Часть I. Духовные меры против раскола

«Дикое растение самочинного неведения»⁸⁸, по своему происхождению, – раскол и в настоящее время, «наиболее основан на невежестве»⁸⁹, писал м. Филарет. Этим невежеством – особенно невежеством женщин⁹⁰ – раскол держится и им питается. При собственном невежестве раскольники пользуются малообразованностью православных для совращения их в раскол. «Для безграмотного крестьянина довольно двух слов: старая вера, чтобы совратить его с церковного пути»⁹¹. Поэтому-то мы и замечаем, что раскол наиболее распространен между менее развитыми классами русского общества – «между крестьянами и мещанами, и особенно их женами», из которых «многие держатся раскола искренно»⁹². Но если раскол есть продукт невежества, заблуждение ума, уклоняющегося от истины, то он, естественно, требует и врачевания духовного, противодействия ему духовными средствами. «Доколе заблуждение раскола не сопровождается оказательством или совращением от православия или нарушением гражданского закона, дотоле, говорит м. Филарет, возможное и должное на него действование есть духовно-нравственное»⁹³. То же самое он пишет и в своем мнении «о средствах к уменьшению расколов». «Вразумление в истинном учении, – говорит он в этом мнении, – без сомнения, есть самое свойственное орудие для обращения заблуждающих всякаго рода»⁹⁴, а следовательно и для обращения раскольников.

Это противодействие расколу духовными средствами составляет «существенный долг служителей церкви»⁹⁵. Такими духовными средствами борьбы с расколом, по мнению Филарета, следует считать: 1) школу, 2) просветительную деятельность духовенства и монашества, 3) деятельность специальных миссионеров и, наконец, 4) полемическую литературу.

Школа, как средство борьбы с расколом. Наилучший тип такой школы. Школы женские. Свобода приходской школы от светского контроля. Задачи школы – в отношении к православным и раскольникам. Трудность привлечения последних в школу. Средства победить эту трудность. Успехи приходской школы. Заботы м. Филарета о развитии школьного дела в своей епархии.

«Поскольку раскол наиболее основан на невежестве, то училища должны быть средствами против раскола», замечает м. Филарет в своих «мыслях и предположениях о средствах к уменьшению расколов»⁹⁶. Что школа и образование способны ослабить раскол, с этим едва ли кто будет спорить, Весь вопрос только в том, какой тип школы наиболее пригоден для указанной цели? Некоторые склонны думать, что всякое вообще образование, всякая школа, хотя бы то и раскольническая, убьет раскол. М. Филарет далеко не разделял этих взглядов. По его мнению, только та школа способна произвести благотворновоспитательное влияние на раскол, содействуя «распространению здравых понятий в простом народе», в которой образование основывается на религиозных началах, в которой главными предметами обучения является, вместе с чтением и письмом, катехизис, священная история и т.п., – одним словом – та школа, которая известна в настоящее время под именем церковно-приходской, и которую в отличие от «светских народных училищ» м. Филарет называет «священническим народным училищем»⁹⁷. «Если училища простого народа», писал он еще в 1835 году в вышеупомянутых предположениях о средствах к уменьшению расколов, «будут в руках людей, получивших светское направление ума, может случиться то, что замечается в Англии⁹⁸, что распространение грамотности не улучшит нравственности, но повредит ей посредством неосновательных внушений и вредного чтения. Обучение чтению, начаткам катехизиса и священной истории, под руководством духовенства, простейшим и к национальному быту и обычаю примененным способом, есть наиболее безопасное средство распространения здравых понятий в простом народе»⁹⁹. Это же опасение светской школы, особенно в отношении к детям раскольников, он высказывал и в своем донесении Св. Синоду от 12 окт. 1851 г. «Учить детей раскольников и православных посредством светских наставников, обучавшихся в гимназиях, пишет м. Филарет в этом донесении, не представляется мерою благонадежною. Кроме того, что надлежит ожидать чуждения раскольников от сих наставников¹⁰⁰; наставники светского образования такое же образование будут сообщать и детям; и потому надлежит опасаться, что охладят их внимание к учению раскольническому, но не вдохнут им усердия к учению православной церкви, a сие может вести к утрате веры и нравственности»¹⁰¹. В этих же видах распространения в народе здравых религиозных понятий и чрез это ослабления силы раскола, м. Филарет считал «желательными» и обучение грамоте детей женского пола. «Обучение детей и женского пола желательно, пишет он в том же мнении 1835 года, потому, что, как известно по опыту, женщины, невежественные еще более мужчин, и по той же мере упорные в привязанности к наследственному и привычному, удерживают мужей в расколе и даже привлекают в оный»¹⁰². Эти женские школы точно так же, как и мужские, он считал наиболее целесообразным подчинить ведению духовенства. «Удобнейшим вступлением в сие дело, говорит он, может быть то, чтобы жена священника или диакона, если способна, становилась мастерицею для обучения девочек грамоте и рукоделиям»¹⁰³.

Считая таким образом весьма полезным вверить начальные школы духовенству, м. Филарет вооружался против всякаго контроля светской власти над этими приходскими училищами. Он полагал более полезным для дела, «чтобы духовенству была предоставлена свобода в обучении детей, под наблюдением епархиального начальства, без притязаний со стороны дирекций министерства просвещения»¹⁰⁴. Поэтому он считал своим долгом «отражать» все попытки этих дирекций подчинить себе приходскую школу. «Что касается училища, писал Филарет архимандриту Антонию (от 30 дек. 1836 г.), министерство просвещения всемерно усиливается завладеть всем; что называется училищем и учителем. Хотели духовенству приходскому запретить учить грамоте, если не выпросит кто позволения от светского начальства и не подчинит себя надзору директора училищ. Не без труда отражено сие приражение; но и за тем при случае особого распоряжения касательно обучения детей в домах духовенства требовало, чтобы сведения о числе учащихся по временам даваемы были и светскому начальству»¹⁰⁵. В том же 1836 году к верейскому благочинному – протоиерею Иоанну Иванову препровождены были, при отношении городничего, две копии с предписаний училищного комитета, при Московском университете, с требованием объявить их города Вереи священно и церковно-служителям с подпиской, чтобы остановились они обучением детей без испрошения на то права от училищного начальства. На докладе о том Верейского протоиерея м. Филарет 28 апреля положил такую резолюцию: «представить от меня Св. Синоду с таким мнением, что право первоначального обучения сохранить духовенству полезно и нужно для того, чтобы иметь способ утверждать воспитывающихся в правилах веры и охранять от внушений раскольнических¹⁰⁶. В этом смысле было составлено и послано на следующий день донесение Св. Синоду¹⁰⁷. Вместе с тем в этом же году и именно того же 28 апреля составлены были м. Филаретом правила о дозволении духовенству учить детей в частных домах, каковые правила и были утверждены Святейшим Синодом (определение 4 мая 1836 г.), а потом удостоились и Высочайшего утверждения и были распубликованы от 31 июля. Этими правилами духовенство в своей учительской деятельности совершенно освобождалось от всякой зависимости от дирекций Министерства Народного Просвещения. Наблюдение над этим делом вверялось исключительно епархиальному начальству, которое производило это наблюдение чрез благочинных¹⁰⁸. От епархиального же начальства зависело давать свидетельства на право домашнего обучения прихожан и тем членам причта, которые не имели на это право по своему образовательному цензу; при этом самое испытание на получение свидетельства должно было происходить, по этим правилам, «в семинарском правлении, или, в случае местной неудобности, чрез назначенные от епархиального архиерея духовные лица на месте»¹⁰⁹.

Эти приходские школы, вверенные духовенству, в приходах, зараженных расколом, должны были преследовать дев главные цели. По отношению к детям православных родителей, «с которых, по мнению м. Филарета, и следует начать обучение»¹¹⁰, он должны были дать им правильные первоначальные религиозные понятия и тем «предохранить от совращении в расколы и секты»¹¹¹, a по отношению к детям раскольническим, которых также желательно было «привлечь в школу за православными»¹¹², они должны были «внушать им уважение к православной церкви и ея учению»¹¹³ и тем незаметно подготовлять соединение их с православною церковью.

Что касается первой задачи школы, то она без особенного труда могла быть и была выполнена и в то время. «Действие сей меры (т.е. заведение приходских школ) в отношении к православным было, по местам, благотворно»¹¹⁴ свидетельствовал м. Филарет: «обучаемые духовенством дети охотно читали и пели в церкви; вносили в семейства чтения священных книг, священной истории, житий святых и подобных назидательных книг; от сего должно было происходить доброе нравственное и религиозное действие на народ»¹¹⁵. Подобным образом и нынешние отчеты об обозрении епархиальными преосвященными их епархий и отчеты о церковных школах единогласно свидетельствуют, что «дети православных родителей, учившиеся в школах, уже не могут тяготеть к расколу»¹¹⁶.

Гораздо труднее было выполнить чрез приходскую школу вторую задачу. Митрополит хорошо знал крайнее предубеждение раскольников против православного духовенства и считал такое отношение их «очень естественным»¹¹⁷, знал и «правило раскольников убегать сношения с православным духовенством»¹¹⁸, «не входить в разговор с ним»¹¹⁹ и вообще «не допускать его до себя»¹²⁰. Он понимал, что тоже предубеждение может породить и школа, находящаяся в руках духовенства. Поэтому, рекомендуя ее в числе средств борьбы с расколом, в тоже время он писал об ней: «сие средство трудно сделать употребительным в отношении к раскольникам, которые, конечно, захотят лучше раскольнику же вверить своих детей, нежели православному священнику»¹²¹, Чтобы уничтожить такое препятствие, он проектировал в то же время употребить против раскольнического обучения чисто внешнее средство; считал «нужным», «чтобы учителям раскольническим поставлена была преграда силою новейших узаконений министерства просвещения»¹²². Преграды, действительно, были поставлены. Но, вероятно, и эта мера не принесла желанных результатов, хотя к ней и прибегал тогда м. Филарет, как свидетельствуют об этом два письма его к Московскому военному генерал-губернатору, князю Д. В. Голицину. В одном из них митрополит просит «употребить зависящие меры, дабы Торицына (крестьянка, принадлежащая к раскольникам преображенского кладбища) не распространяла раскольнического учения посредством обучения детей»¹²³; а в другом –«обратить внимание на крестьянина (бронницкого уезда, деревни Кладкова) Аверкия Иларионова, чтобы он не обучал и раскольнических детей, не имея на то права и дозволения, а наипаче православных отцов детей»¹²⁴. Оба эти письма относятся к тому же 1835 году, в котором появился самый проект запретить обучение раскольнических детей раскольническими учителями. Отсутствие дальнейших указаний на то, прибегал ли м. Филарет к означенной мере в последующее время с целью заставить раскольников в силу необходимости обратиться к православной школе, отчасти может свидетельствовать о том, что сам он мало рассчитывал на эту внешнюю меру. Да и нельзя было ждать от нее благих результатов в виду ее непрактичности – трудности контроля над домашним раскольническим обучением¹²⁵. Есть между тем указание, что взгляд м. Филарета на трудность завлечения раскольнических детей в приходскую православную школу нисколько не изменился впоследствии. В своих замечаниях на проект епископа Полоцкого Василия об учреждении духовно-гражданского комитета для управления раскольниками, на тот пункт этого проекта, где говорилось, что «комитету не трудно будет завести училища для детей раскольников», м. Филарет писал в 1846 году: «едва ли так. Если раскольники не доверяют училищам, заводимым светским начальством; тем паче не доверять будут училищам, прямо подчиненным духовному начальству»¹²⁶. Пять лет спустя, уже не предположительно, но категорически, основываясь на протекшем опыте, он заявляет: «заведение обучения раскольнических детей, как средство против невежества раскольников, уже предписано было от Св. Синода, указом 29 октября 1836 года, только не чрез светских наставников, а чрез духовенство. Действие сей меры в отношении к раскольникам, сколько известно, большею частью незначительно. Раскольники поняли цель распоряжения и либо не пускают детей в училища церковные¹²⁷, либо, пуская, в то же время с особенною силою преследуют их раскольническими внушениями¹²⁸ и, при опасении сближения с православием, спешат взять их из училищ»¹²⁹. Несколько лучше шло дело в единоверческих училищах. Так, напр. в училище, устроенном при единоверческой церкви Преображенского богаделенного дома, в январе 1856 года в числе других учеников и учениц обучалось 5 раскольников и 7 раскольниц, а в новом учебном год (в ноябре того же 1856 года) число раскольнических мальчиков возросло уже до 14¹³⁰. Мало того, это обучение в единоверческой школе успело принести и добрые плоды, соответствующие цели училища: два ученика этой школы – дети цехового Василия Лизунова, Сергий и Иоанн, «чрез учение в сем училище быв убеждены», сообщал м. Филарет высокопреосвященному Григорию в 1856 г., не только сами «присоединились из беспоповского толка к единоверию, но чрез них и все семейство их родителя»¹³¹.

Чтобы завлечь раскольников в православные приходские школы и тем достигнуть результатов, подобных вышеуказанному, некоторые проектировали употребить для этого искусственные средства – средство льгот и привилегий. Так, напр., неизвестный нам автор одного из таких проектов предлагал: 1) раскольников, учеников до 18 летнего возраста, освободить от податей; 2) давать раскольникам отцам похвальные листы за то, что дети их хорошо учатся; 3) давать успешным детям раскольников крестьян право мещан, мещанским детям право купцов, купеческим детям право почетных граждан и т.п. Митр. Филарет вооружается против такого искусственного заманивания раскольников в не нравящуюся им школу, как меры не только не целесообразной, но даже несправедливой по отношению к православным. Что касается в частности каждой меры, то относительно первой митрополит замечал: «мера неудобоисполнимая, и преимущество чрезмерное, когда дети православных не освобождаются от обязанностей состояния, потому что учатся»¹³²; о второй: «мера не обнадёживающая в том, чтобы она привела к цели, а только способная унизить достоинство похвальных листов»¹³³; о третьей: «это была бы щедрость неумеренная, не уравнительная для православных, смешивающая законные права состояний и неудобоисполнимая. Для получения прав купца надобно объявить капитал, а не представить училищный аттестат»¹³⁴. Не такими искусственными средствами, а равно и не полицейскими мерами – чрез исправника, как поступал один сельский священник Московской епархии¹³⁵, следовало, по мнению м. Филарета, привлекать детей в школу. По его мнению, только при добровольном желании получить образование возможно ждать от школы благих результатов: «земля, которая в человеке и в обществ человеческом приемлет какое-либо семя, говорит он, есть свободная воля. Если сия земля разрыхлена и увлажена добровольным желанием и усердием, то она глубоко принимает семя и дает растение и плод; а когда нет добровольного желания и усердия, тогда семя, упадшее на жесткую и сухую землю, или не дает растения, или дает слабое и скоро увядающее»¹³⁶. Школа сама, своею внутреннею силою – «занимательным преподаванием»¹³⁷, «добрым обращением» с детьми¹³⁸, «снисходительным отношением к раскольническим заблуждениям¹³⁹, должна была завоевать симпатии окрестных поселян, – между прочим, и раскольников. Если бы последние не иначе пожелали отдать детей своих в учение, как по книгам старопечатным, или со старопечатных – изданных в единоверческой типографии, то м. Филарет советовал сделать им эту уступку – «принимать их с сим условием и обучать по сим книгам»¹⁴⁰. Подобную же гуманность и осторожность в обращении с религиозными убеждениями раскольнических детей он рекомендовал и другим, как свидетельствует его частная переписка. Так, напр., он писал арх. Антонию относительно лаврского училища следующее: «от двуперстного сложения надобно приводить (детей раскольников) к церковному крестному знамению. Но сие надобно делать с рассуждением и с рассмотрением обстоятельств. Вразумляясь в учении, отрок исправится легко и прочно; а если вдруг потребуете перемены, может случиться, что родители раскольники исторгнут из училища и лишат его случая узнать истину»¹⁴¹. В письме к викарию Пермскому, епископу Екатеринбургскому Евлампию (Пятницкому), Филарет осуждает бестактный поступок этого преосвященного – присоединение к церкви раскольнических детей, учеников школы, как такой поступок, который не может внушить раскольникам доверия к приходской школе, напротив, заставит их бегать ее. «Присоединение к церкви раскольнических детей, учеников школы, писал к нему Филарет, есть шаг весьма сомнительный. Отцы их раскольники могут прекословить, опираясь на власть родительскую; могут совратить детей малолетних, или гнать их за твердость в православии. Присоединив одного школьника, вы поставляете в опасение всех раскольников, и они будут бегать школы»¹⁴².

Таковы были взгляды Московского святителя на средства привлечь раскольников в приходскую школу. И эти средства оказались, как нельзя более, действительными. Если в начале приходская школа и возбудила в себе опасения со стороны раскольников, то с течением времени, особенно со времени освобождения крестьян, когда настоятельно почувствовалась ими нужда в образовании, эти опасения значительно изгладились, и «народные училища, заводимые духовенством, как писал Филарет в 1864 году, начали привлекать к себе раскольнических детей. Например, в Богородском уезде, в нескольких училищах есть уже раскольнические дети. В училище Гуслицкого монастыря, под руководством учителя из окончивших семинарский курс, учатся 17 раскольнических детей; некоторые родители их изъявляют сами желание, чтобы дети их учились не только читать и писать, но и понимать и объяснять прочитанное, и родители с удовольствием присутствовали на испытании своих детей в сем училище. Естественно ожидать, что из таких училищ дети раскольников выйдут со здравыми первоначальными понятиями о вере, и не с враждебным, а с мирным расположением к духовенству и к церкви»¹⁴³.

