Евсевий Никомидийский и Лукиан

К вопросу о происхождении арианства

Для вопроса, о происхождении арианства имеет первостепенную важность вопрос об отношении Ария к его учителю – антиохийскому пресвитеру и мученику Лукиану, основателю столь знаменитой впоследствии антиохийской школы.

Что и сам Арий, и его виднейшие покровители, как Евсевий никомидийский, Феогний никейский, Марий халкидонский, Минофант ефесский, были действительно учениками св. Лукиана, это – факт, засвидетельствованный одинаково твердо, как самими арианами, так и их противниками. Сам Арий в письме к Евсевию никомидийскому, называет его своим «солукианистом»¹, а Филосторгий перечисляет по именам и других учеников Лукиана².

С другой стороны сам Александр александрийский в письме к одноименному с ним епископу фессалоникскому, представлявшем по видимому только более полный экземпляр его τόμος’а, разосланного раньше ко всем епископам, состоявшим, как и сам епископ александрийский, под владычеством Ликиния, прямо называет Лукиана учителем Ария и вместе с тем учеником («преемником» видимо по управлению богословской школой) Павла самосатского, и сообщает, что Лукиан оставался (после низложения Павла) долгое время вне общения с тремя (антиохийскими) епископами (Домном, Тимеем и Кириллом)³.

Точно также и св. Епифаний⁴ называет Лукиана учителем ариан, самих их «лукианистами», и в частности приписывает Лукиану известное арианское учение, что Сын Божий при воплощении принял одно только человеческое тело, место же души занимала сама его «божественная» природа.

Но все эти исторические свидетельства, ставящие вне сомнения зависимость арианской догматической системы от учения Лукиана, не дают, однако, никакого основания судить о том, как далеко простиралась эта зависимость, какие из арианских положений принадлежат Лукиану, и какие представляют выводы из учения Лукиана, сделанные самим Арием.

Тем не менее А. Гарнак находит, что и приведенных скудных данных совершенно достаточно для того, чтобы с полною уверенностью считать Лукиана «Арием до Ария» и отнести на его счет решительно все особенности арианской системы, так что на счет самого Ария не остается ничего. Пользуясь тем сообщением св. Александра, что Лукиан был ученик Павла Самосатского (и сам Лукиан едва ли не был родом из Самосаты же) Гарнак чрезвычайно остроумным образом объясняет само происхождение лукианизма-арианства, как своеобразную комбинацию учения Павла Самосатского с учением Оригена. У Павла самосатского Лукиан заимствовал его учение о Боге Отце – как Существе безусловно едином живом личном Духе, в Себе, имеющем Слово, но слово неипостасное, и учение о Сыне Божием, как Существе свободном, по природе подверженном изменению, но пребывающем благим по своей воле; у Оригена же – учение о Сыне Божием, как втором Боге, существе весьма совершенном, однако ни в чем несравнимом с Отцем, как его творении. Комбинируя это учение с Павловым (аристотелевским) учением о Боге, как существе самодовлеющем, Лукиан не имел возможности отождествить Сына Божия с сущим в самом Боге Словом и вынужден был признать его творением в строгом смысле слова, происшедшим во времени и из ничего. При воплощении Сын Божий принял одно тело; а, следовательно, все аффекты и душевная борьба во Христе, о которых говорится в евангелии, принадлежать самому Логосу. Как существо тварное, Сын Божий подлежал изменению и в нравственном смысле. Но Бог, предвидя, что он устоит в добре, при самом сотворении его дал ему всю ту славу, какую он заслуживал за свой нравственный подвиг⁵.

Это учение есть чистое арианство, тем не менее, думает Гарнак – вот эта та комбинация системы Павла самосатского с оригеновским и церковным учением о Λόγος κτίσμα и была для Лукиана тем мостом, через который он соединился с церковью.

Эта попытка поставит арианство в генетическую связь с учением Павла самосатского, особенно интересна в том отношении, что она прекрасно уясняет одну не совсем ясную подробность системы Ария: его учение о Сыне Божием, как существе изменяемом в нравственном смысле, – подробность непонятную тем более, что здесь Арий был даже не совсем последователен и, излагая со всею ясностью это учение об изменяемости Сына Божия⁶ в своей Θάλεια, в своих письмах не только к Александру александрийскому, но и к самому Евсевию никомидийскому наоборот прямо говорил, что Бог Отец создал Сына неизменяемым и непреложным.

Таким образом, как в особенности это ясно из сообщений св. Александра в Ή φίλαρχος, ариане в проведении этого воззрения о неизменяемости Сына заходили гораздо дальше, чем допускало их основное воззрение на Сына, как первое и совершеннейшее творение Бога Отца, как на посредника между Богом и миром, чрез которого Бог создал и Св. Духа и весь мир, доходили до сравнения его с простыми людьми. Эта «арианская теория» – по справедливому суждению В. В. Болотова (Уч. Оригена о св. Троице стр. 408–409) – «представляет в странном свете все существование Сына Божия до Его воплощения. Он избраннейшее из творений, единый происшедший непосредственно из единого, Слово и Премудрость, хотя и в несобственном смысле, посредник в творении мира; но ни одно из этих преимуществ не принадлежит ему в полном смысле; по Своему существу Он не имеет на них положительного права, Своею свободною деятельностью Он еще не заслужил их; превознесенный выше всех. Он не имел прочной опоры для Своего величия, и воплощение, – даже прежде чем появился грех, – уже необходимо прежде всего для самого же Сына». – Напротив в системе Павла Самосатского, для которого Сын Божий, как личность, и не существовал до своего воплощения, такое учение было вполне понятно⁷.

Я думаю, что Гарнак в данном случае вполне прав: другого, лучшего объяснения этой странной особенности арианской доктрины кажется и представить невозможно, и в добавок связь арианства с учением Павла Самосатского засвидетельствована Александром александрийским.

