Митрополиты Киевские и всея Руси

После нашествия монголов митрополит был поставлен не из Греков, а из природных Русских. Объяснение этому мы находим в предположении, что Греки поступились своими правами, ибо, получив страшные вести об ужасах, творящихся в нашем отечестве, никто из Греков не пожелал занять кафедру русской митрополии, несмотря на ее привлекательность.

Дело замещения митрополичьей кафедры взял на себя, незадолго пред нашествием Монголов завладевший Киевом, вел. князь галичский, Даниил Романович, который избрал достойным кандидатом некоего Кирилла. Кто был Кирилл, остается неизвестным. Предположительно – он был из игуменов какого-нибудь монастыря. Не прежде, как устроив свои отношения с Монголами, вел. кн. послал Кирилла в Грецию к патриарху для посвящения. Кирилл отправился к патриарху в Никею, где он имел тогда пребывание, и возвратился от него на Русь поставленным митрополитом не позднее 1249 года. Посвященный патриархом, Кирилл был признан и стал митрополитом всей Руси.

Прежде всего митрополит Кирилл замечателен тем, что он управлял русскою церковью более продолжительное время, чем кто-нибудь из его предшественников. Возвратившись с проставления в 1248-м году, или в 1249-м году, он жил и оставался на кафедре до конца 1281 года. Следовательно, правил церковью в продолжение 30 с лишком лет.

Выдающуюся особенность правления митр. Кирилла против его домонгольских предшественников составляет то, что он не пребывал постоянно в Киеве на своей кафедре, но оставлял свою митрополичью столицу на более или менее продолжительное время. С половины XII в., со времени Андрея Боголюбского, когда явилось и быстро возвысилось Суздальско-Владимирское княжение, Киев постепенно начал падать в смысле политическом. Сначала великие князья его должны были уступить первенствующее место вновь явившимся великим князьям, потом со степени великих князей они низошли на степень простых князей и, наконец, перед самым нашествием Монголов древняя столица Руси лишилась и каких бы то ни было князей: захваченный в 1238 году галическим великим князем Даниилом Романовичем Киев присоединен был ко второму, вновь явившемуся, великому княжению в качестве пригорода и получил себе в наместника великокняжеского боярина. Нашествие Монголов должно было решительным образом содействовать тому, чтобы митр. Кирилл перестал постоянно жить в Киеве и начал часто и надолго оставлять его, для пребывания то при одном, то при другом великом князе.

Монголы, при своем взятии Киева, предали страшному, поголовному избиению его жителей, а потому вместо населенейшего и лучшего города Руси, каковым он был до нашествия Монголов, он стал после нашествия ничтожнейшим и крайне бедным городком, из которого стремились разбежаться и те немногие жители, которые спаслись от меча Монголов. Естественно, что у митрополита не могло быть охоты постоянно обитать в подобном городе, в котором он должен был бы чувствовать себя в совершенном одиночестве, сходствуя с сельским священником захолустного прихода.

К внешним причинам нужно присоединить и внутренние побуждения, коими руководился митр. Кирилл, предпринимая путешествия по Руси, чтобы самому лично учить, наказывать, исправлять. Никоновская летопись под 1280 г. говорит: «того же лета преосвященный Кирилл митрополит Киевский и всея Русии изыде из Киева по обычаю своему, и прохожаше грады всея Руси, учаше, наказуяше, исправляше»...

Митр. Кирилл многократно приходил в северную Русь, чтобы пребывать с здешними великими князьями. Относительно его пребываний здесь мы находим в летописях следующее. В 1250 году, он отправился из Киева в суздальскую Русь и прибыл во Владимир через Чернигов и Рязань.

В следующем 1251 г. он ходил из Владимира в Новгород к князю Александру Невскому и вместе для поставления новгородцам епископа. В 1262 г. митрополита застаем в Ростове, где он поставил епископа, а следующем 1263 году – во Владимире, где он похоронил Александра Ярославича Невского. В 1274 году митрополит пришел из Киева во Владимир, приведши с собою архимандрита Печерского Серапиона для поставления в епископы Владимирские.

На место епископа Владимирского Митрофана, убитого Монголами при взятии Владимира в 1238 году, Кирилл поставил нового епископа только в 1274 году. Это продолжительное незамещение владимирской кафедры дает основание полагать, что митрополит желал оставить таковую за митрополитами, подобно тому, как после перенесения кафедры из Киева во Владимир, митрополиты оставили за собой епархию Киевскую. Митрополит ждал как можно дольше оставлять во Владимире свободным место для самого себя и желал приезжать в него как можно чаще.

Митр. Кирилл призван был управлять русскою церковью, когда над русской землей началось владычество Монголов.

После страшного опустошения Руси во время самого порабощения, причем, церковь в лице духовенства и в местах общественного богослужения – храмах потерпела столь же ужасно, как и государство. Но Монголы оставили русским совершенно неприкосновенной их веру, посему митр. Кирилл при своем восшествии на престол не имел нужды заботиться и стараться о том, чтобы установить те или иные отношения Монголов к Русской Церкви: отношения, возможно благоприятные, установились сами собою. При третьем преемнике Батыевом, хане Берке или Беркае, в 1261 г. была учреждена митрополитом Кириллом епископская кафедра в столице ханской – Сарае. Летописи не сообщают нам истории учреждения кафедры, ограничиваясь только сообщением о факте: «того же лета постави митрополит епископа Митрофана Сараю».

Епископы в Сарае имели заведовать не только теми Русскими, которые жили между самими Монголами и которых в первое время было очень много, но и жителями собственной Руси, именно – им подчинена была принадлежавшая к монгольским кочевьям на северо-западном краю последних епископия Переяславская. Никоновская летопись под 1269 г. пишет: «того же лета пресвященный Кирилл митрополит Киевский и всея Руси постави Феогноста епископом Русскому (т. е. Киевскому) Переяславлю и Сараю».

В 1279 г., незадолго до смерти, митр. Кирилл исходатайствовал у преемника Беркаева хана Менгу-Темира ярлык, которым ограждалась неприкосновенность веры и прав духовенства от посягательств монгольских чиновников.

Оставшиеся памятники пастырской деятельности Кирилла дают основания говорить о нем, как пастыре ревностном. Этих памятников два – приобретенная им для России Кормчая книга с толкованиями канонов и деяния Владимирского Собора 1274 г.

Последний памятник свидетельствует о желании митр. Кирилла освободить русскую церковь и ее жизнь от существовавших в ней недостатков, а это говорит за то, что ему среди других высших пастырей русской церкви должно быть отводимо одно из выдающихся мест.

Кормчая у нас была с самого начала, но без толкований; митр. Кирилл приобрел Кормчую с толкованиями на нее Аристина. Сам митрополит о том пишет, что дотоле правила церковные у нас были «неразумны» (невразумительны), «помрачени бо беяху прежде сего облаком мудрости елиньскаго языка», но, что ныне, после приобретения Кормчей, «облисташа, рекше истолкованы Быша, и благодатью Божией сияют, неведения тьму отгоняюще и все просвещающе светом разумным, и от грех избавляюще».

В 1274 г. митр. Кирилл пришел из Киева во Владимир и привел с собою архимандрита Печерского монастыря Серапиона, для поставления в епископы Владимирские. По посвящении Серапиона, митрополит призвал четырех епископов: Далмата Новгородского, Игнатия Ростовского, Феогноста Сарайского и Симеона Полоцкого. С этими епископами он составил Собор и на Соборе начертал письменное «правило», состоящее из ряда предписаний, направленных к искоренению существовавших у нас злоупотреблений в церковном управлении, погрешностей в богослужении и недостатков в нравственной жизни духовенства и народа.

1274 год был 25–26 годом пребывания Кирилла на митрополичьей кафедре и в «Правиле» он выражает всю полноту своих наблюдений над всею церковною жизнью Руси и всю силу разумения, основанной на богатой практике. В предисловии к своему «Правилу», говоря о наказании Божьем, постигшем наше отечество за пренебрежение и неразумение канонов церковных и заповедей христианских, он пишет: «Какую прибыль получили мы, оставив Божьи правила? Не рассеял ли нас Бог по лицу всей земли? Не взяты ли были наши города? Не погибли ли стольные князья наши от острия меча? Не уведены ли в плен наши дети? Не запустели ли святые Божьи церкви? Не томят ли нас на всякий день безбожные и нечестные язычники? Все это случилось нам за то, что не храним правил святых и преподобных наших отцов».

Из сего можно заключить, что Кирилл, ввиду грозного выражения Божия гнева, выразившегося в нашествии Монголов, дал себе обет быть не только правителем русской церкви, но и ее возможным исправителем и обновителем, и по мере сил оставался верным своему обету во все свое долговременное правление.

На деяния Владимирского собора 1274 г. нужно смотреть, как на заключительное выражение тех стремлений к исправлению русской церкви, которыми он постоянно был одушевлен во все свое долговременное пребывание на кафедре митрополии, – как на предсмертное выражение в письмени тех забот, которые бесчисленно он носил в себе во всю свою долгую жизнь.

Составляющее деяния Владимирского Собора 1274 г. «Правило» митр. Кирилла по своему объему довольно обширно; по своему содержанию оно есть ряд предписаний против недостатков, существовавших в области церковной жизни. Деяния собора являются для нас драгоценными потому, что представляют собою первые по времени из сохранившихся до нас письменных деяний поместных соборов нашей русской церкви.

В своем обращении к русской церкви Кирилл говорит – я, Кирилл, смиренный митрополит всея Руси, отчасти через собственное видение, отчасти через слышаное от других, знаю о многих неустроениях в храмах (в деле совершения богослужения), ибо одни держат так, другие иначе, о многих несогласиях и погрешениях (происходящих) или от небреженья пастырского, или от неразумного обычая, или от непосещения епископами (своих епархий), или от невразумительности правил церковных.

Предписания собора направлены: против злоупотреблений и упущений в церковном управлении, против погрешностей и неправильностей в совершении общественного богослужения и таинств, и против недостатков в нравственной жизни духовенства и народа.

Они суть следующие:

1) Против симонии и сребролюбия епископов и о поставлении в низшие церковные степени.

В Греции с весьма древнего времени вошло в обычай, чтобы епископы взимали плату за поставление в низшие церковные степени (равно как митрополиты – за поставления в епископы, а патриархи за поставление в митрополиты). Размер платы долгое время был не определен, наконец, в IX в. император Исаак Комнен (1057–1059) предписал: за поставление в чтеца брать одну золотую монету, за диакона три, священника семь.

Этот обычай перешел и к нам, но епископы иногда нарушали постановление и возвышали плату, против этого возвышения платы за поставление и делает Собор свои предписания, и определяет, чтобы на будущее время взимаемо было за посвящение в диаконы и священники, не более семи гривен, «не взимати же у них (посвящаемых в диаконы и во священники) ничтоже разве (должного): яко же аз уставих в митрополии, да будет се во всех епископьях, да возьмут клирошане (епископские) 7 гривен от поповства и от дьяконства – от обоего».

Наказание епископам, которые бы дерзнули нарушать сейчас указанные предписания, Собор определяет извержение из сана. Вместе с предписанием относительно платы за поставление в низшие церковные степени Собор делает предписания относительно самого поставления в эти степени. «Епископы, пишет он, когда хотят поставить священника или диакона, должны разузнать жизнь поставляемого, какую он вел до поставления, (и для этого) должны призывать знающих его соседей, которые знают его из детства.

Пусть разузнают они о поставляемом обстоятельно, – сохранил ли девство, женат ли законным браком на девице, сохранившей девство, знает ли хорошо грамоту; но и после этого скоро не ставити его, (а узнать) не кощунник ли, не хищник ли, не пьяница ли, не клятвопреступник ли, не сварлив ли. Также надлежит испытать его относительно греховных вещей: не грешил ли содомским блудом, или сo скотиною, или в руку, не виновен ли в тяжьбе, исключая воровства детского, не растлил ли своего девства до брака, не блудил ли со многими или не сотворил ли блуда от своей законной жены, не был ли лживым свидетелем, не совершил ли убийства, вольного или невольного, не ростовщик ли, не морит ли своей челяди голодом и наготой и не изнуряет ли чрезмерной работой.

Если будет обличен хотя в одной из указанных вин, таковой не может быть ни священником, ни диаконом, ни причетником. Возраст установлен не менее 25 лет во диаконы и не ранее 30 лет во священники».

2) Против погрешностей в совершении чина проскомидии.

Митрополит нашел, что в пределах новгородских диаконы изымали божественный агнец и прежде священников творили проскомисание, что священники приходили после диаконов и в свою очередь совершали проскомисание. Ссылаясь на 56 правило Собора Лаодикийского, что «диаконам прежде пресвитера не входить во св. алтарь, ни пресвитером прежде епископа», и на 18-е прав. 1 Всел. собора, что «диаконы должны взимать причащение после пресвитеров», собор предписывает: «отсель не повелеваем диаконам изымать агнца, но священникам», и присовокупляет: «если кто окажется творящим не по нашей заповеди, то – в случае, если он будет знающий наше определение, да будет извержен судом епископским из своего места, а если незнающий, да будет прощен».

3) Против погрешностей и неправильностей в совершении таинства крещения.

До сведения митрополита дошло, что в некоторых местах священники по омрачению какому-то и крайнему неразумению смешивали божественное миро с деревянным маслом и т. о. мазали крещаемого по всему телу.

Собор преподает наставление, что миро – особо, а масло – особо, – что маслом деревянным мажут крещаемого на всех составах.

Собором приняли целый ряд мер, направленных против совершения лицами непосвященными некоторых священных действий, против пьянства священников, против кулачных боев.

Кроме деяний Владимирского Собора 1274 г. сохранился до настоящего времени от правления митр. Кирилла еще другой письменный памятник, относящийся к области церковно-правительственной и касающийся благоустроения русской церкви – это вопросы, предложенные, с благословения митр. Кирилла, сарайским епископом Феогностом в 1276 г. Константинопольскому патриаршему собору.

Вопросы обнимают собою: богослужение, совершение таинств, прощение еретиков, пострижение в монашество, крещение язычников и т. д.²⁹ Из деятельности митрополита Кирилла надлежит отметить следующий случай, в коем он явил себя достойным пастырем. Вот рассказ о сем Никоновской летописи. В 1281 г. митр. Кирилл вышел из Киева и по своему обычаю проходил города всей Руси, уча, наказуя, исправляя. Пришел он в суздальскую землю и услышал от некоторых, поведавших ему, что Игнатий, епископ Ростовский, творит неправо: вопреки божественных писаний и священных правил осудил чрезмерно жестоко своего великого князя; ростовского Глеба Васильевича, – спустя 9 недель после смерти, с поруганием и бесчестием изринул его в полночь из соборной церкви и приказал просто закопать его в землю в Княгинине монастыре. За это преосвященный Кирилл отлучил епископа Игнатия от священной службы, пока с великим трудом не умолил о нем митрополита князь Ростовский Дмитрий Борисович, внук Васильков (и племянник Глебов). Простив и разрешив епископа, митрополит говорил ему: «не возносися и не считай себя безгрешным, и не столько много заботься о запрещении и отлучении, сколько об освобождении и прощении, ибо в прощении братии обретаем прощение наших грехов и милость Господня (в) милости ближнего сокровена есть (т. е. мы привлекаем к себе милость Господню своею милостью к ближнему); плачь же и кайся, сын мой, до самой своей смерти об этой неподобной бесстыдной дерзости, ибо уже скончавшегося осудил ты; прежде суда Божия, а когда он был жив, ты стыдился его и дары от него брал, и ел, и пил с ним, и водил общество с ним, и веселился, и, когда можно было исправить, не исправлял, а ныне хочешь исправить посредством такого жестокого запрещения и отлучения; если желаешь оказать помощь ему, то окажи милостынями нищим и молитвами, и совершением по нем поминовенных служб».

И, сделав пространное обличение епископу Игнатию, митрополит Кирилл простил его и благословил служить, и утешил его, чтобы он не впал в слишком большую скорбь.

Митр. Кирилл принимал деятельное участие и в государственных делах Руси. Летописи сообщают, что в 1270 г. Новгородцы сильно поссорились с великим князем Ярославом (удельным князем Тверским). Князь пришел на них с большим войском, а они, в свою очередь, выступили против него всей своей землей.

Враги стояли друг против друга, и готово было последовать кровопролитие; но митрополит прислал новгородцам свою увещательную грамоту, и они, отложив оружие, помирились с князем. В своей грамоте митрополит писал новгородцам: «Мне поручил Бог архиепископию в русской земле, вам, (должно) слушать Бога и меня: крови не проливайте, а Ярослав отложит весь свой гнев на вас, за это я вам ручаюсь; если вы и крест целовали (чтобы не принимать к себе князя, я разрешаю вас от крестоцелования) и на себя беру епитимью, и отвечаю за то перед Богом».

В правление митр. Кирилла имели место сношения Даниила Романовича с папой римским, а также попытки папы подчинить своей власти и северную Русь. Как относился к делу сношения Даниила с папой митр. Кирилл нет положительных сведений, но можно предполагать из характера внезапности перерыва таковых воздействие митр. Кирилла в сторону прекращения подобных попыток.

В начале 1248 года папа прислал своих послов к новгородскому князю Александру Ярославичу Невскому, который хорошо должен быть известным в Риме со времени своей знаменитой победы над Шведами 1240 г., ибо поход Шведов против Новгорода, в котором они потерпели от Александра такое страшное поражение, был ничем иным, как крестовым походом против русских еретиков, предпринятым вследствие папских возбуждений. Послы папские были приняты Александром вежливо; он дозволил построить в Пскове латинскую церковь (для проживающих там немецких купцов). В 1248 г. папа вновь написал князю Новгородскому другую грамоту, исполненную самой усиленной любезности, и намеревался прислать к нему своего легата. Но на этом дело и кончилось...

Митр. Кирилл скончался б декабря 1281 года, во время своего путешествия из Киева в Северную Русь, в городе Переславле Залесском, где он находился у тогдашнего великого князя Владимирского, удельного князя Переяславского, Дмитрия Александровича, и постигла его смерть. Тело его было отвезено для погребения в Киев и здесь положено в кафедральном Софийском храме. Среди пастырей русской церкви митр. Кириллу должно быть отводимо одно из выдающихся мест.

Факт господства над русской землей Татар содействовал окончательному разделению Руси на две половины: на северо-восточную и юго-западную, центром последней на время является Галич. Опасным соседом южной и западной Руси с XIII века становится вместе с поляками и Литва. Возвышение Литвы начинается с княжения Миндовга, который, соединив под своею властью мелкие литовские племена, увеличил свое княжество присоединением к нему некоторых соседних слабых княжеств западной Руси. Одновременно с этими врагами северо-западной Руси, являются немецкие рыцари, основавшие на берегах Балтийского моря два ордена: меченосцев и тевтонов, соединившихся затем в один. Придя сюда для обращения Литвы в христианство при помощи меча и путем ее порабощения, немцы очень скоро столкнулись здесь и с Русью. Они стали тревожить земли Псковскую и Новгородскую, однако, получили сильный отпор.

Героями борьбы с немцами являются: во Пскове – князь Довмонт, прибежавший в Псков из Литвы, а в Новгороде – Александр Невский. Наблюдая одновременно с появлением Татар на Руси наступательные действия против Руси новых пришельцев – рыцарей и старого врага – Литвы, мы можем сказать, что XIII век в русской истории – время создания той внешней обстановки, в которой впоследствии многие века действовало русское племя; в XII веке являются те люди, которые выдвинулись в этой борьбе с врагами: Александр Невский, Довмонт Псковский и Даниил Галицкий.

Выдающимся деятелем начала монгольского ига был князь Александр Невский. Современник и составитель первого сказания о святом благоверном великом князе Александре Невском, следуя древнему примеру составителей житий святых, начинает свое литературное произведение указанием на несоответствие своих авторских сил величию предмета речи. «Аз, худый и грешный, и недостойный, начинаю писати житие великаго князя Александра Ярославича». А за тем: «Аще и груб есми умом, молитвою святой Госпожи Богородицы и поспешением святаго князя Александра Ярославича, начать положусь». Имя святого Александра Невского, прошедшее через грань веков и в истории, и в жизни, и в науке, и в литературе, и в искусстве, настолько популярно, что трудно сообщить что-либо новое, и описание есть соединение имеющегося материала в целое.

«Тогда сеяшеться и растяшет усобицами; в княжих крамолах веци человеком сократишася. Тогда по Русьской земле редъко ратаеве кикахут, но часто врани граяхут, трупие себе деляше... Усобица князем на поганыя погибе, рекоста бо брат брату: се мое, а то мое же; и начаша князи про малое се великое молвити, а сами на себе крамолу ковати, а погании со всех стран прихождаху с победами на землю Русскую». Так скорбит «Слово о Полку Игореве» о всей русской земле, которая в то время была Киевской Русью.

Уже за три века бытия, в Киевской Руси начало было слагаться сознание национального единства «всей русской земли». Но государственная власть не соответствовала этому единству. Князья «несли розно» русскую землю. Они не были связаны с землей, изсходили со стола – на стол, их конечной целью было великое Киевское княжение. На уделах князья были пришлецами, самый переход со стола на стол вызывал распри и этот порядок вызывал все большие осложнения с увеличением княжеского рода. Передвижение со стола на стол запутывалось все больше и больше. Меч был единственным средством разрешить эту путаницу. Удалые и умные князья начали захватывать уделы, не считаясь с правом старшинства.

Земская Русь также начала вторгаться в дело размещения князей, призывая к себе князей вне очереди и старшинства. Князья вовлекали в свои распри уделы, бросая Киев на Чернигов, Переяславль на Смоленск. Усобицы сопровождались обычным разграблением, поджогами, уводом скота. Южная Русь сама разрушала себя и при наличии сознания единства делилась на враждебные области.

Но была еще причина, медленно подтачивавшая силу южной Руси. Приднепровская Русь лежала на границе степей, в глубине которых сменялись кочующие орды. При единстве власти, Русь, быть может, могла бы отбиться от степей. Но постоянные усобицы делали ее беззащитной. Некоторые из князей в пылу междоусобной борьбы, сами стали наводить половцев на русские пределы. Княжение св. Александра Невского совпало с самым трагическим моментом русской истории: при нем произошло окончательное разрушение Киевской Руси и при нем Россия сделалась улусом татарского царства.

В то же время, он является началом, предвозвестником возвышающейся великодержавной Московской Руси – той России, которая, восприяв духовное наследие Киева, медленным и тяжким трудом взрастила его под татарским игом, и, объединенная, она вышла из глухого лесного угла к широким историческим горизонтам. Перед лицом татар Россия, как единство, как государственная сила перестала существовать. Она была сильна только своим внутренним богатством.

Ее внешняя риза была разодрана. Св. Александру Невскому пришлось творить эту ризу внешнего единства под ударами с запада и востока. Кончили дело объединения Руси лишь его потомки. Но он заложил первый камень; сам стал живым основоположным камнем новой, возродившейся из развалин, России. Вся жизнь св. Александра была отдана России. Подходить к нему можно лишь через историю, через рассмотрение его эпохи и стоявших перед ним исторических задач.

В 1224 году на юге России появились дикие монгольские племена. Перед тем, как вступить в пределы России, предводительствуемые Чингисханом, они победоносно прошли, покоряя народы на пути своем, из Азиатских степей к берегам Азовского моря.

Здесь встретило их русское воинство в числе 80.000 ратников. И 16 июня 1224 г. произошла кровавая битва при реке Калке.

Русские были разбиты наголову. Едва одна десятая войска русского спаслась бегством. За ними гналось многочисленное татарское войско, «грабя, убивая и опустошая целые города», рассказывает арабский писатель Ибн-аль-Атир. Но вглубь Русской земли Чингисхан не двинулся, а повернул обратно в Азию, отвлеченный известиями о замешательствах в своих владениях. В 1237 г. монгольские полчища, численностью в 500.000 человек, под начальством Батыя, вторглись в Рязанские пределы, предавая опустошению и сметая все с лица земли. Разрозненные, враждовавшие между собою, княжества падали один за другим.

В XII века начинается колонизация Суздальско-Владимирской Руси. По сравнению с Киевской Русью, Русь Суздальская кажется возвращением назад – упадком. Ни один город на севере не может сравняться с Киевом. Образование и культура падают. Письменность и литература, высоко развившиеся на юге, замирают на севере. Весь внутренний облик Киева и Суздаля представляется глубоко различными. Киев был устремленным к Византии, с киевских гор открывались широкие горизонты и свободные дали. Все, что совершалось за рубежом, в Византии и в степях, было ему ведомо и непосредственно на него влияло. На Севере горизонты суживаются, заслоняются лесами, Суздаль обращен на восток, к болгарам, более диким, чем Русь. Все, что доходит до него из других стран через Киев и Новгород, становится лишь далекими отголосками. Киев как бы согрет отблесками золотопарчевой Византии. На юге князь и его дружина переходила из удела в удел, от стола к столу.

Полем их интересов и стремлений была вся Русь. Удел и город были только временным жилищем, «прокормлением», а мысли их мерили просторы от Полоцка до Киева, от Новгорода до Тмутаракани. В Киеве – широкий и размах. В киевских князьях – былинная поэзия удали и лихого полета. И все краски киевской жизни пестры, беспокойны, полны противоречий, языческого буйства жизни и строгости первых монастырей.

На севере эти краски тускнеют. В Суздале – сдержанность, труд и привязанность, часто на всю жизнь, к одному городу, к одному урочищу. Работа над землей приковала взгляд к одному болотистому, неплодородному полю. Мысль не могла рыскать по всей земле. Для этого не было и южных просторов. Здесь княжества затеряны среди широко, во все стороны растекающихся рек, неизвестно куда выводящих, никуда не влекущих, как прямой и многоводный Днепр, устремленный к Византии. Поэтому на Суздале, по сравнению с Киевом, лежит печать глухого провинциализма, медвежьего угла.

И князь, и боярин, и смерд здесь упорно работают над землей. Пусть они иногда сталкиваются в своих интересах, спорят и восстают. В них всегда есть единая воля. В Суздале уже не чувствуется парчи. Образ Суздаля – серая, сермяжная Русь. И суздальский князь, и боярин, становясь хозяевами-вотчинниками, входят в быт. Их богатые одеяния вливаются в сермяжную Русь, становясь в ней неотъемлемым, ярким пятном. Киевцы презрительно называли суздальцев «мужиками залешными». И правда, Суздаль, – это мужик залешанин. Надолго затерянный в болотах, он воспринял, сам еще дикий, дикость окружавшей его Руси. Христианство и язычество смешалось в нем в то двоеверие, с которым боролся через пять веков в своей митрополии Св. Дмитрий Ростовский. Как это двоеверие, Суздаль на много веков причудливо сочетал владимирские и ростовские храмы с курными избами и бревенчатыми шалашами. И все это слилось в нем в единую, задумчивую в однообразии лесов и озер, картину. Суздаль создал русское пустожительство, русские северные монастыри и погосты. Его благочестие, его вера иная, чем на юге. Он более целен, более смирен. От Суздаля идет смиренная, убогая Русь. От Суздаля и великодержавность Москвы.

Одновременно с Суздалем, на севере был еще один государственный центр, по своему складу отличный и от Киева, и от Суздаля – Господин Великий Новгород. Целый ряд исторических причин повлиял на создание в Новгороде совсем особенного государственного строя.

Первые варяжские князья недолго пробыли в Новгороде и ушли на юг. Киев сделался центром их интересов и стремлений, и Новгород был предоставлен самому себе. Неплодородная, скверная почва заставила население заниматься охотой, рыболовством и бортничеством. Новгородским землям не хватало хлеба, и они должны были покупать его: сам Новгород Великий был средоточием огромного края. Новгород создавался и богател трудами самого населения без особого участия княжеской власти. Власть в нем принадлежала тому, кто держал в своих руках торговлю: крупным капиталистам, боярам. Само население создавало страну и само население принимало участие в ее усилении. Поэтому верховной властью в Новгороде было вече, собрание всех свободных Новгородцев. Это вече направилось и руководилось боярами, но иногда «меньшие» люди восставали на людей «бо́льших», на боярство.

Это основное противоречие новгородской жизни фактическое господство боярства и одновременная подчиненность его вечу – было источником постоянных распрей и междоусобий. В одном новгородцы были едины: в отстаивании своих вольностей. Князь для них был только предводителем войска и судьей, и они постоянно пытались ввести княжескую власть в эти границы. Прикованность князей к приднепровью помогала новгородцам. В Новгороде не было своего княжеского рода, как в других областях. В течение IX и XII веков князья постепенно уступали свои права новгородцам. Вступая на княжество, они стали давать Новгороду договорные грамоты, в которых определялись их права.

Эти права были очень ограничены. Так, князь не мог начинать войны без согласия Новгорода, должен был посылать тиунами на волости новгородцев, а не своих дружинников, не выдавать без посадника грамоты, не судить холопов без участия в суде их господ, не собирать для себя дани в коренных новгородских владениях, пользоваться только княжьими селами, не приобретать для себя и для своих мужей земель в новгородских пределах, охотиться только в Русе и на 60 верст вокруг Новгорода, варить мед и ловить рыбу только в Ладоге, не затворять немецкого двора, вести торговлю с заморьем только через новгородских купцов и т. д. Всякая попытка князя перешагнуть эти границы вызывала отпор Новгорода.

Поэтому князья за редкими исключениями не уживались подолгу в Новгороде. В южной Руси княжеская власть и земский строй существовали одновременно и разъединенно, так и не слились, не образовали единства. В северо-восточной Руси княжеская власть поборола земский строй и подчинила его себе.

В Новгороде же, обратно Суздалю, земский строй усилился за счет княжеской власти. Эта самостоятельность Новгорода наложила на него свой особый отпечаток, сказалась во всем строе новгородской жизни. Возвышение Суздаля столкнуло его с Новгородом. В северной Руси оказалось два сосредоточия. Крепкий своей княжеской властью Суздаль и богатый, свободолюбивый Новгород. В облике Суздаля и Новгорода – глубокая разница. Суздаль, мужик залешанин, крепкий своей связью с землей, медленным, но верным ростом из болот. В Новгороде есть крепость горожанина торговца, упрямого и свободолюбивого. Новгород стал на пути Суздаля.

Началась постоянная борьба суздальских князей с Новгородом. Эта борьба не похожа на южные усобицы. Это была борьба двух воль, двух упрямых стремлений. Такова была историческая обстановка Руси к началу XIII века – времени рождения св. Александра Невского. На юге – разрушающийся Киев, на севере – Суздаль и Новгород. Св. Александр связан и с Суздалем, и с Новгородом. Поэтому его образ в детских и юношеских годах встает на фоне двух исторических картин: сермяжного, строгого, размеренного Суздаля и буйного, пестрого Новгорода. И уже только в зрелых годах мы видим св. Александра в ханской ставке в глубинах Азии, на перепутье русской истории, когда ему пришлось княжить в совсем новых, небывалых условиях, и искать новых, неизведанных прежде путей.