Считая приходскую школу лучшим средством если не для обращения раскольников, то, по крайней мере, для охранения православных от совращения в секты и раскол, м. Филарет всячески старался о возможно большем заведении этих школ в своей епархии, густо населенной раскольниками. Когда учреждение приходских школ признано было правительством явлением желательным, и когда в секретных указах Св. Синода от 29 октября 1836 года сообщены были епархиальным архиереям самые «правила первоначального обучения поселянских православных и раскольнических детей для введения оных в употребление там, где есть раскольники и где местное духовенство обязанности обучения безмездно принять на себя согласится»¹⁴⁴; митр. Филаретом, резолюцией от 13 ноября того же 1836 года, было предписано: «консистории, с прописанием сего указа, послать таковые же к благочинным сельских церквей с тем, чтобы, при предстоящем полугодовом осмотре церквей, лично объявили – оный священникам и диаконам приходов, в которых есть раскольники, и кто пожелает завести у себя предписанное обучение детей, от таковых взяли о сем показания и представили мне со своим мнением о благонадежности вызывающихся, а пред приемлющим обучение дали от себя список правил, в сем указе изображенных для собственного их употребления, без всякой ненужной гласности»¹⁴⁵. Декабря 9 того же года в духовные правления и благочинным сельских церквей были посланы и самые указы. Результатом этого было, как свидетельствует рассматриваемый доклад консистории, заведение в Московской епархии в разное время училищ поселянских детей, из коих в некоторых обучались и раскольнические дети¹⁴⁶. Как невелико было в начале число последних в приходских школах Московской епархии, мы уже знаем из вышеприведенных показаний самого митрополита Московского. Но сколь велико было число самих школ к 1838 году, к которому относится доклад консистории, мы не видим из этого доклада. To обстоятельство, что в этом докладе мы находим новое настоятельное приглашение священнослужителей к «заведению домашних школ на изъясненном в правилах основании»¹⁴⁷, может отчасти свидетельствовать за сравнительную малочисленность этих школ в 1838 году. Из напечатанных до сих пор резолюций м. Филарета видно, что вскоре после указа 1836 года заведены были школы благочинным с. Пехры, Карачаровским и Черкизовскими священниками¹⁴⁸; тогда же возникла школа при единоверческой церкви Михайловской слободы, где староста церковный, бронницкий купец Василий Кузнецов, «изъявил желание устроить при оной церкви новый, для училища поселянских детей, дом и купить на собственные деньги потребное число экземпляров книг для бедных учеников; а прихожане около 20 человек, в числе коих и раскольники, изъявили желание поместить в оное училище своих детей»¹⁴⁹. Одобряя эти и подобные добрые начинания и призывая на них благословение Божие¹⁵⁰, м. Филарет порицал тех, которые отказывались от заведения означенных училищ. На рапорте благочинного Николоржавского (моск. уезда), что священники его ведомства не находят возможным завести училища для приходских детей, митрополит написал: «начальство требует не нарядные училища завести, а просто обучать детей грамоте и катехизису. И что от сего все отказываются, то непохвально и должности священнической противно. Учить вере и закону Божию дело священника, а учить сему детей самый благоприятный случай будет он иметь, если ему отдадут их учить грамоте»¹⁵¹, Препятствия к заведению приходских школ были, конечно, не только со стороны равнодушия духовенства, но и со стороны самих прихожан, которые в то время еще плохо сознавали нужду в образовании, как это можно видеть из одного письма Московского святителя к Алтайскому миссионеру Макарию, относящегося к тому времени. «О заведении училищ по деревням не думайте, чтобы здесь не думали, – писал Филарет архим. Макарию от 23 августа 1837 года. Но легче подать мысль, нежели исполнить. У меня многие священники, по приглашению моему, вызвались безмездно обучать крестьянских детей; но детей сих нельзя гнать к ним насильно»¹⁵². Один ревностный (не по разуму) священник, как мы имели уже случай сообщить, счел даже нужным прибегнуть в этом случае к внешней силе, именно – понуждал прихожан к образованию чрез исправника, за что и получил выговор владыки: «консистории вразумить священника, что детей к учению привлекать надобно добрым обращением и внушением пользы от учения, а чрез исправника понуждать к сему не должно»¹⁵³. При этом, нужно принять во внимание и то, что «школы, по указу 1836 года, не были обеспечены ни помещением, ни окладами, ни учебными пособиями»¹⁵⁴.

Не смотря на все это, школы при дальнейших настояниях и поощрениях м. Филарета¹⁵⁵, стали «постепенно» заводиться, так что в 1850 году их насчитывалось в Московской епархии уже до 34; было-бы их и более, замечает м. Филарет, но некоторые из них должны были уступить своих учеников школам министерским (заведенным от министерства государственных имуществ в казенных селениях) и потому закрыться¹⁵⁶.

Подобные приходским школы были заводимы и при монастырях. Так в Гуслицком монастыре, основанном со специальною целью ослабить раскол в Гуслицах, в числе других средств для этого проектировано было м. Филаретом и училище для детей окрестных поселян, «особенно раскольнических»¹⁵⁷, в котором они могли-бы, кроме начальной грамотности, получить – и это главное – правильные религиозные понятия; поэтому здесь, писал Филарет в «положении о устроении Спасопреображенского Гуслицкого монастыря», «в простоте, но с особенным тщанием должно преподавать начальное учение веры и заповедей Божьих, приучать правильно и с разумением полагать на себя крестное знамение, знать на память краткие молитвы»¹⁵⁸, и т.п. Правда, это обучение открылось не вдруг, за неимением в числе монастырской братии лиц, «способных к учительской должности»¹⁵⁹, и будучи заведено, первоначально производилось в тесной монастырской келье¹⁶⁰: но потом построено было настоящее училище, и учитель из окончивших семинаристов так хорошо повел дело, что это училище охотно посещалось не только православными детьми, но и раскольническими, как свидетельствовал м. Филарет в 1864 г., о чем мы уже говорили ранее¹⁶¹.

Просветительные задачи православного духовенства в приходах, зараженных расколом. Средства для выполнения этих задач: личная безупречная жизнь духовенства. Истовое и чинное совершение богослужения. Церковная проповедь. Домашние беседы. Официальные увещания. Взгляд м. Филарета на полицейские меры в руках духовенства. Его заботы о миссионерском образовании духовенства; о назначении в приходы, зараженных расколом, лучших пастырей и о материальном обеспечении таких приходов. Значение православных монастырей и монашества в борьбе с расколом. Основание Спасопреображенского Гуслицкого монастыря.

Школьная деятельность духовенства «имея, по выражению м. Филарета, существенную связь с обязанностями духовной службы»¹⁶², есть не более как часть в его общей просветительной деятельности. Деятельность приходского духовенства должна быть направлена и по отношению к взрослым. Духовенство, выражаясь словами м. Филарета, должно «всемерно стараться православных утверждать в православии, а заблудших вразумлять и обращать» к православной церкви¹⁶³, или, как выразился он в другом случае, должно, с одной стороны, «стеречь овец от волков, т.е. охранять православных от ересей и расколов», а с другой – «искать овец заблудших, т.е. стараться привести в церковь блуждающих вне ее»¹⁶⁴.

Не только наиболее пригодное, по мнению м. Филарета, но и единственно-возможное и должное для выполнения этих задач действование духовенства должно быть «духовно-нравственное, назидательным словом и примером»¹⁶⁵, т.е. путем умственным и путем нравственным.

Последний путь издавна был предметом особенного внимания¹⁶⁶: добрый пример всегда влияет на непосредственную народную массу, привыкшую судить о вере по жизни. В особенности это должно сказать о наших раскольниках. Жизнь священника служить всегда предметом их особенного внимания, и замечаемые уклонения от правил нравственности и церковных уставов дают им повод осуждать не лицо только священника, но и церковь¹⁶⁷. Известно также, как искусно они умеют пользоваться нравственными недостатками духовенства для своих пропагандистских целей¹⁶⁸.

В виду этого м. Филарет и указывает на «добрый пример» – на личную безупречную жизнь пастырей церкви, вполне сообразную с их званием, – как на одно из действительных средств в борьбе с расколом. Вот не сколько тому примеров. «Пастырям истинным, возвещающим истину, пишет он в одной из резолюций, надлежит быть сильнее лжепастырей, обольщающих ложью, и надобно подвизаться о сем.... и житием назидательным»¹⁶⁹. «Предписать священнику, пишет он в другой резолюции, что должно ему примером благочестивой жизни... стараться чуждающимся церкви привлекать и возвращать в ее матернее недро»¹⁷⁰. «Самым настоятельным образом подтвердить всем членам причта (с. Гуслиц), пишет он в третьей резолюции, чтобы воздерживались от всего незаконного или подающего повод к соблазну и, напротив, старались назидательно действовать как для утверждения православных прихожан, так и для обращения заблудших, в сем приход многочисленных, под опасением, что начальство найдет себя обязанным неверных или нерадивых делателей удалить, дабы предать виноград иным, иже воздадут духовные плоды во времена своя»¹⁷¹. Одному молодому сельскому священнику, оправдывающемуся в бесплодности своей противораскольнической деятельности тем, что раскольники за его молодостью полного доверия к нему еще не имеют, митрополит, напоминая апостольское наставление: «никто же о юности твоей да нерадит», вместе с тем замечает: «благоразумием и честным поведением приобретай внимание не менее зрелых летами; иначе отговорка молодостью не оправдает, а осудит»¹⁷². Мы могли бы привести еще немало примеров той настойчивости, с какою митрополит рекомендует своим пастырям рассматриваемое средство в борьбе с расколом¹⁷³, но и из указанных ясно видно, как высоко ценил он «добрый пример» в этом отношении. Мы должны прибавить к этому, что он ставил его даже выше другого средства действовать на убеждение заблуждающих; путь нравственный он предпочитал пути умственному, и это потому, что, как он сам выразился в одном случае, «дверь слова отверзается временно; – добрая жизнь служителя слова проповедует истину денно и ночно»¹⁷⁴. Поэтому и в своем «обозрении богословских наук» о богословии обличительном м. Филарет замечает следующее: «апостол Павел говорит о себе: «слово мое и проповедь моя не в препретельных человеческие мудрости словесах, но в явлении духа и силы» (1Кор.11:4). Он же завещает Тимофею; «не внимати басням и родословием бесконечным, яже стязание творят паче, нежели Божие строение, еже в вере» (1Тим.1:4). «Из сего примера и завещания наставник богословия должен научиться не полагать высокого достоинства в классическом искусстве препираться с неправо мыслящими, которых действительное обличение есть не столько слово, сколько дух и жизнь христианина»¹⁷⁵.

Вместе с тем м. Филарет советовал духовенству строго следить за собой и во внешнем поведении и избегать тех поступков, которые почему-либо кажутся раскольникам соблазнительными. В особенности строго он преследовал среди духовенства употребление табаку, которое так соблазняет раскольников и часто отталкивает их от православного духовенства: «у раскольников нет более греха, как курить табак», пишет один обратившийся из раскола¹⁷⁶. Считая эту привычку вообще для кого-бы то ни было «роскошью неестественною и безрассудною»¹⁷⁷, м. Филарет называет ее положительно «неприличной лицу духовного звания («так как сей вид роскоши соединен с нечистотою и смрадом, неприличными при священнослужении»)¹⁷⁸, и особенно нетерпимою в приходе, где есть раскольники, которые тем соблазняются более православных¹⁷⁹. Поэтому он внушает духовенству удерживаться от этой «неестественной прихоти»¹⁸⁰, напоминая совет апостола «для отвращения соблазна удерживаться и от позволенного и слово Господне, сказующее, что лучше утонуть с жерновом на шее, нежели соблазнить единаго от малых сих»¹⁸¹. А когда эти внушения и напоминания оказывались не действительными, тогда митрополит прибегал к мерам строгости – посыл в монастырь «для увещания вести себя прилично званию»¹⁸², – перемещению в другой приход¹⁸³, иногда даже с показанием при этом в послужном списке, что переведен из прежнего села «по неудовольствию прихожан, между прочим, за употребление табаку»¹⁸⁴.

Не менее строго преследовал м. Филарет и другой порок духовенства, которым соблазнялись прихожане, – пьянство. Какие строгие требования трезвости он предъявлял духовенству, можно видеть из того, что другую выпитую рюмку вина он относил уже к пьянству¹⁸⁵. Одного священника, дозволившего себе напиться на первой недел великого поста, он низвел на два месяца на причетническое место, с запрещением священнослужения, и потом из прихода, зараженного расколом, перевел в другой, мотивируя это тем, что «такого священника иметь в приходе, зараженном расколом, особенно вредно и с предписаниями Св. Синода было бы несогласно»¹⁸⁶.

Раскольники не мало соблазняются также спешным и сокращенным против устава богослужением некоторых православных священников. Московский святитель хорошо знал это и заботился об искоренении этого недостатка. «Чин церковного богослужения, писал он в 1856 году, отчасти извинительно сокращаемый, то по стеснению времени для служащих, то по снисхождению к немощи предстоящих, не редко сокращается чрезмерно, чем уменьшается достоинство церковного богослужения и его действие на народ, и дается случай раскольникам к нареканию на православную церковь»¹⁸⁷. В виду такой важности этого предмета м. Филарет ставит его в числе других, требующих серьезного обсуждения, для чего он советовал воспользоваться присутствием в Москве епархиальных архиереев, прибывших на коронование Их Величеств. Воспользовался ли Св. Синод этой мыслью м. Филарета, мы не знаем. Известно только, что в том же году в донесении Св. Синоду он снова предлагал его вниманию в числе распоряжений «к утверждению церковного благочиния» сделать и то, «чтобы церковное богослужение совершаемо было всеми, участвующими в оном, с неослабным благоговением, без поспешности, без сокращений, нарушающих чин, чтением и пением внятным»¹⁸⁸. Между тем в своей епархии сам предписывал духовенству пользоваться в числе других и этим средством в борьбе с расколом – «примером благоговейного богослужения стараться чуждающихся церкви привлекать и возвращать в ея матернее недро»¹⁸⁹; а за «чрезмерную поспешность и небрежность в священнослужении» налагал соответствующие наказания и делал вразумления: «совершать служение неспешно и внимательно»¹⁹⁰.

На ряду с «назидательным примером», м. Филарет рекомендовал духовенству и «назидательное слово», как средство в его просветительной задаче, и рекомендовал последнее не менее настойчиво, чем и первое, справедливо полагая, что одним без другого немного можно сделать в приходе, зараженном расколом. Поэтому он предъявлял пастырям этих приходов оба эти требования. «Приход села Макарова (бронницкой округи), писал он в одной резолюции, – многочисленный и имеющий раскольников, требует священника не только с добрым поведением, но и со способностью наставлять и вразумлять»¹⁹¹.

Для выполнения этой просветительной задачи в отношении к православным прихожанам, – для наставления их в вере и благочестии, для предохранения их от сект и расколов, могучим средством в руках духовенства является церковная кафедра. Сам будучи замечательным церковным оратором, м. Филарет уже по одному этому должен был особенно заботиться о развитии церковной проповеди среди духовенства своей епархии. Но к этому побуждали его, как и всех епархиальных архиереев, и синодальные указы. И он, действительно, настойчиво заботился об этом. Он похвалял в духовенстве проповедание прилежное и порицал небрежное¹⁹²; первое поощрял, а второе исправлял увещаниями¹⁹³, выговорами¹⁹⁴, даже запрещением на время священнослужения с обязательством, чтобы в это время запрещенный составил проповедь¹⁹⁵. Что касается характера проповеди, обращенной к простому народу, то м. Филарет советовал избегать в ней полемического элемента, a раскрывать положительное православное учение, так как, по его мнению, «достоверное познание истины есть единственное средство к обличению лжи»¹⁹⁶. «В поучениях, писал он в одном донесении Св. Синоду, лучше употреблять учение догматическое и духовно-нравственное, которое бы привлекало внимание и назидало. Обличения (раскольнических заблуждений) раздражают. Их можно в поучениях употреблять только с крайней осторожностью и лучше отлагать до особых домашних собеседований»¹⁹⁷. Если же, в силу каких-либо обстоятельств нужно будет пастырю церкви ввести в свое слово полемический элемент, то «обличение заблуждений должно быть миролюбиво»¹⁹⁸, чуждо тяжких а тем более несправедливых обвинений, какие позволяли себе некоторые проповедники в пылу полемического увлечения¹⁹⁹. «Язык поучения должен быть, по возможности, прост»²⁰⁰, чужд «выражений изысканных и без нужды отвлеченных, которые по невразумительности в отношении к назиданию бесплодны»²⁰¹; «но вместе с тем – охранен от мыслей и выражений неправильно простонародных, грубых, низких, противных здравому вкусу»²⁰². «Краткость поучений также должна быть употреблена средством к тому, чтобы охладевшие не уклонялись от них, доколе возбудится усердие к слышанию более продолжительных поучений»²⁰³.

