Порабощение Руси монголами и отношения ханов монгольских к Русской Церкви или к вере русских и к их духовенству

Монголы или Татары, кочевой народ так называемого алтайского или урало-алтайского семейства, обитавший с древнего времени в той же великой азиатской степи, в которой живут до настоящего времени их потомки и которая называется по их имени Монголией. До второй половины XII века не составляли собой одного политического целого в виде одного государства, но распадались на отдельные племена и орды, состоявшие под властью своих особых, больших и малых, владетелей или ханов⁵. В половине XII века явился у Монголов великий (и вместе безмерно страшный) человек, который не только соединил их в одно целое, но и сделал огромные завоевания вне Монголии, чтобы основать могущественнейшее монгольское государство. И который, мечтая о завоевании всего света, действительно успел в том, чтобы наполнить весь свет ужасом имени своего и своих диких сородичей. Это был Темучин, известный в истории под своим последующим титулом Чингисхана.

Темучин был сын Язукая, удельного владетеля одной монгольской орды, состоявшей из 30–40 тысяч семей (кибиток) и кочевавшей в северо-восточной Монголии, в верховьях реки Онона (образующего по соединению с Ингодой реку Шилку, которая в свою очередь по соединению с Аргунью образует Амур); он родился около 1155-го года. Оставшись после смерти отца 13-летним мальчиком, Темучин до сорока лет своего возраста не давал ожидать от себя ничего особенного, и всё время оставался одним и тем же маленьким владетелем. В сейчас указанном возрасте он внезапно вступил, как выражаются восточные, на стезю завоеваний и пошёл по ней необыкновенно быстро. В продолжение десяти лет, с 1195 по 1205 год, он подчинил своей власти все отдельные племена и орды монгольские и образовал из них одно государство. После этого, приняв на общем торжественном съезде покорённых князей титул Чингисхана, что́ значит великий (могущественный) хан, т. е. государь, и что́ соответствует европейскому титулу императора, и, утвердив свою резиденцию в городе Харахорине или Каракоруме на верхнем Орхоне (впадающем с правой стороны в Селенгу), на юг, на юго-запад, от нашей теперешней Кяхты, Темучин начал и быстро повёл внешние завоевания: покорил северный Китай по реку Гоанг-го или Жёлтую, Тангут или землю Таногутьскую наших летописей (восточную большую или меньшую половину нынешнего Тибета или, может быть, весь нынешний Тибет с прилежащей к нему некоторой частью западного Китая), Карахатай (нынешний восточный Туркестан), Ховарезм или Харезм (нынешнюю Хиву, к которой принадлежали тогда Бухара и Коканд), Хорасан на юг от Ховарезма (с городами Мервом в Туркестане, Балхом и Гератом в Афганистане и Нишабуром в северо-восточной Персии), восточную половину так называвшегося Кипчака или степь туркмено-киргизскую⁶. Чингисхан умер в 1227 году. Перед смертью он разделил свои завоевания между своими тремя сыновьями и между внуками от четвёртого сына, умершего прежде него, на четыре улуса или на четыре отдельных ханата, но так, чтобы хан одного улуса, назначавшейся пребывать в его собственной столице Харахорине или Каракоруме, был великим ханом и имел верховную власть над ханами остальных. Наша Русь была покорена потом ханами улуса кипчакского, который, обнимая не весь восточный Кипчак, а северную его половину или степь киргиз-кайсацкую, отдан был Чингисханом сейчас помянутым внукам, именно-детям его старшего сына Чучи или Джучи.

Русские впервые узнали Монголов ещё при жизни Чингисхана в 1223 году. Государь ховарезмский, быв побеждён императором монгольским, искал спасти свою жизнь бегством в Персию. Для его преследования Чингисхан отрядил двух своих полководцев, которые и гнались за ним почти до северной границы Персии, пока он не укрылся от преследования на одном из островов Каспийского моря. Углубившись в Персию слишком далеко, чтобы возвращаться назад старым путём, а вместе с тем желая иметь и новое поприще для грабежей, полководцы просили у Чингисхана и получили от него дозволение совершить обратный путь через кавказский перешеек на киргизскую степь. При переходе через Кавказ они побили тамошние народы – Ясов, Обезов и Касогов (Осетин, Абхазцев и Черкесов), а спустившись на северную его сторону, в степь половечскую, начали страшное избиение Половцев, за которыми гнались в направлении от юго-востока к северо-западу через всю степь до самой границы Руси, – до вала половецкого, который был ниже Переяславля. Половцы прибегли к русским князьям и умоляли их о помощи. Князь Мстислав Мстиславич торопецкий, сидевший тогда в Галиче, был зятем князя половецкого Котяна. Внимая мольбам тестя, он успел склонить на сторону Половцев сидевшего в Киеве своего двоюродного брата Мстислава Романовича⁷; два Мстислава составили съезд в Киеве всех южных князей, и на съезде решено было пойти на Татар всей южной русской землёй. Отступившие от русских пределов полчища врагов были настигнуты нашей великой ратью в нынешней Екатеринославской губернии, в юго-восточном её углу, на реке Калке (теперешнем Калеце или Кальчике, впадающем в Калмиус, который, отделяя Екатеринославскую губернию от земли войска Донского, впадает в Азовское море у Мариуполя). В начальной стычке передовых отрядов или авангардов Русские побили было Татар; но потом, в генеральной битве целых обоих полчищ, потерпели от них совершенное и страшное поражение, какого, по словам летописца, не бывало никогда (главными причинами которого были трусость Половцев и взаимная великая зависть между двумя Мстиславами, устроившими поход). Самих князей пало девять или десять, в том числе Мстислав киевский, а что касается до простого огромного войска, то его погибло «много множество..., много без числа» (одних только киевлян, как говорили, – около десяти тысяч человек). После поражения Русских Татары возвращались на Русь и доходили до Новгорода святополчего, который находился на Днепре, в расстоянии от Киева всего вёрст 70-ти; но, страшно опустошив окраину страны и избив всех, кто был им на пути и кто не бежал от них, они не пошли на самый Киев и отхлынули назад. Калкинское побоище имело место 31 Мая (16 Июня?) 1223 года.

Через 14 лет после калкинской битвы в 1237 году Татары снова пришли на Русь, чтобы совсем и надолго поработить её.

Новгородский летописец, рассказав о нашествии Татар 1223 года, заключает рассказ: «Татари же (дошед до Новгорода святополчаго) възратишася назад от рекы Днепря, и не съведаем, откуду суть пришли и кде ся деша опять». На основании этих слов летописца можно было бы думать об окончательном нашествии 1237 года, как о совершенно неожиданном для Русских, что́ служило бы к немалому извинению великого князя Владимирского, оказавшего им такое плохое сопротивление. Но если это, может быть, и правда в отношении к Новгороду, то вовсе не может быть признано правдой в отношении к Владимиру. Одновременно с тем, как Чингисхан послал из Хивы на юг двух своих полководцев для преследования хана хивинского, сын его Джучи двинулся оттуда же на север, занял северную половину восточного Кипчака и остался в ней господствовать. Но северная половина восточного Кипчака имела своей западной границей реку Урал, древний и старый Яик, который для восточных, по крайней мере, Русских, – владимирских и также рязанских, входил в черту той географическо-политической области, на которую распространялись их сведения. Что Татары не намеревались считать реку Урал непереступной для себя границей, это должно было стать ясным для владимирских и рязанских Русских, по крайней мере, с 1229 года. Под этим последним годом в нашей русской летописи, и именно владимирской, записано: «того же лета Саксини (народец тюркского племени) и Половци възбегоша из низу к Болгаром перед Татары, и сторожеве болгарьскыи прибегоша, бьени от Татар близ рекы, ейже имя Яик». В 1232 году завоевательные стремления Татар, грозившие опасностью и Руси, должны были обнаружиться для Русских ещё с бо́льшей ясностью. В той же нашей владимирской летописи под этим годом читаемы «тогоже лета придоша Татарове и зимоваша, не дошедше Великого града Болгарьского» (составлявшего столицу камской Болгарии и находившегося в Спасском уезде нынешней казанской губернии, в 25 вёрстах к юго-западу от уездного города, близ левого берега Волги, в настоящее время село Успенское-Болгары). Как кажется, в этом году Татары только разграбили Болгарию, а не завоевали её, потому что о завоевании говорится в нашей летописи (той же владимирской) под 1236 годом. Но страшных людей, приходивших один раз, нужно было ожидать снова, а они приходили уже к нашим непосредственным соседям.

Недолго пришлось ждать того, чтобы Татары явились и к нам самим. После смерти Чингисхана престол великого хана в Каракоруме оставался незамещёнными в продолжение двух лет; наконец, в 1229 году согласно с его волей провозглашён был великим ханом его третий и особенно любимый им сын Оготай (Угэдэй). После усмирения восстания, вспыхнувшего в Ховарезме и после завоевания Китая по реку Янгь-тсе-Кианг, в 1235 году Оготай решил снарядить великие армии для выполнения мысли и завещания Чингисхана о завоевании всего света. Снаряжены были две армии и одна из них с тем, чтобы идти на запад, для завоевания Европы. Во главе её был поставлен Батый, сын Джучиев, повелитель Кипчака, пограничного с Европой, к которому имели быть присоединены здешние покорённые страны; Батыя сопровождали два сына самого Оготая и сыновья двух его братьев. Завоевание Европы начато было Татарами с камской Болгарии, которая в 1232 году была ими разграблена. Осенью следующего 1236 года Татары явились под столицей Болгарии Великим городом, взяли его и совершенно разграбили, избив жителей от старых до юных и до ссущих младенцев, и потом опустошили и покорили всю страну. Ввиду этих ужасов у соседей и уже чересчур явно нависавшей над самой Россией страшной грозы, великий князь владимирский Юрий Всеволодович занимался тем, что справлял свадьбы двух своих сыновей! Проведши в Болгарии год, от осени до осени, на следующую зиму, т. е. в конце 1237 года, Татары явились в Россию. По всей вероятности, руководясь мыслью начать со слабейших, они направились не на княжество владимирское, а на рязанское. Взяв из Болгарии путь на юго-запад, и явившись в южной части княжества, они расположились станом на реке, называемой в летописях Онузой, которой в настоящее время не известно и под которой, может быть, до́лжно разуметь реку Узу, текущую в северной части Саратовской губернии и впадающей в Суру на границе с губернией Пензенской. Отсюда они отправили послов к князьям рязанским, требуя себе от них десятины в людях, в конях и во всём. Князья рязанские, не допустив послов до своей столицы, чтобы не дать им высмотреть её местности и укреплений, и выйдя к ним на реку Воронеж, отвечали: когда нас всех не будет, тогда всё будет ваше. Татары передвинулись с реки Онузы на реку Воронеж, а князья рязанские, решив биться, отправили просить помощи к великому князю владимирскому Юрию Всеволодовичу. Но великий князь жалким образом дался в обман Татарам. По особому кодексу правил о военной чести, образовавшемуся, как нужно думать, в то время, когда Монголия, раздробленная на мелкие владения, была погружена в междоусобия, Татары считали хитрость и самый бессовестный обман такими же военными доблестями, как и мужество, и постоянно старались пользоваться первыми прежде, чем обращаться к последнему: Те же самые послы татарские, которые приходили к рязанским князьям, прошли от князей с реки Воронежа во Владимир и уверили великого князя, что он не будет тронут, если останется нейтральным в предстоящей борьбе. Князь, давшись в обман послов, отпустил их от себя одарёнными⁸. 16 Декабря 1237 года Татары подступили к Рязани, а 21 взяли её. От Рязани они двинулись к Коломне. Так как последняя (принадлежа тогда к рязанскому уделу) стояла на самой границе владимирского княжества, то великий князь понял обман и поспешил выслать к ней, на помощь уцелевшим Рязанцам, своё войско под предводительством одного из своих сыновей. Но соединённое войско рязанско-владимирское было разбито Татарами, а город взят. После взятия Коломны они вступили в область великого княжения и направились к Москве: город взяли, а здешнего удельного князя, другого сына Юриева, живым захватили в плен. Ожидая прихода Татар на Владимир, великий князь оставил в столице двух своих сыновей, а сам с тремя племянниками, князьями ростовскими, в малой дружине, удалился за Волгу и стал станом на реке Сити (в нынешнем Моложском уезде Ярославской губернии), ожидая к себе с войсками своих братьев – Ярослава киевского и Святослава юрьевского. Намерением великого князя, поведение которого вообще не может быть признано совершенно понятным, по всей вероятности было то, чтобы по собранию войска напасть на Татар под Владимиром с тыла. Но если это так, то ничего подобного не случилось.

