Пленарное заседание

Феодосий, митрополит Тамбовский и Рассказовский,

ректор Тамбовской духовной семинарии,

кандидат богословия

Святитель Феофан Затворник в период управления Тамбовской епархией обратил внимание на Вышенскую Успенскую пустынь – мужскую обитель в северных пределах губернии, расположенную вдали от селений на берегу небольшой речки Выши в окружении соснового бора. Такое положение монастыря привлекало в него ищущих уединённой жизни.

Первое письменное упоминание о Вышенской пустыни относится к 1625 г. В отводной памяти¹ царственной инокини Марфы Иоанновны было сказано: «По челобитью Вышенской пустыни, Успения Пресвятыя Богородицы, чернова попа Тихона с братиею, храм Успения Пресвятые Богородицы перенесть и кельи и всякия хоромы, на новом месте велеть строить монастырь».² Из указанной памяти следует, что Вышенская мужская пустынь была основана еще до 1625 г., а иеромонах Тихон с братией получили благосло вение начать строительство монастыря на новом месте.

В XVII и XVIII вв. обитель была небольшой и очень бедной, с немногочисленной братией. Через сто лет, в декабре 1724 г., пустынь вообще «была упразднена и приписана к Черниеву монастырю за малобратственностью и бедным положением».³ Однако во второй половине XVIII в. деятельность Успенской Вышенской пустыни возобновилась.

Развитие обители началось в XIX в., когда её настоятелем стал иеромонах Аркадий (Честонов), назначенный на эту должность святителем Феофаном 30 марта 1862 г. Отправляя его на новое место служения, святитель «как бы в предчувствии будущей своей жизни в Вышенской пустыни сказал: «Поезжайте; а потом и я к вам приеду; заживём опять вместе».⁴ Характеризуя отца Аркадия в одном из своих писем, святитель Феофан писал: «У нас по монастырю так тихо, что дивиться подобает. Это дело нашего аввы. Он очень молитвенен… и, кажется, приял дар непрестанной молитвы».⁵ При архимандрите Аркадии пустынь стала руководствоваться строгим общежительным уставом, что благоприятствовало развитию монастыря и духовным подвигам братии. При архимандрите Аркадии Вышенская пустынь стала духовным и просветительским центром. Трудам настоятеля содействовала Пресвятая Богородица через главную святыню обители – чудотворную Казанскую икону Божией Матери, именуемую «Вышенская».

О причинах добровольного оставления епископом Феофаном архиерейской кафедры и ухода на покой, а затем в затвор его биографы высказывают следующие суждения. Профессор Иван Корсунский писал, что епископ Феофан относился к числу тех архипастырей, которые были склонны к уединённой жизни и непрестанной молитве. «Невозможно было всегда, непрестанно молиться архипастырю, обременённому множеством дел епархиального управления, находившемуся на поприще служения архиерейского в одной из обширнейших епархий, какою была, например, епархия Владимирская, – повествует Корсунский. – Невозможно было также всегда соблюсти и того спокойного, возвышенного настроения духа, которое подобало для того, чтобы Господь вселился и обитал в нем, чтобы исполнены были такие правила подвижнического жития в иночестве, как: непрестанно молись, пребывай в безмолвии, бегай шума мирского, восприми кротость и терпение».⁶ Духовник святителя Феофана игумен Тихон (Цыпляковский) свидетельствует, что святитель «сильно тяготился многосложностью своих обязанностей, не дававших ему возможности сосредоточиться в самом себе и заниматься излюбленным им делом – изучением Священного Писания и отеческих творений. Его тянуло в тишину уединённой кельи, к мирной жизни вдали от мира и его суеты».⁷ Тамбовский биограф и один из первых исследователей трудов святителя Феофана П. А. Смирнов приводит слова святителя в его письме к митрополиту Санкт Петербургскому Исидору (Никольскому): «Я ищу покоя, чтобы покойнее предаться занятиям желаемым (духовному писательству), но не дилетантства ради, а с тем непременным намерением, чтобы был и плод трудов – не бесполезный и ненужный для Церкви Божией. Имею в мысли служить Церкви Божией, только иным образом служения».⁸ Своему родственнику Затворник написал более откровенно: «Я с молодых дней этого искал и про сил, чтобы никто не мешал мне пребывать непрестанно с Богом».⁹ Таким образом, святитель сам сформулировал две основные причины, побудившие его принять решение уйти в затвор: стремление к уединённой непрестанной молитве и духовному единению с Богом, а также желание по служить Церкви Христовой своими богословскими и духовно-нравственными сочинениями и письмами.

12 марта 1866 г. святитель Феофан подал прошение в Святейший Синод об увольнении на покой. 5 июля 1866 г. последовал Высочайший указ следующего содержания: «17 июня 1866 г. епископ Феофан был уволен «от управления Владимирской епархиею и определён настоятелем в Шацкую общежительную Вышенскую пустынь, с поручением ему управления оною и предоставлением ему права пользоваться всем по званию настоятеля пустыни»¹⁰. Святитель прибыл в Вышенскую пустынь 3 августа 1866 г. и был встречен с колокольным звоном братией во главе с настоятелем архимандритом Аркадием и небольшим ко личеством богомольцев. Об этом преосвященный написал в Святейший Синод 14 сентября 1866 г.: «Честь имею почтительнейше донести Святейшему Синоду, что я благополучно прибыл в данную мне обитель 3 августа».¹¹ Почти через тридцать лет после этого очевидец, предположительно игумен Тихон (Цыпляковский), почему то назвал днём прибытия святителя в Вышу другой день. В своих воспоминаниях он оставил такую запись: «1866 г. августа 4 дня, в 6 часов вечера, в Вышенскую пустырь прибыл удалившийся сюда на покой с Владимирской архиерейской кафедры Преосвященный епископ Феофан, назначенный настоятелем этой пустыни. Приехал он из города Шацка, в сопровождении только одного келейника иеродиакона Иосифа из Боголюбского монастыря».¹² В указанной записи игумен Тихон утверждает, что преосвященный прибыл в сопровождении «только одного келейника».¹³ Профессор И. Корсунский сообщает, что вместе со святителем прибыл и его племянник А. Г Говоров. Об этом свидетельствует и сам племянник: «Наступил наконец 1866 год, когда много ранее задуманное совершилось… Отказавшись от управления Владимирской паствой, преосвященный удалился на покой в Вышенскую пустынь, о которой часто вспоминал в Тамбове и во Владимире и не раз говаривал мне, что нет места лучше как Выша. По прибытии на Вышу мы сперва поселились в настоятельских келиях… Вскоре по удалении преосвященного на покой ему удалось устроить меня в Москве у одной почитательницы его княгини П. С. Лукомской, любившей меня как родного сына. До 1871 года я ежегодно в каникулярное время ездил гостить к Преосвященному».¹⁴ Из Вышенской обители в 1866 г. святитель Феофан направил племянника учиться сначала во Влади мирскую семинарию, что можно заключить из письма святителя к священнику И. И. Говорову, написанному в сентябре 1866 г.,¹⁵ а также из его письма к А. П. Покровскому,¹⁶ хотя племянник в своих воспоминаниях об учёбе во Владимире не сообщает. Через год, в 1867 г., святитель направил племянника учиться в Московскую духовную семинарию. ¹⁷

Святитель поселился в настоятельском доме, но затем для него приготовили двухэтажный флигель, находившийся у стены в южной части обители. «Преосвященный занимал верхний этаж, деревянный, а в нижнем каменном помещается монастырская просфорня и две братские келии (а раньше здесь помещалась прислуга Преосвященного), в середине второго этажа находится небольшой балкон, келейник Преосвященного Феофана помещался также в верхнем этаже».¹⁸ И. Корсунский называет келейником святителя монаха Евлампия, который, видимо, сменил иеродиакона Иосифа.

Первое время Затворник посещал все монастырские службы «наряду с братиею. Ежедневно ходил к вечерне, утрени и ранней обедне. Являлся он к богослужению всегда в сопровождении своего келейника и непременно к началу службы. В воскресные и праздничные дни епископ Феофан всегда служил позднюю литургию вместе с игуменом Аркадием и братиею».¹⁹ Святитель вникал во все текущие монастырские дела, изучал просьбы насельников, рассматривал неотложные хозяйственные вопросы и принимал по ним решения. Не оставлял он и свои писательские труды, ради которых удалился в обитель, не редко засиживаясь за работой до поздней ночи. По свидетельству очевидца, «в три часа утра иноки шли к утрени, а у Владыки очень часто ещё не угасал светильник, зажжённый им с вечера». ²⁰

Намереваясь полностью посвятить себя молитве и богословским трудам, «в сентябре 1866 г. Владыка Феофан отправил в Св. Синод одно за другим два прошения, в которых говорил, что «скудость содержания и хлопотливые способы добывать его не дадут ему покоя при управлении обителью. Посему просил уволить его от управления обителью и исходатайствовать ему пенсию».²¹ Это сообщение оставил в своих воспоминаниях игумен Тихон (Цыпляковский), который был духовником святителя Феофана и в годы его затвора жил в Вышенском монастыре.²² Следует от метить, что в настоящее время известно только одно письмо святителя в Синод с просьбой уволить его на покой, написанное 14 сентября 1866 г.,²³ а поэтому подтвердить или опровергнуть сообщение игумена Тихона о том, что святитель «отправил в Святейший Синод одно за другим два прошения»²⁴ пока не представляется возможным. 19–28 сентября 1866 г. Святейший Синод постановил: «1) уволить Преосвященного епископа Феофана от управления Вышенской пустынью, 2) предоставить ему право служения, когда пожелает, 3) подчинить ему по церковно-богослужебной части братию Вышенской пустыни так, что бы они совершали с ним церковные службы по его назначению, 4) предоставить в его распоряжение занимаемый им флигель, обязав пустынь приспособить, ремонтировать, отоплять оный и исполнять желания епископа относительно трапезы и 5) назначить ему пенсию в 1000 рублей со дня увольнения на покой от управления Владимирскою епархиею, т. е. с 17 июня 1866 года».²⁵ Теперь Вышенский Затворник мог больше времени посвящать молитве, изучению Священного Писания и творений святых отцов, работать над переводами и вести обширную переписку.

Первые годы «в великие праздники и воскресные дни <…> святитель служил соборне, с о. архимандритом и братиею, Божественную литургию»,²⁶ кроме того, он «принимал к себе, беседовал с приходящими, выходил гулять и даже, хотя и очень редко, выезжал».²⁷ Выпускник Тамбовской духовной семинарии И. И. Дубасов, ставший известным краеведом, повествует о встрече со святителем  Феофаном в пустыни в начальный период его затвора: «Кончивши курс своей академии (около 1867 г.), я имел возможность посетить его в Вышенской пустыни, чтобы принять благословение любимого святителя. Помню, я прибыл в пустынь к вечерне, отстоял её и любезно приглашён был в настоятельскую келью достопочтенным о. архимандритом Аркадием. Отсюда, по протекции о. архимандрита, трепетно пошёл я к святителю. Я сомневался: примет ли он меня? Но он принял и долго беседовал со мною – своим академическим ставленником». ²⁸

В 1872 г. у святителя завязалась переписка с редактором «Тамбовских епархиальных ведомостей» архимандритом Димитрием (Самбикиным), ректором Тамбовской духовной семинарии с 1872 по 1881 г. Переписка велась в течение почти что двух лет – с 1872 по 1873 г. – по поводу тех сочинений, которые святитель направлял в епархиальные ведомости для печатания. В 1872 г. в ведомостях вышло «Толкование Первого послания святого апостола Павла к Солунянам». Епископ Феофан просил редактора ведомостей: «Позаботьтесь, чтоб рассылка была в своё время: получаем иногда номера месяца полтора и два спустя».²⁹ В этом же письме он дал архимандриту Димитрию как ректору отеческий совет из личного опыта: «Наставники у вас все хороши, но подтянуть надо. Если будете ходить в классы на лекции их, то хоть и ничего не будете замечать им, они будут держать ухо востро».³⁰ В письме от 22 декабря 1872 г. на жалобы архимандрита по поводу «тамбовского пусторечья» он замечал: «Вы делайте своё дело, а на это не обращайте внимания. Все речи, ходящие по Тамбову, – пришли и ушли, и следа их нет. Народ там простой, крутонравия никакого нет. Пусторечием же он точно богат. Но это вещь совершенно безвредна».³¹

Находясь вдали от губернского центра, святитель Феофан Затворник помнил об основанном им Тамбовском епархиальном женском училище и всячески старался оказывать этому учебному заведению и ученицам молитвенную помощь и материальную поддержку. В июне 1873 г. он дал такое распоряжение относительно распространения тиража своих сочинений, напечатанных в городе Тамбове: «Оттисков мне пришлите сотни две. Прочие все – на девическое училище. В объявлениях означайте – в пользу училища девиц духовного звания Тамбова. Охотнее будут покупать. Ещё – чтобы заохотить, подешевле надо пустить. Думается, копеек по 50 – достаточно. Смотрите сами… взявши в пособие сердобольность к красавицам».³²

Среди исследователей существуют разногласия о времени устроения святителем Феофаном домового храма в своей келье. Согласно профессору Корсунскому, это 1872 г., а автор анонимных «Воспоминаний» писал о 1878 г., причём в сноске указывал, что «у проф. Корсунского <…> неправильно сказано, что церквица устроена в 1872 году»³³. Для убедительности этого утверждения автор сообщал, что «испрошено было надлежащее для этого разрешение у епархиального начальства, получен антиминс, и церковка была самим преосвященным Феофаном окроплена святою водою. Построена она во имя Богоявления Господня».³⁴ Назвать все обстоятельства и точную дату освящения домового храма в келье Затворника в настоящее время не представляется возможным, так как найти в архивах письменные свидетельства об этом пока не удалось. Ценным свидетельством для уточнения даты освящения домового храма мог бы стать антиминс, выданный, скорее всего, кем то из управляющих Тамбовской кафедрой.

В Вышенский период жизни важнейшими для святителя стали 1873 и 1874 гг., когда он ушёл в затвор. Очевидец сообщал, что на первой неделе Великого поста 19 февраля 1873 г. Преосвященный сказал настоятелю пустыни: «Хочу сделать над собой ещё одно испытание – хочу отделиться от живого общения с людьми». Отделение это продолжа лось весь Великий пост 1873 г. В Великую субботу он объявил, что первый день Святой Пасхи будет служить вместе с братиею, а потом уединится опять уже на целый год. По прошествии года, т. е. в 1874 г., преосвященный Феофан нашёл для себя возможным совершенно порвать непосредственное сношение с миром и уединиться в тиши своей кельи навсегда». ³⁵ Современники расходятся во мнении относительно времени начала затвора святителя. Автор анонимных «Воспоминаний», напечатанных в «Тамбовских епархиальных ведомостях» в 1895 г., назвал началом его затвора 1873 г. Первый биограф епископа Феофана профессор Иван Корсунский относительно начала затвора писал, что он начался в 1872 г.³⁶ С этой версией согласен и наш современник, который при этом ссылается на опубликованный в 1894 г. в «Душеполезном чтении» очерк Е. Поселянина «Приготовление к «затвору» и затворническая жизнь преосвященного Феофана».³⁷ Представляется, что в отношении начала затвора более точен автор «Воспоминаний». Дело в том, что летом 1872 г. святитель писал одному своему адресату: «Нынешнее лето – прелесть как хорошо. Все гуляю, и ничего не делаю. Ем, пью, сплю, болтаюсь. Сбудется со мною: уты, утолсте, разжире. Только избави Господи следующих за тем слов: и забы Бога, со творшего его».³⁸ Уже в 1873 г., в первый год затвора, он писал о своих искушениях в нем: «И мне стала приходить мысль побывать в Киеве, и даже что? На Афоне. Но верно все это искушенье. Мне не след разъезжать. И даже кажется самый лучший порядок жизни для меня тот, который теперь держу. Почему начинаю уже проговариваться в молитвах… дай Господи подольше посидеть, чтобы высидеться. Хорошо ведь, только иногда приходят порывы полететь куда-нибудь. Но потом это проходит и опять верх берет желание быть одному».³⁹ В октябре 1873 г. святитель Феофан писал о своём затворе следующее: «Меня смех берет, когда скажет кто, что я в затворе. Это совсем нет. У меня та же жизнь, только выходов и приёмов нет. Затвор же настоящий – не есть, не пить, не спать, ничего не делать, только молиться. Я же говорю с Евдокимом, хожу по балкону и вижу всех, веду переписку. Ем, пью и сплю вдоволь. У меня простое уединение на время».⁴⁰

Время затвора святителя было наполнено тремя основными занятиями: молитвой, учёными богословскими трудами и обширной перепиской, которые он начал сразу по удалению на покой и продолжал в затворе до самой своей кончины. Из братии монастыря святитель общался только с настоятелем, духовником и келейником. Все попытки по читателей встретиться с ним лично он решительно отклонял. За год до смерти в феврале 1893 г. одному из них он писал: «Вы желали бы на Вышу… Ворота нашей обители отворены для всех, мои же двери для всех заперты. Я не могу никого принимать, и не принимаю».⁴¹ Однако были и исключения. Касались они тамбовских архиереев, которые, совершая обозрение епархии, заезжали в Вышенскую пустынь. В 1876 г. Затворника посетил епископ Палладий (Раев), будущий митрополит Санкт Петербургский. Об этом епископ Феофан писал в письме 17 сентября 1876 г.: «Владыка ваш, теперь уже верно бывший, был у нас. Я очень рад был его видеть. Он доставил мне утешение взойти ко мне, и посидел немного. Спаси его Господи!»⁴² Вторым тамбовским епископом, который посетил Затворника, был епископ Виталий (Иосифов). Произошло это осенью 1888 г. Святитель написал о нем 2 октября 1888 г. следующее: «Наш владыка много трудится в поездке по епархии. Оттого и похудел. Помоги ему Господи в трудах его! Нынешний раз владыка полюбопытствовал видеть церковку мою и рабочую».⁴³ Обращает на себя внимание выражение «в нынешний раз», которое может означать, что епископ Виталий бывал у святителя и прежде, посещая монастыри и храмы епархии. В ходе содержательной беседы епископ Виталий, видимо, рассказал Затворнику о недавно приобретённом хуторе Трёх Лощин, где был устроен скит, в котором находилась чудотворная икона великомученика и целителя Пантелеимона. Об этом косвенно свидетельствует тот факт, что когда в 1893 г. архимандрит Аркадий направлялся по делам в Тамбов, то испросил перед поезд кой разрешения святителя Феофана, и тот, благословляя его, между прочим, сказал: «С Богом, съезди там в Три Лощины, отслужи литургию по почившем епископе Виталии, а когда я умру, помолись там же и за меня».⁴⁴ Епископ Виталий умер в 1892 г., будучи епископом Калужским и Боровским. О подробностях истории, связанной с хутором Трёх Лощин, епископ Феофан мог знать, скорее всего, от него. Общение с епископом Виталием в 1888 г. имело ещё одно продолжение. Это подтверждает письмо Затворника епископу Виталию, написанное 15 декабря 1888 г. Оно было обнаружено в Центральном историческом архиве города Москвы.⁴⁵ Святитель писал: «Когда Вам угодно было по смотреть мои мастерские принадлежности, я не мог ничего предложить Вам из моих изделий и очень жалел об этом. Тогда же пришло мне желание что-нибудь и сработать для Вас. Когда Вы были в моей церковке, я поминал Вам об иконке святителя Митрофана, рисованной по сновидению неким живописцем Воронежским. Её я и взялся нарисовать, как она есть. И се она пред Вами! Покорнейше прошу принять её, на молитвенную память о моей многогрешности».⁴⁶ После кончины епископа Виталия икона святителя Митрофана Воронежского, написанная Вышенским Затворником, вместе с его письмом была передана в храм Московской духовной академии.⁴⁷ 17 декабря 1888 г. святитель Феофан просил одну свою почитательницу: «Скажите мне пожалуйста, есть у вас в N фотограф? Если есть, спросите его, может ли он из маленькой иконы сделать большую фотографию? У меня есть иконка святителя Митрофана маленькая, очень хорошая. Мне хотелось бы иметь её в большом раз мере, раза в два или более больше той, какую я имею. Так если он может это сделать, я пришлю свою маленькую иконку и попрошу вас поручить ему отфотографировать её в большем размере».⁴⁸