Церковною проповедью не исчерпывается просветительная деятельность духовенства в отношении к православным прихожанам. Духовенство должно пользоваться всяким удобным случаем для наставления их в вере и благочестии, «настоять в учении, по завещанию апостола, благовременно и безвременно, запрещая и умоляя со всяким долготерпением, предостерегая близких к соблазну заблуждения, подкрепляя слабых и колеблющихся²⁰⁴ и т.д. Этот способ утверждения православных в вере митр. Филарет считал даже более удобным в виду того, что не всякий священник способен к церковной проповеди. «Для многих (священников), говорит он, удобнее домашняя, разговорная, назидательная беседа, нежели непрерывное и сосредоточенное поучение в церкви»²⁰⁵. Митроп. Филарет не останавливается на этих частных беседах пастырей со своими пасомыми, не дает никаких наставлений и предписаний по этому предмету, потому что регламентация их дело невозможное: все зависит здесь от обстоятельств времени, места, характера того, с кем беседует пастырь, и уже от опытности последнего и его пастырского такта зависит определит характер и содержание беседы. Одно только замечает м. Филарет, что и в данном случае обращение пастыря со своими пасомыми должно быть «в духе кротости, любви и назидательности». При этом особенную осторожность он рекомендует в обращении с теми из прихожан, которые под влиянием раскольнической пропаганды начали уже колебаться в православии, охладевать к посещению храма Божия и к исполнению христианского долга исповеди и св. причастия, – которых поэтому м. Филарет называл «полуправославными». «Полуправославные, писал он преосвященному Иоанникию Саратовскому, зараженные скрытою наклонностью к расколу, не одних Вас затрудняют. Вы справедливо опасаетесь, чтобы крутое и усиленное обличение колеблющихся не оттолкнуло их решительно и не сделало менее доступными вразумлению. Соглашаюсь с Вашим мнением, что соответственнее с целью не принимать вдруг решительных мер, но убедительно внушать священникам, чтобы исправили свое действование, чтобы, пользуясь остающимся еще доступом к несовершенно православным, старались кротким вразумлением приводит их к исполнению обязанностей православия»²⁰⁶. То же самое он внушал и духовенству своей епархии в своих резолюциях. «Не бывших у исповеди и св. причастия, пишет он в одной из них, надлежит с кротким и основательным убеждением увещевать о исполнении сего христианского долга»²⁰⁷. «Поручить приходскому священнику, пишет в другой, основательными и кроткими, на истине слова Божия и учения церкви основанными, убеждениями преклонять наименованных в справке (семейство купца Коробова), чтобы они упущенный ими христианский долг исполнили и с тем вместе подали доказательство, что они от единые святыя соборные и апостольские церкви не отторгаются»²⁰⁸. Одному священнику, позволившему себе сделать выговор не причащавшимся прихожанам, м. Филарет велит «сделать самому выговор». «Священнику прилично, пишет он при этом, делать кроткие увещания. Выговорами скорее можно удалить, нежели привлечь к церкви и таинствам»²⁰⁹. Поступок другого священника, вздумавшего вразумить крестьянина, охладевшего к посещению св. храма, уклонившегося от исповеди, и от святыни в доме, епитимией, Московский архипастырь называет прямо «нерассудительным». «Епитимия, замечает он при этом, дается покаявшемуся грешнику. А охладевшего к церкви наказывать епитимией значит гнать его от церкви». Поэтому он предписывает и означенному священнику «сделать в духовном правлении замечание, чтобы поступал рассудительно»²¹⁰.

Эти увещания колеблющихся в православии – увещания домашние – существенно отличаются от другого рода увещаний, – увещаний так называемых официальных, которые совершаются духовенством, по поручению епархиального начальства, над совершенно отпадшими от православной церкви в раскол или секту. Увещания эти в Московской епархии, как и во всех других, производились, согласно «уставу духовных консисторий» (ст. 21), первоначально на месте жительства совратившегося и подлежащего увещанию чрез приходского священника, в случае безуспешности которого «для помоги» ему назначался благочинный или кто-либо из специалистов этого дела²¹¹. Если же все они не в состоянии были обратить совратившегося, последний вызывался для увещания в духовное правление или консисторию, иногда увещевался лично преосвященным, – в Московской епархии обыкновенно викарием²¹². При вызове совратившегося в консисторию, наблюдалась в Московской епархии еще следующие правила: 1) «для вызова выбирается нерабочая пора»; 2) «всемерно наблюдается, чтобы не вызывать в консисторию многих, особенно многих вдруг»; 3) «увещание вызванных производится без промедления, равно и отпущение в дома»; 4) «в особенных случаях увещаемый посылается, в Москве же, в монастырь на одну или две недели, и там продолжается увещание; сия мера приемлется по совещании с секретным комитетом».²¹³ Смысл первого и третьего правил понятен, эта забота о совратившемся, о его интересах²¹⁴ которые заметим, не везде в других епархиях наблюдались, так что вызвали в 1863 году изменение порядка увещания – запрещение отвлекать совратившихся для увещания от мест их жительства²¹⁵. Что касается второго пункта – увещания порознь, то в объяснение его цели мы можем сослаться на слова самого м. Филарета: «если обстоятельства потребуют увещания по особому распоряжению начальства, писал он преосвящ. Иоанникию, надобно стараться, чтобы сие не падало вдруг на многих. Множеством подкрепляется упорство»²¹⁶. Наконец, в объяснение последнего правила – посылки в монастырь для увещания, нужно обратить внимание на то, что м. Филарет и вообще придавал важное воспитательное значение монастырскому заключению²¹⁷ и в частности признавал благодетельное влияние монастырей на самих раскольников²¹⁸. Вс эти увещания, как и всякие сношения духовенства с заблуждающимися, должны производиться, «в духе кротости, сожаления о заблуждающих с терпеливым возобновлением оных»²¹⁹. О таком характере увещаний м. Филарет постоянно напоминал увещателям²²⁰.

Но не смотря на миролюбивый характер увещаний и частое возобновление, не смотря на все правила предосторожности, принятые м. Филаретом в своей епархии, увещания и здесь, как и в других епархиях, оставались в большинстве случаев бесплодными²²¹, совратившиеся не возвращались в православие, «в случае увещаний они, по словам м. Филарета, стоят как стена, не удостаивая увещателей внимания и ответа»²²²; они «безбоязненно проходят чрез сей процесс, чтобы потом быть принятыми в раскольническом обществе с почетом, как прошедшие испытание»²²³. Бывали даже случаи оскорбления увещателя со стороны увещаемого²²⁴, иногда увещаемый прямо заявлял: «я не хочу и слушать твоих доводов»²²⁵; один совратившийся не явился для увещания²²⁶, другой бежал от увещателя²²⁷. Как вообще относились раскольники к этим официальным увещаниям, можно судить по одному небольшому рукописному раскольническому сочинению под названием «Увещание Мартына, бывшее в 1825 году в Московской консистории»; в нем повествуется, что один из увещателей поднес табакерку и сказал: «на, раскольник, понюхай»! а в уста другого увещателя – архимандрита влагаются следующие слова: «перестань, дружек, много говорить; послушай нас, поди в церковь; аще ли же не пойдешь, то в солдаты отдадим». Протопоп же рече: «Бог тебя посылает на поселенье»²²⁸. Понятно, что весь этот рассказ выдуман раскольниками в известных целях; но в то же время он хорошо характеризует отношение раскольников к увещаниям; последние часто вызывали в них чувство как раз обратное тому, какое преследовали увещатели: вместо примирения с церковью лишь большее озлобление. От чего это происходило, сказать трудно, потому что нам неизвестен действительный характер увещаний: может быть, от фанатизма и упорства увещаемых, их слепой уверенности в истине своего учения, что должно сказать особенно о раскольнических прозелитах; может быть, от неспособности увещателей²²⁹; вероятнее, от того и другого вместе. Так, по крайней мере, смотрел на это м. Филарет. По поводу репорта о безуспешности одного из таких увещаний он писал преосвящ. викарию Иннокентию следующее: крестьянка совращена в раскол неволею; ничего не знает, как сама говорит, и однако же не хочет оставить раскола. Как изъяснить сие? Упорством ея? Пусть так. Но не надобно ли к изъяснению сего присовокупить еще причину, что в нас, служителях истинной веры, мало духовной силы, а может быть и духовного разума?... Смиримся с нашею школьною ученостью, которая не имеет и столько силы, сколько невежество; может быть, умилосердится Бог, смиренным дающий благодать²³⁰.

Эти официальные увещания производились в большинств случаев над вновь совратившимся в раскол. Давние и закоренелые раскольники редко подвергались им, разве только за пропаганду раскола²³¹. Оставался таким образом один путь воздействия на раскольников со стороны православного духовенства – путь частных сношений с ними. Духовенство должно было, по совету м. Филарета, пользоваться «каждым удобным случаем, чтобы внушать раскольникам вред отлучения от святой церкви»²³². Но так как раскольники обыкновенно стараются избегать сношений с православным духовенством, а пастырь, что может случиться, не довольно ищет овец убегающих²³³; то м. Филарет предлагает в одном донесении Св. Синоду «настоятельно побуждать духовенство всевозможно изыскивать случаи и употреблять средства к вразумлению раскольников»²³⁴. Между прочим, в этих же видах «сношения духовенства с раскольниками для собеседования назидательного», он считал за лучшее метрические записи раскольников поручить православному духовенству²³⁵. Власти гражданской он также советовал «пользоваться открывающимися случаями к сближению раскольников с православным духовенством. Например, «правило, чтобы раскольников к очистительной присяг приводить в церквах, полезно, по его мнению, прилагать неопустительно и к должностной присяге»²³⁶. Эти сношения православного духовенства с раскольниками должны быть чужды всяких официальных начальственных отношений и иметь форму дружеской беседы, в которой священник «не увещательски и учительски, а просто может войти в собеседование с чуждыми православной церкви и предложить им полезные мысли»²³⁷. Но чтобы иметь возможность войти в дружеские отношения с раскольниками, м. Филарет советует священникам и причту «с уклонившимися от православия сближаться обхождением кротким и миролюбивым»²³⁸. Это обращение священников с раскольниками в духе кротости, любви и назидательности, он предлагает Св. Синоду и со своей стороны «строго подтвердить» духовенству²³⁹; на этом же настаивает и в своих резолюциях. «Долг священника, пишет он в одной из них, кротким и добродушным обхождением располагать раскольников к тому, чтобы они его не чуждались, а по мере сближения с ним, основательными рассуждениями о правости православной церкви и о необходимости послушания ей, приводить их к сближению с нею»²⁴⁰. Одному священнику, дозволившему себе запальчивость в обращении с раскольниками, он напоминает «священное слово» – с ненавидящими мира быть мирным²⁴¹.

Предписывая своему духовенству действовать на раскольников «словом убеждения», м. Филарет в то же время вооружается против «употребления в отношении к ним власти и суда, которое должно быть делом правительства и подчиненных гражданских начальств»²⁴². Употреблением таких мер духовенство, по его мнению, «более нынешнего отчуждит от себя раскольников, которые будут иметь основание приписывать ему гонение»²⁴³. Этот взгляд о вреде полицейских мер в руках духовенства он высказывает и в резолюции по поводу доноса на раскольников со стороны одного священника гражданскому начальству. Заметивши, что долг священника пользоваться для обращения раскольников, свойственными ему, духовными средствами, м. Филарет продолжает: «доносить на раскольников гражданскому начальству, мимо духовного и входить в полицейские розыскания о их часовне есть со стороны священника нарушение закона и порядка; и он таким действованием делает себе вред, раздражая против себя раскольников. За сие сделать ему в присутствии духовного правления строгий выговор»²⁴⁴.

Но чтобы эти сношения православного духовенства с раскольниками с целью обращения последних на путь истины, имели какие-либо благие результаты, для этого, конечно, необходимо было духовенству иметь знание раскола и его обличения. Этого, к несчастию, и не доставало приходскому духовенству, хотя последнее в этом было и не особенно виновато. Все зависело от того, что очень долгое время вопрос об изучении раскола, о нужде этого изучения даже и не поднимался. «От чего это происходило, говорит проф. Ивановский, сказать трудно: от излишней-ли самоуверенности, что для борьбы с расколом и учиться нечему, что не может быть тут ничего даже сродного с наукою, что и говорить с раскольником бесполезно, по его крайнему невежеству, или предполагали справиться с расколом мерами внешними, более легкими, чем духовные воздействования, – мерами, дававшими иногда быстрые и видные результаты, или предпочитали действовать исключительно на сердце, упорство побеждать терпением и любовью, забывая, что раскол есть не только болезнь сердца, но и болезнь ума. Вероятно, тут действовали все причины в совокупности, и только в разные времена в частности преобладала та или другая»²⁴⁵. Как бы то ни было, только под влиянием всего этого мы долгое время не только не видим систематического изучения раскола и его обличения, но даже и какого-нибудь преподавания в наших духовных школах учения о расколе. Результатом этого и были такие явления, о которых мы знаем из резолюций м. Филарета, что один сельский диакон различие православия от раскола объяснял идолопоклонством и говорил, что раскольники кланяются идолам²⁴⁶, а священник не умел дать правильного ответа на вопрос, в чем состоит раскол, и между прочим сказал, что раскол состоит в нарушении заповедей Божиих²⁴⁷.

Митрополит Филарет понимал, что неудовлетворительность действования духовенства на раскольников зависит также и от недостатка знания²⁴⁸, и потому еще в начале своего служения (в 1820 году), в качеств члена комиссии духовных училищ, предлагал в своем донесении о состоянии Московской духовной академии «систему полемической богословии пополнить статьей о расколах, возникших и продолжающихся в церкви Российской и о способе обличать оные»²⁴⁹. Результатом этого его представления комиссии духовных училищ было, как он сам сообщал впоследствии, то, что и в Московской академии, по части богословии полемической, начались было уроки, о расколах, возникших в Российской церкви, и средствах к вразумлению впадающих в оные»²⁵⁰. Но в 1825 году комиссия духовных училищ «взяв, по его выражению, обратный ход от общевразумительного учения к схоластицизму, предписала богословию преподавать исключительно на латинском языке по книгам, в которых недостаточное учение обременено тяжелою школьною терминологией»²⁵¹. Таким распоряжением комиссии преподавание раскола в Московской академии было убито. Митр. Филарет принужден был снова и неоднократно настаивать на введении этого важного отдела в полемическое богословие²⁵². Вместе с тем он заботился об изучении раскола и воспитанниками духовных семинарий. Так, в своем «положении об окончивших курс богословского учения», в числе занятий для последних, он рекомендует «чтение книг о расколах, возникших в Российской церкви и сочинение обличений на разные погрешительные мнения с доказательствами истинного учения»²⁵³; а в частности – для Московских семинаристов, «при повторении учения о расколах», советовал «особенное внимание обратить, по требованию местных обстоятельств, на толки, получившие здесь название от Рогожского и Преображенского кладбищ, и на скопцов»²⁵⁴. Но вс эти заботы м. Филарета, кажется, остались без всяких результатов: миссионерские отделения в духовных академиях и семинариях начали появляться значительно позже, и то благодаря уже не м. Филарету, а личному участию в этом деле преосв. Григория²⁵⁵. Но здесь, во всех этих проектах м. Филарета, важно для нас собственно то, как ясно еще в то далекое время он сознавал нужду миссионерского образования духовенства и как настойчиво заявлял об этой нужде. Об этой нужде изучения раскола, для борьбы с ним м. Филарет заявлял при каждом удобном случае. Так, при обнаружении секты странников, в числе мер против нее он предлагал «дать обстоятельное сведение академиям и семинариям, для соображения при преподавании учения против раскола и ересей»²⁵⁶. Высказывая в одном месте желание, чтобы епархиальные повременные издания «содержанием своим служили к назиданию и пользе» духовенства²⁵⁷, в другом он замечает, что считает наиболее пригодною для этой цели ту часть епархиальных ведомостей, в которой излагались-бы «успехи в обращении к православию», если-бы только при этом «представляемы были не одни имена и числа, но и образ действования обращающих, и способы убеждения, и род препятствий и средства препобеждения оных»²⁵⁸. В своих сношениях с духовенством Московский архипастырь также постоянно напоминал ему о необходимости приобретения потребных сведений для обращения раскольников. В своей замечательной резолюции по делу ржевских раскольников, – резолюции, представляющей из себя целое послание к ржевскому духовенству, м. Филарет, – в то время архиепископ Тверской, – убеждая духовенство «внимать себе и всему стаду», первым долгом считает напомнить ему о необходимости приобретения нужных для действия на раскольников знаний: «внимайте убо себе, пишет он, имеете ли вы и стараетесь-ли приобретать, во первых, познания потребные для обращения заблуждающих»²⁵⁹; для приобретения же этих познаний обращает внимание ржевского духовенства на существующую в то время противораскольническую полемическую литературу, в особенности на «Увещание к раскольникам» митр. Платона и на «Ответы» преосвящ. Никифора, которые и обязывает купить для каждой ржевской церкви²⁶⁰. Подобные же распоряжения о приобретении духовенством необходимых для расколоведения книг мы находим у м. Филарета и в его проектах «о составлении библиотек при церквах»²⁶¹ и в многочисленных резолюциях Московского периода его служения. При этом некоторые невнимательные священники обязывались даже подпиской к приобретению этих книг²⁶². Вместе с тем он заботился и об рассылке вновь выходивших книг против раскола²⁶³. Стараясь определять в раскольнические приходы лиц, знающих раскол²⁶⁴, м. Филарет, при обнаружившемся в каком-либо приходе уклонении православных в раскол, обыкновенно предписывал испытать священника того прихода, «имеет ли он сведения, нужные для вразумления раскольников»²⁶⁵. И если оказывалось, что таковых сведений он не имеет, то приказывал «подтвердить с подпиской, чтобы старался приобретать сведения, потребные священнику²⁶⁶. Но духовенство приходское в то время апатично относилось к подобным настояниям своего архипастыря. Бывали случаи, что приобретенные, по приказу епархиального начальства, в церковные библиотеки, полемические книги лежали преспокойно на полках этих библиотек, а священник не только не считал нужным познакомиться с их содержанием, но даже не знал и их названия²⁶⁷.

Вместе с тем, духовенству не доставало и другого качества в борьбе с расколом – это духовной ревности И в этом отношении необходимо отдать предпочтение пропагандистам раскола.

