суставов боль распространяется на все нижние части органа, начиная с шейной области, на всю голову; начинаясь в спине, она сообщает груди ощущение сжатия; от почек боль распространяется к животу. Но наиболее выраженные ощущения сила воли производит в ладонях рук. Во всех других частях боль исчезает, лишь только воля, которая её произвела, перестаёт действовать, но в руках она долго остаётся, и она даже очень сильна здесь, так что пациенту нужно очень сильно развлечься, чтобы он мог от неё избавиться. Нужно прибавить, что в то время, когда этот врач воспроизводит таким образом боль, пульсация сосудов гораздо заметнее в тех частях, где чувствуется боль²⁹⁷ .

4. Воля может прямо действовать на выполнение, или, по крайней мере, на подражание различным формам дыхательных движений, вздоху, зевоте, рыданию, смеху, кашлю и чиханию. Когда эти движения не зависят от местного раздражения, они обыкновенно бывают вызваны умственными возбуждениями, которые мы изучали в главе об эмоциях.

Это факт, доказательства которого нам даёт Hunter, не только в своих работах, но и в тех припадках, которые он сам испытал. У него однажды был замечательный припадок, во время которого он мог силой воли заставить себя продолжать дышать. И в самом деле, в его биографии можно прочитать, что у него однажды была таким образом весьма опасная судорога, нечто вроде остановки биения сердца, продолжавшаяся три четверти часа, несмотря на энергичное лечение, употреблённое доктором Hunter’ом, сэром George Dacer’ом и проч... Сильная эмоция была непосредственной причиной этого приступа. Во всё время припадка, чувствительность и произвольные движения находились в нормальном состоянии, и Hunter мог усилием воли дышать, с твёрдым намерением сохранить жизнь, и однако, как он говорит дальше, эта стойкость дыхания была, вероятно, бесполезна, потому что кровообращения больше не происходило²⁹⁸ .

5. John Hunter наблюдал факт, указывающие на влияние воли на противоположные рефлекторные акты:

«Одна женщина, 46 лет, несколько лет страдала судорожной кривошеей (torticolis). Когда она обращала внимание, то всегда могла предупредить судорогу больного sternocleido-mostoldeus, вызывая сокращение мускула на противоположной стороне. Этот мускул не сокращался сам по себе, нужно было, чтобы она слегка заставляла его сокращаться, тогда он продолжал это делать до тех пор, пока приходил вполне в состояние, в которое его желали привести».

6. Весьма интересно, с точки зрения физиологической, разобрать, каким образом воля может, при случае, иметь прямое действие на сердце и гладкие мышцы. Но если даже признать это прямое действие, то оно, по крайней мере, слишком редко встречается для того, чтобы иметь большее практическое значение.

Один выдающийся член королевского лондонского общества, М. Fox, недавно умерший 79 лет, нам говорил, что он мог, усилием воли, увеличивать от десяти до двадцати в минуту число ударов пульса. По нашей просьбе, он сделал опыт, не без колебания, потому что чувствовал, что это было небезопасно, или, по меньшей мере, потому, что был убеждён в том, что его здоровье могло от этого пострадать. Мы его заставили сесть и исследовали пульс, имевший 63 пульсаций, он был мягкий и правильный. Приблизительно через две минуты, число пульсаций достигло 82. Мы спросили его, каким образом он достиг этого результата, на это ответил он нам, что ему трудно определить свойство его усилий, но что он думает, что они зависят «отчасти от особенного рода импульса, сопровождающегося внутренней дрожью, а отчасти от действия на дыхание». Однако так как достаточно бывает, при известных обстоятельствах, просто направить внимание на сердце для того, чтобы увеличить число его ударов, то нет необходимости предполагать, чтобы воля прямо действовала на сердечные мускулы, так же, как мы говорим, она действует на волевые мускулы²⁹⁹ .

Часто цитировали случай полковника Townsend’a, как пример влияния воли на отправление движений сердца. Вот что о нём говорят; «у него была замечательная способность впадать по желанию в летаргию. Сердце, силой его воли, переставало, по-видимому, биться; дыхание казалось остановившимся; всё тело было холодно, как лёд, и неподвижно, как у мёртвого, лицо бледнело и морщилось; глаза становились неподвижными, стекловидными и страшными на вид. Самосознание переставало обнаруживаться. В продолжение всего летаргического припадка он, казалось, терял сознание так же, как тело живость. Полковник оставался в таком положении несколько часов подряд, после этого времени странные явления исчезали, и он приходил в своё обыкновенное состояние»³⁰⁰ . При других обстоятельствах доктор Cheyne, д-р Baynard и М. Skrine думали, что жизнь угасла; они уже были готовы оставить полковника, когда признаки жизни снова появились. Наблюдатели исследовали пульс. «Он был, – говорит д-р Cheyne, – достаточно заметен, хотя слаб и нитевиден; сердце билось нормально. Полковник лёг на спину и оставался спокойным в продолжение нескольких минут; я нашёл, что пульс его постепенно слабел до того, наконец, что, несмотря на моё весьма напряжённое внимание, я уже не мог его больше ощупать. Доктор Baynard не мог, со своей стороны, чувствовать малейшего движения груди, а М. Skrine не видал ни малейшего пятна, произведённого дыханием на блестящей поверхности зеркала, которое он держал у рта полковника. Каждый из нас по очереди исследовал руку, сердце и дыхание, но, несмотря на строжайшее и самое тщательное исследование, мы не могли открыть ни малейшего признака жизни». Они подождали некоторое время, и как мы уже сказали, видя, что такое состояние не изменялось, были готовы удалиться, убеждённые в том, что полковник действительно умер, когда лёгкое движение тела их успокоило! Они снова начали исследовать пульс и сердце, в которых снова нашли движения. Мало-помалу полковник пришёл в себя. Эта кажущаяся смерть продолжалась полчаса; она снова произошла в девять часов утра, после чего полковник разговаривал о делах со своим поверенным. Они внезапно умер в шесть часов вечера. Исследовали тело, не представлявшее, за исключением правой почки, никакого следа болезни³⁰¹ .

Рассказывают о человеке, – говорит д-р Дарвин, – который мог произвольно и мгновенно остановить движения своего сердца; ещё говорят об особе, которая усилием воли так хорошо порождала перистальтические движения кишок, что могла заставить их действовать менее, нежели в полчаса³⁰² .

Наряду с этими фактами можно указать на продолжительную остановку жизнедеятельности у факиров, достоверно наблюдавшуюся английскими офицерами и врачами. Braid и Carpenter её вызывали, и наблюдение их важно потому, что эта остановка, вероятно, зависит от усилия воли, которая концентрирует внимание на мысленном предмете и приводит субъект в состояние жизни, аналогичное, в некотором отношении, состоянию полковника Townsend’a.

7. Брюшные мышцы, содействующие акту рвоты, во всяком случае, подчинены более или менее влиянию воли, но различие этого акта от полу-волевых актов, таких, как испражнение, совместно с которым его часто изучают, происходит от того, что не каждому присуща способность в какое угодно время произвести его произвольно. Это зависит от того, что некоторые из мышцы, способствующие его произведению, совершенно гладкие. Bishat, по словам Romberg’a, имел способность произвольно вызывать рвоту. Richerand цитирует аналогичный факт. Было бы интересно узнать, происходила ли в случаях этого рода рвота без какого-либо предварительного чувства тошноты.

Мы слышали от доктора Nobl’a из Манчестера, который сам представляет собой пример того, что Richerand называет человеческой жвачкой. Он говорит: – «я принадлежу к тем, которые могут, в какое угодно время, произвольно выделять рвоту, и у меня этому акту никогда не предшествует ни малейшей тошноты. Я достигаю этого, втягивая произвольно диафрагму при посредстве брюшных мускулов, и не чувствуя при этом ни малейшего нездоровья».

Примеры, которые цитируются для доказательства действия воли на сердце, желудок, пищевод, так редки, что могут, самое большее, быть рассматриваемы, как исключения из общего правила, причём из них нельзя извлечь никаких практических указаний.

Способность, которой обладают некоторые особы, суживать и расширять зрачок по желанию, ещё указывает на влияние воли на гладкие мускулы. Профессор Laycock знал одну особу, обладавшую этой способностью; он не говорит, было ли действие воли прямое, или же происходило при посредстве представлений. (См. кн. «Дух и тело» Хэк-Тьюка).

8. Присоединим сюда рассказы о влиянии злой воли человека на других, заимствованные нами из других источников. Вот случай, рассказанный в книге: «Загадочные племена» С. П. Блаватской, из которого видно, что некоторые люди одарены одни таинственной целительной силой, другие – вредно-разрушительной силой. Этот случай был очень недавно, и его все помнят в Нильгири (в Индии).

Англо-индийским «бара-саабам» негде встречаться с полудикими, грязными курумбами, (племя, славящееся своим «дурным глазом») как только в лесу, то есть, из десяти раз девять во время охоты.

Мистер К., как мы назовём героя этого происшествия, поехал на охоту с несколькими приятелями, несколькими шикарями и многочисленной прислугой. Убили слона, и только тогда заметили, что забыли взять с собой особенный для вырезывания клыков нож. Решили, оставив животное под присмотром четырёх баддаг-охотников, чтоб охранить его от диких зверей, самим отправиться завтракать в соседнюю плантацию. Оттуда К должен был вернуться часа через два за клыками...

Программа не трудная и, казалось, совершенно удобоисполнимая. Несмотря на это, не успел К. вернуться, как нашёл одно маленькое затруднение. На слоне сидело человек десять курумбов, которые усердно работали над клыками. Не обращая внимания на сановника, они ему хладнокровно объявили, что, так как слон убит на их земле, то они и считают как его самого, так и его клыки своей собственностью. Действительно, их землянки оказались в нескольких шагах оттуда.

Понятно, как должен был быть взбешён такой наглостью высокомерный англичанин. Он приказал им убираться, пока они целы, иначе он прикажет людям разогнать их нагайками. Курумбы нагло рассмеялись и продолжали работу, даже не взглянув на бара-сааба.

Тогда К. закричал слугам, чтоб они прогнали карликов силой.

С ним было человек двадцать охотников в полном вооружении; сам К. был рослый, красивый мужчина, лет тридцати пяти, известный своим цветущим здоровьем и богатырской силой столько же, как и своей вспыльчивостью. Курумбов было еле десяток, почти голых и без всякого оружия. Четыре баддага, оставленные при слоне, конечно, разбежались, в отсутствие прочих, при первом требовании курумбов. Казалось, было более чем достаточным трёх человек, чтобы разогнать хищников-карликов. Однако же приказание К . осталось без последствий, ни один человек не пошевелился...

Все стояли, дрожа от страха, позеленевшие, с понуренными головами. Несколько человек, и в том числе прятавшиеся в кустах баддаги, бросились бежать и исчезли в лесной чаще.

Муллу-курумбы, покрывавшие, словно букашки, труп слона, глядели на англичанина смело, оскалив зубы и как бы вызывая его на действие.

Мистер К. окончательно вышел из себя.

– Прогоните ли вы, наконец, этих бродяг, подлые трусы? – закричал он.

– Нельзя, сааб, – заметил седой тикифи, – нельзя... Это нам верная смерть... Они на своей земле...

