Жизнеописание почившего о Господе старца Даниила, уроженца Смирны и устроителя каливы в честь преподобных отцов, на Святой Горе подвизавшихся, что погребен в Катунаках († 1929)

Одним из самых почитаемых и замечательных представителей афонского монашества начала XX века был старец Даниил Катунакский.

Уроженец крупнейшего малоазийского города Смирны¹, будущий старец Даниил появился на свет в 1846 году в благочестивой и многочадной семье, был самым младшим ребенком и в Святом Крещении получил имя Димитриос. Его отец, Стаматиос Димитриадис, происходил из селения Ксирохорион на острове Эвбея, мать, урожденная Геннадопуду,– из города Магнисии в Малой Азии. Кроме Димитриоса у супругов было еще два сына, Георгиос и Константинос, и три дочери, Екатерина, Анна и Параскева.

Добрая отрасль боголюбивой четы, отрок Димитриос, как и остальные дети, возрастал в постоянном памятовании о Боге и поучении в заповедях Его. Наделенный от Бога острым и гибким умом, твердой памятью и еще более твердой волей, он преуспевал в учении и позже, став воспитанником Евангелической школы² у себя в городе, неизменно первенствовал среди товарищей.

Помимо замечательных способностей, Димитриоса отличали редкая доброта и благожелательность. Однажды, когда ему было около пятнадцати лет, отец сказал при нем за семейным обедом: «Сколько на свете сирот и нищих, кому нечего есть, а мы вот пируем!». Эти слова пронзили сердце юноши как меч, и с той поры он всегда старался чем мог пособить нищим и убогим.

Проживая в Смирне, Димитриос духовно сроднился с двумя рабами Божиими, старшими по возрасту. То были его тезка Димитриос и Анастасис. Мыловар по профессии, господин Анастасис всегда держался правила: «Очисти не только лицо, но и душу от беззакония!». Кроме мыла, посетителям небольшой его лавки предлагались всевозможные предметы благочестивого обихода: духовные книги, свечи, ладан и даже канат, прикреплявшийся к потолку, для тех, кто пожелал бы при совершении бдений на дому подражать древним подвижникам. Лицо Анастасиса светилось благодатью. Он возложил на себя заботу о духовном воспитании молодежи и, собрав кружок юношей, наставлял их в истинно православном духе. Вместе они часто собирались в часовне, где упражнялись в чтении святых отцов, пели утреню или канон Божией Матери.

В эти благословенные часы душа боголюбца Димитриоса упивалась неземной и дотоле неведомой радостью, а сердце, подобно сердцам учеников, шедших с Господом после Его Воскресения в Эммаус, горело любовью. Столь же глубоко переживал он и воскресное песнопение, которое сам нередко исполнял: «Пустынным непрестанное Божественное желание бывает, мира сущим суетнаго кроме»³.

Разглядев в юноше желание мистического единения с Христом, Анастасис дал ему изучать «Добротолюбие». Во множестве его страниц, подготовленных трудами и попечением святых Макария Коринфского и Никодима Святогорца, боголюбивая душа Димитриоса обрела «книгу – клеть очищения, ума ограждение, таинственное научение умной молитве; книгу – пример знания деятельного, неложный путеводитель к созерцанию, рай отцов, цепь златую добродетелей; книгу – частое с Иисусом собеседование, призывающую благодать трубу и, вкратце сказать, само орудие обожения, вещь, что всякой иной безмерно вожделеннее»⁴. Сей «вещью, что всякой иной безмерно вожделеннее», многомудрый старец каждодневно услаждался всю последующую жизнь, а речения отцов оставались для него, по слову Псалмопевца, паче меда и сота⁵.

Изучение «Добротолюбия» было столь «постоянно и разумно»⁶, что через короткое время (чему способствовала, несомненно, и исключительная его память) Димитриос знал все прочитанные тексты наизусть или, по крайней мере, так, что пересказывал со всеми оттенками смысла и характерными особенностями древнего языка, и всегда мог определить, откуда они взяты.

При посещении с друзьями какого-нибудь отдаленного монастыря в его пламенеющей по Богу душе непрестанно звучали слова апостола Петра: Господи! Хорошо нам здесь быть!⁷ . А господин Анастасис (которого многие называли «святой мыловар») говаривал, бывало, с нескрываемым томлением: «Вот бы достичь вам и вертограда Пресвятой Владычицы!.. Вот бы повидать вам Святую Гору, красоту и святость тамошнюю!..».