Св. Александр Невский родился 30 мая 1219 года в уделе своего отца Переславле Залесском. Отец св. Александра – князь Ярослав Всеволодович – сын Всеволода Большое Гнездо, был типичным Суздальским князем. В его образе уже слагается облик будущих скопидомных собирателей земли – московских князей. Основной чертой суздальских князей было глубокое и коренное благочестие. Они глубоко чувствовали красоту церковных служб, церковного пения и храмостроительства. Каждый из них оставлял по себе храмы, которые он любил, как свое творение и как свой дар Богу. «Христолюбивый князь Андрей уподобился царю Соломону и доспе во Владимере церковь каменну соборную святыя Богородицы, пречудну вельми и всеми различными виды украси ю от злата и сребра и пять верхов ея позолоти, двери же церковныя трои золотом устрои, каменьем, дорогим жемчугом украси ю многоценными и всякими узорами удиви, и всеми виды, и устроением подобна бысть Соломонови святыя святых». Андрей Боголюбский приходил по ночам в любимый Боголюбский храм Рождества Пресвятой Богородицы, зажигал свечи, и долго стоял посреди полутемной церкви, любуясь ее росписью, полом, измощенным мрамором красным.

Перед утреней Андрей первый приходил в церковь и сам затеплял свечи и лампады. То же благочестие отличает и Ярослава. Эта любовь к церкви была у тех суздальских князей, которые в своей политике выступают кремневыми, подчас, черствыми владетелями.

Пролежавши перед иконой со слезами умиления, Андрей или Ярослав выходили утром из храма властными и суровыми князьями самодержцами. Отец св. Александра, глубоко верующий, благочестивый, суровый и замкнутый, с порывами гнева и милосердия, мать – княгиня Феодосия – житие ее называет «блаженной и чудной». У нее было девять человек детей. Через житие св. Александра она проходит тихой и смиренной, отдавшей себя своему женскому служению.

Александр вырастает из своего рода. Вместо неподвижной медленной тяжести характера отца и дедов, в нем есть ясность, легкость сердца, быстрота мысли и движений. Однако, во всей своей деятельности он является преемником суздальских князей, ни в чем не ломает родовых традиций, лишь преображая их благоуханием своей святости.

По достижении 3-летнего возраста над св. Александром был совершен обряд пострига. После молебна, священник первый раз обстриг ему волосы, а отец, выведя из церкви, посадил впервые на коня, с этого дня он был взят из княжеского терема и сдан на попечение кормильцу, или дядьке, – ближнему боярину. После пострига началось воспитание. Воспитание заключало в себе две стороны: обучение грамоте и письму по Библии и Псалтири, и развитие силы, ловкости и храбрости. Княжича сызмала брали на лов. Со своего коня он видел облавы на туров, оленей и лосей. По мере того, как он подрастал, его приучали к большим опасностям.

Молодые князья рано узнавали жизнь со всей ее суровостью и грубостью. Иногда уже шестилетних княжичей брали в поход. Церковь и церковная жизнь с самых ранних лет входила в жизнь и миросозерцание молодых князей. «Занеже Церковь наречется земное небо» – вот откровение иного мира и это ощущение церкви входило в сознание с ранних лет. Отсюда цельность миросозерцания в воззрениях на жизнь и долг князя. Церковь была мерилом жизни. Церковь входила с детства в жизнь как высшая ценность и так сопутствовала человеку до самой его смерти.

«От юности – говорит один древний жизнеописатель св. Александра, – возлюбил он Христа и отвращался мирского суемудрия, услаждался гласом церковных песнопений и душа его жаждала поучений св. Отцов».

Бдения всенощные и тайные к Богу молитвы были любимым его занятием. Кроток и тих был нрав его детства. Житие указывает на способности св. Александра, проявившиеся еще в детстве. Он быстро научился читать и писать, пристрастился к чтению и целыми часами сидел над книгами. Он был силен, ловок и красив. Поэтому во всех играх, на лове, а потом и на войне, он был всегда первым, как и за чтением Псалтири.

Св. Александр – это ловкий охотник, добрый воин, богатырь по силе и сложению. Но, в то же время, в нем есть постоянная обращенность вовнутрь. В 1228 г. Ярослав с княгиней Феодосией, сыновьями Феодором и св. Александром, и дружиной приехал из Переяславля на Новгородское княженье. Неспокойно было княжение: походы на Чудь, Литву, меченосцев – заполняли время княжения Ярослава, а в промежутках – споры с Новгородцами, доходившие иногда до того, что князь покидал Новгород. Так было в 1228 г. Ярослав поссорился с Новгородцами и ушел осенью с своей княгиней в Переяславль, оставив в Новгороде сыновей Феодора и Александра.

Печальные и безотрадные картины сохранила память малолетнему и впечатлительному князю Александру от годов пребывания его с братом на Новгородском столе. Дождливая осень 1230 г. погубила хлеба, а ранние морозы убили и озимые посевы. «Оттоле горе уставися велико», истощенный и изголодавшийся народ ел конину, собак, падаль, наконец, обезумевший от страшного голода, ел и человеческие трупы, грудами валявшиеся на улицах. Тупое, безумное отчаяние овладело новгородцами. «Уже бяше при конце город сей», пишет летописец. И все это прошло перед глазами впечатлительного ребенка, с чутким сердцем, с высоко настроенною душою.

Три года спустя, неокрепший княжич перенес большое горе: умер его старший брат Феодор, и тринадцатилетний Александр остался один князем на Новгородском столе. Кроткий и милосердный, он внушал к себе искреннюю любовь и уважение. Интересно свидетельство летописца о том впечатлении, какое производил прекрасный облик князя на посторонних людей. «Прииде некто силен от западные страны, иже нарицаются слуги Божии (рыцари), хотя видети дивный возраст его, якожь древле царица Ужская (Савская) приходя к Соломону, хотящи слышати премудрость его, тако же и сей, именем Андреян, видев князя Александра, возвратися к своим и рече: прошед страны и языки, не видях такового, ни в царех царя, ни в князех князя». Таковое же восхищение вызывал облик князя и у русских, которые и слов не находили для описания красоты, доблести и премудрости Новгородского князя Александра, и сравнивали его: красотою – с Иосифом Прекрасным, мудростью – с царем Соломоном, а мужеством и отвагою – с Веспасианом – древним римским императором.

В 1236 году Ярослав сделался великим князем Киевским и с этого года началось самостоятельное княжение семнадцатилетнего Александра в Новгороде. Татарское нашествие обрушилось на Россию; Русь приняла это несчастие, разорение, а потом двухвековой плен, как Божью кару за грехи.

С 1240 г. св. Александр, уже сложившимся, входит в историю. Величие исторической заслуги св. Александра во всех подробностях ясно встает из его жизнеописания. Но его величие заключается не только в его делах и в том, какое влияние эти дела имели на последующие судьбы России, оно в нем самом, в его образе и в его личной святости. Его житие не говорит ни о внутренних подвигах, ни о духовном возрастании. Даже его личная семейная жизнь остается в тени: сведения о ней ограничиваются краткими датами рождения, смертей и свадеб. Но за внешними делами постоянно стоит сам св. Александр. Его внутренний образ ощущается за всеми его поступками. И, погружаясь в его житие, все больше и больше начинаешь ощущать и понимать глубочайшую живую силу его личной святости. Житиям святых всегда присуща великая умиротворенность. Постепенное восхождение к Богу и подвиги уводят его от суеты жизни. Все внешнее в жизнеописании подчинено внутреннему. Поэтому от самих житий веет тишиной пустыни или кельи, постоянным богозрением и богообщением. Иное житие св. Александра Невского. В нем постоянный и утомляющий шум сражений, зарево пожаров, набат вечевого колокола, происки бояр, усобицы, вторжения врагов через все рубежи. В его внешней жизни нет покоя. Он то на коне, то во владычных палатах. Он отражает врагов, умилостивляет ханов, строит церкви и города, подавляет мятежи.

Его жизнеописание столько же житие, сколько и страница Русской Истории. «Владыка Христос призывал есть Тебе к служению людей своим в дни посещения», так говорит акафист. Рождением в княжеской семье, Господь призвал св. Александра к княжению во дни лихолетья, к битвам, управлению и суду. Св. Александр принял это служение: бился в сечах, управлял и судил. За своей княжеской властью видел Божью волю и Божью правду, и знал, что власть дана ему, чтобы созданием и управлением княжества исполнить свой долг перед Богом. «Всего себя повенув Богу, яко раб благий и верный послужил Ему еси, Блажене Александре, паче сверстник твоих для земли твоей потрудився», говорит тот же акафист.

Служение св. Александр проводил в истинно православном духе. Никакое отвлеченное понятие славы или чести не затмевало для него реальности этого служения. Св. Александр бесконечно чужд средневековому идеалу героя рыцаря. Он никогда не пытался делать невозможного ради своей чести, даже ради чести своей земли.

У него ясный и трезвый взгляд и смирение перед силой жизни, с ее, подчас, непреодолимыми препятствиями. Поэтому в его пути свобода и широта.

Он был выше всех его окружавших и не боялся уступать им, не упорствовал в малом и не втягивался в мелкие происки политической борьбы. Мелочи жизни никогда не затмевали для него главной цели. Но именно потому, уступчивый в мелочах там, где он видел Божью правду, он становился твердым и непреклонным. И тогда, для достижения цели, он твердо пользовался своей властью и своим правом карать. Это различие между важным и маловажным, подлинным и неподлинным, было особым даром св. Александра. Его путь менее всего можно назвать путем компромисса.

Он никогда не оказался податливым там, где податливость была бы излишней и вероотступничеством, нигде не уступил там, где уступка была бы ущербом не чести, но правды Руси.

Он подчинился татарам, но отверг попытку спасения Руси ценой измены православию, он поклонился Батыю, но отказался, несмотря на угрозу мученической смерти, стать идолопоклонником.

С мужественностью и решительностью в характере Александра мы видим типично русскую черту – это милосердие и жалостливость. Рассказывая, как он отпустил пленных, летопись говорит, как бы даже упрекая князя за излишнее милосердие: «бе бо милостив паче меры». Св. Александр – это образ князя-христианина: благочестивого, милостивого, защитника убогих, правосудного судьи.

«Радуйся нищих, алчущих питателю, радуйся мира безпомощных сильный оградителю, радуйся, яко все житие свое освещал еси непрестанным имене Божия призыванием», говорит акафист.

По словам летописи, «бе лицом красен, очима светел и грозен взором, и паче меры храбор, сердцем же легок». «Боготечною звездою пришел еси в мир, блаженне Александре, блистающь славою и добродетелью; тем же ныне сияеши на небесех славою вечною с лики праведных, с ними же выну воспеваеши Христу: Аллилуия».

В то время как юго-западная Россия гибла под мечом татар, северо-западная принуждена была отбиваться от грозных соседей своих: литовцев, немцев и шведов. Видя, что Русь порабощена и разорена татарами, северные враги захотели завладеть важнейшим из городов русских – Новгородом, уцелевшим от татарского погрома. Была еще и другая причина к нападению на Россию с севера. Властолюбивые замыслы римского папы на распространение своей власти побудили его поднять поход на Россию. Выступать на защиту православия и Руси от запада Александру пришлось в годы самого высшего напряжения борьбы и, одновременно, наибольшего ослабления Руси. Весь первый период его жизни прошел в борьбе с западом. Татары остались за Суздальскими лесами. Перед ним непосредственно стоял лишь западный враг. И в этой борьбе прежде всего выступают две черты: трагическое одиночество и беспощадность.

Несмотря на все ужасы татарских нашествий, западная война была еще более ожесточенной. Здесь борьба шла на смерть или на жизнь. И это отличие враждебных волн – шедших с запада и с востока – объясняет два совершенно различных периода жизни св. Александра: различие его западной и восточной политики. Татары лавинами находили на Русь. Тяжко давили ее поборами и произволом ханских чиновников. Но татарское владычество не проникало в быт покоренной страны. Само татарское царство было мозаичным. Оно втягивало в себя многие народы, подчиняло единой власти, но не утверждало насильственно своего быта; в татарском царстве отсутствовала внутренняя сила.

И потому, быстро возникшее, оно сравнительно быстро и распалось. Татарские завоевания были лишены религиозных побуждений. Отсюда их широкая веротерпимость. Татарское иго можно было переждать и пережить, и временным повиновением можно было воспользоваться для укрепления этой силы при все растущем ослаблении татар. Совершенно иным было «латинство», наступавшее с запада. Размах завоеваний был бесконечно меньше, но за ним стояла единая целостная сила и главным побуждением борьбы было религиозное завоевание, утверждение своего религиозного миросозерцания, из которого вырастал весь быт и уклад жизни. С запада на Новгород шли монахи рыцари. Их эмблемой был крест и меч. Здесь нападение направлялось не на землю или имущество, но на самую душу народа – на Православную Церковь.

Римский папа Григорий IX уже 2 года призывал своих ревностных сынов – народы германского племени – к ополчению на православную Русь. В 1240 г., в глухое летнее время, в Новгород пришла весть о нападении с севера. Зять шведского короля Биргер вошел на ладьях в Неву и высадился с большою ратью в устье Ижоры, угрожая Ладоге. Тот же час к князю Александру отправлены были послы от Биргера с такою речью: «Если ты хочешь, то покорись нам, а если же не покоришься, то знай, что мы находимся в твоей земле и скоро пленим ее». Неравная борьба началась. По словам летописи, он, «разогрелся сердцем» и с малыми силами выступил навстречу врагу.

Перед выступлением, он молился в св. Софии словами псалма: «суди, Господи, обидящим мя и возбрани борящимся со мною, прими оружие и щит, возстани в помощь мне». Окончив молитву, он встал, поклонился архиепископу, который благословил его на трудное дело. Св. Александр, выйдя из храма, обратился к своей дружине, укрепляя ее и говоря: «Братья, нас немного, а враг силен. Но не в силе Бог, а в правде; помянем песнопевца Давида, глаголюща: «сии во оружии, а сии на конях, мы же во имя Господа Бога призовем, тии спяти Быша и падоша». Не убоимся множества ратных, яко с нами Бог». 14 июля скудное числом новгородское воинство выступило на север; «и поиде на них в ярости мужества своего, в мале вой своих, не дожда многа вой своих, с великою силою, но упова на святую Троицу». Воинство приблизилось к берегам Невы. Наступила ночь. Под покровом ее, высадилась дружина княжеская на берег Невы, при впадении в нее Ижоры. Здесь встретил князя начальник пограничной стражи, некто Пелгусий, ижорянин, в св. крещении нареченный Филиппом. Он поведал князю о видении, которое ему было: «Простояв на страже спокойно всю ночь, рассказывал Филипп, пред рассветом слышу я вдруг шум, как бы от плывущей лодки. Подумал, что это шведы, я подошел к берегу... Смотрю и вижу, показалась лодка. Гребцы были окутаны мглою, посреди же ладьи стояли два благолепных мужа в червленных одеждах, держащие руки один на плече у другого. И сказал один муж другому: «Брат Глеб, вели грести скорее, да поможем сроднику нашему великому князю Александру против врагов». Другой отвечал: «Хорошо, брат Борис!». Слушая с благоговением этот рассказ, князь принял твердое решение и в ту же ночь напал на врага. Сеча произошла 15 июля.

Нападение было неожиданным. Все же шведы упорно оборонялись: «бысть бой силен зело, ужасен и страшен». Новгородское войско было сравнительно немногочисленно, но это была храбрая и мужественна дружина «бяху бo сердца их, аки сердца львов, яко же древле у Давида царя». Сам доблестный вождь показал воинам своим пример самоотверженной отваги и мужества. На коне своем он показывался в самых опаснейших местах. Заметив, что Биргер бежит, Александр нагнал его, и, набросившись на него, «возложил ему печать на лицо».

Отличилась и дружина. Летопись упоминает имена шести Новгородцев, отличившихся в сече, и описывает их подвиги. Сеча кончилась к вечеру. Остатки шведской рати сели в ладьи и ночью ушли в море. Натиск шведов был отражен. Слух о победе прошел по всей стране. Новгород, объятый перед тем страхом и тревогой за исход неравной борьбы, возликовал. При звоне колоколов, св. Александр вернулся в Новгород. Архиепископ Спиридон с духовенством и толпы новгородцев вышли ему навстречу. Въехав в город, св. Александр проехал прямо к св. Софии, «хваля и славя Святую Троицу» за одержанную победу.

Летом 1240 г. св. Александр при звоне колоколов и ликовании народа въезжал в Новгород, зимою того же 1240 года он с матерью, женой и всем княжьим двором, уехал в Суздаль, поссорившись с Новгородцами. Но новая беда скоро заставила своевольных новгородцев глубоко раскаяться в своей запальчивости. Ливонские немцы уже заполонили Водь, старинную данницу Новгорода, обложили данью вожан, заложили крепости у поморья, чтобы загородить Новгородцам морской путь и, наконец, захватив Псков, пригород Новгородский, стали грозить и Новгороду. Их отряды, опустошавшие поля и селения, появлялись уже вблизи Новгорода.

С ужасом помышляли Новгородцы о том, что ждет их. «Не хотели мы подчиниться премудрому князю Александру, говорили они, теперь вражеская сила завладеет нами, разорит землю нашу. Нет у нас князя Александра, горе нам и граду нашему». Собравшись, Новгородцы решили послать к Ярославу «за князем». Ярослав прислал им сына своего Андрея. Но нужен был Александр, и Новгородцы снарядили владыку и бояр челом бить Александру. Твердо памятуя завет Христа любить врагов своих, и не помня обид, князь возвратился в Новгород. Немедля собрал он людей ратных и ударил на немецкие отряды, рассеял их, разрушил крепость их, сравнял ее с землей и занял Псков. Но князь предвидел, что немцы еще не смирились и остался ждать их в Пскове. Действительно, они недолго заставили себя ждать. Их многочисленные полчища двинулись на Псков. Оба великие магистра, немецкий и ливонский, со всеми бискупами (епископами) и рыцарями находились в строю ратном. Помолившись Богу, князь выступил против превосходившего его врага. Передовой отряд княжеской дружины был разбит, и князь Александр должен был отступить к Псковскому озеру. На Новгородцев шел весь орден. Немцы шли, «похваляясь», уверенные в своей победе. Из рассказа летописи видно, что вся новгородская рать сознавала глубокую серьезность боя. В этом рассказе, в напряженном ожидании битвы, есть ощущение большой ответственности, лежащей за спиной русской земли, участь которой зависела от исхода сечи.

Исполнившись ратного духа, новгородцы сказали св. Александру: «О, княже, наш честный и драгий, ныне приспело положити главы своя за тя». Но вершина этого сознания решительности боя заключается в молитвах св. Александра, которые приводит летопись: св. Александр вошел в церковь св. Троицы и, воздев руки и помолившись, сказал: «суди, Боже, и разсуди прю мою от языка велеречива: помози, Господи, якоже древле Моисееви на Амалика и прадеду моему, князю Ярославу, на окаянного Святополка». В субботу (5 апреля) на восходе солнца, рать меченосцев в накинутых поверх доспехов белых плащах, с нашитыми на них красным крестом, двинулись по льду Чудского озера на новгородцев. Построившись клином – «свиньей» – и сомкнув щиты, они врезались в русскую рать и пробились через нее. Среди новгородцев началось смятение. Тогда св. Александр с запасным полком ударил в тыл врага. Началась сеча «зла и велика» ... трус от копий ломление и звук от мечного сечения... и не бе видети озеру, покрыло бо есть все кровью». Чудь, шедшая вместе с орденом, не устояв, побежала, опрокинув и меченосцев. Новгородцы гнали их по озеру семь верст, до другого берега озера. На широком ледяном пространстве бежавшим некуда было скрыться. В битве пало 500 меченосцев и множество Чуди. Пятьдесят рыцарей было взято в плен и приведено в Новгород. Многие утонули в озере, провалившись в полыньи, а многие израненные скрылись в лесах. Св. Александр со славою въехал в Псков. За конем его шли пленные рыцари. Игумены и священники, и множество народу с образами и хоругвями вышли ему навстречу. Летописец, заканчивая описание этой сечи, восклицает: «О, невегласи Псковичи, аще забудете великаго князя Александра Ярославича, или отступите от него, или от детей его, или от всего роду его, уподобитеся жидом, ихже препита Господь в пустыни крастельми печеными, и всех сих забыша благ Бога своего, изведшаго из работы Египетская Моисеом». Разгром на Чудском озере тяжело поразил орден. Меченосцы выставили против русских всю свою силу, и вся эта сила была разбита.

Борьба с западом не окончилась Невской и Чудской битвами. Она, возобновляясь еще при жизни св. Александра, продолжалась несколько столетий. Но Ледяное побоище сломило вражескую волну в то время, когда она была особенно сильна и когда, благодаря ослаблению Руси, успех ордена был бы решительным и окончательным. На Чудском озере и на Неве св. Александр отстоял самобытность Руси от запада, в самое тяжелое время татарского полона.

Обе эти сечи были битвами, которые не принесли мира, ни полного освобождения, но которые обозначают собою глубокий перелом, направляют историческую жизнь народа в иное русло. Более трехсот лет на всех ектеньях поминались павшие в сечах на Неве и на Чудском озере.

Так были побеждены шведы и немцы, но оставался третий враг – Литва. Немного времени прошло после Ледового побоища, летописец говорит уже о новых врагах, досаждающих Руси своими вторжениями. Литовские набеги на Русь начались уже давно, еще под 1239 г. находим о том свидетельство, но особенно опустошительными и частыми они стали в 1242 г. «В то же время, пишет летописец, умножишася языка литовского и начаша пакостити в области князя Александра».

Борьба с Литвою отличалась от борьбы со шведами и немцами. В ней не было угрозы иного мира и иной культуры. В ней не было и трагического ожидания битвы, как на Неве или на Чудском озере. Борьба была постоянно тянущейся партизанской войной. Она постепенно обескровливала землю.

Как в Киевщине набеги степных кочевников, так и набеги Литвы делали жизнь населения неспокойной и неустойчивой. В опасные для Новгорода времена, этот скрытый в лесах враг становился серьезной угрозой, ослабляя Новгород и укрепляя других, более сильных врагов. Св. Александру Невскому пришлось оборонять русскую землю и от этого врага. Постоянные набеги литовцев особенно усилились в 1242 году. Семь раз князь усмирял их, но они снова возобновляли свои набеги. Наконец, князь решил надолго отбить охоту у Литвы появляться в русских пределах. В 1245 г. литовские шайки добрались до Торопца и засели в нем. Князь Александр поспешил с дружиной своей к Торопцу и взял город, много литвы перебивши. Не было еще на Литву такой погибели. Была она задорна и неотвязна, однако на этот раз присмирела, и надолго оставила Русь в покое.

Война с Литвой была оборонительной по существу, но наступательной по действиям. Военные действия св. Александра отмечает быстрота и стремительность. Он не ждал врага, но сам шел на него, и, вступив в войну, он доводил ее до конца, до окончательного поражения противника, которое на долгое время могло обеспечить мир, прекратив возможность нападений. Походом на Литву в 1246 г. кончается первый период жизни св. Александра. До сих пор он был обращен лицом на запад. До этого времени ничего неизвестно об отношении св. Александра к татарам. Новгород был защищен от них Суздальской землей. Пока был жив его отец, св. Александр был избавлен от необходимости нести общерусскую политику по отношению к татарам. После литовского похода с 1246 г. он оборачивается лицом на восток, к азиатским просторам. И это обращение от запада к востоку, от Европы к Азии, меняет всю его жизнь, открывает иного врага, иные пути и иные горизонты.

В храме Воскресения Христова в Петербурге есть замечательный образ блаженного князя, исполненный мозаикой, по рисунку Нестерова: со свечей, тихо теплящейся в его руках, со склоненной головой, спустив меч на землю, Александр поник головой и замер в безмолвной молитве.

Тяжко и трудно.

Его рука привыкла крепко разить врага, имя его прогремело по свету, как чудо. Но перед ним другой подвиг. Подвиг смирения великой души. За Родину, уже безмерно униженную, он, рыцарь непобедимый, должен принять унижение.

Он мог бы ослушаться хана и сидеть в Новгороде или других городах, недосягаемых для татар. Но тогда русский народ испытал бы весь их гнев. Тяжко смирение орлу поднебесному. Кровью истекает сердце богатырское под ярмом покорности. Но это единственный путь сберечь родную землю и русский народ.

И Александр молится.

Две черты особенно ярко сверкают в святом образе Александра: вера и мученичество. Когда-то Христос ублажал веру невидящих. «Блаженни не видевшие и веровавшие». Этой верой верил Александр. Он был из тех людей, которым не суждено приять обетование.

Современник великого русского исторического горя – он только терпел, только жалел, не имея надежд, какими расширялась душа его праправнука Димитрия, шедшего с русским ополчением на Мамая.

Он веровал в русское будущее, веровал в будущую свободу, зная, что ни он, ни дети его этой свободой не насладятся. И велика должна была быть сила того духа и пламя той веры, которая в ужасе и позоре подневольной Руси прозревала иную счастливую вольную Русь, и судьбе этой будущей Руси – отдал свои помыслы и свою невидимо истекшую мученическую кровь.

Он был из тех людей, которым христианское чувство усвоило полное значение имя бескровный мученик.

Надо собрать мысли свои, напрячь воображение, чтобы понять всю пережитую Александром за родину муку, всю горечь испитой им в служении народу своему чаши.

В сумраке тех дней он сиял греющим солнцем. В грозах своего времени был спасительным громоотводом для своего народа, которого эти грозы могли испепелить, быть может, без остатка.

Спокойное счастье навевает на душу образ блаженного князя Александра и тихое сияние бросают бестрепетным светом горящие сторожевые огни истории.

Слава о доблестях и уме благоверного русского князя разнеслась по разным соседним государствам от моря Варяжского (Балтийского) и до Понта (Черного), даже по ту сторону Варяжского моря, до самого Рима. Много дивился отваге и силе духовной Невского героя папа Иннокентий IV. У него давно уже созрели планы волей или неволей склонить этого стойкого ревнителя веры православной к подножию своего престола. Видя свои попытки водворить латинскую веру в России силой не осуществившимися, папа решил использовать мирные средства. В 1251 г. Александр получил от Римского папы послание. С письмом папа прислал двух своих кардиналов Голдада и Гемонта. «Мы слышали о тебе, – писал папа Иннокентий святому Александру, как о князе честном и дивном, и что земля твоя похвальна и велика, и сего ради послали к тебе мужей избранных и премудрых, да послушаешь их учения».

«Князь, сдумав с мудреци своими, вписа к нему и рече: От Адама до потопа, от потопа до разделения язык, от начала Авраамля до проития Израиля скозе море, до умертвия Давида царя, от начала царства Соломона до Августа и до Христова Рождества, страсти, воскресения, на небеса восшествия и царства Константинова, от начала оного до первого збора (собора) и седмаго ‒ си вся добре ведаем, а от вас учения не приемлем». Таков был ответ. Папские замыслы потерпели крушение.

Слухи о Невской победе, о Ледовом побоище, об избиении семи ратей литовских дошли и до татарского хана. После татарского погрома все русские князья ездили в Орду на поклон к хану, но князь Новгородский в Орде еще не был. Батый пожелал видеть его и послал к нему сказать: «Знаешь ли ты, что многие народы покорились мне, ты ли один не покоришься? Если хочешь соблюсти землю свою, то приходи поклониться мне». Получив это приглашение, князь долго колебался, не зная, как поступить ему. Не смерть была страшна ему. Тяжелее смерти было для него – победителя стольких врагов – изъявить унизительную покорность хану, даже не покорившему его силою оружия. Много слышал он, к тому же, об унижениях и оскорблениях, которым подвергались в Орде русские князья, не желавшие подчиниться языческим религиозным обрядам. Но все опасности были ничтожны в сравнении с тою, которая грозила бы княжеству, в случае ослушания воле ханской. Поэтому он готов был принять и мучения, и смерть лютую, лишь бы спокоен был его народ. Приняв твердое решение душу свою положить за благополучие земли русской, святой Александр, подкрепившись молитвой и напутствием святителя Новгородского Кирилла, отправился в Орду. «Помни, – говорил святитель, благословляя князя, – погубивый душу свою за Христа и Евангелие, приобрящет ее в животе вечном. Не подражай малодушным, что бы ни случилось с тобой, ты поступи, как добрый воин Христов».

Громкая слава предшествовала Александру, татары с невольным чувством уважения смотрели на доблестного Русского князя, поражавшего их своим величественным видом. «Молчите! – говорили, унимая плакавших детей, жены Моавитские, – вот идет князь Александр».

Пред тем, как явиться пред очи хана, всякий простой смертный должен был пройти через очистительный огонь и поклониться теням ханских предков. Жрецы подступили с этими требованиями и к святому Александру, но ревностный исповедник веры Христовой с достоинством ответствовал: «Я христианин и не подобает мне кланяться твари». Жрецы языческие, услыхав слова такие, донесли Батыю. Хан тотчас же пожелал увидеть знаменитого князя. Когда привели благоверного князя к хану, он поклонился хану и сказал: «Царь, тебе поклонился я, ибо Бог почтил тебя царством, но тварям не поклонюсь, ибо все создано для человека. Богу же Единому, Которому служу, и Которого почитаю, Тому поклонюсь». Хан не сделал никакого зла св. князю, – так понравился ему его мудрый ответ, а, дивясь мужественному и благолепному облику его, воскликнул: «Все, что мне ни говорили о нем, все правда; нет подобного этому князю!».

Между тем, отец Александра, Ярослав, великий князь Владимирский, скончался на пути из Орды. Хан татарский утвердил на великокняжеском престоле Святослава, брата Ярослава, дядю Александра. Но скоро между новым великим князем и младшими братьями Александра начались ссоры за великое княжение. Александр советовал им порешить дело судом ханским. Князья согласились, и сам Александр, с младшим братом Андреем, поехал к хану. Сначала прибыли они в Золотую Орду, но отсюда должны были отправиться далее, в степи монгольские, где царствовал Менгу, которому повиновался сам Батый.

Перед русскими князьями лежал длинный, уже пройденный их отцом Ярославом путь. Этот путь вел через Урал, через Киргизские степи, земли бесерменов (Хиву), через черные перевалы в Кара-Китай за Байкал, и через плоскогорья Монголии к преддвериям Китая в Каракорум. Князья ехали с татарским конвоем, меняя лошадей на станциях – ямах.

