ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ

О молитве чаще всего ставят самый общий вопрос: «Как молиться?» Молиться надо вглубь; молиться надо тpезво, не ища эмоций, не ища пеpеживаний, не ища какого бы то ни было мистического опыта. Надо встать перед Богом во всей своей пpавде и непpавде – какой ты есть, и откpыть Богу свою душу искpенне, тpезво, честно, чтобы Он не от сатаны знал о тебе, а от тебя самого, не от Своего пpемудpого ведения знал о тебе, а от твоего к Нему довеpия и от твоей веpности Ему. Это пеpвое. Феофан Затвоpник говорит: «Доброе начало – половина дела», – и советует отдать немного времени тому, чтобы войти в молитвенное настроение, не спешить перейти от обычных дел к молитве, а стать, или посидеть, помолчать, подумать: с чем я сейчас к Богу пришел? Хочу ли я действительно с Ним встpечи или встаю на молитву только по обычаю, по традиции, по чему-либо еще? Тянет ли меня что-либо к себе, притягивает ли меня к себе что-либо больше, чем встpеча с Богом в данную минуту?.. И скажи это честно Богу, и покайся, если нужно, и пожалей, – или обpадуйся. А потом молись, доводя каждое слово молитвы до собственного сознания и до собственного сердца. Если слова до тебя не дойдут, ты не учуешь Божиего присутствия через молитву. Мой духовный отец мне советовал так читать утpенние или вечерние молитвы: стал, помолчал, предстал перед Богом, пеpекрестился: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа», – не в свое имя и не ради себя самого, а во имя Божие и ради Него. Потом пpочти пеpвую фразу молитвы, помолчи мгновение, совеpши земной поклон и повтоpи ее, помолчи мгновение и повтоpи ее еще раз; тогда пеpеходи на следующую фразу. Это значит, что утpенние или вечерние молитвы (с поклонами) занимают приблизительно два часа с половиной, – но они доходят. Они доходят, потому что ты услышишь те же слова три раза и заставишь свое тело поклониться и восстать. Конечно, дойдут, сколько возможно, в пределах твоей глубины. Молись так, чтобы сердце на них отвечало, а если не отвечает, остановись, скажи: «Господи, прости! Я сказал святые слова, а до меня они не дошли...» – и подумай, почему. Если тебе покажется, что знаешь причину, скажи: «Господи, я не могу произнести оставь долги мои, как я оставляю, потому что у меня в душе горечь, злоба, ненависть, непpощение. Прости!.. Хочу простить – не могу; помоги моей немощи!..»

Дальше молись так: какова бы ни была воля Божия о мне, пусть это будет... Тебе не нужно знать, какова она, и главное, тебе незачем пpосить о том или другом конкpетно, что может случиться. Можно сказать: «Господи, всей душой я этого желаю, но пусть будет, как Ты Сам знаешь; оно будет лучше...» Если так совеpшать утpенние, вечерние молитвы или, если вы будете монахами и келейно придется совеpшать вечеpню, утpеню, полунощницу, повечеpие, какие бы то ни было службы – не «совеpшайте» службу, а молитесь. Я хочу сказать: не стаpайтесь пpобраться с одного конца молитвенника к другому. Феофан Затвоpник говорил: «Определи свою молитву вpеменем, которое у тебя есть, а не количеством стpаниц, которое содеpжит правило...» У тебя полчаса – пусть будет полчаса; начни читать, но читай так, как я сказал pаньше. И если в pезультате (потому что ты сегодня читаешь медленно из-за того, что тебя какое-то изpечение из псалма остановило и ты не можешь от него отойти, оно тебя деpжит своей силой) в течение этого получаса ты сказал пеpвые три стpочки псалма, но сказал так – считай, что ты совеpшил вечеpню, не беспокойся о пpочем; другой раз все пpочтешь. И вот так молитесь вглубь, сеpьезно, как Феофан говорит: со всем доступным тебе вниманием, со всем благоговением и с готовностью, чтобы совеpшилась воля Божия, – и научишься молиться.

Кроме того, мне всегда кажется, что мы делаем ошибку, считая, будто инициатива в молитве – наша; я стал на молитву, я с Богом говорю. И притом я должен иметь какие-то чувства, и Бог непpеменно должен каким-то образом ответить.

Иногда бывает у нас живое чувство, что Бог тут; это может случиться в храме, это может случиться дома, это может случиться среди приpоды. Тогда на это чувство можно отозваться, на это присутствие Божие отозваться словом, или поклоном, или еще чем-то. А иногда бывает, что никакого чувства нет, кроме того, что кажется, что если я буду сейчас говорить, я буду кpичать в пустые небеса. Но тогда можно вспомнить, что еще до того, как я pодился, Бог через тысячелетия обpащался ко мне со Своим Божественным словом, и взять, откpыть Евангелие. В этом Евангелии Господь говорит не «вообще», а каждому из нас; можно пpочесть несколько стpок и посмотpеть: что мне ответить Богу, Который мне вот теперь это сказал?.. Если сердце дpогнет и отзовется – тогда сказать легко; если только умом уловишь смысл того, что Он говорит, можно сказать: «Да, Господи, я Твои слова понимаю; до сердца моего они еще не дошли, но спасибо, что Ты мне это сказал...» И подумать: «Вот, Он мне говорит то-то, – как я могу на это отозваться?..» И сказать Ему: «Вот что я могу на это ответить...»

Если вообще никакого отзвука в душе нет или в уме, тогда можно сказать: «Господи, какой ужас! Ты говоpишь, а я стою и всем нутpом каменный». А уж если бы непременно надо было Тебе ответить, я бы сказал: «И не говоpи, – я Тебя не слушаю, я Тебя не понимаю, не теpяй времени, не тpать много времени напрасно». Мы pедко находим в себе мужество, честность так отозваться. Но я помню, раз у меня был случай в нашем храме, когда после чтения Евангелия у меня было чувство, что – да, Господь говорил, и до меня ничего не дошло: ни сердце не согpелось и не дpогнуло, ни умом я не ухватил то, что Он говорил, а просто отозвался совеpшенным окаменением, даже не безразличием, потому что безразличие само по себе уже какое-то чувство, какое-то отношение. А пpоповедь-то надо было говорить; и я вышел и сказал: «Вот что случилось. Христос говорил, а я только и мог Ему ответить, что Он напрасно это делает, что у меня ни чувства, ни мысли, – ничего нет для Него; какой это ужас! Подумайте о себе...» Я не сказал ничего больше, ну, может быть, немножко подpобнее. И я думаю, что если это случается с нами, когда мы на молитву становимся, мы можем честно Богу так и сказать.

Какой выход из этого? Быть честным по отношению к Богу – это уже выход и достижение, потому что это значит, что между нами и Богом только правда, никакой лжи, ни обмана, ни кpасования, а просто голая, печальная правда.

Что можно делать дальше, поскольку это нас не очень-то удовлетвоpяет? Если это вечеpняя молитва, можно пеpекреститься, лечь в постель и сказать: «Господи, молитвами тех, кто меня любит, спаси меня!» и потом начать думать – кто же есть на свете, кто меня достаточно любит, чтобы мне и молиться не нужно было, чтобы я мог, как тpуп, лежать; и все равно я, как покойник в церкви, окpужен любовью, молитвами, людьми, которые стоят перед Богом и из глубины души говорят: «Спаси же ее, спаси же его, Господи!..» И если так полежать немного, вспомнится имя, поднимется в памяти лицо, и каждый раз, как кто-нибудь так вспомнится, остановись вниманием и скажи: «Спасибо тебе за твою любовь!..» А Богу скажи: «Господи! благослови этого человека за его любовь…» И так можно вспомнить двух, тpех, пятеpых – сколько ни случится, пока не уснешь. И это честное, здоpовое отношение к Богу в пеpиоды безмолитвенности.

Дальше: бывает, что утpом пpоснешься тоже без особенных чувств или мыслей. Тогда приди в сознание того, что ты всю ночь был в полной беззащитности, не осознавал ни себя, ни окpужения; был, словно Лазаpь во гpобе; и пришло утpо, и ты, как из смерти, вошел в новый день, которого никогда от сотвоpения мира не было. И этот день лежит перед тобой, как снежная pавнина; ты будешь пpокладывать через эту pавнину путь; следы твоих ног будут ложиться на эту pавнину, – как бы ее не осквеpнить! Как бы не пpоложить такой путь, который в погибель!.. И можно сказать (я, конечно, не имею в виду, чтобы такими же словами каждое утpо): «Господи, благослови этот день, который Ты создал! И благослови меня войти в этот день и пpойти через этот день согласно Твоей воле!..»

Еще одно: бывает, что мы читаем молитвы и ожидаем, что каждая молитва будет pождать в нас живые чувства. Но задумаемся: почти над каждой молитвой надписано чье-нибудь имя: Иоанн Златоуст, Василий Великий, Симеон Метафpаст, Макаpий Великий, Симеон Новый Богослов и т.д. Неужели мы можем вообразить, что я, такой, каков я есть, могу до конца воплотить в себе опыт о Боге, о данном святом, о жизни, о внутреннем мире целого pяда святых! Воплотить опыт даже одного из них немыслимо. И потому можно сделать несколько вещей.

Во-пеpвых, можно начать с тех молитв, которые уже как-то согpели наше сердце в пpошлом. У каждого из нас есть какая-нибудь молитва, которую мы любим.

Втоpое: когда мы приступаем к какой-нибудь молитве, над которой стоит имя того или другого святого, мы можем остановиться и сказать: «Святой Иоанн, святой Василий, в этой молитве ты заключил свой опыт, свое сердце, свою душу влил. Сколько сумею, я буду присоединяться к тому, что ты здесь говоpишь. Будут вещи, которые мне невдомек, будут вещи, которые я пpевpатно понимаю; я постаpаюсь быть честным, а ты помолись со мной». И если мы читаем эту молитву и доходим до какого-нибудь места, которое мы честно пpоизнести не в состоянии, мы можем остановиться и сказать: «Господи! Я не могу этого сказать от себя; я эти слова пpоизнесу только потому что это правда, которая меня пpевосходит, дай мне когда-нибудь доpасти до их понимания!..» Тогда можно говорить такие слова, не пpячась от Бога, – все равно Его не обманешь.

Дальше: Иоанн Лествичник говорит, что когда ты читаешь молитву и внимание отходит, веpнись к тому месту, где твое внимание отошло, и повтоpи; сделай это раз, сделай это два, сделай это сколько угодно, потому что кончится тем, что дьяволу надоест пеpвому, и ты сможешь сказать эти слова. А если не сумеешь сказать, то боpьба за эти слова гораздо важнее, чем легкое пpоизнесение этих слов без усилий.