Несмотря на гражданские законы, строго каравшие за пропаганду, последняя не только не ослабевала, но даже усиливалась, и на глазах духовной и гражданской власти происходили неожиданные превращения целых деревень из православных в раскольнические²⁶⁸. Московский святитель неоднократно жалуется на недостаток ревности в православном духовенстве и в этом видит одну из причин малоуспешности его деятельности против раскола²⁶⁹. «Надобно признаться, говорит он, что духовенство не свободно от упрека в недостаточно напряженной ревности», – и посему советует: «благопотребно, чтобы Св. Синод наставлением и убеждением поощрял его с кроткою, но усиленною ревностью и самоотвержением действовать к охранению православных и к вразумлению заблуждающих²⁷⁰». На этом он настаивает и в своих непосредственных обращениях к духовенству. «Внимайте убо себе, пишет он в послании к Ржевскому духовенству, настоите ли вы в учении, по завещанию апостола, благовременне и безвремене, запрещая и умоляя со всяким долготерпением; употребляете ли, чего требует справедливость, более усердий к защищению и распространению истины, нежели сколько употребляют противники для заблуждения и т.д. Господь да даст вам свет разумения и огонь ревности чистый, сильный и святый»²⁷¹! «Апостолы и древние отцы церкви, пишет он, в другом случае, устрояли и распространяли церковь и разрушили взгромождение ересей не силою внешних законов, но силою крепкой веры, любви и самопожертвования. Да усилит духовенство свою ревность действовать на совращенных своим примером и молитвою²⁷²». Были, конечно, и ревностные пастыри в Московской епархии и такие заслуживали поощрение и одобрение со стороны своего архипастыря²⁷³. Но подобные факты были редки; большинству же духовенства не доставало требуемого м. Филаретом качества. Впрочем Московский святитель извинял и этот недостаток духовенства, ограничиваясь лишь одними внушениями и не прибегая к обычным взысканиям, – извинял, вероятно, потому, что хорошо знал, как дорого иногда достается эта ревность духовенству, каким преследованиям со стороны раскольников подвергаются более ревностные из пастырей²⁷⁴. Примеры подобных преследований, хорошо конечно известные и самому духовенству, само собою понятно, не могли располагать последние к особенной ревности в деле противораскольнического миссионерства.

Последнее много проигрывало и от того, что в приходы, зараженные расколом, шли обыкновенно худшие из кандидатов священства. Вопрос о необходимости назначать в такие приходы лучших пастырей, как о важной мере для ослабления в них раскола, сознавался правительством и проводился в многочисленных постановлениях Св. Синода²⁷⁵. Постановление – вполне целесообразное но проведение его в практику встречало то непреодолимое затруднение, что приходы, зараженные расколом, были слишком расстроены и бедны, чтобы привлечь к себе лучших кандидатов священства. В особенности это должно сказать про Московскую епархию, в которой многие из сельских приходов были со значительным преобладанием раскольнического населения пред православным. Среди них были даже такие, где православных не было ни одной души²⁷⁶. Материальное обеспечение причта в подобных приходах было слишком незавидно и вызывало недоумение в самом м. Филарете²⁷⁷. А с другой стороны, если принять во внимание, что в той же Московской епархии были столичные приходы с весьма значительными доходами, то нетрудно решить, куда склонялся в большинстве случаев выбор кандидатов священства. Последние соглашались служить лучше диаконами в Москве, нежели в селах священниками. Результатом этого было то, что многие сельские места, с раскольническим населением, долгое время оставались праздными, что, конечно, вредно отзывалось на состоянии прихода²⁷⁸.

Чтобы положить конец такому ненормальному порядку вещей, нужно было материально обеспечить малоприходные сельские места. В этом смысле и сделано было м. Филаретом представление Св. Синоду, который, соглашаясь с ним, указом 23 января 1831 года²⁷⁹ назначил таким приходам «вспомогательные оклады» от 300 до 400 рублей²⁸⁰. Но «страсть домогаться диаконских мест в Москве» была настолько сильна в Московских семинаристах, что и эти оклады не помогли делу, и сельские малодоходные места продолжали быть праздными, а семинаристы оставаться без дела, в ожидании Московских мест. «Таким образом, епархиальное начальство, писал м. Филарет в новом представлении Св. Синоду от 27 окт. 1831 года, иметь две заботы: места без людей и людей без мест, и сколь ни близко прекращение сих забот одной посредством другой, но достигнуть сего препятствует то, что нет обычая, ни правила определять на места по духовному ведомству по усмотрению начальства», – и об оказавшемся затруднении испрашивал разрешения Св. Синода²⁸¹. Последний указом 22 апр. 1832 г. «предоставил владыке воспитывавшихся на казенном коште семинаристов, если они по окончании учебного курса сами не будут изъявлять желания на занятие предлагаемых им священнических мест, определять на оные по своему усмотрению и с тем еще, чтобы они оставались на тех местах не менее четырех лет, a по прошествии уже сего срока позволять им проситься по своему желанию в другие приходы»;²⁸² т.е. Св. Синод только одобрил ту меру, которую в свое время рекомендовал для этой цели м. Филарет.²⁸³ Следуя такому распоряжению Св. Синода, м. Филарет стал практиковать назначение лучших казеннокоштных семинаристов в приходы, зараженные расколом. Так, напр. в одном из таких приходов (с. Троицкого, Клинской округи) священническое место оставалось праздным более года (с 21 окт. 1831 г.), а желающих поступить на него не было. Тогда м. Филарет резолюцией 8 января 1833 г. распорядился «сообщить в семинарское (Вифанское) правление, чтобы из окончивших семинарский курс на казенном содержании избран был на сие место благонадежный кандидат»²⁸⁴. За неимением данных, мы не знаем, как долго и насколько широко практиковался Московским митрополитом такой способ назначения лучших семинаристов в приходы, зараженные расколом. Известно только, что «страсть домогаться диаконских мест в Москве» нисколько не уменьшилась среди семинаристов и впоследствии, на что жалуется м. Филарет, спустя более 20 лет после синодского распоряжения, в резолюции 8 января 1854 года.²⁸⁵ Только здесь он рекомендует уже другие меры против этого: признает нужным – «возбуждать чистый смысл (2Петр.III,I) в кандидатах священства, которые внушает, что долг приготовленного к церковному служению есть избирать преимущественно то место служения, где он, по своим познаниям и расположению, и по усмотрению начальства, может быть полезнее, а не то, где выгоднее»²⁸⁶. В этом смысл он советует преосв. викарию (Алексию) «назидать представляющихся ему просителей священнослужительских мест»; a семинарским правлениям – «всемерно стараться давать учащимся, при основательном образовании учением, верное духовно-нравственное направление». Можно, конечно, a priori сказать, не опасаясь впасть в погрешность, что подобные меры были еще ненадежнее прежних, и лучшие семинаристы, по-прежнему, продолжали бегать раскольнических приходов, как расстроенных и бедных. Вопрос о таком ненормальном порядок вещей не только в Московской, но и во всех епархиях, по прежнему, остается практически неразрешенным и до сего дня, хотя нужда его разрешения сознается всеми, интересующимися успехами православия среди раскола, как засвидетельствовал это большой Московский съезд противораскольнических миссионеров, (в 1887 году).²⁸⁷

В заключение этой главы считаем не лишним рассмотреть мнение м. Филарета о значении православного монашества в борьбе с расколом.

Московский святитель придавал в этом отношении монашеству весьма важное значение. Так действительно и должно быть. Если приходское духовенство много задерживается в своей противораскольнической деятельности разными препятствиями, вытекающими из условий их семейного быта, в особенности же заботами о материальном обеспечении; то этого нельзя сказать о монашестве. Как люди бессемейные и притом сравнительно материально обеспеченные, монахи, понятно, с большим удобством могут посвятить себя как всякой вообще миссионерской, так в частности и просветительной среди раскольников деятельности.²⁸⁸ Но не говоря об этом, монастыри и своею внутреннею жизнью, полнотою и точностью своего богослужения много могут способствовать, по мнению м. Филарета, «для ослабления духа расколов». «Древний чин богослужения, говорит он, в приходских церквах по самой необходимости подверженный сокращениям соблюдается в монастырях с особенною полнотою и точностью; и сие служит сильным опровержением раскольнической клеветы, будто в православной церкви древнее богослужение потеряно. Опыт показывает, что в селениях, близких к монастырям, почти не бывает раскольников»²⁸⁹. Признавая за монастырями такое важное просветительное значение в отношении к расколу, м. Филарет показал это и на деле.

В своих заботах об ослаблении раскола, особенно в той местности его епархии, которая известна под именем Гуслиц, и где раскол, покровительствуемый и усиленно распространяемый богатыми фабрикантами-раскольниками, свил себе прочное и удобное гнездо, откуда выходили и выходят проповедники раскола даже в разные места России, приснопамятный архипастырь принял намерение устроить среди Гуслиц иноческую обитель, которая имела-бы своего рода миссионерское назначение, – могла-бы способствовать просвещению и ослаблению местного раскола истовым и чинным богослужением, доброю жизнью иноков и, наконец словом вразумления от тех из числа братий, которые приобретут достаточные сведения о расколе и достаточный навык к собеседованиям с именуемыми старообрядцами²⁹⁰. Такое именно назначение монастыря великий архипастырь указал и в своем «положении о устроении» этого монастыря²⁹¹, а потом и в своем замечательном слове при освящении первого новоустроенного монастырского храма. «Здешние места, говорил он в этом слове, имели нужду в обители, которая бы чином богослужения, духом молитвы, доброподвижным житием братии, разумом и словом истины и православия, являла свет Христов и предлагала сладость церковную людям, отчужденным от православной церкви неведением и даже принуждением²⁹² и остающимися в сем отчуждении потому, что не видят и не знают истины и красоты православной церкви»²⁹³. Для приведения в исполнение своего намерения устроить в Гуслицах миссионерский монастырь м. Филарет избрал человека, который сам вышел из раскола и в то время приобрел немалую известность своими сочинениями о расколе, особенно своим «Сказанием о странствии и путешествии», – игумена Парфения, управлявшего тогда Берлюковской пустынью. По его поручению, о. Парфений ездил неоднократно в Петербург хлопотать по делу о предполагаемом монастыре. В деле этом принял участие тогдашний министр государственных имуществ, М. Н. Муравьев: он нашел возможным отдать под монастырь принадлежащее удельному ведомству место (хотя, заметим, и не то, которое желательно было м. Филарету),²⁹⁴ то самое, на котором монастырь стоит и теперь, с окружающим его обширным лесом и угодьями. 29 декабря представление об этом деле было утверждено Государем Императором, который тогда же повелел выдать на устройство монастыря 5000 рублей.²⁹⁵ Но так как этих средств далеко не хватало, то м. Филарет «решился строить монастырь милостыней.»²⁹⁶ Решено было, не смотря на всю нелюбовь митрополита к сборным книгам, дать таковую строителю Парфению на год и более;²⁹⁷ а вместе с тем митрополиту «пригласить к себе некоторых граждан и предложить подписку на устроение монастыря.»²⁹⁸ Московские именитые граждане, проникнутые благоговением к святителю, а вместе и видя важность предпринятого им дела, жертвовали охотно и щедро, так что образовался капитал, с которым можно было приступить к построению монастыря. Вот что говорит о всех этих обстоятельствах сам м, Филарет в том же слове на освящение монастырского храма: «Благочестивейшему Царю нашему благоугодно было, чтобы обитель сия основана была на земле царского удела. По сему указанию мы избрали сие место пустое, незнакомое. Благочестивейший Государь утвердил сие избрание и положил начало обители царскими щедротами. Бог отверз сердца и щедрые руки христолюбивых Московских граждан, и начало дела получило надежду совершения.»

Избранное для монастыря место было и само по себе весьма удобно, как по местным условиям, так по-своему почти центральному положению среди Гуслицкого раскольнического населения. Потом же оказалось, что оно как-бы и предназначено было для устроения иноческой обители, – что здесь существовал в древности монастырь, почему и самое место называлось прежде «монастырищем», что здесь было явление чудотворной иконы Христа Спасителя, которая сохранялась в деревянном храме одного из ближних селений, и что сюда приходил по временам искать уединения св. Фотий, м. Московский.²⁹⁹ На все это владыка Филарет указал в своем слове, как на знамение высшего предназначения для устроения монастыря именно на этом мест; а чудотворная икона Спасителя и самый деревянный храм, в котором она хранилась, по его распоряжению были перенесены в новоустрояемую обитель, как он выразился, «в начальное ее освящение».

Между тем построение монастыря происходило не без некоторых затруднений, которые много забот и огорчений доставили м. Филарету.³⁰⁰ Впрочем к маю месяцу постройка новой, обширной деревянной церкви была окончена 24 числа этого месяца сам м. Филарет в присутствии нечаянно прибывшего в то утро преосвященного Афанасия, архиепископа Казанского, совершил освящение ее и произнес при этом слово, из которого мы привели выше некоторые места.³⁰¹ На другой день, после литургии, совершенной преосв. Афанасием, – митрополит и архиепископ с собором прочего духовенства совершили заложение нового храма и освятили монастырь, названный Спасопреображенским.³⁰²

Но этим заботы митрополита далеко не кончились. Напротив, чем дальше шло дело, тем более он увеличивались. Непрактичная затрата,³⁰³ собранного на построение монастыря, капитала, большой долг, в который скоро вошел монастырь,³⁰⁴ распри с подрядчиками³⁰⁵ и даже в самой строительной комиссии,³⁰⁶ – все это, как нельзя более, огорчало м. Филарета. «Гуслицкий монастырь – тяжкая болезнь»³⁰⁷, «Гуслицкий монастырь горек мне, как нельзя больше»,³⁰⁸ жаловался он в разное время своему другу. Но как бы то ни было, постройка монастыря была окончена, хотя и обошлась вчетверо дороже против первоначальных предположений строителя Парфения.³⁰⁹

Спрашивается, достиг-ли монастырь своей цели, которую указал ему м. Филарет и с которой он строился? Как отнеслись к нему окрестные раскольники, и произвел ли он на них благотворное влияние? В ответ на этот вопрос мы можем привести свидетельство самого м. Филарета из письма его к М. Н. Муравьеву. «Монастырь, писал ему Московский святитель, привлекает к себе внимание окрестного населения и в праздничные дни имеет много посетителей, в числе которых немало и раскольников. Между ними открываются расположенные к православию, но не решающиеся присоединиться к церкви по опасению преследования от сильных раскольников, особенно начальствующих в селениях, и ожидают, когда расположение к церкви распространится в большем числе чуждающихся ея. Некоторые ревнители православия из окрестных обывателей замечают между раскольниками сих мест открывающееся значительное движение, произведенное, между прочим, книгами, писанными строителем Парфением против раскола. Раскольники, которые прежде с ненавистью отвращались от сих ревнителей, начинают мирно входить с ними в рассуждения о православии. Не малое число раскольников начали чуждаться лжесвященников австрийского происхождения, которых прежде принимали. Строителю Парфению мною советовано, чтобы он, освободясь от трудов строительных, обратил деятельное внимание на такое положение раскольников и старался воспользоваться оным для церкви.»³¹⁰ Это письмо написано митрополитом вскоре по освящении монастыря,³¹¹ т.е. тогда, когда фанатизм окрестных раскольников не успел еще сказаться. Позднее пошли безымянные доносы на монастырь, на его строителя и на братию со стороны раскольников.³¹² Наконец, раскольники же, как думал Парфений, и что очень естественно, сожгли монастырь, причем сгорела и та деревянная церковь, которую освящал сам митрополит, со всеми ее сокровищами – со множеством драгоценных древних икон³¹³. Но это случилось уже после смерти м. Филарета – в 1868 году (26 марта). Вместо этой церкви построен был потом каменный собор, который был освящен 20 июля 1886 года.³¹⁴ Что касается желания м. Филарета в братии монастыря видеть знающих свое дело миссионеров, то это желание его не осуществилось и до настоящего времени.

Открытие противораскольнических миссий при император Никола I. Отношение раскольников к миссионерам. Постановка миссионерского дела. Проекты улучшить миссионерское дело и отношение к ним м. Филарета. Взгляды м. Филарета на постановку миссионерского дела. Миссионеры в Московской епархии. Новое движение в миссионерском деле. Отношение м. Филарета к миссионерам нового типа – инокам Пафнутию и Павлу.

Неподготовленность приходского духовенства к борьбе с расколом вызвала нужду в специальных противораскольнических миссионерах. Постоянные противораскольнические миссии начали появляться в разных епархиях с первых же годов царствования импер. Николая I.³¹⁵ Так в 1828 году открыты были миссии в епархиях: Пензенской³¹⁶ и Пермской;³¹⁷ в 1833 году в – Саратовской епархии,³¹⁸ в 1835 году в Дерптском уезде,³¹⁹ в 1838 году в Черниговской епархии,³²⁰ в 1839 году в Иркутской епархии³²¹ и т.д. Количество миссий особенно быстро начало увеличиваться в половине пятидесятых годов³²², благодаря главным образом заботам преосвящ. Григория, архиеп. Казанского, для которого борьба с расколом была самым задушевным делом. Редкая из епархий с раскольническим населением не имела «казенных»³²³ миссионеров.

К числу этих немногих епархий, где не было постоянной противораскольнической миссии, нужно отнести и епархию Московскую. Чтобы объяснить это, на первый взгляд непонятное, явление, необходимо, по нашему крайнему разумению бросить хотя беглый взгляд на то, что представляли из себя существовавшие противораскольнические миссии.

To обстоятельство, что противораскольнические миссии развелись быстро, так что к концу пятидесятых годов существовали почти во всех епархиях с раскольническим населением, по-видимому, дает некоторое основание думать, что миссии пользовались успехом. С этим мы должны бы согласиться и потому, что об их успехе мы находим свидетельство в одном из синодальных постановлений «о мерах к усилению духовно-нравственного действования на раскольников» в котором замечено: «труды миссий, особенно в Сибири, по благости Божией, не остаются безуспешными»³²⁴. Но эта прибавка – «особенно в Сибири – и наводит на некоторое сомнение в успехе миссий, потому что, если где, то именно в Сибири трудно было ожидать от них успеха по причине крайнего там недостатка в людях, пригодных для этого дела, – недостатка, засвидетельствованного самим Св. Синодом.³²⁵ Это сомнение в успехе миссий становится для нас более вероятным, когда мы обращаемся к другим свидетельствам тех же синодальных постановлений, свидетельствам совершенно противоположного характера. В них замечается, что «раскольники, при первоначальном обращении к ним миссионеров, не хотели слушать их и старались убегать даже самого собеседования с ними;»³²⁶ что в иных местах раскольники получили «предубеждение против названия миссионеров»³²⁷ и даже «отвращение»³²⁸. В виду этого последнего обстоятельства Св. Синод, учреждая в иных местах миссии, запрещал миссионерам «принимать на себя название миссионеров»³²⁹ и действовать слишком открыто. Миссионеры должны были «всемерно стараться скрывать, что присланы обращать раскольников».³³⁰ В этих же видах сохранения мирных отношений между раскольниками и миссионерами, Св. Синод иногда назначал миссионеров «в качестве приходских священников»³³¹.