Этот длинный путь через иссеченные хребты гор, плоскогорья и перевалы, в условиях обычного путешествия через Среднюю Азию, т, е. верхом, с ночевками у костра на разостланном войлоке, с редкими встречами на пути длился много месяцев, пока св. Александр и Андрей с их конвоем и спутниками не достигли ханской ставки. В орде Александр воочию увидел мощь татар, единое царство которых, несмотря на внутренние распри, простиралось от Тихого океана до границ Европы. Из Каракорума задумывались и осуществлялись походы, которые опоясывали полмира. В татарском царстве еще жили здоровье и сила кочевого народа, только что пробудившегося к жизни. Об этом свидетельствовали и стремительность завоеваний, и быстрота заимствований, и несомненный культурный рост, менявший весь облик татар. Св. Александр избрал путь подчинения татарам еще до поездки в Каракорум. Но, несомненно, что живое лицезрение татарской силы утвердило его на этом пути. Поэтому пребывание в ставке во многом предопределило всю его дальнейшую деятельность по отношению к татарам. Это путешествие и пребывание в ставке отняло почти 4 года. Св. Александр – спустя 3 года, вернулся с братом в родную землю. Великий хан так был доволен князьями, что поручил Невскому Киев и всю южную Россию, Андрей же сел на престоле Владимирском. Но вскоре Андрей, по легкомыслию своему, навлек на себя гнев ханский. Хан послал большое войско Андрей встретил его со своею дружиною, но был разбит и бежал к немцам. Область Владимирская была разорена. Александр знал, что хан не ограничится только этим и что вся земля Русская должна ожидать кары. Чтобы спасти отечество от разорения, он поехал в Орду ходатайствовать за Андрея и за всю землю русскую. Он успел утолить гнев ханский и получил от Сартака старшинство над всеми братьями.

Радостно встречена была повсюду весть о старшинстве заступника и стоятеля за нее. Все чаяли добра от его княжения, думали отдохнуть под его рукой от горьких бед и разоренья. «И скоро воцарилось, пишет Карамзин, спокойствие в великом княжении, люди возвратились в дома, земледельцы к плугу, священники к алтарям». Спустя некоторое время после того, как св. благоверный князь Александр Ярославич сел на великокняжеской престол, в татарской Орде произошли большие перемены. Батый умер и за смертью Батыева сына Сартака, ханский престол занял дядя последнего, Берке. Новый властелин велел сделать перепись и обложить все покоренные русские княжества подушной данью.

В число переписанных попали и новгородцы. Новгород никогда не был покорен и не хотел склониться добровольно под ярмо татарское. Новгород Великий вздумал отстаивать свою вольность. Народ заволновался. Татарских численников хотели изгнать с позором. Когда св. Александр ушел во Владимир на великокняжеский престол, он в Новгороде оставил сына своего Василия. Князь Василий стал заодно с новгородцами. С большим трудом усмирил Александр новгородцев и склонил их к уплате дани. Князь Александр сознавал, что для разоренной Руси не пробил еще час свергнуть ненавистное иго татарское. Он сознавал, что недостает у нее сил противиться многочисленным толпам татар и что всякое сопротивление поведет только к большему разорению народа. Понимал он также, что не с мечом в руках надлежало ему теперь сражать врага, а необходимо было выказывать татарским властителям покорность. После успокоения новгородцев, «христианам бысть тишина велика», пишет летописец. Но гроза уже нависла снова над русскою землею. Ханский наместник отдал на откуп в некоторых областях татарскую дань диким кочевникам бесерменам, магометанским купцам, жестокость и изуверство которых переходили всякие границы. Народ изнемогал, не выдержал и восстал.

Горе и нищета безысходная подтачивали корни земли русской. Но русский народ, с нечеловеческим терпением выносивший расхищение, унижение и даже мучения, не простил «бусурманам» оскорбления св. веры православной. Чаша страданий переполнилась. Долготерпение русских истощилось. В числе откупщиков бесерменских явился некто «поганый» Тетлям. Некий монах Зосима, в угоду басурманам, отрекся от веры Христовой и вступил «в прелесть ложнаго пророка Махметя». Подстрекаемый нечестивцами, «окаянный лишенник веры» стал поносить св. христианство: «бе мних, образом точию, сатане же сосуд, бе бо пияница и студословец, и празднословец, кощунник». Народ, оскорбленный в чувстве преданности св. вере, поднялся и «беззаконнаго и сквернаго законопреступника и еретика Зосиму убиша в городе Ярославе. Бе бо тело его ядь псам и враном».

Это был сигнал к возмущению всенародному. Мигом поднялись: Ростов, Суздаль, Владимир. Единогласно решили расправиться с ненавистными басурманами по-своему – и частью перебили их, частью прогнали из земель своих. В запальчивости и обиде забыл замученный народ какую страшную беду навлек он на себя! В Орде уже поднимались огромные полчища. Руси грозила неминуемая гибель. И народ в страхе ожидал жестокой расправы. Но снова является ходатай за Русь; забывая опасность, которая грозила ему, помня только, что его отечество в страшной опасности, великий князь отправляется в китайскую Орду «утолять» разгневанного повелителя.

По проложенным татарами дорогам, вести о восстании на Руси быстро долетели до хана. Берке стал собирать орду для карательного нашествия на восставшую страну. Из всех поездок эта была самая трудная. Св. Александр явился ходатаем за опальный, восставший против ханской власти народ. Поэтому ханский гнев обратился прежде всего на него самого, св. Александр провел в орде целый год, умилостивляя хана и его воевод и чиновников просьбами и богатыми подарками. Больших трудов ему стоило смягчить гнев Берке и выхлопотать не только прощение, но и избавление от повинности. Но этот год окончательно сломил его силы. Рано призван был св. Александр к государственной деятельности, рано и отнят у Русской Земли.

Осенью 1263 года св. Александр, уже больной, поехал на Русь. Остановившись недолго в Нижнем Новгороде, он направился дальше, к Владимиру. Но, дойдя до Горобца, он тяжко занемог. Стояла половина ноября – время глубокой осени, с ее дождями и распутицами. Остановившись в монастыре, св. Александр почувствовал приближение кончины. Призвав игумена, он стал просить о пострижении в иночество, говоря: «Отче, се болен вельми... Не чаю себе живота и прошу пострижения». Эта просьба вызвала отчаяние бывших с ним бояр и слуг. «Ужасно бе видети, яко в толице множестве народа не обрести человека, не испустивша слез, но вси с восклицанием рыдающе глаголоху: «Увы нам, драгий господине наш! Уже к тому не имамы видети красоты лица твоего, ни сладких твоих словес насладитися. Кому прибежим, и кто ны ущедрит? Не имут бо чада от родителя такого блага прияти, якоже мы от тебе приемахом, сладчайший наш господине». Услышав эти вопли и причитания, св. Александр «зело смутився». Он приказал оставить его одного и не смущать спокойствия души, отрешающейся от земного, сказав: «Удалитеся и не сокрушайте уши моей жалостью». Начался обряд пострижения. Св. Александр был пострижен в схиму с именем Алексия. На него был возложен куколь и иноческое одеяние. Тогда он снова позвал к себе своих бояр и слуг и стал прощаться с ними, прося у каждого прощения. Потом он причастился Св. Таин и тихо преставился. Это было 14 ноября 1263 года.

Митрополит Кирилл служил обедню в Успенском соборе во Владимире, когда вошедший гонец сообщил ему о кончине князя. Выйдя к народу, митрополит сказал: «Чада моя! Разумейте, яко уже зайде солнце Суздальской земли». И весь собор – бояре, иереи, дьяконы, черноризцы и нищие ответили рыданием и воплем: «Уже погибаем!» Тело св. Александра из Городца везли к Владимиру. Стоял сильный мороз. Митрополит со всем духовенством, с горящими свечами и кадильницами, со всеми боярами и толпами владимировцев, вышел встречать тело к Боголюбову. Вдали показался великокняжеский стяг, который несли перед гробом. Тогда среди народа поднялся плач и стон, «яко и земле трястися». Огромные толпы теснились у гроба, чтобы прикоснуться к телу.

Погребение было совершено в церкви Св. Богородицы во Владимире, 23 ноября. Житие повествует, что, когда митрополичий эконом Севастьян подошел ко гробу, чтобы вложить в руку усопшего разрешительную грамоту, рука св. князя, распростершись, взяла сама грамоту и снова сжалась.

«И тако объят ужас», – говорит летописец, – «видевших то, и проповедано бысть всем се от Кирилла митрополита и от иконома Севастьяна. Сие же слышавше, братье, кто не подивится, яко телу бездушну сущу, привезену от дальних мест во время зимы? Тако бо Бог прослави угодника своего, иже много тружеся за землю Русскую, и за Новгород, и за Псков, и за всю землю Русскую живот свой полагаа за православное христианство».

Прошло 117 лет со дня блаженной кончины св. благоверного князя. Наступил, наконец, тот давно желанный миг, когда угнетенная и воспрянувшая Русь, призвав на себя заступление и помощь святого витязя Невского, сбросила с себя тяжкое иго татарской неволи. Святой князь Александр подкрепил православных дивным виде́нием на опасный путь и дал им знамение своего заступничества. Накануне знаменитой Куликовской битвы инок Рождество-Богородичной обители, стоя в притворе, заметил вдруг, что в храме сами собою загорелись свечи; и два старца, вышед из алтаря, подошли к гробнице св. Александра и сказали: «Александре! Восстани и спаси правнука твоего Димитрия, одолеваемого иноплеменными». И св. Александр восстал, и все трое исчезли с глаз пораженного виде́нием инока.

Поутру была одержана блестящая победа над врагом, и инок рассказал о бывшем ему виде́нии. Митрополит велел раскопать то место, где были погребены честные останки благоверного князя Александра. С честью положили святые мощи угодника Божьего в раку. Толпы народа стекались, чтобы помолиться и приложиться к прославленным мощам святого благоверного князя. И многие расслабленные и недугующие у раки святого князя получили исцеления по молитве своей.

Тогда же было установлено местное почитание св. Александра и составлена служба. Собором 1647 г. установлено общецерковное почитание.

Прошло еще три века. Приспело время еще большего прославления победителя Невского. Император Петр Великий после славной победы над шведами захотел отпраздновать эту победу, одержанную в тех же местах, где некогда прославился новгородский князь Александр Ярославич, в новой столице торжеством прославления первого победителя на берегах Невы. Именным указом повелено было: «Обретающияся во Владимирском Рождествене монастыре мощи св. благоверного князя Александра перенести в основанный в 1710 году Александро-Невский монастырь». Это повеление было приведено в исполнение в 1724 году 30 августа, в день заключения со шведами славного Нештатского мира.

Торжественная процессия 30 августа 1724 года двинулась к северу из древней обители Владимирской до Новгорода великого, древней отчины князя. Церковные священнослужители несли мощи на руках, здесь же поставили их в богато убранную ладью и вниз по Волхову продолжали шествие, как и в те дни, когда ратоборствовал в пределах той страны. Сам император Петр Великий управлял галерой с мощами князя. В последующие времена благочестивые цари и царицы наши глубоко чтили св. князя, защитника державы Российской. Преемница Петра Великого, императрица Екатерина I учредила в честь св. князя орден св. Александра, в память незабвенных подвигов его. Елизавета Петровна соорудила для мощей св. угодника роскошную серебряную раку, весом в 44 пуда 6 фунтов 21 зол. Екатерина II воздвигла в Александро-Невской лавре новый храм в честь Пресвятой Живоначальной Троицы, в который и перенесены были святые мощи св. великого князя Александра Невского.

Св. Александр шел путем мирского служения, через все его трудности, через все искушения и грехи, но он в сонме праведных, в едином духе с теми, кто достиг святости подвижничеством в пустыне. Пример его жизни говорит, что постоянное памятование о Боге подвигло его не на бездействие и не на забвение России, но что, наоборот, именно в вере и церкви он черпал силу для своего государственного труда. Его пример зовет к бодрости, к ясности, к простоте духа, к неустанной твердости, к непоколебимой вере.

«Охраняй всех нас молитвами твоими, огради ходатайством твоими град твой и вся люди земли Российская, да тихое и безмолвное житие познав в нынешнем веце, блаженство вечное наследим и купно с тобою и всеми святыми выну сподобимся воспевать Богу: аллилуия».

Александро-Невская Лавра была одной из богатейших обителей в России. Богата она и тем, что в стенах многие нашли и вечное для себя упокоение.

Лаврские кладбища составляют, можно сказать, выдающееся сокровище Лавры. Кто бы ни посетил обитель, он не забудет обойти дорогие могилы, которые святая обитель хранит на память отдаленному потомству.

В самом начале Александро-Невского монастыря заведено при нем и кладбище; погребали как в самых церквах, так и около них. На кладбищах лавры из особ Царствующего Дома погребены: сестра Петра I Наталья Алексеевна, супруга Иоанна Алексеевича царица Прасковья Феодоровна, дочь ее Екатерина Иоанновна, сын Петра Великого Петр Петрович, правительница Анна Леопольдовна, дочь Петра III Анна Петровна, первая супруга Павла I Наталья Алексеевна, дочь Павла I Ольга Павловна и дочери Александра I Мария и Александра Александровны. Там же покоятся почившие Петербургские митрополиты и архиепископы, герой Суворов, ученый Ломоносов, много писателей, профессоров духовной академии и других выдающихся лиц.

При входе в монастырь налево – первое, иначе – старое, Лазаревское кладбище. Здесь церковь во имя Воскрешения праведного Лазаря. По преданию, церковь эта устроена императором Петром Великим над прахом любимой сестры его Наталии Алексеевны, тело которой впоследствии перенесено в церковь Благовещенскую. С течением времени стало недоставать на кладбище места. С каждым днем являлось все больше и больше переселенцев в вечное жилище, и кладбище расширялось и расширялось. Тогда оно распространилось уже и на правую сторону от входа; отсюда образовалось второе, или Тихвинское, кладбище с церковью во имя Богоматери Тихвинской. А к востоку от собора устроено и третье кладбище – новое, иначе – Никольское, с церковью во имя Святителя Николая. Не перечислить всех похороненных на этих кладбищах или, сказать короче, на одном Александро-Невском кладбище.

Вот, недалеко от церкви св. Лазаря могила Ломоносова. Сын Холмогорского рыбака, простой крестьянин, он – «по своей и Божьей воле стал разумен и велик».

Прославил себя, прославил Россию и ее правителей. Великий ученый, великий поэт, великий патриот – он всю жизнь думал о славе, о счастье родины. На белом мраморном памятнике исчислены его великие заслуги. Его хоронили с большими почестями: было два архиепископа, императрица Екатерина велела изготовить в память его золотую медаль, для которой сама составила надпись: «Российскому слову великую пользу принесшему».

Недалеко от могилы Ломоносова – могила Фон-Визина. Учившийся, хорошо знает имя этого писателя. Осмеивая пороки людей, он исправлял их и наставлял на путь истины. Всю жизнь твердил одно: учись, имей добрую душу и доброе сердце, будь человеком. Теперь же о том твердят его сочинения, о том же напоминает и его могила на Александро-Невском кладбище.

У самой церкви при входе стоит памятник адмирала Чичагова. Его будет знать каждый, кто прочтет надпись, составленную самой императрицей Екатериной.

С тройною силою шли шведы на него;

Узнав, он рек: Господь, защитник мой.

Они нас не проглотят.

Отразил, пленил и победу получил.

Уже издали виднеется, близ дорожки, на черном мраморном памятнике надпись золотыми буквами: «Иван Андреевич Крылов, род. 2 февраля 1768 г., скончался 9-го ноября 1844 года». Есть ли теперь кто-нибудь в России, кому не было бы известно это дорогое имя. Ребенок, еще не начавший ходить в школу, уже знает не одну басню дедушки Крылова. Взрослый и много учившийся, читает те же басни и получает от них и пользу, и удовольствие. Дедушка писал точно для забавы, но русский он был человек, а как часто русские люди под видом простой шутки говорят большую правду. Так и Крылов:

Забавой он людей исправил,

Сметая с них пороков пыль.

Он баснею себя прославил,

И басня эта – наша быль.

И далее говорит тот же поэт:

И не забудут этой были,

Пока по-русски говорят;

Ее и предки затвердили,

Ее и внуки затвердят.

У этой ли могилы не постоять?! Праху ли дедушки не поклониться?!

Вот, на Тихвинском кладбище могила поэта Жуковского. Великий поэт-патриот, любивший и чудно воспевший родину. Добрый, мягкий душой, с чистым сердцем, он был в большой чести, он воспитывал в бозе почившего Государя Императора Александра II, а кто не знает великой и доброй души этого Государя-Освободителя?! На могиле его надпись: «В память вечную знаменитого певца во стане русских воинов». Что это за надпись? Жуковский участвовал в знаменитом Бородинском сражении в войне 12-го года. Под пулями вражескими он воспел хвалу победоносному русскому воинству, прославил всех русских вождей от Донского, до Кутузова, ободрил русских воинов и воздал честь и хвалу родине.

О, Родина Святая.

Какое сердце не дрожит,

Тебя благословляя.

Там все: там родных милый дом,

Там ваши жены, чада,

О нас их слезы пред Творцом.

Мы – жизни их отрада,

И царский трон, и прах царей,

И предков прах священный.

За них, друзья, всю нашу кровь,

На вражьи грянем силы:

Да в ладах к родине любовь зажгут отцов могилы.

Вблизи могилы Жуковского – могила Карамзина: о, как дорого и это имя русскому человеку! На мраморной гробнице обозначено, когда он родился и умер (1766–1826) и прибавлено: «Блажени чистии сердцем»: добрый, мягкий, снисходительный. Родину любил он всей душой и первый написал полную историю родного государства. Только после него русские хорошо узнали родную историю и еще больше полюбили свое отечество.

А вот могилы: Глинки, Серова, Даргомыжского, Мусоргского... Они потрудились над русской музыкой...

Тут же много могил и других писателей русских, художников, артистов, благотворителей. На этом кладбище покоятся и тела многих духовных лиц, кроме упомянутых выше и покоящихся в церкви. Так, здесь похоронены старцы-иноки: Молчальник Патермуфий, проживший на свете 126 лет, инок Авраам, умерший на 115 году от рождения. Эти могилы – слава Лавры, еще молодой обители, но уже видавшей у себя чудных подвижников, сумевших предаться подвигам молчания вблизи громкого шума столицы, и благословенных долголетием.

Среди этих подвижников был и схимонах Александро-Невской Лавры Алексий. Могила его находится на новом Лазаревском кладбище. Замечательная личность эта вполне заслуживает того, чтобы здесь сказать о нем подробнее. Схимонах Алексий, настолько прославился благочестивой жизнью подвижника, что сам император Александр I благословенный пожелал посетить его. Дело было так: Государь прибыл в Лавру и был торжественно встречен митрополитом Серафимом с братией. Поклонившись св. мощам, он посетил владыку, вместе с сим отправился в келью схимонаха. Келья была маленькая и тесная, убого обставленная. Распятие Спасителя, тускло освещенное лампадой, да длинная деревянная скамейка, – вот и все убранство. При входе государя, схимник пригласил его помолиться, и сам пропел: «Спаси, Господи, люди Твоя». Благочестивый государь положил три поклона. Схимник прочел отпуск и благословил царственного гостя. После этого государь и митрополит присели на деревянную скамью.

Государь спросил: «Где же спит он? Я не вижу постели».

– Спит он на том же полу, где молится, пред Распятием, – ответил митрополит.

Схимник слышал разговор и сказал:

«Нет, Государь, у меня есть ложе, пойдем, я покажу его тебе». И повел государя за перегородку в своей келье. Там стоял черный гроб, покрытый черным покрывалом, а в гробу лежали: схима, свечи, ладан, крест, – все, что нужно было для погребения.

– «Смотри», сказал схимник, «вот постель моя, и не моя только, а всех нас. В ней все мы, Государь, ляжем и будем спать долго, долго» ...

Несколько времени государь стоял молча, отдавшись размышлению, а когда отошел от гроба и хотел проститься с схимником, то последний сказал ему:

– «Государь, я человек старый, много видел на веку своем. Соблаговоли выслушать меня. Я видел большую чуму в Москве. До этого нравы были чище, народ был набожнее. После чумы нравы испортились. В 1812 году (год отечественной войны) настало еще хуже, нравы еще больше испортились. Ты – государь наш и должен любить, и охранять ее. Так хочет Господь Бог наш».

– «Жалею – сказал государь, – что не познакомился с тобой раньше». Затем, обратясь к митрополиту, прибавил: «много длинных и красносоставленных речей слышал я, но ни одна мне не понравилась так, как эти краткие слова старца».

Вскоре не стало государя Александра I, но живо хранится в обители Невской память о нем и о его посещениях. Лавра гордится таким вниманием государей и с благоговением вспоминает своих подвижников, подобных схимонаху Алексею, доставивших добрую славу обители.

Как было и до императора Александра I, так и после него, русские государи оказывали всегда особенное внимание Лавре. Мы видели уже дары многих государей. Заметим здесь, что в бозе почивший император Александр II, принесший не один дар монастырю, имел трогательное обыкновение ежегодно в субботу первой недели Великого поста после принятия Св. Таин, приходить в Лавру для уединенной молитвы у гроба святого князя Александра Невского. Здесь он молился долго и усердно за народ, за Россию, как народ русский молился за него.

В церковно-административном отношении положение Александро-Невского монастыря, с самого начала существования было исключительным. Хотя он находился в районе Новгородской епархии, но в действительности, на практике, не был подчинен ни Новгородскому митрополиту, ни даже местоблюстителю патриаршего престола. Это объясняется тем особым положением, какое занимал в столице первый Александро-Невский архимандрит Феодосий Яновский. Он был близок к Царю и облечен был широкой властью. Круг ве́дения его обнимал, собственно, всю область епархиального управления; ему подчинены были не только церкви Петербурга, но и окрестных городов – Ямбурга, Копорья, Шлиссельбурга, Кронштадта, Выборга, Нейшлота и проч., он был высшим представителем духовной власти в Петербурге и принимал участие в важнейших церковных делах и событиях. Следующие за ним Александро-Невские архимандриты имели тоже немалые отличия, почти 10 лет Александро-Невский архимандрит считался в России первейшим (1725–1734 гг.), имел право носить епископскую шапку (митру) и панагию (ранее, Андреевский орденский крест); на черной шелковой мантии имел зеленые бархатные скрижали с вензелевым изображением имен святого Александра Невского и императора Петра Великого, и с нашитым из зеленого бархата Андреевским крестом. В 1797 году Александро-Невский монастырь наименован лаврою.

По управлению монастырем, по распределению и наблюдению за исполнением многочисленных и важных послушаний, возлагаемых на братию, по заведованию громадным хозяйством монастыря (это относится особенно к 18 столетию, когда у монастыря было много вотчин, подворий, соляных варниц, лавок, лугов, заводов, мельниц, рыбных ловлей, лесов, садов и проч.), архимандритам помогали духовные управители, т. е. наместник со старшей братией и монастырская канцелярия с казенной, строительной и счетной конторами, переименовываемый последовательно в тиунскую контору, канцелярию Александро-Невской лавры и, 15-го февраля 1858 года, в духовный собор, состоявший из 12 членов – наместника, ризничего, казначея, благочинного, духовника, уставщика, эконома и соборных иеромонахов (называвшихся прежде «келейными»).

К замечательным событиям в истории лавры должны быть отнесены: перенесение мощей святого благоверного великого князя Александра Невского из Владимира в лавру сухим и водным путем с 11 по 30 августа 1724 года; дни освящения величественных ее храмов; ежегодные торжественные Богослужения 30 августа с установленным в 1748 году крестным ходом из Петербургских церквей; дни архиепископских хиротоний, совершавшихся в ней в последнее время; дни посещения лавры Особами Царствующего Дома, знатными иностранцами и друг.; день ее основания, дни ее юбилеев; день наименования ее лаврою; дни отделения от нее взращенных ею различных учреждений: консистории, школы, типографии и проч.

Александро-Невская лавра, устрояя собственную жизнь, совершала устроительную работу и для церковной жизни новосозданной столицы и всего, тяготевшего к ней, обширного района. Она создала, вырастила, укрепила до совершенно самостоятельного существования, и в путь дальнейшей их жизни и деятельности проводила целые учреждения, обособившиеся от нее, и получившие самостоятельную организацию. Церковно-административная деятельность отошла к епархиальному архиерею и консистории. Школьное обучение сорганизовалось в самостоятельную цепь духовно-учебных заведений. Ее типография соединилась с Синодальной. Церковно-назидательная деятельность перешла в руки высших органов церковного управления и духовной науки, флотское и заграничное духовенство обособились в самостоятельные организации. Александро-Невская обитель, как прародительница, оставаясь среди выросших своих чад, и предоставив каждому из них соответственное поле деятельности, сама сосредоточилась на молитве и благотворении. Такой характер деятельности остается неизменным для Александро-Невской лавры, поле горячей созидательной работы, во весь продолжительный последний период ее истории. Обратимся в заключение с молитвенным воззванием к святому благоверному великому князю Александру Невскому: «Приидите сынове Российстии, рекуще: Радуйся земли Российстей похвале, Радуйся славному граду святого Петра утверждение, радуйся Императору Православному помощниче, радуйся Отечеству твоему заступниче и молитвенниче о душах наших!» (Из Службы св. Александру Невскому – стихира на хвалитех).

Преемником митр. Кирилла был Максим, поставленный снова из Греков, как это было обычно в период домонгольский. Сорок лет прошло после ужасного нашествия Монголов на Русь, и она осталась цела, и оказалось, что под игом страшных дикарей возможно существование, что, в частности, к церкви покоренного народа они относятся с полной терпимостью и с покровительством.

Тогда у Греков снова нашлись охотники занимать кафедру русской митрополии, а патриарх снова хотел пользоваться своим мнимым правом избирать русских митрополитов самому, т. е. избирать их из своего собственного клира.

Максим был поставлен в митрополиты русские и прибыл на свою паству в Киев в 1283 году, на третий год после смерти Кирилла.

Тотчас же после своего прихода в Киев, в том же 1283 г., митр. путешествовал в Орду, к хану Тода-Мангу. Что было причиной путешествия, летописи не говорят. По возвращении из орды митрополит в следующем 1284 году позвал к себе в Киев на собор всех русских епископов.

В 1285 г. митр. Максим отправился из Киева в Суздальскую область, или северную, Владимирскую Русь, и, так как здешний великий князь, которым был Дмитрий Александрович Переяславский, находился тогда в Новгороде, то, заходя или не заходя во Владимир, прошел в него.

Имеются сведения, что митр. Максим в 1288, 89 г. г. находился в Киеве, что в 1295 г. он приезжал во Владимир, что в 1300 г. он навсегда переселился из Киева во Владимир, из которого уже и предпринимал свои путешествуя.

Сохранилась грамота митр. Максима, содержащая в себе наставление относительно поста среды и пятка и увещание к вступлению в супружеское сожитие не иначе, как посредством законных церковных браковенчаний. Историческую известность митр. Максима составляет то, что в 1300 году он перенес столицу русской митрополии из Киева во Владимир.

Предшественник его Кирилл много раз приходил из Киева в северную, Владимирскую Русь и вообще не жил в нем постоянно, а только по временам; сам он до 1300 года приходил во Владимирскую Русь, по крайней мере, два раза и также жил в Киеве только временно, урывками: но, тем не менее, Киев продолжал составлять столицу митрополии, – в нем оставался хозяйственный дом и двор митрополитов. В 1300 г. митр. Максим формально перенес столицу митрополии из Киева во Владимир, переселившись из первого во второй, «со всем своим житием» и со своими клирошанами. На решение повлияло то, что в 1299 г. Киев подвергся такому разграблению от Татар, что разбежался весь город; вместе с другими принужден был уехать и митрополит, и он решился бежать навсегда.

Максим перенес кафедру в стольный город Руси Владимирской, а нe галической, что касается Киева с его собственной епархией, то митрополит не поставил в него епископа, а оставил его за собою.

Перенесение митр. Максимом столицы митрополии из Киева во Владимир, подало первый повод к тем попыткам разделения русской митрополии на две особые митрополии, которые, вследствие имевших скоро за тем случиться политических событий, во всяком случае, становились неизбежными.

Между двумя русскими княжествами: владимирским и галическим, Киев занимал нейтральное положение, что пока столица митрополитов оставалась на своем старом месте, они могли быть митрополитами обоих княжений или всей Руси.

Но, когда Максим перенес свою резиденцию во Владимир, то великое княжение галическое оказалось в церковном отношении уже не равноправною частью митрополии, а как бы некоторым придатком. Совершенно естественно, что князьям галическим не понравилась такая церковная роль их страны и они предприняли старания о приобретении себе своего особого митрополита.

Митр. Максим скончался в конце 1306 г. и тело его было положено во Владимирском Успенском Соборе.

Преемником митр. Максима был св. Петр, снова природный русский, как митр. Кирилл, и именно – опять южанин, и из одной и той же с последним области галическо-волынской.

Источник сведений о житии св. Петра мы имеем кроме летописей еще в двух его житиях. Время святительствования св. Петра было временем ожесточенной борьбы между двумя князьями Тверским и Московским из-за вопроса о первенстве, за которым, видимо или невидимо для борющихся, стоял вопрос о том, которому княжеству – Тверскому или Московскому стать зерном будущей великой Руси.

Жития рассказывают, что по смерти митр. Максима нашелся во Владимирской Руси какой-то игумен Геронтий, который будто бы самовластно отправился в Константинополь искать поставленная в митрополиты русские.

Однако, нужно признать, что, конечно, не самовластно предпринял он это, а исполняя повеление Тверского князя Михаила Ярославовича, незадолго перед тем занявшего Владимирский великокняжеский престол.

Михаил Ярославович, желая поставить в митрополиты своего кандидата, хотел в его лице приобрести себе помощника в своей борьбе с князем Московским. Игумен Геронтий, однако, не был поставлен в митрополиты Московские.

Одновременно с тем, как он отправился в Константинополь, был послан туда из России другой кандидат, чтобы быть поставленным в митрополиты не всея Руси, а только ее части. Это кандидат галичского великого князя, Юрия Львовича, посланный для поставления в отдельные митрополиты галичские. Кандидатом галичского великого князя был игумен св. Петр, и он, вместо того, чтобы быть поставленным в митрополиты галичские, был поставлен патриархом в митрополиты всея Руси. Св. Петр родился в галичской-волынской области от родителей состояния достаточного. По окончании книжного обучения, будучи 12-летним мальчиком, поступил в монастырь с тем, чтобы постричься в монахи. После долговременного пребывания в монастыре, где он обучился искусству иконописания в такой степени, что стал «иконник чуден», он пожелал основать собственный монастырь, который и построил на речке Рать. По словам митр. Киприана, в сане игумена св. Петр прославился своею жизнью и стал известен всей стране.

Нужно думать, что вел. князь Владимирский Михайло Ярославович употребил в Константинополе все возможные усилия, чтобы отстоять своего кандидата, но все его усилия не увенчались успехом. Св. Петр был поставлен в митрополиты всея Руси в 1308 году, на третий год после смерти митр. Максима. В том же самом году он возвратился из Константинополя в Россию, и прибыл сначала в Киев, а затем явился на свой новый и действительный стол во Владимир Кляземский.