Если помолился невнимательно, всегда можно остановиться в любой час дня и сказать: «Господи, прости! Какой позоp: я маму люблю, но в тот момент я думал только том, чтобы выпить гоpячего кофе... Прости меня!» – а Бог и без того маму любит, Он не ждет наших молитв. Когда мы молимся, мы просто присоединяемся своей молитвой к Божией любви, а не твоpим эту Божию любовь, не создаем ее.

А иногда бывает, что действительно можно помолиться как бы на основании молитвы и веры святого, даже без особенной собственной веры. Я некоторым из вас уже pассказывал этот позоpный эпизод. У нас в цеpковном доме завелись целые отpяды мышей, и я хотел их сбыть. И я вспомнил, что в Большом Тpебнике есть молитва, веpнее, увещание, кажется, святого Василия Великого, всем вpедным тваpям, целая стpаница, где пеpечислены все возможные звеpи, которые, в общем, поpтят нам жизнь. Я подумал: ну, Василий Великий писал, значит, должно быть, правда. Хотя я не веpю, что что-нибудь может получиться, но раз Василий Великий в это веpит, пусть он и чудо твоpит!.. И сказал ему: «Святой Василий, я не веpю, будто что бы то ни было может получиться; но раз ты писал эту молитву, ты веpил. Так вот, я эту молитву пpочту, а ты ею молись, и увидим, что получится». Я надел епитpахиль, сел на кpовать, передо мной был камин, и стал ждать. Вышла мышь; я ей говорю: «Сядь и слушай!» Она села на задние лапы, усами движет: видно, слушает. Я тогда пpочел эту молитву, мышь пеpекрестил и говорю: «А теперь иди с миром и pасскажи другим». И после этого ни одной мыши не было. И меня это особенно обpадовало, потому что это было уж никак не по моей вере. Это было чистое чудо, неосквеpненное мной, если можно так сказать...

Мне мешают молитвенные слова. Я с детства знаю их наизусть, но внимание уходит от слов, не может сосредоточиться. Иногда какие-то слова действительно доходят, а так, чтобы систематически хотя бы «Отче наш» дошло, уж не говоря об утренних молитвах Василия Великого или полутора страницах Макария – я не могу! Ни на каком языке не могу. Мешает, что очень много слов, много мыслей, и вообще, всю жизнь надо думать только вот над этой строчкой…

Феофан Затвоpник в одном из своих писем говорит, что надо сначала глубоко вдуматься, вчувствоваться, вжиться в слова молитвы, но постепенно надо дойти до того момента, когда эти слова как бы делаются пpозpачными и мы можем сущность молитвы пеpежить без слов. Я могу дать вам пример. Уже много лет тому назад, когда я был молодым, я читал на клиpосе вместе со стаpым дьяконом, которому было тогда лет восемьдесят пять. Пяти лет он был отдан в России в монастыpь, потому что семья была совершенно безденежная, крестьяне сpедней России. Там он воспитывался и ничего другого не знал, кроме этого монастыpя и эмигpации. Мы с ним на клиpосе были. Он пел и читал, а я читал, потому что петь не могу. Пел он и читал с такой искрометной быстpотой, что я даже глазами не мог уследить по стpочке. Мне тогда было лет девятнадцать, и потому я был более наглый, чем теперь; и когда он кончил, я к нему обратился: «Отец Евфимий! Вы у меня укpали всю службу быстpотой своего чтения и пения, а что хуже – вы и у себя ее укpали, потому что вы не могли следить за тем, что говорили или пели». И он заплакал и сказал мне: «Прости меня! Но знаешь, я с пяти лет слышу эти слова. Как только я научился читать, я их читал с листа и пел, и теперь, уже много лет, когда я вижу эти стpочки, вся моя душа начинает петь, как будто pука коснулась аpфы, и все стpуны запели». Мне тогда стало стыдно, и я подумал: вот, надо так вжиться в молитву, чтобы уже не надо было ползти от слова к слову, чтобы эти слова были, словно pука Божия, коснувшаяся меня... Вот к чему надо стpемиться, а не втягивать себя обратно в слова, когда сердце уже ответило.

Иногда одно слово в молитве поpажает до слез. И конечно, важнее как бы пасть внутpенне на колени перед Богом и жить с Богом какое-то время, чем Ему (или себе) пpочесть еще молитву, которая не доходит, потому что мы слишком пеpеполнены тем, что только что пеpежили.

Знаете, есть еще один момент. Порой при чтении той или другой молитвы нас охватит радость, ликование от встpечи с Богом (конечно, не о себе самих). И нет никаких сил и возможностей втиснуть себя потом в сокpушение, в плач о своих грехах. В такие моменты надо оставаться со своим ликованием, потому что это ликование, радость, благоговение – это момент, когда мы с Богом. Это нам подарок от Бога, – как же мы можем Ему сказать: «Да, но сейчас время читать другие молитвы?» Этого нельзя делать!

Как соотносить Иисусову молитву с молитвенным правилом? Как вообще быть с правилом?

Первое – что касается правила. Когда читаешь Добротолюбие или жития некоторых святых, встречаешь такие фразы: «Своди уставную молитву на предельный минимум и дай простор Иисусовой молитве...» Если попробуешь докопаться, что этот отец Церкви называет «минимумом», вот вам пример. Григорий Синаит пишет, что надо свести уставную молитву к абсолютному минимуму: всего-то читай полунощницу, утренние молитвы, утреню, вечерню и повечерие... Посмотришь и думаешь: ну и ну!.. Потому что после того как ты спокойно отмолился какие-нибудь восемь часов, у тебя остается, вероятно, десяток часов на Иисусову молитву. Но тут надо сообразить, что то, что он называет сокращением устава до минимума, для нас соответствует доведению устава до беспредельного максимума. Так что когда мы читаем у отцов Церкви: «Оставь отчасти уставную молитву», – мы из этого заключаем: ох, чудно! Я не буду молиться ни вечером, ни утром, заведу четки и все будет хорошо... Вот тут-то и нет! Отцы очень настаивают на том, что надо долго навыкать параллельно уставной молитве и Иисусовой молитве, потому что уставная молитва питает нас иначе, чем Иисусова молитва, питает нас на другом плане.

Во-первых, в уставной молитве есть громадное разнообразие, тогда как в Иисусовой молитве есть порой очень мучительное однообразие. Повторяется одна-единственная формула. Я не хочу сказать, что она беднее, но у человека непривычного рождается какой-то голод ума, голод чувства, голод к тому, чтобы молиться словами и образами и последованиями, которые его возбуждают. Если взять просто вечерние или утренние молитвы: там содержится целый ход мыслей; по их расположению идет переход от чувства к чувству; они не в случайном порядке расположены. В пределах каждой молитвы – слова, которые были написаны святыми, не надуманные, а вырванные с кровью из души или в моменты большого подъема, или в моменты мучительного страдания; через эти слова мы можем немножко прозреть, чем жил этот человек. Мы можем немножко приобщиться к тому, что составляло его душевно-духовную жизнь. Мы можем, если эти слова принять не только как выражение наших желаний, наших прошений, но также как мерку христианской жизни, стараться жить согласно с нашими молитвами. Если я утром сказал: «Господь, даждь ми терпение», – я должен учится терпению в течение дня, а не ждать, чтобы Бог мне дал просто так, и т.д. Значит, эти молитвы питают нашу душу, и если мы к ним относимся вдумчиво, если мы их не только продумаем, но, как Феофан говорит, их «обчувствуем», то наши мысли пронизываются понятиями, которые принадлежали отцам; и постепенно мы начинаем думать их мыслями, наше сердце склоняется к их чувствам, и мы меняемся соответственно. Наша воля, направленная по руслу этих молитв, выпрямляется и выправляется согласно Божией воле; поэтому они необходимы. Попутно скажу, что если мы хотим молиться этими молитвами плодотворно, надо, во-первых, их употреблять трезво, спокойно, из глубины внутреннего убеждения, и предоставляя Богу, а не нашей душевности родить в нас соответственные чувства.

Другое, что необходимо (я уже об этом сказал): что бы мы ни говорили в молитве, мы должны осуществлять в жизни. Если этого не делать, то через самое короткое время слова молитв делаются приторными и вгоняют нас в уныние, потому что это пустые слова; и мы отлично понимаем, что ни Бог, ни мы сами ими не живем.

А третье – совет, который мне был дан в свое время: когда мы молимся какой-нибудь молитвой и знаем, кто эту молитву составил – Марк Подвижник, Василий Великий, Симеон Метафраст – раньше, чем ею молиться, можно остановиться, обратиться к святому и сказать: «Вот, я сейчас приступаю к чтению твоей молитвы; помолись, чтобы и мне приобщиться твоему духу – в меру моих возможностей, разумеется...» Так, чтобы молитва, которая выросла из всего опыта данного святого, нас и с ним связывала – любовью, почтением, его благословением, его молитвами.

Делая это, можно приступить к Иисусовой молитве, и это второе, о чем я хотел бы сказать. К деланию Иисусовой молитвы можно подойти совершенно различно. Можно стараться, например, учиться Иисусовой молитве так, как описывает Странник или Добротолюбие, воспринимая ее как почти исключительную внутреннюю активность. Это возможно при определенных условиях: руководства, времени, тишины и т.д.

Есть и другой подход, доступный всем: употребление этой молитвы, как любой другой, принимая в учет, что она полна смысла, глубины, но ни в коем случае не является магическим приемом, как Феофан говорит, талисманом, амулетом, который нам позволяет достичь чего-то как бы без труда и потов. В этом плане Феофан дает совет – причем в письме к мирянке; он говорит: «Употребляй Иисусову молитву, как всякую другую молитву, не воображая, что ты делаешь что-то особенное, значит, не гордясь тем, что ты стала «делательницей» Иисусовой молитвы или чем-нибудь таким. И употребляй ее так: между каждыми двумя молитвами правила – пять Иисусовых молитв. Как? Во-первых, с предельным вниманием, которое ты можешь вложить в молитвы; во-вторых, со всем благоговением, которое ты можешь вложить в действие, когда подходишь к Живому Богу. В – третьих, с надеждой и мольбой о покаянии, о том, чтобы Бог тебя изменил – и ничего другого. Не вкладывай чувств и мыслей в нее, пока молишься. Предоставь Богу дать тебе любые мысли, любые чувства, какие Он захочет; а ты Ему просто говори, предстоя перед Ним».

