Блаженная Моника
Блаженная Моника была отраслью одного из тех благородных семейств, которые во время грозных гражданских переворотов в Римской империи потеряли все свои богатства. Родители Моники могли уже предвидеть, что они оставят в наследство своей дочери одно знатное имя и воспоминание о прежнем блеске. Это способствовало тому, что отец и мать Моники все свое внимание обратили на развитие души дочери, стараясь утвердить в ней строго христианский взгляд на земные блага, тленные, ничтожные и скоропреходящие. Вероятно, этим внушениям она обязана тем ранним равнодушием к земным удовольствиям и пламенным влечением к вечным благам, которые до конца её жизни составляли отличительную черту её характера.
Когда блаженная Моника говорила о первом воспитании, данном её юной душе, она восхваляла не одни ревностные заботы матери, но вспоминала с признательностью и престарелую служанку, которая берегла её детство. Служанка эта вскормила отца блаженной Моники, носила его на руках, как молодые матери носят своих детей, и, когда он возмужал на её глазах, присутствовала на его браке; с тех пор, окруженная почтением, вполне заслуженным её усердием и добродетельною жизнью, украшавшею ее, она не переставала жить у него в доме и при рождении у него детей делалась снова нянькой, или, лучше сказать, второю их матерью. Усердная, благоразумная, строгая, иногда даже немного суровая и бранчивая, но преданная своей молодой госпоже, эта почтенная няня окружила деятельною бдительностью колыбель дитяти, предназначенного к столь славной участи.
Предохраненная, таким образом, от всех опасностей, возращенная с такою заботою, голова ребенка осенялась с ранних лет венцом добродетелей.
Еще в первом возрасте она уже пользовалась теми минутами, когда за ней не следили, и уходила в церковь, где, в укромном уголке, со сложенными на груди руками и опущенными к земле глазами, находила такое наслаждение в молитве, что забывала время возвращения домой. Когда она приходила поздно к родителям и наставнице, то выслушивала строгие упреки и даже иногда переносила побои, но ни те, ни другие не вызывали из её груди ни одного слова жалобы и не уменьшали её признательности к престарелой кормилице отца. Иногда она незаметно уклонялась от шумных игр с подругами, и ее находили под деревом неподвижною, погруженною в великие думы, забывшею игру для молитвы. Она даже часто вставала ночью, становилась на колени и, скрестив свои детские руки, произносила с удивительными для её лет набожностью и усердием молитвы, которым учила ее мать.
В сердце блаженной Моники в то же время пробуждалось и другое высокое, истинно-христианское чувство, – чувство любви к бедным. Она часто тихонько прятала остатки хлеба, который давали ей, и, скрываясь от всех, ждала на пороге дома нищего, чтобы поделиться с ним своим насущным хлебом.
В особенности в ней возбуждали сострадание странники и больные. Она выжидала прихода странников под гостеприимный кров своего отца, усаживала их на скамейку и, хотя еще очень маленькая, искала, по древнему обычаю, чести умывать им ноги. Она посещала больных. Как тем, так и другим она оказывала услуги, которые могла оказать девочка её лет, обладающая чувствительным сердцем. Она являла также во всех своих поступках кротость и душевное спокойствие. Играя с подругами, она одним словом усмиряла их детские раздоры и несогласия. На её челе, в звуках её голоса, в её поступи было столько безмятежной тишины, что она невольно, без её ведома, действовала даже на старших, и благодатное состояние её светлой ангельской души благотворно веяло на души всех окружавших юную Монику.
