I. Святые Эфиопской церкви

Говоря о месяцеслове эфиопской церкви, его первый и пока единственный исследователь – Людольф, заметил, между прочим, следующее: «nomina Sanctorum et Martyrum, nobis fere ignotorum reperiuntur non ob praeviam canoniza-tionem, quam illi ignorunt, sed of felicem illorum memoriam»⁴. Точно также d’Abbadie говорит o прославлении святой Валатта-Петрос, что эта святая «peut-etre la dernifere que la уоих du peuple ait canonise en fithiopie, oü l’on n’a pas nos rёgles precises sur la bdatification et la canonisation»⁵. О6a авторитетных знатока Абиссинии, конечно, правы, утверждая, что в эфиопской церкви нег канонизации в ее современной, особенно римской форме, но дают ли они полный ответ на вопрос, каким путем попали в эфиопские богослужебные книги и четьи-минеи туземные святые, откуда пошли многочисленные обширные жития („gadl“ сб. „борение“, „подвиг“⁶) национальных подвижников и героев веры? Только ли felix memoria и voix du peuple имели здесь решающее значение, или дело не обходилось без авторитета высшей церковной власти? Ответить на этот вопрос и мы не в состоянии уже вследствие крайней скудости и случайности нашего материала. Месяцесловов в нашем смысле для эфиопской церкви у нас под руками нет, кроме одного краткого (п° 13,7 f.) и одного фрагментарного (166,6) в Париже; их заменяют для нас синаксари, соответствующие нашим прологам. Эти синаксари расположены в порядке коптского года и представляют перевод с коптских с присоединением кратких житий некоторых из национальных святых или простых заметок: „память такого-то святого“; иногда эта заметка сопровождается „саламом“⁷ в честь святого; эти „саламы“ обыкновенно сопровождают и жития и представляют туземное, абиссинское произведение. Эфиопские синаксари имеются в различных европейских собраниях рукописей⁸ до сих пор они еще не изданы, равно как и попытка познакомить ученый мир хотя бы в переводе с их оригиналом – коптскими синаксарями, благодаря протестантскому фанатизму, осталась невыполненной: вышла только половина года в немецком переводе Вюстенфельда⁹. Неоцененным пособием остаются пока перечни житий и памятей эфиопского синаксаря, составленные Дилльманном¹⁰ и Зотанбером¹¹ в их каталогах рукописей Бодлеяны и парижской Национальной библиотеки. Из рассмотрения их прежде всего ясно, что для туземных святых не было строго определенного канона: при большинстве святых, общих обоим спискам, есть и такие, которые встречаются только в одном из них; некоторые святые, которым посвящены в Парижском синаксаре полные жития, в Оксфордском представлены одними заметками о памяти или вовсе опущены¹², и наоборот¹³. Тоже самое вытекает и из сравнения упомянутых синаксарей с многочисленными Лондонскими, которые еще не описаны подробно. Вообще до полного критического издания эфиопского синаксаря по всем, имеющимся в распоряжении ученых, спискам, или, по крайней мере, подробного описания последних, все выводы в области воссоздания и истории эфиопских святцев будут преждевременны. Попытки в роде Sapeto¹⁴, издавшего по доступному ему списку синаксаря несколько кратких житий абиссинских святых с итальянским переводом также могут иметь лишь значение предварительных работ. Сказанное сделается очевидным еще в большей степени, если мы обратимся к другим источникам эфиопской агиологии – гимнологиям и пространным житиям. В практике эфиопской церкви имеются между прочим два сборника стихотворных песнословий, расположенных в порядке года: так наз. „славословия небесным и земным“ и „Господь воцарися“; последний возник при царе