Принимая иногда в затворе лиц духовного звания, святитель Феофан не делал исключения для мирских почитателей. У них имелась только одна возможность общаться с ним – через письма. Даже когда Вышенскую пустынь посетили в сентябре 1886 г. великий князь Сергей Александрович с супругой великой княгиней Елизаветой Федоровной и великим князем Павлом Александровичем, то и ради них святитель не нарушил своего затвора. Он ограничился только передачей в благословение высоким гостям Вышенской иконы Божией Матери и сочинений,⁴⁹ а «великий князь Сергий Александрович и его супруга великая княгиня Елизавета Федоровна пожаловали свои фотографические кабинетные портреты» святителю.⁵⁰

Находясь на покое, ещё до полного затвора, святитель, «хотя и очень редко, выезжал» 4 из обители. «Иногда, очень редко впрочем, в хорошую погоду, весною и летом, преосвященный Феофан выходил погулять в лес и ходил преимущественно по таким местам, где менее всего можно было ожидать встречи людей. Гуляние пешком чередовалось с ещё более редким катанием на лошади в лёгком экипаже, в сопровождении келейника».⁵¹

В 1870 г., ещё до полного затвора, святитель был в Тамбове на обследовании у врача. Он писал А. Д. Тарбеевой 9 февраля: «Милость Божия буди с Вами! Се я в Там бове у Преосвященного. Благодарение Господу! Доктора, осмотревши болезнь со вниманием, не нашли никакого подтверждения ни в сердце, ни в лёгких. Болезнь – катар в кишках. Его и лечат. Но долечить сию боль едва придётся в Тамбове. Надо, говорят, пить воды. К чему приступ будет в мае – и на Выше». ⁵² Следует сказать, что он всегда заботился как о своём здоровье, так и о здоровье близких и знакомых. Современник писал: «Владыка Феофан всегда был внимателен к себе и заботливо берег себя, не пренебрегая ничем из того, что могло так или иначе влиять на сохранение и поддержание здоровья. Так, в комнатах его был всегда чистый воздух, одевался он чисто и тепло, стол имел простой, но не скудный. Занятия умственные и работы физические совершались в определённое время».⁵³ По читателям святитель Феофан также советовал строго придерживаться рекомендаций врачей относительно болезней. 23 августа 1892 г. он писал одному адресату по поводу эпидемии холеры: «Будем молиться и просить Господа о помиловании. Однако же и то верно, что Бог бережёт бережёного. Есть книжки, где прописано, какие брать предосторожности, и в газетах писали. Читайте и исполняйте. Сырого не есть, воду кипячёную пить».⁵⁴ Другому адресату по поводу предстоящей операции на глазе он рекомендовал воспользоваться новым средством обезболивания: «Боли бояться нечего. Ныне нашли какой то кокаин, который заглушает чувство, а оперируемый не чувствует со всем боли».⁵⁵ Святитель внимательно следил за новыми открытиями и достижениями в области медицины. Своего адресата, у которого в 1891 г. сын заболел туберкулёзом, он успокаивал: «Некий Кох изобрёл капли, уничтожающие чахотку, что он уже открыл в Берлине больницу, – высылает капли требующим по почте, и с наставлениями». ⁵⁶

В 1871 г., также ещё до полного затвора, по просьбе Эммануила Дмитриевича Нарышкина в его имении на Быковой Горе, Затворник освятил домовую церковь в честь великомученицы Екатерины. Храм был построен в память о первой жене Нарышкина – Екатерине Николаевне, урождённой Новосильцевой, умершей в 1869 г. Об этом святитель говорил 26 октября 1871 г. в своей проповеди после освящения храма: «Скажу и ещё нечто более близкое сердцу. Заведение здешнее есть памятник об отошедшей, любимой особе. Но какой бы вы ни воздвигли памятник, сам памятник не поминает, как бездушный, а сторонние посмотрят, подивятся, а о том, для кого памятник, и не вспомнят. Одна церковь есть памятник поминательный. Пусть никто другой не поминает, она одна будет поминать непрестанно, и притом таким поминанием, которое всегда доходить будет до поминаемой». ⁵⁷

Когда начал слепнуть один глаз, святитель оставил полный затвор впервые. Он вынужден был предпринять поездку в Тамбов для того, чтобы получить консультацию врачей. Корсунский почему то считает, что поездка состоялась в 1878 г.,⁵⁸ однако ссылается при этом на письма Преосвященного Феофана к его племяннику А. Г. Говорову, которые были отправлены в марте – апреле 1879 г. В ходе поездки святитель переписывался со своим товарищем по Киевской духовной академии протоиереем Лукой Яковлевичем Воскресенским из Моршанска (скончался в 1899 г.). 25 марта 1879 г. он сообщал ему в письме: «Паки и паки приношу вам искреннюю благодарность за ваш радушный приём. Благодарю и всех Ваших – матушку и детей. Да умножит Господь радости в доме Вашем во все дни бытия его. Добрались мы до Выши преблагополучно, в пятницу утром в 6 часов. Первый извозчик воистину молодец, второй извиняется неудобствами дороги».⁵⁹ Из письма следует, что святитель Феофан останавливался в городе Моршанске у отца Луки на обратном пути из Тамбова в Вышу, а это не могло произойти ранее марта 1879 г. Архимандрит Георгий (Тертышников) в своем исследовании «Святитель Феофан Затворник и его учение о спасении» сообщил, что «есть также известие, что святитель Феофан ездил однажды из Выши в Тамбов, где служил и пробыл неделю».⁶⁰ Архимандрит Георгий, однако, не сослался на источник данного сообщения и не назвал дату, когда указанная поездка мог ла состояться. В Тамбове епископ Феофан обследовался у врачей, которые поставили такой диагноз – катаракта на правом глазе в начальной стадии. Для успешного проведения операции необходимо было, чтобы катаракта созрела. Мысль ехать в Москву появилась у Затворника не сразу и, скорее всего, была вызвана тем, что по возвращении в Вышу глаз начал болеть. Святитель стал опасаться, что тамбовские врачи поставили неправильный диагноз. О своём беспокойстве 16 апреля 1879 г. он написал протоиерею Луке: «Мой глаз все был спокоен, и я покоен. Но вот начала по временам показываться ломота, а в среду вечером и весь четверток она была почти без перерыва. Хоть она не сильная была, но все же нельзя сказать, что глаз был спокоен. Вот это меня и встревожило. Ну ка не катаракт у меня, а вода? Пропустишь время, – пропал глаз. Надо бежать в Москву».⁶¹

Поездка в Москву для консультации с врачами состоялась с 16 по 23 августа 1879 г. Это был второй выход святителя из полного затвора. В письме племяннику А. Г. Говорову 12 августа 1879 г. он писал: «Я выеду на второй или третий день после Успения. Стало быть, на третий или четвёртый день буду в Москве. Смотри же – ни гу гу… передай это афонцам – и то же подтверди, чтобы ни гу гу…»⁶² «В Москве мы пробыли двое суток, – писал позже святитель, – с 10 часов утра субботы до 17.30 часов вечера понедельника. В субботу вечером была докторская ревизия. Утро воскресенья – богомолье. Вечер – у владыки. Утро понедельника – сборы».⁶³ Во время поездки святитель пред принял все меры для того, чтобы как можно меньше общаться с людьми, и поэтому ехал в закрытом возке, а в по езде – в отдельном купе. В Москве он остановился на Афонском подворье, побывал в Успенском соборе Кремля, где помолился и поклонился святым мощам Московских святителей,⁶⁴ навестил своего товарища по духовной академии и предшественника по Тамбовской кафедре митрополита Макария (Булгакова), который в 1879 г. был назначен в Москву и возведён в сан митрополита. Московский врач Крюков осмотрел глаз и пришёл к выводу, что это катаракта, но катаракта «какого то особого рода, – писал святитель, – которого не лечат, которому и операции не делают. Так, говорит, останется… Что операции не делать, очень рад, а что так останется, не должно быть радостно. Это похоже на то, что глаз пропадёт».⁶⁵ Из поездки в Москву святитель Феофан вернулся в Вышенскую пустынь.

На основании переписки святителя можно заключить, что он ещё раз оставлял затвор. В письме к Н. В. Елагину, написанном 4 декабря 1881 г., святитель сообщал: «Бегу в Тамбов – показать глаза… Один уже почти закрылся. Но спрошу, нельзя ли сделать операцию и, если можно, не время ли? Другой чтоб посмотрели, нет ли в нем той же не мощи!».⁶⁶ В другом письме Н. В. Елагину, 13 января 1882 г., Вышенский Затворник писал: «Результат моей по ездки в Тамбов, с одной стороны грустен, с другой – не много утешителен. Грустное – что и второй глаз начал мутиться, утешительное – что можно делать операцию. В Москве сказали, что нельзя: глаз пропадёт. А тамбовский доктор сказал, что можно; но что операции при таких катарактах, как у меня, чаще не удаются, чем другие. Вот почему и говорю, что немного утешительно. Самую операцию, конечно, надо делать в Москве или в Питере. Но до неё ещё годик другой. Правый глаз ещё наполовину только замутился; а надо, чтоб весь наполнился мутью, и тогда это будет созрелый катаракт. Я и ездил в Тамбов только за сведениями о положении глаз. Что и левый начинает мутиться, я подозревал сам по некоторым случайностям».⁶⁷ 9 августа 1892 г., опасаясь вовсе ослепнуть, святитель писал: «Даст ли Господь мне мир душевный при слепоте?! Буди мне милостив, Господи! Впрочем, моя слепота не мрак будет».⁶⁸

Последние десять лет своей затворнической жизни святитель служил ежедневно. Как указывает современник, только один раз он служил вместе с монастырской братией: «В 1885 году 26 апреля Преосвященный пустынник с разрешения Тамбовского епископа Палладия II рукоположил из братии пустыни иеродиакона Павла в иеромонаха и монаха Серапиона в иеродиакона».⁶⁹ В течение дня святитель занимался учёными трудами и отвечал на письма. Перед сном час или два святитель прогуливался по балкону да посещал баню, «которую очень любил. В ней он оставался подолгу и держал температуру очень высоко, так что одновременно с ним вместе никто не мог быть в бане».⁷⁰ Часть времени он посвящал рукоделиям, «занимался живо писью, резьбою, токарным, столярным, переплётным и другими мастерствами и во многих из этих занятий преуспевал изрядно».⁷¹

За все время пребывания в Вышенской обители на по кое и в полном затворе святитель Феофан написал множество сочинений и большое количество писем к людям разных сословий, образованным и необразованным, имеющим неодинаковую степень воцерковленности и духовного опыта. Он отвечал на все письма, причём часто довольно обстоятельно. Большая часть писем касалась вопросов духовной жизни. Даже находясь в затворе, святитель был хорошо осведомлён о жизни Церкви и империи. Преосвященный следил за событиями русско-турецкой войны. Когда 19 февраля 1878 г. был подписан Сан-Стефановский мирный договор с турками, он на следующий же день написал: «Ну, вот и войне конец! Турки рады или нос повесили? По общипали их порядком. Я думаю, что конференция не будет перечить ничему… ибо сил нет. Крепко мы налегли на турку… не стащишь… Англичане как шавки бегают кругом и тявкают без толку. И сраму им, сраму!».⁷² Откликаясь на торжественное празднование в 1888 г. 900 -летия Крещения Руси, епископ Феофан предлагал: «Тут надо что-нибудь на всю церковную жизнь влияющее сделать. И есть вещь такого именно свойства, и вещь крайне нужная. Разумею – новый, упрощённый и уяснённый перевод церковных богослужебных книг».⁷³ Сохранилось множество примеров живого отклика преосвященного и на другие значимые события и исторические даты.

Учёные труды святителя Феофана, написанные с момента удаления на покой, а затем в затвор, публиковались в «Тамбовских епархиальных ведомостях».⁷⁴ В 1867 г. ведомости напечатали такие его сочинения: «О совершенном обращении к Богу от прелестей мира и греха. Слова Преосвященного Феофана», «Некоторые предостережения православным христианам», «Душа и Ангел не тело, а дух». В 1868–1869 г. в «Домашней беседе» начали печатать, пожалуй, самую знаменитую книгу святителя Феофана «Путь ко спасению». В 1869 г. в «Тамбовских ведомостях» появились «Поучительные и пояснительные заметки на 33-й псалом». В течение 1869–1871 гг. «Домашняя беседа» публиковала «Мысли на каждый день года», вышедшие позднее отдельной книжкой. С 1869 г. началось сотрудничество святителя с духовным журналом «Странник», в котором печаталась «Притча о неправедном приставнике». В течение 1869–1871 гг. «Тамбовские епархиальные ведомости» и «Домашняя беседа» продолжали публиковать небольшие статьи святителя на духовные темы. С 1872 г. стали выходить из печати его толкования посланий апостола Павла. Сначала в ведомостях появилось «Толкование Первого послания святого апостола Павла к Солунянам». Продолжение последовало в 1873 г. в «Душеполезном чтении». В этом же году Затворник стал публиковать переводы святоотеческих творений. В «Тамбовских епархиальных ведомостях» в 1873–1874 гг. печатались «Несколько слов о жизни и писаниях святого Антония». Одновременно «Душеполезное чтение» публиковало «Толкование Послания к Галатам». В 1874 г. журнал «Чтения в Обществе любителей духовного просвещения» напечатал «Толкования Послания святого апостола Павла к Ефесянам».

В затворе святитель Феофан напряжённо работал над переводом «Добротолюбия» на русский язык. В 1874 г. напечатали следующие его переводы: «Феолипта, митрополита Филадельфийского слово, в котором выясняется сокровенное во Христе делание и показывается вкратце, в чем состоит главное дело монашеского чина» («Владимирские епархиальные ведомости»), «Краткие сведения о жизни святого Иоанна Кассиана» и его «Устав иноческого общежития», «Святого отца нашего Максима Исповедника слова подвижнические в вопросах и ответах» («Тамбовские епархиальные ведомости»). В 1875 г. в «Тамбовских ведомостях» вышло толкование Послания апостола Павла к Филиппийцам, а в 1876 г. в «Душеполезном чтении» напечатали толкование на Послание к Коринфянам.

В 1877 г. вышел первый том «Добротолюбия» на русском языке в переводе святителя Феофана. В течение следующих пятнадцати лет вышли ещё четыре тома. В период с 1875 по 1879 г. в «Тамбовских епархиальных ведомостях» публиковалась большая выборка из «Добротолюбия» – «Святоотеческие наставления о трезвении и молитве». В 1878 г. напечатано отдельным изданием известное сочинение святителя «Письма о том, что есть духовная жизнь и как на нее настроиться». В 1870 х и 1880 х гг. продолжалась публикация толкований посланий апостола Павла как отдельными изданиями, так и в журналах. В эти же годы начинается перепечатка уже изданных трудов святителя, в частности были переизданы «Письма о христианской жизни». В 1886 г. вышла в свет «Невидимая брань», переведённая с греческого; до этого труд публиковался в «Душеполезном чтении». С конца 1880 х и начала 1890 х гг. святитель Феофан переработал некоторые свои прежние сочинения – «Материкон», «Письма о христианской жизни», которые вышли под новым названием «Начертания христианского нравоучения», и многое другое. Последний труд святителя под названием «Древние иноческие уставы» вышел в 1892 г. «Все, что вышло из печати с именем преосвященного Феофана и вообще из при надлежащего его перу в 1893 и 1894 гг. (до кончины его), было лишь повторением написанного им прежде».⁷⁵ Таков далеко не полный перечень душеполезных письменных трудов святителя Феофана Затворника в период его пребывания в затворе в Успенской Вышенской пустыни.

Скончался святитель Феофан 6 января (ст. стиля) 1894 г. в великий праздник Богоявления. В некрологе в связи с его кончиной написано: «Во сколько часов дня скончался подвижник Христов, об этом с точностью неизвестно. После полудня 6 января келейник почившего преосвященного был при нем и никаких признаков на скорую кончину не заметил, но в 5 часов вечера он нашёл его уже бездыханным. Покойный лежал на постели со сложенными на груди крестообразно руками и с закрытыми глазами».⁷⁶

Житие святителя Феофана в затворе – это яркий при мер молитвенного и писательского подвига, который он предпринял для спасения своей души и пользы Церкви. Знакомясь с его жизнью в Вышенской обители и назидательными духовно нравственными сочинениями и письмами, многие наши современники обретают дорогу к храму и веру во Христа.

Лука (Степанов),

игумен, доцент, кандидат исторических наук,

заведующий отделением теологии Рязанского

государственного университета имени С. А. Есенина

Есть таинственная связь и мистическое подобие между равновеликими вершинами, как бы далеко друг от друга они не располагались. Так Выша и Афон, святая личность епископа затворника и святогорское монашество, Русский на Афоне Свято Пантелеимонов монастырь и Успенская Вышенская пустынь в центре Руси – обнаруживают очевидное духовное родство, особо содержательное сходство, глубокое единство, подтверждаемые многочисленными историческими фактами.

Общеизвестно, что святитель Феофан, будучи иеромонахом, с 1847 по 1853 г. сильно сблизился с агиоритами во время прохождения послушания в первой Русской Духовной миссии в Иерусалиме. Шестилетнее пребывание в Палестине имело для иеромонаха Феофана большое духовное и нравственное значение. Он не только посещал святые места Палестины, Египта и Сирии, древние монашеские обители (знаменитую Лавру св. Саввы Освящённого), но и получил возможность много беседовать со старцами Святой Горы Афон и изучать писания отцов Церкви по древним рукописям.

