Святитель Феофан Затворник и подвижник Вышенской пустыни

Подвигом добрым подвизахся, течение скончах, веру соблюдох. Прочее убо соблюдается мне венец правды, его-же воздаст ми Господъ в день он, праведный судия: не токможе мне, но и всем возлюбившим явление Его (2Тим. 4, 7–8).

6 января 1894 г. скончался маститый старец, святитель Феофан, бывший епископ Владимирский, проживавший, как говорили, «на покое» в Вышенской пустыни (Тамб. епар.) с 1866 года до конца своей жизни и все время подвизавшийся в трудах и подвигах отшельничества. Это был один из замечательных и великих иерархов Русской Церкви, столп православия среди современнаго неверия и иномыслия, непрестанный наставник и учитель всех сынов православной России и руководитель многих людей всех званий, состоянй и положений на пути в царство небесное.

В течение своей многолетней жизни святитель в своих письмах и изданных многотомных книгах оставил столько великих уроков и наставлений христианской веры и благочестия, что невольно приходишь в изумление, как возможно одному человеку, хотя и много пожившему, написать и переписать столько листов и тетрадей! Но изумление сменяется благоговением при мысли, что почивший был избранный сосуд благодати, сила же Господня в немощи совершается.

Сообщим сведения о жизни и трудах святителя Феофана в наше научение и наставление.

Мы тщательно следили за всем, что появлялось в печати о святителе Феофане; но в своей настоящей статье сообщим о нем главным образом что лично нами дознано на основании бесед с близкими его родственниками и что твердо хранится, как заветная святыня, в наших собственных воспоминаниях из личных свиданий и бесед с самим почившим святителем.

Преосвященный Феофан родился вскоре после достопамятной и поучительной эпохи 1812 года, когда русские, сознав свои ошибки и внемля урокам этой эпохи, занялись исправлением своих недостатков, когда на духовное просвещение, как на источник этого исцеления, обращено было большое внимание, когда выработан был новый устав духовных училищ, когда на ниве духовного образования работали Филарет, митр. Московский, Иннокентий Пензенский и готовились работать следующие учителя: Иннокентий Одесский и Димитрий Муретов и под. Словом сказать: родился в то время, когда можно было получить основательное богословское образование, нужду и необходимость которого все сознавали.

Родиною преосв. Феофана было село Чернавск, Елецкого уезда Орловской губ., расположенное при реках Сосне и Чернавке. Это было большое село, имеющее 3 церкви и стоящее на тракте из Орла в Воронеж, по которому, до открытия железных дорог, проезжало и проходило множество народа и богомольцев по святым местам. По документам, хранящимся в одной из означенных церквей, это был некогда город, основанный Борисом Феод. Годуновым для защиты от набега татар и уничтоженный Екатериною 2-ю. В этом городе был мужской монастырь – Владимирский, причисленный после к Задонскому, Воронежской губернии, на месте которого в настоящее время находится прекрасный приходский храм во имя Владимирской Божией Матери, и в нем с начала нынешнего столетия священнодействовал отец преосв. Феофана, Василий Тимофеич Говоров; мать его была Татьяна Ивановна. Родители преосв. Феофана, хотя и занимали скромное положение, были люди достопочтенные, пользовались уважением своих прихожан и всех соприкасавшихся с ними. Отец Василий, сын чтеца села Фашни Малоархангельского уезда Орл. губ., кончил курс студентом в Севской духовной семинарии и в ней два года был сениором – это нечто в роде нынешних надзирателей. Несмотря на такое свое образование, в то время очень значительное, он не искал городского места, а поступил, куда Промысл указал, женившись на Татьяне Ивановне. Татьяна Ивановна, дочь священника села Паниковца Елецк. уезда Орл. губ., Ивана Ивановича Попова, была весьма добрая и сострадательная женщина; из средств, доступных ей, она старалась помогать всем нуждающимся, и никто из бедных, нищих и больных не отходил без посильной помощи.

Епархиальное начальство не могло не обратить внимания на такого священника, как о. Василий, и сделало его благочинным, в каковой должности он был 30 лет, отличаясь любовью к подчиненным, миря ссоры между членами причтов домашним образом и почти никогда не доводя до начальства о проступках, чем заслужил особенное уважение от всех подчиненных ему. По должности благочинного о. Василий был известен всему уезду, городским протоиереям гор. Ельца, членам консистории и самому владыке Никодиму, который при проезде в Елец бывал в доме о. Василия и знал его сыновей, знал и Егора Васильевича.

Вот от таких-то достопочтенных родителей в январе (10) 1815 года родился сын, в крещении 11 числа нареченный Георгием, впоследствии – святитель Феофан. Крестным его отцом, как значится в метрических книгах, был священник села Паниковца, Иоанн Попов (отец матери), крестною материю – девица Анна, дочь священника о. Авраамия (брата Татьяны Ивановны) Попова села Чернавска Покровской церкви. Не первый был сын Георгий: у о. Василия было многочисленное семейство: 4 сына и 3 дочери. Георгий былъ пятым ребенком по рождению, однако по летам не далеко отстоял от старших братьев, так что почти вместе с ними начал домашнее образование и воспитание.

Все родственники преосв. Феофана – братья и сестры, по милости Божией, возрасли и хорошо были устроены. Старшая сестра, Любовь Васильевна, была за свящ. села Козаков, Елецк. уезда, Владимиром Никитичем Макриновым. Когда была 8 или 10-летним ребенком, то качала младенца Егорушку. Вторая сестра Авдотья Васильевна состояла в замужестве за о. Гавриилом Никифоровичем Переверзевым, свящ. села Новосильского Ливен. уезда; впоследствии он перешел, по желанию преосвященного, в село Чернавск на место умершего о. Василия. Меньшая сестра Анна Васильевна была за о. Александром Захарьевичем Крутиковым, который по смерти о. Гавриила, переведен был в Чернавск из села Семеновского, Елец, уезда. Старший брат преосвящ. Иван Васильевич Говоров, по окончании семинарского курса был определен свящ. в с. Ольшаное, Лив. уезда. Средний брат Семен Васильевич умер в отрочестве. Меньшой брат Гавриил Васильевич, по окончании курса в Киевской дух. семинарии, поступил на место умершего брата о. Иоанна в село Ольшаное. Это кровные родные; имели значение в его жизни и родные со стороны матери: о. Иоанн Попов, свящ. села Паниковца, Елецк. уезда, крестный отец святителя, – у него он нередко бывал, особенно, когда приходилось бывать в Задонске на поклонение св. Тихону, ибо Паниковец стоял на пути в Задонск из Чернавска. О. Авраамий Попов, сын о. Иоанна, свящ. Чернав. Покровской церкви, дочь его Анна, как мы сказали, была крестною материю преосвященному, – с детьми его Андреем и Петром, которые впоследствии были сельскими диаконами. Георгий рос вместе, вмест ездил в Лив. дух. училище. Было и еще немало родных, которые имели влияние на него; из них указывали на тетушку Марфу Никифоровну, которая холила и нянчила младенца Егорушку (так в семье звали святителя). Все это были лица духовного звания, к которому святитель был привязан. – Вот та среда, в которой родился и вырос святитель Феофан, и которая, несомненно, имела огромное влияние на образование его нравственного характера. По умственному складу он походил на о. Василия, по нравственному и религиозному и по очертанию лица похож был на мать Татьяну Ивановну.

Просто и немногосложно было первоначальное домашнее обучение в 1-ой четверти 19 века; тогда не знали нынешних разных новейших метод обучения с целью развития главным образом рассудка, а просто учили читать и писать по гражданской и в то же время церковной печати, – учили по буквосослогательному способу, начиная от исчисления букв, слогов, слов и переходя наконец к чтению часовника и Псалтири. Способ ведения обучения простой и безыскусственный: мальчик имел пред собою азбуку или часовник, в руках у него нередко была указка, которою указывал произносимыя им буквы или слоги или целыя слова. Учитель следил лишь за правильностью произношения, ошибки поправлял, более же внимательный из учителей нередко и сам наперед прочитывал урок. Письму тоже учили просто: учитель разлинует тетрадь, очинит гусиное перо, которым тогда только и писали, пропишет сам строчку или две палочек, крючков, букв, складов или целых слов и цифр; ученик в остальных линейках списывает, стараясь с точностью копировать. Когда писание оканчивается, урок считается оконченным, и мальчик получал свободу. Так шло домашнее обучение и воспитание изо дня в день. Обучали и молитвам, и священной истории, в редких случаях – начальным правилам грамматики и первым действиям арифметики; но это последнее не составляло необходимых предметов, без знания которых невозможно поступить в духовное училище; можно было ограничиться только чтением и письмом, как это в большинстве случаях и бывало с детьми духовного звания. Правда, такое домашнее обучение было механично и не слишком развивало рассудка, но оно было церковно и весьма добро по направлению: с другой стороны – без нужды не насиловало умственных способностей, не возбуждало их к ранней деятельности, что нередко замечается в настоящее время. Наконец, указанная метода давала возможность самим родителям и близким родным начинать обучение, а это – ничем незаменимое благо. Когда отец или мать обучают, способности ребенка более правильно и постепенно раскрываются: сначала развивается память, потом рассудок, тут же и сердце раскрывается и нередко под руководством благочестивой матери или доброй родственницы уязвляется любовью к матери-Церкви. Это счастье выпало и на долю Егора Васильевича.

На седьмом году Георгий был заучен грамоте. Отец Василий, в присутствии родных отслужив молебен пророку Науму и дав наставление, как должно учиться, посадил за стол мальчика вместе с другими братьями, уже обучающимися, дал ему в руки азбуку и сам наперед прочел несколько букв, заставляя мальчика за ним повторять. Впрочем, о. Василий сам лишь только руководил обучением, да прослушивал заданные уроки: по своей должности и заботам по хозяйству ему часто приходилось отлучаться; а учила детей сама мать, да тетушка Марфа Никифоровна, которая все эти подробности детства преосвящ. Феофана сообщила пишущему сии строки. Учение Егорушки шло успешно: наделенный от природы блестящими умственными дарованиями и большою охотой к учению, Егорушка скоро выучивал свои уроки и остальное время бегал или играл с соседними мальчиками; ко времени же слушания уроков являлся, и о. Василий всегда был доволен, так что выставлял его в образец братьям, все время проживавшим за уроками и все–таки не всегда хорошо отвечавшим.¹ О. Василий, хотя и незнаком был с новейшими педагогическими приемами, но, вероятно, руководясь здравым своим смыслом, не стеснял резвого и от природы бойкого мальчика, требуя лишь одного, чтобы урок приготовлялся и мальчик не слишком зашаливался. Нельзя не видеть в сем разумного взгляда на естественныя потребности детской природы, взгляда, который не всегда замечается у современных родителей, которые, нередко без нужды и в ущерб правильности и естественности развития сил и способностей мальчика, стесняют детскую природу. Впрочем о. Василий дозволял мальчику резвиться, потому что эта резвость была невинного свойства, и всегда останавливал, когда это нужно было.

Егорушка любил играть и проводить время со сверстниками детства, о чем чернавские старожилы после вспоминали с любовью, самих себя выставляя участниками этих невинных развлечений. Не здесь ли находится начало знакомства преосв. Феофана с простыми душами людей, с их образною разговорною речью, которая в его разговорах и писаниях получила в высшей степени оригинальную и понятную форму, делающую его мысли живыми и сердечными? Но он любил проводить время и с родными, особенно когда они делали что–либо важное. Зазвонят, бывало, к вечерне, увяжется мальчик с о. Василием и пойдет в церковь. Там постоит на клиросе с дьячками, послушает их пение, подтянет; побывает в алтаре, чем–либо прислуживая; слазит вместе с церковным сторожем на колокольню и позвонит. В одно из таких посещений церкви Егорушка незаметным образом пробрался один на колокольню и замешкался. Все вышли из церкви, которая была заперта церковным сторожем, так что мальчику приходилось взывать с колокольни о помощи или дожидаться утра, когда к заутрени отворится церковь. Бойкий, резвый ребенок, находясь в критическом положении, спустился с колокольни, не особенно высокой, по веревке, одним концом привязанной к колоколу и другим спускающейся до земли, как это часто бывает в селах. Конечно, можно было подвергнуться увечьям или даже поплатиться жизнью, но Господь видимо хранил своего избранника: Егорушка отделался лишь небольшим осушением ножных жил, которое скоро без следа прошло. Родители, узнав сие, пришли в большой ужас. Говорят, о. Василий при сем сказал следующия многознаменательныя слова: «Ну, Егорушка, ты будешь или звонарь или архиерей!» Это обстоятельство заставило родителей наблюдатъ более внимательно за резвым мальчиком, умерять его резвость и направлять к доброму концу.

Достигши 10 лет, мальчик Георгий Говоров был хорошо дома подготовлен для поступления в школу. Наступило наконец и время отправки его в Ливенское духовное училище. В день отправления отслужили молебен Царице Небесной пред местною чтимою иконой Владимирской Божией Матери, – все родные усердно молились, чтобы юный мальчик усердно учился и вел себя хорошо. Мать Татьяна Ивановна, снабдив любимого сына съестными припасами и дав на гостинцы несколько гривен, завернутых в белый лоскуток, начала крестить сына, желая ему здоровья и успехов, при чем видны были слезы её и близких родных женщин, отправляющих ребенка на чужбину – в школу. Отец сам видимо был встревожен этими последними минутами разлуки. Сцена была трогательная: она нередко оставляла на всю школьную жизнь глубокое впечатление и служила побуждением – хорошо учиться, особенно если мальчик видел заплаканные глаза родителей. О. Василий, привезши сына в г. Ливны, особенно позаботился устроить его частию потому, что старшие сыновья туго учились, частию опасаясь, как бы резвость мальчика Георгия не обратилась на что–либо дурное. Что бы такое ни было, только о. Василій не поставил Егорушку на квартиру вместе с другими мальчиками, а поставил его к учителю духовного училища Ивану Васильевичу Петину. В этом поступке о. Василия сказался большой здравый смысл. Квартирная жизнь учеников духовных училищ того времени далеко была непривлекательна и нередко портила мальчиков: жили в одной небольшой комнате по 10 или 15 учеников, взрослые нередко обижали маленьких или подавали дурные примеры грубости, лености и непослушания. О. Василий, сам прошедший эту школу, не мог не знать и не опасаться этих дурных примеров, тем более, что Егорушка былъ мальчик резвый, потому и определил его к учителю, не обращая внимания на излишние материальные расходы по сему предмету, и в своих соображениях не ошибся. Ив. В. Петин, впоследствии инспектор училища, по всей вероятности, имел большое благодетельное влияние на мальчика Георгия Говорова. В чем выразилось это влияние, с точностью определить трудно; но можно с вероятностью полагать, что естественная резвость юного ученика духовного училища направлена была на изучение уроков, послушание учителям, уважение старших и вообще на благонравие. Вероятно также Иван Васильевич, как друг и приятель о. Василия, и репитировал по возможности и сообщал ученику здравыя сведения. Как бы то ни было, только это влияние неоспоримо: впоследствии преосв. Феофан вспоминал об Иване Васильевиче, как своем благодетеле, и имел с ним переписку, когда Ив. Вас., оставив училищную службу, принял священный сан и был протоиереем Ливенского Троицкого собора. Пишущий эти строки, сам обучавшийся в Ливенском духовном училище, помнит этого важного и серьезного протоиерея, украшенного сединами и орденами. Да, старая школа, как не корят её, имела свои неотъемлемыя достоинства. Она закаляла характер, внушала страх и уважение к старшим, – что в детском нравственном развитии весьма важно, – приучала к самостоятельному и усидчивому труду, особенно это влияние было заметно на даровитых учениках. Преосв. Феофан принадлежал именно к таким лицам и испытал на себе все влияние школы с указанной стороны, находясь под руководством такого ментора, каков был Ив. В. Был и еще в то время учитель греческого языка Иван Павлович Тезавровский. Замечательная личность: прослужив училищу Ливенскому 42 года, И. П. имел своими учениками лиц, впоследствии достигших высокого положения, в числе которых между прочим и был покойный протоиерей И. В. Васильев, председатель духовно–учебного комитета при Св. Синоде, который одним или двумя курсами шел после преосвященного Феофана. Известно, что о. И. В., бывши уже протоиереем Православной Русской церкви в Париже, во время одного своего проезда на родину через Ливны, заходил к Ивану Пав., еще состоявшему тогда на должности, и благодарил своего учителя за то старание и попечение, какия о нем имел. Правда, во время обучения пр. Феофана в Ливенском духовном училище, Ив. Павлович Тезавровский только поступил на должность учителя, но его влияние доброе несомненно, если взять во внимание не знавшее границ всегдашнее усердие И. П., который с прилежными учениками занимался и во внеклассное время, приглашая их к себе в свою квартиру.

Смотрителем Ливенского духовного училища тогда был протоиерей Георгиевской Церкви Василий Скрябин, еще можно указать на учителя Алексея Высоцкого, бывшего после священником Казанской церкви в г. Ливнах. Добрейшая душа! Самое училище помещалось в старом доме.

Благодаря таким учителям, попечению родителей, своим дарованиям, какими Господь наградил мальчика, ученик Ливенского духовного училища Георгий Говоров быстро прошел училищный курс и в числе лучших учеников в 1829 году поступил в Орловскую духовную семинарию. Хотя семинарии того времени не могли сообщать обширных познаний по всем предметам семинарского курса, – некоторые предметы читались в самом кратком объеме и считались второстепенными, – но по главным предметам – догматическому богословию, философии и риторике сообщались удовлетворительныя познания, едва ли не более основательныя, чем теперь. Главное же, обращалось большое внимание на развитие умственных способностей и возбуждался интерес к вопросам о Боге, мире, душе человека и взаимных отношениях, – такой интерес, который в юношах оставался на всю жизнь. Предметы: догм. богословие, философия и риторика читались лицами более даровитыми, магистрами и потому изучались старательно. «Нельзя быть ученым по наслышке», так гласил устав семинарий тогдашнего времени. Нельзя не видеть педагогической мудрости устава того времени, составленного главным образом Филаретом, митрополитом Московским. Действительно, как долголетний опыт показал, даровитые юноши того времени выходили из семинарии с основательными принципиальными познаниями наук богословия и философии и с горячею любовью заниматься разрешением важных вопросов жизни, бытия и спасения души – после, по выходе из заведения.

К числу таких юношей принадлежал и Георгий Васильевич Говоров. Орловская семинария, когда он поступил в нее, находилась в цветущем состоянии: ректором её был приснопамятный Исидор, впоследствии высокопреосвященный митрополит С.-Петербургский и Новгородский. Находясь в полном развитии своих духовных сил, Исидор поставил Орловскую семинарию на подобающую высоту, так что на нее обратило внимание киевское академическое начальство, под ведением которого она находилась, тем более, что из этой семинарии вышел и Иннокентий, знаменитый вития и ученый, бывший в то время ректором Киевской духовной академии. Преподаватели семинарии по главным предметам были люди даровитые и усердно занимавшиеся своим делом под личным наблюдением ректора Исидора. Под руководство таких–то учителей и поступил из Ливенского духовного училища Георгий Говоров. Сначала, конечно, он не мог обнаружить своих дарований, так как они большею частью раскрываются постепенно – с течением времени, при разнообразном изучении и упражнениях в письменных работах или сочинениях, как тогда любили оныя называть.

Учителем словесности в Орловской семинарии тогда был иером. Платон, впоследствии митрополит Киевский и Галицкий. По совету ректора Исидора, однажды он дал ученикам написать поучение, Е. В. Говоров написал очень хорошо и был похвален; вследствие чего, по его собственным словам, находился на верху счастия.

В философском классе способности Георгия Говорова стали быстро раскрываться, и он обратил на себя внимание проф. Ефимия Андреевича Остромысленского, одного из первых студентов 1 курса Киевской духовной академии, товарища Иннокентия. Преподавая философския науки – метафизику, историю философии, логики и психологии Еф. Андреевич был красою семинарии. Ученики заслушивались его лекции, тем более, что они излагались языком понятным и увлекательным. Сверх того, от связной речи Еф. Андр. нередко переходил к разговорной: вызовет какого-либо ученика и начнет с ним бесду о каком-либо важном предмете. Этот последний сократический прием особенно нравился слушателям и возбуждал их внимание и самодеятельность. Жаль, что теперь он мало практикуется в духовно-учебных заведениях! Г. В. Говоров со вниманием слушал лекции Еф. Андр., часто с ним беседовал по вопросам психологии и был им отличаем, как один из лучших и даровитых учеников. Даже более этого, – Егор Васильевич имел доступ в квартиру Е. Андр., часто бывал у него, и часто можно было слышать их беседу о философских вопросах, длившуюся иногда по несколько часов. Словом, между учителем и учеником установилась тесная нравственная связь, и эта связь настолько была крепка, что Георгий Говоров, несмотря на то, что был один из числа очень хорошо успевающих, захотел сам остаться на повторительный курс в философском классе ради именно Е. Андр., желая еще прослушать полный курс его уроков по философским наукам. Но каково же было его разочарование!? Еф. Андр. лишь только начал читать следующий курс, как назначен был законоучителем Орловского кадетского корпуса с принятием сана священника, а на его место в Орловскую семинарию поступил Григорий Афанасьевич Жданов, магистр Моск, духовн. академии. Жданов по новости не мог сообщить ничего особенно интересного против того, что сообщил Еф. Андр., и потому на повторительном курсе Георгий Говоров больше сам самостоятельно занимался. При переходе в богословский класс произошла другая перемена: ректор Исидор перемещен был на должность же ректора Моск. дух. семинарии, с какой должности чрез год был поставлен викарием Московской епархии, на его место в Орловскую семинарию поступил Софония из инспекторов Нижегородской семинарии, впоследствии архиепископ Туркестантский. Софония далеко уступал своему знаменитому предшественнику и в управлени, и в ведении учебновоспитательного дела, хотя старался в точности исполнить букву семинарского закона. Будучи формалистом, он судил по первому впечатлению, произведенному первым фактом, и потому весьма часто ошибался в суждениях о достоинстве преподавателей и учеников. Как преподаватель Догматического Богословия, он не отличался даровитостью и не мог заинтересовать учеников, как это делал Исидор. Система его, составленная главным образом из систем Иринея Фальковского, Силивестра Кулябки, конечно, с прибавлением выдержек из Иоанна Дамаскина и др. св. отцев, в существе дела представляла сухую выборку, что Софония требовал буквально заучивать наизустъ. Понятное дело, это не могло заинтересовать молодые умы, пытливые, требующие живой пищи, потому неудивительно, что многие ех оffісіо изучали его систему, чтобы ответить. К числу таковых принадлежал и Георгий Говоров. Он изучал уроки, но не буквально, чем очень не нравился о. ректору, который, считая его хорошим учеником, не выдвигал однако из числа других, чрез что, как увидим ниже, едва не лишил было его посылки в академию. Георгий Васильевич Говоров при всем том был один из лучших учеников своего курса, занимая 4-е место в списке. Не имея сильного влечения к изучению Догмат. Богословия, которое тогда считалось главным предметом, Георгий Говоров очень любил заниматься решением нравственных вопросов, изъяснением мест св. Писания и настолько хорошо знал греческий язык, что в низшее отделение семинарии, за отсутствием учителя, посылался лектором, что по прежнему Уставу было возможно, ибо на древние языки в семинарию не посылались отдельные наставники. Особенно же отличался знанием св. Писания, чем даже однажды на экзамене обратил внимание присутствующего местного владыки еп. Никодима, хорошо знающего св. Писание и высоко ценящего изучающих оное. Это имело громадное влияние на дальнейшую судьбу Георгия Говорова. Когда пришло время назначать в Киевскую академию лучших студентов, ректор архимандрит Софония, по указанным выше причинам, обошел Георгия Говорова, и в списке, представленном епископу Никодиму, он не числился. Владыка, умеющий предузнавать людей, обратил на это внимание о. ректора, говоря, что студента Георгия Говорова следует послать вместе с другими, что он вполне оправдает доверие начальства. Желание архиерея равносильно было приказанию, ибо он отличался настойчивостью и терпеть не мог противоречий; потому Георгий Говоров сейчас же внесен был в список посланных в Киевскую дух. академию. Таким образом, Промысл Божий видимо вел Георгия Говорова к высшему назначению пастыря Церкви и учителя веры и благочестия, за что теперь он прославляется по всей России. Сам же Георгий Говоров вовсе не думал о своем высоком назначении: жившие с ним утверждали, что он отличался смирением, простотою и чужд был всякого рода гордости и превозношения. Он любил помогать ученикам Орловского духовного училища, стоящим с ним на одной квартире, разъяснял им уроки, удерживал от шалости и желал занять, по окончании семинарского курса, лишь малую степень в священной иерархии – диакона, боясь священнической ответственности, по крайней мере, по сказанию жившего с ним на одной квартире, так иногда высказывался. Говорят, даже имел в виду невесту, дочь диакона села Чернавска Анну Л. Тимофееву. Егор Васильевич высоко смотрел на обязанности и жизнь приходского духовенства и несомненно был бы где-нибудь на приходе, если бы Промысл не указал ему другой высший путь. Вообще никто не думал, что Егор Васильевич будет таким строгим подвижником, – отличался он веселостью, общительностью и принимал участие в невинных товарищеских развлечениях. Бывая дома на каникулах, Ег. Васильевич любил навещать своих родных, особенно часто бывал в селе Казаках, в 25 верстах от родного села, где его старшая сестра Любовь Васильевна была в замужестве за священником. «Ну, Ермил, запрягай лошадь», так приказывал работнику о. Василий, «Егорушка едет в Казаки». Любил у крестьян родного села, которые нередко приглашали, быть крестным отцем их новорожденных детей, чем, может быть, предуказывалось, что Георгий Говоров, сделавшись епископом и затворником, будет духовным отцом многих тысяч сынов русской православной Церкви. Сам о. Василий был очень простой, но не терпевший безделья во время рабочей поры. Владыка Феофан, бывши уже на покое в Вышенской пустыни, говорил мне в 1871 году: «Бывало, приехавши на вакацию вместе с братьями, выйдем на ток и смотрим, как работники молотят. Батюшка, увидав нас праздно стоящими, обыкновенно говорил: «ну, профессора, что так стоите? Молотить!» И мы, бывало, молотим; впрочем, это делалось для удовольствия и недолго: батюшка и сам мало работал и нас не принуждал, ибо был человек, хотя обремененный семьею, но достаточный и священствовал в очень хорошем приходе». Хлебосольство и простодушие было развито в семье о. Василия, всякий гость принимался с радушием. Е. Васильевич был очень ласков со всеми, умел войти в положение каждого, и это – не натяжка, а естественная простота и доброта, наследованная от природы и впоследствии развитая до христианской любви к каждому человеку, какого бы он звания и состояния ни был. Но на ряду с этою общительностью, говорят, замечались проблески религиозной созерцательности в суждениях и делах: так любил он по временам уединяться, видали его погруженным в какия-то думы, видали его в полночь усердно молящимся и долго простаивающим на молитве. Это могли быть порывы юношеской любознательности или чистой души юноши, стремящейся к Богу – своему Первоисточнику, что по временам можно замечать у всех юношей, еще не испорченных и не покоренных какою-либо страстью. Но у Геор. Васильевича было не то, хотя товарищи сему не придавали значения, и сам он, быть может, не мог определить, что с ним совершается. В сущности же это были глубоко коренящияся в душе юного питомца высшия стремления к иночеству, которыя впоследствии и были так блистательно осуществлены в Вышенской пустыне, чему начало положено было в Киеве, когда еще был студентом Киевской духовной академии.

В 1837 году Георгий Васильевич Говоров поступил в Киевскую духов, академию, которая в сороковых годах находилась в самом цветущем состоянии. И не удивительно: ею тогда управлял Иннокентий, доктор Богословия, ученый и историк Западного края России, красноречивый оратор и знаменитый церковный проповедник. При таком ректоре и профессоры были замечательные, каковы: Ив. Михайлович Скворцов, Димитрий Муретов, Яков Козьмич Амфитеатров, Иеремия (Соловьев) и др.–

Остановимся несколько на характеристике этих замечательных учителей, чтобы видеть, что мог и что действительно получил Георгий В. Говоров, их ученик в умственном и религиозно–нравственном отношениях.

Ректор Иннокентий, в 1836 г. викарий Киевской епархии, не читал отдельно какого-либо предмета, как прежде до епископства, и имел лишь одну или две лекции в неделю по энциклопедии Богословских наук. В своих чтениях ректор-епископ говорил о религии, её происхождении и сущности, о воплощении Сына Божия, где больше беседовал о страданиях и смерти Господа нашего Иисуса Христа и плодах их, о последней судьбе мира и человека. Правда, Егор Васильевич один только год находился под начальством преосвящ. Иннокентия, но и он был слушателем его уроков; ибо все студенты стекались слушать его лекции, и никто, исключая уважительных причин, не пропускал этих чтений: не слушать о. ректора – значит лишиться самых лучших минут умственного наслаждения. Все студенты всегда были в восхищении от лекций Иннокентия: каждая лекция представляла как бы событие, возбуждала много толков между студентами и на многия думы их наводила. Сильное умственное влияние производили лекции Иннокентия и после, когда он был уже епископом Вологодским, ибо они ходили в. рукописях и по ним студенты готовились к экзаменам по вопросам основного Богословия. Говорят, что введение в круг Богословских наук преосвящ. Макария составлено под влиянием лекций Иннокентия, читанных им в последние годы ректорства в Киеве. За Иннокентием по силе мысли и красоте изложения Богословских наук стоял Димитрий (Муретов), в то время инспектор академии и читавший догматическое Богословие. Архимандрит Димитрий (Муретов), хотя, только начал читать этот предмет, однако вскоре обнаружил свои высокия дарования и показал, что он достойный преемник своего учителя Иннокентия. Иннокентий освободил догматику от оков схоластики и поставил ее на историческую почву или дорогу; Димитрий Муретов, стоя под влиянием своего наставника, повел ее по этому пути, и потому лекции его слушались с большим вниманием и пользою всеми студентами. Образовательное влияние, какое Димитрий Муретов имел на студентов, показывает догматическое Богословие преосвящ. Макария, в составлении которого автор, несомненно стоял под влиянием своего любимого наставника; влияли, конечно, лекции Иннокентия и Димитрия Муретова и на Георгия Васильевича Говорова. Несмотря на то, что в 11 курсе много было выдающихся студентов, во главе которых стояли Михаил (Монастырев) из Орловской семинарии и Макарий (Булгаков) из Курской семинарии, Егор Васильевич Говоров считался одним из лучших студентов своего курса. В профессорских ведомостях он аттестовался как студент, обладающий весьма хорошими способностями, отличающийся постоянным усердием и оказывающий отличные и весьма хорошие успехи по богословским наукам. В инспекторских ведомостях отмечался, как «человек весьма скромный, честного поведения, отличающийся благонравием, исправностью в отношении своих обязанностей, любовию к Богослужению, подающий пример другим».

