Глава двадцать шестая. Белый ангел
1861–1867

Конец пятидесятых годов XIX века – время подготовки в России отмены крепостного права, и в этой подготовке были задействованы все лучшие умы государства, включая митрополита Филарета Московского. Он – один из тех, с кем важно было посоветоваться, и к нему обращались за советом при каждом новом изменении проекта реформы.

Учрежденный 3 января 1857 года десятый по счету Комитет по крестьянскому делу через полгода представил первый официальный проект реформы. 20 ноября 1857 года император издал и разослал всем губернаторам рескрипт, в котором изложил правительственную программу. Предусматривалось уничтожение личной зависимости крестьян при сохранении всей земли в собственности помещиков, предоставление крестьянам определенного количества земли, за которую они обязаны будут платить оброк или отбывать барщину, и со временем – права выкупа крестьянских усадеб, состоящих из жилого дома и хозяйственных построек. Юридическая зависимость уничтожалась не сразу, а только по истечении переходного двенадцатилетнего периода. В 1858 году для подготовки крестьянских реформ были образованы губернские комитеты, в них развернулась борьба за меры и формы уступок между либеральными и реакционными помещиками. Вместо негласного комитета создан был Главный комитет по крестьянскому делу. Он выработал новую программу, утвержденную императором 21 апреля 1858 года и предусматривавшую не упразднение крепостной зависимости, а лишь ее смягчение. Но 4 декабря 1858 года была принята другая программа Крестьянской реформы, выработанная генерал-адъютантом Яковом Ивановичем Ростовцевым и предполагавшая получение крестьянами личной свободы, обеспечение крестьян наделами земли в постоянное пользование с правом выкупа по предоставленным правительством кредитам, утверждение переходного «срочнообязанного» состояния.

После смерти Ростовцева в 1860 году бразды правления при подготовке реформы взял в свои руки граф Виктор Никитич Панин. Образованнейший человек, он слыл консерватором и крепостником и действительно, возглавив редакционные комиссии по проведению реформы, добился уменьшения наделов и увеличения повинностей будущих освобожденных крестьян.

В октябре 1860 года готовый проект реформы рассматривался в Главном комитете по крестьянскому делу. Один из его списков попал на стол митрополиту Филарету. Ознакомившись с ним, он высказал свои замечания. В частности, в письме преподобному Антонию от 4 декабря 1860 года он писал, что ему не нравится мысль о том, чтобы прежде объявления правил об освобождении крестьян с ними были ознакомлены священники «для приготовления прихожан к пониманию оных», он жалуется на многосложность представленного проекта, опасается, что большинство священников не поймут многого и станут худо растолковывать прихожанам суть реформы. «Например, в правилах положено дать крестьянам самоуправление. Поймет ли сие с точностью священник? И если, хотя неточно, поймет, поймет ли сие крестьянин?» Кроме того, он опасался, что «священник, став посредником между начальством и крестьянами, подвергнется опасности с обеих сторон». Опасения его были не напрасны. Деятели реформы хотели несколько оградить себя от возможных недоумений, и в случае, если бы возникли в крестьянской среде волнения, можно было бы свалить часть вины на попов – мол, плохо растолковали суть реформы своим прихожанам!

Окончательная разработка манифеста об отмене крепостного права была возложена на Самарина и Милютина. Юрий Федорович Самарин, один из талантливейших представителей славянофильства, ученик Хомякова, доказывавший, что в православии сливаются отсутствующее в католицизме единство свободы и отсутствующее в протестантизме единство общности, при этом высоко ценил достижения западной цивилизации и мог найти золотую середину, в частности, и в крестьянском вопросе. Его сверстник Николай Алексеевич Милютин являлся также и его единомышленником. Так что выбор этих двух деятелей реформы в качестве создателей манифеста был сделан царем правильно.

Новый, 1861 год владыка Филарет снова встречал на одре болезни. «Простуженная рука мешает писать, тогда как это всего нужнее». А на него тем временем свалилась работа высочайшей государственной важности – прислали написанный Самариным и Милютиным манифест с требованием отредактировать его по своему усмотрению. Император оказывал владыке полное доверие и намеревался опубликовать сей документ только после его редактуры. Панин сопроводил текст манифеста собственным письмом, в коем с благоговением обращался к святителю Филарету: «Государь полагается совершенно на высокий дар красноречия вашего высокопреосвященства и на ревностное усердие ваше к делу, столь важному для Отечества, столь близкому к сердцу первого пастыря нашей Церкви. Руководимый сими чувствами и сим доверием, государь представляет вашему высокопреосвященству сделать все те изменения или прибавления, кои бы вы признали соответствующими чувствам его величества и собственно вашим, для лучшего успеха в достижении положенной цели».

Весь конец января в Троицком подворье Московский Златоуст работал над окончательным вариантом манифеста. Перечитывал, обдумывал. Разделил на три части и в течение трех суток полностью все переписал. Наконец закончил и 5 февраля отправил манифест государю в Петербург, приписав, что «в исполнение поручения его ввело верноподданническое повиновение, а не сознание удовлетворить требованию». Грядущая реформа пугала его. Не случайно среди прочих исправлений им были вычеркнуты слова «в сей радостный для нас и для всех верноподданных наших день». Он говорил, что ожидаемому новшеству «радуются люди теоретического прогресса, но многие благонамеренные люди ожидают оного с недоумением, предусматривая затруднения». А за три дня до подписания манифеста Филарет с волнением произнес:

– Господи, спаси царя и пощади всех нас.

Антонию он написал: «Теперь из Петербурга пишут об опасениях и, между прочим, что первый удар падет на высшее духовенство, монастыри, церкви»:

19 февраля 1861 года в Петербурге император Александр II подписал отредактированный Филаретом манифест «О всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей» и Положение о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости, состоявшее из семнадцати законодательных актов. Земля полнилась слухами и тревогами. «Говорят, что в Государственном Совете, – писал в те дни Филарет, – было большинство голосов в пользу малого надела земли крестьянам; но утверждено мнение меньшинства в пользу большего надела. Готовятся к объявлению. Оскудение, надолго или ненадолго, кажется, неизбежно. Да спасет Господь от большего нестроения».

Наступило 5 марта 1861 года, Прощеное воскресенье. После совершения литургии в Успенском соборе Кремля манифест был объявлен народу. В тот же день – в других городах Российской империи...

Реформа 1861 года, как известно, вызвала ряд крестьянских выступлений по всей России. Думается, однако, что участие лучших умов государства, включая митрополита Филарета, в разработке документов реформы все же содействовало более мягкому прохождению вводимых государством изменений.

Свое отношение к происшедшему сам Филарет выразил в возвышенной приветственной речи царю 18 мая 1861 года, обращаясь к Александру в преддверии Успенского собора: – Благочестивейший Государь! Приветствуем тебя в седьмое лето твоего царствования. У древнего народа Божия седьмое лето было летом законного отпущения из рабства (Исх.21:2). У нас не было рабства, в полном значении сего слова: была однако крепкая наследственная зависимость части народа от частных владельцев. С наступлением твоего седьмого лета ты изрек отпущение. Обыкновеннее сильные земли любят искать удовольствия и славы в том, чтобы покорить и наложить иго. Твое желание и утешение -облегчить твоему народу древние бремена и возвысить меру свободы, огражденной законом. Сочувствовало тебе сословие благородных владельцев; и в добровольную жертву сему сочувствию принесло значительную часть своих прав. И вот более двадцати миллионов душ обязаны тебе благодарностью за новые права, за новую долю свободы. Молим Бога, чтобы добрый дар был разумно употреблен; чтобы ревность к общему благу, справедливость и доброжелательство готовы были всюду для разрешения затруднений, иногда неизбежных при новости дела; чтобы получившие новые права из благодарности порадели уступившим древние права, чтобы приятная мысль о труде свободном сделала труд более прилежным и производительным, к умножению частного и общего благоденствия; да будет твоя к твоему народу любовь увенчана неувядающею радостью под осенением Провидения, благодатно простираемым, вместе с тобою, над совенчанною тебе твоею супругою и твоими благословенными чадами.