При таком отношении раскольников к миссиям, последние не могли рассчитывать на особенный успех,³³² не могли иметь и прочной будущности; в шестидесятых годах они как-то совершенно незаметно прекратили свое существование, чтобы уступить место новым, которые, за исключением названия и цели, не имеют ничего общего с теми ни в своем составе, ни в самой постановке миссионерского дела.³³³

Прежние противораскольнические миссионеры избирались местными преосвященными из приходского духовенства, преимущественно «заслуженного»³³⁴. В инструкции Пензенским миссионерам даже прямо говорится, что миссионер должен быть благочинным церквей, у коих в приходах есть раскольники.³³⁵ Того же требует и преосвящ. Григорий в своем «наставлении.»³³⁶ Цель этого требования объясняется тем обстоятельством, что в те времена с обязанностями миссионера связано было много такого, что не имело никакого отношения к миссионерскому делу: к просветительным задачам миссионера по отношению к раскольникам присоединены были обязанности надзора за причтами, в приходах коих находятся раскольники.

Как сложны были последнего рода обязанности и как сильно потому они могли тормозить самое дело миссионерства, отвлекая миссионеров от их главной задачи, можно судить по тому, что миссионеру поручалось наблюдать не только за противораскольнической собственно деятельностью духовенства и руководить последнее в этой деятельности, что было-бы вполне естественно и целесообразно, но наблюдать решительно за всем, что так или иначе относилось к пастырской деятельности духовенства:³³⁷ миссионер должен был следить за нравственностью духовенства, за умственным его развитием, за его школьною деятельностью, за отправлением богослужения и треб, за отношением к прихожанам³³⁸ и т.п. Да и не только строго наблюдать за всем этим должен был миссионер, но он имел право в случае надобности «требовать», «побуждать» и «внушать» причтам быть исправными в своих пастырских обязанностях. Само собою понятно, что для всех этих властных требований, внушений и побуждений причтов со стороны миссионера, последнему необходимо было иметь, по крайней мере, звание благочинного. Само собою понятно также и то, что при такой постановке взаимоотношений между духовенством и миссионером, последний был далеко не желанным гостем не только для раскольников, но и для местных причтов: последние тяготились этими наездами миссионера, так как с ними связаны были столь неприятные ревизии и выговоры.³³⁹

Как смутно некоторые из современников м. Филарета понимали миссионерские задачи, как ложно смотрели они на постановку миссионерского дела, можно судить по тому факту, что в инструкции Пензенскому миссионеру к числу обязанностей последнего были отнесены даже чисто полицейские обязанности. Ему предписывалось этой инструкцией «наблюдать, что бы раскольников не определяли в на альников, чтобы раскольники не строили и не починяли часовен, чтобы не собирались в частные дома для молитвы.» Предписывалось также, «чтобы миссионер сделался ловцом лжесвященников и просил для сего помощи полицейского начальства.» Он должен был наконец знать, «сколько пар (раскольников) сошлось к любодейному сожительству.»³⁴⁰ Мы не знаем, дана ли была эта инструкция в руководство Пензенскому миссионеру, после того как подверглась беспристрастной критике со стороны Московского святителя. Из одного письма последнего к Пензенскому преосвященному, написавшего лет шесть спустя после критики, мы знаем только, что тамошний миссионер понимал свои обязанности не лучше автора инструкции и полицейские обязанности предпочитал просветительным результатом чего было то, что «ему не удалось, как свидетельствует м. Филарет в своем письме, довольно сблизиться с раскольниками»: «он поставил раскольников в опасение входить с ним в откровенные сношения».³⁴¹

Собственно миссионерские задачи отодвигались на второй план, и нельзя сказать, чтобы выполнялись он удовлетворительно. Хотя миссионеры избирались из протоиереев и благочинных, однако это несколько не благоприятствовало их подготовке к миссионерству; в большинстве случаев они были также мало подготовлены к этому великому делу, как и прочее рядовое духовенство. Нужные сведения по части противораскольнической полемики они приобретали уже после назначения на должность миссионера, или «быв предварительно (своего миссионерского путешествия) наставлены преосвященным»³⁴², или, будучи «подготовлены внимательным прочтением тех книг, в коих описаны и обличены мнения раскольников поповщины и беспоповщины.»³⁴³ Но не всякий преосвященный, понятно, мог быть Аркадием Пермским, чтобы в своих наставлениях и письмах к миссионерам читать целые лекции по противораскольнической полемике; да и не всякий миссионер мог иметь достаточную любовь к делу, чтобы посвятить время изучению этой, для большинства скучной, полемики; да, наконец и при искреннем желании заняться ею трудно было ожидать от этих занятий каких-либо успехов, потому что дело изучения противораскольнической полемики представляло в то время непреодолимые затруднения по причине полнейшего отсутствия руководящих пособий; иные же из миссионеров не имели и нужных для этого старопечатных книг³⁴⁴.

Поэтому становится вполне понятным, что в старину, при прежнем состав миссий, обычною формою миссионерской деятельности были частные собеседования миссионера с раскольником, которые, как можно судить но синодальным постановлениям, носили форму «увещания» и «вразумления», т.е. такую форму, которая не терпима убежденным в истинности своего учения раскольником, а потому совершенно бесплодна³⁴⁵. Публичные собеседования, – в настоящее время ставшие обычно формою миссионерской противораскольнической деятельности, – на которых происходит свободный обмен мыслей с той и другой стороны по известному спорному вопросу, практиковались, кажется, только в Пермской епархии, где состав миссии был лучше; но и здесь они были сравнительно редкостью³⁴⁶; да они и не могли иметь места там, где миссионеры должны были действовать скрытно, не обнаруживая своих миссионерских целей; а в иных случаях эти «публичные споры о религии» между православными и раскольниками даже запрещались Св. Синодом³⁴⁷.

Некоторые из миссионеров, при виде бесплодности своих миссионерских увещаний, не прочь были заменить последние и действительно заменяли мерами гражданскими, прибегая для этого к пособию полицейских властей; но этим они еще более вредили своему делу, внушая к себе понятное «предубеждение» и даже «отвращение» раскольников³⁴⁸. Что особенно характерно для того времени, так это то, что означенное восполнение духовных мер полицейскими мерами не было своего рода злоупотреблением со стороны миссионера: оно рекомендовалось епархиальным начальством. Так напр. преосвящ. Ириней, еп. Пензенский, находя, что миссионерские «увещания имеют более силы там, где есть содействие гражданского начальства», просил местного генерал-губернатора Бахметьева «сделать начальническое предписание, дабы градские и земские полиции оказывали помощь тем священникам, кои для обращения раскольников, в виде миссионеров, им преосвященным, уже назначены, или впредь будут еще назначаемы»³⁴⁹. В позднейшей инструкции Пензенскому миссионеру последнему поручалось «во всякое потребное время просить помощи светского начальства»³⁵⁰.

Неподготовленность противораскольнических миссионеров сознавалась и в то время, и преосв. Григорий составил целый проект миссионерского образования, чтобы подготовить знающих миссионеров в местных духовно-учебных заведениях. Но так как осуществление этого проекта потребовало-бы слишком много времени, между тем нужда в образованных миссионерах чувствовалась крайняя, то Св. Синод, определением ⁹/₁₄ окт. 1853 года, независимо от миссионерского преподавания в духовных заведениях, теперь же решил вызвать в Петербург из епархий, зараженных расколом, по одному или по два священника или монаха с целью их миссионерского образования под руководством преосвящ. Григория. Последний должен был «преподать им в течении четырех месяцев историю раскола в главных его чертах, понятие о всех сектах и наставление к рассеянию их заблуждения»; а вместе с тем «занять сих священников пересмотром раскольнических книг и рукописей, в Св. Синоде находящихся». В помощники ему назначен был преосвященный ректор Петербургской академии Макарий³⁵¹.

К назначенному времени съехались в Петербург из разных епархий духовные лица – протоиереи, священника, иеромонахи и диакон. «Вс они слушали наставление, доносил по окончании занятий преосв. Григорий Св. Синоду, весьма внимательно и все, как надеется он, будут исполнять свое дело с должным усердием»³⁵². В апреле было кончено преподавание истории³⁵³ а к 10 июня закончена была и полемика³⁵⁴. Можно было надеяться, что под руководством таких знатоков раскола, как Григорий и Макарий, миссионеры приобретут многое. Но помощник преосв. Григория Макарий откровенно сознавался, что этот опыт миссионерского образования в существе дела кончился ничем. «Священники-миссионеры, писал он преосвящ. Иннокентию Херсонскому от 10 сентября 1854 года, давно разъехались, хотя, по их собственному сознанию, почтя ничего не приобретши»³⁵⁵. От чего это зависело, от краткости ли времени образования, от неподготовленности ли слушателей, или от того и другого вместе; это в данном случае безразлично. Важно только то, что дело противораскольнической миссии чрез это не улучшилось³⁵⁶. Можно было надеяться, что это дело пойдет лучше с открытием миссионерских отделений при академиях и семинариях. Но, к несчастию, и эти надежды мало оправдались. Академии, где преподавание раскола поставлено было более научно и более широко, чем в семинариях, давали лишь ученых расколоведов преимущественно в области истории, а не полемики, – не миссионеров практиков. Семинарии выпускали слишком посредственных знатоков раскола, чтобы они могли быть хорошими миссионерами. Притом же преподавание раскола в семинариях, спустя менее 20 лет, с реформою последних, должно было прекратиться: этот предмет почему-то был вычеркнут из новой программы семинарского курса.

Митрополит Филарет, отдавая должную честь ревности и заботам преосв. Григория о лучшей постановке миссионерского дела, в то же время не ожидал от всего этого пользы и потому довольно скептически относился к проектам преосв. Григория. «Чтобы самолюбие участвовало в составлении проекта, того не думаю и не думайте, писал он архимандриту Антонию, по поводу одного из таких проектов Казанского архипастыря. Преосвященный Григорий ревнует о пользе и не ищет себя. Искушение от направления делать дело по-ученому, методически. За мыслью, что иные священники не довольно знают основания раскола, у него следовала мысль изложить сии основания, а чтобы это было твердо, он сделал выписки из раскольнических книг и, смотря с сей стороны на свою работу, не приметил, что они имеют другие стороны невыгодные»³⁵⁷. Так как означенный проект преосвящ. Григория был разослан «ко всем архиереям с требованием их отзыва»³⁵⁸, в частности был послан и к м. Филарету, то последний и не преминул в письме к преосв. Григорию написать на его проект «возражения»³⁵⁹, в которых, вероятно, и выставил на вид невыгодные стороны этого проекта. Каковы были эти возражения и какие именно невыгодные стороны видел м. Филарет в проектах преосвящ. Григория, мы не знаем, так как означенного письма преосв. Григорию не находится в доселе изданных бумагах м. Филарета.

Так же отрицательно отнесся м. Филарет и к другому проекту того времени улучшить миссионерское дело, – к проекту «о странствующих чтецах-миссионерах», принадлежащему преосв. Иннокентию Камчатскому. Считая неудовлетворительной тогдашнюю постановку миссионерского противораскольнического дела, преосв. Иннокентий останавливался на мысли «если не для обращения раскольников, то, по крайней мере, для утверждения своих в вере –употребить теже меры и способы, какие употребляют раскольники»; а именно: «от времени до времени посылать своих особых чтецов, которые под видом путешественников занимались бы по деревням с православным чтением и беседами от Божественного». Этих чтецов он думал избрать не из дьячков и даже не из приходских священников, а «из Соловков, из Киева и из других монастырей, людей самой строгой и лучшей духовной жизни и преимущественно старичков. Пусть бы они обошли и обходили селения и деревни, более других подверженные нашествию раскольников». «Я вполне уверен, заключал свой проект преосвященный Иннокентий, что от этого много будет добра». Сообщая этот проект в письме А. Н. Муравьеву³⁶⁰, он просил последнего предложить его обер-прокурору Св. Синода. Тогдашний обер-прокурор A. П. Ахматов препроводил проект на рассмотрение м. Филарета.

Можно было думать, что м. Филарет, как нельзя более сочувственно отнесется к этому проекту в виду того, что и сам он считал монахов, как мы имели случай упоминать, людьми самыми подходящими для миссионерского дела; но Московский владыка не согласился с такой постановкой миссионерского дела и в ответном письме к обер-прокурору (от 29 марта 1865 г.) изложил свои возражения против означенного проекта³⁶¹.

Заметив в начале, что этот «проект о чтеце-миссионере, может быть, нашел бы себе ход в Сибири, а в России – сомнительно», м. Филарет выставляет две причины непрактичности его для России. Первая: «раскольник, странник по вкусу или по нужде, не имея в виду лучшего, проходит сей род жизни даже без самопожертвования. Совсем иное втесненного в сие положение, исторгнутого из спокойного положения иеродиакона или старца». Вторая: «странствующий раскольник просто входит в дом странноприимца отдохнуть от пути или ночевать; молится, читает, например, вынутую из дорожного мешка книгу Ефрема Сирина, будто для себя, неприметно приобретает внимание; входит в разговоры о христианской жизни и вереи после сего приготовления, вынимает раскольническую тетрадь. Но пусть явится в раскольническую деревню Соловецкий иеродиакон: все встретят его диким взором, и если кто примет в дом, то как нищего, а не как собеседника. И если он, явясь в виде странника, потом начнет оказывать в себе праведника, ему припишут двуличность и устранятся от него. Только человек с необыкновенным самоотвержением, терпением и искусством может выдержать трудную и долгую борьбу с препятствиями, чтобы приобресть внимание и некоторое доверие и открыть путь своему делу».

Против основной мысли проекта м. Филарет не имел ничего. Он сознавал неудовлетворительную постановку противораскольнических миссий, и сочувствовал мысли о миссионерах и для православных. «Что у нас для православных христиан нужно миссионерское действование, то правда»³⁶² писал он архим. Антонию. Тоже писал он и преосвящ. Григорию: «правда, что у нас и для православного народа нужны своего рода миссионеры; но трудно устроить сие»³⁶³. Это-то последнее обстоятельство – трудность найти подходящих людей для этого дела и заставило м. Филарета отвергнуть проект преосв. Иннокентия, как не целесообразный.³⁶⁴

Подобною же трудностью найти людей годных для миссионерства противораскольнического нужно объяснить и то обстоятельство, что в Московской епархии не было противораскольнической миссии. Открыть такую миссию, какие существовали в других епархиях, было, конечно, не трудно; не трудно было найти и таких, как в других епархиях миссионеров. Но не такой миссии и не таких «титулярных»³⁶⁵ только миссионеров желательно было иметь м. Филарету, а несравненно лучших и более знающих. Это открывается из составленных им правил для Пермских миссионеров³⁶⁶, из его замечаний на «инструкцию миссионеру в Пензенской епархии» и на «наставление благочинному миссионеру» преосв. Григория, а равно и из частных писем.

Что касается личного состава миссии, то требования м. Филарета в этом отношении были далеко отличны от взглядов его современников. Не из протоиереев, не из благочинных только должны избираться, по его мнению миссионеры, но вообще из священников «честного и благоговейного жития с основательными сведениями, как в учении веры вообще, так особенно в учении о истинной древности и правильности обрядов православной церкви и о лживости клевет, возводимых на нее раскольниками»³⁶⁷.

Итак, главное требование от миссионера и первое условие успеха его миссии, по мнению Московского святителя, – знание миссионером противораскольнической полемики, – притом, знание обстоятельное, а не поверхностное. Миссионер должен изучить эту полемику настолько основательно и подробно, чтобы быть в состоянии на всякий вопрос, на всякое возражение раскольника тотчас же дать готовый ответ со ссылкой на уважаемую раскольниками книгу. «Для сношения с раскольниками, пишет митрополит архимандриту Антонию, нужно довольно готовности разрешать разные вопросы и возражения с указанием на свидетельства, от которых и они не могут отказаться. Не дать ответа и отложить до справки, значит, по их понятиям, показать слабым свое дело»³⁶⁸.

Не менее, чем знание, необходимо, по мнению Московского архипастыря иметь миссионеру и «ревность и одушевление, которые делали бы его способным углублять слово истины в сердцах и сообщать им внутренний свет и теплоту, при которых оно прозябало-бы и возрастало»³⁶⁹, необходимо также со стороны миссионера «расположение к самопожертвованию и к перенесению трудностей и лишений»³⁷⁰, вполне естественных на миссионерском поприще.

Таковы требования, предъявляемые м. Филаретом к миссионерам. Само собою понятно, что, с точки зрения этих требований, было совершенно безразлично, кто был миссионером – благочинный или же рядовой священник; лишь бы только он удовлетворял означенным требованиям. Поэтому, правило, высказанное в инструкции Пензенскому миссионеру и в наставлении преосв. Григория, чтобы миссионером был непременно благочинный церквей, у коих в приходе есть раскольники, м. Филарет находил «неудобным»³⁷¹. «Не встретятся ли случаи, замечает он, когда к миссионерству более способным окажется не благочинный?»³⁷².

