История святого града Иерусалима от времен апостольских и до наших. Часть 2

Патриарх Симеон

Григорий VII, основатель владычества папского, простиравший честолюбивый взор свой на все престолы Запада и Востока, чтобы подчинить их единой кафедре Рима, уже жаждал освободить гроб Господень силою оружия и, по словам его, душа его была прискорбна даже до смерти, поскольку не мог сего исполнить. Посланники императора греческого Михаила Дуки, после бедственного поражения Романа Диогена, предстали в Рим умолять папу о защите против сильного Малек-шаха и возраставшей силы Сельджукидов. Но, хотя Григорий и писал ему в ответной грамоте, что пятьдесят тысяч воинов, под его личным предводительством, готовы выступить на помощь христианам восточным; хотя и возбуждал, окружными посланиями, властителей Европы к освобождению Св. мест, и посылал туда на покаяние великих преступников, однако голос мощного папы остался без деятельного отголоска, посреди долголетней борьбы его с императором римским Генрихом IV; он только посеял семена, в свое время произрастившие плод. Виктор III, его преемник, действуя в его духе, звал также Запад к освобождению Востока и мог только подвигнуть поморские города Италии вооружить свои флоты для бесполезных высадок на берега Сирии.

Дело сие предстояло Папе Урбану II, которого мощное слово двинуло все народы Запада к Востоку, и тогда началась новая воинственная эпоха для Иерусалима, изменившая на два столетия лице всей Палестины и доныне оставившая глубокие следы свои на Востоке. Новая стихия западная, племя франков, примешалась к стихии арабской и турецкой, уже заглушавшей первобытную образованную стихию мира греческого, который столь благодатно процвел в обновленной христианством Св. земле. В течение двух веков непрестанные кровопролития франков и турков миллионами трупов усеяли все пути Сирии, и хотя от сего страшного столкновения Запада с Востоком возникло впоследствии просвещение в Европе, немного пользы принесло оно бедствующей Палестине, над которою еще более отяготилось иго магометанское, по удалении франков; а между тем истребилось постепенно сокровище обителей пустынных, под превозмогавшим влиянием первосвященников западных, и остатки учености духовной, которою славились еще лавры Св. Саввы и Феодосия, Евфимия и Харитония, под игом арабским исчезли совершенно, когда, после бурного прилива и отлива волн западных, осталась только одна горькая пена столетнего их владычества в Св. граде и двухвекового в Св. земле.

Уже проповедь Петра пустынника огласилась по всему Западу, когда явились в Рим посланники от нового императора греческого, Алексия Комнина, умолявшего опять о защите против турок; одно их племя, под предводительством султана, водворилось в древней Никеи и угрожало Царьграду. – Урбан II созвал собор в Плацентии, на коем предстали и посланные Комнина; но собственные неустройства Запада так озаботили отцов собора, что не дали им времени заняться делами Востока. В Клермонте, посреди родственной ему Франции, надеялся Урбан на большие успехи и нашел себе отголосок, когда сам, после жалостного описания бедствий Св. земли пустынником Петром, красноречиво возгласил с кафедры в слух собранных вокруг него тысяч всякого звания и рода:

«Вы слышали из уст очевидца, вы внимали посланиям христиан Восточных; он рассказал вам бедственную участь народа Божия и града Царя царей, отколе истекло и на вас чистое предание истинной веры! – Дивный гроб, победивший самую смерть, гроб сей, источник будущей жизни, над коим востекло солнце Воскресения, поруган теми, которые сами воскреснут только для вечного огня! – Торжествующее нечестие распространило мрак свой на весь Восток; Антиохия, Ефес, Никея уже в руках магометан, с берегов Геллеспонта угрожающих христианскому миру; если сам Бог их не удержит, вооружением собственных чад своих, кто затворит пред ними двери Запада? – Посреди стольких зол, когда и самый храм Господень посрамлен был неверными, кто бы мог удержать, в их опустошенных жилищах, блюстителей Голгофы, сограждан Богочеловека, если бы не странноприимная любовь к посетителям Св. мест? Если бы не страх оставить без богослужения, без алтарей и священников землю, еще всю обагренную кровию Иисуса Христа? Горе нам, братия и чада, что мы дожили до сих бедственных времен! Для того ли явились мы на свет, в сей отверженный век, чтобы видеть опустошение Св. града и пребывать в мире, когда видим его в руках врагов Божиих? Не лучше ли пасть в битве, нежели терпеть долее столь ужасное зрелище? Восплачем вместе о грехах наших, вооруживших на нас небесный гнев! Восплачем, но слезы наши да не будут как семя, посеянное на песке; нет, да возгорится пламя священной войны, огнем нашего покаяния, и любовь к братиям нашим да будет крепче самой смерти, в борьбе нашей противу их врагов!»

«Воины, внемлющие словам моим, вы, непрестанно ищущие предлога к суетной брани между собою, радуйтесь, ибо вот причина войны законной! – Настало время показать, истинно ли ваше мужество; настало время искупить столько насилий во дни мира, столько побед, оскверненных неправдою! Вы, столь часто бывшие ужасом своих сограждан и продававшие за постыдную мзду руки ваши для чуждой мести, ныне вооруженные мечем Маккавеев, идите защитить дом Израилев, виноградник Господа сил. Дело не об отмщении обид человеку, но обид, нанесенных Богу, не о приступе города или замка, но о завоевании Св. мест! – Если победите, благословения небесные и царства азийские будут вашим уделом; если же падете, будете иметь славу умереть на тех же местах, где и Господь ваш Иисус Христос, и не забудет вас Бог, видевший вас в святой своей дружине! Да не удержат вас в домах ваших житейские чувства, малодушные связи! Воины живого Бога, внемлите только воздыханиям сионским! Разорвите все узы земные и помните слово Господне: кто любит отца своего и матерь паче Меня, тот не достоин Меня! – и всякой, кто оставит дом свой, или отца, или матерь, или жену, или чад, или наследие, имени Моего ради, восприимет сторицею и наследует живот вечный!»

Речь Урбана, глубоко проникнутая духом и самыми обстоятельствами того воинственного века, воспламенила сердца всех, ибо в каждом нашла себе верный отголосок! – Внезапно поднялся весь сонм на зов пастыря, и единодушно воскликнул: «Так хочет Бог! Так хочет Бог!» – «Клич сей да будет вашим ратным кличем, и да возвестит повсюду присутствие Господа сил!» – сказал Урбан восшумевшей толпе и, подняв знамение креста, произнес: «Сам Иисус Христос исходит из гроба и предлагает вам крест свой! Крест сей да будет знамением народов, соединяющий рассеянные племена Израилевы! Носите его на груди и на плечах, на щитах и хоругвях; он будет для вас залогом побед или пальмою мученичества, непрестанно напоминая вам, что Христос за вас умер, и что вы должны также за него умереть».

Вслед за сильною речью папы, объявлено было всенародное отпущение грехов кающимся витязям креста; и первый Адемар, епископ, бывший впоследствии викарием папским в крестовых дружинах, принял на себя крест из рук самого Урбана; за ним епископы, князья и рыцари, в таком множестве, что недостало мантии святительской, для делания из нее крестов на грудь воителей, готовых устремиться в Палестину. Сам папа, император римский и король французский не могли стать во глав крестоносцев, по внутренним смятениям областей своих, хотя и объявлен был повсеместно мир Божий, ограждавший, хотя в некоторые дни недели, безопасность граждан и путников от насилия безначальных воинов того жестокого времени. Но другие именитые князья поднялись для освобождения Св. земли, и вся Европа пришла в волнение после собора Клермонтского; ибо всякого пленяла надежда добычи и побед, служившая вместе и удовлетворением за тяжкие грехи, и целые полчища всякого возраста, звания и пола, двинулись, не зная сами куда, спрашивая только: «где Иерусалим?»

Изумительно и вместе странно было сие зрелище всей почти Европы, внезапно умиротворившейся для внешней брани и восставшей, как один человек, при единодушном вопле: «Так хочет Бог!» – Сильные земли продавали или поручали церквам свое достояние и брали меч; пастыри проповедовали мир внутренний и внешнюю брань; ремесленники, земледельцы бросали свои художества и плуги и стремились на Восток; слабые жены, малые дети шли впереди полков, и каждый город казался им Иерусалимом, по совершенному незнанию мест. Это было обратное движение, с Запада на Восток, народов, наводнивших некогда римский мир с Востока на Запад; но жестокие кровопролития ознаменовали сие необъятное движение, и евреи, как ближайшие враги имени Христова, тысячами погибали, когда еще не достигло оружие крестоносцев до врагов отдаленных.