Со дня опубликования манифеста прошло почти три месяца. За это время случилось лишь одно сильное волнение – в селе Бездна Казанской губернии. Там молодой грамотный крестьянин Антон Петров вдруг решил сделаться главой восстания и заявил, будто он читал подлинный текст царского манифеста, в котором говорится о полной и безграничной воле крестьян и об их праве не выполнять никаких распоряжений помещиков. Он утверждал, что помещики и чиновники скрыли от народа подлинный текст манифеста, заменив его собственным. Крестьяне стали требовать оглашения «настоящей воли», возмутились, и бунт, охвативший несколько уездов Казанской губернии, пришлось подавлять силой, и в итоге девяносто человек были убиты и умерли от ран, более трех с половиной сотен ранены. В числе погибших оказался и сам Антон Петров. Герцен в Лондоне зазвонил в свой «Колокол»: «О, если б слова мои могли дойти до тебя, труженик и страдалец земли русской!., как я научил бы тебя презирать твоих духовных пастырей, поставленных над тобой петербургским синодом и немецким царем... Ты ненавидишь помещика, ненавидишь подъячего, боишься их – и совершенно прав; но веришь еще в царя и архиерея... не верь им. Царь с ними, и они его. Его ты видишь теперь, ты, отец убитого юноши в Бездне, ты, сын убитого отца в Пензе... Твои пастыри – темные как ты, бедные как ты... Таков был пострадавший за тебя в Казани иной Антоний (не епископ Антоний, а Антон безднинский)... Тела твоих святителей не сделают сорока восьми чудес, молитва к ним не вылечит от зубной боли; но живая память об них может совершить одно чудо – твое освобождение». Все русские либералы пророчествовали о новой пугачевщине, ждали и призывали ее, но «всероссийского бунта» не произошло, и теперь можно было спокойнее говорить о пользе проводимой реформы и менее опасаться потрясений.

21 мая 1861 года митрополиту Филарету всемилостивейше пожалована была золотая медаль, установленная за труды по крестьянскому делу. На аверсе этой награды изображен профиль Александра II, над ним надпись «Благодарю», под ним число «19 февраля 1861 года», на реверсе надпись «За труды по освобождению крестьян». Носилась она на Александровской ленте, золотых медалей было отчеканено две с половиной сотни, серебряных – полторы тысячи, но награжденных было меньше, чем медалей. А 6 июня император пожаловал владыке наперсный крест, украшенный драгоценными камнями, тем самым еще более подчеркнув заслуги московского митрополита в подготовке крестьянских преобразований.

К лету святитель Филарет уже гораздо меньше заботился о проводимых в стране реформах. С июля он много внимания уделял предстоящему прославлению святителя Тихона Задонского, изучал многие материалы, подготовленные к его канонизации, редактировал присланное ему житие святителя и службу, сократил один из двух тропарей. 13 августа произошло прославление святителя Тихона. Филарета приглашали, но он снова болел и не в состоянии был никуда ехать из Москвы. Митрополит Новгородский и Петербургский Исидор (Никольский) присутствовал при этом событии и, приехав в Москву, подробно рассказал Филарету, о чем тот в свою очередь писал Антонию: «Утешительно было сказание владыки об открытии мощей святителя Тихона. Когда на всенощной пред величанием открыли раку, в переполненной народом церкви сделалась такая тишина благоговения, что летящую муху можно было бы слышать. Много было исцелений. – Да помолится святитель об исцелении России». И в другом письме: «Он сказывал, что были получившие зрение, даже слепые от рождения, и получившие слово. Одного скорченного так, что ноги приведены были к затылку, когда приложили к святым мощам, он распрямился и стал на ноги».

Новый петербургский архиерей Исидор, ровесник Пушкина, был на семнадцать лет моложе Филарета и весьма почитал его, во всем стараясь быть подобным Московскому Златоусту. Господь воздал за это – Исидор прожил долгую и счастливую жизнь, скончался в возрасте девяноста двух лет и возглавлял петербургскую кафедру тридцать два года.

Лето 1861 года вновь было засушливым и необычно жарким, и митрополит Московский неожиданно открыл для себя напиток, приносивший ему и прибавление сил, и утоление жажды, – пиво. Он даже написал об этом своему духовнику и получил от Антония благословение. «Благодарю и за пиво, хотя это и стыдно, – написал Филарет в лавру. – Мне приходило на мысль попросить у Вас немного, потому что оно мне казалось по вкусу и по требованию природы; но посовестился прибавлять еще прихоть ко многим моим прихотям. Теперь буду употреблять, как полученное с благословением».

Близился закат его жизни. Он уже редко сам читал свои проповеди, чаще посылал кого-либо, кто прочитал бы написанное им. Самое время уйти бы на покой, поселиться в Гефсиманском скиту и в уединении и покое ждать непостыдной и мирной кончины живота своего. Но сил еще хватало на очень многое, и он оставался при своих делах, по-прежнему много переписывался, вникал во все дела, был в курсе всех внешнеполитических и внутренних событий, много, очень много читал, видел, как все хуже и хуже печатаемое в России: «Если хотя за один год взять все худое из светских журналов и соединить, то будет такой смрад, против которого трудно найти довольно ладана, чтобы заглушить оный. Надобно по частям взять нездравое и предлагать врачевство. Говорю о сем собратиям, но язык ново-вводителей скорее движется, нежели язык охранителей». Реакционностью Филарета и таких, как он, еще держалось здание миропорядка, человеколюбия, целомудренности, чести и величия России. Он уповал на цензуру, что она еще какое-то время будет сдерживать поток безумства, бесчиния и беспорядка, который с каждым годом становился все сильнее. «В Отечестве нашем, – писал митрополит Филарет обер-прокурору Толстому, – существует цензура, – учреждение, в котором есть доброта, какой нет в неограниченной свободе книгопечатания. При отсутствии цензуры вредная книга издается и производит вред в обществе; потом ее сочинитель и издатель страдают от суда. При разумной и благонамеренной цензуре вредная книга не допускается до издания и, следовательно, не допускается до общества вред, а сочинитель безопасен от суда и наказания».

Цензура была введена в России с распространением книгопечатания еще в 1720 году Петром I. В XIX веке существовало входившее в Министерство народного просвещения Главное управление цензуры. Александр II, продолжая свои реформы, упразднил его, передав функции цензуры в Министерство внутренних дел.

Новшеств при Александре II было много. Какие-то огорчали Филарета, другие – радовали. Не могла не тревожить идея передачи сельских школ из ведомства духовной власти в ведомство власти светской, проводимая новым министром просвещения Александром Васильевичем Головниным, сыном знаменитого флотоводца. А вот сокращение церковной службы за счет перечисления всего царствующего дома он одобрил. Это, собственно говоря, была и его идея, ее он высказывал предыдущим государям. «В древних изданиях греческих в великой ектений сказано только: о благочестивейших и богохранимых царех наших. Не предписано даже имя царя произносить. А о царском семействе и намека нет».

Ослабление государственных строгостей давало и добрые плоды, и худые. Всюду безбожники поднимали голову. В Петербурге толпа молодых озорников ввалилась в церковь, выкрала священный сосуд для причастия и распивала из него шампанское. Образовалось общество «Земля и воля», поставившее себе целью все неудачи, которые потерпит Крестьянская реформа, использовать для пропаганды революции. В Москве, у самых стен Кремля, революционеры навзрыд кричали о страданиях народа и о том, что церковники жиреют, указывали на обилие золота в храмах, призывали не ходить в церковь, а если и ходить, то чтобы бить попов и забирать себе церковные драгоценности. Тревожась о будущем России и Церкви, митрополит Филарет узнавал о все новых и новых случаях подобных умопомрачений.

В феврале 1862 года граф Александр Петрович Толстой ушел с поста обер-прокурора Святейшего синода. Новым руководителем Русской православной церкви стал сорокапятилетний Алексей Петрович Ахматов. По его просьбе Филарет написал подробнейшую записку о состоянии церковной собственности в настоящий момент. Новый обер-прокурор в большей степени являлся единомышленником Филарета, в том числе и в отношении переводов Библии, и владыка писал о нем, что он «подает благую надежду, что будет пещися о благе Церкви в ее соприкосновении с государством».