В 1856–1857 гг. архимандрит Феофан снова послан на Восток в должности настоятеля Посольской церкви в Константинополе как один из лучших церковных специалистов по проблемам Востока. Но ему самому побывать на Святой Горе так и не пришлось. Когда же в 1873 г., уже вступив в пору своего вышенского затвора, он получает настойчивые приглашения афонитов переехать в Свято-Пантелеимонов монастырь, то ему остаётся только отшучиваться: «Меня то как же вы на Афон? мысль приходит; но дело, с моею леностью, как сделать. Если б здесь уснуть, а там проснуться, – дело. Сейчас бы махнул. – А то, у! у! у! – даль какая!»;⁷⁷ «За предложение пантелеимоновцев благодарствую. Но ведь туда надо направляться святым, а грешить то и на Выше удобно. Так какая нужда переселяться».⁷⁸

Установив для себя в шацкой земле свой Афон и Иерусалим, можно смело сказать – свои Фавор и Голгофу, святитель Феофан оказался оживлённым и востребованным собеседником для тех, кто своей Вышей избрал Удел Пресвятой Богородицы, омываемый Эгейским морем, где Она Сама благовествовала Евангелие Сына и Бога Своего. При роду этого теснейшего единства митрополит Калужский и Боровский Климент в своей работе «Русский Афон как фактор духовного просвещения России: к 1000-летию русского присутствия на Афоне (1016–2016 гг.)» определяет так: «При всем многообразии духовных и культурных связей в центре отношений Руси и Святой Горы во все времена находились многовековые аскетические традиции, получавшие своё воплощение в жизни многих святых подвижников».⁷⁹ Итак, именно общие аскетические традиции так роднят тех, кто разделён тысячами километров.

Рассмотрим основные из них:

1. Удаление от мира как условие спасения. При значительном ослаблении благочестия среди образованного сословия России ХIХ в. отъезд на Святую Гору, как и добровольное самозаключение в малом келейном пространстве, большинством воспринималось делом негу манным и противообщественным. Слово Божие говорит об ратное: «Благо есть мужу, егда возмет ярем (закона Божия) в юности своей, сядет наедине и умолкнет» (Иер. 3, 27–28). Только те, кто в искренней простоте сердца ввери ли себя Господу, могут доверительно последовать этому совету, не оглядываясь на скоропроходящие блага мира сего. А впоследствии и этот ужасный для многих крест удаления от мира несут с великой духовной радостью.

«Пишу вашему преподобию, что я испытал, и вы то же – добро сидеть в келье и поучаться в законе Господнем день и ночь, ибо благодать учит душу, как жить, и ум услаждается Господом. Но люди, [что] вас просят (в гости?), не познали (того) Духом Святым. Они услаждаются миром, но мы, духовные, должны пред Богом в келье учиться день и ночь. Кто вас зовёт, скажите ему: люблю вас и пойду в келью молиться за вас, это лучше, и благодарю вас за то, что вы меня приглашаете. Пастырь – молитвенник за весь мир, его на то избрал Господь. Если придётся иногда говорить с мирскими, говорите о Боге сами им сильно, говорите, что любит нас Господь и зовёт нас к Себе день и ночь: «приидите ко Мне все труждающиеся, и Аз упокою вы» [ср.: Мф. 11, 28]. Какой покой в Боге! Если бы люди знали сей покой, то бы все ушли работать Богу, но мир, не зная сего покоя, нас манит: «приидите в гости». Но мы будем говорить: «нам некогда, много у меня дел, и потому благодарю вас». Когда вы не будете оставаться в гостях, то народ вас будет любить, и великую будут получать от вас пользу».⁸⁰ Эти слова принадлежат великому подвижнику Святой Горы св. преп. Силуану Афонскому.

Напрашивается сравнение: «Я знаю одного человека, который всегда один, сам никуда не выходит и других к себе не принимает. Спрашивают его: как тебе не скучно? Он отвечает: мне некогда, так много дел, что открою глаза, делаю, – делаю и никак не успеваю переделать, пока за крою их...»⁸¹ Разница только в том, что святогорцы следовали многовековой традиции и дружно располагались в надежно-отдаленном от мира месте, а святитель Феофан был первопроходцем и единственным в своём роде подвижником, за которым некому было пойти.

2. Общим деланием святогорцев и вышенского затворника была Иисусова молитва.

Значение Иисусовой молитвы для жизни христианина нашло отражение в практике и писаниях святителя и афонитов.

Афонский старец архимандрит Кирик о молитве Иисусовой говорил: «При этой молитве (как и при всякой) надо иметь цель или намерение, с какими произносишь эту молитву, ибо Бог смотрит на цель, на намерение, а без этого Он молитве вашей не внемлет, не принимает её. Итак, молитву сию надо произносить с предварительной мыслью о той страсти или беспорядочных помыслах, которые в момент молитвы или чаще всего беспокоят. Для этого то и надо произносить молитву, чтобы Господь именем Своим, которое мы призываем, избавил бы нас от находящих на нас беспорядочных мыслей и желаний. А если нет подобных бесчинных мыслей, тогда надо молитву эту произносить только для того, чтобы предать себя всецело воле Божией. Вот причины, побуждающие нас на молитву к Господу нашему; но и на саму молитву надо просить у Бога благословение, иначе будет дерзость с нашей стороны перед Богом…

Итак, непрестанно молиться – это не значит стать перед святыми иконами и целый день молиться, хотя и надо в определённое время молиться; но это не означает непрестанную молитву, которая свойственна посвятившим себя Богу, и наипаче иноческому чину. Прочим же всем людям Божиим – можно и должно за всяким делом, как говорит святой Иоанн Златоуст, молиться и, сидя за прялкой, ум возводить к Богу, и за всяким делом.

…Когда нападает на нас уныние и ожесточение сердца, не допускающее до молитвы, тогда, чтобы прогнать такое состояние, надо сказать в себе: «Господи, нет у меня ни умиления, ни усердия, ни сокрушения, чтобы молиться Тебе достодолжно!» После такого сокрушения сердца милостью Божией явится богоугодная молитва, так как сердце сокрушённое и смиренное Бог не уничижит – не оставит без помощи.

Царство Божие не открывается для того, в кого ещё здесь, на земле, не вселился Христос. А где Христос, Который есть Свет незаходящий, там нет тьмы сатанинской, и поэтому не будет у тебя ни скуки, ни уныния, ни жестокости сердца, но будет у тебя на душе тихая радость о Духе Святом и благоговение Божественное и смирение сердца, а где смирение – там и спасение».⁸²

Сам перевод Вышенским Затворником «Невидимой брани» прп. Никодима Святогорца, в котором нашли отражение основные положения учения святителя Феофана об умном делании стал ярким доказательством единства святогорского и вышенского подхода к теме молитвы Иисусовой.

3. Духовничество и письменное творчество.

Общение с миром святителя Феофана сводилось к переписке. То же осталось делом святогорцев. 28 января 1884 г. святитель Феофан закончил работу над вторым то мом перевода «Добротолюбия». Сам святитель говорил, что эта книга, изданная афонскими иноками, будет иметь важное значение для духовной жизни христианина. Летом 1875 г. в Москву прибыли афонские иноки, а преосвященный Феофан приготовил им весь первый том «Добротолюбия», дал обстоятельные указания относительно печатания его и даже относительно заглавия.⁸³ Первый том «Добротолюбия» вышел из печати в 1877 г. «иждивением Русского на Афоне Пантелеимонова монастыря». Намерение создать типографию на Афоне встретило затруднения от Вселенского патриарха, потому издательство Пантелеимонова монастыря процвело в России. Афонский иеромонах Арсений, много потрудившийся в России на ниве просвещения соотечественников, писал в 1867 г. духовнику иеросхимонаху Иерониму: «Хотя и много есть духовных книг, но когда что носит на себе печать Святого Афона, то преимущественно приемлется с большею верою и потому бывает полезнее для читающих».

В свою очередь особенную заслугу Пантелеимонова монастыря составляет издание сочинений святителя Феофана Затворника: толковательных – на послания святого апостола Павла, аскетических – переводных («Добротолюбие» в пяти томах и другие) и собственных («Путь ко спасению», «Письма о христианской жизни» и др.)».

4. Милостыня.

«Праведное сердце – это сострадающее сердце, и оно не ссорится с людьми за пыль мира сего», – говорил монах Симеон Афонский. Святитель Феофан был абсолютно бескорыстным человеком и служил образцом христианской нестяжательности. Он не только ничего для себя не приобретал, но все имеющееся у него отдавал. Его сочинения ещё при его жизни имели большой успех, но он не получал за них ничего, а в конце жизни отдал все свои авторские права Афонскому Пантелеимонову монастырю. За свои литературные труды он не брал никакого вознаграждения, кроме известного количества экземпляров, которые предназначались для бесплатной раздачи. Всю получаемую свою пенсию он рассылал нуждающимся и тратил на подготовку изданий.⁸⁴

Ровно то же мы читаем о деятельности афонитов: «Множество келлиотов афонских существуют исключительно подаяниями монастыря. Каждый день у врат монастырских происходит громадная раздача хлеба и денег. Внешняя благотворительность монастыря тоже громадная. По причине неурожаев в округе Афона монастырь закупил в Одессе несколько полных кораблей кукурузы и других хлебов для безвозмездной раздачи местному населению».⁸⁵

Много помогали афонские монахи и в издании трудов святителя. «Все нужное к переплётному делу, – писал епископ Феофан, – я уже собрал. Афонцы справили. Теперь остаётся браться за дело».⁸⁶

Интересный и заслуживающий внимания факт, что, приезжая в столицу по медицинской необходимости, святитель Феофан выдавал себя за путешествующего афонского монаха.

5. Посмертная жизнь библиотеки и творений.

Глубоко скорбел об утрате библиотеки архимандрит Аркадий (Честонов; 1825–1907), настоятель Вышенской Успенской пустыни: он был уверен, что библиотека посту пит в Московскую духовную академию, которая начинала дело о покупке, и таким образом духовные сокровища станут достоянием науки и её представителей и найдут себе достойное и широкое применение. Однако библиотека бы ла приобретена у наследников епископа Феофана московским купцом Лосевым и принесена в дар московской Никольской церкви в Толмачах.

Каким образом этот фонд, аккумулирующий в себе, очевидно, значительное количество рукописей из затворнической кельи святителя в Вышенском монастыре, оказался на Афоне? Известно, что святитель тесно сотрудничал с издательством Пантелеимонова монастыря, особенно в последние годы жизни. После его смерти часть прав на наследство получил его племянник А. Г. Говоров, но в 1896 г. он умер, и наследство перешло к его четырём детям, которые через своего опекуна диакона Василия Сахарова продали рукописи творений святителя Феофана и право на их издание Свято-Пантелеимонову монастырю за 10 000 рублей серебром. ⁸⁷

Кроме того, «к сожалению, не сохранилась опись первоначального состава переданного в обитель архива святителя Феофана. Ко времени каталогизации в 2009–2011 гг. он хранился в разрозненном виде и был перемешан с другими архивными материалами. Из того, что удалось собрать в единый фонд, сотрудники архива монастыря составили современную опись № 24, содержащую 47 единиц хранения, в рамках которых объединено 104 документа» .⁸⁸

В рамках работы Научно редакционного совета эти документы в электронном виде стали доступны для подготовки Полного собрания творений святителя Феофана, Затворника Вышенского, и «Летописи жизни и трудов Вышенского подвижника», что вносит значительный вклад в изучение русской богословской мысли XIX в.

М. И. Щербакова,

заместитель председателя Научно редакционного

совета по изданию Полного собрания творений

святителя Феофана, Затворника Вышенского,

заведующая отделом русской классической

литературы ИМЛИ РАН,

профессор, доктор филологических наук

1 октября 1844 г. в греческом мужском ставропигиальном монастыре Пресвятой Троицы, расположенном на острове Халки (греч. Хейбелиада) – одном из девяти Принцевых островов в Мраморном море в 20 верстах от Константинополя – на самом высоком холме острова, в север ной его части, патриархом Германом IV была основана греческая богословская школа.

История острова Халки чрезвычайно богата, особенно в эпоху Византийской империи. Здесь в 809–811 гг. в изгнании жил преподобный Феодор Студит – византийский писатель монах. В связи с этим историческим фактом упоминается Деспотский монастырь, разграбленный русами в 860 г. Считается, что восстановленная тщанием святого Патриарха Фотия, наставника святых Кирилла и Мефодия, обитель стала известна как монастырь Пресвятой Троицы. Здесь пребывала в изгнании, после восхождения на трон императора Михаила II, византийская императрица Феодосия, вдова императора Льва V Армянина. В монастыре была пострижена с именем Ксения Екатерина Комнина – дочь болгарского царя Ивана Владислава и жена византийского императора Исаака I Комнина.

В декабре 1847 г. халкинскую школу посетили первые сотрудники Русской духовной миссии, направлявшиеся в Иерусалим через Константинополь.⁸⁹ Глава миссии архимандрит Порфирий (Успенский) получил от Вселенского патриарха Анфима «письмо к начальнику богословского училища на острове Халки митрополиту Типалдо».⁹⁰ Нет сомнений, что посещение состоялось, а также, что сопровождал епископа Порфирия его помощник по делам Миссии иеромонах Феофан (Говоров), будущий святитель Русской Православной Церкви.

Школа была задумана и стала главным образовательным учреждением для высшего и низшего духовенства в Константинопольском патриархате. В ней учились почти все Константинопольские патриархи последних полутора веков, а также многие иерархи других Православных По местных Церквей. За годы своего существования, вплоть до закрытия в 1971 г., ею было выдано 930 дипломов об окончании учебного курса.

Библиотека Халкинской богословской школы со временем стала крупнейшим греческим книжным собранием в Османской империи. Её фонды насчитывали 120 тыс. томов, в том числе собрание монастырской библиотеки, начало которой в XVI в. положила коллекция Патриарха Константинопольского Митрофана III.

В 1856 1857 гг. настоятелем русской посольской церкви в Константинополе служил Феофан (Говоров), уже в сане архимандрита, великолепно богословски образованный, имея богатый опыт церковно-дипломатической, учебной и административной работы. Его внимание было обращено на общее состояние Православной Церкви на Востоке и, в частности, на подготовку священнослужителей. «Что до Халкинского училища, то устав его даёт о нем полное понятие. Вижу, что оно приготовляет весьма хороших пастырей. От него одного можно ожидать перерождения здешнего клира», – писал он 9 марта 1857 г..⁹¹

На Пасху, 7 апреля, архимандрит Феофан посетил богословскую школу на Халки и воочию убедился, «как пре красно там все приспособлено к воспитанию лиц духовного звания. Это учёный и учащийся монастырь!» . ⁹²

Здание школы было «расположено продолговатым четвероугольником, с одной только стороны незастроенным, – писал архимандрит Феофан. – Оно деревянное, но довольно ещё исправное».⁹³ В этом здании размещались все: схолархи, наставники, сорок учащихся. «Оканчивающие курс живут по одному в комнате; прочие по два и по три, но не более (в числе учащихся один из Молдавии, два серба и четыре болгары)».⁹⁴

В письмах из Константинополя сохранились отзывы архимандрита Феофана о руководителе и преподавателях халкинской духовной школы. «Сильнейшее влияние в сем училище оказывают: схоларх – владыка Типалдо – познаниями, жизнью и управлением, и учитель словесности – Танталиди – ритор сильный, хотя слепой уже почти. Все богословские науки составлены владыкою схолархом и им преподаются отчасти».⁹⁵

Константин Типалдос (1795 1867), первый ректор Халкинского богословского училища, с 1848 г. также со стоял титулярным митрополитом Ставропольским (города Карии в Малой Азии).

Илия Танталидис, поэт и профессор, в 1853 г. издал «Опровержение папистов» («Παπιστικών Ελέγχων») – сборник собранных им трудов православных греческих богословов ΧVIII ΧΙΧ вв. против папистов, с анализом различных аспектов учения Римско-католической Церкви. Эти книги и поныне сохраняются в библиотеке богословской школы (шифр А/229).

Следует отметить, что Русская Православная Церковь оказывала халкинской школе всевозможную поддержку. Описывая монастырские постройки, архимандрит Феофан отметил в письме к директору Духовно учебного управления Святейшего Синода К. С. Сербиновичу 29 апреля 1857 г.: «Прямо против ворот – посреди двора – церковь, небольшая, но порядочно убранная внутри. За церковью – библиотека – каменная. Это только здание. По недостатку средств шкафы ещё не устроены, и книги лежат в сундуках за печатью ефории. Инструментов физических вовсе нет. Долгом считаю помянуть, что с нетерпением и уверенностью ожидается не только продолжение обычного от России пособия сему училищу, но и восполнение за те года, в которые оно не присылалось по случаю войны. В отношении к последней сумме не излишне было бы изъявить желание, чтоб она была употреблена именно на окончательное устроение библиотеки и приобретение физических инструментов».⁹⁶

И далее в письме: «Сколько мог заметить, в сем училище есть сильное желание знакомиться с русскою литера турою духовною. «Догматическое богословие» и «История раскола» преосвященного Макария, а также «Богословие догматическое и пастырское» отца архимандрита Антония, доставленные мне для сего училища, были приняты с радостью. Всю однако ж библиотеку русско-славянскую составляют книги, присланные прежде Св. Синодом. Они помещаются в комнате преподавателя славянского языка. О других книгах, а равно о наших духовных журналах, они не знают. Думаю, было бы хорошо высылать в сие училище наши духовные журналы, особенно «Творения св. Отцев в русском переводе»⁹⁷ могли бы служить прекрасным пособием к изучению русского языка» . ⁹⁸

Письмо архимандрита Феофана к К. С. Сербиновичу свидетельствует о том, что в апреле 1857 г. им были переданы в дар библиотеке халкинской богословской школы восемь книг: архимандрита Макария (Булгакова) пятитомное «Православно-догматическое богословие» (СПб., 1849–1853) и «История русского раскола, известного под именем старообрядства» (СПб., 1855); труды архиепископа Антония (Амфитеатрова) «Догматическое богословие Православной Кафолической Восточной Церкви» (Киев, 1848) и «Пастырское богословие. Ч. 1» (Киев, 1851).⁹⁹

В июне 1894 г. Троицкий монастырь и здание богословской школы были разрушены землетрясением. Сохранился только храм XVII в. Восстановлением руководил архитектор Петриклос Фотиадис. Деревянное строение заменили каменным – той же планировки, но с укороченными боковыми крыльями; так что алтарная часть церкви, некогда размещавшейся «посреди двора», выступает за границы прямоугольного пространства. Перед ней – просторная лужайка на месте старой каменной библиотеки, от которой сохранился лишь фундамент под слоем дёрна. У алтаря – могилы; на одной из плит высечено имя Илии Танталидиса. Библиотека переехала в основное здание богословской школы.

В книжных фондах халкинской школы нами выявлено издание 1847 г. на русском языке. Без переплёта, перевязанное бечёвкой, оно хранится в бумажном конверте формата А4. В верхней части титульного листа – написанный чернилами перевод заглавия на греческий язык. Это «Введение в православное богословие. Сочинение архимандрита Макария, инспектора и профессора богословских наук в Санкт Петербургской духовной академии» (СПб.: В типографии Е. Фишера, 1847). За него автор был удостоен учёной степени доктора богословия. Докторская диссертация преосвященного Макария (Булгакова) по справедливости признана лучшим и наиболее полным изложением право славного догматического богословия и вскоре после выхода в свет была переведена на иностранные языки.

