Учение о богодухновенности Священного Писания мужей апостольских

Дмитрий Сергеевич Леонардов (21.10.1871–1915) родился в стр. Узуново Веневского уезда Тульской губернии. Окончил Веневское духовное училище, Тульскую духовную семинарию, Киевскую духовную академию.

Работал преподавателем в Полоцком духовном училище, Витебском учительском институте. Был инспектором народных училищ по Витебскому уезду Витебской губернии. Автор работ на религиозно-исторические темы, в том числе – монографии «Полоцкий князь Всеслав и его время» (1912), в котором осветил политику князя Всеслава Брячиславича, направленную на расширение Полоцкой земли и обеспечение её экономической и политической самостоятельности.

Умер в 1915 году.

1) Учение о богодухновенности Священного Писания мужей апостольских //Вера и разум, 1898, т. I, ч. 1, стр. 286–302.

2) Учение о богодухновенности Священного Писания апологетов II века // Вера и разум, 1901, т. I, ч. 1, стр. 559–580, 722–750; ч. 2, стр. 25–54.

3) Теория богодухновенности в александрийской школе // Вера и разум, 1906, т. I, ч. 1, стр. 17–30, 70–94, 132–150.

4) Теория богодухновенности в александрийской школе. Теория Оригена. // Вера и разум, 1907, № 4, стр. 443–465; № 5, стр. 583–600; № 6, стр. 764–774; № 9, стр. 330–348; № 12, стр. 765–788; № 18, стр. 711–736.

5) Учение святителя Иоанна Златоуста о богодухновенности Библии // Вера и разум, 1912, № 3, стр. 344–376; № 4, стр. 429–448; № 5, стр. 606–627; № 7, стр. 69–93; № 8, стр. 185–205; № 9, стр. 319–342; № 10, стр. 464–480; № 11, стр. 604– 626; № 12, стр. 737–758.

6) Учение о богодухновенности Священного Писания в средние века // Вера и разум, 1897, т. I, ч. 2, стр. 387–401, 461–487, 623–635, 675–732; т. I, ч. 1, стр. 337–348.

7) Полурационалистические учения среди протестантов о богодухновенности Священного Писания (XVI-XVII в.)// Вера и разум, 1900, т. I, ч. 2, стр. 421–442, 501–258.

8) Учение о богодухновенности Священного Писания со времени реформации (XVI в.) // Вера и разум, 1899, т. I, ч. 2, стр. 227–248, 329–350.

9) Вербальные теории богодухновенности Священного Писания среди западных богословов в XVII в. // Вера и разум, 1900, т. I, ч. 2, стр. 135–157,219–242.

10) Теории богодухновенности и происхождения Священного Писания на Западе в XVIII и XIX вв. // Вера и разум, 1903, т. I, ч. 1, стр. 173–194, 301–323, 451–456, 508–540, 799–822.

11) Догматические определения о богодухновенности и употреблении Священного Писания в Римо-католической Церкви // Вера и разум, т. I, ч. 1, стр. 439–458, 521–535.

В течение значительного времени основанная Господом нашим Иисусом Христом св. Церковь распространялась благодаря только устной проповеди апостолов и никаких других священных книг, кроме Ветхозаветных, не знала. „Христовы апостолы, – говорит Евсевий Кесарийский, – чистые по своей жизни и украшенные в душе всякими добродетелями, но простые и не образованные по своему языку, возвещали царствие Божие всему миру, при одном содействии силы Христовой, которой они и совершили столько чудес. Облечённые высшим и сверхъестественным служением, они не заботились о написании книг”¹. Естественно, что живое слово в первое время предпочиталось письменному свидетельству, как это видно из слов антиохийского епископа св. Игнатия. „Для меня нет священных летописей, кроме Иисуса Христа, кроме Его креста, Его смерти и воскресения”². Живший на рубеже двух веков Папий, епископ Иерапольский, даже и не надеется получить пользы от книг более чем от устного предания³ а св. Ириней о некоторых из современных ему христианских общинах замечает, что они руководствовались только устным свидетельством и книг не знали⁴.