В конце мая 1862 года в Петербурге случился один из самых страшных пожаров за историю города. Огонь пожирал один квартал за другим. Десятки тысяч пострадавших, небывалый ущерб. Святитель Филарет организовал сбор средств от Московской епархии в пользу погорельцев. Было собрано более десяти тысяч рублей, и за это он получил благодарность от царицы.

26 декабря 1862 года владыке Филарету исполнилось восемьдесят лет. И вновь нигде никаких упоминаний о юбилее. О чем же он пишет в эти юбилейные дни, скажем, своему неизменному и почти ежедневному адресату Антонию? «Представление о водопроводе я утвердил. Но еще прошу тщательно осмотреться. Я посылал на Сухареву башню смотреть тамошнее водохранилище. По углам палаты есть сырость; а весной и осенью, говорят, и все стены покрываются водою. Красная башня не так толста стенами, как Сухарева: не будет ли больше сыра? И не будет ли промерзать, и вода в ней замерзать?» Это одно из многочисленных указаний по поводу хозяйственных дел Троице-Сергиевой лавры, которую он, любя безмерно, продолжал и продолжал обустраивать вместе со своим ДРУГОМ и духовником. Письма Филарета Антонию на треть заполнены подобными указаниями. «Писали Вы о печи для Троицкого собора. Под северным притвором, кажется, менее удобно устроить ее, нежели под южным углом трапезы, где, кажется, она и теперь. Здесь есть готовое место и вход. Может быть, нужно будет только углубиться в землю». «Нельзя ли теперь положить трубу, которая вела бы воду к Успенскому колодезю, не давая ей разливаться к собору? Воду другого худого пруда желательно было бы, сколько можно, истребить». «Дома, которые внутри границы лаврской площади, должны быть снесены; или, если их владельцы хотят некоторое время жить на том же месте, то должны землю под ними взять у Лавры по контракту на аренду на срок». И так далее и тому подобное. Живя в Москве, святитель всегда знал, что там и как в обители аввы Сергия. Душой он был там и всегда сетовал на невозможность приехать: «Очень желаю в Лавру, но трудно освободиться от уз дел. Для ежедневных едва достает времени, а нужно разобрать многие, вступившие прежде».

Он вообще не был равнодушен ко всему устроению мира, не только в его основных составляющих, но и в разного рода вещах, кажущихся иному мелочами. К примеру, терпеть не мог не только сам театр, но и рукоплескания, свойственный театру способ выражения удовольствия, одобрения или восторга. Аплодисменты, известные еще в Древнем Риме, вошли в моду в России лишь в конце XVIII века. Во времена Филарета рукоплескали исключительно в театрах и очень редко в аудиториях – часто выступающий ученый или политик мог оскорбиться: «Я вам не актер!» Однажды Филарет разрешил лучшим певчим участвовать в светских концертах, исполняя духовное пение, но узнав, что им при этом рукоплещут, в дальнейшем запретил подобное участие певчих в концертах.

Приходилось ему бороться и с такими «мелочами», как изображение Христа и Богородицы, а также ангелов или креста Господня на табакерках. Ведь кощунство? Кощунство. И уж конечно же он был дотошен в вопросах церковного устроения, следил, чтобы все совершалось безукоризненно. Давал, к примеру, указания о том, чтобы во время причастия держащий пелену (платок, которым утирают губы причастнику) следил, чтобы причастник проглотил причастие прежде, нежели отойдет от пелены. Многим причастникам знакомо чувство, когда хочется некоторое время с благоговением подержать святыню во рту, прежде чем проглотить. А это неправильно, ибо причастие – не еда. Кроме того, безверие продолжало распространяться, и бывали случаи, когда богохульники выплевывали Святые Дары, едва отойдя от храма, а то и от чаши! Если причастие или хотя бы малая его доля упадет на пол, Филарет предписывал вынуть из пола камень и погрузить его на дно реки там, «где не будет попирать его никакая нога».

Пришлось ему участвовать в антиправительственном выступлении против намерения ввести в пользу Церкви налог на вино. Митрополит горячо доказывал, «что неприлично такой грязный доход назначать в пользу Церкви. И подлинно это походит на цену песию, которую запрещено было приносить в дом Божий. Притом государство само так нуждается, что уже начинает жить на счет Церкви, как показывает налог на церковные дома и земли. Пусть бы оно для себя увеличило цену пьянства».

В Москве создалось Общество любителей духовного просвещения – организация, которая в дальнейшем сделала очень многое для изучения православной культуры, церковного искусства и быта. Филарета избрали попечителем. Понимая, что у него не будет ни сил, ни времени заниматься еще и этим предприятием, он все же не отказался от попечительства: «Что скажу в ответ на сие избрание? – Уже не время мне обещать вам удовлетворительную, в отношении к вашему Обществу деятельность; и потому, может быть, справедливо было бы отказаться от вашего избрания. Однако не отказываюсь потому, что не могу по сердцу оставаться в отношении к вам чуждым. По мере сил и возможности будем пещись об общем деле и друг о друге».

Внимательнейшим образом до конца жизни святитель Филарет следил за всеми историческими событиями, современником коих ему довелось быть. В январе 1863 года снова вспыхнуло восстание в Польше. Филарет в Москве жадно изучал все поступавшие новости: «Горьки, если верны, польские вести». Поводов к возмущению не было. Начало очередного рекрутского набора и массовое уклонение от него поляков стали не поводом, а сигналом к восстанию, которое подготавливалось уже давно, и на протяжении нескольких лет русские получали письма с угрозами, срывались вывески на русском языке, чудовищно осквернялись православные кладбища, а главное, тайно готовилась программа вооруженных действий. Причина оставалась все та же – нежелание большинства поляков жить в составе Российской империи при нежелании русского правительства дать независимость стране, где продолжали мечтать о возврате русских земель, некогда принадлежавших Речи Посполитой.

Встал вопрос о поддержке политики России в Польше со стороны духовенства. Неожиданно Филарет выступил против таких официальных заявлений, ссылаясь на то, что даже в тех странах, где Церковь более сближена с государством, и то не делается ничего подобного. «Трудно слову церковному вступить в политическую сферу, не соступя с поприща духовного, – писал Филарет Антонию в самый разгар Польского восстания. – Но, вступивши на сей путь однажды, окажется некоторая необходимость продолжить идти по нем, и могут даже повлечь, куда неудобно следовать. В войну 1806 или 1807 годов Св. Синод, думая сильно поддержать правительство, назвал Наполеона антихристом; а потом с антихристом заключили мир. Адрес Св. Синода был бы выступ из ряда, потому что и Государственный Совет и Сенат не пишут адресов». Однако в личной переписке Филарет полностью поддержал императора в польском вопросе. А 8 августа 1863 года, встречая Александра II у входа в Успенский собор Кремля, Филарет обратился к нему с речью, которую любой либерал и сторонник Польши имеет полное право назвать самодержавно-реакционной, а то и милитаристской:

– Благочестивейший государь! Пред лицем Бога мира (Евр.13:20) тебя приветствуя, по долгу и по сердцу, призываем свыше мир твоему духу, озабоченному царственными попечениями, твоему дому и твоему царству. Но Бог мира именует Себя также Богом воинств и Богом народа, усвоенного ему верою. Мир твоего народа нарушен нестроениями, происходящими на одном из пределов твоего великого царства, в малом народе, который уже не однажды был осужден за его нестроения, который существует в качестве царства только по милости твоих предшественников и который за твои умноженные к нему милости воздает неблагодарностью, мятежом, крамолами. И, что всего неожиданнее, из некоторых стран, даже несопредельных нам, слышится голос, будто для их спокойствия это гнездо беспокойств надобно укрепить и расширить. Оскорблена твоя правда и благость! Оскорблено достоинство России! Любовь к Отечеству, верность престолу могут ли при сем быть равнодушны? И потому дух сынов России воздвигается и отовсюду взывает к тебе, представляя готовность всего народа на защиту правды. Дух сынов веры воздвигается и взывает к Богу православной России, к Богу правды, да изведет, яко свет, правду твою и России, и судьбу твою с нею... Польское восстание продолжалось более года, к маю 1864 года оно было подавлено. Вопреки ожиданиям руководителей мятежа ни одно европейское государство не поддержало их. В итоге Польша лишилась главных атрибутов автономии, строгости были наведены такие, каких не было и при Николае I. Началась русификация, в людных местах запрещалось говорить по-польски, шляхта не имела права устраивать сборища даже по поводу семейных праздников. Тысячи причастных к восстанию поляков были сосланы в Сибирь, где появились целые польские поселения. Из таких семей переселенцев выйдут Дмитрий Шостакович и Александр Грин.