Татары, представлявшие из себя войско исключительно конное и в то же время в отношении к неутомимости в езде лошадей и людей образцовое, действовали с величайшей быстротой, рассчитывая наводить этим особенный ужас на врагов и захватывать их врасплох: едва ли великий князь и успел принять на Сити какое-нибудь решение, как уже Владимир был взят. Татары явились под его стенами 2 Февраля. Расположившись станом у него, они сделали выезд к Суздалю, отстоящему от него на 34 версты, чтобы взять эту вторую столицу великого княжения, а затем, после однодневного приготовления к осаде и после столько же непродолжительной осады, взяли его 8 Февраля. Овладев Владимиром, в котором погибло всё решительно семейство великого князя⁹, Татары рассыпались для опустошения и грабежа по всей области суздальско-ростовской: отдельными отрядами они устремились на Ростов, Ярославль, Переяславль, Тверь, на Волгу к Городцу, от которого простёрли свои опустошения в Заволжье до Галича мерьского (ныне костромского). Летописец говорит, что не было места ни веси и сёл таких редко, где бы ни воевали Татары на суздальской земле, и что ими было взято 14 городов, кроме слобод и погостов. Всё это пленение и опустошение области суздальско-ростовской совершено было Татарами в продолжение одного Февраля месяца¹⁰. Истинно и невыразимо ужасным долженствовало быть положение великого князя Юрия Всеволодовича, стоявшего на Сити, когда в страшном пожаре погибавшее отечество ждало от него последней попытки спасения и когда он лично был уже человеком без отечества, лишившимся всего на этом свете. Великий князь и не сделал никакой попытки: на его неподвижно стоявшее в совершенном смущении отчаяния войско, которое позабыло даже выставлять стражей, Татары внезапно нахлынули 4 Марта. Произошла битва, в которой Русские были разбиты и предались бегству и в которой великий князь нашёл свою смерть¹¹.

Из области суздальской Татары направились в область новгородскую. После двухнедельной осады, они взяли 23 Марта Торжок, и пошли Селигерским путём к самому Новгороду. Но, не доходя ста вёрст до Новгорода, остановились у места, называвшегося Игнач крест,¹² и поворотили на юг, вероятно, испугавшись новгородских топей и болот, которых Монголы, будучи жителями возвышенных сухих мест, и в настоящее время вообще страшно боятся. Из истории этого движения Татар на юг и потом на юго-восток, в степь половецкую, которое, нет сомнения, сопровождалось такими же грабежами и опустошениями, как и в области суздальской, известен эпизод осады Татарами Козельска. Ничтожный городок Козельск, принадлежавший к области черниговской (ныне Калужской губернии) покрыл себя доблестной славой за всю русскую землю, показав вместе с тем, на стыд нашим князьям, что при бо́льшем с их стороны мужестве и патриотическом одушевлении Татары не владели бы русской землёй. Козельск имел в то время своего удельного князя, по имени Василия, неизвестно чьего сына и потомка¹³; но князь был весьма молод. Несмотря на это, жители города решились биться с Татарами и положить за него свой живот. Имея своей защитой, нет сомнения, ничтожные сравнительно укрепления, они так мужественно выдерживали осаду, что последняя продолжалась целые семь недель. Когда, наконец, Татары разбили городскую стену и взошли на вал, козельцы резались с ними ножами и, напав на самый их стан, перерезали четыре тысячи человек, пока сами не были все до одного перебиты. Осада Козельска оставила по себе такую страшную память у Татар, что, по словам летописца, они потом не смели называть его Козельском, но называли злым городом.

Опустошение Руси, пройдённой полчищами монгольскими, должно быть представляемо как самое ужасное. В то время и все европейские народы вели войны совершенно по-варварски; но естественно, что настоящие варвары, родичи Гуннов и Печенегов, каковы были Монголы, должны были значительно превосходить в этом отношении европейцев. Страшное опустошение и совершенное разрушение городов и селений, беспощадное и совсем зверское избиение не успевавших спасаться от них жителей, – иногда за исключением тех, которые отбирались в рабство, иногда же и совершенно поголовное, вот то, в чём Монголы полагали свою военную славу и своё рыцарство и в чём они находили своё дикое услаждение и веселье. Так вёл войны сам Чингисхан; так вели их и его дети и внуки. Монголы завоевали мир, чтобы владеть им, и в то же время они так беспощадно опустошали его, что как будто хотели владеть пустынями¹⁴. Проход Монголов по северной России без всякого преувеличения должен быть уподоблен страшному тропическому урагану, который всё сокрушает и уничтожает на своём пути: города и селения были выжжены и представляли груды пепла; на пепелищах и кругом пепелищ валялось бесчисленное множество человеческих трупов. К счастью, Монголы имели то сходство с ураганом, что проносились так же быстро, как он, так что, по крайней мере, остававшиеся в живых скоро должны были освобождаться от своих ужасов: немалую дугу, которую описали Монголы по России, они прошли не более как в продолжение пяти-шести месяцев¹⁵.

Из опустошённой России Батый вышел в степь половечскую, в которой и решил утвердить своё постоянное пребывание вместо степи киргизской. В продолжение 1238 года, начиная с лета, и в продолжение следующего 1239 года до зимы его орда била и прогоняла Половцев, чтобы очистить простор себе, осматривалась и устраивалась на новом месте жительства и отдыхала от совершённого похода.

Зимой 1239 года Батый возобновил свои завоевания и вместе опустошения. Два отряда, посланные им на северо-запад, взяли и обратили в пепел Переяславль и Чернигов; отряд, посланный на север, взял землю мордовскую, города Муром и Гороховец и опустошил область по нижней Клязьме. Возобновление Татарами военных действий навело на Русских такой панический страх, что, по словам летописца, в 1239 году «бысть пополох зол по всей земли, (так что) и сами не ведяху, и где хто бежит». После Переяславля и Чернигова дошла очередь и до старшей столицы Руси – заднепровского Киева. Предводитель отряда, посланного для взятия Чернигова, спустился от Чернигова к Киеву и подошёл к нему с этой стороны Днепра. Надеясь взять Киев лестно, он отправил послов к сидевшему тогда в Киеве черниговскому князю Михаилу Всеволодовичу, вероятно, с предложением, что город будет пощажён, если сдастся добровольно; но Михаил отвечал тем, что приказал умертвить послов. Донесение Батыю его предводителя, видевшего «красоту и величество» старшей русской столицы, а также и её сравнительно сильные укрепления, которые с этой стороны Днепра должны были казаться ещё более сильными, так как с реки город на высокой горе, вероятно, гласило, что для овладения Киевом требуется вся рать монгольская, а не отдельный отряд. Зимой следующего 1240 года Батый, вообще решивший возобновить завоевание Европы, пошёл на Киев со всеми своими полчищами. Между тем в Киеве успели смениться три князя: Михаила Всеволодовича выгнал Ростислав Мстиславич смоленский, а Ростислава – Даниил Романович галичский. Этот последний, не переселяясь в Киев сам, а только присоединив его к своему княжению, посадил в нём для обороны от Татар своего боярина Димитрия. Войско, приведённое Батыем под Киев, было так многочисленно, что, по словам летописца, от скрипения телег обоза, от рёва верблюдов и от ржания стад конских нельзя было слышать го́лоса человеческого. После продолжительной осады, при чём пороки или стенобитные машины осаждающих, составлявшие тогдашнюю артиллерию, били стены города день и ночь, Киев был взят 6 Декабря, в Николин день¹⁶. От Киева, который был разграблен и выжжен, а жители которого подверглись страшному избиению¹⁷, Батый направился в область волынско-галичскую; взял бо́льшую часть её городов, в том числе стольные Владимир и Галич, и опустошил область также беспощадно и ужасно, как и суздальско-ростовскую¹⁸. От Галича в Галиции Батый двинулся в западную Европу. Он разделил свою армию на две половины: с одной сам пошёл в Венгрию через Карпаты, а другую послал в Польшу. Первая армия занималась разгромом Венгрии, причём её передовые отряды доходили до стен Вены в Австрии, а отделённый от неё корпус, посланный преследовать искавшего спасения в бегстве венгерского короля, достигал на юге до самого Адриатического моря в Далмации. Вторая армия прошла Польшу, Силезию, Моравию и из последней поворотила в Венгрию на соединение с самим Батыем. Двинувшись из Венгрии назад, Татары держали свой обратный путь частью через Трансильванию и Молдавию (сам Батый), частью через Боснию, Сербию, Болгарию и Молдавию (корпус, посланный для преследования венгерского короля). Мысль о подчинении себе западной Европы Батый должен был оставить. Но его проход по ней был тем же ужасным ураганом, что́ и в нашей России.