Святая Гора Афон сделалась для боголюбивого Димитриоса землей обетованной, новым Иерусалимом. Желание выйти из мира, стать странником и пришельцем ради Господа, укреплялось в нем непрестанно. Вдохновляемый писаниями преподобных Иоанна Лествичника и Исаака Сирина, восемнадцатилетний юноша – будущий старец и плодовитейший духовный писатель Даниил – создал первый свой труд «Об отвержении мира». Благодаря «Лествице» он знал: «Когда хотим выйти из Египта и бежать от фараона, то и мы имеем необходимую нужду в некоем Моисее, то есть ходатае к Богу и по Боге, который, стоя посреди деяния и видения, воздевал бы за нас руки к Богу, чтобы наставляемые им перешли море грехов и победили Амалика страстей» (Слово 1, 7)⁸. И Бог исполнил желание его сердца, послав наставника. В Смирне, на подворье Хилендарского монастыря, находился тогда духовник-святогорец, которому он открыл не только свои согрешения, но и сокровенное влечение к иночеству. Оценив пламенное желание, зрелость мысли, глубину внутренней жизни и, несмотря на юный возраст, аскетическую настроенность Димитриоса, духовно просвещенный муж усмотрел здесь несомненное призвание. «Чадо! – сказал он ему.– Много благочестивых юношей довелось мне исповедовать в вашем городе, но лишь в тебе замечаю призвание Божие к жизни равноангельной. Есть явное соизволение Пресвятой Госпожи Богородицы на то, чтобы быть тебе монахом Ее вертограда».

Димитриос летел домой как на крыльях. «Усладил мя еси любовию, Христе, и изменил мя еси Божественным Твоим рачением»⁹. Желает и скончавается душа моя во дворы Господни... Когда прииду и явлюся Лицу Божию?¹⁰ – шептал он дорогой.

Будь это возможно, он бежал бы и завтра. Не попусту ли прожит день, не отданный Богу? И разве властен человек в завтрашнем своем дне? С радостями и усладами мира ничто его не связывает, а в уме звучат слова преподобного Иоанна Лествичника: «Всего отвергнутся, все презрят, всему посмеются стремящиеся угодить Господу»¹¹ . Вместе с тем у него не было и мысли действовать без благословения духовника.

Но Богу угодно было с первых шагов научить Димитриоса отсечению собственной воли – вседневному занятию подвизающихся иноков. Внезапно умер Стаматиос Димитриадис, что для большого семейства его означало, помимо прочего, неминуемую нужду. Опечаленный юноша пребывал в растерянности. «Потерпи немного, чадо,– сказал духовник,– и Бог откроет Свою волю». Так пришлось любителю безмолвия и искателю монашества заняться торговлей и помогать осиротевшим матери и сестрам. Но труды эти не могли, конечно, заполнить его душу. Как прежде, прилежал он молитве, пощению и всем аскетическим упражнениям, какие дозволялись опытным духовником. По-видимому, то был замысел Божий о нем: до поры оставаться в миру для испытания собственной ревности, а вместе с тем и для духовной поддержки других юношей, которые тянулись к Димитриосу и пользовались его наставлениями, ибо он от души желал видеть их проводящими жизнь во Христе.

Между тем прежнее желание монашества сделалось неодолимой тягой. И трепет внушали слова преподобного Иоанна Лествичника: «Если бы земной царь позвал нас и пожелал бы нас поставить в служение пред лицем своим, мы не стали бы медлить, не извинялись бы, но, оставив все, усердно поспешили бы к нему. Будем же внимать себе, чтобы, когда Царь царствующих и Господь господствующих и Бог богов зовет нас к небесному сему чину, не отказаться по лености и малодушию, и на великом суде Его не быть безответными»¹² .

После совета с духовником, известным высотой жизни, Димитриос принял бесповоротное решение оставить мир. Сговорившись с другим юным ревнителем монашества, Хаджиянисом из Пелопоннеса, он тайком покинул дом. Вдвоем обошли они почти все пелопоннесские монастыри. Самое глубокое впечатление осталось у Димитриоса от двух знаменитых обителей – Великой Пещеры и Святой Лавры, где он встретил благоговейных и любвеобильных иноков, снабдивших паломника драгоценными советами и напутствиями.

Из Пелопоннеса он отплыл на остров Идра, где провел месяц в процветавшей тогда обители в честь святого пророка Илии. Место это слыло бесплодным, а обитель – скудной благами земными, но богатой любовью и добродетелями. Именно здесь искатель монашества из Смирны уразумел на деле, что означают слова Апостола: мы ничего не имеем, но всем обладаем.¹³

Но сердце не получило извещения остаться здесь. И Димитриос отправился на поклонение иконе Божией Матери Мегалохара ¹⁴, хранящейся в женском монастыре Кехровунй на острове Тинос. Много лет спустя он стал духовным наставником этой благословенной обители и присылал игумении ее слова утешения и совета.

У юного боголюбца было и другое заветное желание – посетить известного своей святостью старца Арсения Паросского¹⁵и принять от него благословение. Попав же на Парос, он убедился, что добродетель сего мужа превосходит молву о нем. Его просветленный лик, ясный взор, простота, смирение и любовь покоряли всех имеющих очи видеть и уши слышать¹⁶. Димитриос часто исповедовался отцу Арсению и беседовал с ним о монашеской жизни. Распознав в молодом человеке призвание к жизни совершеннейшей, светлый старец не захотел, однако, удержать его при себе. Он помолился, чтобы Господь явил Свою волю и, просвещенный свыше, посоветовал Димитриосу отправиться в знаменитую Свято-Пантелеимонову обитель, пророчески известив напоследок, что ему суждено окончить жизнь у подножия Святой Горы. Средипрочего Димитриос спросил старца, какого он мнения об Апостолосе Макракисе¹⁷. Преподобный ответил: «Макракис – древо многолиственное, но бесплодное, с последствиями непредсказуемыми».