Нисколько не удивительно поэтому, что у апостольских мужей можно найти сравнительно немного определённых выражений, относящихся к вопросу о богодухновенности св. книг. Св. мужи всецело находятся под влиянием великих событий христианства и живо хранят в своём сердце наставления и беседы св. апостолов и самовидцев Слова (Лк. 1:2). Поэтому они и не подвергают нарочитому исследованию вопрос об авторитете слова Божия. Однако уже то обстоятельство, что они постоянно вращаются в кругу мыслей Священного Писания, заимствуя из него не только частные выражения, но и целые отделы, достаточно показывает, насколько живо они сознают божественное происхождение его. Уже одно это, по нашему мнению, заставляет не придавать большой важности тому, что мужи апостольские иногда довольно свободно относятся к букве св. Писания, передавая цитаты из св. книг своими словами⁵.

Другая важная особенность учения св. мужей о богодухновенности св. книг есть преимущественное утверждение ими высшего происхождения Ветхого Завета. Цитаты из него гораздо чаще приводятся с вводными формулами; „γραφή λέγει”, „λέγει τὸ Πνεῦμα”, „φησὶν ὁ ἃγιος λόγος”, чем выдержки из новозаветных книг. На этом основании старо-протестантский рационализм (Креднер, Фолмар, Швеглер) и тюбингенская школа утверждали, что на первых порах у христиан не было верования в богодухновенность, что оно явилось только впоследствии, во II веке, и притом заимообразно, по подражанию, было взято у евреев⁶. Вся несообразность подобных предположений открывается из того факта, что в I веке канон собственно новозаветных книг только начинал составляться, между тем как списки ветхозаветных писаний всюду ходили по рукам, представляя собой уже «γραφή”, т. е. целое собрание и определённый кодекс св. книг. В этом и заключается разгадка молчания о новозаветной письменности в писаниях после-апостольского времени. Однако это молчание было неполное, так как в творениях св. мужей можно найти, хотя немногие, но зато несомненные намёки на высшее достоинство новозаветных книг.

История после-апостольской литературы открывается посланием ап. Варнавы, и в нём в первом мы находим данные по вопросу о богодухновенности. Конечно, согласно с главной целью своего труда – уяснить типологический смысл Ветхого Завета в отношении к делу искупления, ап. Варнава преимущественно учит о богодухновенности еврейской письменности. Как и следовало ожидать, впрочем, апостол вопроса о богодухновенности специально не касается, хотя этот догмат предполагается, можно сказать, в каждой строке его послания. Св. Писание имеет для него значение как Божественное откровение, данное через пророков⁷, и, следовательно, как Писание κατ ἐξοχήν, т. е. по преимуществу, в особенности⁸. Библия, по учению св. апостола, есть слово Божие⁹, слово Господа¹⁰, или даже писанная заповедь Божия¹¹. В частности, о Моисее ап. Варнава замечает, что к сердцу его говорил Дух¹², а Давиду им усвояется высший богооткровенный смысл¹³. Слова св. писателей приводятся им как изречения Духа Господня (τό Πνεῦμα Κορίου προφητεύει) или как пророчество (προφητεία)¹⁴ вообще, а сами пророки называются посланниками Бога. Пророки, по выражению св. ап. Варнавы, возвещают волю Божью людям, получают от Бога особую благодать (ἒχοντες άπ Αὐτοῦ χαριν), через них говорил и открыл прообразование о Христе сам Бог¹⁵. Первовиновником вдохновения св. Варнава называет Бога вообще, а иногда Сына Божия и св. Духа¹⁶.