Да, в то время в Киевской академии были замечательные наставники и воспитатели. Они воспитывали юношей в наказании и учении Господнем, сообщали высочайшия истины христианской веры и благочестия в духе святом апостольской и свято-отеческой Церкви в убедительной и понятной форме. Студенты с усердием внимали здравым словесам учителей Христовой Церкви, клали их в основу своих убеждений и руководились ими в последующей своей жизни. Таковы были Иннокентий и Димитрий, впоследствии знаменитые архипастыри Русской Церкви, таков был и Иеремия, бывший потом еп. Нижегородским, великий знаток святоотеческих творений. Деятельными им помощниками в деле воспитания и образования были протоиерей Ив. Михайлович Скворцов и Яков Козмич Амфитеатров и друг. Ив. Михайлович читал философию, т. е. метафизику и историю философии. В своих уроках, он старался запечатлеть следующую мысль в юных умах: изыскания древних и новейших мудрецов философов показывают, что ум человеческий сам по себе дает лишь не полныя знания о Боге, мире и человеке и их взаимных отношениях, иногда даже сбивчивыя и ложныя, что верныя и спасительныя сведения по сим вопросам представляет только христианское откровение и на нем должна опираться истинная философия. Как профессор, Ив. Мих. считался образцовым; имея обширныя познания по философии, он читал студентам самое главное и существенное и заботился о ясности, простоте и логичности. Философские термины, заключающие в себе глубокия понятия, объяснял так наглядно и просто, что они слушателям становились весьма понятными. Каждая его лекция по большей части имела строгую систему и излагалась в форме силлогизма. Высказав общее положение, Иван Михайлович старался раскрыть оное путем анализа, в конце лекции делал выводы и притом так обстоятельно, что они необходимо вытекали из предшествующих рассуждений. При чтении студенческих семестровых сочинений, Ив. Мих. имел тоже своеобразныя манеры, указывающия в нем замечательного педагога. Прежде всего он просил студентов писать прямо на предмет и без уважительных причин не делать отступлений, – писать просто, кратко, не употреблять выражений неясных и непонятных. Относительно мыслей каждый автор должен заботиться о ясности их представления, если какая-либо мысль кажется непонятною, (вовсе) совсем не употреблять. Строго следил за всем этим Ив. Мих. при чтении студенческих сочинений, выражения неясныя, мысли непонятныя зачеркивал, тщательно исправлял все сочинение и со стороны мысли, расположения и изложения, строго оценивал в рецензиях, указывая достоинства и недостатки того или другого сочинения. Студенты старались тщательно обдумывать и излагать свои сочинения, получали при научности навык к строго логическому мышлению и понятному и точному изложению. Конечно, это делали и другие профессоры, но у Ив. Мих. это было выдающеюся чертою, о которой рассказывал один из лучших студентов Киевской академии времен Е. В. Говорова. Неудивительно, что сочинения того времени были строго обдуманы, сами авторы имели хорошую логическую сноровку и в устной речи и в письме. Вполне можно в этом убедиться, стоит только прочесть какое-либо сочинение того времени. Сильное это влияние, несомненно отразилось и на мышлении, и на изложени в сочинениях Е. В. Говорова (впоследствии еп. Феофана), изданных после – по выходе из академии: возьмите какое-либо любое из его многочисленных произведений и вы вполне убедитесь в справедливости сказанного. Вообще в это время у студентов была какая-то особенная любовь к писанию сочинений и нисколько не тяготились этим трудом и впоследствии – по выходе из школы, когда находились на должностях. Причина сего заключается в том, что тогда больше творили сами, чем компилировали. Правда, пользовались книгами, но по большей части первоисточниками; владея знанием языков, особенно древних, они если и обращались к ученым, то как к советникам, цитируя и указывая заимствованныя места в подкрепление своих собственных исследований. Это творчество и витийство особенно развил сам Иннокентий своими бесподобными сочинениями, которым профессора и студенты старались подражать даже и после, когда знаменитый вития был на самостоятельной архиерейской кафедре. Не мало этому содействовал, как мы видели, протоиерей Киево Софийского собора Ив. Михайлович Скворцов, профессор философии, не мало этому способствовал и профессор красноречия Яков Козьмич Амфитеатров. Он первый в Киевской акад. стал читать словесность с теориею церков. красноречия на русском языке и в том виде, как она теперь читается в наших духов, академиях, освободив ее от схоластицизма и искусственных и напыщенных форм выражения. Но Яков Козьмич был замечателен не только, как теоретик, но и как практик: его устныя беседы со студентами имели весьма важное образовательное влияние на слушателей. Всякий из студентов имел к нему свободный доступ и во всякое время, простота, искренность и радушие привлекали к нему в квартиру многих. Особенно часто бывал у него Георгий В. Говоров, к которому знаменитый профессор с радушием относился, как к земляку. Не проходило месяца, чтобы он у него не был, часто в летнюю пору гулял с ним по роскошным рощам и садам киевских окрестностей, рассуждая о явлениях в природе следов Бога всемогущего и всеблагого. Какой-нибудь цветок или деревцо давало повод к размышлениям о высоких предметах: беседа была свободная и в высшей степени питательная и поучительная для ума и сердца слушателей, коих иногда немало при таких прогулках бывало.

Как духовный оратор и проповедник Слова Божия, Яков Козьмич имел сильное влияние на студентов: в Братском монастыре он произнес, с благословения высокопреосвященного Филарета, митроп. Киевского, свои замечательныя беседы об отношении Церкви к христианам. Слова его обдуманныя и выходящия из глубины сердца сильно действовали на слушателей, особенно студентов, которые все приходили послушать одушевленную и красноречивую речь учителя. Конечно, во главе проповедничества стоял сам Иннокентий. Он приучал и студентов говорить поучения экспромтом. Для сего в каждый воскресный или праздничный день, когда сам не говорил, приглашал очередного студента и давал ему тему из евангельского или апостольского чтения. Студент, стоя в алтаре, должен был обдумать и приготовить поучение, которое после произнесения обстоятельно в аудитории разбиралось студентами и самим Иннокентием и похвала или порицание служили наградою или выговором (Слова Макария, м. М., товарища преосв. Феофана, 17 стр. соч. Макарий митр. Моск, и Колом. Москва, изд. 1882 г.). Его почти каждая проповедь (проповедей в Киеве Иннокентий произнес много) составляла знаменательное явление, об ней говорили в разных местах, ее рассылали в рукописях по семинариям, и, прежде чем являлась в печати, она уже была известна по всем концам России. Легко после этого понять, какое сильное влияние производило на студентов-слушателей проповедничество Иннокентия. Он и Яков Козьмич составляли для них живые идеалы для подражания: студенты с особенным вниманием и любовью относились к составлению проповедей и были довольно опытны в этом великом деле. К числу таких соревнователей принадлежал и Георгий Говоров, который был слушателем-очевидцем этих знаменитых проповедников. Сверх сего Георгий Говоров особенно любил заниматься психологиею и нравственным богословием не столько с теоретической стороны, сколько с практической, в чем не мало помогал ему Иеремия (Соловьев), который сам был с аскетическим направлением и который любил его, как отец сына.

Вот под влиянием каких великих людей стоял Георгий Васильевич Говоров, проходя образование в Киевской дух. академии! Мы с намерением остановились на этом, чтобы показать, что Георгий Васильевич мог вынесть и действительно вынес из Киевской духовной академии, и это тем более необходимо знать, ибо он вынесенное без сомнения внес в свою учебную и ученую деятельность, и оно отразилось в той или другой форме. Действительно, влияние академии того времени до того было сильно, что студенты от неё получали то, чего не могли нигде отыскать. Они получали основательныя теоретическия познания по всем богословским наукам, любовь к изучению Св. Писания и Св. Предания, хорошее философское развитие и наклонность самостоятельно трудиться по разработке важных для жизни и мысли вопросов Боговедения. Относительно направления замечалось более стремления к Востоку, чем к Западу; правда, пользовались изысканиями и западных ученых, но как второстепенными пособиями. Вследствие чего, наука Богословская занималась разработкою вопросов более с положительной стороны, чем с отрицательной. Стоя под таким воздействием, молодые даровитые люди получали такую любовь к наукам, которая не оставляла их во всю жизнь, получали любовь к духовному званию, к св. Церкви и к духовному витийству в форме проповедничества; некоторые же, чтобы свободнее и безпрепятственнее заниматься духовным самоусовершенствованием, оставляли мир и принимали монашество. К числу таких лиц, 10 курса Киевской дух. академии, вполне воспользовавшихся всеми благами академического образования, принадлежит и Георгий В. Говоров. Еще в семинарии замечалось у него стремление к уединению, молитве, Богомыслию и вообще к занятиям иноческой жизни, но то было, как мы видели, безотчетное стремление и проявлялось по временам и весьма редко. В академии Киевской это святое стремление стало чаще проявляться, особенно под влиянием таких великих иноков, как Иннокентий, Димитрий Муретов, Иеремия, Антоний, впоследствии архиепископ Казанский, и сам маститый старец Филарет (Амфитеатров) митроп. Киевский. Немаловажное значение имела в этом случае и Киево-Печерская Лавра; её св. отцы и основатели русского монашескаго жития Антоний и Феодосий и другие св. подвижники, их же мощи на прославление славы Божией и поддержание нашей немощной веры доселе благоухают нетлением, современные, еще в живых находящиеся благочестивые старцы и затворники невольно к себе привлекали для поклонения, советов и благоговейных размышлений. Особенно благодетельное влияние имел Иеремия, бывший сначала ректором Киевской дух. семинарии, а впоследствии и ректором Киевской академии, земляк и сродник Г. В. Говорову по духу: у него он часто бывал, с ним часто вел душеспасительныя беседы и ему в его образе жизни невольно сочувствовал. Словом, среда академическая и лаврская располагала Георгия В. Говорова к принятию монашества, что в то же время соответствовало душевному его настроению. Поэтому, когда студ. Киевской академии Георгий В. Говоров был дома на вакации, по переходе на старший курс, то казался уединенным, сосредоточенным, видимо решающимся на какой-то важный шаг в своей жизни, хотя родным прямо этого не высказывал. Прежде общительный, веселый, любящий беседовать со сверстниками – о житье-бытье, даже принимать участие в развлечениях невинного, но все же мирского свойства, теперь удалялся в поле, гулял в местах уединенных и почти не шутил. Так о его поведении рассказывала его сестра Анна Васильевна, от которой и слышал это пишущий эти строки. Внешния обстоятельства, кажется, решительно повлияли на решение к осуществлению этого тайного благочестивого желания: это скорая в это время смерть отца и матери, и желание последней, пред которой любимый сын благоговел, видеть в нем постоянного и усердного молитвенника об упокоении её души и сродников в селениях праведных. Се образец завещания благочестивой матери, достойный подражания! От благочестивых родителей, преданных искренне духовному званию, рождаются и благочестивыя дети. Да, кажется, тогда больше любили свое высокое духовное звание, несмотря на малое материальное обеспечение, тогда больше было сердечности, искренности и благородных идеальных влечений, чем теперь, когда материальные интересы над всем господствуют и всем управляют. Приехав в академию после вакации, Георгий Васильевич Говоров подал прошение о принятии монашества, и не он один: то же сделали еще трое, из коих Монастырев и М. Булгаков считались самыми первыми студентами. Чудное то было время! Монашество ученое процветало, ибо принимало оное лучшия силы по умственным и нравственным дарованиям. Пастыри и учители Церкви с любовию смотрели на это стремление, так как видели в них деятельных помощников и ближайших своих преемников. Нельзя не сознаться, что в строе и направлении тогдашнего образования, сверх других обстоятельств, заключалась одна из сильных причин сего отрадного явления. Тогда было теоретическое идеальное направление, а монашество есть стремление человека осуществить в своей жизни и деятельности высшия идеальныя стремления истины, добра и красоты и чрез то уподобляться живому их Первоисточнику Богу-Отца, по слову Спасителя: будите совершени, якоже Отец ваш Небесный совершен есть (Матф. 5, 48). С любовью академическое начальство приняло эти прошения и дало им законный ход, так что они вскоре были пострижены в ангельский чин: Монастырев с именем Михаила, Булгаков – Макарии, а Говоров – Феофана.

Так совершилось давнишнее в глубине души таящееся стремление – посвятить себя всецело Богу и на служение Его св. Церкви и ближним в деле их спасения! Иноки помещены были вместе в одной комнате; теперь еще с большим жаром отдались науке богословской, в то же время навыкая в подвигах молитвы, поста, воздержания и умерщвления плоти. Ни один инок не избегает великой брани, особенно в начале, то же самое испытали без сомнения и юные иноки. Но духовные отцы их были опытные, мудро направляли их стопы и в нужных случаях мудрые подавали им советы. После пострижения, так впоследствии передавал сам владыка Феофан, мы отправились в Лавру к благочестивому старцу иеросхимонаху Парфению, духовнику митрополита и Лавры, умному молитвеннику. «Вот вы ученые монахи, говорил нам старец, набравши себе правил, помните, что одно нужнее всего: молиться и молиться непрестанно умом в сердце Богу, вот чего добивайтесь, и я с молодых дней этого искал и просил, чтобы никто не мешал мне пребывать непрестанно с Богом». Несомненно, что сей совет старца Парфения юные иноки приняли в свое правило и старались каждый, по мере своих сил и даров благодати, выполнять его в течение всей своей жизни. Но особенно усердно упражнялись в изучении Слова Божия и вообще Богословия, приготовляясь к высокому служению Церкви, ведая что без сего они не выполнят, как следует, своего призвания и явятся виновными пред Богом. Родственники Феофана, посетившие его в то время, перед самым выходом из академии, передавали, что монахи сильно занимались, постоянно держа тетрадки в руках и даже во время питья чая. Это и понятно: то было время экзаменов, время окончательной оценки четырехлетних трудов учения и образования. И действительно, при помощи усиленных трудов, прекрасных дарований, а главное при помощи Божией, все они блистательно окончили курс: иеромонах Михаил (Монастырев) – первым студентом и оставлен в академии на кафедре св. Писания. Большия надежды возлагались на него: это был неутомимый труженик по изучению и преподаванию своего предмета и по библиотеке, – он был библиотекарем академическим. Говорят, что он прекрасно знал содержание многих и важных книг академической библиотеки. Это была ходячая библиотека; студенты находили в нем опытного руководителя. Но недолго служил Богословской науке и Церкви Михаил: в сане архимандрита и в должности инспектора академии, этот молодой ученый, подававший большия надежды, скончался. Макарий, назначенный бакалавром в С.-Петербургскую духовную академию по кафедре Истории Русской Церкви, блистательно начал свою службу и блистательно окончил оную в сане митрополита Московского. Нет надобности высказывать его заслуг для Церкви и Богословской науки: они у нас всегда пред глазами, и мы и дети наши пользовались и будут пользоваться его знаменитыми учебниками и пособиями по части Догматическаго Богословия и Истории нашей отечественной Церкви. Это по истине учитель и Богослов всей православной и русской Церкви, почти наравне с Филаретом, митрополитом Московским. Еще более широкое влияние на массы всего православного народа суждено было иметь третьему из названных иноков – иеромонаху Феофану.

По-видимому скромную должность занял иеромонах Феофан, будучи назначен ректором Киевософийских училищ,² сравнительно со своими товарищами – Михаилом (Монастыревым) и Макарием (Булгаковым), – но и на этой должности показал себя человеком, обещающим многое, тем более, что он находился под руководством преосвящ. Иеремии, и на это новое училище обращал особенное внимание киевский митр. Филарет, как видно это из его письма из СПБ. к Иеремии, викарию своему: «О ректоре Софийского училища (Феофане), вероятно, уже получено предписание. Покорнейше прошу вас особенно обратить внимание на сие новое училище и о всех нуждах его мне сообщать ваши мысли». И преосв. Иеремия, знавший и полюбивший о. Феофана еще с академии, не оставлял его своим отеческим руководством в первом опыте его самостоятельной деятельности и на поприще учебно-воспитательном, административном, хозяйственном. Советы его несомненно весьма важны, ибо Иеремия до поступления в Киевскую академию, некоторое время сам служил в Лив. дух. училище учителем и имел в этом деле практическую опытность. – Иером. Феофан, как ректор училища, постоянно в нем находился и весьма часто бывал в классах, направляя обучение детей к умственному развитию, причем более обращал внимание на понимание, чем на приобретение познаний одною памятью. С другой стороны, рекомендовал учителям прибегать чаще, насколько возможно, к наглядности, в чем сам первый показывал пример, образцово преподавал латинский язык, который, нужно заметить, знал в совершенстве. Живя на покое, преосвящ. Феофан говорил, что в дорогу для справок он всегда брал латинскую библию небольшого формата. О знании греческого языка и говорить нечего, и тогда иеромонах Феофан имел обширныя познания. Положительно известно, что Феофан хорошо понимал математическия науки и занимался естественными науками, потому основательно знал арифметику и географию и свободно мог чертить географическия карты. Таким образом, новый начальник был хороший руководитель учебного дела в училище и тем приносил большую пользу и учителям и воспитанникам. Сие весьма важно, ибо в то время не было ни хороших руководств и пособий, ни методических указаний, но все зависело от умственных дарований, усердия и трудов учителей, особенно начальника заведения. Но это – одна сторона влияния. Новый ректор заботился о благоприличии и хорошем поведении учеников и все усилия употреблял, чтобы сделать их покорными, тихими и трудолюбивыми детьми. Хорошее поведение он считал не ниже обучения, если не выше. Из всех воспитательных мер Феофан любил прибегать к напоминаниям о родителях, говоря: хорошее их поведение и успехи в науках доставят родителям радость и веселие, а плохое поведение и леность – скорбь и слезы отцу и матери. – Вероятно, в данном случае он переживал свое детство и вспоминал, с какою радостью приезжал он домой из школы, с каким весельем встречал радостныя и дорогия лица отца и матери, что служило наградою за его отличные успехи в науках и благонравие, и он боялся опечалить любящия лица их. Особенно же иеромонах Феофан старался о религиозном воспитании детей: он давал детям читать книжки религиозно-нравственного содержания, преимущественно жития святых, объяснял пред литургиею праздничныя и воскресныя евангельския и апостольския чтения и заботился развить в детях любовь к молитве и дому Божию, сам благоговейно совершал церковное Богослужение, заставляя самих детей петь и читать в церкви. В основу своей воспитательной деятельности Феофан поставил тот принцип, который и ныне многими сознается, но весьма немногими осуществляется на деле, – христианскую любовь. «Полюбите детей, и они вас полюбят», обыкновенно говаривал новый начальник учителям, что и после советовал делать наставникам, когда в подобных случаях обращались к нему за советом, как к опытному христианскому педагогу. Вот в чем, между прочим, одна из главных причин успехов в образовании и воспитании детей! Только истинно-любящие детей могут вызвать к себе любовь детей, воспитательно повлиять на их юное сердце и гармонически развить все силы души и тела. Но чтобы выполнить это и достигнуть в сем случае благих результатов, нужно быть прежде всего истинным христианином, с нежным и любящим сердцем. Таков был Феофан; будучи сам всесторонне развитым, он хорошо видел, что при развитии ума нужно столько же, если не больше, стараться о христианском развитии сердца, иначе выйдет уродливость. По крайней мере он так советовал поступать своему близкому родственнику, имеющему детей, с которым он был в постоянной переписке, указывая на виденную в одном журнале карикатуру, изображающую маленького худосочного мальчика с тонкими и малыми ножками, но с огромной головой, причем Феофан сделал такое заключение: «вот современное воспитание ума без сердца» Ныне успех воспитания чают от одних приемов обучения и дисциплинарных правил, не имея должной любви к детям. Правда, приемы много значат в обучении, дисциплина приучает учеников к порядку, но без христианской любви первые нередко обращаются в педантизм, вторая – в формализм, что часто замечается в наше время, славящееся дидактическими и педагогическими открытиями. Феофан в сороковых годах, конечно, мало был знаком с методическими приемами обучения, но его мысли о христианском воспитании детей настолько значительны и важны для родителей и воспитателей, что считаем нужным изложить их. Главная цель воспитания состоит в том, чтобы дитя, пришедши в возраст и сознавши себя существом разумносвободным, преимущественно тяготело к Богоугождению, или спасению души. Воспитание следует начинать с младенчества «Младенец живет, следовательно, можно влиять на его жизнь. Здесь приложимы св. тайны, за ними вся церковность; и с ними вместе вера и благочестие родителей».

«Все сие в совокупности, составит спасительную вокруг младенца атмосферу. Всем сим таинственно наитствуется благодатная жизнь, зачатая в младенце».

«Частое причащение св. Христовых Таин живо и действенно соединяет с Господом новый член Его, чрез пречистое тело и кровь Его освящает его, умиротворяет в себе и делает неприступным для темных сил. Поступающие таким образом замечают, что в тот день, когда причащают дитя, оно бывает погружено в глубокий покой, без сильных движений всех естественных потребностей, даже тех кои в детях сильнее действуют. Иногда оно исполняется радостью и игранием духа; нередко св. причащение сопровождается и чудотворениями. Св. Андрей Критский в детстве долго не говорил. Когда сокрушенные родители обратились к молитве и благодатным средствам, то во время причащения Господь благодатию Своею разрешил узы языка, после напоившего Церковь потоками сладкоречия и премудрости. Один доктор по своим наблюдениям свидетельствовал, что в большей части детских болезней следует носить детей к святому причащению, и очень редко имел нужду употреблять потом медицинския пособия». «Большое влияние имеет на детей частое ношение в церковь, прикладывание к св. кресту, евангелию, иконам, накрывание воздухами; также и дома – частое поднесение под иконы, частое осенение крестным знамением, окропление св. водою, благословение священника и молебны; вообще – все церковное чудным образом возгревает и питает благодатную жизнь дитяти и всегда есть самая безопасная и непроницаемая ограда от покушения невидимых темных сил, которыя готовы своим дыханием заразить ее». «Под этим видимым охранением есть невидимое: Ангел Хранитель, Господом приставленный к младенцу с самой минуты крещения. Он блюдет его, своим присутствием невидимо влияет на него и в нужных случаях внушает родителям, что надо сделать с находящимся в крайности детищем».

«Но все эти столь крепкия ограды, эти сильныя и действительныя наития может разорить и лишить плода неверие, небрежность, нечестие и недобрая жизнь родителей... Напротив дух веры и благочестие родителей должно почитать могущественнейшим средством к сохранению, воспитанию и укреплению благодатной жизни в детях. Точкою соприкосновения при этом одной души с другою – взор».

«Пусть же чрез это отверстие приходят до души дитяти души матери и отца с чувствами святыми веры, любви и надежды. Оне не могут не намащать ее этим святым елеем».

«Когда эта церковность будет действовать на душу дитяти, то этим составится вокруг зачинающейся жизни сродная ей духовная атмосфера, которая перельет в нее и свой характер, подобно тому, как и кровь, начало жизни животной, в свойствах своих много зависит от окружающего воздуха. Здесь же и непроходимая преграда влиянию духов злобы».

«Начавши такое устроение от колыбели, должно уже продолжать его потом и во все время воспитания: и в детстве, и в отрочестве, и в юности».

«Когда у дитяти начинают пробуждаться силы, то, на ряду с тяготением к Богу, пробуждается и живущий в них грех. Неизбежное следствие этого – брань внутренняя, которую по неспособности детей ведут родители, но их силами, склоняя к добру и отвлекая от греха. Основные возбудители, влекущие ко греху суть своеумие (или пытливость) в уме, своенравие – в воле, самоуслаждение – в чувстве и плотоугодие – в теле. Задачи христианского воспитания возобладать над ними, обессилить их и доводить до безвредности».

Прежде всего, пробуждаются, и потом постоянно состоят в живой деятельности до самой смерти потребности тела. Главныя отправления тела – питание, движение и чувствительность или деятельность нервов. Дело родителей, удовлетворяя естественным потребностям, приучить детей в питании к умеренности и воздержанию, в движениях – к трудам живости и степенности, в способности принимать внешния впечатления – безболезненно переносить перемены температуры, сырости, жара, холода, уязвлений, болей и проч.

«Кто приобрел такой навык, тот счастливейший человек в мире. Душа в таком человеке является владычицею тела, с другой стороны, заграждается в нее вход непотребному зелью чувственных наслаждений своеволия, телолюбия или саможаления. А это очень важно в жизни христианской по самому существу своему отрешенной от чувственности и всякого угодия плоти. Итак, не должно оставлять на произвол развитие тела дитяти, а надо держать его под строгою дисциплиною с самого начала, чтобы потом передать его в руки самого воспитываемого уже приспособленным к жизни христианской, а не враждебным ей. Истинно любящие детей родители-христиане не должны жалеть ничего, ни даже своего родительского сердца, чтобы доставить сие благо детям; ибо иначе все последующия дела их любви и попечения будут или малоплодны, или даже бесплодны. Тело – седалище страстей, и большею частью самых свирепых, каковы похоть и гнев. Оно же и орган, чрез который демоны проникают в душу. Само собою разумеется, что при этом не должно упускать из вида церковности, ибо тем будет освящаться тело и усмиряться жадная животность».

«Вместе с обнаружением телесных потребностей и в душе не замедляют высказываться низшия способности. Это первые начатки употребления чувств за коим тотчас следует пробуждение деятельности воображения и памяти. Способности эти стоят на переходе от телесной деятельности к душевной и действуют совместно, так что сделанное одною тотчас передается другой. Судя по важности, какую оне имеют в настоящее время в нашей жизни, как хорошо и спасительно первые начатки их освятить предметами из области веры. Первыя впечатления глубоко остаются памятными. Помнить надобно, что душа является в мир голою силою, возрастает, богатеет во внутреннем содержании и разнообразится в деятельности она уже после. Очевидно, само собою, какого характера должны быть предметы чувств и воображения, чтобы способствовать образующейся христианской жизни. Ибо известно, как первая пища имеет значительное влияние на темперамент тела, так и первые предметы, коими занимается душа, имеют сильное влияние на характер души или тон её жизни. Пусть чувства получают первыя впечатления от предметов священных: икона и свет лампады – для глаз, священныя песни для слуха и проч. За чувствами и первыя упражнения воображения будут священны: ему легче будет воображать эти предметы, чем другие: таковы его первыя сгибы, и на все последующее время надо хранить тот же порядок. Известно, как сильно действуют на душу растленные образы, в каком бы виде они ни касались её. Как несчастно дитя, которое, закрыв глаза, или оставшись одно и углубившись в себя, бывает подавляемо множеством непотребных образов, суетных, соблазнительных, дышащих страстями. Это тоже для души, что чад для головы. Современно способностям чувств и воображения, главная задача которых состоит в испытывании внешних впечатлений для познания, а не в пытливости, т. е. в склонности мечтать и беспорядочно развлекаться образами, не давая душе покоя, а мутя ее приливом и отливом беспутных видений, у дитяти возникают страсти и начинают тревожить его с ранняго времени. Дитя еще не говорит, не ходит, только что приучилось сидеть и брать игрушки: но уже серчает, завидует, присвояет себе, особится и проч., вообще являет действие страстей. Это зло, утверждающееся на животной жизни, тлетворно; потому должно противодействовать ему с первых его проявлений. Как это сделать – определить трудно. Все дело зависит от благоразумия родителей. Можно, впрочем, постановить следующее: 1) предупреждать всячески их возникновение; 2) потом, если проявилась какая страсть, надобно спешить погасить ее придуманными и испытанными средствами, этим предотвратить укоренение их, или предрасположение к ним. Страсть, чаще других обнаруживающуюся, врачевать должно с особым вниманием, потому что она может быть господствующею распорядительницею жизни. Благонадежнейший способ врачевания страстей – употребление благодатных средств, к ним с верою должно обращаться. Всячески на них должно вооружиться вначале и преследовать потом во все время воспитания, чтобы дитя умело и привыкло владеть ими; ибо их возмутительные набеги не прекратятся до конца жизни».

«Если строго будет соблюдаем предписанный порядок действования на тело и низшия способности детей, то душа их получит от этого прекрасное подготовление к истинно-доброму настроению³.

Приступая к изложению дальнейшего взгляда иер. Феофана на воспитание высших духовных сил в детях, мы должны сказать, что этот взгляд он высказал, когда был бакалавром С.-Петербургской академии. Но тогда он дополнил, развил, дал ему научную форму. Самыя же мысли о христианском воспитании детей, несомненно, рождались, когда он воспитывал детей в Киеве в христианской вере и благочестии, ибо свидетельствуют о непосредственном наблюдении над душею детей. Но предоставим говорить самому педагогу.

«Самое истинное доброе настроение детей надобно созидать положительным действием на все силы их души: ум, волю и сердце».

На ум. Главное, что должно иметь в виду, это здравыя понятия и суждения по началам христианским о всем встречающемся или подлежащем вниманию детей. Что добро и зло, что хорошо и худо. Это сделать очень легко посредством разговоров и вопросов. Родители сами говорят между собою: дети прислушиваются и почти всегда усвояют себе не только мысли, но даже обороты их речи и манеры. Пусть родители, когда говорят, называют вещи собственными их именами. Например: что значит настоящая жизнь, чем она кончится, от кого все получается, что такое – удовольствия, какое достоинство имеют те или другие обычаи и пр. В непродолжительном времени этим простым средством можно передать здравыя начала для суждений о вещах, кои потом не изгладятся надолго, если не на всю жизнь. Таким образом, в самом корне будет подавлено мирское мудрование и пытливость злая, ненасытная. Истина доступна всякому. Что малое христианское дитя премудрее философов – показал опыт. Он и теперь повторяется, но прежде он был повсюду. Например, во время мученичества, малыя дети разумно рассуждали о Господе Спасителе, о безумии идолопоклонства, о будущей жизни; это оттого, что мать или отец натолковали им о том в простой беседе».

На волю. Дитя многожелательно: все его занимает, все влечет к себе и рождает желания. Дитя, предоставленное самому себе, делается неукротимо своевольным; потому родителям должно строго блюсти эту отрасль душевной деятельности. Самое простое средство к заключению её в должные пределы состоит в том, чтобы расположить детей ничего не делать без позволения. Естественным следствием такого настроения будет полное послушание и покорность во всем воле родителей, наперекор своей, расположение во многом отказывать себе и навык к этому, или уменье; а главное, опытное убеждение в том, что не должно слушать себя во всем. Отучая от своей воли, надо приучать дитя делать добро. Для этого пусть родители сами представят пример доброй жизни, ибо дети любоподражательны; потом надо вызывать и самих детей на добрыя дела, и сначала приказывать им делать их, а потом наводит, чтобы они сами делали. Самыя обыкновенные при этом дела суть: милостыня, сострадание, милосердие, уступчивость и терпение.Отсюда выйдет воля с настроением на разныя добрыя дела и вообще с тяготением к добру. И доброделанию надобно научить, как и всему другому».

На сердце. Под таким действованием ума, воли и низших сил, само собою и сердце будет настраиваться к тому, чтобы иметь чувства здравыя, истинныя, приобретать навык услаждаться тем, что истинно услаждает, и нисколько не сочувствовать тому, что, под прикрытием сладости, вливает яд в душу и тело. Сердце – способность вкушать и чувствовать насыщение. «Самое действительное средство к воспитанию истинного вкуса в сердце есть церковность, в которой неисходно должны быть содержимы воспитываемыя дети. Церковь, духовное пение, иконы – первые изящнейшие предметы по содержанию и по силе. Надобно помнить, что по вкусу сердца будет назначаться и будущая вечная (жизнь) обитель, а вкус у сердца там будет такой, каким образуют его здесь».

«Усмиренная и организованная таким образом душа не будет, свойственною ей беспорочностью, препятствовать развитию духа. Дух легче развивается, нежели душа, и прежде её обнаруживает свою силу и деятельность. К нему относятся: страх Божий (в соответствие разуму), совесть (в соответствие воле) и молитва (в соответствие чувству). Страх Божий рождает молитву и освежает совесть. Нет нужды, что все это обращается к иному, невидимому миру. У детей есть к тому предрасположение, и они скоро усвояют себе эти чувства. Особенно молитва прививается очень легко и действует не языком, а сердцем».

«Оттого они охотно и без устали участвуют в домашних молитвах и церковном богослужении и рады этому; потому не должно лишать их этой части образования, а мало-помалу вводить их в сие святилище нашего существа. Чем раньше напечатлеется страх Божий и возбудится молитва, тем прочнее будет благочестие во все последующее время». – «Ближайшего руководства требует совесть. Здравыя понятия, с добрым примером родителей и другими способами обучения добру, и молитва освятят ее и напечатлеваются достаточныя основания для последующей доброй деятельности. Но главное, в них должно образовать настроение в совестливости и сознательности. Воля родителей для малых детей есть закон совести и Божий; отступление от неё должно располагать детей к (покаянию) раскаянию. Хорошо бы было, если бы дитя без боязни, но с доверием и со слезами пришло и сказало: «вот я то и то сделал худо». Здесь положится основание будущему постоянному истинно-религиозному характеру – тотчас восставать по падении, образуется уменье скорого покаяния и очищения себя или обновления слезами».