Возвратившись из западной Европы в степь половецкую в 1242 году¹⁹ и утвердив своё пребывание на восточном краю на берегах Волги, близ границы со степью азиатской, Батый начал своё господствование над Россией. В том же 1242 году пошли к нему князья русские для изъявления ему своей покорности и для получения от него утверждения на своих престолах. С берегов Волги князья должны были предпринимать страшно далёкие и страшно трудные путешествия в Харахорин или Каракорум для поклонения великому хану. Это последнее продолжалось, впрочем, не долго. Четвёртый великий хан (после самого Чингисхана) Хубилай или Кублай²⁰, избранный в 1260 году, покорив весь Китай (в 1279 году), сделался императором Китайским и переселился из Харахорина в Пекин: через это прекратилось существование великого ханата и тетрархии, установленной Чингисханом²¹. В самой России, для заведывания ею, как страной вассальной, а преимущественно для сбора податей и пошлин с её населения, явились ханские наместники, называвшиеся баскаками.

Поработив своему игу русскую землю и став её верховными господами в отношении государственном, Татары вместе с тем стали её верховными господами и в отношении церковном. Они могли принуждать Русских к принятию их веры, и именно – принуждать или весь народ, или, по крайней мере, князей с высшим сословием боярским. Не принуждая никого к перемене веры, они могли ограничить гражданские права нашего духовенства, или совсем отнять их у него. Вообще, будучи народом иноверным, они могли стать бо́льшими или меньшими врагами нашей русской (православно-христианской) веры по отношению к ней самой и к её представителям. В какие же отношения стали Татары к вере Русских и к их духовенству?

Но прежде чем отвечать на этот вопрос, мы должны на минуту воротиться назад, чтобы сказать о поведении и об участи нашего духовенства во время поработительного нашествия Татар и также о том, какие бедствия потерпела от них во время этого нашествия собственно церковь.

Если полагать, что обязанность высшего духовенства, – епископов с соборами игуменов, долженствовала при данных обстоятельствах состоять в том, чтобы одушевлять князей и всех граждан к мужественному сопротивлению врагам для защиты своей земли: то летописи не дают нам права сказать, чтобы епископы наши оказались на высоте своего призвания.– Они не говорят нам, чтобы, при всеобщей панике и растерянности, раздавался по стране этот одушевляющий святительский голос. Что касается до поведения тех епископов, кафедральные города которых взяты были Татарами, то, не давая нам сведений обо всех их и ограничиваясь только некоторыми из них, летописи сообщают нам, что одни из этих некоторых епископов оставались в своих городах в минуту взятия их Татарами, чтобы потерпеть от последних смерть наравне с прочими, или чтобы получить от них пощаду жизни. И что другие спасались от них через удаление из своих городов в безопасные места. Епископ рязанский, неизвестный по имени, с кафедрального города которого начали Татары, сделал второе нами указанное: «а епископа, говорят летописи, ублюде Бог, отъеха проче (прочь, вон из города) в той год (в то время), егда рать оступи град». Епископ владимирский Митрофан оставался во Владимире и погиб в своей соборной церкви от огня или меча вместе со всеми другими, которые затворились, было с ним в ней²². Епископ ростовский Кирилл поступил подобно епископу рязанскому, «избыв» Татар на Белоозере. Епископы переяславский Симеон и черниговский Порфирий оставались в своих городах, причём первый из них был убит, а второй остался в живых и оставлен был на свободе. Прочие епископские города, взятые Татарами, были: митрополичий Киев, Белгород, Юрьев, Владимир Волынский, Галич и, вероятно, Перемышль. Митрополита Иосифа, прибывшего из Греции на Русь в 1237 году, т. е. в самый год нашествия Татар на владимирскую часть её, мы не находим у нас после взятия Татарами Киева и из двух предположений, что или он убит был при взятии города, или пред его взятием удалился домой в Грецию, за наиболее вероятное должно быть признано второе. Что сталось с епископами белгородским, юрьевским и владимиро-волынским, остаётся неизвестным; а епископов галичского и перемышльского мы находим живыми после взятия Татарами их городов. Поведение тех епископов, которые оставались в своих городах, чтобы погибать или только ожидать смерти вместе со своими паствами, конечно, должно быть признано более доблестным, чем поведение тех епископов, которые удалились в безопасные места. Но, с другой стороны, нужно иметь в виду и то, что избиение Татарами многих епископов оказалось бы весьма бедственным для общества в церковном отношении. Если бы, например, вместе с епископом владимирским был убит и епископ ростовский, тогда откуда стала бы брать священников целая обширная область?

Представители низшего приходского духовенства – священники и диаконы взятых и разграбленных Татарами городов и селений и монахи с монахинями находившихся в них монастырей подвергались одинаковой участи с мирянами, т. е. или были избиваемы, или уводимы в плен. О Рязани летопись говорит: «взяша град Резань и пожгоша весь и князя их Юрья убиша и княгиню его, а иных же емше мужей и жены и дети и черньца и черниць и ерея – овых рассекаху мечи, а других стрелами стреляху, тьи (тех, иных) в огнь вметаху, иные имающе вязаху (и груди вырезываху, и жолчь выимаху, а с иных кожи одираху, а иным иглы и щепы за ногти бияху)²³ и поругание черницам и попадьям и добрым жёнам и девицам пред матерми и сестрами (чиняху)». О Суздале летопись говорит: «черньци и черници старыя и попы (старые) и (люди) слепыя и хромыя и слукыя и трудоватыя и люди все (старыя) изсекоша, а что чернец уных и черниц и попов и попадий (уных) и дьяконы и жены их и дчери и сыны их (и иные уные люди все)"- то все ведоша в станы своя²⁴. О Владимире летопись говорит: «(убьены и попленены быша) игумени и черньци и черници и попы и дьяконы, от уного до старца и ссущего младенца, и та вся иссекоша (и поплениша), овы убивающе, овы же ведуще босы и безпокровены в станы своя, издыхающи мразом». О Торжке летопись говорит: «и тако погании взяша град и изсекоша вся от мужьска полу и до женьска, иерейскый чин всь и черноризьскыи, а все изъобнажено и поругано»...

Что касается до бедствий церкви помимо избиения и пленения священников и монахов, то Татарами было уничтожено великое множество храмов и монастырей. Как до́лжно думать, они не уничтожали намеренным образом одних и других, подвергая только те и другие, и особенно вторые, своему разграблению²⁵; но при сожжении ими городов и селений те и другие погибали вместе с человеческими жилищами. При этом относительно храмов чувствительность бедствия состояла не столько в их собственной погибели, сколько в погибели их молитвенных принадлежностей, их богослужебной утвари и их богослужебных книг: самые храмы (подразумевается – деревянные) без особенного труда могли быть построены вновь, но приобретение принадлежностей и утвари, в особенности же приобретение богослужебных книг, было в то время делом чрезвычайно трудным.

Возвращаемся к нашему вопросу: в какие отношения стали Татары к вере Русских и к их духовенству вслед за порабощением их страны.

По окончании самого порабощения, в продолжение которого, как времени войны, церковь не составляла исключения и подверглась совершенно таким же ужасным бедствиям, как и государство, Татары стали к вере и к духовенству Русских в отношения самой полной терпимости и самого полного благоприятствования. Ни целый народ, ни кого бы то ни было в отдельности, они вовсе не принуждали к перемене веры; за духовенством нашим они вполне признали его существовавшие гражданские права. Таким образом, этот бич Божий, обрушившийся на наше отечество, не явился, по крайней мере, бичом для церкви, т. е. не явился бичом для последней, по крайней мере, со стороны её внешней свободы и внешнего положения.

Татары стали в отношения полной и совершенной терпимости к вере Русских не потому, чтобы они хотели сделать исключение именно для них, а потому, что в такие отношения они становились к верам всех покорённых ими народов, – потому, что полная веротерпимость была общим их правилом в приложении ко всем.

Причин этой полной веротерпимости Татар было несколько.

Первой причиной было то, что они были язычники. Мы уже говорили прежде²⁶, что язычники не смотрят на свои веры, которых держатся, как на религии единственно истинные, но что все веры, сколько их ни видят у людей, они считают религиями одинаково истинными, ведущими начало от одного и того же Бога, и только различными по различию людей. На этом основании веротерпимость язычников есть то, что вытекает из существа их воззрений на веры. Каких воззрений держатся все язычники, таких же должны были держаться и Татары; а отсюда, подобно всем другим язычникам, они принципиально долженствовали быть терпимыми. Что Татары не уклонялись в своих воззрениях на веры от всех других язычников, – каковое уклонение было бы делом необъяснимым, – на это мы имеем положительные свидетельства, принадлежащие им самим. Когда монах Рубруквис, ходивший к великому хану Каракорумскому Манту от французского короля Людовика Святого²⁷, убеждал хана принять христианство, последний отвечал: «мы, Монголы, веруем, что есть единый (для всех народов) Бог, которым мы живём и которым умираем, и к Нему мы имеем правое сердце; но как Бог дал руке многие пальцы, так дал людям многие пути (спасения: sed sicut Deus dedit manui diversos digitos, ita dedit hominibus diversas vias); вам дал Бог писания и вы, христиане, не храните их, а нам дал волхвов (divinatores) и мы делаем всё, что́ они приказывают нам, и живём в мире»²⁸.