Но следует ли отсюда, что св. Лукиан и во всех других отношениях был «Арием до Ария» и ему именно принадлежат и такие положения ариан, «как ἦν ποτε οὑκ ἦν» и «ἐξ οὑκ ὄτνων» которые собственно и вызвали полемику со стороны св. Александра александрийского?

Прежде всего необходимо сделать оговорку. Православная церковь считает Лукиана пресвитера антиохийского, пострадавшего при Галерии (в 311 г.), в числе своих святых (память 15-го октября, хотя пострадал он, кажется, 7 января): поэтому считать его родоначальником арианства для нас представляется неудобным. Поэтому на православных ученых по видимому лежит долг защитить православие Лукиана. Так понимает свою задачу и проф. А. А. Спасский. Но в действительности, св. Лукиан не был еретиком-арианином уже потому одному, что умер за 14 лет до 1-го вселенского собора, когда вселенская церковь осудила арианство, как ересь, умер не только в мире с церковью, но и как мученик. Уже эта одна мученическая кончина искупила все его возможные догматические заблуждения. А потому нет надобности доказывать, что учение св. Лукиана о Сыне Божиим было совершенно согласно с Никейским символом и с арианством не имело ничего общего. Будет достаточно, если будет показано, что на Лукиане не лежит ответственности за все крайности арианской доктрины, возбудившей такой соблазн в церкви и волновавшей ее более полувека, что его учение было ближе к православию, чем чистое арианство.

Но взгляд Гарнака не свободен от возражений с чисто исторической стороны. Если Лукиан был «Арием до Ария», то почему же его учение не вызвало никаких возражений при его жизни, почему ученики его видимо без всяких возражений занимают виднейшие епископские кафедры в Малой Азии, и сам Арий делается александрийским пресвитером и занимает эту должность при трех александрийских епископах? Что же побудило Александра вдруг изменит свое отношение к Арию, если не произошло никакой перемены если не в его основных воззрениях, то по крайней мере в его богословском языке, в терминологии? И был ли сам Арий мыслителем и писателем настолько неоригинальным, что не был в состоянии решительно ни в одном пункте пойти дальше своего учителя, сделать новый вывод из данных им посылок, развить яснее те или другие его положения. Конечно, Лукиан жил в такое время, когда христианам было не до богословских споров, но именно поэтому от него и трудно ожидать, чтобы он именно был творцом такой оригинальной и стройной в целом системы, как система Ария, во всех ее подробностях, так что на долю Ария не оставалось уже ничего. И конечно Арий не был и не мог быть по своему положению простого пресвитера действительно признанным вождем своей партии; но и сводить к нулю все его значение и в деле самого возникновения арианства нет решительно никаких оснований.

А.А. Спасский⁸ делает добросовестную попытку показать, что учение Лукиана нельзя вполне отождествлять, с арианством и нельзя называть его «Арием до Ария». Но нельзя сказать, чтобы попытка эта была особенно удачна.

Конечно А.А. Спасский⁹ справедливо замечает против Гарнака, который «в своей истории догматов влагает в уста Лукиана почти всю арианскую систему», что «доказательства а retro, т. е. заимствованные из позднейших данных касательно арианского учения, с строго научной точки зрения никогда не могут быть признаны самостоятельными» [хотя, конечно, и это замечание способно вызвать такое возражение: но почему же, если нет никаких других данных для реконструкции данной догматической системы, и раз зависимость арианства от учения Лукиана есть хорошо засвидетельствованный исторический факт?]. Но сам не делает попытки выяснить, в каких именно пунктах учение Ария отличается от учения Лукиана.

А. А. Спасский находит, что «в сущности весь материал, которым располагает наука для характеристики догматических воззрений Лукиана сводится к... двум пунктам: а) несомненно, что то понятие о Боге, которое занимает центральное место в догматической системе арианства и определяет все дальнейшие ее выводы, тождественно с тем, какое некогда защищал Павел самосатский; естественно и до некоторой степени необходимо допустить, что это наследие перешло от Павла арианам через посредство Лукиана, ибо иначе невозможно было бы уяснить усвоение этого понятия со стороны ариан» [охотно признаю, что это и естественно и в самой высокой степени вероятно, так как конечно Лукиан, даже порвав окончательно с Павлом и согласившись может быть даже анафематствовать его учение, едва ли легко мог отказаться от того учения о Боге, с которым свыкся и которое формально не заключало в себе ничего еретического; но так как это учение о Боге было аристотелевское, то ариане могли усвоить его и помимо Павла Самосатского и Лукиана, след. с строго научной точки зрения» это предположение вовсе не необходимо, и противоположное предположение не невозможно] б) – по известию Епифания, «Лукиан отвергал человеческую душу во Христе и учил, что Бог – Слово восприял только плоть человека – , т.е. держался тех же самых христологических воззрений, какие впоследствии исповедывали ариане».

[Конечно, и это тоже весьма вероятно, хотя совершенно доказанным и этого пункта считать нельзя. Очень возможно, что это – только вывод, сделанный Епифанием от учения позднейших лукианистов к учению самого Лукиана. С учением Павла Самосатского этот пункт арианской доктрины во всяком случае не имеет ничего общего, так пак Павел признавал Христа простым человеком, в котором Слово обитало κατά ποιότητα и не заменяло место разумной души].

А. А. Спасский, таким образом, не хочет по видимому соглашаться с Гарнаком в том, что ариане, через посредство Лукиана заимствовали у Павла Самосатского его учение об изменяемости Сына в нравственном отношении, о его нравственной προκοπή.

В заключении А. А. Спасский говорит: «Легко видеть, что в обоих главных пунктах, определивших догматику Ария, Лукиан предупредил арианство, хотя и нет оснований утверждать, что он уже пришел ко всем тем крайним выводам, какие высказаны были Арием; эти выводы Лукиану были совершенно не нужны» [но что это за выводы, и что именно было ему нужно?] и возможно думать, что в век Ария он отказался бы от защиты Павла самосатского» (но он отказался от неё и в свое время) называть его поэтому «Арием до Ария» нельзя. Тем не менее все данные, сохранившиеся о Лукиане и его отношении к арианам, заставляют полагать, что и в области догматики еще им намечен был тот путь, на крайней точке которого лежала система арианства.