«Вот порядок: пусть дитя растет в нем, и более будет развиваться у него дух благочестия. Но здесь не само дитя действует, а родители заправляют его действиями, ибо оно не пришло к самосознанию. Нельзя определить, когда человек приходит к сознанию себя христианином и самостоятельной решимости жить по христиански. На деле это бывает разновременно: в 10, 15 лет и позже. Может быть, прежде этого настанет время обучения, как и бывает большею частию. При этом непременное правило – хранить весь прежний порядок без изменения и на все время обучения: ибо он существенно вытекает из природы сил наших и требований христианской жизни. Порядок обучения никак не должен быть противоположен показанному настроению, иначе будет разорено все, что там создано; т. е. должно оградить и детей – учеников, как и младенцев, благочестием всех окружающих, церковностию, таинствами и также должно действовать на их тело, душу и дух. При этом применительно к обучению должно только присовокупить: пусть обучение будет так расположено, чтобы видно было, что главное и что подчиненное. Мысль о сем всего легче напечатлеть распределением предметов обучения и времени. Пусть считается главным – изучение веры, пусть лучшее время назначается на дела благочестия, пусть ценится не одна успешность в науках, а также вера и благонравие⁴

Вот начала и характер христианского воспитания детей с самого рождения до 15-ти летнего возраста в семье и школе! Родители начинают, учителя и воспитатели продолжают и ведут это святое дело сообща, нередко совещаясь друг с другом, взаимно помогая и не оставляя друг друга в трудных обстоятельствах, а главное – воспитывая человека-христианина и хорошо помня, что самое изучение наук должно направляться к сей великой цели. Счастливы те дети, которых так воспитывают: они безопасно встретят и с пользою проведут пылкую юность. Напротив, несчастны дети, родители которых не дали им прочного христианского основания при воспитании, или в основу воспитания положили превратныя начала: школа почти не в состоянии уничтожить это зло и в редких случаях может достигать благих результатов. Так важно первоначальное родительское воспитание: «оно корень, как утверждает приснопамятный Феофан, и основание всему последующему. Хорошо воспитанного и направленного дома, превратное школьное воспитание не так легко собьет с прямого пути». Вот урок родителям от русского христианского педагога!

Но вдвойне счастливы дети, которыя с рук родителей поступают в школу, начальники и учители которой – истинные христиане, сознают, что вверенных им детей должны сделать такими же христианами, и не только сознают, но и словом и делом заботятся выполнить это великое дело. Они – вторые отцы и восполняют то, что недоставало в домашнем воспитании; они те прекрасные вертоградари, которые всячески оберегают юныя деревца от всех вредных влияний, чтобы прямо и верно они росли, чтобы они настолько укоренились и укрепились бы, что могли бы со временем противостоять всем бурям и непогодам. Вот в чем должны состоять истинныя отношения между домашним и школьным образованием! Они возможны только при христианском воспитании детей, когда семья и школа, родители и учителя преследует одну цель – воспитать из них истинных христиан, когда и изучение наук и искусств не только не препятствует, но содействует к выполнению этой главной задачи человеческого бытия здесь – на земле. «Отцы (и учителя) не раздражайте чад своих (то есть не развивайте неправильных наклонностей и неверных целей), но воспитывайте их в наказании и учении Господни» (Еф. 6, 5).

Мы выписали мысли Феофана о христианском воспитании и обучении детей, с показанием некоторых выводов, из них следующих, чтобы видеть, каков был характер его деятельности, как начальника и учителя Киево-Соф. училища. Характер этот был возвышенный: Феофан заботился не о временном только благополучии, но и о вечном их счастии: стремясь сделать из детей истинных христиан, он особенно старался о развитии любви их к молитве и церковному Богослужению, о сохранении в отроках детской чистоты, совестливости, послушания, смирения и полного доверия к старшим, – тех достохвальных качеств души и сердца, имея которыя в виду, Спаситель сказал Своим ученикам и народу: аще не будете, яко дети, не внидите в Царство Небесное. Да, Феофан был замечательный педагог; руководствуясь выше – высказанными началами воспитания, при исполнении своих обязанностей, он достигал великих результатов.

На ряду с исполнением своих служебных обязанностей, (хотя не сложных, но) ответственных пред Церковью и обществом, иеромонах Феофан обратил внимание на самого себя, на свое духовное самообразование соответственно своему званию. Ничто так не располагает к самоуглублению и нравственному самоуправлению, как монашество. Образованный инок Феофан, лишь только принял монашество, с усердием занялся своим духовным саморазвитием, к чему между прочим располагали место и среда. Киев, как отрадно и свято это имя для всякого ревнующего о вере, благочестии и очищении от страстей и грехов своей души!.. Русские всех званий и состояний стремятся побывать в Киеве и помолиться в Лавре пред мощами многих св. угодников, здесь во благоухании почивающих; поэтому нигде не бывает такого обильного притечения богомольцев, как в Киеве. С другой стороны, нигде не раскрывается так душа для молитвы, действий благодати и душеспасительных размышлений, нигде не находится столько духовников, старцев, затворников, могущих и желающих просящим подать совет, наставление и утешение, как в этой колыбели Русской Церкви. Все это всегда испытывали богомольцы, все это испытывали и доселе испытывают и живущие в Киеве, по убеждению принявшие монашество. Редкое это счастье выпало и на долю Феофана: здесь он воспитывался в высшем богословском училище, здесь он второе родился, приняв равноангельский чин, здесь он находился под непосредственным влиянием и попечением своих духовных родителей и воспитателей. Да, Феофан радовался, что ему, по принятии монашества, пришлось остаться в Киеве, потому с жаром отдался подвигам самоумерщвления, поста и молитвы. Он вошел в тесныя общения со старцами, часто беседовал с ними о бдениях и пощениях, вообще – о науке или великом искусстве монашеской жизни, которое приобретается не столько теориею, сколько практикою. Часто случается, что иноки, мало учившиеся в школах, в монашеских подвигах оказывались очень мудрыми и искусными. Знал это иеромонах Феофан и потому со вниманием, как послушный ученик, выслушивал их советы и повествования о трудностях благочестивой жизни и сетях врага, которыя он расставляет ревнующим о Богоугождении; выслушивая же их, обдумывал и прилагал к собственному монашескому житию, насколько то было возможно. Об этом он написал целое исследование под заглавием: «что потребно покаявшемуся и вступившему на добрый путь спасения», в котором указывал, что каждому человеку и мирянину в деле спасения непременно нужно иметь опытного руководителя и духовного отца, что без сего могут не принести плода самыя добрыя начинания. Руководствуясь этим принципом, молодой иеромонах Феофан находился в тесных отношениях со своими прежними учителями и воспитателями, особенно имеющими монашеский сан – Иеремиею, Димитрием (Муретовым) и с лаврскими иноками, особенно со старцем Парфением, которого почитал, как отца, и от них принимал советы и наставления, как вести многотрудное дело спасения. К этому времени, вероятно, относится и начало изучения им свято-отеческих подвижнических сочинений, которыя впоследствии так основательно узнал и которыми, после св. Писания и св. Предания, пользовался в своей обширной учебной и ученой литературной деятельности. Нужно полагать, на это святое дело, при собственном влечении юного инока, подвинули его старцы и ученые духовные руководители и указали путь, как ознакомиться с ними. С тех пор изучение этих великих творений, проникнутых опытом своей жизни, стало делом всей его жизни, – он изучал их и практически и научно, причем до того проникся духом их, что речь его, о чем бы ни была, носила явные следы аскетических творений. Трудно указать в этом отношении равного ему из современных духовных учителей и писателей. Между прочим, это изучение оказалось, как увидим, нужным и для его дальнейшей службы и деятельности на пользу св. Церкви. Не долго иеромонах Феофан был ректором Киево-софийского духовного училища, не долго ему пришлось пользоваться советами и уроками иноков священного града Киева: в 1842 году иеромонах Феофан назначен был в Новгородскую семинарию инспектором и профессором психологии и логики, – на должность более трудную и более ответственную, но и более высшую. Феофан безропотно повиновался этому назначению, но больно было ему расстаться с киевскими старцами и своими духовными руководителями, с которыми он сжился, которые полюбили его, как сына, и которых он сам очень любил и уважал. Пришлось проститься с Киевом, и на этот раз навсегда.

Прибыв в Новгород, полный исторических воспоминаний и прославленный подвигами св. угодников, Феофан с жаром и великим усердием взялся за исполнение трудной и многосложной должности инспектора и воспитателя юношей. Правда, это не новая для него деятельность, – ею он занимался в Киеве под руководством таких великих учителей и воспитателей, как Димитрий (Муретов) и Иеремия (Соловьев), но в Новгороде предстояло много нового труда, усилий и терпения, ибо приходилось воспитывать не детей, но отроков, переходящих в юношеский возраст. Кто воспитывался при действии старого устава 1815 года, тот очень хорошо знает, что умственное и нравственное самосознание скоро является у семинарских воспитанников, особенно когда переходят в философский класс. В это время, с 17 или 18 лет, отроки становятся юношами, начинают мыслить и действовать самостоятельно, т. е. по собственному сознанию и убеждению, входят в общение с миром и другими людьми, ко всем и ко всему относятся доверчиво и являются веселыми и живыми и с избытком физических и духовных сил, но еще неустановившихся и неопределившихся к тому или другому роду жизни и деятельности. Прекрасный, но опасный возраст в жизни человека, ибо юноша неопытен, несведущ, по своей доверчивости и отзывчивости ко всем влияниям и впечатлениям легко может сбиться с прямого пути и пойти по превратной дороге порочной жизни. Руководство опытного воспитателя и любящего отца с истинно-христианскими убеждениями весьма здесь нужно и необходимо. Сознавал все это новый инспектор Новгородской Семинарии и потому употреблял все усилия и труды, чтобы юношей, обучающихся разным наукам (и искусствам), направить в жизни и последующей деятельности к богоугождению и спасению души. И на этом пути достиг Феофан не малых результатов, годных нам и грядущим поколениям в научение и подражание. Прежде всего, мы имеем прекрасный нравственно-психологический анализ юности, сделанный Феофаном, анализ, который необходимо иметь во внимании, как руководительное начало, всякому отцу и воспитателю юношества. Прекрасно от времени до времени и самим юношам прочитывать этот очерк, чтобы быть знакому со своим возрастом и знать, что требуется, чтобы пройти сей возраст непреткновенно и вступить в жизнь с добрыми нравственными навыками и христианскими убеждениями. Вот как Феофан изображает юность с нравственно-воспитательной стороны в одном из лучших своих сочинений по нравственному Богословию:

«Река жизни нашей пресекается волнистою полосою юности. Это время воскипения телесно-духовной жизни. Тихо живет дитя и отрок, мало быстрых порывов у мужа, почтенныя седины склоняются к покою; одна юность кипит жизнью. Надобно иметь очень твердую опору, чтобы устоять в это время от напора волн. Самая беспорядочность и порывость движений опасна. Начинаются первыя его собственныя движения – начатки пробуждения его сил, и имеют для него всю прелесть: силою своего влияния они вытесняют все, что прежде было положено на мысль и сердце. Прежнее для него станет мечтой, предрассудком. Только настоящия чувства истинны, только они имеют действительность и значение. Что сказать о том, кто не только не любил христианской жизни и истины и даже никогда не слыхал о них?»

«В этом случае он – дом без ограды, преданный разграблению, или сухой хворост, преданный горению в огне. Когда своеволие юношеской мысли на все кидает тень сомнения, когда сильно тревожат его возбуждения страстей, когда вся душа наполняется искусительными помыслами и движениями, – юноша в огне. Кто даст ему каплю росы или прохлады, или подаст руку помощи, если из сердца не выйдет голос за истину, за добро и чистоту? А он не выйдет, если любовь к ним не поселена прежде. Даже советы в этом случае не помогут. Их тогда не к чему привить. Сильны советы, если, сходя чрез слух в сердце, они пробудят там чувства, кои есть и имеют для нас цену, но только в настоящий момент отстранены другими, а сами мы не найдемся, как их высвободить и сообщить им свойственную силу. В этом случае совет – драгоценный дар юноше от советника. Но если в сердце нет начатков чистой жизни, он беcполезен». Начатки эти кладутся в домашнем и первоначальном школьном воспитании и потому «какими мы выходим из лет юношеских, очень много зависит от того, какими вступаем в них. Так спасительно прежде лет юности не только получить доброе настроение, но и скрепить себя обетом – быть истинным христианином. Решившийся пусть боится самой юности, как огня, и потому бегает всех случаев, в коих юность легко развязывается и делается неукротимою».

«Но юность делается более опасною, если присоединяются влечения, от которых юношеския возбуждения сильнее разгораются и приобретают большую силу и опасность. Это: а) жажда впечатлений и б) склонность к общению. Жажда впечатлений сообщает некоторую стремительность, непрерывность и разнообразие действиям юноши. Ему хочется все испытать самому, все видеть, все слышать, везде побывать. Ищите его там, где есть блеск для очей, гармония для слуха, простор для движения. Он хочет быть под беспрерывным потоком впечатлений, всегда новых и потому разнообразных. Ему не сидится дома, не стоится на одном месте не внимается к одному предмету. Его стихия – развлечения. Мечты, легкое чтение, развлечения, все это одно почти по духу – дети жажды впечатлений, жажды нового, разнообразного. И вред от них одинаков. Ничем нельзя лучше заморить добрых семян, положенных прежде в сердце юноши, как ими».

«Вторая, столь же опасная, склонность у юноши есть склонность к общению. Она обнаруживается в потребности товарищества, дружбы и любви. Потребность благородная, но она может быть и опасною! Кому вверяешь свои чувства, тому даешь некоторым образом власть над собою. Как же надобно быть осторожным в выборе близкого лица! Встретишь такого, который далеко, далеко может завести от прямого пути. Само собою разумеется, что добрый стремится к доброму, а отклоняется от недоброго. Есть на это некоторый вкус у сердца, но у сердца, в котором положенныя добрыя начала не затемнены».

«Самый верх опасностей для юноши от обращения с другим полом. Тогда как в первых соблазнах юноша только сбивается с прямого пути, здесь он кроме того теряет себя. В первом своем пробуждении дело это смешивается с потребностию прекрасного, которая со времени пробуждения своего заставляет юношу искать себе удовлетворения. Между тем прекрасное мало помалу начинает в душе его принимать образ, и обыкновенно человеческий, потому что мы не находим ничего краше его... Созданный образ носится в голове юноши. С этого времени он ищет будто прекрасного, т. е. идеального, не земного, а между тем встречается с дщерью человеческою и ею уязвляется. Этого-то уязвления больше всего надлежит избегать юноше, потому что это есть болезнь, и болезнь тем опаснейшая, что больному хочется болеть до безумия».

«Как отвратить эту язву? Не ходи тем путем, которым доходят до уязвления. Этот путь так изображается: сначала пробуждается у юноши какое-то горестное чувство неизвестно о чем и от чего. Это чувство одиночества. Из этого чувства тотчас отраждается другое – некоторая жалость, нежность и внимание к себе; осматривая себя, юноша начинает чувствовать свою красоту, приятность форм своего тела, или – нравиться себе. Этим оканчивается первое движение соблазна к себе. С этих пор юноша обращается к внешнему миру».

«Это вступление во внешний мир воодушевляется уверенностью, что он должен нравиться другим; вследствие чего – юноша поставляет себе законом опрятность, чистоту, нарядность до щегольства; начинает бродить, или искать знакомств, как будто без определенной цели, по тайному однакож влечению чего-то ищущего сердца, и при этом старается блистать умом, приятностью в обращении и предупредительным вниманием. Вместе с тем он дает всю волю преимущественному органу душеобщения – глазу».

«В этом настроении он похож на порох, подставленный под искры, и скоро встречается со своею болезнью. Взором очей или голосом особенно приятным, как стрелою пораженный или подстреленный, стоит он сначала несколько в исступлении и остолбенении, от которого пришедши в себя и опомнившись, находит, что его внимание и сердце обращены к одному предмету и влекутся к нему с непреодолимою силою. С той поры сердце начинает снедаться тоскою; юноша уныл, погружен в себя, и что ни делает, делает для одного лица, и как бы в присутствии его. Он точно потерянный, обычныя дела забыты, ему ничто не дорого. Он болен лютою болезнью, которая щемит сердце, стесняет дыхание, сушит самые источники жизни. Вот постепенный ход уязвлений! Не ходи, юноша, этою дорогою и прогоняй предвестников – неопределенную грусть и чувство одиночества. Делай им наперекор: стало грустно – не мечтай, а начни делать что-либо серьезное со вниманием – и пройдет. Избегай щегольства, желания нравиться другим и охоты к посещениям. Какая надежная в этом случае ограда – строгая дисциплина во всем, труд телесный и еще более головной. Усиль занятия, сиди дома, не развлекайся. Нужно выйти, – храни чувства, бегай другого пола, главное же – молись».

«Кроме этих опасностей, вытекающих из свойств юношеского возраста, есть еще две: во-первых, настроение, по-которому до небес возносится знание рассудочное, или своеличное постижение. Юноша считает преимуществом – на все налагать тень сомнения и все-то ставить в стороне, что не совпадает с меркою его понимания. Этим одним он отсекает от сердца все настроение веры и Церкви, следовательно, отпадает от неё и остается один. Ища замены оставленному, кидается на теории, построенныя без соображения с откровенною истиною, опутывает себя ими и изгоняет из своего ума все истины веры. Еще больше беды, если повод к тому подаст преподавание наук в училищах и если подобный дух становится там преобладающим. Думают обладать истиною, а набираются туманных идей, пустых, большею частью даже противных здравому смыслу, которыя однакож увлекают неопытных и становятся идолом для юноши любознательного.

Во 2-х – светскость. Пусть она может представлять нечто полезное, но преобладание её в юноше пагубно: светские люди ненавидят внутреннюю жизнь, истинные христиане для них мистики, запутавшиеся в понятиях, или лицемеры и проч. Светскость вводит в мир, и мир, со всеми своими растленными понятиями и обычаями, набивается в восприимчивую душу юноши, и он становится чадом его. А это чадство противно чадству Божию во Христе Иисусе».

«Вот опасности для юношей от юности! И как трудно устоять. Но хорошо воспитанному и решившемуся посвятить себя Богу, прежде лет юности, она не так опасна: немного потерпеть, а там настанет покой чистейший и блаженнейший. Сохрани, юноша, только обет христианской жизни, а для сего, сколько есть сил и благоразумия, удерживайся от развлечений, беспорядочного чтения соблазнительных книг и мечтаний. Как хорошо подчинить себя в этом случае строгой и престрогой дисциплине и быть во все время юношества под руководством. Тех юношей, коим не позволяют распоряжаться самим своим поведением до возмужалости, можно считать счастливыми. И всякому юноше надобно радоваться, если он поставлен в таких обстоятельствах. Сам юноша, очевидно дойти до этого едва ли может; но он покажет много ума, если поверит совету быть больше дома за делом, не мечтать и не читать пустого. Развлечение пусть отклонит трудолюбием, мечтательность серьезными занятиями под руководством, которому особенно должно быть подчинено чтение, и в выборе книг, и в образе чтения. Как бы, впрочем, это кто ни сделал, пусть только сделает. Страсти, сомнения, увлечения разгораются именно в этом, так сказать, шатком брожении ума юноши. А кто исследует все движения и уклонения его сердца? Это тоже, что исследовать путь птицы в воздухе или бег корабля! Что брожение вскисающей жидкости, что движение стихий при разнообразной их смеси, то сердце юноши. Все потребности так называемой природы в живом возбуждении, каждая подает голос, ищет удовлетворения. Как в природе нашей качествует расстройство, так и совокупностъ этих голосов тоже, что беспорядочные крики шумной толпы. Что будет с юношею, если он наперед не приучен влагать в некоторый строй свои движения и не наложил на себя обязательства хранить их в строгом подчинении некоторым высшим требованиям. Если сии начала глубоко запечатлены в сердце в первоначальном воспитании и потом сознательно приняты в правило, то все волнения будут происходить как бы на поверхности, переходно, не сдвигая основания, не колебля души»⁵.

Опасен юношеский возраст, как изобразил Феофан. Первоначальное христианское воспитание, полученное в детстве юношами, может предохранять их от падений и увлечений; но так будет если юноши в воспитателе встретят мудрого отца, заботящагося об них, как о своих чадах. Ясно видел это инспектор Новг. семин. Феофан и потому употребил все силы ума и нравственного опыта, чтобы юношей, вверенных его руководству, с одной стороны предохранить от опасностей и увлечений их возраста, с другой – водворить в них добрые навыки и сделать полезными членами Православной Церкви и отечества. Прежде всего, он старался держать учеников Новгор. семинарии в св. Церкви и под влиянием её благодатных таинств и других освятительных средств, зная по собственному опыту, что это именно и сохраняет, и развивает росток св. христианской жизни. Утренняя и вечерняя молитвы совершались чинно и с благоговением самими учениками, на которых постоянно присутствовал сам инспектор Феофан, усердно молясь с юношами и тем подавая пример, как должно молиться, советуя им постоянно молиться, особенно пред каждым делом и в затруднительных обстоятельствах своей жизни. Нередко в воскресные и праздничные дни совершал богослужение и таинства святейшей евхаристии, внушая юным питомцам, что нигде так ни наитствуется душа христианина благодатию Всесвятого Духа, как в св. церкви, когда с должным благоговением присутствуют в ней и усердныя молитвы воссылают к Богу и Его святым, когда, исповедовавшись в своих грехах, со страхом и трепетом приступают к таинству св. Причащения Тела и Крови Христовой, во оставлении грехов и в жизнь вечную. Сверх того, иеромонах Феофан часто вел с юношами душеспасительныя беседы о том, как жить и относиться к телесным потребностям, чтобы они не перешли меру естественных отправлений. Но особенно он старался им внушить заботу о душе, именно, чтобы она всегда была с Богом, со страхом к Нему, и чтобы совесть постоянно надзирала за их мыслями, желаниями и делами, располагая тем к добру и отвлекая от зла. К сему направлялись все порядки, вся дисциплина и обстановка семинарской жизни, образуя в них навык благонравия. На внеклассное чтение книг немало обращал внимания молодой инспектор: он советовал юношам больше читать книги религиозно-нравственного содержания, особенно св. Писание и писания св. Отцов и сказания об их поучительной жизни, подвигах и трудах. Возможно читать и книги с человеческою мудростию, но книги хорошего направления и непротиворечущия словесам Божественным. А чтобы юноши не развлекались, заботился более о том, чтобы они менее всего находились в праздности, для сего Феофан располагал детей к живописи, столярному и переплетному искусствам, иногда совершал прогулки по полям и рощам, беседуя с ними, как отец с детьми. Так иеромонах Феофан воспитывал учеников Новгородской духовной семинарии! Те же начала вложены им были и в преподавании логики и психологии: на уроках психологии он старался раскрыть и внедрить следующее важное истинно – внутреннее самосознание душевных явлений и состояний: каждому человеку необходимо, чтобы видеть свое человеческое достоинство и свои нравственные недостатки, но такое внутреннее самосознание достигается только христианином в облагодатствованном состоянии. Он видит, что душа его по природе предназначена к исполнению воли Божьей и удалению от греховных и чувственных похотей, не видит только, но и самым делом стремится избегать греха и подвизаться в добродетелях, если в жизни и деятельности следует заповедям Божиям и внушениям Св. Духа, живущего в нем. О самых явлениях и силах души Феофан сообщал довольно обширныя сведения, руководствуясь с одной стороны сведениями философов и другими научными данными, с другой – словом Божиим, писаниями св, Отцев и собственным самонаблюдением. Но в тоже время он старался в юных душах установить правильный взгляд на отношение науки к религии или знания к вере и благочестию и определить значение человеческой мудрости. Надобно так расположить дух учеников, чтобы у них не погасло убеждение, что главное у нас дело есть Богоугождение, а научность есть придаточное качество, случайность, годная только на время настоящей жизни. И потому никак не должно ставить ее так высоко и в таком блестящем виде, чтобы она занимала все внимание и поглощала всю заботу. Нет ничего ядовитее и гибельнее для духа христианской жизни, как эта научность и исключительная о ней забота. Она прямо ввергает в охлаждение, и потом может навсегда удержать в нем... Должно быть поставлено непреложным законом, чтобы всякая преподаваемая христианину наука была пропитана началами христианскими, и притом православными. У нас самое опасное заблуждение то, что преподают науки без всякого внимания к истинной вере, позволяя себе вольность или ложь, в том предположении, что вера и наука – две области решительно разъединенныя. Дух у нас один, он же принимает науки и напитывается их началами, как принимает веру и проникается ею. Как же можно, чтобы оне не приходили в благоприятное или неблагоприятное соприкосновение здесь? Если в таком порядке будет ведено обучение, чтобы вера и жизнь в духе веры высились над всем во внимании обучаемых, и по образу занятия и по духу преподавания, то нет сомнения, что положенныя в детстве начала не только будут сохранены, но и возвысятся, укрепятся и придут в соразмерную зрелость. А как это благодетельно!⁶ Без сомнения Феофан вел в таком порядке обучение и воспитание духовного юношества Новгородской духовной семинарии. Три года иеромонах Феофан был в Новгороде и в это короткое время успел заявить себя, как чадолюбивый воспитатель и прекрасный преподаватель науки о душе человеческой.

Не о внешней только добропорячности и благоповедении учеников заботился он, а старался, насадив в юных сердцах семена веры и благочестия, сделать их способными, по выходе из семинарии, служить Церкви и отечеству, самим спасаться и других спасать. В сем случае Феофан следовал заповеди Господа нашего И. Христа, примеру апостолов и учению св. Отцев, пастырей и учителей русской Церкви. Иисус Христос, указывая на детей и юношей и обращая внимание родителей и воспитателей на воспитание их, сказал: Блюдите да не презрите единого от малых сих: глаголю бо вам: яко ангели их на небесех выну видят лице Отца моего небеснаго (Матф. 18, 10) т. е. заботьтесь об управлении их в царство небесное, ибо они находятся на особом попечении отца небесного и св. ангелов, приставленных к ним для хранения. Разительный пример исполнения сей заповеди представляет св. Иоанн Богослов, друг и наперстник Христов: поручив епископу одного доровитого юношу, он просил особенно позаботиться о его христианском воспитании. Как известно, заповедь апостола не была исполнена, юноша развратился, погибал и непременно погиб бы, если бы о сем во время не узнал его истинный отец и воспитатель. Скорбь св. апостола настолько была сильна, что он забыл свои старческия лета, и с пылом юноши бросился в то место, где погибал юноша; настигнув его бежавшего, он пал пред ним на колена и, со слезами лобызая руку юноши, просил пощадить умирающего старца и себя спасти от погибели. Голос любящего отца сильно подействовал на юношу: он зарыдал и сделался послушным учеником св. Иоанна, наставлениями и руководством которого он был спасен от погибели и направлен опять в царство небесное. Св. отцы и учители Церкви усердно заботились о воспитании вверенных их попечению детей и юношей и старались, для руководства родителей и воспитателей в сем великом и весьма трудном деле, выяснить начала, цель, необходимость и самый способ христианского воспитания детей и юношей; особенно много потрудился св. Иоанн Златоуст. В своих замечательных словах о христианском воспитании детей и юношей он учит, что истинное воспитание отроков состоит в том, чтобы они, приобретши нужныя для жизни научныя познания, научились жить по-христиански, а не в том, чтобы быть знатными, богатыми и занимать только видныя места, что родители должны во время воспитания обратить особенное внимание на юношей, ибо их возраст опасный, а для сего, чтобы отвратить от погибели, учители и воспитатели в детстве должны воспитывать их по-христиански, в противном случае дадут ответ пред Богом на страшном суде. Глубоко сознавали эти истины пастыри и учители русской Церкви всех веков, и им принадлежит заслуга о выяснении начал христианского воспитания детей и проведении их в русское общество и во все русския учебныя заведения. В ряду таких святителей и учителей, из которых одни в Бозе почили, другие еще подвизаются в сей жизни, святитель Феофан, по раскрытию хода христианского воспитания детей и юношей с нравственно-психологической стороны, занимает видное место. Но эти высказанныя им мысли о воспитании он между прочим вырабатывал, когда христиански воспитывал юношей Новгородской духовной семинарии.

Один из здравствующих ныне иерархов, бывший тогда под воспитательным надзором инспектора Феофана, с благодарностию вспоминая о его педагогической деятельности, говорил: «да, Феофан был замечательный учитель и великий человек!» Высшее духовное начальство вполне ценило умственныя и нравственныя достоинства иеромонаха Феофана и потому вызвало в начале 1845 г. в С.-Петербургскую духовную академию на должность бакалавра нравственного и пастырского богословия. Ректором её в это время был Афанасий (Дроздов) в сане еп. Виницкого, Человек он многоученый, но строгий и близкий к обер-прок. св. Синода Протасову. Впрочем, он недолго был ректором, его заменил Евсевий (Орлинский), человек добрый и со строго-монашеским направлением, которому Феофан, как аскет, был по душе. В числе бакалавров в это время находился иер. Иоанн, знаменитый канонист, (в послед. еп. Смоленский).

Не без робости и смущения принял новое назначение должность бакалавра С.-Петербургской дух. академии скромный иеромонах Феофан, любящий более тихую и уединенную жизнь, чем шумную и официальную, какою она представлялась в С.-Петербурге. Одно утешало его и успокоивало: там был на службе один из лучших товарищей и друзей по Киевской академии, с которым Феофан в одно время принял монашество и потом до окончания курса жил вместе в одной комнате. Это Макарий, впоследствии митрополит Московский и Коломенский, составивший замечательное сочинение «Догматическое Богословие», по которому несколько поколений получило богословское образование. Макарий, прямо поступивший на службу в С.-Петербургскую дух. академию, уже освоился с С.-Петербургом, центром высшего начальства и духовного просвещения русской Православной Церкви, прекрасно и учено читал лекции по истории русской Церкви и истории русского старообрядчества; он слыл за лучшего профессора и был на виду у высшего духовного начальства. Макарий действительно принял своего товарища с распростертыми объятиями, ознакомил его с порядками, лицами и начальством академическим.

Впрочем, это было нужно лишь в начале: иеромонах Феофан скоро сжился с новою обстановкою, скоро всем понравился и с жаром взялся за порученное ему дело преподавания нравственного православно-христианского Богословия, – предмета, который ему был по душе и с которым он значительно был знаком – и в теории и на практике. Несмотря однако на такое знакомство, дел для молодого бакалавра оказалось очень много, ибо он повел преподавание новым путем и, можно сказать, самостоятельно.

Оставив философскую умозрительную почву, молодой профессор сшел на опыт аскетический и психологический, потому отечники и психологя после св. Писания и творений св. Отцев, явились главными источниками его лекций, сильным пособием ему были наблюдения над явлениями собственной истинно-монашеской жизни и жизни многих благочестивых старцев, с которыми почасту беседовал и переписывался, пользовался, конечно, и научными и философовскими данными по этому весьма важному предмету. Не станем делать характеристики его чтений по нравственному Богословию, так как Письма его о христианской жизни, Путь к спасению и Письма о духовной жизни достаточно определяют и указывают характер их. Скажем разве то, что в своих чтениях Феофан старался избегать отвлеченных схоластических и других школьных искусственных приемов. Не вдаваясь в историческия исследования развития нравственности, он заботился преподать студентам академии, будущим пастырям и учителям юношества, православное христианское нравоучение, заповеданное нам Самим Господом Иисусом Христом, Его св. апостолами и учителями св. Православ. Церкви и осуществленное на деле святыми людьми и подвижниками веры и благочестия. Он как бы так говорил своим образованным слушателям: «Вот я вам преподаю учение веры и благочестия, которое принес на землю Спаситель наш Господь Иисус Христос, – учение, которое преподал апостолам и ученикам, которых Сам научил как жить и действовать по Его закону, а апостолы – своих приемников – св. Отцев и учителей Церкви, а сии последние, научаемые Св. Духом, передали нам, грядущим поколениям. Все люди, сыны Православной Церкви, следующие в жизни сим наставлениям, спаслись и тем показали верный путь, как и другим можно спастись; (при сем подробно, на основании опытов подвижников и наблюдений над нравственными явлениями души человеческой, описывал самый путь спасения). Итак, идите по сему пути – и сами спасетесь и других спасете» Но Феофан не полагался на свои силы; чтобы лекции были более действенны, он наперед показывал конспект их архимандриту Игнатию Брянчанинову (впоследствие епископу), известному в то время знатоку аскетических творений, который прочел и одобрил его. Посему, лекции Феофана по нравственному богословию имели значение не столько уроков школы, сколько уроков жизни и деятельности. Сильно влияли они на слушателей, тем более что иеромонах Феофан преподавал устно, подражая в сем Макарию; по крайней мере, один из слушателей, Константин Добронравин, впоследствии епископ Гермоген, печатно заявил, что Феофан, как профессор нравственного богословия, принадлежал в свое время к выдающимся деятелям. Можно сказать, он оживил эту науку, которая доселе в круге богословских наук считалась второстепенною, показав, что нравственное учение есть тоже вероучение, только осуществленное в жизни и деятельности, и что христиане к сему должны постоянно стремиться, как главной цели своей жизни. Кроме преподавания нравственного богословия иеромонаху Феофану были поручаемы и другия должности: библиотекаря академического, одно время исправлял должность инспектора академии; сверх сего состоял в должности помощника инспектора и был членом комитета для рассмотрения конспектов, преподаваемых в семинарии учебных предметов. Таким образом, жизнь его в С.-Петербурге все более и более усложнялась и делалась полезною и плодотворною для Церкви. Но вдруг педагогическая деятельность Феофана прерывается: иеромонах Феофан в 1847 году назначен был состоять в числе членов Святогробского братства, отправляющегося в Иерусалим, под начальством архимандрита Порфирия, известного ученого археолога. Главная цель братства была миссионерская, но оно должно было служить и прибывающим во Святой град паломникам. Много богомольцев из России ежегодно бывает в Иерусалиме, и все они требуют удовлетворения тех или других религиозных нужд. Одни ищут совета и наставления, другие желают присутствовать при богослужении на русском языке. Много является в Иерусалим и лиц образованных разных званий и состояний, которых должно поруководить; члены православного братства должны удовлетворить этим требованиям. С другой стороны, там много иноверцев, с которыми православным представителям Русской Церкви приходится сталкиваться и иногда давать ответы вопрошающим. Конечно, все это могут с большим успехом сделать лица, получившие высшее богословское образование, и вот между другими выбор пал на бакалавра Феофана, который и дан был в помощники архимандриту Порфирию. Кажется, иеромонах Феофан и сам желал и искал этого назначения. В одном письме к Иеремии (Соловьеву) он, между прочим писал: «занятия по должности до тошноты прискучили и отвлекают от храма. Там рай: пришел в церковь, так и не шел бы оттуда». Молитва и подвиги монашеские влекли его к себе и брали перевес над всеми занятиями. И вот, когда образовалось Святогробское братство, Феофан изявил желание быть его членом. Душа его стремилась побывать в тех святых местах, где первоначально воссиял свет христианства, где жили, действовали и ходили: Спаситель наш Господь Иисус Христос, Его ученики и апостолы, их преемники, святые отцы, подвижники веры и благочестия, потому с охотою повиновался распоряжениям начальства, в которых видел указания промысла Божия. Духовное начальство знало, кого посылало, ибо иеромонах Феофан уже в это время слыл за выдающегося монаха и аскета. Ректор С.-Петербургской академии, архим. Евсевий писал к А. В. Горскому, профессору Московской дух. академии: «Святогробское братство отправляется к месту своего назначения, в числе его членов находится бакалавр нашей академии иером. Феофан, очень хороший монах и аскет! Может быть побывают в вашей благословенной Лавре».