Доколе князья и бароны готовились выступить со своими избранными дружинами, первый поднялся с стотысячною нестройною толпою, всякого звания, сам пустынник Петр, возмечтавший, что двигатель стольких миллионов может быть и вождем их! – Вальтер неимущий, так прозванный по своему убожеству, начальствовал передовым отрядом и, взошедши в пределы Болгарии, вздумал состязаться с жителями, которых раздражил беспорядками своих полчищ. В умаленном числе достиг он до стен Царьграда, куда, в таком же бедственном положении, привел остатки бедствующих своих последователей и пустынник Петр, разорявший также на пути области венгров и болгар, в отмщение за урон своих предшественников. Более двух третей сего многолюдного войска погибло, и слабые остатки были приняты дружелюбно императором Алексием Комниным. И третий отряд священника немецкого Готшалка подвергся той же участи, от тех же беспорядков, в долинах Венгрии. Когда непрестанно умножавшееся число крестоносцев стало делаться опасным и тягостным для окрестностей столицы греческой, император убедил пустынника Петра переправить свои дружины на берег Азийский, и там они все погибли в жестоком сражении против турков, которым легко было одолеть нестройную толпу, изнемогавшую от голода и болезни. Так погибли первые крестоносцы, в числе трехсот тысяч оставившие родную страну свою. – Проповедник бедственного похода возвратился со стыдом в Царьград ожидать пришествия новых крестовых дружин, уже более устроенных, ибо ими начальствовали могущественные князья, графы и бароны западных держав; но с тех пор он не имел влияния на дальнейший успех крестоносцев.

Готфред Булионский, герцог Лотарингии, происходивший по женскому колену от Карла Великого, стоит во главе крестовых дружин, как самое светлое лице тех времен, прославленное в летописях и в песнях; ибо он поистине был образцом мужества и всех доблестей рыцарских своего века. Готфред выступил в поход с пятидесятью тысячами войска, два месяца спустя после собора Клермонтского, в сопровождении двух родных братьев Евстафия и Балдуина, и двоюродного, Балдуина Бургского: (два последние должны были ему наследовать на престоле Иерусалимском). Вслед за ним двинулось все благородное рыцарство Франции и Германии, прославившееся в битвах; путь его не был ознаменован беспорядками первых полчищ, и король венгерский Коломан, равно как и болгары, открыли ему свободный проход к Царьграду. Хотя сам король Франции Филипп, будучи вне общения церковного, не мог участвовать в брани крестовой; но брат его Гугон Великий, герцог Вермандийский, устремился за Готфредом с лучшим цветом рыцарей своей родины. Ему последовали и два славные Роберта, один герцог Нормандии, сын завоевателя Англии Вильгельма, другой владетельный граф Фландрии, и Стефан, граф Шартрский, один из образованнейших владетелей своего времени. Папа Урбан благословил сам дружины сии, которые отчасти проходили чрез Италию, чтобы морским путем достигнуть Востока. Шествие их возбудило ревность другой отрасли выходцев Нормандских, завоевавших юг Италии: князь Тарента, хитрый Боемунд, непрестанно воевавший с императором греческим, решился на время оставить брань сию для брани крестовой и повлек за собою до тридцати тысяч воинов, с витязями Италии, между коими всех блистательнее был двоюродный брат его Танкред, краса рыцарства.

Еще один сильный владетель поднялся из южной Франции, со стотысячным войском, уже испытанный в битвах против мавров испанских, Раймунд, граф Тулузский, друг епископа Адемара, бывшего душою первого крестового похода в качестве легата папского. Раймунду, подобно как Боемунду, Балдуину и Готфреду, предназначено было навсегда оставить свое отечество, чтобы основать в Сирии новые державные княжества, которые более ста лет отражали нападения сарацинские. Путь Раймунда лежал чрез Ломбардию и Адриатическое поморье к Царьграду: под стенами его собралось все воинство крестоносцев, враждебное грекам, которые имели с ними частые стычки в продолжение разновременных походов различных дружин. Уже император Алексий Комнин сам не рад был призванным им пришельцам Запада, ибо они опустошали его пределы, и старался скорее сбыть их в Анатолию, как и первые полчища. Но умный государь, поражая их блеском царского двора своего и великолепием древней столицы, всеми средствами домогался сделать их своими вассалами, чтобы приобрести плоды будущих завоеваний, и вынудил постепенно присягу в верности от Готфреда, им усыновленного, Боемунда, Гугона, Раймунда и других могущественных властителей. Сто тысяч всадников и более шестисот тысяч пеших переплыли Босфор, под предводительством различных вождей, и ополчились пред стенами Никеи.

Завоевание сего древнего города, знаменитого по двум Вселенским соборам, было первым подвигом соединенных дружин крестоносцев, которые жаждали отмстить туркам за истребление на тех же местах первого отряда Петра пустынника. Напрасно надеялся потомок Малек-шаха, Султан Кильк Арслан (львиный меч) на крепость своих трехсот шестидесяти башен и на силу племени турецкого, одолевшего греков и начатки пришельцев западных. После многих кровопролитных вылазок и приступов, он предпочел сдать город императору, и встретив еще однажды крестоносцев в жестокой битве близ Дорилеи, уже более не беспокоил на пути, опустошая только пред ними селения и поля Малой Азии. Голод и болезни, более чем оружие врагов истребляли дружины, медленно подвигавшиеся к Востоку по совершенно неизвестным для них дорогам; междоусобие возникло в передовом отряде между братом Готфреда Балдуином и Танкредом, по случаю завоевания приморского Тарса. – Далее Балдуин изменил долгу крестоносца и, оставив священную цель Иерусалима для более легкого завоевания Едессы, утвердился на новом княжении, которое похитил у греков и армян.

В позднюю осень спустились ослабевшие дружины с диких ущелий Тавра, где претерпели всякого рода лишения, в благословенные долины Сирии; они ополчились станом под крепкими стенами Антиохии, не более как четырнадцать лет завоеванной опять сарацинами. Медленность сей осады, которую слишком скоро надеялись окончить, была истинным бедствием для крестоносцев. Сперва разврат, а потом болезни и уныние ослабили дух войска; многие бежали, и в числе их сам проповедник похода, пустынник Петр, со стыдом возвращенный в стан. Частые стычки с осажденными пробуждали, однако, мужество ратных, и вожди их Готфред, Боемунд и Танкред особенно отличались своими подвигами. Напрасно посланные халифа египетского убеждали их оставить дальнейшее завоевание, предлагая свободный вход для безоружных в Иерусалим; напрасно и князья Алепа, Дамаска и других городов Сирии вооружались для спасения Антиохии. Весною приближение могущественного султана моссульского Кербоги на помощь осажденным угрожало двойною опасностью крестоносцам; главные вожди согласились, хотя и против воли, уступить владычество сим городом князю Боемунду, который на сих только условиях обещал скорое завоевание Антиохии, ибо вступил уже в тайные сношения с некоторыми из осажденных; по слову его, крестоносцы, поднявшись в бурную ночь на одну из самых крепких башен Антиохийских, овладели внезапно городом, при страшных кликах: «так хочет Бог!» и древняя столица Востока обагрилась кровью её защитников.

Антиохия пала, но тяжкая сия победа была еще труднее своими последствиями; не успели крестоносцы предаться вполне своей радости, как уже показались на окрестных горах несметные полчища сарацинские. Глава сельджукидов Баркиа-рук, сын Малек-шаха и Эмир-эль-Омра, по назначению халифа багдадского, властвуя сам в Персии и Багдаде, велел султану моссульскому, Кербоге, идти с князьями Алепа, Дамаска, Иерусалима и прочих городов Сирии, отразить нашествие пришельцев западных. Ужас объял обессиленных долгою осадою при виде сего сонмища врагов; они заключились в стенах недавно покоренной ими Антиохии, из осаждавших сделавшись внезапно осажденными и, завидуя прежнему своему положению, ибо те же бедствия, какие терпели турки в стенах города, их одолевали, – голод и болезни; уже многие из вождей стали раскаиваться в своем необдуманном предприятии. Тогда главные начальники, легат папский Адемар, герцог Готфред, граф Раймунд, возбудили упадший дух воинов, рассказом небесных видений и мнимым обретением копия, коим прободен был на кресте Спаситель. Опять одушевилось войско, опять потребовало битвы и выступило из стен, с уверенностью победы, на изумленных столь неожиданною бодростью врагов.