Какие именно крайние выводы Ария не принадлежат его учителю Лукиану, А. А. Спасский не пытается выяснить, хотя бы и предположительно.

Но в самом ли деле наука не имеет никаких положительных данных для суждения о том, в чем учение Лукиана хотя бы формально отличалось от арианства? Учение Ария есть ли единственный источник для реконструкции учения Лукиана?

Оставляя пока в стороне так называемый «символ Лукиана», в котором учение о Сыне Божием изложено в выражениях весьма возвышенных¹⁰, так как степень участия в редактировании этого символа самого Лукиана едва ли может быть выяснена с точностью, позволяю себе напомнить, что учеником Лукиана, по словам самого Ария, был и Евсевий никомидийский, от которого мы имеем письмо к Павлину Тирскому, письмо небольшое, но все же дающее некоторое понятие о его догматических воззрениях.

Учение Евсевия никомидийского обыкновенно отожествляют с учением самого Ария. Но письмо к Павлину не оправдывает этого взгляда. В. Н. Самуилов¹¹ на основании этого письма основательно отнёс Евсевия к числу омиев и в недавнее время Лихтенштейн в социальном исследовании об Евсевии никомидийском вынужден был отметить, что у Евсевия – по крайней мере – по букве нет «ἐξ οὐκ ὄντων»¹².

Раз признана возможность отличия учения Ария от учения Евсевия, то становится ясно, что для рекомендации учения Лукиана имеют особенный интерес те пункты, где учение Евсевия не отличалось от учения Ария; в этих случаях мы имеем возможность выслушать голос, так, сказать двух свидетелей об учении Лукиана, двух учеников его¹³.

Вот что пишет Евсевий Павлину:

οὔτε δύο ἀγέννητα ἀκηκόαμεν, οὔτε ἓν εις δύο διῃρημένον, οὔτε σωματικὸν πεπονθὸς μεματήκαμεν ἢ πεπιστεύκαμεν – ἀλλ» ἕν μέν τὸ ἀγέννητον. ἓν δὲ τὸ ὑπ» αὐτοῦ ἀληθῶς. καὶ οὐκ ἐκ τῆς οὐσίας αὑτοῦ γεγονώς, καθόλου τῆς ἀγεννήτου μὴ μετέχον, ἠ ὢν ἐκ τῆς οὐσίας αὐτοῦ, ἀλλὰ γεγονὸς ὁλοσχερῶς ἔτεριν τῇ φύσει καὶ τῇ δυνάμει, πρὸς τέλειαν ὁμοιότητα διαθέσεως τε καὶ δυνάμεως τοῦ πεποιηκότως γενόμενον, οὗ τὴν ἀρχὴν οὐ λόγῳ μόνον ἀδιήγητον, ἀλλὰ και ἐννοίᾳ οὐκ ἀνθρώπων μόνον, ἀλλὰ καὶ τῶν ὑπὲρ ἀνθρώπους πάντων εἶναι ἀκατάληπτον πεπιστεύκαμεν, καὶ ταῦτα οὐχὶ λογισμοὺς ἑαυτῶν ὑποθέμενον. ἀλλ» ἀπὸ τῆς γραφῆς μεμαθηκότες λέγομεν κτιστὸν εἶναι καὶ θεμελιωτὸν καὶ γεννητὸν τῇ οὐσία, καὶ τῇ ἀναλλοιώτῳ καὶ ἀρρήτω φύσει, καὶ τῇ ὁμοιότητι τῇ προσ τὸν πεποιηκότα μεμαθήκαμεν ὡς αὐτὸς ὀ κύριος φύσιν· ὁ θεὸς ἔκτισε με ἀρχὴν ὁδῶν αυτου καὶ προ τοῦ αἰῶνος ἐθεμελίωσε με. πρὸ δὲ πάντων τῶν βουνῶν γεννᾶ με· εἰ δὲ εξ αὐτοῦ, τοῦτ» ἔστιν ἀπ» αὐτοῦ ἦν, ὡς ἂν μέρος αὐτοῦ, ἢ εξ ἀπορροίας τῆς οὐσίας, οὐκ ἂν ἔτι κτιστόν, οὐδὲ θεμελιωτὸν εἶναι ἐκὲγετο – τὸ γε ἐκ τοῦ ἀγεννήτον ὑπάρχων. κτιστὸν εἶναι ὑφ ἑτέρου ἢ ὑπ» αὐτοῦ ἢ θεμελιωτὸν οὐκ ἂν εἴη, ἐξ ἀρχῆς ἀγέννητον ὑπάρχων. εἰ δὲ τὸ γεννητὸν αὐτὸν λέγεσθαι ὑπόφασιν τινα παρέχει, ὡς ἂν ἐκ τῆς οὐσίας τῆς πατριτῆς αὐτὸν γεγονότα, καὶ ἔχειν ἐκ τούτου τὴν ταὐτότητα τῆς φύσεως, γινώσκομεν ὡς οὐ περὶ αὐτοῦ μόνου τὸ γεννιτὸν εἶναι φησιν ἡ γραφὴ, ἀλλὰ καὶ ἐπὶ τῶν ἀνομοίων αὑτῷ κατὰ πάντα τῇ φύσει καὶ γὲ ἐπ» ἀνθρώπων φησυν, υἱοὺς ἐγέννησα καὶ ὕψωσα αὐτοὶ δὲ μὲ ἠθέτησαν. και θεὸν τὸν γεννήσαντα σε ἐγκατέλιπτες, καὶ ἐν ἑτέροις φησὶ τὶς ἁ τετυκὼς βώλους δρόσου οὐ τὴν φύσιν ἐκ τῆς φύσεως διηγούμενος, ἀλλὰ τὴν ἐφ» ἑκάστου τῶν γενομένων ἐκ τοῦ βουλήματος αὐτοῦ γενεσιν. οὐδὲν γὰρ ἐστιν ἐκ τῆς οὐσίας αὐτοῦ, πάντα δὲ βουλήματα αὐτοῦ γενόμενα, ἕκαστον ὡς καὶ ἐγένετο ἐστιν ὁ μὴν γὲ θεός, τὰ δε, πρὸς ὁμοιότητα λόγῳ ὅμοια ἐσόμενα τὰ δὲ κατ» ἑκουσιασμὸν γενόμενα. τὰ δὲ πάντα δὶ αὐτοῦ ὑπὸ τοῦ θεοῦ γενόμενα πάντα δὲ ἐκ τοῦ θεοῦ.