Жизнеописатель митр. Киприан говорит, что, когда св. Петр явился в северной Руси, то «из начала человеческому роду враг и ратник малу спону святому сотвори и неким подгнети не хотети того пришествия». Очевидно, нежелание принять пришедшего Петра выразил вел. кн. Михайло Ярославович, который желал видеть на митр. кафедре избранного им кандидата.

«По времени же», продолжает Киприан (не хотевшие пришествия Петрова) «себе зазреша и святителя того прияша (и) с смирением тому покоришася». Однако, это не соответствует действительности – Михайло Ярославович не примирился со св. Петром, напротив, вместе с тверским епископом Андреем отправили в Константинополь патриарху жалобу на Петра, и патриарх немедленно прислал в Россию своего клирика для соборного исследования дела.

Собор состоялся в Переславле Залесском в 1310 или 1311 году. На Соборе присутствовали два епископа, обвинитель митрополита Андрей Тверской и Симеон Ростовский, лучшие из игуменов и монахов, и священников множество; из светских присутствовало князей довольно и вельмож множество. Самого вел. князя Михайло Ярославовича не было, он был в Орде. Собор кончился полным оправданием митрополита и совершенным обнаружением его невиновности.

Однако, великий князь и митрополит не дружили друг с другом и вел. князь оставался врагом до самой своей смерти, последовавшей в 1318 г. Св. Петр управлял русской церковью в продолжение 18 лет, с 1308 г. по конец 1326 г. Неизвестный автор жития св. Петра пишет о церковно-правительственной деятельности его: «и пришед в свою митрополию и нача учити заблужшаа крестьяны, ослабевшая нужа ради поганых иноверец, протолкуя евангельскаа писаниа и апостольскаа, якоже Великий Василей, Иоанн Злотаустый (и) Григорей, та ученья излагаа и к сему свое смирение являя и тем утверждая истинную веру во крестьянех, преходя волжскую землю и киевскую и суздальскую землю, уча везде вся».

Один, сохранившийся до настоящего времени, письменный памятник деятельности св. Петра, – его поучительное послание к священникам и мирянам, дает видеть в нем первого вводителя существовавшего в нашей “церкви особого законоположения относительно вдовых священников, именно – чтобы священники эти, если желают сохранить священство, шли в монастыри, а если хотят оставаться в миру, то не пели бы, т. е. слагали с себя священство.

Законоположение нисколько не основывалось на канонах. Подлинные слова предписания таковы: «аще у попа умрет жена, да идет в монастырь, (и тогда) имеет священство свое; аще имет в слабости пребывати и любити мирскыи сласти, да не поет; еще не послушает моего словеси, да будет не благословен, (а также) и тии, иже приобщаются с ним». В послании содержатся увещание к священникам, чтобы достойно проходили пастырское служение и усердно пасли своих духовных овец; чтобы налагали должные епитимии на кающихся и не делал снисхождения ради «взятия», т.е. подарков, чтобы запрещали троеженцев и четвероженцев, имеющих невенчанных жен, чтобы воздерживались от пьянства; увещание ко всем православным христианам о том, чтобы имели в себе страх Божий, чтили священников и монахов, миловали убогих, вдовиц, сирот, плененных и находящихся в темницах. Всего св. Петром было написано три учительных послания, а так как от предшествующих ему митрополитов не дошло до нас ничего подобного, то можно заключить, что обычай писать подобные послания начался с него.

Св. Петр несомненно был ревностным пастырем: об этом свидетельствуют его путешествия по Руси с целью учения и исправления и его послания.

В 1312 г. св. Петр снял сан с епископа сарайского Измаила, из чего мы видим в св. Петре митрополита очень строгого. Св. Петр один раз путешествовал в Орду, где получил ханский ярлык, сохранившейся до настоящего времени.

В 1313 г. на престол вступил хан Узбек и потребовал, чтобы на будущее время к вновь вступающим ханам являлись за получением утвердительных ярлыков. Вследствие этого, св. Петр в 1313 г. и должен был предпринять путешествие в Орду. По словам летописи, св. Петр «в Орде у царя бысть в чести велицей и отпущен бысть от царя со многою честью вборзе». Это же подтверждается и ярлыком, редакция коего, по сравнению с другими, отличается обширностью и им представлялось митрополиту судить принадлежащих ему людей во всем, без изъятия, «и в разбои и в поличном и в татьбе и во всяких делах».

В конце правления св. Петра, в сентябре месяце 1324 года, состоялось определение Константинопольского патриаршего собора, имевшее финансовое значение для русской митрополии. За падением доходов собор приговорил, чтобы на будущее время подведомые патриарху митрополиты оказывали ему помощь, посредством взноса определенных сумм.

Знаменитым делом св. Петра, имевшим весьма важное влияние на решение политической судьбы Руси, было перенесение им кафедры митрополии из Владимира в Москву.

В житиях св. Петра мы находим рассказы о перенесении им кафедры митрополичьей из Владимира в Москву. Неизвестный автор жития пишет: «Проходя грады, обрате град честен кротостию, зовомый Москва, в немже (обрете) князя богочтива, именем Ивана, сына Данилова, внука Александра, милостива до святых церквей и до нищих, самого горазда святым книгам (и) послушателя святых учений; обитав (святитель) во граде том и рече благочестивому князю: «о сыну! многое твое благочестие, послушай мене днесь»; благочестивому князю обещавши ся и рече святый митрополит: «да зиждется церковь камена во граде твоем святая Богородица»; благоверный князь поклонися и рече: «твоею молитвою, святый отче, да будет», основанней же бывши церкви и гроб себе сотвори святыми своима рукама; по мале же времени возвещена бысть святым ангелом смерть его».

Москва, в которой создалось великое русское государство, не принадлежит к числу городов Руси ни доисторических, ни знаменитых исторически: в Суздальском княжестве был срублен маленький пригород, ставший потом, с размножением князей Суздальских, маленьким уделом, и этот маленький пригород и маленький удел почти сразу поднялся на степень города, собирающего около себя всю русскую землю. Москва первый раз упоминается в летописях под 1147 годом, в правление Суздальского князя Юрия Владимировича Долгорукого. Записанное в позднейшее время предание сему князю усвояет и ее построение. Предание говорит, что на месте нынешней Москвы находилось имение богатого боярина Стефана Кучки. Юрий Владимирович нашел это место удобным для города, приказал срубить город, который назвал по реке Москвою. Князь поставил город, имевший служить пограничной крепостью и сторожем. В 1213 г. великий князь Юрий Всеволодович послал в Москву на удел сына своего Владимира. В 1238 году Москва была пленена татарами.

После нашествия татар Москва долгое время оставалась без удельного князя, а потом вел. кн. Александр Ярославич Невский (1252–1263) посадив в ней своего младшего сына Даниила, потомки которого и остались в ней. Преемник Даниила Александровича, его старший сын Юрий Данилович, ожесточенный враг великого князя Михаила Ярославича, сидевший после него на престоле великокняжеском в продолжение четырех лет, с 1318-го по 1322 год, был современником св. Петра, он заступил в Москве место отца в 1304 г., предварив митрополита 4 годами, а умер в конце 1325 года, ровно за год с месяцами до смерти последнего.

История так называемого перенесения св. Петром кафедры митрополии Владимира в Москву представляется в следующем виде. Св. Петр, быв поставлен в митрополиты и прибыв во Владимир, нашел врагом себе Владимирского великого князя Михаила Ярославича, каковым врагом его великий князь и остался на все последующее время. Принятый как враг великим князем, св. Петр по необходимости должен был обратиться к врагу сего последнего, к Московскому князю Юрию Даниловичу, с которым и вступил в союз дружества. По своим отношениям к великому князю, не находя для себя удобным пребывание во Владимире, св. Петр почасту и, может быть, подолгу проживал у своего союзника Юрия Даниловича в его Москве, которая в церковно-административном отношении была одним из пригородов митрополичьей епархии. Под конец жизни св. Петра преемник Юрия Даниловича на Московском столе, его брат Иван Данилович, задался мыслью навсегда удержать митрополитов в Москве, дабы обеспечить через это успех своему политическому замышлению перенести из Владимира в Москву столицу великого княжения. Для этой цели Иван Данилович обратился к св. Петру с просьбою, чтобы он согласился быть погребенным вместо Владимира в Москве, и св. Петр, удовлетворяя просьбе, и сочувствуя политическим стремлениям дружественного ему князя, дал последнему свое согласие.

Москва, задавшаяся мыслью сделаться вместо Владимира столицей наследственного великого княжения, была еще так «смиренна кротостью», что в ней не было еще ни одной каменной церкви. Св. Петр, конечно, мог быть погребен в ней и в одной из деревянных церквей. Но его погребение в Москве было рассчитано на то, что при церкви, в которой он будет погребен, станут жить в ней, как бы по выраженному им завету, его преемники. Как будущей фактически кафедральной церкви митрополитов (рядом с юридически кафедральной – Владимирским Успенским собором) надлежало быть каменной. Получив согласие св. Петра на то, чтобы быть ему погребенным в Москве, князь Иван Данилович с поспешностью приступил к постройке каменной церкви, как усыпальнице митрополита. Церковь была заложена 4 августа 1326 года и не была окончена, а митрополит скончался с 20 на 21 декабря, почему тело его было погребено в начатой, но неоконченной церкви, которая была окончена и освящена уже в следующем, 1327 году. При мощах св. Петра начали твориться чудеса с самой минуты его погребения. Торжественным формальным образом он был причислен к лику святых, спустя всего 13 лет после своей кончины, при следующем за ним митрополите Феогносте.

Св. Петр, дав Ивану Даниловичу свое согласие быть погребенным вместо Владимира в Москве, оставил через сие как бы завещание своим преемникам, чтобы они утвердились на жительство вместо первого в последней. Но это завещание имело характер приглашения, но не обязательства.

Между тем, для Московского князя в его государственных интересах было чрезвычайно важно, чтобы митрополит имел пребывание в его удельно-стольном городе. В этих целях Иван Данилович, по соглашению с св. Петром, решились на смелое дело: обходя великого князя, они избрали в будущие преемники второму из них своего человека, некоего архимандрита Феодора. Но смелость не имела на сей раз успеха – Феодор не был поставлен патриархом в митрополиты, и на место св. Петра был прислан из Константинополя Грек Феогност.

На счастье Москвы, которой суждено было стать собирательницей Руси, дело ее не пропало и с устранением ее кандидата от кафедры митрополии. Перед самым прибытием на Русь нового митрополита, Иван Данилович успел сесть на стол великокняжеский вместо Александра Михайловича (в конце 1327 или 1328 г.) и встретил нового митрополита не как удельный князь Московский, а как великий князь русский.

Новый митрополит изъявил готовность быть помощником Москвы в ее государственных стремлениях и, таким образом, заменяя своего предшественника, явился тем, чего Москва желала и искала. «Приеде – говорит о Феогносте Московский летописец, – на великий стол на митрополью, на Киев и на всю Русь, таже прииде во Володимер и в славный град Москву, к Пречистой Богородице Успению и к Чудотворцеву гробу Петрову, и на его место седе, и в его дворе нача жити, милость Божия с ним и Пречистыя Богородицы и великаго чудотворца Петра молитва и благословение: иным же князьям многим не много сладостно бе еже град Москва митрополита имяше в себе живуща»³⁰.

Феогност был поставлен в митрополиты русские или в конце 1327, или в начале 1328 года. По прибытии на Русь, он остановился в волынской земле, где поставил епископов владимирского и галицкого, и в том же году прибыл на север. Изъявив свою готовность быть помощником Москвы в ее государственных стремлениях, он явился помощником весьма ревностным, так что в этом качестве пробрел полное право на благодарность, подобно своему предшественнику св. Петру и подобно своему преемнику св. Алексию.

Москва задалась высокой мыслью, поставить себя на место Владимира, сделаться столицей наследственного великого княжения, между тем, до тех пор она была городом очень бедным. К заботам о благоустроении города и побудил митр. Феогност Ивана Даниловича тотчас же по своем прибытии на Москву. У нас на Руси благоукрашение городов составляли церкви и церкви каменные, то и началось строение в Москве каменных церквей, причем Феогност не только оказался помощником, но и взял на себя инициативу. В самом непродолжительном времени в Москве появилось пять каменных церквей.

Т. о., заявляя свои высокие притязания, Москва вовсе не могла уже казаться смешною, по несоответствии ее притязаний с ее внешностью.

При мощах св. Петра начали совершаться чудеса с самой минуты его погребения. Князь Иван Данилович приказал записывать чудеса, посылал записи о чудесах во Владимир, чтобы они прочитывались с амвона в кафедральной митрополичьей церкви и т. о. становились известными всей Руси. Феогност, побуждаемый, с одной стороны, желанием воздать должное угоднику Божью, явно прославленному Богом, а с другой стороны – несомненно побуждаемый и желанием содействовать прославлению Москвы, поспешил торжественным и формальным образом причислить Петра к лику святых. Чтобы придать акту канонизации возможно бо́льшую торжественность и твердость, испросил на сие разрешение патриарха. В своем послании патриарх пишет: «Получили мы писание твоего святительства с извещением и вместе удостоверением о бывшем пред тобою архиерее той же святейшей церкви, что по смерти он прославлен от Бога и явлен истинным угодником Его, так что от него совершаются великие чудеса и исцеляются всякие болезни. И мы возвеселились о сем и возрадовались духом и возслали Богу подобающее славословие... Получив твердое и несомненное удостоверение касательно сего, твое святительство да поступает и относительно его всецело по уставу церкви: почти и ублажи угодника Божья песнопениями и священными славословиями, и предай сие на будущие времена, в хвалу и славу Богу, прославляющему прославляющих Его».

Канонизация св. Петра имела ту особенность, что мощи его при сем не были изнесены из гроба, но по-прежнему оставались сокрытыми в нем. Из очень длинного ряда русских митрополитов за трехсотлетнее существование русской церкви, св. Петр, благоволивший избрать Москву местом своего пребывания, был первый, удостоившийся торжественного церковного прославления, в этом можно видеть явный знак особенного Божьего к ней благоволения, предназначавшего ей исключительный жребий. Гроб св. Петра, после того, как он – Петр – был канонизован, стал твердым краеугольным камнем для нее в ее стремлениях к политическому возвышению. В 1329 г. митрополит направился в Новгород, а в 1331 г. посетил юг, где поставил епископов на свободные кафедры, а отсюда предпринял путешествие в Константинополь. Возвратный путь из Константинополя в Россию, митрополит держал через Орду и в Москву прибыл в 1333 году. В 1341 г. в Орде произошла смена ханов – на престол вступил Чанибек. Феогносту пришлось предпринять путешествие в Орду.

Здесь какие-нибудь удельные князья наговорили хану о больших средствах, кои имел в своем распоряжении Феогност и хан начал было требовать ежегодной дани, но встретил в лице Феогноста решительного защитника того закона, который освобождал духовенство от налогов. Хан вынужден был уступить. Правда, не обошлось без подарков, на что ушло (вышло) 600 руб., на наши деньги до 60.000 руб. нынешних. По всей вероятности, значительная часть этих денег досталась жене хана, знаменитой Тайдулле, ибо она, в знак благоволения к митрополиту, дала ему свой собственный ярлык сверх ярлыка хана – своего мужа.

Митр. Феогност приобрел право на величайшую благодарность Москвы не только тем, что сам был верным и усердным ей другом и сделал все, что мог, с целью содействия ее политическому возвышению, но и тем, что позаботился и успел оставить преемника по себе, который довел союз высшей церковной власти с князьями московскими до его конца и до его неразрывности. Феогност, подобно св. Петру, имел своей фактической столицей Москву; но и это пребывание второго митрополита в Москве не создавало для третьего митрополита – его преемника – непременной обязанности сделать то же самое: преемник Феогноста, как преемник св. Петра мог возвратиться снова во Владимир и там под влиянием других князей стать из друга Москвы ее врагом, а между тем, князья московские еще не находились в таком положении, чтобы совершенно исключалась возможность подобного случая. Митр. Феогност оставил в св. Алексие преемника по себе, который имел вполне заменить для Москвы его самого. Эта услуга Феогноста Москве имеет тем большую цену, что, будучи Греком, он шел в данном случае против своих интересов, греческих, ибо поставление митрополитом русских из природных русских, каков был св. Алексий, далеко не считалось Константинопольской патриаршей кафедрой делом желательным.

Митр. Феогност скончался 11 марта 1353 г. Он погребен в построенной им церкви ап. Петра (которая, собственно, является приделом Успенского Собора).

Преемником митр. Феогноста был св. Алексий. Подобно митрополиту Кириллу III и св. Петру, он был природный Русский.

Источники сведений о жизни св. Алексия – летописи и пять житий. И, несмотря на обилие источников, все же мы имеем очень мало сведений и, главным образом, о деятельности церковной и государственной в сане митрополита. Первый жизнеописатель св. Алексия, епископ Пермский Питирим, которого повторяют и последующие жизнеописатели, составил свой труд спустя 70 лет после смерти св. Алексия, а при такой отдаленности времени жизни святителя биограф его мог оказаться в невозможности собрать полные сведения.

Недостаток русских сведений о св. Алексии в значительной мере восполняются сведениями, какие находим в сохранившихся актах греческих.

Св. Алексий происходил из весьма знатного боярского рода – был по своему происхождению знатный аристократ. Отец его Феодор Бяконт был черниговский боярин. Св. Алексий, получивший в крещении имена Симеона-Елевферия, был старший сын Феодора Бяконта и родился в Москве между 1293 и 1298 г. Епископ Питирим уверяет, что Симеон-Елевферий получил отличное в тогдашнем смысле образование; он говорит о нем «еще детищем буда (будучи) изучися всей грамоте и в уности сый всем книгам извыче», т. е., что после изучения грамоты он еще в юности приобрел, возможно, хорошую книжную начитанность. На 20–21 году возраста Симеон-Елевферий принял решение посвятить себя иноческой жизни и постригся в монахи с именем Алексия в одном из монастырей, находившихся в самой Москве, именно, в Богоявленском. В монастыре Алексий провел «добре, – по словам Питирима, – подвизаяся на добродетель и все иноческое житие исправив», года 22–27, но затем его крестный отец вел. кн. Иван Данилович Калита и митр. Феогност пришли относительно него к той мысли, что быть ему преемником последнего на кафедре митрополии. Желая навсегда закрепить пребывание митрополичьей кафедры в Москве, – вел. князь и митрополит, и постарались наметить преемника, который был близок ко двору великого князя по своему рождению и происхождению.

Инок Алексий обладал блестящими талантами и этого великий князь не мог не заметить, не мог также он и сомневаться в совершенной преданности своего крестника своему дому, а все это и решило его выбор. Вследствие этого решения, тотчас после смерти Ивана Даниловича, в первый год правления сына его Семена Ивановича, именно в конце 1340 г., св. Алексий, как предъизбранный кандидат в митрополиты, сделан был митрополичьим наместником, в каковой должности он пробыл 12 с лишком лет.

В 1350 г. Феогност впал в болезнь, и, сознавая болезнь опасною, митрополит вместе с вел. князем Семеном Ивановичем отправил посольство в Константинополь к императору и патриарху с прошением, чтобы в случае смерти его, – Феогноста, – не был ставлен в митрополиты русские – Грек, но был поставлен кандидат, который будет прислан из Москвы.

Из Константинополя посольство возвратилось с ответом от императора и патриарха, что просьба принимается. Прежде, чем возвратилось посольство из Константинополя, за три месяца до своей смерти, т. е. в начале декабря 1352 г., Феогност поставил Алексия в епископы Владимирские, т. е. в свои митрополичьи викарии, – это он сделал на тот случай, чтобы обязать нового митрополита, который, если не будет Алексий, жить обязательно в Москве (так в оригинале. – прим. Ред.).

11 марта 1353 г. умер митр. Феогност, а через 47 дней после него, 26 апреля, умер и великий князь Семен Иванович, оставив престол брату своему Ивану Ивановичу. Посольство, возвратившееся из Константинополя от императора и патриарха, не застало в живых ни того, ни другого. Тотчас по прибытии послов, Алексий отправился туда для поставления в митрополиты.

Сохранилось деяние патриаршего собора о его возведении в митрополиты. Из этого деяния оказывается, что он жил в Константинополе на испытании в продолжение целого года. Император и патриарх изъявили согласие на поставление в митрополиты русские природного Русского, но вовсе не с особенною охотою, и желали увериться, таков ли присланный кандидат, чтобы его безопасно было поставить, т. е., что он сохранит должное повиновение патриарху, а потому и продержали его в Константинополе целый год, желая его хорошенько высмотреть.

Он возведен был патриархом, которым был Филофей, из епископов Владимирских в митрополиты Киевские и всея России в 1354 году. В помянутом соборном деянии относительно случая его поставления в митрополиты русские, как природного Русского, пишется: «хотя подобное дело совершенно необычно и небезопасно для церкви, одна ради достоверных и похвальных свидетельств о нем (Алексие) и ради добродетельной и богоугодной его жизни мы судили этому быть, но (это) относительно одного только кир Алексия и отнюдь не дозволяем и не допускаем, чтобы на будущее время сделался архиереем (митрополитом) русским кто-нибудь другой, устремившейся (сюда) оттуда: из (клириков) сего богопрославленного, боговозвеличенного и благоденствующего Константинополя должны быть поставляемы митрополиты русские»... Затем соборная грамота делает митрополиту предписание относительно посещений им Константинополя: обязывая Алексия являться к себе через каждые два года, патриарх хотел иметь постоянные доказательства его надлежащего себе повиновения.

В Константинополе св. Алексию пришлось прожить целых два года – год до возведения в митрополиты и год после возведения в митрополиты. Он возвратился в Россию осенью 1355 г. Митрополичью кафедру он занимал в продолжение 24 лет с 1354 года по начало 1378 года. О церковно-правительственной деятельности его, несмотря на продолжительность последней, мы совершенно ничего не знаем, кроме того, сколько и каких в бытность свою митрополитом он поставил епископов. У первого биографа его Питирима читается весьма краткий общий отзыв об этой деятельности, который есть следующий: «пребысть (св. Алексий) во свидетельстве и во учительстве лета довольна, уча слову Божию и по благочестию поборая, правя слово истинное православныя веры, поставляя епископы, иереи и диаконы».

Со времени митр. Алексия вопрос о единстве русской митрополии выступает во всей силе. Перенесением кафедры митрополита из Киева в Москву и постоянною связью митрополита с Московским князем весьма недовольны были южные и северные удельные князья. Особенно это недовольство чувствовалось на юге, где не могли примириться с утратою митрополичьей кафедры. На юге недовольны были этим одинаково как православные князья, так и политические государи Литвы и Польши. При Гедемине в состав Литвы вошло много русских областей – Киев, Чернигов и западная часть Волыни (1321), а в 1340, вся Галиция подпала владычеству Польши. Литовские князья и польские короли неохотно допускали церковную зависимость своих православных городов и областей от Московского митрополита, опасаясь того, что церковный союз их с Москвой поведет за собой и политическое объединение их под короною Московского князя. Отсюда возникает желание или удержать митрополита на юге, или создать здесь особую, независимую от Москвы, митрополию. Со времени св. Алексия стремления Литвы и Польши к церковному обособлению от Москвы проявляются с такой силой, что иерархическое единство русской церкви постоянно разрушается единовременным появлением двух митрополитов – одного на севере, в Москве, другого на юге, в Литве.

Св. Алексий избран был в преемники митр. Феогносту в самой России с тою целью, чтобы он мог быть для князей московских тем же, чем были для них сам Феогност и предшественник его св. Петр. Св. Алексий и не обманул возлагавшихся на него надежд. Но обстоятельства времени потребовали, чтобы он стал по отношению к Москве государственным человеком в более тесном и более собственном смысле этого слова, нежели в каком были два его предместника. Св. Петр и Феогност имели пребывание в Москве вместо Владимира, сделав ее своим фактическим стольным городом, и оказывал князьям московским свое содействие в их государственных делах, насколько это могли и насколько князья этого от них искали; но они не были привычными участниками государственного управления и стояли вне его. Св. Алексия обстоятельства времени поставили во главе государственного управления, так что он был митрополитом и, в то же время, первым государственным человеком, главою боярской думы своих князей. Ему вышло занимать митрополичью кафедру в то время, как князьями московскими были люди, требовавшие опеки над собою. В один год с митрополитом Феогностом, спустя 17 дней после него, умер князь Семен Иванович и оставил преемником брата своего Ивана Ивановича, этот Иван Иванович был, как говорят летописи, государь «тихий и кроткий», т. е. государь слабый.

Иван Иванович умер в 1359 году и оставил своим преемником сына своего Димитрия Ивановича 9-летним мальчиком. Оба князя, один по слабости, другой по малолетству, имели нужду в руководителе себе и опекуне над собою, и руководителем-опекуном обоих был он – св. Алексий. Семен Иванович в своем духовном завещании, написанном перед смертью, приказывает своим братьям – Ивану Ивановичу и Андрею Ивановичу (умершему вскоре после него самого) «слушали бы есте отца нашего владыки Олексия, такоже старых бояр, кто хотел отцю нашему добра и нам», и этим как будто формально ставил его – св. Алексия – во главе боярской думы.

Иван Иванович перед своей смертью оставил его формальным и настоящим регентом государства при своем малолетнем сыне Димитрии. Т. о., св. Алексий был и митрополитом, и, вместе, главою государственного управления. Чтобы митрополит был формально регентом и правителем государства, это в нашей русской истории – единственный случай.

И св. Алексий был ревностным охранителем владений и власти московских князей против внешних врагов: современные свидетельства, принадлежащие друзьям и врагам св. Алексия, согласно говорят нам, что он, получив от умирающего Ивана Ивановича опеку над его малолетним сыном Димитрием, «прилагал все старания, чтобы сохранить дитя и удержать за ним страну и власть», что он «весь предавался» возложенному на него делу попечения о «государе-дитяти».

Дмитрий Иванович Донской, первый из великих князей московских, ясно и определенно заявил стремления к государственному единодержавию, но он заявил их в такие еще юные годы, что необходимо должен быть предполагаем при сем св. Алексий. До какой степени за его время Москва возросла в своей силе и сознала эту последнюю, видно из того, что знаменитая Куликовская битва была на третий год после его кончины...

Свои старания об охранении князя московского св. Алексий начал после смерти Семена Ивановича. У слабого преемника Семенова Ивана Ивановича искал в Орде отнять великокняжеский престол суздальский князь Константин Васильевич, – человек, по свидетельству летописей, энергический, княживший «честно и грозно», который, притом, нашел поддержку себе у новгородцев, ибо эти последние, весьма успев испытать возрастающую силу Москвы, и желая подорвать ее, явились в Орду хлопотать за него своим серебром.

Если Ивану Ивановичу удалось отстранить соперника и получить от хана ярлык на великое княжение, то с весьма большою вероятностью нужно подозревать тут старания св. Алексия. Митр. Феогност приобрел благоволение ханши Тайдуллы, жены хана Чанибека, которая была женщиной, выдающейся из обыкновенного ряда, и имевшая большое влияние на дела государственные. Митр. Феогност, понимая всю важность покровительства ханши, рекомендовал ей перед своею смертью своего будущего преемника, и содействием Тайдуллы Алексий и мог воспользоваться, чтобы отстранить Ивану Ивановичу соперника.

В 1357 году св. Алексий имел возможность оказать важную услугу Тайдулле, и это послужило на пользу Москве. Жена хана заболела какою-то болезнью. В августе месяце 1357 г. она прислала к митрополиту посольство с просьбою, чтобы он пришел посетить ее. Св. Алексий отправился в Орду, и по его молитвам ханша получила чудесное исцеление. Вот рассказ о сем, читаемый в Воскресенской летописи: «Тое же (1357 г.) осени прииде посол от царицы Тайдуллы из Орды к митрополиту Алексию, зовуще его в Орду, да пришед посетить нездравие ея; он же нача яко же на путь потребнаа готовити, и се тогда загореся свеща сама собою у гроба чудотворца Петра, августа 18-го; митрополит же, пев молебен со всем крилосом, и свещу ту раздроби и раздасть народу на благословение, и тогоже дня поиде в Орду, и пришед, тамо болящую царицю исцели, и паки вскоре отпущен бысть с великою честию».

Еще во время пребывания св. Алексия в Орде начались там волнения: Чанибек был убит своим сыном Бердибеком. Но так как Тайдулла успела сохранить свое влияние и при своем свирепом сыне, каков был Бердибек; то Москва увидела ее благодарность за оказанное ей благодеяние, вел. кн. Иван Иванович без труда получил подтвердительный ярлык на великое княжение. В ноябре м-це 1358 года скончался великий князь Иван Иванович, оставив малолетнего сына Дмитрия; между тем, в Орде Бердибек был убит Кульпою, а Кульпа через пять или шесть месяцев был убит Наврусом. Среди этих убийств Тайдулла осталась цела (она была убита вскоре потом); но уже потеряла свое прежнее значение. Перед Haврусом явился соперником малолетнему князю Московскому на великое княжение суздальский князь Дмитрий Константинович, сын того Константина Васильевича, который оттягивал княжение от Ивана Ивановича.

Наврус отдал великое княжение этому Дмитрию Суздальскому. Но несчастие, постигшее Москву, продолжалось весьма недолго. Дмитрий Константинович сел на великое княжение в июне м-це 1360 года, а через два года, в 1362 г., св. Алексий и московские бояре уже успели добыть в Орде, в которой продолжались волнения, и которая разделилась на две половины, ярлык ка великое княжение снова своему, Московскому князю. С 1362 года Дмитрий Иванович оставался великим князем русским во все правление св. Алексия без всякого перерыва, этот 1362 г. есть такой год, с которого началось наследственное и никем не оспариваемое сидение московских князей на великокняжеском престоле, и в котором, вместе с тем, престол великокняжеский окончательно перенесен был из Владимира в Москву.

1367 г. был годом знаменитым, и составлявшим эпоху в истории Москвы, ибо в нем вел. кн. Дмитрий Иванович, руководимый боярами, и во главе их св. Алексием, ибо сам был еще только 17-летним юношей, открыто и решительно заявил свои стремления к единодержавию; весной этого года он начал строить каменный город Москву, т. е. каменный Кремль, и, вместе с тем, как говорит летописец: «всех князей русских начал приводить под свою волю, а которые не повиновались его воле, на тех начал посягать».

Св. Алексий прибегал и к духовному мечу, защищая Москву. Так, он подверг Михаила Александровича Тверского церковному отлучению за то, что он навел войска своего свояка Ольгерда – Литовского князя, на Москву в 1368 году, но каменный Кремль защитил князя и митрополита. Об этом отлучении св. Алексий сообщил в Константинополь патриарху. Михаил Александрович боролся с московским князем еще 7 лет, но принужден был, наконец, уступить и в 1375 г. должен был смириться перед ним, отдаться во всем на его волю и признать себя его подручником.

В борьбе с тверским князем Михаилом Александровичем св. Алексий прибег к духовному оружию. Известен еще один пример употребления им этого оружия в делах государственных.