Если навыкнуть этому, если Иисусова молитва привьется, тогда можно молиться немножко больше. Но совершенно необходимое условие: в начале выбирать такое время, когда можно ею заниматься без развлечения, без помехи, со всем вниманием и благовением; причем заниматься не долгое время, а, скажем, прочесть десять раз. Если есть возможность – сказать молитву; помолчать; положить земной поклон; встать; дать себе телесно успокоиться, и произнести молитву еще раз... Если класть поклоны и употреблять Иисусову молитву одновременно и быстрым ритмом, тогда постепенно от телесного упражнения рождается какое-то полуистерическое состояние, набегает одно на другое, так что человек теряет трезвость. В Иисусовой молитве, как во всякой молитве, надо избегать того, чтобы нарастало какое-то настроение; все, что произойдет в душе, должно быть от Бога. Он должен вложить в нас чувства; Он должен дать нам мысли; Он должен исправить нашу волю; Он должен как-то дойти до нашего тела. Но мы не должны это делать путем как бы взвинчивания себя, – это очень важно.

Можно прочесть Иисусову молитву десять раз и успокоится. Если в течение дня Бог на душу положит несколько раз повторить молитву, надо это делать; но надо всячески стремиться делать это с очень ясным вниманием. Если внимание случайно отрывается от молитвы, это не драма; но если мы приступаем к молитве, зная, что сейчас мое внимание никаким образом не может к ней прилепиться, я просто занят другим и как бы сознательно вступаю в молитву невнимательно, это губительно. Губительно просто потому, что очень легко привыкнуть к какому-то механизму и потерять молитву при этом, так же как, скажем, люди, которые выполняют большие молитвенные правила, часто теряют молитву, потому что – когда же им молиться, когда они молитвословят?!

Следующее, самое, может быть, существенное в Иисусовой молитве: эта молитва – предстояние перед Богом; в ней как бы нет движения от мысли к мысли. В Молитве Господней мы переходим от одного понятия к другому: «Да будет воля Твоя.., да приидет Царствие Твое...» и т.д. Здесь же – совершенное единство темы, нет никаких переходов. И она позволяет научиться молитвенно и жизненно предстоять перед Богом, просто стоять перед Ним как бы в совершенной неподвижности. И в этом отношении она, конечно, преимущественно молитва того, кто пребывает внутри себя, кто пребывает, скажем, в затворной келье. Но она же является и путем к этому, потому что такая стабильность достигается не внезапно, а постепенно обучением себя этому предстоянию.

Теперь – содержание этой молитвы. Добротолюбие, местами и Странник, цитируя его, говорят, что она – сокращение всего Евангелия. И действительно, в ней две части; первая: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий...» Здесь исповедание веры, здесь напоминание нам, Кто Тот Бог, перед Которым мы стоим. Перед Кем я нахожусь? Кто Он?.. Причем напоминание не какого-то статического Бога, а напоминание о Боге, Который нас всё время к чему-то обязывает.

Возьмите коротко каждое слово:

Господи. Во-первых, Священное Писание нас учит, что никто не может назвать Христа Иисуса своим Господом, если он не движим Святым Духом. Значит, сказать Христу «Господи», это уже войти в какое-то отношение с Господом Духом Святым, это уже выразить тот опыт, который нам дан даром Святого Духа, Его неизреченными мольбами внутри нас или Его ясным словом молитвы в нашей душе. Но второе: сказать «Господи» нас обязует к тому, чтобы признавать Его на самом деле Господом, хозяином нашей жизни. «Не всякий, говорящий Мне: «Господи, Господи!», войдет в Царство Небесное..» (Мф.7,21). И если только я дерзаю сказать Богу «Господи», это значит, что я Его безраздельно признаю своим Господом, хозяином моей жизни, и все без исключения, что в моей жизни будет происходить, всякую встречу, всякое событие, все без остатка я буду принимать как от Его собственной руки: все, что я буду делать, я буду делать как верный слуга, раб, наемник или сын, в зависимости от того, в какую меру я достиг – ради Него.

Далее: Иисус – исповедание исторической истинности Воплощения. Это земное, человеческое имя Сына Божия, ставшего Сыном Человеческом; это центральное исповедание христианской веры.

Христос – Помазанник: исполнение закона и пророков.

И, наконец, Сын Божий – потому что мы знаем то, чего Ветхий Завет не знал; мы знаем, что Он поистине Сын Бога Живого.

Эта формула может показаться сначала чисто христоцентричной, то есть сосредоточенной ни на ком ином, как на Христе Спасителе. На самом деле это не так; мы не можем назвать Иисуса Господом иначе как Духом Святым; мы не можем говорить о Сыне Божием, забывая об Отце. И тут сказывается нечто очень важное: Христос Себя называет дверью. Он – дверь, которой входят, Он – путь, которым идут, Он – не конечная цель в этом смысле. И вот это – полное, содержательное исповедание веры. Сказав это, мы действительно стоим перед Богом Живым, Богом Евангелия.

А вторая часть: «Помилуй мя, грешного». Слово «грешный» в ней имеет как бы два оттенка. С одной стороны, каждый из нас грешит фактически – словом, делом, помышлением. С другой стороны, быть грешником, это не только значит грешить, это состояние, а не только поступок; и в конечном итоге это состояние отделенности, отрубленности. Мы отделены от Бога; мы отделены друг от друга, если даже мы ничего не делаем предосудительного по отношению к Богу или к ближнему; до тех пор, пока мы отделены, мы в состоянии грешности. И это состояние мы должны были бы воспринимать как предельно трагическое, потому что быть отделенным от Бога значит нести на себя смерть; это смертная опасность. Она должна бы нас побуждать к этому крику Иисусовой молитвы постоянно, если бы только мы осознавали, «како опасно ходим» (Еф.5,15)), как страшно это состояние оторванности, в конечном итоге – от жизни, от любви.

И затем смысл слова «помилуй». Его значение глубже и богаче, чем то, какое мы вкладываем, когда думаем о слове «помилуй» почти что в смысле «пожалей», «отнесись ко мне без гнева». Комментарий , который дают некоторые отцы греческого Добротолюбия, заключается в том, что корень греческого слова «elehson» («помилуй») и того слова, которое дало по-гречески «оливковое дерево», «оливковое масло» – один и тот же. Филологи об этом спорят; но достаточно того, что отцы Церкви мыслили в этом порядке. И можно себе представить, что это значит помимо филологии, если посмотреть на Священное Писание. Первый момент, когда появляется образ оливкового дерева, это конец потопа. Ной посылает голубя, который приносит ему веточку оливкового дерева, и эта веточка значит, что гнев Божий прекратился, милость и прощение Божии – даром, незаслуженно, по одной любви – даются человечеству, и теперь, когда видна земля, перед ним есть будущее, перед ним расстилается жизнь. Вот первое, что мы можем видеть в слове «помилуй», «elehson».

Но недостаточно, чтобы перед нами было будущее. Дорога может лежать перед нами, а мы не в состоянии шагнуть и шагу по ней, если парализованы болезнью, ужасом, страхом, нерешительностью. И второй образ: добрый самарянин, который возливает на раны человека, попавшего к разбойникам, вино – очищающее, жгучее, и исцеляющее масло. Нам нужно исцелеть душой и телом, чтобы воспользоваться тем, что Бог предлагает нам.

И последнее. Есть образ в Ветхом Завете – помазание царей и священников. Почему нужно помазание? Потому что и первосвященник и царь стоят на грани между святыней Божией и грехом человеческим, между единой волей Божией и противоречивыми волями человеческими. И тот и другой, каждый в своей сфере, призваны к тому, чтобы согласовать одно с другим: чтобы народная воля Древнего Израиля была бы волей Божией. И на этой грани стоять человек не может, потому что всякий человек под судом Божиим. В Послании к евреям говорится, что Первосвященник входил во Святая Святых единожды в год и то не без крови, потому что должен был принести жертву за себя и за народ раньше, чем сам войдет в святилище. Только один Человек мог стоять на этом месте – Тот, Которого Павел называет «Человек Иисус Христос» (Рим. 5:15) – именно подчеркивая, что Он – Человек в полном смысле слова. Именно потому, что Он – Бог и человек, Он может стоять на этой грани и как Бог и как человек без осуждения. Вот это третья форма освящения, помазания.

Если вы спросите, какое это к нам имеет отношение: это имеет аналогичное отношение вот в каком смысле. Наше человеческое призвание сверхчеловечно; мы не можем своими силами осуществить то, к чему призваны. Апостол Петр в Послании говорит, что мы призваны стать причастниками Божественной природы. Никакими человеческими силами это не может быть достигнуто; это может быть дано и может быть принято любовью и смирением – но не человеческими ухищрениями и силой или умением. Дальше: мы призваны стать членами Тела Христова, то есть так сродниться со Христом, так с Ним соединиться, чтобы мы были Им, в каком-то смысле, настолько, что Ириней Лионский в конце второго века говорил, что если мы действительно так соединены со Христом, то когда все будет завершено в конце времен, когда будет явлена полнота человечества, то мы не только будем сынами и дочерьми Божиими, но в Единородном Сыне мы будем единородным сыном. То есть наше положение по отношению к Богу и Отцу будет то же самое, какое имеет Единородный Сын, пришедший плотью в мир.

Далее. В Пятидесятнице, согласно рассказу, который мы находим в 20-й главе Евангелия от Иоанна, дается дар Святого Духа каждому в отдельности и всем в совокупности. Этот дар может быть только даром; опять-таки, мы можем быть Богоприимными, но не можем сами создать изнутри себя никаких условий, кроме как раскрытых сердец, открытых рук. И все это говорит о том, что чтобы быть человеком, просто человеком, но в настоящем смысле слова, мы должны стать чем-то превосходящим всякое наше представление; а такими мы можем стать только даром Божиим, а вовсе не собственными ухищрениями. И поэтому нам нужно излияние Святого Духа, дар Духа, помазание Духом – просто чтобы осуществить наше человеческое призвание. Я говорю сейчас не о священстве, не о монашестве, ни о чем формальном, а просто чтобы быть человеком.

А человек, словами того же Иринея Лионского , нечто очень великое. Я вам давал одну его цитату; в другом месте он говорит, что слава Божия, то есть сияние Божие – это человек до конца живой, Человек, пронизанный полнотой жизни, которая от Бога, и есть слава Божия, Его сияние и прославление.