К этим ниспосланным от Бога качествам, предназначавшим ее к чести быть матерью блаженного Августина, присоединялись и другие добродетели, внушенные ей деятельною и строгою заботливостью её няни. «Употребляя то благоразумную строгость для исправления, то заботливую предусмотрительность для наставления, – говорит блаженный Августин, – она приучала ее заранее к строгим правилам жизни. Кроме определенных часов, когда Монике за столом с родителями предлагалась очень умеренная пища, няня не позволяла ей пить ничего, даже воды, хотя бы она чувствовала жажду и, приучая ее таким образом к воздержанию, предохраняла от всех опасностей в будущем; а без воздержания, лишения, твердости характера и жертв нельзя быть ни христианкой, ни женою, ни матерью, ни праведницею
Так протекло детство блаженной Моники, подобно ясной утренней заре, предзнаменующей великолепный день. Она уже переходила из отрочества в юность, когда ей было сделано предложение вступить в брак.
Родители её дали на него свое согласие, и, по неисповедимым путям Промысла, эта девица, которая по всем предположениям должна была всецело посвятить себя Богу или, оставаясь в мире, быть самою счастливою супругою, была соединена брачными узами с таким человеком, который, как оказалось, впоследствии, был недостоин назваться её мужем. Патрикий, с которым мы должны несколько ознакомиться, был уроженец города Тагаста, происходил от древнего высокого рода, более знатного, чем семейство Моники, но был не богат; и к тому же он был язычник и крайне жесток.
Все ужаснулись, узнав, что Моника вступает в брак с Патрикием: так далеко прошла молва об его жестоком характере. Но этим не ограничилось несчастье. Чтобы быть достойным Моники, чтобы составить её счастье и быть счастливым, для этого необходимо было чувствовать ту святую любовь, которая пламенела в её сердце, т. е. нужно было и самому Патрикию украсить свою душу теми добродетелями, которые составляют украшение брачной жизни: целомудрие, воздержание, скромность и другие качества.
Патрикий же и до брака предавался всем низким порокам и, чуть не на другой же день после свадьбы, возвратился к прежней, безнравственной жизни. Все предвещало этой юной девице, которая могла ожидать в жизни столько высоких радостей, много скорби, много часов тяжелого одиночества, невыразимых страданий и, как неизбежное следствие всего этого, много опасностей и даже ошибок, если бы Бог не послал ей силу мужественно перенести несчастия и Своею Божественною помощью не утвердил ее на той высоте добродетели, на которой она не переставала пребывать во всю жизнь.
Блаженная Моника не выходила до брака из среды христианского семейства. Она не подозревала того, что делается в тех семействах, в которых не обитает любовь к Богу, и волнуют жизнь необузданные страсти. Свекровь её была еще жива, и Моника, как бы для того, чтобы все обстоятельства соединились для увеличения её тягостного положения среди иноверческой семьи, должна была жить вместе с нею. Язычница-свекровь много походила нравом на сына- язычника: она была женщина надменная, жестокая, своенравная. Служанки их были достойны и матери, и сына. Не имея возможности открыто восставать против своей молодой госпожи, они тайно клеветали на нее.
Если бы Моника могла найти хоть какое-либо утешение в нежности супруга, подобная жизнь все-таки была бы для неё сносною. Но она с каждым днем все яснее и яснее усматривала глубину пропасти, лежащей между нею и мужем. Он вовсе не умел ценить святой образ жизни своей юной подруги. Её молитвы ему были в тягость: подаяния милостыни казались чрезмерными. Он находил странным её желание посещать бедных больных; он не мог ценить её любви к рабам. Моника на каждом шагу встречала тысячу преград своей благотворительности: таково было в те времена положение супруги-христианки в семье мужа-язычника.
Такова была жизнь, или, лучше сказать, таковы были ежедневные страдания блаженной Моники! Она бы выносила их безропотно, если бы непорочность её не подверглась опасности. Но – увы! – не бывает ли принуждена жена-христианка, из угождения мужу-язычнику, подвергать опасности свою невинность? Не должна ли, в угоду ему, украшать свое тело, носить наряды и вообще делать то, что не угодно Богу?