Прибыв с Пароса на Икарию, Димитриос и здесь обрел честных отцов, общение с которыми – особенно с сиявшим добродетелью иеромонахом Иосифом – принесло ему немалую духовную пользу. Напутствуемый их молитвами и благословениями, он ступил на корабль, чтобы отплыть к Святой Горе. Но ветер был неблагоприятный, и после целых суток мучений судно пришвартовалось в порту Смирны. Сойдя на берег, Димитриос тут же встретил своего духовного друга и тезку. Будущий инок не хотел заходить в родительский дом из опасения, как бы противник-диавол не уловил его в свои сети. Ведь отсюда он и бежал, чтобы последовать Христу «невозвратным помыслом»¹⁸! Но друг успокоил его: «Твоя мать – святая. Она не возроптала на призвавшего тебя Бога, но усмотрела в этом призвании, как и подобало, великую себе честь. Лишь одно причинило ей скорбь: что ты, самый младший, ушел не простясь и не получив напутственной молитвы. Она каждый день молит Пречистую не сподоблять тебя монашества без матернего напутствия, и Та, как видно, вняв мольбе и слезам, попустила непогоду на море, чтобы не оставлять ее в печали».

Едва Димитриос шагнул на порог, мать, горячо возблагодарив Пресвятую Деву, обняла его со словами: «Теперь ступай, дитя мое с миром, и да хранит тебя благодать Божия на пути, который ты избрал!».

Молодому Димитриосу довелось слышать много замечательного о Свято- Пантелеимоновом монастыре, братия которого насчитывала в ту пору около двухсот пятидесяти монахов. Сам Арсений Паросский рекомендовал ему здешнее общежитие как образцовое.

Исполненный трепета и ревности к подвигу, он с благоговением облобызал землю вожделенной обители, сотворил поклон настоятелю и смиренно попросил принять его послушником.

* *

По строгим правилам святогорского общежития испытуемых назначают на самые трудные работы, чтобы научить их безропотному послушанию, терпению и смирению.

Первым послушанием Димитриоса стал уход за монахом преклонных лет – старцем Саввой, что проживал в исихастской каливе, или кафизме, за пределами обители. У этого старца, некогда деятельного и энергичного, было достаточно опыта и духовных дарований для воспитания новичков, да и сам уход за престарелыми – отличная школа для начинающего послушника. Приходилось делать все: мыть, подметать, стирать, стряпать, и притом безукоризненно, с непременного благословения, рачительно и чинно. Нужно было многое терпеть, и не одни лишь стариковские причуды. Отец Савва твердо усвоил урок преподобного Иоанна Лествичника: старец, пренебрегающий ежедневным вразумлением и укорением послушника,– заслуженным или беспричинным,– лишает его и себя многих венцов. Оставалось лишь смиренно кланяться и на все отвечать: «Благослови, отче» и «Буди благословено».

Приобретаемый опыт, как и впечатления, вынесенные Димитриосом из прежних поездок по монастырям, учили, что послушание должно быть от всего сердца и во всяком деле, «кроме греха и ереси», как если бы повелевал Сам Господь. Известно и то, как приучали его к терпению. Однажды, когда усердный послушник старательно вымыл мраморный пол в часовенке кафизмы, старец Савва, проведя по мрамору носовым платком и якобы разглядев грязь, сердито отчитал его за «безразличие» к красоте Дома Божия и напоследок напомнил, что проклят человек творяй дело Господне с небрежением¹⁹.

Потом его послали в другую кафизму к двум монахам-болгарам, которые прозывались «корзинщиками», так как изготовляли мешки и корзины для монастыря.

Предстояло выучиться новому ремеслу и прислуживать им. Это было тем труднее, что «корзинщики», не зная толком по-гречески, отличались вдобавок суровым нравом. Само же плетение мешков было для прекрасно образованного Димитриоса новым упражнением в смирении и послушании. Подобно апостолу Павлу, чьим ремеслом было изготовление шатров, первому ученику Евангелической школы пришлось навыкать грубому ручному труду. И вот свидетельство того, как мало дорожил он своей ученостью. Слушая в его чтении за вседневным правилом молитву об усопших «Упокой, Господи, рабы Твоя», нетвердые в греческом болгары поправили: «Упокой, Господи, раб Твоя». Димитриос не смутился, не стал объяснять им правила грамматики и впредь, из послушания, произносил эти слова с неверным согласованием. Но в устах послушника, который умертвил свое «я», они оставались благоуханным фимиамом, восходящим прямо к Престолу Божию.

* *

Свидетельства отца Саввы и старцев-болгар о редких добродетелях и благочестии их послушника побудили игумена перевести его в монастырь, а затем и постричь с именем Даниил.