Зато польское крестьянство, которое в своей основной массе не поддержало мятежников, получило гораздо больше прав в соответствии с продолжавшейся реформой, нежели крестьянство на всей остальной территории Российской империи.

Известия о польских событиях Филарет получал, можно сказать, из первых рук – от своего старого друга Андрея Николаевича Муравьева, ведь тот был родным братом генерала Михаила Николаевича Муравьева-Виленского, непосредственно руководившего подавлением мятежа в Польше. Европейская печать прозвала его людоедом. Удивительно, но к мнению европейцев присоединился внук великого Суворова – светлейший князь Александр Аркадьевич, тогдашний петербургский военный генерал-губернатор! Он не только назвал Муравьева-Виленского людоедом, но и приказал не устраивать никаких почестей Михаилу Николаевичу при его приезде в Петербург. Даже около дома «душителя польских свобод» были выставлены полицейские, чтобы те не пускали кого-либо с подарками и приветствиями. Тем не менее, как отметил в одном из своих писем Филарет, «Михаил Николаевич приехал в Петербург больной, и гвардейскими офицерами, с восклицаниями «Ура!» вынесен из вагона на стуле, вопреки запрещению петербургского генерал-губернатора, который также запретил купцам поднести хлеб-соль и к дому Михаила Николаевича послал городских служителей, чтобы не собрался народ встретить его. Не скажете ли: невероятно?».

Таким же жгучим реакционером, как возмущенный сим фактом Филарет, оставался и Федор Иванович Тютчев, написавший внуку Суворова стихотворный памфлет:

Гуманный внук воинственного деда,

Простите нам, наш симпатичный князь,

Что русского честим мы людоеда,

Мы, русские, Европы не спросясь!..

Как извинить пред вами эту смелость?

Как оправдать сочувствие к тому,

Кто отстоял и спас России целость,

Всем жертвуя призванью своему?

Кто всю ответственность, весь труд и бремя

Взял на себя в отчаянной борьбе –

И бедное, замученное племя,

Воздвигнув к жизни, вынес на себе?..

Кто, избранный для всех крамол мишенью,

Стал и стоит, спокоен, невредим –

Назло врагам – их лжи и озлобленью,

Назло – увы – и пошлостям родным.

Так будь и нам позорною уликой

Письмо к нему от нас, его друзей!

Но нам сдается, князь, ваш дед великий

Его скрепил бы подписью своей.

Не зря, не зря советский агитпроп вычеркивал Тютчева из школьных учебников! Тот еще был защитник самодержавия Федор Иванович!

Пленение Шамиля и покорение Кавказа, усмирение Польши... Теперь Александр II приступил к завоеванию Средней Азии, отряды генерала Михаила Григорьевича Черняева выступили против Кокандского ханства.

В августе 1864 года Филарет вновь приветствовал государя в преддверии Успенского собора, и на сей раз – как триумфатора:

– Благочестивейший государь! В предшествовавшее настоящему посещение твое, приветствуя тебя здесь, мы желали твоей державе мира и победы, если потребуется брань. При помощи Божией, ты сохранял мир, и в мире одержал победу над сильными противниками, которые повели было войну, хотя не мечом, но словом и письмом, вызывающим меч. Остры и многочисленны были стрелы, но не пробили твоего щита, ибо твоим щитом была твердость в правде. Потом, верностью и мужеством твоего народа, ты низложил в землю и на нашей земле возникшую брань от людей, недостойных чести называться врагами, потому что они воевали крамолами и злодеяниями. Наконец, твоему царствованию даровано Провидением победоносно окончить вековую войну, крепко, но без окончательного успеха веденную твоими предшественниками, и ты умиротворил обширный край кавказский, который казался вечною отчизною войны. И так приветствуем тебя миром, не только желанным и ожидаемым, но и обладаемым. Бог мира да благословит вожделенными успехами твои подвиги для мира внутреннего, – для охранения и возвышения благочестиво-нравственного и нравственно-гражданского устройства твоего народа. И с сим вместе да продолжит Отец небесный и умножит свои благословения над твоим благословенным семейством, дабы в семейных утешениях ты находил облегчение от трудов царственных.

Он не зря говорил о семейных утешениях, поскольку упорно ходили слухи, что царь охладел к царице, и митрополит желал своим словом вновь связать распадающуюся августейшую семью. Увы, ему это не удастся. В мае 1866 года государь вновь встретится с Екатериной Долгоруковой, и она станет его возлюбленной, а после смерти императрицы – и женой.

Горестно наблюдал святитель Филарет продолжающееся падение нравов в русском обществе, распространение «безверной и безнравственной литературы», выплеснувшейся на читательские прилавки после цензурного ослабления, взывал к Синоду и государю принять охранительные меры. Но у царя, как и у нынешних наших правителей, не хватало времени следить еще и за литературой. После Крестьянской начиналась грандиозная Военная реформа, Россия должна была встать на один уровень военной развитости с другими государствами Европы.

1865 год принес горе в царскую семью. 12 апреля в Ницце от воспаления спинного мозга скончался наследник цесаревич Николай Александрович. Филарет счел своим долгом отправить скорбящему родителю утешительное письмо: «Для чего из благолепного сада внезапно унесено младое древо, тщательно взращенное, уже готовое к плодоношению, обещавшее вожделенные плоды? Для чего невидимая рука угасила светлые надежды, которые должны были обеспечивать продолжение света для будущего России? Неужели не услышаны молитвы благочестивейших родителей о своем первенце, молитвы верного народа?

Не дадут на сие собственного ответа ни испытующая мысль, ни оставленное самому себе чувство скорби.

Успокоительное разрешение сих дум да ищется лучше в священном слове истины: Кто познал ум Господень? Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его (Рим.11:33–34). Но при сей непостижимости, несомненно известно, что все пути Господни – милость и истина к хранящим завет Его (Пс.24:10).

Посему несомненно, что верен Господь и в услышании молитвы. Он услышал ее, принял и исполнил, только не по мысли родительской и отечественной любви, которая желала удержать благоверного царевича для трудных в трудные времена подвигов земного царства, но исполнила по разумению Своего Божественного ума, который предзрел, как лучшее, то, чтобы скоро призвать его в Царство Небесно;. Премудрость и любовь Господня присутствовали при сем решении».

Неведомо, каким был бы государем старший сын Александра II, зато ведомо, что в лице Александра III, ставшего императором в результате смерти своего брата, Россия обрела великого государя, подлинного хозяина, подарившего ей тринадцать с половиной лет счастья, мира, процветания, могущества и спокойствия.

Но в те дни все искренне оплакивали безвременно угасшего наследника престола, чистого, порядочного, красивого юношу, доброго христианина, коего митрополит Филарет видел в будущем истинно православным царем.

Летом того года святитель сам был почти при смерти. Он приехал в лавру, там сильно заболел и прожил, находясь на одре болезни, с июня до середины октября в Гефсиманском скиту, который и строился-то им для того, чтобы проводить здесь тихие и мирные дни своего заката. Впервые он не встречал августейшую семью во дни очередного визита в Москву, а лишь послал свое приветствие в письменном виде: «...по милости Божией, мне еще оставлено утешение – из глубины пустыни простирать к Тебе слово благоговейного сочувствия и из глубины сердца вознести ко Вседержителю молебный глас»... Зато теперь государь приехал к нему в лавру, посетил Гефсиманский скит, получил архиерейское благословение в обители преподобного Сергия. А в день осеннего празднования памяти Александра Невского из Гефсиманского скита Филарет писал государю: «В имени святого Александра заключается воспоминание благоверного князя, который пред лицом неверного властителя, при угрозе смерти не поколебался исповедать свою веру, который мудростью отражал от Православия покушения неправославных, который Невскою победою из дали веков предуказал твою Невскую столицу». «Сии воспоминания займут внимание соименного тебе, твоего благоверного наследника: и к ним благознаменательно присоединится имя Александра II, Освободителя». С легкой руки Московского Златоуста прозвище «Освободитель» навеки прикрепится к имени императора Александра Николаевича.