Моника испытала это с первых же дней супружества. Как ни была она молода и в особенности невинна, она ясно увидела все душевные недостатки человека, не освященного благодатью Спасителя; но открытие это не поколебало её твердости. Она не упала духом, как многие христианки, не оставила супружеского крова, – нет, Моника, вознеся мысли к небу, твердо верила, что Бог не на погибель соединил её судьбу с таким мужем, что Он, напротив, вверил ей душу Патрикия, и она своими усилиями должна была излечить ее от греховных язв, обратить и просветить истинным светом веры.
Она старалась быть кроткой, сдержанной и не сомневалась, что если свет Евангелия будет отражаться во всех её поступках, то Патрикий когда-нибудь убедится в его силе и истине и скорее покорится ему, чем её убеждениям.
Для достижения ею самой такого совершенства и такого устроения всей своей жизни, чтобы в ней явственно могла отражаться сила благодатного евангельского учения, требовалось много времени и твердости духа, но Моника не устрашилась трудности этого подвига и собрала все свои силы для неуклонного шествия к предназначенной цели. Она видела пороки и неверность мужа, но не заводила с ним о том и речи, чтобы не возбудить взаимной вражды. Она проливала горькие слезы в его отсутствие, но, убежденная, что нельзя требовать от человека, не любящего Бога, постоянной любви к одному из Его созданий, горячо молилась только о том, чтобы Сам Бог даровал её мужу веру и любовь к Нему, которые одни в силах внушить человеку желание вести целомудренную жизнь. Господь никогда не оставляет любящих Его.
Блаженный Авгусгин, оставивший по себе вечную славу, был первым ребенком. Второй сын Моники Навигий. Это был кроткий благочестивый ребенок. Моника находила в нем большое утешение. Августин и Навигий были не единственными детьми Моники. У неё еще была дочь, названная именем одной из наиболее чтимых христианских подвижниц в Африке, святой Перпетуи, знаменитой карфагенской мученицы.
Вот семейство блаженной Моники. Несмотря на то, что в нем отец был язычник, что свекровь и все домашние были чужды по вере блаженной Моники, и даже, может быть, делали попытки ослабить влияние матери на детей, чтобы воспрепятствовать всякой возможности дать им христианское воспитание, – все трое отличались благочестием. Моника была утешена юным семейством, дарованным ей Богом, если бы новая, тягчайшая из всех испытанных ею до сих пор горестей не присоединилась к прежним огорчениям и окончательно не отравила её жизнь. Патрикий все более и более предавался порокам. Ни совершенство ума и сердца его юной супруги, ни нежность и сила её привязанности к нему, ни рождение троих детей не могли его привязать к семейству: не внимая просьбам и слезам Моники, он начинал явно вести распутную жизнь.
Оставленная и обманутая мужем, Моника, которой было не более 27 лет, увидев, что все надежды первых дней брака пропадают одна за другою, усугубила упование на Всевышнего и усердные к Нему молитвы. Она продолжала быть кроткой, терпеливой, внимательной к мужу и, надеясь еще более угодить ему, обратила всю любовь на детей.
Было бы, кажется, излишним говорить, что Моника начала великое дело воспитания своего сына Августина прежде, чем она услышала его детский лепет. Она начала его еще ранее, т. е. прежде его рождения. При первой мысли о счастье, к которому Господь предуготовлял ее, она стала внимательно следить за всеми движениями своей души, научившись в священных книгах, не выходивших с этой поры из её рук, что в продолжение того времени, когда ребенок её должен был жить одною с ней жизнью, она обязана, так сказать, освятить его и как бы вселить в него, с помощью благодати, любовь к Богу; она сделалась еще строже в отношении к своему поведению, стараясь оживлять в себе дух молитвы и непорочности для того, чтобы юная душа получила от неё одни святые впечатления. С одной стороны, под влиянием справедливого страха ответственности, которую она брала на себя, а с другой – по весьма понятной неуверенности ни в своей опытности, ни в своей любви, она, обратив все мысли к Богу, в душе и сердце предала уже Ему и своего ребенка.