Простившись со своими петербургскими сослуживцами, иером. Феофан вместе с членами святогробского братства отправился в дальний путь – Святую землю. В числе братства был архимандрит Порфирий, начальник миссии, известный знаток Востока, Соловьев и Крылов, студенты С.-Петербургской семинарии; предполагалось быть в Троицко-Сергиевой лавре, как писал ректор Евсевий профессору А. В. Горскому, но неизвестно, были ли они там. Вообще целями и задачами этой первой Иерусалимской миссии многие интересовались, иные даже желали ехать туда – в Святую землю. Так хотел ехать и А. В. Горский, но он от сего, как видно из его биографии, отвлечен своими родителями. На пути следования на Восток, члены заезжали к епископам, и в Могилеве беседовали со знаменитым епископом Анатолием Мартыновским. Феофан был в восхищении от его ума, опытности и кипучей деятельности и это свое впечатление выразил в письме к Бурачку, редактору Маяка. В этом же своем письме выражает и свои сетования по поводу печального положения православия на окраинах России. Несомненно, были и в Киеве; отсюда, напутствованные благожеланиями киевских старцев, направились чрез Одессу в Святую землю. В январе 1848 года они прибыли в Константинополь, а в феврале того же года в Иерусалим.

Прибыв во святой град, члены братства первоначально представились лицам Иерусалимской патрмархии и самому патриарху, смиренно прося благословения его на предстоящие подвиги и труды. Был собран синод, как трактовать лиц Русской миссии, особенно архимандрита Порфирия в митре. Это миссия имела главным образом поклонический характер, потому они побывали на всех местах, ознаменованных стопами и делами Господа нашего Иисуса Христа, св. Его апостолов и Божией Матери, с любовью созерцали их, с благоговением лобызали все памятники св. христианской веры, часто присутствовали в храме Воскресения, поклоняясь гробу Господню, нередко приходилось участвовать в общих соборных служениях вместе с пастырями и епископами Иерусалима. Часто приходилось руководить и поучать русских богомольцев, посещать их в странноприимных домах с целью душеполезных наставлений и быть их духовными отцами. Несомненно, иеромонах Феофан в этом случае большую оказывал помощь архимандриту Порфирию. Этим они показывали высоту и чистоту православия; особенно они возвышали оное в глазах инославия своим благолепным богослужением, которое им приходилось и одним без греков совершать.

Знакомясь с Востоком, члены братства объездили все святыя места; были на Иордане и там где стояли Вифлеем, Назарет и другие евангельские города, были в Сирии, Египте, видели развалины Фив и другие исторические памятники древней истории. Г. Соловьев рисовал разные виды и делал снимки с икон, портретов и проч, другие же переписывали любопытныя статьи из греческих рукописей, а я, как замечает о. архимандрит Порфирий в своем нутешествии по Египту, вместе с Феофаном прилежно работал пером. Во время путешествия виделись с патриархами Александрийским и Коптским, виделись и беседовали со многими старцами древних монастырей, видели пещеру, где подвизался Павел Фивейский; были на Синае и видели рукопись, которою, как древнейшим манускриптом, относимым к 4 веку, заинтересовался ученый археолог о. Порфирий и которую, по поручению русского правительства, издал Тишендорф.

Это была чисто оффициальная деятельность, которую производили все члены братства, в силу инструкции, данной им в С.-Петербурге при отправлении в Иерусалим. На ряду с этою деятельностию, иер. Феофан делал и то, к чему влекло его сердце: так, он знакомился с подвижническою жизнью на Афоне, в Египте и в лавре Саввы Освященного и сам старался подражать им, изучал писание древних аскетов, для чего рылся в библиотеках Востока, стараясь найти для себя нужныя, полезныя рукописи. При этом одно приводило его в грустное настроение: это плохое содержание библиотек, беспорядочная потеря некоторых листов в ценных книгах и рукописях. Что касается до пользования ими, то в этом случае, при знакомстве с заведующими библиотеками лицами, обширном знании древних языков и монашеском сане, препятствий не было. Иеромонах Феофан больше пользовался отечниками, сборниками писаний св. подвижников; к этому времени относится собирание рукописей и печатных изданий, которыя он после издал в переводе с греческого или новогреческого языка на русский язык. В это же время Феофан занимался переводом по частям творений св. Отцев, греческого Добротолюбия, при чем, при знакомстве и постоянном общении со многими образованными греками, он настолько узнал греческий и ново-греческий язык, что свободно понимал их разговорную речь и сам мог с ними объясняться на сем наречии. Сверх того, Феофан в Иерусалиме же приобрел некоторыя знания в еврейском и арабском языках, имея те или другия житейския отношения к евреям и арабам, составляющим значительную часть населения Иерусалима и его окрестностей. Необходимость заставила узнать французский язык, ибо это был язык всех официальных и письменных международных сношений. Наконец, там – в Иерусалиме иером. Феофан ознакомился с лютеранством, католицизмом, армяно-григорианством и другими христианскими инославными вероисповеданиями из живых примеров. Нужно заметить, что все эти вероисповедания имеют своих ученых представителей, свои алтари и школы, где их последователи находят удовлетворение своим религиозным нуждам. С духовными лицами этих вероисповеданий Феофану приходилось иметь частыя беседы и деловыя официальныя сношения. В Иерусалиме, как в фокусе, все исповедания христианской религии сходятся, чтобы там – в этой колыбели христианства почерпнуть силы и найти оправдания для своих верований. Это – одно из мест, где можно лучше ознакомиться с учением, богослужением и нравственною деятельностию членов разных исповеданий христианства. Феофан значительныя познания приобрел здесь и опытность в деле сношения с иноверцами, – на деле узнал, в чем заключается сила их пропаганды и слабость, и потому сам мог с успехом противодействовать вредным для православия стремлениям католицизма и протестантства, и другим подать надежный совет, как и действительно подавал к обращавшимся в сем случае за советами и наставлениями.– Так продолжалось служение Феофана православославной Церкви в Иерусалиме 7 лет. Несомненно, что члены братства, если не вполне, то во многом выполнили данную им в С.-Петербурге инструкцию – возвысить православие в Святой земле, ибо после вскоре учреждена в Иерусалиме постоянная миссия, которая вполне удовлетворяла религиозным потребностям русских богомольцев и пред инославием показывала высоту нашей православной церкви. Теперь она стоит крепкою ногою, имеет свою церковь, свои странноприимные дома и свои школы. Что же касается лично до самого Феофана, то пребывание в Иерусалиме имело для него громадное значение: здесь он ознакомился с древним подвижничеством святых восточных обителей, особенно Саввы Освященного и св. горы Афонской, вошел в тесную духовую связь с афонскими старцами, которые влияли на его аскетические подвиги и издавали его сочинения; здесь он окончательно выработал свое религиозно-нравственное мировоззрение, которое потом изложил в своем сочинении «Путь ко спасению». Здесь он приобрел много древних рукописей и познакомился вообще с аскетическими писаниями древних подвижников, плодом чего явились издания: «Метерикон, отеческия наставления», приложенные к 2 тому Писем о христианской жизни, писания Аввы Исаии «Добротолюбие» в 5 томах и древние иноческие уставы. Господу угодно было поставить своего будущего подвижника и столпа православия в центре православия и других христианских исповеданий, для того, чтобы он усовершился в аскетизме и другим послужил образцом веры и благочестия. Не в цветущем состоянии находилась здесь православная христианская церковь: все было под властию турок магометан. Самый храм Воскресения, где находится место погребения Господа нашего Иисуса Христа, оберегается турецкою стражею, которая сопровождает все входы и выходы Иерусалимского патриарха, в торжественных же выходах, при громадном стечении богомольцев, патриарх, как передавал Феофан, несется турецкою полициею. Молящиеся из туземцев: греки, арабы и армяне, во время богослужения, стоят в фесках, такой тишины и благоговения не наблюдается, как у нас – в св. храмах. Они и не мирны, постоянно вооружены, часто ссорятся между собою, иногда целыя селения друг с другом вступают в вооруженныя столкновения, не обращая внимания на сидящего в Иерусалиме турецкого губернатора. Посему, путешествие по святым местам без вооруженных проводников невозможно. Самый город Иерусалим, хотя не малый, беспорядочен, улицы его настолько узки, что женщины-хозяйки противоположных домов свободно объясняются между собой, не выходя из своих комнат. Во все времена сознавалось такое плачевное состояние Иерусалима, были и попытки поставить его на подобающую высоту, но Господу угодно было, чтобы он был попираем языками, дóндеже скончаются времена языков. Между прочим, одна из причин такого положения Иерусалима в религиознополитическом отношении была и есть рознь и немирность христиан разных вероисповеданий: католики и протестанты постоянно стараются показать всем и каждому, что они только одни исповедуют чистую истину христианства, и так или иначе, хотя бесплодно, пытаются унизить православие. На этом, главным образом, зиждется их пропаганда. Видел это печальное положение православной Иерусалимской церкви Феофан и вместе с другими членами русской миссии старался своею жизнью, своими стремлениями к горнему Иерусалиму показать высоту и чистоту православного христианского вероучения и нравоучения. В этом по преимуществу и состояли труды миссионерской деятельности иеромонаха Феофана, и здесь он остался верным своему главному принципу – указывать всем верный путь в царство небесное. Не укрылись эти труды и духовная опытность иеромонаха Феофана, и вот он в 1853 г. вызывается в Россию, для назначения на более высшее служение Церкви и отечеству.

В самое тяжелое время иером. Феофану вместе с другими членами братства пришлось возвращаться из Иерусалима в Россию: то была крымская война; посему он направился не прямым путем чрез Черное море, а чрез Западную Европу, ибо там путь был не свободен. Сам святитель в письме от 18-го ноября 1855 г. к архимандриту Петру, на то время инспектору киевской семинарии, так описывает свое возвращение из Иерусалима: «Вашего желания – знать некия подробности о нашем шатании (разумеется гл. обр. возвращение из Иерусалима) не в силах удовлетворить. Все почти забыл. Там не замечал карандашиком, ибо с нами была книжка... она у о. Порфирия. – Кое-что разве понемногу. На первый раз Венеция. Видеть надобно. Описать нельзя. Город на воде или в воде. – Вместо колесниц – гондолки». – Далее о. Феофан знакомит с достопримечательностями храма св. Марка: «В ризнице храма есть вещи, взятыя из Константиноноля из Софийского храма: икона Богоматери и другое многое... не помню. Подсвечники золотые – большие префигурные. – В другой ризнице – три креста с животворящим древом – Константина, Елены, Ирины; спица из тернового венца, – один из гвоздей, коими пригвожден был Спаситель ко кресту, и сосуды с частицами разных мощей. Налево в храме есть чудотворная икона писанная евангелистом Лукою, открываемая только в субботу. Больше о храме ничего не помню. Храм огромен и благоговение рождает. Из мозаических картин (ими только верхняя часть покрыта) есть и новыя – изящныя. Старыя скудны видом. Изображают историю священную Ветхого и Нового Завета по частям – и пустыножители есть... и восточные паче. – Многия Церкви мы осматривали. Есть картины загляденье... и уборка храмов – диво... Один монастырский храм – диво. Из разноцветного мрамора сделаны по местам занавески, – так дерни... В одном храме мощи св. Саввы – только грудь с головою и ноги от колен. Прочаго нет, отчего кажется малым. В другом – св. Афанасия – цельны – и св. Иоанна милостивого в 3 храме... тоже цельны. Все оне в боковых приделах над престолами в нише и за стеклом. Но нам позволили стать на коленах на престоле и посмотреть поближе и поцеловать хоть стекло. Вид мощей – мрачен. Головки и частички ножек открыты. – Дворец дожа великолепен и огромен. Не помню, что там... Да... показывали около него темницу, в коей во времена республики упрятывались преступники, – и место, где машинкою отсекалась во мгновение ока голова... – Что еще? совершенно все забыл... Большой канал изгибами проходит сквозь город. Гуляли по вечерам. На нем все прежние знатнейшие домы, но пустеют и ветшают без поддержки. Там есть греч. церковь (т.е. в Венеции)... штат греческий и митрополит Венедикт – 90-летний старец... Мы обедали у него. Он был глава далматинских христиан православных: но грех ради... хотел в католичество – едва убрали. Получает пенсию от австрийского правительства. Теперь он православен. Ну теперь все истощилось! И довольно?»

Несомненно на пути следования в Россию, о. Феофану пришлось побывать во многих других значительных городах католицизма и протестантства, видеть их храмы, библиотеки и ученые музеи, – пришлось и побеседовать со многими учеными лицами – светскими и духовными. Во Флоренции Феофан был в картинных галереях, созерцал замечательныя произведения Рафаэля и других знаменитых художников, и приобрел полныя и прекрасно выполненныя снимки в форме атласов. Нужно заметить, что Феофан был любитель живописи духовной, понимал ее и сам немного занимался, каковое искусство приобрел в Иерусалиме, как развлечение от служебных обязанностей и ученых занятий. Я видел икону Спасителя в терновом венце, написанную Феофаном: она написана в строго византийском стиле и поражает высотою и святостию выражения, – видел и снимки с картинных галерей, изображающих произведения итальянских художников. Владыка Феофан сам показывал мне, удостоивавшемуся быть у него в 1870 г. В германских городах иеромонах Феофан побывал в разных ученых и учебных учреждениях, с целью – видеть, как там стоит наука вообще и Богословская в особенности. Словом это путешествие дополняло те обширныя познания, которыя он приобрел прежде книжным путем.

Явившись в С.-Петербург, иеромонах Феофан ласково был принят высшим духовным начальством и своими прежними сослуживцами по академии, особенно архимандритом Макарием, который был уже ректором С.-Петербургской академии. Три места представлялось на выбор по духовно-учебному ведомству: два в Киевской академии, одно в С.-Петербургской. Макарий советовал в Киевскую академию – на кафедру церковной истории, но о. Феофан предоставил самому начальству назначить, и он был назначен преподавать каноническое право в Петербургской академии, вместо иеромонаха Иоанна, знаменитого канониста, который переведен был в Казань. В это же время на службу в академию поступил Никанор (Бровкович), впоследствии архиепископ Одесский. Каков был характер преподавания им церковных законов определить невозможно, ибо не осталось лекций; но то несомненно, что Феофан старался раскрыть ту непреложную истину, что власть управлять чадами и издавать законы для нравственно-религиозного благочиния принадлежит Церкви, что эту власть получили св, апостолы от Самого Иисуса Христа и теперь получают все пастыри и учители чрез Св. Духа, по приемству от апостолов в таинстве священства. Посему, мы, как послушные чада, должны повиноваться церковной власти, чтобы спастись; преслушание в этом случае ведет к отпадению от св. Церкви и, следовательно, к погибели. «Повеждь Церкви: аще же и Церковь преслушает, буди тебе, якоже язычник и мытарь». Следующия слова Спасителя: «Елика аще свяжете на земли, будут связана на небеси: и елика аще разрешите на земли, будут разрешена на небесех» показывают, что власть Церкви управлять и руководить христианами в религиозно-нравственной жизни дана Господом апостолам и пастырям Церкви (Матф. 18, 17–18). Эти мысли, научно раскрытыя пред студентами С.-Петербургской академии, Феофан выясняет во многих местах своих многочисленных сочинений. Основная мысль их та: мы спасаемся во св. Церкви под руководством её законных пастырей, самое церковное правило есть тоже нравоучение, только в практическом применении к жизни и деятельности.

К этому времени относится знакомство иеромонаха Феофана с некоторыми великосветскими лицами С.-Петербурга, круг которых с течением времени все более и более расширялся. Уже одно то, что он не малое время жил в Иерусалиме, возвышало его, приводило к нему многих почитателей; но Феофан обладал и прекрасными качествами ума и сердца, которыя влекли к нему многих лиц из высшего светского круга. Это – понимание религиозно-нравственных нужд собеседников и проникновение во внутреннее их души и бескорыстное и искреннее желание помочь им в деле спасения. Это – умение вести речь, возбуждать интерес к возвышенным религиозным истинам, умение ободрять, при сознании своих недостатков, и располагать к исправлению и покаянию. Сверх того, Феофан не был ригористичен, применялся к положению и званию лиц, был любезен, общителен, но без послаблений истине, умел вести беседу с великосветскими особами и на французском языке. Посему, из них многие обращались к нему за советами и наставлениями в вере и благочестии, некоторые даже делались его духовными чадами. К числу таких лиц, между прочим, принадлежала княгиня Пелагея Сергеевна Лукомская, жена придворного архитектора и близкая родственница известного сановника Я. И. Растовцева. Княгиня Лукомская была очень умная, в высшей степени симпатичная и благонравная особа; испытавшая в жизни много горя, тревог и волнений, она искала утешения в христианской религии. Феофан явился её духовным руководителем в вере и благочестии. Каков был характер духовного руководства – показывают письма о христианской жизни, к ней написанныя. Между тем и духовное начальство не оставило без внимания заслуги иеромонаха Феофана в Иерусалиме: вскоре по приезде из Св. Земли, он возведен был в сан архимандрита и в сентябре 1855 года назначен был на высшую должность ректора Олонецкой духовной семинарии, а в мае 1856 года – начальником миссии в Константинополе.

Мы не останавливаемся на деятельности Феофана, как ректора Олонецкой духовной семинарии, ибо она была непродолжительна. Вот как в письме к архимандриту Петру Феофан описывает свое пребывание в Петрозаводске. «Насилу добралось ваше письмо до богоспасаемого Петрозаводска, – и я насилу добрался до пера и бумаги ответить вам. Премного благодарен за любовь и благожелания. Здесь (в Петрозаводске) народ препокорный, но не шибкий по способностям, хоть иногда выскакивают. Семинарии у нас еще нет – т.е. корпуса. По праву сильного живем в доме, купленном для училища, а оно – на квартире. Бурса семинарская тоже на квартире – что весьма-весьма неудобно. Но что делать? Скоро может быть изыдет определение – строиться. Но как это скоро – русское, то питаю сладкую надежду, что дело это не падет на меня. И дай Господи! Вы не можете и вообразить, – какия тут во всем неудобства!.. Не видал ничего хорошего. Вообще город – некорыстен А раскол? У! Боже упаси! – Боже упаси! Затем у нас раскольнический класс учрежден, – где сии вещи проходятся наравне с Богословием. И нужно многое кое-что учреждать и по содержанию, и по управлению, и по житью, и по книгам... Тише едешь, дальше будешь! – Помещение мое не што. Но не грешно пожелать лучшего. – Обаче стерпится – слюбится... – Иконопись здесь суздальская. Имею в семинарии класс рисования и иконописания и чрез это думаю поправить дело. А то здесь раскольники рисуют. И ваши иконки пойдут в образцы...

Какова была служебная деятельность ректора Феофана? По всей вероятности, она отличалась тем же характером отношений к юношам, каким запечатлена была его деятельность в Новгороде, как инспектора семинарии. Нужно полагать, архимандрит Феофан на должности ректора принес бы великую пользу: у него было много педагогической опытности, научных познаний, сверх того, он был в полном расцвете умственных и физических сил. Может быть, он уже успел сжиться со своими новыми сослуживцами, может быть юноши уже его полюбили, как отца; во всяком случае, добрыя отношения установились, и Феофан пожелал оставить память своего пребывания в Петрозаводске: он из своей собственной библиотеки подарил в семинарскую библиотеку много книг и рукописей, за что получил благословение от Святейшего Синода.

В Константинополе архимандрит Феофан был начальником миссии всего один год. К этой должности он вполне был подготовлен: находясь в Иерусалиме под начальством такого опытного и ученого мужа, как архимандрита Порфирий, Феофан имел значительную опытность в ведении миссионерских дел. Он в совершенстве владел греческим языком и французским и мог свободно сноситься и с греками и с турками и с представителями христианских вероисповеданий, что было совершенно необходимо при тогдашнем церковном положении дел в Константинополе. Константинопол. православная Церковь, как известно, в это время переживала трудную годину: начиналась распря у греков с болгарами. Болгары отстаивали свою религиозную самостоятельность и требовали богослужения на природном языке и пастырей из своего народа. В этих законных требованиях их поддерживало турецкое правительство и многие представители из западных держав. Константинонольская патриархия, как известно, горячо приняла это к сердцу и не соглашалась ни на какия уступки. Церковное положение дел на Востоке вследствие этого было весьма серьезное. Это сознавало наше духовное начальство, и этим объясняется поспешное назначение архимандрита Феофана начальником миссии в Константинополе, не смотря на то, что он только что определен на должность ректора Олонецкой духовной семинарии. Св. Синод возлагал большия надежды на него, как знатока Востока и человека миролюбивого, способного содействовать прекращению распри мирным путем, этого желал и Государь Император Александр II, который смущался враждою двух единоверных народов. Таковое миролюбивое стремление разделяли и многие из высших представителей нашего правительства и высших иерархов нашей Церкви; в числе их находился и Иннокентий, архиепископ Херсонский. Когда архимандрит Феофан проезжал чрез Одессу к месту своего нового назначения, Иннокентий, во время свидания с ним, просил его, своего бывшего ученика, собрать и доставить точныя сведения о положении, в каком находился греко-болгарский вопрос, и вообще о состоянии православной Церкви на Востоке. Ответом на эту просьбу является письмо архимандрита Феофана к архиепископу Иннокентию от 9-го марта 1857 г.⁷ Оно представляет весьма обстоятельный и подробный доклад, разделяющийся на две половины. В первой половине архимандрит Феофан говорит о движении, происходившем тогда среди болгар, и об отношениях между болгарами и греками, а во второй – о состоянии Восточной Православной Церкви, главным образом Константинопольского патриархата.

Мы указываем на это письмо Феофана потому, что оно характеризует деятельность его в Константинополе; но мы не станем подробно излагать содержание его, ибо эта распря давно кончилась в пользу болгар и в настоящее время составляет достояние истории. Скажем только, что архимандрит Феофан первый сообщил нашему духовному начальству верныя сведения о ней, и его письмо имел под руками в числе документов. Макарий, в то время архиепископ Литовский, которому Св. Синодом поручено было дать суждение о болгарском расколе. Известно, Макарий, как и Феофан и А. В. Рачинский, высказался за справедливость и законность требований болгар: это и было ответом Русской Церкви Константинопольской.

Таким образом, Феофан, живя в Константинополе и наблюдая непосредственно зарождающуюся распрю болгар с греками, сочувственно относился к первым, но этим он отдал только долг правде. Сам же он со всеми был в мире и с греками и с болгарами и с членами посольства – посланником А. И. Бутеневым и секретарем Новиковым и со своими сослуживцами. Особенно любил он иеродиакона Анания, обучавшегося в С.-Петербургской академии: будучи ректором академии, содействовал ему получить степень кандидата, ибо окончил курс действительным студентом. За миролюбие и приветливость полюбили архимандрита Феофана и светския лица, живущия и бывающия в Константинополе, с которыми приходилось беседовать о предметах веры. В это время о. Феофан сделался известным графу А. И. Толстому, который страстный был любитель греков и греческой Церкви. Это знакомство, как увидим, имело большое влияние на его последующее служение Церкви, когда граф сделался обер-прокурором Св. Синода. В это же время началась его знаменитая переписка с княгинею Лукомскою, плодом которой явились Письма о христианской жизни. Не долго, впрочем, Феофану пришлось пробыть в Константинополе: ему открылось новое более видное поприще служения Церкви и отечеству. 1-го мая 1857 г. ректор С.-Петербургской Академии епископ Винницкий Макарий перемещен был на самостоятельную кафедру в Тамбов. Два кандидата имелись в виду на должность ректора в С.-Петербурге: ректор Московской духовной академии, архимандрит Евгений, и настоятель посольской церкви в Константинополе, архимандрит Феофан. Митрополит Филарет и другие стоили за Евгения, но Господу угодно было, чтобы ректором был Феофан. Вероятно, на это решение имел влияние обер-прокурор Св. Синода, граф А. П. Толстой, хорошо знавший Феофана, ибо С.-Петербургский митрополит Григорий колебался между указанными кандидатами. Потому, указом Св. Синода от 13-го июня 1857 г. Феофан был назначен на должность ректора С.-Петербургской академии.

О святителе Феофане в Душеполезном Чтении идет почти непрерывный ряд статей со дня кончины Святителя. Теперь скажем о его деятельности в качестве ректора Петербургской Духовной Академии.

Сделавшись с 17 июня 1857 г. ректором С.-Петербургской духовной академии, архимандрит Феофан старался подражать своему знаменитому предшественнику Макарию, который слыл за лучшего ректора и профессора Догматического Богословия. Сначала Феофан взял все обязанности ректора, но с ректорскою должностью соединялись многия другия сложныя обязанности, особенно по переводу книг Св. Писания Ветхого Завета на русский язык, по изданию византийских историков и по редакции Христианского Чтения. Поэтому архимандрит Феофан оставил собственно чтения и обратил внимание на студентов с той стороны, с какой его влияние было особенно желательно. Каждый день приглашал к себе студентов – дежурных обоих курсов, осведомлялся о чтениях профессоров, испытывал, как студенты восприняли чтения, при сем, если встречал с их стороны недоумения, старался разъяснить, указывал свято-отеческие источники по тому или другому отделу науки, воодушевлял на самостоятельныя размышления и труды, особенно – при писании, так называемых, курсовых сочинений. По этим занятиям многие студенты имели к нему свободный доступ и находили нужныя пособия и руководство, но главным образом о. ректор заботился о насаждении в юных умах доброго истинно-христианского направления и указывал на пагубность направления, господствующего на Западе – и в науке и в жизни и к нам в то время пробирающегося всеми возможными путями. Будучи прекрасным психологом и наблюдателем религиознонравственной жизни, архимандрит Феофан любил беседовать со студентами по христианской Психологии, и эти беседы о душе и её высших стремлениях, с указанием – как осуществить их в земной жизни, очень нравились умным юным слушателям, так что один из таковых слушателей, оценивая соч. Феофана «Начертание христианского нравоучения» и занимая в наше время видный пост в жизни и науке, вспоминал об этих беседах Феофана, как самых лучших минутах своей академической жизни⁸. Так они были живы, убедительны и глубоконазидательны, ибо походили на беседы отца с детьми.

Ходя на лекции профессоров и присутствуя на экзаменах, о ректор Феофан следил за всем ходом учебного дела в академии, удостоверялся, как студенты восприняли уроки наставников и его собственныя домашния беседы и как они отразились на умственном и нравственном складе слушателей. Впрочем, ректор следил главным образом за добрым направлением, и в работах ни студентов, ни профессоров не стеснял, предоставляя им в этом случае полную свободу, хорошо понимая, что, при христианском направлении, каждый сам может трудиться по силам и умственному складу.

Из письменных работ студентов ректор Феофан большое внимание обращал на проповеди. Он советовал им со вниманием и любовью заниматься этим первым делом пастырства, указывая на то, что им, готовящимся быть пастырями, проповедничество будет необходимо, – советовал читать свято-отеческия творения и проповеди лучших современных проповедников – с целью им подражать. И сам в этом случае служил примером и образцом: за все время ректорства, продолжавшегося два года, произнес более 20-ти проповедей. Эти проповеди произнесены были в Исакиевском соборе, Александро-Невской лавре и др. храмах С.-Петербурга, в большие праздники и царские дни, при громадном стечении народа и нередко – в присутствии Царственных Особ и высших сановников, когда торжественное богослужение совершал сам митрополит Григорий с другими архиереями. Самыя проповеди, если обратить внимание на их содержание, раскрытие и изложение, писаны с большим тщанием и воодушевлением. Неудивительно, что они нравились слушателям и снискали ему славу лучшего в то время проповедника и очень умного богослова, так как они отвечали на запросы того времени и удовлетворяли религиозным потребностям общества. То время (время 50-х и 60-х годов) было время нового умственного брожения: оставлены были мистицизм религиозный и философский идеализм, а с Запада проникали к нам путем литературы и науки мысли неверия во всевозможных формах и рационализма, которым неопытные поклонялись, – особенно же увлекались многие люди идеями прогресса, т. е. движения вперед, на которыя возлагали большия надежды, думая, что в них заключается спасение и счастие человечества, стоит только принять их и приложить к жизни и религии, видоизменив ту и другую, соответственно потребностям времени. Этими мыслями, кои, в отношении к религии и нравоучению, в сущности были те же мысли неверия, тем более увлекались молодыя головы, что естественныя науки, которыя в то время особенно процветали, были, по-водимому, как им представлялось, на их стороне и подтверждали их воззрения. И много нужно было ума, труда и уменья, чтобы поколебать доверие к этим ходячим идеям. За это дело, вместе с другими – истинными сынами Христовой Церкви, взялся Феофан.

Оберегая студентов от подобных мыслей, ректор. Феофан в частных беседах указывал на пагубность их, запрещал им без нужны гулять по Невскому проспекту и заводить знакомства с неизвестными молодыми людьми, посещать публичныя библиотеки, вместе с профессорами строго оценивал их мысли и направление в сочинениях; в Христианском Чтении в то время появились замечательныя статьи о прогрессе профессора Шалфеева, написанныя, может быть, по совету ректора. Один раз даже приезжал в академию сам владыка, митрополит Григорий и, собрав всех студентов, убеждал их быть верными сынами православной Церкви и не увлекаться духом времени.