Второй причиной полной веротерпимости Монголов были побуждения политические. Темучин объявлял и вместе признавал себя за человека, предназначенного Богом покорить весь мир, чтобы образовать из него одно всемирное государство. Но в мире существуют многие веры, и делать людям насилие в этом отношении значило бы возбуждать против себя их вражду. Вовсе не желая делать этого насилия уже по своим принципам религиозным, Темучин, по побуждениям политическим, объявил полную и совершенную веротерпимость, с одинаковым покровительством со стороны верховной власти всем верам, как основной закон своего государства. Соединив все монгольские племена в одно целое и приняв титул Чингисхана или императора, он, прежде чем обращаться к дальнейшему завоеванию мира, обнародовал книгу государственных законов под названием Яса (Ясак), что́ значит запреты²⁹. В этой Яса, предписания которой долженствовали быть безусловно обязательными для его преемников под страхом лишения престола и пожизненного заключения (что́ и действительно бывало) и на которую Монголы действительно смотрели как на своего рода евангелие или Коран³⁰, сделано нарочитое узаконение о том, что все веры, без различия их самих и содержащих их народов, должны быть терпимы и что служители всех вер, равно как врачи и нищие, учёные и подвижники, молитвосозыватели и гробохранители, должны быть освобождены от всяких податей и налогов³¹. Преемники Чингисхана, побуждаемые политикой, не только оказывали полную терпимость всем верам, но старались вести себя так, чтобы последователи каждой веры считали их более наклонными именно к своему исповеданию. Тот же Рубруквис, которого мы привели сейчас выше, пишет о том же великом хане Мангу: «у него в обычае, чтобы в те дни, в которые его волхвы назначат быть праздникам, или на которые, как на праздники, укажут ему священники несторианские (о сих священниках ниже), приходили к нему сначала священники христианские в своём облачении и молились за него и благословляли его кубок (вина), чтобы по удалению их приходили священники (муллы) сарацинские и делали то же, и чтобы после сих приходили священники (жрецы) языческие и делали (опять) то же. И говорил мне, – продолжает Рубруквис, – монах (несторианский, находившийся при дворе великого хана), что верит (хан) только христианам, хотя желает, чтобы все молились за него. Но он (монах), – прибавляет Рубруквис, – обманывался, потому что (хан) никому не верит (не держится ничьей веры).., все следуют за двором его, как мухи за мёдом, и всем (он) даёт (оказывает благоволение), и все думают, что он есть именно их особенный покровитель, и все предрекают ему благополучие».

Третью причину совершенной веротерпимости Монголов и их усердного покровительства всем верам составляло то, что они были народ крайне и до последней степени суеверный. На своих языческих волхвов или кудесников (шаманов) они смотрели как на людей, которые обладают чудесным даром отвращать от людей несчастья и вместе насылать на них последние. Как смотрели они на своих волхвов, представлявших собой служителей их веры, так смотрели они на служителей и всех других вер. Своих волхвов Монголы, с одной стороны, весьма боялись, опасаясь от них несчастий; а с другой-весьма почитали, надеясь посредством их чудесного дара быть в своих делах благоуспешными. По той же самой причине они в такой же мере боялись и почитали служителей и всех других вер. Следствием этого и было то, что они, одинаково терпя все веры, усердно почитали, т. е. собственно старались задабривать, служителей всех вер и вели себя так, что как будто принадлежали ко всем верам³².

Христианство, составляющее религию единую истинную, и открыто выдающее себя за таковую, по-видимому, не должно было нравиться ханам монгольским своими притязаниями исключительности. Но притязаниям христианства, считая их со своей точки зрения неосновательными, ханы оказывали, так сказать, великодушное снисхождение. Между тем были частные исторические обстоятельства, вследствие которых, начиная со времени самого Чингисхана, оно должно было, с одной стороны, стать в глазах Монголов особенно высоко, так чтобы они имели охоту оказывать ему покровительство нарочитое и преимущественное, а с другой стороны – приобрести за себя ходатаев пред ханами с голосом весьма сильным и действительным. Ко времени Чингисхана христианство существовало в Монголии, как вера, исповедуемая некоторыми из отдельных, населявших её, народов. Это именно – христианство несторианской секты. Несториане в конце V века, изгнанные из пределов греческой империи, нашли себе убежище в Персии, государи которой, из политического соперничества с императорами Константинопольскими, предложили им своё усердное покровительство. Поселившись в Персии, Несториане начали вести деятельную пропаганду на востоке, посылали своих миссионеров во все стороны, и успели распространить христианство своей секты в Индии, Туркестане, Монголии и Китае. В Монголии они водворили своё христианство у двух народов: у народа тюркского племени Уйгуров, которые жили на север от помянутого выше Тангута, у восточных склонов горного хребта Тянь-Шань, ограничивающего с севера так называемый восточный Туркестан (города: Хамиль, Турфан, Урумчи)³³, и у народа собственной монгольской семьи Кераитов, живших в северной Монголии, в верховьях рек Селенги и Орхона, со столицей в Харахорине или Каракоруме, который сделал потом своей столицей Чингисхан, после покорения Кераитов в 1202–03 году³⁴. Кераиты приняли несторианское христианство в начале XI века³⁵. Когда оно распространилось у Уйгуров, – остаётся неизвестным; но нужно думать, что значительно задолго до Кераитов, приблизительно веке в IX-VIII, если не в VII³⁶. Несториане ввели у Уйгуров свою сирскую азбуку (наподобие того, как Константин философ ввёл у Славян азбуку греческую, приспособив её к славянскому языку), и через это не только сделали их народом грамотным, но и дали им возможность стать до некоторой степени народом образованным, что́ и на самом деле было. Эти Уйгуры, добровольно поддавшись Чингисхану в 1209–10 году, заняли в толпе собранных им под свою власть народов выдающееся положение. До Чингисхана у Монголов вовсе не было грамоты; когда он создал своё обширное государство, оказалась нужда, для целей администрация, в грамоте и людях грамотных. Этой нужде удовлетворили Уйгуры, у которых он заимствовал грамоту и которых призвал для занятия мест в администрации, требовавших письменности³⁷. Вместе с тем, служилое или дворянское сословие Уйгуров, представлявшее собой людей сравнительно образованных заняло высокое положение при дворе Чингисхана, что постоянно оставалось и при его преемниках. Не все Уйгуры, игравшие видную роль при ханах монгольских, принадлежали к христианству, – были между ними буддисты и магометане; но, как положительно говорят современные свидетельства, немалое количество их, и в том числе знатнейших между ними, было и из несторианских христиан³⁸. Естественно, что уважение, которым пользовались у ханов их чиновники и сановники из числа последователей несторианства, должно было отразиться во взглядах ханов и на их христианскую веру. В то же время и непосредственно о самих служителях или духовных несторианского христианства ханы должны были составить себе мнение как о людях, которые должны быть уважаемы ими не менее чем служители всех других вер. На всём магометанском востоке Несториане славились своим знанием врачебного искусства, так что лекарями у магометанских государей и князей были по преимуществу они³⁹. Мы не имеем прямых сведений, чтобы это так было и в языческой Монголии; но, во-первых, вероятно предполагать это само по себе; во-вторых, это дают знать сведения непрямые⁴⁰. Между тем Монголы объединяли в своих представлениях лекарей со служителями вер, ибо служители их собственной языческой веры были вместе и лекарями. Этот взгляд на несторианских духовных, как на лучших лекарей, вместе с чем люди суеверные не могли не представлять себе их и наиболее страшными колдунами, должен был иметь следствием то, чтобы ханы оказывали им не только одинаковое благоволение с духовными всех других вер, но и до некоторой степени особенное, – чтобы они отличали их от других. Приведённые нами выше слова Рубруквиса о праздничных обычаях великого хана Мангу (если дать им полную веру) показывают, что это и на самом деле было так: в дни праздничные первыми приходили к великому хану, чтобы молиться о нём и благословлять его кубок, священники христианские, под которыми разумеются именно священники несторианские. Другой западный монах, Плано-Карпини, ездивший к великому хану Гуюку от папы Иннокентия IV⁴¹, даёт до некоторой степени знать об отличии, которое оказывалось несторианским христианам, как великими ханами, так и всеми Монголами, когда сообщает, что Гуюк содержал при себе христианских священников, которым давал жалованье.– Что у него был и молитвенный дом пред большой его палаткой, где церковнослужители всенародно пели и отправляли службу в те же часы, как и греческие христиане, при чём находилось бесчисленное множество Татар и других народов. Второй христианский народ Монголии Кераиты, как кажется, не могли производить на ханов монгольских благоприятного впечатления относительно христианства сравнительным процветанием у них просвещения. По крайней мере, касательно этого нет никаких указаний. Но они должны были содействовать тому, чтобы ханы стали нарочитыми друзьями христианства иным путём. У Кераитов принял его сам государь⁴². Когда Чингисхан покорил их и сделал их государя своим вассалом, то одну из племянниц последнего он взял в жёны себе, а двух – в жёны двум своим сыновьям, и таким образом, с одной стороны, между его собственными жёнами была христианка, а с другой стороны – следствием этого было то, что два последние великие хана, Мангу и Хубилай, были детьми христианки⁴³.

Несторианские христиане, конечно, старались внушить ханам, что действительная христианская истина только в их секте. Но если для ханов истина была одинакова во всех религиях, то очевидно, что они не могли быть убеждены в том, чтобы полагать различие между частными исповеданиями одной религии.

Оказывая совершенно полную терпимость ко всем верам, великие ханы монгольские, искренно или притворно и по расчётам, до такой степени оказывали своё благоволение христианам, что о трёх последних между ними, Гуюке, Мангу и Хубилае, составились сказания, будто они один за другим на самом деле принимали христианство⁴⁴. С какой полной терпимостью относились ко всем верам великие ханы каракорумские в продолжение недолгого существования великого ханата, с такой же полною терпимостью к нашей русской вере или к нашему православному христианству относились ханы золотоордынские в продолжение всего, очень долгого, господства их над Россией.

Весьма возможно, однако, что история терпимости ханов золотоордынских к нашей русской вере должна быть разделяема на два периода: период терпимости добровольной и период терпимости невольной. В первую половину господства над Россией ханы относились с полной терпимостью к нашей вере по доброй воле, потому что хотели быть вполне терпимыми. Но относительно второй половины может быть предполагаемо и то, что они оставались столько же терпимыми, как и прежде, уже не по доброй воле, а по необходимости, потому только, что не видели возможности быть нетерпимыми. Если бы ханы золотоордынские постоянно оставались язычниками, чтобы вместе с тем сохранять взгляд на все веры, как на одинаково истинные, то они постоянно сохраняли бы и искреннее расположение оказывать терпимость к вере Русских. Но уже третий преемник Батыя, наследовавшей ему и всего через два или через три года после его смерти, в 1257 или 1258 году, хан Берке или Беркай (Беркалий) принял магометанство. Преемники Берке, умершего в 1266 году, до хана Узбека, вступившего на престол в 1313 году, снова были язычниками; но с этого Узбека, который опять принял магометанство, уже все ханы были магометанами, так что магометанство стало их родовой религией вместо язычества. Магометанство, подобно христианству, притязает быть религией единой истинной, а потому магометанам столько же естественно быть нетерпимыми к другим верам, сколько, напротив, язычникам быть терпимыми, тем более что магометанство, притязая быть религией единой истинной, прямо обязывает своих последователей распространять его посредством насилия. О ханах Берке и Узбеке, которые один через промежуток после другого впервые принимали магометанство, мы положительно знаем, что они хотели быть вполне терпимыми к вере Русских по доброй воле. Это должно быть объясняемо отчасти тем, что они ещё не усвоили магометанства до такой степени, чтобы исполняться желания стать его распространителями, и ещё настолько оставались в своих взглядах монголами-язычниками, чтобы продолжать видеть во всех религиях одинаково истинные религии. (С таким, вероятно, лишь отличием магометанства, чтобы в числе других истинных религий ставить его на первом месте). Отчасти тем, что Чингисханова Яса со своим предписанием терпимости ещё сохраняла для них всю свою обязательную силу и что они ещё не дерзали поступать вопреки ей. О двух преемниках Узбековых, его сыне Джанибеке или Чанибеке и внуке Бердибеке, также положительно известно, что они были терпимы по доброй воле, каковая терпимость должна быть объясняема или обеими сейчас указанными причинами, или второй из них⁴⁵. Но после смерти Бердибека в 1359 году мы продолжали оставаться под властью Татар ещё в течение более чем ста лет. Очень возможно то, что преемники Бердибека до самого конца существования Орды постоянно оставались плохими магометанами, упорно продолжавшими сохранять в себе прежних индифферентных язычников и вовсе не помышлявшими о каком-нибудь распространении своего «правоверия». Но не невозможно и то, что они стали искренними и усердными магометанами, вместе с чем, поставив предписания Корана выше предписаний Чингисхановой Ясы, они должны были одушевляться желанием пропаганды. Если было последнее, то преемники Бердибека должны были оказывать полную, как и прежде, терпимость к вере Русских против своего желания, по необходимости, вследствие того, что начавшиеся непосредственно после смерти Бердибека крайние замешательства в Орде, приведшие к ослаблению власти ханов над Россией, уже отняли у последних возможность посягать на неприкосновенность веры Русских.