В 1365 году поссорились между собой князья Суздальские – братья Дмитрий и Борис Константиновичи из-за того, что младший брат Борис захватил главный тогда в уделе стол Нижегородский, Дмитрий обратился к заступничеству великого князя. К Борису отправлены были послы, чтобы он помирился с братом и поделился с ним вотчиною; но Борис не послушал послов. Тогда св. Алексий «отнял» у епископа Суздальского Алексия и присоединил к своей митрополии епархии Нижний Новгород и Городец, вероятно, за то, что держал сторону младшего князя, и послал в Нижний Новгород преп. Сергия Радонежского.

Пришедший в Нижний, пр. Сергий звал Бориса в Москву. Когда же он не послушал и не пошел в Москву, пр. Сергий затворил в Нижнем все церкви, и наложил на город церковное запрещение и отлучение. Ссору закончило вспомогательное войско и ввиду его Борис Константинович помирился с братом, уступив ему Нижний.

В правление св. Алексия единству русской кафедры угрожали попытки князей Литвы и Польши поставления своих кандидатов. Так, Литовский князь Ольгерд послал в Константинополь своего митрополита в лице некоего Романа. Ольгерд писал, что не желает признавать Алексия, как избранного Москвой, митрополитом над своими православными подданными. Роман поставлен был в сан митрополита Волыни и Литвы. Таким образом, явилось на Руси два митрополита и «сотворяяся, по словам летописца, мятеж во святительстве». Оба митрополита Алексий и Роман оспаривали права друг у друга. При неразграниченности их митрополий, каждый из них стремился расширить сферу своего церковного влияния; со своими распоряжениями они входили один в область другого. Патриарх на соборе (1356) разграничил пределы двух митрополитов, но несогласия и столкновения между ними закончились только смертью Романа (1362). Но св. Алексий недолго оставался всероссийским митрополитом, несмотря на подтверждение его в этом сане патриархом после Романа. Ольгерд был недоволен им за его связь с Московским князем, препятствовал ему посещать епархии и однажды даже ограбил его свиту и самого святителя заключил под стражу.

Равно, недоволен был и польский король Казимир церковным подчинением своих православных подданных Московскому митрополиту. Он требовал от патриарха поставления в Галич особого митрополита и в качестве кандидата на митрополию прислал к патриарху одного из южнорусских епископов Антония. Свое требование Казимир сопровождал угрозою крестить русских в латинскую веру, если не будет посвящен особый митрополит в Галич. Патриарх Филофей вынужден был исполнить это требование (1371). Успех Казимира подействовал на Ольгерда. Литовский князь жаловался патриарху, что св. Алексий всеми своими интересами предан одному Московскому князю и никакого внимания не обращает на литовские епархии. Для расследования дела патр. Филофей отправил на Русь монаха Киприана. Киприан постарался приобрести расположение Ольгерда, и Ольгерд просил патриарха посвятить Киприана митрополитом в Литву. Свою просьбу литовский князь подкрепил угрозою испросить митрополита в литовской епархии у латинской церкви, если Киприан не будет поставлен. Киприан был посвящен в сан митрополита Киевского и литовского с правом сделаться всероссийским митрополитом после св. Алексия.

Таким образом, Ольгерду дан был отдельный митрополит в лице Киприана, который имел сменить митрополита Алексия после его смерти. Однако, митрополит Киприан, считая себя митрополитом Киевским, по прибытии в Литву, послал в Новгород и Москву послов с предъявлением своих прав на митрополию всея России, на что в Новгороде ответили: «посылай к великому князю в Москву, и если он примет тебя митрополитом на Русь, то и нам будешь митрополитом», а великий князь отвечал: «есть у нас митрополит Алексий, а ты зачем поставился на живого митрополита?» Этот случай поставления нового митрополита на место живого произвел во всей Московской Руси сильное волнение.

Митрополит Алексий пользовался необыкновенным уважением и как пастырь святой жизни, и как государственный муж, оказавший отечеству величайшие услуги; и вдруг, когда он доживал свои последние дни, украшая собою страну и составляя ее славу, является на Русь некий Болгарин (каков был Киприан), как-то добывший себе сан митрополита в Константинополе, чтобы с бесчестием свести Алексия с его места!

Однако, митрополит и великий князь не обратились в Константинополь с просьбою об устранении Киприана от кафедры митрополии всея России (таковым он являлся по титулу «Киевского») и о поставлении патриархом в митрополиты, в случае упразднения кафедры, нового кандидата. Они решили избрать будущего митрополита сами и в самой России, причем, св. Алексий хотел назначить своим преемником пр. Сергия, но смиренный инок отклонил этот выбор. Великий князь тогда предложил на митрополию своего духовника и любимца, священника Митяя (Михаила).

По своей начитанности и уменью красноречиво и с достоинством рассуждать, он был в то время передовым человеком, но по своему нраву был человек заносчивый и высокомерный.

Митр. Феогност украсил Москву каменными церквами; св. Алексий умножил в ней число монастырей.

До него были четыре монастыря: Данилов, Спасский придворный, Богоявленский и Петровский; он построил три монастыря сам и благословил построить четвертый монастырь другого: три монастыря суть: Чудов, Спасский-Андронников и Алексеевский. Четвертый монастырь в Москве, устроить который св. Алексий благословил другого создателя, есть Симонов монастырь, построенный племянником пр. Сергия.

Св. Алексий имел долгоденственную жизнь и окончил дни свои в глубокой старости: он скончался 80 или даже 85 лет, 12 февраля 1378 года. Погребен был в Чудовом монастыре. В 1431 году при митр. Фотии, по случаю перестройки церкви, были обретены его мощи. По Никоновской летописи «в лето 6939 (1431) во княжение вел. кн. Василия Васильевича, при св. Фотее митр. Киевском и всея Руси, обвалися верх церковны во время священныя литоргия и священнику еще не изшедшу из алтаря, но невредим бысть; и тако тоя церкви место очистивше и начаша копати, хотяще основати новую церковь каменну; и сице копающе обретоша свещенное тело Алексия митрополита киевскаго и всея Русии, сице же и ризы его целы, месяца Маиа в 20 день». В конце 1448 – начале 1449 года при митр. св. Ионе было установлено торжественное празднование его памяти.

Наши предки – языческие славяне, приняли христианство. Их языческая жизнь, по словам летописца, была: «живяху зверинским образом», пьянство, умыкание девиц, убийства – сопровождали эту жизнь. Богатыри выпивают чары зелена вина по полведра и этим похваляются, разъезжают они по русской земле и силушку свою показывают... Былины наши помнят о том, как были, наши предки-язычники «несыты блуда», как занимались они пиршествами и веселием, служили только своей плоти и чувственности, полагали, что «Руси есть веселие пити».

Как возможно было смягчать эту жизнь? Как среди царства грубой плоти заговорить о правах и обязанностях человеческого духа, – о жизни духовной? Но, ведь, мало было заговорить словом. Слова летят, говорит мудрое старинное изречение, а трогают и увлекают... примеры. И вот, в пещерах Киевских являются монахи и дают такие примеры. Иноки измождают плоть; отказываются от пищи и питья; целыми неделями простаивают на молитве; зарываются в землю; отдают тело на терзание комарам в болоте. Скажут и говорят; к чему, зачем эти странные и страшные подвиги? Ответим: они были нужны. Это был единственно доступный и понятный грубой языческой среде язык, ибо надо было крепко кричать, чтобы разбудить крепко спящего.

Народ воочию видел, смотря на подвижников, что есть дух в человеке, что плоть в нем далеко не все, что ее можно и должно подчинять и покорять духу и его вечным задачам. Крайностям рабствования плоти были противопоставлены примеры ее умерщвления, крайностям чисто плотской, грубой, чувственной жизни была противопоставлена жизнь духовная, чистая, возвышенная; идеалу низменному, земному, животному противопоставлен был наглядно, всем видимо и доступно, идеал всецелого служения Богу и небу, вечному спасению.

Это одна сторона монашеского деланья, но есть другая. Эту другую сторону показала нам обитель, основанная пр. Сергием Радонежским. Ни один из монастырей не оказал столько заслуг нашей родине, сколько оказала ей Троице-Сергиевская Лавра. Прекращение смут внутри государства, возвышение Москвы и установление твердой единодержавной власти Государя произошло при большом ее участии.

XIV век, в который жил преподобный Сергий, дал русскому народу, т. е. Русской Церкви, 45 прославленных святых; из них 3 князя, 3 мученика, 10 епископов и 29 преподобных подвижников.

Век XIII имел 41 святого. Из них было 5 епископов, 15 лиц княжеского рода, 21 преподобный.

XV век блистает святыми: история Русской Церкви насчитывает в нем 77 прославленных святых: 4 князя, 8 епископов, 65 преподобных подвижников.

Эти века были временем напряженной жизни и плодотворнейшей деятельности русского народа. В это, именно, время, созревало и осуществлялось освобождение наше от монгольского ига; одержана была Куликовская победа; неустанно шло воинское учение, совершалось объединение вокруг Москвы в Единодержавии и Самодержавии ее разрозненных частей русского царства и народа; учрежден новый порядок престолонаследия, – за подписью самого преподобного Сергия – обеспечивающий спокойствие сторон и государства при смене правителей и в корне подрывающей прежние смуты удельно-вечевой Руси; заселялись пустыри, совершалось правильное и отмеченное крепким государственным смыслом расселение и переселение русского народа, и т. п.

Так, высокая напряженность веры и благочестия и, что страннее всего, – дух подвижничества и отречения от мира и его утех, давал этому самому миру обновленную и кипучую, плодотворную, даже и с точки зрения мирской, жизнь.

Многими угодниками прославилась земля русская, и все они чтутся православною Христовою Церковью, но к некоторым из них народ русский питает особенное чувство благоговения и любви, особо свято чтит их память. Одним из таких угодников Божьих является Сергий Радонежский.

Теперь постараемся выяснить причины этого явления, почему это так.

Одна из причин этого явления заключается в самом характере Радонежского чудотворца. Это был чисто русский человек, с простыми, ясными целями; он молился, спасался по-русски, так что всякому русскому человеку вполне понятны все его стремления и желания, и самый подвиг. Русский человек не только понимает своего угодника из своей среды, но и любит его. В продолжение многих столетий с лишком, это чувство охватывает сердца молящихся у раки преподобного Сергия. Святая жизнь преподобного Сергия есть, по своему внутреннему значению, такой подвиг, который вышел за пределы времени. Дело его так глубоко захватило души верующих, что со временем с него спало все временное и местное, и оно превратилось из исторического события в жизненную заповедь.

Кроме того, есть еще причина, делающая Сергия преподобного дорогим сердцу верующего русского человека. Причина эта заключается в том участии, которое принимал Сергий Радонежский в делах своего отечества. Рождение Сергия преподобного, а в мире Варфоломея, совпадает с тем временем, когда уже умирали последние свидетели разгрома Руси татарами. Но и в новом поколении ужас перед татарским нашествием существовал в не меньшей степени. Маленьких детей пугали татарином, взрослые, услыхав о приближении татар, бросали все и старались лишь спасти себя. Это временное, случайное бедствие могло превратиться во внутренний хронический недуг, страх одного поколения мог развиться в народную робость. Но этого не произошло.

В XIV в. подрастало поколение сверстников Иоанна Калиты, собирателя земли русской, у этого поколения уже не было слепого панического страха перед азиатами. Благодаря мудрой деятельности Иоанна Калиты, Московское княжество сделалось первым среди остальных русских княжеств. Митрополит перенес сюда из Владимира свою кафедру, когда все это совершилось, все почувствовали, что татарскому владычеству наступает конец.

В это время, в сороковых годах XIV в., совершилось три важных для русской церкви и земли события: из Богоявленского монастыря был вызван 40-летний инок Алексий на церковно-общественное поприще, затем у бедного соборного причетника в Устюге родился сын, будущий просветитель Пермской земли, св. Стефан, и, наконец, 20-летний пустынник, будущий преподобный Сергий, в дремучем лесу срубил маленькую деревянную келью. Говоря об одном, нельзя не упомянуть о двух остальных; все трое были связаны узами тесной дружбы. Митрополит Алексий навещал преподобного Сергия в пустыне и желал назначить его своим преемником. Св. Стефан Пермский проезжал от обители преподобного Сергия в расстоянии 10 верст, и оба друга на этом расстоянии обменялись братскими поклонами.

Все три святителя работали над одним делом: созданием и укреплением русского государства, исполняя этим завет величайшего святителя древней Руси, митрополита Петра, который еще во время татарского владычества предсказал небольшому городу Москве, что он будет церковной и государственной столицей.

Каждый из троих выбрал деятельность сообразно своему характеру. Митрополит Алексий, происходя из родовитого боярства, привыкшего к государственным делам, работал на широком общегосударственном поприще. Он был советником великих князей, руководил их боярской думой, ездил в орду, уговаривать ханов и т. д.

Св. Стефан, как уроженец г. Устюга, пошел с проповедью Евангелия в Пермскую землю, продолжая этим дело, начатое Новгородской и Ростовской колонизацией – давал начало новой Руси.

Но для полного устройства государства нужно было самому русскому обществу подняться на достаточно высокий уровень, при наличности которого было бы возможным исполнение таких задач, как свержение варварского ига, построение независимого государства и обращение инородцев в Церковь Христову. Этой трудной задаче – нравственному воспитанию народа – и посвятил себя преподобный Сергий. Что можно было сделать при тогдашнем положении вещей? Какой системы держаться при исполнении задачи? Выбора не было: оставался один путь – личный, собственный пример. И в этом отношении преподобный Сергий сделал все возможное.

Житие этого великого подвижника рассказывает нам, что преподобный Сергий был всем для своей братии: и дровоколом, и пекарем, и портным, и учителем, который до мельчайших извилин понимал и уважал внутренние чувства своей братии. Он никогда прямо не обличал нерадивого, а тихой, вразумительной речью, наедине, вызывал чувство раскаяния, к которому не примешивалась досада на обличителя. Преподобный занимался воспитанием своих пасомых, каждым в отдельности, давая каждому по силам его, так что и личность, при таком ведении дела, не стушевывалась, а наоборот, развивалась, давая тучные плоды.

Приходившие в монастырь, поучались здесь простым и понятным всем им христианским заповедям, которые, как цемент, склеивали православное русское общежитие. В монастыре все было не только просто, но даже до крайности бедно: вся братия и сам игумен в том числе, по целым дням сидели голодные и вообще «в обиходе братии было столько же недостатков, сколько заплат на сермяжной ряске игумена». Но, несмотря на недостатки, все живущее в обители были объединены чувством взаимной любви, дружбы; каждый делал свое дело, придавая всему общему полную гармонию, которая достижима только при полном нравственном равновесии.

Если мы представим себе русское общество XIV в., лишенное просвещения, припомним обстановку того времени, быт, то мы поймем, какое влияние производил небольшой бедный монастырек со своей чисто-христианской тихой жизнью. Туда шел всякий, кто хотел найти лекарство от душевных ран, от житейской печали, кто хотел освежить свою душу, поглядев на чужую жизнь, немирскую, с иными задачами, с иными, более высокими радостями. И там, в этом бедном раю, его принимали с кроткой любовью, показывали свои духовные сокровища, делились ими с ним, – и этот страждущий человек из мира уходил снова в мир, рассказывая всюду и всем о великом подвижнике земли русской. Люди эти были дрожжами, на которых взошло нравственное возрождение русского народа. Царство Божье подобно закваске.

Благодаря вековым бедствиям, в русском народе наступило нравственное оскудение, но сознание этого оскудения не пропало. Сознание этого несчастия и послужило началом нравственного, а затем и политического возрождения Руси.

Итогом пятидесятилетней деятельности преподобного Сергия было то, что русские люди, до этого трепетавшие от одного имени татарина, теперь сами пошли на поработителей и свергли вековое иго. Великий борец 1380 года – Дмитрий Донской был человеком поколения, выросшего на глазах преподобного Сергия.

«Иди на безбожников смело, без колебания, и победишь», – говорил Радонежский чудотворец, благословляя Дмитрия Донского перед походом против татар.

Чувство нравственной бодрости, которым Сергий преподобный вдохновлял русское общество того времени, особенно сильно было воспринято русским монашеством. Это доказывается следующим фактом: в столетие между 1240 и 1340 гг. на Руси возникло всего только около 30 новых монастырей, но в следующее столетие – 1340–1440 гг. их появилось до 150. Следует отметить еще тот переворот в русском монашестве, который произвел преподобный Сергий. До половины XIV века монастыри появлялись исключительно под городскими стенами. Затем, когда поучительный пример Радонежского чудотворца возымел свое действе, монастыри стали появляться и в глухих местах отечества. Таким образом, русское монашество в борьбе с духовными недостатками человека, прибавило еще борьбу с природой. Сергий преподобный со своими последователями оживили монастырскую жизнь, вдохнули в нее живой дух, значительно осмыслили ее, поставили ясно обрисованные идеалы. Уходя от мира, ученик преподобного, однако, служил насущным потребностям этого же мира.

До половины XIV в. русское население теснилось татарами, а на западе – литовцами, но там, за Волгой, по выражению одной летописи того времени, «мало было тогда крещеных людей». В эту дикую, не обитаемую никем, за исключением дикарей – финнов, страну, страшно было пускаться со своим убогим хозяйством и семьей русскому крестьянину. Монах-пустынник помог ему. С топором в руке, он расчистил ему путь среди диких болот и лесов, история нам говорит, что с половины XIV в. большинство русских монастырей возникло среди лесов Костромского, Ярославского и Вологодского Заволжья. Монастырь в таком краю для крестьянина был всем: и ссудной кассой, и приходской церковью, и приютом под старость. Так, общими усилиями монаха и крестьянина, создалась северная Великороссия.

Сергий преподобный обновил русское общество, вдохнул в него бодрость, – и одни пошли на борьбу с татарами, другие же пошли за Волгу на еще более страшную борьбу с природой.

Таково, в кратких словах, воздействие Сергия преподобного на русское общество. Монах-пустынник совершил великое чудо: поднял дух своего народа выше его обычного уровня, вывел своих соотечественников из «тени и сени смертной», где те сидели, написав этим чудесным деянием одну из светлейших страниц истории нашего отечества.

Пр. Сергий родился 3 мая 1319 года, сын боярина Ростовского Кирилла, переселившегося по смутному времени в Радонеж, Варфоломей (имя Сергия по купели), по смерти родителей, предоставил наследство их брату Петру, а сам с другим братом Стефаном поселился в дремучем лесу, за 10 верст от Радонежа, построил своими руками келью и храм во имя Живоначальной Троицы. В глубоком уединении, со скудною пищей, он свершал подвиги молитвы, незнаемый никем; дикий зверь получал от него часть скудной трапезы его; Стефан скоро оставил брата, удалясь в Москву. Варфоломей принял пострижение и имя Сергия от игум. Митрофана. Молва о святости отшельника стала привлекать к нему учеников; но сначала долго число их ограничивалось 12-ю. Ученики принудили его идти в Переяславль Залесский – принять сан священства и игуменства от жившего там волынского епископа Афанасия. Скудость пустынников так была велика, что по временам недоставало свеч для Богослужения, и горела лучина. Эта скудость не раз возбуждала в учениках, еще не крепких духом, ропот против Сергия, но он терпел и увещевал уповать на Бога, и по упованию получал от Бога. Число учеников росло, – росли и семена добродетелей, посеваемые в учениках; увеличилась и слава Сергия – Святитель Алексий хотел благословить Сергия в преемники себе, и хотел возложить на него золотой крест, но пустынножитель отклонил от себя предложенный святителем крест: «от юности моей, говорил он, я не носил золота; в старости-же наипаче хочу пребыть в нищете», – и остался со званием отца иноков, отклонив и предложение занять митрополичью кафедру.

Молитвами Сергия, скончавшегося 25 сентября 1391 г., процвела Лавра Сергиева; умер он 72 лет от рода.

Незадолго до своей кончины, в присутствии ученика своего Михея, Сергий сподобился явления Богоматери с ап. Петром и Иоанном, и услышал от Нее следующие слова: «не бойся, избранник мой! Молитва твоя об учениках твоих и о месте сем, услышана; при тебе и после тебя неотступно буду от обители твоей и буду покрывать ее».

Тело праведника покоилось в земле 30 лет. Недалеко от монастыря жил один благочестивый человек; который часто приходил и молился у гроба Сергия.

Однажды явился ему Преподобный во сне и сказал: «Возвести игумену монастыря моего, что напрасно столько времени оставляет он меня покрытым землею, в которой вода подступает к моему телу». Полный страха, человек этот поспешил к игумену. Произошло совещание иноков и решили открыть гроб препод. Сергия и изнести тело. 5 июля 1422 года, при громадном стечении народа, произошло открытие мощей. Когда открыли гроб, то все были поражены тем, что не только тело, но даже одежда Преподобного не истлела в земле; вода стояла с обеих сторон, но не касалась ни тела, ни одежды. Все поклонились новооткрытым мощам великого праведника и воздали хвалу Всевышнему, сподобившему их видеть святое тело угодника.

Наш отечественный историк В. О. Ключевский свою замечательную речь, по поводу 500-летия, в 1892 году, кончины преподоб. Сергия, закончил такими потрясающими словами: «Творя память пр. Сергия, мы проверяем самих себя, пересматриваем свой нравственный запас, завещанный нам великими строителями нашего нравственного порядка, обновляем его, пополняя произведенные в нем траты. Ворота лавры пр. Сергия затворятся и лампады погаснут над его гробницей только тогда, когда мы растратим этот запас без остатка, не пополняя его».

К прискорбию, нам довелось сделаться свидетелями событий этих пророческих слов Ключевского. Ныне ворота Лавры Сергиевой закрыты. Лампады над гробницей преподобного потухли. А самая гробница с его нетленными останками вынесена из храма и передана в музей. Не означает ли это, что врата Лавры закрылись навсегда? И лампады над гробницей Сергиевой уже больше не зажгутся? Что гробница чудотворного игумена не станет снова на место своего постоянного покоя?

Благодарение Господу, что у нас есть великое утешение, что это не так. Имеются сведения, что, хотя и закрыта Сергиева Лавра, хотя и молчат ее колокола, но запыленные, усталые паломники все бредут и бредут к вратам Лавры. И когда им говорят: «куда вы идете? Лавра, ведь, закрыта, мощи в музее»? То они отвечают: «ничего, батюшка, мы около стенки постоим, а св. Сергий придет к нам».

Верит Русский народ, что пр. Сергий не оставил Русской земли и своей обители, что он с православным Русским народом. А это, в свою очередь, свидетельствует, что духовный облик Русского народа не изменился окончательно, что светильник веры в силу Преподобного в его душе не погас и что он, паломничая к вратам обители св. Сергия, таким образом, обновляет, пополняет елей в этом светильнике. И в данном случае, пред нами выявляется подмеченная помянутым историком черта Русского народа: подыматься на ноги после падения. Как бы не было тяжко его падение, унижение, говорит он, но пробьет урочный час, народ соберет свои растерянные нравственные силы, воплотит их в одном великом человеке, который и выведет его на временно потерянную им, прямую истерическую дорогу. Мы веруем, что в предопределенное время Господь, по молитвам Сергия Преподобного, воздвигнет из среды Русского народа мужа благоговейнейшего, который водворит на подобающее место гробницу преподобного и земным поклоном испросит у игумена Троице-Сергиевой Лавры и всея России благословения возжечь у честных Его мощей лампады, и ударить во услышание всей Руси в лаврские колокола. «Преподобный отче, преблаженне авво Сергее великий! Поминай, нас, чтущих пресвятую память твою, да зовем ти: радуйся, Сергее богомудре!».

На краю света, среди бурного Студеного моря, на каменистом острове, где зима продолжается 9 месяцев, где не видно по месяцам солнца, сияла Богом хранимая Зосимо-Савватеевская Соловецкая обитель. От Архангельска Соловецкие острова отстоят на расстоянии 306 верст.

Край, где находится Соловецкий монастырь, был открыт Новгородскими ушкуйниками в конце IX века. Т. о., край принадлежал вольному Новгороду и назывался «Двинской пятиной», причем, большинство этих земель было захвачено новгородскою знатью: посадниками, боярами и прочими именитыми людьми; так, например, знаменитая посадница, Марфа Борецкая, владела не только огромными землями внутри страны, но даже и большею частью морского берега. С подчинением Новгорода Москве, все побережье Белого моря вошло в состав Московского государства под названием Двинской области, или Северного Поморья. Соловецкие острова, на которых расположен монастырь и скиты, усеяны озерами, которых насчитывается до 300 и которые, например, на Соловецком острове, составляют такой лабиринт, что нужно очень хорошо знать местность, чтобы оттуда выбраться. Лето начинается в первой половине июня и продолжается не более 2 месяцев, причем температура более 20 град. не поднимается. В течение 8 месяцев Соловецкая обитель отрезана от остального мира; зимою самая длинная ночь доходит до 22 часов в сутки. Соловецкая обитель – преддверие вечных льдов, где зимою ночь царствует 10 месяцев, а остальное время непрерывно блестит солнце.

Новгородские поселения появляются в IX в. Летопись называла жителей этих стран «Заволоцкой Чудью».

Соловецкая обитель была известна еще в древние времена не только православному русскому населению, но и соседям Поморья: шведам, норвежцам, финнам, которые, сознавая, что монастырь Соловецких Чудотворцев не только оплот православной веры, но и твердыня Московского Государства, под защиту стен которой окрестное население в минуту опасности всегда прибегало, пыталось неоднократно, во что бы то ни стало, ее уничтожить. Христианство среди инородцев поморского края начало распространяться с XII века и Соловецкий монастырь внес в это дело большую долю своего участия.

Неразлучны имена преподобных Антония и Феодосия, основателей и устроителей Киево-Печерской Лавры, так же неразлучны в «молитвах» преподобные Зосима и Савватий, основатели и устроители Соловецкой обители.

Однако, нужно помнить, что Антоний и Феодосий работали и трудились на земле одновременно, а преподобные Зосима и Сватий во время земной жизни не видели друг друга и единственной их земной связью был преподобный Герман, который рассказывал Зосиме о трудах и подвигах блаженного Савватия. Разделенные по времени, они, произволением Божьем, соединили свои труды по охране и неустанной заботе о созданной им обители.

В XV веке спасался в Кирилло-Белозерском монастыре старец по имени Савватий, своими трудами он являл пример братии монастыря. Однако, возлюбив одиночество, он помышлял об удалении. Услышав, что на озере «Нево», – ныне Ладожское, – есть остров Валаам, на котором, в основанной преподобным Германом обители строгость уединения была более полной, и, будучи принятым в число братии, Савватий и здесь своими трудами снискал всеобщее уважение и преклонение.

Тяготясь этим так же, как и в первом монастыре, Савватий вновь тронулся в путь, отыскивая место для уединенных подвигов, и отправился на отдаленный север к пустынному острову Соловецкому. На реке Выге препод. Савватий встретил пустынножителя Германа, которого убедил идти с ним вместе на Соловецкий остров. Захватив крайне необходимое для жизни, Савватий и Герман переплыли на лодке море. Высадившись на берег, они нашли красивое место около большого озера и горы и, водрузив крест, поставили кельи. По прошествии 6 лет блаженный Герман удалился на материк, на реку Онегу, а преп. Савватий остался один, терпеливо перенося все лишения пустынной одинокой жизни.

Достигнув глубокой старости и чувствуя близость кончины, он пожелал причаститься Св. Христовых Таин, для чего переехал на материк и направился вверх по реке Выге, к месту, где когда-то встретился с Германом.

Здесь встретил его, прибывший в эти места, игумен Нафанаил, который исповедовал и причастил преподобного, а на другой день он преставился.

Игумен Нафанаил предал тело святого угодника Божия погребению. В 1465 г. преподоб. Зосима перенес нетленные мощи св. Савватия в Соловецкую обитель. Память преподобному Савватию совершается 27 сентября, по утверждению церковного собора 1547 года. «Много есть монастырей, учит летописец, поставленных от царей, и от бояр, и от богатства, но они не таковы, как поставленные слезами, пощением, молитвою, бдением». Послушание, постничество, служение ходящим, взаимная братская любовь, усердная молитва, готовность принять страдания за Христа, трудолюбие, нищелюбие, нестяжание – вот те основания, на коих вырастали многие обители и в том числе Соловецкий монастырь. В 1436 г., т. е. спустя год после кончины преподобного Савватия, на место, где он подвизался, был приведен путями Господними преподобный Зосима, который, устроив иноческую обитель, и перенеся туда нетленные мощи святого предместника по пустынножительству, тем еще более укрепил свое духовное здание.

Пр. Зосима был сын зажиточных родителей, научившись с юных лет чтению святых книг, он рано почувствовал влечение к иноческим трудам и еще при жизни родителей облекся в монашескую одежду.

Принял он малое пострижение в Палеостровском Рождественском монастыре. По смерти своих родителей, раздав имущество, Зосима направился в поисках уединенных мест для подвигов к берегам Белого моря, где на реке Суле встретил старца Германа, сподвижника Савватия. Наслышав от Германа о трудах и подвигах Савватия, Зосима уговорил Германа сопутствовать ему и сам принял твердое намерение поселиться на Соловецком острове. Прибыв туда, они выбрали место для устроения монастыря и начали свои тяжелые труды. В конце лета преп. Герман отправился за приобретением нужных предметов на материк и, из-за начавшейся непогоды, не смог прибыть обратно, почему Зосима остался один на зиму. Призвав Господа – покровителя и помощника, спокойно продолжал свои труды. Так провел он всю зиму.

Весной прибыл Герман и привез необходимые запасы. Прошло несколько лет и по всему Поморью пошли слухи о добродетельной жизни Соловецкого пустынника Зосимы. Стали приходить и селиться иноки и ищущие уединения. Явилась возможность устроить церковь. Затем в Новгород отправлено было ходатайство к архиепископу Ионе об антиминсе и утвари для церкви, и о назначении игумена пасти собравшееся стадо Христово. Новгородский святитель благословил намерение иноков и послал туда игуменом инока Павла.

Прибывший настоятель, освятил храм во имя Преображения. Но, прибывший настоятель Павел и сменившие его на этом посту Феодосий и Иона, не могли перенести трудов и лишений, и покинули обитель; тогда среди иноков монастыря окрепла мысль просить Зосиму подъять священный сан. Долго отказывался от этого Зосима, но ясно выраженная воля владыки Новгородского Ионы заставила его изменить решение. «Да будет воля Господня!» – воскликнул преподобный и отправился в путь.

Много и долго расспрашивал архиепископ преп. Зосиму о трудах и жизни Соловецкой братии и, рукоположив его в сан иерея, поставил игуменом Соловецкой обители.

Вернувшись в Соловки после посвящения, преп. прилагал труды по сооружению нового храма, так же во имя Преображения Господня, т. к. старый уже не мог вместить всех молящихся. Устрояя обитель, Зосима еще более заботился о духовном преуспевании братии и сам непрестанно пребывал в посте и молитве. По делам монастыря ему пришлось быть опять в Новгороде, и, обходя бояр и граждан Вольного города Новгорода, просить их о заступничестве.