Оберегал архимандрит Феофан и всех чад православной Церкви от вредных мыслей неверия и вольномыслия, тем более, что многие, смущенные их появлением, обращались к нему, как духовному отцу, за советом и утешением в то время, когда он был ректором академии⁹ «Не смущайтесь, так он утешал своих духовных чад, что путь нечестивых спеется. Сыны истины и света ведутся к славе путем скорбей, и Господь видит своих избранных. Не спорьте с сынами века сего, если не можете, предоставив поле брани другим, но выскажите истину просто и с силою теплого убеждения. После сего, сами низойдите вашим вниманием в сердце, и там пребывайте с сладчайшим именем Господа. Вы будете как дома; хульныя же мысли будут походить на трещание флюгера над домом, которого звуки не доходятъ до спокойно сидящаго внутри дома домовладыки». Касаясь прогресса в своих петербургских проповедях, Феофан признает, что мы, действительно, совершенствуемся, идем вперед, изобретаем и перенимаем много нового. Бог да благословит всякое доброе улучшение, – да благословит труды тех, которые посвящают себя на это. Но истинною мерою благотворности улучшений должна быть сообразность их с духом христианской веры, все же охлаждающее к вере и отчуждающее от Церкви не должно считаться признаком и плодом истинного усовершенствования и преуспеяния (прогрессом), а возвращением назад (регрессом), ниспадением и пагубою. Словом, в этом случае мы должны следовать великому завету незабвенного Государя Императора Александра II, отца отечества: «свет спасительной веры, озаряя умы, укрепляя сердца, да сохраняет и улучшает более и более общественную нравственность, – сей вернейший залог порядка и счастия.» И тут не слово нужно, а дело. В противном случае, мы подвергнемся тем опасностям, каким подверглись некоторыя страны Запада, где враг рода человеческого под обманчивым предлогом цивилизации, гуманности, общечеловечности успел насеять много ересей, суеверий, вольномыслия и наплодить много форм жизни, отвлекающих от св. веры и делающих людей сынами века сего¹⁰.

Особенно разительно архимандрит Феофан в тех же проповедях изображает дух мира или неверие в его практическом приложении к жизни. Дух мира есть дух вражды на Бога, есть дух взаимного между людьми охлаждения. Такие люди, забыв Бога и назначение свое к вечной жизни, заботятся лишь об удовлетворении похотей плоти и житейских удовольствий. И вот у нас всюду открыты гульбища, зрелища, театры, музыкальные вечера, домашния представления, живыя картины, концерты, балы, фейерверки, увеселительные сады, куда всех приглашают без различия пола и возраста, без различия воскресных дней, праздников и постов. Сотни рук заняты описанием и живописным изображением всего этого в сотнях листов, газет и журналов, где наперерыв стараются представить это в самых привлекательных и обольстительных красках. Видите, взывает вития, как дух мира одолевает нас и, совлекая с нас целомудренную одежду жития христианского, облекает в срамныя рубища похотных дел и обычаев. Все это считается законом естественности и тоном образованного человека. Никто не смеет восстать; враг подвергает гонению, и многие боятся обнаружить в своих делах святую веру. Но не убоимся врага и удалимся от соблазнов мира не телом только, но и душею. Этому духу богозабвения и неверия противопоставим хождение в очистительном страхе Божием, живую веру и жизнь по вере, храня умы свои от колебаний и сомнений и сердце от страстных увлечений, молясь о просвещении и тех, которые имеют уже несчастие быть запутанными в обольстительныя и призрачныя сети богоборного и неверующего мира. Духу мирского взаимоохлаждения и разделения противопоставим братскую любовь друг к другу, всесторонней похотливости плотской – трезвенность, воздержание во всем и приличное христианам самоумерщвление, веруя, что рай наш не на земле, а на небе, где возседит одесную Бога Господь и Спаситель наш и ждет к Себе всех, труждающихся в хранении жизни по духу Его. Эту малодушную робость и несмелость ходить открыто в делах веры и благочестия прогоним непоколебимою уверенностью в правоте нашей.

Но не в одном личном удалении от духа мира и сопротивлении Ему должны состоять добрые труды наши: родители и воспитатели, коим вверено святое дело воспитания, должны воспитывать детей в вере и благочестии. Паче всего прольем слезы молитвы к Господу Богу, победителю мира, да воздвигнет Он среди нас делателей благих, ревнителей веры и благочестия, и да ведет их на делание свое, чтобы и живым словом и писаниями и делами они просвещали умы наши, благоустроили жизнь нашу и прогоняли обаятельное опьянение, навеваемое на нас лестчим духом.¹¹

Влияние проповедей архимандрита Феофана на петербургское общество несомненно.

Сверх сего, Феофан, имея в С.-Петербурге большое знакомство со светскими лицами, нередко бывал в их домах и в своих устных беседах предостерегал от новых неправильных мыслей, стараясь доказать, что все наше счастие в православии и в приверженности к св. Церкви. Каких мыслей держались петербугские собеседники Феофана, показывают письма его о христианской жизни. Это – мысли католицизма, протестантства, кальвинизма, суеверия, (неверия) рационализма, ложного прогресса и практического неверия. Они были настолько распространены, что архимандрит Феофан крайне сокрушался и даже высказывал такое мрачное предположение: Если так продолжится, то православие чрез два поколения иссякнет¹². Самыя письма его о христианской жизни, написанныя в это время, первый том которых был издан в 1859 г., есть, по нашему мнению, лучшая апология христианства против всех подобных вольномыслий, наподобие сочинения св. Тихона об истинном христианстве, написанного против вольнодумцев 18-го века. Самая форма писем показывает, что они писались между прочим для лиц светского общества. Вопреки ложным представлениям о спасении и счастии человека, архимандрит Феофан доказал в них, что истинное спасение в православной христианской Церкви, и начертал образ православного христианства, причем доказал, что человек – грешник, следуя этому указанному образу, обратившись от греховной жизни и борясь со страстями, при помощи благодати, очищается от грехов, освящается насаждением добродетелей и, соединяясь с Богом, делается сыном неба и наследником блаженства. В это же время изданы были и проповеди, говоренныя в С.-Петербурге, когда он был ректором академии. Таким образом, обширна была литературная и апологетическая деятельность ректора академии Феофана, как блюстителя православной христианской веры и благочестия, не мало было трудов и по управлению академиею в столичном граде, где ректору приходилось принимать много важных ученых и знатных посетителей, давать ответы на их вопросы, умея при этом поддержать значение и достоинство высшего рассадника духовного просвещения. Но особенно много трудов и хлопот пришлось испытать по празднованию юбилея С.-Петербургской духовной академии, который случился в ректорство Феофана (1859). Это был первый юбилей пятидесятилетний в жизни наших духовных академий, со времени преобразования их по уставу 1808 г. Приснопамятный Филарет, митрополит Московский, составивший этот устав, сам и вводил его, занимая в то время должность ректора С.-Петербургской академии; помощниками его в этом деле были многие ученые духовные лица, между прочим, Иннокентий, впоследствии епископ Пензенский, знаменитый составитель Церковной Истории. Филарет, начертав план преподавания богосл. наук, составил и программы этих наук, которыя в начале почти все сам преподавал, пока нашел достойных исполнителей. Не мало было и после знаменитых ректоров и профессоров, шедших по пути указанному великим святителем, таковы: Афанасий, Евсевий, Макарий, а из профессоров – Карпов, Голубев, Чельцов, Ловягин. Коялович, Чистович, Парвов и Шалфеев, – многие из них дожили до юбилея.

На твердых и прочных основаниях была поставлена академия, верною дорогою шла она и потому с первых времен своего существования стала на подобающую высоту. Много вышло за указанное пятидесятилетие и людей, которые занимали и занимают видныя места в Церкви и обществе. С другой стороны, академии С.-Петербургской, как столичной, немало делалось от св. Синода поручений ученых и церковных, которыя она с достоинством исполняла, поддерживая знамя православия, как истины апостольской. Многие западные ученые инославных исповеданий, посещая Петербург, рассуждали об истинах веры с ректорами и профессорами и получили от них ответы, в которых с ясностию и основательностию защищалась правота Греко-Российской Церкви. Словом, С.-Петербургская академия являлась не только воспитательницею юношества, но и представительницею православия. Нужно все это из жизни академии за это время представить в общей картине и указать её заслуги для Церкви и отечества; эта нелегкая задача выпала на долю ректора Феофана. Правда, не он составлял историческую записку к юбилею, а проф. Чистович, но труд редактирования её лежал на Феофане. Сверх того, много забот и хлопот предстояло по приготовлению к принятию многих знатных особ, кои имели быть на празднике, нужно было для этого придать праздничный вид и самому корпусу академии. Все эти труды лежали почти исключительно на одном ректоре, и потому они начались за несколько месяцев.

Но вот ожидаемый день юбилея настал. Много съехалось знатных сановников и лиц духовного звания, многие за невозможностью присутствовать, по отдаленности их местожительства, прислали поздравительные адресы и телеграммы, между прочим, поздравительное письмо с иконою препод. Сергия было и от родителя академии, старца митр. Филарета; все академии прислали своих депутатов. Богослужение – литургию совершал сам высокопреосвященный митрополит С.-Петербургский Григорий со многими архиереями, архимандритами и протоиереями, проповедь же произнес ректор академии архимандрит Феофан. В этой проповеди, замечательной по мысли и по сильным выражениям, вития определяет задачи настоящих и будущих пастырей, соответственно потребностям времени,– определяет и цель будущей деятельности академии, как рассадника приготовляющего пастырей и наставников для пастырей. Таким образом, торжество академии, брегущей непрекословною единую истину Божию и защищающей ее от папизма и вольномыслия Запада, есть торжество пастырства. Пусть же это торжество будет не в видимом блеске без силы, а во внутренней силе их слова над душами пасомых. Сие тем более необходимо, что некоторыя овцы, зараженныя вольномыслием, гласно начали восставать на пастырей. Это призыв к усиленной деятельности проповедывать и защищать слово Божие. «Итак, заключает ревностный пастырь, воспроповедуем, братие, слово Божие в храмах и домах, в общих собраниях и частных беседах, устно, письменно печатно. Да будем трубами, непрестанно гласящими, но внятными, составим братский союз, сосредоточим силы, устремим их все на едино. Необузданная свобода науки есть плен истины, будем так вести науку, да свободною навсегда пребудет единая истина Божия. Истина сама за себя постоит; огласим ею слух всех, и она сама привлечет, ихже предуведе Отец наш небесный¹³.

А. В. Горский, бывши на юбилее в качестве депутата от М. дух. ак., так писал об этой проповеди митроп. Филарету: на литургии о. Ректор, академии (архим. Феофан) произнес слово, исполненное, подобно другим его словам, духа ревности о православии, хотя некоторым и кажется, что приличнее было бы в церковном слове избежать некоторых резких выражений о протестантах тем более, что за литургиею находился принц Ольденбургский.¹⁴

По окончании литургии на благодарственное молебствие вместе с митр. Григорием вышли следующия лица: архиепископ Казан. Афанасий и Харьковский Филарет, еписк. Тверской Филофей, протопресвитеры Б. Б. Бажанов и Б. И. Кутневич, протоиереи: Г. П. Павский, И. Б. Рождественский. И. М. Наумов и М. И. Богословский. После многолетия державному Покровителю духов. просвещения, Государю Императору Александру Николаевичу и всему Августейшему Дому, провозглашена была вечная память в Бозе почившим Государям Александру I и Николаю I, под покровительством которых академия начала и совершила большую часть своего пятидесятилетия. Затем возглашено было многолетие свят. Синоду и митр. Григорию, а почившим митр. Амвросию, Михаилу, Серафиму, Антонию, Никанору и всем скончавшимся начальникам, наставникам и воспитанникам академии вечная память. Наконец возглашено многолетие С.-Петерб. академии и здравствующим бывшим и настоящим её наставникам и воспитанникам. – По окончании литургии все присутствующие перешли в залу собрания. Когда собранные здесь заранее воспитанники академии пропели тропарь: Днесь благодать Св. Духа нас собра, секретарь конференции, ордин. проф. Е. И. Ловягин прочитал указ св Синода на имя митр. Григория о высочайших наградах служащим в академии по случаю юбилея. По прочтении указа и по пропетии студентами тропаря: Спаси, Господи, люди Твоя, секретарь конференции прочитал письмо Филарета Моск, на имя митр. Григория с приветствием по случаю юбилея. Это письмо привез инспектор академии архим. Епифаний Избицкий, который ездил приглашать митр. Филарета. После того проф. И. А. Чистович прочитал предварительно просмотренную ректор. акад. архим. Феофаном и митр. Григорием историческую записку об академии за прошедшее пятидесятилетие, а проф. В. Н. Карпов – речь о направлении и цели духовного образования и об участии, которое принимает в нем С.-Петербургская академия. Торжество юбилея удостоили своим участием многия высокопоставленныя лица с Его Высочеством принцем Петром Георгиевичем Ольденбургским во главе. После акта все посетители торжественного собрания были приглашены к завтраку, который приготовлен был в жилых студенческих комнатах. Здесь за завтраком и после него воспитанники старших курсов, начиная с 1-го соединились в дружеской беседе с воспитанниками 22-х последующих курсов, воспоминая время пребывания в академии, бывших начальников и наставников, учение и занятия, бывшия радости и горе ¹⁵

Скромно и задушевно прошло это торжество пятидесятилетия академии, после чего она снова зажила своею прежнею жизнью. Ректор Феофан за труды и ревностную службу на пользу Церкви и духовного просвещения юношества получил орден св. Владимира 3 й степени. Но не без влияния это событие прошло для ректора: потому ли, что много ему пришлось испытать волнений и тревог и потрудиться за это время, или потому, что простудился, ректор Феофан вскоре после юбилея заболел опасною болезнью – тифозною горячкою с осложнением: болезнь приняла серьезное и угрожающее движение, тем более опасное, что больной телосложения был слабого и не отличался особенно цветущим состоянием здоровья. Было несколько консилиумов, на которых некоторые из врачей выражали опасения за благополучный исход болезни, но Господу угодно было поднять больного от одра болезни, – кризис благополучно миновался, и болящий стал поправляться, хотя медленно. Сам Феофан рассказывал, что долгое время после он чувствовал слабость в груди, от чего голос его был очень слабый, так что, во время докладов митрополиту Григорию о состоянии академии, Владыке приходилось близко подойти, чтобы расслышать докладчика.

Недолго после сего Феофану пришлось ректорствовать. Всеблагому промыслу угодно было возвести его в сан епископа, да будет всем ищущим спасения светильником горящим и светящим.

9-го мая 1859 Высочайше было повелено архимандриту Феофану быть еписк. Тамбовским и Шацким.

При наречении во епископа, после торжественного произнесения исповедания веры, в присутствии всех членов Св. Синода, когда вручен был архипастырский жезл, Феофан произнес речь, начинающуюся словами: «благодарю, приемлю и нимало же вопреки глаголю». Сравнив свою странническую жизнь и разнообразную деятельность с шаром, без треска и шума катающимся туда и сюда, по направлению сообщаемых ему ударов, Феофан выразил свою покорность воле Божией, свое смирение и недостоинство. Затем, возложив упование на Господа, так ущедрившего его недостойного своими милостями, благодарил всех, принимавших участие в его судьбе, и просил у сонма епископов и митрополитов молитв о нем немощном. 1-го июня произошла хиротония, и вскоре епископ Феофан отбыл в Тамбов к месту своего пастырского служения.

Тамбовская епархия, куда вскоре по посвящении в сан епископа, прибыл Феофан, одна из обширнейших и многолюднейших губерний. Она замечательна еще пустынями и монастырями, в которых почивают труженики, кои при жизни славились верою, благочестием и подвигами иноческого жития, как, напр., Питирим, первый епископ Тамбовской епархии, Серафим Саровский, Иларион и др. Замечательна и своими славными святителями и учителями. Так в 30-х годах текущего столетия епархиею управлял Арсений, впоследствии митрополит Киевский и Галицкий; в это время в Тамбовской дух. семинарии воспитывался и потом был учителем дух. училища такой подвижник, как Амвросий, знаменитый старец Оптинской пустыни и наставник всей Правосл. России; Николай, бывший ректор С. Петербургской академии, славный своими учеными проповедями; Макарий, почетный член всех дух. академий, российских университетов и императорской академии наук, доктор истории и богословии, впоследствии митр. Московский. На место Макария, который перемещен был в Харьков, Господу угодно было поставить святителем и учителем еп. Феофана.

Прияв жезл Тамбовской церкви, владыка Феофан на первых порах чувствовал себя слабым после недавно бывшей болезни, как о сем писал к своему предместнику Харьк. еписк. Макарию, потому вначале не мог вполне проявить свою просветительную деятельность. Но предречение Макария сбылось; когда Тамбовцы, провожая его, говорили; мы Вас, владыка, никогда не забудем, сей последний сказал; нет вы меня скоро забудете, если к вам епископом пребудет Феофан. И, действительно, еп. Феофан вполне заменил славного Макария; оправившись от болезни, святитель Феофан обратил особенное внимание на учительство с церковной кафедры, чем весьма славился прежний епископ, и за всё время 4-х летнего служения произнес более 80 проповедей. Из этих слов особенно замечательны 5 поучений о пути к спасению. По силе убедительности эти слова, представляя все домостроительство нашего спасения, могут быть поставлены наряду с известным знаменитым произведением, того же наименования, Иннокентия митр. Московского. Наравне с указанными словами могут быть поставлены проповеди в приготовительныя к св. Четыредесятнице недели. В них пастырь убедительно располагает людей к покаянию, указывая на то, что иначе и невозможно исправиться и начать первое дело христианина – спасение души. Немало в них представлено примеров из жизни старцев и подвижников, которые для спасения считали необходимыми непрестанное покаяние и слезы о грехах. Духом подвижническим и свято-отеческим дышат эти слова, почему читающие с верою и любовью могут найти в них надежное средство к возбуждению покаяния, чем, собственно, и начинается истинно христианская жизнь. Так поучал святитель Феофан тамбовцев, находились ли они в радостных обстоятельствах жизни, как в великие праздники, или в несчастном положении, как во время общественных бедствий, и всегда готово было слово назидания и утешения. Случился в Тамбове страшный пожар, – большая и лучшая часть города была истреблена огнем, несколько раз прекращался пожар и несколько раз в течение немногих дней снова возобновлялся. Видно было посещение гнева Божия для вразумления грешных людей и обращения их на путь правый. Многие, лишившись жилищ, вышли за город и там разбили палатки, как изгнанники и бездольные скитальцы. Положение, действительно, было горестное, жители видимо требовали утешения. С этим душевным врачевством явился ревностный пастырь, – до девяти поучений произнес владыка Феофан, наконец, выехал за город к выселившимся жителям и там сказал последнее замечательное поучение. Сравнивая их положение с положением многострадального Иова на гноище, проповедник указывал на терпение, как на главную добродетель в подобных обстоятельствах, слегка коснувшись причины их несчастия, архипастырь явился и с бальзамом утешения, обещал молиться за них пред престолом Милосердого Царя небесного о снятии с них посещения гнева Божия. Немало произносил он проповедей и в уездных городах, весях и святых обителях, во время обозрения епархии. Но, замечательно, сам владыка почему-то не особенное значение придавал словам к Тамбовской пастве, говоря, что они – плод недолгого времени, составлялись большею частию накануне говорения.

Воодушевленный ревностию о спасении пасомых, епископ Феофан побуждал приходских священников проповедывать слово Божие, но особенно старался расположить к сему будущих пастырей Церкви. Нередко посещая семинарию, владыка внушал воспитанникам с любовью и старанием заниматься изучением слова Божия и творений св. отцов, в Тамбовских Еп. Ведомостях поместил свое исследование: как составить проповедь, в котором с особенною тщательностию раскрыл вопрос об источниках проповедывания, в числе коих первое место должны занимать слово Божие, писания св. мужей и Богослужебныя книги. Что касается до образования семинарских юношей, то преосвященный Феофан был того мнения, что христианское воспитание должно занимать самое видное место, для чего воспитанникам семинарии и училищ нужно дать монастырскую обстановку и даже носить подрясники. Хотя при практическом применении представляются трудности и неудобства, но владыка искренне держался этого воззрения, по крайней мере, своего племянника, обучавшагося у него в доме училищным предметам, водил в подрясниках и скуфье. Вообще Феофан прилагал большое попечение о развитии религиозности и церковности в духовных заведениях, о чем немало заботится духовное начальство в наши дни.

Но этим не ограничивалась просветительная деятельность пастыря Тамбовской Церкви. Епископ Феофан в туж пору, как последовало предложение Св. Синода об издании в епархиях Русской Церкви местного органа, стал издавать Тамб. Епарх. Ведомости, сам составил программу и дал вид более литературного, чем оффициального журнала. Кроме того, в Ведомостях он принимал самое деятельное участие и на первых порах большую часть статей составлял сам, возбуждал и подведомых священников к самодеятельности, почему наряду со статьями преподавателей семинарии, при которой издавались Епарх. Вндомости, встречается много статей и священников градских и сельских церквей.

Таким образом, трудились все, начиная с епископа и кончая священниками, находящимися в отдаленных от Тамбова весях. Так и должно быть по самой идее местного органа, и нельзя не видеть в этом мудрости и благоразумия руководителя, каким являлся епископ Феофан. Чтобы определить вполне заслуги пастыря с этой стороны, посмотрим на содержание Тамб. Епарх. Ведомостей, ибо мы имели возможность читать их за все время епископства Феофана в Тамбове.

Общий вид их следующий. После краткого перечня официальных известий, в приложении идут статьи такого содержания: сначала помещаются изречения старцев-подвижников и нравоучительные случаи из их жизни, располагающие к вере и благочестию, затем в одном № слово или поучение св. отца нашего Иоанна Златоуста, а в другом № ведомостей слово св. Тихона, Задонского чудотворца, приспособленныя ко времени, так что сельские пастыри могли произносить их с церковной кафедры, что, по всей вероятности, и имелось в виду. Далее шло слово, произнесенное епископом Феофаном, при совершении им богослужения в тот или другой праздник. Все эти статьи предлагал сам епископ. После указанных статей шли историческия описания великих праздников, местных чудотворных икон, встречались слова, поучения и беседы священников, поучительные рассказы и случаи из жизни современных христиан, явно указывающие на пути Промысла Божия в жизни человека, заступления св. угодников и наказания за нарушение веры и благочестия, предлагались статьи от семинарских наставников ученого содержания, но больше в кратком виде, стихотворения духовно-религиозного содержания, помещалось и прекрасное церковно-статистическое описание истории Тамбовской епархии магистра священника Хитрова. Конечно, мы берем здесь содержание не одного или двух №№ Тамб. Епарх. Ведомостей, а целых трех лет чтобы видеть их характер, дух и направление какое дал им епископ Феофан. Особой похвалы заслуживает способ распространения свято отеческих писаний, способ, достойный подражания и для современных ведомостей всех епархий. Но мы были бы несправедливы, если бы не упомянули о целом ряде статей епископа Феофана, напечатанных в Там. Еп. Ведомостях. Это: описание жизни иже во святых отца нашего Тихона Задонского и всея России чудотворца, по запискам Чебаторева, одного из келейников святителя Тихона. В этом описании преосвящ. Феофан, следуя указанному источнику, представил поучительную жизнь святителя, его простоту, его близость к народу, его ревность и заботу о меньшей братии и тем хотел нарисовать для сельских священников образец, достойный подражания, чтобы и они, насколько возможно, возлюбили своих чад, стали бы в близкия к ним отношения и позаботились о духовном их просвещении и спасении душ.

Да, Феофан особенно чтил св. Тихона, глубоко изучил его творения, старался ими сам проникнуться и других напитать. Замечательно, что он и всю свою жизнь старался расположить по образцу жизни св. Тихона, особенно после того, как совершенно для него неожиданно Господь привел ему быть при открытии мощей сего святителя. С какою душевною радостию и благоговением вступил еп. Феофан в храм, где почивали останки великого угодника Божия! Он усердно молился ему, благодарил его и прославлял Бога, давшего ему такую милость. 12-го августа 1861 еп. Феофан совершал Божественную литургию в главном соборе, где имели быть поставлены честные останки св. Тихона, при громадном стечении народа, сошедшегося со всех концов православной России видеть славу новоявленного угодника и просить его молитвы о помощи в многотрудных обстоятельствах жизни и о заступлении пред престолом Царя Небесного. Конечно, душевное настроение Феофана было особенное, по всей вероятности, владыка воссылал теплыя молитвы за то, что Господь удостоил его, смиренного пастыря, принять участие в открытии мощей Новоявленного Угодника и Чудотворца св. Тихона. Самое открытие их совершилось при многочисленном стечении христиан. Еп. Феофан видел честныя мощи, лобызал их наравне с другими, прибывшими архипастырями, со слезами радости и умиления, видя в сем великое видимое прославление Православной русской Церкви и её верных сынов, видя посрамление неверия, суеверия и невежественного упорства, видя, что Господь не оставляет без награды своих подвижников, чем давалось всем явное указание: трудитесь и живите по христиански и удостоитесь великого блаженства в жизни будущей. Слышал владыка и знаменитое слово, сказанное приснопамятным святителем Исидором на текст светяй и горяй, – начинающееся словами: «И здесь горел светильник Божий и лучи его доходили до последних пределов России». Да, преосвященный Феофан видел то, что редко кому даже из иерархов приходится видеть и испытывать!.. Возвратившись в Тамбов, владыка с новою ревностию принялся за свои дела благочестия. Что касается до внешнего административного управления, то еп. Феофан ничем не выделялся из ряда других архипастырей. Как на выдающееся дело, можно указать на устроение женского епархиального училища, которое начато было его предшественником еп. Макарием, открытие церковно-приходских школ и благоустроение храмов и св. обителей. Заботясь о мире во взаимных отношениях прихожан со своими священно-церковнослужителями, Феофан сам со всеми жил в любви и согласии, был всем доступен, особенно бедным и скорбящим, которым помогал по возможности, а некоторых сирот мальчиков взял к себе на содержание и воспитание. Мирно и тихо текла жизнь святителя Феофана: одно обстоятельство обеспокоило его – это беспорядки в Дивеевском женском монастыре, в одной версте находящемся от Саровской пустыни и принадлежавшем к Нижегородской епархии. Тогдашний еп. Нектарий почему то не мог устроить дело, св. Синод поручил управление этою обителью еп. Феофану, который, действительно, все привел в порядок, но вошел в невольное столкновение с Нектарием, имевшим после сильное влияние на церковныя дела. Шло четвертое лето епископства Феофана в Тамбовской епархии, как последовал указ св. Синода о переводе его, как приобретшего опытность в управлении, на Владимирскую кафедру, которая в административном отношении стояла выше Тамбовской. Но Феофан с грустью и не без смущения принял это распоряжение высшей власти, ибо он жил с тамбовцами, как отец с детьми, на что указывал обер-прокурору св. Синода А. П. Ахматову приснопамятный Филарет, митрополит Московский, когда решался вопрос о перемещении еп. Феофана из Тамбова во Владимир. Все тамбовцы решительно сожалели и выразили это на прощаньи разными на память подарками... Простившись со своими детьми духовными, еп. Феофан, сопровождаемый их любовью и благожеланиями, в сентябре 1863 г. выехал из Тамбова и прибыл в богоспасаемый град Владимир.

В церковно-историческом отношении Владимирская епархия одна из самих замечательных. Здесь во Владимире жили в древности великие князья и русской церкви митрополиты. Тут много древних храмов, есть чудотворныя иконы, находятся и мощи некоторых древних подвижников из княжеского и боярского рода, которые, презрев честь и славу мира сего, покидали блеск и величие и водворялись в монастырях, спасали свои души. Не один только Владимир, но и уездные грады славились и славятся монастырями и благочестием своих предков. Это утешало и радовало еп. Феофана, в 1863 г. вступившего в управление Владимирскою паствою. Но в тоже время Владимир. губ. была гнездом и после Москвы колыбелью раскола; скрываясь из Москвы от преследований правительства, раскольники здесь находили пристанище и немало последователей. История Владимирского раскола есть самая древняя, почти современная появлению его в Москве, и последователи его всегда отличались упорством и враждою к прав. Церкви. И в наши дни раскол здесь силен численностью и знатностью своих последователей, к коим принадлежит много богатых купцов, торговцев и ремесленников, тут есть своя иерархия, во главе которой стоят епископы, которые имеют постоянную связь и сношение с Москвой и со всеми другими центрами раскола. Не мог не знать этого преосвящ. Феофан и потому не без смущения вступил во Владимирскую область, тем более, что здесь встретил неверие, суеверие и вольномыслие; но, полагаясь во всем на волю Божию, новый владыка с первых же дней своего служения явился ревностным пастырем и учителем веры и благочестия. За время трехлетнего служения во Владимирской пастве преосвящ. Феофан произнес 138 слов¹⁶. Так как в учительстве и проповедничестве слова Божия главным образом заключалась его деятельность во Владимирской епархии, то постараемся с этой стороны показать, каков был пастырь еп. Феофан. «Се всеправящая десница Божия указует мне пастырское среди вас служение, и дает во мне пастыря, а мне в вас паству, благословим Господа, так благоволившего о нас», с такими словами обратился новый архипастырь в 1-м слове к Владимирцам. Похвалив их веру и долгое стояние в благочестии и приводя на память их испытанную любовь к пастырям, еп. Феофан приглашает их навсегда сохранять дух любви и мира. «Мир и любовь всех вас между собою и со мною да водворяется в сердцах ваших, свидетельствуясь не доброжелательством только друг ко другу и сочувствием, но и содействием и всяким взаимопомоганием. Содержите христианство все, как оно есть и хранится в Церкви Христовой и твердо стойте в нем, не покушаясь (как некие стремятся к сему) изменять, или отменять что в нем, а себя непрестанно совершенствуйте по образу его. С другой стороны не включайте в область неизменного (как погрешают иные относительно того, что значит пребывать неподвижным в христианстве) устроения нашего спасения и то. что привзошло в благочестивую жизнь христиан, по потребностям изменчивого времени, по ненамеренным ошибкам, или намеренному злоупотреблению, не замеченному и не предотвращенному в свое время. Так, не уклоняясь ни на десно, ни на шуе, идите царским путем, указанным св. правосл. Церковию, яже есть столп и утверждение истины». Обозначив в этом вступительном слове программу своего учительства, преосв. Феофан остался верен ей во все время служения Владимирской пастве. Он обличал и вразумлял раскольников, вступал с ними в беседы и старался показать неправоту их учения и гибельность пути, каким они шли. «Давно искал я случая, – так обратился Феофан к присутствующим при богослужении в селе Мстере Вязников. уезда, – поговорить с лицами, чуждающимися св. Церкви – единой спасительницы нашей, – чтобы видеть, как они о чем думают, и тем воспользоваться к вразумлению их. Вчера долго мы толковали. Жалости достойно их омраченное неверие и темное нехотение видеть силу спасения там, где заключил ее Господь. Послушайте, пожалейте об них и помолитесь, да вразумятся слепотствующие умом и умягчатся упорные сердцем». Раскрыв заблуждение, пастырь заключает: Потеряли раскольники истинную церковь, – и блуждают, а между тем православная церковь у них пред очами, в которой все есть, – есть здравое учение и заповеди Господни, есть таинства и священство. Слепой ощупью найдет ее, а они не видят, враг ослепил очи их. Вот, смотри, в ней прославились святители – Тихон, Митрофан, Иннокентий и Димитрий Ростовский. А св. Димитрий еще спорил и обличал их раскольников. Прославляя его мощи нетлением, Бог как бы говорит всем: вот смотрите, он обличал вас, а я прославляю его нетлением мощей, – именно затем, чтобы вы видели глазами даже, что он говорил правду. Все сие православные, и приводите себе чаще на память и тем веру свою утверждайте, а раскольников обличайте ¹⁷.

Видно увещания пастыря не особенно сильно действовали: наши раскольники неохотно вступают в беседы с пастырями и не слушают их справедливых обличений, потому еп. Феофан в других словах, разбирающих упорство раскольников, не столько действует прямо на раскольников, сколько предостерегает православных от них и от других лжеучителей. «Смотрите, не доверяйтесь этим смиренникам, кои лестью будут уловлять души ваши на пагубу, не принося к вам здравого учения, а глаголюще всегда развращенная, чтобы оторвать людей от единости веры в след себе»¹⁸.

Оберегая чад православной церкви от ересей и раскола, лжеучения и неверия, ревностный пастырь убеждает сохранять православие, самодержавие и народность, – это наше трехцветное знамя, ведущее к счастию и благосостоянию. «Вот мы часто хвалим себя: Святая Русь, православная Русь. О, когда бы навсегда остаться нам (такими) святыми и православными, – по крайней мере, любящими святость и православие! Какой верный залог несокрушимости имели б мы в титлах сих! Православие выражается единством Богом дарованной истины; самодержавие – единством Богом дарованной власти, народность – единством стремлений, Царем указанных и Богом освященных. – Православие приемлет истину от Бога чрез церковь и ей подчиняется смиренно; самодержавие принимает Царя от Бога чрез приемство родов и ему повинуется вседушно, народность восприемлет сознание избранничества Божия, для особых целей Провидения, измеряя их известною волею Божиею, – и её наипаче исполнительным орудием себя представляя. Народ преданный Богу и Царю и единодушно стремящийся к исполнению указуемых ими целей – какая несокрушимая сила! какой задаток благоденствия и поспешения во всем! Есть что, – и есть их из-за чего беречь! Береги же, народ русский, сии сокровища. Не трать и не порти их¹⁹.