Все эти выражения св. апостола дают понять, что он смотрит на библейские книги не как на простой письменный памятник, но именно как на св. Писание (Γραφή), основанное на Божественном принципе и возникшее из Божественного внушения. Св. Писание для св. Варнавы обладает, следовательно, высшим сверхчеловеческим авторитетом. Не может быть и речи, поэтому, о том, будто апостол понимал Божественное вдохновение в смысле крайней вербальной теории, в смысле той странной теории, которая из живого человека делает манекена, а самое вдохновение сводит к механической диктовке слов и звуков. В таком случае было бы совершенно непонятно свободное отношение ап. Варнавы к букве св. Писания. Непонятно было бы и то, почему в одном месте своего послания апостол приписывает св. писателям ясное сознание откровенных им истин¹⁷. Несомненно только то, что он держится весьма строгого взгляда на авторитет св. Писания, почему даже выдержки из некоторых не дошедших до нас сочинений, приводит с обычной формулой: „Κύριος ὁρίζει ἐν ἂλλῳ προφήτῃ”¹⁸; – это, конечно, потому, что он сам смотрит на них, как на истинные и потому заслуживающие доверия.

По вопросу о взаимном отношении Ветхого и Нового заветов и специальном вдохновении их мы находим следующие сведения у апостольского мужа. Св. Варнава учит, что пророки прорицают в силу особенной благодати (χάρις) их звания, в силу свойственного им пророческого дара¹⁹. Этим он ясно производит их вдохновение от высшего Божественного начала. После этого вполне естественны слова апостола, что сам Господь возвестил нам прошедшее, настоящее и будущее через своих пророков, и что мы должны благодарить Господа за умудрение нас в этом²⁰. Учит ли ап. Варнава о вдохновении Нового Завета? Постоянное стремление апостола отыскать в ветхозаветных писаниях высший мистический смысл, указывающий на времена мессианские, необходимо предполагает, что апостол признаёт богодухновность Нового Завета. Но есть и прямые указания касательно этого. Одно место из евангелия Матвея св. Варнава приводит с характерной формулой: «ὡς γέγραπται”, и этим, очевидно, ставит первоевангелие и уже, конечно, другие новозаветные писания наряду с вдохновенными произведениями пророков²¹. Да иначе и быть не могло с той точки зрения, на которой стоит св. апостол. Откровение Бога во Христе, по нему, есть более совершенная форма откровения, сравнительно с той, которая является в ветхозаветных пророках; с другой стороны, по нему, апостолы суть посланники Христа, Им Самим избранные для благовестия. Ясно, что и писания св. апостолов, получивших такие полномочия, должны быть не менее истинны и божественны, чем пророческие книги. Нам кажется поэтому, что выражение ап. Варнавы „Αὐτὸς ἐν ἡμῖν προφητεύων, Αὐτὸς ἐν ήμἶν κατοικῶν”²² можно понять в обширном смысле и приложить не только к людям благочестивым вообще, но и к апостолам, из среды которых был и сам ап. Варнава. Даже то обстоятельство, что он многократно передаёт новозаветные писания своими словами, что он не указывает первоисточника, не приводит цитат, как собственных слов апостолов, – даже это обстоятельство даёт понять, что это и не нужно было делать, что все эти писания уже хорошо были известны читателям, что, следовательно, они пользовались высшим авторитетом. Итак, несомненно, что для ап. Варнавы св. Писания Ветхого и Нового Завета одинаково были материальным принципом христианства и первоисточником христианской веры, имеющим высшее Божественное значение. Объём богодухновенности ап. Варнава понимает весьма широко, так как приписывает Божественное происхождение не только законоположительной и пророческой части св. Писания, но и исторической и обрядовой.

В заключение до́лжно сказать, что все обвинения ап. Варнавы в отрицательных воззрениях на богодухновенность св. книг со стороны западных рационалистических богословов неосновательны и легковесны. Дауш уже в том обстоятельстве, что св. апостол цитирует слово Божье не по тексту семидесяти и не по подлиннику, как он дошёл до нашего времени, находит указание на свободное отношение его к Библии²³. Но какая связь между этой предполагаемой, хотя ещё далеко не доказанной, цитацией св. апостола и его чисто догматическими воззрениями на слово Божие, – это остаётся непонятным. С другой стороны, разве не могли быть в обращении среди христиан после-апостольского времени списки св. книг, до нашего времени не дошедшие, а потому и неизвестные современным учёным?