Все обещали ему свою помощь; одна только знаменитая Марфа Посадница не только не допустила его к себе и не выслушала справедливых жалоб на ее людей, обижавших монастырь, но даже велела прогнать преподобного от ворот своего дома. Смущенно уходя, он сказал ученикам: «настанут дни, когда жители дома сего не оставят следов своих на дворе сем: затворятся врата сии и более не отверзутся, и будет двор пуст». Прошло немного времени и его пророчество исполнилось буквально.

Марфа после одумалась, узнав, как радушно новгородские бояре принимают обиженного ею пустынника. Она усердно просила Зосиму прийти к ней и благословить ее. Зосима согласился. Марфа устроила для него обед со знатными гостями, первыми новгородскими сановниками, вождями литовской партии, душой которой была Марфа. Среди обеда Зосима взглянул на гостей и вдруг, с изумлением, молча опустил глаза в землю.

Взглянув в другой раз, он опять сделал то же; взглянул в третий раз – и опять, наклонившись, покачал головой и прослезился. С той минуты он не дотронулся до пищи, несмотря на просьбы хозяйки.

По выходе из дома, ученик Зосимы спросил его, что значило его поведение за столом. Зосима отвечал: «Взглянул я на бояр и вижу – некоторые из них без голов сидят». Это были те новгородские бояре, которым Иван III в 1471 г. после ІІІелонской битвы, велел отрубить головы, как главным своим противникам. В мае 1471 г. великий князь Иван Васильевич идет на Новгород с войском, отправив «разметные грамоты» – т. е. объявив войну.

«Шелонской битвой» решилась судьба «Господина Великого Новгорода» и его старой посадницы Марфы Борецкой. Московская рать перешла Шилку и ударила на Новгородцев. Говорят, что последние откинули москвичей за реку, но там они наткнулись на западню татарскую, которую не ожидали. Засадная рать решила дело. 12000 новгородцев было убито, 1700 взято в плен. После этой битвы московская рать осадила Новгород, где начался голод. Великий князь дал мир Новгороду, взыскав с них издержки, 15.500 контрибуций, по тогдашнему счету, неслыханную.

Но вскоре опять вышли недоразумения. Московское войско, не отступая от Новгорода, опять голодом принудило к принятию всех условий Москвы. 17 февраля 1478 г. Великий князь выехал в Москву. Перед отъездом велел схватить Марфу Борецкую, ее внука Василия, свата Феодора и еще нескольких новгородцев. Имение их отобрал в казну. Сняли вечевой колокол и, как говорит летописец: «вознесоша вечевой колокол на колокольницу вместе с прочие колоколы звонити». Может быть, он находится и сейчас в числе колоколов Московских церквей; Марфа же Посадница, со всеми детьми, была сослана в Нижний Новгород, где и пострижена под именем Марии, а дом ее запустел и двор порос травою.

Управляя обителью в духе кротости, любви, милосердия, подавая пример строгой и благочестивой жизни, преподобный Зосима удостоился после многотрудных подвигов получить откровение о времени своей кончины.

Собрав братию, старец сказал им: «чада мои, иду в путь отцев моих: подумайте и изберите себе наставника». Слова преподобного опечалили их и слезы заполнили их глаза. «Не оставляй нас, сирых, молили они, назначь нам сам наставника».

Посреди общего плача, отвечал умирающий: «Не скорбите, я предаю вас в руки Божьи и Пречистой Богородицы, а игуменом вместо меня будет Арсений».

Преподобный преподал им наставление: – хотя телесно я и отхожу от мира здешнего, но духом буду с вами; если я обрел благодать пред Богом, то обитель, по отшествии моем, распространится и соберется много братии, и исполнится место сие всяким обилием, в духовных и телесных потребах скудости не будет. Затем, вознеся молитву и, произнеся последние слова: «мир всем», и осенив себя знаменем креста, предал чистую душу свою в руки Божьи.

Совершилось это 17 апреля 1478 года. Он был игуменом Соловецкой обители 26 лет, а всего прожил на Соловецком острове 42 года. В девятый день он явился старцу Даниилу и радостно сказал: «Господь меня помиловал, и я избежал вражеских сетей дьявола, причислен, по милости Божьей, к лику оправданных».

Господь прославил праведника – обилие чудес совершается по молитвам пр. Зосимы.

Теперь скажем и о сотруднике св. Зосимы и Савватия – преподобном Германе. В летописях Соловецких имеются указания, что преподобный Герман неоднократно был посылаем по делам монастырским в Новгород. Самая его кончина, последовавшая в 1478 г. при преемнике св. Зосимы Арсении, случилась во время его поездки в Новгород, в дер. Хавроньино, на реке Свири, в Новгородской области; согласно завещанию преподобного, ученики хотели перевезти тело в Соловецкую обитель, но вследствие распутицы, должны были оставить на дороге и погребли в монастыре Антония Римлянина. В 1483 г., при игумене Исаии, мощи его были перенесены в Соловецкую обитель и погребены рядом с преподобным Савватием. Пр. Герман прожил в иноческих трудах в Соловецкой обители вместе с преподобными Зосимою и Савватием более 50 лет. Празднование его памяти совершается 30 июня, и началось с 1692 года.

После падения Новгорода, последовавшего в 1471 году, все, принадлежавшие ему на севере, земли сделались достоянием Московского государства и с этого времени Соловецкая обитель принята была под особое покровительство Государей земли русской. Уже в 1479 г. великий князь Иоанн III, а затем Василий Иоаннович подтверждают грамотою права монастыря и представляют игуменам Соловецкого монастыря право утверждения их в этом звании непосредственно верховною властью.

В 1537 г. в стенах Соловецкой обители совершилось незаметное, но великое событие – начал поприще иноческой жизни Феодор Колычев – в иночестве Филипп.

С 1548 г., через 11 лет после пострижения, он становится игуменом Соловецкой обители. Преподобный Савватий и Зосима – основатели обители, а св. Филипп по справедливости может быть назван ее устроителем. В течение 18-летних трудов по управлению обителью, он из незначительного, неизвестного, заброшенного во льдах монастыря, возвел ее на высшую степень славы и великолепия.

Вместо деревянных храмов – великолепные каменные соборы, на месте простых избушек, служивших инокам кельями – громадные дома. Устроены всевозможные заводы, вычищены луга, соединены озера каналами. Филипп не только привел в полный порядок и благоустройство самый монастырь, но и стремился и весь остров, находившейся до того в крайне запущенном состоянии, сделать более удобным к жизни. В 1566 г. царь Иоанн IV призывает Филиппа на митрополичий престол, с круторого он смело и решительно обличает царя во всех его преступных деяниях, за что и последовала расплата. В 1584 г. св. Филипп был задушен Малютой Скуратовым.

Соловецкая обитель, жаждая иметь в своих стенах мощи св. Филиппа, испросила в 1591 г. разрешения Феодора Иоанновича на перенесение их в монастырь, что и было исполнено учеником святителя, игуменом обители, Иаковом.

Но не прошло и века после мученической кончины св. Филиппа, как его святые мощи, по совету ревностного к памяти митрополита Новгородского Никона, и по повелению царя Алексея Михайловича, в 1652 году перенесены в Москву.

Изгнанный злобою людской, св. Филипп, волей Божьей, возвращен был в тот самый храм, где обличал и поучал Грозного царя.

Соловецкий монастырь – убежище людей, бежавших от мира и его суеты, одновременно служил и форпостом, охраняющим целость и неприкосновенность Московского царства на крайнем севере от врагов внешних, главным образом, шведов.

В этих целях, в 1584 г., по вступлении Феодора Иоанновича, одним из первых его действий было обнесение Соловецкого монастыря каменными стенами и снабжение его надлежащим вооружением. С 90 человек войско доходит до 1100 вооруженных и обученных воинов, на стенах появляются пушки, половина монастырского войска находится в обители, а другая – по острогам и укрепленным пунктам Поморья.

Из-за этого Соловецкая обитель приобрела характер грозной, военной крепости на севере России, а отсюда понятна ненависть шведов и норвежцев к обители, понятно и при желании стереть ее с лица земли.

В смутное и тяжелое для Руси время – междуцарствия – Соловецкая обитель так же, как и Сергиево-Троицкая, деятельно содействовала к водворению спокойствия в отечестве. Благоразумием игумена Антония спасена от шведов не только обитель, но и вся приморская область. Соловецкая обитель знает и страшное десятилетие, когда в стенах ее поднялся мятеж из-за нежелания принимать новоисправленные богослужебные книги. Мятеж длился с 1666 г. по конец 1676 года. Царь Петр Алексеевич два раза посетил обитель – в первый раз – в 1694 г., второй – в 1702 г. Во время своего пребывания, он каждый день присутствовал на богослужении, читал Апостола, пел на клиросе.

Кроме значения религиозного и государственного, Соловецкая обитель в XVI, XVII, XVIII и, отчасти, XIX веках имела еще и характер места заключения преступников, главным образом, создателей различных ересей и учений, противных православной вере. В монастырь ссылались не столько с целью наказания, сколько исправления. Игумену вменялось в обязанность лично или через особо назначенных старцев, обращать мерами убеждения заблудших в лоно православной веры. Первым Соловецким арестантом надо считать игумена Троице-Сергиевской лавры – Артемия, сосланного в обитель в 1554 г. по обвинению в принадлежности к ереси Башкина. В монастыре пробыл недолго, так как в том же году удалось ему бежать в Литву.

Еще, как на выдающихся из арестантов, можно указать на следующих: Симеон Бекбулатович, второй царь Казанский, взятый в плен при завоевании Казани, принявший добровольно, при жизни Иоанна IV, христианство и получивший от него титул царя Тверского; по проискам Годунова, в царствование Феодора Иоанновича, был лишен царского титула, ослеплен, а Лже-Дмитрием, за обличение его перед народом, сослан в Соловецкую обитель и против воли пострижен в иноки. В Соловецкой обители кончил свои дни знаменитый протопоп Благовещенского собора, Сильвестр – руководитель Иоанна Грозного в его молодости и автор Домостроя. Интересно отметить, что тот самый воевода Мещеринов, который взял монастырь во время бунта, сам впоследствии был сослан в обитель за жестокость над иноками и расхищение монастырского имущества. Последний атаман запорожских казаков Колишевский, просидевший в каземате более 20 лет и умерший столетним старцем, два графа Толстых (отец и сын), Тамбовский епископ Игнатий, полковник Ганнибал и мн. др.

Из числа иноков, принявших пострижение в Соловецкой обители и прославившихся впоследствии, были: патриарх Иосиф, Никон, Исидор, архиепископ Новгородский и, наконец, укажем на великого патриота и защитника земли русской, келаря Троице-Сергиевой лавры, Авраамия Палицына.

Соловецкий монастырь создал и крупный экономический центр. Его образцовое хозяйство призвано было удовлетворять все отрасли промышленности северного края: рыболовство, тюлений и олений промысел, скотоводство, сельское хозяйство. В нем были заводы: кирпичный, смологонный, кожевенный, свечной, мастерские всевозможные; свои пароходы, свой док, лесопилка, электрическая станция. «Это наше царство», говорили крестьяне-богомольцы, и говорили справедливо. В этом-то крестьянском царстве они и учились у иноков порядку, трудолюбию, а главное – охоте и умению работать не кое-как, а хорошо, прочно. Со всех концов собирался крестьянский люд и нес, и прилагал свои знания на пользу монастырю, а сам учился самому главному – спасению души и получению жизни вечной.

Кандидатом в митрополиты на место св. Алексея у вел. кн. Дмитрия Ивановича был архимандрит его придворного Спасского монастыря Михаил, называвшийся Митяем.

Этот Михаил-Митяй, только мелькнувший в ряду наших церковно-исторических деятелей, ибо кафедру митрополии ему не суждено было занять, представлял собою, по уверению летописей, человека необыкновенного и феноменально замечательного. Он был родом из Коломенского, лежавшего на Оке, села Тешилова, сын священника, и до знакомства с великим князем был священником в самой Коломне. Вот, как описывает его летописец по его наружным и внутренним качествам: «Сей бо поп Митяй бысть возрастом (ростом) велик зело и широк, высок и напруг (силен, мускулист), плечи (имея) велики и толсты, брада (у него бысть) плоска и долга, и лицем (бысть) красен (красив), рожаем и саном (наружной представительностью и наружной красотой) превзыде всех человек, речь легка и чиста и громогласна, глас же его красен зело; грамоте добре горазд: течение велие имея по книгам, и силу книжную толкуя и чтение сладко и премудро, и книгами глаголати премудр зело, и никтоже обреташесь таков; и пети нарочит; и в делех и в судех и в рассуждениях изящен и премудр, и слово и речь чисту и незакосневающу имея и память велию, и древними повестьми и книгами притчами духовными и житейскими никтоже таков обреташеся глаголати»³¹.

Очень может быть, что летописец чересчур ослеплен совершенствами Михаила и изображает нам его портрет несколько преувеличенными чертами, но, во всяком случае, это ослепление нисколько не есть ослепление пристрастного сторонника, за которого вовсе не может быть принимаем летописец по отношению к Михаилу, и следовательно – несомненное заключение из слов летописца есть то, что Михаил действительно представлял из себя редким образом замечательного человека.

Исключительная и совершенно выдававшаяся личность Михаила привлекла к нему внимание великого князя. Переведши его из Коломны в Москву, вел. кн. сделал его своим духовным отцом и приблизил его к себе в качестве своего любимца и фаворита.

Как к своему любимцу, Дмитрий Иванович имел к Михаилу необыкновенную привязанность «зело любяше», – говорит летописец, «и чествоваше его яко отца паче всех». Вследствие этого, Михаил, будучи священником, занял необыкновенно высокое положение при государе, что стал как бы вторым, по нем, лицом: «никтоже, – говорит летописец, – в такой чести и славе бысть, якоже он – Митяй; славу и честь имеяше паче всех, бысть во чти и славе от великаго князя и от всех, и вси чествоваху его, якоже некоего царя...». «Любляху ево вси», говорит летописец, в том числе, вельможи и бояре, они не только не питали к необыкновенному во всех отношениях и смыслах фавориту зависти и ненависти, но, любя его столько же, как и великий князь, подобно сему последнему, имели его своим духовным отцом… великий князь «любяше его зело, такоже и бояре его..., прихожаху к нему на дух бояре и вельможи… бысть отец духовный всем боярам старейшим»... Был ли заражен Михаил суетной наклонностью к пышности и щегольству или это требовалось от него его положением и нарочито, как от любимца, было требовано великим князем, только, подобно вельможам и епископам, он окружил себя многими слугами и отроками, а в роскоши одежд превосходил всех вельмож и епископов: «по вся дни, – говорит летописец, – ризами драгими изменяшесь, и сияше в ево одеяниях драгих якож некое удивление, никтоже бо таковые одеяния ношаше и никтоже тако изменяшесь по вся дни ризами драгими и светлыми, якоже он – поп Митяй».

«В таковом чину и устроении» Михаил провел много лет. За два года до смерти св. Алексия освободилось место архимандрита в придворном Спасском монастыре вел. князя, и тогда Дмитрий Иванович начал убеждать и просить Михаила, чтобы он согласился принять монашеское пострижение с тем, чтобы из архимандритов Спасских ему быть поставленным в митрополиты на место св. Алексия. Сперва Михаил решительно отказался было пойти в монахи, но потом, отчасти преклоненный настоятельнейшими убеждениями и просьбами вел. князя, отчасти же принужденный повиноваться, и прямой силе, он был пострижен в монахи и в самый день пострижения поставлен в архимандриты на упразднившееся место.

Св. Алексий, (по Никоновской летописи), несмотря на все настоятельные просьбы великого князя, отказался благословить Михаила на свое место, мотивируя свой отказ тем, что апостол требует от епископа, чтобы он был не новонаук в христианстве, а Михаил новонаук в иночестве, и говорил Государю в свой последний ответ: «аз неволен есмь благословити его, но ему же даст Господь Бог и Пречистая Богородица, и пресвященный патриарх, и вселенский собор, того и аз благословлю».

В то время, как на Москве избрали преемника св. Алексия, в Киеве сидел, ожидая его смерти, уже готовый ему преемник. Это Киприан. Киприан знал, что в Москве питают к нему величайшую вражду за его поступки со св. Алексием; он знал, что там выбран в преемники последнему любимец великого князя. Несмотря на все это, он решился после смерти Алексия ехать в Москву, чтобы добывать себе кафедру митрополии всея Руси. Великий князь, узнав об этом намерении приехать в Москву, расставил на дороге кордоны, чтобы не пропускать его. Но и это его не остановило, он явился в Москву, пробравшись окольными путями. В Москве с ним случилось то, чего и следовало ожидать: по его совершенно экстраординарному поведению, он был схвачен и посажен в заключение (арестован), а потом со всевозможным бесчестием выпровожен вон.

Исключительный поступок Киприана, дает знать, что он принадлежал к числу людей, способных действовать напролом и наделенных тою храбростью, которая берет города. Совершив неудачное путешествие в Москву, Киприан «устремился», как он сам выражается, для отыскания своих прав на кафедру митрополии всея России в Константинополь к патриарху. Но и здесь он нашел, как выражаются греческие акты, «время не соответствующим своей цели»...

Тотчас после смерти св. Алексия архим. Михаил возведен был великим князем, с совета и одобрения бояр, на двор митрополичий, с тем, чтобы до поставления в действительные митрополиты, управлять митрополией в качестве митрополита нареченного.

Михаил получил грамоты от патриарха Константинопольского, которыми ему формальным образом подтверждалась эта вся власть. В грамотах патр. Макария, Михаил признавался преемником Алексия (согласно прошению из Москвы), вручалась вся власть над московскою церковью, за исключением хиротоний, и в них же приглашался Михаил прибыть в Константинополь для посвящения. Михаил начал готовиться к путешествию, но потом передумал и, надеясь на санкции Константинопольского патриарха, задумал посвятиться дома, для чего приглашены были епископы. Великий князь и бояре изъявили свое согласие на принятое Михаилом решение.

Но один из приглашенных епископов разрушил задуманные планы. Это был епископ Суздальский Дионисий, который питал к Михаилу вражду. Явившись в Москву, он так решительно протестовал перед великим князем против намерения поставить Михаила в Москве, как против неподобающего претворения законов, что великий князь смутился и увидел себя вынужденным оставить мысль посвящения Михаила в Москве. Посему, Михаил принял решение поспешить с путешествием в Константинополь. Между Дионисием и Михаилом в Москве произошла ссора по поводу того, что Дионисий, явившись в Москву, не принес официального визита Михаилу. Когда Михаил послал к Дионисию с выговором, почему он не пришел к нему с поклоном, как к своему начальнику, Дионисий явился к нареченному митрополиту и отвечал: «ты прислал сказать мне, что ты мой начальник, но ты мне нисколько не начальник, и не мне к тебе, а тебе ко мне надлежало прийти с поклоном: я епископ, а ты поп, но кто больше – епископ или поп?» До последней степени разгневанный, Михаил сказал на это Дионисию: «ты назвал меня попом, но подожди немного, вот я приду из Константинополя от патриарха и тогда сделаю из тебя меньше, чем попа», после этого, говорит летописец, «многа брань бысть и молва промеж их».

Св. Алексий скончался 12 февраля 1378 года. Архимандрит Михаил отправился в Константинополь после 20 июля 1379 г., пробывши на кафедре митрополии в качестве нареченного митрополита, год и пять месяцев.

Великий князь снарядил Михаила в путь исключительным образом, дал ему бланки с припечатанными великокняжескими печатями, где можно писать было на имя великого князя заемные письма или векселя, в суммах, какие бы понадобились. Отправил с ним блестящую и многочисленную свиту «полк велик зело». Необыкновенные были устроены Михаилу и проводы из Москвы; его провожали далеко за город, «с великою честью и славой» сам великий князь со своими детьми, боярами, все епископы, все архимандриты и игумены, священники и монахи, купцы и житейские люди, и множество народа. 26 июля Михаил переправился у Коломны через Оку и держал путь на Рязань. Из Рязани пошел в степь ордынскую, или татарскую, чтобы пройти ею до Черного моря. В Орде остановил было его Мамай, но после непродолжительной задержки, отпустил с честью, приказав выдать ему ярлык и проводить до самого моря. Сев на корабль, Михаил переехал Черное море и уже приближался Босфором к Константинополю, так, что уже стал виден этот последний; но тут... по воле Божьей внезапно кончилась его повесть и история, он вдруг заболел и скоропостижно умер, так что привезен был в Константинополь уже мертвый, с тем, чтобы только быть в нем погребенным.

Существует в летописи враждебное ему сказание, что его весьма не желали видеть в митрополитах священники и монахи, ибо, когда он был возведен на двор митрополичий, то «нача вооружатись на священники и на иноки и на игумены и на архимандриты и на епискупы, и осуждаше и продаяше многих и возстаяше со властью, не обинуяся никогоже»... «Что епискупы и архимандриты и игумены и иноцы и священницы воздыхаху от него, многих бо и в вериги железныя сажаше и наказывавше и смиряше и наказывавше их со властию».

Такова была судьба человека несомненным образом чрезвычайно замечательного.

Внезапная смерть Михаила послужила начальным поводом для замешательств на кафедре митрополии.

Спутники Михаила избрали из числа трех архимандритов, кандидатом на митрополию архимандрита Пимена. На бланке за великокняжеской печатью написано было прошение о поставлении Пимена. Мнимое прошение не вызвало никакого сомнения. Пимен получил сан митрополита, а Киприан, как поставленный при жизни св. Алексия, только из снисхождения оставался митрополитом малой России и Литвы. В Константинополе было два человека, которые могли бы протестовать против самозванства Пименова – это митрополит Киприан и епископ Суздальский Дионисий. Но Киприан был запуган тем, что он, как поставленный в митрополиты при жизни Алексия незаконным образом, будет лишен и кафедры литовской. Махнув рукой, Киприан бежал из Константинополя, не дождавшись посвящения Пименова. Что касается до Дионисия, то он получил в Константинополе титул архиепископа и можно подозревать, что титул был дан ему за то, чтобы он согласился не выступать свидетелем, формально протестующим. Остается непонятным, как вел. князь Дмитрий Иванович в продолжение 9–10 месяцев не узнал о смерти Михаила и о замышлениях своих послов в Константинополе.

Вероятно, все надлежит объяснить это тогдашними исключительными обстоятельствами. Мамай собирался и готовился сделать то страшное нашествие на великого князя, которое окончилось знаменитой Куликовской битвой 8 сентября 1380 г.

Дмитрий Иванович сильно был недоволен обманом Пимена и, когда Пимен явился в пограничный город великого княжества Коломну, великий князь послал схватить его и отвезти для ссылки в Костромскую Чухлому, а его дружину, думцев и советников, т. е. всех членов посольства, которые были виновниками его поставления, развести по различным местам и посажать в железа. На кафедре же митрополита вел. кн. с почетом принял Киприана, но не сошелся с Киприаном. Властный князь не мог простить митрополиту, что он избран был по влиянию Литовского князя.

Особенно повредил себе Киприан в глазах князей удалением из Москвы в Тверь, во время нашествия Тохтамыша. Князь укорил митрополита в малодушии и отсутствии патриотизма, и приказал ему удалиться в Киев. Дмитрий Иванович хотел видеть митрополитом человека по своему выбору. Таким кандидатом оказался суздальский епископ Дионисий. Он отправлен был в Константинополь и получил там посвящение, но на возвратном пути киевский князь Владимир Ольгердович велел схватить его и заключить под стражу; в Киевской тюрьме Дионисий и умер в 1386 году. Между Киприаном и Пименом началась борьба, продолжавшаяся до самой смерти Пимена, последовавшей в 1389 году. Только теперь Киприан, спустя 14 лет после своего поставления, вступил в сан всероссийского митрополита и объединил, хотя и не вполне, русскую церковь, т. к. в Галиче оставался митрополитом Антоний. Тогда наступило мирное время для Киприана. Новый князь Василий Дмитриевич находился постоянно в дружеских отношениях к митрополиту.

В промежуток времени наших замешательств на кафедре митрополии имело место, как бы в возмещение за них, весьма важное и радостное событие – обращение в христианство св. Стефаном Пермским значительного количества остававшихся дотоле в язычестве, подвластных Руси, инородцев – Пермяков, известных под особенным именем Зырян.

Жизнеописателем св. Стефана был младший его современник, личный его собеседник и друг, монах Троицкого Сергеева монастыря Епифаний, написавший два жития – св. Стефана и преп. Сергия Радонежского.

В житии Сергиевом Епифаний больше передает сведений и фактов, а в житии св. Стефана превалирует риторика и, хотя житие так же обширно по объему, как и Сергиево, но очень бедно фактическим содержанием.

Св. Стефан родился в г. Устюге, который находится при слиянии реки Сухоны и Юга, образующих Северную Двину, и который в настоящее время является уездным городом Вологодской губ., в семье причетника устюжского собора.

Год его рождения приблизительно есть 1345, что будет временем правления в Москве вел. кн. Семена Ивановича Гордого и управления русскою церковью митр. Феогноста.

Наделенный от природы блестящими умственными способностями, Стефан очень хорошо выучился читать, так что был допущен к чтению в соборе. Начав дьячествовать в соборе, или во время ученья, Стефан, как должно думать, остался дьяком в нем и до окончания ученья. Вместе с блестящими способностями, он был наделен страстным, неудержимым стремлением к образованию, к знаниям, и для приобретения возможного у нас тогда самообразования он со всею ревностью принялся за чтение книг, и все, что имел он возможностей пробрести в Устюге, того достиг, т. о., устюжский дьяк представлял из себя более или менее ученого в тогдашнем смысле этого слова, и одного из ученейших людей в своем родном городе.

После 10–12 лет дьячества, Стефан, приведенный приобретенною ученостью к убеждению в суете мирской жизни, вознамерился принять монашество, причем, постричься в монахи решил не в Устюге, а в другом месте, которое бы давало ему средства к приобретению большей учености. Неизвестно, когда пришел ему помысел стать просветителем жившего по соседству с его родиной языческого народа. С наибольшей вероятностью нужно думать, что еще в Устюге, до пострижения в монахи, когда он сам, собственными глазами, видел этих язычников, «издавна то у него сдумано бяше».

Для пострижения в монахи Стефан избрал один из монастырей своего епархиального города Ростова, именно – монастырь св. Григория Богослова. Причину, по которой Стефан избрал для своего пострижения монастырь Григория Богослова составляло то, что в монастыре этом была хорошая библиотека, которой он желал воспользоваться для довершения своего самообразования. «Пострижеся – говорит о Стефане жизнеописатель, – во граде Ростове у св. Григория Богослова в монастыри, нарицаемем Затворе, близ епископьи, яко книги многи бяху ту, довольны суща ему на потребу почитания ради».

Стефан не только заботился о том, чтобы как можно более прочесть книг, но и о том, чтобы как можно лучше усвоить читаемое, так, чтобы не оставалось непонятного для него в прочтенном ни одного стиха или ни одного предложения.

Но Стефан не кончил своего самообразования на том, чтобы с наибольшей основательностью прочесть возможно большее количество славянских книг. Он еще выучился греческому языку, чтобы иметь возможность читать греческие книги, который не были переведены на славянский язык.

Решаясь изучить греческий язык, Стефан мог одушевляться и бывшим перед ним живым примером св. митр. Алексия, который, как известно, и про что, нужно думать, знала вся тогдашняя Россия, состояв наместником митрополии при митрополите – греке Феогносте, научился от домашних последнего греческому языку. Так, Стефан выучился греческому языку и, по словам его жизнеописателя, усердно читал греческие книги. Делая общий отзыв о нем, как об ученом человеке, Епифаний говорит, что он был чудный дидаскал, исполненный мудрости и разума, и что он, был научен всей философии, книжной мудрости и грамотной хитрости. Что Стефан был выдающимся ученым тогдашнего времени, свидетельство чему находим в оставшемся от него сочинении, написанном им в 1386 году, по просьбе архиепископа Новгородского Алексия в обличение Стригольников. По внутренним своим качествам обличение написано замечательным образом литературно, неспутанно в изложении мыслей, с весьма искусной постановкой полемики, так что более доказательного обличения и не могло быть написано. Если же принять во внимание краткость времени написания, которое имел в своем распоряжении св. Стефан, тогда надлежит признать его небольшое полемическое сочинение совсем блестящим. Как инока, Епифаний представляет Св. Стефана строгим подвижником: «Облечеся во мнишьский чин и добре потружася в иноческом житии, подвизався на добродетель постом и молитвою, чистотою и смирением, воздержанием и трезвением, терпением, беззлобием, послушанием же и любовью, паче же всех вниманием божественных писаний; со тщанием чернечьствоваше, со тщанием всяку добродетель творяше…; сице ему иночествующу, доброму еже о Христе житию его дивляхуся мнози не точию иноци, но и простая чадь». Как человек нарочито книжный, Стефан нес в монастыре и соответственное послушание, а именно, писал святые книги, в чем, по свидетельству Епифания, имел и великое искусство, быв не только каллиграфом, но и тахиграфом, т. е. не только доброписцем, но и скорописцем.

Языческий народ, поселения которого прилегали к родине Стефана, городу Устюгу, обратить который в христианство возжегся он желанием – были Пермяне, или Пермяки, получившие потом особое имя Зырян (от одного племени, которое в XIV веке у Епифания называется Сырьянами). Поселения Зырян находятся в восточной половине нынешней Вологодской губ., по реке Вычегде и по ее притокам – с севера Выму и с юга Сысоле. Стольным, или главным, местом зырянской земли было теперешнее село Усть-Вым, находящееся при впадении Выма в Вычегду. Сначала они платили дань Новгородцам, а затем их взяли у Новгородцев сами великие князья.

Приступ к прямому осуществлению намерения должен был начаться с доизучения зырянского языка, т. к. Стефан еще до пострижения в монахи начал его изучение. Доизучив зырянский язык, Стефан решил, по обращении Зырян в христианство, дать им богослужение не на славянском, а на их собственном, зырянском, языке, для чего нужно было составить зырянскую азбуку, которой дотоль у Зырян не было и перевести богослужебные книги на зырянский язык. Зыряне представляли собою особый от Русских и живший отдельно от них народ. Стефан, последуя примеру Константина философа, первоучителя славянского, решил сделать для Зырян то же самое, что Константин сделал для Славян. На проповедь к Зырянам отправился Стефан после смерти св. митрополита Алексия в 1378 или 79 году. Но, если он предварительно испрашивал разрешения на изобретение Зырянской азбуки и на зырянский перевод богослужебных книг, то, надо думать, что он испрашивал его у св. Алексия. Следовательно, богослужение у Зырян на их собственном, зырянском, языке было введено с разрешения и благословения сего великого святителя.