Что ханы золотоордынские во всё время своего господства над Россией, по тем или другим побуждениям, оказывали совершенно полную терпимость к вере Русских, не делая ни малейшего на неё посягательства и ни малейшего ей стеснения, – что они вполне признавали права нашей церкви, нисколько не ограничивая и не умаляя существовавших гражданских преимуществ нашего духовенства, а напротив принимая их под свою решительную охрану, об этом, во-первых, отрицательно свидетельствует совершенное молчание наших летописей и других современных памятников о каких-либо действиях посягательства на неприкосновенность веры со стороны ханов; во-вторых, об этом положительным образом свидетельствуют ханские ярлыки или ханские жалованные грамоты⁴⁶ нашим митрополитам, посредством которых ханы ограждают неприкосновенность веры и целость прав духовенства от каких-либо посягательств. Известно несколько частных случаев поведения ханов, которые как будто представляют собой возражения против сейчас сказанного; но случаи на самом деле вовсе не представляют собой таких возражений, а требуют только объяснения, что мы и сделаем ниже.

История фактически-формальных отношений ханов золотоордынских к русской церкви и русскому духовенству, как стороны покровительствующей к стороне покровительствуемой, т. е. история того, в каких формах и каким порядком ханы золотоордынские на деле заявляли русской церкви и её духовенству своё признание их неприкосновенности и прав, остаётся недостаточно известной. В Никоновской летописи под 1313 годом читаем о путешествии св. митрополита Петра в Орду к хану Узбеку, который в этом году занял место хана Токты: «того же лета князь великий Михайло Ярославич тверский поиде в Орду, також и Петр митрополит киевский и всея Русии вкупе с ним поиде в Орду, того ради, понеже тогда в Орде Тяхтя царь умре, а новый царь Азбяк сел на царстве, и вся обновишася и вси прихождаху в Орду того ради, понеже тогда в Орде и ярлыки имаху кождо на свое имя, и князи и епискупы»⁴⁷. В той же летописи под 1343 годом говорится о путешествии в Орду митрополита Феогноста к хану Чанибеку, сыну Узбека, тотчас по занятию им престола: «тогож лета прииде из Орды от царя Чанибека Феогнаст митрополит киевский и всея Русии; ходил о причте церковнем, имаше (имаху) бо митрополит (-ы) и епискуп (-ы) ерлыки на своя причты церковныя от царей ордынских»⁴⁸. Наконец, о св. митрополите Алексие известно, что он, случайно находившись в Орде в 1357 году, когда ханский престол занял сын Чанибеков Бердибек, получил от нового хана ярлык. Два свидетельства летописи и третий к ним факт говорят то, что при восшествии на престол новых ханов митрополиты должны были отправляться в Орду, чтобы от каждого нового хана получать себе и своим епископам ярлыки, в которых каждым ханом подтверждались бы их права и преимущества. Таким образом, о фактически-формальной стороне отношений следовало бы думать, что Батый при начале своего господства над Россией дал духовенству ярлык, в котором признал неприкосновенность веры и ненарушимость прав его духовенства, и что все последующие ханы при своих вступлениях на престол выдавали духовенству ярлыки, в которых подтверждали первоначальный ярлык Батыев. Но необходимо думать, что или свидетельства Никоновской летописи относятся только к тому частному времени, о котором она говорит, или что в ней, по ошибочным заключениям, допущено несправедливое обобщение. От восьми ханов, предшествующих Узбеку, начиная с Батыя, дошёл до нас ярлык только одного хана Менгу-Темира (1266–1281) и в ярлыке Узбековом даётся нам знать, что относительно ярлыков других ханов до́лжно думать не то, что они не дошли до нас, а то, что их не существовало⁴⁹.

Из сейчас сказанного следует, что Батый заявил своё признание неприкосновенности нашей веры и прав нашего духовенства не посредством ярлыка или письменной грамоты, а иначе. Это «иначе» может быть понимаемо только как признание фактическое, т. е. что, подчинив своей власти Русь и поставив князей и народ в известные отношения данничества себе, Батый оставили в стороне и покое русскую церковь и русское духовенство, чем и давал знать о признании неприкосновенности первой и ненарушимости прав второго. Почему Батый не утвердил и не счёл нужными утверждать неприкосновенность нашей веры и права нашего духовенства нарочитой дарственной грамотой, это совершенно понятно. Мы, Русские, не были первыми народом, который Монголы покорили своей власти, напротив, мы последними были присоединены к их многоверному государству. В государстве этом со времени самого Чингисхана существовали органический закон, чтобы все веры оставались неприкосновенными и права духовенств всех вер ненарушимыми. Органический закон сам собой распространялся на веру каждого покорявшегося народа, а поэтому ханы и не имели нужды и побуждений давать каждому народу нарочитых грамот. Нет сомнения, что о существовании у Монголов помянутого органического закона знало и наше духовенство; но если могли быть у него какие-нибудь сомнения, то они должны были рассеяться при первой переписи народа, для обложения его данью, произведённой по приказанию Батыя в 1246 или 1247 году⁵⁰: духовенство, которое имело быть свободно от дани, не было подвергаемо переписи.

После фактического признания ханами неприкосновенности нашей, веры и прав нашего духовенства, или, что́ то же, при необходимо подразумеваемом распространении на нашу страну органического закона, действовавшего на всей территории монгольских завоеваний, ханы не имели нужды давать, а духовенство наше не имело нужды просить у них письменных утвердительных грамот. Ханские ярлыки нашим митрополитам по своему происхождению и не суть грамоты утвердительные, а суть грамоты охранительные: Первый ярлык, данный ханом Менгу-Темиром митрополиту Кириллу, дан был, как это ясно видно из него самого, не с целью утверждения неприкосновенности веры и прав духовенства, в чём не было нужды, а с целью ограждения одной и других от посягательства чиновников монгольских, постоянно живших в России и временно приезжавших в неё. Предполагая признание неприкосновенности веры и прав духовенства, как существующей факт, хан обращается в ярлыке к своим всяким чиновникам (которые перечисляются в нём по должностям) и строго запрещает им посягать на неприкосновенность веры и прав духовенства, угрожая им в противном случае определёнными в законе карами. Необходимо думать, что этот первый ярлык дан был ханом Менгу-Темиром по нарочитой просьбе митрополита Кирилла, вызванной тем, что чиновники монгольские, постоянно жившие в России и временно приезжавшие в неё, в своих отношениях к духовенству мало стеснялись существовавшими законами относительно прав последнего⁵¹.

После Менгу-Темира три ярлыка даны были митрополитам тремя преемствовавшими один другому ханами: Узбеком, Чанибеком⁵² и Бердибеком. По поводу ярлыка Узбекова Никоновская летопись говорит, что у новых ханов митрополиты брали ярлыки, и необходимо думать, что именно Узбеком сделано было распоряжение, чтобы митрополиты взимали ярлыки у каждого нового хана, и что распоряжение это оставалось в силе при двух его преемниках. Ярлыки Узбеков, Чанибеков и Бердибеков по своей форме и своему содержанию – совершенно то же, что́ ярлык Менгу-Темиров, т. е. охранные грамоты церкви и духовенству от посягательств на неприкосновенность веры и права́ духовенства со стороны ханских чиновников. Но очевидно, что Узбек, сделавший распоряжение, чтобы от каждого нового хана были получаемы митрополитами ярлыки, хотел придать им и другое значение, а именно – значение как бы ханских инвеститур митрополитам, или видимых знаков, посредством которых выражалась бы зависимость от ханов, как их, митрополитов, так и всей с ними церкви⁵³. После Бердибека, убитого в 1359 году, до конца господства Татар над Россией или до 1480 года известен всего один ханский ярлык митрополитам, именно – Атюляков (Тулунбеков), данный наречённому митрополиту Михаилу или, как его звали, Митяю, в 1379 году. До́лжно думать, что этот единственно известный после Бердибека ярлык и на самом деле был единственным и что он представляет собой не более как простую случайность. После Бердибека в Орде начались весьма на долгие времена, чуть не по самый конец господства Татар над нами, такие замешательства и такая быстрая смена ханов, что, с одной стороны, митрополиты не могли успевать, чтобы получать от ханов ярлыки, а с другой стороны они должны были воспользоваться благоприятными обстоятельствами, чтобы избавить себя от наложенной было на них и весьма неприятной для них обязанности⁵⁴. Что же касается до ярлыка Атюлякова Михаилу или Митяю, то он дан был ханом наречённому митрополиту, когда тот ехал через Орду, путешествуя в Константинополь на поставление, и дан был, как до́лжно думать, вовсе не по просьбе Михаила, а по собственной предупредительности хана, желавшего выразить ему своё особое благоволение⁵⁵.

Таким образом, фактически-формальная сторона отношений ханов золотоордынских к русской церкви и русскому духовенству состоят в том, что после покорения Руси Монголами на неё фактически распространено было действие закона Чингисханова о веротерпимости, – что ханы изъявляли готовность, по просьбам митрополитов, ограждать строгую ненарушимость закона от посягательств на него монгольских чиновников посредством своих нарочитых охранных грамот или ярлыков, – что хан Узбек придал было ярлыкам значение инвеституры, имевшей получаться митрополитами от каждого нового хана, но что это, по обстоятельствам Орды, продолжалось весьма недолго⁵⁶.