Другой немецкий богослов Креднер изощряется в совершенно напрасных усилиях и неестественных попытках доказать, что св. апостол даже вовсе не признавал богодухновенности св. писателей, как особого дара, особой харизмы. По Креднеру, св. Варнава учит о даровании Духа Божия вообще всем верующим и, стало быть, не допускает обладания им некоторыми лицами в особенном и исключительном смысле, что именно и составляет необходимое предположение догмата о богодухновенности²⁴. Но кому не известно, что мысль о всеобщем обладании дарами св. Духа в царстве благодати, в царстве Христа, есть собственно учение Нового Завета и даже ещё ранее это было предметом вдохновенных созерцании ветхозаветных пророков (Иоиль, 2:28–32)? Ужели, поэтому, и сама Библия, к которой так тесно и по языку, и по учению примыкает послание св. апостола, тоже враждебна учению о богодухновенности!?

Св. Климент, епископ римский, учит о вдохновении св. книг согласно с ап. Варнавой, хотя у него есть и значительное отличие от апостола в том, что он с большей силой утверждает вдохновение Нового Завета. У Климента римского определённо указано на апостольское достоинство, как на источник богодухновенности учеников Христовых. Св. апостолы, по учению Климента, были посланы Христом так же, как Христос был послан Богом, и цель такого их Божественного полномочия состоит в том, чтобы с твёрдым убеждением и полнотой Духа Святого (μετὰ πληροφορίας Πνεύματος Ἁγίου) благовествовать людям царствие Божие²⁵. Высшее достоинство апостольского звания он выражает в словах: »εὐαγγελήσθεσαν ἀπὸ τοῦ Κυρίου Ἱησοῦ Χριστοῦ”; приготовление апостолов к их должности и подлинность её высказывает так: „παραγγελίας λαβόντες”, т. е. для своего дела св. апостолы приняли повеление от Бога; „πληροφορηθέντες διὰ τῆς ἀναστάσεως τοῦ Κορίου Ἱησου Χρίστοῦ”, т. е. чудо воскресения послужило для них полным удостоверением в Божестве Христа; „πισθωθέντες ἐν τῷ λόγῳ”, а слово Божие опорой их веры (Ср. 2Тим. 3:14). Но главным ручательством верности их учения и истинности их свидетельства было, однако, чудесное вдохновение, или πληροφορέία Πνεύματος Ἁγίου ²⁶. Уже этими замечаниями о высшем достоинстве св. апостолов и проповедников евангелия, как органов откровения и проповеди, св. Климентом предрешается вопрос о богодухновенности св. Писания в смысле положительном. Но у него есть и прямые свидетельства об этом. Слова св. Писания св. Климент, подобно ап. Варнаве, приводит с формулой „γέγραπται”²⁷, называет их проповедью исполненных Духа служителей благодати²⁸, словами самого Господа Бога²⁹, а иногда точнее: Святого Духа³⁰, словом святым³¹ и пр. Выражения богодухновенных авторов для св. Климента суть изречения всесовершенной Премудрости или же слова пророческие³². Из всего этого с несомненностью можно заключать, что св. Климент признавал высшее происхождение св. Писания, как в отдельных выражениях, так и в целом объёме.