Очевидная забота архимандрита Феофана о богословской школе на острове Халки была продиктована заинтересованностью в судьбах её выпускников, в числе которых «бывают желающие большего усовершенствования».¹⁰⁰ Известно, что архимандрит Феофан располагал списком окончивших курс Халкинской богословской школы «с показанием, где они теперь находятся».¹⁰¹ «Имеющие средства едут даже в Лейпциг... И что услышат там? <...> Из оканчивающих курс в сем году двух иерусалимитов принять в наши академии будет просить Иерусалимский патриарх. Сам слышал от не оканчивающих, что желали бы по окончании ехать в Россию. Нельзя ли предложить Вселенскому патриарху от лица Всероссийского Синода, чтоб по окончании курса в богословском училище посылали всех или по выбору в Россию, без особенных прошений и переписок? Это тем удобнее, что оканчивающих бывает немного. Только с обязательством, чтоб из русских академий прямо поехали к Патриарху в его распоряжение, а не шатались по России без дела. Таким объявлением воли Святейшего Синода будет поддерживаться расположение греков к нам». ¹⁰²

Плоды энергичной, хотя и непродолжительной деятельности архимандрита Феофана как настоятеля русской посольской церкви в Константинополе ясно ощущались и в последующие годы. Неслучайно в 1860 г., по поручению Синода, Турцию и Грецию для знакомства с халкинскими и афинскими богословскими школами посетил К. К. Зедергольм, будущий иеромонах Оптиной Пустыни. «В нашем посольстве в Константинополе он слышал разговоры, что Россия бессильна, ибо у неё нет денег, а «как не будет денег, другие державы станут только смеяться над нашими угрозами». Зедергольм записал в свою путевую книжку, что не безденежье, а безверие губит Россию, но не высказал дипломату своих возражений».¹⁰³ На встрече со знаменитым старцем патриархом Григорием VI Зедергольм затронул вопрос о халкинской богословской школе в монастыре Пресвятой Троицы; на это патриарх заметил, что «нужна осторожность, чтобы присылка русских воспитанников не повредила заведению и здешним христианам вообще. ¹⁰⁴

«Но вот отец Климент знакомится с богословом греком, преосвященным Типальдосом, ректором Халкинской академии и митрополитом Ставропольским. Здесь Зедергольм говорит, и говорит с жаром, говорит духовнее, православнее митрополита ректора; и ректор, который пробовал «поставить вопрос на более реальную почву», спешит согласиться с нашим немцем... Разговор шёл о том: необходимо или нет пользоваться протестантскими и латинскими сочинениями по некоторым хорошо обработанным на Западе отраслям богословских наук. Зедергольм сожалел об этой необходимости. Преосвященный Типальдос говорил, что можно пользоваться от Запада лишь методом, а не духом и что людей, даже и молодых, но уже утверждённых в вере, стеснять в чтении даже и философском не надо. Зедергольм, не отвергая этой свободы, жаловался на «бедность руководств и на недостаток полноты в изложении полной православной системы, которые могли бы обнять все науки (он здесь разумел только одни богословские науки, конечно) и избавили бы нас от необходимости обращаться к западным писателям». Типальдос одобрил его и прибавил, что решения этой задачи ожидают от России, где есть и средства, и люди».¹⁰⁵ Добавим, что при беседе присутствовал и профессор Илия Танталидис.

В 1861 г. журнал «Христианское чтение» напечатал путевой очерк «С Востока».¹⁰⁶ Его автор, архимандрит Антонин (Капустин), в эти годы служил настоятелем русской посольской церкви в Константинополе.

«Христианское население Константинополя извещено было, что с 1 числа июля начнётся экзамен в Халкинском Богословском училище, – писал архимандрит Антонин. – Желая воспользоваться благоприятным случаем видеть в совокупности стольких иерархов греческих и вместе с тем взглянуть на училище в самое занимательное для него время, решился и я, вослед многим другим, отправиться на издавна славящийся в качестве патриаршего убежища остров». Далее следовали открывшаяся с моря панорама Константинополя и азиатского берега, живописные картины самого острова, лесной дороги к зданию богословской школы, яркие портреты греческих иерархов, прибывших на выпускные экзамены, описание устройства школы, её учебных программ, подробный анализ греческого богослужения, пения, церковных облачений в сравнении с принятыми в России. Читатель получил возможность настолько близко и глубоко познакомиться с Халкинским училищем, что публикация в «Христианском чтении», без преувеличения, смогла успешно заменить личное присутствие на праздничной церемонии.

В 1864 г. «Херсонские епархиальные ведомости» поместили на своих страницах статью протоиерея Серафима Серафимова «Несколько слов о преподавании славянского языка в богословском Халкийском училище в Константинополе».¹⁰⁷ Как профессор греческого языка Херсонской духовной семинарии автор знал все слабые и сильные стороны учебного процесса и смог объективно оценить возможности и перспективы преподавания славянского языка в богословском училище на Халки. Этот аналитический обзор был в русле внимания Русской Православной Церкви к состоянию дел в греческом богословском училище на острове Халки.

То отношение, которое поддерживалось и всемерно укреплялось святителем Феофаном, поднимало в право славном мире авторитет Халкинской школы как уникального духовного училища, остававшегося на протяжении всей своей истории важнейшим центром по подготовке клира Константинопольского патриархата в Турции.

Приложения

Архимандрит Антонин (Капустин) с Востока

(«Христианское чтение». 1861. Ч. 2. Ноябрь. С. 270–306)

Пяток. 7 июля 1861.

Христианское население Константинополя извещено было, что с 1-го числа июля начнётся экзамен в Халкинском Богословском училище. Дня за два перед тем отправился туда святейший патриарх Вселенский Иоаким.¹⁰⁸ Ему сопутствовали синод Великой Церкви и два другие патриарха (Александрийский¹⁰⁹ и Иерусалимский¹¹⁰). Богословское училище содержится ежегодным взносом определённого денежного пособия от всех архиереев Патриархата Константинопольского; и ученики его почти все суть пансионеры кого-нибудь из архиереев. Оттого, сколько обыкновение, столько же и собственное всякого желание, побуждало проживающих в столице владык присутствовать во время экзамена в Халки, где у некоторых из них (как, например, у Никомидийского)¹¹¹ есть даже собственные дома.

Желая воспользоваться благоприятным случаем видеть в совокупности стольких иерархов греческих и вместе с тем взглянуть на училище в самое занимательное для него время, решился и я, вослед многим другим, отправиться на издавна славящийся в качестве патриаршего убежища остров. Он принадлежит к числу других семи, называемых Принцевыми,¹¹² хотя собственно только один из них, самый большой, носит имя принца. Между Константинополем и его окрестностями существует быстрое и дешёвое пароходное сообщение, истинное благодеяние столицы и одно из многих её несравненных преимуществ. При помощи сего сообщения ежедневно можно от правиться на остров и ежедневно возвратиться с острова. Но, к сожалению, прибытие туда должно быть вечером, а отбытие оттуда – утром, и, следовательно, между тем и другим должна пройти ночь, совершенно бесполезная и не совсем удобная для путешественника неспециалиста.

В 5 часов вечера отплыл от Нового моста¹¹³ (соединяющего Перу со Старым городом)¹¹⁴ к островам урочный пароход под греческим флагом. Он был набит до тесноты пассажирами, по большей части греками. Минутами пятью ранее его туда же отправился другой такой же пароход под английским флагом, также полный народа. Свободная торговая конкуренция стольких сталкивающихся в Константинополе народностей веселит душу. Азиатец волей или неволей обтирается всеми нравственными углами своей замкнутой жизни, попавши в это океаническое течение народов, и хотя нехотя приготовляется к неизбежному возрождению. Европеец, также какою то невидимою силою вринутый и постоянно вреваемый в этот водоворот, не без пользы для себя знакомится с невиданным им строем жизни семейной и общественной, и в свою очередь хотя нехотя готовится быть восприемником возрождаемого. Достаточно раз проехать по Босфору на одном из пароходов общества Шикет-и-Гэрье, чтобы встретить вавилонское смешение языков, племён, физиономий, костюмов, верований и понятий, трущихся друг о друга и уравнивающих дорогу будущему. Задача Константинополя велика. Его здатель, Константин,¹¹⁵ родился в славянской Ниссаве,¹¹⁶ был римлянин и говорил по гречески… Какое племя Европы не восседало потом на престоле его? И какой народ не стремился разрушить, как бы случайно и бесцель но, воздвигнутый престол сей, для всех желанный и всем мешавший? Византийство пало под усилиями отстоять свой греческий характер. Оттоманство если еще держится, то именно только отречением от своего арабского характера. Не достойно ли это замечания? Ни в Византии, ни в Константинополе не было места исключительностям. В Царьграде¹¹⁷ ещё менее им места. Решающие великий вопрос Востока, конечно, знают, что в столице восточной год от году все более и более уравниваются разноплеменные населения, разрастающиеся каждое до огромной цифры. Когда ударит час решить вопрос, воз никнут затруднения, с коими не сладят никакие силы человеческие. Для любителя Византии горько, но, кажется, неизбежно убедиться, что влекущее к себе её прошедшее невозвратимо и неповторимо… Древний герб скромного некогда поселения афинского – большой полумесяц с малою звездою – память ошибочного представления древних о небе, доселе продолжает быть знаменем державы, ошибкою утвердившейся и стоящей в Византии. До сих пор малая, но ради близости поражающая блеском, идея частной, исключительной народности заслоняет собой великую, но отдалённую мысль о всенародном значении Царя-градов. Однако же мнимое и кажущееся должно будет когда-нибудь уступить место истинному и действительному. Царь должен царствовать. Но при этом состарившийся уже Новый Рим должен избежать ошибки обновляемого (по видимому) Старого Рима, до сих пор поборавшего по латинству в урон католичеству, и отказаться задвигать ущербающим гречеством полносиянное Православие, для которого нет лучшего, лучше приспособленного средоточия, как Константинополь. Такова, думаю, духовная задача бывшей столицы всемирной, нуждами Христианства вызванной империи. Что из неё (как и из Рима) выйдет в мирском смысле, это тайна будущего, в которую бесполезно проникать.

Для подобных размышлений был большой простор – в виду несравненной панорамы громадного заселения, окаймившего густы ми массами домов и садов светлые воды Мраморного моря, Золотого Рога и Босфора. Великолепно смотрелись друг на друга, ублажаемые живым воображением древних именами золотого и серебряного (Хрисополис и Аргирополис), города: Скутари¹¹⁸ и Пера с их нескончаемыми продолжениями по берегам Босфора. Мало помалу обольстительная панорама скрылась. Мы вышли в море. Не имея перед собою ничего для наблюдения, я обратился вниманием к тому, что меня окру жало. Между пассажирами находилось лицо весьма значительной важности, ради которого пароход расцвечен был флагами: патриарх (собственно, архиепископ) Армянский.¹¹⁹ Почтенный святитель, вступив на судно, был принят с знаками глубокого уважения. Он одет был в фиолетовую рясу и такого же цвета камилавку,¹²⁰ отличающуюся от греческой только своим бористым верхом. На груди его висел энколпион (по нашему: панагия)¹²¹; в руках была трость. Он благословил публику, мало заботясь о том, относится ли ко всей ей канонически его благословение. Для него приготовлено было на самом почётном месте судна кресло, долженствовавшее служить центром всех других седалищ. Посидев на нем с минуту лицом к лицу с публикой, он не вынес своего стеснительного положения и сошёл в нижнюю часть парохода. Для меня приятно было увериться опытом, что рассказы о глубоком нерасположении греков к армянам не имеют, по видимому, основания. Владыке оказаны были все подобающие почести. Один грек даже меня пригласил встать при появлении его на мосту, полагая, по излишнему усердию, что я не сделаю этого. В течение пути случилось нечто, ещё более утвердившее меня в не верности рассказов. В спуске в нижний отдел судна я увидел молодого грека. Он стоял с засунутыми в карманы руками и недовольной миной. Его безместность не одному мне бросилась в глаза. К чести времени нашего, надобно сказать, что вообще на подобного рода общественных переездах господствует отличная скромность и вежливость всех разнородцев и разноверцев, коими так богат Константинополь. Молодой человек оттого казался не малым исключением из общего правила. Он загораживал своею особой вход и стоял задом ко всем находящимся внутри судна, нимало, по видимому, не думая и не заботясь ни о ком и ни о чем. Коса вскоре, однако же, нашла на камень. Кто то сумел посторонить его как следует, а другой кто то сообщил к сведению всех, что господин с руками в карманах имел фантазию расположиться там внизу слишком по домашнему, и что армянский владыка счёл это для себя обидным. При этом известии со всех сторон посыпались на бедного эксцентрика упрёки за неуважение к священному сану. Когда он холодно и небрежно ответил, что он заплатил за место на пароходе так же, как и всякий другой, и что тут свобода для всех, то его целым хором подхватили на слове этом и выпели ему все, что у кого было на сердце. Язвительно перебрасы вались кругом его словом: έλενϑερια, и довели его до необходимости скрыться куда то подальше. Факт говорит сам за себя. У пристани острова Проти (первый, т. е. от Константинополя) патриарх сошёл на берег. За ним переданы были принадлежности его достоинства и завтрашнего служения, между коими и даже самое кресло! На косогоре, невдалеке виделась небольшая новая церковь (св. Григория Арменского, если не ошибаюсь),¹²² от коей доносился слабый звук колокола. Ближе к морю стояла палатка, окружённая народом, который, за видев владыку, стремился к пристани. Впереди всех был священник в чёрном коротком плаще (мантии) и камилавке. За ним был другой, во всем похожий на первого, исключая того, что вместо камилавки имел на голове красную шапочку… Бедно и просто, и ради просто ты – трогательно. Патриарх приглашён служить завтра «ради праздника апостолов», – сказали мне. По отбытии его соседи мои долго заняты были виденным. Священник – в феске! Восклицали они частью с удивлением, частью с сожалением. Что бы сказали они, увидев ещё священника в шляпе? Панагия патриаршая также была предметом долговременных совопрошаний. Одним казалось, что это Βασιλιχον παράσημον (орден), другие уверяли, что это должно быть русский крест. «Что бы оно ни было, но зачем же его навешивать? Разве здесь церковь?»¹²³ Это было последнее заключение простодушной беседы.

К халкинской пристани мы прибыли часов в семь. По рассказам мне известно уже было, что на острове, кроме христианского селения с турецким флотским училищем, есть три монастыря: св. Георгия (подворье патриарха Иерусалимского), Святой Троицы (Богословское училище) и Богородицы (Торговое училище). Все, следовательно, монастыри только по имени и по преданию. Важнейший из них был некогда Богородичный, построенный императором Иоанном Палеологом¹²⁴ в XV в., восстановленный великим драгоманом Порты Панагио том Никосием¹²⁵ в конце XVII в., и возобновлённый фамилиею Ипсиланти¹²⁶ в 1796 г.¹²⁷ Но древнее его, конечно, монастырь Троичный, с которым связывается предание о знаменитом Фотие.¹²⁸ Присвоенное ему имя патриаршего и ставропигиального и его видное, возвышенное над всем островом положение дают ему в настоящее время первое значение, даже независимо от находящегося в нем Высшего духовного училища для всего Православного Востока. Монастырь этот восстановлен из развалин, или вернее – вновь выстроен патриархом Германом IV¹²⁹ в 1844 г. Он составляет квадрат стен или двухэтажных деревянных зданий, исключая восточной стороны, где одиноко посреди стены стоит каменное здание библиотеки. В одну линию с сей последней, западнее её, возвышается среди двора монастырского церковь Живоначальной Троицы, имеющая вид базилики с двумя рядами колонн, без купола и без колокольни. В притворе её устроен придел во имя св. Германа патриарха. В восточном конце северной стены, в верхнем этаже, устроено помещение для патриарха; в западном – той же стены – для начальника училища. Вход в монастырь посередине западной стены, прямо против дверей церкви. Над ним в верхнем этаже находится зала собраний. Училище занимает вершину конического холма, спускающегося с западной, северной и частью восточной стороны прямо в море, а с южной – к другим частям острова, где находится и самое селение одного имени с островом. Весь холм составляет собственность монастыря или училища. Вся его северо-западная сторона покрыта сосновым лесом. Перед входом в монастырь есть ровная площадка, усаженная большими деревьями, с устроенными под нею водоёмами. Это любимое место отдыха воспитанников и наставников. Отсюда открывается вид на дальний Константинополь. Блаженный ктитор¹³⁰ монастыря училища был, по видимому, не широких понятий об устрояемом им заведении, или лишён был возможности видеть более приспособленные к делу образцы подобного рода построек. Халкинская семинария и тесна, и неудобно расположена, и непрочно выстроена. Кроме того, высокое её местоположение, столько приятное летом, делает зимнюю пору в ней едва выносимой.

Внутренняя организация училища мне не довольно известна. Кажется, она мало имеет сходства с порядками наших семинарий. Во главе училища стоит его начальник (σχολάρχης), который в настоящее время есть вместе и профессор. Под ведением его находятся секретарь, эконом и семь наставников (вместе с ним и секретарем всего девять человек). Начальник с самого основания училища доселе один и тот же – митрополит Константин Типаль до,¹³¹ некогда профессор керкирской Гильфордовой академии,¹³² дряхлый, но бодрый духом старец, образец тех искренних, терпеливых и смиренномудрых тружеников во имя науки, «дàскалов»¹³³ греческого народа, которые не переставали являться в нем с самого порабощения его турками до нашего времени, и к разряду коих принадлежат с такою любовью описываемый Барским¹³⁴ Макарий (Патмский),¹³⁵ Евгений,¹³⁶ Никифор,¹³⁷ Гази,¹³⁸ Вамва,¹³⁹ Иконом¹⁴⁰… При почтенном правителе есть канцелярия, которой заведует иеродиакон Григорий Гог, питомец заведения, человек с пламенной ревностью к просвещению и, по мнению моему, с большим будущим. Он уже заявил своё имя между соплеменниками изданием значительного числа переводов и собственных сочинений. Первые, по преимуществу, делал с русского языка. Скромный сан иеродиакона, полученный им ещё в школе, он продолжает удерживать за собою до сих пор с достоподражательным смирением, думая, что та половина жизни, в которую человек должен пасти самого себя, не предназначена для пасения других. Но я не надеюсь, чтобы новому Ефрему¹⁴¹ удалось надолго благое упорство Ефремово. Уже не товарищи только, а и ученики его занимают митрополичьи кафедры. Подобный ход вещей слишком искусительно может действовать на боголюбезную добродетель смирения. Из других наставников большая часть суть люди светские. Старейший между ними, г. Танталиди,¹⁴² известный также печатными трудами, к сожалению, почти уже совсем потерял зрение.