Осенью, выздоровев, святитель вернулся в Москву, причем впервые не ругал железную дорогу, а весьма хвалил, восторгался спокойствием движения поезда и признал правильным, что «не решился на путешествие по земляной дороге»: «Я не мог бы так долго переносить тягостного ощущения, в котором начал путь, и не имел бы средств облегчить оное. Напротив того, в подвижном доме железной дороги я отложил теплую одежду, встал и в сем положении оставался почти во всю дорогу, постепенно чувствуя облегчение».

Наступили последние годы; солнце земной жизни святителя Филарета уже коснулось горизонта и стало тихо погружаться за окоем, даруя миру последние прекрасные лучи, теплые и ласковые.

И в этих живительных лучах появились на свет два младенца, коим в грядущем XX столетии суждено будет стать двумя первыми патриархами возрожденного русского патриаршества – 19 января 1865 года в окрестностях Торопца родился Василий Иванович Белавин, а в самый год кончины Филарета 11 января 1867 года в Арзамасе родился Иван Николаевич Страгородский. Первый в 1917 году станет патриархом Тихоном, а второй в 1943 году – патриархом Сергием.

Тем временем началась настоящая охота на государя. Примечательно, что совсем недавно, в апреле 1865 года, был убит освободитель американских рабов Авраам Линкольн. Теперь начались покушения на жизнь освободителя русских крепостных. Но если Линкольна убил сторонник южан актер Бут, то травлю Александра Освободителя развернули те, кто как раз провозглашал себя поборниками освобождения народа! 4 апреля 1866 года революционер Дмитрий Каракозов в Петербурге у ворот Летнего сада стрелял в императора, промахнулся, был схвачен крестьянином Осипом Комиссаровым, посажен в Петропавловку, началось следственное дело. Комиссию по расследованию преступления возглавил все тот же «людоед» Михаил Николаевич Муравьев-Виленский, прозванный своими врагами «Вешателем» за то, что однажды, когда кто-то спросил его, не родственник ли он повешенному декабристу Муравьеву, он ответил:

– Я не из тех, кого вешают, а из тех, кто вешает.

Узнав о петербургском злодеянии, митрополит Филарет отправил царю верноподданное письмо: «Сколько преступная, столько же безумная дерзость подняла против тебя руку; но ее невидимо отразил ангел (хотя видимо чрез человека), и твоя жизнь и здравие сохранены, а преступлению попущено сделать только то, чем оно обличило само себя и повергло позору и правосудию. Благословен Бог, совершивший над тобою, благочестивейший государь, свое древнее слово: не прикасайтеся помазанным Моим! Ужас верноподданных и скорбь о том, что нашелся в России такой человек, умягчается только живейшею радостью о твоем сохранении и благодарною к Господу молитвою...»

В честь избавления царя от гибели повсюду устраивались крестные ходы. В иных местах по окончании ходов устраивалось угощение для народа. Митрополит Филарет выступил против таких угощений, ибо получалось, что люди не сами выражают свою приверженность монарху, но их заманивают ястием и питием.

Следственная комиссия признала Каракозова полностью виновным и приговорила к смертной казни. Муравьев-Виленский не дожил совсем немного и до этого события и до своего семидесятилетия, скончавшись 31 августа 1866 года. Герой войны с Наполеоном, храбро сражавшийся на Бородинском поле и потом всю жизнь не жалевший себя во благо России, он так и остался в памяти неблагодарных потомков «Муравьевым-Вешателем», благодаря стараниям либералов XIX века и советских историков века XX. Святитель Филарет особо чтил его за его подвиги, за то, что Михаил Николаевич вернул в лоно православия огромное количество белорусских униатов и католиков.

28 октября 1866 года состоялось бракосочетание наследника Александра Александровича с датской принцессой Дагмарой, ставшей Марией Федоровной. Филарет послал поздравительное письмо. На той свадьбе своеобразно произошло окончание Кавказской войны – на торжество был приглашен из Калуги плененный имам Шамиль. К тому времени он был пленен и особенным любезным обращением, которое оказывалось ему русскими. Явившись на свадьбу, он произнес свои знаменитые слова:

– Старый Шамиль на склоне лет жалеет о том, что он не может родиться еще раз, дабы посвятить свою жизнь на служение белому царю, благодеяниями которого он теперь пользуется.

В том же 1866 году на острове Крит вспыхнуло восстание православных греков против притеснений со стороны турок, владевших островом. Турки в ответ начали резню кандиотов, как принято было тогда называть критян по венецианскому названию Крита – Кандия. Митрополит Филарет стал вдохновителем сбора средств в пользу «страждущих христиан Востока», выступил с воззванием к новому обер-прокурору Синода Дмитрию Андреевичу Толстому и тем самым обратил внимание правительства на необходимость поддержать критян. В этих заботах он и встретил последний год своей жизни.

Чувствуя близкий уход, Московский Златоуст вновь обратился к поэзии и совершил стихотворный перевод «Увещевательной песни» святителя Григория Богослова:

Близок последний труд жизни, плаванье злое кончаю.

И уже вижу вдали казни горького зла:

Тартар ярящийся, пламень огня, глубину вечной ночи,

Скрытое ныне во тьме, явное там в срамоте.

Но, Блаженнее, помилуй, и, хотя поздно, мне даруй

Жизни остаток моей добрый по воле Твоей.

Вам же, грядущие, вам заветное слово: нет пользы

Жизнь земную любить. Жизнь разрешается в прах.

А жизнь все еще стучалась и стучалась в эту начавшую закрываться дверь! Вдруг пришло возмущенное письмо от лучшего друга Андрея Николаевича Муравьева, который гневался на святителя, что тот не вмешался и не предотвратил продажу Аляски американцам. Вот те раз! Да ведь он и сам узнал об этой продаже уже по свершении сделки.

«Американский уезд Иркутской губернии» – Аляска вместе с прилегающими к ней островами с 9 июля 1799 года находилась под управлением Русско-американской компании. Разговоры о том, что это уж слишком отдаленная территория и содержать ее невыгодно, велись на протяжении всей первой половины XIX века. Наконец нашелся весомый повод для продажи. Для выплаты компенсации помещикам в соответствии с Крестьянской реформой в 1862 году Александр II был вынужден занять у Ротшильдов 15 миллионов фунтов стерлингов под пять процентов годовых. Долг надобно возвращать, а денег нет. Тогда-то младший брат государя великий князь Константин Николаевич и предложил продать Аляску. К тому же во время Крымской войны стало ясно, что есть возможность и вовсе даром потерять эту территорию, официально никак не закрепленную за Россией. Да и никаких великих доходов с Аляски пока не предвиделось.

16 декабря 1866 года в Санкт-Петербурге прошло совещание Александра II и великого князя Константина Николаевича с министрами финансов и морским, а также российским посланником в Вашингтоне бароном Эдуардом Андреевичем Стеклем. Участь Аляски была решена и 18 марта 1867 года состоялось подписание договора, согласно которому территорию в полтора миллиона квадратных километров продали американцам за 7 миллионов 200 тысяч долларов. В пересчете на нынешние деньги это около восьми с половиной миллиардов долларов. Печально, что всего через пять лет после продажи Аляски на ней были обнаружены колоссальные запасы золота, и за первые пятьдесят лет владения огромным полуостровом Америка получила доход в сто раз больший, чем истратила на покупку «золотого пирога». Неизвестна и судьба полученных от Америки денег за проданную Аляску. Есть легенда о том, что они были переведены в золотые слитки и переправлялись на корабле «Оркней», который бесследно затонул в Балтийском море. По другим данным, деньги были переправлены в Англию, где на них закупались паровозы для стремительно развивающихся российских железных дорог.