Будучи сам замечательным русским православным патриотом, еп. Феофан указывал, как мы можем пользоваться сими началами во спасение и благоденствие; все же, что направлялось к уклонению от этих коренных стихий народного русского духа, обличал и указывал, как на зло, ведущее к погибели. Не оставлял без обличения святитель и нехристианскую встречу великих праздников. Так встречу нового года (1865) с бокалами и танцами называет служением Бахусу, а обращение к ясновидящей, к которой многие Владимирцы в этом году потянулись, в чаянии выведать от неё все тайны и судьбы своей жизни, еп. Феофан именует языческим служением древней Ливии, которая являлась орудием бесов. – Услышав, что это обличение многим не понравилось, а иные толковали: что и говорить против того, что вошло в обычай, – ничего не поделаешь, сколько ни укоряй, – в следующее же за Богоявлением воскресение (1865 г.) святитель произносит слово, где доказывает, что светским обычаям, противным Духу Христову, христиане не должны следовать, хотя бы приняты они были общественным мнением. «Кто не знает, что общественное мнение в этом случае является тираном: оно решительно гонит все истинно христианское. Но есть другое мнение, мнение рабов Божиих, приводящее на небо, самим Господом указанное, ему и следуйте в подобных случаях ²⁰.

Любя своих пасомых, как детей, пастырь всегда, когда нужда настояла, произносил обличительныя слова. В неделю православия (1864 г.) укоряет он тех, которые говорят, что они сами дошли до выводов, несходных с христианством. Но это самообольщение: схватив призрак, думают, что обладают истиною. Все ереси и лжеучения произошли от нарушения основного правила истины, именно – судят по собственному смышлению, а не так, как предал церкви Господь наш Иисус Христос. Вслед за этим словом послышался шум в церкви; в следующее же воскресение владыка сказал слово о благоговейном стоянии в церкви. – Иные порицали чин православия, говоря, что анафемы не гуманны и стеснительны; – пастырь Владимирской церкви защищает законность и право Церкви так поступать, подобно тому как законно поступает всякое общество, оберегая свое единство и целость от нарушителей. «Посмотрите, какия лжеучения и какие лжеучители отлучаются? Отвергающие бытие Бога, бессмертие души, Божественное Промышление, неисповедующие Пр. Троицы – Отца и Сына и Св. Духа – Единого Бога, не признающие Божества Господа нашего Иисуса Христа и искупления нас крестною Его смертию, отметающие благодать Св. Духа и Божеств. Таинства, подающия ее и проч. Видите, каких предметов касаются? Таких, по коим св. Церковь есть Церковь, на которых она утверждается и без которых ей быть нельзя тем, чем она есть»²¹.

Да, святитель Феофан твердо стоял за непоколебимость и неизменность основ христианской веры и благочестия и сильно восставал против нововведений и изменений. Примечательно в этом случае слово, сказанное им в Семинарской церкви при освящении корпуса для казеннокоштных, – слово, в котором указывает высокую миссию лиц духовного звания, как учителей и хранителей Божественной истины. Пастырь, между прочим, говорит: «Пусть все вокруг вас движется и изменяется, не увлекайтесь тем, потому что во всем этом много такого, что идет наперекор Христовой истине и христианскому убеждению. Внимайте же.

«Вот непрестанно изменяются и поновляются формы слова человеческого, – и пусть. Но если вы во всех многословных произведениях его редко встречаете, или совсем не встречаете того, что выражает существо христианства, то ведайте, что оно приняло ложное направление и не подражайте ему».

«Вот быстро идут науки вперед, – и пусть. Но если они допускают выводы, противные откровенным истинам, то ведайте, что они уклонились на распутие лжи, и не идите вслед их».

«Вот повсюду размножаются удобства жизни. – и пусть. Но наперед знайте, что сие никак не может изменить той истины, что узкия врата и тесный путь вводят в живот, и кто стал бы проповедывать противное тому, проповедывать ложь. Не слушайте его».

«Вот утончаются формы взаимных отношений (гуманность, цивилизованность), – и пусть. Но да не обольстятъ вас лестию, будто, в угоду сему, истина может подать руку лжи, дух – плоти, Христос – велиару. Кто-бы стал утверждать сие, нет истины в нем. Не имейте части с ним».

«Вот изобретается все к упрочению благоденствия на земле, – и пусть. Но то несомненно, что сие никогда не дойдет до того, чтобы не нужно уже было нова небесе и новы земли по обетованию чаять. И кто бы стал настаивать на сем, шел бы против истины. Уклонитесь от такого»²².

Впрочем, преосв. Феофан в словах к Владимирской пастве является не столько строгим моралистом, т. е. обличителем недостатков веры и благочестия, сколько нравоучителем, т. е. указателем, как вести истинно-христианскую жизнь для получения Царства небесного. Истиннохристианская жизнь слагается из трех частей: покаяния с решимостию оставить греховную жизнь, борьбы со страстьми и пороками и заботы о чистоте души, что достигается постоянными упражнениями в добродетели. Когда человек достигает успехов в сем, тогда делается истинным христианином, – тогда является любовь к Богу и ближнему, как исполнение Христова закона. Как достигается сие? Молитвою, милостынею, постом, постоянным покаянием с причащением Св. Животворящих Тела и Крови Христовых, борьбою с греховными привычками во всю жизнь и исполнением закона Божия и порядков семейной и гражданской жизни, основанных на сем законе. В этом состоянии весь наш путь ко спасению. Но не мы сами, а Господь наш Иисус Христос, по благоволению Бога Отца, благодатию Всесвятого Духа, искупивши нас смертию и воскресением, как Спаситель и постоянный Ходатай за нас пред Богом, ведет по сему пути и не редко путем искушений и скорбей; с нашей же стороны требуется смирение, терпение, послушание во всем воле Божией и св. прав. Церкви, доброделание и постоянная ревность о спасении, которая есть сочетание благодати со свободою. О ней постоянно нужно пещись: где она есть, там началась христианская жизнь, где же её нет, там она еще не начиналась. Святитель не просто указывает, что нужно для Богоугождения и спасения души, но и показывает, как сего достигнуть, входя, на основании свято-отеческих указаний и собственных опытов, в обстоятельные анализы духовной жизни. Духом подвижничества и аскетизма дышат его поучения; даже некоторые говорили, что они очень строги, но святитель называл иное учение поблажкою и заблуждением. Путь спасения для всех один; он принесен на землю Господом Иисусом Христом, Им изъяснен в учении и пройден в жизни. Аностолы и святые подвижники шли сим путем и спаслись, и все мы должны идти по нему без изменения, в какия бы условия жизни ни были поставлены Богом²³. Монахам удобнее это сделать, но и миряне не должны думать, что позволительно им делать поблажки²⁴. Так поучал пастырь Владим. Церкви.

Обращаясь к деятельности его по управлению Владимирскою епархией мы должны сказать, что еп. Феофан устроил и открыл женское епархиальное училище и общежитие при духовной семинарии; потом он намеревался издавать журнал Духовный Вестник, заведши собственную типографию, но по недостатку средств ограничился изданием Владим. Епарх. Ведом., в которых помещал свои собственныя проповеди. Больше всего святитель старался удовлетворить потребностям времени. То было время преобразований и улучшений по гражданскому и духовному ведомствам. К государственным реформам Феофан относился, как истинный пастырь православной русской Церкви: приветствуя их, как милость Божию и отеческия заботы Государя, Отца отечества, он указывал, как мы должны их принимать, чтобы быть православными христианами и верными сынами отечества. Много в это время задумывалось преобразований по духовному и духовноучебному ведомству, из коих одни вводились, другия имели вводиться. Владыка тщательно исполнял все предписания и распоряжения высшего начальства, но сам он в церковных делах был строго-консервативного направления и от некоторых реформ не ожидал того, что на них возлагалось. Из епархиальных дел, по его собственным словам, ничем так не тяготился, как разбором судебных дел, ибо в них видел проявление гордости, зависти, самолюбия, корыстолюбия, злости и невоздержания; видел, как враг человеческого рода старался уничтожить взаимное уважение, любовь и доверие между священноцерковнослужителями и прихожанами. Добрый пастырь умиротворял всех и всем служил образцом кротости и смирения. В последнее время не делал даже сам выговоров, а поручал ключарю кафедрального собора. Немало заботился владыка о вдовах и сиротах и по возможности облегчал их горькую участь. Но в личном его характере произошли некоторыя перемены: Святитель не так был сообщителен, нередко уединялся для молитвы, Богомыслия и душеспасительных размышлений, книг почти не выпускал из рук. С родственниками, жившими у него на воспитании, виделся по воскресным и праздничным дням; любил совершать прогулки за город, иногда доезжал даже до Боголюбова монастыря, находящагося в 7 верстах от Владимира. К монахам как всегда, так и теперь питал особенную любовь, – часто служил по монастырям, всегда произносил там проповеди, восхваляя и прославляя иноческое житие, иногда поминал об уединении, молчании в затворе. Душа святителя стремилась в пустыню, в какую-нибудь из святых обителей, от шумной городской жизни, полной тревог и волнений.

Одно обстоятельство ускорило осуществить это сердечное влечение, именно: – некоторыя дела восходили до св. Синода. Синод решил их не так, как владыка, и дал указания, как на будущее время действовать. В этом пастырь Владимирской Церкви усмотрел указание Промысла Божия – оставить епархию и удалиться в монастырь на иноческие подвиги для спасения своей души, на труды изучения слова Божия и подвижнич. писаний для пользы православной Церкви и Христолюбивого отечества. Эта мысль совершенно овладела им, и еп. Феофан в апреле 1866 г. подал в св. Синод прошение, прося, вследствие расстроенного состояния здоровья, удалить его от управления епархиею и дозволить ему поселиться в качестве инока в Вышенской пустыни Тамбовской епархии. Скоро узнала это Владимирская паства, и мысль об удалении на покой её пастыря заняла внимание многих. Многие сожалели доброго и любящего владыку, иные осуждали, принимая во внимание его сравнительно нестарые годы и богатыя душевныя дарования. Этого мнения держался сначала Филарет, митрополит Московский. Но когда услышал, что пастырь Владимирской Церкви шел на подвиги и труды, святитель успокоился, ибо знал его способность к изучению слова Божия, и святоотеческих подвижнических сочинений, его склонность к идеальным построениям и уменье возвышенныя созерцания передавать в простой форме. Иные ставили подачу прошения в связь с недавно полученными указаниями от св. Синода, как управлять, иные объясняли тем, что консерватизм владыки не нравился и что он стоял с Нектарием, архиепископом Нижегородским, лицем тогда заседавшим в св. Синоде, в не совсем дружеских отношениях. И пошли в данном случае обычные толки, суды и пересуды, суждения и осуждения, часто неверные и ни на чем не основанные. Сам владыка слышал все эти суждения, но ничего на них не отвечал, ни с кем не говорил о своем решении и ни с кем из близких доверенных лиц не совещался, когда подал просьбу об удалении на покой²⁵. Синод вполне исполнил просьбу святителя с тем различием, что назначил его не иноком, а настоятелем Вышенской пустыни. Последовало на сие Высочайшее соизволение, и в половине июня 1866 г. получен был указ св. Синода об удалении еп. Феофана на покой в Вышенскую пустынь Тамбовской епархии. Быстро владыка собрал свои пожитки, которые, главным образом, состояли из книг, и отправил в Вышу. 24 июня, в день св. Иоанна Крестителя еп. Феофан совершил последнюю литургию в со служении со многими из лиц местного духовенства и произнес прощальное слово. Эго слово замечательно тем, что указывает действительную причину удаления его на покой. «Не попеняйте на меня, Господа ради, что оставляю вас, отхожу не ради того, чтоб вынужден был вас оставить: ваша доброта не допустила бы меня переменить вас на другую паству. Но как ведомый ведусь на свободное от забот пребывание, ища и чая лучшего, – как это сродно естеству нашему. Как это могло образоваться, не берусь объяснить. Одно скажу, что кроме внешнего течения событий, определяющих на дела, есть внутренния изменения расположений, доводящия до известных решимостей, есть, кроме внешней необходимости, необходимость внутренняя, которой внемлет совесть и которой не сильно противоречит сердце. Находясь в таком положении, об одном прошу любовь вашу, – оставя суждения и осуждения сделанного уже мною шага, усугубьте молитву вашу, да не отщетит Господь чаяния моего и да дарует мне, хоть не без трудов, обрести искомое мною». Поблагодарив своих возлюбленных чад за расположение к нему, за внимание к его пастырскому слову, за благоговейное стояние в храме, за благолепие и украшение святых Божиих церквей, святитель, прося их молитв о себе, сам обещал молиться о благосостоянии их, об отвращении всякой беды, паче же о спасении, – просил беречься от учений растлительных, подрывающих основы веры, расстраивающих семейное счастие и разрушающих благосостояние государства. «Поберегитесь ради Господа от сих учений. Испытательным камнем да будет для вас св. учение, издревле проповедумое в Церкви. Все несогласное с сим учением отвергайте, как зло, каким бы титлом благовидным ни прикрывалось оно. Вы только это соблюдите, а все прочее уже само собою приложится вам. За чистотою веры последует осенение благодати. Благодать с верою созиждут святыми и непорочными сердца ваши. Чистые же сердцем Бога начинают зреть еще здесь, – узрятъ Его несомненно там и будут вечно зреть и блаженствовать в сем зрении»! – За тем, поклонившись на все стороны, святитель в заключение произнес следующия умилительнотрогательныя слова: «простите, простите, если кого оскорбил, обидел, неоправдовал, или чем соблазнил. Господь Своею благодатию да простит и помилует всех вас!

И еще прошу не забывайте меня в молитвах ваших».

Писал прощальныя письма к некоторым лицам, между прочим, к Егору Васильевичу Амфитеатрову, профессору Московской духовной академии, своему товарищу по Орловской семинарии, и А. Вас. Горскому, ректору академии, у которого просил молитв «се отхожу, помолитесь обо мне». Прощание же с Владимирским духовенством и отъезд последовали 28 июня: отслушав раннюю литургию в крестовой архиерейской церкви и отслужив с собравшимся духовенством молебен, святитель трогательно простился со своими сослуживцами, получив от них на память икону Владимирской Божией Матери в серебро-позлащенной ризе. Помолившись пред местными иконами и поклонившись всем, владыка, не заходя в архиерейские покои, сел в поданную карету и отправился по Вязниковской дороге прямо на Вышу. Прибыв туда, владыка скоро отказался от настоятельства и остался простым иноком.

Вышенская пустынь²⁶ , в которой подвизается до 100 монахов, одна из прекрасных и уединенных местностей в Тамбовской епархии. Еще живя на епархии в Тамбове, Святитель Феофан говорил: ничего нет краше Выши; потому он избрал ее для местожительства, когда Господь привел исполниться заветному его желанию – поселиться в пустыни для иноческих подвигов, труда и молитвы. Нельзя не видеть, что владыка Феофан в решительном шаге – оставить кафедру и удалиться в уединенный монастырь – подражал св. отцу нашему Тихону, Задонскому Чудотворцу. Как св. Тихон, после 3-х летнего управления Воронежской епархией, поселился в Задонске для Богомыслия и монашеских трудов, так и Святитель Феофан, убегая славы человеческой и влекомый к умственной и духовно-созерцательной жизни, отказавшись от Владимирской кафедры, водворился в пустыни, чаях Бога спасающего от малодушия и бури. Св. Тихон в начале иноческой жизни, как замечают его биографы, чувствовал тоску и уныние; но при подвигах поста и молитвы это быстро прошло. Может быть, то же самое испытывал и Вышенский инок-святитель. Говорят, что на первых порах жизни в Вышенской пустыни, чрез год или два, он ездил в Тамбов, где пробыл неделю, – там он служил, при сем видели слезы. Некоторые, видя его цветущий вид, объясняли сие раскаянием и сожалением о раннем оставлении кафедры. Конечно, подобныя чувства могли возникать у Святителя Феофана, пока он не свыкся с новым порядком своей жизни. Но то несомненно, что это были легкия борения, которыя прошли очень скоро, тем более, что владыка предпринял такие труды, как составление и издание его сочинений, которыя потребовали очень много времени и которыя приносили, приносят и будут приносить великую пользу Церкви и отечеству. По крайней мере, в 1870 г., когда мне пришлось видеться с ним, владыка настолько уже свыкся со своею жизнью в Выши, что будто с малолетства там поселился.

Считаю нужным остановиться на этом свидании, продолжавшемся целую неделю, для описания жизни Святителя на покое до затвора.

Нужно заметить, что до 1872 г. епископ Феофан свободно принимал посетителей – родных и почитателей, искавших его духовных советов, вразумлений и наставлений и даже сам иногда вызывал некоторых лиц на свидание. Была у него родная сестра, жена священника, на месте родины. Владыка, узнав о её неизлечимой болезни, сам пожелал видеть ее; мне пришлось сопровождать ее на этом пути. Приехавши в Шацк, мы скоро на лошадях отправились в Вышенскую пустынь, которая от уездного города отстояла в 25–ти верстах. Помнится мне, что на пути встретилось одно большое село Конабеево, место родины знаменитого богослова и историка Филарета, архиепископа Черниговского; дорога больше шла ровная, потом въехали в прекрасную сосновую рощу монастыря, который из-за больших деревьев не был виден и показался только тогда, когда почти к нему подъехали. Монастырь довольно большой. Здания каменныя, храмы величественные, из них особенно возвышался Казанский пятиглавый собор, стоящий посреди монастыря. Среди зданий монастырских особенно возвышался большой двухэтажный дом с длинною террасой, откуда открывался вид на прекрасныя окрестности монастыря. К этому то дому мы и направились, ибо в верхнем деревянном этаже поселился епископ Феофан. Когда мы вошли в покои владыки, он не замедлил выйти к нам. «Я услышал колокольчик, думаю, не Чернавские ли? Так и есть, очень рад вас видеть!» – с такими словами встретил нас епископ Феофан. Благословив архипастырским благословением, преосвященный посадил сестру на диван и начал расспрашивать ее о родине и родных, о бывших сверстниках из поселян, о церкви и могилках родителей и родных, похороненных за церковною оградой, и постоянно засматривал ей в глаза. Сестра со скромностию и почтительностью отвечала на предлагаемые вопросы, что обнаруживалось в выражении лица и интонации голоса. Нужно было видеть эту беседу двух лиц, родственных по плоти и по духу, потому друг друга глубоко чтущих. Собеседница Анна Васильевна та самая, к которой за несколько недель до смерти владыка обратился с известным утешительным и напутственным письмом, напечатанным в август. книжке Душеп. Чт. за 1894 г., была высокая женщина в нравственном отношении; мать многих детей (18 их было) хорошо и безропотно ходившая за ними. Она была воистину раба Божия: любила посещать святыя места и обители, любила подавать милостыню, любила читать акафисты и петь припевы, внешность имела в высокой степени симпатичную и благообразную, отражавшую высокия нравственныя и умственныя качества. Владыка видимо чтил ее, и это выразилось в описываемой беседе. Явились вечером еще какия-то посетительницы – пожилыя дворянки, приехавшия помолиться и поговеть в святой обители, ибо был Филиппов пост.

Владыка радушно принял их и с уважением отрекомендовал им свою сестру, подали чай, и беседа приняла обширный и разнообразный характер. Говорили о трудностях воспитания детей в настоящее время. Владыка заметил, что теперь обращают больше внимания на внешность, толкуют о материальных трудностях и мало или вовсе не обращают внимания на то, что воспитывать детей и юношей нужно в наказании и учении Господнем. Тут вся педагогика! Беседовали далее об определении дочерей при замужестве. Владыка сказал, что выходить следует за того, кто нравится, дочерям же духовного звания лучше всего выходить за лиц духовных, ибо к сему воспитываются с малолетства, но не сам человек, а Господь устрояет жизнь и судьбу человека и на Него Единого во всем следует полагаться. До сих пор преосвящ. говорил спокойно, с некоторою приятностию, веселостию и улыбкою, но лишь только почему-то коснулись вопроса о соблазнах мира, о грехах и страстях, голос архипастыря изменился. Он говорил, что страсти суть лютыя наши душевныя и телесныя болезни, тем более что они незаметно прививаются, глубоко входят внутрь сердца и настолько там укореняются, что человек сам без помощи благодати ничего не может сделать. Беда еще более увеличивается оттого, что человек приходит в нечувствие и беспечность, и враг рода человеческого так своими сетями опутывает нашу душу, что сам грешник не видит всего безобразия греха, а в иных случаях считает его законным проявлением естества. Ах, если б человек всегда видел все безобразие греха, какое он производит в душе и теле, наверное, отшатнулся бы, как от какого-либо чудовища! Владыка говорил один, мы слушали. Я взглянул на лицо великаго учителя веры и благочестия, приятное и симпатичное, каким оно всегда представлялось в обыкновенных разговорах, теперь оно сделалось строгим и сосредоточенным, глаза несколько опущены, – не смотря ни на кого, говорил довольно громко и внушительно. Казалось, святитель Феофан видел пред собою всю мрачную картину греха, или самую душу обезображенную грехом. «Но мы не беспомощны, так заключил он свою речь: Господь стоит у сердца и постоянно зовет к Себе. Церковь Его готова со своими душеврачевательными средствами, лишь только глас покаяния раздастся из сердца сокрушенного и смиренного». Небольше 10 минут говорил о сем владыка, но он видимо утомлялся, по временам закрывал глаза и раза два или три произнес: «Боже наш, помилуй нас!» Пришедшия собеседницы скоро отправились в монастырскую гостинницу, удалились и мы в назначенную комнату, владыка ушел в свою половину. Это было около 10 часов вечера, но владыка, как нам сообщил его келейник от. Евдоким (впоследствии Евлампий), не скоро ложится, – он долго молится, совершая свое келейное правило.

Оставшись один, я погрузился в свои думы, невольно возникшия по случаю виденного и слышанного. Образ великого и знаменитого православно-христианского учителя стоял пред глазами. Владыка небольшого роста, но стройно сложен; волосы небольшие и темнорусые гладко и опрятно лежали, брови несколько нависшия окоймляли глаза, которые смотрели ласково, приветливо и крайне доверчиво; борода прилична его возрасту. Одет был владыка просто, но весьма опрятно: первый подрясник, такая же ряса, но греческого покроя, не длинная и с короткими не широкими рукавами. На шее роговая панагия, изображающая Владычицу Богородицу с Предвечным Младенцем. Речь его скорая и довольно тихая, но образная и воодушевленная, – нужны внимание и слух, чтобы ловить слова и не проронить чего-нибудь. Походка быстрая и прямая, так что нужно ускорять шаги, чтобы за ним поспевать. Вообще внешний вид святителя, которому тогда было 56 лет, был благообразный и привлекательный, но он еще более делался привлекательным, когда владыка начинал говорить, – говорил он просто, живо, не книжно, иногда шутливо, причем нередко делал жесты руками. Припомнился мне вечерний разговор, и он понравился: понравилась эта любовь к родным и родине, понравилось это сыновнее почтение к родителям и к праху их, когда он вспоминал о могилках их, понравилось это желание побывать на родине и в святых местах – Задонске и Воронеже, в виде простого монаха-богомольца, никем неузнанного, как он там бывал, в годы детства и юности. В суждениях о важных вопросах жизни владыка представлялся великим и убедительным учителем христианской веры и благочестия.

На другой день, когда увиделись с владыкою, он казался веселым и бодрым. Владыка говорил, что летом и весною всегда бывает в монастырской церкви и слушает утреню и литургию раннюю, осенью же и зимою не всегда, когда бывает непогода. Затем обратившись ко мне, как бывшему тогда студентом Московской духовной академии, заговорил об академии, именно – сначала выразил сожаление, что такой серьезный из духовных журналов – «Творения св. отцев», перестал издаваться, ибо мы крайне нуждаемся в издании святоотеч. творений на русском языке, а эту миссию в последнее время главным образом иснолнял вышеозначенный журнал. Когда я на сие сказал, что думают издавать Богословский Словарь, владыка заметил: «Легко сказать – Богословский Словарь! а сколько сил, труда и терпения требуется? притом нужно объединяющее лицо, почти такое же, как приснопамятный Филарет митрополит Московский. Потом владыка говорил о новой постановке учебного дела в академиях, при делении на три отделения. Это деление насильственное, потому не принесет тех плодов, каких от него ожидают; науки Богословския нельзя делить, – их все нужно изучать, а для сего следовало бы увеличить академический курс на один год и оставить все прежние порядки: они были не плохи, студенты выходили нисколько не хуже, если не лучше. Владыка стал вспоминать свою службу в С.-Петербургской духовной академии и говорил, что она ему нравилась, что и теперь, если бы только это удобно было и возможно, он пошел бы читать нравственное Богословие в академии. – Зашла речь о темах, даваемых для писания сочинений, я сказал: недавно я подал сочинение под заглавием «физиология и психология», с указанием насколько физиология способствует к уяснению психических явлений? Тема современная, сказал владыка, но жалко, что естественники уже много придают значения телу, забывая, что душа в нормальном состоянии есть госпожа тела. Потом, по этому поводу заговорил в ироническом тоне о разных современных теориях, причем остановился на теории самозарождения или эволюции. Пресмешная эта выдумка! Вдруг, ни с того ни с сего, при действии тепла, является какой-то зародыш или ячейка, из которой вылупляется самое низшее животное, от сего более высшее и так далее – до человека. Ничего подобного не представляет опыт, а разум прямо отрицает это и признает Творца – Бога, но слепцы ничего не видят и продолжают рассказывать свои басни на разные лады. Не следуйте им! Вообще, немцы немало этими теориями доставили нам горя и хлопот, и беда еще в том заключается, что им некоторые рабски следуют, списывают и выдают за свое. Нам нужно больше самостоятельно работать, на основании первоисточников св. Писания и творений св. Отцев и тогда можно брать немецких ученых в советники, и то с осторожностью.

Поговорив еще кое о чем, владыка стал показывать свои комнаты²⁷. Вот мой кабинет, сказал он нам, вошедши в следующую за гостиной комнату. Осматривая эту комнату, я увидел этажерку, на которой, вероятно, стоя писал святитель свои толкования на послания св. ап. ІІавла и переводил с греческого на русский язык отцов-подвижников, составивших Добротолюбие, но невдалеке стояло кресло с огромным столом, на котором лежало много книг и связанных тетрадей. Громадныя кипы исписанных и перевязанных листов лежали и на других боковых столах этой комнаты. Вообще вся эта комната, довольно просторная, наполнена была книгами, а больше переписанными тетрадями, составлявшими, может быть, эскизы великих и назидательных творений впоследствии обработанных им и изданных. Владыка показал мне роскошное издание Синайской рукописи, сделанное Тишендорфом и разосланное всем епархиальным архиереям. Оказалось, что рукопись написана одними большими буквами, без разделения на стихи, главы, и самыя слова стояли слитно; владыка сам свободно читал, заметив, что каждый экземпляр этого издания стоит 50 руб. Затем стал показывать разные атласы, снимки с картинных галлерей, приобретеннные им в Италии во время проезда чрез нее из Иерусалима в Россию. Снимки, действительно, очень хорошие; преосв. Феофан говорил довольно много о них, ибо в живописи был знаток. Стоял тут телескоп. – «Показал бы вам, как нужно смотреть на светила небесныя, сказал владыка, если бы было лето и ясная погода. Люблю я смотреть на небо, наше настоящее отечество». Следующая большая комната составляла библиотеку. Устройство чисто библиотечное: вдоль всех стен сверху до низу стояли полки, уставленныя книгами в переплетах и без переплетов, много лежало их на полу, немало и на столах, которых здесь было несколько. Тут стояла раздвижная лесенка, при помощи которой можно достать сверху любую книгу. Владыка сам довольно свободно доставал книги и давал одни для просмотра, другия в подарок. Все свои сочинения, какия были изданы в это время, подарил мне.

Библиотека преосвященного Феофана подробно описана библиотекарем Моск. Дух. Академии Н. А. Колосовым. (См. Душеполезное Чтение за 1895 г. мес. апрель). В настоящее время вся она находится в Москве: от наследников преосвященного Феофана приобретена потомственными гражданами братьями Лосевыми и принесена в дар церковноприходскому Попечительству при церкви святителя Николая в Толмачах.

Библиотека для частного лица очень обширная, и при помощи её, действительно, даже в «Затворе» можно было писать те сочинения, какия написал приснопамятный святитель; состояла она из немецких, французских и отчасти английских книг, много было книг на греческом и латинском языках, но больше на русском. Особенно хороши отделы по толкованию Св. Писания, были отечники в подлинниках, не мало пособий по психологии и философии. Были и журналы духовные: Душеполезное Чтение за все годы, за некоторые годы – Христианское Чтение, Странник и Творения Св. Отцов. Других газет и журналов, за исключением немногих, владыка не выписывал: ему присылали светския газеты и журналы из училищ г. Шацка. Владыка при мне с благодарностию вспоминал о сем, говоря, что начальники мне присылали периодическия издания, сами еще не читая; преосвященный Феофан быстро просматривал и дня чрез два или три назад отсылал; прочитывал и каталоги книжных магазинов и объявления о выходе в свет тех или других сочинений, с таким замечаниием: «Эту бы выписал, но не по карману, а вот эта – по карману», указывая на какое либо недорогое издание. Много книг высылали ему в подарок, но большую часть сам выписывал, когда был на епархии.

В это время на столе лежало только что присланное сочинение Ланге на немецком языке «Библейское Богословие», которое отдал о. Евдокимову для разрезывания. Видно было, что владыка много работал над своими сочинениями, но немало дорогого времени тогда еще отнимали посетители, чем владыка тяготился, как сообщил нам его келейник, что и расположило его к «Затвору».

Здесь считаем благовременным поточнее определить и выяснить, что именно разумел преосвященный Феофан под «покоем» и «затвором».

Много было недоумений, когда святитель Феофан задумал оставить свою Владимирскую паству. Некоторые ставили это в связь со следствием, возложенным на него Св. Синодом по поводу временного нестроения в Дивеевском монастыре... Нет никакого сомнения, что для архипастыря, затруднявшегося делать выговор кому бы то ни было и, в случае настоятельной в этом нужды, поручавшему исполнять это ключарю кафедрального собора, производство следствия над виновными Дивеевского монастыря было великим бременем. Тем не менее следствие было произведено так, что Св. Синод одобрил все распоряжения преосвященнаго Феофана, как это видно из прилагаемых при сем подлинных писем к нему Филарета митрополита Московского и Исидора митрополита С.-Петербургского:

Преосвященнейший Владыко,

Достопочтенный о Господе Брат!

Теперь получил и прочитал Ваше письмо: и прежде всего взаимно простираю к Вам целование общения и сорадования о имени Господа Единородного Сына Божия, пришедшего во плоти в мир во спасение наше. Благодать Его и мир да пребывает со духом Вашим.

О Дивеевских делах ближе было бы Вам обратиться в первенствующему члену Синода или г. Синодальному обер-прокурору: по тому, что я официально участвовал в сих делах до толе, доколе исполнял указ С. Синода, которым предписано было мне наблюдать за следствием и представить оное с мнением. Следствие произведено; мнение мое представлено; и данное мне поручение окончилось.

Впрочем как Вам угодно было оказать мне братское доверие сообщением сведений и требованием моего мнения по некоторым вопросам: то с братскою откровенностию скажу, что разумею:

Благочинную в Дивеевском монастыре действительно нужно было переменить. Она усиленными мерами составляла список сестр в пользу новой начальницы Гликерии, и вписала в него и безумных и отсутствующих.

Казначея, по сведениям следователей, прежде вела себя беспристрастно в отношении к партиям; а уже по избрании в сию должность, стала усильно поддерживать Г. как начальницу. Может быть, ее можно было бы вразумить: но когда Вы уже дозволили переменить ее, возвращаться назад было бы вредно.