Можно сказать даже большее: учение св. Климента по вопросу о богодухновенности есть самое ясное и отчётливое свидетельство церковной веры в богодухновенность св. Писания после-апостольского века. Только у него одного встречаются такие ясные и определённые суждения, как например следующее: „Служители благодати Божией говорили по внушению Духа Святого” (διά Πνεύματος Ἁγίου)³³. Св. Климент утверждает, однако, не только действительность богодухновенности св. писателей, но и последствие её – непогрешимость их. „Вы, братие, – говорит св. епископ, – „спорливы и ревностны в том, что нимало не относится ко спасению. Загляните в писания, эти истинные глаголы Духа Святого (εἰς τὰς ἱεράς γραφάς, τάς ἀληθεῖς, τάς διά τοῦ Πνεῦματος τοῦ Ἁγίου). Заметьте, что в них ничего не написано несправедливого и превратного³⁴. Конечно, именно на основании такого принципа богодухновенности Климент проводит параллель между св. книгами и изречениями Божьими. „Вы знаете, возлюбленные, – говорит он Коринфянам, – и знаете хорошо священные Писания и разумеете слова Божии” (ἐγκεκύφατε εὶς τα λόγια τοῦ Θεοῦ)³⁵. Основанием для такого учения об авторитете св. книг св. Климент считает то, что они содержат в себе запись сверхъестественных откровений. „Блаженный Моисей изобразил в св. книгах всё заповеданное ему (τά διατεταγμένα αὐτῷ πάντα), а прочие пророки последовали его примеру и утвердили его свидетельство собственными”³⁶.

Одинаковая цитация ветхозаветных и новозаветных писаний говорит о признании св. Климентом одинакового авторитета тех и других. Приметное различие, делаемое в этом отношении св. Варнавой, у св. Климента значительно сглаживается³⁷. Св. епископу принадлежит одно из яснейших свидетельств о вдохновении первого послания к Корянфянам ап. Павла, выраженное им в следующих словах: „Возьмите послание блаженного Павла. О чём он пишет вам в начале евангельской проповеди? Истинно по вдохновению он написал (ἐπ ἀληθείας πνευματικῶς ἐπέστελεν) вам как о себе самом, так и о Кифе и Аполлосе”³⁸. Выражением «πνενματικῶς” св. Климент указывает на Святого Духа, что вполне подтверждается и контекстом предыдущей главы. Богодухновенность приписывается той части послания, где этико-догматическое учение соединено с чисто историческими сведениями³⁹. Однако из слов Климента ещё не видно, обозначает ли он названием „πνεοματικῶς” отличный от благодати апостольства дар или нет. Попытки отыскать у св. Климента вербальную теорию вдохновения были бы совершенно напрасны, так как у него встречается много свободных цитат, хотя и не в такой мере, как у ап. Варнавы. Общая ясность всего учения св. Климента особенно о Божественном достоинстве новозаветных писаний, указание на непогрешимость их, – всё это заставляет видеть в нём значительный шаг вперёд, сравнительно с учением ап. Варнавы.

В „Пастыре” св. Ерма нет определённых суждений и выражений по вопросу о богодухновенности, но – много оснований думать, что мысль о ней далеко не была чужда писателю. Без предположения её нельзя понять уже самую апокалиптическую форму созерцаний св. Ерма, заимствованную им, вероятно, из библейских откровений пр. Даниила, Иоанна Богослова и особенно третьей (по Вульгате четвёртой) книги Ездры. В своих таинственных созерцаниях сверхъестественного мира св. Ерм настолько сживается с мыслями и воззрениями Библии, что в этом можно видеть решительное доказательство признания им богодухновенности её. Постепенность в развитии богооткровения в Ветхом и Новом Завете для Ерма отступает назад; оба Завета являются для него одним целым фундаментом, на котором строится церковная башня как ветхозаветными праведниками и пророками, так точно и св. апостолами и служителями благовестия Сына Божия⁴⁰. Высшее значение св. книг предполагается св. мужем, когда цитаты из них он приводит с обычной библейской формулой: „написано”⁴¹. Это видно также из того, что в заключение видений он берёт свидетельства из самого св. Писания⁴², в подтверждение внушаемых ему истин. Не лишён значения также следующий факт: римская община времён св. Ерма в лице своих многих членов обладала чрезвычайным даром прорицания. Св. Ерм весьма подробно учит об этом замечательном явлении, аналогичном библейскому пророчеству. Условием правильного пользования этим даром он ставит высоту нравственной жизни (ἡσοχίο καὶ ταπεινοφροσύνη), а самый акт прорицания понимает в смысле гармонического подчинения человека Духу Божию⁴³. Подобным же образом, конечно, представлял св. Ерм и библейское вдохновение.