К митрополиту Филарету вся эта история имеет отношение лишь в том смысле, в каком ее применил к святителю Андрей Николаевич Муравьев, что тот не вмешался и не предотвратил продажу. В письме Антонию митрополит жаловался на Муравьева: «Продажа российских владений в Америке, кажется, окончательно совершилась. Андрей Николаевич восклицает: какой тяжкий ответ лежит на стражах Израилевых! – Может быть, мы дремлющие стражи, но что можно было сделать? Недавно услышал, что продают; трудно было верить; вдруг говорят, что дело сделано. Разве можно было стражам Израилевым вломиться в государственное решение, состоявшееся и исполненное?»

16 апреля 1867 года Филарет в последний раз праздновал Пасху на земле – «во имя Господа воскресшего, целование радости и любви».

На Светлой седмице в последний раз обращался с приветствием к императору, вновь не устно, но письменно.

В мае в Москве проходила этнографическая выставка, приехали представители всех европейских славянских народов. Восемьдесят человек, причем в основном не православного вероисповедания. После приема, оказанного им императором, славяне пришли под благословение митрополита Филарета. Он обратился к ним со словом, ставшим последней официальной речью и проповедью Московского Златоуста. И как знаменательно, что эта речь обращена ко всему славянству!

– Имею неожиданное утешение приветствовать вожделенных гостей и братий, которых здесь вижу и которых также сверх ожидания видит ныне Москва. Благословен Бог и Господь наш Иисус Христос, посетивший и посещающий бедственно-разделенное человечество и направляющий оное к единому спасению и спасительному единству. Славяне и славяно-россы – род един. Но его начало затемнено временем. Движением дел человеческих разделены отрасли его. Это разделение неблагоприятно было единству языка его. Бог воздвиг двух святых братий по плоти и по духу, которые сделались нашими отцами по духу, родив нас благовествованием Христовым, и наше естественное братство обновил и возвысил братством духовным. Нет сомнения, что любовь родственная усовершенствована и укреплена любовию христианскою. Единство духа и языка охранено тем, что язык славянский сделался языком веры и церкви. Мы, россияне, наследовали сей дар Божий от старейших в христианстве братий наших и не престаем быть благодарными. Состраждем скорбям, сорадуемся надеждам братий и сквозь разделение зрим к единству. И вот нечаянный случай из различных, из отдаленных стран подъемлет ревнителей славянского братства и соединяет их в средоточии русского единства, чтобы непосредственно из сердца в сердце излить братское чувство и, вопреки внешним разделениям, найтись в живом внутреннем единении. Видев знамения Провидения в нашем прошедшем, осмелимся и в настоящем видеть знамение во благо. В духе христианства да растет общее наше единение, и в таком единении сила, способная победоносно созидать и распространять общее и частное благо. Приветствуем вас искреннею любовию и благою надеждою, по вере во всеблагое Провидение Божие.

Из Москвы славяне отправились посещать Троице-Сергиеву лавру, где по приказанию Филарета им был оказан самый лучший прием. Вернувшись в Москву, они вновь посетили Филарета и горячо благодарили.

Силы иссякали. В июне святитель вновь отправился в лавру и на все лето заперся в Гефсиманском скиту. Написал завещание с просьбой похоронить его здесь же, но получил от наместника Антония решительное возражение. Смысл его заключался в том, что Гефсиманский скит был закрыт для посещения особ женского пола за исключением 17 августа. Антоний предвидел, что большое количество женщин захочет побывать на могиле святителя и в таком случае каждый год 17 августа будет немыслимое женское столпотворение. Антоний уговорил Филарета согласиться на то, чтобы его гробница была устроена в особой часовне на южной стороне церкви Сошествия Святого Духа.

Меж тем приблизился юбилей, избежать которого святитель Филарет при всей его нелюбви к юбилеям уж никак не мог. Пятьдесят лет тому назад 5 августа 1817 года в Троицком соборе Александро-Невской лавры архимандрит Филарет был хиротонисан во епископа Ревельского. В день юбилея пастырь пребывал в своем любимейшем месте – в Гефсиманском скиту. Силы его угасали. А в лавру с разрешения Синода приехали семеро епархиальных архиереев, неслыханное доселе собрание. Явился и обер-прокурор Толстой. Он передал решение Синода о торжественном праздновании юбилея и о том, что на этом собрании архиереев не должны обсуждаться никакие дела церковные. А также Дмитрий Андреевич вручил владыке государственную бумагу: «Высочайшим рескриптом за многолетнюю просветительскую, благотворительную и пастырскую деятельность митрополиту Филарету предоставлено право, по киевскому обычаю, предношения креста в священнослужении, ношение креста на митре и двух панагий на персях. При сем всемилостивейше пожалована украшенная драгоценными каменьями панагия на бриллиантовой цепочке с изображением на оборотной стороне вензелей его величества и двоих предшественников его, при которых проходил свое служение, и с надписью вокруг нее: «Преосвященному митрополиту Филарету, в память пятидесятилетнего служения Церкви и Отечеству, 5-го Августа 1817 – 5 августа 1867 г., в царствование Александра I, Николая I и Александра II»; а в вознаграждение заслуг собственно государственных Пожалованы портреты императора Александра II и двух его предшественников, соединенные вместе, осыпанные бриллиантами и украшенные большою императорскою короною».

Торжественный акт чествования юбиляра проходил в митрополичьих палатах. Сам Московский Златоуст не был в состоянии прочесть приветственную речь, он лишь присутствовал и тихо взирал на происходящее, в то время как викарий Леонид зачитывал последнее в жизни обращение святителя Филарета к Отцам Церкви и к монахам, ко всей пастве:

– Досточтимые отцы и братия! Достопочтенные господа и братия! Нынешний день представляет для меня такие неожиданности, что мне трудно определить и изъяснить мои мысли и чувствования, и я пребыл бы в безмолвии недоумения, если бы уважение и благодарность ко вниманию, с так многих сторон теперь мне оказываемому, не обязывали меня к слову... Прежде всего удивляюсь тому, что вижу нынешний день. Скудные и в ранних летах силы, при немалых трудностях служебной деятельности, не обещали мне поздних лет. Неисповедимою волею Божиею ниспослан мне дар пятидесятилетнего служения высшему строению тайн Божиих. Знаю только, что это дар не воздаяния, а неизреченного милосердия и долготерпения. Видно, хотя и много пришельствова душа моя (Пс.119:6), но еще не уготовала себя и еще требует уготовления, чтобы из пришельствия перейти в Отечество, в которое всех нас призывает Отец небесный. Долготерпеливе! Слава Тебе, Всемилосерде! Не отыми Твоея милости! К неисповедимой воле Божией отношу и то, что на нынешний предел совершившегося пятидесятилетия моего священноначальственного служения обращены бла-говолительные взоры, даже от высочайшего престола, даже от верховного священноначалия Российской Церкви, еще же и от преосвященных сопастырей, и от начальств и сословий деятелей человеколюбия и наук, и от общественных учреждений, и, что менее неожиданно, от духовенства и вообще братий Церкви Московской. Может быть, угодно Провидению Божию, чрез сие частное явление в церковной жизни, сотворить знамение во благо (Пс.85:17) вообще для поощрения подвижников веры и Церкви особенно благопотребного во дни, в которые более и более омрачающий себя западный дух непрестанно усиливается простирать мрак и поднимать бури и на светлый, святый Восток... Господи, сотворивший для меня день сей! Твое да приидет слово, благое и действенное! Благослови и благословляй святую ко святой Церкви любовь благочестивейшего самодержца нашего; и да будет она всегда охранительною силою для благоденствия царства его и народа... Да будет, Господи, в Российской Церкви Тебе слава вовеки!

17 сентября архимандрит Антоний явился с ежедневным докладом о состоянии обители. Филарет внимательно выслушал его, а затем сказал:

– Я ныне видел сон, и мне сказано было: «Береги девятнадцатое число».

Антоний ответил:

– Владыко святый! Разве можно верить сновидениям и искать в них какого-нибудь значения? Как же можно притом обращать внимание на такое неопределенное указание? Девятнадцатых чисел в каждом году бывает двенадцать.