На сердитое восклицание поспешно слезавшего с лошади К., вождь курумбов, безобразный как воплощённый грех, вдруг, вскочив на ноги на голове слона, стал, кривляясь, прыгать на ней, скаля зубы и щелкая ими, как шакал. Потрясая уродливой головой и кулаками и выпрямившись во весь крошечный рост, мулла-курумб обвёл злыми, сияющими, как у змеи, впалыми глазками присутствующих и прокричал:

– Кто первый дотронется до нашего слона, скоро вспомнит нас в день своей смерти. Ему не видать новой луны... Угроза была, впрочем, напрасная. Слуги чиновника словно превратились в каменные изваяния.

Тогда взбешённый К., перехлестав на пути толстой нагайкой правых и виновных, бросился с проклятиями на курумба и, схватив его за волосы, швырнул далеко от себя на землю. Остальных, которые, цепляясь как вампиры за уши и клыки мёртвого слона, было, воспротивились, он переколотил нагайкой и разогнал их в одну минуту.

Уходя, они остановились в шагах десяти от К., который затем принялся сам вырезать клыки. По словам его слуг, во, всё время операции, они не спускали с него глаз.

Окончив работу. К. отдал клыки людям отнести домой, а сам уже было собрался занести ногу в стремя, когда его взгляд снова встретился с взглядом побеждённого им старшины курумбов.

– Глаза этой гадины произвели на меня впечатление взгляда отвратительной жабы... Я почувствовал, буквально, тошноту... – рассказывал он в тот же вечер за обедом собравшимся у него гостям. – Я не мог удержаться – добавил он с дрожью отвращения в голосе, – и ударил его ещё несколько раз нагайкой... Карлик, лежавший до того времени неподвижно в траве, на месте, куда я его бросил, быстро вскочил на ноги, но, к моему удивлению, не убежал, а только отошёл немного далее и продолжал смотреть на меня, не спуская глаз...

– Напрасно вы не удержались, К., – заметил кто-то, – эти уроды редко прощают.

К. расхохотался.

– В этом меня уверяли и шикари. Они ехали домой, точно приговорённые к смерти... Гла́за боятся!.. Глупый, суеверный народ. Им давно следовало открыть глаза насчёт этого глаза. Знаменитый «змеиный взгляд» возбудил во мне только более аппетита...

И он продолжал смеяться над суеверием индусов во весь остальной вечер.

На другое утро, под предлогом, что он очень устал накануне, К., встававший, как и все в Индии, очень рано, проспал далеко за-полдень. Вечером у него сильно разболелась правая рука.

– Старый ревматизм, – заметил он, – через несколько дней пройдёт.

Но на второе утро он почувствовал такую слабость, что еле мог ходить, а на третий день – совсем слёг. Врачи не находили у него никакой болезни. Не было даже лихорадки, а одна непонятная слабость и какое-то странное утомление во всех членах.

– Словно в меня влит свинец вместо крови, – говорил он знакомым.

Аппетит, возбуждённый в его мнении «змеиным взглядом», разом пропал; больного стала мучить бессонница. Не помогали никакие усыпительные средства. Здоровый, как бык, румяный и атлетический К. превратился в четыре дня в скелет. На пятую ночь, которую он проводил по обыкновению, со дня охоты, с открытыми глазами, он разбудил домашних и спавшего в соседней комнате врача громким криком:

– Прогоните эту грязную гадину! – кричал он. – Кто смел впустить ко мне это животное?.. Что́ ему нужно?.. Зачем он так смотрит?..

Собрав последние силы, он швырнул, по направлению ему одному видимого предмета, тяжёлый подсвечник и, попав в зеркало, разбил его вдребезги.

Врач решил, что у больного начался бред. К. кричал и стонал до самого утра, уверяя, что видит пред кроватью, у ног, побитого им курумба. К утру видение исчезло, но мистер К . стоял на своём:

– То был не бред, еле лепетал он, – карлик как-нибудь прокрался... я его видел во плоти, а не в воображении.

На следующую ночь, хотя ему было ещё хуже, и с ним сделался действительно бред, он не видал более никого. Врачи ничего не понимали и решили, что то был один из многочисленных, неуловимых видов «болотистой лихорадки» (jungle fever) Индии.

На девятый день у К. отнялся язык, а на тринадцатый день он умер.

Если "сила суеверного воображения убивает в назначенное время глупого бедняка, то какая же это сила убила не верившего ни во что́, богатого и образованного джентльмена? Странное совпадение, ответят нам, простая случайность. Всё возможно. Только уж слишком много таких случайностей в летописях Нильгири, чтоб они сами собой не представляли странных, более самой истины, явлений. Пусть неверующие прежде порасспросят серьёзно таких старожилов на этих горах, как генерал Морган и другие очевидцы, и только затем делают свои заключения.

Наивная теория, что одна грязная, отвратительная наружность курумбов, внушая этот общий, разделяемый всеми племенами туземцев страх, отворяет широко двери суеверию, очень неудовлетворительна. Многие из кхотов и эрулларов, и даже баддогов, столь же грязны и часто отвратительнее тех, кого они так страшатся. Если бывали случаи, когда люди умирали вследствие одного воображения и страха, то ведь нельзя и не следует превращать исключение в непреложное правило. А в том и главная задача, что, по сознанию многих англичан, не было ещё случая, чтобы попавший под «змеиный взгляд» рассерженного курумба туземец, а особенно баддаг, остался цел и невредим. Одно в таких случаях, по их словам, спасение; «отправиться в первые три часа после встречи к тоддам (также обладающее замечательными психофизиологическими знаниями индийское племя, считающееся среди туземцев «добрыми» колдунами) и молить о помощи. Тогда, если тералли даёт на то согласие, всякому тодде легко выманить яд из отравленного гла́зом человека». Но горе тому, кто находится после гла́за далее, нежели на трёх-часовом расстоянии от тодды, или, если последний, посмотрев на сглаженного, почему-либо откажется «выманивать яд». В таком случае, больному грозит верная смерть.

Тот факт, что тодды всегда вылечивают, если раз возьмутся за это, и что сглаженные, от которых они отказываются, всегда умирают, доказывает, что это не пустое поверье.

Как объяснить такую странность?

Само собой разумеется, что гг. учёные и скептики всегда легко выйдут из этого затруднения. Они, например, скажут, что самый заявляемый нами факт не только ещё не доказан, но что его совсем нет. Так они поступали в отношении ко всякому заявляемому не ими открытию; так поступают и теперь, касательно гипнотических и месмерических феноменов. Для них самая неправдоподобная, но истекающая из научного якобы источника гипотеза всегда будет милее всякой истины, если она не освящена их одобрением. Это ничего, что их гипотезы почти всегда только в теории бывают весьма научны и красивы, но что на практике и применения к фактам, они натыкаются на них, как на рог дилеммы, и обыкновенно разбиваются об него вдребезги...

Действительно, каждый раз, когда простому голому факту приходится заявлять о себе, он встречается сперва и борется с мнением влиятельного большинства, заносчивого пропорционально своему самомнению и глупости. Но когда дело доходит до борьбы с официальной наукой, то лучше ему разом откланяться и, до поры до времени, исчезнуть. Иначе все жрецы её, все нахватавшиеся верхов, все консерваторы, рутинёры, всё это поднялось бы горой за попранные права академий, и факт был бы прогнан в область «бабьего суеверия», галлюцинаций да «гистеро-эпилепсии» (style Charcot)...

Невзирая на такой приём в продолжение многих лет, изгнанные было факты, снова всплыли, как потопленный труп, на поверхность житейского моря, и заявили о себе громче прежнего, так громко, что даже многие из серьёзных людей науки увидели себя вынужденными вновь призаняться ими... Но не станем забегать вперёд.

Было на свете много таких необъяснимых или, скорее, не объясняемых нашими учёными истин и фактов, от которых только пресса – ещё следуя в этом раболепно тому классу ханжей науки, о которых д-р Шарко говорит с таким заслуженным презрением, в книге д-ра П. Ришера, – отворачивается с трепетом напускной брезгливости и бежит от них, как нечистая сила от ладана. Бывают, однако, случаи, когда и нашей саркастической прессе приходится нехотя взглянуть неприятному факту в лицо и даже серьёзно призаняться им. Это случается каждый раз, когда вследствие так называемого суеверного страха пред колдовством и чарами какой-нибудь одной личности, целая деревня сжигает её, как ведьму или колдуна. Тогда, законности ради и для удовлетворения общего любопытства, газеты начинают распространяться о грустном проявлении «столь печального и непонятного суеверия в нашем народе».

Такой случай был года три-четыре тому назад в России, когда судили и оправдали целую деревню (человек шестьдесят, если не ошибаюсь), за сожжение старой, полоумной бабы, возведённой мужиками-соседями в достоинство ведьмы. Таким же неприятным вопросом пришлось призаняться недавно и мадрасской печати. Только наши гуманные приятели островитяне оказались менее снисходительными, чем русские присяжные: человек сорок курумбов и баддогов были в прошлом году повешены.

Всем памятна ужасная трагедия на Нильгирийских высотах, происходившая в деревне Эбанауде, всего в нескольких милях от Уттакаманда. Заболел у старосты ребёнок и стал медленно умирать. Так как уже было несколько таинственных смертных случаев в течение прошедшего месяца, то и болезнь ребёнка была тотчас же приписана баддагами «змеиному взгляду» курумба. Староста в отчаянии упал в ноги суду, то есть, подал жалобу. Над нею англо-индийцы хохотали три дня, а монегара прогнали из суда в шею. Тогда бюргеры-баддаги решились на самосуд: сжечь всю деревню курумбов до последнего человека. Они умоляли одного тодда идти с ними поджигать: без тодда-де ни один курумба ни в огне не сгорит, ни в воде не потонет. Такое уж у них поверье, и их в противном не уверишь. Собрав совет, тодды согласились. Сопровождаемые одним тоддом, баддаги отправились, и вот в одну тёмную, ветреную ночь они зажгли разом лачуги карликов. Ни один не спасся. По мере того, как курумба выскакивал, баддаги бросали его назад в пламя вилами, убивали топорами. Спаслась только старая старуха, спрятавшись во время смятения в кусты: она и донесла. Арестовали много баддогов и с ними тодда, первого преступника, с основания Утти, из этого племени. Но им не довелось повесить его. Накануне смертной казни, он неизвестно куда пропал, а человек двадцать баддогов успели умереть от распухших животов в тюрьме...

Точно такая же драма разыгралась года три назад в Катагири. Напрасно защитники и даже правительственный адвокат настаивали на смягчающих обстоятельствах, глубокой вере всех туземцев в колдовство и совершаемое над ними безнаказанно курумбами зло. Они требовали если не помилования, то хоть отмены смертной казни. Всё оказалось тщетным. Закон, который, всего двести лет тому назад, приговаривал ежегодно столько тысяч колдунов и колдуний к костру и пытке, до сих пор здравствует в Англии. Он остаётся без употребления, но до сего дня ещё не отменён. Когда является необходимость, вроде желания удовлетворить самодурную публику, в лице ханжей и таких атеистов, как профессор Ланкастер, наказав американца медиума (Слееда), то этот древний закон вызывается из пыли забвения и применяется к неповинному ни в чём, кроме непопулярности, «преступнику». Но в Индии этот закон бесполезен. Он мог бы даже сделаться вредным, напротив, показав туземцам, что было время, когда и их владыки разделяли их «суеверие». Такова сила общественного мнения в Англии, что перед ним пасует даже закон!..