Митрополит Филарет ничего не имел, против миссионерской деятельности лиц даже не из духовного звания, хотя, впрочем, далек был от мысли присвоить им звание и права (казенных) миссионеров, потому что считал это явление «странным». По поводу просьбы одного купца, некоего Минаева, определить его миссионером на правах обычных казенных миссионеров, м. Филарет писал преосв. Аркадию Пермскому следующее: по вызове Минаева на миссионерство говорил я с кем следовало, по предмету и указанию письма самого Минаева; но не открывается пути сему делу. Если он по бескорыстному усердию к православию хочет беседовать с раскольниками, сие может делать без требования от правительства формального поручения и преимуществ. Как можно купца, оставя купцом, определить миссионером и потому освободить от общественных обязанностей? Трудно найти человека, которому бы не показалось сие странным. Да и раскольники, которые теперь входят с ним в сношение, не более ли будут его чуждаться, когда будут видеть в нем агента правительства»³⁷³? Другому такому же миссионеру – крестьянину Ефрему Горену, способствовавшему своими увещаниями делу обращения в православие некоторых из крестьян, м. Филарет советует продолжать свое миссионерское дело, «если он действительно пользуется доверием своих собратий и имеет усердие к их душевной пользе»³⁷⁴.

Предъявляя к миссионерам прежде всего вышеозначенные требования знания, одушевления и энергии, м. Филарет и в миссионерском деле выдвигает на первый план исключительно просветительные задачи в отношении к раскольникам. Все прочее, что желали навязать миссионерскому делу современники Филарета и что к этому делу не относилось, он или совершенно вычеркивает из круга обязанностей миссионера, или отодвигает на задний план. Не говоря уже о чисто полицейских обязанностях в роде тех, которые предписывала инструкция Пензенскому миссионеру и которые м. Филарет решительно отвергает, как не только «неудобоисполнимые» но даже положительно вредные для миссионерского дела, так как исполнение их не только «преградило» бы миссионеру «путь к сердцам неудобообщительным»³⁷⁵, по «подвергало-бы его ненависти и может быть даже опасности»³⁷⁶ – не говоря уже об этих обязанностях, м. Филарет не придавал особенного значения и тем начальственным обязанностям миссионеров по отношению к православным причтам, которые так подробно излагались в рассмотренных нами инструкциях и наставлениях. Одним из этих обязанностей он не придавал никакого значения, как совершенно невыполнимым и потому не имеющим смысла³⁷⁷, другие отрицал потому, что они ставили миссионеров в натянутые отношения с местным духовенством, что могло неблагоприятно отзываться на самом миссионерском деле. Только при добрых, нормальных взаимоотношениях между миссионером и местным священником, помощь которого нужна миссионеру³⁷⁸, возможно ждать благих результатов от деятельности миссионера.

Что касается формы миссионерской деятельности, то самое лучшее в этом случае, по мнению м. Филарета «домашняя, разговорная, назидательная беседа»³⁷⁹. Для обращения раскольников, «священник-миссионер, говорит Московский святитель, войдет с ним в собеседование о вере и чиноположениях на основании слова Божия и истинного предания церковного»³⁸⁰. Это собеседование, по его мнению, должно предлагаться не в тоне увещательно-докторальном, не терпящем никаких возражений, тоне, к какому любили прибегать в большинстве случаев тогдашние не подготовленные к своему служению миссионеры; но быть в собственном смысле собеседованием, т.е. спокойным рассуждением с двух сторон о предметах разногласия между ними, причем миссионер, разрешая возражения собеседника-раскольника, должен в доказательство своих мыслей ссылаться на уважаемые раскольниками книги, от свидетельств коих и его собеседник не может отказаться. Потому-то м. Филарет и советует снабдить миссионеров не только полемическими произведениями православных писателей, годными для изучения раскола и полемики с ним, но для вышеуказанной цели снабдить их также книгами старопечатными и даже старинными рукописями. «Полезно, говорит он в инструкции Пермским миссионерам, предварительно снабдить миссионеров книгами, написанными в обличение раскола и, поколику возможно, некоторыми старопечатными и старописанными книгами, представляющими доказательства в пользу того, что приемлется православною церковью, и в опровержение мнимо древних обычаев раскольнических»³⁸¹. Само собою понятно, что домашняя, частная беседа с раскольниками для миссионера гораздо легче собеседования публичного. За последнее не всякий может браться, так как оно требует и большей подготовки, и значительной доли терпения, и своего рода полемического такта. К мысли о беседах публичных м. Филарет относился подозрительно. Так по поводу предложения преосвященного Екатеринославского Леонида составить такую публичную беседу, или, как выражается сам митрополит «состязательный собор» с раскольниками, он замечает в письме к арх. Антонию: «едва ли решится на сие правительство; раскольники добровольно не пойдут; а принуждение усилило бы их упрямство, Притом можно ли благонадежно войти в состязание с людьми, которым иногда бестолковое мнение кажется лучше истины? Послать к ним людей? Хорошо, пошлем. Не пустят ни в часовни, ни в дом, не станут слушать на улице. Что же будет? He говорю, что сие невозможно, но сие требует людей, которые отдали бы себя на жертву сему делу, которых трудно найти, и нужно немало времени, чтобы образовать»³⁸². Итак, главное препятствие для публичных собеседований в то время (письмо от 9 декабр. 1853 г.) заключалось, по его мнению, не в самом характере этих собеседований, но в отсутствии людей, способных для этого дела, Впоследствии, когда нашлись подготовленные деятели и начали вести такие беседы, м. Филарет очень сочувственно отнесся к их делу и даже поощрял их на этом поприще. Самый характер собеседований Московский святитель обрисовывает следующими чертами. «Слово человеческое может быть изострено, как меч, и тогда оно будет ранить и убивать; и может быть умягчено, как елей, и тогда будет врачевать»³⁸³, таков общий взгляд м. Филарета на употребление слова в деле врачевания душевных недугов. И этот взгляд свой он прилагает везде, где говорит о данном употреблении человеческого слова: к церковной проповеди, к устному собеседованию, к полемическому произведению и т.д. По поводу одной проповеди преосв. Григория, отличавшейся резким характером, м. Филарет, указывая в письме к нему на этот недостаток, замечает между прочим: «иное сила, иное резкость. Слово сильное поражает, резкое дразнит. А кого раздразнили, тот не воспользуется наставлением»³⁸⁴. Почти то же самое он пишет и преосв. Филарету (Гумилевскому); «мне кажется наклонность говорить сильно переходит иногда в расположение сказать резко. Но сильное в слове различно от резкого. Сильная мысль, в спокойном слове покоряет, резкое слово возбуждает противодействие»³⁸⁵. Этот взгляд свой он прилагает и к миссионерским собеседованиям с раскольниками. И в этих собеседованиях резкие выражения и укоризны не уместны, так как вместо пользы могут принести один вред: «укорять значит раздражать, говорит он, а раздражать значит уменьшить способность к принятию истины»³⁸⁶. Во избежание этого, «обращение с разномыслящими и самое обличение заблуждений должно быть, по его мнению, столь миролюбиво, сколько можно сие делать, без оскорбления истины и без соблазна православным»³⁸⁷, посему «терпимость, спокойствие, кротость, снисхождение и осторожность также нужны в обличении заблуждений и заблуждающих, как и ревность»³⁸⁸. Кроме того в жестоком, исполненном укоризне, обличении м. Филарет видел прием, недостойный истинного христианского пастыря, служителя истины. «Вспомнил я некоторые суровые выражения, пишет Московский святитель известному уже нам игумену Парфению, которые вы, рассказывая о собеседованиях ваших в Петербурге, употребляли об уклонившихся от православной церкви и не покоряющихся ей. И как вы предполагали вскоре посетит места, наполненные такими людьми, то и пришла мне заботливая мысль о том, как вы будете говорить с ними. Примите в рассуждение, что суровые слова раздражают людей; а раздражение препятствует принимать назидание, и что напротив кроткие слова и суровых умягчают. Рабу Господню, по апостолу, подобает кротку быти, учительну, незлобиву. Знаю, что вы с любовью христианской употребляете труд и попечение об обращении заблуждающих; справедливо с сим соединять и ревность, но да не будет ревность жестока, и слова ревности да умягчаются и услаждаются словом любви»³⁸⁹.

Относительно того, каким способом миссионер должен привлекать раскольников на собеседование, может ли он обращаться к пособию местной полицейской власти для привлечения старообрядцев на беседы, м. Филарет держался строго определенного взгляда, который и проводится им как в его инструкциях миссионерам, так и в замечаниях на инструкции, другими составленные. Он признавал желательным и нужным, чтобы миссионер, за исключением крайней в том надобности, не прибегал к пособию полицейских властей, так как всякое принуждение в этом случае вредно для самого дела. Принуждение, замечал он в письме к арх. Антонию, способно только усилить упрямство раскольников. Миссионер должен заботиться, по его мнению, более всего о том, чтобы сообщить своим беседам с раскольниками характер свободного и непринужденного с той и другой стороны рассмотрения религиозных разномыслий. «Желательно, говорит он, чтобы миссионер, с помощью местного священника и благорасположенных православных прихожан завел (с разномыслящими) беседы о вере без всякаго участия гражданского правительства, начав с тех, кои менее ожесточены и чрез убеждение сих привлекая постепенно и прочих»³⁹⁰. «Надобно обращаться к светскому начальству, замечает он в другом случае, только в особенной нужде. Дружелюбная, простая беседа лучше привлечет раскольника. Принудительные меры более отталкивают»³⁹¹. Участие гражданской власти, по его мнению, поможет выразиться разве только в том что она пусть объявит раскольникам «о прибытии и назначении миссионера»³⁹². Все остальное в миссионерском деле должно быть предоставлено самому миссионеру; дальнейшее вмешательство полиции в это дело не желательно, за исключением только того крайнего случая, когда «от сильных и упорных раскольников будут прочим поставляемы преграды к вступлению в беседу с присланным священником» (миссионером)³⁹³. «В таком случае, говорит митрополит, миссионер потребует от земского суда чиновника гражданского начальства для назначения, по взаимному соглашению, места и времени собрания и для соблюдения порядка при увещании заблудших»³⁹⁴.

Деятельность миссионера в известном месте не должна ограничиваться одною беседой в год, как предложено было в инструкции Пензенскому миссионеру, потому что, по мнению Московского митрополита, «увещание один раз в год ничего не обещает». «Надежнее, говорит он, чтобы миссионер, прибыв в селение, оставался в нем несколько времени, и увещания близко следовали одно за другим. Так он лучше узнает, с кем он имеет дело и к кому приспособить увещание»³⁹⁵. «Миссионер может оставаться на месте увещания некоторое время непрерывно, пишет он в одной из своих инструкций миссионеру, – или, если постоянное место служения его не далеко, быть в том и другом мест попеременно, по удобности и надобности, предпочитая впрочем, особенно на него возложенное дело миссии делам приходским, в которых на время миссии должен он иметь помощника по избранию его, или по назначению начальства»³⁹⁶.

Что касается «времени собраний для увещания», то его, по мнению Московского святителя, следует назначать «без отвлечения поселян от законных трудов особенно во время полевых работ», самое удобное, по его мнению, в этом отношении время – дни праздничные³⁹⁷. Это – в интересах, как увещаемых, так и самого миссионерского дела, потому что безвременными увещаниями миссионер «наскучит, a не научит» раскольников³⁹⁸.

Рассматривая указанные требования м. Филарет от миссионера и его взгляды на постановку миссионерского дела, нельзя не заметить, как далеко разнятся они от взглядов его современников. Его взгляды на этот предмет опередили жизнь, они подходят уже к нашему времени и в наше время осуществляются. Для осуществления же их в прежнее время не было людей, удовлетворяющих требованиям м. Филарета. Последний неоднократно жалуется на это. Мы уже видели что писал он в 1853 году арх. Антонию относительно публичных собеседований с раскольниками. Указывая на новость этого оружия в борьбе с расколом и трудности осуществить эту меру со стороны раскольников, в заключение заметил: «не говорю, что сие невозможно, но сие требует людей, которые отдали бы себя на жертву сему делу, которых трудно найти и нужно не мало времени, чтобы образовать»³⁹⁹. Более десяти лет спустя (в 1864 г.) после этого, он говорит тоже самое: «в православном духовенстве не много видно таких людей, которые-бы с особенно напряженною ревностью и самопожертвованием предавались подробному изучению всех раскольнических споров и их разрешений и действованию миссионерскому»⁴⁰⁰, Этим только обстоятельством, т.е. отсутствием людей, подготовленных к миссионерскому делу, и можно объяснить тот факт, что в епархии м. Филарета не было противораскольнической миссии. Определять на это великое дело людей без основательной подготовки, как это практиковалось в иных епархиях, м. Филарет не желал, так, как хорошо понимал, что от таких миссионеров, вместо ожидаемой пользы, может произойти один только вред. «Употребление миссионеров, писал он в 1842 году известному борцу с расколом-преосвящ. Иакову Нижегородскому, требует большой обдуманности. Если миссионер успевает, хорошо; а если не успевает, то это иногда хуже, нежели когда бы его вовсе не посылали»⁴⁰¹.

Впрочем, в Московской епархии, вместо «казенных» миссионеров существовали избранные из «благонадежнейших» благочинных и священников лица, которые в некотором роде заменяли миссионеров. Им, как более опытным в этом деле, поручалось «подкреплять приходских священников в обращении раскольников советами и личным содействием», и для сего они «посылались и в другие приходы, где открывалась в том нужда и надежда особенного успеха»⁴⁰². Но эти лица также не имели успеха среди раскольников. «С прискорбием надлежит признаться, писал м. Филарет в 1848 году, т.е. уже после десятилетней практики вышеозначенной меры, – что духовенство Московской епархии не может похвалиться в обращении раскольников такими успехами, которые простирались бы вдруг на значительное число людей»⁴⁰³. Поэтому он в том же самом году и в том же самом мнении, откуда заимствованы вышеприведенные слова, рекомендует, в числе мер к сближению рогожских раскольников с православною церковью «учреждение при Московской архиерейской кафедре двух особых священнослужителей, из монашествующего или белого духовенства, с причислением, смотря по обстоятельствам, к монастырю или к единоверческой церкви и с приличным содержанием для употребления их в качеств миссионеров»⁴⁰⁴. Но мера эта тогда не была осуществлена, вероятно потому, что не нашлось среди Московского духовенства лиц, подготовленных к этому делу. Вызванный в том году «для опыта» из Черниговской епархии, единоверческий священник не имел среди Московских раскольников никакого успеха и должен был возвратиться «гораздо прежде данного ему срока»⁴⁰⁵. Точно также не увенчался особенными успехами и другой позднейший «опыт» м. Филарета в этом деле. Мы разумеем миссионерскую деятельность среди раскольников священника Николая Гайдовского-Потаповича, который при самом посвящении своем (в 1865 году) высказал «усердное желание внушать истину православия заблуждающимся от веры» и которому потому поручено было м. Филаретом, с разрешения Св. Синода, «миссионерское действование в тех местах (Москов. епархии), в которых распространен, или начинает распространяться раскол»⁴⁰⁶. Посвященный во священника из отставных подполковников на 60 году своей жизни, о. Гайдовский, понятно, не обладал нужными для миссионерского дела сведениями; одного же желания, хотя бы то и самого усердного, еще недостаточно для успеха в этом деле.

Правда, сам м. Филарет неудачи своих миссионеров в обращении раскольников объяснял «присутствием сильных противоборствующих причин», лежащих «вне миссионеров»⁴⁰⁷. Эти причины он видел в особом характере Московских раскольников, в их «особенной недоступности вразумляющему действию духовенства», что зависело от того «особенного вида самостоятельности, который с последней четверти прошедшего столетия умел придать себе Московский раскол и продолжает сохранять доныне (мнение от 29 марта 1848 года)»⁴⁰⁸.

В виду такого отношения раскольников к миссионерской деятельности православного духовенства, у м. Филарета явилась мысль употребить на дело миссии людей, вышедших из среды самого раскола. В первый раз он высказал эту мысль в 1854 году в письме к тогдашнему обер-прокурору Св. Синода Протасову, по поводу желания прибывшего в то время из Томска в Москву, известного уже нам Парфения (Гуслицкого) быть принятым в Гефсиманский скит. Сообщая об этом желании обер-прокурору, м. Филарет писал вместе с тем о Парфении: «зная его по переписке и по сведениям некоторых из скитской братин, знавших его еще за границею, как человека с добрым духовным направлением, я расположен принять его в скит, как благонадежного и могущего быть полезным. Он родился в расколе, тщательным испытанием познал истину православия и обратил из раскола свое семейство, посему желательно сделать опыт, употребить его для вразумления раскольников, которых внимание может он привлечь по своим особенным обстоятельствам, тогда как обыкновенных наставников из священников они упорно удаляются, или стараются оставаться в бесчувственном молчании, когда им говорят о православии»⁴⁰⁹. Опыт был сделан⁴¹⁰, но благодаря не подходящему для миссионерского дела характеру Парфения, его запальчивости и резкости в выражениях⁴¹¹, опыт оказался не вполне удачным. К тому же Парфений вскоре был отвлечен от этой деятельности хозяйственными заботами по постройке Гуслицкого монастыря. Во всяком случае он не внес в наше миссионерское противораскольническое дело ничего нового.

Новое движение началось в половине шестидесятых годов. 1865 год был замечательнейшим годом по совершившимся обращениям к православной церкви. С одной стороны, вступили в ограду православной церкви видные члены Белокриницкой иерархии – Онуфрий, Пафнутий, Филарет и др.; а с другой стороны, в это же время по тому же пути пошел настоятель беспоповщинских скитов в Пруссии инок Павел, называемый Прусским, присоединившийся в 1868 году. Все присоединившиеся поселились в Москве. Так образовалось целое общество обратившихся из раскола умных и начитанных людей. Члены этого общества и положили начало новому типу миссионеров, далеко непохожих на прежних. Богатая начитанность в области старопечатных уважаемых раскольниками книг, вместе с отличным знанием раскольнического быта, раскольнической литературы и их любимых возражений и полемических приемов – все это такие качества, которыми новые миссионеры далеко оставили за собою старых. Подобными же лицами начали пополняться ряды миссионеров и в других епархиях. Вместе с тем и из среды православных начали появляться деятели, вполне подготовленные к миссионерскому делу.