Имея собственное значение грамот, охраняющих неприкосновенность веры и прав духовенства, а не прямо их утверждающих, ханские ярлыки митрополитам в то же время показывают, до какой степени ханы признавали неприкосновенность нашей веры и в какой мере или каком объёме признавали права нашего духовенства, ибо в ярлыках указывается – что́ и сколько охраняют они от посягательства своих чиновников.

В первом по времени ярлыке, который дан был ханом Менгу-Темиром митрополиту Кириллу в 1267 или, что́ вероятнее, в 1279 году, находим: во-первых, что вера Русских ограждается от всяких её хулений и оскорблений и что принадлежности внешнего богослужения ограждаются от посягательств на них в смысле хищения или повреждения; во-вторых, что духовенство освобождается от даней, от всяких пошлин и всяких повинностей; в-третьих, что все церковные недвижимые имения признаются неприкосновенными и что церковные слуги, т. е. принадлежащие епископам или кому бы то ни было из церковных властей и мест рабы или холопы, объявляются свободными от каких бы то ни было общественных работ. Относительно веры и принадлежностей внешнего богослужения в ярлыке читаем: «а кто (из наших всяких чиновников) веру их (Русских) похулит или ругается, тот ничем не извинится и умрёт злою смертью...; или что́ в законе их – иконы и книги или иное что, по чему Бога молят, того да не емлют, ни издерут, ни испортят». Относительно свободы духовенства от даней, пошлин и повинностей читаем: «как первые цари (подразумеваются Чингисхан и его преемники в Каракоруме) пожаловали попов и чернецов и всех богодельных людей, (так) и мы, их грамот (т. е. собственно-законоположений) не изъиначивая, по томуж жалуем: не надобе им (с них) дань и тамга и поплужное, ни ям ни подводы ни война ни корм; во всех пошлинах не надобе им ни которая царева пошлина ни царицына ни князей ни рядцев ни дароги⁵⁷ ни посла, ни которых пошлинников ни которые доходы: а кто возьмет (от попов и от чернецов дань или иное что) – баскаци наши и княжие писцы и поплужницы и таможницы, и он (тот) по велицей Язе (законодательному кодексу Чингисханову) не извинится и смертию да умрет». При этом делаются два особые постановления: во-первых, относительно принятия митрополитом и епископами в духовное звание кандидатов из мирян; во-вторых, о детях и братьях поповских, живущих при отцах и братьях и отделившихся от них; первое постановление: «аще ли (митрополит) восхощет иные люди к себе приимать, хотящие Богови молитися (поставиться в духовное звание), ино на его воле будет»⁵⁸; второе постановление: «а попове, един хлеб ядуще и во едином месте живуще, и у кого брат или сын, и ты (те) по томуж пожаловани идуть; аще ли от них отдалися, из дому вышли, и тем пошлина и дань давать». Относительно недвижимых церковных имений и церковных слуг читаем: «что церковныя земли, воды, огороды, винограды, мельницы, зимовища, летовища, да не замают (не трогают) их (никакие наши чиновники), а что будет взяли, и они отдадут безпосульно; а что церковные люди: мастеры, сокольницы, пардусницы (звереловы), или которыя слуги и работницы и кто ни будет их людей, тех да не замают ни на что, – ни на работу, ни на сторожу».

После Менгу-Темира, давшего ярлык митрополиту Кириллу, как мы сказали, даны были ханами митрополитам ещё четыре ярлыка: Узбеком св. Петру, Чанибеком Феогносту, Бердибеком св. Алексию и Атюляком или Тулунбеком наречённому митрополиту Михаилу (Митяю). Из четырёх ярлыков сохранилось до настоящего времени три, а именно – не дошло до нас ярлыка, данного Чанибеком Феогносту⁵⁹. Все три сохранившиеся ярлыка, подтверждая первый ярлык, данный ханами митрополитам, или, как говорится в ярлыке Узбековом, – «первую их грамоту», содержат при различии внешней, канцелярской, редакции⁶⁰, относительно неприкосновенности веры и прав духовенства то же самое, что́ и этот, но с одним новым против него добавлением. Добавление состоит в том, что митрополитам, а с ними, как должно быть подразумеваемо, и всему духовенству, предоставляется суд над принадлежащими им людьми или их холопами, рабами, во всех решительно уголовных делах, не исключая разбоя, поличного и татьбы: «а знает митрополит в правду, – постановляется в первом из трёх ярлыков Узбековом, – и право судит и управляет люди своя в правду, в чём-нибудь (в чём бы то ни было): и в разбои и в поличном и в татьбе и во всяких делах ведает сам митрополит един или кому прикажет» (В ярлыках Бердибековом и Атюляковом не читается даваемого митрополиту Кириллу ярлыком Менгу-Темировым дозволения принимать к себе иных людей, хотящих Богу молитися; но необходимо думать, что это пропуск не намеренный, а случайный, произошедшей в первом из ярлыков, из которого перешёл и во второй, по вине ханской канцелярии, ибо Бердибек и Атюляк прямо говорят в своих ярлыках, что дают их по прежним ярлыкам, не изъиначивая этих последних⁶¹.

Из сейчас сделанного нами обозрения ханских ярлыков, по-видимому, следует, что ханы не вполне признавали гражданские права и преимущества нашего духовенства: в ярлыках не подтверждается права архиереев взимать дань с мирских населений епархий, или так называемую десятину; в них не подтверждается права архиереев судить мирян в некоторых делах и преступлениях гражданских. Но когда говорится о признании ханами прав и преимуществ нашего духовенства, то само собой понятно, что говорится не обо всех вообще правах, а только о тех; которые, представляя собой освобождение от обязанностей именно по отношению к ним – ханам, могли быть признаны ими или не признаны. Покорив Русь, ханы наложили на русский народ известные обязанности, от которых прежде них собственным нашим правительством духовенство было освобождено: освободить, как было прежде, или не освобождать духовенство от этих обязанностей и было в воле ханов; но что касается до тех или иных, бо́льших или меньших, гражданских прав духовенства, которые не касались ханов, т. е. которые не представляли собой освобождения духовенства от обязанностей, ставших обязанностями по отношению к ним, то им, ханам, не было до этих последних прав никакого дела: признание или непризнание этих прав осталось по-прежнему исключительно в воле князей, быв так сказать домашним делом между ними и духовенством. Указанные выше права духовенства, не подтверждаемые в ханских ярлыках, составляют последнюю категорию, а поэтому и нет о них в ярлыках никаких речей и упоминаний.

С другой стороны, не невозможно предполагать, что ханы не только признали существования права нашего духовенства, но несколько и расширили их, отчасти в ущерб самим себе и нашему домашнему правительству или князьям, отчасти – в ущерб этим последним. О правах нашего духовенства за период киевский мы собственно не имеем положительных сведений. Из тех прав, которые признаются ханами в ярлыках, со всей вероятностью должна быть предполагаема, как существовавшее прежде право, – личная свобода самого духовенства от податей и повинностей; но были ли свободны от всяких повинностей люди, принадлежавшие духовенству, имело ли оно неограниченную судебную власть над ними и было ли предоставлено митрополиту и епископам принимать в духовное звание из всех без изъятия и ограничения мирян, относительно этих вопросов мы не можем сказать, чтобы за единственно вероятный ответ на них должно было принимать ответ утвердительный. По крайней мере, относительно неограниченности судебной власти духовенства над его людьми, так как об этом не упоминается в первом ярлыке и только уже говорится во втором, представляется не невероятным думать, что это было право новое, впервые предоставленное духовенству только ханами, т. е. именно ханом Узбеком. Если мы предположим, что все три пра́ва были права́ новые, то в первом случае, освобождая людей, принадлежавших духовенству, от всяких своих повинностей, ханы наносили ущерб самим себе или жертвовали интересами своими собственными; во втором случае, предоставляя духовенству неограниченный суд над его людьми, наносили ущерб князьям; а в третьем случае, предоставляя митрополиту и епископам принимать в духовное звание всех без изъятия мирян, наносили ущерб вместе и князьям и себе (ибо предоставляли уходить в духовное звание таким мирянам, которые платили бы подати и князьям и им самим). Но если предполагать, что все три права были права́ новые, то очень вероятно думать, что два из них, посягавшие на интересы князей, не были признаваемы этими последними безусловно, а лишь были уступаемы ими духовенству в виде пожалования, на сколько они сами этого хотели. К речам об этом мы возвратимся после⁶².

Заботиться о том, чтобы ханские чиновники, постоянно жившие в России и на время приезжавшие в неё, не посягали на права духовенства и вообще не обижали его, в отношении ко всему духовенству лежало на митрополитах. Но знаем мы пример епископов одной, по крайней мере, кафедры, которые сами ходили в Орду, чтобы искать там охраны причту церковному своей собственной епархии; это именно – пример епископов ростовских. Вероятно, впрочем, что на пример этот до́лжно смотреть как на исключение, объясняемое особыми обстоятельствами епископов ростовских. После покорения Руси Монголами суздальско-ростовская область оставалась без митрополита до 1250 года, в котором пришёл в неё, чтобы принять её в своё заведывание вместе с южной Русью, митрополит Кирилл, поставленный галицко-волынским князем Даниилом Романовичем. Во всё это время представителем духовенства области был епископ ростовский, так как другой епископ, – владимирский, убит был Татарами при взятии Владимира. В продолжение 12 лет, который прошли от покорения области до прибыли в неё митрополита (1238–1250), не один раз могла представиться епископу ростовскому нужда путешествовать в Орду, для объяснений и ходатайств по делам церковным. Но, начав путешествие в Орду до прибытия митрополита, епископы, проложившие себе, так сказать, дорогу в Орду, могли продолжать их и после прибытия и вообще в последующее время. Как бы то ни было, только мы знаем, что путешествовал в Орду уже после прибытия в северную Русь митрополита епископ ростовский Кирилл, о котором в житии св. Петра, царевича ордынского, говорится, что он ходил «за дом святыя Богородицы» (свою кафедру) к хану Берке, вступившему на ханский престол в 1257 или 1258 году; о преемнике Кирилловом Игнатии под 1282 годом говорится в летописи⁶³, что в этом году он ходил в Орду во второй раз за причет церковный; о преемнике Игнатиевом Тарасии под 1293 годом говорится в летописи⁶⁴, что он ходил в Орду вместе со всеми князьями. Если дать веру сейчас упомянутому житию царевича Петра, то епископы ростовские находились даже совсем в особенных отношениях к ханам. Рассказав о чудесном исцелении епископом Кириллом сына Беркина, житие уверяет, что хан в благодарность за это «повеле давати владыце оброки годовнии в дом святыя Богородицы» и что последующее епископы ростовские ходили в Орду, «емля оброк царский»⁶⁵. Может показаться странным и невероятным, чтобы ханы золотоордынские давали оброки христианским православным епископам; но мы приводили выше свидетельство Плано-Карпини о том, что великий хан Гуюк давал жалованье священникам несторианским, которых он содержал при своём дворе, а из первых ханов золотоордынских это последнее известно о сыне Батыевом Сартаке⁶⁶.

