III. Аксумский период

Самый счастливый и культурный период абиссинской истории – Аксумский известен нам с одной стороны по надписям, монетам и вещественным памятникам, с другой – по иностранным источникам. Летописная традиция сохранила только несколько имен и краткие сомнительные сведения о крещении народа и т. п. Но уже вскоре по просвещении христианством, Абиссиния приобрела и своих национальных святых. Не считая просветителя – аввы Салама – cв. Фрументия, а также царей Абреха, Ацбеха, св. Калеба и Габра-Маскаля⁶⁰ в этот период просияли „девять святых“ (т. е. девять монахов, преподобных), аввы Ливаний и Иаред сладкопевец. Нам известны более или менее пространные жития только четырех из этих святых: Иареда и трех из „девяти“: За-Микаэля-Арашви, Исаака-Гарима и Пантелеимона. Синаксарное житие аввы Салама-Фрументия представляет перевод с греческого, об авве Ливании и других преподобных мы имеем только краткие заметки, иногда доходящие до простых упоминаний в Синаксаре. Жития За-Микаэля-Арагави⁶¹ и Исаака Гарима⁶², довольно распространенные и известные в нескольких рукописях, в недавнее время изданы и отчасти разобраны, а потому в настоящем исследовании мы не будем долго останавливаться на них. Что касается двух остальных святых, то их пространные жития имеются в Европе пока лишь в коллекции d’Abbadie, а потому нам приходится пользоваться краткими синаксарными сказаниями. Впрочем о пространном житии Иареда d’Abbadie говорит, что оно дает об его жизни мало подробностей⁶³, с другой стороны о синаксарных сказаниях о святых этого периода можно сказать, что они представляют конспекты пространных и могут до известной степени заменить их.

Насколько надежен в историческом отношении материал, доставляемый житиями этого отдаленного периода? При отсутствии других параллельных источников ответить на этот вопрос можно только на основания самих житий, так как единственный факт, доступный поверке по иностранным источникам – эфиопско-химьяритская война представлена в них согласно принятой в официальных эфиопских сказаниях редакции с Калебом вместо Ельсевоя и т. д.