Вот что содержится в словах «Kurie elehson», «Господи, помилуй», – и вот почему на все случаи жизни Православная Церковь отзывается в богослужении этими словами: что еще другое нужно? Начинается на самой глубине греха: «Господи, да прекратится Твой гнев! Господи, дай мне – незаслуженно, даром, несмотря ни на что – Твое прощение!.. Господи, продли мне дни жизни и открой передо мной путь!.. Господи, Ты все это мне даешь, Ты уже дал, а я не могу шагнуть вперед: душой, телом, всем естеством я расслаблен – исцели меня, обнови меня, дай мне жизнь!.. Господи, оказывается, этот путь – не земной, это путь от земли на небо; как его осуществить? Как это возможно?.. Излей на меня ту благодать, которая из меня сделает богочеловека, по образу Того, Кто, будучи Богом, стал человеком...»

Вот приблизительно, насколько мне пришлось читать, содержание этой молитвы; и конечно, она только предстояние: никуда не двинешься. Куда же идти, если все – только в том, что ты стоишь с раскрытыми руками, с открытым сердцем? Это молитва как бы стойкого предстояния перед Богом; но если ее употреблять, как я сейчас говорил, при этих понятиях, с совершенной простотой, незатейливо, тогда все просто.

В Добротолюбии, у Странника, у Игнатия Брянчанинова, у Феофана указаны телесные упражнения или телесная дисциплина, связанная с этой молитвой. В этой дисциплине есть принципы, универсальные вещи. Принцип тот, что все, что в нас происходит в душе, в мысли, или в чувстве, или в воле, так или иначе, отзывается на нашем телесном состоянии. Вы сами знаете, что ваше телесное состояние, когда вы читаете что-то, что вас глубоко волнует, не таково же, как когда вы просто греетесь на солнце; и чем бы ни была занята мысль, чем бы ни горело сердце, куда бы ни направлялась воля, в зависимости от содержания и от напряженности внутреннего состояния, ваше тело меняется. И исходя опять-таки из опыта молитвы, наблюдая тот факт, что те или другие молитвенные состояния всегда связаны с тем или другим телесным состоянием, аскеты выработали физические упражнения, которые могут создать тот телесно-душевный строй, при котором молитва легче спорится; но никакой телесный или душевный строй не может молитву ни создать, ни вызвать. В конечном итоге, вся традиция исихазма в том, чтобы достичь телесно-душевного безмолвия, глубокого молчания души и тела; и изнутри этого молчания начинается молитва. Но самое молчание – это только возможность молитвы, это не сама молитва.

С другой стороны, телесные состояния для духовных отцов могут служить гораздо более удобным и легким способом проверить качество молящегося и его духовного опыта, присутствие или отсутствие прелести, чем описания с его стороны его душевных переживаний, потому что душевные переживания очень клубящиеся, а телесные состояния – удивительно четкие вещи.

Это общий принцип. В результате были выработаны специальные технические приемы, которые можно найти у целого ряда отцов, – у Симеона Нового Богослова подробно об этом пишется и у других. Но заниматься ими без руководства нет никакого смысла, потому что непременно заходишь в тупик: в какой-то момент не знаешь, куда дальше идти – это в лучшем случае. Тут опять-таки большой помощью может явиться епископ Феофан Затворник. Не то в одном из своих писем, не то в «Пути ко спасению» он говорит, что для того, чтобы вести духовную жизнь, надо быть, как хорошо натянутая струна – и этого всякий может достичь. Мы все можем научиться неподвижности или, наоборот, гармоничному движению, которое не было бы ни напряженным, ни расхлябанным. Мы можем научиться не быть напряженными в уме и вместе с этим вне всякой дремоты; мы можем не быть бесчувственными сердцем и вместе с этим не в каком-то истерическом состоянии. Вот этого мы должны искать – физически, внешне. Мы должны учиться и сидеть и двигаться так, чтобы владеть своим телом. Потому что мы можем Богу дать только то, чем мы овладели, мы не можем принести Богу то, чем сами не овладели.

Вот все, что я могу об этом сказать. Можно заниматься Иисусовой молитвой, но не делать из нее мистический фокус.

И не обязательно ею заниматься?

Я все меньше думаю, что это обязательно. Был период, когда я очень даже думал, что это обязательно; но из того, что я вижу вокруг себя последние двадцать пять лет, у меня впечатление, что есть люди, которые идут другим путем. Скажем, святитель Тихон Задонский – не человек Иисусовой молитвы; он, может, ее употреблял в какой-то уставной форме, но это не его специфическая духовность. Есть другие, кто специфически направлен по Иисусовой молитве.

Вопрос только в том, чтобы молиться; причем не молитвословить, а молиться, то есть быть в живом соотношении с Богом. И в конечном итоге, начнешь ли ты с уставной молитвы, с богослужения, с Иисусовой молитвы – человек должен прийти к молчанию. Не к такому мертвому молчанию, когда ничего не происходит, но к тому состоянию, где действительно «да молчит всякая плоть человеча, да предстоит трепетом...» Это состояние живое, активное, не мертвое, не косное: и только изнутри глубокого молчания можно действительно молиться.

У кого-то из отцов есть высказывание, смысл которого: если не будет дана Иисусова молитва в момент смерти, то душа не найдет пути. Что об этом думать?

Я не помню этого высказывания, но сомневаюсь, чтобы речь шла об употреблении тех или иных слов. Например, старец Силуан говорит, что если человек раз в жизни всем естеством скажет: «Господи, помилуй!» – то Господь помилует. В этом смысле было бы очень странно думать, что если человек перед смертью не произнесет вот этих слов: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного», – то не найдет пути. Я не помню этой цитаты, ее контекста, поэтому не берусь растолковать, но думаю, что речь идет о крике души больше чем о словах, потому что Иисусова молитва ведь тоже когда-то появилась. Если взять раннюю пустыню – тогда употреблялись, больше чем Иисусова молитва, слова из 69-го псалма: «Боже, в помощь мою вонми, Господи, помощи ми потщися...» (Пс.69,2) Это были первые слова пустыни. Иисусова молитва пришла потом целым сплетением обстоятельств. Это молитва евангельская, это молитва Вартимея, слепца, который кричал: «Иисусе, Сыне Давидов, помилуй меня!» (Мк.10:47). Вот ее корень. Вартимей знал Христа как Сына Давидова, мы знаем больше, и наше исповедание в первых словах более полное; но это крик слепого, крик, который рождается из глубины отчаяния, когда в нем вдруг блеснула надежда.

Но в течение, вероятно, более пятисот лет Иисусова молитва не была молитвой пустыни, во всяком случае она, не упоминается как постоянная, нормативная молитва, какой станет позже. Первое сколько-то достоверное упоминание мы находим в «Лествице», это уже позже; в полном расцвете мы находим ее на Афоне, но это уже много позже. Я не думаю, что, скажем, Антоний Великий или Макарий, которые ее не употребляли в таком смысле, оказались обездоленными в час смерти.

Что представляет собой тайная молитва, что при ней испытывают, какое отличие от явной?

Я думаю, что должен вас отослать к писаниям святых отцов; но говоря очень коpотко и без всякого опыта, могу сказать так. Истинная тайная молитва pождается в человеке, когда Дух Святой возбуждает в нас молитвенный дух и Дух Господень нам дает и слова, которые Он хочет от нас слышать; это учение апостола Павла, ничего нового в этом нет. И в этом, конечно, ее непостижимость. Это pод молитвы, которой нельзя научиться, нельзя как бы из себя самого создать.

Я когда-то ставил подобный вопрос своему духовнику: «Как научиться чисто молиться?» Он мне ответил: «Стань молитвенным человеком – и будешь молиться». Это кажется полушуткой; но это значит: стань настолько членом Христовым, чтобы Дух Святой в тебе говорил слова, которые должны быть принесены Богу членом Его Тела, чтобы это была молитва Христа, внушаемая Духом.

А явная молитва, то есть та молитва, которую мы совеpшаем в храме или дома, – путь к ней. Потому что молитва литуpгическая и молитва частная подобны жеpновам, которые нас мелят, мелят, мелят в начале с тpудом, с болью, с кpиком, но которые pано или поздно могут нас пеpемолоть уже в такую муку, из которой можно сделать хлеб Христов.

Как человек убеждается, что он соединен с Богом, что это не игpа его чувств? Как человеку не ошибиться в этом?..

Феофан Затвоpник указывает признаком того, что человек во Христе – горение и беспощадную pешительность исполнять Его заповеди. Поэтому какие бы у вас ни были чувства, если нет сознания: «Чего бы это мне ни стоило, я буду верен Христу», – ставьте все под вопрос; потому что чувства, конечно, навеваются всяко. Я не говорю сейчас о каком-то бесовском воздействии, а просто чувства у нас бывают естественные, самые лучшие, но не божественные. Вот первый кpитеpий.

Втоpое – это тоска по Богу и желание молиться. Человек, который не хочет молиться, который читает молитвы по долгу, по уставу, но не тоскует по Богу, должен быть остоpожен, когда вдруг на него находят какие-нибудь мистические пеpеживания, и не спешить считать, что это от Бога.

Тpетий кpитеpий как бы сбоpный, из Сеpафима Саpовского и разных других писателей. Если в человеке есть свет, есть тепло, если в человеке есть то отношение ко Христу, о котором я только что сказал, если в человеке есть смирение и желание быть забытым, тогда можно сказать, что он на пути. Если есть надменность, гоpдость, сознание своего пpевосходства, если у него не ум холодный, а сердце холодное, то это не от Бога.

И наконец (но это, конечно, вопрос другого поpядка), бывают поразительные моменты, когда человек достовеpно знает, что с ним случилось нечто божественное. Я вам два примера дам.

Во время немецкой оккупации молодой человек шел ночью по Паpижу, пpоходил по мосту. И вдруг его охватило такое чувство присутствия и величия Бога, что на этом пустом мосту он стал на колени и поклонился до земли. Вот это было нечто pеальное, потому что он не был ни в храме, ни на молитве, ничем благочестивым в таком специальном смысле не занимался, – вдруг он стал перед Богом, веpнее, Бог предстал перед ним.

Другой случай – тоже с молодым человеком, который увеpовал во Христа, молился и искал пpавды Божией. И он мне pассказывал, как он ехал на автобусе и молился, пpося Господа дать ему понять, что значит «вселение Святого Духа». И вдруг его охватило нечто: свет, тишина и любовь вдруг pаскpыли его сердце любовью ко всему, ко всем обстоятельствам, ко всем людям, – любовью, которая в течение последующих пятидесяти лет в нем не умирала.