Легат Адемар, возбудив речью дружины, с благословением пропустил их мимо себя и стал в средине полка, с хоругвями и клиром, покрыв святительскою ризою воинскую броню. Готфред, Балдуин и Танкред бились на правом крыле. Гугон и два Роберта – на левом; болезненный граф тулузский Раймунд остался в Антиохии, на страже вышгорода, который сдался в час битвы, Боемунд прикрывал сзади дружины. – Закипела жестокая битва и не устояли враги; из первых побежал эмир иерусалимский, Сокман, сын Ортока, пришедший на помощь султану; но эмиры Алепа и Дамаска ударили в тыл и едва не опрокинули дружины Боемунда; Готфред и Танкред поспешили к ним на помощь, и султан моссульский, видя с высоты, где раскинут был великолепный шатер его, поражение полков своих, сам обратился в бегство. Весь стан его, исполненный богатства и припасов, достался в руки победителей, и победа сия положила твердое основание владычеству крестоносцев в Сирии; ибо с тех пор они уже не встречали себе препоны до Иерусалима. Сарацины уверены были, что им способствует небесная сила, и не смели даже являться на их пути.

Тогда обновилось лице Антиохии и богослужение христианское возникло в новом блеске; но престарелый патриарх Иоанн, освобожденный крестоносцами из долгой темницы и вместе с ними призывавший новых защитников с Запада, вскоре должен был оставить свою кафедру, от превозмогавшего владычества римского клира, и окончил дни свои в Царьграде. Недолго пережил блистательную свою победу и добродетельный легат Адемар; с его смертью возникли безначалие и раздоры между вождями, которые оставались целую зиму в Антиохии вместо того, чтобы немедленно идти к Иерусалиму. Дорого заплатили они за такое промедление, ибо двести тысяч людей, всякого звания и пола, положили кости свои в Антиохии, от влияния чуждого им климата, еще более, нежели от меча иноверных. Наконец, весною 1099 года, общий ропот оставшихся дружин и народа возбудил вождей двинуться к Св. граду; они пошли вдоль поморья Средиземного: но и тут еще честолюбие графа тулузского, который искал приобрести себе область, подобно Боемунду и Балдуину, истощило силы крестоносцев, в приступах к прибрежным городам; ибо император Алексий уступил княжество Лаодикийское графу Раймунду, и он домогался отнять Триполи у турков. Оставив в стороне крепкие твердыни Акры, войско достигло Рамлы и Эммауса, уже только в числе семидесяти тысяч; и сему остатку шестисоттысячного их полчища, собравшегося за два года пред тем под стенами Царьграда, суждено было исполнить обет свой освобождением Иерусалима; самое малолюдство благоприятствовало успеху, ибо вся несметная толпа поклонников, затруднявшая собою поход и продовольствие, исчезла в горах Малой Азии и в долинах Сирии.

Между, тем Иерусалим уже подпал иному владычеству. Халиф египетский, воспользовавшись отсутствием войск турецких, которые сражались с франками под стенами Антиохии, овладел опять Св. градом; посланники его явились еще раз в стан крестоносцев с предложением мира, если хотят посетить безоружными поклонниками Св. места; – общий вопль негодования был ответом халифу. Наместник его в Иерусалиме, Ифтикар Эдаули, заботился о укреплении стен и приготовлении запасов для долгой осады; он отравил все окрестные колодези и с шестидесятью тысячами войска, в коем считалось до двадцати тысяч вооруженных граждан, надеялся отразить неведомых ему врагов. По мере их приближения, стекались для защиты города окрестные жители сарацинские, из Галилеи и от берегов Иордана, предавая у себя огню и мечу церкви и безоружных христиан. Те, которые спаслись от гибели, возвестили горькую весть сию крестоносцам, ополчившимся в Эммаусе, и тем возбудили их ревность; конечно в этом опустошении погибло множество иноков и обителей окрестных пустынь, о коих не упоминают летописи крестовых походов, как о чуждых. Жители Вифлеема просили себе защиты от нападения турков: доблестный Танкред был послан к ним с сотнею всадников; он первый из крестоносцев, как более достойный, поклонился колыбели Вифлеемского Младенца, и знамя его поднялось на вершине великолепного храма Рождества.

Никто не смыкал глаз в Эммаусе накануне того дня, когда должен был предстать крестоносцам предмет их давних, пламенных желаний – Иерусалим! Внезапное затмение луны навело сперва уныние на дружины, но оно рассеялось тою надеждою, что ущерб луны знаменовал поражение неверных, избравших ее своим символом. На рассвете радостно двинулись крестоносцы, и когда, с вершины последней горы, внезапно открылся их взорам Св. град, невыразимый восторг овладел сердцами всех, и одно только имя Иерусалима, переходя из уст в уста, громко раздавалось по окрестным долинам, при звуке оружия, готового его покорить. – О сколько слез пролито было, при зрелище твоего града, Господи Иисусе! – восклицает благочестивый летописец; одни, бросая коней своих, падали на колена и с воздыханиями целовали землю, где ступал Господь их; другие простирали безоружные руки к Иерусалиму, повторяя обет свой освободить его, с кликами, которые огласили некогда собор Кларимонтский, при начале сего чудного движения Запада на Восток: «так хочет Бог! так хочет Бог!»

На рассвете того же дня выступил из Вифлеема Танкред и, отразив под стенами города нападение сарацин на передовой отряд Балдуина, сам взошел на гору Елеонскую, чтобы насладиться оттоле зрелищем Св. града, в утренней красоте его и в тишине, еще не нарушенной звуками брани. Издали он уже видел приближение воинства крестоносцев, но витязь принужден был сразиться сам с пятью сарацинами, которые думали одолеть одинокого и бежали от его страшного меча. Танкред возвратился невредимо к своим дружинам, которые ополчились с северо-западной стороны Св. града, усеянной масличными садами, и более удобной для стана, по ровному местоположению; ибо отовсюду, с прочих сторон, Иерусалим окружен глубокими оврагами и горами. Царственный Готфред стал посредине, с двумя Робертами, Нормандским и Фландрским, по бокам его, против ворот Дамасских, и малых Ирода, ныне закладенных; правее их Танкред, пред угольною северо-западной башней. Стан Графа Раймунда Тулузского простирался с западной стороны, против ворот Вифлеемских, или Давидовых, на высотах горы Исполинской, по которой лежит обычный путь поклонников западных; но так как глубокий овраг, прудов Соломоновых, отделял его от города, то он перенес впоследствии часть своих шатров на самую гору Сионскую, где, по близости стен, много беспокоили его стрелы неприятелей. Малый отряд войск поставлен был и на вершине горы Елеонской, но вся восточная и южная стороны, где пролегали глубокие долины Иосафатова и Еннона, оставались свободными, и неприятель мог черпать воду из купели Силоамской, у подошвы Сиона.

Со слезами умиления смотрели крестоносцы на Св. град, уже как бы объемлемый их руками, и жаждали добыть его, чтобы в нем напитать душу зрелищем святыни, для которой пришли издалека, чрез столько стран, бедствий и трудов. Толпа христиан иерусалимских, изгнанная из своих жилищ неверными, еще более возбуждала их ревность рассказом претерпеваемых гонений; жены, дети и старцы задержаны были заложниками, взрослые обречены на тяжкие работы, превосходившие их силы; церкви разграблены для содержания войск сарацинских; блюститель странноприимницы западной ввержен в темницу за вооружение его крестоносных собратий. Сам патриарх Симеон заблаговременно удалился на остров Кипр, чтобы там просить милостыни у верных для спасения своей паствы, которой угрожали опять разорением Св. мест, если не заплатит непомерной дани, поголовно возложенной на всех христиан иерусалимских. Пребывая во все время осады на острове, ревностный патриарх не преставал посылать оттоле денежные пособия и припасы осаждавшим, которые заплатили ему неблагодарностью по взятии Св. града.