Подобно Ерму, св. Игнатий, епископ Антиохии Сирийской, берёт свидетельство из священных книг почти всегда без собственного наименования их, хотя у него весьма много соприкосновений с ними, особенно с псалмами, притчами, книгой пр. Исаии, евангелиями, посланиями Павловыми и соборными. Влияние св. Писания на композицию замечательнейших произведений пера антиохийского епископа не оставляет ни малейшего сомнения в том, что св. книги были для него путеводственным авторитетом, на котором он старался твёрдо обосноваться. Положительные свидетельства подтверждают это. В послании к Филадельфийцам мы находим следующее увещание св. Игнатия: „Будем прибегать к Евангелию, как к плоти Господа” (τῷ εὐαγγελίῳ, ὡς σαρκὶ Ἰησοῦ) и Апостолам, как к пресвитерству Церкви⁴⁴. Патрологи понимают это выражение в различных смыслах. О. Преображенский видит здесь увещание относиться к евангелию с таким же благоговением, как к самому присутствующему телесно Господу, и к апостолам, как бы живому ещё пресвитерству Церкви⁴⁵. По мнению проф. Цана, св. епископ здесь говорит о том, что новозаветное благовествование получило в св. книгах некоторое прочное, как бы телесное существование⁴⁶. Спринцль (Sprinzl) отмечает ту особенность мысли св. Игнатия, что здесь он свидетельствует об истине вочеловечения Христа⁴⁷. Наконец, Функ, которому принадлежит пятое, после Гефелианского, издание творений апостольских мужей в подлинном тексте, разумеет под τὸ εὐαγγέλιον св. мужа первый отдел Нового Завета, а под οἱ ὰπόστολοι – вообще учение апостолов Христа устное или письменное⁴⁸. Так как подробный разбор этих мнений завёл бы нас слишком далеко, то мы ограничимся только замечанием, что все эти мнения, собственно, нисколько не исключают ни письменного характера евангелия, ни высшего божественного авторитета его. Соединяя в одно целое мнение о. Преображенского с мнением Функа, можно с полным правом указывать на это место, как на очевидное доказательство веры св. Игнатия в богодухновенность новозаветной письменности.

О богодухновенности Ветхого Завета св. Игнатий учит гораздо определённее. В той же главе того же послания он замечает, что нужно любить пророков, ибо они возвещали то, что относится к Евангелию и причислены Христом к евангелию общего упования⁴⁹. В послании к Магнезийцам он выражается ещё точнее; пророки, по его учению, были люди божественные (θειότατοι) и вдохновлялись благодатью Божией (ἐμνεόμενοι ύπὸ τῆς χαριτος Αὐτου); монотеистическое учение о единстве Божьем, вочеловечении Слова и многие события искупления были главными предметами их вдохновения⁵⁰. Подобно Клименту и Ерму, св. Игнатий Богоносец убеждён в том, что Ветхий и Новый Заветы составляют части одного и того же Божественного откровения, развивавшегося постепенно. Против докетов он замечает, что истинное человечество Христа засвидетельствовано одинаково через пророчества, закон Моисея и евангелия⁵¹, что к пророкам до́лжно относиться с таким же вниманием, как и к евангелию, в котором открыто страдание Христа⁵². При всём том „Евангелие имеет в себе нечто превосходное (ἐξαίρετον). Ибо возлюбленные пророки только указывали на Христа, а Евангелие есть совершенство нетления⁵³. Положительная точка зрения св. Игнатия на вопрос о богодухновенности св. книг всецело выражается и в тех формулах, коими предваряет он обыкновенно цитаты из св. Писаний, каковы: „как написано” (ὡς γέγραπται) или „ибо написано” (γέγραπταί γαρ)⁵⁴ и др., хотя, несомненно, что он воздерживается от употребления таких формул в отношении к книгам Нового Завета. Это, впрочем, вполне естественно, потому что писания св. апостолов тогда ещё не были собраны в одно целое, подобно ветхозаветному канону, т. е. не составляли ещё „Γραφή”. Сравнительная ясность учения св. Игнатия Богоносца приближает его к учению св. Климента Римского, но есть в нём и нечто новое, а именно: указание на существенные предметы вдохновения.