Зара-Якобе, о чем вполне определенно говорится в предисловии к нему; первый, вероятно, также восходит к этому времени, по крайней мере Людольф уже пользовался им и составил на его основании свои „Fasti Sacri Ecclesiae Aethiopicae“, бывшие до появления трудов Дилльманна и Зотанбера единственными, но и теперь продолжающие служить необходимым источником наших сведений в вопросах эфиопской агиологии. Святцы. извлеченные из этого сборника величаний на каждый день, дают нам весьма большое количество имен святых, значительно большее, чем в книге „Господь воцарися“ и чем в самых полных синаксарях; рассматривая их, мы придем к неизбежному заключению, что большая часть туземных абиссинских святых остается для нас пока известной только по именам. Что касается пространных житий, то, конечно, это самый важный источник для знакомства с эфиопской агиологией вообще и для уяснения интересующего нас вопроса в частности. Только в большом сочинении, посвященном всецело одному святому, мог агиобиограф, не стесняясь временем и местом, изложить с достаточной подробностью все внешние условия жизни святого, всю ее историческую и культурную обстановку, все те мелкие бытовые подробности, которые не могли найти себе места в кратком сказании, но для историка представляют глубокий интерес и несомненную ценность. Эти произведения и должны лечь в основу нашего исследования. Но чтобы последнее было полным, необходимо принять в соображение весь существующий материал, а между тем мы располагаем лишь весьма незначительной его частью, да и то попавшей к нам случайно. Пространные жития туземных эфиопских святых – наиболее редкое явление в каталогах европейских собраний рукописей. Переписываясь и хранясь в местах, где поддерживается память о святом и совершается его культ, эти произведения редко выходят за стены обителей. Не принадлежа к числу необходимых книг в ежедневном обиходе христианина, они попадаются в руках частных лиц только тогда, когда повествуют о святых, пользующихся особенным, всенародным почитанием, или случайно – если, напр., тот или другой верующий почему-либо особенно чтит память какого-либо святого и постарался приобрести для себя житие его, хотя бы веруя в „завет“, без которого не обходится почти ни одно эфиопское житие и который влагает в уста Христовы обещание особенной милости к „переписывающим“ и „заказывающим“ житие святого. Отсюда для нас будет ясно, почему редкая библиотека в Европе обходится без эфиопских псалтирей и Евангелий от Иоанна, и, с другой стороны, редкая содержит жития эфиопских подвижников. Только два собрания рукописей, как мы уже говорили, представляют в этом отношении некоторое исключение, благодаря тому, что они составились при совершенно особенных условиях: это Британский музей с его библиотекой царя Феодора И и частная коллекция d’Abbadie. Из краткого описания последней, составленной самим d’Abbadie¹⁵, мы знаем, какие важные жития находятся в ней, и невозможность воспользоваться ими поэтому особенно для нас чувствительна. Вместе с тем нельзя не заметить, что уже это, сравнительно небольшое количество пространных житий, хранящихся в двух указанных собраниях, заключает в себе жизнеописания подвижников, имена которых не встречаются ни в синаксарях, ни в эксцерптированных Людольфом святцах. Если бы была возможность произвести разыскания во всех бесчисленных абиссинских монастырях, то оказалось бы налицо еще много житий туземных святых, о которых в настоящее время мы не имеем понятия, не говоря уже о тех, которые нам известны по доступным источникам лишь по имени.