Как пережила боголюбивая душа Димитриоса страшный час посвящения ее Жениху Христу и принесения монашеских обетов? То ведомо лишь Богу да Ангелам. Но воспоминания о постриге всегда вызывали у отца Даниила священный трепет, а в его сочинениях о монашестве тема эта занимает особое место.

* *

Настоятель и братия Русика вскоре оценили духовные дарования и нравственные качества нового инока, оказывая ему всяческое уважение. Достигший преклонных лет архимандрит Герасим назначил ему пребывание в игуменских покоях для вычитывания вседневного последования, которое по немощи не мог совершать с братией сам.

Но надлежало иметь и рукоделие. Вначале монах Даниил выучился вязать шерстяные чулки и носки для братии, а позже, под руководством отца Дионисия, стал постигать святое ремесло иконописца. А так как отец Даниил выделялся образованностью, решено было сделать его секретарем монастыря.

Но не иссякают скорби в жизни святых. Для монаха Даниила первым тяжелым испытанием на целые десять лет стал прогрессирующий нефрит, приступы которого сопровождались жестокими коликами, жаром и головной болью. Претерпев много страданий, он был совершенно исцелен от своего недуга Пресвятой Богородицей в день Положения честного Ее Пояса (31 августа по старому стилю)²⁰ .

Проведя некоторое время в Фессалонике и монастыре Святой Анастасии в Василике, отец Даниил возвращался в вертоград Пресвятой Владычицы с мыслью о безмолвии в одной из уединенных калив, к чему в последнее время все более тяготел. Но «путь Божий есть вседневный крест», и «никто не восходит на небо беспечально», по слову аввы Исаака Сирина. Едва достигнув Ватопедской обители, он вновь ощутил сильнейшие почечные колики, которые приковали его к постели. Тогда проистамены ²¹Ватопеда предоставили отцу Даниилу двухмесячный курс лечения в монастырской больнице, где его ожидали самый заботливый уход и всяческое утешение.

На помощь недужному поспешила Сама Хранительница Святой Горы и сугубая Заступница Ватопедской обители. В Ватопеде хранится часть честного Пояса Пресвятой Девы. И вот, на праздник его Положения (31 августа) Она чудесным образом избавила монаха Даниила от болезни, которая с тех пор больше не возвращалась. Но, преисполненный благодарности к Матери Господа нашего и послужившим ему братиям, он по-прежнему всей душой стремился к уединению. Отец Даниил хотел поблагодарить всех и тихо удалиться, но был остановлен в своем намерении проистаменами, которые братились к нему с горячей просьбой остаться у них братом. Преуспеваюший в добродетели инок мог послужить примером и утверждением для всех насельников.

Отец Даниил встал перед трудным выбором. Он сослался на привычку к общежитию и неизбежные затруднения, ожидавшие его в ватопедском идиоритме ²². Но как наученный действовать во всем с совета и благословения, отправился все же в тамошний скит к знаменитому духовнику отцу Нифонту. Получив от того совет остаться в Ватопеде, благословенный сын послушания вновь отсек свою волю и, сотворив поклон, был причтен к тамошней братии.

Эпитропы ²³поставили его архондарем – начальником дома для гостей (архондарика). Под руководством отца Даниила архондарик превратился в общежитие, ибо новый архондарь заботился не только о порядке и чистоте, но и о душеполезном чтении, а беседы с ним духовно радовали и укрепляли стремящихся к Богу паломников.

Позже, по решению проистаменов, он был командирован к себе на родину, в Смирну, для благоустройства находящегося там подворья Ватопедского монастыря, где и провел девять месяцев.

Для своих земляков монах Даниил явился живым свидетельством о Христе, и пребывание его на родине послужило пользе многих душ. «Свет монахов суть Ангелы, а свет для всех человеков – монашеское житие»²⁴,– учит преподобный Иоанн Лествичник. Но благословенный подвижник не имел произволения оставлять Святую Гору и входить в соприкосновение с миром. «Дабы я воздавал всем почитание и отсекал свою волю, покрыла меня Госпожа Богородица, и мне ни разу не захотелось вернуться в мир». Это значит, что он носил в себе неотъемлемую внутреннюю полноту и мир души (ибо мирная душа есть обиталище Бога), а ведь только такой монах и может служить светом миру²⁵. Но как очищенное от страстей сердце отца Даниила оставалось чуждо пожеланию почестей и успехов мирских, так и Господь почтил и возвеличил его через земляков-смирнян. «Презри честь,– говорит преподобный Исаак Сирин,– чтобы стать почтенным; и не люби чести, чтобы не быть обесчещенным»²⁶. Все наперебой спешили к дивному иноку за советом, вразумлением, утешением и в подвижническом облике его узнавали истинного служителя Христова.

Митрополит Смирнский Мелетий, который в продолжение этих девяти месяцев имел неоднократную возможность беседовать с отцом Даниилом, оценил его духовные дарования и попытался удержать при себе, сделав викарным епископом. Но инок – святогорец, более всего возлюбивший смирение Христово, ответил, что недостоин высшей почести священства, и по завершении своей миссии возвратился в Ватопед. И тогда, среди возобновленного им попечения о паломниках, отцы вознамерились сделать его эпитропом Святой Горы²⁷. Старец Даниил отказался, ибо освященная душа его давно и неукротимо алкала безмолвия. Поприще очищения завершилось.