Соученик св. антиохийского епископа, Поликарп Смирнский косвенно намекает на высший авторитет св. Писания, когда отдельные выражения из него приводит как изречения Господа⁵⁵, как „Γραφή” вообще⁵⁶; но и прямо он говорит об этом, когда, хваля Филиппийцев за хорошее изучение св. книг, называет эти книги священными (ἱεραὶ γραφαί)⁵⁷. Высший сверхчеловеческий характер посланий ап. Павла св. Поликарп отмечает вполне определённо: ап. Павел писал послания по дару особенной премудрости (τῇ σοφίᾳ), которой ни ему, Поликарпу, ни кому-либо другому нельзя достигнуть⁵⁸. Писания Ветхого и Нового Завета, очевидно, имеют для него одинаковый авторитет, так как извлечения делаются им из того и другого в одинаковой форме, а иногда прямо объединяются им под общим названием „Γγαφαι”⁵⁹. Благовестие самого Господа, проповедь апостолов и пророков ставятся св. Поликарпом в параллель, чем, конечно, предполагается, что и ветхозаветные и новозаветные писания так же суть изречения Господа, как и слова самого Господа Иисуса Христа⁶⁰. Особенно ценно указание св. Поликарпа Смирнского на то, что новозаветные писания произошли из особого апостольского дара, хотя, с другой стороны, это указание – слишком обще, а отношение апостольской σοφία к благодати самого апостольства он не определяет.

В „послании к Диогнету” ссылки на св. Писание уже совершенно определённы⁶¹. Слова св. апостолов писатель этого послания приводит уже как заключённые в письмени и на них всецело старается обосновать христианское учение. Для вопроса о богодухновенности особенно важны – слова его касательно последствий принесённого Логосом Божественного откровения. „Вечно Сущий признан Сыном: через Него обогащается Церковь, множится благодать во святых, даруется разум, открываются тайны... Таким образом, и страх закона (φόβος νόμου) восхваляется, благодать пророков (πρὸφῃτῶν) познаётся, вера евангелий (εὐαγγελίων) утверждается и сохраняется предание апостолов” (ἀποστόλων)⁶². По терминологии автора послания к Диогнету „закон и пророки”, очевидно, обнимают собой весь ветхозаветный канон, а „евангелие и апостольское предание” всю письменность Нового Завета. Нужно иметь в виду, что вся речь автора построена по закону строгого параллелизма. Автор послания, приписывая высший дар (χάρις) пророкам, очевидно, этим предполагает Божественное происхождение ветхозаветного закона. А так как евангелие и апостольское предание ставятся здесь наряду с законом и пророками, то очевидно эту χάρις автор простирает и на них.