С первых дней осады явился в стан христианский пустынник, поселившийся на горе Елеонской, и умолял не отлагать приступа, именем Иисуса Христа обещая победу. Обещание сие польстило духу ратных и, без всяких приготовлений, вожди решились на приступ, ожидая явного покровительства Божия и памятуя бедствия долгой осады Антиохийской, В большем порядке приблизились полки к твердыням; они стеснились под щитами, чтобы укрыться от метаемых камней и стрел, но тщетно усиливались железными ломами сокрушить толстые стены, одна только лестница достигла до их вершины; тысячи храбрых на нее устремились и, в рукопашном бою, сражались с арабами, изумленными такою дерзостью: – конечно крестоносцы овладели бы в сей день Иерусалимом, если бы имели хотя некоторые орудия, необходимые для осады. Но чудо, ими ожидаемое, по гласу отшельника, не совершилось, и они принуждены были отступить, оплакивая свое легковерие, ибо много храбрых погибло на стенах.

Чувствуя необходимость стенобитных орудий, но не видя нигде в окрестности лесов, крестоносцы порубили все маслины, сломали дома и самые церкви, чтобы только добыть себе дерева, и быть может, пострадали тогда соседние обители пустыни Иерусалимской, заблаговременно опустевшие. К медленному успеху осады присоединилась еще засуха, ибо летний зной начинался в ущельях палестинских, когда крестоносцы подступили к Иерусалиму; Кедрон иссяк, отравлены были колодези; купели Силоамской недоставало для стольких ратных: все ужасы жажды стали томить войско, под раскалённым небом пустыни, и одна только мысль занимала воинов и вождей, – добытие прохладной струи. Днем и ночью толпы богомольцев скитались по окрестным горам, с опасностью впасть в руки врагов; когда же находили где-либо живую струю пли колодезь, часто, с мечем в руках, оспаривали друг у друга каплю воды. Соседние жители приносили в мехах болотную воду, из застоявшихся колодезей, но и ее с жадностью глотали воины, несмотря на смрадный запах, хотя и самые кони от нее отвращались. Вода сия послужила источником кровавой болезни, и внезапная смертность распространилась в человеках и скотах, воздух заразился от тления трупов. Каждый день умножал томление крестоносцев; за душным днем следовала столь же душная ночь; не было ни росы утренней, ни прохлады вечерней, так что самые сильные изнемогали и лежали неподвижно в шатрах своих, умоляя Бога ниспослать им ливень и грозу. Все проклинали чуждое знойное небо, столь негостеприимное для пришельцев, и самые ревностные стали колебаться в вере, страдая муками ввиду того града, отколе истекло общее спасение. Некоторые даже искали себе смерти, и устремляясь к стенам, целовали холодные камни, восклицая; «стены Иерусалимские, падите на нас и покройте нас священным своим прахом!» И если бы осажденные не были сами удержаны страхом первых побед, огласивших всю Азию, и сделали нападение, они легко бы одолели пришельцев; но Восток трепетал пред сим призраком Запада, и горсть храбрых еще казалась ему столь же страшною, как те несметные тысячи, которые уже положили кости свои в его пустынях! Самая беспечность христиан, посреди опасности, убеждала в невозможности одолеть их.

Нечаянная помощь оживила дух воинов: в стане пронеслась весть, что причалил флот генуэзский с оружием и припасами, и триста всадников, посланных из стана, пробились в Яффу сквозь толпу врагов. Между тем флот египетский истребил суда христиан; но уже запасы и все нужные орудия сложены были на берег и благополучно достигли стана Иерусалимского, в сопровождении опытных художников. В окрестностях Самарии открыт был и строевой лес, по указанию одного сирийца, и все дружно принялись за стенобитные орудия; рыцари и бароны не уступали в ревности простым воинам. Одни строили башни и тараны, другие носили воду в мехах, из дальних источников Вифании, Вифлеема и пустыни Предтечевой; иные же приготовляли кожи для орудий и собирали сухие ветви для плетней; везде закипела жизнь.

В короткое время соорудились три подвижные, трехъярусные башни на колесах, превышавшие самые стены, на которые можно было бросать с их вершины подъемные мосты; вид их исполнил ужасом осажденных. Но вожди, приготовляя все нужное к последнему приступу, не оставили возбудить и душевного восторга дружин своих, сильными речами многочисленных священников. Рассеявшись по стану, они всех убеждали к взаимному миру, покаянию, забвению обид; к ним присоединился пустынник горы Елеонской, «Вы, – говорил он, – пришедшие из дальнего Запада для поклонения гробу Господню, возлюбите друг друга, как братия, и освятитесь покаянием и добрыми делами. Если покоритесь заповедям Божиим, – Он дарует вам овладеть святым своим градом; если же будете упорствовать, гнев Его падет на вас». Пустынник советовал им сделать крестный ход вокруг Иерусалима, по подобию народа Божия, некогда обходившего стены Иерихонские, которые пали при звуке труб и кимвалов жрецов Иудейских.

Послушались благочестивого совета крестоносцы и после строгого трехдневного поста вооруженные выступили из шатров, с босыми ногами и обнаженною головой. Впереди их шли пресвитеры и епископы, в белых ризах, с хоругвями, иконами и крестами, воспевая псалмы; развиты были и воинские знамена; издали раздавались звуки кимвалов и труб. От стана Готфредова началось шествие и чрез долину Иосафатову, мимо Гефсимании, следовало на священные высоты Елеонские. Оттоле величественное зрелище открылось взорам: к востоку – море Мертвое, в глубокой долине Иерихонской, как яркое зеркало, и серебристая лента Иордана, с лазурными твердынями зубчатых Аравийских гор; к западу же, как на ладони, весь Иерусалим, в венце своих грозных башен и окрестные бледные холмы Иудейские. На том месте, где ступила в последний раз на землю стопа Христова, Арнульд, будущий латинский патриарх Св. града, тогда же еще только домашний священник герцога Нормандского, произнес красноречивое слово, возбуждая крестоносцев к довершению их обета. «Видите ли наследие Христово, попираемое его врагами? – воскликнул он, обратясь к Иерусалиму, – вот достойная награда всех ваших трудов, вот место, где Господь простит вам все ваши согрешения и благословит ваши победы!» Внимая речам его, Танкред и Раймунд граф Тулузский, долго имевшие между собою распрю за вышгород Антиохийский, обнялись пред лицом всей дружины, и богатые дали обет поддерживать убогих; все поклялись следовать заповедям Евангельским. И пустынник Петр, виновник похода, при виде крестов, которые с ругательствами поднимали на стенах сарацины, умолял витязей креста защитить гонимого Христа, паки распинаемого на Голгофе его врагами. «Клянусь, – воскликнул он, – вашим оружием и благочестием, что царство тьмы миновалось! При первом движении Божией рати оно рассеется как дым, сего дня еще превозносятся враги, а завтра ужас их обымет на той самой Голгофе, которой ругаются ныне. Они будут пред лицом вашим, как стражи римские, остолбеневшие, с оружием в руках, около Св. гроба, в час воскресения Христова, и падшие на землю, как мертвые, при страшном землетрясении, которое обнаружило миру присутствие воскресшего Бога. Еще немного и все сии места обратятся в храмы истинного Бога, и новые храмы возникнут из развалин, и весь Иерусалим огласится опять псаломными песнями».

Чрезвычайный восторг одушевил сердца витязей; с радостным кликом спустились они к купели Силоамской и поднялись на гору Сионскую, не обращая внимания на метаемые со стен стрелы и камни, от коих многие пали на крестном ходу, благословляя Бога в час смерти. К вечеру только возвратилось войско в стан, и вся ночь протекла на молитве в ополчении христианском; вожди и простые воины исповедовали грехи свои и укреплялись причащением Св. Тайн на предлежавший подвиг. Глубокая тишина царствовала и в Иерусалиме, обреченном последней осаде: там раздавались только пронзительные крики муэдзинов, сзывавших к молитве, и страшное ожидание исполняло сердца всех!