Чему приписать, например, тот странный факт, что между дикими племенами «Голубых Гор», которые никогда и не слыхивали про наших русских ведьм, существуют во всех подробностях, от заклинаний в устах русских знахарей до особенной фармацевтики, составов зелий и пр., совершенно те же поверья, какие находим и в русских деревнях? Те же, как по духу, так и по букве «суеверия», мы открываем в английской, французской, немецкой, итальянской и испанской, как и в славянских народностях. Латинские расы подают руку славянским, а арийские и туранские – семитам в их общей вере в магию и чары, в ясновидения и предвидения, в злых и добрых духов, в древних, средневековых и современных ведьм. Называя эти поверья «тождественными», употребляю слово в его буквальном, а не в относительном смысле. Это уж не просто вера или суеверие в колдовство в его общем, отвлечённом смысле, а экземпляры одного и того же издания международной науки с её неизменными законами, формулами и т. д. в их применении на практике. (См. кн. «Из пещер и дебрей Индостана» С. П. Блаватской, стр. 130–144).

9. Ещё наглядный пример.

Недавно, а именно в конце июля, в гостиной мистрис Т., приятельницы «O.K.» (О. А. Новиковой), собралось человек тридцать учёных и аристократов. Сэр А. Ф . рассказывал мне во всеуслышание и даже похвалялся о своём фатальном даре убивать людей на расстоянии и одной недоброй мыслью. Они назвал, в присутствии учёных профессоров-психистов, несколько хорошо известных в лондонском обществе лиц, которых он, к своему сожалению, умертвил нечаянно только потому, что, рассердившись, пожелал им «нехорошего». В трёх различных случаях, приятели скептики делали с ним опыты и убедились в его силе. Одна молодая, здоровая и очень красивая дама лучшего общества, которую он тут же и назвал, желая помешать ему быть выбранным в парламенте, стала клеветать на него. Узнав об этом, он воскликнул в ярости: «женщина, обладающая таким ядовитым языком, достойна смерти!». По собранным справкам, она в тот же день заболела, а через месяц умерла.

– Да это чистое колдовство, чёрная магия, по-нашему! – воскликнула я в негодования.– Это ужасно!..

– Извините, – учтиво перебил меня сидевший возле меня кембриджский профессор, психист», – мы не верим в Европе в колдовство, тем менее – в магию... Если это было так, как сэр А. рассказывает, а у нас записано много таких случаев, то мы называем такое действие на расстоянии зловредным психическим током, действующим наподобие месмерических токов...

Разучившись в Индии великосветским манерам, я чуть было не расхохоталась почтенному профессору в лицо.

Дело не в названии, а в неоспоримой тождественности изучаемых нами явлений (Ibid).

Все эти случаи воздействия духа на тело через сознание, чувство и волю несомненно удостоверяют в той истине, что в человеке есть душа, как самостоятельная духовная сущность, которая, как мы видели из переданных фактов о влиянии духа на тело, не только не зависит от тела, но даже сама может действовать на него. Г. Д-ко.

Различные состояния духа сильно влияют на тело. Объясним это примерами.

1. «Несколько лет тому назад, – говорит М. Skey, – когда я был менее опытен в распознавании истерических страданий, мне пришлось вместе с М. Stenley пользовать одну молодую девушку 19 лет, страдавшую весьма болезненным поражением коленного сустава. Мой собрат и я приписывали болезнь воспалению и прибегали к обычным средствам, употребляемым так часто наугад во всех мучительных страданиях суставов. Несколько недель прошло без улучшения, и я помню, что мы с беспокойством рассуждали о вероятном исходе в нагноение с разрушением связок, всасыванием хрящей и, наконец, ампутацией конечности. Однажды моя больная заявила мне, что её сестра выходит замуж, и что она решилась во что бы то ни стало присутствовать на свадьбе. Я ужаснулся при этом заявлении. Несмотря на всю силу моих слов, я совершенно напрасно старался объяснить больной последствия столь безрассудного поступка; на случай я решился сделать сустав неподвижным наложением гипсовой повязки. На другой день я посетил больную. Она сказала мне, что во время свадебного обряда оставалась на ногах, присутствовала за завтраком и вернулась домой, не чувствуя ни малейшей боли, ни малейшего недомогания в суставе. Через неделю она совершенно выздоровела»³⁰³.

Кому не доводилось слышать рассказа об истории одной дамы, страдавшей плевритической болью и прописанного ей рецепта? Врач, вручая ей рецепт, заявил; «приложите это к боку»; больная, вместо того, чтобы позаботиться о пластыре, приложила самый рецепт, но, несмотря на недоразумение, она и от этого почувствовала значительное облегчение.

2. Эпилепсия. Sweetser рассказывает об одной молодой девушке крепкого здоровья, страдавшей в течение четырёх лет в сильной степени падучей болезнью. Припадки повторялись три или четыре раза на неделе, продолжались каждый раз по нескольку часов и оставляли больную в состоянии отупения. Тщетно было испробовано множество лекарств, болезнь считалась неизлечимой, как вдруг, однажды, больная узнала, что её сестра живой сгорела. Нравственное потрясение, причинённое ей этим ужасным случаем, всецело положило конец её страданию³⁰⁴.

3. Коклюш. Испуг – народное средство против этой болезни: случалось, что клали больного ребёнка в мельничный ящик, стараясь испугать его видом и шумом необычного помещения. Приводят случай излечения коклюша одним назначением телесного наказания³⁰⁵.

4. Истерические контрактуры. – Нет врача, который бы не знал истерической контрактуры пальцев. У некоторых молодых женщин пальцы так сильно согнуты в ладони, что нет никакой возможности разогнуть их. Все обычные фармацевтические средства могут быть бесполезно испробованы против этой болезни, даже когда настоящая её природа известна и когда её не смешивают ни с воспалением сухожилий или сухожильных влагалищ, ни с органической мозговой болезнью. А между тем её можно излечить в несколько минут, действием воображения, вызывая внезапную волну надежды или уверенности, которая преодолевает тоническую судорогу и возвращает пальцам их подвижность. D-r Bertrand знал женщину, рука которой в течение тридцати восьми лет была сжата столь же крепко, как у какого-нибудь боксёра; чтобы её разжать требовалось значительное усилие. И вот эта самая рука открывается по приказанию мадам Saint-Amour.

Неизвестно, пришла ли она впоследствии в своё прежнее состояние, но, по крайней мере, в течение первых трёх дней она оставалась гибкой и могла служить подобно здоровой.

5. Паралич. – Один интеллигентный, знакомый нам моряк, несколько лет тому назад, был заброшен с несколькими товарищами на один из Крозетских островов, совершенно необитаемых в Южном море; ему пришлось там много вынести. «С некоторыми из моих товарищей, говорит он, случилась странная болезнь; они были точно искалечены; некоторые садились и клали голову на колени; они не чувствовали боли, пока их не трогали, или пока они сами не пробовали пошевелить своими членами». Наконец, неожиданно показался корабль; были зажжены большие костры и поданы сигналы о гибели. «Больные, – продолжает рассказчик, – наполовину выздоровели при виде прекрасного судна; некоторые поползли на четвереньках собирать всё, что можно было сжечь, чтоб поддержать огонь». Надо полагать, что в этом случае больные были поражены скорбутом. Теперь мы займёмся случаями, где паралич был вполне выражен.

D-r Bouchut сообщает, что в 1849 году к нему привели молодую девушку, Луизу Парген, онемевшую и получившую паралич всех членов вследствие сильного испуга. «В течение двух месяцев врачи напрасно старались улучшить её положение. Отец повёз её в Париж, считая это последним средством. Девушка, наслышавшаяся одних нелепостей о большом городе, о его знаменитых врачах, о его госпитале «Hotel Dieu», приехала туда убеждённая, что выздоровеет. Мне показали её в самый вечер её приезда; она была нема и в параличе. Недовольный тем, что подобного рода больная помещена в госпиталь, я не сделал никакого назначения. На другое утро она была в том же состоянии; я всё ещё не принимался лечить её и в этот день. В продолжение дня она стала говорить, на другой день стала двигать ногами, а на третий уже ходила по залам, совершенно здоровая. Её уверенность выручила её». Известен факт, приписываемый сэру Humphrey Davy: излечение паралича в этом случае зависело от чувства надежды и ожидания. Они поместил термометр под язык больного, просто чтобы измерить температуру. Так как в эту минуту больной почувствовал некоторое облегчение, то эту процедуру продолжали в течение двух недель и тогда прекратили её, потому что больному стало лучше. Этот факт интересен тем, что термометр был приложен не к больному месту; стало быть, местное возбуждение было ни при чём в лечении, и внимание было скорее отвлечено от поражённого члена, чем направлено на него³⁰⁶.

6. Запор. В Bibliothéque choisie de Médecine³⁰⁷ рассказывается пример влияния воображения, во время сна, на деятельность кишок. Дочь ганноверского консула, 18 лет, должна была на другой день принять слабительное, ревень, к которому чувствовала особенное отвращение; ей приснилось, что она уже приняла ненавистное лекарство. Под влиянием этого воображаемого ревеня, она проснулась и совершенно свободно испражнялась раз пять или шесть кряду. Тот же результат произошёл в случае, рассказанном Demangeon’ом: Один монах должен был принять слабительное на другой день. Он увидел во сне, что уже принял лекарство, и вследствие этого проснулся, побуждаемый естественными позывами: у него было после того восемь обильных испражнений³⁰⁸

7. Астма. – Вот что рассказывает д-р Мур: «Один офицер индийской армии не вставал с постели вследствие удушья и мог дышать только выпрямившись. Отряд маграттов сделал нападение на лагерь. Из страха верной смерти больной встал с изумительной быстротой, сел на коня и с большим успехом дрался шпагой, хотя накануне едва имел силу вынуть оружие из ножен³⁰⁹.

8. Бородавки. – Влияние воображения на бородавки кажется совсем невероятным, а между тем это действительно любопытная страница из истории подобного влияния, употреблённого в качестве исцеляющего деятеля. Бородавки так легко распознать, что не может быть ошибки относительно их присутствия или исчезновения. В некоторых случаях, известных лично нам самим, исчезновение их так тесно совпадало с применением физического лечения, что мы не решаемся приписать его исключительно этому лечению. В одном из этих случаев дело идёт об одном нашем родственнике, имевшем на руке чрезвычайно докучливую бородавку, против которой нами были употреблены безуспешно все обыкновенные местные средства. Мы уже отказались что-либо сделать, и бородавка оставалась несколько времени в одном и том же положении, как вдруг какой-то чародей в несколько дней вывел её. Один хирург рассказывал нам, что у его дочери было, несколько лет тому назад, с дюжину бородавок на руках. Они у неё были уже полтора года, и отец её тщетно лечил их прижигающими и другими средствами. Однажды приходит какой-то господин и, подавая руку молодой девушке, замечает, что вся рука её обезображена. Он спрашивает её, сколько у неё бородавок. Она отвечает, что наверное не знает, но думает, что их должно быть дюжина. «Сосчитайте их», сказал он. Затем он берёт листочек бумаги, торжественно записывает найденное ею число и прибавляет: «после воскресенья у вас не будет никаких бородавок». Факт же тот, что в назначенный день бородавки окончательно исчезли.