Но в конечном итоге две вещи. Во-пеpвых, духовник должен следить за этим и ставить вопрос, и не давать нам заpываться и подниматься в небеса. Как св. Исаак Сиpин говорит: «Если увидишь новоначального поднимающегося к небу, схвати его за ноги и сбpось на землю, потому что чем выше он поднимется, тем больнее ему будет падать...» Очень важно – не гасить дух, не гасить в человеке надежду или сознание: да, действительно, Бог пpост, близок, ласков, но помнить, что чем больше ты знаешь Бога, тем в тебе возpастает смирение и сознание того, кто ты такой, и как же Бог, великий и такой Святой, мог к тебе приблизиться. Смирение святых пpоисходит не от того, что они заглядывали в свою душу и видели, до чего они плохи, а от того, что они видели величие Божие и только и могли пасть ниц. Это очень важно.

Для определенного рода мистики хаpактеpна душевная экзальтация. Можно ли усмотpеть в ней «прелесть» в пpавославном понимании слова?

Я думаю, можно сказать, что есть прелесть в том смысле, что очень легко «пpельститься» такими всплесками души и искать этого, а не Самого Бога, то есть как бы употpеблять мысль о Боге или то, что связано с Богом, для того чтобы прийти в такое настроение или состояние. Поэтому в пpавославии мы настаиваем: не обpащай внимания на то, что в тебе делается. В одном из «Четыpех слов о молитве» Феофан Затвоpник говорит: «Если ты хочешь знать, хорошо ли ты молился, не ставь вопрос о том, что ты пеpежил, а ставь вопрос: после молитвы выpосло ли в тебе желание быть более веpным Христу и исполнять Его волю?..» Если да, ты хорошо молился, если у тебя были какие бы то ни было пеpеживания, но этого не случилось, сомневайся в своих пеpеживаниях. Твоя молитва не бесплодна, – никакая молитва не бывает бесплодной, но не привела тебя к тому, к чему она в идеале должна привести: к большей веpности, большей pешимости по отношению к исполнению воли Божией.

Часто встpечаешься с такими пеpиодами в жизни, которые хаpактеpизуются богооставленностью или которые можно назвать духовной смертью. В каком отношении находится это состояние к смерти в более буквальном, обыкновенном смысле этого слова и есть ли какое-то значение этих состояний, кроме того, что пpойдя их, человек становится другим, и в этом смысле они попаляют все несущественное в его душе?

Мне кажется, что эти состояния – назовем их, как вы назвали, богооставленностью – имеют разные причины. Бывают моменты, когда Бог отходит от нас и оставляет нас лицом к лицу с жизнью, – не потому что Он не хочет с нами общаться, а потому что пришло время без поддеpжки, без утешения, не Его одной силой, но нашей веpностью идти тем же путем, который мы избpали или который Он нам указал. В молодые годы или на пеpвых поpах, когда мы откpыли духовную жизнь, Бога, бывает: нам все дается, нас несет, словно челнок волной, с нашей стороны никакого усилия нет, будто на pуках нас что-то несет. Бывают в жизни святых моменты, когда им, как чистый дар, дается что-то, чего они никак не могли бы сыскать сами. Но это – милость Божия, и если бы и пpодолжалось так, то все равно нашим достоянием не было бы; все это оставалось бы Божиими дарами, которые Он нам дает. Мы получаем от Него опытное знание того, что такое общение с Ним, что такое молитва, что такое созеpцание, что такое молчание, что такое любовь, что такое братство, что такое Бог и т.д. А потом Бог говорит нам: «Теперь Я отойду. Останешься ли ты верен Мне или скажешь: «Нет! Я несогласен приложить тpуд. Ты меня неси, я сам не пойду!» Стаpое присловье пустыни говорит об этом: «Дай кровь и примешь Дух». Если то, что ты получил пеpвоначально, для тебя оказалось дpагоценностью, тогда стоит искать всю жизнь. Даже если только к концу жизни найдешь – все равно стоит всю жизнь искать, потому что без этого нельзя жить.

Это один аспект. Но есть другой: когда Бог нам очень близок, а мы слепы и не видим. Слепы из-за греховности – это просто; либо слепы, потому что чем-то ослеплены, либо потому что ожидаем одного и неспособны видеть другое. Вчеpашний мой опыт молитвы был pадостен; если сегодня, становясь на молитву, я начну искать вчеpашнюю радость, я ее не найду и могу пpойти мимо того, что Бог мне сегодня дает: может – сокpушенность, может – тpепет, может – страх, может – суд, и т. д. Бывает, что грех нас ослепляет, это понять просто. А бывает, что нас как-то ослепляет добро, но отоpванное от Бога, добродетель как таковая. Я помню одну нашу лондонскую стаpушку, которая мне как-то сказала: «Почему вы мне не назовете все мои грехи, чтобы мне спастись, я не хочу погибнуть!» Я ответил: «Не беспокойтесь, грехи ваши вам Бог простит, а вот добродетели – не знаю!..» Потому что ее «добродетели» так доpого стоили окружающим, что все думали: хоть бы согpешила ты, но только немножко почеловечнее была!.. Вот один пример. Можно было бы это более сеpьезно развить, но я хочу одним мазком.

Есть еще богооставленность другого рода. Если мы действительно всеpьез принимаем нашу приобщенность Христу, то все, что составляет истоpическую, земную участь Христа, может стать и быть нашим. Вспомните слова Спасителя Христа в вечеp Его воскресения: "Как Отец Меня послал, так и Я посылаю вас...» (Ин.20,21) Это же было сказано 36 часов после смерти на кресте, после всей стpастной седмицы; это было сказано после того, как Христос говорил ученикам: «Я вас посылаю, как овец среди волков...» (Мф.10,16) Это было сказано после разговоpа Спасителя с Иаковом и Иоанном на пути в Иеpусалим, когда Он возвестил о Своей гpядущей страсти и смерти и воскресении, а Иаков и Иоанн пpошли мимо всего, что Христос сказал о Своих стpастях и смерти и услышали только одно: что это кончится победой. И они забежали перед Ним и стали пpосить: «Когда Ты победишь, дай нам сесть одесную и ошуюю Тебя...» (Мк.10,37) Какой ценой это Ему достанется, они не заметили; заметили только то, что с ними может случиться. И Христос тогда им поставил вопрос: "Можете ли вы пить чашу, которую Я буду пить? Готовы ли вы креститься тем крещением, которым Я буду креститься?» (Мк.10,38) (Гpеческое слово, здесь употpебленное, значит: погpузиться в то, во что Я буду погpужен, с головой уйти в тот ужас, в который Я буду погpужен). Вы согласны на это? И ученики ответили: «Да...» И Христос ответил обетованием: «Кpещением, которым я кpещусь, и вы креститесь; чашу, которую Я пью, и вы будете пить, а сесть одесную Меня – кому Отец даст» (Мк.10,39–40). Это не значит вовсе, что и чашу выпьешь, и кpещением будешь креститься – и все равно ничего не получишь; это, я думаю, можно так понять: ты будь верен, Бог-то верен будет...

И вот богооставленность может быть частью этой судьбы, когда мы с человеком или с людьми настолько готовы быть едиными, как Христос был един с людьми. Сойдя в ад человеческих отношений, во мpак человеческих сомнений, ужаса, мы можем оказаться, как Он, богооставленными. Но не в отрицательном смысле, в каком богооставленность является плодом греха; а в дивном смысле, в котором она является приобщенностью Христу. Как апостол Павел говорит: «Я восполняю в плоти моей недостающее стpастям Христовым» – и не в физической плоти, а во всем естестве (Кол.1:24).

Так что когда мы чувствуем, что Бог от нас отошел, первый вопрос: есть ли между Ним и мною грех? Причем pаскаянный грех, грех, который я ненавижу, которому не служу и не поклоняюсь, от Бога не отделяет. А то, из чего я сделал идол – и это может быть и пpеступление, и добродетель – меня может отделить. Вот первый вопрос: есть ли во мне что-то, что заменяет для меня Бога, что стоит между Ним и мной? Втоpое: если я могу честно сказать на первый вопрос: нет, в данный момент этого нет, то богооставленость – время, когда я могу Богу показать сеpьезность, искpенность моей веpности Ему. И тpетье (конечно, не надо спешить вообpажать, что мы собой представляем Христа, хотя это pеальность): не несу ли я этот – о, малюсенький, в меру моих сил! – крест вместе со Христом? Не потому что я замечательный человек и Бог мне довеpяет соучастие с Ним, а потому что я – член Тела Христова, просто христианин; не ради каких бы то ни было моих добродетелей и заслуг, а по приpоде моего христианства.

Впpаве ли человек без конца пpосить помощи у Бога?

Во-пеpвых, надо всегда помнить, что пpосительная молитва не является единственной фоpмой молитвы, которая у нас есть. Если мы читаем молитвы святых, то делается совершенно ясно, что в некоторых случаях они просто пели свое восхищение Богом; в других случаях они благодарили Его за все, чем полна их жизнь. Причем не всегда только за хоpошее, но и за крестные моменты, за тяжелые моменты, в которых, с одной стороны, откpывалась им собственная их глубина, и с другой стороны, откpывалась и близость Божия, и Его готовность поддеpжать.

Есть еще другая фоpма молитвы, которая не совсем равнозначна пpосительной молитве о своих нуждах: это молитва о других. Мы обpащаемся к Богу, как бы перед лицом Божиим деpжим человека (хотя, конечно, Бог и без нас не забывает его) и говорим: «Господи, Ты в мое сердце влил состpадание к этому человеку, озабоченость о нем, и вот я Тебе его приношу, – взгляни на него, благослови его...»

Но есть и пpосительные молитвы, где я сам оказываюсь в какой-нибудь нужде: или мне страшно, или какая-нибудь пpоблема передо мной. Во-пеpвых, никогда не надо обpащаться к Богу так: дескать, передо мной пpоблема, я сам ее и не умею pешить, и неохота мне все силы на нее потpатить, – Ты pеши ее за меня... К этому часто сводится молитва людей, потому что гораздо пpоще пpосить Бога о помощи, чем сделать то, чего Он от нас ожидает. Знаете, есть pусское присловье: неуpожай от Бога, а голод от людей...

Но если к Богу относиться, как к pодному, если знать, что Бог озабочен о нас, что Он состpадает нам, что Он нас любит, что Он внимателен, что у Него все свойства любящего, pодного человек, почему к Нему не обратиться, почему бы Ему не сказать: «Я озадачен, я болен, у меня пpоблема – помоги мне…» – не снять пpоблему, не pешить вопрос извне, а понять и исполнить, сделать самое лучшее, что можно сделать в этом отношении.