Никоновская летопись, как мы видели выше, рассказывая о получении ярлыков митрополитами Феогностом и Алексием, уверяет, что не только митрополиты, но и епископы «имаху (тогда) ярлыки на свои причты церковные от царей ордынских». Понимать дело так, чтобы Узбек, обязав митрополитов являться за ярлыками к каждому новому хану, обязал к тому же и всех русских епископов, совершенно препятствует отсутствие всяких фактических указаний на это, которыми очень трудно было бы не быть; но не невозможно допустить то, что Узбек, не обязывая епископов являться вместе с митрополитами, обязал последних брать у ханов не один только общий ярлык на всю митрополию, но и частные ярлыки на каждую из епископий митрополии. Это могло быть сделано по двум побуждениям: во-первых, чтобы каждому епископу вручать видимый знак его зависимости от ханов; во-вторых, чтобы увеличить пошлины с митрополитов в пользу их казны и их чиновников, так как каждый ярлык мог быть обложен особой пошлиной.

Итак, ханы монгольские во всё время своего продолжительного господства над Россией оставляли совершенно неприкосновенной веру Русских и совершенно ненарушимыми права русского духовенства. А, таким образом, как сказали мы выше, тяжкий бич Божий, обрушившийся на нас в виде Монголов, не был, по крайней мере, бичом для церкви, именно – не был бичом для неё, по крайней мере, со стороны её внешней свободы и внешнего положения.

Однако в сейчас представленном нами изложении мы уже дали знать, что непричастность духовенства тягостям ига монгольского должна быть представляема не совершенно безусловной. Мы говорили, что ханские ярлыки митрополитами по своему происхождению суть охранные грамоты духовенству от притеснений и обид со стороны монгольских чиновников. Если митрополиты были вынуждены просить у ханов охранных грамот, то из этого, очевидно, следует, что притеснения и обиды со стороны чиновников не только имели место, а и были более или менее значительны. Но думать, чтобы ханские ярлыки могли положить конец притеснениям и обидам, конечно, было бы напрасно: высшая власть строго и грозно приказывает, а чиновники не обращают на приказы никакого внимания, – это общий закон всего чиновничьего мира, по отношению к которому всего менее можно представлять исключением чиновников монгольских. Духовенство наше было освобождено ханами не только от даней, но и от всех без изъятия пошлин и повинностей: «тако есмя его (митрополита) пожаловали, что не надобь ему ни его людем ни всем церковным богомольцам – попом и чернецом и бельцом и их людем, от мала и до велика, ни какова дань, ни которая пошлина, ни корм, ни питие, ни запрос, ни дары, ни почестья не воздают никакова, ни служба, ни работа, ни сторожа, ни которые доходы, ни поминки, ни поклонное, ни выход, ни полетное, ни становое, ни въездное, ни мимоходное по дорозе послу, ни баскаку, ни которому моему пошлиннику»... (ярлык Атюляков). Но к плате пошлин, к отбыванию повинностей чиновники ханские могли всегда принуждать духовенство, ссылаясь на исключительные обстоятельства, на особые приказы ханские, или в отношении таких повинностей, как постойная, кормовая и поклонная, ссылаясь просто на то, что они суть чиновники ханские и не хотят знать никаких привилегий. Таким образом, совершенно свободное в отношении к Монголам от всяких государственных тягостей по закону, духовенство должно быть представляемо более или менее страдавшими от произвола и злоупотреблений со стороны монгольских чиновников⁶⁷.

Были и ещё причины, вследствие которых иго монгольское являлось бедствием для церкви со стороны внешней. Но тут вина была не на Монголах, а на самих Русских, именно – на наших князьях. Ссорясь друг с другом, и отнимая друг у друга власть, князья обращались к ханам с просьбами о военной один против другого помощи. Удовлетворение ханами этих просьб и являлось как величайшее бедствие не только для государства, но и для церкви. Монголы по своей натуре были дикие хищники, и приходившие к князьям от ханов вспомогательные войска, пользуясь случаем, обыкновенно предавались страшному грабежу, не разбирая владений ни друга, ни врага, и только стараясь как можно более расширить район своих опустошений. В этих частных нахождениях Татар, которые по своим ужасам разве только мало уступали первоначальному общему нашествию и которые по обширности опустошаемых территорий иногда достигали его самого, не было пощады ни церквам и монастырям с их утварью и святыней, ни священникам и монахам⁶⁸.

При дворе великих ханов монгольских в Каракоруме находились служители вер всех покорённых ими народов⁶⁹, дабы служители веры каждого из этих народов молились о них – ханах. Не знаем, так ли это было при дворе ханов золотоордынских. Но наша русская вера, если не с самого начала господства Монголов над Россией, то с 1261 года имела при ханах своего особого представителя, и именно – с этого последнего года в лице епископа, кафедра которого была учреждена в столице ханской Сарае. Нам не известна история учреждения кафедры, ибо летопись под нашим годом говорит только: «того же лета постави митрополит епископа Митрофана Сараю»; но со всей вероятностью до́лжно объяснять себе дело не так, чтобы митрополит просил у хана дозволения назначить в его столицу епископа для тех Русских, которые жили между Татарами, а так, что сам хан потребовал от митрополита, чтобы к нему назначен был представитель русской веры в лице епископа или, как выражались Татары о наших епископах, большого попа. К речам об этом возвратимся немного ниже.

Если не во всё время господства над Россией, то, по крайней мере, до тех пор, пока оставались язычниками, ханы дозволяли епископам сарайским обращать своих Татар в христианство. Преемник Митрофанов на кафедре Феогност, адресовавшийся в 1276 году к Константинопольскому патриаршему собору с разными вопросами, о чём скажем ниже, между прочим, спрашивал: «приходящих от Татар, хотящих креститися, и не будет велика сосуда (т. е. когда дело случится во время кочёвки в степи), в чём погружать ему»⁷⁰.

Ханы золотоордынские были не против того, чтобы выдавать своих татарских девиц за наших князей (и наших бояр), с дозволением первым принимать христианство. Примеры женитьб в Орде наших князей, сколько знаем, не многочисленны; но они имели место до хана Узбека (1313–1341) включительно.

Остаётся нам сказать о частных случаях поведения ханов, которые как будто представляют собой возражения против совершенной их терпимости к нашей вере и против строгого уважения ими прав нашего духовенства.

[Ханы золотоордынские не воспрещали своим татарским царевичам, боярам и чиновникам отъезжать на службу к нашим князьям (в Родословной книге, изданной Новиковым, показав очень длинный ряд боярских родов, выезжих из Орды, – ч. II стр. 421). Но необходимым условием приёма князьями на службу этих татарских выходцев и вообще их натурализации у нас было принятие ими нашей христианской православной веры.]

Коль скоро положительным и несомненным образом известно какое-нибудь общее, то относительно частных против него случаев само собой даётся предполагать, что случаи эти или представляют собой исключения, зависевшие от каких-нибудь особых причин, или понимаются не совсем правильно и не имеют того смысла, который им придаётся, или, наконец, – что они не суть случаи достоверные. Что ханы монгольские оказывали полную и совершенную терпимость к нашей вере и такое же уважение к неприкосновенности прав нашего духовенства, это, как общее, известно нам положительным и несомненным образом. А из этого само собой следует, что о частных случаях, как будто говорящих против этих терпимости и уважения ханов, должно думать что-либо из сейчас указанного выше.

Частные известные случаи суть: во-первых, осуждение ханами на мученическую смерть за веру двух наших князей; во-вторых: одна сделанная ими попытка обложить данью наше духовенство; в-третьих: принятое было ими, по уверению некоторых наших летописей, намерение ввести свою татарскую веру в одной из русских областей.

Князья, потерпевшие от ханов мученическую смерть за веру, были: Михаил Всеволодович Черниговский, осуждённый Батыем в 1246 году, и Роман Ольгович Рязанский, осуждённый Менгу-Темиром в 1270 году.

О причине осуждения Батыем на мученическую смерть Михаила Всеволодовича мы имеем четыре рассказа: нарочитой повести о страдании князя⁷¹, летописей Лаврентьевской и Ипатской, и западного писателя Плано-Карпини. Нарочитая повесть говорит, что князья русские с их боярами, приходившие к Батыю в Орду, должны были, по его приказанию, проходить сквозь огонь, поклоняться солнцу, кусту⁷² и идолам татарским, и что Михаил со своим боярином Феодором не хотел исполнить этого требования Батыева, как противного христианству. Лаврентьевская летопись рассказывает под 1246 годом: «того же лета Михайло, князь черниговьскый, со внуком своим Борисом (Васильковичем, князем ростовским) поехаша в Татары, и бывшим им в станех посла Батый к Михаилу князю, веля ему поклонится огневи и болваном их, Михайло же князь не повинуся веленью их, но укори и́ и глухыя его кумиры, и тако без милости от нечестивых заколен бысть». В Ипатской летописи под 1245 годом, читается: князь Михаил «еха (из Чернигова) Батыеви, прося волости своее от него; Батыеви же рекшу: «поклонися отец наших закону», Михаил же отвеща «аще Бог ны есть предал и власть нашу, грех ради наших, во руце ваши, тобе кланяемся и чести приносим ти, а закону отец твоих и твоему богонечестивому повелению не кланяемься»; Батый же яко свирепый зверь возьярися (и) повеле заклати князя Михаила». Плано-Карпини пишет: «Татары обожают юг, как будто божество какое, и всех к ним приезжающих вельмож к томуж принуждают; некоторого российского князя, по имени Михаила, который приехал к Батыю для изъявления своей преданности, они заставили сперва пройти между двумя огнями, а потом велели молиться на юг пред Чингисханом; но он отвечал, что поклонится пред Батыем и его служителями, а пред образом умершего человека никогда того не сделает, поскольку то возбранено христианам».