Попытка Conti Rossini пробраться в Абиссинию, остановившаяся на границах Эритреи и Дабро-Бизанской обители, доказала самым наглядным образом справедливость этого утверждения. Уже в первом и единственном монастыре, в который удалось проникнуть этому ученому, оказались жития основателя монастыря и другие, неизвестные в европейских собраниях рукописей¹⁶. Все это доказывает, как скуден и случаен наш материал и, прежде всего, делает очевидным, что даже полные эфиопские святые еще дело отдаленного будущего.

При таких условиях нам представляется рискованным делать широкие обобщения. Нашей задачей будет лишь рассмотрение доступных нам агиологнческих памятников с точки зрения их важности для историка, с теми скромными выводами, какие окажется возможным сделать на их основании. Задача эта затрудняется еще тем обстоятельством, что мы имеем дело с рукописями очень поздней даты. Как известно, вся находящаяся в распоряжении ученых эфиопская письменность не заходит за XIV в. и главной массой своей относится к XVII–XVIII вв. Из житий, разобранных в настоящем исследовании, только три относятся к XV в.¹⁷, все остальные принадлежат уже более позднему времени, так что только одно житие моложе описываемых событий на 30 лет. Особенно это чувствительно для святых аксумского периода, живших в VI–VII вв. и представленных житиями, составленными или списанными почти целое тысячелетие спустя. Что принадлежит в них непосредственному преданию, что взято из записей, что, наконец, привнесено впоследствии и самим автором – распознать крайне трудно и не всегда возможно. Святые последующего периода – времени смут и так наз. „великого гонения“ также имеются в списках гораздо более позднего времени, но о времени составления их все же есть иногда данные, в достоверности которых нет основания сомневаться; наконец, жития святых XV–XVII веков, времени уже более близкого к нам, составлены сравнительно скоро после их преставления.

Итак, возвращаемся к вопросу о том каким путем, рядом с святыми, полученными через коптов от вселенской церкви и заимствованными у них же монофиситскими, появились у эфиопских христиан свои местные, занявшие столь видное место в их святцах. Летописи не дают нам на это никаких указаний, кое-что не всегда понятное и законченное сообщают пространные жития, в общем можно высказать более или менее вероятные предположения, исходя из того, что мы знаем о практике вселенской церкви в древности с одной стороны и особенностей устройства эфиопской церкви – с другой. Древняя вселенская церковь предполагала святость апостолов и мучеников eo ipso, и только с периода появления подвижничества начала вырабатывать некоторые правила канонизации, которые долго были не сложны и вероятно высшей инстанцией имели епархиальных епископов. Исследователи находят возможным говорить даже о „принудительном воздействии“ на волю последних со стороны мирян, а также о канонизации, предшествовавшей епископской. Последнее могло иметь место особенно в тех случаях, когда дело шло о великих подвижниках, которых чтили на обителях, как основателей, наставников и руководителей, а окрестные миряне – за святость жизни, чудеса и духовное водительство¹⁸. Вспомним, что и у нас едва ли есть возможность доказать непосредственность епископской канонизации для большинства преподобных, что же касается таких столпов русского монашества, как свв. Феодосий Печерский¹⁹, Сергий Радонежский²⁰ и др., то приходится прийти к заключению, что их почитание началось немедленно после их преставления, так сказать, само собой, без авторитета епископской власти²¹. Если это могло быть в России, где и во времена митрополитов – греков, неверствовавшаих прославлению русских святых, была полная и непрерывная церковная иерархия, то в Абиссинии этому способствовало и устройство церкви. Прежде всего эта страна не составляет в юридическом смысле автокефальной церкви; до си пор она находится в таком же отношении к александрийскому монофиситскому патриархату, в каком находилась русская к константинопольскому до своей автокефальности. Разница заключается лишь в том, что в ней по большей части был один архиерей и непременно иностранец, человек совершенно чуждый стране, презирающий свою одичавшую паству. При всем том случаи продолжительного вдовствования кафедры были обычны. Один архиерей-иностранец на большое, раздробленное и природой и историей государство, часто совсем отсутствующий и почти никогда не любящий своей паствы, не был в то же время юридически и высшим авторитетом; над ним стоял liqa–papasat za Eskenderja – патриарх александрийский, заинтересованный далекой Эфиопией лишь постольку, поскольку она давала ему доход при отправлении туда нового абуны. Между тем, эфиопы мало-по-малу нашли себе церковных сановников ближе: не имея возможности учредить национальный епископат, они изобрели туземных акабе-саатов и эчеггэ, а также признавали за царями некоторый авторитет в духовных делах.