Стефан составил свою особую азбуку, которая по общему виду своих, более квадратных, чем круглых букв, напоминает азбуку еврейскую, или же славянскую не кирилловскую, а глаголическую, причем, знаки для букв своей азбуки Стефан взял че́рты и резы, или руны, которые употреблялись Зырянами прежде, в целях, чтобы внешним своим видом она влекла их к себе, а не отталкивала. Составив азбуку, и совершив перевод богослужебных книг, Стефан направился в Москву, чтобы испросить дозволение и благословение у избранного в преемники св. Алексию и заведовавшего митрополией после его кончины архимандрита Михаила-Митяя. Архимандрит Михаил принял св. Стефана с величайшей благосклонностью, вел. кн. Дмитрий Иванович от всего сердца сочувствовал мысли о просвещении светом христианства язычников. По приказанию Михаила, Стефан благословлен был в иеромонахи, затем снабжен всем необходимым для поставления церквей, для введения богослужения у будущих христиан, как то иконами, мощами, антиминсами, св. миром и всем потребным; не были забыты и деньги. Получив, все, и всем снабженный, Стефан отправился в Устюг, а оттуда он перебрался в стольное место Зырян – Усть-Вым, руководясь положением, что «на что старейшие сдумают, на том же пригороды станут».

Поселившись в Усть-Выме, Стефан усердно помолился Господу Богу о ниспослании Им Своего благословения на предпринимаемое дело, и начал евангельскую проповедь к Зырянам. На первых порах вняли его проповеди очень немногие, а большинство оставалось глухо и старалось выпроводить от себя нового проповедника. Часто, собравшись, они грозили Стефану, что убьют его или сожгут его жилище; привозили хворост, обкладывали его жилище и стращали, и всячески запугивали его. Но, боясь возмездия Москвы, Зыряне, однако, дальше угроз не пошли. Свою трусость они оправдывали так: «хитрый человек этот Стефан – говорили они, – никак первый не начнет боя, вот, если бы начал, тогда бы мы показали ему себя».

Готовый претерпеть страдания за Христа, Стефан нисколько не смущался угрозами и отвечал на них усилением проповеди.

Стефан построил в Усть-Выме прекрасную церковь во имя Благовещения Богородицы «яко сей праздник есть зачало всем праздникам великим Господним и яко се есть начаток спасению нашему». Священником построенной церкви Стефан стал сам, чтецами и певцами ее могли быть некоторые из крещеных им.

Великолепная церковь, построенная Стефаном, произвела на Зырян очень большое впечатление; сам он своею кротостью и своим ласковым обращением с ними успел приобрести их полное расположение. В целях показания на примере, что идолы, которых почитали Зыряне, ложные боги, Стефан, подвергая опасности свою жизнь, решился предать огню главную кумирницу Усть-Вымскую, каковая была главной кумирницей всей зырянской земли. Стефан зажег ее. Прибежавшие разъяренные волхвы и кудесники бросились было на него с топорами и кольями, но от идолов и мнимых богов остался лишь пепел... Это обращение всего множества богов в ничто, причем, боги не тронули ни единого волоса на голове Стефана, поднявшего на них руку, произвело на народ потрясающее впечатление.

На пепелище своей кумирни Зыряне сошлись на сход для решения вопроса, что делать, и тогда Стефан выступил с горячим призывом креститься и принять христианство. Таким образом, началось крещение Зырян, как целого народа...

Дальнейшим делом Стефана было поставление священников, диаконов и чтецов для новопросвященных, за посвящением их он посылал в Москву. Народ Зырянский в лице Усть-Вымлян склонился к решению принять христианство вместо язычества, но были против этого решения зырянские волхвы и кудесники. Эти последние употребляли все свои усилия, чтобы отвращать народ от Стефана.

Знаменитейшим между кудесниками зырянскими, их старшиною и главою, был в то время кудесник по имени Пам. Когда дело приняло такой серьезный оборот, что отеческому язычеству стало грозить неминуемое падение, волхвы подвигли выступить против Стефана – Паму. Для посрамления перед народом христианского проповедника, Пам надумал следующее. Представляя себе Стефана таким же колдуном, каким был он сам, Пам спросил его: «умеет ли он заговаривать огонь и воду, и, получив ответ, что не умеет и не учился этой хитрости, он сделал Стефану публичный вызов: доказать, чья вера лучше и чьи боги сильнее, посредством испытания огнем и водой, именно – пусть оба они пройдут сквозь пылающий огонь и пусть оба пройдут известное пространство в реке подо льдом (от проруби до проруби). Расчет у Памы был тот, что Стефан, не умея заговаривать огонь и воду, и воображая умеющим делать это его – волхва, откажется от вызова и т. о. осрамит перед народом себя и свою веру. Но он обманулся в расчете.

В твердом уповании на чудодейственную и всесильную помощь Божью, Св. Стефан, не колеблясь, принял вызов. Нашли отдельно стоящий дом, подожгли его, когда он разгорелся, Стефан взял за руку волхва, приглашая его войти внутрь, но Пам отказался, отказался он и от второго испытания водой. Этот великий позор, которым покрыл себя старейшина кудесников, заградил уста хулителей православной веры и принудил умолкнуть речи против христианства.

Когда уничтожена была в Усть-Выме главная языческо-зырянская кумирница, когда жители этого главного места всей земли изъявили желание креститься; когда явились три христианские церкви, так, что остальное место земли превратилось из языческого в христианское, совершенная победа христианства над язычеством в зырянской земле была делом решенным и достигнутым. Усть-Вым был для Зырян головой, которой принадлежали думы за всю землю, как везде и всегда было, и как это и должно быть, что сдумала голова, то необходимо и неизбежно должны были сделать и все, кто признавал себя принадлежащим к составу ее тела. Со всех концов начал стекаться к Стефану в Усть-Вым народ, ища от него научиться вере. Однако, Стефан и сам ходил по погостам и селениям, крестя и насаждая православие, уничтожая собственным руками кумирни и воздвигая на их место храмы, и поставляя священников.

Апостольская деятельность Св. Стефана среди Зырян была чрезвычайно успешна. Он отправился на проповедь к ним в 1378 г. или в 1379 г., а в 1383 г., т. е, в продолжение 4 или 5 лет, он настолько успел утвердить и распространить между ними христианство, что в сем году у него явилась мысль отправиться в Москву, чтобы просить новокрещенным своего особого епископа. Побуждение к тому – обилие церковных нужд и большая работа по просвещению, которая предстояла в будущем.

Если бы в стране не было своего епископа, то распространение христианства могло бы приостановиться на половине. В Москве просьба Св. Стефана о даровании Зырянам своего особого епископа была принята вел. кн. и митрополитом, которым был тогда Пимен, без всяких возражений, с полной благосклонностью, и в епископы эти поставили самого св. Стефана. Св. Стефан посвящен был в епископы зырянские, или пермские, митрополитом Пименом в начале 1383 года. Возвратившись в Усть-Вым, имевший стать кафедральным городом новых епископов, св. Стефан сделал и своим кафедральным архиерейским собором первопостроенную в ней церковь Благовещения Богородицы, а для своего обитания устроил большой монастырь при церкви архангела Михаила. В сане епископа св. Стефан провел 14 лет жизни, с 1383 г. по 1396 год. Во все это время он доканчивал дело обращения Зырян в христианство и дело устроения у них христианской церкви: крестил оставшихся некрещенными, разыскивая таковых по всей стране зырянской и во всех ее пределах, воздвигал по селениям храмы, приготовлял священников и причетников, устроял монастыри и собирал в них монахов, доканчивал перевод богослужебных книг на зырянский язык.

«И монастыри наряжаше и в черньци постригаше, и игумены им устрояше» и что «монастыри и богомолья (по зырянской земле) чиняхуся».

Апостольское дело св. Стефана, состоявшее в крещении целого народа, представляет собою истинно замечательное дело.

Важной характеристической чертой является то, что миссионеры действовали при большем или меньшем покровительстве, и при большей или меньшей помощи гражданской власти, так что действовали не только под охраной этой власти, но и при ее настоящем участии. Св. Стефан выступил на свою проповедь Евангелия и совершил ее без всякого покровительства, и без всякой, помощи гражданской власти. Он отправился к Зырянам, надеясь, единственно, на помощь Божью; он достиг того, что заставил их отказаться от язычества и принять христианство, единственно, силою убеждения, без всякого и без малейшего участия принуждения.

Вообще, как проповедник христианства между язычниками, св. Стефан является пред нами истинным новым апостолом. Быв крестителем Зырян, он был не только духовным пастырем своего народа, но и его ходатаем, печальником и в житейских его нуждах и делах. Он ходатайствовал за него перед великим князем, ища устранения злоупотреблений и притеснений во взимании с него даней. Когда случался голод, он старался быть питателем народа, доставая хлеб из пограничной России.

Кроме собственной и прямой деятельности, св. Стефан уделял время на писательские труды и на перевод с греческого языка. Мы уже упомянули о труде против Стригольников, что же касается деятельности Стефана, как переводчика с греческого языка, то ему приписывается перевод юридически-нравоучительного сборника, известного под именем «Мерила праведного».

После 14-летнего пребывания на кафедре епископской, Св. Стефан скончался 26 апреля 1396 года во время своего пребывания в Москве, куда он прибыл к митр. Киприану по нуждам церковным. В Москве погребен в придворном Спасском монастыре (Спас на Бору). Торжественно и формально наш новый апостол был причислен к лику святых Макариевским собором 1549 года.

Св. Стефан крестил одну половину народа пермского. Над крещением другой половины – собственно, Пермяков, обитавших в нынешней губернии Пермской, трудились его преемники на кафедре епископской, что и удалось им достигнуть в продолжение 65 лет после него.

Никоновская летопись и Степенная книга, не совсем понятным образом допускают ошибку, когда называют митр. Киприана Сербином. На самом деле он был не Серб, а Болгарин. Его родиной был стольный город Болгарии Тернов; семейство, в котором он родился, было знатное боярское семейство Цамблаков. Он был родной дядя по отцу известного Литовского митрополита Григория Цамблака. Как припомним, Литовский князь Ольгерд просил поставить ему митрополита, обвиняя св. Алексия в небрежении к литовским епархиям, причем, просил особого митрополита не для одной только русской Литвы, а для всей Руси, которая была враждебна Москве и которая была в дружестве с ним – Ольгердом, «дай нам другого митрополита – требует он у патриарха – на Киев, Смоленск, Тверь, Малую Русь, Нижний Новгород».

Патриарх, расположенный к Алексию, не желал удовлетворять просьбы Ольгерда и отправил в Россию своего апокрисиария с тем, чтобы он примирил князя с митрополитом и устроил между ними дело. На время ходатайство об отдельном митрополите заглохло, но в 1373 г. Ольгерд вновь стал настаивать на особом митрополите; послан был новый апокрисиарий, которым явился иеромонах Киприан. Этот иеромонах Киприан впоследствии и был поставлен митрополитом не только на кафедру Литовскую, но на кафедру всея Руси.

В соборном деянии говорится, что митр. Алексий до последней степени вооружил против себя Ольгерда и патриарх, не находя долее возможным отказать просьбе Ольгерда, поставил, для Литвы особого митрополита – именно, Киприана, но с тем, чтобы после смерти Алексия он перешел на кафедру митрополии всея России и снова соединил обе части в одно целое.

Кафедру митрополии всея России Киприан занимал в продолжении 17 лет, с 1390 года по 1406 год. Киприан принадлежал к числу митрополитов исключительно долгоденствующих, ибо всего, считая с посвящения, пребывал на кафедре митрополии целых 30 лет. Сохранились до нас две (целых) грамоты митр. Киприана, в которых он является охранителем церковно-правительственных и имущественных прав подчиненных ему епископов, и наследных прав вообще духовенства. В 1395 г. он написал грамоту Псковичам в которой убеждает их и, вместе, предписывает им: «Чтобы они, миряне, не отнимали у своего архиепископа и не присвояли себе права судить и казнить священников, хотя бы эти последние даже заведомо и явно были люди недостойные (овдовевшие и без сложения с себя священства женившиеся во второй раз); 2) чтобы они не вступались в земли и села церковные, купленные церквами или полученные в дар по душам».

Митр. Киприан занимает особое место в истории нашего богослужения, он ввел у нас новую редакцию служебника и новый богослужебный устав.

В чине Литургии Василия Великого, Иоанна Златоустого с присоединенною к ним литургией преждеосвященных даров очень долгое время было большое поместное разнообразие. Во второй половине XIV в. современник Киприанов Константинопольский патриарх Филофей, занимавший впервые кафедру в 1354 г. и скончавшейся после 1376 г., с целью положить конец разнообразию, приготовил нарочитую редакцию служебника и как определенную редакцию ввел ее в употребление в своей патриаршей церкви. Эту-то редакцию служебника Филофеева и перевел на славянский язык, и ввел в употребление у нас митр. Киприан.

Прочее богослужение у нас велось по разным, заимствованным нами из Греции, уставам: уставу Константинопольской церкви, по разным монастырским уставам. С течением времени у нас вошел во всеобщее употребление во всех церквах монастырский устав Константинопольского Студийского монастыря в редакции Константинопольского патриарха Алексия. Но в Греции – патриархате Константинопольском, от которого мы заимствовали уставы, в течении первой половины XIII в., случилась та перемена, что оставлены были все собственные, дотоле существовавшие уставы, и принят был в общее употребление монастырский Иерусалимский устав Саввы Освященного. Этот-то Иерусалимский устав Св. Саввы и ввел у нас в употребление Киприан, или в собственном переводе с греческого, или в переводе с сербского; вообще, в отношении к богослужению Киприан доказал великую ревность: кроме редакции служебника и устава, он перевел с греческого на Славянский немалое количество частных служб и молебных последований и, как кажется, отчасти составил их сам.

В правление митр. Киприана, в 1359 г., перенесена была из Владимира в Москву чудотворная икона Владимирской Божьей Матери. Поводом к перенесению послужило нашествие на Россию грозного завоевателя Тамерлана. Этот, второй по силе оружия и обширности завоеваний, монгольский Чингисхан, явившийся в монгольской орде, предпринял несколько походов на Кипчакскую, или золотую монгольскую орду. В 1395 г. Тамерлан разбил и прогнал с престола хана саранского Тохтамыша и двинулся к западу, на Россию.

Свирепый татарский завоеватель Тамерлан со своими дикими полчищами двинулся тогда, как ураган, на русскую землю, все разрушая и уничтожая на пути своем, и свое грозное шествие направил на Москву, которая тогда только что начала собирать воедино русскую землю, стягивать к себе разрозненные русские силы, и где только что стали слагаться первые начатки русского государственного единодержавия. И, несомненно, погибли бы эти еще очень слабые ростки русской государственности под копытами татарских коней, превратили бы в пустыню дикие орды татарские, только что слагавшееся царство Московское, с землей сравняли бы начавшую благоустроиться русскую столицу, если бы не пришла небесная помощь от нашей Заступницы Матери Божьей. от ее чудотворной иконы Владимирской. Спустя 85 лет, та же великая святыня отвела от Москвы, без пролития крови, другого не менее страшного врага – татарского хана, Ахмата.

Великий князь Василий Дмитриевич, оставив в Москве, для ее защиты, дядю своего Владимира Андреевича Донского, пошел с войском для сторожи неприятеля к Коломне, на берега Оки. Находясь здесь, великий князь получил вести, что Тамерлан готовится идти на Москву и намеревается пленить и предать мечу всю землю русскую. Не надеясь на собственные силы, он решил обратиться к заступлению Божьей Матери и, по совету с митрополитом и боярами, заповедав всем пост и покаяние, и усиленное моление, приказал принести из Владимира в Москву тамошнюю чудотворную икону Божьей Матери. Быв поднята во Владимире 15 августа, в праздник Успения Богородицы, икона принесена была в Москву 2 августа, и в тот самый день, как она внесена в Москву, Тамерлан поворотил со своими войсками назад из России.

Сказание о перенесении иконы в Москву говорит, что в ночь на тот день, Тамерлан видел «сон страшен зело, яко гору высоку вельми и с той горы идяху к нему святители, имущи жезлы златы в руках и претяще ему зело и над святители на воздусе жену в багряных ризах со множеством воинства, претяще ему люте», что от виденного сна Тамерлан пришел в великий трепет и тотчас же отдал приказ поворотить всему своему бесчисленному воинству назад.

Принесенная в Москву, икона, осталась в ней навсегда и находится в Успенском соборе, в главном поясе иконостаса, первого от царских врат по левую сторону. В память чудесного избавления Москвы заступлением Божьей Матери был устроен монастырь во имя Сретения Богородицы.

После занятия кафедры митрополии всея Руси в Москве, Киприан два раза путешествовал в литовскую Русь для ее просвещения в первый раз в 1396 г., во второй раз в 1404 г. Еще в то время, как он был митрополитом Киевско-Литовским и проживал в Константинополе, добиваясь кафедры митрополита всея Руси, в Литве случилось государственное событие, имевшее чрезвычайно важное значение для судьбы в ней православия, – неожиданно решившее вопрос об этой судьбе в отрицательном смысле. Одновременно с тем, как во второй четверти XIII века Литовцы образовали из мелких владений одно государство, они быстро начали покорять себе сопредельную им юго-западную Русь. Но вместе с этим последним, они столько же быстро начали стремиться к тому, чтобы превратить свое государство из литовско-русского, наоборот, в русско-литовское.

Русские XIII–XIV в. в отношении к духовной культуре были несравненно выше Литовцев, и победители тотчас же стали на решительный путь к тому, чтобы усвоить национальность побежденных. Дворы князей литовских, великого и удельных, наполнялись русскими боярами из покоренных русских областей и обрусение пошло быстрыми шагами, князья искали браков с русским княжнами, дабы их дети воспитывались более Русские, чем Литовцы, и в весьма непродолжительном времени обрусение достигло такой степени, что русский язык, получив решительный перевес над литовским при дворах князей и между боярством, сделан был исключительным официальным языком администрации и суда во всем княжестве. Великие князья литовские до Ольгерда включительно (ум. 1377) оставались язычниками, но дети Гедимина и Ольгерда все крещены были в христианскую православную веру; беспрепятственно распространяемое в стране русское православное христианство сделало в ней очень значительные успехи, и оставалось уже весьма немногое, чтобы оно стало общей и исключительной верой народа.

Но в 1386 случилось событие, которое сразу повернуло литовскую историю в другую сторону. Польский король Людовик (ум. 1382) оставил после себя наследницей престола 13-летнюю дочь Ядвигу (Гедвигу), и полякам нужно было найти своей королеве мужа; литовского великого князя Ягайла, сына и преемника Ольгердова, и литовских бояр крайне прельстила открывшаяся возможность соединить Литву с Польшей, и они употребили все усилия, чтобы этого достигнуть, вследствие чего 15 февраля указанного года и состоялся брак Ягайла с Ядвигой. Более, чем вероятно, что этот неожиданный поворот истории Литвы в другую сторону был обстоятельством счастливым для Москвы, которая в Литве, превратившейся из литовско-русского в русско-литовское государство, могла бы встретить очень опасную себе соперницу в собирании Руси. Но для русской церкви в Литве, а с нею и для литовской митрополии, это событие было обстоятельством, в высшей степени прискорбным. Ягайло, добиваясь получить руку Ядвиги, не только сам изъявил готовность перекреститься в латинство из православия, к которому принадлежал, но и обещал полякам обратить в католичество весь свой народ.

В отношении к литовско-языческой части населения княжества, Ягайло со всею ревностью принялся за выполнение обещания тотчас после занятия польского престола, в чем, употребляя отчасти меры кротости, отчасти меры строгости, и имел скорый успех. Что касается до православных, природных ли Русских или обращенных Литовцев, то Ягайло не отваживался сделать попытки превратить их в католиков, но тем не менее усерднейшим желанием его самого и его преемников, стало отселе то, чтобы под властью римского первосвященника они составляли одно церковное стадо с прочими подданными польско-литовской короны. Т. о., с 1386 года, со времени брака Ягайло с Ядвигою, положение православия в Литве совершенно изменилось. Дотоле оно было в ней верой, если не господствующей, то терпимой совершенно столько же, сколько господствующая; оно быстро и свободно распространялось в литовском народе и имело все надежды стать верой господствующей; сам великий князь был уже православным христианином, ибо таковой был после Ольгерда Ягайло. Отсель, с водворением в Литве господства католичества, православие стало в ней верой схизматической, ненавистной для правительства, которое поставило своею целью, по отношению к ней, то, чтобы угнетать и подавлять ее, и стремиться к ее искоренению.

Впрочем, лично для Киприана, как митрополита литовско-русского, важное событие, случившееся в Литве, не имело особенного значения, он был в весьма хороших отношениях с Ягайлом и с посаженным от последнего на великом княжестве литовском его двоюродным братом – Витовтом, вместе с ним перекрестившимся из православия в католичество, и лично не испытал никакого ущерба от того, что совершенно изменилось в Литве положение православия. Первое посещение Литвы Киприан совершил вместе с вел. кн. Василем Дмитриевичем, последней хотел видеться с тестем своим Витовтом, перед Пасхой 1396 года.

Пробыв с вел. князем у Витовта праздник Пасхи, Киприан отправился в Киев и прожил в нем, и вообще в Литве, полтора года. Что делал Киприан во время своего полуторагодичного пребывания в Литве по отношению к церковному управлению, остается неизвестным, но к этому времени относится его переписка по поводу унии с католичеством.

Ягайло, вдохновленный латинским духовенством, мечтал о том, чтобы православное население Литвы соединить с католическим населением Польши и Литвы в один церковный союз посредством унии его с папой.

Киприан вполне сочувствовал мысли Ягайло об унии. Правда, он мечтал о такой унии, при которой бы Греки не подчинились бы папе, а действительно воссоединились бы с ним. Возможно, что мечты связывались с мечтами об освобождении Греков от Турок, через помощь западными государями. Ягайло и Киприан решили написать патриарху константинопольскому о совании собора для соединения церквей, причем, местом сбора назначали Россию. До нас сохранились ответные послания патриарха королю и митрополиту, датированные 1397 годом, в которых патриарх высказывается против благовременного созвания собора, по причине несчастных государственных обстоятельств византийской империи. И прибавляет, что дело требует не поместного собора, а вселенского. Просил воздействовать на короля, чтобы он оказал Грекам военную помощь и в конце заявлял, что Россия, ввиду ее отдаленности, не представляется удобным местом для собора.

Во второй раз Киприан ездил в литовскую Русь в 1404 г., прибыв в Вильну к Витовту, по словам Никоновской летописи, видел честь великую от всех князей, после чего отправился в Киев. Всего пробыл в литовской Руси почти столько же, сколько и в первый приезд, год и пять месяцев. Первым делом Киприана был арест его наместника Тимофея и всех бывших при наместнике своих слуг. Надо предполагать, что их деятельность и исполнение ими своих обязанностей было вопиюще неудовлетворительно. Другую отставку и даже снятие сана с епископа Туровского Антония, Киприан произвел по настоянию вел. кн. Витовта, который обвинял Антония за сношения с ханом ордынским и призыв последнего будто бы в Киев и на Волынь.

Не исключена возможность предполагать, что епископ Антоний, ревностно боровшейся с латинами за православие, если и не доходил до того, чтобы вступать в сношения с ханом, мог открыто высказывать, что власть Татар, отличающихся полной веротерпимостью, для Русских предпочтительнее власти великих князей литовских, которые в лице Витовта стали гонителями их веры.

Как бы то ни было, только исполняя требования Витовта, Киприан снял епископский сан с Антония и послал его в Москву, в Симонов монастырь. По Никоновской летописи, митрополит не считал епископа виновным и снял с него сан, только не находя возможным отказать Витовту в его требовании. Отсылая Антония в Москву, и повелев ему жить в Симоновом монастыре, «приказа его покоити всем и никакож ни в чем не оскорбляти, точию из монастыря не исходити». Но летопись Троицкая передает дело так, что, будто, Киприан считал Антония виновным, она говорит под 1404 годом: «того же лета Киприан митрополит Антония, епископа Туровьского, сведе со владычества его по повелению Витовту и отъя от него сан епископский и ризницу его и клобук его белый, а источники и скрижали его спороти повеле, и приведе от Турова на Москву и посади его в кельи в монастыре, иже на Симонове». Во время пребывания Киприана в Литве в 1405 г. имел место съезд Ягайло и Витовта.

На съезд государей явился и митрополит и, по словам наших летописей, прожил у них в великой чести две недели, «и дариша его и бояр его и слуг его». Как видно, Киприан действительно был в очень хороших отношениях с Ягайлом и Витовтом, но искал ли он этих очень хороших отношений для пользы православия в Литве или наоборот, потому имел их, что не слишком заботился о православии, решить это трудно и мудрено...

В 1371 году был поставлен отдельный Галицкий митрополит, по просьбе короля польского, с тем, чтобы Русь, подвластная Польше, имела своего особого митрополита. А так как в 1371 году была подвластна Польше не только Галиция, но и часть Волыни, то и митрополия Галицкая, тогда открытая, обнимала не только Галицию, но и часть Волыни, именно, из этой последней к ней принадлежали тогда епископии Владимирская и Холмская.

После 1371 г., с гражданским переходом этих епархий под власть Литвы, и в церковном отношении они перешли под власть митрополита московско-литовского, епископ Владимирский был подведомым Киприану в 1393 г. епископ Холмский был подведом ему в 1405 г. Положение православных в Галиции было очень печальным – католики вели деятельную и успешную пропаганду; в православном духовенстве, вследствие долговременной незамещенной митрополичьей кафедры, появились даже священники-самозванцы.

Русские, времени Киприана, смотрели на Греков, как на людей нравственно несостоятельных и глубоко падших, и этот взгляд на них в дальнейшем сказался в явившемся у русских страшно неожиданном мнении, будто они – позднейшие Греки, изменили чистоте православия своих древних отцов. Не подлежит сомнению, что Дмитрий Иванович Донской, при котором происходили замешательства на митрополичьей кафедре, питал к ним и выражал самые нехорошие чувства. Сын его Василий Дмитриевич, открыто и не стесняясь, выражал свое пренебрежение к патриарху Константинопольскому, что он требовал от митрополита, чтобы имя императора не было поминаемо в диптихах на богослужении.

Но, несмотря на нехорошие чувства, Русские имели великодушие, чтобы оказывать им, в их бедственном положении, денежную помощь, конечно, все это при поддержке и особенном старании и греколюбии митр. Киприана. В то время уже весь Балканский полуостров был завоеван Турками, и Империя византийская почти что ограничилась стенами одного Константинополя.

Завоевывая империю, Турки долгое время не решались ступить к самому Константинополю, ввиду неприступности его стен. Но, наконец, очередь дошла и до него. Султан Баязид послал войско для блокады Константинополя, которое и стояло под его стенами в продолжение семи лет.

Во время этой блокады, в 1395–96 г., император с патриархом и прислали в Россию просить денежной помощи. Митр. Киприан приказал произвести по всей митрополии сбор с церквей и монастырей, и успел собрать милостыню многую: было собрано 20 тысяч рублей. Собранные деньги в 1398 г. отправлены в Константинополь. Митр. Киприан принадлежал к числу наших писателей. Ему принадлежат: 1) житие Св. Петра, 2) Послание к игумену Афанасию и 3) многочисленные записи о своем времени, может быть, писанные и не им самим, а только под его надзором.

Житие св. Петра представляет собою литературную обработку существовавшего прежде жития, написанного неизвестным, с некоторыми дополнениями этого первого жития в отношении фактическом.

Игумен Афанасий, к которому Киприан написал свое послание, был ученик преп. Сергия Радонежского и настоятель Серпуховского монастыря. Он обратился к Киприану с посланием, в котором, во-первых, просил митрополита написать ему наставление, как ему подвизаться и управлять братией, во-вторых, предложил ряд вопросов, с целью получить ответы о разных предметах церковно-богослужебной и церковно-бытовой, общей и частной монашеской практики.

По известию Никоновской летописи и Степенной книги, Киприан любил заниматься собственноручным списыванием книг, а посему особенное тщание нужно было в так называемых образцовых списках, на что и обращал свое внимание Киприан.

Избегая городского шума Москвы, Киприан любил жить вне ее или в своем подмосковном селе Голенищеве, или в своем Владимирском имении на Святом озере³². В Голенищеве он и скончался 16 сентября 1406 года, после 30-летнего, без полутора месяцев, пребывания в сане митрополита. За четыре дня до своей смерти он написал прощальную грамоту, в которой всем преподал прощение и благословение, и всех взаимно просил того же, и которую приказал прочитать над своим гробом при отпевании тела. Никоновская летопись делает общий отзыв о Киприане: «Сей Киприан митрополит всякаго любомудрия и разума божественного исполн (бяше), и вельми книжен и духовен зело, добродетельным житием подвизася, и учением и наказанием наслаждаше всех, много бо тщания ему и подвиг бяше учити всех слову Божию, неж праздная вещати и суетная глаголати, и смехливых человек уши наполняти». Сколько в этом отзыве правды и сколько некрологической риторики, сказать трудно.

Василий Дмитриевич, несмотря на свое нелюбье к Грекам, после смерти Киприана послал в Константинополь к Патриарху с его собором и к императору своих послов, через которых просил, чтобы патриарх и император избрали и прислали в Москву митрополита «по старой пошлине», т. е. прислали митрополита, избрав его по старому обычаю из Греков.

В год смерти митр. Киприана открылась вражда, приведшая к войне между литовским вел. кн. Витовтом и его зятем, вел. кн. Московским. Находясь в ссоре с Москвой, Витовт не хотел иметь одного с нею митрополита. Поэтому, одновременно с посольством в Константинополь Василия Дмитриевича, Витовтом было отправлено туда свое посольство с прошением, чтобы ему поставили особого митрополита и послал своего кандидата, некоего Феодосия, родом Грека. Но просьба Витовта не была уважена: в Киев и для всей Руси поставлен был Грек Фотий (1408 г.) морейский грек, строгий подвижник и аскет, с юных лет подвизавшийся в пустыне под руководством знаменитого благочестивого старца Акакия. В 1409 г. Фотий прибыл из Константинополя в Киев, сопровождаемый послами императора и патриарха. Витовт встретил митрополита не с особенным радушием. Однако, Фотию удалось примирить его с собою, князь признал его за своего митрополита, и он прожил в Литве около 6 месяцев. В Москву Фотий прибыл 22 марта 1410 года, накануне Светлого Христова Воскресения.

В своем духовном завещании он говорит, что время его 20-летнего управления русской митрополией было для него временем непрерывных скорбей, слез и рыданий. И слова эти едва ли содержат преувеличение. Он пришел c Москву почти тотчас после того, как ее область была страшно опустошена Татарами; первая половина его правления была наполнена для него скорбями личными; во вторую половину его правления почти непрерывно свирепствовали в России страшные моры, к которым присоединились столь же страшные голода. Фотий ревностно стал восстанавливать имущественные права митрополичьей кафедры, которая сильно пострадала, благодаря тому, что целых четыре года кафедра эта оставалась вакантною. По восстановлении их, ему пришлось столкнуться с разными сильными лицами и возбудить против себя их недовольство. Недовольные им распространяли о нем невыгодные слухи, которые проникали и в литовскую Русь, и возбуждали там сильнее и сильнее неудовольствия против митрополита, которым и без того были недовольны за его отъезд из Киева.