Совет военачальников положил: воспользоваться общим восторгом для приступа на другой день, и в ту же ночь Готфред перенес стан свой и перекатил огромную башню, с позлащенным на ней крестом, к юго-восточной стене, более благоприятной для осады. Танкред остался против Вифлеемских врат и угольной башни, и между ними оба Роберта; а на Сионе граф Раймунд, ценою денег, под тучею стрел завалил глубокий ров, отделявший его от южных твердынь города, которые защищал сам эмир иерусалимский. Начался убийственный приступ и не менее сильный отпор; стрелы и камни, кипящее масло и греческий огонь сыпались на стенобитные орудия осаждавших, и в отважной вылазке неверные покусились сжечь подвижные башни, но их отразили, хотя и повреждены были орудия. Ночь прекратила бой, и с горестью возвратились в стан свой христиане, вздыхая о том, что не почел их достойными Бог овладеть Св. градом для поклонения Христову гробу; неверные же ругались им со стен, которых проломы спешили завалить камнями. Но в течение целой ночи духовенство возбуждало в шатрах доблесть воинов, и на утро уже опять были готовы к бою и люди и орудия. С рассветом начался приступ на тех же местах, теми же вождями и с одинаковою яростью, посреди камней, стрел и дикого вопля бьющихся и стона умирающих.

Во время боя, по словам летописцев западных, две чародейки явились на стенах, заклиная силы ада на помощь неверным, и два гонца, посланные от Аскалона, куда приближалось уже многочисленное полчище халифа Египетского, искали проникнуть в город, чтобы поддержать дух осажденных надеждою на скорую помощь; но они были перехвачены крестоносцами и трупы их брошены через стены врагам. Полдня уже длился бой; подвижные башни христиан несколько раз загорались, и недоставало воды для угашения огня; золотой крест на башне Готфреда привлекал к нему главные усилия неприятелей и он бился, с двумя своими братьями, на верху площадки, усеянной трупами его рыцарей; многие погибли у подошвы стен, под грудою низвергаемых камней; огонь греческий пожирал самое оружие воинов, искавших спасти тараны и башни: полуденный зной довершал изнеможение ратных, уже отчаивавшихся в небесной помощи. Одно мгновение все изменило; крестоносцам внезапно показался блестящий всадник на горе Елеонской, который щитом своим подавал знак, чтобы вступили в город, и оба вождя, Готфред и Раймунд, воскликнули в одно и тоже время, что сам великомученик Георгий им поборает. Имя небесного витязя оживило дружины, все с новой ревностью устремились в бой; жены и дети, и даже болящие, стали разносить по рядам воду, пищу и оружия, и помогать воинам двигать туры.

Общими силами подкатили к самой стене башню Готфреда и, не смотря на стрелы и огонь, спустился с нее подъемный мост; пламя, раздуваемое неприятелями, от нечаянного ветра, обратилось на них самих, и вслед за двумя рыцарями Готфред, третьим, вскочил на стену Иерусалимскую, в сопровождении братьев и иных витязей; вслед за ними устремились в город и прочие воины и бились по улицам с сарацинами. В то же время разнесся слух, что блаженный епископ Адемар и многие крестоносцы, падшие в битвах, явились впереди дружин и водрузили знамена свои на башнях Иерусалимских. Одушевленные сим рассказом, Танкред и два Роберта проникли также во внутренность города, при кликах «так хочет Бог!» одни по лестницам, другие чрез проломы стен, и разбили секирами врата Гефсиманские для прочей толпы. Еще медлил один Раймунд Тулузский, со стороны Сиона; но и его полки, услышав об успехах своих братьев, бросили туры и тараны и по лестницам взобрались на стены. Эмир Иерусалимский принужден был заключиться в крепость Давида, так называемый вышгород; все, проникшие в город, со слезами обнимались на улицах, поздравляя друг друга с победою.

Крестоносцы взошли в Иерусалим 11 июля, по замечанию летописцев, в пятницу, в три часа пополудни, т. е. в тот самый день и час, когда Господь наш на кресте испустил дух; самая торжественность сей минуты могла бы расположить их к милосердию; напротив того, раздраженные прежними ругательствами неверных и бедствиями шестинедельной осады, и даже сопротивлением неприятеля внутри стен, они исполнили кровопролитием святой град, будущее их отечество. Не было никакой пощады побежденным, ни в домах, ни в мечетях, куда стекались толпы беззащитных. В мечети Омара повторились опять те же самые ужасы, которых уже однажды был свидетелем храм Соломонов, разрушенный Титом; место сие, казалось, исключительно было обречено небесному мщению. Пешие и всадники, вместе ворвались в мечеть по груде тел, посреди стона и воплей смерти, и очевидец свидетельствует, что внутри самого храма натекло крови до колен и даже до удил коней. Чтобы вернее изобразить сие ужасное зрелище, дважды повторившееся на том же месте, можно привести слова свидетеля первого разрушения храма, Иосифа Флавия, который говорил некогда, что число избиваемых мечем далеко превосходило число умерщвлявших, и что соседние горы Иорданские откликнули страшный клич смерти, исторгавшийся из внутренности храма. С ужасом отвращается воображение от столь плачевного зрелища, чтобы остановиться на трогательной картине христиан, которых оковы разбили крестоносцы. Со всех сторон сбегались они к победителям, освежая их пищею и водою; все вкупе благодарили Бога за избавление от неверных; пустынник Петр, за пять лет пред тем обещавший вооружение Запада, был предметом общего восторга, и освобожденные, как бы забыв о подвигах стольких витязей, его одного провозглашали победителем, изумляясь, что одним человеком могло прийти к ним избавление.

Тогда благочестивый Готфред, удержавшийся от всякого убийства после взятия города, оставил прочих вождей и, с тремя только спутниками, без оружия и обуви, посетил церковь Св. гроба. Его примеру последовали прочие вожди, и все крестоносцы, сложив с себя ратные доспехи, босыми ногами устремились в святилище, исполняя плачем и воздыханиями Св. град. В тишине наступившей ночи слышались только гимны псаломные, и так изумительна была сия внезапная перемена, что казалось дикие воители, обагренные кровью, провели всю свою жизнь мирными отшельниками. Но на другой день обновились опять ужасы, бывшие накануне; толпа оставшихся врагов в городе и приближение сильного войска египетского устрашили победителей, и жестокий приговор смерти произнесен был всем сарацинам иерусалимским. Тогда погибли и те, коих сперва пощадила жажда корысти, в надежде на богатый выкуп: одних свергали с башен и стен, других сжигали в домах или умерщвляли на площадях и в подземельях, где искали укрыться. Ничто не спасало, ни слезы, ни слабый возраст и пол, ни самое зрелище мест, освященных присутствием Христовым; весь город завален был трупами, и в буйстве кровопролития, зрелище сие никого не поражало. Милосердые из числа крестоносцев не могли спасти обреченных на смерть: триста сарацин, взошедших на площадку мечети Омаровой, умерщвлены были, несмотря на знамя, данное им Танкредом, которого сердце горело негодованием, за такое нарушение слова и всех прав рыцарской чести. Спаслись только те, которые сдались графу Раймунду в крепости Давидовой, и нашлись даже люди, которые приписали сей поступок более корысти, нежели милости.

Целую неделю продолжалось кровопролитие, во время коего погибло до семидесяти тысяч магометан и евреев; сии последние сгорели в своей синагоге. Некоторые пленники, избежавшие участи своих братьев, принуждены были предавать земле тлевшие трупы, для очищения города от смрада; им помогали воины графа Раймунда, которые надеялись найти еще что-либо между мертвыми, ибо менее других получили добычи. Опять совершенно изменилось лице Иерусалима: в течение нескольких дней он переменил своих жителей, веру, законы; по взаимным условиям крестоносцев, каждый владел завоеванною им частью города: крест или щит на дверях знаменовал владельца и отклонял других; таким образом восстановился порядок. Часть собранных сокровищ определена была убогим и на украшение храмов; золотые и серебряные лампады мечети Омаровой достались Танкреду и были им разделены с Готфредом, которого он избрал своим государем; два дня, на шести возах, перевозили из мечети всю богатую утварь. Но христиане скоро отвратили взоры свои от сего тленного сокровища к нетленному, когда увидели Честное Древо Креста, которое некогда взято было Хозроем и возвращено Ираклием, и вновь утаено верными, во время осады, от хищности врагов. Крестоносцы, говорит летопись, обрадовались сему обретению, как будто бы сам Господь висел еще на Честном Кресте Своем, и с торжеством носили его по улицам Св. града.