Помолчав, Филарет возразил:

– Не сон я видел. Мне являлся родитель мой и сказал мне те слова. Я думаю с этого времени каждое девятнадцатое число причащаться Святых Тайн.

– Это желание доброе, – ответил Антоний.

Через два дня было 19 сентября, и святитель Филарет причастился, как перед кончиной. Но наступил новый прилив сил, и он отправился в Москву. «Путешествие мое совершилось безбедно, хотя и небеструдно. Две версты или около я ехал по железной дороге сидя; потом почувствовал необходимость встать и достиг до Москвы по железной дороге пешком, то есть ходя и стоя в вагоне. Усталость была велика, но, казалось, безвредна. В понедельник был я в Кремле и посетил князя генерал-губернатора, который встретил меня на железной дороге в субботу».

5 октября Филарет написал Антонию: «Да сохранится безмолвие Гефсиманского скита, и да не будет от меня причины к нарушению оного. Преподобный отец наш Сергий да призрит милостиво и да благословит мой последний покой в обители его, под кровом молитв его и других по нем здесь богоугодно подвизавшихся. Прошу о сем и завещаю сие». Это значило, что он полностью согласился с предложением Антония относительно будущего погребения.

19 октября святитель вновь причащался, уже в своей домовой церкви. Чувствовал он себя лучше, чем во все последнее время, вновь бросился в бездонную пучину дел. Жить на земле ему оставалось один месяц, и в этот месяц не переставал допекать ему юродивый Филиппушка, с которым в течение многих и многих лет у святителя складывались, мягко говоря, весьма не простые отношения. Филипп Андреевич Хореев был на двадцать лет моложе святителя Филарета, изначально путь его был мирской, обычный крестьянин, он обзавелся семьей, но после рождения четвертого ребенка жена его скончалась, и, по мнению односельчан, он несколько повредился в уме, стал замкнутым, все чаще и чаще ходил в церковь, перестал заниматься домашними делами и хозяйством. Родители заставили его еще раз жениться, и у него даже родилась дочь во втором браке, но внезапно он сбежал из родного села и десять лет скитался по свету, превратившись в настоящего юродивого – зимой и летом босиком, с обнаженной головой, в веригах и с посохом в руках. Посох железный, тяжеленный, к нему прикреплен литой из меди голубок.

– Дух Святый птичку любит, вид ее приял, – ворковал Фи-липпушка. – У голубка головка невеличка, да умна, носок востер, на добро шустер. А у нас голова величка, да дурочка, и нос туп адский нюхает путь.

С посохом он ходил, с посохом спал, обнимая его, не давал никому даже прикоснуться, говоря о посохе:

– Это вес грехов моих! Что чужую тяготу греховную пытать?!

Юродивого Филиппушку Голубя, как прозвали его в народе, нередко арестовывали как беспаспортного бродягу, держали в тюрьме, отправляли под конвоем по этапу, но он все терпел и как-то ухитрялся снова быть на свободе и бродить по свету.

Первое упоминание о нем у Филарета относится к 23 мая 1847 года: «Бог благословит раба своего Филиппа и да сотворит благое душе его». Написано сие после того, как Филиппушка побывал у святителя и получил у него благословение пожить в Троице-Сергиевой лавре. Далее письма и записки Филарета так и пестрят постоянными упоминаниями о юродивом. Очевидно, этот человек был для него одновременно и как бельмо в глазу, и весьма интересен. Как озорной, но необычный и всеми любимый в семье ребенок.

Достойно примечания то, что юродивые, не щадившие никого и запросто разоблачавшие самых высокопоставленных деятелей что государства, что Церкви, никогда ничего дурного не высказывали в адрес митрополита Филарета. Напротив, наделяли его самыми превосходными прозвищами. Так, известный на Москве юродивый Иван Яковлевич Корейша, живший в Преображенской больнице на двух квадратных аршинах, которые сам себе очертил мелом, обращаясь к Филарету, называл его: «Луч великого света!»

Юродивый Филиппушка святителя Филарета называл Белым ангелом, а тучного архимандрита Антония – Широким. Поселившись в лавре, Голубь стал заметной фигурой в обители преподобного Сергия. Народ его обожал. Почитатели украшали тяжелый посох лентами, и с такими украшениями на своей главной регалии юродивый являлся в храм, и все на него пялились, и это мешало богослужению. «Кажется, надобно посоветовать Филиппу удерживаться от таких поступков, которыми он как бы сам себя выставляет на зрелище, – строго писал в 1848 году митрополит наместнику лавры. – Надобно терпеть искушение, когда оно найдет, а не вводить самого себя в искушение и с тем вместе других, когда нам заповедано молиться: не введи нас во искушение. Посему и предложенное им путешествие в Новый Иерусалим я советовал бы отложить до усмотрения. Если же мое юродивое мудрование не понимает мудрости юродства, то прошу прощения».

Последнее примечание весьма важно. Филарет понимает, что Бог неспроста посылает время от времени юродивых, подобных Филиппушке. Ведь таков был и Василий Блаженный, который не посохом, а своей полнейшей наготой тоже искушал молящихся в храмах и на улицах, и тем не менее в появлении таких причудливых персонажей есть некий таинственный смысл. Юродивые необыкновенным образом оживляли жизнь христианскую, переворачивали с ног на голову устои бренного мира, показывая зыбкость всего, что есть на земле. А это было по сердцу Филарету, всю жизнь проповедовавшему нашу странность в этом мире.

Чего стоило, к примеру, излюбленное развлечение Филиппушки, когда он мог подойти к торговцу калачами, взять у него лоток и начать раздавать всем желающим, особенно нищим, голодным! И торговцы не смели препятствовать этому. А к тому же Филиппушка тотчас мог подыскать в толпе богатого зеваку и приказать тому:

– Заплати-ка, милейший, за калачи!

И богач, краснея от неудовольствия, тем не менее со смехом оплачивал торговцу ущерб. Торговцы зазывали юродивого в свои магазины, и если Филиппушка выбирал себе что-нибудь, толпа, видевшая это, тотчас расхватывала сей товар. Словом, Филиппушка в конце 1840-х еще годов стал всенародным любимцем. Случалось, что он чем-то допекал полиции и его вновь арестовывали, но вскоре выпускали под давлением разгневанных масс. «Филиппа Бог благословит совершить путешествие, -писал по этому поводу Филарет Антонию. – Но поговорите ему, чтобы не домогался быть взят под арест; а если ему это нравится, сказал бы нам, и мы арестовали бы его с любовию, а не с гневом, как полиция».

Живя в лавре, Филиппушка продолжал время от времени совершать путешествия, окруженный народом, задерживаемый полицией, которую особенно любил дразнить. «Филиппа определить указом будет ли надежно? – задумывался Филарет в 1850 году, имея в виду, не запретить ли юродивому путешествия из лавры и не определить ли его в качестве послушника. – Перестанет ли он желать странствия? После путешествия в Москву, слышу, он еще ходил куда-то в иную сторону. В теперешнем положении если и возьмут его с его медною или железною птичкою и посадят в клетку, он сим доволен, и нам беды нет. Если можем, извлечем из клетки; а за то не отвечаем, не имея его своим официально. А за определенного послушника должны будем отвечать...»

Однако и этому артисту надоела слава, Филиппушка стал искать уединения. Архимандрит Антоний поселил его не где-нибудь, а в Гефсиманском скиту, что было бы невозможно без разрешения Филарета и свидетельствует о том, что, внешне высказывая строгости в адрес юродивого, святитель любил его.

Филиппушка поселился не в самом скиту, а рядом – в ветхой сторожке, затерянной в густой чаще за прудом. В сентябре 1850 года он сильно заболел, был при смерти. Антоний, посетив его, предложил Голубю принять монашеский постриг, и тот согласился:

– И если можно, то под именем Филарета. Хочу быть как наш Белый ангел!

Так совершился постриг, и юродивый Филиппушка Голубь превратился в монаха Филарета.

Он вскоре поправился и явился к архимандриту:

– Широкий, благослови меня выкопать погреб.