Вот и всё догматическое содержание этого письма. B нем нет ни «ἐξ οὐκ ὄντων», ни ἦν ποτε ὅτε οὐκ ἦν, ни даже «πρὶν γεννηθήναι οὐκ ἦν», хотя в целом вся эта аргументация Евсевия такова, что с нею вполне согласен был и сам Арий. Вся полемика Евсевия направлена против учения о Сыне Божием как «нерожденном“ или рожденном из существа Отца. Доказывая это положение, Евсевий ссылается и на известные слова Притчей (8, 22), «Господь создал меня началом путей своих – и прежде века основал меня; прежде же всех холмов рождает меня»: если Сын произошел «из» Бога, или «от» Него, как часть Его, или как истечение сущности Его, то как же могло быть сказано о нем, что Он создан или основан? Существующее (получившее бытие) из нерожденного, не было не ни созданным, «ни основанным, будучи из начала нерожденным». Если же тот факт, что он называется также и рожденным дает некоторый повод говорить, что он произошел из существа Отца и имеет с ним тождество по природе, то мы ведь знаем, что писание и не об нем одном говорит, как о рожденном, но и о совершенно неподобных Ему во всем, как напр. о людях («Сыны родих и возвысих; тии же отвергошася Мене»: «Бога родившаго Тебя, ты основал») и даже о каплях росы, указывая этим не природу от природы, но происхождение из воли Его, ἐκ τοῦ βουλήματος αὐτοῦ. ибо ничего не произошло из существа Его, все же происшедшее по воле его существует так, как и произошло: Он Бог: все же остальное произошло от Бога чрез Слово: πάντα δε ἐκ θεοῦ заключает свою аргументацию Евсевий.

Но на вопрос, из чего именно родилось Слово. Евсевий не дает прямого ответа, не говорит, как Арий ἐξ οὐκ ὄντων: и даже к выводу, что Оно рождено, как и все прочее «из воли» Отца подходит с осторожностью.

Лихтенштейн¹⁴ говорит правда, что в этом ἐκ τοῦ βουλήματος высказывается ясно точка зрения Ария, ибо и он свое ἐξ οὐκ ὄντων обосновывал тем, что Сын οὐδὲ μέρος θεοῦ, οὐδὲ ἐξ ὑποκειμένου τινός.

Но в данном случае, с точки зрения вопроса о Лукиане, важно уже то одно, что Евсевий не высказывается ясно в том смысле, что Сын родился «из ничего», ἐξ οὐκ ὄντων. – Рожденным «из воли» Отца признавал Сына и Ориген, который прямо полемизировал с признающими, что было время, когда не было Сына, и у которого это учение о рождении из воли Отца, мало разнится от учения о рождении из существа Отца, хотя по букве и сам Ориген относился к этому учению полемически по основаниям совершенно аналогичным с теми, по которым отвергали его и Евсевий никомидийский и сам Арий.

Образ происхождения Сына, его αρχή, Евсевий, как и св. Ириней, Ориген, св. Александр, Евсевий кесарийский и все омии, признает не только невыразимым словом, но и непонятным для мысли, не только человеческой, но и вышечеловеческой, а самого Сына, хотя и совершенно иным по природе и силе, чем Отец, и даже не учавствующим в его природе, однако совершенно подобным сотворившему Его и по природе и по силе.

На вопрос же о времени рождения Сына Евсевий не дает здесь совершенно никакого ответа. Что он совершенно согласен был в этом случае с Арием, доказывает отрывок из его письма к Арию приводимый Афанасием В.¹⁵

ὁ – ἀπὸ τῆς Νικομηδείας Ευσέβιος... ἔγραφεν Ἀρείῳ. καλός φρονῶν εὔχου πάντας οὕτως φρονεῖν. παντί  γὰρ δῆλον ἐστιν ὅτι το πεποιημένον οὐκ ἦν – πρὶν γενέσθαι, τὸ γενόμενον δὲ ἀρχὴν ἔχει το εἷναι.

Но интересно, что и в этом письме, он приводит это положение не без доказательств, ссылается на то самоочевидное в его глазах положение, что «происшедшее должно иметь начало бытия». Следовательно, и положение οὐκ ἦν πρὶν γενέσθαι не было для Евсевия тезисом, освященным преданием, и потому он едвали совершенно случайно умалчивает о нем в письме к Павлину.

Если бы положения: «ἦν ποτὲ ὅτε οὐκ ἦν» (=«πρὶν γενέσθαι οὐκ ἦν») и «ἐξ οὐκ ὄντων» принадлежали самому Лукиану, то Евсевий никомидийский высказался бы ясно в этом смысле и в своем письме к Павлину.

Следовательно, термины эти принадлежат не Лукиану, а самому Арию.

Вывод этот косвенно подтверждает и письмо самого Ария к «солукианисту» Евсевию. Александрийский пресвитер не умалчивает здесь ни «πρὶν γεννηθη οὐκ ἦν», то об «ἐξ οὐκ ὄντων», но эти положения и у него являются только как вывод из того основного положения, что Сын не есть нерожденный или что тоже в глазах Ария – безначальный, ни часть нерожденного, ни произошел из какого-либо материала¹⁶.

Если бы эти выражения употреблял уже Лукиан, то Арий едва ли умолчал бы об этом в письме к своему «солукианисту» Евсевию.