Во время посещения нами одной провинциальной больницы, несколько лет тому назад, наше внимание обратили на себя больные и больничные служители, покрытые бородавками. Мы торжественным голосом сказали этим субъектам, что в такое-то время они будут от бородавок избавлены. Мы уж совсем забыли этот инцидент, как вдруг, несколько месяцев спустя, снова посетив эту самую больницу, мы нашли, что употреблённый нами приём возымел полное действие, и что нас там считали истинными благодетелями. Вот почему прав Карпентер, говоря, что, «излечение бородавок колдовством самого грубого свойства входит в разряд действительных фактов, какое бы объяснение этому ни давали»³¹⁰.

9. Скорбут. – Не одни только нервные болезни поддаются влиянию воображения или ожидания; болезни крови точно также его воспринимают. Часто упоминалось, что во время осады Бреды, в 1625 году, скорбут был излечен единственно этим способом. В то самое время, как город по необходимости уже готов был сдаться на капитуляцию, принц Оранский велел сказать больным, что они скоро выздоровеют, и что он им доставить лекарство, неминуемо помогающее от скорбута. «Каждый врач получил три маленькие скляночки лекарства; его было едва достаточно для излечения двух больных. Тогда объявили, что довольно трёх или четырёх капель, чтоб сообщить целой бочке воды его целебные свойства. Вот мы и принялись, – говорит рассказчик, доктор Frederic van der Mey, – раздавать нашу чудотворную жидкость. Сами начальствующие не были посвящены в секрет обмана, придуманного для солдат. Все стекались к нам; всякий просил свою долю. На всех лицах снова появилась радость; доверие к превосходным свойствам лекарства было полнейшее. Действие этой иллюзии было поистине изумительно! Многие исцелились быстро и окончательно. Иной уже с месяц не мог пошевелить ногами, теперь его стали встречать на улицах, идущего бодро и, по-видимому, совершенно здорового, Все прославляли исцеления средством принца, многие, уверявшие, что их болезнь только ухудшалась от средств, употребляемых ранее, выздоровели в несколько дней. Они были от этого в неописанной радости, и удивление было всеобщее, ибо довольно было только один раз дать больным, довольно было даже только снести к ним то, что мы называли «лекарством нашего всемилостивейшего принца»³¹¹. Д-р Van der Mey, присутствовавший при осаде, удостоверяет, что до этой счастливой попытки положение было совершенно отчаянное. «Мысль об этом ужасном положении сделалась источником множества бедствий; в результате появлялись воспаления, водяные, самые разнообразные болезни, причинявшие большую смертность».

Вышеизложенные результаты показывают, что, как мы уже сказали, действие воображения не ограничивается одной нервной системой. John Hunter того же мнения; он говорит, что вполне естественно ожидать от воображения хороших действий как и в нервных болезнях, так и в тех, где нарушены функции органов, а не конституции их; но что, между тем, есть и другие болезни, мало имеющие связи с нервной системой, на которые всё-таки состояния духа сильно влияют.

10. Подагра. «Посмотрите на подагрика, – говорит Abercrombie, – он не может пошевелиться без боли; но потрясите его нервную систему, сказав ему, что в доме пожар, и вы увидите, как он побежит с быстротой зажигальщика фонарей».

В фактах этого рода совершенно безразлично, произойдёт ли испуг от реальной или от воображаемой причины: в обоих случаях замечательно то, хотя это и общеизвестно, что очень живая мысль, очень сильное впечатление вливают новую бодрость в нервную систему и в мускулы. Страх, который у лица здорового может произвести чрезвычайное сокращение мускулов, конвульсии, у бессильного же подагрика, наоборот, придаёт энергию его членам и делает его способным бежать от опасности. Однако мы не можем выставить этого, как доказательство излечения подагры; причина, препятствовавшая движению, временно устранена, но болезнь остаётся. Тем не менее, во втором из фактов, которые мы сейчас приведём, по-видимому, произошло и настоящее излечение.

«Капитан одного военного английского корабля, – говорит д-р Rusch, – давно уже был пригвождён к своей каюте сильными припадками подагры в ногах; он внезапно выздоровел, услышав крики, что корабль горит. Мы заимствуем этот факт у лица, бывшего ему очевидцем. В медицинских сочинениях встречается множество подобных фактов. В другом месте я приведу один из них, в котором исцеление вследствие испуга было полное, и организм навсегда избавился от болезни».

Вот этот второй факт, рассказанный д-ру Rusch’y его братом Judge Rusch’ем:

«Пётр Фетер, больной, о котором идёт речь, ещё жив; это один отец семейства из Ридинга; ему 73 года, это человек крепкого сложения. Первый его припадок подагры случился приблизительно в 1773 г.; с тех пор вплоть до 1785 г., с ним бывал припадок подагры регулярно каждую весну; на ногах, руках и локтях у него были большие опухоли; припадки продолжались долго и были очень мучительны. В особенности последний припадок в 1785 г. был так серьёзен, что больной боялся, что не вынесет его, как вдруг один случай исцелил его. Он лежал в маленькой комнате, выходившей позади дома на двор; один из его сыновей, поворачивая повозку, так сильно ударил дышлом в окно, около которого старик лежал на своей постели, что и рама, и стекла окна разлетелись вдребезги. Больной был так перепуган шумом и сильным сотрясением, что немедленно соскочил с постели, забыв, что обыкновенно нуждался в костылях, и с живостью спросил, что такое случилось. Жена его прибежала в комнату на шум и немало была удивлена, видя, что он стоит на ногах и громко кричит на виновника всей этой кутерьмы. С этой минуты он совершенно избавился от своей подагры, с ним не случалось больше ни малейшего припадка; теперь он пользуется хорошим здоровьем, имеет отличный аппетит и говорит, что никогда не чувствовал себя более крепким... Я знаю, что зубная боль, мигрень, коклюш, и другие болезни часто проходят от внезапного испуга и потом опять возвращаются. Но совсем другое дело, когда субъект, истощённый подагрой, внезапно становится бодрым; когда в организме в одно мгновение, так сказать, совершается полнейшая и окончательная перемена; когда болезнь самая застарелая, самая неизлечимая, радикально уничтожается; нельзя не согласиться, что этот факт один из самых невероятных. Если бы немощный, больной и убогий старик умер от испуга, никто бы не удивился; но что он совершенно выздоровел, что он точно обновился, это факт необычайный; неоспоримая очевидность заставляет меня верить ему, но я совершенно неспособен его объяснить»³¹².

11. Водянка. – Можно сказать, что страх есть самое деятельное из наших психических средств. Действуя на всю совокупность жизненных сил, он возбуждает кровообращение и облегчает поглощение жидкостей. Известен случай, рассказанный Abernethy, касающийся бедной женщины, вполне излечившейся вследствие испуга, причинённого ей собакой; посредником выздоровления были в этом случае почки. Д-р Johnson, о котором говорит сэр John Hawkins, был таким образом освобождён от 10-ти литров жидкости; предполагают, что страх смерти, а равно, конечно, и воздержание, которому он себя подверг, способствовали его излечению.

Вот факт, рассказанный д-ром John Pennington’ом, из Эдинбурга: «Один матрос, страдавший брюшной водянкой, упал с высоты мачты в море; погода была тихая, и его вытащили здравым и невредимым. Но, говоря словами этого матроса, который рассказывал мне свою историю, он был ни жив, ни мёртв от испуга, и когда его вытащили из воды, то он испустил более четырёх литров мочи. Д-р Pennington прибавляет: «седативное действие испуга, несомненно, было причиной выздоровления».

Д-р Rusch рассказывает о молодой женщине 19 лет, которая ради излечения от брюшной водянки, безуспешно испробовала все обыкновенные средства. Она обратилась к д-ру, который немедленно предложил ей сделать прокол брюшной полости. Она отказалась, но страх, возбуждённый в ней неожиданным предложением этой операции, был так велик, что она стала обильно мочиться и в несколько дней избавилась от своей болезни. Тот же автор рассказывает об одной даме из Филадельфии, страдавшей водянкой, которая была страшно перепугана, когда ей сказали, что прокол необходим. «Я увидал её через два дня, – говорит Rusch; она сияла от радости и сказала мне, что надеется выздороветь и без прокола, потому что, на другой день после того, как мы ей объявили, что она должна решиться на операцию, она выделила два литра воды. А в предыдущие дни она выделяла её только пол-литра в сутки»³¹³.

12. Перемежающаяся лихорадка. – Можно бы написать целую главу единственно о разных волшебных чарах, считающихся действительными против лихорадки. В былое время употребляли средство, состоявшее в том, что носили на шее таинственное слово «абракадабра», написанное особенным образом.

Известно, что Феррариусу превосходно удавалось излечивать лихорадки, внушая уверенность больным. В один только год, он вылечил пятьдесят человек, просто-напросто давая им полосу бумаги, на которой писал слово: «противолихорадочное»; он предписывал больным отрезать от неё по букве в день. Один испанский поручик выздоровел, дойдя до шестой буквы³¹⁴. John Hunter говорит: – «Волшебные чары излечивали лихорадки, когда употреблялись с глубоким убеждением, что это наилучшее средство от них. Я склонен думать, что и паутина, принятая против лихорадки, точно также может вылечить её. В одном случае я употребил это средство, не предупредив о том больного, и оно не имело никакого действия; но когда больного убедили, что он принял паутину, то действие произошло, или, по крайней мере, болезнь более не возвращалась»³¹⁵.

13. Опьянение. – К средствам против опьянения д-р Rusch причисляет страх. В подтверждение этого он приводит историю одних молодых коммерсантов, которые в состоянии опьянения сели в лодку на реке Джемс и были унесены внезапной прибылью воды, после обильных дождей. Течением их отнесло за несколько миль. Они подвергались большой опасности и, вероятно, были в немалом страхе. «Когда они достигли берега, где были спасены, то все уже отрезвились». В качестве средства, Rusch приводит ещё возбуждение припадка гнева и сообщает, со слов д-ра Witherspvon’a, историю одного шотландца, которого всегда можно было отрезвить, возбудив в нём гнев. Способом же раздражить его было не порицать его наклонность к пьянству, но начать при нём дурно отзываться о религии.

Пьяница может быть вылечен от своего порока ассоциацией идей. Каждый раз при употреблении алкоголя один индивидуум чувствовал болезненный припадок ревматизма. На самом деле влажность производила припадок. Но у индивидуума установилось нечто вроде ассоциации между его болезнью и теми напитками, которые он употреблял, и с этого времени он почувствовал отвращение к алкоголю. И каждый раз, как только он думал о вине, его воображение рисовало ему те боли в суставах, которые он испытывал. Его отвращение, таким образом, было более автоматическое, нежели разумное. Доктор Rusch указывает нам, что Моисей основывался на том же принципе нашего душевного строя, когда заставлял пить израильтян противную и горькую жидкость растворённого золотого тельца; ассоциируя идею напитка с грехом идолопоклонства, он заставлял их ненавидеть пьянство. Ещё большим доказательством того влияния, которое состояние сознания имеет на обыкновенное действие опьяняющих напитков, служит то обстоятельство, что, когда внимание или чувства поглощены чем-нибудь интересным, то индивидуум может выпить большее количество вина, не почувствовав расстройства чувствительности или движения, что произошло бы в другом случае.