«Безмолвник,– по слову преподобного Иоанна Лествичника,– есть земной образ Ангела». И еще: «Безмолвник – тот кто явственно вопиет: Готово сердце мое, Боже! (Пс. 57, 8)²⁸. Готовое для равноангельного служения Господу сердце отца Даниила упорно искало благословения Ватопеда на пустынное пребывание. И вот, после пятилетних трудов в означенном монастыре, он приобретает в 1880 году маленькую исихастскую каливу в Катунаках.

Знаменитые Катунаки – пустынная местность на юго-восточном склоне горы Афон, прямо над Карулей, пристанищем отшельников. Местоположение каливы отца Даниила, устроенной на высоте трехсот метров над уровнем моря, поражало неземной красотой и открывающейся панорамой. С виду бесплодный, этот пустынный край с его дикой, нетронутой природой оказался тем, к чему давно влеклось сердце безмолвника. По свидетельству Мораитидиса²⁹, «даже камни там сочатся потами святых и слезами преподобных».

Не всем дано быть монахами, и не всякому монаху дано безмолвствовать. Надлежит долго и «законно» подвизаться в послушании и отсечении своей воли, чтобы по молитвам святых безопасно ступить на путь уединенного иноческого подвига. «Иди,– говорит преподобный Иоанн Лествичник,– и расточи имение свое вскоре и даждь нищим³⁰, чтобы они молитвою помогли тебе в обретении безмолвия; и возьми крест твой, нося его послушанием и тяготу отсечения воли своей крепко терпя; потом гряди и последуй мне к совокуплению с блаженнейшим безмолвием; и научу тебя видимому деланию и жительству умных сил»³¹ .

Напутствуемый молитвами благодарной братии Ватопеда, отец Даниил водворился в пустыне. Малая и убогая калива не имела храма: лишь две кельи ³²да цистерна для дождевой воды... Одну из келий новый безмолвник обратил в часовню, где вычитывал вседневное последование. Обустроив и несколько облагообразив место, ревнитель совершеннейшей жизни всецело предался тому, что составляет непременное обрамление пустыннического подвига и включает вседневное последование, иноческое правило, поклоны, чтение, молитву, рукоделие. Всегда мирная душа его вкушала безмерную радость. Что могло быть любезнее и слаще сопребывания Христу? Теснота внешнего существования не могла стеснить творческий дух подвижника, твердо знавшего, что добровольная нищета – начало беспечалия. Величайший из отцов Исаак Сирин говорит об этом так: «Начало пути жизни – поучаться всегда умом в словесах Божиих и проводить жизнь в нищете»³³. Некогда секретарь Свято-Пантелеимонова монастыря, архондарь Ватопеда, ради всепревосходящей любви к смирению отвергший епископство, рассудительный и мудрый монах Даниил зарабатывал теперь на жизнь вязанием носков.

Что же до провизии, то он с немалыми трудами переносил ее от самой пристани на слабых cвоих плечах ровно столько, сколько требовалось для самого непритязательного обихода.

Немного дождевой воды, самодельная утварь – вот все, чем обходился он в своем нехитром хозяйстве.

Один, без послушников, без всякой человеческой помощи и утешения извне... Но умудренный свыше старец давно усвоил слова святого Исаака Сирина: «Малая скорбь ради Бога лучше великого дела, совершаемого без скорби»³⁴. И, как сказано далее у того же отца, «святые, из любви Христовой, показали себя благоискусными в скорбях, а не в покое, потому что совершаемое без труда есть правда людей мирских, которые творят милостыню из внешнего, сами же в себе ничего не приобретают»³⁵.

В пустынном безмолвии и – что много важнее – в безмолвии умиротворенного сердца старец-исихаст усовершался в умной молитве, приобретал непрестанное памятование о смерти, сердечное сокрушение и, наряду с познанием тайн Божиих, учился распознавать бесконечные козни и прельщения бесовские.

Это принесло отцу Даниилу славу опытного и духовно просвещенного наставника. Несмотря на то что он не имел священного сана, иноки из всех монастырей и скитов Святой Горы, а затем и из всех уголков Греции стали приходить в его убогую каливу за руководством и советом. Рядом с ним все приходящие обретали внутренний мир и разрешение самых трудных вопросов. То же достигалось и при общении через переписку.

Милующее сердце старца не оставляло без ответа ни одного письма. И хотя дело это стоило многих усилий и бессонных ночей, отец Даниил исполнял его с радостью, видя в ободрении и облегчении чужих душ наиболее полное изъявление любви к братьям во Христе. Поистине то было чашею холодной воды ³⁶, которую испрашивал у него Сам Господь. И старец в который раз сызнова усаживался на скамью, раскладывал бумагу прямо на коленях, и из-под пера его выходили слова духовного утешения и любви.