Еще сильнее обнаружилось недовольство митрополитом на юге, когда он посетил в 1411 году литовские епархии. Вероятно, Фотий вызвал здесь недовольство такими же практическим распоряжениями, которые вызвали против него негодование в Москве. По Никоновской летописи враги его представляли Витовту: «от начала митрополиты всея Руси стол имеяху Киев, ныне же Киев ни во чтоже положиша, и вся из него преносят в Москву, и се ныне Фотий митрополит все узорочие церковное и сосуды преносит на Москву и весь Киев и всю землю пусто сотвори тяжкими пошлинами и даньми великими, и неудобь носимыми».

Все это было неправда, т. к. все ценное, что было собрано в Киеве в домонгольский период, было разграблено Татарами при взятии Киева, а после сего Киев не имел своих князей, которые бы снова могли наделать драгоценных вкладов в собор.

Фотий, узнав до какой степени его враги успели вооружить против него Витовта и что думал последней в своем гневе на него, тотчас же решил отправиться в Литву, чтобы сделать попытку примирения с государем, перед которым его оклеветали, а в случае неуспеха попытки, пройти в Константинополь и стараться у патриарха о возбранении Витовту ставить особого митрополита. Но, когда он явился в Литве, то по приказанию Витовта был схвачен, ограблен и, не пропущенный в Константинополь, возвращен в Москву.

В 1411 г. Витовт собрал собор в Новогрудке из литовских епископов, отказал Фотию в управлении литовскими епархиями и потребовал избрания особого митрополита для Литвы. Избран 6ыл Григорий Цамблак, племянник митр. Киприана, родом Болгарин.

В 1414 г. Витовт послал Григория в Константинополь посвящаться в митрополиты. Но, если Витовт не пропустил в Константинополь самого Фотия, то удалось пробраться туда его послам, и через этих последних митрополит успел достигнуть у патриарха того, чтобы Григорий не только не был поставлен, но за великое смущение, которое производил в церкви, был еще низвергнут из священного сана и предан отлучению. Это мы узнаём из окружного послания Фотия: «понеже яже о нем (Григории) явлена Быша на соборе, елико смущение сотвори на Христову церкву, от святейшаго вселенскаго патриарха Евфимия и от божественнаго и священнаго собора извершен бысть сану и проклят..., и едва убежа казни».

Под сильным давлением со стороны Витовта собор южнорусских епископов решился самостоятельно поставить митрополита, вопреки запрещению патриарха. В оправдание своего неканонического поступка собор издал окружную грамоту, в которой говорилось, что этим актом юго-западные епископы не разрывают союза с греческой церковью, что они руководились в данном случае примером сербов, болгар и русских, и церковными канонами, дозволяющими собору епископов поставлять митрополита. Фотий, со своей стороны, разослал окружные послания, в которых порицал южных епископов, называя их собор неправедным сборищем, и запрещал православным вступать в общение с новым митрополитом.

Несмотря на помощь патриарха, который произнес на Григория отлучение и проклятие, Григорий Цамблак продолжал оставаться на своем престоле. После 4-летнего пребывания на кафедре, Цамблак умер между 1419–1420 годами. Фотий, через посредство московского вел. кн., или непосредственно, успел примириться с Витовтом, и последний забыл думать об особом митрополите для Литвы, которая, таким образом, соединилась снова в церковном отношении с Москвой под управлением Фотия.

Григорий Цамблак занимает очень почтенное место в истории нашей русской и, вообще, восточнославянской литературы в качестве знаменитого проповедника. Что касается до его нравственного характера, который, как известно, нисколько не соответствует у проповедников непременным образом их талантам, то мы не знаем положительных о нем отзывов. Посланный Витовтом в Константинополь для посвящения в отдельные митрополиты литовские, он подвергся от патриарха извержению из священного сана и отлучению, и, несмотря на то, нашел возможным не отказаться от своей кандидатуры.

Поставленный в митрополиты, он два раза провозглашаем был от патриархов незаконным митрополитом, с подтверждением свержением из священного сана и отлучения, и, несмотря на то, оставался на кафедре. Вообще, как будто есть достаточные основания подозревать, что он был то, что на светском языке называется карьеристом, авантюристом. Митр. Фотий, получив обратно в свою власть митрополию литовскую, поспешил посетить Литву и приветствовал возвращенную ему паству посланием. С этого времени – 1420 г. дружба его с Витовтом продолжалась до смерти Витовта, т. е. до 1430 г. Митр. Фотий управлял русской церковью 21 год и 10 месяцев, прибыл в Россию 1 сентября 1409 г. и скончался 1 или 2 июля 1431 года. В ряду митрополитов наших занимает выдающееся положение, как пастырь усердно учительный, посредством церковного проповедования и учительных посланий. О церковно-правительственной деятельности Фотия мы узнаем из его подтверждения узаконения св. Петра, чтобы вдовые священники стриглись в монахи и не оставались служить в мирских церквях. Фотий приводит теоретическое оправдание узаконения: «священником мирским – говорит он, – докогда Богу благоволившю во временной их жизни с их подружии быти, и тогда и священство их бысть; а егда Богу вземшу их подружия и пол их телес то (во) мертвых суть и земля своего тела естествненнаго в растление червем прият: (то) и должны суть таковии в монастыри отходити и во иноческия одеяниа от настоятеля духовнаго игумена острищи себе».

Эта теория, что со смертью жены, которая составляет с мужем одно тело, вдовый священник представляет из себя полумертвеца, которому не должно оставаться в миру, если она принадлежит самому Фотию, свидетельствует о его способности к изобретению благовидных, хотя и несостоятельных, теорий. В правление Фотия и при его участии и содействии прекратила свое существование в Пскове явившаяся там секта Стригольников.

Стригольники, представлявшие из себя раскольническое общество, отделились от церкви вследствие того, что не хотели признавать истинными пастырями современных им епископов и священников, как поставляющих и поставляемых на мзде, и как ведущих жизнь, недостойную пастырей. Под 1375 годом летопись сообщает, что в Новгороде предали казни трех развратников христианской веры: Никиту диакона, Карпа – по одним летописям – простца, по другим летописям – тоже диакона и третьего – не известного по имени, и простца. По Никоновской летописи казнь состояла в том, что еретики брошены были в воду (с моста в Волхов, что у новгородцев соответствовало римскому сбрасыванию с Тарпейской скалы). Это были основатели секты, главным между которыми был Карп, имевший ремесло стригольника, т. е. цирюльника, от чего и получила свое название секта.

В старое время не брили у нас бород, за исключением некоторых людей, служивших разврату – педерастии, но цирюльники нужны были для подстригания волос на голове и для подбривания затылков. В Москве в XVII веке был в торговых рядах особый стригольничий (стригачий) ряд. Название Вшивых горок, существующих у нас по городам, как дает знать Олеарий, происходит от того, что летом цирюльники занимались на них своим ремеслом, и что они устилались толстым слоем волос, в которых скрывались, давшие названия горкам, насекомые. Стригольники представляли собою не еретиков, а раскольников. Они отпали от церкви, ибо не хотели быть в общении с современными им русскими епископами и священниками.

Стригольники утверждали, что все епископы и все священники поставляются на мзде, т. е. обвиняются в симонии, и что от последних напрасно принимать христианам таинства. Стригольники представляют весьма близкое сходство с нынешними раскольниками-беспоповцами.

Отделившись в особое общество от епископов и от священников, как от еретиков, стригольники поставили в свои учителя и в свои молитвосовершители людей простых, не посвященных, ссылаясь на ап. Павла, который повелел учить и простому человеку. Исповедь к священнику Стригольники заменили покаянием к земле. Стригольники, увлекаясь суровой человеческой справедливостью, которая ограничивает милосердие Божье, и, опираясь на законы и требования ограниченной человеческой правды, вдавались в сем случае в ересь, и учили, что для человека, который жил грешно, не может быть полезным то, что сделают для его души после его смерти другие, что милосердие Божье не покупается, что надежда посмертного искупления грехов отнимает побуждения к жизни праведной и пр.

Отделившись от епископов и от священников, стригольники указывали и на то, что епископы и священники суть стяжатели и мздоимцы, что первые собирают имения, а вторые вымогают с живых и мертвых. Что те и другие ведут жизнь недостойную истинных пастырей. Это показывает, что протест против епископов и священников, начавшийся с платы за поставление, пошел потом и далее, что пробудился в умах людей идеал священства, представляемый примером времен апостольских, что находили они священство упавшим и желали видеть его обновленным.

Секта Стригольников была малочисленна и вовсе не имела широкой распространенности, и после 1427 г. вовсе не встречается упоминаний о Стригольниках, как об особом обществе или кружке.

В 1425 г., по смерти вел. кн. Василия Дмитриевича, потребовалась государственная служба от митр. Фотия и он явился усердным слугой сына умершего вел. князя – Василия Васильевича, оставшегося после смерти отца 10-летним мальчиком. Дядя, Юрий Дмитриевич, стал претендовать, вопреки завещательной воле покойного вел. князя, на великокняжеский стол, почему между дядей и племянником начались тотчас же враждебные действия. Дядя стал собирать, было, войско, но Василий с своими боярами решили предупредить нападение и выступили с войском. Юрий начал бегать от московских войск и требовал, чтобы племянник заключил перемирие на год. Тогда отправлен был для переговоров Фотий. Сначала Юрий решительно отказался, было, от мира, но, когда митрополит, в гневе на его упорство, оставил Галич, не преподав благословения ему и городу, то в последнем открылся великий мор, и князь поспешил с дороги воротить митрополита, прося его молитв, соглашаясь исполнить его требование.

Фотий скончался 1 или 2 июля 1431 года. Перед своей смертью он написал, подобно Киприану, духовное завещание, в котором сообщает биографические сведения о себе до поставления в митрополиты, и в котором уверяет, что время пребывания на кафедре митрополии было для него временем непрерывных скорбей, слез и рыданий.

Когда скончался митр. Фотий, то великому князю Василию Васильевичу было только 16 лет. Решение об избрании митрополита было приостановлено начавшимися политическими осложнениями.

Брат Василия Дмитриевича, Юрий Дмитриевич, который в 1425 году заключил мир с Василием Васильевичем, признав его великим князем, в 1431 г. возвратил своему племяннику крестоцеловальные грамоты, приняв намерение ехать в Орду, чтобы добиваться у хана великого княжения. Поворот во мнении дяди совершился, надо полагать, ввиду смерти деда Василия Васильевича – Витовта, и ввиду смерти Фотия. Однако, у хана победителем вышел племянник Василий Васильевич, который возвратился из Орды от хана в 1432 г., победив своего дядю.

Юрий Дмитриевич, Звенигородско-Галичский, опираясь на свое старшинство, не хотел признать старшим своего племянника. Успех Юрьева притязания перенес бы великое княжение в другую линию московского княжеского дома, расстроил бы порядки, заводившиеся Москвой целое столетие, и грозил бесконечной усобицей. Хан рассек узел: отуманенный льстиво-насмешливой речью ловкого московского боярина Всеволожского, доказывавшего, что источник права – его ханская милость, а не старые летописцы и не мертвые грамоты (т. е. духовные Донского), хан решил дело в пользу Василия. Вернувшись от хана, Василий Васильевич приступил к избранию митрополита, каковым и был избран епископ Рязанский и Муромский Иона. Однако, епископу Ионе, избранному в митрополиты, спустя непродолжительное время после смерти Фотия, удалось занять кафедру митрополии весьма не скоро и только после того, как ее занимали другие.

В том же, 1432 г., как на Москве избран был Иона, великий князь литовский Свидригайло, преемник Витовта, послал в Константинополь ставиться в митрополиты епископа Смоленского Герасима, который и был поставлен патриархом. В какие митрополиты был поставлен Герасим – всея ли России или только литовские, остается достоверно неизвестным.

В 1432 г. после своего избрания Иона задержался свадьбой вел. кн. Василия Васильевича; в 1433 и 1434 годах Юрий Дмитриевич дважды ссаживал Василия Васильевича с великокняжеского престола. При таких обстоятельствах Иона, конечно, не мог решиться пойти в Константинополь, отправившись в Грецию от одного князя, а прийти при другом, и этим другим мог быть не принят. Возможность думать о путешествии настала со второй половины 1434 года, когда Василий Васильевич не только возвратился на престол великокняжеской, но и сел на нем твердо. После половины 1434 г. и был, наконец, Иона послан Василием Васильевичем в Константинополь ставиться в митрополиты. Однако, долго откладываемое, и, наконец, состоявшееся, путешествие оказалось напрасным: не за много времени до прибытия Ионы в Константинополь, там поставлен был митрополит русский из местных греческих кандидатов, в качестве простого спутника которому он – Иона и должен был возвратиться в Россию. Если медлили русские, то медлили и Греки, и ускорили поставление русского митрополита под влиянием обстоятельств. Этими обстоятельствами был вопрос о соединении церквей, были начаты переговоры с Западом, и к концу 1435 г. эти переговоры дошли до того, что решено было созвать для устроения дела соединения церквей нарочитый собор, местом коего была назначена Феррара в Италии.

Т. к. Греки непременно желали, чтобы на соборе присутствовал, между прочим, и митрополит русский, то и нужно было позаботиться о замещении кафедры русской митрополии, остававшейся дотоле праздною. В этих целях незадолго до прибытия Ионы, около половины 1436 года поставлен был в митрополиты русские приобретший печальную известность в истории нашей церкви своей попыткой ввести у нас флорентийскую унию Грек Исидор.

Исидор – природный Грек, игумен Константинопольского монастыря, в 1433 г. посылался императором Иоанном Палеологом на собор Базельский для переговоров о соединении церквей. Император и патриарх константинопольский, собираясь отправиться на Ферраро-Флорентийский собор, желали видеть на кафедре русской митрополии человека, который был бы предан делу соединения церквей, и что он, Исидор, вполне отвечал этому требованию, причем под преданностью делу соединения церквей, подразумевают готовность пожертвовать православием латинству, каковую Исидор показал на самом соборе. Сопровождаемый Ионою, епископом Рязанским, послом императорским, Исидор прибыл в Москву, во вторник на святой неделе в 1437 году.

Неожиданный отказ в поставлении кандидата князя должен был показаться Василию Васильевичу оскорбительным. Впоследствии вел. князь уверял, что сначала он решительно не хотел было принимать неожиданно присланного ему Исидора, и что, наконец, согласился принять его, только не желая ссориться с Греками, и только умоленный послом императорским и им самим – митрополитом.

«Но за царского посла моление и за святейшаго патриарха благословение и за онаго (Исидора) сокрушение и многое покорение и челобитие едва-едва прияхом его»... Согласившись принять Исидора – князь принял его с почетом: «егда же понуди нас покорение его (Исидора) многое и челобитие, и прияхом его яко отца и учителя со многою честью и благим усердием, по прежнему, якоже и онех предних митрополитов наших русских, мняще, яко да и сей един от них есть, не ведуще, еже напереди хощет от него какое дело быти».

Исидор был человек очень умный и наделенный способностями дипломата. Исидор пошел в Россию из Константинополя, когда там дело о соборе было окончательно решено, и когда император и патриарх уже начали готовится к предстоящему путешествию в Италию. Вследствие этого, и он, по прибытию в Москву, начал так же приготовления к путешествию на собор. Наши сказания уверяют, что вел. кн. Василий Васильевич заявил было решительный протест против подобной поездки Исидора и что дал свое согласие весьма неохотно, и что, собственно, он не дал своего согласия, а только не воспрепятствовал митрополиту идти, когда этот хотел идти, не слушая его, государя. Князь будто бы говорил Исидору: «Святые отцы, запечатлев святую веру православия на седми вселенских соборах о осмом соборе составляющих (вар. составляющихся) проклятию предаша и анафема их нарекоша, и с еретики их отлучиша, единогласно Богу сопротивныя делающих», и еще: «при наших прародителех и родителех соединение закона не бывало с Римляны, и аз не хощу, понеже не прияхом мы от Грек в соединении закона быти с ними». С большой вероятностью можно думать, что все вышеизложенное, есть позднейшая запись, уже после того, как имел место Ферарро-Флорентийский собор, и после того, как Греки и, в частности, Исидор предали на нем свое древнеотеческое православие. Не мог предвидеть вел. князь, чтобы собор окончился тем, чем он окончился, равным образом, не мог предвидеть вел. кн., чтобы Исидор явился на нем изменником православию.

Положительные данные нисколько не подтверждают того, чтобы Исидор отправился на собор против воли великого князя и к его неудовольствию, и напротив, говорят совсем другое; они заставляют предполагать, что не только митрополит отправился на собор с полного согласия государя, но, что последний, с своей стороны, весьма позаботился о том, чтобы русская церковь и русское государство были представлены митрополитом на соборе, по возможности, достойным образом. Исидор отправился в путь в сопровождении исключительно блестящей свиты, что она состояла не менее, чем из ста человек. Симеон, епископ Суздальский, в своей повести о Флорентийском соборе пишет: «а людей много было, 100 (человек), с митрополитом Исидором, более всех (других архиереев), занеже славна бе земля та и Фрязове зовут ее Великая Русь». С Исидором отправился на собор один из епископов русских, но, чтобы епископ пошел с митрополитом против воли вел. кн., это невозможно предполагать и это сопутствие епископа митрополиту служит достаточным доказательством, что путешествие на собор было не вопреки воле государя. Обоз, или поезд, митрополита состоял из 200 коней. Наконец, если бы Исидор пошел на собор против воли вел. князя, то и вся Россия провожала бы его не с особенною любезностью; а, между тем, мы видим иное. Исидор выехал на собор через 5 месяцев после своего приезда.

Быв честно провожен из Москвы, Исидор держал путь на Тверь, Новгород, Псков и оттуда в Ригу. Везде его встречали с великой честью, со кресты и со всем народом. Из Риги проехал в Юрьев Ливонский (Дерпт) и на Любек. Из Любека ехал на Феррару через всю Германию на города: Люнебург, Брауншвейг, Лейпциг, Нюренберг, Инсбрук и Падую, и прибыл на место собора 18 августа 1438 г., проведши в дороге год без двадцати дней. Путешествие Исидора на Ферраро-Флорентийский собор описано одним из его спутников. По своему описанию представляет дневник пути от Москвы до Флоренции и обратно от Флоренции до Пешта в Венгрии. Описываются главнейшее города, их достопримечательности.

Это первые по времени записки русского человека о Западной Европе. Исидор прибыл в Феррару спустя 5 с половиной месяцев после Греков, однако, собор не только не окончился, но почти что не начинался. Греки ждали Исидора, которого «мнили боле всех великим философом». Однако, причина была другая. Император Константинопольский, рассчитывая на военную помощь западных императоров, ждал их прибытия на собор, а они не ехали.

Одновременно с тем, как папа устроил этот собор, происходил в католической церкви антипапский собор Базельский (1431–1443), который, поставив соборную власть выше папской, предложил было преобразовать церковь в главе и членах; все государи западные находились на стороне сего последнего собора и потому не хотели являться на собор папский.

Прибыв в Феррару, и вовсе не найдя в ней ни государей, ни их уполномоченных, император Константинопольский потребовал от папы, чтобы он вызвал на собор одних или других, а до того времени решительно отказывался приступить к соборованию; тогда папа, обещав императору послать легатов за государями, положил, чтобы, открыв собор немедленно, что и сделано было 9 апреля 1438 г., отсрочить торжественные соборные деяния до прибытия государей или уполномоченных, а пока, в ожидании их, заниматься частными рассуждениями о предметах споров между обеими церквами.

Не дождавшись никого, решили начать торжественное соборование без тех и других, что и сделано было 8 октября 1438 года, через месяц и 22 дня после прибытия Исидора. До начала 1439 г. торжественные прения происходили в Феррари, затем, в январе этого года, собор перенесен был папой во Флоренцию и здесь они продолжались до 24 марта 1439 года. Прения не привели ни к чему, относительно спорных пунктов вероучения и практики (Filioque, чистилище, опресноки), Греки остались при своем, а латиняне решительно при своем. После такого результата прений Грекам было объявлено, что они должны или изъявить согласие на учение римской церкви, или же возвратиться в отечество. Но возвратиться домой, не получив помощи против Турок – для Греков было ужасно. В продолжение трех месяцев, апреля – июня, Греки являли жизненную твердость, надеясь побудить папу к уступчивости, и затем должны были подписать акт соединения на всей его воле: это акт Флорентийского соединения, или Флорентийской унии, был подписан 5 июля 1439 г., а 6 июля был торжественно провозглашен в Флорентийском кафедральном соборе.

В происшедшем соглашении Исидор был главным действующим лицом, – он объявил себя решительным защитником соединения с папою на условии требуемых последним уступок, и не может быть сомнения, что он был главным творцом и виновником этой Флорентийской унии, своим авторитетом он подействовал на многих епископов.

Каковы мотивы, по коим действовал Исидор? Исидор, подавая первым свой голос на соборе, сказал: «лучше душою и сердцем соединиться с латинянами, нежели не кончив дела возвратиться; возвратиться, конечно, можно, но как возвратиться, куда, когда?» Т.е. слова эти значат: возвратиться назад, не устроив соединений с папою, конечно, можно, но тогда не будет совершенно никакой надежды на спасение отечества. Со всею вероятностью нужно думать, что желание и надежда спасти отечество при помощи папы и западных государей и составили причину, побудившую Исидора к тому, чтобы он решился изменить отеческой вере.

Подпись Исидора отличается своей выразительностью и гласит: στέργων καὶ συναινῶν ὑπέγραψα – «с любовию, соглашаясь и соодобряя, подписую». Митрополит Ираклийский подписался: – ὁρίσας ὑπέγραψα «утверждая, подписуюсь», другие подписывались: στοιχήσας ὑπέγραψα «соглашаясь, подписую», иные просто: ὑπέγραψα. Епископ Суздальский Авраамий подписался: «Смиренный епископ Авраамию Суждальский, подписую». Епископы греческие начали уезжать тотчас после подписания; император отбыл 26 августа, а Исидор долее всех оставался и выехал в обратный путь 6 сентября. Папа возвел его в сан кардинала пресвитера и облек его званием своего апостолического полномочного легата на провинции Литвы, Ливонии и всей России, и на города, земли и места Лехии (Польши).

В обратный путь Исидор отправился иною дорогой: – на Венецию, далее на Загреб, на Будим в Венгрии, на Краков в Польше и далее в Россию. Из Будима в Венгрии, куда прибыл 5 марта 1440 года, Исидор направил в Польшу, Литву, Ливонию и Россию пастырское послание, в котором извещал свою паству о великом совершившемся событии соединении церквей. Однако, митрополит не спешил в Москву, но весьма долгое время оставался в Литве и только в воскресенье 3-й недели Великого поста 1441 года он прибыл в Москву.

Здесь ожидало его иное, чем в Литве: там не приняли унии, принесенной им от папы, но приняли его самого, находя каким-то образом возможным не признавать его за папского кардинала и легата, и, в то же время, признавать за «господина и отца своего, митрополита киевского и всея Руси»; здесь не подвергли его подобному разоблачению от нового, им принесенного, но затем, чтобы подвергнуть его осуждению за это принесенное.

Московский летописец следующим образом представляет приход Исидора в Москву и случившееся после прихода. Как папский кардинал и легат, митрополит вошел в город в преднесенни латинского креста и трех палиц, или жезлов. Пришед в Кремль, он прошел прямо в Успенский собор и здесь сначала пел молебен за великого князя и за все православное христианство, а потом совершал литургию, на которой велел поминать «во-первых и вместо имени» патриарха Константинопольского, имя папы Римского Евгения; по окончании литургии он велел выйти своему протодиакону в стихари с орарем на амвон и велегласно прочесть грамоту восьмого собора, и акт соединения; по окончании всего, он представил великому князю грамоту к последнему от папы, в которой папа просит быть помощником Исидору в деле введения унии в России.

Поведение Исидорово, смело провозгласившего унию и поминовение имени папы вместо имени патриарха, как бы самым делом введшего ее, привело в крайнее замешательство и смущение вел. князя, всех епископов, собравшихся встретить митрополита и всех бояр великого князя, епископы и бояре растерялись «вси князи умолчаша и бояре и инии мнози, еще же паче и епискупы русскиа вси умолчаша и вздремаша и уснуша»... Великий князь начал думать один и, думав три дня, на четвертый отдал приказ взять Исидора под стражу, объявив его еретиком, подлежащим суду соборному. Тогда «вси епискупы рустии возбудишаса, князи и бояре и вельможи и множество христиан тогда воспомянуша и разумеша законы греческия прежния и начаша толковати святыми писании, и звати Исидора еретиком»...

Эта рисуемая летописцем картина всеобщего крайнего смущения в Москве и скоро последовавшего затем, благодаря твердости духа великого князя, всеобщего решительного воспрянутия и пробуждения, есть не что иное, как картина, сочиненная в позднейшее время. Прежде чем явиться в Москву – Исидор прожил в Литве почти целый год и ни о какой неожиданности не может быть речи. Когда получились сведения о результатах Флорентийского собора, то слухи повергли всех в величайшее смущение и недоумение. Но затем страх недоумения прошел. Исидор, возвратившись с собора, весьма не спешил в Москву, чтобы дать здешним Русским время привыкнуть к мысли встретить его папским кардиналом и легатом.

Лица из его свиты, вернувшиеся в Москву ранее, когда еще Исидор оставался в Литве, могли сообщить об унии. С вероятностью можно полагать, что великий князь мог навести справки в Константинополе. Т.о., прежде прибытия в Москву Исидора вел. кн. должен был узнать, что эта уния, устроенная всякими неправдами, встречена Греками с величайшим негодованием, и что в Константинополе ее держатся только император с некоторыми немногими, быв вынужден своими несчастными обстоятельствами.

Через три дня, на четвертый, митрополит Исидор взят был под стражу. После того великий князь созвал собор из епископов, архимандритов и игуменов, и всего священства, и поручил собору, обличив Исидора истинным судом правды, стараться о том, чтобы он – митрополит – устрашился и отложил латинские ересные соединения, повинился бы и покаялся.

Когда Исидор остался тверд и непреклонен, то оставлен был под стражей и ему угрожали, что новый собор может предать его казни через сожжение, или через засыпание живым в землю.

Просидев в Чудовом монастыре за стражами весну и лето, ночью 15 сентября 1441 года он бежал из Москвы. Великий князь, нет сомнения, был доволен этим бегством Исидора – строго запретил догонять его и предоставил ему полную свободу исчезать из России, куда он знает «никакоже посла по нем возвратити его».

Этим кончилось пребывание Исидора на кафедре русской митрополии и таков был исход его попытки ввести флорентийскую унию в Московской Руси. Должно думать, что он прибежал к папе до чрезвычайности смущенный и пристыженный. По словам Симеона Суздальского, отправляясь с собора Флорентийского в Россию, он обнадеживал папу уверениями, что ему непременно удастся ввести унию в Москве, – что вел. князь Московский молод и не посмеет воспротивиться его воле, что епископы Московские некнижны и не сумеют говорить что-нибудь вопреки ему по поводу унии, и вдруг, после таких уверений, немедленный арест, как только явился в Москву, увещания от некнижных епископов – отложить латинские ереси, принести покаяние, и позорное бегство!..

Греческие архиереи, присутствовавшее на Флорентийском соборе, имели слабость предать православие латинянам, но наибольшая часть их тотчас же после возвращения с собора, искренним образом раскаялась, и, во всяком случае, греческое духовенство и греческий народ, не присутствовавший на соборе, встретили унию с величайшим негодованием, решительно отвергли ее. Правда, что импер. Иоанн Палеолог, устроивший собор, и решившийся принести на нем православие в жертву своим политическим нуждам, оставался верен унии, побуждаемый теми же нуждами, до самой своей смерти, последовавшей 31 октября 1448 года; преемник Иоаннов Константин, сначала показавший было себя ревнителем православия, ввиду решительных приготовлений Турок к овладению Константинополем, прибегая к этой унии, как единственному средству спасения, снова признал ее в конце 1452 г., но все это нисколько не касалось духовенства и народа, а наоборот, все это возбуждало в духовенстве и народе только величайшее негодование. 29 мая 1453 года Константинополь пал, империя Византийская прекратила свое существование и у Греков не осталось никакого помина об унии, а осталась одна крайняя вражда к латинянам, усиленная унией еще более прежнего.

Флорентийская уния стала рассматриваться Русскими так, что она повредила чистоту православия и таковое осталось только у Русских. Этот взгляд, впервые высказанный вскоре после Флорентийского собора, был сохраняем нашими предками вплоть до патриарха Никона, и именно он был причиной, произведшей при нем у нас раскол старообрядчества.

Вслед за Флорентийским собором у нас провозглашено было не только то, что собор этот повредил у Греков чистоту православия, но и то, что вообще у нас – в России большее православие и высшее христианство, чем в Греции, или, что мы – Русские, лучший, и более благочестивый православный народ, чем Греки.

Усвоив преувеличенное значение обрядам и приравняв их к догматам, наши предки, в то же самое время, и по той же самой причине, в деле христианского благочестия придали преувеличенное значение наружной набожности, или наружному богопочитанию, и увлеклись в крайность того мнимого благочестия, представителями которого у иудеев были фарисеи, и которое осуждено Спасителем в лице сих последних. В своем благочестии Русские видели действительное благочестие «яко несмь якоже прочии человецы» и стали воображать себя превосходящими перед Греками. Взятие Турками Константинополя и окончательное падение Византийской империи стало рассматриваться так.

На основании известного видения пророка Даниила о четырех царствах (гл. 7), в христианском мире существовало мнение, что римское царство будет существовать до скончания мира, имея своим назначением охрану христианства и православия. Но действительность показала, что этому вечному православно-римскому царству не назначено было постоянно пребывать в собственном или действительном Риме, но переходить с места на место: ветхий Рим через семь веков от P. X. впал в Аполлинариеву ересь (через усвоение опресноков, которые, будто бы, ввел Аполлинарий, потому что не признавал человеческой плоти во Христе), и его место в качестве православного Рима заступил Константинополь; но затем и Константинополь был взят Турками, так что должен был явиться третий православный Рим. Поскольку ко времени взятия Константинополя Турками «вся христианская (православная) царства приидоша в конец и снидошася во едино царство нашего (русского) государя»: то Русские пришли к убеждению, что третьим православным Римом предназначено быть нашей Москве, каковое притязание они и заявили почти тотчас после взятия Константинополя Турками. При сем случае Русские, доказывая свои права на великую роль, которая была им суждена, и то, что они ее достойны, и заявили, что они суть лучшие христиане, нежели Греки...