Эти авторитеты были единственными в тех частых случаях, когда Абиссиния была вовсе без митрополита, но и во время нормального хода церковной жизни в стране они были ближе и доступнее. Нельзя забывать, что эчеггэ сделался постепенно настоящим администратором церкви и главой целой благочиннической организации мамхеров и наместников (neburana-ed). Конечно, этим духовным сановникам была дороже слава родной церкви, для них было вполне естественным заботиться о внесении своих соотечественников в списки угодников Божиих и молитвенников за их отчизну. Вот что можно сказать а priori. Как дело происходило в действительности, сказать крайне трудно. Несомненно одно – канонизация в Абиссинии, как и в России, происходила без участия патриаршего престола; копты не знают эфиопских святых точно также, как греки не признают наших, абиссинские святые – местные в монофиситской церкви точно так же, как русские – в православной. Далее можно предполагать, что иногда в святцы вносились имена по каким то особенным соображениям, возникавшим в кельях невежественных начетников. Исследователей приводит в ужас 25 число месяца сене с именем Пилата и величанием в честь этого христоубийцы, но они вероятно не знают, что это еще не самое худшее: под 29 генбота мы читаем: „и преставление Александра царя, сына Филиппа. Бог молитвами его да помилует нас; аминь“, а под 29 сене „успение Марка, царя римского“. Если Александра Македонского можно было еще возвести в пророки за жертвоприношение в иерусалимском храме, то для Марка Аврелия, гонителя христиан, не было никаких оснований чествования. Как проникали подобные monstra в официальные церковные книги, мы не можем определенно сказать. Некоторые указания дает нам, правда, поздний, но вполне аналогичный случай, очевидцем которого был Брюс, рассказавший его в записках о своем путешествии²².

Какой-то дабра-либаносский монах Себхата-Эгзиабхер додумался до святости Навуходоносора на основании таких текстов как Иезек. 29, 20 Иерем. 43, 10, Дан. 3.95–100, и увлек за собой много народа, уважавшего его за святость жизни; двор также благоволил к нему, а царь Такла-Хаманот III даже был серьезно убежден в том, что Навуходоносор действительно ветхозаветный пророк. Отлучение от церкви, провозглашенное на Себхата-Эгзиабхера акабе-саатом Саламой, нелюбимым за свою безнравственность и вскоре казненным по обвинению в измене, не имело действия и толпы народа стали требовать церковного собора, так что правительство должно было принять экстренные меры для водворения спокойствия. Чем дело кончилось – неизвестно, т. к. Брюс вскоре должен был покинуть Абиссинию, но эта история во всяком случае указывает нам на то, что, по крайней мере, в конце XVIII в. вопросы о канонизации возбуждали в обществе большой интерес и решались не так просто, раз речь могла заходить о соборе.

Пилат, Александр, Навуходоносор – лица библейские и при известных условиях могли быть относимы к тому классу, уже самая принадлежность к которому обусловливала внесение в святцы. Надо было только доказать право их на принадлежность к этому классу. В тех же самых условиях находились мученики. В числе святых, жития которых нам известны, нет мучеников в буквальном смысле этого слова²³; есть преподобноисповедники (Филипп, Аарон, отчасти Такла-Хайманот и Евстафий) и исповедница (Валатта-Петрос). Хотя они не пострадали до смерти, но много терпели гонений, проливали кровь за свои убеждения и сподоблялись между прочим и мученического венца. По этому и их святость, вероятно, разумелась сама собой. Но было ли это так, мы сказать не можем, так как святость их могла быть признана и помимо мученичества. Филипп был вторым преемником Такла-Хайманота; если верить житию – единственным эфиопом, удостоившимся епископства, отцом и руководителем множества монахов и при всем том – чудотворцем. Аарон основал новые монастыри не только в стране, но и на ее диких южных окраинах, и был притом чудотворцем. Валатта Петрос положила начало множеству обителей, была великой подвижницей, творила чудеса при жизни и источала их по смерти. При всем том эта поборница национальной веры была близко известна и царю и митрополиту; весьма возможно, что не только „глас народа“, а и правительство, как духовное, так и светское, победив иезуитское воинство, от-праздновали свое освобождение прославлением святой. По крайней мере, уже в 30 году по ее преставлении было написано ее житие. Что касается Филиппа, то этот страдалец умер на глазах у митрополита Саламы III, который звал его подвиги и похоронил его; вероятно и прославление его совершилось не без его ведома. По крайней мере житие его писалось еще тогда, когда дабра-либаносский монастырь не вполне оправился от последствий гонения, и агиобиограф считал себя в праве в конце своего труда обратиться к святому: „возврати рассеяние чад твоих, благоволи воссозданию разоренной обители, воздвигни падение ее“.... Память Аарона также начала чтиться его учениками сразу по кончине; вскоре о ней был осведомлен и митрополит, как об этом повествует дважды житие.