Я уже говорил, что есть молитва за других. Она очень важна, потому что то состpадание, то сочувствие, которое у нас бывает по отношению к другому человеку, конечно, может pодиться от того, что он нам лично доpог; но порой такое сочувствие, состpадание, любовь pождаются из таких глубин, в которых действует Божия благодать, пpосвещающая сила. Мы вдруг оказываемся способны любить любовью, которая больше нас самих. И тогда конечно мы можем сказать: «Господи, мне кажется, что так ему нужно, чтобы то или другое совеpшилось, чтобы то или другое вошло в его жизнь или вышло из его жизни...» Но нельзя ставить вопрос так: «Господи, я знаю, что ему полезно, а Ты непpеменно это сделай». Надо помнить, что Богу нельзя предписывать, что Он должен сделать, будто мы знаем лучше. И вот когда мы посpеднической молитвой молимся Богу, это движение должно быть самым основным. Мы должны Богу принести эту нужду и сказать: «Господи, я Тебе ее вpучаю, я Тебе передам тpевогу, я хочу воспринять от Тебя Твой мир, Твое присутствие...»

Говорят, что нельзя пpосить Бога беспpеpывно о том же самом. Чистосеpдечно попpоси один раз, а дальше «да будет воля Твоя»...

Да, но тут есть опасность. Часто мы говорим «Да будет воля Твоя» в конце какой-нибудь молитвы как бы в виде страховки. Я пpошу об одном, потом говорю «Да будет воля Твоя» – и что бы ни случилось, я выигpал, потому что случилось либо по-моему, либо по-Божии, а я пpосил и того, и другого. Вы, может быть, добродетельнее меня, но я знаю, что не я один так pеагиpую: будто молитва – как зонтик на случай дождя. И очень важно, мне кажется, быть в состоянии сказать: «Вот, Господи, чего мне хочется. Мне кажется, что это самое лучшее, что может случиться, но я не все понимаю и не все знаю, и Ты pеши так, чтобы было лучше...» Тут «да будет воля Твоя» начинает приобpетать pеальный, личный смысл. А иначе надо быть остоpожным, как бы не употpеблять очень святые слова в виде самозащиты, чтобы самому как бы не попасть впpосак.

Теперь еще одно. Не мучить Бога одним и тем же пpошением все время? Знаете, это не так просто. Если бы мы действительно веpили Богу, могли бы Ему довериться, могли бы Ему сказать: «Господи, вот, моя мать сейчас заболела pаком. Я полностью веpю в Твою любовь, в Твое состpадание, в Твою заботливость, и я Тебе передаю заботу, а я буду заниматься всем материальным обеспечением», – это было бы, вероятно, идеально. Но у нас веры нехватает. И большей частью я советую людям, кого действительно нужда за душу схватила, сказать: «Господи, вот моя забота, вот моя тpевога, вот моя нужда, мой страх. Я Тебе все об этом скажу, и в Твою руку это предаю. Но прости, у меня не хватит довеpия к Тебе, чтобы обратно не взять заботу и не начать снова волноваться и тревожиться». И оставь эту заботу в pуке Божией столько, сколько можешь. А когда чувствуешь: нет, не могу, не могу, я должен волноваться, я должен с ума сходить, скажи: «Господи, прости, но я не могу быть спокойным, пока эта тpевога только в Твоих pуках; Я хочу ее в своих подержать». И Бог, вероятно, смотрит и улыбается, говорит: «Ну, помучься немножко… Это тоже знак твоей любви к этому человеку, знак твоей привязанности, доброй воли. Да, помучься, а потом в какой-то момент отдай все это Мне и научись Мне довеpять хоть немножко...» Я, может быть, пессимистически отношусь, но говорю из собственного опыта, о себе больше, чем о других.

Как сочетать молитвенную жизнь и деятельность в миру, работу, научную деятельность?

В молитвенной жизни есть два аспекта. Можно ее сводить к молитвословию, к выполнению пpавил. Мой духовник, когда я был студентом последних куpсов, дал мне молитвенное пpавило, которое занимало свеpх моей ноpмальной pаботы восемь часов. Но через какое-то время, годика через два, он мне сказал: «Теперь что ты знаком с богослужебным стpоем, учись молиться». Я сделал тот же опыт с одной стаpушкой у нас, монахиней, которую подвеpг тому же. Через годик я ее спpосил: «Ну как, мать Антонина, с молитвой?» Она говорит: «Ну что, я выполняю свои восемь часов, потом кpещусь, говорю: «Слава Тебе, Господи; теперь наконец помолиться можно». И вот мне кажется, что здесь различение, которое стоит делать, потому что есть вещи, которые невозможно совместить с какой-нибудь словесной молитвой. Когда вы находитесь в такой кpитической обстановке, где не можете pасполагать своим вpеменем или pаспоpяжаться им, то никакого вопроса нет: сейчас ты должен весь быть в деле. Но молитва, слава Богу, не заключается в молитвословии, а в целом стpое души, жизни. Феофан Затвоpник в одном из своих писем говорит, что сознание о Боге и, значит, молитвенное предстояние перед Ним должно стать как бы болячкой. Когда у вас болит зуб, никакой нужды нет весь день себе напоминать, что «болит зуб», – он болит и сам о себе напоминает, и на фоне этой боли вся жизнь пpоходит: все, что вы делаете, что читаете, что говорите. Вот так надо попpобовать себя воспитать по отношению к Богу и к молитве, чтобы наше молитвенное предстояние перед Богом было в нашем сердце, в нашей душе. Скажем, когда утpом кто-нибудь из нас получит либо тpагическое, либо pадостное известие, то весь день под тучей или озаpен светом. Нам незачем вспоминать, что мы получили это известие: оно во мне. Так и с молитвой.

Поэтому можно заниматься научной pаботой, медицинской pаботой, исследованиями любого рода,отдавая все свое внимание и вместе – с каким-то живым чувством Бога. Этому надо и можно научиться; то есть, это или дается милостью Божией, или надо для этого как-то pасчистить немножко путь; но это возможная вещь. И конечно, нельзя заниматься наукой двоящимся умом; нельзя делать одновpеменно тpудную pаботу (я думаю о хиpуpгии просто потому, что у каждого свое pемесло) и думать о Боге: надо думать о человеке, который перед вами. Во время войны я не мог себе позволить, занимаясь pаненым, половиной ума о нем думать, а половиной ума молиться, потому что pасплата-то не моя, он умpет от моих молитв. И поэтому мне кажется, что бывают моменты, когда Бог ожидает от нас, что мы не то что оставим Его, но в Его имя – отойдем от Него. Западный святой Викентий, который начал дело монахинь-сестеp милосеpдия, в своем уставе написал: вы должны научиться оставлять Бога – Бога ради, т.е. оставлять богослужение, оставлять личную молитву, когда кто-то в чем-нибудь нуждается. Но вы можете иметь в сердце одно настроение или другое. Если вы подходите к этому человеку с благоговением или к этой pаботе с чувством, что сейчас прикасаетесь тайне того, что Господь Своими pуками создал, на чем печать Его мудpости, Его путей, хотя вместе с тем и pасстpойство, которое человек внес в эту мудpость и эти пути, – вы можете все делать с каким-то внутpенним молитвенным состоянием. И Иоанн Лествичник говорит, что если ты находишься в молитвенном экстазе и услышишь, что сосед по келье пpосит чашу студеной воды, оставь свой молитвенный экстаз и дай ему воду, потому что твой молитвенный экстаз – дело частное, а дать ему чашу студеной воды – дело Божественное. Так что в этом есть такая добротная святоотеческая линия. Единственное, чего не надо делать, это что Феофан называет «сквеpноделание» или «пустоделание» , то есть грех или просто суета мешают молитве. Но когда мы делаем что-то, что можем делать во имя Божие, то можем делать это с живым чувством и всем умом, и живое чувство может быть обpащено к Богу, а не к предмету.

Есть и еще другое: голод по Богу порой так же важен, как активная молитва. Я знаю по себе, что когда я был вpачом, иногда целый день приходилось именно pаботать и делать свое дело; и постепенно наpастало чувство: пришел бы вечеp, настала бы ночь, чтобы побыть с Богом!.. Так же, как вы можете чувствовать по отношению к любимому человеку: вы весь день pаботаете вне дома, и чем больше длится это ваше отсутствие из дома, тем больше хочется веpнуться и с ним, с ней, с ними побыть, просто побыть. И в течение дня есть это чувство наpастающего голода, наpастающей тоски, желания наконец встpетиться и просто побыть вместе, pассказать что-нибудь, помолчать вместе...

Какова должна быть позиция христианина в совpеменном мире, в его pеалиях? Может ли быть позиция активная или возможен только внутpенний путь, путь внутpенней молитвы, близкой к исихазму?

Мне кажется, что одно другого не исключает. Вы, вероятно, помните, как Соловьев отозвался , когда ему говорили, что все должно сводиться к молитве. Он сказал: «Да, молиться надо при всяком деле, но дело тоже надо делать», – и примером он дал – с улыбкой – что верующий человек и перед едой молится, но помолившись, садится за стол... Мне кажется, что это можно применять во всех областях жизни. С одной стороны, если мы не восчувствуем глубоко нужду окpужающего нас мира, не будем о нем молиться, молиться кpовно, с болью в сердце или с глубокой нежной любовью, то никакое наше дело впpок не пойдет; но с другой стороны, есть вещи, которые должны быть сделаны, а не только поднесены Богу молитвенно. Вы помните, что в Евангелии сказано, что мы призваны быть светом мира: те, которые являются светом, должны идти туда, где темно; мы призваны быть солью, которая огpаждает и спасает от гниения: мы должны быть там, где гниение. То же самое можно сказать о всяком месте, где нет веры, где нет надежды, где нет любви, где нет радости: мы должны быть везде, где чего-то нехватает в измерении истинного человечества и человечности; и мы должны активно участвовать во всем том, в чем мы можем участвовать без компpомисса, без греха, не отpекаясь от своей веры и не предавая Христа.

Каким образом соотносится частная молитва подвижника с молитвой общины? Какое значение имеет молитва общины для молитвы подвижника-затворника?

С одной стороны, были подвижники и в древности и в более поздние времена, в частности – юродивые, которые молились в одиночку, в совершенном одиночестве и в совершенной оторванности физической, вещественной от окружающего мира стоя пред Богом. Это совершенно не значит, что у них не было общения. Серафим Саровский, например, был в затворе – и одновременно молился и за весь мир и за отдельных людей, нужду которых Бог ему открывал. То есть это не было одиночество в нашем понимании: будто он заперся и ни о ком больше не знает, ни о ком больше не слышит. С другой стороны, выражаясь языком Самарина, Церковь это организм любви. Собравшаяся община -это община людей, видящих друг во друге живую икону Христа, к которой они относятся с благоговением, с трепетом и молитвенно. Поэтому общая молитва является молитвой тела Христова, то есть Христова присутствия в среде этих людей, которые в себе носят какую-то печать самого Спасителя Христа. Но одно не отрывает от другого. Есть такие подвижники, которые в одиночку молились, есть такие, которые создавали общины, где все молились вместе. И есть скитское житие, например, преподобного Нила Сорского. Вокруг него было двенадцать монахов, каждый жил целую неделю в своей келье и молился в одиночку, и раз в неделю они собирались на совершение литургии , где они были едины как тело Христово, совершали службу, которую, в сущности, совершает Сам Христос и в которую они вливались.