Тот разрешил, и вскоре монах Филарет вместе с другими монахами стал копать пещеры под Гефсиманским скитом. Антоний обратился к святителю Филарету с вопросом, не запретить ли, но Белый ангел разрешил пещеры, и так благодаря стараниям его новоявленного тезки в лавре завелась еще и пещерная жизнь. Вскоре здесь работали уже лаврские землекопы, плотники, каменщики.

Однако натура брала свое. Его опять тянуло в народ. Здесь уж митрополиту приходилось проявлять строгость: «Скажите брату Филарету, что пока он был странствующим Филиппом, он отвечал за себя, а теперь мы за него отвечать должны. Тогда управляло им желание; положим, что оно было по духовному человеку, но теперь необходимо должно управлять им послушание. Он в сем дал священный обет и обязался исполнить оный. Потому если и можно ему благословить путешествие в Москву, то не на продолжительное время и с тем, чтобы он не делал себя предметом любопытства и не обращал на себя внимание полиции, то есть не заставлял бы нас отвечать за него... Не очень в порядке то, что сделали гласным в Москве его пещерное монашество».

Филипп-Филарет являлся на Троицкое подворье и требовал разрешения провести в Москве двадцать дней для того, чтобы снова быть, как прежде, среди толп народа и снова юродствовать. Митрополит увещевал его, говоря, что отныне он монах, а не просто юродивый. Тот даже готов был отречься от монашества, до того влекло его к прежнему образу жизни. Владыка не уставал бороться с его произволом, к тому же вышло постановление Синода никому из монастырей не отлучаться без особой разрешительной бумаги. Вновь и вновь он внушал, «что он теперь уже не птица без гнезда, летающая куда хочет, как это было прежде». И Филипп-Филарет оставлял свои помыслы, среди которых было и вовсе уйти куда-нибудь подальше и жить в неизвестности. А потом снова стремился к юродству, к нему в пещеры Гефсиманского скита являлись посетители, он перед ними «выступал». Митрополит отчитывал за это уже архимандрита: «Вы говорите, что он многих принимал, и даже без письменных видов или с сомнительными. Но для чего сие было попущено ему? Где же послушание? Он не настоятель». В 1852 году Филипп-Филарет отправился в Киев, причем откуда-то при нем оказалось много денег, что привело многих в смущение. Раздраженный митрополит даже склонялся к тому, чтобы не принимать его обратно в монастырь. Но смилостивился и принял. Все-таки он благоволил к нему, несмотря ни на что. Филипп-Филарет терпеть не мог обуви, а вся братия Свято-Троицкой лавры обязана была ходить в сапогах. Владыка разрешил ему вместо сапог просторные ботинки.

Выросли дети юродивого монаха, двое сыновей Игнатий и Василий в конце 1851 года явились к отцу и поселились в Гефсиманском скиту в качестве послушников, через год из Оптиной пустыни пришел и старший сын Порфирий, дети сами себе ископали пещеры. Митрополит сомневался, хорошо ли это: «Но и здесь мне хочется спросить: у места ли дети? По них ли одинаковый с отцом путь?» Однако при детях Филипп-Филарет неожиданно остепенился и уже не стремился к странствиям и юродству. С этого времени он меньше стал доставлять беспокойства владыке.

Впрочем, народ продолжал в большом количестве ходить к своему любимцу, так что скитская братия восстала против нарушаемого спокойствия, и тогда наместник велел монаху Филарету с сыновьями оставить пещеры и поселил его в двух с половиной верстах от Гефсимании возле пруда. Антоний распорядился поставить для Филарета с сыновьями келью. На чердаке кельи они совершали свое обычное правило и церковные службы. В сентябре 1855 года во время посещения лавры государь Александр Николаевич пожелал увидеть монаха Филарета, которого уже называли старцем. Увидев его в монашеском облачении, царь спросил:

– Да ты монах теперь?

Тот ответил, как и полагается старцу и юродивому: – Не знаю, монах ли, а хотел бы монахом побыть хоть один час.

Одна из богатых почитательниц московская купчиха Логинова пожертвовала деньги на храм, и 27 сентября 1859 года митрополит Филарет совершил освящение верхней церкви в честь Боголюбской иконы Божьей Матери. При церкви построили братские кельи, и образовалась новая обитель, известная впоследствии под именем Боголюбивая киновия. Тогда-то все три сына старца и приняли монашество. Порфирий с именем Прокопий, Игнатий – Галактион, а Василий – Лазарь.

В последний год жизни святителя Филарета на схимонаха Филиппа поступил донос, что в его келье печатаются фальшивые кредитные билеты. Произвели обыск, донос не подтвердился, но слух пошел по всей Руси. «Дело схимонаха Филиппа, – писал Филарет Антонию, – после открывшихся неприятностей угрожает другими. Жаль, что слишком много ему попускаемо было, по избытку снисхождения». Имелось в виду то, что посетители приносили Филиппу деньги, коих у него всегда было в избытке, и он передавал их нуждающимся. Вот от какого огонька пошел смрадный дым клеветы о фальшивых кредитных билетах. Снова стали требовать выселения его из лавры, и схимонах получил благословение владыки отправиться с сыновьями странствовать по российским монастырям.

И вот теперь, всего за десять дней до кончины святителя, Филипп явился к нему с запиской, в которой значились имена людей, коим нужно платить долги. Сумма огромная – более двух тысяч рублей. Эти деньги юродивый брал взаймы и передавал нуждающимся людям. Теперь же нужно было долги возвращать, и Филипп решил, что это должен сделать митрополит. Филарет велел сказать ему, что коли он сам делал долги, то пусть сам и расплачивается, но на другой день заимодавцы стали являться на Троицкое подворье, мол, Филипп сказал, что долги можно получить здесь.

«Филипп начинает насылать на нас своих заимодавцев. Один уже подал прошение в палату, что из сего произойдет затруднение и неприятность», – с тревогой и возмущением писал Филарет 10 ноября в лавру. Предметом особой гордости владыки было то, что, став архиереем, он обрел возможность не прикасаться собственными руками к деньгам, и если надо, всегда мог дать приказ своим келейникам выдать такому-то столько и столько. Но при этом он не настолько пренебрегал деньгами, чтобы не вести им счет, и всегда внимательно следил, как бы его не облапошили. А тут такая неслыханная наглость со стороны Филиппа! Я, мол, сделал долги, а ты оплати! Но не мог он и не понимать, что тут кроется некий особый смысл, просто так юродивый ничего не делает. Говоря всем: «Ступайте к владыке Филарету, он теперь со всеми долгами рассчитывается», юродивый схимонах намекал на некий расчет по высшему разряду. В свои последние дни человек отдает последние долги миру...

Случайно ли, что в закатных лучах Филаретовой жизни мелькает беспокойная и взбалмошная тень юродивого? Случайно ли, что даже самые последние строки, написанные Филаретом, посвящены Филиппу? «Обратите внимание, чтобы твердо и осторожно составлена была резолюция по прошению заимодавца Филиппова. Могут встретиться затруднения по сему делу; и за сим могут прийти подобные». Случайного ничего не бывает.

В эти последние дни как раз и запечатлел Филарета фотограф, и снимок, который не может не вызывать восторга, был сделан накануне ухода в мир иной! В последнем своем письме архимандриту Антонию владыка тоже выразил восторг: «Портрет, как я и прежде сказал, при избытке украшений, кажется мне гордым». Судя по всему, это похвала, поскольку далее он прибавляет: «Чем бы поблагодарить фотографа?»

А тем временем уже приближалось очередное девятнадцатое число, выпадавшее на воскресенье. Один из почитателей, пришедших навестить владыку в эту последнюю неделю, передал ему просьбу одной дамы разрешить ей явиться к нему под благословение.

– Пусть приедет, – сказал Филарет, – только прежде девятнадцатого числа.

Наступила суббота 18 ноября. В тот день владыка сказал своему келейному иеродиакону Парфению:

– Завтра я буду служить литургию в своей домовой церкви, приготовь все к служению.

Старый келейник решил возразить:

– В таком случае, владыко, вы утомитесь и не сможете, пожалуй, служить во вторник, а ведь будет праздник, Введение Богородицы.

– Это не твое дело, – сердито ответил Филарет. – А иди и скажи всем, что я завтра служу...