Поднимаясь к училищу, я встречал там и сям, то в одиночку, то попарно прохаживавшихся воспитанников, напомнивших мне разных эпох прошедшее. Был час вечерней прохлады и тишины, не менее дорогой музам, как и классическая aurora. Истощённые долговременным приготовлением к экзамену и самим экзаменом, силы питомцев требовали освежения не только чистым воздухом, коим так богат всякий остров Средиземного моря, но и ещё чистым покоем мысли и сердца. Вступив в монастырь, я к удивлению встретил там истинно монастырскую пустыню. На дворе не было никого. Мне было уже известно, что его святейшество с самого утра выбыл на остров Принкипо для посещения бывшего патриарха Анфима (Византийского)¹⁴³ и ещё доселе не возвратился. Поздний час не позволял мне кого бы то ни было беспокоить из наставников. Близко знакомого мне лица (пригласившего меня на экзамен), к сожалению, в то время не было в обители. Я не знал, на что решиться. Обошёл кругом церковь, возвратился к воротам. Нашёл там вратаря, я спросил его: можно ли надеяться, что для странника найдётся ночлег в монастыре? На что он отвечал: едва ли. Теперь столько народа здесь, и – все владыки! Нечего было делать. Я решился идти отыскивать иерусалимское подворье, но ещё не успел поставить ноги за ворота, как увидел себя лицом к лицу перед патриархом Иоакимом.¹⁴⁴ Он подъезжал на осле, в сопровождении нескольких монахов. Встреча эта была такого рода, что после нее не оставалось места расспросам о ночлеге. После непродолжительной беседы с его святейшеством я проведён был к преосвященнейшему Константину.¹⁴⁵ Не менее задушевна была и эта встреча. Вопреки распространившимся зимой слухам о безнадежности его положения, я нашёл его совершенно здоровым, хотя лицо точно было худо, и голос так слаб, что едва слышался. Училище потеряет в нем весьма много, когда придёт предрекаемый, хотя и никем не желаемый час. Ужинный звон колокола прекратил нашу меланхолическую беседу, полную дум о том, что не говорилось, и слов, о коих не думалось. Во все время пребывания патриарха в училище он все расходы по содержанию себя делал на собственный счёт, ежедневно угощая столом архиереев и свою свиту. Такого рода был и настоящий ужин. Странничеству моему оказано было на трапезе сей столько внимания и любви, что грешно было бы умолчать о том. Предмет беседы был, разумеется, самый стол, разнообразие и местный характер яств которого естественно вызывали на сравнение их с употребляемыми в нашем отечестве. Разумный хозяин, предлагая мне то или другое кушанье, просил меня по-славянски кушать, говоря, что то – рачки, а то – тиквыця, жа лел, что лишён удовольствия угостить меня мэдом, народним питием руськым. Все эти слова и множество других он узнал, когда был, задол го перед сим, на Иоаннинской кафедре.¹⁴⁶ Оказалось, что из восьми или десяти сидевших за столом владык почти всякий мог заявить чем-нибудь свои сведения в славянском языке, не говоря уже о митрополите Зворницком,¹⁴⁷ который говорит свободно (и даже не раз проповедовал) по-сербски, и Преславском,¹⁴⁸ который сам болгарин и учился кроме того в Московской академии. В Элладе услышать слово славянское в устах греческих есть большая редкость. В учебных заведениях там не только не даётся ему места, но и самая мысль о том сочтена бы была предательством, изменою в смысле народности. В Греции утешительно видеть более справедливости. Славянство не подвергается совершенному остракизму; и не редкость услышать почётный отзыв о труде Иконома о сродстве языков греческого и славянского, тогда как в Элладе редко кто о нем знает, и кто знает, во все не думает.

Суббота, 8 июля

Если справедливо, что сюда любил некогда уединяться великий Фотий, то, проведши и одно летнее утро на предполагаемом месте его созерцательных подвигов, угадываешь как бы источник его высокого одушевления и чудного красноречия. Что может сравниться с этой картиной рассвета и восхода солнечного, пересылающих с холма на холм, от гор Вифинии¹⁴⁹ до Константинополя, алый, голубой, жёлтый, белый луч? А тишина, а свежесть, а лёгкий плеск моря, а радость просыпающейся жизни, а сладкое ухание упившейся росою небесною земли! Как было ему не петь духом, не петь и умом, по Апостолу, в дружественном кругу Веры, природы и истории? По шли и мне золотой луч свой, первособорная Вифиния; да пою и я, если не теперь, то много лет спустя, посреди хлада стареющих сил бренного тела и под чарующими воспоминаниями настоящих ощущений, светлый и тёплый образ первенствующей Церкви Христовой! В 5 часов утра в патриарших покоях началось чтение полунощницы и утрени. Вскоре колокол позвал не постриженное братство не уставной обители в церковь. Предположено было сегодня архиерейское служение ради рукоположения в диакона одного из шести оканчивающих курс воспитанников. По положениям училища, диплом учительский даётся только тем воспитанникам, которые имеют одну из степеней священства. Четверо из оканчивающих суть уже иеродиаконы, а двое остаются ещё мирянами. Из сих один недавно изъявил желание принять священство и вчера принял постриг монашеский, переименовавшись из Иордана Иоанникием. Сегодня предстояло ему пройти степень церковнослужительства и облечься в сан священнодиаконства. Совершителем таинства назначен был бывший питомец и наставник училища, нынешний митрополит Преславский Анфим. Патриарх не был в церкви. Я ожидал, что при служении архиерея славянина, преподававшего в заведении славянский язык, что-нибудь будет пропето или прочитано по-славянски. Но вместо всего ожидаемого привелось услышать только три славянских возгласа самого архиерея. Следующее обстоятельство при влекло к себе моё внимание при сем богослужении: известно, что при так называемом у нас посвящении в стихарь вслед за пострижением власов посвящаемого надевается на него малая фелонь, которая потом немедленно снимается с него. Зачем это действие? Что значит оно? Каким образом фелонь предваряет стихарь? Не раз прежде задавал я себе вопросы эти. Мне любопытно было узнать, что думает об этом действии греческая учёность. На вопрос мой, как называется эта одежда, мне отвечали: фелонь – без всяких дальнейших объяснений, кроме ссылки на Требник, где она действительно так названа. Я думал: нет ли ей в языке греческом особенного какого-нибудь названия, лучше могущего объяснить её значение и употребление, подобно тому, как это имеет место при наших словах: престол (с чем соединяется у нас представление трона, т. е. стула), а по-гречески: стол – τράπεξα; алтарь (высокий жертвенник), а по-гречески: святилище – ίερόν; возвышение на одну ступень – βήμα; набедренник и палица (или полица), а по-гречески: подколенник – ΰπογονάτιον, и проч. В Православной Церкви строго различаются как самые священные степени, так и их принадлежности. Можно ли же думать потому, что принадлежность священнического облачения, столько по видимому характеристическая, есть вместе с тем и общая принадлежность всякого, вступающего в служение Церкви. Нет, несмотря на официальный язык Требника, можно думать, что это не фелонь, по крайней мере, не фелонь священническая (Φαινόλη, penula). Это должен быть плащ (pallium, ΐμάτιον) или та же тога. Судя по выражениям Требника, она уравнивается с монашеской мантией, и какое это имеет значение в отношении к чёрному, такое та – в отношении к белому духовенству. У нас низшие степени клира не имеют верхнего одеяния,¹⁵⁰ потому что все они перешли уже степень чтеца или певца, получивши из рук Церкви стихарь – принадлежность иподиаконства. В Греческой Церкви чтецы и певцы не принадлежат теперь к клиру. Таким образом, мантия белого духовенства вышла из употребления вовсе. Следы её не когда всеобщего употребления можно видеть, впрочем, в латинской церкви, где церковники носят при богослужении короткую льняную одежду без рукавов, хотя и с опущенным передом, по подобию фелони. Виденные мною вчера короткие мантии армянского духовенства едва ли не следует считать прямым свидетельством древнего обычая. Другое обстоятельство: при посвящении в иподиакона облачённый в стихарь иподиакон был препоясан орарем по чреслам, т. е. просто опоясан, а не перевязан крестообразно со спины на грудь, как это делается у нас. И, кажется, это справедливее. Ибо тому, кто не диакон, едва ли позволительно возлагать орарь на плечо, и ещё менее – на оба плеча. Подобное употребление ораря иподиаконом должно быть почитаемо забегом вперёд, как и мнимая фелонь чтеца. Третье: по окончании действия новопосвящённый подал архиерею воды для умовения рук. Архиерей, отерши руки платом, накрыл им голову иподиакона, и послал его стоять перед местною иконой Спасителя с рукомойником и блюдом до самого великого входа. Так он и стоял. По вторократном омовении рук архиерей снова накрыл его платом, под которым он и шёл потом последний в великом входе и, по окончании его, опять стал на своё место, пока не наступило время рукоположения в диакона. При сем допущены бы ли два малых отступления от Требника, указывающего иподиакону держать плат на левом плече, и стоять перед красными, т. е. по нашему – царскими вратами.

В 8 часов отправились на экзамен, продолжавшийся уже девятый день. Довольно тесная и тёмная зала, обращённая окнами на запад, уставлена была на две трети длины своей скамьями. В глубине её под окнами, параллельно скамьям, стоял низкий и широкий диван. На свободном между диваном и скамьями пространстве поставлены были два стола: один – для экзаменующего, другой – для экзаменуемого. За первым заседали схоларх с секретарем, за вторым давал ответ вызываемый воспитанник. Южная пристенная скамья предназначалась для наставников, северная – для посетителей. На диване сидели, по восточному обычаю с поджатыми ногами, архиереи; в самом углу, против схоларха – Вселенский патриарх, за ним, по иерархическому порядку, другие патриархи и митрополиты. По положениям училища, никто из посетителей не может мешаться в ход испытания, ни сам патриарх, как кажется. Вызов воспитанников был по билетам. Испытание началось по греческой филологии. Разбирали Демосфена,¹⁵¹ св. Григория Богослова¹⁵² и др. писателей. Прежде всего ученик переводил писателя нанынешний язык, затем делал разбор места синтаксический, и даже грамматический, нередко отдаляясь в исследования и исторические – никогда, впрочем, сам собою, а всегда по требованию наставника. Потом испытывали по гражданской истории. Здесь ученик обыкновенно бойко читал лекции профессора, весьма редко прерываемый им. Затем спрашивали по кафедре турецкого языка. Это испытание длилось часа полтора и надоело всем. С дивана не раз заявляемы были тихо желания заняться чем-нибудь другим; но строгий схоларх положительно объявил, что он не может отступить от правил и должен переспросить все отделение. Испытание это производилось в том же порядке, в каком и по кафедре древней греческой словесности. Ответы давались по какой то хрестоматии, составленной из разных рассказов и анекдотов. Не лучше ли б было упражнять питомцев (почти всех умеющих говорить по-турецки) переводом на турецкий язык каких-нибудь богословских или богослужебных книг? На подобное замечание один владыка ответил мне, что питомцы, которых спрашивали, ещё не дошли до того, чтоб заниматься этим, а что, конечно, дойдут. Заключили испытанием по географии, где опять было то же самое, столько известно, чтение по мысленно зри мой тетрадке и соединённые с ним намёки профессора и подсказы товарищей. Доказательство движения земли, взятое ab absurdo¹⁵³ предполагаемого движения около неё всего неба, было сказано учеником таким положительным и вместе неуверенным тоном, что невольно заставляло усомниться, точно ли оно прошло через его со знание. Кто то из учителей пожелал, чтобы ученик повторил сказанное своими словами. Владыки поддержали смелую выходку учи теля. Оказалось, что подобное дело легче было предложить, чем исполнить. Усталость и жар положили конец сегодняшнему испытанию. Не успели кончить всего, что назначено было в программе. Остальное отложено на понедельник и будет кончено уже без патриарха, что, впрочем, не воспрепятствует завтра быть торжествен ному акту раздачи дипломов.

После обеда я воспользовался свободным временем и благо склонностью местных властей и около часа времени провёл в библиотеке училища. Здание выстроено в больших размерах по хорошему плану. Внутри светло и чисто. Вдоль стен тянется ряд больших и прекрасных шкафов. Все хорошо. Недостаёт книг. Громадность пустых помещений меня поразила до того, что сначала я по чти не заметил вовсе книг. Но присмотревшись мало помалу, я нашёл, что собрание их не так ничтожно, как казалось сперва. Есть все классики греческие, все отцы Церкви, все византийские историки, и даже не в одном экземпляре, anecdota Анжело Мая, ¹⁵⁴  греческий лексикон Стефана,¹⁵⁵ Бандури,¹⁵⁶ Дю канж¹⁵⁷ и много других дорогих изданий. В славянском отделе есть также сотни три книг и книжиц – скудные крупицы от богатой трапезы русской словесности, упавшие сюда как бы ненароком. Есть в библиотеке и отдел рукописей. Их около двадцати. Из них шесть или семь писаны на коже (X–XII вв.). Это суть: триодь и несколько сборников бесед отеческих. Из бумажных бросаются в глаза фолианты панегириков, расположенных по месяцам, XV или XVI века. Как редкость мне показан был сборник писем патриарха александрийского Мелетия Пига,¹⁵⁸ между коими есть несколько, адресованных к царю Феодору Иоанновичу.¹⁵⁹ «Их бы издать», – заметил я библиотекарю. «Едва удобно, – отвечал он, – в них немало есть кой чего против утеснителей нашей злополучной Церкви». Исключая последней рукописи, остальные достались училищу из одного олимпийского монастыря, разорённого турками, продававшими библиотеку его по 10 и по 5 «пар» 6 за книгу. Кроме сих рукописей, в церкви на хорах хранится остаток библиотеки древнего монастыря, заключающий в себе около 60 рукописей, между коими немалое число кожаных. Я отложил обозрение их до другого времени, ибо наступал уже час вечерни.

Вечерня длилась около часа. В церкви присутствовал сам патриарх. Он стоял на своём месте в мантии и клобуке. Внизу кафедры его, по правую руку стоял архидиакон, по левую ό τριτεΰων диакон, тогда как ό δευτερεΰων¹⁶⁰ служил вечернюю вместе с секретарём Синода арх. Александром (Ласкари).¹⁶¹ Предначинательный псалом и Сподоби Господи читаны были самим патриархом; пели уже не ученики, а патриарший псалт с канонархом. Разницы от того, впрочем, в пении никакой не было заметно, кроме того, что вместо молодого голоса слышался уже отцветающий. Во все время службы перед патриархом, с противоположной стороны церкви, стоял большой под свечник с зажжённою свечою. Это все, чем знаменовалось его присутствие в церкви. По окончании вечерни, встретив о. начальника заведения, я изъявил сожаление, что пение не производится всеми питомцами вместе, отчего оно получило бы несравненно большую приятность. Меня не скоро мог понять почтенный даскал. Сначала он подумал, что я говорю о попеременном чередовании в пении всех питомцев, и сказал было, что он именно об этом сам давно уже заботится, но не может достичь желанной цели. Когда же я успел объяснить ему совершенно мысль слов своих, он с удивлением посмотрел на меня и сказал: «Да мы держимся древнего чина Церкви. Положено петь нескольким, а не всем. Церковное пение не приходится для всех. При том же не у всех есть нужные голоса. Да если бы и запели, то все пойдут врознь». Столько возражений вдруг! Я заметил, что у нас в семинариях и училищах, где есть свои церкви, нередко не сколько сот голосов поют вместе и не рознят. «У вас другое дело, – возразил старец. – У вас другая музыка. Ведь вы у Европы заняли своё пение». Мы пели, отвечал я, и тогда, когда с Европою ещё не имели никаких сношений, а занимали все у вас. «Так, значит, мы с тех пор изменили своё пение, – заметил он с лёгкой иронией, – по тому что теперешнее ваше не похоже на наше». Нет, сказал я, вы могли не изменять его, но мы не считали такого или другого образа пения существенным в богослужении, и придумали свои напевы. «Ну, вот то то же и есть, что свои, – перервал он, – а наши не приходятся для совокупного пения». Да вы попробуйте, сказал я. Ведь если всякий из учеников знает петь в одиночку, то нет причины, по чему бы он не запел и вместе с другими. – Я нарочно распространился об этом предмете с почтенным схолархом. У греков существует всеобщее убеждение, что церковное пение не может, да и не должно быть иное, как только то, которым они теперь утешаются и которого не может вынести сколько-нибудь различающее музыку ухо. Эта слепая приверженность к укоренившемуся образу пения не может при носить желаемой пользы Церкви, поставленной на разноверном Востоке привлекать к себе других своим богослужением, – привязанность, простирающаяся до фанатизма! Корень и источник её именно здесь – в Великой Церкви. Сделанные в Вене переложения церковных напевов греческих на четыре голоса встречены были здесь с величайшим негодованием. Даже попытка то же самое нынешнее пение греческое обозначить постоянными крюками (как мы нотами), известная под именем Лезвиевой системы, встреченная в Элладе с восторгом, подверглась здесь жестокому преследованию. По старой системе не менее шести месяцев нужно к тому, чтобы научиться петь, а по Лезвиевой – достаточно к тому двух трёх дней. Но несмотря на

очевидное преимущество последней, в ней видят опасный¹⁶² неотеризм. Очень прискорбно подобное упорство, тем более что оно связывается с некоторого рода самообольщением.¹⁶³ Всего менее желалось бы видеть ограниченный взгляд на церковное пение там, где всего более можно ожидать отречения от положений шатких или во все ни на чем не основанных. Пели же сегодня на входе десять и более человек вместе: Свете тихий и пр. Отчего нельзя петь этой песни всем питомцам?

До захождения солнца оставалось ещё более часа. Я отправился в соседний монастырь Богоматери, находящийся на расстоянии четверти часа от обители Троицкой. Там ещё продолжалась вечерня. Небольшая и тёмная церковь византийской постройки была полна братий обители, ещё менее похожих на старцев, чем троицкие черноризцы. Это были дети всех возрастов от 10 до 20 лет, по преимуществу из купеческого сословия, все – пансионеры заведения, круглый год живущие внутри стен, исключая каникул. Их шумная молитва при вступлении нашем в церковь повеяла на меня знакомым, дав но заглохшим чувством детского приволья… Живые движения, быстрые взгляды, беспрерывная мена положений, беглый шёпот, чуть уловимые кивания и помавания разделённых пространством приятелей, весёлое подпевание псалту с черчением ногтём по стене и пр., все это говорило ясно, что тут под предлогом вечерни предлагалось братии только дисциплинарная мера. И от кого же было требовать иного положения дела? Если наполнявшее церковь общество довольствовалось умеренным подпеванием, и только в полуоборот смотрело на незнакомых посетителей, то это свидетельствует о его истинном, неподдельном благочестии. Надобно вспомнить, что оно молилось накануне роспуска по домам, а для некоторых – и выхода из школы… Звонкий голос читал: άγιος ό ό Θεός и пр. и после возгласа священника вся церковь запела тропарь: да веселится небесная и пр. Это поначалу привело меня в восторг. Но пение было до того не стройно, что сейчас же обнаружило в поющих совершенную неподготовленность. Видно было, что всякий пел по влечению души, без приказа и без зазыва. Урок почтенному схоларху свято троицкому! По окончании службы я познакомился с начальником заведения, архимандритом Анфимом (Мазараки), ионийцем, как и сосед его, преосвященнейший Константин. Он показал мне все замечательное в церкви, присовокупив, где нужно, исторические объяснения. Я предварительно знаком уже был с монастырём по изданной о нем в 1846 г. за писке. Зная, что при церкви есть и библиотека с 150 рукописями, из коих третья часть пергаментных, я горел нетерпением взглянуть на нее; но было уже поздно, да и совершенно безвременно по обстоятельствам училища. Посетив жилище начальника и получив от него приглашение быть завтра на публичном акте, я поспешил засветло возвратиться под гостеприимный кров Святой Троицы. Дорога шла, все спускаясь, сперва лесом, потом открытым косогором. По сторонам её кучками сидели на поляне питомцы, отдававшие нам почёт при нашем приближении, в то время как спутник мой усиливался доказывать мне, от избытка благой ревности о своём звании, что он стыдится даже показываться перед народом, зная, какое невыгодное впечатление производят на него ряса и камилавка. Нет, почтенный наставник! Твоя ряса говорит неиспорченному сердцу и непредубеждённому уму более, чем сколько может уничижить её покрываемое ею немощное тело!