Таким образом два письма двух лукианистов дают нам полное научное право заключать, что мученик Лукиан в своем учении о Сыне Божием не сделал сам тех крайних выводов из своего учения, какие сделал потом Арий, не дошел до открытого признания, что Сын Божий рожден во времени из ничего и не существовал до своего рождения.

До какой степени важен для суждения о православии Лукиана тот вывод, что он не употреблял, говоря о рождении Сына Божия, выражения ἐξ οὐκ ὄντων, показывает тот факт, что рожденным во времени, пред творением мира, признавали Слово Божие и все апологеты, не исключая ни Афиногора, ни Тертулиана, но так как рождению Сына, как Слова произнесенного, λόγος προφορικός, по их учению предшествовало существование его, как Слова внутреннего, Λόγος ενδιάθετος, то учение их было православно в основе: Сын Божий являлся у них действительным, природным Сыном Отца, Существом необходимо предполагаемым самим бытием Бога Отца, как его Слово и Премудрость: и только непоследовательность, недостаток спекуляции и зависимость от ходячих философских представлений, не позволяли им дойти до признания, что их учение о двояком Слове вносит момент конечности в самое бытие Бога и что признавая Сына Божия природным Сыном Отца, Его Словом и Премудростию: они должны бы, оставаясь последовательными, и самое рождение Его признать актом столь же вечным, как и самое бытие Бога Отца¹⁷.

Не высказываясь ясно в том смысле, что Слово Божие произошло из ничего, как и все остальные творения, Лукиан, каковы бы ни были недостатки его догматической системы, оставался на почве церковного учения и потому не может считаться «Арием до Ария».

Каким образом лукианисты дошли до признания Сына, происшедшим из ничего, объяснить не трудно. По всей вероятности, полемика Евсевия Никомидийского против учения о рождении из существа заимствована им у Лукиана, а этим последним у Оригена: учение св. Александра александрийского само по себе не подавало никакого повода к такой полемике. Но это выражение отвергал Ориген, и Лукиан в полемике против него мог пойти несколько дальше Оригена. Но раз Сын Божий не из существа Отца и не εξ υποκείμενου τινός, то откуда же? Сам Лукиан очевидно не давал ясного ответа на этот вопрос, ссылаясь на непостижимость рождения Сына. Но Арий поставил вопрос ребром и решил его: из ничего ἐξ οὐκ ὄντων.

Для освещения вопроса о том, как учил Лукиан об отношении рождения Сына ко времени имеет интерес следующее место в письме ариан к Александру:

Καὶ ὁ μὲν Θεὸς αἴτιος τῶν πάντων τιγχάνων, ἔστιν ἄναρχος μονώτατος. Ὁ δὲ Υἱός, ἀχρόνως γεννηθεὶς ὑπὸ τοῦ πατρός. καὶ πρὸ αἰώνων κτισθείς καὶ θεριελωθεὶς, οὐκ ἦν πρὸ τοῦ πατρός ὑπέστη. Οὐδὲ γὰρ ἐστιν ἀίδιος, ἤ συναΐδως, ἢ συναγέννητος τῷ πατρὶ οὐδὲ ἄμα τῷ εἶναι ἔχει.

Итак, Сын родился от Отца вне времени, ἀχρόνως, и прежде всех веков, и однако он не вечен и не совечен Отцу и не существовал до рождения! След., понятия людей 3 – 4 в.в. о временном и вечном далеко не совпадали с нашими: и «прежде всех веков“ и даже раньше времени, в безвременном состоянии, ἀχρόνως, для них все таки мыслилось какое-то время. И вот в этом то «вышевременном» времени, по Арию родился Сын Божий. Но с другой стороны ἀίδιος, для него означало тоже, что ἀχρόνως: он не мог представить себе вечного рождения, и в этом решительно расходился с Оригеном. След., выражение лукиановского символа «πρὸ των αἰώνων» – допуская что символ этот в основе лукиановский – нисколько не противоречит предположению, что Лукиан представлял себе рождение Сына актом временным, и может быть даже высказывался в этом смысле пред своими учениками. Но с другой стороны отмеченное вербальное противоречие в письме ариан к Александру допускает и такое объяснение: сам Лукиан учил (как и Ориген) о рождении Сына не только предвечном, но и довременном (ἀχρόνως) в строжайшем смысле этого слова. Но так как Лукиан, при этом, как и Ориген называл Сына творением, κτήσμα, прежде век основанным в начало путей Отца, след. рожденном или созданном для творения мира; и особенно настаивал на том, что только один Отец есть нерожденный и безначальный, то Арий, для которого ἀίδιος было синонимом С ἀγέννητος и ἄναρχος, сделал отсюда вывод, что след. и Сын, хотя и рожденный прежде веков и времени, все таки родился в какое-то особое время и не существовал до рождения.

Из письма Евсевия к Павлину видно что Лукиан обращал особенное внимание на слова Притч.8, 2: «Господь созда мя» и пр... может быть потому, что видел в них особенно сильное орудие в борьбе с савеллианством. И, может быть, подобно Дионисию александрийскому, комментируя это место заходил дальше, чем следовало, в сравнении Сына Божия с «прочими тварями». Низлишне напомнить, что и в символе Лукиана Сын Божий называется «перворожденным всея твари», πρωτότοκον πάσης κτίσεως. А из учения о Сыне Божием, как твари, следовал конечно тот логический вывод, что Он произошел во времени и из ничего. Сам Лукиан такого вывода не сделал, но Арий и другие ученики его сделали его, оставаясь «лукианистами», видя в себе не творцов совершенно новой догматической системы, а совершенно верных учеников Лукиана, лишь сказавших ясно то, что, предполагается, сказал бы, если бы нашел нужным, и сам учитель.

Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что Евсевий никомидийский приводит в своем письме то самое место из книги пророка Исаии (I, 2), какое, по словам Александра александрийского, приводили ариане, в доказательство изменяемости Сына в нравственном отношении, хотя приводил и не с той целью, как эти ариане. Можно, след., думать, что и это место приводил уже сам Лукиан. И так как ариане приводили это место для доказательства такого пункта своей доктрины, в котором их система соприкасается с системой Павла самосатского, то разумеется само собою напрашивается предположение, что и сам Лукиан приводил эти слова с той же целью, как и ариане, следовательно, и он признавал Сына Божия изменяемым по природе. – Но, спрашивается, почему же в таком случае, Евсевий никомидийский приводит эти слова совсем с другой целью, доказывая ими только то, что название «Сын» не доказывает, что Сын Божий родился из Самого Существа Бога Отца? И почему оба лукианиста, и Евсевий, и сам Арий в письмах к Евсевию и Александру, равно как и символ Лукиана, называют Сына Божия неизменяемым ἄτρεπτος καὶ ἀναλλοίςτος? – Нельзя также оспаривать и того, что раз учение Лукиана было гораздо более возвышенно, чем учение Ария, то он едва ли мог признать Сына Божия изменяемым нравственно.

В виду этого позволяли себе выставить такую гипотезу: цитату из Ис.I, 2 и Евсевий никомидийский и ариане у Александра в Ἡφίλαρχος взяли у Лукиана. Но первый взял его из позднейших сочинений Лукиана, писанных им по примирении с церковью; последние из раннейших, написанных тогда, когда Лукиан находился вне церковного общения и был последователем Павла самосатского. Как ученик Павла, Лукиан пользовался этим текстом для доказательства, нравственной изменяемости Христа, как человека, в котором только обитало Слово. Но соединившись с церковью и признав Христа за первую и совершеннейшую тварь, за второго Бога, Лукиан перестал считать его изменяемым: и знакомым ему текстом из Исаии стал пользоваться для другой цели. Что ариане могли пользоваться и теми сочинениями Лукиана, которые он писал еще как ученик Павла самосатского, пожалуй, даже и вовсе не замечая в них ереси, доказывает хотя бы известная история с творениями Аполлинария Лаодикийского.

Возможно также (и даже и очень вероятно), что переход Лукиана от Павла самосатского к церкви был постепенный, и относительно некоторых его сочинений (писем) очень трудно было решить, написаны ли они Лукианом – схизматиком или Лукианом – пресвитером антиохийским. Может быть, из одного из таких, написанных в переходном состоянии, сочинений Лукиана ариане и заимствовали учение о нравственной изменяемости Сына Божия с ссылкой на Ис.I, 2.

Изложенная гипотеза – как ни рискованна может показаться она на первый взгляд – представляется мне весьма правдоподобной, потому что она, кажется, дает возможность наилучшим образом объяснить колебание Ария и его последователей в вопросе о том, нужно ли признавать Сына Божия изменяемым или неизменяемым. В догматической системе вполне оригинальной, такое колебание было совершенно непонятно. Не вполне понятно это и в том случае, если предположить, что Арий и его союзники лукианисты пользовались лишь теми сочинениями Лукиана, в которых его учение излагалось им уже в окончательной форме. Но это колебание вполне понятно, как отражение двух различных стадий развития догматической системы Лукиана: учение о Сыне Божием, как изменяемом, принадлежит Лукиану, как ученику Павла самосатского; Лукиан же православный пресвитер антиохийский считал его неизменяемым и непреложным.

Становится теперь понятным и отношение к Лукиану омиусиан, и тот факт, что приписываемый ему символ – 2-я антиохийская форма отличается столь возвышенным содержанием. Если бы учение Лукиана было чистым арианством, то омиусиане – решительные противники аномийства – не стали бы именно на него ссылаться как на свой авторитет, и 2-я антиохийская формула не только не могла бы принадлежать ему, но и не была бы ему приписана.

Письма двух лукианистов дают, кажется, возможность высказаться определеннее и по вопросу о том, действительно ли 2-я антиохийская формула – и в какой мере – принадлежит Лукиану¹⁸.

Выше уже отмечены некоторые точки соприкосновения этого символа с письмами лукианистов:

1. πρὸ τῶν αἰώνων cf. Arii ad. Euseb: πρὸ χρόνων και πρὸ αἰώνων ad. Alex. πρὸ χρόνων αἰωνίων δι» οὖ καὶ τοὺς αἰῶνας καὶ τὰ ὅλα πεποίησας – πρὸ χρόνων και πρὸ αἰώνων κτισθέντα – ἀχρόνως γεννηθείς – καὶ πρὸ αἰώνων κτισθεὶς καὶ θεμελιωθείς. – Euseb. ad. Paulin (в цитате из Притч. 8, 23): πρὸ τοῦ αἰῶνος ἐθεμελίωσε με. – Из письма Евсевия к Павлину видно, что выражение πρὸ τῶν αἰώνων заимствовано из Притч. 8, 23 – из классического библейского текста ариан. Конечно, оттуда взял его и сам Лукиан.

2. ἄτρεπτον τε καὶ ἀναλλοίωτον cf. Arii ad. Euseb. ἀναλλοίωτον ad. Alex. ἄτρεπτον καὶ ἀναλλοιωτον Euseb. τῇ ἀναλλοιώτῳ – φύσει.

3. πρωτοτόκον πάσης κτίσεως (Кол.I, 15). На это выражение ап. Павла ни Арий и Евсевий не ссылается в своих письмах. Но и оно бесспорно лежит в основе их воззрений на Сына Божия, как на тварь.

4. Но особенно интересны слова в заключительной части приписке к символу Лукиана (аналогичной с никейским анафематизмом), во 2-м анафематизме: Καὶ εἲ τις λέγει τον Υἱὸν κτίσμα ὡς ἓν τῶν κτισμάτων. ἢ γέννημα ὡς ἓν τῶν γεννημάτων, ἢ ποίημα ὡς ἒν τῶν ποιημάτων – ἀνάθεμα ἔστω. Сравн. Arii ep. ad Alex. – κτίσμα τοῦ Θεοῦ τέλειον, ἄλλ» οὐχ» ὡς ἓν τῶν κτισμάτων γέννηρια, ἀλλ’ οὐχ’ ὡς ἔν τῶν γεννημάτων.– В особенности интересно это буквальное совпадение лукиановского символа с посланием Ἡ πίστις ἡμῶν, если признать вместе с Швартцем, что исповедание веры в этом послании составлено на вифинском соборе, след. может считаться духовною собственностью не одного Ария, но и Евсевия никомидийского, Феогния никейского и Мария халкидонского, след. целой группой виднейших лукианистов.