14. Водобоязнь. Несомненно то, что вода может реагировать против болезни, независимо от влияния воображения или концентрации внимания.

Некогда, перед королевской медицинской академией в Париже, доктор Barthelemy выразил убеждение, что симптомы водобоязни у человека вообще зависят от воображения и впечатлительности больного. Он представил как доказательство то, что случилось с ним самим. Он вложил в пасть бешеной собаки палец и вытащил его оттуда покрытым пенистой слюной. Когда, он вытирался, то заметил маленькую ссадину и прижёг её слегка, но, спустя десять дней, он почувствовал в горле чувство сжимания, которое его встревожило. Затруднение при глотании дошло до того, что он не мог ничего пить, а самый вид воды причинял ему судороги. Но он сделал энергичное усилие воли; симптомы постепенно уменьшались, и по прошествии недели он выздоровел³¹⁶.

Случай из жизни электризатора Andrew Crosse замечательным образом указывает влияние воли на угрожающую болезнь. М. Crosse был жестоко укушен кошкой, в тот же день умершей от водобоязни. Он сначала мало обратил внимания на это обстоятельство, которое нисколько не расстроило его воображения или нервной системы; но, три месяца спустя после этого случая, он почувствовал однажды утром сильную боль в руке, и в то же время сильную жажду. Он спросил стакан воды. «В ту минуту, – говорит он, – как я хотел поднести стакан к своим губам, я почувствовал сильную судорогу в горле. Моим сознанием немедленно завладело страшное убеждение в том, что со мной делается водобоязнь, вследствие укуса кошки. Страх, который я испытывал в продолжение часа, невозможно описать; идея о столь ужасной смерти от водобоязни была для меня почти невыносима. Мучения самого ада не могли превосходить того, как я страдал. Я чувствовал боль, которая начиналась в руке, доходила до локтя и, наконец, плеча, угрожая распространиться ещё далее. Я сознавал, что всякая человеческая помощь была бесполезна, и что я должен был умереть. Наконец, я стал обдумывать моё положение. Я говорил себе, что могу умереть и не умереть; и что если мне придётся умереть, то я лишь подвергнусь тому, чему подвергались ещё и другие, и подвергнутся ещё многие, и что, следовательно, мне нужно презирать это, как подобает мужчине. С другой же стороны, если и была какая-либо надежда сохранить жизнь, то единственным шансом являлось лишь укрепление в своих рассуждениях, презирать боль и делать энергические усилия над своим духом. Итак, понимая, что мне необходимо как интеллектуальное, так и физическое упражнение, я взял своё ружье и отправился на охоту, несмотря на страшную боль в руке. Я не встречал дичи, но я ходил целых полдня, упражняя с каждым шагом, который я делал, усилие мощного духа против болезни. По возвращении домой мне стало на самом деле лучше; за обедом я мог есть и пить воду, как обыкновенно. На другое утро боль прошла вплоть до локтя; на следующий день она исчезла до кисти руки, а на третий день я совершенно от неё избавился. Я рассказал о случившемся доктору Kinglake, который на это ответил мне, что, по его убеждению, у меня, несомненно, был припадок водобоязни, который мог сделаться роковым, если бы я энергично не реагировал на него мощным усилием моего духа»³¹⁷.

15. Холера. Чтобы показать влияние воли на болезнь, кстати будет, как нам кажется, привести здесь рассказ одного замечательного человека, Edward’а Irving’а, о холере, приключившейся с ним самим³¹⁸. Во время эпидемии холеры в 1832 году с ним сделался опасный припадок этой болезни, в чём не сомневались и доктора, с которыми он советовался. Он встал здоровым в обыкновенное время. Во время завтрака он почувствовал озноб и сильные боли. Его вид поразил его друзей. Появилась рвота, и он корчился от боли³¹⁹, он был так слаб, что не мог сидеть и должен был лежать в постели завёрнутым в одеяла. Таким образом, он оставался до одиннадцати часов, время, когда он должен был сказать проповедь. Он выпил немного алкоголя и арроруту, но не чувствовал себя лучше. Со впалыми глазами, бледными щёками и с видом привидения, он отправился, покачиваясь, в храм, находившийся за четверть мили, и нашёл другого пастора, который служил за него. Он покушался уйти, но овладел собой, велел позвать церковного сторожа, которого послал сказать своему коллеге, что он хочет через минуту занять своё место. В ожидании, он растянулся на трёх стульях перед топившейся печкой в ризнице. «Всякий раз, как я шевелился, говорит он, я сильно страдал и был почти вынужден поднимать ноги, чтобы укротить боль. Тем не менее, когда я встал, чтобы идти на кафедру, и готов был подняться на ступени, мне казалось, что боль проходит». Зрение у него помрачилось, голова кружилась, они с трудом дышал. Сильно опираясь на кафедру, они внимательно смотрел вокруг себя, очень занятый тем, что должно было произойти с ним. Наступил критический момент. «В эту минуту, – говорит он дальше, – холодный пот, ледяной, как рука мертвеца, распространился по всему моему телу, стекая крупными каплями с моего лба и рук. С этого момента мне показалось, что я оживаю». Он говорил более часа с бо́льшим умилением, нежели обыкновенно. После службы он возвратился домой и поел весьма мало. Вечером он снова проповедовал перед многочисленной аудиторией, а на другой день встал до света, чтобы с новой силой продолжать исполнять свои обязанности³²⁰.

16. Возможно бывает породить весьма определённые чувства надежды, и сообщить им определённое направление, заставляя больного ждать верного результата от употребления лекарств, в которые он верит, но которые сами по себе совершенно безразличны.

Вот факты, доказывающие, что эта практика может иметь полный успех.

Доктор Lisle – один из французских врачей, в особенности признавших, что важно бывает действовать на воображение. Оно составляет, – говорит он, – более могущественное и более ценное средство, нежели все лекарства³²¹. Он принял способ лечения, единственно основанный на употреблении шариков из хлебного мякиша. Результаты, которых он достигал, таковы, что мы можем их предвидеть на основании изложенных нами принципов. Пилюли, которыми он пользовался, покрыты были тонким слоем серебра и разделялись на две группы: посеребрённые пилюли анти-нервные, и пилюли слабительные. Ему пришлось лечить ипохондрика, который воображал себя жертвой упорного запора, между тем как на самом деле отправления его кишок были правильны. Этот больной принимал всевозможные слабительные и, как он уверял, никогда не достигал никакого результата. Доктор Lisle отказался прописать ему другие лекарства, вследствие чего ему пришлось постоянно выносить от этого больного несправедливую докуку. Однажды, наконец, выведенный из терпения, он, казалось, сдался на его просьбы и объявил, что намеревается дать ему наиболее сильное слабительное из известных ему, которое, наверное, очень повредит больному. Ипохондрик с величайшим удовольствием послушался назначений доктора Lisle, прописавшего ему пять своих слабительных пилюль, через четверть часа одну после другой. После третьей действие было полное, и в продолжение семи часов больной более двадцати раз имел стул. Больной был в восторге от успеха этого нового слабительного, несмотря на то, что его слабило до того, что он впал в состояние глубокого коллапса, который доктор Lisle сравнивает с наиболее интенсивным припадком холерины. Нужно прибавить, что это происшествие произвело кризис в состоянии больного и послужило для него началом выздоровления от его помешательства.

Сэр John Forbes закончил замечательную статью о Новой медицине³²² некоторыми практическими указаниями: «во всех тех случаях, когда лекарства прописываются для формы, чтобы успокоить душевное состояние больных, а не с целью прямо произвести терапевтическое действие, всегда нужно стараться поощрять назначение самых простых, слабых и даже совершенно безразличных лекарств, которые не могли бы расстроить организма».

17. Можно с точностью направить внимание на больную часть тела, достигая одновременно с этим верного результата, и не прибегая даже к употреблению безразличных лекарств.

Доктор Карпентер приводит этому множество превосходных, доказательств. Один господин, немного ипохондрик, принимал ежедневно слабительное, чтобы вылечить запор, который являлся у него, как последствие сидячего образа жизни. Так как лекарства более не действовали, больной отправился за советом к доктору, который посадил его перед собой, обнажил ему живот, и велел ему обратить особенное внимание на те ощущения, которые он будет испытывать. Этот врач действовал на ожидание, уверяя больного, что, кишки начинают функционировать. Он стал водить пальцами по направлению петель ободочной кишки и тонкой, таким образом, чтобы, направить и самые идеи в ту же сторону. Опыт весьма скоро удался, и в продолжение некоторого времени кишки продолжали свободно функционировать, так что не нужно было прибегать к лекарствам. (См. кн. Хэк-Тьюка: «Дух и тело», изд. 1888 г.).

В заключение этих рассказов о силе психологического лечения мы от себя должны сказать, что есть такие повреждения организма, такие болезни и страдания, которые никакой силой воображения не могут быть излечены: только одна всемогущая сила Божия исцеляет эти болезни. Факты психологического исцеления некоторых болезней (далеко не всех, которые поэтому иногда повторяются снова), указывают на то, что Господь так премудро устроил дух и тело человека, что вполне допустимо воздействие духа на тело, – возможно соотношение, на почве которого могут проявиться самые разнообразные действия и влияния Божественного Промысла на душу и тело человека. Свящ. Г. Д-ко.

(По учению блаж. Августина).

Бл. Августин почитает посредниками между душой и телом свет и эфир. Говоря таким образом, он делает несколько понятнейшим для нас отношение души к грубой материи, но вопроса об отношении души вообще к материи он не решает удовлетворительно, потому что свет и эфир, несмотря на свою утончённость, признаны предметами материальными. Естественнее предположить, что душа действует на тело посредством физических сил, которые хотя не иначе действуют как в материи, но не заключают в себе ничего материального. Одну из таких сил, именно электричество, и почитают теперь началом, производящим движение в нервах. «Во всех частях нервной системы всякого животного проходят, – говорит Дюбуа-Реймон³²³, – электрические токи. То же самое совершается и во всех мускулах животного. Эти токи претерпевают определённые изменения в ту минуту, когда в нерве имеет место процесс, посредствующий при движении и ощущении, а в мускуле – при сокращении».

Подобного предположения бл. Августин не мог сделать потому, что естественная наука в его время ничего не знала об электричестве. Но, несмотря, однако же, на этот недостаток, система его, во всяком случае, может быть названа лучшей не только Аристотелевой, но и тех систем, которые были придуманы по возрождении философии, именно Декартом и Лейбницем. (См; соч. проф. К. Скворцова: «Бл. Августин как психолог», Киев, 1870 г., стр. 175–176).

«Если в основе всего мироздания лежит не материальная, а духовная сущность, а, следовательно, и мы живы не материей, «не хлебом единым», а той внутренней сущностью, называемой человеком в себе душой, то для чего тогда нам дано тело? Если весь смысл жизни человеческой не в теле, а в душе, не в отыскании и удовлетворении телесных потребностей, а в раскрытии нравственных идеалов, заставляющих человека пренебрегать своим телом – убивать его медленной смертью, то не лучше ли вместо того, чтобы умерщвлять его постепенно, убить его сразу?»