Он возобновил занятия иконописью, которой обучался еще в Свято-Пантелеимоновом монастыре. С каким благоговением и прилежанием совершался им святой труд изографа! Рука водила кистью, а облагодатствованное сердце творило непрестанную молитву Жениху Иисусу и Пренепорочной Деве.

Позже, когда старец принял в свою каливу первых послушников и вокруг него собралась со временем синодия³⁷, он принялся обучать этому божественному ремеслу и братию. Так было положено начало Дому иконописи, мастера которого с благоговением и усердием продолжают свое святое делание и поныне. Здесь, в Доме иконописи братства Даниилеев, до сих пор хранятся иконы кисти преподобного.

Первым послушником старца стал иеромонах Афанасий из Патр, которого он принял наконец, после трех с половиной лет полного уединения. Еще через двенадцать лет прибавился второй послушник, отец Иоанн из Гревены, потом отец Даниил из Малой Азии – будущий преемник Даниила-старшего в начальствовании над каливой.

Исихастирий был очень мал, а братия умножалась. Поэтому в 1904 году началась напряженная и тяжкая работа по возведению нового здания. В результате возникло новое двухэтажное крыло с кельями, архондариком, иконописной мастерской и прекрасным храмом наверху в честь Всех преподобных Отцов, на Святой Горе подвизавшихся.

Средства на храм, возведение которого завершилось в 1905 году, в значительной мере предоставил иеромонах Кодрат из Каракалла, также известный святостью жизни.

Новое здание, по словам благочестивого писателя Александроса Мораитидиса, стало «красой и гордостью этого каменистого бесплодного взгорья, словно белоснежная лилия, что пробилась из сухой скалы, благоухая святостью и покоем». Но покуда «лилия в пустыне» возросла, инокам пришлось подъять немалый труд: так, воду для строительных нужд они доставляли на себе из самого скита Святой Анны.

В 1928 году, когда после многих трудов и затрат в каливу пришла наконец по трубам родниковая вода, святой старец так возрадовался духом, что приписал это событие чудесной помощи преподобных Афона.

Проведя воду, трудолюбивые иноки насадили оливковые деревья, развели небольшой огород для нужд исихастирия и посетителей. Распорядок жизни здесь был сугубо подвижнический. Подъем в два часа пополуночи, а в воскресные и велико-праздничные дни – в полночь. Трапеза поставлялась однажды в сутки, в девятом часу вечера. После повечерия – ежедневное откровение помыслов старцу, ибо, по слову аввы Кассиана Римлянина, «ничто так не вредит монахам и не радует демонов, как сокрытие своих помыслов от духовного отца».

Старец Даниил был, по общему признанию, выдающимся и многоопытным духовником. Глубокий и чистый ум, доскональное знание аскетических писаний, великая любовь ко всякой притекающей душе, безмерная кротость и смирение образовали в нем дивный пастырский дар, помогавший собеседнику не только раскрывать свою душу, но и внимать спасительным советам.

Читатель непременно ощутит это при знакомстве с письмами отца Даниила к инокам, подпавшим бесовскому прельщению. Замечательный такт, с которым богатый духовным рассуждением старец, не желая смутить прельщенных, сперва хвалил их за ревность и лишь затем, с поразительным смирением и искусством, направлял на должный путь, показывает его чудным наставником и истинным кормчим душ.

Полагаем поэтому, что писания многомудрого отца должны стать предметом тщательного изучения специалистов в области пастырского богословия, как и самих пастырей. Ибо правильный подход к духовным проблемам возможен не на основе выводов безблагодатной психологии, а лишь под руководством царицы добродетелей – рассудительности и в сопутствовании ей теплой молитвы.

Никто из тех, чей ум неочищен, ни один современный психолог не сможет распознать обольщений демона, который явится в виде Христа, святого, Ангела Света, а то и самого Света, или станет поощрять инока на самочинный и неумеренный подвиг, ввергающий в гордыню.

Различение духов – высший из даров Духа Святого, перечисленных у апостола Павла: Одному дается Духом слово мудрости; другому слово знания тем же Духом; иному вера, тем же Духом; иному дары исцелений, иному различение духов (ср.: 1 Кор.12, 8–10). Итак, рассудительность – важнейшее из дарований Святого Духа, с чем согласны и великие отцы нашей Церкви.

Однажды, повествует авва Кассиан Римлянин, сошлись в Фиваиде, в келье Антония Великого многие отцы и заспорили, какая из добродетелей – наибольшая, так что обладателя ее и от сетей диавола сохраняет. И каждый называл важнейшую на его взгляд добродетель. Одни превозносили пощение и бдение, другие восхваляли нестяжательность и презрение к тварным вещам, третьи отдавали предпочтение милостыне. Напоследок же cлово взял сам блаженный Антоний. «Все, что вы хвалите, необходимо и полезно для душ, взыскующих Бога. Но ни одной из добродетелей сих нельзя отдать первенства, ибо знаем многих, кто предавались непрестанному бдению и посту, раздавали обильную милостыню, но затем внезапно уклонились от блага и впали в прелесть. Итак, отчего потерпели они неудачу на иноческом поприще? Не оттого ли, думается мне, что не имели дара рассуждения? Ибо дар сей научает, шествуя царским путем, избежать впадения в обе крайности.