Великие подвижники, как мы уже говорили, и в православной церкви получают культ в своих монастырях уже среди своих ближайших учеников. В этом отношении особенно поучительна история культа Такла-Хайманота, которую мы знаем несколько более подробно, имея под руками как обстоятельные жития этого святого, так и пространное житие Филиппа, его второго преемника. Еще при жизни святого, когда он незадолго до кончины изнурял себя в затворе усиленными подвигами и от неумеренного стояния сломал себе ногу, „ученики его обернули ее в холст и погребли у подножия табота“²⁴, т.е. у престола и, таким образом, сделали ее мощами. Когда он преставился, „его тело облекли в прекрасные пелены, возложили на новые носилки и погребли в церкви с великой славой, с пением и песнями. Было много восклицаний, плача, слез и рыданий. По всем пределам Эфиопии пронесся слух о его успении, везде был великий плач и скорбь, ибо пал драгоценный столп, водруженный среди Эфиопии и сокрылся в сердце земли, как и отцы его. Плакали не одни монахи, а и власти и князья, великие и малые, мужчины и женщины, все рыдали. Те, которых он приводил к вере проповедью, и прежде, когда он поучал их, оскорблявшие его, уверовав, считали его своим отцом, ибо подобна была проповедь его проповеди отцов наших апостолов. Благодать его умножилась по его смерти больше, чем во время жизни его плоти: от моря до моря умножились его плоды, каждое утро умножались и увеличивались рожденные им, его учениками и учениками учеников его после него“²⁵.

Филипп устанавливает непрерывное каждение над гробом святого и собирает со всей Абиссинин всех мамхеров-благочинных монастырей дабра-либаносского устава ежегодно ко дню памяти его²⁶. При Езекии совершилось перенесение мощей святого, как об этом повествует следующий особый трактат²⁷.

„По прошествии 56 лет после успения отца нашего Такла-Хайманот явился отец наш святому Езекии в ведении 19 числа месяца якатита в полночь, облеченный светом и сказал ему: „мир тебе возлюбленный мой Езекия! Чего ты медлишь: настало время, о котором сказал мне Господь мой: „да перенесут тело твое отсюда чада твои по истечении дней“. И вот избрал тебя Бог коснуться плоти моей и костям моим. Теперь вставь и удиви чад моих всех. Пусть они соберутся из ближних и дальних мест к 12 генботу – празднику Воскресения Господа нашего и празднику Михаила возлюбленного моего. Вы устройте праздник духовный в славословии и молитве, в священнодействии, ибо в день успения моего радуются и славословят Ангелы небесные Господа всех; в день смерти меня грешного, они радуются и говорят: „слава Господу всех на небесах, и на земли мир, в человецех благоволение“. Да будет и для вас, чада мои, как день радости, успение мое, и всякий, кто говорит мне в день сей: „отче, отче мой Такла-Хайманоте“, пусть придет в день перенесения моего и устроит праздник духовный. Я же вместе с Михаилом и Филиппом, сыном моим и возлюбленным моим приду благословить народ, собравшийся ради любви ко мне“. И он говорил затем много, чего мы не могли записать.