Тело у человека играет по отношении к его душе такую же роль, какую свеча по отношению к своему пламени, так что тело у человека существует для того же, для чего у свечи стеарин. И как весь смысл свечи не в стеарине, а в пламени, так и весь смысл человеческой жизни коренится не в теле, а в духе. Может быть, и было бы лучше, если бы огонь мог проявлять себя, т. е. светить людям и согревать их без затраты горючего материала, а как-нибудь иначе; может быть, и было бы лучше, если бы наша духовная сущность, проявляющаяся в нас в виде любви и разума, могла бы проявлять себя, т. е. осмысливать и улучшать нашу жизнь, без затраты нужного для неё материала, т. е. без самоотвержения и самопожертвования, а как-нибудь иначе... Но как нет на земле силы, которая проявлялась бы и развивалась без затраты соответствующего материала, так и известное нам отношение духа к материи, души к телу, остаётся неизменным и непоколебимым.

Но могут сказать, что мой пример свечи есть только сравнение, указывающее на данное отношение тела к душе, а не доказывающего необходимость; что, пожалуй, ещё можно допустить, чтобы тело играло роль материала, но по отношению к чему ещё неизвестно, ибо мало ли что, кроме любви к ближнему, служит причиной самопожертвования? Может быть, это слава, страсти или, наконец, желание освободить дух от оков тела?

Но как свеча или дрова могут уничтожаться от причин, не имеющих ничего общего с назначением этих предметов, например, могут быть истребляемы мышами или пожаром, гниением и т. п., также и «плоть и кровь» человеческие, тоже могут уничтожаться людьми под влиянием посторонних причин – страстей, пресыщения, скуки, – и, таким образом, человек будет умирать полу-животной, а не человеческой смертью. Что же касается до вопроса о самоубийстве, то каким бы способом оно ни производилось, умышленным или неумышленным, всё же оно сводится не к чему иному, как к преступному уничтожению или пренебрежению материалом, Самим Богом предназначенным в пищу духа.

Высшая мудрость, неисповедимая для человека в своих начертаниях, завязала в нас узел земной нашей жизни и, не открыв тут же, для чего ей самой нужен этот узел, ясно и внятно для всякого вложила в наш разум и совесть знание способа его развязывать, т. е. знание истинного смысла жизни; а мы, вместо того, чтобы покорно и терпеливо исполнять эту высшую волю, хотим разрубить узел, оправдываясь одним лишь незнанием его абсолютного смысла. Как будто незнание назначения предмета выделываемого, например, рабочим на фабрике по точному указанию хозяина, может служить рабочему достаточным стимулом для уничтожения этого предмета. («Дух и материя» Ф. Страхова, М. 1899 г., стр. 66–68).

Самый главный аргумент против материализма заключается в следующем. Мы видим, что физиология приводит множество фактов, указывающих на то, что между явлениями физическими и между явлениями психическими есть постоянная связь; можно сказать, что нет ни одного психического акта, который не сопровождался бы какими-либо физиологическими; отсюда материалисты делали тот вывод, что психические явления зависят от физических. Но такое толкование можно было бы давать только в таком случае, если бы психические явления были бы следствиями физических процессов, т. е. если бы между теми и другими существовало такое же причинное отношение, как между двумя явлениями физической природы, из которых одно есть следствие другого. На самом же деле это вовсе неверно. Между физическими и психическими процессами не существует никакого причинного отношения. Процессы сознания не суть следствия физических процессов.

«По закону причинности³²⁴, везде принятому в естественных науках, мы можем говорить о причинной связи двух явлений только в том случае, когда действие из причины может быть выведено по определённым законам. Такое выведение в собственном смысле возможно только в однородных процессах. Это выведение возможно провести во всей области естественных наук или, по крайней мере, такое выведение мыслимо, потому что расчленение этих явлений постоянно приводит к процессам движения, в которых действие в том смысле эквивалентно своей причине, что при соответствующих условиях причинное отношение можно обратить. Т. е. следствие можно сделать причиной, а причину следствием. Так, например, падение какой-либо тяжести с определённой вышины производит двигательное действие, посредством которого тяжесть такой же величины может быть поднята на ту же высоту. Ясно, что о такой эквивалентности между нашими психическими деятельностями и между сопровождающими их физиологическими процессами не может быть и речи. Действиями последних всегда могут быть только процессы физического характера. Только благодаря этому и возможна в природе та замкнутая причинная связь, которая находит своё полное выражение в законе сохранения энергии; этот закон нарушался бы всякий раз, когда телесная причина производила бы духовное действие.

Физический процесс в мозгу образует замкнутую в себе причинную связь, нигде не наступает член, который не был бы физической природы. Например, какой-либо человек переходит через улицу; вдруг его называют по имени; он поворачивает голову к тому, кто его зовёт. Физиолог весь этот процесс мог бы построить чисто механически. Он показал бы, каким образом воздействие звуковых волн на слуховой орган возбуждает в слуховом нерве определённый нервный процесс, каким образом этот процесс распространяется к центральному органу, который, наконец, приходит к иннервации известных групп двигательных нервов, конечным результатом которых оказалось движение головы в том направлении, откуда шли звуковые волны. Все эти процессы приходят к физическому прогрессу без всякого перерыва. Но, кроме того, здесь происходит ещё и другой процесс, которого физиолог в своих объяснениях не должен принимать в расчёт, но о котором он, как мыслящий и объясняющий свои мысли человек, говорит: слуховые ощущения вызвали представления и чувства, позванный услышал своё имя, он обернулся, чтобы узнать, кто его позвал, и затем он увидел там своего старого знакомого. Эти процессы совершаются рядом с физическим процессом, но не вмешиваются в него. Восприятие и представление не образуют членов физического причинного ряда³²⁵. Они не вмешиваются в процессы физические. «Животное или человеческое тело, – говорит физиолог Геринг, – не изменится в глазах физика от того, что животное способно чувствовать удовольствие или боль, что с материальными отправлениями тесно связаны радости и страдания духа, живое воображение и сознание. Для него тело остаётся все той же массой материи, которая подлежит тем же несокрушимым законам, которым подлежит и вещество камня, и вещество растения. Ни впечатление, ни представление, ни даже сознательная воля не могут составлять звена этой цепи материальных обстоятельств, образующих физическую жизнь организма. Если я отвечаю на заданный мне вопрос, то материальный процесс, совершающийся в это время между нервными волокнами органа слуха и мозгов, должен оставаться только материальным, чтобы достигнуть двигательных нервов голосового аппарата. Процесс этот не может, достигши известной части мозга, внезапно обращаться в нечто невещественное, чтобы по прошествии известного времени в другой части снова принять форму вещественного проявления³²⁶.

Если бы теория материалистов была правильна, то нужно было бы ожидать, что физический процесс в известных пунктах обнаруживает перерыв и именно там, где в качестве членов причинной связи выступают психические события. Если бы нервное движение было причиной ощущения, то оно, как таковое, должно было бы уничтожаться, а взамен его должно возникнуть ощущение. Но мы легко можем убедиться в том, что это невозможно, если примем в соображение, что может порождать движение вообще. Например, движение шара А имеет своим следствием движение шара В, т. е. первое движение пропадает, вместо него возникает определённое движение второго шара. Известное движение вызывает теплоту, т. е. движение пропадает, вместо него появляется определённое количество теплоты; то же самое должно было бы быть и в нашем случае: вместо уничтожившегося движения должно было бы возникнуть ощущение или представление, как его эквивалент. Но представление не есть что-либо материальное; поэтому для физики причинная связь имела бы здесь пробел, в физическом процессе отсутствовало бы звено. Это противоречило бы непрерывности физических процессов, наблюдаемых во всей природе. Допущение превращения движения не в другую форму движения, не в потенциальную физическую энергию, но в нечто, что физически вообще не существует, есть предположение, которого физик не может допустить. Превращение движения или физической энергии в мысль, в чистые процессы сознания, – для натуралиста было бы равносильно уничтожению энергии. Следовательно, материализм невозможен с точки зрения естествознания³²⁷.

Поэтому, ради последовательности, материалисту остаётся признать ощущение первичным свойством всякой материи или, по крайней мере, свойством материи организованной, но, став на эту точку зрения, материализм отказывается от своего основного положения.

Вот почему Бюхнер, желая отстоять свои прежние воззрения, стал на новую точку воззрения, которая не может быть названа материалистической в строгом смысле этого слова. В последнем издании своего «Stoff und Kraft» он находит, что признание материи безжизненной совершенно ни на чём не основано. По его мнению, материи, как таковой, должны быть приписаны наряду с физическими свойствами и свойства психические. Здесь мы у него находим вставки, находящиеся в прямом противоречии с положением чистого материализма, что мысль есть функция материи, что можно было бы признать в том случае, если бы мы допустили одну субстанцию в мире – материальную.

У Бюхнера мы находим признание субстанции, но не материальной. «Мышление и протяжённость, – говорит он, – могут быть рассматриваемы, как две стороны или способы явления одного и того же единичного существа, каковое существо, однако, по своей природе остаётся неизвестным». Дух и природа, в конце концов, одно и то же. Эта монистическая точка зрения, которая никак не может быть связана с материализмом и к которой должен был прибегнуть Бюхнер, чтобы отстоять частности материалистического учений, – по нашему мнению, самым неопровержимым образом доказывает полную несостоятельность этого учений в его ходячей форме. (Приват-доцент Г. Челпанов: «Мозг и мысль» (критика материализма). «Мир Божий» 1896 г., февр.).

Воспитание и обучение слепорождённых и изумительные результаты, достигаемые этим воспитанием и обучением, не могут не свидетельствовать о прирождённом человеческому сознанию идиоме схем³²⁸. При отсутствии такого идиома в человеческом сознаний, добываемые воспитанием и обучением успехи не были бы возможны. Человеческий мир оставался бы, в весьма многом, совершенно чуждым слепорождённому. Здесь нельзя не вспомнить о долженствующей быть известной учёному миру Лауре Бриджмэн, почти с самого рождения слепой, глухонемой и лишённой обоняния девушке³²⁹.

Разумное, благодетельное и любящее воспитание и обучение (приют для слепых в г. Бостоне, в Северо-Американских Штатах) сделали то, что она, своевременно выучилась не только читать и писать, но была ознакомлена с грамматикой, арифметикой, алгеброй, историей, географией. Она писала свой дневник. Прожила Лаура около шестидесяти лет (родилась 1829 г.; скончалась 1889 г.).

По окончании своего воспитания и обучения она жила, в течение более сорока лет, в дружеских, интимных отношениях с бывшей своей учительницей, мистрис Ламсон. Время они проводили в рукоделии и в чтении, которое Лаура страстно любила. Мистрис Ламсон даёт по этому предмету следующие подробности:

«Меня, может быть, спросили бы: каким образом вы читаете книги Лауре? Представьте себе, что я сижу с левой стороны её, держа книгу своей левой рукой и складывая слова моей правой рукой. Вот то, что приходится мне делать: всё остальное – это уже дело Лауры. При пособии своей правой рука, которой она слегка шелестит около моих пальцев, и шелестит всегда не настолько сильно, чтобы препятствовать или мешать их движениям, она складывает, или, скорее, читает слова. При этом она кажется не более имеющей сознания о каждой букве, чем и мы, когда читаем нашими глазами. Как бы быстро ни говорили пальцами, быстрота никогда не оказывается для Лауры настолько великой, чтобы она не могла понимать, а я говорю ей с быстротой, вероятно, большей той быстроты, с какой глаз может читать слова. Говоря в продолжение года более моими пальцами, чем моим языком, я приобрела такую привычку, что могла убедиться на опыте в следующем: когда какое-либо лицо, сидя близ меня, читает громко, – я не могу переводить чтение этого лица пальцами с такой скоростью, с какой оно читает; но если то же лицо читает пред многочисленным собранием слушателей, то я могу следовать за читающим и повторять Лауре каждое слово при пособии моих пальцев. В этом случае, впрочем, складывать – есть не более акт сознания для нас, как и тогда, когда мы, нормальные люди, читаем нашими глазами».