Согласно официальной летописи дана в житии Арагави и хронология начала царствования Габра-Маскаля – 368 год, от P. X., что конечно неверно и может быть является результатом желания приблизить крещение Эфиопии к апостольским временам, а девять преподобных – к Пахомию. Но дело, конечно, не в этом. Само по себе это обстоятельство может служить лишь указанием на появление жития в том виде, в каком мы его имеем, уже тогда, когда эти сказания и эта хронология сложились. Действительно, оно не заканчивается смертью Арагави, и на последних страницах продолжает историю Дабро-Даммо при пяти преемниках святого по настоятельству: Матфие, Иосифе, Мадханина-Эгзиэ, Иоханни, За-Иясусе. Под четвертым из них рассказано, между прочим, об известном пострижении Иясус-Моа и Такла-Хайманота. Последний назван „абуна“, и все это дает право видеть в нашей редакции жития руку дабро-либаносского монаха, обработавшего записи дееписателей За-Микаэля Арагави – его учеников Матфия и Иосифа. В том, что последние не миф, нам нет оснований сомневаться, но с другой стороны частные ссылки жития на различные реликвии и объяснения происхождения географических имен заставляют подозревать образование сказаний в зависимости от этих реликвий и имен, т. е. некоторую этиологию. Хронология Такла-Хайманота, помещающая его при четвертом преемнике Арагави, т. е. едва ли более столетия спустя после смерти последнего, конечно непримирима с той, которая делает его современником реставрации Давидова дома. Что касается генеалогии царей, то она в этом житии дана согласно хронике, изданной Бассе. В этом отношении интересно сравнить его с житиями двух других из „девяти преподобных“ – Пантелеимона и Исаака-Гарима. Оба они равно как и житие Иареда во многом близки к нему и принадлежат к одному циклу Калеба и Габра-Маскаля. Житие Пантелеимона по синаксарной редакции представляеть полное соответствие житию Арагави. Житие Исаака-Гарима в пространной озаглавлено: „повесть (dörsän), которую сложил святой Иоанн, епископ Аксумский, о величии и подвигах святого Исаака“⁶⁴, т. е. оно приписывается перу известного современника царя Зара-Якоба – Иоанну, епископу Аксумскому, прибывшему в Абиссинию в 1454 г. вместе с митрополитами Михаилом и Гавриилом⁶⁵. Как работал этот архиерей, можно легко видеть из ближайшего рассмотрения его труда и сравнения его с остальными житиями, повествующими о той же эпохе. Сопоставление это прежде всего заставляет признать во многих местах сходство, а иногда и буквальное тожество с соответствующими пунктами жития Арагави и, может быть, Пантелеимона. Не говоря уже о том, что как Арагави, так и Исаак возводятся к „римскому“ императорскому дому (Исаак даже выставляется императором), и Пантелеимон – „к вельможам римским, что сидят по правую руку царя“, не говоря о том, что Арагави не умер, а уподоблен Илии, а Исаак „сокрылся» от чад своих „и они больше не видали его“ нельзя не заметить целого ряда других интересных соответствий⁶⁶. Так Арагави несет в Аксум на крыльях Архангел Михаил, Исаака – Гавриил; речь аввы Пантелеимона к новопостриженному Исааку напоминает речь св. Пахомия В. к Арагави, равно как место о встрече и совместном пребывании девяти преподобных и спускавшейся лампаде. И чудесное возрастание насажденных преподобными растений рассказывается во всех трех житиях; повествование об отправлении царя Калеба на войну сходно в житии Арагави и Пантелеимона. Царь Габра-Маскаль приходит за благословением к Исааку и дарит его обители поместья также, как это описано в житии Арагави по отношению к этому святому. До буквального тожества доходят многие выражения в „завете“. данном обоим святым Спасителем перед их отшествием из этого мира. Наконец такая частность, как „блистание во время молитвы десяти перстов святых“, упоминаемое в житии Арагави, нашло себе повторение в краткой заметке о другом подвижнике из числа девяти преподобных – авве Ликаносе иерее, подвизавшемся на „Лисьей горе“ (d. Quansäl), помещенной в Синаксаре под 28 хедара: „Салам возглашаю я авве Ликаносу..., персты которого были во время молитвы подобны пылающему светильнику“. Что касается аввы Ливания, современника девяти преподобных, то даже из краткой синаксарной заметки о нем под 3 тера ясно, что и его житие во многом напоминает сказания о его современниках. И он сын родителей „весьма богатых золотом и серебром“; мать его даже „царица“. И он подобно Арагави, уходит ночью по зову Арх. Гавриила из дома родителей, когда те хотят его женить, и постригается у св. Пахомия Великого. И он оттуда уходит в Эфиопию, изводит воду из камня, подвизается и творит много чудес. Словом, соответствие с Арагави полное⁶⁷. Все это доказывает, что цикл сказаний о девяти преподобных сложился сравнительно рано и до такой степени был распространен по всей стране, что и в дабра-либаносской обработке, и в изложении Иоанна Аксумского сохранил общие черты. Равным образом и синаксарное житие Калеба, составленное по греческому житию св. мученика Арефы, в редакции, сообщенное Sapeto приняло в себя заимствования из этого цикла.