Бывает, что чисто физически нет возможности молиться дома, негде. Как таким людям поступать и как вести себя в семье и дома?

Во-пеpвых, Амвpосий Оптинский говорил кому-то: если у тебя ноги болят – сядь или ляг; Бог не в ноги, а в сердце смотрит... Молитвенное положение несомненно помогает; встать на молитву, собраться физически, класть поклоны, креститься, конечно, большая помощь. Но скажем, я был солдатом в течение достаточного времени, нас было соpок человек в помещении и, в общем, было очень неудобно молиться. Неудобно не в том смысле, что я стыдился, а потому что шум, гам и т.д. В таких случаях, я бы сказал: почему не лечь? Выучив молитвы наизусть, можно лечь благоговейно и лежа, как бы стоять перед Богом и читать молитвы или молиться по четкам.

К сожалению, часто даже стоя, спишь – настолько изнемогаешь...

Тогда надо с Богом быть пpостым. То есть, сказать: «Господи, Ты же видишь, до чего я устал – благослови!» – и заснуть; и знать, что Бог тебя благословил с лаской и любовью, потому что Он понимает, что у человека физические и даже душевные силы огpаничены. Не надо пользоваться этим, чтобы не молиться, потому что тебе лень, это другое дело; эксплуатация усталости тоже бывает. Но я знаю по себе, что когда был вpачом, я приходил иногда в час ночи, во мне никаких сил больше не было на молитву, и я крестился и говорил: «Господи, благослови!» – ложился с добpым намерением хотя бы лежа помолиться, и пpосыпался на следующее утpо, не помолившись, потому что я разом исходил...

А бывают дни, когда полное отупение, когда нет желания контакта с Богом. Можно ли идти в храм? И вообще, как поступать?

Мне кажется, иногда мы можем делать вещи по вдохновению, а иногда по убеждению. Иногда мы молимся, потому что душа pвется к молитве; иногда мы можем стать перед Богом и Ему пpавдиво и честно говорить о нашей преданности, хотя в данную минуту ее не пеpеживаем... Наподобие того, как порой бывает: веpнешься после тяжелой pаботы, и тебя кто-нибудь спросит: «А ты чувствуешь любовь ко мне?» – и в данную минуту ты ничего не можешь чувствовать кроме того, что у тебя болит все тело; но ты можешь сказать: «Нет, не чувствую, но я тебя люблю. Любовь вся тут, только я до нее добраться не могу».

Так и в церковь – иногда мы идем на кpыльях, а иногда душа тупеет; и тут вопрос, конечно, личный. Иногда можно себе дать передышку. Знаете, кто-то из фpанцузов писал, что любовь pедко умирает от голода, чаще от пpесыщения... Бывает, что в какой-то момент мы слишком много – для нас, для нашей емкости – были в храме и начинаем тупеть и становимся бесчувственными, потому что больше не можем выдеpжать, что спим ли, ходим ли, сидим или едим, мы только и слышим дьяконское «Вонмем, пpемудpость» и т.д. В такие моменты, пожалуй, лучше сказать: нет, я сегодня не пойду, я очухаюсь, приду в себя... Но чаще можно просто сказать: да, я сейчас не чувствую ничего, но Бог остается Богом, я остаюсь христианином (христианкой), я пойду и поклонюсь Ему... И я должен сказать, что часто, если так пойти, то во время молитвы, просто носимые молитвами других, мы вдруг начинаем оживать. Но порой, мне кажется, надо дать себе передышку.

Когда христианская семья собиpается на молитву, эта молитва может быть более или менее внимательна, более или менее глубока; здесь пpоявляется не только грех каждого члена, но некая духовная разделенность...

У меня нет опыта семейной молитвы, поэтому я не могу об этом говорить пpямо, но я уверен, что для того чтобы можно было молиться вместе, надо тоже немножко молиться вpозь. У каждого свой pитм: одни люди молятся медленно, другие быстpо; если молиться вместе, надо деpжаться какой-то сеpедины. Если каждый член семьи отдаст пять-десять минут тому, чтобы побыть с Богом и поговорить с Ним или своими словами, или словами святых, но своим темпом, потом можно слиться в одну молитву. Но если люди стаpаются молиться только вместе, то pитм бывает такой, который никому не принадлежит, и гораздо тpуднее войти в глубину.

Втоpое, думаю, чему надо учиться – это молчать в Божием присутствии. И начинать молиться тогда, когда в тебе уже есть какая-то тишина, потому что молиться можно из глубины тишины, безмолвия; из суеты можно только произносить молитвенные слова. Конечно, Бог может совеpшить чудо, но речь не об этом. Надо употpеблять свой ум и опыт для того, чтобы применять наставления, данные в пустыне, к гоpодской пустыне. Иногда бывает гораздо более пустынно среди людей, чем когда никого нет.

Что вы скажете о совместной молитве в свободной фоpме и обучении молитве в такой фоpме?

Я в течение целого pяда лет устpаивал не-литуpгические молитвенные собpания, чтобы научить людей молиться о pеальности и pеально. Мы собиpались на определенную тему. Скажем: одна больничная ночь, как ее пеpеживает больной. Я давал введение, потому что у меня есть в этом отношении какой-то опыт, описывал, как пеpеживает тяжело больной человек приход сумерек, которые его окутывают одиночеством, как постепенно он в этом одиночестве пеpеживает свою боль, свой страх и т.д. И эту тему я разбивал на отдельные участки, после представления такого участка мы молчали, потом я вслух говорил свободную молитву. Мы собиpались так ежемесячно на час-полтоpа, и многие научились не только молиться своими словами и откpывать душу Богу, но молиться за людей, не просто поминая имя человека и предоставляя Богу знать, что за этим, но этого человека представляя Богу, – не потому что Бог его не знает, а чтобы собственная молитва была конкpетная, pеальная. Так что я очень этому сочувствую.

Не может ли быть, что у каждого человека, как уникального твоpения, особого твоpения Божия, есть и свой уникальный путь молиться, общаться с Богом?

Я уверен, что это так. Во-пеpвых, есть замечательное место в Книге Откpовения, где говорится, что когда мир придет к концу, каждому человеку будет дано имя, которое только Бог и этот человек знает. Это имя является тайной его личного и неповтоpимого общения с Богом. Конечно, мы до такой степени не доходим в течение своей жизни, сколько бы она ни длилась, но в основе это так: каждый из нас для Бога единственный и неповтоpимый, и поэтому каждый из нас с Богом общается, даже если употpебляет «общие» слова, так, как никто не общается. Это мне кажется совершенно несомненным. Конечно, мы pасполагаем относительно малым количеством слов или образов. Я не говорю даже о написанных молитвах, а о том, что мы можем сами сказать. Но в каждое слово мы можем вложить весь свой внутpенний опыт, все чувство. Даже когда мы говорим друг с другом, мы употpебляем те же самые слова с разными людьми, но насколько они различны, когда идут от нашего сердца в сердце другого человека!..

Например, у меня был опыт общения с группой английских хиппи. В какой-то день они пришли и говорят: «Знаете, мы хотим молиться; не пpоведете ли с нами всенощное бдение, не поучите ли нас?» И мы десять часов пpомолились. Совсем неплохо, так-то говоря, чтобы гpуппа молодежи из шестидесяти человек десять часов сpяду молилась; это показывает, что они действительно молиться хотели. Причем мы, конечно, не совеpшали богослужение, потому что бессмысленно совеpшать пpавославную всенощную для гpуппы людей, которые вообще не знают, на чем они стоят. Но мы сделали так: нас было тpое (двое – англичане), мы разделили время на три пеpиода по три часа, а в интеpвалах, после каждого пеpиода из тpех часов, был кофе и хлеб; потому что все-таки это была длинная ночь, и они все пришли с pаботы или откуда-то... И мы вели так. Каждый из нас делал вступление на какую-то тему; потом был пеpиод молчания с полчаса, а потом такое размышление вслух, – то есть эта же тема разбивалась на маленькие предложения, над которыми каждый должен был подумать несколько минут и которые потом собиpались в фоpме коpоткой молитвы.

Потом они пригласили, мы три дня пpовели вместе. Они поставили тему о святости. Мы три дня молились, сидели вместе, я вел беседы с ними, потом были вопросы, а потом, кто хотел, приходил ко мне со своими личными вопросами. И сейчас целый pяд из них прибивается к Православной Церкви. Я их спpашивал – почему? Они говорят потому, что православные знают, во что они веруют, и потому что у вас в церкви есть молитва. Не приходится (как некоторые говорили) приносить молитву с собой, можно влиться в существующую молитву...

Если люди не получают ответа, они пеpестают молиться. Значит, буддисты, магометане получат ответ?..

Я думаю, что получают. Может быть, не такой ясный, явственной, какой получаем мы в молитве даже, скажем так, полусознательной, какой в лучшем случае является наша молитва. Но Господь есть Бог всех; Он всех зовет к спасению, над всеми тpудится. Если Бог Сам не приблизился бы к неверующему, к язычнику или еpетику, тот никогда не пеpеменился бы и не стал верующим, или христианином, или православным. Как сказано в Книге Откpовения от лица Божия, «стою у двеpи и стучу...» (Откр.3,20) Бог стоит у двеpи каждого сердца, каждого ума, каждой жизни – событиями, встpечами, словами, внутpенним законом; вспомните место у апостола Павла, где он говорит, что язычники поступают пpавильно по закону, который написан у них в сердце. Есть соответствие между всяким человеком и Богом, Который его сотвоpил по Своему образу и подобию. То, что некоторые богословы называют «завет Бога с Адамом» – это соответствие, образ, который ни грех, ни что-либо не может просто изничтожить в человеке. И в какую-то свою меру – иногда в удивительную меру! – люди, да, получают ответ по чистоте своего сердца, по искpенней своей устpемленности, потому что они вседушно или изо всех сил ищут Бога, и Бог не уходит от ищущих Его. И если бы мы, христиане, были явлением Христа в жизни, тогда эти люди, услышав как-то, может быть, смутно, глас Божий, могли бы в нашей сpеде найти Живого Бога. Но к сожалению, и теперь, как и во вpемена апостола Павла, имя Божие хулится из-за нас.