Чрез десять дней после победы вожди озаботились восстановлением престола Давида и Соломона, дабы избранный ими мог сохранить завоеванное христианами царство в Палестине. Посреди совета князей граф Роберт Фландрский изобразил, в благоразумной речи, предлежавшую опасность, от окружавших врагов, при удалении многих из числа крестоносцев на родину; говорил также, каковы должны быть доблести избираемого, менее в цари, нежели в блюстители Св. граду, и в отцы тем многочисленным семействам, которые, добровольными изгнанниками, посвятили себя, в стране им чуждой, на служение Богу. Многие из числа вождей крестовых могли иметь надежду на престол Иерусалимский, особенно Раймунд, Танкред и два Роберта, не говоря уже о доблестном Готфреде; но вожди единодушно положили, для избежания распри, чтобы будущий король был избран, советом десяти благочестивых мужей, из числа духовных и светских.

Наложили пост и молитвы; избиратели дали клятву беспристрастно увенчать только мудрость и добродетель, и после многих испытаний о каждом из главных вождей, выбор пал на благочестивого Готфреда, ради его доблестей воинских и домашних добродетелей, засвидетельствованных его близкими, и ради общего к нему расположения войска и народа. Многим представлялся он в сновидениях, окруженный величием царским, и его избрание произвело единодушный восторг. С торжеством ввели его в церковь Св. гроба, для присяги и венчания; но смиренный Готфред отрекся принять златой венец там, где его Спаситель венчался тернием: он принял только скромное звание барона Св. гроба.

Когда князья занимались избранием достойного властителя Иерусалиму, духовенство обновляло церкви и рассылало пастырей по окрестным городам, покорившимся оружию крестоносцев. Главною заботою его было назначение патриарха; но выбор сей не был столь счастлив, как выбор короля, ибо, с самой первой минуты владычества христиан западных в Св. граде, происки и нечистая корысть все исказили. Духовенство греческое, несмотря на его права, пожертвовано было честолюбию римского клира; забыт был и законный патриарх Симеон, накликавший сию бурную тучу с дальнего Запада и помогавший во все время осады крестоносцам. Он умер в Кипре, вскоре после неблагодарного их поступка. Православные избрали на его место архипастырем Евфимия, который носил титло сие девятнадцать лет, хотя и отсутствовал от своей паствы. Он был посредником мира между императором Алексием Комниным и королем Сицилийским Рогером. При том же императоре упоминаются еще, в сане патриархов Иерусалимских, Агапий и Савва, бывший епископ Кесарии Филипповой; но они имели также пребывание в Царьграде².

Арнульд, недостойный капеллан герцога Нормандского, легкий нравами и жадный на корысть, поставлен был, силою денег, латинским патриархом Св. града. Первым его действием была распря с Танкредом, за сокровища мечети Омаровой, как будто бы имущество иноверных капищ было достоянием христианского первосвятителя. Арнульд коварно старался возбудить зависть и негодование прочих князей против Танкреда, представляя им, что не столько Церковь, сколько все они оскорблены присвоением общественных сокровищ частным лицом; благородно защитил себя Танкред, правом войны и тем, что он жертвовал большею частью добычи храму Божию; а совет князей присудил ему дать только десятину своей добычи в пользу Св. гроба, что составило до семисот марок серебра. – Ничего не щадили крестоносцы для восстановления благолепия церковного в Иерусалиме; опять загудела призывная медь колоколов, умолкших со времен халифа Омара, и верные, всех окрестных стран, стали опять стекаться на поклонение Св. гробу; Готфред немедленно учредил при нем братство, из двадцати каноников латинских, которые, вместе с духовенством греческим, стали совершать богослужение. Он поспешил также обратить в храмы обе мечети: Омарову, эль-Сахара, и эль-Акса, отнятую халифом Абдель Мелеком у христиан, и учредил при них братство, которое впоследствии заменили славные рыцари Храма. И в Иосафатовой долине, над вертепом Гефсиманским, устроил он обитель, из тех иноков, которые мужественно подвизались во время осады.

Когда христиане предавались радости о искуплении Св. мест, общее уныние распространилось между магометанами. В Багдаде, кадий города Дамаска, принесший горькую весть сию халифу Мостанзеру, рвал себе седую бороду, в его присутствии, посреди дивана, и внимая ему халиф и весь диван плакали; установили посты и молитвы; имамы и поэты, в красноречивых проповедях и стихах, описывали бедствие мусульман, сделавшихся невольниками христиан, и ужасы осады Иерусалимской. «Сколько крови, сколько бедствий! – восклицали они; – жены и дети погибли мечем! Братиям нашим, некогда властителям Сирии, нет другого приюта, кроме хребта быстрых своих верблюдов и утробы жадных коршунов!» Столь велико было смятение арабов, турков и египтян, что временно прекратились между ними раздоры, бывшие виною первых успехов крестоносцев. Жители Дамаска и Багдада одинаково стали ожидать спасения от оружия халифа Фатимитов, издавна ненавидимого ими, как незаконного соперника племени Аббассидов. Со всех пределов Востока храбрые воины стали стекаться в стан его войск, приближавшихся к Аскалону, под начальством визиря Афдала, который еще недавно отнял у турков Иерусалим.

Танкред и граф Фландрский, посланные с дружиною по окрестным пределам, поспешили доставить весть сию в Иерусалим и, ради близкой опасности, ее огласили ночью, при свете факелов и при звуке труб, по всему городу. На рассвете громкий благовест созвал крестоносцев в церковь Св. гроба, дабы приготовились к походу молитвою и причащением Св. Таин; столь велика была общая уверенность в победе, что ни малейшего беспокойства не возникло в городе и войске. Король Готфред вывел дружины в западные врата Вифлеемские, в сопровождении патриарха Арнульда, с Честным Древом Креста. Жены, дети, старцы и слабые богомольцы остались одни в Иерусалиме, под надзором пустынника Петра, чтобы молитвами содействовать успеху оружия. Граф Раймунд Тулузский, неохотно сдавший крепость Давидову новому королю, и беспечный герцог Нормандский Роберт, довольный совершением своего обета, колебались следовать за Готфредом, но и они увлечены были общим стремлением; в Рамле ополчилось все воинство Креста.

Услышав, что сильное войско халифа расположилось станом на равнине Аскалонской, Готфред велел полкам своим приготовиться к бою, накануне праздника Успения. С рассветом каждая дружина собралась вокруг своей хоругви, и патриарх, возвысив Честное Древо Креста, как верный залог победы, дал благословение к битве. С пламенною ревностью двинулись крестоносцы, как бы на некий пир, нисколько не смущаясь числом врагов, так что сам арабский эмир Рамлы, следовавший за ними, изумился мужеству воинов и обещал Готфреду принять веру храбрых. Вся равнина Аскалонская покрыта была полчищами врагов, которые, опираясь на песчаные холмы помория, распустили широкие крыла, чтобы окружить христиан; вдали на высоте виднелись башни Аскалона, в пристани коего стоял флот египетский, с припасами воинскими. Малочисленные дружины христиан показались несметным полчищем изумленным врагам, потому что целое стадо волов, лошадей и верблюдов, к которому запретил прикасаться Готфред, из опасения какой либо воинской хитрости, следовало за звуком труб и подымало вдали широкое облако пыли.

Страх объял сарацинов, они не ожидали, что христиане отважатся выступить против них в поле, и вспомнили ужасное кровопролитие в стенах Антиохии и Иерусалима, но уже закипела битва. – Король Готфред, с десятью тысячами всадников и тремя тысячами пеших, устремился к Аскалону, чтобы воспротивиться нападению засадного войска и жителей. Граф Раймунд стал между неприятелем и его флотом; Танкред и два Роберта ударили на врагов; черные африканцы сперва выдержали напор пеших и конных, осыпав их тучами стрел, и вступили в рукопашный бой, за ними устремились и другие полчища египтян; но ничто не могло удержать пыла крестоносцев. Герцог Нормандский пробился до того места, где сам визирь Афдал распоряжал битвою, и выхватил главное знамя неверных. Тогда общее смятение распространилось между ними и все их нестройное полчище обратилось в бегство: тысячами падали неприятели под мечем победителей, бросая оружие, и свежие войска Готфреда и Раймунда довершили поражение, какого давно не видели надменные завоеватели Востока. Многие погибли бедственно в пустыне; до двух тысяч задавлено было во вратах Аскалона, в коем искали спасения. Визирь Афдал, утративший меч свой на поле битвы, видя конечную гибель, с вершины башен Аскалонских, в тот же день бежал с флотом в Египет. Чрезвычайное обилие припасов и богатейшая добыча вознаградили крестоносцев за их подвиг: уже им не было врагов в Палестине; победа сия распространила всеобщий страх имени христианского от Каира до Багдада. По сказанию очевидца, монаха Роберта, и летописца, архиепископа Тирского, двадцать тысяч крестоносцев одолели на полях Аскалонских триста тысяч магометан. Сдался бы и самый Аскалон, если бы не возникло гибельное несогласие между старших вождей. Король Готфред и граф Раймунд оспаривали друг у друга владение городом; внезапное удаление Раймунда принудило короля довольствоваться легкою данью, которою откупились жители. Та же распря и та же неудача повторились и под стенами соседнего города Арсуфа, и уже раздраженный король хотел сразиться с непокорным графом, по Танкред и оба Роберта бросились посредине дружин и примирили державных соперников.