Но имея под руками готовый цикл страданий, Аксумский епископ черпал и из местных преданий. Древняя столица и ее окрестности были богаты воспоминаниями славного прошлого, кроме того и находившийся недалеко Мадарский монастырь хранил о своем основателе предания, устоявшие от разрушения во время смут и варварских нашествий. Легенда говорит о мифологическом царе-змии. Дабра-либаносский списатель не интересовался им, но епископ города, в котором змий предполагался царствовавшим, и где до сих пор ходят о нем легенды⁶⁸, внес сказание о нем в свой труд. Принадлежит ли ему приурочение падения этого змия ко времени проповеди девяти преподобных ad majorem gloriam их, или в данном случае он следовал какой-либо особенной, менее удачной и стройной версии сказания, мы не знаем⁶⁹, во для нас крайне интересно, что именно здесь его повествование отличается от того, которое дает житие Арагави, Калеба, Пантелеимона и от данных хроник. Последние царствование змия помещают в начале царских списков, а прибытие девяти преподобных относят, как и жития к пятому году царствования седьмого царя Эфиопии Эламиды. Житие Арагави даже прямо заявляет: „Михаил понес его (Арагави) на крыльях своих и скоро доставил его во град Аксум, где были царь и митрополит. И он увидел.... веру этого града, который уверовал без Апостолов“.... Или раньше: „они (девять преподобных) слышали и обрели в Св. Писанин, что Бог дал завет Владычице нашей Марии о том, что земля Южная будет ей даром, чтобы творить память Ее, что народ ее кроток, и цари – православные“. Между тем, по Иоанну Аксумскому 25 лет „над страной Геез царствует великий змий, которому поклоняются все правители“, и после чудесного убиения святыми „сего негодного царя – змия земного“ была великая смута и замешательство. И когда увидел Бог православие Эфиопии послал мужа сильного и могучего по имени Калеба и воцарил его над Эфиопией“. Вероятно местные варианты сказания заставили автора привести другую причину и разъединения святых, именно то, что они незаслуженно посмеялись над монахом Мальхеянос, а не простое желание уединения, как это выставляет житие Арагави. Многие из чудес Исаака-Гарима также связаны с различными местными преданиями. К нему возводились целебные источники у Мадарской обители; деревья также иногда считались чудесно насажденными им; один большой камень, „находящийся до сего дня“ по выражению жития, между двух гор, считается брошенным в святого и его спутник – авву Иемата дьяволом и остановленным им знамением креста и т. д. Подобные же реликвии давали материал и для составителей жития Арагави. Так, укрух хлеба, по которому святой узнал что „благословение сошло“ на Дабра-Даммо. он „устроил по подобию дерева“ (т. е. вероятно одервенил), „чтобы он был знамением для последующих поколений, и он существует до сих пор“. „До сих пор“ существует также Евангелие, переписанное Иясус-Моа хайкским во время пребывания в затворе в Дабра-Даммо. Другие реликвии были налицо в виде топографических имен и т. д.

Таким образом жития девяти преподобных носят несомненные следы местных преданий. Исторические сведения, сообщаемые ими, поскольку они не являются заимствованными из синаксаря или хроник, представляют глубокий интерес уже хотя бы потому, что знакомят нас со взглядами современников появления житий на свое аксумское прошлое. При непрерывности монастырских традиций севера и существовании записей, эти сведения впрочем могут иметь и еще большую важность для историка. Конечно возведение святых к Риму и императорам надо поставить на счет своеобразному проявлению народной гордости, равно как и помещение их в число непосредственных учеников великих основателей египетского монашества в связи с искусственной хронологией. Но то обстоятельство, что святые выводятся не из одного Египта, и даже из Египта лишь посредственно, а и из Сирии, не может не иметь реального основания и находит себе интересную параллель в истории эфиопского перевода Библии. Что скрывается под странными именами многих из девяти преподобных и их родины, мы не знаем; трудно также сказать, были они православные или монофисты, в виду крайней скудости сведений по истории эфиопской церкви ближайшего времени. „Они оправославили веру“ (astarut’u Imimänota) летописи можно понимать различно, да и житие Арагави как мы видели, представляет дело иначе. Конечно, а priori, следуя тому, что деятельность их приурочивается к абиссинско-химьяритской войне, т. е. уже к VI в., следует отнести их прибытие к времени уже после IV вселенского собора, когда египетские обители отпали от православия. Но каковы были мотивы удаления святых из Египта: шли они для пропаганды монофиситства, или удалялись, как представители поруганного православия? В пользу первого говорят аналогии, а также то обстоятельство, что в конце жития Исаака по спискам, сличенным Conti Rossini, к этому святому возводится перенесение в Эфиопию уставов подвижника Шенути, который православным никогда не был.