Правда, по исследованию известного специалиста в вопросе о символах Каспари, заключительная часть 2-й антиохийской формулы, начиная со слов ταύτην οὖκ ἔχοντες τὴν πίστιν, прибавлена на самом антиохийском соборе 341 года и не может, как текст, принадлежать Лукиану. Но, так как, и относительно главной части символа далеко не бесспорно, что он представляет собою совершенно буквальное воспроизведение исповедания веры, составленного самим Лукианом, то нет ничего невозможного и в том, что отцы антиохийского собора приведенное место заимствовали у Лукиана. Это тем более вероятно, что не могли же отцы антиохийского собора 341 года заимствовать это выражение из письма Ария к Александру. Правда письмо это, как доказал В. Н. Самуилов, впоследствии получило значение авторитетного догматического памятника в глазах омийской партии. Но в 341 году омии еще не выделились как особая партия из ряда других антиникейцев, и на соборе ἐν τοῖς ἐγκαινίοις большинство несомненно составляли правые оригенисты, для которых учение Ария было совершенно неприемлемо и в том виде, как оно излагается в письме к Александру. И сами авторы 2-й антиохийской формулы в 1 анафематизме стараются отклонить от себя всякое подозрение относительно того, что они признают существование какого-то времени до рождения Сына. Καὶ εἲ τις παρὰ τὴν ὑγιῆ τῶν γραφῶν πίστιν διδάσκει λέγων ἢ χρόνον, ἣ καιρόν, ἢ αἰῶνα, ἢ εἶναι ἢ γεγονέναι, πρὸ τοῦ γεννηθῆναι τον Υἱὸν ἀ. ἑ. В послании Ή πίστις прямо сказано, что Сын не существовал до рождения, οὖκ ἦν πρὶν τοῦ γεννηθῆναι, и не совечен Отцу. – Поэтому я склонен думать, что выражение κτισμα ἄλλ» οὐχ ὡς ἓν τῶν κτισμάτων, γέννημα, ἄλλ» οὐχ» ὡς ἓν τῶν γεννημάτων, и самим Арием заимствовано у Лукиана.

(Может быть, неизлишне указать и на то, что эта фраза в символе Лукиана несколько полнее, чем у Ария, у которого нет ничего соответствующего словам символа: ποίημα, ἀλλ» οὐχ ὡς ἒν τῶν ποιημάτων).

5. В символе Лукиана Сын Божий называется «неразличным образом» «божества, существа, совета, силы, и славы Отца». У Ария нет параллелей к этому.

Можно разве лишь указать параллель к слову δόξης в ер. ad. Alex, καὶ τὸ ζῇν καὶ τὸ εἶναι παρὰ τοῦ πατρὸς εἰληφότα, καὶ τἀς δόξας συνυποστήσαντος αὐτῷ τοῦ πατρός – παρὰ τοῦ Θεοῦ τὸ εἶναι ἔχει καὶ τὸ ξῆν; Здесь слово δόξα могло быть взято у Лукиана: но смысл его употребления совершенно иной у Лукиана и Ария.

Но Евсевий никомидийский говорит о «совершенном подобии расположения и силы Отца и Сына». Разница между символом Лукиана и Евсевием в этом отношении, конечно, неоспорима. Символ Лукиана есть документ совершенно омиусианский по своему смыслу, письмо Евсевия только омийский. Но кажется естественнее думать, что Евсевий сделал здесь уклон влево от учения Лукиана, чем что отцы антиохийского собора 341 года уклонились вправо, или даже заимствовали это выражение не у Лукиана.

Таким образом, сличение 2-й антиохийской формулы с письмами двух лукианистов подтверждает показание омиусиан, что эта формула по содержанию и до известной степени и по фразе принадлежит мученику Лукиану. Это подтверждает и общий характер символа: обилие в нем терминов, заимствованных из священного писания, как «Слово живое, Премудрость живая, Свет истинный, Путь, Истина, Воскресение, Пастырь, Дверь». В пресвитере Лукиане, много потрудившемся для установки греческого текста Св. Писания, основателе той богословско-экзегетической школы, которая в противовес аллегоризму алексайдрийцев, выдвигала на первый план буквальный смысл Писания, естественно ожидать особенной любви к библейским выражениям. Не даром и в 4 веке лукианисты и их союзники в борьбе с никейским символом с особенною настойчивостью указывают на то, что в него внесены не библейские выражения, и в свои собственные вероизложения, чтобы показать их согласие с Св. Писанием, прямо вносят выражение κατὰ τὰς γραφὰς .

Следовательно, для реконструкции учения Лукиана, мы смело можем, подле писем Евсевия никомидийского и Ария, пользоваться и «символом Лукиана» – 2-й антиохийской формулой.

В каком же виде представляется учение Лукиана о Св. Троице по этим источникам?