С торжеством и радостными гимнами возвратились крестоносцы в Иерусалим; меч и знамя Афдала повешены были на столпах церкви Св. гроба, которую еще недавно он клялся разрушить до основания. Так окончился сей первый крестовый поход, взволновавший весь Запад и Восток! Совершив обет свой, князья стали собираться в обратный путь, предоставив защиту Св. мест мудрости короля и мечу Танкреда, с тремястами избранных рыцарей. Не более сего осталось в Палестине от миллиона людей, принявших на себя крест в Европе, и хотя еще поднялись, в течение краткого времени, три новые полчища, предводимые знаменитейшими из князей Запада,– они не достигли Иерусалима: но одно за другим, в числе четырехсот тысяч, погибли бедственно в горах Малой Азии, где воспользовались их неопытностью орды турецкие, рассеянные первыми крестоносцами около Никеи.

Со слезами прощались остававшиеся в Палестине с братьями их, идущими опять на родину, и умоляли не забывать добровольных изгнанников, возбуждая новых воителей из Европы; рыцари и бароны клялись не оставлять в забвении Св. гроба и, возвратясь морем или сухим путем в Европу, повсюду встречаемы были с пальмами в руках, как достойные витязи креста; но плач о многих погибших отравлял радость о малом числе возвратившихся. Граф Раймунд Тулузский временно остался в Царьграде, где укрепил за ним император княжество Лаодикийское, на помории Сирии; он вызвался быть предводителем одной из трех новых дружин крестоносцев; и, хотя они бедственно погибли в Анатолии, но сам граф спасся от смерти. Герцог Роберт Нормандский, беспечный и сластолюбивый, дерзнул состязаться с братом своим, королем Генрихом, за венец Англии, и умер в долголетней темнице, забытый своими подданными. Более счастлив был другой Роберт, граф Фландрский, благополучно возвратившийся в свою область, равно как и Евстафий, брат короля Готфреда, смиренно управлявший до конца жизни родовым своим наследием. Но общее негодование Европы восстало против графа Стефана Шартрского и Гугона, брата короля французского, за то, что оставили знамена креста еще под Антиохиею; они принуждены были, со стыдом, опять идти в поход, с теми отрядами, которые впоследствии погибли в Анатолии. А пустынник Петр, первый двигатель стольких полчищ, возвратясь в отечество, заключился в обитель, где еще шестнадцать лет вел строгую жизнь инока, забыв о бранных тревогах, возбужденных между Западом и Востоком его мощным гласом.

Готфред, Балдуин, I и II, и Фульк, игумен русский Даниил

Весьма непрочно было состояние нового королевства Иерусалимского, после удаления крестовых дружин, содействовавших к его основанию: не более двадцати городов или местечек зависело от Готфреда, в окрестностях его священной столицы и на соседних друг другу замках, коими усеяна была Палестина, хоругвь креста развивалась недалеко от знамени лжепророка. Турки, арабы, египтяне перемешаны были в селах с христианскими подданными Готфреда, туземными сирианами и греками, и часто сии последние страдали от притеснения магометан, не находя безопасности в слабо защищенных городах. Западные же пришельцы оставляли новое свое отечество, которое для многих казалось изгнанием; дабы привязать их к собственности Палестинской, обнародован был закон, что всякой дом, усадьба, или поле, после годового постоянного владения, остаются за настоящим владельцем.

Прежде всего озаботился Готфред расширением своих пределов и усмирением магометан. По его повелению Танкред вступил в Галилею и, овладев Тивериадою и другими городами по течению Иордана, получил себе в награду княжество Галилейское. Приморский город Арсур, стоявший между Кесариею и Яффою, отказался платить дань, наложенную после победы Аскалонской; Готфред со своими рыцарями пошел осаждать его; тогда жители привязали к дереву одного из рыцарей, Герарда, оставленного у них заложником, и выставили его на стенах города, целью стрел, чтобы принудить крестоносцев к отступлению. Горько плакал Герард, умоляя братий своих о пощаде; но хотя зрелище сие раздирало душу кроткого Готфреда, оно не могло поколебать его твердости. «Если бы и брат мой Евстафий был на твоем месте, – сказал он другу своему Герарду, – я бы не мог спасти его; умри же, благородный рыцарь, за веру и во славу Господа Иисуса, как истинный его витязь и мученик». Умилившийся Герард просил только молиться о душе своей и посвятить Св. гробу своего ратного коня и оружие. Неудачна была осада; осенние дожди принудили Готфреда отступить в Иерусалим, с горестью в сердце о напрасной гибели своего друга; но велика была общая радость, когда неделю спустя явился в Иерусалим сам оплакиваемый Герард, которого пощадили неверные, ради его мужества, и возвратили христианам, чтобы снискать их благосклонность. Готфред дал ему в награду горный замок св. Авраама, к юго-востоку от Вифлеема.

Во время осады Арсура, многие эмиры Галилейские пришли приветствовать короля Иерусалимского; они изумились, увидя мощного воителя, который потряс оружием своим Восток, смиренно сидящим на разосланной по земле соломе, без всякого наружного блеска. «Земля, из которой мы произошли и в которую мы опять возвратимся, – сказал им Готфред, – не может ли служить нам седалищем и во время жизни?» И еще более подивились они столь смиренной речи, исполненной мудростью их Востока. Много рассказывали и о необычайной силе Готфреда: один из эмиров просил показать ему силу руки своей, и Готфред, ударом меча, отрубил пред ним голову верблюда; когда же стали подозревать какую-либо тайную силу в мече Готфреда, он взял саблю эмира и отсек голову другому верблюду. Богатырский меч витязя и его рыцарские шпоры доныне хранятся в сокровищнице Иерусалимской.

По возвращении в Иерусалим, Готфред радостно встретил там брата своего Балдуина, графа Эдесского, и князя Антиохийского Боемунда, с остальными рыцарями и воинами креста, которые еще не посещали Св. мест, будучи отвлечены в иные пределы Сирии; к ним присоединилось множество поклонников западных, так что общее число посетителей восходило до двадцати пяти тысяч. Был между ними и честолюбивый архиепископ Пизы, Даимберт, воспитанник папы Григория VII, ревностный защитник преобладания церковного. Происками и дарами умел он исхитить сперва престол патриарший Иерусалима, из рук Арнульда, который неправильно заступил место законного святителя греческого; потом же наполнил, корыстолюбивыми распрями, рождающуюся церковь латинскую в Св. граде. – Основываясь на том, что халиф Дагер, по ходатайству греческого императора Романа, предоставил в управление патриархов Иерусалимских четвертую часть города, которая прилегала к храму Св. гроба, Даимберт потребовал себе сего участка, и не только уступил ему кроткий Готфред, но даже объявил всенародно, в день Пасхи, что башня или крепость Давида и Св. град будут принадлежать Церкви, в том случае, если сам он умрет без потомства.