Рассудительность есть око и светильник души». С сим мнением преподобного Антония все отцы согласились. «Рассудительность,– продолжает авва Кассиан,– есть источник и корень, глава и связь всех добродетелей. А рождается рассудительность от истинного смирения; истинное же смирение приходит к монаху, который открывает отцам не только то, что делает, но и все помыслы, и который никогда не доверяет своим помыслам, но во всем следует советам старцев, веруя, что для души его только то хорошо, что им угодно одобрить».

Искушенный на путях нелицеприятного послушания и самоотвержения, ревнующий более всего о добродетели смирения, старец Даниил получил от Бога «неудободостижимое достояние рассудительности»³⁸.

Исчерпывающее знание аскетических творений, в которых сконцентрирован опыт святых отцов, и ежедневное соприкосновение с множеством душ, приходивших для окормления, отшлифовали этот дар пастырства и душеведения, премного содействуя славе старца как рассудительнейшего духовника. Поэтому не должно удивляться, что руководства его искали многие знаменитые современники.

Выдающийся писатель и ревнитель девства Александр Мораитидис с острова Скиафос, к концу жизни принявший постриг с именем Андроник, постоянно навещал дорогого духовника и состоял с ним в регулярной переписке. В своем произведении «По северным волнам» (Выпуск 5. Афины, 1926. С. 149–153) он вдохновенно описал первую встречу с ним в «пустынных, любимых, вожделенных для каждого Катунаках». Благочестивый писатель вспоминает, как, достигнув Карули, решил, что уже приблизился к Богу, но после беседы с преподобным старцем уразумел, сколь далек от Него.

О высоте внутренней жизни блаженного старца Даниила более всего говорит глубокая духовная его связь с величайшим «святым наших дней», Нектарием Пентапольским, который, сияя добродетелью и чудесами, был хранителем не только Эгины, но и «повсюду верных».

Святитель Пентапольский достиг, вне сомнения, величайшей святости, за что и сподобился величайшей славы от Господа. Но у отца Даниила было больше опыта в устроении иноческой и подвижнической жизни. Вот почему дивный в смиренномудрии Нектарий, устроив на острове Эгина женский исихастирий во имя Святой Троицы, не усомнился испросить у известного ему катунакского старца общежительный устав для него, а позже и другие советы в виде наставления насельницам.

Столь же милостивый, сколь и сам пребывающий в постоянной нужде, святитель Нектарий никогда не упускал случая из последних средств помочь строительству каливы и храма в Катунаках. Умиляясь безмерному смирению, милосердию и неиссякаемой любви о Господе святого Владыки, отец Даниил искренне величал его «строителем, отцом и игуменом келлии Всех преподобных Отцов, на Святой Горе подвизавшихся».

Случилось, что бесхитростного катунакского подвижника постигла скорбь. Один посетитель, изысканно одетый господин, отрекомендовался ему издателем, готовящим новый многотомник святителя Иоанна Златоуста, и предложил подписку с предварительным взносом для частичного погашения «немалых затрат». Старец немедленно занял в Великой Лавре пятьдесят лир, которые и вручил «издателю». Прошло много времени, но никаких известий о книгах не поступало. Наконец выяснилось, что «издатель» – обыкновенный мошенник. Отец Даниил глубоко опечалился: он не только не получил желанного собрания, но и сильно задолжал, и долг этот тяжким бременем лег на без того скудную кассу его каливы.

Желая облегчить свою скорбь, он без промедления написал о случившемся святителю Нектарию. Святой муж ответил прекрасным и поразительным по духовной глубине письмом. Поистине случай этот был попущен Богом, чтобы преподать нам пример высокого видения искушений и скорбей.

Святитель Нектарий не мог оставить старца без утешения. Узнав о его заветном желании пополнить библиотеку исихастирия творениями великого отца, он тут же собрал большую посылку из принадлежавших ему самому четырнадцати томов венецианского издания Златоуста и послал в дар Катунакской общине. Отец Даниил, который по отправлении письма Владыке внутренне укрепился и изготовился к мужественному несению предстоящих скорбей, при виде такой любви был растроган до слез.

Это произошло в 1903 году. Однако письмо святителя Нектария и в дальнейшем служило монаху Даниилу бесценной поддержкой во многих скорбях и искушениях от собственных послушников и от других людей, не познавших, по бесовскому наваждению, святости старца и сделавших его жизнь мишенью осуждения и клеветы. И если отцу Даниилу каждый день приносил венцы за незлобие, то досаждавшие ему и пребывшие нераскаянными получили от Бога праведное воздаяние³⁹

Терпение обид и наветов – несомненный признак духовного совершенства. «Те, для кого мир омертвел,– пишет авва Исаак Сирин,– переносят поношения с радостью. Те, для кого мир жив, не могут выносить обид. Смиренномудренно переносящий возводимые на него обвинения достиг совершенства, и дивятся ему святые Ангелы. Ибо всякая иная добродетель не так велика и трудноисполнима, как эта»⁴⁰.