Только что родился Августин, она велела представить его в церковь и внести в число оглашенных, т. е. готовящихся к принятию св. крещения. Таким образом, прежде чем Бог благоволил обитать в храме его души, имевшей сначала пройти разные степени заблуждений, чтобы подняться потом на высшую степень духовного величия, Августин был осенен крестом и освещен верой, к распространению которой он предназначался.
Подобная мать, конечно, не допустила бы своего ребенка до чужой груди. Она опасалась, что постороннее, мирское и, может быть, даже порочное влияние помешает успеху предпринимаемого ею дела, все трудности которого она вполне сознавала. Поэтому она сама выкормила сына своим молоком, почему блаженный Августин говорил, что он вкушал «сладость молока матери». Она вместе с молоком вливала в него познание Спасителя и любовь к Нему, и, получив в утробе матери глубокое чувство веры, Августин еще глубже проникся этим таинственным чувством во время своего первого детства.
С особенною любовью передавала Моника свое, сыну ту истину, которую она сама получила, как драгоценность, от предков: презрение ко всему земному, тленному, временному. Она обращала его внимание н на вечную жизнь и наполняла его душу желаниями высших благ, удовлетворение которых было невозможно в этой жизни.
Все эти внушения матери, как видим, должны были развить глубокие чувства в сердце её сына, но Моника употребила еще нечто другое для развития христианских чувств в душе Августина. Она постоянно ему представляла любовь Бога к человеческому роду: говорила об яслях, где Христос благоволил возлежать, родившись в бедности и уничижении ради нас, о кресте, на котором Он претерпел мученическую смерть, чтобы спасти нас от вечной смерти. Можно представить себе, какое впечатление должно было произвести подобное учение, исходящее из уст праведницы, на нежное и любящее сердце Августина! Действие её наставлений было так глубоко, что даже среди самых тяжких заблуждений, в увлечении и пылу страстей юности, Августин не забывал о Спасителе.
Вместе с тем, чтобы еще более развить в душе сына чувство совести, Моника употребляла все силы внушить ему отвращение к пороку и ко всему, что оскверняет непорочность сердца и унижает святое чувство веры. С самоотвержением матери, не боящейся обнаружения своих слабостей для предохранения детей от подобных проступков, она признавалась ему в своих недостатках. Она рассказывала ему со всеми подробностями свою жизнь и те ошибки, которые допустила она в ранней юности.
«Однажды, – рассказывает Августин, – когда я был еще ребенком я вдруг заболел так сильно затвердением желудка, что едва было не умер от воспаления. Мать моя была встревожена до глубины души. Но что было причиной её беспокойства? боялась ли она лишиться сына? Несомненно, она, как мать, этого опасалась. Но Ты знаешь, Господи, – продолжает блаженный Августин, – что мать моя еще сильнее желала родить меня для вечного спасения, чем дать мне жизнь временную. Ея непорочное сердце билось надеждой доставить мне чрез св. крещение новую, вечную жизнь. Вот почему она беспокоилась, умоляла, чтобы меня крестили, чтобы я очистился от беззаконий и произнес обет веры в Тебя, Иисусе, Спасителя моего».