Воскресенье, 9 июля

По звуку колокола жители и гости обители собрались в церковь на утреню, часов в 5 утра. Питомцы разместились по стоялкам вдоль стен. В притворе стали владыки. Середина церкви оставлена была для народа. Начало полунощницы благословил один из воспитанников, иеромонах, не позаботившись наложить на себя эпитрахиль. Канон троичный, по обычаю, был пет наскоро. Молитву к Пресвятой Троице тот же иеромонах так же без эпитрахили читал, обратившись лицом к народу. Достойно примечания то обстоятельство, что из Троичных песней св. Григория Синаита петы были только четыре, как указано в греческом Часослове, и притом только две из тех седьми, которые у нас положено петь. Равномерно и эктения Помолимся и пр. не есть та самая, которая положена на повечении; тогда как у нас в повечерней эктении замечено: и прочая, якоже предписано в полунощнице. Ни то, ни другое обстоятельство не имеет отношения к тем исправлениям, которые сделала Великая Церковь в Часослове в 1832 г. К началу утрени подошёл схоларх, занявший смежное с патриаршей кафедрой место. Кафизмы предварительно были вычитаны; оттого теперь удовольствовались прочесть одну Славу и не медленно запели воскресные тропари по непорочных, а затем и канон. Первые две песни его пели, остальные читали. В припевах к тропарям канона священномученика не было делано обращения к нему по имени, а говорилось в общей форме: Άγιε Θεοΰ πρέσβευε ΰρερ ήμων (Святый Боже, молися о нас). Пение производилось на два хора – и сперва без канонарха. Но преосвященнейший начальник приказал, тоже, конечно, для сохранения чина, провозглашать поемое одному из учеников, что меня немало смутило. Позволительно было ожидать от него более смысленного распоряжения. Пение с канонархом, сколько можно догадаться, вошло в Церковь в то время, когда книги были редки, так что более одного экземпляра церковь и не могла, может быть, иметь. Причём, естественно, для антифонного пения требовалось, чтобы кто-нибудь провозглашал слова песни или перебегал с книгою от клироса к клиросу (теперь канонарх де лает то и другое вместе). Нужно ли это теперь, когда на всякого поющего можно достать по экземпляру книги? Заботливый схоларх видимо был доволен, когда и канонархово чтение и псалтово пение пошли вместе, заглушая одно другое. Терпимым, и даже весьма приятным, бывает пение с канонархом, когда поющий много (как у нас), и когда поющие дожидают окончания слов канонарха, а канонарх выжидает поющих. Но при одном певце канонарх – один поющий, другой читающий, почти современно, по одной и той же книге, – это, да будет позволено сказать, не только излишняя роскошь, но и незаконное нарушение существенного характера церковного пения! Между тем пришёл патриарший протопсалт (вчерашний), пожилой человек, одетый в турецкое дзюбе (кафтан с широкими рукавами) и с фесом на голове. При нем был свой канонарх, мальчик лет 12, с сильным и звонким альтом, одетый подобно протопсалту. Вскоре прибыл и сам патриарх. Его встретили в дверях с зажжённой свечою, и ничем более. Облекшись тут же при входе в мантию,¹⁶⁴ он прошел к своему месту, благословил народ при пении ему обычного многолетия и стал по вчерашнему, на высоте, обратившись лицом к северу. У противоположной колоннады поставлен был перед ним, как и вчера, под свечник с зажжённой свечою. Псалт начал петь катавасии канона, а за ними сейчас же – песнь Богородицы. Затем читалось в алтаре Евангелие, которое вынесено было потом патриарху, а за ним и всему народу, для лобзания. Во все почти продолжение утрени из алтаря не переставали выглядывать через царские двери разные лица. Меня сильно возмущало это простодушное заявление безвременного любопытства. Я положил при удобном случае пожаловаться схоларху на такое отступление, как мне казалось, от доброго чина, как вдруг и его умное и доброе лицо показалось там же. Оставалось пожаловаться в какую-нибудь ещё высшую инстанцию, но сомнительно, чтоб и там не повторилось то же самое! Нет! Чтобы действительно ввести строгий не чин (который, как видно, может быть понимаем различно), а боголепный порядок при богослужении Востока, недостаточно того, чтобы тот или другой представитель церковной власти одушевлён был искренним желанием делать добро, а надобно, чтобы он видел лучший порядок вещей, и ещё более – чтобы воспитался в духе его. Без этого легко может повторяться поразивший меня однажды случай с одним, весьма почтенным иереем, который, стоя в алтаре, заметил, что двое молодых людей в церкви громко поздоровались, и потом в течение всей службы не переставал шуметь по поводу замеченного им бесчиния. Не менее желалось также, чтобы в Высшем духовном училище Востока было более уважения к церковному уставу и чтобы отступления от него, извиняемые более или менее в приходских церквах, считались здесь непростительными. Так: отдельное пение катавасии и чтение Евангелия после канона могли бы не иметь места за утре ней, которой внимают столько приготовляемых для иераршества лиц и которую одобряет своим присутствием сам Вселенский патриарх.

Литургия следовала непосредственно за утреней, даже отсекла у неё конец, т. е. все, что следует за великим славословием. Служащими были: архиграмматей Синода и девтеревон. Всякий раз, как священнику нужно было благословлять народ, вместо него делал это патриарх с своей кафедры. Апостол читал нараспев малый канонарх, взлезши на одну высоту с патриархом, прямо против патриаршей кафедры, с противоположной стороны. Символ веры и молитву Господню читал сам патриарх. Четыре раза он сходил с своей кафедры на помост церковный для молитвы: в самом начале Литургии при возглашении слов благословенно царство и проч., на великом входе, во время преложения и во время явления Св. Даров. Молитва его во время преложения Св. Даров невольно напомнила мне подобную же молитву другого патриарха – старого Рима. Папа, стоявший целую литургию, так же, как и Константинопольский собрат его, на возвышенной кафедре, только не с правой, а с левой, царской стороны церкви, одетый также в подобие мантии (парчовой), украшенный епископской митрой, при наступлении таинственной минуты сошествия Святаго Духа на предложенные Дары, сошёл на середину церкви, где пред малым налоем преклонил колена, и, закрыв лицо руками, молился под глухие, потрясающие звуки органа. Живо па мятно мне ещё то глубокое впечатление, которое оставила в душе моей эта молитва. И вот мне как бы виделся теперь тот коленопреклоненный образ из за склонившейся смиренно непокрытой головы патриарха! Есть же между вами, Брунон¹⁶⁵ и Керуларий,¹⁶⁶ точка единения, самая дорогая христианскому миру и всему человечеству – вера в животворящее таинство человеческого обожения существенным единением с Богочеловеком. Драгоценнейшим наследием, оставленным земле Господом Иисусом Христом, вы пользуетесь оба нераздельно. Оба вы, услышав глас Его, ходяща в Раи, выходите к Нему с любовью на встречу. Любви сей ужели недостаточно к тому, чтобы пред лицом Его братски посмотреть друг на друга, заплакать от взаимного горя давней и горькой разлуки и призвать мир весь к сладкому утешению увидеть Петра и Иоанна опять вместе? О, когда это будет? Когда раздранный хитон Господень зашьют преподобные руки? Когда призванные к трапезе Господней ученики перестанут препираться о том, кий мнится их быти болий? Будет все это, конечно, не когда – во исполнение положенного уверения Христова о едином стаде и едином Пастыре. И блажен тот род, на долю коего выпадет несравненная радость быть свидетелем чаемого веками примирения! Но возвратимся к самому обычаю, увлёкшему нас к неуместному, может быть, отступлению. Схождение с занимаемых молящимися мест в известные времена богослужения есть общее в Греции. Что оно значит? Когда я спрашивал о причине его, мне отвечали: так следует. Но причина была не в одном: так. Обычай этот, как и многие другие в церкви, вышел из монастырей, где братия при богослужении постоянно занимают определённые места в ряду пристенных стоялок. Там они стоят, приседают и сидят, опершись руками на выступы стоялок. Находясь в подобном положении, они не могут делать поклонов, и всякий раз, как хотят помолиться, сходят на пол. Естественно, что кто стоит на полу, тот не имеет нужды в подобном перемещении. Но и тот, кто хотя стоит на какой-нибудь возвышенности, но может на ней свободно молиться, не должен бы, возмущая покой других, сходить с неё, во уважение единственной причины: так. Достоуважителен чин, но чин разумный. Ещё одно обстоятельство. Положено в известные времена богослужения монашествующим стоять с открытой головою, тогда как вообще требуется, чтобы они не открывали голов. Какие же это времена? В уставе нашем сказано: при произношении слов Господних, при входах и в явление Даров. На основании, конечно, первого положения мы открываем голову при чтении Евангелия. В греческой церкви это не соблюдается. Сколько мог я заметить, только сам читающий (и то не всегда) открывает голову. Зато считается непременным правилом снимать камилавку при возглашении, в начале Литургии, слов: благословенно царство и проч. Равно мерно при чтении Символа веры положено стоять с открытою голо вою. Здесь, в обители богословов, я не заметил собственно, чтобы держались одного какого-нибудь порядка. И два рядом стоявшие питомца поступали различно. Вообще же становится ясно, что в училище не только не преподаётся с кафедры, но и не берётся вовсе во внимание весьма важная часть духовного образования: практика православного богослужения. А что сказать о том обстоятельстве, что лицом к лицу перед патриархом, и именно из его официалов, некоторые всю службу стояли в фесах, которые приподнимали несколько, наклоняясь по направлению к патриаршей кафедре всякий раз, как молитва церкви относилась к лицу патриарха? Это уже этикет. Соглашаясь, что в том собственно предосудительного ещё ничего нет, нельзя не признать за ним некоторых последствий, подающих повод к соблазну. Так, например, за самой кафедрой патриаршей стоял один господин, одетый по европейски, с шляпою на голове. Если бы его спросил кто-нибудь, отчего он, наперекор всякому приличию, не отложил мирского украшения своей головы в храме Божием, я не сомневаюсь, что он сослался бы в этом на пример сказанных официалов. А ведь порядкам Великой Церкви подражают повсюду в Греции!

После обедни все иерархи собрались в зале, где вчера производился экзамен. К трём патриархам – константинопольскому Иоакиму, александрийскому Иакову и Иерусалимскому Кириллу присоединился ещё четвёртый, бывший Вселенский Кирилл. Всего архиереев было около двадцати. Последовало обычное угощение вареньем и кофе. Публика заглядывала из сеней на собор святителей, и почётнейшие из неё даже дерзали входить внутрь заседания и брать благословение его всесвятейшества. Все собрание встало при входе великого логофета, пожилых лет человека, с сухим, необыкновенно скулистым лицом, в форменном турецком сюртуке и фесе. Он у первосвятителя взял благословение, а прочим владыкам делал быстрые приветствия рукою на образец турецкий. По мнению европейской дипломации, это есть совершенный тип византийского грека. Не имеющему опытности и прозорливости дипломатической и судящему в скромных размерах сельского наблюдения, великий логофет пред лицом собора архиереев мог более представляться характеристикой писаря пред волостным начальством, чем заявлять собою ещё не очертившийся хорошо тип византийского грека. Византийский грек, конечно, не пользуется репутацией в Европе, но он может утешать себя тем, что Европа ему обязана сильнейшим из орудий своей политической жизни – дипломацией. Дипломация в Константинополе – на своей родине. Логофет вел с патриархом интимную беседу, бегая взором по всей зале и, видимо, ведя в то же время мысленно другую речь, и может быть даже – не одну… Нет! У кого достало мужества, терпения и сноровки выдержать себя перед лезвием Османова меча до тех пор, пока он заржавел и притупел, тому можно простить его турецкие приветствия грекам, греческие – туркам, а европейские – Европе.

Звон колоколов возвестил время идти на церемонию. Все бывшие в зале пошли в церковь по чину – младшие вперёд. Храм был уже полон народа. Посередине его стоял столик. От него к алтарю в виде буквы «П» расставлены были диваны. Вошед в средину остававшегося между диванами пространства, патриарх облачился в мантию и малый омофор. Архидиакон надел поверх рясы орарь; и все начали петь тропарь храма и несколько других стихир. Потом следовала сугубая эктения; и первая часть церемонии была кончена. Его святейшество разоблачился. Все сели. Сидевший с боку столика схоларх привстал, поклонился собору и начал говорить речь к оканчивающим курс воспитанникам, стоявшим с противоположной стороны столика. Худое и жёлтое, но светлое лицо его попеременно то оживлялось, то печатлелось смертным покоем. Каждое слово его излетало из сердца и, передаваясь дрожащим, симпатическим голосом, в свою очередь, падало на сердце. Многократно прорывались у него слезы, и речь совсем замирала. Дивно было для непривычного слушать эту исповедь отца перед детьми. Слушавшие были в глубоком умилении. Если бы при этом почтенный педагог хотя малый намёк сделал на то, что упорно преследующий его недуг может скоро положить предел трудам его, нет сомнения, слушатели разлились бы плачем. Так все было готово к тому. Глубокой грустью веяли заключительные слова речи, едва уже исходившие из ослабевшей груди старца: τεχνια μου. Έιρήνη ΰμίν. Έιρήνη ΰμίν. Затем секретарь читал протокол двух заседаний, относившихся к выпускаемых из заведения воспитанникам, т. е. двух дней, в которые они были испытываемы, 1 и 3 июля. После чего началась раздача дипломов.¹⁶⁷ Секретарь, взяв в руки диплом, читал его в слух всех, а схоларх, в свою очередь, читал писанное на особом листе наставление, как бы завещание училища оставляемому его питомцу, в ответ на которое питомец, с своей стороны, читал перед схолархом на другом листе написанное обещание служить верно Христовой Церкви. Последнее он тут же подписывал, в первый раз назвав себя учителем богословия. Затем диплом вместе с наставлением свёртывался, перевязывался голубой лентой и передавался новому дидаскалу. Получив его, тот отправлялся к патриархам и собору для благословения и получал поздравления. Это повторялось пять раз. Затем секретарь объявил, что шестой закончивший курс питомец (болгарин родом), так как не изъявил пока готовности принять священный сан, то и не получает (до времени) своего диплома – согласно с положениями училища. В заключение он прочитал протокол самого заседания нынешнего. Когда таким образом все готово было окончиться, один из новопроизведённых дидаскалов обратился к собранию с прощальной речью, распадавшейся на три части. Первая относилась к патриарху и архиереям, вторая – к схоларху и наставникам, третья – к остающимся в училище питомцам. Речь вообще была хороша, но произношение не было сердечное. Только в обращении к схоларху слышалось несколько чувства. Выслушивая столько заслуженной себе похвалы, смиренный наставник с опущенным взором чуть заметно шептал вопросительно: так? – и тонкая, несколько ироническая улыбка пролетала по устам его. Каждый из выпускаемых воспитанников имел готовую свою речь; и жребий решил, кому должна была достаться честь представлять собой других перед Церковью, училищем и обществом. Усталые и облитые потом, разошлись зрители трогательной и полной смысла церемонии. Ё

Памятуя вчерашний зазыв другого, не менее достопочтенного схоларха, я поспешил в Богородичный монастырь на выпускной акт торгового училища. Там ещё продолжался экзамен. Собственно говоря, это уже не был экзамен, а так, для утешения публики, оставлено было несколько вызовов наилучших, как можно думать, воспитанников по наиболее занимательным предметам – с целью занять её чем-нибудь до тех пор, пока окончится акт в богословском училище, и тамошние посетители будут свободны перейти сюда. Огромная зала, весьма невзрачная впрочем, на две трети длины своей была наполнена народом. За перегораживавшим её во всю ширину столом сидели члены эфории училища, схоларх и учители. Впереди стола сидела избранная публика, а за нею – толпа, из которой выступали вызываемые к ответу ученики. Вскоре прибыл его блаженства патриарх Иерусалимский, почётный председатель эфории, который и занял главное место за столом. Вызвали бойкого юношу. Учитель французского языка предложил ему рассказать что-нибудь о Монтескье. Полился неудержимый поток французского красноречия, продолжавшийся минут около десяти и окончившийся чтением чего то по тетрадке вроде политического обозрения современного мира, обязанного своим блестящим развитием будто бы идеям Монтескье и Ж. Ж. Руссо. Затем следовало не столько занимательное испытание по латинскому языку, потом по турецкому (статья об адрианопольском мире) и, наконец, по науке торговой. Точно из могилы выходивший, глухой, но сильный голос скелетовидного наставника боролся у доски с звонким и резким голосом ученика, чертившего мелом образчик счётной книги банкирской. Публика, живо заинтересованная предметом, весело следила за быстрыми движениями будущего кассира или банкира и хохотала на бесприкрасные выражения наставника, дышавшие неподдельной жизнью магазина.

Испытание кончилось. Блаженнейший патриарх Святого Града облачился в мантию, а архидиакон его сверх рясы наложил на плечо себе орарь. Началось славословие – по примеру бывшего в Троицком училище. Окончив молитву, все по прежнему сели по местам. Среди воцарившейся тишины схоларх встал и обратился к публике с речью, живой и сильной, весьма удачно сложенной. Говоря её, старец не по летам одушевился. Голос его громко разносился по зале, и руки были в непрестанном движении. Впечатление сильное произвела кстати проведённая им параллель между народом греческим и евангельским меньшим братом – больным, нагим, алкавшим и жаждавшим… Когда он окончил, встал рядом с ним сидевший чиновник министерства народного просвещения и языком сколько искренним, столько же и официальным немало времени давал воспитанникам наставления, исполненные самого положительного благоразумия – уверял публику от лица правительства в высокой ревности его величества султана о благе и просвещении его христианских подданных, и просил всех содействовать государю в доброй цели. Речь вызвала восклицания публики о долгоденствии нового монарха. Один из эфоров счёл нужным ответить на это кратким изъявлением благодарности попечительному правительству и выразил надежду, что благие цели его будут исполнены… Поразила меня при этом противоположность двух последних ораторов. Один из них представлял собою образчик строгого, важного и холодного Аристида,¹⁶⁸ а другой – подвижного, живого и весёлого Алкивиада.¹⁶⁹ Первый был в полном сознании важности настоящей минуты, своего положения и своего слова. Второй, улыбаясь и разводя руками, чуть не расшаркиваясь, считал, по видимому, все, что происходило перед ним, одной формой, или даже и игрой. И между тем оба были греки, оба – византийские! Не ошибусь, думаю, если скажу, что ни тот ни другой из них не выявил собственно, в настоящем случае, своего истинного греческого характера. Первый, конечно, чувствовал неестественность своего положения между соотчичами, представляя собою иноверную и иноплеменную власть, и говорил потому с несвойственной греку (когда он между греками) сдержанностью. Второй, видя перед собой грека в образе турка, не мог также удержаться на золотой середине естественности и дозволил себе фамильярность, выходящую за пределы публичного этикета. Все в этой, не разгаданной своими судьбами империи сдвинуто с своего места, неестественно, перепутано и, по видимому, неразрешимо!