Слепая и глухонемая от рождения Лаура страстно интересовалась чтением! Не ясно ли, поэтому, что она, Лаура, недоступная ни свету, ни звуку, лишённая почти от рождения главнейших проводников сообщения с внешним миром, имела, однако, представление о нём, подобное тому представлению, какое имеем мы, обладающие всеми чувствами? Иначе, каким образом Лаура могла бы страстно интересоваться чтением о том, что, во всяком случае, касается нашего человеческого мира или к нему относится?..

Диккенс, в «Очерках» своего путешествия в Соединённых Штатах Северной Америки, говорит, подробно и с большим одушевлением, о Лауре (Лоре) Бриджмэн (которую видел девочкой 12 лет) и об её воспитании³³⁰.

«Я сидел в другой комнате, против слепой, глухонемой и лишённой обоняния девочки, – прекрасного существа, полного всех человеческих способностей, заключённых в нежном тельце, но владеющего только одним из пяти чувств – чувством осязания. Вот она, передо мной, как мраморная статуя, недоступная ни свету, ни звуку. Пока я так смотрел на неё, ей подали что-то. Лицо её осветилось удовольствием. Волосы, собственной рукой её, были заплетены и заложены вокруг головы, развитие и мыслительные способности которой ясно выражались изящными линиями черепа и высоким открытым лбом. Платье её, сшитое ею самой, могло служить образчиком опрятности и простоты. Работа её, вязанье, лежала близ неё, а тетрадка, её же, находилась на столе, на который она облокотилась. Из среды лишений поднялось это кроткое, нежное, непорочное, благодарное существо!..

«Подобно всем другим, на глазах у неё была надета зелёная повязка. Кукла, одетая ею, лежала тут же, на полу. Я поднял её и увидел, что девочка и ей на глаза надела такую же повязку. Лаура сидела в небольшом углублении комнаты и писала свой дневник. Наскоро окончив это занятие, она деятельно принялась делать разные сообщения, насчёт чего-то, сидевшей рядом с ней учительнице... Имя её великого друга, учителя и благодетеля – Гоуэ (Hove). Он – доктор. Рассказывая о воспитании Лауры, он написал, между прочим, нижеследующее:

«Но бессмертная душа её не могла умереть, не могла быть изувечена или искажена, и хотя многие проводники сообщения её с внешним миром и были уничтожены, тем не менее, внутренняя жизнь стала проявляться посредством других». (См. соч. И. Панаева: «Свет жизни», СПб. 1893 г., стр. 50–55).

О Дарвине и дарвинизме теперь в обществе распространены весьма неверные понятия.

Теории Дарвина, в сущности, сводятся к двум главным положениям: о происхождении видов и о происхождении человека. По первой теории возможно допустить, что из мыши или крысы мог образоваться слон или бегемот; по второй – что человек, быть может, находится в близком, хотя и не особенно приятном, родстве не только с обезьяной, но даже хуже того – с крысой, мышью, со всем, с чем хотите, наконец, с пресловутой протоплазмой.

Допустим, что всё это так и есть на самом деле.

Эволюционная теория предлагает, прежде всего, весьма большое количество времени. Но всё это противоречит ли Библии?

В первой главе книги Бытия о сотворении мира говорится: «И рече Бог: «да будет свет!» И бысть свет. И бысть утро, и бысть вечер, день первый» и т. д.

До не особенно давнего времени наши богословы понимали дни творения не иначе, как только буквально, в смысле земных дней. Но справедливо ли исключительно такое понимание?

Библейский рассказ о сотворении земли и человека гласит следующее:

«Вначале (не было ни дней, ни времени, когда) Бог сотворил небо (т. е. невидимый мир, а затем) и землю. Земля была невидима и не устроена, и (животворящий) Дух Божий носился над водой (которая выше названа землёй и вливал в неё живоносную силу).

И сказал Бог: – «Да будет свет!». И стал свет. Бог отделил свет от тьмы; свет назвал днём, а тьму ночью. И бысть вечер, и бысть утро, – день един.

Во второй день Бог сказал: – «Да будет твердь посреди воды».

В третий день Бог сказал: – «Да соберётся вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша».

В четвёртый день Бог сказал: – «Да будут светила на тверди небесной, чтобы светить на землю», и только в этот день, по библейскому сказанию, появились Солнце, Луна и звёзды».

Очевидно, что первые четыре дня творения отнюдь нельзя понимать в смысле наших земных дней, ибо, при отсутствии Солнца, нельзя же было считать время солнечными днями. Поэтому под днями творения надо понимать целые периоды, которые могли длиться хоть бы десятки и сотни миллионов, даже миллиардов лет.

Существование периодов можно допустить ещё по многим причинам:

1) В Библии прямо сказано: – У Господа един день, яко тысяча (Пс. 89:5). Это значит, что для Бога между тысячей дней и одним днём нет существенной разницы.

2) Математика с совершенной точностью доказывает нам, что между ста миллионами лет и одной стомиллионной секунды нет никакой разницы при сравнении этих величин с вечностью. В высшей математике доказывается, что даже параллельные линии сходятся... в бесконечности. Постичь это нам трудно, но неумолимая математическая логика побуждает нас это допустить. И как часты, как необходимы эти допущения, когда мы становимся лицом к лицу с теми непонятными для нас словами, как: вечность, бесконечность! В этот безбрежный и таинственный океан многие бросаются, очертя голову. И лишь изучение того, что Гумбольдт назвал «космосом», всего красноречивее убеждает нас, что если мир так божественно прекрасен и в великом, и в малом, то не может же быть, чтоб и мы, разумные существа, появились на земле случайно. Зачем же нам быть утопленниками в этом безбрежном океане вечности?

Но вернёмся к Дарвину. Пусть наша Земля и всё, на ней живущее, развивались миллиарды лет. Но в деле мироздания миллиард лет не более одной миллиардной доли секунды. (Многим эта величина покажется невероятной, даже нелепой; однако сочтите, сколько вёрст проходит в секунду свет или электричество, и в какую долю секунды – одну версту или вершок, – и тогда вам станет понятной «одна миллиардная доля секунды»).

Если допустить существование Бога (а это будет видно из дальнейшего), то совершенно непонятным является, зачем же надо было торопиться Богу, Который располагает целой вечностью, и пред Которым одна наша земная секунда равна нашим же земным миллиардам лет?

Перейдём к возражениям более специальным. Дарвин говорит, что одни виды, путём эволюции, произошли из других в течение долгих лет. Допустим, что это всё верно. Но что же из этого следует и может следовать?

Да ровно ничего. Пусть слон произошёл от мыши или крысы путём эволюции, длившейся, положим, сто миллионов лет. И что мы можем сказать на это? Одно: и пусть себе слон происходит от мыши! Нам-то какое до этого дело?

Важнее вопрос о происхождении человека. Дарвин здесь роднит нас и с обезьянами и, если хотите, даже с пресловутой протоплазмой.

Родня не особенно приятная, однако ничего страшного тут нет. Ведь всё тут сводится лишь к нашей материальной организации, а она – увы! – очень неказиста и мало чем отличается от организации животных. «Inter faeces et urinam nascimur», жаловался блаженный Августин. «Земля еси и в землю отыдеши», – вот последнее напутствие православной церкви умершим. Очевидно, что нам нечего стыдиться родни, хотя бы даже и с обезьяной, если только вспомнить слова Библии; «и сотворил Бог человека из земли и вдунул в лицо его дыхание жизни».

Вот в этом-то божественном «дыхании жизни» и состоит вся суть человеческой жизни, а не в той бренной оболочке, которая «одинакова» с оболочкой самых гнусных гадов, но в которой мы должны существовать и проявлять своё существование.

Теория Дарвина чисто практическая и условная. Разве не дарвинисты все наши коннозаводчики, садоводы, цветоводы, сельские хозяева? Чистейшие дарвинисты! Они строго охраняют породу, выводят новые разновидности плодов, гибридные цветки и т. д. Говорят, что все эти новые разновидности имеют наклонность возвращаться к первоначальному типу. Но для того, чтоб это уверение считать за факт, мы попросили бы произвести эти опыты в течение, например, ста тысяч или миллионов лет. Почём знать, быть может, новые разновидности настолько закрепились бы, что не стали бы возвращаться к «типу». Но не всё ли равно, если бы они и возвратились? Пусть медведь, положим, происшедший от собаки, снова превращается в собаку. Какая в том беда? Было время, когда на Земле атмосфера была обильна углекислотой, и тогда Земля была покрыта роскошной растительностью. Возвратись прежние времена, будь прежними условия, – может вернуться и прежняя жизнь. Законы природы неизменны, и никогда не бывает здесь ничего, что противоречило бы им, согласно данным условиям жизни. Смешно было бы требовать, чтоб, если бы на земле исчезла вода, рыбы стали пастись на лугах. Жизнь меняется соответственно изменению условий жизни.

Не в дарвинизме, а вот в этом-то именно вопросе о жизни и заключается суть дела. Если мы происходим от обезьяны, это ещё не особенная беда. Было, да прошло!

Эти вопросы издавна занимали умы мыслителей. Известно мнение Сократа.

«Если, – говорит он, – есть жизнь за гробом, то нечего бояться этого человеку с чистой совестью. Если же смерть есть вечный сон, то чего же лучше? Разве часы сна не лучшие в нашей жизни?»

Вполне ясно, что если нет загробной жизни, если со смертью мы превратимся в ничто, то и жизнь не представляет решительно никакого интереса. Вечный, безмятежный сон, конечно, гораздо приятнее тех треволнений, которые нам постоянно приходится переживать.

От этого вопроса не может избавить нас вопрос даже о бытии Бога. Пусть Бог существует; но если для нас жизнь кончается бесповоротно со смертью нашего тела, то не всё ли нам равно, есть ли Бог, или же нет Его?

Однако вопрос о существовании души человека и загробной жизни тесно связан и с вопросом о Боге, Которого мы представляем как существо всемогущее, всеведущее, всеправедное, вездесущее. Если такого Существа нет, то не может быть и вопроса о существовании человеческой души, никогда не умирающей; из этого отрицания может быть сделан лишь тот вывод, что всё составляет результат лишь случайного сочетания гипотетических атомов. А в таком случае лучше не жить, чем жить случайно и бесцельно.

Отрицание существования души и Бога имеет ещё более важное социальное значение. Тогда были бы совершенно нелепыми старания сообразоваться с «какой-то там» этикой, с «какими-то» требованиями нравственности. Зачем было бы всё это? Почему не убить человека, если я уверен в том, что это выгодно для меня, и что это всё сойдёт мне с рук? Да если и не сойдёт, чего же проще запастись несколькими гранами, например, стрихнина, чтоб избежать полагающихся по закону кар? И при всём этом никакого риска: если я совершу преступление и буду не открыт, хорошо; если, паче чаяния, всё раскроется, приму стрихнина и без всяких неприятностей отправлюсь в область «небытия», – и удобно, и спокойно.