Так называемое „папианское свидетельство” представляет величайший интерес для историка новозаветного канона. Для вопроса же о богодухновенности св. книг оно имеет значение совершенно по другим основаниям. В лице Иерапольского епископа западная свободомыслящая пресса указывает противника общецерковного верования в богодухновенность евангелий, а, стало быть, и других книг. Как известно, этот епископ, помимо своей учёности и знания Св. Писания, прославился как собиратель живых преданий о земной жизни Господа⁶³ и выставлял для этого известные мотивы. „Я полагал, – говорит он, – что книжные сведения не столько принесут мне пользы, сколько живой и более внедряющийся голос”⁶⁴. Отсюда делают вывод, что св. муж не знает никаких евангелий, богодухновенных в смысле Церкви, что он даже и нужды в них никакой не чувствует; иначе ему незачем было бы превозносить так значение устного предания⁶⁵. Для своей цели некоторые из западных учёных, например, Дауш, привлекают также слова Папия Иерапольского о евангелии Марка: „Марк, истолкователь Петра, с точностью написал то, что запомнил, хотя порядка слов и деяний Христа не держался, потому что сам Господа не слушал и Ему не сопутствовал”⁶⁶. Так как здесь говорится только о естественных человеческих силах и способностях, участвовавших в составлении св. книг, главным образом о памяти, и ни слова не говорится о содействии Божием, то ясно, говорит, что Папий держится совершенно свободного и для I века даже несколько „наивного” взгляда на авторитет Библии⁶⁷. Однако первые из вышеприведённых слов Папия имеют совершенно общий характер и не определяют, что собственно нужно разуметь под упоминаемыми здесь τά βιβλία. Кроме того Папий не говорит здесь об авторитете св. книг, а просто о том психологическом факте, что живой одушевлённый рассказ производит на человека большее впечатление, нежели безличная книга. Эти слова вполне понятны в устах Папия, жившего в такое время⁶⁸, когда евангельские события и беседы апостолов ещё живо хранились в христианских общинах и устно передавались с бо́льшими подробностями, нежели как они были записаны. Нечто подобное можно читать у св. Игнатия, который также не признаёт „никаких летописей, кроме креста Христова, Его смерти и воскресения”⁶⁹; это, однако, нисколько не препятствовало ему решительно утверждать вдохновение св. книг. Так или иначе, но совершенно излишне прибегать к предположению Дауша, будто Папий разумеет здесь собственно евангелия апокрифические, – предположению, которое не заключает в себе ничего, кроме простой благонамеренности изобретателя его⁷⁰. Что касается второго свидетельства епископа Иерапольского, то в нём, действительно, умалчивается о Божественном содействии св. Марку, при написании его евангелия, но это вовсе не значит, что оно ему враждебно. Значение евангелия Марка Папий сводит, собственно, к тому, что на страницах его точно передаётся проповедь ап. Петра, который, в противоположность Марку, сам лично слушал Господа и сопутствовал Ему⁷¹. Очевидно, он вовсе не отрицает авторитет второго евангелия, но только ставит его в зависимость от санкции ап. Петра. Да это и понятно, так как св. евангелисту Марку Папий приписывает непогрешимость – прямое следствие богодухновенности. „Марк не погрешил нисколько, описывая некоторые события так, как он их припоминал; о том только он заботился, чтобы чего-либо из слышанного не пропустить или не переиначить”⁷². Из этого следует, что св. Папий был таким же представителем церковной веры в авторитет св. Писания, каким были Климент, Поликарп и др.

В заключение до́лжно заметить относительно учения о богодухновенности всех вообще мужей апостольских, что оно имеет безусловно положительный характер. Особенно часто они цитируют ветхозаветные писания, и им преимущественно усвояют высшее происхождение. Это именно и ввело в заблуждение некоторых историков догматов (например, французского учёного М. Eugene Haag), которые слишком поспешили со своим утверждением, будто в первом веке церковная традиция совершенно ничего не знает о вдохновении Нового Завета по той простой причине, что тогда ещё не могло быть и речи о полном собрании апостольских писаний⁷³. Для опровержения этого достаточно указать уже на одно яснейшее свидетельство св. Климента Римского о посланиях ап. Павла, а также на то место, где он все вообще писания без различия Заветов называет истинными глаголами Духа Святого⁷⁴, не говоря уже о других не менее ясных выражениях св. Игнатия – Богоносца, Поликарпа Смирнского и автора послания к Диогнету. Скорее до́лжно признать отличительной особенностью учения мужей апостольских о богодухновенности то, что они наиболее решительно учат о Божественном влиянии, сверхъестественном воздействии на св. авторов книг, но совершенно умалчивают об участии их естественных способностей и сил. Только Папий Иерапольский совершенно определённо указывает на участие в составлении св. книг умственных способностей богодухновенных авторов, особенно памяти, но в каком отношении они стоят к наитию св. Духа, пользовавшегося ими, об этом он не говорит. Последнюю проблему, выдвинутую запросами времени, пытались разрешить апологеты II века.