Кстати вышел ещё один оратор – представитель будущего поколения, один из оканчивающих курс, юноша 18–20 лет. Лёгкий, беглый поклон его публике с первого раза показал, что он будет говорить без стеснения. И точно, с совершенной свободой и непринуждённостью молодости полилось его живое и резвое слово, касаясь всего и не останавливаясь долго ни на чем. Он и благодарил, и просил, и обещал, и жалел, и радовался, и хвалился, и надеялся, даже утешал, даже сетовал… Намекнув на недавнюю прискорбную кончину одного из эфоров, самого сильного и деятельного между членами, он говорил оставшимся в живых, чтобы они не унывали и действовали мужественно… Рассказывая о пожертвованиях соплеменников в пользу училища и вообще народного образования, он превознёс похвала ми кого-то с истинно эллинским любочестием, содействовавшего ка кому то предприятию. Добрый юноша! Если это твоё собственное слово, то тебе делает честь твоё тёплое патриотическое чувство; но если ты повторяешь слова своих учителей, то им непростительно держать тебя в заблуждении насчёт чьего бы то ни было привилегированного любочестия. Но трогательно поистине и восхитительно было в речи юного оратора его обращение к питомцам заведения. «Вы должны быть лучше нас», – говорил он с большим достоинством младшим курсам; и за такой оборот стоил действительно тех рукоплесканий, коими была покрыта речь его. Потом следовала раздача аттестатов, чем и закончился акт.

В тот же день, после четырёхчасового быстрого плаванья, я был уже дома, дав учёным обителям слово, при первом досуге, возвратиться под гостеприимный кров их для обозрения их замечательных библиотек.

Несколько слов о преподавании славянского языка в Халкийском богословском училище Константиполе

Протоиерей Серафим Серафимов

(«Херсонские епархиальные ведомости». 1864. № 14. С. 771–779)

В № 16 газеты «День» г. Ассирийский по поводу статьи г. Неклюдова о посвящённых монастырях говорит, «что влияние Халкийского училища на христианское население в Турции преувеличено г. Неклюдовым; что в нем, хотя и преподаётся славянский язык, но кроме нескольких учебников по этому предмету, он более ничего не видел; а богослужебных книг училище вовсе не издаёт». В какой мере справедлив этот отзыв, – предоставим самому Неклюдову отвечать своему антагонисту. Замечание же г. Ассирийского об учебниках славянского языка в Халкийском училище даёт нам только повод сообщить здесь несколько достоверных данных о введении этого пред мета в Халкийской семинарии и о дальнейшей судьбе его. Пусть фак ты говорят сами за себя. Мы рады всякому случаю делиться с читателями тем или другим сведением о современном нам православном Востоке. При том жизнь всякого училища вообще представляет для наблюдателя много поучительных сторон: а движение науки в таком училище, каково Халкийское, без сомнения, имеет особенный интерес для благочестивого друга многострадальной Церкви: оно пока служит единственным, главным рассадником высшего духовного образования на Востоке.

В 1844 г. восточные патриархи вместе с членами Константинопольского Синода основали общими силами первую духовную семинарию на небольшом острове Константинопольского пролива – Халки. Для помещения учащихся избрали полуразрушенный монастырь, начало которого приписывается знаменитому патриарху Фотию; след. восходит до IX в. Там, около древнего храма Пресвятой Троицы приютилось на первый раз не более 40 человек, большею частью взрослых, даже молодых иноков, движимых, по словам А. Стурдзы, желанием облечься во всеоружие Божие для служения слову истины. Бог послал им и благонадежного руководителя – наставника в лице архимандрита (а ныне митрополита Ставропольского) Константина Типальдоса, уроженца Кефалинии. Благочестивый и учёный муж, повинуясь зову Константинопольской Церкви, принял на себя должность схоларха (ректора) и с тех пор посвятил себя образованию духовного юношества. Кроме неусыпных трудов на этом многотрудном поприще, преосвященный Константин не замедлил (именно в 1847 г.) ознаменовать управление своё мыслью дотоле новой и светлой: он ввёл в Халкийском училище постоянное преподавание церковнославянского языка и вверил эту важную должность учёному сербу. Искренним желанием его было ввести и русский язык, но подозрительность турков не позволила осуществить это благое желание; тогда начальство училища ограничилось открытием только кафедры славянского языка. Стоит только взглянуть на карту Константинопольского патриархата и обратить внимание на духовные сношения Востока с Православной Русью, чтобы оценить вполне мудрое распоряжение прозорливого наставника. Прошло не более четырёх лет, и заботливость его стала приносить желанные плоды. А. С. Стурдза, с особенной любовью следивший за ходом этого дела, в 1848 г. писал в «Москвитянине» следующее: «В “Телеграфе Босфорском” напечатано подробное известие о публичном испытании, которое производилось в Халкийском училище. Воспитанники богословского класса юной семинарии выдержали испытание в присутствии самого патриарха и синодальных митрополитов. Четыре иеродиакона в награду за успехи удостоены степени проповедника и посылаются уже на дело проповеди. В низших классах успехи оказались не менее удовлетворительными по церковной истории, по словесности греческой, латинской и по славянскому языку. Питомцы уже свободно читают наши церковные книги в залог будущей деятельности их на поприще служения и проповеди в болгарских и сербских областях. Отрадно было видеть быстрые успехи их в знании языка славянского, которого звуки во время испытания сменялись речами и стихотворениями греческими». Так писали об этом предмете за 16 лет пред сим.

А вот и новейшее известие. «Успешно ли идёт теперь преподавание славянского языка в Халкийском училище?» – спросили мы на днях о. архимандрита, настоятеля здешней (одесской) греческой церкви, который, будучи сам воспитанником названной семинарии, естественно интересуется всяким известием о современном состоянии её. «Да, – отвечал он, – даже один из знакомых мне воспитанников ведёт со мной переписку на славянском языке. И замечательно, – прибавил о. Гр., – юноши из греков чрезвычайно овладевают этим предметом». В 1861 г. почтенный и глубоко учёный настоятель нашей посольской церкви в Константинополе о. архимандрит Ан-ъ был сам свидетелем испытания в Халкийском училище, и хотя, к сожалению, об успехах учеников в славянском языке ничего не сообщает, но он был обрадован живым сочувствием к нему (языку) преосвященных митрополитов – покровителей семинарии. «Из восьми или десяти сидевших за столом владык, – говорит он, – почти всякий мог заявить чем-нибудь свои сведения в славянском языке, не говоря уже о митрополите Гварлицком, который объясняется свободно и да же не раз проповедовал по-сербски. В Элладе (т. е. королевстве греческом) услышать слово славянское в устах греческих есть большая редкость. В учебных заведениях не даётся ему места. В турецкой Греции утешительно видеть более справедливости» . ¹⁷⁰

Выше было сказано, что преосвященный ректор училища поручил преподавание славянского языка учёному сербу. Это был иеромонах Иоанникий Дмитревич, составивший грамматику славянского языка. Преемником ему был иеромонах Неофит Риллиот, или проще – Рыльский; этот учёный и глубоко уважаемый труженик издал в 1852 г. и «Хрестоматию». ¹⁷¹

«Грамматику» о. Иоанникия нам не случалось видеть; а «Хрестоматия» у нас под рукою. Считаем не лишним изложить содержание замечательного учебника и приёмы, которыми руководствовался составитель его. Пусть специалисты произнесут правдивый суд, насколько книга удовлетворяет своей цели.

В предисловии о. Неофита к сборнику прежде всего заслуживают внимания следующие слова: «Кафедра славянского языка в Халкийском училище есть дело, плод высокого попечения Церкви о сущих в Болгарии православных приходах». Затем преосвященный трудолюбец говорит: «Как цель училища образовать достойных единоплеменников, то признано не только справедливым, но и неизбежно необходимым знакомить воспитанников с древнеславянским языком, который изначала доныне употребляется в общенародном богослужении, ¹⁷² тщательное изучение его как корня новейших диалектов: болгарского, сербского и др. есть существенный долг будущих  проповедников слова Божия. Но это изучение в Халкийском училище сопряжено было с величайшими неудобствами по недостатку необходимых к тому пособий: грамматики, словаря и т. п. И скудность сия долго бы не была предотвращена, если бы не преосвященный митрополит Ставропольский Константин Типальдос, мудрый училища правитель и наш по духу отец. Движимый достохвальной ревностью, он убедил предшественника моего составить грамматику славянского языка, а меня – составить “Хрестоматию”. <…> Повинуясь убеждениям и увещаниям его и приклонився от примерныя ревности, собрал я славянскую “Хрестоматию” от малых, яже имел и яже возмогал обрести славянских книг наставляем всегда мнением и советом Его Вы сокопреосвященства. Не пощадив же и трудов и неудобностей, предал себя многотрудному делу сочинения лексикона объемлемых во всей “Хрестоматии” речений».

СОДЕРЖАНИЕ СБОРНИКА

1. Избранные места из Св. Писания, по Библии московского издания, именно: из книги Бытия, Царств, Притчей Соломоновых, Сираха, Св. Евангелия, Деяний, Посланий Апостольских и Апокалипсиса.

2. Переводные слова знаменитых отцов Церкви, как то: св. Златоуста (слово в неделю мытаря и фарисея, в неделю о блудном сыне); св. Иоанна Дамаскина (слово об усопших в вере); св. Кирилла Александрийского (слово в неделю Ваий); св. Епифания архиепископа Кипрского (слово о погребении тела Господа нашего Иисуса Христа); св. Григория Богослова (слово на св. Пасху и на Пятидесятницу); св. Василия Великого (слово на текст: внемли себе, и слово о посте). На эти статьи пал мой выбор, говорит о. Неофит, потому что оригиналы их обыкновенно помещаются в хрестоматиях или энциклопедиях греческих. Таким образом ученикам даётся удобство сличить один язык с другим, что много способствует успехам.

3. Затем из творений св. Димитрия Ростовского выбраны следующие статьи: слова на Рождество Христово из текста: таинство странное вижу и преславное; о страхе Божием и слово в неделю мироносиц из текста: Иисуса ищете Назорянина распятаго: воста несть зде. Выбор этот также делает честь вкусу автора “Хрестоматии”, ибо первое слово исполнено глубоких соображений богословских, второе – особенной силы назидания для юных сердец, а третье отличается необыкновенной занимательностью и игривостью как мысли, так и изложения, что немало привлекает юный ум к чтению и изучению. Из исторических произведений блаженного иерарха помещены: 1 – житие и труды преподобных отец наших Мефодия и Константина, нареченного Кирилла, епископов Моравских, учителей Славенских (празднование 11 мая) и 2 – житие св. равноапостольного великого князя Владимира, всея России самодержца и просветителя.

Наконец, в виде прибавления приложены к сборнику «Мали некии стихотворения, отрывки разных стихотворцев, как опыт еже у славян стихотворного слова». Отрывки эти взяты преимущественно из сербских поэтов. Между прочим, помещена и надгробная преосвященного Стефана митрополита Рязанского по погребении св. Димитрия Ростовского.

При составлении Словаря славянских слов с греческим переводом о. Неофит руководился следующими пособиями: 1) трёхъязычным лексиконом Поликарпова, 2) церковным словарём Алексеева, 3) церковно-славянским словарём Соколова и 4) словарём Российской академии.¹⁷³

Тот же трудолюбивый славянист в 1849 г. перевёл на славянский язык службу св. Равноапостольному Фотию, патриарху Константинопольскому, составленную митрополитом Константином Типаль дом. «Настоящую св. службу, – говорит о. Неофит, – я перевёл на славянский язык в употребление всех в Болгарии нашего отечества св. церквей, славянским языком Богу песни воссылающих, движимый благоговением к величайшему святителю, первейшему православных и храбрых болгаров просветителю и апостолу.

Что касается нынешней патриаршей типографии, в которой из даны упомянутые нами книги, то она первоначально основана была (в 1797 г.) блаженным патриархом мучеником Григорием под именем Эллинской. Но до учреждения Халкийского училища в ней печатались лишь одни послания и окружные грамоты патриархов церквам славянских епархий. Патриарх Герман, основатель Богословской семинарии, по возобновлении зданий типографии, расширил и объем её деятельности: теперь в ней печатаются, кроме учебников славянских, самонужнейшие церковные книги, как то: служебники, требники и отдельные службы тому или другому святому. Полного же круга богослужебных книг, как уверяет и г. Ассирийский, типография точно не издаёт; но она не издаёт круга и греческих богослужебных книг. ¹⁷⁴Причиной этому, вероятно, стеснённые финансовые обстоятельства самой патриархии.

От души и сердца желаем о. Неофиту и сотрудникам его, силою многою, подвизаться на поприще славянской письменности, в пользу единоплеменных ему братий наших во Христе. Да дарует им благо дать св. Духа неугасимую ревность, одушевлявшую блаженнейших первоучителей славянских Кирилла и Мефодия!

В. В. Каширина,

доктор филологических наук

В 2010 г. в Издательском совете Русской православной церкви (РПЦ) образован научно редакционный совет по изданию творений святителя Феофана, Затворника Вышенского, в состав которого вошли ведущие светские и церковные исследователи. Возглавил совет митрополит Калужский и Боровский Климент, председатель Издательского совета РПЦ, его заместителем стала М. И. Щербакова – заведующая Отделом русской классической литературы ИМЛИ РАН, доктор филологических наук, профессор. К работе совета был привлечён широкий круг экспертов – специалистов в различных областях церковно-исторической науки. Ряд членов и экспертов совета – игумен Евфимий (Моисеев), протоиерей Александр Тузков, С. В. Лизунов, Н. И. Соболев, О. В. Лада – в мае и октябре 2011 г. участвовали в экспедициях в Русский Свято Пантелеимонов монастырь на Афоне (Русик), в результате которых были по лучены цифровые копии рукописей святителя Феофана. Святитель тесно сотрудничал с издательством Пантелеимонова монастыря, особенно в последние годы жизни. После кончины святителя Феофана монастырь за 10 тыс. руб. серебром выкупил у наследников рукописи его творений и право на их издание. К сожалению, опись первоначально переданного в обитель архива святителя не сохранилась. Сегодня в монастырской библиотеке все его материалы (104 документа) собраны в личном фонде и включены в одну опись из 47 ед. хр.¹⁷⁵

Важным источником для характеристики взглядов святителя Феофана на церковно-общественные вопросы наряду с его письмами и сочинениями стали заметки на полях чужих произведений. Инскрипты раскрывают отношение Феофана к злободневным проблемам современности: переводу Священного Писания и богослужебных текстов на русский язык, греко-болгарской схизме, событиям русско-турецкой войны 1877–1878 гг., распространению толстовства и мистических лжеучений. Проиллюстрируем это на примере рукописи 1850 г. «Ключ к Восточному вопросу», посвящённой роли католицизма в событиях всемирной истории.¹⁷⁶ Она хранит многочисленные собственноручные пометы святителя Феофана, которые позволяют реконструировать его взгляды на проблемы, которым не были посвящены отдельные работы святителя.

Автора избранной нами афонской рукописи удалось установить благодаря аналогичному по содержанию тексту, обнаруженному в собрании книг Леонида (Кавелина) Отдела рукописей Российской Государственной библиотеки.¹⁷⁷ Прежний владелец указал на обороте обложки: «Из рукописей архимандрита Моисея»,¹⁷⁸ а также инициалы автора: «С. Б.». Нетрудно было определить, что оптинская рукопись принадлежит генерал лейтенанту, известному кораблестроителю, издателю журнала «Маяк» (1840–1845 гг.) Степану Онисимовичу Бурачку (1800–1877). Он был глубоко верующим человеком, близким святителю Феофану и оптинским старцам, переписывался с Макарием Оптинским. Появление отдельной рукописи, посвящённой взаимотношениям католиков и православных, возможно, вызвано знаменитым «Окружным посланием» папы Пия IX от 6 января 1848 г. с призывом к православным принять папизм: «Мы не возлагаем на Вас никакого груза, кроме того, что необходимо, а именно, что Вы, вернувшись к единству, согласившись с нами в исповедании истинной веры, которую католическая Церковь сохраняет и которой учит, и далее, чтобы Вы хранили единство с самой Церковью и с этим Верховным Престолом Святого Петра».¹⁷⁹ Послание резко отклонил Собор восточных патриархов, который состоялся в мае 1848 г. в Константинополе под председательством Константинопольского патриарха Анфима.

Очевидно, сама постановка данной темы была очень актуальной и злободневной для того времени, ведь именно тогда Степан Онисимович работал над рукописью «Ключ к Восточному вопросу», которая затем оказалась и у святи теля Феофана, и в келейной библиотеке настоятеля Оптиной пустыни архимандрита Моисея. В рукописи 12 глав, в которых раскрывается, каким образом столкновения католичества с православием повлияли на развитие событий всемирной истории – от разделения Церквей, крестовых походов до крупнейших военных столкновений XIX в. За меток святителя Феофана на её полях тоже 12. Наибольшее их количество (7) относится к первой главе под заголовком «Восточный вопрос современен первобытному человеку и Церкви. Что такое Православная церковь?»

Три пометы касаются второй главы «Латинство, от падшее от Православной церкви: учением в ересь, жизнию – в язычество»; по одной – седьмой главы «Существенные причины страха и злобы латинян против России. Война» и восьмой «Вековые козни Австрии против России и против православия в Турции и замыслы французов и Папы для окатоличивания византийцев. Чудо разрушения этих замыслов самим Наполеоном III». Некоторые замечания святителя Феофана довольно пространны и носят сугубо богословский характер. Так, в рукописи из афонской библиотеки значится: «…для спасения недостаточно одного учения, просвещения. Человеку, преисполненному всякого зла и не могущему о себе творити ничесоже доброго, необходимы сообщения свыше всяких сил, дарований и оживотворяющих действий Духа Святого. Это совершается посредством церковных божественных таинств и посредством церковных благодатных пособий».¹⁸⁰ Фразу «посредством церковных благодатных пособий» святитель предложил заменить одним словом «священнодействия», а напротив данного абзаца пояснил: «Таинства суть благодатные пособия – обычные, всеобщии… других нет. Если же то чрезвычайные, непосредственные некоторым только лицам – особенною промысли тельною любовию Божиею даруемые».

Мысль автора рукописи о том, что «все божественные таинства и все церковные пособия, совершаемые над внешними вещами посредством таинственных священно действий, недоведомым, но совершенно действительным образом, служат посредствами сообщения Духа Божия с духом человека и благодатных даров Духа Святого с душею человека»,¹⁸¹ вызвала следующую реакцию Феофана: «Священнодействия от таинств надо резко различать… Священнодействия не дают дары Св. Духа; но дарованный чрез таинства дар возгревают, возвышают». Прочитав в рукописи слова: «Церковь как видимые храмы, со всем, что в них находится, собирается и совершается»,¹⁸² – святитель написал на полях: «Это можно и не ставить в ряд других столь важных значений, ибо и на открытом поле можно церковствовать».

Некоторыми замечаниями Феофан Затворник пожелал уточнить исторические факты. Так, автора, написавшего: «патриархов к VIII в. установилось семь: Римский, Константинопольский, Александрийский, Антиохийский, Иерусалимский, Грузинский (католикос) и армянский (католикос)»,¹⁸³ – он поправил следующим образом: «Армяне к VIII в. были уже не в общении с Церковью. Если считать независимых, то лучше поставить Кипрского, Ахридонского, Аквилейского». Чуть ниже по тексту, где сказано: «…случалось, что миряне первые усматривали неправославие своего Патриарха или епископа и начинали обличение заблуждений»,¹⁸⁴ святитель напомнил, что «первый голос против Нестория подали христиане константинопольские, по услышанию в церкв. проповеди слово “Христородица”».