Во всяком случае ценно то обстоятельство, что Арагави выставляется абиссинским Пахомием; в его житии приводятся уставы общежития – сколки с пахомиевых; ему же приписывается основание женского монастыря для своей матери на тех же началах, на каких св. Пахомий Великий устроил его для своей сестры. Словом Дабра-Даммо, эта обитель matrix великой Дабралибаносской лавры и ее столь близкой в православию конгрегации, возводится к непосредственному ученику великого преподобного вселенской церкви. Исаак же и его Мадарская обитель получили, по-видимому, устав Шенути. Не менее важны и те заметки в житиях, которые относятся к миссионерской деятельности святых. Житие Арагави выражается в этом отношении с достаточной определенностью. Говоря о разбойниках, хозяйничавших в стране, списатель продолжает: „силою молитвы его они обратились к вере Христовой и сделались христианами. И осветились сердца ох Духом Святым, и оставили они грабительство и разбой, и стали жить своим имуществом. Все области возрадовались, ибо свет великий воссиял на людей, сидевших во тьме и сени смертной. Подобно Иоанну, проповедавшему в пустыне Иорданской, к которому тайно приходили креститься, был для страны восточной святой отец наш Арагави. Были веровавшие уже по проповеди аввы Салама, но половина еще не уверовала. Те, которые веровали, утвердились в вере правой, те же, которые еще не веровали, обратилась к вере Христовой“. В житии Исаака также упоминаются отдельные случаи из его миссионерской деятельности, а также сказано вообще: „если бы он не обошел Эфиопии, она была бы неверной“. Последнее слово (elwet) может также значить и „еретический“; в таком случае имели бы прямое указание на характер деятельности Исаака. В краткой синаксарной заметке под 29 генбота (24 мая) о других из девяти –Авве Афце и Авве Губа говорится также: „они пришли в страну Геез и просветили Эфиопию как солнце верою своею православною. Сей Авва Афце угодил Богу и погребен в земле Яха, и ему воздвигли церковь прекрасную и дивную видом. Авва же Губа ушел в пустынь Барака, и никто не знает ни его жизни, ни места погребения“. Последняя фраза может говорить только в пользу абиссинских агиографов.

Само собою разумеется, что данные житий о щедротах Габра-Маскаля монастырям святых и о построении им церквей имеют глубокий интерес и, может быть, составлены на основании подливных актов, хотя возможно, что монахи основывали фактическое владение перечисленными поместьями ссылкой на пожалование известного благочестивого и святого царя, составлявшего центр, около которого группировались сказания о святых аксумского периода.

К числу этих святых принадлежит и знаменитый сладкопевец эфиопской церкви Иаред. Изданное Дилльманом синаксарное житие его⁷⁰, несмотря на свой небольшой объем, довольно содержательно и, при своем легендарном характере, не лишено и исторического интереса. Мы уже в настоящей Абиссинии. Отец святого – священник Аксумского собора „первой из церквей, воздвигнутых в Эфиопии, в которой проповедана вера Христова и которая освящена во имя Владычицы нашей Марии“. Мальчик учится псалтири, как все позднейшие „псалтырные чада“; подобно им он поставляется во диакона еще в юных летах и т. д. Самое важное – это чудесное изобретение им церковного пения. Эфиопы не могли себе представить, чтобы их напевы были земного происхождения. К Иареду были посланы три птицы „из сада Эдемского; они говорили с ним человеческим голосом и восхитили его с собою в небесный Иерусалим, где он научился пению 24 старцев небесных“... т. е. совершено то же, что, как увидим ниже, рассказывается о Лалибале и его сооружениях, и служит лучшей характеристикой непомерно высокого мнения эфиопов о продуктах своей культуры. Далее Иареду приписывается импровизация употребительных песнопений и напевов, особенно так наз. „Врат света“ – богородичных; рассказывается об очаровании им своим пением царя Габра-Маскаля и удалении для монашеских подвигов в пустынь области Самен, где он и скончался, причем место его погребения неизвестно. Вообще житие крайне интересно в культурно-историческом отношении. Это – житие первого по времени (если не считать царей) национального абиссинского святого в самом тесном смысле этого слова, так как девять преподобных были по происхождению иностранцы. По изложению и характерным подробностям оно уже приближается к житиям святых следующих эпох. Когда оно составлено, неизвестно; трудно что-либо сказать и о степени реальности его фактических подробностей.