Старица, сосланная в Ардатов, заслуживает внимание. Она призналась в своей вине, что сказала преосвященному Нектарию: Иоасаф нас гнал, и ты гонишь; Бог тебя накажет. Это сказано было, наконец, после бесполезного смиренного упрашивания о Елисавете. Преосвященный мог бы равнодушно смотреть на грубую откровенность старухи. Есть ли же и надобно было наказать ее: шестимесячного изгнания довольно; и можно возвратить ее. Такое мнение представил я С. Синоду.

Что мысль начальницы не объявлять, где находятся отсутствующия сестры, – это очень неблагонамеренно. По всей вероятности они разосланы для происков.

Сборщицы в Петербурге, также вероятно, делают пользу своему карману, и вред миру обители. Едва ли послушают они настоятельницы. Не излишне было бы Вам истребовать их в обитель чрез сношение с г. Обер прокурором.

Именем человеколюбия благодарю Вас за то, что поручили Саровскому строителю не лишать помощи Дивеевский монастырь. Я слышал, что он, испугавшись клеветы, хотел во всем отказать и пресечь всякое сношение.

К слову скажу Вам, что доказано следствием: – избрание Г. не правильно, И. вреден Дивееву в духовном и хозяйственном отношении; начальница Дивеевская Елисавета и строитель Саровский люди почтенные и оклеветаны неблагонамеренно.

К партии Г. и И. принадлежит от 40 до 50 сестр. Из них около 20 прежде за два или три года в ведомостях были неодобренными. Всех их оставить в монастыре неудобно; но и всех выслать неудобно. Нельзя ли ограничиться удалением немногих, более явно нарушающих порядок и имеющих вредное влияние на других. Настоятельница может отклонить таковых от увлечения толпы. Для вразумления сих последних неугодно ли будет Вам употреблять священника Садовского, который много лет служит духовником обители и пользуется заслуженным уважением. Преосвященные Иеремия и Антоний относились к нему с особенною доверенностью и давали ему иногда предписания непосредственно.

Сказав Вам, что разумею, и, предавая то на Ваши рассуждения, остаюсь с истинным почтением, и яже о Господе любовью

Вашего Преосвященства

покорнейший слуга

Филарет М. Моск.

В Москве. Января 1-го 1862.

Судя по тому, что есть в следствии, вот те, которых могли присудить

Благочинная П., Г. С., Л. В. ²⁸

Преосвященнейший Владыко,

Милостивый Архипастырь!

Письмо Ваше о Дивеевском монастыре вчера было доложено Св. Синоду, который, одобрив все распоряжения Ваши по сему монастырю, предоставил Вам и на дальнейшее время делать все то, что Вы, по ближайшему усмотрению, признаете полезным и нужным для умиротворения и обеспечения обители, разрешением Саровской Пустыни, помогать ей и вещами и деньгами, которыя со временем могут быть ей возвращены. Высылка немирных сестер из монастыря необходима. Начальница монастыря должна требовать, чтобы сборщицы немедленно возвратились в монастырь. Если она не знает, где сборщицы находятся, пусть напишет Обер-Прокурору Св. Синода о высылке их.

Я писал Вам об Илларионовском монастыре. После сказали мне, что это община. Следственно представлять об ней Св. Синоду бесполезно, потому что сумма, которую я имел в виду, завещана на 8 монастырей бедных, и нельзя, по силе завещания, употреблять ее на общины.

Поручая себя молитвам Вашим, с истинным почтением и братскою о Христе любовию прибываю

Вашего Преосвященства

усерднейший слуга

Исидор М. Новгородский и С.-Петербургский.

Января .18.

1862.

Очевидно, что следствие по поводу Дивеевского нестроения само по себе не было причиною удаления преосвященного Феофана на покой и оно относилось еще кТамбовскому периоду служения преосвященного Феофана, а не к Владимирскому. Поэтому истинною причиною удаления его от епархиальных дел некоторые, и в том числе высокопреосвященный Исидор, митрополит Петербургский полагали в самом стремлении преосвященного Феофана к невозмутимой тишине, к покою. Вот как писал об этом митрополит Исидор к самому преосвященному Феофану, в ответ на его прошение об увольнении на покой:

Ваше Преосвященство

Милостивый Архипастырь!

Напрасно беспокоите себя мыслию, будто Вас хотят послать на покой в Киевскую Лавру. Св. Синод доселе не видал Вашего прошения, и не знает, что в нем писано; а потому не было повода и к рассуждению о месте Вашего покоя. Притом всегда предварительно спрашивают Преосвященных, просящих увольнения на покой, где жить желают, и только тем Синод назначает место, которые сами просят указать оное, по усмотрению.

Если верить слуху, что Вы просите увольнения на покой, только для покоя: то я сомневаюсь, чтобы Св. Синод удовлетворил просьбу. Кто бы из нас не желал спокойствия, особенно в нынешнее многозаботливое и трудное время! Но надобно же кому-нибудь трудиться и для других, хотя бы и с скорбию, и воздыхающе. Св. Синод, как я знаю по бывшим примерам, крайне затрудняется даже и тем, что не имеет никакой суммы для пенсий увольняемым. Казна не отпускает особой суммы на содержание Архиереям, на покое живущим; а таковых в настоящее время 15.

Слух о намерении Вашем оставить Епархию дошел даже до Вятки, и тамошний Владыка пишет, что ему желательно получить Епархию близ Москвы. Не знает чего просит! Другой, если бы и посылали на родину, отказался бы.

Господь да устроит все по воле Своей!

Прося молитв Ваших, с совершенным почтением и братскою о Христе любовию пребываю

Вашего Преосвященства

покорнейшим слугою

Исидор М. Новгородский и С.-Петербургский.

27 Апреля, 1866.

Именно в ответ на это письмо первенствующего члена Св. Синода, преосвященный Феофан и раскрыл действительную причину своего удаления на Вышу. Вот это в высшей степени замечательное письмо:

Высокопреосвященнейший Владыка

Милостивейший Архипастырь!

Только собирался ответить Вашему Высокопреосвященству и поблагодарить Вас за теплое участие в моем деле, как прошел слух, что оно уже решено и по моему желанию. Я и остановился в уверенности, что получу скоро, чего искал, чтоб вместе выразить мою к Вам благодарность. Слухи изменялись, – и нечего стало верить им. А между тем не задолго пред сим дошло до меня и слово Ваше, что ожидаете от меня ответа и притом другого содержания, нежели как я думал. Спешу удовлетворить сему ожиданию, снова все обдумавши.

Избираю Вас в судьи, и прошу рассудить суд мой и прю мою с самим собою. Желание мое в прошении я выразил словом: понуждение. Тако это есть. Как ноша какая за плечами всегда чувствуется сие понуждение: брось, иди... брось, иди. – Вот и рассудите: что это такое? – Вражеское? – Но ведь врагу одно нужно – душу сгубить, и это он может устроить на всяком месте. На теперешнем месте ему привольней. Не одну мою может сгубить, а десяток-другой и чужих. Другое дело вот еще что! Когда у кого в голове все рисуются картины, и он чувствует постоянный позыв все рисовать, берет уголек и все рисует и рисует, все скажут ему: ступай в школу рисовальную. Это – ступай – не идет ли ко мне? Если б я был на другой какой должности, кому ни расскажи я о своей ноше, всякий сказал бы: ступай – там тебе место! Подумал-подумал и решил предложить мое желание на решение Святейшего Синода.

Я ни у кого не спрашивал совета, ни у вас, как прежде, ни преосвященного Иеремии, ни о. Ар. Лаврентия. Наперед знаю, что никто не скажет да. И я сам никому другому не сказал бы того. Дело трудное! Почему все на себя и взял. Сам добивался, сам и отвечай – перед собою и перед всеми. Думается, в этом будет не малая опора терпению молчаливому, если не встречу чаемого покоя.      .

В действии сем не было и нет ничего тревожного. Обстоятельства мои текут предобре. Только что освятил церковь – почти двухгодичный труд мой и радость мою. Только что освободил из рук нерадивого арендатора подворье, которое будет давать теперь во много раз больше прежнего. И в делах затишье великое. Жить бы только припеваючи. Но с начала поста отяжелела ноша моя, и все тяжеле и тяжеле становилась. Это и заставляло меня обсуживать. Пребывание мое на покое радужно по желанию моему, но я обсуживал не это радужное, а наиболее – все неприятности и трудности, могущия встретить меня. На все изъявляю готовность, – все поднял. И воле Божией предавшись, заявил свое желание на решение. Это было 12 марта на память Феофана Сигрианского, после Божественной литургии. С того времени не перестаю молиться, чтобы Господь изрек в определении Св. Синода спасительную для меня волю Свою.

После того писал я к Вашему Высокопреосвященству и к Его Сиятельству, Обер-прокурору, имея в мысли одно – удостоверить в искренности моего желания, чтобы не думали, что это желание легкое, налетное. Никто не знал о подаче. Определенный слух прошел у нас два-три дня спустя после того, как я получил письмо Ваше. И начали меня атаковывать со всех сторон. Тут чем сердечнее участие, тем сильнее колебалось от него мое намерение. Но плод всех этих нападков, выражусь так, один тот, что я ближе стал к средине или точке безразличия в отношении к решению Св. Синода и, кажется, одинаково готов принять и удовлетворение прошения и отказ.

В делах никакой трудности не вижу, только душа к ним не лежит. В свободное время сложа руки я не сижу – минуты даром не проходит. Занимаюсь тем, к чему душа лежит. Но беспрестанные отрывы не дают сделать ничего из того, что хотелось бы сделать. Исполнение сего ожидается от обители, и все потребное к тому заготовлено в широких размерах. Нет предмета, для обзора которого я не нашел бы источников под руками. Я ищу покоя, чтобы покойнее предаться занятиям желаемым, но не дилетантства ради, а с тем непременным намерением, чтобы был и плод трудов, – не бесполезный и не ненужный для Церкви Божией. Имею в мысли служить Церкви Божией, только иным образом служить. Даруй, Господи, чтобы не отщетилось сие намерение, если буду удостоен покоя!

Все сие излагаю Вашему Высокопреосвященству, чтобы видно было Вам, и Вы имели данныя не внешния, а внутренния для решения дела. Как решите Вы и Св. Синод, так пусть и да будет!

Прося молитв Ваших с искреннейшим почтением и братскою о Христе любовию пребываю

Вашего Высокопреосвященства

покорнейшим слугою Феофан, еп. Владимирский.

30 мая, 1866.

Так понимал преосв. Феофан свой «покой» и на Выше он нашел его, как это видно из его письма с Выши к высокопр. Исидору:

Высокопреосвященнейший Владыко

Милостивейший Архипастырь!

Прошу извинения, что до сих пор не извещал о благополучном приезде в обитель²⁹. Желалось получить понятие о положении здешних дел. Благодарение Господу! Пустынь обещает покой. Монастырские порядки здесь прекрасные, братия хороша. Служба долговата, но можно привыкнуть³⁰. Утреня в 3 часа. За нею тотчас – ранняя. Поздняя в 8-м. Вечерня в 4-ре. В 7-м еще собираются помолиться на сон. Есть труженики крепкие, которые все службы выстаивают и не присядут, серчают даже, если кто попросит присесть.

Пустынь в лесу. К каждому воскресенью и празднику собирается порядочно народа и черного и белого. Помещаются на гостинницах и питаются от монастыря. Ни одного дня еще не проходило, с тех пор как приехал, чтоб не было причастников.

По всему Выша – преутешительная и преблаженная обитель!

Я здесь так покоен духом, что лучшего и желать не следует!³¹.

Мы видели, что по приезде на Вышу, преосв. Феофан писал: «По всему Выша – преутешительная и преблаженная обитель! Я здесь так покоен духом, что лучшего и желать не следует». Но в первое время его все же беспокоили посетители, что и располагало его к затвору. Предварительно он у себя в большой комнате устроил домовую церковь³². Иконостас небольшой, иконы хорошего письма; они изображали Спасителя, Божию Матерь, Богоявление, Александра Невского, св. Тихона, святых преподобных Симеона нов. Богослова и Феофана Сигрианского; пред иконами стояли подсвечники. Утварь: кресты, потир, дискос, Евангелие и ризы хорошего достоинства, стояли аналои и столы с полным кругом Богослужебных книг. Вероятно, многия из этих церковных вещей подарены были почитателями Святителя. В то время, как мы были, церковь не была еще освящена, ибо, Св. Синод почему-то медлил разрешением, чем не мало сокрушался Святитель, почему нечто из своей церкви стал даже пересылать на родину во Владимирскую Чернавскую церковь, как-то: крест, Евангелие, потир и часть св. мощей св. Тихона в кресте. Но Св. Синод в 1872 г. разрешил. В этой-то церковке еще до освящения владыка молился и совершал всенощныя бдения, когда готовился совершать литургию в монастырском храме, и мне многогрешному пришлось молиться вместе с ним. Узнав от родной сестры, что она никогда не видала архиерейского служения, владыка в следующее же воскресение решился служить. Накануне всенощную в церковке совершал иеромонах-старичок, несколько певцов пели. Сам владыка стоял по средине церкви со служебником в руках, мы стояли несколько в стороне, но так, что лицо молящагося Святителя видно было. Взор его был направлен на иконы, но заметно, что он созерцал нечто высшее, духовное, на лице показалась краска, какая является во время духовного просветления. По всему видно, что Святитель совершал умно-сердечную молитву, сопровождаемую иногда поклонами. Так простоял он всю службу, не садясь, хотя стул стоял возле, куда он клал служебник. По окончании всенощного бдения, владыка служащих угощал чаем, во время которого с удовольствием и охотою беседовал со старцем-иеромонахом. Старец свободно разговаривал, рассказывая о порядках и обычаях в разных монастырях, в которых ему приходилось бывать. Преосвященный с охотою и удовольствием слушал рассказы старца, по временам и сам делал те или другия замечания о некоторых святых обителях. Постороннему слушателю нельзя было не видеть, что он страстно любил святыя обители и монахов. Когда ушли служащие, святитель сказал: люблю я беседовать с простыми старцами; они много молятся, хотя не всегда понимают сущность молитвы, но за простоту веры и чистоту сердца Господь слышитъ их молитвы.

В этот вечер мы сидели недолго и скоро отправились в столовую ужинать. Владыка никогда не ужинал, он кушал один раз в обед, который состоял из трех блюд монашеской пищи. Чай кушал дважды, по два стакана, с греческими сухарями; подавали и варенье, может быть для гостей, так как преосвященный при нас сам не брал. На другой день ровно в 9-ть часов заблаговестили в монастырском соборе. Владыку вел под руку келейник о. Евдоким по тропинке, ведущей из покоев в церковь, мы шли за ним. Служба архиерейская шла весьма чинно: Святитель благоговейно совершал Божественную Литургию голосом не особенно сильным (тенором), но ровным, не возвышая и не понижая его. Опять я заметил в лице его разбившуюся краску и в очах воодушевленное созерцание, которое кидается в глаза. Молящихся было немало; нашел простой народ из соседних деревень и из Выши, которая в одной версте находится от монастыря. По окончании Богослужения, Святитель с посохом в руках вышел из алтаря, молящиеся подходили под благословение, как дети к своему пастырю. Сестра владыки была в полном умилении: архиерейская торжественная служба на её религиозную душу произвела сильное впечатление. Все служащие с владыкою пришли в его покои, пришел и настоятель, отец Архимандрит Аркадий; мы были представлены ему, он показался мне серьезным мужем, любезным в обращении, словоохотливым и начитанным. Почему-то коснулись вопроса о кресцовом духовенстве в древней Руси, настоятель показал знакомство с этим предметом. За обедом все непринужденно беседовали; владыка ласково всех угощал, поддерживал разговор и вообще заметно было, что с ним свободно беседовали, как дети с отцом. По уходе гостей, когда я выразил похвалу Настоятелю и братии, владыка сказал, что он с ними находится в очень хороших отношениях, «впрочем, я не вмешиваюсь в их дела: управление монастырем дело нелегкое». Тут владыка рассказал, что о. Настоятель подвергся было выговору со стороны Преосвященного Палладия. Святитель Палладий, бывши Еп. Тамбовским, при посещении Вышенской пустыни, останавливался у Пр. Феофана, который, при первом его приезде, встретил его за 7 верст и с ним приехал в свои покои. Когда Преосвященный Палладий, увидев голыя стены, хотел было упрекнуть Настоятеля за неотделку, «но я, заметил присем владыка, постарался уверить, что это мое желание, ибо воздух бывает чище и для здоровья лучше». В этот день владыка был весел, покоен, особенно любезен был с сестрою Анною Васильевною, давал ей из своего гомеопатического ящика какия-то капли. Он знал о состоянии её слабого здоровья, видимо сожалел и уговаривал переносить недуги терпеливо, надеясь на Бога. «Я и сам часто страдаю поясникою, но у меня от сидячки.»

Вечером того же дня святитель вел разговор об улучшении быта духовенства, он утвержал, что цель благая – поднять материальное положение духовенства, но средство употреблено неподходящее. Народ наш любит храмы, где молились его отцы и деды, любит кладбища, где похоронен их прах, любит своих духовных и с неохотою соглашается на приписку церквей. В каждом селении нужен свой храм, свое духовенство, не уменьшать их следует, а увеличивать по мере религиозной потребности. Не одобрял святитель в воспитанниках отчуждения от своего звания и бегства в светския учебныя заведения. «Нам для Церкви нужны силы и дарования». Касался некоторых лиц науки и управления по духовному ведомству того времени, между прочим упомянул о Феодоре (Бухареве), как жертве своих неправильных убеждений, при сильной настойчивости и непреклонности своего характера, об В. И. Аскоченском, как энергичном и деятельном, но несдержанном в слове муже, о преосвященном Нектарие, как человеке замечательных административных способностей, который был правою рукою у обер-прокурора графа Д. А. Толстого. Владыка показал большие портреты (олеографии) правящих лиц духовного ведомства. – Высокопреосвящ. митрополита Исидора и протопресвитера Бажанова.

Когда же мы заявили о желании ехать, то владыка еще удержал на два дня, говоря: я готовлю вам икону своего письма. На другой день владыка, действительно, стал доканчивать икону Нерукотворенного Спаса в своей рабочей комнате, куда и нас пригласил. Комната немаленькая: в ней стояла подставка, на которой святитель писал икону, тут же на длинном столе лежали кисти, палитра и некоторыя краски, на противоположной стороне находился столярный станок, на котором лежали столярные инструменты и маленькия пилочки, по углам лежали чураки и досочки для выпиливания, вырезывания и вытачивания. Келейник о. Евдоким сообщил, что эти чураки набрали мы с преосвященным летом, во время прогулки по роще. Видел я и умывальню, где омывал владыка свое доброе и симпатичное лицо, и где находилась купальня из белого железа; видел и опочивальню, это срединная комната между библиотекою и рабочим кабинетом. Кровать железная, постельныя принадлежности довольно чистыя, но простыя, возле койки небольшой коврик, подле него я заметил туфли. Возле кровати стоял довольно большой стол, на котором лежало много конвертов от присланных писем, самыя письма влагались в висевшия тут сумочки. В углу этой комнаты, на небольшом столике, лежал клобук и архиерейские орденские знаки, покрытые шелковым платом темного цвета. Обстановка в общем была приличная, в гостиной мебели достаточно, были и ковры, в других же комнатах глаз зрителя поражали книги и большия кипы исписанных фолиантов. Я имел пытливость заглянуть, но это мне не удалось, ибо они тщательно были перевязаны и владыка в тех комнатах, где они лежали, редко оставлял нас одних. Как на особенность обстановки, можно указать на обилие во всех комнатах икон и иконок, висевших в углах и над дверями, видел изображение старца Серафима, Саровского подвижника, который уединялся в лесныя чащи для подвигов поста и молитвы, которому и дикие звери повиновались. Старец сей, по словам святителя, из простецев, но давал весьма мудрые советы; он скончался в молитвенном положении, стоя на коленах.

Наконец наступил прощальный вечер, ибо на другой день в 5 часов предполагался наш отъезд. Посетителей в этот вечер не было, и мы сидели одни; владыка больше разговаривал с сестрою о семейных делах, касался и других родных. Он давал мудрые советы, и грустная нота слышалась в тоне речи, когда говорил о её здоровьи. По всему видно, что прощался с нею навсегда, и думалось мне, что предвидел её скорую кончину. Любовь его к ней велика была: ей он выхлопотал место, с нею делился горестями и радостями жизни, ей лично в Чернавск присылал книги с собственноручною подписью; вообще к ней относился с глубоким уважением; ибо знал её восторженную религиозность и благочестие. После беседы владыка повел к комоду и стал дарить ей скатерти, салфетки, серебряныя ложки – чайныя и столовыя, рясы, подарил персидский ковер и хорошую теплую рясу. Отдавая все эти вещи, святитель говорил: «берите, мне теперь это не нужно». Я взглянул на лицо святителя: в нем выражалось полное бескорыстие и даже удовольствие, что он сбывал ненужныя для себя вещи. Вероятно, пред временем затвора владыка и другия вещи – остатки прежней архиерейской обстановки – роздал, оставя себе лишь необходимое. Не забыл он и меня, подарив серебряное портмоне на память. Все подаренныя вещи келейником скоро были упакованы, завернуты в холстину и связаны бечевкою. «Отдал бы я вам в Чернавск все духовные журналы», сказал святитель, «но нелегко их сейчас собрать». На другой день, ровно в 5 часов, мы вошли в приемную, владыка уже был там; посидев немного, мы простились со святителем и получили последнее напутственное благословение; владыка благодарил сестру за приезд, желал ей всех благ от Господа, слал всем родным поклоны. Мы направились к выходу, владыка стоял в приемной, пред выходом из неё мы обратились, владыка послал последнее благословение и отправился в свои покои; звонили в монастыре к ранней литургии, келейник, сопровождавший нас, сказал: сейчас с владыкою пойдем в церковь. Мы сели в монастырскую повозку и поехали, скоро лошади вынесли нас из монастырской рощи, скоро прибыли в Шацк, оттуда по Грязе-Орловской железной дороге – в Елец, а отсюда благополучно возвратились в Чернавск. Как будто сейчас вижу образ святителя веселого, общительного, еще полного сил, и никак нельзя было предполагать, что владыка скоро изменит свою обстановку, свой образ жизни и затворится от людей для подвигов бдения, поста и молитвы и духовно-созерцательной деятельности на прославление Бога и на пользу Церкви и отечества. Но сие совершилось в 1872 году.

Раздав свое имущество бедным и неимущим, святитель с 1872 г. после дня Св. Пасхи заключился в своей келье, превратив все личныя сношения с людьми, за исключением своего духовника, настоятеля пустыни о. архимандрита Аркадия, игумена Тихона и келейника о. Евлампия, но и они являлись по зову и на короткое время. Со всеми же другими, кто жаждал его духовного руководства, сносился только письмами. Раз только по болезни глаза святитель отлучался в Москву на несколько дней, но и здесь укрылся от людей. Живя в затворе, святитель никого не принимал. Знатные и вельможи хотели видеть его, но он не мог нарушить свой обет. Родные, близкие обращались с письмами, прося дозволения видеться, подвижник отвечал: ни для кого не может нарушить своего порядка жизни. Один из ближних родных, издалека приезжал к нему и чрез келейника просил свидания, но и к нему владыка не вышел, заочно благословив его. Так святитель сохранял строжайший затвор до конца жизни. Этот период его жизни, (22 года) самый важный, но он с трудом поддается описанию, впрочем, на основании писем и творений самого святителя и драгоценных сведений, сообщенных нам иноками Вышенской пустыни уже после смерти затворника, можно сообщить нечто из его затворнической жизни на поучение и наставление нам ученикам его. Главным занятием подвижника Феофана была молитва, как проявление особенной любви к Богу и непосредственного общения с Ним. Святитель Феофан вставал весьма рано; совершив келейное правило, он шел в свою домовую церковь, вероятно, по монастырскому звону и там совершал все утренния службы по церковному уставу – утреню и литургию, усердно молясь милостивому Богу. Молитва его была молитва веры, благодарения и прославления Господа, как Отца, Творца, Спасителя и Промыслителя, но она была и просительная о даровании благ и прощении грехов. Не о себе только молился подвижник, но и о всех живых и умерших христианах, прося Спасителя первых утвердить в вере и благочестии, а последних помиловать в содеянных прегрешениях и упокоить в селениях праведных. В сумочке, висевшей возле жертвенника, найдено было по смерти святителя, много записок о здравии и упокоении рабов и рабынь, имена коих священнослужащий поминал на службе церковной. Особенно он любил творить поминовение новопреставлявшихся и своих родителей с сродниками на проскомидии и ектениях божественной Литургии. Совершение литургии, которую святитель служил сначала по воскресным и праздничным дням, потом – каждый день, составляло важнейшую часть богослужения. Еще накануне келейник готовил все нужное к сей службе. Владыка совершал службу один, большею частию читая, а что и поя. Никто из Вышенских иноков не присутствовал при совершении владыкою Богослужения: один из них, пользовавшийся особенным расположением святителя (болящий игумен Тихон) просил дозволения приобщиться от него Св. Животворящих Таин, святитель сказал: имейте запасные Дары, если по немощи не можете быть в монастырской церкви.

По совершении церковного Богослужения, подвижник из церкви возвращался в свои комнаты и здесь предавался богомыслию и умным сердечным молитвенным возношениям. Еще до затвора, стоя в монастырской церкви он до того погружался в богомыслие и молитвенное созерцание, что подносивший антидор иногда должен был постоять некоторое время, когда владыка замечал его. То же самое бывало и в затворе: умиление, полученное в церкви, не вдруг проходило и заставляло погружаться в тайны спасения и божественного о нас смотрения. После богомыслия, святитель, подкрепив себя утренним чаем, писал свои богомудрыя творения, на что употреблял все время до обеда. Иначе и быть не могло; ибо Добротолюбие в 5-ти обширных томах, в русском переводе дополненное, где говорится о борьбе с плотью и грехом, об умном стоянии духа пред Богом в молитве, трезвлении и страхе Божием, Евангельская история и толкования на послания св. апостола Павла в 9-ти книгах, в которых по разуму Церкви и в духе святых отцев изложены христианская вера, надежда и любовь с их спасительными плодами, равно его собственныя размышления о духовной жизни, составленныя на основании слова Божия, творений отцев-подвижников и опытов своей духовной жизни, – написаны были в затворнической жизни святителя Феофана. И нужно дивиться энергии, постоянству и трудам, с какими совершено это великое дело, тем более, что толкования, по собственному сознанию святителя, сначала давались с трудом, но сила Божия в немощи проявляется. Владыка считал писание своих сочинений и переводов призванием на пользу св. Православной Церкви и Отечества подобно тому, как старец Амвросий, Оптинский подвижник, устныя наставления (старчество) своим долгом. И тут преосвященный Феофан подражал богоносному отцу нашему Тихону, Задонскому чудотворцу, который, как известно, не задолго до кончины тщательно пересмотрев свои творения, переписал и завещал по смерти отослать их в Св. Синод для распространения и поучения сынов Православной Церкви. Феофан тоже бескорыстно работал и заботился о распространении своих творений по всем концам православного христианского мира – не в России только, но и на Востоке, и ни в чем другом не проявил столько любви к ближним, как в сем, деле. Святитель брал от издателей в свою пользу несколько сот экземпляров своих напечатанных книг и те бесплатно раздавал родным, знакомым, духовным детям, ищущим спасения, школам, братствам и некоторым св. обителям. Некоторые почитатели желали платить, но он считал это для себя не пригодным. Одна г-жа Курдюмова по смерти своей завещала в распоряжение святителя 15 или 20 тысяч рублей, на издание его сочинений, но он возвратил деньги родственникам. – Преосвященный Феофан был в полном смысле бескорыстный учитель веры и благочестия, – учил он не одними только печатными сочинениями, но и письмами, которыя тенерь в немалом количестве печатаются в Душеполезном Чтении. Но это только часть: их было гораздо больше. Владыка вел обширную переписку с родными и не родными, с лицами, лично ему известными, и с лицами, которых никогда не видал и о которых узнавал лишь потому, что обращались к нему с просьбою или за советами и наставлениями. И он никого, на какой бы ступени общественного положения ни находился, не оставлял без помощи, сразу становился в близкия отношения и давал все, что мог дать: материальную ли помощь, совет ли или заступление. Особенно святитель Феофан любил руководить в духовно-нравственной жизни: письма, помещенныя в вышеозначенном духовном журнале, показывают это. В них он высказывал тоже, что и в своих сочинениях, но в более простой форме и в применении к нравственному и общественному положению собеседников. Но они важны еще тем, что в них обрисовывается личность Феофана, как учителя, в отношении к людям и высказываются им самим некоторыя важныя данныя для его биографии. Когда писал святитель-подвижник письма, определить трудно, может быть в остающееся время до обеда, после писания своих творений. В обеде, который был в 2 часа, владыка кушал столько, сколько нужно для подкрепления сил: в обыкновенные не постныя дни употреблял 2 яйца, в последние годы – одно и стакан молока с хлебом. Во все посты вкушал пищу по уставу, но были дни в св. Четыредесятницу, когда подвижник ничего не вкушал. После обеда несколько подкрепив свои силы сидением на стульце, по обычаю древних восточных старцев, святитель занимался рукоделием – писанием икон, вытачиванием и вырезанием из дерева разных мелких вещей и переплетом книг, которыя посылал в Москву к своим знакомым, причем замечал, что переплет его для Москвы не годится, – занимался зашиванием в холстину книг, кои рассылал в подарок. Все тюки книг, которые мне часто приходилось получать от святителя, были тщательно и четко им самим надписаны по адресу. Вероятно, он чинил сам собственную одежду и даже сшил схиму. Ручная работа владыки была при сидячей жизни полезна: ибо полировала застоявшуюся кровь и отвлекала ее от головы и поясницы, на что нередко жаловался еще в 70-х годах, говоря: «старость подходит». Посему, всем духовным детям предписывалъ рукоделие, чтобы не рассеиваться мыслями, одному посоветовал даже хоть лапти плесть, если ничего другого не может делать. Вечерню святитель совершал в своей церкви и готовился к совершению литургии на следующий день. Ужина не имел, а пил пред вечернею чай в 4 часа пополудни, два стакана. Свободное вечернее время употреблял на чтение книг, газет и журналов, обдумывание, что писать в своих творениях и письмах, а больше всего на размышление о последней участи человека: тут подвижник перебирал события своей жизни и подводил итоги своей деятельности, и может быть, задумавшись и углубившись в свой внутренний мир не раз взывал из глубины души: Боже наш, помилуй нас! или: Боже, милостив буди мне грешному! Умно-сердечная молитва, часто возобновляемая в течение дня, вечером часто возобновлялась с чувством покаяния и сопровождалась воздыханиями. Совершив пред сном грядущим обычное келейное правило, подвижник почивал до следующего раннего утра. Мы описали порядок затворнической жизни святителя, который повторялся изо дня в день. О нем он указывает в своих сочинениях и в древних иноческих уставах, его в письмах советует по возможности соблюдать и всем ревнующим о спасении. Конечно, указанный образ жизни иногда разнообразился соответственно душевным состояниям подвижника и проявлениями религиозно-нравственной жизни в мире христианском, к чему святитель не оставался равнодушным до конца своей жизни. Бывали дни и ночи, когда святитель почти все время употреблял на молитву, когда, стоя на молитве, забывал все окружающее и необходимыя потребности своего существования – сон и пищу. Бывали минуты и часы, когда святитель проливал слезы по поводу бедности души человека и несчастных событий в христианском мире, в виде появления лжеучений и каких-либо других общественных бедствий. «О чем ты плачешь отче?» – спрашивали ученики некоторого старца. «Я плачу о погибели разумной души от своих грехов»,– отвечал им старец. Плакал не редко и св. Тихон, сидя за столом и на молитве. Плакал и святитель Феофан, видя немощь своей души и людские грехи, и скорбь свою изливал в письмах. Так в 1891 году святитель писал в Киев по поводу штундистов: «не перестаю плакать, видя, как гибнут христианския души, поражаемыя лжеучением». Но чаще он плакал о грехах и немощах своих, и плач сей был непростой, а производил страх, страх – смирение, смирение – благодушие, благодушие – любовь, а любовь соделывает душу здравою и бесстрастною. Сетуя о развращенности и погибели многих людей, святитель с особенною силой восставал против лжеучений, видя в них главную причину людских недугов. Живя на покое, он зорко следил за направлением мысли и жизни современного общества, и ни одно уклонение от христианской истины не осталось без обличений и исправлений. Так появляется учение о некоторой дебелости или вещественности души человека и даже ангелов, епископ Феофан пишет обширное исследование под заглавием: «душа и ангел не тело, а дух». В нем обстоятельно, на основании Слова Божия, писаний св. отцев и научных открытий доказывает духовность души. Появляется противоправославное рационалистическое учение Пашкова и Штундистов, святитель пишет замечательныя свои письма в С-Петербург к одному приятелю, поместив оныя в Душеполезном Чтении. Уже 1-е письмо произвело большое впечатление на общество. Некоторые, как Ф. Тернер, не понявшие силы их и знамений времени, стали порицать полемику писем, придираясь более к словам и выражениям. Протопресвитер Янышев, державшийся одних мыслей о духовной жизни со Святителем, хотел отвечать Тернеру, но владыка дальнейшими письмами сам очень удовлетворительно ответил на все возражения. Письма эти впоследствии сделались главным оплотом православия против Штундистов, Пашкова, Толстого и других вольнодумцев; на основании их появилось в духовной литературе много произведений, опровергавших эти лжеучения. Святитель даже и там подавал голос, где к тому не представлялось особенной надобности; приветствуя появление перевода Библии на русский язык с еврейского текста и придавая ему только научное и домашнее употребление, он стал защищать церковное употребление славянской библии с перевода 70-ти, указывая на его неповрежденность и историческую давность. Вообще, святитель Феофан был столпом православия, защиту которого против инославия и неверия считал общим делом всех пастырей. За несколько недель до смерти он писал в С.-Петербург: «Что делают в Петербурге для противодействия Пашковцам, Ирвингианам, Толстовцам? Эти язвы губят многих. Следовало бы противопоставить им духовное воинствование. Ведь в С.-Петербурге много среди духовенства отличных иереев и по образованию и по нраву. Сделать бы из них трубачей, и Иерихонския стены пали бы в утешение верных сынов Израиля и во славу Божию».