Существует один только нерожденный и безначальный Бог Отец, Вседержитель, Творец всего и Промыслитель, из Которого все, Единый Истинный Бог, Единый имеющий бессмертие, Единый Премудрый, Единый Благий, неизменный и непреложный, Бог закона и пророков и Нового завета, Он прежде всех веков родил Сына своего, Единородного Бога, чрез которого создал и века и все, Бога от Бога, Совершенного из Совершенного, Единого из Единого, Слово живое, живую Премудрость, Свет истинный, Путь, Истину, Воскресение, Пастырь, Дверь, родил его не призрачно, а по истине, не из существа Своего, а по своей воле, неизменного и непреложного, неразличный образ Божества, существа, совета силы и славы Отца, совершенно подобного Ему, перворожденного всей твари, творение Божие совершенное, но не как одно из творений, рождение, но не как одно из рождений, сущее в начале к Богу Бога Слова (θεόν Λόγον не τὸν Θεὸν Λόγον), а в последние дни сшедшего свыше и родившегося от Девы по писаниям и сделавшегося человеком, посредником между Богом и людьми, апостола веры нашей, и начальника жизни, как он говорит, что «снидох с небесе не да творю волю Мою, но волю пославшаго Мя Отца» (Иоан. 6, 38), страдавшего за нас, воскресшего в третий день и восшедшего на небеса и седящего одесную Отца, и паки грядущего с славою и силою судить живых и мертвых и в Духа Святого, даваемого верующим в утешение, освящение и совершение, как Сам Господь сказал: Мф. 28, 29, где именно Отец и Сын и Дух Св. означают присущую каждому ипостась, порядок и славу так, что они – три по ипостаси, но едино по согласию.

Совершенно бесспорно, что в таком виде учение Лукиана представляется гораздо более близким к учению Оригена, чем к учению Ария или даже Евсевия никомидийского. Сродство лукиановского символа с оригенизмом заметил и А. А. Спасский. Он говорит (стр. 324): «На самом деле традиционный авторитет второй формулы возвышался дальше Лукиана. В тексте ее встречаются выражения Оригена и целые обороты, буквально взятые из знаменитого символа Григория Чудотворца». Но так как Григорий Чудотворец был учеником самого Оригена, то и места общие в символах Григория и Лукиана, вероятно, нужно отнести на счет Оригена. – А. А. Спассий, судя по стр. 173–176. (176: «система Ария была самобытна и оригинальна» за исключением зависимости ее от учения Павла Самосатского стр. 175) не допускает никакой связи между чистым арианством и оригенизмом. Но, по-моему, если в чем прав Гарнак, так это в том, что и в основе арианства через посредство лукианизма лежит тот же оригенизм. Зависимость от Оригена ясна не только в символе Лукиана, но напр. и в послании Ἡ πίστις ἡμῶν: выражение: μόνον ἀληθινόν, μόνον ἀθανασίαν ἔχοντα, μόνον ἀγαθόν бесспорно взято здесь посредственно или непосредственно у Оригена. Вот почему я принимаю эти выражения за лукиановские. Позволю себе напомнить, что переход Лукиана из общества Павла Самосатского в церковь совершился в такую эпоху, когда был бесспорно ἐν ἀξιολογωτάτοις Ὠριγένης, как не только самый выдающийся, но и почти единственный церковный богослов на Востоке, написавший первый и даже потом не повторявшийся, хотя и далеко не во всем строго церковный, опыт системы христианского вероучения, и огромное количество экзегетических трудов. Мыслимо ли, чтобы влияние Оригена совершенно не коснулось Лукиана и по переходе его в церковь? – Лукиан, сам человек ученый и продолжатель трудов Оригена по критике текста Св. Писания, не мог не ценить Оригена, как величайшего христианского ученого, и необходимо должен был ознакомиться с его трудами. И так как учение Оригена о св. Троице до 325 года, по видимому, не вызывало на востоке никаких сомнений и признавалось едва ли не самым чистым выражением церковного учения, то перейдя в церковь, Лукиан даже необходимо должен был ознакомиться с «богословием» Оригена. Поэтому, я не вижу ни малейших оснований сомневаться в том, что оригенистические элементы в символе Лукиана могут принадлежать самому Лукиану.

Система Лукиана, есть, по-моему, система Оригена, но изложенная в том виде, в каком она доступна была пониманию Лукиана, как аристотелика, и вместе с тем первый шаг влево от Оригена. Как для аристотелика, человека с сухим рассудочным мышлением, для Лукиана едва ли понятно было возвышенное, но и утонченное оригеновское учение о Боге, как существе настолько абстрактном, что к Нему едва ли приложимо даже название «существо» οὐσία; как о безусловноедином и простом, как δύναμις в смысле потенции, и о Сыне, как его энергии, как Его вечном Слове и Премудрости, рождающейся от Отца вне времени и постоянно. Приводя оригеновские термины в роде Λόγος ζῶν, σοφία ζῶσα, φῶς, εἰκών, Лукиан влагал в них вероятно несколько иное содержание. Его πρὸ τῶν αἰώνων далеко не точно соответствует оригиновскому ἀεί. Возможно, что тут сказался не один недостаток спекуляции, но и полемическое отношение к оригенову учению о вечном творении мира. До открытого признания Сына Божия происшедшим во времени Лукиан, однако, не дошел. Но за то он особенно настаивал на том, что Сын есть творение, хотя и не как одно из творений, и что он произошел не из существа Отца, и что рождением его происхождение можно назвать лишь в переносном смысле.

Ἐκ τῆς οὐσίας отвергал и Ориген, и у него встречается слово κτίσμια в приложении к Сыну. Однако его собственное учение о рождении Сына из воли Отца весьма близко подходит к учению о рождении из существа Отца. Рожденным из воли Отца ἐκ τοῦ βουλήματος признавал Сына, и Лукиан и называл его образом сущности Отца; но, по видимому, полемика с ἐκ τῆς οὐσίας у него имела более решительный смысл. Κτίσμα и Ποίημα Лукиан по видимому употреблял чаще Оригена. И конечно оригеновские: Αὐτολόγος, Αὐτοσοφία, Αὐτοαλήθεια, Αὐτοδικαιοσύωη гораздо возвышеннее, чем лукиановские Λόγος ζῶν, σοφία ζῶσα, Αλήθεια. – И, однако, нельзя, кажется, указать ни одного пункта, где Лукиан в учении о Сыне Божием делал бы решительный уклон влево от Оригена. Раз он не дошел до открытого и совершенно сознательного признания, что Сын Божий родился во времени и из ничего, то он был в учении о Сыне Божием только оригенистом sui generis, а не Арием до Ария.