„И затем был благословлен отец наш Езекия и сказал „да будет воля твоя, отче“. И продолжал отец наш Такла-Хайманот: „знай, что когда я приду, останки мои принеси трижды перед престолом ковчега, и когда засияет светильник погасший, по сему узнаешь время пришествия моего и знамение, которое будет до века. И когда я захочу прийти, зажжется светильник погасший, и по сему узнаешь время пришествия моего в роды родов и прославят творящего чудеса во веки веков. Аминь“. И сие сказав, он скрылся от него. И тогда отправил авва Езекия слуг во все страны, чтобы собрались чада его, рассеянные, во едино. И послал он, говоря: „собирайтесь все, именуемые Такла-Хайманотовцы переносить тело отца вашего из пещеры в великий мартирий по воле Отца и Сына и Св. Духа и по воле отца нашего Такла-Хайманота, ибо тот, кто не придет сегодня на праздник перенесения, не достоин говорить ему: „отче, отче и отче мой Такла-Хайманоте“, а отец наш не скажет ему: „сын мой“. И услыхав сие, собрались чада славного отца нашего Такла-Хайманот от востока и запада, от севера и юга, издалека и из близи; так что не хватало места; 12 мамхеров: Гонорий из земли Вараб, Матфий из Фатагара, Иосиф из Энарэг, Андрей из Мората; эти собравшиеся и те, которые были поставлены с отцом нашим Филиппом, и прибыли они в радости, обняли святого Езекию. И затем 12 генбота сошлось новолуние с праздником перенесения в день преполовения, который есть завершение чина молитвы четверга, когда преподал Господь наш плоть свою и кровь свою ученикам, в ночь которую был предан, и по воскресении из мертвых и в преполовение завершил им жертвы и чин таинства причащения, ибо „половина“ значит „средина праздника Пятидесятницы от Пасхи, и „Сретение“ – ибо Он явился ученикам только в 3-й день, завершил в день первый, когда уверовал Фома; встретил когда они шли на село и обновил им установление таинств, и в день 40-й, когда вечерял с ними, и взяло Его облако и сокрыло. И праздник Михаила совпал с праздником перенесения славного, ибо они пребывали в любви, как друзья и товарищи во дни живота святого и в священнодействии литургии, когда проповедовал отец наш Такла-Хайманот во всех странах, и Михаил носил хлебы; отец наш Такла-Хайманот служил, а Михаил был за диакона и говорил: „востаните на молитву“; отец наш Такла-Хайманот говорил: „мир       всем!“, он раздроблял хлебы и раздавал народу тело и кровь Христову верующим во имя Его. И поэтому совпал праздник Михаила с праздником перенесения Такла-Хайманот. Сподоби нас Господи благословения его, рабов Твоих во веки веков. Аминь.