Защищая и прославляя Господа Иисуса Христа, Его учение и Церковь своими творениями, святитель не менее прославлял их своею подвижническою жизнью, так что сделался образцом веры и благочестия. В последние годы своей жизни он настолько прославился, что очень многие обращались за советами и наставлениями – и знатные и не знатные, и образованные и не образованные, и миряне и монахи, хотя он сам убегал славы человеческой. Архипастыри и те прислушивались к голосу затворника; о. Иоанн, знаменитый и благочестивый пастырь Кронштадской церкви, писал к владыке письма, именуя себя его учеником. Все духовныя академии сделали святителя своим почетным членом, а Петербургская признала его доктором богословия за многополезныя богословския сочинения, в каковой степени он и был утвержден Св. Синода. Но это уже не завлекало и не занимало подвижника, как он сам писал мне, когда приходилось поздравлять с какою-либо почестию. Из-за любви к Богу и ближним святитель забывал всякое земное величие и, богоугождая бдениями, пощениями, довольствовался самым необходимым, всю пенсию раздавая бедным и неимущим. Да, в Вышенской пустыни в наши дни горел светильник ярким пламенем, и лучи его разливались по всем концам православного христианского мира. Иначе и быть не могло: в последние годы святитель в добродетельной жизни настолько усовершенствовался, что благодать Божия видимо, обитала в нем, и все, что он ни делал, делал по указанию обитающего в душе его Духа Божия. Владыка сделался младенчески невинным. Иногда иноки, имевшие доступ к нему, замечали в нем особенную радость, мир и любовь. Недаром святитель старался увековечить некоторые образы: нерукотворенного Спасителя, Царицу Небесную, св. Тихона и Серафима, Саровского старца. Феофан, действительно, стоял на высшей степени духовного совершенства и уже готовился принять схиму (он сам сшил себе схимническую одежду), но дни земной его жизни приходили к концу. В последний год (в 1893 г.) святитель чувствовал себя слабым: бывали головныя боли, вследствие чего чувствовал себя неспособным к писательской деятельности, о чем в одном из писем писал ко мне; бывали у него сильныя судорожныя боли в ногах, так что принужден был ложиться в постель. Кажется владыка еще за год предчувствовал свою кончину: давая благословение настоятелю пустыни, в 1893 г. отъезжавшему в Тамбов по делам службы, он просил его в селе Три Лощины, отстоящем на 25 верст от губернского города и известном Чудотворною иконою св. Пантелеимона, отслужить панихиду по покойном преосвященном Виталии, а затем после его смерти – и по нем. Когда же настоятель о. Аркадий, тоже глубокий старец, сказал о себе: «я прежде вас, владыко, умру», Феофан утвердительно сказал: «этого не случится, я скоро умру» и просил его исполнить его просьбу. Действительно, ровно чрез год, после указанного случая, в 1894 г. 6-го января в день Богоявления, храмового праздника своей церкви, после того как совершил праздничныя службы утреню и божественную литургию, святитель Феофан скончался, никем незримый. Кончина его была мирная, как всех благоугодивших, ибо на лице отразилась улыбка, и персты правой руки были сложены для благословения. Шесть дней лежало тело в гробе святопочившего: 3 дня в своей церкви и 3 дня в монастырской, и тления не было замечено. Погребение совершал преосвящ. Иероним в сослужении со многими протоиереями, иереями монахами и с ректором Тамбовской семинарии П. И. Соколовым, который сказал глубокопрочувствованное слово на текст: «мне бо еже жити Христос: и еже умрети приобретение есть (Филип. 1, 21), в котором ярко обрисовал высоконравственныя качества почившего, коснувшись при этом и своих личных отношений к святителю, в бытность смотрителем Шацкого дух. училища. На самом отпевании говорил одушевленную речь свящ. С. И. Никольский, студ. академии, прибывший на погребение в качестве депутата от Москов. дух. академии. Взяв слова евангелия: «чесо изыдосте в пустыню видети» (Мф. 11, 7), проповедник представил слушателям великия заслуги Святителя для Церкви, как подвижника и духовного писателя. Богомольцев на погребение стеклось очень много: даже за 200 верст, несмотря на зимнюю дорогу, приходили воздать последний долг отшедшему духовному отцу. Тело похоронено в Казанском соборе, где святитель до затвора часто воссылал молитву к Господу вместе с иноками и где над могилой его, тщанием о. архимандрита Аркадия, воздвигнута теперь мраморная гробница с приличными надписями и изображениями. – Вечная память тебе отшедшему отцу и учителю жизни христианской! Помоги нам, наставниче мирян и монахов, умудриться во спасение и не забыть великих уроков и наставлений! Не забуди нас убогих до конца, но поминай чад твоих в своих молитвах пред престолом Господа, да Он, Милостивый Владыка, спасет в сей жизни и по смерти помилует и не лишит нас Своего небесного царствия!

Мы изложили жизнь святителя Феофана со дня рождения до дня блаженной его кончины. Великия христианския качества являет он в ней: он был кроток, смирен, благоразумен, любвеобилен сердцем и тверд в своих решениях, которыя всегда старался выполнять, если дело касалось улучшения души в нравственном отношении. Внешния качества его соответствовали внутренним. Несмотря на небольшой рост, святитель своей благообразной личностью производил очень благоприятное внечатление, а своею симпатичностью и умением вести просто разговор так располагал к себе собеседников, что свободно и непринужденно они открывали свою душу, прося от него наставлений и уврачевания своих недостатков. В последние годы своей жизни он имел вид благолепного старца и подвижника. Святителю Феофану всегда были сродны стремление к богослужению и подвижничество в иноческом чине и затворничестве, возбуждение других от сна греховного и руководительство их по пути спасения. Эти качества рано начали проявляться, заметным образом обнаружились, когда принял монашество, во всей силе и величии открылись, когда поселился святитель в Вышенской пустыни и в ней затворился. Раскрыв эти духовныя и душевныя дарования при помощи благодати, образования и монашески-аскетической жизни, Феофан явился превосходным человеком и великим подвижником христианской веры и благочестия, заботился лишь только о спасении себя и других и о славе и чистоте православия. Но нигде особенности его религиозно-нравственного характера не открываются так явственно, как в его многочисленных писаниях, особенно в сочинении «Путь ко спасению». Мы изложим содержание сего замечательного творения, ибо в нем высказываются основныя его начала о спасении – этой главной темы всех его произведений, – с другой стороны в нем образ святителя Феофана, как аскета и руководителя в религиозно-нравственной жизни, с его заветными целями и стремлениями, восстает пред нами во всем блеске и величии.

Мы спасаемся по благоволению Бога Отца Спасителем нашим Господом Иисусом Христом во святой Его Церкви благодатью Всесвятого Духа, под руководством Им поставленных пастырей, путем исполнения божественных заповедей и борьбы со страстями и похотями души и тела. Постоянно пребывая послушными чадами Церкви, храня и возгревая, под её освятительными действиями, дух веры и благочестия, мы подвигами доброделания и самоочищения от пороков или грехов подчиняем душу и тело духу, одуховляемся, т.е. делаемся чистыми и вступаем в общение с Богом, которое здесь бывает начинательно, а в будущей жизни окончательно. Вот порядок богоугодной жизни или спасения!

Начало спасения полагается еще в младенчестве; лишь только рождается человек, как чадолюбивая мать наша св. Церковь кладет семя благодатной жизни: в таинстве крещения возрождает в благодатную чистую жизнь, в таинстве миропомазания сообщает дары Святого Духа к укреплению и утверждению сей жизни, в таинстве причащения тела и крови Христовых, соединяя с Иисусом Христом и Богом, дает вкусить Божественной блаженной жизни, которая становится постоянным достоянием только подвизающихся в вере и благочестии и до конца жизни угождающих Богу. Но до периода самосознания младенец не сам действует, а его родители, учители и духовные пастыри. Религиозно-нравственное воспитание тут составляет все, и на нем святитель Феофан построивает все домашнее и школьное образование, показывая как оно в детях до 16 или 18-летнего возраста может и должно возращать и укреплять положенную св. Церковью в младенцах истинно-христианскую жизнь³³.

Но подвижник с грустью сознается, что редкие из отроков и юношей сохраняют благодать крещения. Одни из них вступают в действительную жизнь с развращенными и не добрыми началами, в иных, может быть, и бывают положены воспитанием добрыя начала, но в лета юности, по собственному ли влечению, или по соблазну от других, забывают их, начинают привыкать к худому и действительно привыкают. Таковых людей слово Божие изображает погруженными в глубокий духовный сон. Они совершенно равнодушны к своему спасению и не чувствуют опасности своего положения, потому нерадят о доброй жизни и проводят холодную жизнь к вере, хотя со вне иногда исправную и безупречную. С отвращением от Бога, грешник ничего выше себя не ставит; многопопечительность о земных вещах отличительная черта греховной жизни, при беспечности о спасении. Грешник постоянно в заботах и суетах: по уму он снедается пытливостью, по воле стремится к многообладанию, по сердцу – к удовольствиям и находится в постоянном круговращении. Это круговращение в тысячу раз увеличивается и усиливается от того, что человек подчиняется суетному миру, коего занятия, обычаи, правила, связи, язык, увеселения, развлечения, понятия – все от мала до велика пропитано духом многопопечительности, что составляет безотрадное круговращение миролюбцев. Состоя в живом союзе с этим миром, грешник опутывается тысячами его сетей, запутывается в них глубоко и движется в той колее, в которой идет мир. Тяжелое бремя лежит на лице грешника. К большей еще беде для миролюбца в сем мире есть свой князь, единственный по лукавству и злобе. Чрез плоть и вещественность, с коими смесилась душа по падении, имеет он к ней свободный доступ и, подступая разнообразно, разжигает лютыя страсти, в коих держит безвыходно. Князь сей имеет целое полчище слуг. Они носятся по всем пределам обитаемого мира, одних обольщая, других глубже запутывая в сети греха, чтобы никто не вздумал разрешиться от их уз и выйти на свободу. Орган, коим они выражают свою волю и власть, есть совокупность обычаев мирских, пропитанных греховными стихиями, всегда одуряющих и отвлекающих от Бога.

Вот в чем заключается греховный сон! Погибать бы людям безвозвратно, если б не божественная благодать. По беспредельному милосердию Божию, она готова для всех, всех обходит и всякому внятно взывает: возстани спяй и воскресни от мертвых, и освятит тя Христос (Еф. 5, 14). Иных она берет прямо с распутий греха; сотрясая чрезвычайными случаями в их жизни, возбуждает от сна греховного и поставляет на путь добродетели. Тем же, которые не соблюли первого благодатного возбуждения, остается лишь мысль о необходимости спасения, которую они как бы сами должны перевести в чувство и влечение к исправлению. Принуждение здесь составляет закон христианской жизни! Ищите и обрящете, толците и отверзется вам (Лук. 11, 9). Молитва, Богомыслие, пост, воздержание, чтение слова Божия, постоянное хождение в церковь со стоянием под освятительными её действиями и вообще тщательное исполнение всех христианских обязанностей составляют необходимое условие, чтобы благодать возбудительным образом воздействовала на человека. В этом случае она лишь испытывает способность человека к воспринятию её. Проходят месяцы, годы, десятки лет, прежде чем благодать возбудит испытываемого человека от сна греховного. Когда же Господь увидит способность его к восприятию благодатного возбуждения, тогда благодать, как молния, освещает все внутреннее в человеке и, сотрясая дух, возбуждает его. Тут открывается зависимость человека от Бога и все безобразие греха, тут бывают страх, томление и досада, что он оскорблял Бога Отца, Творца, Спасителя и Освятителя. Пред ним по действию Божией благодати открывается и порядок новой блаженной христианской жизни. При этом благодать дает сердцу ощутить иную лучшую жизнь в Боге с вечным блаженством, что замечается в некотором живительном горении и духовной сладости.

Но это есть только пробуждение сердца. Нужно склонить волю и возбудить её решимость – делать добро с отвращением от зла. Тут-то совершается та генеральная битва с грехом, которую так образно и картинно описывает святитель. Сначала грех молчит, как будто дело его не касается; но лишь только человек склонится на сторону добра и готов ходить в делах богоугождения, вся бездна зла, доселе крывшаяся в сердце, возметается, как прах, и стремится опять покрыть всю душу, – все доброе у человека держится как бы на волоске. Одно спасает его – та духовная сладость, какую вкусить он удостоился в момент возбуждения сердца, и та крепость, которую он ощутил, когда изрек: «итак, сейчас начну». Те действия, какия возбудили сердце, возбуждают и волю к сему решительному акту, именно: молитва, богомыслие, пост, доброделание, удаление от мира в уединение, постоянное представление сих четырех – смерти, суда, ада и вечного блаженства, беседа с духовными пастырями и старцами, раскаяние во грехах, с удалением от себя всякой поблажки и отлагательства. Но изгоняет врагов из сердца благодать. При помощи её, действительно, совершается у него перелом воли, или отвращение от зла и влечение к добру, дается обет быть верным Спасителю Господу Иисусу Христу до конца жизни, является сокрушение сердца о своей греховности и непотребности. Все это запечатлевается таинствами св. Церкви – покаянием и причащением св. животворящих Таин³⁴.

Вот в чем заключается обращение от греха на путь спасения! Но это только семя благодатной жизни: сознание и произволение на стороне добра; грех изгнан из глубины духа и является не управляющим, а извне искушающим, явились страх Божий, выражающийся в действиях совести, и ревность к доброделанию. Душа же и тело еще на стороне греха и навыка к добру еще нет. Это зреет и совершенствуется при взаимодействи свободы и благодати. Борясь со страстями и упражняя все силы в добрых делах, с насаждением в душе добрых расположений или добродетелей, христианин ведет потовый труд подвижника. Благодать Божия, руководя и направляя эту деятельность, сначала, однако скрывает свое лицо. Человек как бы сам все совершает, но совершает нелегко, с самопринуждением и самопротивлением. Борьба идет с самим с собою, с миром, с врагом-дьяволом, идет сильная; но подвижник, сильный помощью благодати Божией, успевает в доброделании и побеждает господствующия страсти. Борьба потом стихает и сводится на борение с помыслами, наконец, получается и навык к добру. Добрыя христианския настроения, полученныя в акте обращения, при помощи вышеуказанных актов – самопротивления и самопринуждения, при содействии внимания ума, бодренности воли и трезвления сердца, раскрываются и переходят в самоуглубление или обращение внутрь, зрение духовно-христианского мира, постоянное пребывание в чувствах, возбуждающих ревность о богоугождении, жизнедеятельность и духовное сознание. Все это вместе составляет внутреннего человека в правде и христианской истине, который окончательно совершенствуется извне – скорбями и лишениями, а извнутри – постоянными слезами покаяния и соболезнования; св. Исаак Сириянин называет это огненным крещением. Вот подвижничество! Святитель, подробно описывая оное, с указанием важности в деле спасения умной сердечной молитвы Иисусовой, так представляет оное в общей схеме! Собравшись внутрь себя и имея постоянное ревнование о богоугождении, возставь духовное сознание и жизнедеятельность и в этом настроении ходи по начертанному внешнему деланию под руководством или Промыслом, но при этом с строгонапряженным вниманием замечай и следи все возникающее внутри. Коль скоро родится страстное восстание, гони его и поражай и мысленно и деятельно, не забывая возгревать в себе дух сокрушенный и болезнующий о грехах³⁵.

Когда христианин таким образом успевает в подвижничестве, тогда благодать Божия снова дает ощутить сладость и блаженство духовно-христианской жизни: он укрепляется непрестанною памятью о Боге, все совершает во славу Божию; наконец, оставляя попечение о земном, совершенно предается в волю Божию. После чего, благодать освящает все существо человека, возбуждает пламенную любовь к Богу, и тогда Господь, в Троице поклоняемый, вселяется в него, начинается живое действительное богообщение и исполняется обетование: придем к нему и обитель сотворим (Иоан. 14, 23). Достигшие сего состояния делаются подобными умным силам: не насытятся они во веки веков, восхваляя и воспевая Творца Создателя, Спасителя и Освятителя. Достигшие сего состояния суть таинники Божии, и состояние их есть то же, что состояние апостолов, потому что и они во всем познают волю Божию, слыша как бы некий глас, и они, соединив свои чувства с Богом, тайно поучаются от Него словам Его, удостаиваются иногда пророчеств и чудотворений. Достигшие сего состояния нередко из своего безмолвия изводятся на служение ищущим спасения и служат им, просвещая, руководя и чудодействуя. И Антонию Великому, как Иоанну в пустыне, глас был в его безмолвии, изведший его на труды руководства другим в пути спасения, и всем известны плоды трудов его. То же было со многими другими. Выше сего состояния апостольского мы не знаем. Здесь и конец обозрению порядка богоугодной жизни ³⁶.

Все дело спасения слагается из трех актов: обращения, очищении и освящения благодатию Св. Духа. Подробно изложил все это святитель с теми внутренними изменениями, какия совершаются во всех силах и способностях духа, души и тела и во внешней обстановке при переходе от греха на путь спасения, при дальнейшем следовании по сему пути до высших степеней христианского совершенства. Почти 50-т лет владыка работал над созданием своих религиозно-нравственных идеалов и над проведением их в сознание людей ревнующих о вере и благочестии. Все святитель принес в пользу сего великого дела, возложенного на него Промыслом: и глубокое знание Св. Писания, писаний св. отцев и аскетов-подвижников, и многосторонния научныя знания, и долголетний духовный опыт. Спасать себя в монашеско-аскетической жизни и других, в каком бы звании и положении они ни находились, составляло его заветную цель жизни и деятельности. Для сего он принял монашество, для сего удалялся в Иерусалим, на Афон и другия места Православного Востока; для сего, как бы имея некое высшее призвание, оставив честь и славу, оставил кафедру и поселился в пустыни в затворе. Этим легко объясняются неожиданныя необычныя перемены в его жизни, которыя так удивляли посторонних зрителей; этим объясняется появление обширных произведений и огромной переписки, печатаемой уже несколько лет в Душеполезном Чтении, журнале, который особенно любил и чтил святитель. Творения его и переписка в этом случае суть или раскрытие или приложение в жизни его идеалов. Поэтому, Путь ко спасению объясняет его образ мыслей, его жизнь, его деятельность и вполне проясняет характерныя черты религиозно-нравственного облика святителя. Сам святитель придавал большое значение этому творению: одной благочестивой душе советовал несколько раз прочесть и заучить наизусть. Мне, желающему уразуметь начало христианской жизни, прислал Путь ко спасению с словами: прочитайте внимательно; половина книги трактует о сем. – В Пути ко спасению еп. Феофан указал путь ко спасению, не только указал, но и показал, как по нему идти, не только показал, но и сам шел по нему. После св. Тихона, Феофан был замечательный религиозно-нравственный деятель.

Будучи указателем пути в царство небесное и руководителем людей в деле спасения, святитель Феофан в обширных и многочисленных своих сочинениях является замечательным экзегетом, моралистом и вообще богословом русской православной церкви. – Как истолкователь слова Божия Нового Завета, он продолжал труды преосв. Михаила (еп. Курского) и начал с того, на чем остановился этот святитель, именно – с посланий св. ап. Павла. Окончив этот обширный труд (9 томов), преосв. Феофан протолковал псалмы 33 и 118, предполагал истолковать всю Псалтирь, Пророков, словеса и деяния Господа нашего Иисуса Христа, но за недостатком времени не мог выполнить этого замечательного предприятия. К истолковательным трудам нужно отнести и Евангельскую историю (Свод. Четвероевангелия).

Таким образом, истолковательные труды его обширны, над исполнением которых он трудился слишком 20-ть лет, но намерение и план сего дела явились у него гораздо раньше, когда он ознакомился с экзегетическою литературою, собрал лучшия толкования, с которыми святитель уже приехал на Вышу. Вероятно, он совещался по сему делу с знатоками Св. Писания, напр., с М. А. Голубевым (профес. С.-Петербургской дух. акад.), с которым он служил, когда был ректором академии. По крайней мере, Филарету, митр. Моск., были известны его намерения и план истолковательных трудов, и он одобрил. Самое толкование у святителя Феофана ведется так: после обычного введения в священную книгу, где говорится о лице писателя, месте и времени написания, содержании и разделении по отделениям, с указанием оглавления оных, преосвящ. потекстно ведет толкование; изъяснив буквальный смысл, нередко филологически, он далее представляет на это место свод мнений лучших святоотеческих толковников – св. Иоанна Златоуста, Феодорита, Василия Великого и др., – свод, со всех сторон выясняющий значение текста. Избегая всякой полемики с западными толковниками отрицательного направления, святитель предлагает лишь полное вероучение и нравоучение посланий ап. Павла с положительной стороны, изъясняет текст по разуму св. православной церкви, обращает большое внимание на назидание читателей, возбуждая в них чувства веры, надежды и любви, чем отличается от других современных экзегетов и от преосв. Михаила, которые, конечно, имели в виду назидание и научение, но главным образом раскрывали смысл слова Божия. Поэтому, толкования святителя Феофана суть чисто святоотеческия, так что не всегда легко заметить у него переход от собственных соображений к писаниям св. отцов, которыя не простыя выписки представляют, а ведутся в некоторой системе и по определенному плану. Все это по достоинству оценено в Церковном Вестнике и Церковных Ведомостях оо. протоиер. В. Рождественским и П. Лебедевым. С своей стороны скажем о некоторых особенностях толкований святителя Феофана, которыя при чтении их кидаются в глаза. И здесь, точно так же, как в «Пути ко спасению», владыка проводит свои основныя воззрения о спасении, удачно пользуется трех-частным составом человеческого естества для выяснения религиозно-нравственных его состояний, в целях выяснения, иногда обращается к видимой природе и душе человека, дает много нравственных соображений и обобщений, ссылается на отцов-подвижников, а иногда выставляет и свой личный духовный опыт, особенно это заметно, при истолковании псалмов 38 и 118, – вследствие чего толкования его отличаются нравоучительным характером с оттенком аскетически-созерцательного направления. Они не только просвещают ум, но и возбуждают сердце и влекут волю к св. богоугодной жизни, почему являются прекрасным пособием и для школы и для пастырей и всех ревнующих о вере и благочестии. Ими с успехом пользовались и пользуются все ученые составители диссертаций и толкований на послания ап. Павла (толкование протоиер. Хераснова составлено на основании толкования святителя Феофана), особенно в той части, где требуется воспользоваться святоотеческими толкованиями. – Как на характерную особенность толкований святителя Феофана, указываем его взгляд на отношение Ветхого Завета к Новому Завету. Ветхий Завет доказывает богодухновенность Нового: церковь ветхозаветная указывает на явление новозаветной христианской церкви; Адам ясно указывает на явление Иисуса Христа Искупителя. Все это от века было предопределено и ясно виделось в первом обетовании падшему человечеству об искуплении. Эта непрерывность богооткровения или вечность божественной премудрости, которая постигается не столько умом, сколько сердцем и волею, и которая, соответствуя и удовлетворяя высшим стремлениям и чаяниям человеческого духа, лежит в основе экзегетических трудов святителя Феофана, и есть лучшее опровержение всех неправильных толкований слова Божия Западной отрицательной критики, с которыми преосв. Феофан былъ знаком, и которыя он считал негожими для православных христиан. Лучшими же толковниками так называемой ортодоксальной школы он, без сомнения, пользовался, но в том случае, когда они не расходились со святыми отцами.

Столько же, если не больше, преосв. Феофан оказал заслуг в изложении и раскрытии правосласно-христианского нравоучения. По сему предмету им написаны следующия сочинения: 1) Что потребно христианину, вступившему на путь спасения (1847 г.). 2) Письма о христианской жизни в 4-х томах с заключением: путь ко спасению (очерк аскетики в 3-х выпусках) или что тоже: систематическое изложение православного христианского нравоучения. 3) Что такое духовная жизнь и как на нее настроиться, – представляет то же самое, что и в письмах о христианской жизни, только в краткой и более простой форме. 4) Невидимая брань, перевод, с ново-греческого, рукописи старца Никодима с большими пояснениями и добавлениями от самого переводчика. 5) Добротолюбие в 5-ти томах, перевод с греческого – дополненный. Невидимая брань и Добротолюбие после слова Божия служили главными пособиями при изложении христианского нравоучения. 6) Письма о духовной жизни. 7) Слова Симеона Нового Богослова. 8) О молитве и трезвлении. Последняя книга, вместе с письмами о духовной жизни, – есть ключ к пониманию Добротолюбия, о главном выводе которого сам святитель в одном из писем ³⁷ выразился так: «всякий вздох нужно посвящать чистой молитве и зорко смотреть, откуда враг направляет свои стрелы и соответственно тому действовать». Как молиться, трезвиться, бороться со страстями и действовать к созиданию внутреннего духовного человека – вот содержание всего Добротолюбия, читать которое поэтому необходимо всякому ревнующему о вере и благочестии. 9) Письма к разным лицам о разных предметах веры и благочестия указывают каждому способ, как к себе прилагать общия указания о пути ко спасению.

Без сомнения лучшия сочинения, выражающия особенности преосвященного Феофана, как нравоучителя, суть: Письма о христианской жизни и Путь ко спасению. – Первое отвечает на вопрос: что должно делать христианину, чтобы спастись, или разъясняет обязанности веры и благочестия. Особенно хорошо изложены борьба с грехом, исправление сердца, благодать Святого Духа, нравственно-христианская психология, дух веры и благочестия, церковь земная и небесная и отношения верующих к ней и, наконец, начало христианской жизни. Все сие изложено на основании слова Божия, писаний св. отцов-подвижников, научных исследований и личных наблюдений самого подвижника над душею человека и её нравственно-религиозных состояниях, и изложено просто, понятно и даже картинно. Живо восстает пред нами горестное состояние человека-грешника, находящегося вне общения с Христовой Церковью, но не отчаяние и уныние поселяют эти картины, а отвращение от греха и обращение ко спасению, ибо подвижник вслед за сим изображает блаженное состояние христианина в Богообщении. Но как человек может отвратиться от греха и обратиться на путь спасения? На этот вопрос отвечает сочинение преосвященного Феофана «Путь ко спасению»,о чем выше было сказано. Это же самое излагают и письма: «Что есть духовная жизнь?» только в простой и для каждого понятной форме, с указанием, что стремление к Богообщению лежит в основе человеческого духа, что спасение с нравственно–психической точки зрения есть одуховление, т. е. подчинение души и тела высшим стремлениям духа страху Божию, памятованию о Боге и смерти, самоотвержению и преданию себя в руки Божии, совершенному непристрастию к земному и любви к Богу, как Отцу, и к ближним, как братьям. Таким образом, преосвященный Феофан в истории раскрытия нравственного учения в нашей православной Церкви является замечательным деятелем: он изложил оное, глубоко постигнув дух св. писания и писания св. отцов, создал аскетику, т. е. науку о созидании внутреннего духа человека, в такой системе, в какой у нас на Руси до него не было, обстоятельно решил вопрос об отношении благодати к свободе, выяснил участие Лиц Св. Троицы в деле спасения, с той же точки раскрыл учение о Церкви, пастырях и духовных руководителях. Не вдаваясь в полемику с ныне господствующими неправильными мнениями евдемонизма, утилитаризма и эволюционизма, святитель Феофан утверждал, что путь спасения для всех один, указанный Господом Иисусом и Его св. Апостолами, что нужно прежде всего самому сделаться добрым, чтобы приносить пользу другим, что так называемая общественная нравственность немыслима без личного усовершенствования, что, с другой стороны, нельзя останавливаться только на исполнении внешней нравственности и благоприличия, а должно заботиться о созидании внутреннего духовного человека в христианской правде и истине чрез внутреннее делание, т.е. об очищении сердца. Указывая на семейную и гражданскую жизнь, он признает святость законов семейных и гражданских, ибо в них выражается воля Божия. Лица, связанныя сими узами, должны тщательно свои обязанности исполнять, помня однако, что земные интересы нужно подчинять небесным, божественным. Лицам же, не связанным указанными обязанностями и имеющим влечение к уединению, советовал идти в монастырь. Коротко сказать: святитель всем указал путь спасения и выяснил, как идти по нему. Но этим еще не исчерпываются все его заслуги, как нравоучителя: преосвященный познакомил нас с отцами-аскетами, – с их жизнью, деятельностью и писаниями, объяснил трудные для нашего понимания их термины: прилог, плен, мрак, трезвление, внимание, бодрствование, внутреннее делание и др., – термины, знать которые необходимо всякому человеку, идущему по пути спасения, ибо они выражают важныя нравственныя состояния. Далее – ознакомил с их приемами в деле спасения, с духом самих писаний в полном русском переводе, что весьма важно, так как они, после слова Божия и св. Церкви с её освятительными учреждениями и таинствами, наши первые учителя и руководители в трудном деле спасения. Наконец, заслуги святителя увеличиваются тем, что он, подобно другим подвижникам, шел указанным путем до конца своей жизни и скончался в вере, благочестии и надежде обетования вечных благ, уготованных Богом любящим Его. Неудивительно, что писания его, несмотря на отсутствие обычных рассудочных доказательств, в высшей степени убедительны и назидательны. Владыка признавал, что истины веры и благочестия познаются не умом только, – ум только приготовляет человека к восприятию их чрез чтение, слушание, размышление, – собственно воспринимаются они сердцем при содействии благодати, когда человек пребывает в молитве, Церкви и любви с Богом и людьми, усвояются чрез воспитание сил в добре и ведении добродетельной жизни. Уже после этого рассудочныя исследования имеют значение и силу, но не сами по себе. Есть у нас в глубине духа внутреннее чувство, которое называется совестью, непосредственно или посредственно приемлющее истины веры и благочестия и воздействия Духа Божия на дух человеческий. Этот способ библейский, святых отцов и подвижников. Ему и следовал святитель Феофан, не отрицая и рассудочного, но не в деле возбуждения и убеждения, а в деле раскрытия уже возбужденного чувства веры и влечения к благочестию. Таким способом преосвященный Феофан выработал и построил свои сочинения, потому они душеспасительны: для ума просветительны, для сердца и воли возбудительны, – поучающихся в них могут влечь к святой и Богоугодной жизни. Да, святитель Феофан был замечательным богословом и пастырем русской православной Церкви, в своих творениях оставившим нам указание пути в царство небесное с подробными наставлениями (в своих письмах), как следовать к нему, а во всей своей жизни и деятельности и самый образ шествия в царство небесное. Почтим же память его изучением его творений и подражанием ему в жизни, исполняя заповедь св. апостола Павла: поминайте наставники ваша, иже глаголаша вам слово Божие, ихже взирающе на скончание жительства, подражайте вере их (Евр. 13, 7).