Пока Августин был в опасности, Патрикий позволял Монике действовать, как она хотела. Он слишком равнодушно относился к вере, но, надо ему отдать справедливость, был настолько честен и великодушен, что не хотел, видя сына на краю гроба, стеснять свободу его совести; не хотел также усиливать горя Моники, боявшейся за жизнь сына, еще более тяжким горем – видеть его потерянным для вечной жизни. Но лишь только опасность миновала, Патрикий снова оказался прежним язычником и объявил свою волю, чтобы крещение сына было отложено на неопределенное время. Моника не настаивала: она слишком хорошо знала, что настаивать против воли Патрикия было невозможно; она повиновалась этому решению. Но, с покорностью взирая на опасную будущность, на которую обрекла ее воля мужа, Моника чувствовала, что её обязанности сделались еще труднее, что она должна еще неусыпнее следить за душою сына. Смущенная недавнею опасностью, которой он подвергался, но в то же время утешенная и поддерживаемая тем, что заметила отрадного в душе Августина во время его болезни, она решилась не оставлять его ни на минуту и, все более и более жертвуя для него пустыми светскими увеселениями, сделалась его ангелом-хранителем, его видимым провидением. Но этим еще не ограничился её подвиг. Для того, чтобы ни в чем не встречать препятствия к достижению своей благой цели, Моника более, чем когда-нибудь, старалась вести себя в отношении к мужу, свекрови, родственникам и даже слугам со всевозможною кротостью и терпением, о которых мы уже говорили ранее: таким поведением она надеялась обезоружить всех, надеялась даже склонить их к содействию в достижении её высокой цели.
Замечательно, что её свекровь, женщина высокомерная и грубая, которая, по несправедливым наговорам слуг, не любила Моники, первая поддалась её влиянию. Моника обезоружила ее постоянною кротостью, вниманием, почтительною преданностью, и её предубеждения, мало-помалу, исчезли. «Свекровь её (Моники), – говорит блаженный Августин, – которая сначала была возбуждена против неё ложными наговорами негодных служанок, полюбила ее за кротость, предупредительность, всегдашнюю покорность и ласковость, так что она сама (свекровь) открывала наедине своему сыну злоязычные нашептывания служанок на его жену, поселявшие раздор в их семействе, и требовала для них справедливого наказания. Патрикий, исполняя волю матери, приказывал наказывать служанок и свекровь тут же приговаривала, что каждая служанка, которая в своих расчетах позволит себе наушничать против Моники, должна ожидать себе такой же награды. С той поры, конечно, все служанки замолкли, ибо Моника стала жить со свекровью в неизменно-приязненных отношениях». Служанки замолкли от страха, но Моника старалась достигнуть того, чтобы они не клеветали на нее по любви к ней, и она успела приобрести их привязанность и даже преданность к себе.
Мало того, родственники и соседи блаженной Моники испытывали на себе её благотворное влияние. «Твоя верная раба, Боже, чрез которую Ты даровал мне жизнь, получила от Тебя великий дар. При всяком раздоре она старалась, где только могла, водворять мир, так что, если одна из враждующих сторон, в отсутствие другой, с горечью и желчью высказывалась при ней об отсутствующем враждебном лице, то мать моя никогда не позволяла себе говорить при этом об отсутствующей стороне ничего другого, кроме того, что могло служить к примирению».
Вот почему она, мало-помалу, сделалась другом всех соседей, приходивших поверять ей свои горести. Она кротко выслушивала их жалобы, осторожно касалась их ран, со свойственным ей искусством успокаивала их и незаметно приводила к примирению.
Моника знала, что с возрастом сына её влияние может потерять свою силу; что страсти могут тем скорее увлечь его, что он может извинять их примером отца. Но, с другой стороны, она знала и то, как важны первые годы младенчества для развития сердца ребенка. Поэтому она не пропускала ни одного дня без пользы. Она всякое утро старалась внушить сыну какое-нибудь правило жизни, как всякую весну бросают семена в землю. «Она учила меня, – думать о Боге, даже прежде, чем об отце, следовать только Его заповедям и любить Его любовью, превышающею все другие привязанности». И она так успела в этом отношении, что все возражения, все противодействия Патрикия оставались бессильными пред кроткою властью приобретенною ею над сыном и возраставшею с каждым днем.
Но в то же время, как замечает блаженный Августин, она была чрезвычайно внимательна к мужу. Принужденная иногда противоречить ему и противиться его воле в том, что касалось веры, она тем более во всем другом смиренно и кротко покорялась ему.