„И затем встали 12 мамхеров с Езекией, отцом их, и пошли к скале и прорыли гробницу святого и обрели останки его прилипшими к пеленам; и был подобен обвитому сегодня, погребенный 56 лет тому назад, и слышно было вне благовоние, и кресты водружены в изголовье его направо и налево. И вошел Гонорий, что из земли Вараб и сказал: „кто будет предо мной, и кто за мной при несении останков отца моего?“ И он взял крест и передал его отцу нашему Езекии к изголовью. И когда хотели поднять его, сдвинулись кости его, ибо исчезла плоть его во дни жизни его от многих постов. И поклялся отец наш Андрей, говоря: „так да сотворит и со мною Бог“. И он лобызал много раз (?). И принесли чистые синдоны и обвили кости его и положили его в малый гроб и разрезали пелены его на мелкие части, и они творили чудеса и знамения. И произошла великая теснота, так что попирали друг друга когда брали землю, и одному человеку сокрушили ногу. И когда его коснулись пеленой святого, он исцелился в тот час. И затем пришли 12 пастырей в церковь и заперли двери. И от множества народа погасли светильники, и они обнесли останки трижды у кивота. И пришел святой и зажегся светильник; Михаил и Филипп следовали за ним и пребывали над кивотом, пока погребались останки. И они благословили всех людей и вознеслись на небо во славе. И после этого собрались мамхеры и устроили праздник в радости, и пошли и возвратились по домам своим. Слава Отцу и Сыну и Св. Духу, давшему нам сие оставление грехов наших, помиловавшему нас и искупившему нас кровию страданий своих. Восхвалим авву Такла-Хайманота,.. начальника монахов страны Шоа, начавшего в ней ангельский образ подобно Антонию, понесшему схиму и облеченному монашеством рукою Ангела. И сей святой понес иго монашества от отца нашего Бацалота-Микаэль. Плоды сего аввы: Елисей бодрственный и Филипп пустынно-житель и авва Езекия постник и авва Феодор радостный и авва Иоан кроткий. Сии суть, подвиги которых мы помним, а тех, которых мы не помним, знает Бог; число их, как звезд небесных.

Наконец, „много лет спустя боголюбивый царь Исаак любил слушать житие блаженного Такла-Хайманота. Он повелел воздвигнуть ему церковь с великой славой. И когда окончили построение и перенесли мощи его, собралось много болящих. И в тот день совершилось много чудес от прикосновения ко гробу святого“²⁸. Дабра-либаносское житие влагает еще свидетельство об особенной святости Такла-Хайманота в уста патриарха Матфея I. Трудно сказать, следует ли понимать это, как тенденциозное помышление, или можно видеть здесь разукрашенное воспоминание о действительном факте признания святости со стороны патриаршего престола. Следует заметить, что Такла-Хайманот – единственный эфиопский святой, культ которого не чужд и коптской церкви, а время патриаршества Матфея и царствования Давида было действительно порой сравнительно деятельных сношений победоносной Абиссинии с Египтом и святыми местами. Коптские иерархи даже посетили Абиссинию по поручению египетского эмира²⁹. Итак все-церковная канонизация дабра-либаносского основателя, именно при патриархе Матфее I, имеет кое-что в пользу своей вероятности.

Таким образом, почитание святого, установившееся само-собой в обители его, наконец скрепилось царским авторитетом. Подобный же, хотя более сложный, путь прошел культ другого великого подвижника – Евстафия. Житие рассказывает, что он умер „в Армении“, был погребен там патриархом, творил по смерти чудеса и на месте упокоения, и на родине, где ученики его основали множество монастырей, соперничавших с такла-хайманотовскими. Это соперничество отразилось и на различных сказаниях в житии и было предвестником крупных раздоров более позднего времени. Евстафивцы производили себя от других имен древности, имели другой устав и некоторые ритуальные особенности, из-за несогласия с которыми официальной церкви отпали от нее, и около столетия были вне ее ограды. Царю Зара-Якобу удалось прекратить этот раскол³⁰. Он пошел на уступки тем более, что сам склонялся к почитанию субботы, которое евстафианцы считали краеугольным камнем не только своего устава, но чуть ли не всей церкви. Официальное введение „двух суббот“ во всеобщее празднование уничтожило причину отпадения евстафиан, и они примирились с церковью. До этих пор, конечно, не могло быть и речи о все-церковном почитании их основателя; в „Книге Света“ Зара-Якоб, говоря о нем, отзывается с большим уважением, но не как о святом, и даже предпочтительно называет его мирским именем Макаба-Эгзиэ. Только по примирении их с церковью мог Евстафий, православие которого старался доказать Зара-Якоб, получить культ во всей церкви и даже среди монахов другого устава. Таким образом и здесь не обошлось без царской власти³¹.