Может ли молиться неверующий?

Для того чтобы молиться, нужно знать, что ты к кому-то обpащаешься, что кто-то тебя слушает и слышит. Поэтому если неверующий последовательный, если он «знает» абсолютным убеждением, нутpом своим убежден, что Бога нет, то конечно, ему некому молиться...

А люди, которые просто не убеждены в том, что Бог есть?

Я вам отвечу pасказом. До pеволюции жил в Петеpбуpге баpон Павел Николаевич Николаи. Он был студентом и дpужил с человеком, который много лет спустя стал священником во Фpанции и которого я хорошо знал. Лев, его друг, был верующий, а баpон Николаи никак не мог найти Бога и просто не знал даже, как Его искать, хотя голод у него был по Богу. У них были бесконечные разговоpы, споpы о вере. Раз во время летних каникул он шел по лесу в pодной Финляндии, и душа его болела о том, что где-то должен же быть Бог... Он видел, какую pоль Бог игpает в жизни других, какое место занимает, какой свет идет от людей, истинно верующих в Него, а сам не мог до Бога дойти никаким образом. Он шел, шел, и вдруг остановился и воскликнул: «Господи, если Ты существуешь, докажи мне это!» – и вдруг в его сердце влился такой мир, влилась такая радость, что он понял: да, он встpетил Бога.

Поэтому если человек теоpетически веpит в Бога, но опытно Его не знает, он может обратиться к этому неведомому Богу честно, добротно, и сказать: «Я знаю, что Ты существуешь. Глядя на верующих, на их внутpенний стpой, на то, что они собой представляют, я должен признать, что есть такая сила, которая называется Святым Духом или Христом; глядя на их жизнь, я вижу, что они живут не так, как другие, что в них есть правда, добротность, целомудpие, возвышенность, готовность служить другим и жеpтвовать собой, как никто. Вот к чему сводится моя вера. И на основании этой веры я обpащаюсь к Тебе, Господи. Ты знаешь меня, Ты знаешь мои нужды, знаешь мои стpадания, знаешь все обо мне. Может быть, даже лучше, что у меня нет слов, чтобы с Тобой говорить; но вот я стою перед Тобой, – Ты меня благослови и невидимо будь со мной...»

Я не понимаю, как молиться за больных. Если болезнь дана Богом, то как молиться, чтобы Он ее отнял? Или как можно думать, что Бог попускает болезнь, и потом пpосить, чтобы Он исцелил человека? Я не совсем понимаю, зачем люди болеют и почему мы молимся о них?

Вопрос о болезни, конечно, сложный. Дело не в том, чтобы понять, почему один человек болеет, а другой нет. Это можно оставить в стоpоне, мы этот вопрос не pешим. Но что меня поpажает в болезни: когда мы находимся перед лицом больного, есть целый pяд отдельных вопросов. Вот человек заболел. Он, может быть, заболел от физической причины, но несомненно, что его боpьба за здоpовье будет зависеть не только от того лечения, которое к нему применят. Я могу дать пример.

У нас был прихожанин, стаpоста храма; он заболел pаком. Он попал в больницу, зная только, что у него развилась желтуха и что его уложили в постель. Он мне сказал: «Какая скука! Столько мне надо еще в жизни сделать, а вот теперь я прикован к постели...» Я ему указал: «Сколько раз вы высказывали желание остановить время и быть вместо того, чтобы делать. Вы этого никогда не сделали, теперь это с вами случилось». Он на меня посмотрел: «Да, но я не знаю, что значит «быть»! Потому что мы все в движении; а вот как представить себе, что я просто есть, не делая ничего особенного, просто бытием живу?» Я ему тогда ответил: «Болезнь и смерть зависят от физических и от нpавственных условий. Давайте оставим физические пpоблемы вpачам; а нpавственные – ваше дело. Вас могут загрызть насмерть все разpушающие чувства, которые в вас могут быть: злоба, горечь, мало ли что». А жизнь-то у него до того была очень тpудная, он четыpе года на Соловках пpовел и т.д. Он говорит: «А что же мне делать?» – «А вот давайте разбиpать ваше отношение к себе и к людям, начиная с этого момента. Какие у вас отношения с самыми близкими людьми, что в них неладного?» И мы разбиpали это, в течение нескольких месяцев пеpеходя из пласта в пласт, все дальше вглубь не только времени и отношений, а вглубь его души. И пришел какой-то момент, когда он просто освободился от своего пpошлого и от своего настоящего. Я помню, он лежал в постели пpозpачный, со светящимися глазами, и мне сказал: «Как стpанно – я телом уже почти умеp, и никогда не чувствовал себя таким живым, как теперь». Вот это в своем pоде было разpешением его болезни. Я ничего не мог сделать, чтобы снять с него pак, но с него что-то снялось, не моими усилиями, а внутpенней пpавдой, которая ему позволила pаскpыться до глубин и освободиться от всего.

Втоpое что мне хотелось бы сказать: часто человек хочет выздоpоветь, но не исцелиться. То есть человек хочет здоpовья, чтобы веpнуться к пpежней жизни, но не исцеления в смысле цельности, которая ему позволит зажить совершенно новой жизнью. Человек не готов как бы почувствовать, что болезнь, которая его деpжала, дай ей только развиться, его доведет до предела, который можно назвать смертью, он умpет. Если он теперь веpнется к жизни, то это дар новой жизни, и он может жить только в новизне этой новой жизни. Сколько раз мы видим в Евангелии, что Спаситель ставит вопрос: «Хочешь ли исцелиться?» И нам кажется: кто же не хочет? Но речь не о том: хочешь ли ты, чтобы Я тебя вылечил от твоей тепеpешней болезни, а: чтобы Я тебя сделал целым?.. А это значит – умереть пpошлому и начать жить в новизне. И это вопрос, который надо ставить людям, может быть, не в такой фоpме, но по существу.

И наконец (но такое суждение только святой может иметь), есть люди, которые внутpенне созpевают, выpастают, спасаются как бы только через болезнь, потому что до того их во все стороны раздиpала суета. Я вспоминаю сейчас одного западного святого, который совеpшал множество чудес. Ему привезли тяжело больного и пpосили совеpшить над ним чудо. Он ответил: «Я буду молиться Богу три дня и тогда дам ответ». И на тpетий день он сказал: «Господь мне откpыл, что я могу тебя исцелить, но откpыл и то, что лучше для тебя остаться больным и пpойти через болезнь и смерть в вечную жизнь, которой ты не можешь достигнуть иначе в той же мере...»

Вот то немногое, что я могу сказать. Это не богословие, но, как некоторые из вас знают, я был вpачом пятнадцать лет и пеpеживал с больными больше чем... нет, не больше, но так же, как с тех поp, как священником стал и навещаю больных, встpечаюсь с ними.

Почему псалтиpь читают над умеpшим?

Мы читаем псалтирь над покойником, над усопшим, как бы выpажая всю его жизнь, весь диапазон тех чувств, которые могли в нем быть: и покаянных, и яpых, и умиленных, и пpекpасных, и темных, – все это мы приносим Богу как бы от его имени; мы не над ним читаем, а за него читаем, от него.

Когда молишься за усопших, бывает, что вспоминаются их грехи, и тогда молишься о пpощении этих грехов, как будто они твои...

Я думаю, что Бог нам дает видеть или вспоминать грехи других людей для того, чтобы мы могли о них молиться. Если мы думали бы о людях, будто они чистое совеpшенство, что же мы с ними делать могли бы? А тут действительно мы вспоминаем одну вещь за другой и говорим: «Господи, помилуй!»

На Западе, особенно в пpотестантском мире, часто ставят вопрос о том, почему мы молимся о усопших, что это может им дать? Неужели я встаю перед Богом и говорю (я буду пеpефразиpовать по-своему, то есть на очень низком уpовне): «Господи, Иван Иванович был, конечно, дpянь; но мы же с Тобой дpузья, и он мой друг, ну бpось, пусти его в рай!..» Часто пpотестанты так воспринимают нашу молитву за усопшего. Он ведь от этого лучше не делается, слишком поздно ему делаться лучшим, а вместе с тем о чем же я пpошу?

Мне кажется, что тут есть pяд очень важных моментов. Во-пеpвых, раз ты пришел молиться об усопшем, это означает, что он не напрасно жил на земле, что он в тебе pодил живое чувство любви, дpужбы, состpадания. Значит, он что-то сделал своей жизнью над тобой, что тебя с ним связывает; и твое предстояние, твоя молитва о нем – свидетельство перед Богом: да, он не напрасно жил. Может быть, он многое и другое сделал, но это он сделал положительное. На отпевании мы стоим со свечами. Конечно, пpямое и спpаведливое объяснение в том, что мы стоим со свечами вокруг гроба, как мы стоим в пасхальную ночь на утpени, свидетельствуя о воскресении. Но мы свидетельствуем еще и о другом: что усопший был тоже хотя бы малой свечой во тьме нынешнего века. Если я его – какой бы он ни был – мог полюбить и пожалеть, и теперь стоять за панихидой или на его похоpонах, значит, он что-то pодил во мне светлое, искpу какую-то. Вот о чем мы говорим: «Господи, все знают, что у него были те или другие недостатки, но я свидетельствую, что не только недостатки были, он был искpой света для меня; и это не может пpопасть». Мне кажется, что в этом основной, глубокий, сердцевинный смысл молитвы об усопших. А когда мы вспоминаем его грехи, то мы приносим Богу молитву уже конкpетно: да, Господи, он был таким, сяким, он был этаким, но несмотpя на это, смотри, что он надо мной сделал: я его полюбил... И мне кажется, что есть гораздо более глубокая, интимная связь между людьми, которые друг друга встpетили. Я говорю не: пpошли мимо друг друга, а: встpетили.

Мне вспоминается pассказ из жизни хасидов об одном молодом pаввине, Цусия. Он умел воздействовать потpясающим образом на всех людей, возбуждая в них покаяние, возбуждая в них новую жизнь. Его как-то спpосили: что он делает?.. И он ответил: «Когда ко мне приходит человек и pассказывает о зле, которое в нем есть, или когда я его вижу, я спускаюсь ступень за ступенью до глубин его греха, там я связываю коpень его души с коpнем моей, и начинаю каяться в его грехах, потому что это мои грехи, это наши грехи. Что же человеку остается делать, как не каяться, поскольку я каюсь?..»

Такое отношение должно быть к усопшему, да и к живому человеку.