* *

Духовной дочерью старца Даниила была также игумения монастыря Кехровуни на острове Тинос – старица Феодосия, глубоко почитавшая своего наставника и постоянно переписывавшаяся с ним обо всем, что касалось жизни обители. Сохранилось около двухсот писем отца Даниила к тиносской старице.

Прочные узы внутреннего родства соединяли его с учеником святителя Нектария – также святым наших дней Филофеем (Зервакосом) с острова Парос и с другими отцами Лонговардского монастыря, которые обращались к нему за решением многих духовных и догматических вопросов.

* *

Эпоха, в которую жил премудрый старец, подобный городу, стоящему на верху горы⁴¹, практически не знала новых книг о монашестве. И потому, желая раскрыть как «внешним», так и инокам-простецам смысл и высочайшее достоинство великого ангельского образа, а заодно привлечь их внимание к другим духовным проблемам, катунакский исихаст написал много сочинений, часть которых помещена в настоящем издании.

Подобно всем великим подвижникам нашей Церкви, старец Даниил в непорочной глубине своего богоприимного сердца обладал не только тем, что, по слову святого Диадоха Фотикийского, есть «божественый дар богословия», но и неусыпно-пламенной ревностью о чистоте православной веры. Он оставил множество трудов, посвященных полемике с различными ересями и другим богословским вопросам: «Против Макракиса», «Голос Святой Горы по поводу ожидаемого Вселенского Собора», «Против хилиастов», «О спасении еретиков и неправославных», «Против евангеликов», «Против армян», «Против калапофакистов», «Письмо о пощении и о том, надо ли соблюдать пост перед приобщением Святых Таин», «Ответ на нечестивые утверждения Триан-дафилидоса», «Обличение противников Священного Предания», «О Таинстве Божественной Евхаристии», «О священстве», «О святых иконах», «Возражения на сочинение Поликарпа Псомиадиса об армянах», «Беседа католического священника с православным», «Утешительное послание Георгиосу Кремосу», «Фокиону Вамвасу, последователю Макракиса», «Опровержение мнений епископа Иерисосского Сократа», «Размышления по поводу возрождения христианской общественной жизни», «Опровержение некоего хулителя монашества», «Бывшему митрополиту Неврокопийскому Г. Георгиадису о том, подобает ли клирикам отращивать волосы», «О том, каким должен быть духовник», «Православным единоплеменникам, право правящим⁴²слово истины», «О нравах и обычаях Америки», «Против социалистов», «Редактору издающегося в Смирне журнала «Евсевия"», «К Александру Мораитидису о поминовении усопших и сорокоусте», «К монаху Евдокиму о спасении еретиков». Надеемся, при содействии Госпожи Богородицы представить их в следующем томе как «Противоеретические сочинения» старца Даниила⁴³.

«Цель монашеской жизни,– пишет авва Кассиан Римлянин,– чистота сердца, а конец – Царство Небесное. Без чистоты невозможно достичь сего конца». Блаженнейший старец Даниил в течение всей жизни особо ревновал об очищении сердца, противясь суетным помышлениям, которые изгоняют памятование о Боге, и не допуская даже тени злопамятства омрачить сердечное небо его любви. Прервавшееся на восемьдесят третьем году житие праведника до последнего вздоха оставалось «понуждением естества непрестанным и хранением чувств неопустительным» ⁴⁴.

В сентябре 1929 года отец Даниил сильно простудился и слег. Послушники ухаживали за ним с великим благоговением и сыновней любовью. До последнего часа старец сохранял ясность ума и безмятежность духа. В ночь на 8 сентября состояние больного ухудшилось. Он попросил причастить его Святых Таин, а потом со слезами на глазах и дрожью в голосе преподал молитву и последние наставления верным послушникам: «Христос да вознаградит труды ваши»,– молился он. И прибавил пророчески: «Бог не бывает несправедлив. Вы послужили мне, пошлет и Он Ангелов послужить вам. И распространится калива сия, и будет у вас два священника, и множество монахов приидет...». Наутро за Божественной литургией лицо его светилось радостью. Затем совершено было Таинство елеосвящения. И по елеосвящении возлюбленная Предстательница наша и Госпожа Богородица приняла его на небеса праздновать всечестное Ее Рождество со всеми святыми, от века просиявшими.

Весть об исходе старца повергла в скорбь всех духовных его чад, в особенности же послушников. Преемником отца Даниила назначен был тезоименитый ему послушник, благоговейнейший и ангелогласный иеромонах Даниил. Монахи Иконописного дома Даниилеев посвятили себя и другому служению – изучению и сохранению традиционно афонского стиля византийской церковной музыки.

В исихастирии Даниилеев все напоминает о блаженнейшем его основателе: здания, мастерские иконописцев, сушильня, книгохранилище, огороды, плодовые посадки, каменные скамьи... Но бесконечно ценнее другое достояние, которое оставил освященный и богоблагодатный его создатель – опыт «ангельского жития», сокровище поистине неоскудевающее, которое ни моль, ни ржа не истребляют и воры не крадут ⁴⁵.