В сейчас указанных требованиях, обращённых к князю, до́лжно различать прохождение сквозь двух огней и поклонение образу Чингисхана, как говорит Плано-Карпини, или вообще идолам, как говорят наши сказания. Прохождение сквозь двух огней не составляло языческого религиозного обряда в собственном и строгом смысле этого слова. Огонь считался у Татар очистительным средством, и так как они, будучи крайне суеверными, страшно боялись колдовства и порч, то чтобы у всех, приближающихся к хану, отнять способность околдовать его, если бы кто имел таковое намерение, они и проводили сквозь двух огней, как имеющих способность уничтожать силу чар. Плано-Карпини пишет об этом: «прибыв к Батыю, мы остановились на одну милю от его палаток и двора; когда нас повели к нему, то объявили, что нам надлежало проходить между двумя огнями; мы ни под каким видом на это не согласились. Но они нам сказали, чтобы мы не делали в том никакого затруднения, потому что огонь, если бы мы паче чаяния имели какое злое намерение против их государя, или если бы у нас был какой яд, мог всё это пожрать; чтобы не навести на себя подозрение, – прибавляет Плано-Карпини, – мы на то согласились». Из его, Плано-Карпиниева, рассказа как будто следует, что и князь исполнил требование о прохождения сквозь огни.

Из двух несогласных свидетельств, чему должен был молитвенно кланяться князь – вообще ли татарским идолам, как говорят наши сказания, или одному образу Чингисхана, как говорит Плано-Карпини, преимущество должно быть отдаваемо свидетельству последнего. Мученическая смерть Михаила Всеволодовича имела место 20 Сентября 1246 года, а Плано-Карпини, ездивший от папы к великому хану Гуюку в Каракорум, был у Батыя, на возвратном пути от хана, в праздник Вознесения следующего 1247 года, так что должен был слышать рассказ о событии на самом месте и от людей, достоверно знавших дело. Между тем наши повествователи, говорящие о требовании поклонения вообще татарским идолам, очень легко могли сделать обобщение, на основании своих простых заключений. Как бы то ни было, но и поклонение образу Чингисхана, которое было требовано от князя, должно быть представляемо не как простое гражданское воздаяние почести основателю ханской династии, а как молитвенное поклонение человеку обоготворённому, ибо Плано-Карпини ясно говорит именно о молитвенном поклонении, т. е. даёт знать, что Татары боготворили Чингисхана⁷³. По свидетельству нарочитого сказания и Плано-Карпини, требованное от Михаила Всеволодовича было требовано и от других русских князей, приезжавших в Орду. То же утверждает и Ипатская летопись, говоря о путешествии к Батыю галичского князя Даниила Романовича⁷⁴.

А таким образом, мы получаем, что Батыем было требовало от русских князей, приезжавших к нему для изъявления своей покорности и вообще по обязанностям своего данничества, чтобы они совершали молитвенное поклонение пред образом обоготворённого Монголами Чингисхана.

Но если это так, то мы получаем не тот факт, что ханы золотоордынские принуждали наших князей принимать их татарскую веру, а тот, что они, нисколько не думая делать этого последнего, только заставляли наших князей изъявлять своё уважение к их татарской вере. По строгим понятиям христианским, это есть то, на что христианин не должен соглашаться, и поведение Михаила, само собой понятно, нужно признать несравненно более доблестным, чем поведение всех других наших князей, которые не отказывались исполнять волю ханов. Но что касается до самих ханов, то с их собственной точки зрения они не могли находить в этом посягательства на совесть князей: одинаково уважая веры всех покорённых народов и выражая своё уважение ко всем верам посредством видимых знаков (по отношению к христианству каждение и целование Евангелия, см. выше), ханы могли находить совершенно естественным, чтобы и от князей всех покорённых народов требовать подобного же изъявления уважения к своей вере⁷⁵.

(Очень можно подозревать, что в отношении к Михаилу Всеволодовичу требование молитвенного поклонения образу Чингисхана было поставлено значительно иначе, нежели как это было в отношении к другим князьям, именно, – что ему нарочито и намеренно предъявлены были при этом такие особенные требования, на которые никак не могла согласиться его христианская совесть. Выше мы говорили, что Михайло Всеволодович, сидевший в 1239 году в Киеве, приказал убить присланных к нему татарских послов. Но Плано-Карпини пишет: «у Татар есть обыкновение, чтобы с теми, которые убьют их посланников или худо с ними поступят, никогда не делать ни миру, ни перемирия; они не остаются в покое до тех пор, пока за то не отмстят». На основании сейчас сказанного, очень можно думать, что Михаилу Всеволодовичу нарочито предъявлены были особенные против других князей требования, в надежде, что он не исполнит их, и что, таким образом, даст Батыю предлог осудить его на смерть. Плано-Карпини после приведённого нами рассказа о смерти Михаила, говорит в другом месте: «иногда Татары бывают столь злы, что ищут случая убивать князей, как то они поступили с российским князем Михаилом и другими», и этим, во всяком случае, довольно ясно даёт знать, что у Батыя предрешено было убить Михаила и что ему только нужны были какие-нибудь предлоги. Можно думать, что и в Орду князь был заманен Татарами хитростью, посредством тех или других лживых обещаний, ибо, зная за собой вину, едва ли он мог иметь охоту идти к ним сам).

Таким образом, история князя Михаила Всеволодовича Черниговского доказывает не то, что Батый принуждал наших князей к перемене веры, или вообще к принятию его язычества, а только то, что он по-язычески понимал принцип веротерпимости и что сообразного со своим пониманием он требовал от наших князей в отношении к своей татарско-языческой вере.

Вместе с князем, как мы сказали, принял мученическую смерть один из его бояр, по имени Феодор. Боярин не только последовал примеру князя, но и его самого укреплял в решимости отказаться от исполнения воли Батыя, в виду настоятельных увещаний со стороны других Русских, бывших в Орде, покориться требованию хана⁷⁶. После долгого мучения, (о котором Плано-Карпини говорит согласно с нашим нарочитым сказанием⁷⁷, князь и боярин преданы были смерти посредством отсечения главы. Тела мучеников были брошены на съедение псам⁷⁸, но потом благочестивыми русскими людьми преданы были погребению, – вероятно, на общем кладбище Русских, живших при хане⁷⁹.

О мученичестве рязанского великого князя Романа Ольговича Никоновская летопись под 1270 годом рассказывает⁸⁰: во время бытности в Орде князь оклеветан был хану, что хулит его – хана – и ругается его вере. Хан напустил на князя Татар, которые начали нудить его к своей вере. Когда князь отвечал, что не достоит православным христианам, оставив свой веру православную, принимать веру бесерменскую поганую, Татары начали его бить; когда и после этого князь хвалил веру христианскую и поносил татарскую, чиновники ханские предали его ужасной смерти: сперва отрезали ему язык и заткнули уста полотенцем; потом начали резать ему суставы и бросать их прочь – отрезали все персты у рук и у ног, отрезали уста и уши, a прочие суставы разрезали, так что остался один труп. Наконец, содрали кожу с головы и воткнули её на копье.

Летопись говорит, что князь был оклеветан хану; но дальнейший её рассказ показывает, что он действительно имел дерзновение поносить веру хана⁸¹ (вероятно, не бесерменскую, а языческую, ибо хан Менгу-Темир, при котором быль замучен князь, после своего предшественника Берке, принявшего магометанство, как кажется, снова был язычником). Таким образом, если князь приобрёл себе венец мученический истинным христианским дерзновением, то, с другой стороны, и поведение хана вовсе не показывает его нетерпимости к нашей христианской вере. Ханы относились с совершенной терпимостью ко всем верам; но естественно, что того же требовали они и от других по отношению ко всем верам. Хан Менгу-Темир, давший первый охранный ярлык нашим митрополитам, угрожает в нём своим чиновникам: «а кто веру их похулит или ругается, тот ничем не извинится и умрёт злою смертью». Если злая смерть была определена Татарами, которые бы осмелились хулить русскую веру, то естественно, что хан должен был осудить на злую смерть Русского, осмелившегося хулить веру татарскую. Невероятно злая смерть, которой был предан князь, даёт знать, что он с полным и великим дерзновением хулил веру татарскую.

Попытка со стороны ханов обложить ежегодной данью русское духовенство имела место в правление хана Чанибека, в 1342 году. Своей попыткой Чанибек хотел было нарушить основной государственный закон Монголов, постановленный Чингисханом, чтобы духовенства всех вер были свободны от даней и от всяких повинностей. Но вина за нарушение закона, если бы оно действительно случилось, падала бы не столько на хана, сколько на самих Русских, ибо не сам он подвигся, а этими последними был подвигнут к своей попытке. В 1342 году митрополит Феогност приходил в Орду, чтобы, согласно с узаконением Узбека, получить ярлык от Чанибека, как от нового хана. В это время, по словам Никоновской летописи, «неции рустии человеци оклеветаша Феогноста митрополита к царю Чанибеку, яко много безчисленно имать дохода – и злата и сребра и всякого богатства, и достоит ему тебе давати в Орду на всяк год полетные дани». Вследствие этого хан и начал было просить у митрополита ежегодных даней. Дело кончилось тем, что митрополит, с решительной твёрдостью отвечавший отказом и, нет сомнения, опиравшийся в отказе на Чингисханов закон, принуждён был раздарить хану и ханше и их главнейшим боярам (князьям) 600 рублей.

Уверения некоторых наших летописей о принятом было Татарами намерении ввести свою татарскую веру в одной из русских областей, состоят в том, что в 1327 году пришёл в Тверь послом от хана Узбека его двоюродный брат Шевкал, сын Дюденев.– Что будто этот Шевкал намеревался, избив князей тверских, сам сесть на тверском княжении, а по городам посажать своих татарских князей. И что будто он хотел привести христиан княжения в свой татарскую веру⁸². Не невозможно, что Шевкал действительно имел намерение избить тверских князей, но чтобы он сам намеревался сесть на тверском княжении это вовсе невероятно, а ещё более невероятно то, будто он намеревался привести в татарскую веру христиан тверской области. Могли ещё Татары мечтать об обращении в свой веру всей Руси, но какой смысл могло иметь обращение в татарскую веру одной области русской? Шевкал был прислан Узбеком, а о последнем мы знаем, что он отличался совершенно полной веротерпимостью. Необходимо думать, что слух о намерения Шевкала ввести татарскую веру, если только он действительно ходил между тверичами, был пущен самими тверскими князьями с той целью, чтобы как можно более вооружить народ против ханского посла, как это и на самом деле имело место⁸³.

О значении татарского ига над Россией для христианской нравственности Русских мы скажем ниже, в особом отделе об этой последней.