Одно из утверждений автора афонской рукописи в от ношении истории Пап с VI по IX в., представлявшей «самую чёрную и печальную картину падения Западной Римской церкви, в которую то там, то сям начали вкрадываться и укореняться отступления от апостольского соборного вероучения, церковных преданий, чиноположения, порядков и обычаев, по всем вышеисчисленным пяти значениям»,¹⁸⁵ по мнению Феофана, требовалось подкрепить верными примерами и указаниями.

Сугубо читательские размышления святителя вызвал следующий фрагмент афонской рукописи: «Ужели в самом деле Господь забыл свою возлюбленную, паче жизни своей любящую его Церковь православную? Ужели он оставит её под игом магометанства во веки веков, тогда как иго сие само собою истлевает? Нет, для Господа ничего нет драгоценнее на земле Церкви Его, за которую он не пощадил крови сына своего Единородного».¹⁸⁶ И он записал: «Господь любит Церковь, но любовь Свою являет не возвышением внешнего благоденствия. А попечением о внутреннем преспеянии. Внешнее даёт, когда что нужно для внутреннего».

Остальные пометы имеют форму отчеркиваний на полях (в виде одинарной, двойной, тройной линии, крестика). В основном это мысли автора, с которыми солидаризируется святитель. Лишь в нескольких случаях, когда авторские высказывания святитель считал спорными, он ставил на полях знак вопроса. Изучив эти пометы, мы выявили круг основных вопросов, на которые Феофан Затворник обратил особое внимание. Среди них противостояние Запада и Во стока, латинства и православия, в частности Россия как преемница Византии, Крымская война 1853–1856 гг. (при чины и итоги), плоды проникновения латинской культуры в России (в области воспитания, образа жизни, литературы и искусства), неудовлетворительное синодальное управление Русской церковью, необходимость введения патриаршества в России.

Остановимся только на нескольких вопросах, касающихся особой миссии России в качестве преемницы Византии и последствий проникновения в Россию латинской культуры.

Святитель Феофан выделил в тексте рукописи тезис «Дом царей московских – законный преемник дома Палеологов»,¹⁸⁷ ибо «по смерти последнего Палеолога Патриарх Константинопольский, облечённый от турок властию Владыки и Судии православного народа, именем всей Византийской церкви и народа, прислал Московскому государю (Иоанну IV) соборную грамоту, в которой признал его за конным императором Византийским. С тех пор Россия усвоила себе и государственный герб Византийской империи».¹⁸⁸ Он согласился с тем, что историческая миссия русского самодержца – быть царём Византийским: «…русский царь вступит в отправление той священной обязанности, к кото рой 400 лет тому назад он призван был, правами ближайшего родства, наследства и единодушным избранием Византийской церкви и народа – обязанности быть царём византийским. Только таким образом Православная церковь и царство навсегда оградятся от зияющей пасти латинства».¹⁸⁹ Святитель поддержал автора, признавшего, что особенно латинское влияние распространилось в области культуры и литературы по причине бездумного стремления подражать иностранным образцам, и отчеркнул на полях слова: «Как дети неразумные, мы с увлечением все это заняли от них, старались подражать, поравняться, превзойти».¹⁹⁰

Особенно вредным автор рукописи считал влияние писателей, которые формировали общественное мнение, становясь учителями многих людей. Он восклицал: «Что такое писатель? – Оракул, учитель народа? Если для каких-нибудь 50 слушателей профессор несколько лет учится, готовится, подвергается испытаниям, то неужели дозволительно для обучения миллионов дозволять каждому мальчику болтать всякий вздор, потому только, что он может красиво, складно, бойко, хотя и лживо, мрачно, растленно», ибо «разбойников с ножом ловят и сажают в острог; а разбойника с пером – величают знаменитым!».¹⁹¹

Применительно к оценке влияния такого рода учителей, приведшего к тому, что «теперь все мы живём по латыни. День начинается, наполняется, кончается сплошь латинскими делами и затеями: чтение, визиты, обеды, балы, спектакли, филантропия, карты, салоны, танцы, злословие, волокитство, интриги, искательство, моды, наряды, – все это латинское, чуждое, противное, несовместное с православием; ибо все это удаляет от него, холодит к нему, подавляет его в нас»,¹⁹² а также к тому, что человек перестаёт замечать боль и страдания окружающих людей,  Феофан Затворник выделил фразу: «Как же я могу спокойно бросать немалые деньги, например, на театральный наряд, экипаж, ложу, когда у ворот моих сотни Лазарей тщетно ждут от меня крупицы хлеба».¹⁹³

Феофан Затворник на полях рукописи отчеркнул до вольно обширную выдержку из сочинения С. О. Бурачка, которая ярко характеризует гражданскую позицию самого святителя: «Вся наша беда заключается именно в том, что под влиянием латинского воспитания, литературы и примеров каждый из нас составляет про себя свою религию, т. е. благовидное угождение своим личным страстям, привычным слабостям и порочным навыкам, и спит беспробудно в своей неисправимости, воображая себя весьма ревностным и набожным православным, потому только, что заходит иногда в церковь, равнодушно говеет раз в год и в случае горькой тесноты служит иногда молебны и подаёт нищим копейки, не оставляя латинской жизни. Нет, если точно хотим быть православными, мы должны искренно, без условно покориться руководству Православной церкви, во всем ничего не прибавляя, не убавляя и не изменяя, как делают латиняне. Жизнь православная одевается простенько, целомудренно, сообразно климату, всегда одинаково, словно в определённый мундир, не напоказ, а только бы прикрыть наготу грешного тела, всегда по званию и по состоянию. Уютные домы свои снаряжает укромно, чтобы моли и пожару добычи не много было, а дворне – муки от ухода. Пищу употребляет по качеству, количеству и времени, сообразно уставу Церкви, и живёт не чревом, а духом. Опасно огребается от всего возбуждающего страсти и похоти. Жизнь православная с любовию, смирением и молитвою несёт своё земное труженичество Господа ради: яст ли, пьёт ли или ино что творит, вся во славу Божию творит, готовясь всякий час предстать на Суд Божий. Вот блаженное и лёгкое православие, преисполненное утешений духов ных, неизглаголанных и всяких благословений земных».¹⁹⁴

В целом заметки на полях рукописи, оставленные святителем Феофаном, свидетельствуют о близости его взглядов к позиции С. О. Бурачка. Текстологический анализ заметок святителя Феофана Затворника открывает перед ис следователями новые грани его мировоззрения.

Д. А. Чудинов,

главный архивист

Научно исследовательского отдела рукописей

Российской государственной библиотеки

Нынешний год, в котором Русская Православная Церковь отмечает 200 летний юбилей со дня рождения великого подвижника, богослова, проповедника, учителя Русской Церкви – святителя Феофана, Затворника Вышенского (1815–1894), подарил православной общественности неизвестное ранее духовное творение святителя.

В рамках проекта по изданию Полного собрания творений святителя Феофана Затворника, осуществляемого Научно редакционным советом, выявлен огромный комплекс произведений духовного подвижника, хранящийся вместе с его архивом в библиотеке Русского Свято-Пантелеимонова монастыря на Афоне. Однако недавно в архивохранилищах Научно исследовательского отдела рукописей Российской государственной библиотеки было обнаружено новое, неизвестное ранее творение святителя. Оно является частью «Толкования на Евангелие от Матфея» – капитального труда, автор которого – известный богослов и публицист, многолетний издатель «Троицких листков», архиепископ Вологодский и Тотемский Никон (Рождественский) (1851–1919). История возникновения этого толкования такова.

Издавая «Троицкие листки», тогда ещё архимандрит Никон на протяжении 17 лет читал в приходящих к нему письмах о том, что читающая православная общественность того времени испытывала большое желание иметь такое евангельское толкование, которое не только изъясняло бы евангельский текст, но и содержало просто и понятно изложенное назидание, пригодное для чтения в кругу семьи. Приняв наконец решение взяться за подготовку такого тру да, архимандрит Никон на протяжении следующих семи лет обдумывал план его создания, о чем писал в своих письмах: «…Мне хотелось дать народу такую книгу, какую сам я искал и не находил. Наша истолковательная литература по Св. Писанию именно для народа – очень скудна: до сего времени нельзя указать толкования на Евангелие, которое удовлетворяло бы грамотного русского человека. Ему нужно толкование не для простой «научной» справки: что значит то или другое выражение, – он ищет в толковом Евангелии пищи для своего сердца так же, как и для ума».¹⁹⁵ Однако даже решившись приступить к созданию «Толкования», архимандрит Никон, понимая ответственность за конечный результат и всю сложность осуществления заду манного, никак не мог найти в себе решимость начать работу. Возможно, «Толкование…», которым мы имеем возможность пользоваться и в наши дни, так и не было бы создано, если бы не заступничество преосвященного Феофана, Затворника Вышенского. Архимандрит Никон признавался в своих письмах: «…Долго не решался на это дело; писал покойному Святителю Феофану, что считаю себя не достаточно подготовленным к такому труду, как научно, так ещё менее – нравственно, ибо сказано: в злохудожну душу не внидет премудрость. Но Святитель ободрил, благо словил, одобрил план, сделал некоторые руководящие ука зания, и я начал…»¹⁹⁶ До наших дней действительно дошли обращённые к отцу Никону слова святителя Феофана по поводу «Толкования»: «...Ваш проект толкования свв. Евангелий очень хорош. И потребность Вами узрена настойчивая и насущная. Благослови Господи исполнить Вам её... Ангел Божий внушил Вам; Вам и исполнить надо. <…> Останется изъяснить его доступно для народа... чему Вам нечего учиться. Итак, благослови Господи! Превосходное дело!».¹⁹⁷

Работа над «Толкованием» продолжалась более десяти лет. По мере подготовки текст, ещё до издания полной книги, печатался в «Троицких листках» (которых потребовалось около 200), распространявшихся по цене 2 р. за но мер. Сам текст был разделён на «зачала» (для того чтобы священники имели возможность пользоваться листками для церковных и внебогослужебных собеседований с народом) и, по совету известного русского художника Виктора Васнецова (1848–1926), украшен более чем 60 рисунками из древней иконографии, при создании которых использовались Евангелие 1470 г., Псалтирь 1634 г. и стенопись Московского Успенского собора.¹⁹⁸ После выхода в свет «Толкование на Евангелие от Матфея» архимандрита Никона (Рождественского) вызвало огромный интерес у православной общественности (примечательно, что оно издаётся до сих пор) и было удостоено в 1900 г. высокой награды – академической премии митрополита Московского Макария (Булгакова).

Недавно в архиве Никона (Рождественского) (фонд 765), хранящемся в Научно исследовательском отделе рукописей Российской государственной библиотеки, был обнаружен один документ, имеющий отношение к «Толкованию на Евангелие от Матфея», – письмо его создателя, архимандрита Никона (Рождественского), к протоиерею Михаилу Хитрову (1851–1899), духовному писателю и переводчику, автору книги о святителе Феофане Затворнике, датированное приблизительно 1895 г.¹⁹⁹ Это письмо само по себе является очень интересным документом, так как со держит много подробностей относительно процесса создания «Толкования». Архимандрит Никон советуется со своим корреспондентом о написании письма по поводу своей работы некоему митрополиту, имя которого не называется: «Вот, друже, что думаю написать владыке: О. Михаил точно передал мне дорогия для меня замечания Ваши относительно листков к Евангелию от Матфея, причём возвратил и самые листки с отметками В<ашего> В<ысоко преосвящен>ства. Не скрою от Вас, Владыко святый, что не без страха ожидал я, как благоугодно будет Вам отнестись к сему начинанию моему. Я видел и сам в моем труде много недостатков, и если решился предпринять его, то лишь потому, что не видел в нашей духовной литературе подобного изъяснения на Евангелие, тогда как большинство православных читателей ищут такой книги, которая вместе с истолкованием текста давала бы и назидание для семейного домашнего чтения. Семь лет я мечтал о такой работе, не решаясь приступать к ней, и только теперь, имея под руками типографию, решился сделать опыт в той мысли, что если мой труд и не удовлетворит насущной потребности благочестивых читателей в полной мере, то, по крайней мере, наведёт других, более меня способных на мысль, как лучше достигнуть сей цели. В течение 17 лет я издаю свои листки и получаю в год по нескольку тысяч писем, из коих вижу: чего просит народ для своего назидания, что отвечает его духовным нуждам; нередко слышится в этих письмах сильная жажда читать толкование на слово Божие не в форме сухого научного толкования, а в изложении более жизненном, чтобы, как выражаются люди простые, “ложилось на душу”, “доходило до сердца”... И вот, хотя и дерзновенно это с моей стороны, я решился сделать опыт удовлетворить сей потребности благочестивого чувства христианского...

Желая, чтобы мой труд был не напрасен, я просил, чрез объявление, напечатанное при последнем выпуске листков, всех своих читателей: делать свои замечания на новые листки и присылать мне. Тем ценнее для меня замечания, сделанные В<ашим> В<ысокопреосвящен>ством. Некоторые из них замечательно совпали с замечаниями, полученными мною от одного афонского старца схимника, так что Ваш высокоавторитетный архипастырский голос подтвердил для меня смиренное мнение инока неучёного. Я сохраню листки с отметками Вашими как драгоценное свидетельство Вашего внимания к моему труду, и при втором издании воспользуюсь всеми замечаниями Вашими к улучшению изложения листков. Само собою разумеется, что и в следующих листках, начиная с № 821-го (до сего № уже напечатаны) буду иметь в виду все Ваши указания, хотя и впредь не считаю себя обеспеченным от возможных ошибок и недостатков.

Что касается пометки в конце листков относительно условий их выписки, то она оказывается необходимою по многим опытам для тех, кто участвует в их распространении. Для такого посредника довольно указать покупателю на эту пометку, чтобы прекратить всякий спор о цене лист ка, и об этом просят меня все посредники в распространении листков. Приходится временно терпеть такой порядок дотоле, пока листки не составят целой книги, которую и можно издать потом уже без всяких подобных пометок.

Принося В<ашему> В<ысокопреосвящен>ству мою глубокую сыновнюю благодарность за милостивое и снисходительное внимание к моему слабому труду, с соверш<енным> высокопочит<анием> и сыновнею преданностию...

Ну, что скажешь? Примерно так думаю написать». ²⁰⁰

Таким образом, из содержания этого письма мы узнаем, что архимандрит Никон отправил свои «Листки» с напечатанным в них текстом толкования митрополиту, имя которого в письме не называется (возможно, это был митрополит Московский и Коломенский Сергий (Ляпидевский) (1820–1898), известный духовный писатель, для отзыва и замечаний. Сами листки, в количестве 12, прилагаются к этому письму. ²⁰¹Они не рукописные, а печатные, с карандашными пометками, оставленными рукой митрополита. Некоторые главы «Толкования» размещены не в одном листке, а в нескольких. Вот содержание приложенных листков: «Пред чтением Святого Евангелия» (листок № 801), «О святом апостоле и евангелисте Матфее и его Евангелии» (листок № 802), «Книга родства Иисуса Христа» (листки №№ 803 и 804), «Откровение тайны праведному Иосифу» (листки №№ 805–807), «Поклонение волхвов» (листки №№ 808–810), «Бегство во Египет и избиение младенцев» (листки №№ 811–812). Из них следует обратить внимание на второй листок, озаглавленный «О святом апостоле и евангелисте Матфее и его Евангелии».²⁰² Его текст широко известен и доступен в наши дни, поэтому нет необходимости приводить его полностью. Достаточно сказать, что он состоит из следующих пунктов:

А) Кем был св. Матфей.

Б) Его святое смирение.

В) Где он проповедовал о Христе Спасителе?

Г) Его кончина.

Д) Когда он написал своё Евангелие?

Е) На каком языке написал?

Ж) Кто сделал перевод его на греческий?

З) Что означает слово «Евангелие»?

И) Откуда название евангелист?

К) Откуда произошли надписи Евангелий («От Марка», «От Матфея»…).

Л) Свидетельства очевидцев (об этом).

М) Символ Евангелия от Матфея (Ангел Божий).

Сведения, приводимые в главе «О святом апостоле и евангелисте Матфее и его Евангелии», без сомнения, представляют большую важность для всех, кто интересуется евангельской историей. Однако для нас наибольший интерес вызывает примечание, напечатанное внизу листка, в котором сообщается следующее: «Предлагаемыя сведения о св. евангелисте и его Евангелии принадлежат в Бозе почившему Епископу Феофану, который сам предполагал взять на себя труд полного изъяснения св. Евангелия, но не успел сего намерения исполнить. Мы счастливы, что имеем возможность начать наш скромный труд строка ми, принадлежащими сему богопросвещенному толкователю Св. Писания».²⁰³ Таким образом, приведённая глава «Толкования» архимандрита Никона (Рождественского) о святом евангелисте Матфее и его Евангелии на самом деле принадлежит перу святителя Феофана. Однако ни в одном из по следующих изданий «Толкования» мы не встречаем больше об этом ни единого упоминания, ни одной пометки об авторстве вышенского затворника. Как же так получилось? Ранее уже говорилось, что неизвестный нам митрополит оставил в тексте «Листков» с толкованием свои пометки карандашом. Среди них есть одна, касающаяся и фрагмента с указанием об авторстве святителя Феофана. На по лях напротив неё стоит вертикальная черта и знак вопроса. Как известно, преосвященный Никон (Рождественский) с большим почтением относился к святителю Феофану и нередко спрашивал его совета по тому или иному вопросу, как это можно видеть из их переписки. Судя по всему, для него было совершенно естественным включить в свой труд, который к тому же благословил святитель Феофан, и принадлежащий непосредственно его перу текст, тем более что святой подвижник сам имел намерение заняться толкованием Евангелия. Однако после пометки, сделанной не известным нам митрополитом, упоминание о том, что автором главы о евангелисте Матфее является святитель Феофан, исчезает, и в последующих изданиях текст печатается без каких либо особых пометок, как будто автором его является исключительно архимандрит Никон (Рождественский). Почему так получилось – мы пока не знаем, этот вопрос требует дальнейшего расследования, подкреплённого архивными документами, которыми мы пока не обладаем. Пока что можно лишь предположить, что митрополиту по какой то причине не понравилось или вызвало недоумение данное упоминание об авторстве святителя Феофана, и он рекомендовал его убрать из текста. К сожалению, не знаем мы и того, в какой форме отец Михаил передал замечания митрополита по поводу «Толкования» отцу Никону – письменно, или же в личной беседе. Если бы удалось где-нибудь найти эти замечания изложенными в письменной форме, это во многом сумело бы пролить свет на интересующую нас проблему.

Архивный фонд преосвященного Никона (Рождественского) был в своё время выделен из более крупного фонда документов Троице Сергиевой Лавры, поступившего в Отдел рукописей в 1920 г. (НИОР РГБ. Ф. 303 и 304). Несомненно, желание до конца прояснить все обстоятельства этой истории послужат причиной для более глубокого исследования архивных материалов данных фондов заинтересованными исследователями и специалистами по церковной истории. К тому же найденное творение преосвященного Феофана представляет собой печатный документ, и если бы в фондах Научно исследовательского отдела рукописей РГБ или где-нибудь ещё удалось обнаружить его рукопись, это стало бы весьма знаменательным событием. Пока же можно порадоваться тому, что, невзирая на то, что многие факты этой истории остаются для нас неясными, ранее неизвестное творение святителя Феофана, Затворника Вышенского, было идентифицировано благодаря проводящимся архивным изысканиям и сможет занять полагающееся ему место в Полном издании творений великого подвижника Русской Церкви.