Превосходя своего мужа и образованием и душевными качествами, она никогда не хотела выказывать того. Она охотно признавала себя его рабою; если подчас эти унижения и жертвы казались ей тяжелыми, она находила награду в том, что чрез эти самые унижения и жертвы приобретала возможность беспрепятственно развивать в душе сына любовь, к Спасителю.
По смерти Патрикия Моника заметно сделалась еще совершеннее: высокие стремления её души, не находя более препятствий, стали проявляться с большою свободою, и она скоро достигла совершенства добродетели. Из уважения к памяти мужа, она дала обет в своем сердце не вступать во второй брак и посвятить всю жизнь на служение Богу и воспитание детей.
Скоро к печали об утрате мужа, которого она полюбила, забывая все его обиды, присоединилась и другая печаль, не менее тягостная: грусть матери, видящей гибель души сына, который, видимо, пошел по дурному пути. Моника с ужасом следила за развивающимися пороками сына, но не предавалась отчаянью. Она твердо уповала на Бога. Бог услышал молитвы Моники, и надежда матери оправдалась. Однажды Моника, утомленная сильными потрясениями, предалась минутному отдохновению и увидела сон, который успокоил ее и возвратил ей надежду. «Ей приснилось, – говорит блаженный Августин, – будто она в сильной скорби стоит на деревянной доске, и в это время к ней подошел юноша в светлом образе, с веселым лицом, тогда как она от печали и горести заливалась слезами. Подойдя к ней, он спросил у неё причину её слез, хотя и видно было, что он знал и спрашивал только для того, чтобы ее утешить. Когда Моника отвечала, что она сокрушается о погибели сына, то он, чтобы утешить ее, возразил: «Не беспокойся так много, – и, указывая на доску, на которой она стояла, прибавил: – посмотри на своего сына: он там же, где и ты». Тогда она обернулась и, действительно, увидела Августина подле себя, на той же доске. «Кто мог обрадовать ее этим утешительным лучом света, – восклицает Августин, – как не Ты, Боже, внявший её голосу и сердечным воплям!»
«Но не скоро сбылся пророческий сон: только после семнадцатилетнего сопротивления Августин сдался, побежденный слезами Моники. Первою мыслью Августина после обращения было поспешить к блаженной Монике. Он бросается в её объятия и обливает ее слезами. Он не в состоянии был говорить и только прижимал ее к сердцу; он смотрел на нее взглядом, в котором изливалась вся его благородная душа. Своим молчанием он выражал то что повторял различными словами до конца жизни: «Да, если я достойный сын Твой, Господи, это оттого, что Ты даровал мне в матери верную рабу Твою». И еще: «Я обязан тем, что я есть, моей матери, её молитвам, её достоинствам». И в другом месте: «Если я люблю более всего истину, люблю ее одну, готов умереть за нее, я обязан этим матери. Бог не мог не услышать её молитв» и, наконец: «Если я не погиб навеки в заблуждении и зле, я обязан этим долгим и усердным слезам матери».
Вот какими выражениями благодарности к матери наполнены писания блаженного Августина. Он тогда живо чувствовал то, что выражал позже, и старался доказать это матери своим взглядом и поцелуями, безмолвно обнимая ее и как бы не желая отторгнуться от её объятий. Блаженная Моника также не могла скрыть своей радости. Она орошала Августина слезами, обращала на него взгляд, дышащий счастьем, и при каждом произносимом им слове снова радостно содрогалась. Видеть его истинным христианином, добрым семьянином, честным человеком, на пути к душевному спасению – было предметом всех её молитв. Ей казалось, что, получив эту милость от Бога, она могла умереть счастливою.
Матери-христианки! из примера блаженной Моники вы видите, что может сделать в деле воспитания истинная мать, даже когда она ни в ком не встречает опоры, и как счастливы дети той матери, которая исполнена пламенного чувства любви к Богу и украшена всеми христианскими добродетелями.
(Взято с сокращ. из кн. «Блаженная Моника, пример силы молитвы матери-христианки»).