Отношение раскольников к новым миссионерам также совершенно изменилось. Правда, и теперь есть еще уголки, особенно в захолустьях, где раскольники убегают миссионера и, на все предложения последнего побеседовать о вере отвечают отказом и даже бранью⁴¹²; но таких уголков день ото дня становится все меньше и меньше: в большинстве случаев раскольники с удовольствием посещают беседы миссионеров и даже благодарят последних за беседу.

М. Филарет весьма сочувственно отнесся к новообращенным и видел, что его мысли о миссионерах, вышедших из среды раскола, начинают осуществляться. Сообщая тогдашнему обер-прокурору Св. Синода, графу Толстому о присоединении членов Белокриницкой епархии, Филарет писал вместе с тем: «событие утешительное и соединенное с доброю надеждою православной церкви. Желательно, чтобы познавшие истину православия старались открывать свет ее и другим и особенно тем, которых своим неправославным служением удаляли от оной, и с которыми удобнее, нежели где-либо с другими, могут войти в сношения по случаю прежних сношений»⁴¹³. Вместе с тем м. Филарет начал заботиться об открытии в Москве для новообращенных единоверческого монастыря, где бы они могли иметь, как выражался м. Филарет в письме к высокопреосвященному Исидору, «твердое место стояния для воссоединительного действования на блуждающих вне спасительной ограды святой церкви»⁴¹⁴. Монастырь и был открыт 16 мая 1866 года, на преображенском кладбищ⁴¹⁵; и вскоре стал центром миссионерской противораскольнической деятельности на всю Россию.

Особенно много надежд м. Филарет возлагал на Пафнутия, бывшего раскольнического епископа, именовавшегося коломенским. Он считал его, – как это было и на самом деле, одним из выдающихся членов Белокриницкой епархии, «человеком, в то же время с значительными способностями и познаниями»⁴¹⁶, с сильным влиянием на раскольников⁴¹⁷ и потому наиболее способным и пригодным для миссионерского дела. Миссионерская деятельность Пафнутия выразилась в том , что он начал вести публичные беседы с раскольниками, воспользовались для этого с давних лет существовавшим обычаем простого народа собираться в праздники в Кремле около соборов и заводит здесь прении о вере. М. Филарет очень сочувственно отнесся к деятельности Пафнутия. «Иноку Пафнутию, писал он в своей резолюции от 27 июня 1866 года, действующему в качестве миссионера, продолжать действовать в сем качестве»⁴¹⁸. Черниговский преосвященный Филарет Гумилевский прочил Пафнутия в настоятели для единоверческого монастыря его епархии. На просьбу его м. Филарет отвечал от 6 июля (1866 г.): «инок Пафнутий, способный и сведущий преимущественно пред другими пришедшими в единоверие из раскола, может быть полезным настоятелем монастыря. Но он теперь у нас делает дело миссионера и от сего не должно отторгать его»⁴¹⁹ Пафнутий, сообщал м. Филарет обер-прокурору Св. Синода, «имел успех, и некоторые раскольники, которых раскольнические убеждения поколебал он на площади, стали приходить к нему в келию, с желанием достаточнее узнать истинное учение»⁴²⁰. Мы не знаем, как велись кремлевские беседы Пафнутия вначале, по впоследствии они были настолько бурны, что в них вмешалась полиция, которая и потребовала, чтобы Пафнутий не собирал народ. Филарет стал на защиту своего миссионера. «Не можете ли вы, писал он своему викарию, преосвящ. Леониду, увидеться с князем Владимиром Андреевичем⁴²¹ и предложить ему от имени моего следующее: с давних лет существует обычай, что в праздники в кремле около соборов собирается народ и бывают прения между православными и раскольниками. Прения сии, по временам, были более или менее значительны, смотря потому, как являлись люди, способные привлечь внимание. Когда более резких спорщиков выставляли раскольники, полиция не обращала на сие внимания. Когда в 1863 году возникали подземные преобразователи, в кремлевских собраниях являлись сомнительные люди, с сомнительным словом; не видно было, чтобы полиция обращала на сие особенное внимание. Потом эти люди опять ушли под землю. Теперь, когда в кремле явился ревностный и способный обличитель раскольников, нижние чины полиции обращаются к чудовскому наместнику с требованием, чтобы Пафнутий не собирал народ. Но он и не собирает, а только приходит говорить с собравшимся народом. Если полиция настоит на своем требовании и инок Пафнутий принужден будет замолчать, раскольники не преминут дать сему такое толкование, которое послужит к ободрению раскольников. Посему долгом почитаю просить его сиятельство не возбранять кремлевских бесед»⁴²²). Таким образом, м. Филарет настолько был еще убежден в то время в способностях Пафнутия, что вмешательство полиции счел даже притеснением православных, в пользу раскольников. Но в то же время он счел нужным, из предосторожности, за беседами Пафнутия учинить негласный надзор⁴²³.

Между тем Пафнутий нисколько не думал изменять своих полемических приемов. Особенно бурные прения произошли 11 сентября по поводу только что изданной в то время книги свящ. Виноградова: «Феодоритово слово о двуперстии». Несколько резкие отзывы автора о старых обрядах, содержимых и единоверцев, вызвали единоверца-Пафнутия на защиту единоверия, причем эта защита, по выражению м. Филарета «простиралась до мнений неуважительных к общему православию и до оскорбительных отзывов о некоторых православных личностях, и вызвали спор неблаговидный⁴²⁴. Получивши на другой день сведения об этой беседе от одного светского лица «заслуживающего доверие», м. Филарет секретно предписал чудовскому наместнику «объявить иноку Пафнутию, чтобы он прекратил свои беседы на кремлевской площади впредь до усмотрения»⁴²⁵. Но запрещая продолжать Пафнутию его миссионерскую деятельность, м, Филарет в тоже время успокаивает его тем что «настоящее распоряжение признается нужным по предосторожности против вреда от преувеличенных слухов о происшедшем и против неприятных столкновений, которые он мог-бы встретить, если-бы явился на площади вскоре после возбужденного уже против него неудовольствия бывшею беседою»⁴²⁶. Между тем, вся эта история огласилась в печати (в Москов. ведомостях), и шеф жандармов, граф П. А. Шувалов, не преминул сообщить о ней обер-прокурору Св. Синода, графу Д. А. Толстому. Последний обратился к м. Филарету за разъяснением. Тогда м. Филарет в обширном письме к обер-прокурору, описывая миссионерские заслуги Пафнутия и сообщая уже известные нам сведения о последней его беседе, в тоже время защищает его, слагая вину главным образом на автора книги о Феодоритовом слове, допустившего «в сей книг о происхождении обрядов, употребляемых как раскольниками так и единоверцами, мнения неосновательные, неверные, чрезмерно порицательные, частью же, по неискуству сочинителя обращающиеся в пользу раскольников, и потому не только оскорбительные для единоверцев, но и становящиеся в противоречие с суждениями Св. Синода, который благословил для единоверческой церкви употреблению, так называемых старых обрядов»⁴²⁷). Когда возобновились кремлевские беседы Пафнутия, мы не знаем. Известно только, что и впоследствии он, по характеру своему, нисколько не уступал прежним⁴²⁸. Мало того, крайне самолюбивый и заносчивый характер Пафнутия, вскоре же поссоривший его с близкими ему по обращению людьми, довел его до рокового шага – до возвращения к раскольникам⁴²⁹. Митр. Филарет не дожил до этого печального события, которое, вероятно, очень больно отозвалось бы в его душе.

Но если надежды м. Филарета ва Пафнутия, как на полезного для православной церкви миссионера в конце концов не сбылись, то за то с лихвою оправдались его надежды на инока Павла. Сношения последнего с м. Филаретом по делу обращения его к православию начались значительно спустя после присоединения членов австрийской иерархии. 3 мая 1867 года Павел Прусский представил м. Филарету объяснительную о себе записку и тогда же у м. Филарета явилась мысль употребить его для миссионерских целей. «Относительно сего, писал м. Филарет обер-прокурору о Павле представляется еще вопрос: не отсрочить-ли на некоторое время его присоединение, чтобы выписать из Пруссии единомысленных с ним учеников его и не посетить-ли ему одиномысленников в некоторых губерниях, чтобы решительно расположить их к вступлению в православие или единоверие»⁴³⁰. Присоединение было отсрочено⁴³¹, и в том же мае месяце инок Павел с благословения м. Филарета отправился с миссионерскою целью в село Паим, Чембарского уезда, Пензенской губернии. Митр. Филарет вместе с тем дал миссионеру рекомендательное письмо к местному преосвященному с просьбою «оказать Павлу покровительство» и предупредить местное духовенство и гражданскую власть способствовать ему в этом деле⁴³². Благословение Божие, преподанное чрез великого архипастыря церкви русской, видимым образом почило на этом начатке миссионерских трудов инока Павла. Посеянные им среди Паимских старообрядцев семена православного учения принесли благие плоды⁴³³. Чрез несколько лет здесь образовался из обращенных даже целый единоверческий приход. Подобные же миссионерские поездки еще до своего присоединения инок Павел предпринимал и в другие места. Так напр. в том же мае месяце он отправился в С.-Петербург, где и прожил два месяца. Эта поездка его тоже была не без успеха⁴³⁴.

Между тем м. Филарету желательно было, чтобы инок Павел «поскорее утвердился» в Московском единоверческом монастыре⁴³⁵, потому что от этого, как писал он своему викарию – преосвященному Леониду, «при помощи Божией, можно ожидать добрых плодов»⁴³⁶. Это желание м. Филарета исполнилось. Павел поселился в единоверческом монастыре, настоятелем которого и пробыл до своей кончины, последовавшей в настоящем году. Надежды Московского архипастыря на благие плоды от этого деятеля оправдались самым блестящим образом.

Значение полемической литературы. Взгляд м. Филарета на эту литературу, как на средство борьбы с расколом. Состояние этой литературы в то время. Требования, предъявляемые митр. Филаретом к литературным произведениям этого рода. Беседы м. Филарета к глаголемому старообрядцу.

Весьма важное значение в борьбе с расколом имеет противораскольническая полемическая литература. Опыт последнего времени показал, что она имеет не меньшее значение, как и миссионерские собеседования с раскольниками. Проникая туда, где, по выражению одного обратившегося в православие раскольника (Е. Г. Угрюмова), отцов миссионеров нет, а в приходах священники не знакомы с учением раскола, и раскольники не хотят с ними иметь никаких сношений, примечая в них слабости – проникая в такие места, полемические сочинения являются здесь единственным просветительным средством, которым церковь может воздействовать на раскольников. Пример самого Угрюмова, обратившегося в православие благодаря исключительно чтению полемических сочинений православных писателей, служит лучшим тому доказательством. А вот и еще пример подобного благодетельного влияния на раскольников полемических сочинений, при полнейшем отсутствии других просветительных средств, – пример уставщика в раскольнической моленной одного из стародубских посадов (Воронка), И. П. Федорова, который в своем письме к известному иеромонаху Никольского единоверческого монастыря – Филарету сообщает об этом следующее: «начав читать книги о старообрядчестве, я стал ясно усматривать, что наше общество имеет существенные недостатки.... И не я один, а несколько человек есть таковых в нашем посаде, что после чтения полемических книг начали сомневаться в правоте старообрядчества»⁴³⁷. Не менее интересные данные по этому вопросу сообщает тому же иеромонаху Филарету другой корреспондент его – некто И. И. Ковалев. «Я был закоренелый раскольник беспоповской секты», пишет, между прочим, последний. «В двух сектах был: в первой – поморской, брачной, – в ней и женился и за нее ораторствовал; потом перешел в секту странников, – в ней находился семь лет. О, Боже, милостив буди мне грешному! Сколько я душ повергнул в ров погибели! Так как в нашей стороне мало людей сведущих, т.е. знакомых с писанием, а вот я-то выделился ото всех своих участников, научился всем кривым ходам и выводам, и мало сведущих православных ввергал в ров погибели! Не знаю, что еще было бы далее, если бы я не купил и не прочитал «Три беседы» о. Павла⁴³⁸. С этого-то времени я стал в писании искать истины и понимать, что доселе находился во тьме неведения»⁴³⁹. Таких примеров стало известно за последнее время очень много⁴⁴⁰. Но и указанных достаточно, чтобы убедиться в важном значении полемических сочинений против раскола. Сочинения эти являются вместе с тем весьма важным оружием и в руках православного священника, желающего заняться обращением своих заблудших прихожан. Они с удобством могут заменять в этом случае публичные собеседования, к которым большинство приходских священников совершенно не подготовлено. В доказательство этого мы можем указать на свидетельство одного священника Пензенской епархии, который в письме к проф. Субботину, сообщая о присоединении к церкви в его приход 42 раскольников, замечает: «каким образом это событие совершилось, описывать в письме этом невозможно. Скажу только одно, что альфа и омега этого замечательного приходского события – книги и книги, которых в 20 лет моего священства приобретено довольно-таки»⁴⁴¹. Весьма важную услугу оказывают полемические сочинения и самим миссионерам, подготовляя их слушателей к миссионерскому собеседованию и заинтересовывая их еще до беседы, на которую они являются поэтому не с праздным любопытством, а с «желанием подробнее узнать от миссионера о своих сомнениях»⁴⁴², вызванных чтением полемических произведений. Таково значение полемической литературы в борьбе с расколом в настоящее время.

Теперь спрашивается, как относился м. Филарет к этой литературе, какое значение придавал он ей и вообще высоко ли ставил её в числе других просветительных орудий в борьбе с расколом?

Обращаясь, к многочисленным мнениям и отзывам его по вопросам, касающимся раскола, мы, что довольно замечательно, ни в одном из них не находим того, чтобы м. Филарет рекомендовал полемическую литературу в числе других духовных мер против раскола. Но что он был в принципе не против умеренной полемики, это можно видеть из одного замечания его, высказанного по поводу издания одного полемического сочинения, хотя и не против раскола, – «Записки о несогласии церкви армянской с восточною православною». «Не могу согласиться с мыслью, писал он по этому поводу, чтобы с большей вероятностью предполагать вред от издания в свете сего сочинения», потому что оно «в дух полемическом, хотя умеренном».⁴⁴³ Не вредно было, что апостол Павел полемически писал против Галатов «о несмыслении галате» и проч. Не вредно было, что Афанасий Великий писал и издал в свете полемические писания против ариан, и многие отцы против многих неправомыслящих. Что «армяне живут в пределах нашего отечества», сие не препятствует нам говорить им правду против погрешительных мнений их. И как приведем их к истине, если не будем обличать погрешительных мнений?»⁴⁴⁴ Итак, полемика с неправо мыслящими, по мнению м. Филарета, не только не вредна, но даже положительно необходима.

Что касается в частности полемики противораскольнической, то отношение к ней Московского святителя достаточно характеризуется тем фактом, что он поощрял трудящихся на этом поприще, напр. игумена Парфения⁴⁴⁵ к инока Пафнутия⁴⁴⁶, что он и сам, не смотря на многостороннюю свою деятельность, соединенную с его высоким положением, находил возможным хотя и «отрывками, украдывая время от других неотсрочных дел»⁴⁴⁷, заниматься писанием знаменитых «Бесед к глаголемому старообрядцу».

Но наряду с этими положительными фактами, нельзя не указать и на отрицательные, которые свидетельствуют, что м. Филарет далеко не придавал полемической литературе того важного значения, каким она пользуется, в настоящее время. У него можно встретить на этот счет несколько выражений, где он как будто даже отрицает значение полемических сочинений в борьбе с расколом в виду того, что раскольники не читают произведений православных писателей, направленных в обличение их. Так, в одном из своих писем к преосвящ. Евлампию (Пятницкому), поручая ему написать церковную историю «для вразумления раскольников» и давая вместе с тем наставление, каков должен быть характер этой истории, он замечает: «если писать прямо полемически, надобно опасаться той же беды, которой подвержены вообще полемические сочинения: будут бегать такого сочинения и не узнают истины и не вразумятся»⁴⁴⁸. В другом письме к этому же преосвященному, разбирая одну полемическую против раскола статью последнего, он соглашается с его мнением, что «говорить с раскольниками довольно трудно, потому что закоснелые из них мало способны рассуждать и боятся новой учености»⁴⁴⁹. Точно также и в одном из своих мнений он свидетельствует: «раскольники большей частью ищут предлога стоять в своем отчуждении, и разрешенные возражения свои повторяют, не обращая внимания на сделанное уже разрешение».⁴⁵⁰ Какие бы доказательства мы им не представляли, «против очевидности истины у них есть очевидность выгод, которая им кажется лучше. Мы утверждаемся на доводах, а они на деньгах»⁴⁵¹.

Нельзя не видеть, что в этих суждениях Московского святителя есть значительная доля правды, особенно для того времени. Раскольники, действительно, неохотно берутся за полемическую книгу православного писателя; а наиболее фанатичные из них положительно боятся этих книг, «считают за великий грех не только читать, но даже в руки брать их»⁴⁵². И только в последнее время подобные предрассудки начинают мало по малу искореняться, особенно среди молодого поколения раскольников. «Книжки полемические, свидетельствует один миссионер (И. А. Долгов), имеют большое влияние на молодых старообрядцев, которые читают их с особенным любопытством»⁴⁵³. «Правда, говорит другой миссионер – известный уже нам о. Пимен, старообрядцы сначала неохотно берут книжки; по возьмут один или два поразумнее, прочтут и скажут другим что прочитали, станут обсуждать между собою и мало по малу явится у них желание подробнее узнать от миссионера о своих сомнениях»⁴⁵⁴. «Когда я, приводит он пример, из личного опыта, в 1884 году начал вести беседы с ближайшими к нам старообрядцами и начал раздавать им книжки, они и брать не хотели, называли книжки ложными, а меня ложным учителем: но, неотступные, внушением и терпением я достиг того, что теперь, охотно берут, даже сами просят, только было бы что давать»⁴⁵⁵. Таким образом, чтобы полемические сочинения достигали своей цели недостаточно только написать их; нет, необходимо еще позаботиться о распространении их среди старообрядцев; нужно открытие в местностях, зараженных расколом, противораскольнических библиотек и книжных складов, нужна даже даровая раздача таких сочинений⁴⁵⁶. Об этом-то менее всего заботились во время м. Филарета. Вот почему раскольники и не читали полемических книг. В виду этого становятся понятными для нас и те отрицательные суждения, какие мы встречаем у м. Филарета.