Гипотетические альтруизм, гуманность и т. д., при отрицании Бога и бессмертия души, не имеют никакого смысла. Напротив, став на эту точку зрения, мы неизбежно должны прийти к тому же заключению, к какому приходил один римский император, выражавший желание отрубить голову всему человечеству, если бы только у всего человечества была одна голова, а не у каждого человека отдельно. И это было бы благодеянием, лучшим выражением «альтруизма», так как избавило бы человечество от совершенно бесцельных страданий, а равно и от столь же бесцельных наслаждений.

Не правда ли, было бы гораздо разумнее сколь можно скорее прекратить это «толчение воды в ступе», и величайшими благодетелями человечества пришлось бы признать... разбойников?

Кто же делает поправки к этому мрачному мировоззрению? Эти поправки дают нам естественные науки, изучение коих ставит нас лицом к лицу с очевидным противоречием.

Не отвлечённые, фактически ни на чём не обоснованные рассуждения убеждают нас в том, что всё мироздание есть чудо из чудес, а именно естествознание³³¹.

Естествознание, точно удостоверяющее разумность мироздания, так же точно удостоверяет и то, что наша жизнь не случайна. Мы, естествоиспытатели, во всякую секунду, при самых совершенных способах исследования, убеждаемся лишь в том, что мы по существу ничего не знаем, кроме того, что мир устроен хорошо.

Отметим также, что именно естествознание всего более научает нас быть скромными, несмотря на все успехи, достигнутые, так называемыми, «точными» науками, особенно за последнее столетие.

Математика, как известно, считается самой точной наукой, и, однако, стоит только взглянуть в высшую математику, как пред нами является ряд загадок. Вот, например, кажется вполне ясно, что две параллельные линии сойтись не могут. Однако математики доказывают, что и параллельные линии обязательно сходятся... в бесконечности. Знак последней ∾ сильно путает самые хитроумные расчёты. Если мы будем пользоваться телескопом, приходится убедиться, что весь наш земной шар, в сравнении с вселенной, представляет собой пылинку столь ничтожную, что о ней даже и говорить почти не стоит. В самом деле, даже какой-нибудь микроб, видимый в микроскоп при увеличении в 600 и более раз, соизмерим с земным шаром, ибо всё-таки, хотя этот микроб и измеряется микромиллиметрами, а Земля милями, но каждая из этих величин точна, и между ними можно делать сравнение. Между тем астрономия показывает нам, что наши земные понятия о пространстве несоизмеримы с мировыми, ибо предельное не может быть соизмеримо с беспредельным. Расстояние до Сириуса теоретически исчислено в 58,000,000,000,000 миль. Об этом расстоянии мы можем иметь гораздо меньшее представление, чем о микромиллиметрах, коими измеряются микроскопические инфузории, переносящие нас в мир микрокосмоса. Допускаемое химиками дробление материи лишь на атомы совершенно условно, ибо наш ум не может представить себе такой величины, которую нельзя было бы ещё разделить.

Не менее сложны вопросы о времени. Мало того, здесь путаница ещё больше, ибо у нас нет вполне точного мерила времени, нет «аршина». Есть ли разница между миллионом лет и миллионной долей секунды? Математика точно доказывает, что тут нет никакой разницы, если при сравнении ввести знак ∾, – знак бесконечности.

Ещё более неприятностей причиняет недостаточность нашей организации, несовершенство её и наших чувств, а ведь только чувства и дают нам материал для рационалистских суждений. Однако насколько наши чувства несовершенны!

И вот получается результат, на первый взгляд могущий показаться странным. Одни десятки лет тратят на изучение микрокосмоса; другие столько же лет занимаются медиакосмосом (мир, как он представляется нам, сообразно нашим чувствам); третьи исписывают цифрами тома и переводят стопы бумаги, изучая макрокосмос. А что же, в конце концов? Ровно ничего! Мы лишь узнали много новых фактов, но не их смысл.

Как и прежде, когда методы исследования были совершенно примитивны, и ныне много естествоиспытателей по-прежнему задаются тем же вопросом к природе:

На проклятые вопросы дай прямые мне ответы!

Весьма интересно отметить изменение общего настроения естествоиспытателей (я разумею не верхоглядов, а действительно сведущих лиц).

Divide et impera (разъединяй и властвуй) и union fait la force (в единении сила) – вот два девиза, разделяющие не только политических, но и научных деятелей.

Что же мы видим в науке?

Общее стремление к единению.

Теория всемирного тяготения объединяет множество явлений, до не особенно давнего времени не имевших объяснения.

Химические теории также весьма интересны, напоминая старый вопрос о пресловутом «философском камне». С одной стороны, открываются новые «элементы» (вроде новой составной части воздуха, кроме кислорода и азота, – аргона). С другой стороны, всё более проявляется и другой взгляд, – что материя имеет единство, и что число, так называемых, элементов всё более будет не увеличиваться, а уменьшаться. Некоторые «фантазёры» доходят даже до предположения, что всё, в конце концов, сведётся к одному элементу, разнообразие сочетания и комбинации коего составляют весь видимый нами мир. Если бы такая первоматерия была найдена не теоретически, а практически, то и вопрос о философском камне решился бы весьма просто. Интересно, что о таком решении вопроса о философском камне ныне мечтают не средневековые схоластики, а патентованные учёные.

Но ещё интереснее, что естествоиспытатели теперь и на самый смысл жизни стали смотреть иначе. Для доказательства этого я позволю себе привести нисколько выдержек из статьи одного из известнейших русских учёных, проф. харьковского университета Иринарха Полихрониевича Скворцова, под заглавием «Борьба или мир управляют жизнью и всем миром».

«В настоящее время, – пишет проф. И. П. Скворцов, – в науке и жизни сделали из борьбы за существование какой-то культ. В таких случаях очень легко сами по себе верные мысли и воззрения доводятся до абсурда, до нелепости, вроде, например, борьбы за существование среди миров вселенной.

Однако чтобы не злоупотреблять словом, нужно точно определить связываемое с ним понятие или представление. Что такое борьба? Борьбой мы называем такое деятельное взаимное соотношение двух (или более) предметов, которое клонится к вытеснению одного из них другим, обладающим какими-либо преимуществами, с бо́льшим или меньшим подрывом, а то даже и с полным уничтожением существования первого.

Что мы видим в природе? Видим, что в ней всё созидается, видоизменяется и поддерживается не борьбой сил и вещей, а их взаимодействием вообще, которое часто сопровождается и разрушением, но сущность дела не в отрицательной, а в положительной стороне последнего, т. е. не в разрушении, а в созидании, не в соперничестве, а в содействии.

Не в борьбе, а в согласии, в содействии сила и залог существования всей природы, всей жизни. Сопротивление, препятствия, столкновения, борьба – неизбежные явления в мире и жизни, но они мешают, а не способствуют движению и специально развитию жизни.

Борьба за существование есть вторичное явление в области жизни. Она, прежде всего, зависит не от качества, а от количества жизни – и на том же количестве существенным образом сказывается её влияние. Борьба – явление внешнее для жизни, которое может лишь подать повод к внутренним изменениям, само не производя их и даже имея лишь условное влияние на их направление. Но каждый шаг собственно к развитию жизни, каждая новая форма проявления последней есть следствие не борьбы, а взаимного содействия, взаимной помощи, сожития. Само это сожитие вызывается тем же стремлением к самосохранению каждой живой формы, которое, по-видимому, ведёт и к борьбе за существование, но только первое принадлежит к существенной внутренней стороне жизни, а вторая – к внешней. Наше духовное развитие основано не на борьбе впечатлений, представлений или понятий, стремлений или желаний, а на созидающей деятельности ума и сознательного чувства.

Борьба родит ожесточение, разжигает страсти, которые затемняют ум и извращают волю, – и тем, очевидно, не повышает, а понижает уровень душевной жизни. Поэтому человечество в лице своих отдельных представителей – единичных лиц и целых обществ – подвигалось вперёд делами, словами, мыслями не вражды, ненависти, укоризны, а согласия, любви, прощения.

Всё, что приобретено человечеством доброго, приобретено миром и любовью.

Что всегда и везде вызывало и вызывает наиболее споров, вражды, борьбы и вообще раздоров между людьми? Нетерпимость в мысли и чувстве, порабощение в духе.

Что подарила человечеству нетерпимость мысли? – Может быть, на сто заблуждений одну истину и – подавленность, отупение ума.

Что дала человечеству нетерпимость чувства? – Ссоры и споры без конца, вынужденный мир и извращение, иногда чуть не гибель, духовного, нравственного чувства.

Что является следствием порабощения человеческого духа вообще? – Тайное и явное недовольство собой и другими – не только в среде порабощённых, но и в среде поработителей. Живя в таком недовольстве, и будучи пропитаны им, люди не замечают всей великости и постоянства этого зла во всех путях своей жизни. Всеобщность его в человечестве так велика, что нашлись люди, которые на нём, на этом зле, строили и строят не только прошедшие, но и будущие судьбы людей, и даже судьбы всей жизни, чуть не всего мира.

Что даёт каждому отдельному человеку происходящая в нём борьба чувств, мыслей, желаний? – В известных границах борьба приносит пользу, как упражнение духа. Но когда она излишне продолжительна и напряжена, то следствием её являются неустойчивость, разочарование, отчаяние, создавшие древний фатализм и новейший пессимизм. Только умиротворённый внутренне человек представляет деятельную гармонию духовных сил, полную мысли и чувства. Нет в таком человеке почвы ни для недоверия к себе и другим, ни для безучастного равнодушия.

То же, что отдельный человек, представляют и целые общества людей, где умиротворённость выражается в том, что отдельные его члены и группы взаимно поддерживают друг друга, сочувствуют, содействуют друг другу. Но это чуть не идеал, едва достижимый. В мире человеческом и теперь постоянно стремятся к борьбе, во что бы то ни стало. В нём чуть не каждый человек, каждое общество, государство, каждый культ, каждое учение считают себя лучше и выше других и стремятся всеми силами подчинить других своей воле. Эта гордыня духа есть следствие распущенности, необузданности, духовной слепоты, нравственного идиотизма, – словом, это отрицание основного жизненного мотива, выражаемого афоризмом: «в единении – сила». В нём же, этом единении, и самый смысл жизни во всех формах её проявления, а тем более в наивысшей её форме – в человеке, этом образе и подобии Бога, Который, по выражению Иоанна Богослова, есть Любовь».

Итак, мы видим, что возводимые на естествознание обвинения лишены оснований. Мало того, атеизм создан отнюдь не естествоиспытателями, что доказывает история. Все разрушительные теории имеют в своей основе отрицание бытия Божия и составляют неизбежный вывод из атеизма.

Но мы видим, что именно естествознание доказывает необходимость Божия бытия, а, следовательно, является врагом всех разрушительных теорий. Вера и наука не враги, но подруги и союзницы в общем деле. (Dr. М. Н. Глубоковский. См. «Русский Листок» 1900 г., № 33).