Ко времени Зара-Якоба, вероятно, относится и перевод на эфиопский язык коптского синаксаря с небольшими дополнениями о туземных святых, по крайней мере первый известный наш синаксарь пожертвован царем Наодом 1445 г в Дабра-Берхан. Впоследствии синаксарь пополнялся новыми местными святыми. Несомненно современна царю-богослову книжка „Egziabher nagasa“ – „Господь воцарися“, представляющая гимны в честь праздников и святых на каждый день. Они собраны царем Зара-Якобом с целью привести в известность святых, прославленных до его времени, сделать так сказать общий свод, общий канон их, нечто в роде наших святцев или месяцеслова. В предисловии к ней мы читаем: „песнь „Господь воцарися“ и похвалы собору Ангелов, пророков и апостолов, собору праведных и мучеников, собранные царем нашим Зара-Якобом, сыном Давида. Да приимут они завет свой от Бога своего Савваофа. Ради завета вещания апостолов и ради завета страданий праведных и мучеников, и ради завета Св. Марии, запечатленной девством плоти и помышления, и ради тела и крови Иисуса Христа, великого Архиерея, да упасут они его (т.е. царя) днем и ночью“..

Интересен здесь „завет“ (kidän), который является как бы необходимой принадлежностью святого и, наоборот, был ее условием. Ни одно житие не обходится без того, чтобы Бог перед смертью не являлся святому и не давал ему обещания помиловать до известного поколения всех совершающих память его, верующих в молитву его, творящих во имя его добрые дела и интересующихся житием его. Та настойчивость, с которой повторяются эти „заветы“ в каждом житии, та неукоснительность, с которой авторы их приводят эти заветы, заставляют нас серьезно подумать, не была ли наличность этих странных для православного читателя обетований таким же условием помещения в святцы, как и чудеса.

Закончим наши предварительные замечания о святых эфиопской церкви указанием на то, что кроме преподобных, она прославляла и некоторых царей, оказавших ей особенные услуги. Кроме просветителей Абреха и Ацбеха, она возносила на литургии имена и помещала в синаксарях царей Калеба, Габра-Маскаля, Лабибалы, Наакуэто-Лааба, Феодора I, Давида I, Зара-Якоба, Баэда-Марьяма, Лебна-Денгеля и др.

Что касается ликов святых, то в наших источниках обыкновенно говорится о „пророках, апостолах, праведных и мучениках“, т.е. под понятие „праведных“ могут подойти и святители, и преподобные, и праведные в нашем смысле. Впрочем, нередко преподобные выделяются в особую группу, называемую „монахи“ или „святые“, (qedusän). Особенно рельефно проведено это, напр., в одном из чудес Габра-Манфас-Кеддуса, где „мученикам“ противополагаются „святые“, под которыми разумеются Шенути, Латцун, Кир и Габра-Манфас-Кеддус. В другом чуде того же святого говорится о явлении „святых с отцом их Антонием“, и в том же тексте об „Антонии и монахах“. В житии Евстафия слово „святые“ употребляется, как синоним слова „монахи“, такому же словоупотреблению мы обязаны и тем, что абиссины называют своих вторых просветителей „девятью святыми“. Здесь, я думаю, „святые“ надо понимать не в широком смысле, а как выражение, соответствующее нашему „преподобные“. Конечно, это не исключает и того, что слово qedusän имело и общее значение.

Подобно другим христианским церквам, эфиопская употребляла для отдельных святых особые эпитеты, прилагавшиеся к их именам более или менее последовательно. Так, Самуил вальдебский называется в житии „добропамятным“, Филипп – „украшенным“ (sörgöw), Аарон – „дивным“ (mankeräwi)³², Валатта-Петрос – „блаженной и святой“, Иосиф – „светилом мира“ и т. д.