К этому должно присовокупить, что в то время самое количество полезных полемических произведений было незначительно. Известно, что новое движение в противораскольнической литературной полемике, как и в миссионерском деле, началось только с половины шестидесятых годов и опять-таки благодаря тем же людям, которые дали толчок и миссионерскому делу, т.е. благодаря тому же обществу ново присоединившихся старообрядцев во главе с иноком Павлом. До этого же времени, заглядывая в историю, мы скажем словами проф. Ивановского, в течение почти двух столетий не видим того, что зовется научною борьбою с расколом, научною полемикою. Правда, были и за то время написаны против раскола сочинения. Но во первых, их так немного, что на означенном продолжении времени можно все перечесть по пальцам; во вторых, они имели характер чисто случайный и в совокупности взятые ничего систематического не представляют; в третьих, главным образом они касаются вопросов обрядовых, едва совсем не игнорируя появлявшиеся раскольнические доктрины, – так что по ним не только опровергать учение раскольников, но и изучать раскол можно разве в самых общих, или чисто случайных чертах. При всем том значительная часть и этой литературы, по своему резкому характеру, не только не могла быть полезной, но принесла даже вред, дала основание для нарекания со стороны раскольников на православную церковь, – мы разумеем вопрос о так называемых «жестокословных порицаниях» на старые обряды. Кроме того, в некоторых полемических сочинениях указанного времени усматриваются не вполне точные суждения, обоснование доказательств на недостоверных документах, – что в настоящее время всеми уже признано. Посему некоторые современные учители и защитники раскола ни за что так не любят браться, как за полемические книги, выставляя на вид не только порицания, в них находящиеся, но и указывая взаимные противоречия, и равно и сомнительные доказательства⁴⁵⁷.

Митр. Филарет как нельзя лучше понимал слабые стороны существующих в его время полемических противораскольнических произведений. Его требования от литературной полемики этого рода существенно расходились с тем, что он видел пред собою.

Двум главным требованиям, по его мнению, должна удовлетворять полемическая литература, чтобы достигать своей цели – воздействия на раскольников. Так как задача литературной борьбы с расколом, по выражению Московского святителя, не та, чтобы «поражать врага, а чтобы оружием мира взять его в спасительный плен»;⁴⁵⁸ то и полемические против раскола сочинения прежде всего должны отличаться «духом терпения и мира»⁴⁵⁹, т.е. теми же качествами, которыми должны быть проникнуты, по его мнению, все духовные меры против раскола. Поэтому он постоянно вооружается против резких выражений и порицаний в полемических сочинениях этого рода. «Рукопись и список с замечаний на нее (преосв. Леонида), пишет он в одной резолюции, препроводит к строителю (Гуслицкого монастыря – о. Парфению); причем напомнить ему сказанное ему прежде, что рукопись требует исправления в мыслях и выражениях, что порицания должны быть устранены»⁴⁶⁰. Спустя некоторое время он снова напоминает об этом о. Парфению. «Может быть вам, пишет он в письме к последнему, надлежало бы более обратить внимание на мое предостережение против употребления порицаний. По недостатку времени, я недовольно ознакомился с вашими последними трудами. Не отлагаю намерения споспешествовать их движению ознакомясь более. Семей бросает камни на Давида, a Давид, не отвечая ему, идет своим путем. Идите и вы своим путем, не скорбя и не гневаясь на непоставленных судей».⁴⁶¹ В иных случаях он высказывал и причину такого требования, именно – опасение, что раскольники из-за таких выражений бросят и не будут читать книгу. «Начинаю читать листы о расколе», писал он A. Н. Муравьеву, разумея сочинение последнего – «Раскол, обличаемый своей историей». «На первой странице предисловия нахожу выражение: «скопищ раскольнических». Надобно ли дразнить людей укоризненным словом в самом начале речи, если хотите, чтобы вас слушали? А желательно, чтобы и раскольники не бросили книги, прочитав только первую страницу, и полюбопытствовали читать далее».⁴⁶² Точно также и в замечаниях на «Увещательное послание (еп. костром. Владимира) к поморцам и перекрещенцам», он, между прочим, пишет: «а как сочинение полнее укоризнами, нежели доводами, то по справедливости опасаться можно, что его или не станут читать, или что оно произведет раздражение, а не назидание»⁴⁶³. Подобно этому м. Филарет вооружается и против «глумительных» над раскольниками картин. «Что неправославные составляют глумительные картины, это дело их вражды и темного суеверия. Православию прилично и о врагах говорить без глумления»⁴⁶⁴. Даже в сочинениях, не имеющих прямого отношения к расколу, он не терпел насмешек и глумлений над раскольниками. Так, по поводу употребленного преосвященным Филаретом (Гумилевским) в его «Истории русской церкви», выражения «святость рогожской стряпни», он заметил в своей рецензии на эту историю: «это сказано о мнимом святом мире , которое незаконно покушались составить и освятить раскольники рогожского кладбища. Хотя дело их в высшей степени неправильно и неблагообразно, однако, поскольку это дело религиозное и усилие подражать таинству церковному, то нежелательно было бы встретить, у степенного православного историка грубое и насмешливое слово».⁴⁶⁵

С другой стороны, полемические сочинения должны отличаться доказательностью. «Осуждения раскола, вообще и на отрез произносимые, не будут по мысли раскольникам», писал м. Филарет преосвященному Евлампию.⁴⁶⁶ По поводу «очень тяжелых, но не очень достоверных обвинений», допущенных этим преосвященным в одном полемическом против раскольников слове, он советует ему «чаще спрашивать себя, довольно ли неоспоримо что я говорю против прекословящих»⁴⁶⁷. Самые доказательства, приводимые в сочинениях этого рода. должны быть основательные, верные а не заимствованные из каких-либо сомнительных документов. Поэтому натяжки и неверности в одном полемическом сочинении преосвящ. Евлампия вызвали замечание со стороны м. Филарета.⁴⁶⁸ Как вообще строго он смотрел на это дело, показывает его отношение к известному соборному «Деянию на еретика Мартина», которое еще многими считалось тогда одним из главных свидетельств против раскола.⁴⁶⁹ Нельзя сказать, чтобы в «Беседах к глаголемому старообрядцу» и совсем не было речи о Мартине-Армянине; там говорилось и о нем, но говорилось с заметной осторожностью, а о самом Деянии» и совсем не упомянуто. Вот именно это весьма замечательное в «Беседах» место: «заимствовали-ль сие (начертание имени Спасителя Исус) некоторые во втором надесять столетии по Рождеству Христовом, от Армянина монаха Мартина, о сем в исследование теперь не войду: потому что сие требовало бы исследования некраткого и многосложного. Впрочем не опасайся, любитель старины; я не согласен отдать многих добрых, и почтенных Великороссийских предков наших в ученики иноземному лжеучителю, явившемуся в Киеве, обличенному, анафематствованному, высланном в Грецию, и там соженному. Члены Стоглавного собора конечно не ученики Мартина».⁴⁷⁰ И так, в своих «Беседах к глаголемому старообрядцу» м. Филарет не отвергал историческую действительность личности Мартина-Армянина, как иноземного лжеучителя, в XII столетии явившегося в Киеве не подвергшегося известной участи; но и здесь уже очень ясно высказал, что не соглашается находить генетическую связь раскольнических мнений с учениями Мартина и что во всяком случае исследование о том, существует-ли такая связь, должно быть «некратким и многосложным», и потому неудобно в краткой беседе по частному вопросу о имени Иисус; о Соборном же Деянии, откуда собственно и заимствовались свидетельства против раскола, м. Филарет и совсем не упомянул. Эту особенную осторожность, с какою говорил в своих «Беседах» о Мартине-Армянине, м. Филарет объясняет в одном письме, написанном вскоре же по выходе первым изданием его «Бесед»⁴⁷¹. Вот что он пишет здесь: «благодарю на поощрение меня в деле бесед к старообрядцу. О соборном деянии на Мартина не для того ли упоминаете, чтобы напомнить мой о нем пропуск? Я не позабыл о нем, я с намерением не говорю: и не только потому, что для краткости говорю не все, a по выбору, но и по другой причине, которая мне кажется важнее. Я бы желал, чтобы удовлетворительно решили мне сомнения о подлинности сего деяния. Тогда я стал бы на оное ссылаться. Преосвященный Никифор, исследователь основательный, увлек было меня доверенностью, которую к нему имею, написав в ответах своих, что о Мартин есть свидетельство у греческих писателей; но я скитался с его указаниями по Византийским историкам, и – это один случай, в котором указание преосвященного Никифора не нашел я точным. Сказание, на которое он указал, не походит на Киевский рассказ о Мартине»⁴⁷². Три года спустя после этого, в письме к преосвящ. Евлампию он высказывается относительно этого «Деяния» еще более решительно: «скажу и такое мое мнение, о котором я очень ее уверен, многие ли разделяют оное. Я бы не выставил (в церковной истории «для вразумления раскольников», которою тогда занимался преосв. Евлампий) так резко дело еретика Мартина; чем большую важность дают сему делу в истории, тем более могут вредить существующие против оного довольно сильные возражения. Из темного начала трудно вывести ясные и убедительные заключения».⁴⁷³ Впоследствии, убедившись окончательно в неподлинности «Деяния», из рассмотрения самого оригинала последнего, хранящегося в Московской синодальной ризнице⁴⁷⁴, Филарет высказывал даже желание, чтобы православные писатели отнеслись к этому Деянию критически и печатно признали его неподлинность. «Стоило бы труда, – писал он А. В. Горскому, по поводу одной статьи проф. Субботина, – написать о Деянии на Мартина с более свободною критикой, нежели новые ... Нельзя ли поставить дело так? Деяние представляет признаки неподлинности; употреблявшие его против раскольников не были знакомы с археологией и критическими приемами, и потому доверчиво воспользовались благоприятным документом. Существенная вина на неизвеством, который вздумал послужить правде неправдою».⁴⁷⁵

Из других требований, предъявляемых м. Филаретом к полемическим сочинениям, укажем следующее. Во-первых, он советовал «мнения обличаемых почерпать из верных и первоначальных источников и изъяснять по духу и разумению приемлющих оные, дабы не иметь суетного труда сражаться с истуканами, которых мы сами воздвигнули⁴⁷⁶, а потому «недостаток точных указаний на источники» он считал «отнимающим у сочинения часть достоинства и силы».⁴⁷⁷ Далее, «в цепи погрешностей, связующих какое-либо общество» в данном случае – раскольническое, – по его мнению, «следовало стараться усматривать первое звено и разрушать начало, дабы одним и тем же ударом отсекаемы были и последствия»⁴⁷⁸. Поэтому он считал излишним останавливаться в полемических сочинениях на вопросах маловажных, только «без пользы запутывающих дело»⁴⁷⁹; поэтому же, как мы уже упоминали ранее, и при увещаниях раскольников он советовал не обращать внимания на мелочи, а говорить только о более важном – указывать на вред удаления раскольников от церкви и т.п. Наконец, чтобы иметь практическую ценность, полемические сочинения должны отвечать запросам времени⁴⁸⁰ и быть попятными для простого народа⁴⁸¹.

Этим-то справедливым требованиям далеко не удовлетворяла существующая полемическая литература, которой раскольники поэтому и не читали. Между тем в расколе появлялись все новые и новые сочинения, направленные против православной церкви и в защиту раскола, которые тайно распространялись и делали свое дело в своем кругу и близком к нему кругу простого народа. Такое печальное для православия положение литературной борьбы с расколом вынудило м. Филарета выступить самому на это поприще, результатом чего и явились известные «Беседы к глаголемому старообрядцу». Такими именно мотивами объясняет он сам свою литературную деятельность против раскола. «Заметив, пишет он в письме к митрополиту Серафиму, что раскольники изданных для вразумления их от Св. Синода книг не читают, а некоторые из них пишут сочинения против церкви и тайно распространяют, заключил а из сего, что нужно вновь писать для вразумления раскольников, и притом так, чтобы сочинение по изложению предметов могло бить незатруднительно для всякаго читателя, и чтобы оно привлекало внимание любителей старины указаниями на уважаемую ими самими старину, либо забытыми, либо незамеченными»⁴⁸².

Первые три беседы: «о поклоняемом имени Ис и о истинной церковной древности», «о символе веры», «о четвероконечном кресте» – были написаны весною 1834 года и первоначально появлялись, по мере написания в Христианском Чтении. В начале 1835 года написаны были две новые беседы: «дополнительная беседа о поклоняемом имени Ис» и «беседа о стоглавом соборе и о истинном согласии с православною церковью», кроме того в это же время было написано и дополнение к прежней беседе о четвероконечном кресте. Все эти беседы и дополнения, по определению Св. Синода от ^{4 апреля}/_{5 марта}⁴⁸³ были изданы в том же году отдельной книжкой. Это было первое издание «Бесед к глаголемому старообрядцу». Впоследствии, в новые издания внесены были новые беседы: «о благодати архиерейства и священства», «о древних рукописях и в особенности о изборнике святославовом», «о втором сборнике святославовом», «о сложении перстов для крестного знамения и для благословения» и «о пятипросфории и седьмипросфории», – a также внесены были и новые дополнения к прежним и вновь составленным беседам.

Как видно уже из самих заглавий бесед, они рассматривают в большинств случаев обрядовые вопросы⁴⁸⁴. В этом их сходство с существующими до м. Филарета полемическими сочинениями. Сходны они с некоторыми из них и в том еще, что заимствуют взгляд старообрядцев на эти обряды из так называемой «Соловецкой челобитной»⁴⁸⁵. Главное же отличие и вместе с тем важное достоинство «Бесед к глаголемому старообрядцу» – это обилие доказательств, взятых м. Филаретом из древних славянских рукописей и старопечатных книг; причем, заметим, особенным обилием доказательств отличается вопрос о начертании имени Спасителя Иисус, а также о имянословном благословении. Другое достоинство бесед составляет их, – мало сказать спокойный, – любвеобильный тон, призывающий раскольников к миру и единению. «Это глас матери, выразился поэтому преосвящ. Аркадий Пермский о Беседах», болезнующей о своих чадах, ищущей им вечного спасения».⁴⁸⁶

Беседы, при самом своем появлении в Христианском Чтении, произвели впечатление на раскольников, «приметно возбудили их внимание», как свидетельствовал тогда же сам м. Филарет в письме к высокопреосвященному Серафиму⁴⁸⁷. Впоследствии, когда в 1835 году появилось отдельное издание этих бесед, м. Филарет позаботился о возможно широком распространении их среди раскольников своей епархии. Для этого он разослал в том же году (23 авг.) по нескольку экземпляров их некоторым благочинным в Москве и уездах, где более раскольников, с тем, «чтобы они постарались приличным образом, непосредственно, или чрез благоприятные посредства, довести сии книги до рук и чтения тех, из уклонившихся от церкви, которые могут читать и слышать оные с рассудительным вниманием и, следственно, с надеждою пользы». Вместе с тем он просит о результатах этой меры донести ему и «требовать оных (бесед) и еще, если усмотрят случаи употребить оные с пользою»⁴⁸⁸. Подобные же поручения о раздаче раскольникам полемических против них сочинений он давал и наместнику Сергиевой лавры, архимандриту Антонию. «Посылаю вам 50 экземпляров бесед к глаголемому старообрядцу, напечатанных каждая порознь, пишет он ему в 1840 году, при новом издании этих бесед. Употребите, и скажите, что покажет сей опыт»⁴⁸⁹. «Посылаю, пользуясь случаем, пишет он ему же в письме 1855 года, несколько печатных тетрадей и между прочим о проклятии, потому что к вам иногда приходят раскольники, для которых написано сие разрешение их сомнения»⁴⁹⁰.

«Беседы» м. Филарета не потеряли своего значения и до настоящего времени; они и до сих пор производят сильное впечатление на раскольников, как об этом можно судить по тем свидетельствам самих раскольников, которые мы находим в некоторых рассказах о жизни в расколе обратившихся в православную церковь. Вот напр. что пишет об этом в своей автобиографии Архангельский крестьянин бывший раскольник Евдоким Южаков: «я со всем рвением принялся читать и «Дневник» (миссионера Вятской епархии) и «Беседы к глаголемому старообрядцу» где обличается лживость Соловецкой челобитной, которую прежде я так уважал Это чтение совершенно утвердило меня в расположении к православной церкви, а самые книги так мне понравились, что я поехал опять в Веркольский монастырь и стал просить послушника (который дал книги для прочтения), чтобы продал их мне»⁴⁹¹. Что «Беседы» не потеряли своего значения и до настоящего времени, об этом свидетельствует и то обстоятельство, что они и теперь продолжают издаваться вновь и расходиться в значительном количестве⁴⁹².

Этим мы заканчиваем отдел, о духовных мерах против раскола. Мы рассмотрели все четыре, существующие издавна и доныне практикующиеся духовные способы воздействовать на раскол: причем старались показать как относился м. Филарет к каждому из этих способов и что он сделал, в области каждого из них. Чтобы более уяснить взгляд м. Филарета на то или другое духовное оружие в борьбе с расколом, мы старались, сколько позволило нам знакомство с литературой по данному вопросу, указывать современное м. Филарету положение этого дела.