Неустроенное состояние нового королевства, населенного людьми всякого звания и исповедания и пришельцами, которые искали загладить тяжкие свои прегрешения в Иерусалиме; самовольность духовенства, возбуждаемого примером патриарха, и вассалов, едва признававших над собою власть своего государя, побудили мудрого Готфреда положить преграды умножавшимся беспорядкам. Он воспользовался присутствием князей и созвал людей опытных в палаты Соломоновы, где имел пребывание, чтобы составить уложение для новых своих подданных. Учреждены были три судилища: одно высшее, под председательством самого короля, для первостепенных вассалов и рыцарей; другое, где заседали наместник Иерусалимский с выборными окрестных городов, решало тяжбы горожан; третье судилище, составленное из природных жителей Сирии, занималось их управлением и вершило дела, по их законам и на их языке. Все сие законодательство, самое совершенное из всех узаконений того времени, носило название Уложения Иерусалимского, или грамот Св. гроба. Оно послужило впоследствии и для управления всех государств, основанных крестоносцами на Востоке, и принято было даже на Западе.

Весною 1100 года, князья и поклонники, посетив Иордан и Галилею, возвратились в свои пределы. Готфред остался опять один в Иерусалиме, разделять убожество своих подданных и воинов, которых не в силах был даже содержать иначе, как ратною добычею. Один только страх его имени поддерживал его владычество и побуждал эмиров Аскалона, Кесарии и Птолемаиды добровольно платить ему подать, ибо города их были гораздо крепче Иерусалима. Часто должен был подыматься король на помощь Танкреду, непрестанно воюемому неверными; он доходил с оружием до Дамаска и гор Ливанских, и даже во внутренность Аравии, как второй Иуда Маккавей, восстановивший некогда благосостояние Иудеи; но ему не суждено было довершить начатый подвиг. Возвращаясь летом с Иорданского похода, занемог он недалеко от Яффы, так что уже не мог держаться на коне. Флот Венецианский причалил туда, с дожем своим и епископом, предлагая завоевать какой-либо из приморских городов Сирии. Умирающий Готфред предложил им Каиафу и, на одре смертном, занялся всеми распоряжениями осады. Сам же велел нести себя в Иерусалим, где еще пять недель, удрученный тяжким недугом, продолжал заниматься делами королевства, допуская к себе всякого. Общий плач раздавался в городе и все церкви были наполнены народом, умолявшим Господа о спасении своего государя; но не услышана была сия молитва. Причастившись Св. Тайн, Готфред испустил дух 17 июля, чрез год после завоевания Иерусалима, и был погребен под освобожденною им Голгофою.

Распри возникли в Иерусалиме после кончины первого короля. Патриарх Даимберт, основываясь на исторгнутом им обещании Готфреда, требовал себе его наследия; но все, носившие оружие, чувствовали необходимость в воинственном государе, посреди окружавших опасностей. Родственники Готфреда, с его рыцарями, заняли башню Давидову и послали пригласительное письмо к брату покойного, Графу Эдесскому, Балдуину, чтобы поспешил вступить на осиротевший престол. С другой стороны, Танкред, только что овладевший Каиафою, поспешил к Иерусалиму по зову патриарха; по пред ним заключили врата Св. града. Честолюбивый Даимберт обратился к князю Антиохийскому, умоляя его спасти Церковь, как некогда храбрый отец его, Роберт Гвискард, спас папу Григория VII из рук нечестивых; но письмо сие уже не застало Боемунда в Антиохии. Неосторожный князь достался в плен сильному эмиру туркоманов, который увел его в свои горы, и напрасно граф Эдесский искал освободить его.

Услышав о кончине брата, Балдуин уступил Эдессу родственнику своему, графу Бургскому, и сам поспешил в Св. град, с отборною дружиною, сквозь неприятельскую землю. Эмиры, Эмесский и Дамасский, хотели преградить ему путь в ущельях Финикийских, около Бейрута; но отважность Балдуина обратила их в бегство. Молва о победе над неверными предшествовала ему в Иерусалим; весь народ, греки и сирияне, встретили его со крестами, как законного своего государя, и торжественно привели в храм Св. гроба. Напрасно патриарх, с малым числом приверженцев, удалился на Сион. Балдуин хотел ознаменовать, воинским подвигом, вступление свое на славный престол брата, и немедленно пошел в поход к Мертвому морю, в горы Аравийские; там обрел греческий монастырь Аарона, в цветущей долине, и самый источник, чудно изведенный Моисеем из утеса, когда Господь укорил его и брата за их сомнение. Возвратившись с добычею в Иерусалим, король примирился с патриархом и был венчан им на царство, в храме Вифлеемском, в самый день Рождества Христова. Балдуин не отказался, подобно смиренному брату своему, от венца царского, в смутных обстоятельствах; но и он не смел принять его на том месте, где страдал Искупитель мира; ясли Вифлеемские казались ему более свойственными для торжества царского, нежели Св. гроб.

Тотчас по воцарении Балдуин искал привлечь правдою сердца новых подданных, и в течение первых двух недель всякой день являлся на престоле, в палатах Соломоновых, решая многочисленные жалобы своих вассалов. Он искал примириться с Танкредом, который неправильно удерживал за собою Каиафу, и, не будучи в силах принудить его явиться, как вассала, пред свое судилище, заклинал священною памятью Готфреда, не нарушать мира своею непокорностью. Смирился Танкред и, на миролюбивом свидании, не только уступил королю Каиафу, но и свое княжество Тивериадское; сам же пошел управлять Антиохиею, в отсутствие пленного Боемунда.

В один из частых походов, на берега Иордана, Балдуин имел случай оказать рыцарскую свою добродетель. Возвращаясь с погони магометан, услышал он вопли, недалеко от реки, и увидел женщину в муках рождения. Балдуин покрыл ее своею мантией, велел разослать для неё ковры и привести самку верблюжью для новорожденного младенца; потом возвратил ее супругу; то был эмир сарацинский, и он поклялся никогда не забывать великодушного поступка Балдуинова: ему случилось впоследствии исполнить свою клятву. Вскоре узнал король, что флот Генуэзский причалил к Яффе, и поспешил на встречу воинственным пришельцам, обещая уступить им треть всякого города, который помогут ему завоевать на помории. Первый покорился Арсур, долго противившийся Готфреду; потом взята приступом богатая Кесария, после тщетных переговоров и двухнедельной осады. Ужасно было разорение сего цветущего города, который обагрился весь кровью магометан; обильная добыча досталась в руки победителей. В числе сокровищ генуэзцы овладели чашею, которая, по преданию, служила будто бы для Вечери Тайной, и увезли ее с собою на родину. Крестоносцы, с общего согласия, поставили аббата Герберта архиепископом Кесарии, опять с нарушением прав законных святителей греческих.

Прежде взятия Кесарии, пришельцы западные посетили Иерусалим для празднования Пасхи и там были свидетелями чудного возжжения Св. огня, в Великую Субботу, как о том рассказывает в своей летописи очевидец Фульк, капеллан короля Балдуина. – Он говорит, что, когда поклонники пришли в Иерусалим, весь город был в смятении, потому что Св. огонь не являлся и верные целый день оставались, в тщетном ожидании, в храме Воскресения. Духовенство греческое и латинское уже несколько раз начинало петь: «Господи помилуй!» несколько раз начинал молиться и патриарх над Св. гробом, – небесное пламя не сходило ни на одну из его лампад. На другой день, в самую Пасху, клир и народ собрались опять в церковь и опять не являлось Св. огня. Тогда, как бы по небесному внушению, духовенство латинское и король, со всем двором своим, пошли крестным ходом, босыми ногами, в храм Соломонов, недавно обращенный ими в церковь из мечети Омаровой; а между тем греки и сириане, оставшиеся у Св. гроба, раздирая свои одежды, с воплями призывали благодать Божию, и тогда наконец сошел Св. огонь; при виде его полились обильные слезы, все возгласили: «Господи помилуй!» и поспешили возжечь свечи, небесное пламя внезапно разлилось повсюду, при звуке труб и пении псалмов и рукоплесканиях народа; общею радостью оживился весь Иерусалим⁴.

Любопытно сравнить с описанием западного богомольца современное сказание о том же событии, русского игумена Даниила⁵, который, посетив Св. места в царствование Балдуина, оставил нам довольно подробное описание своего странствия, и был впоследствии избран епископом в Переяславль. Это первый из наших соотечественников, ходивший паломником в Иерусалим. В Великую Пятницу Даниил пошел просить Балдуина о дозволении ему поставить свое кандило на Св. гробе, за всех князей и за всю Русскую землю, и Балдуин уважил его прошение. Вечером ввели Даниила в вертеп Св. гроба, без обуви, и он поставил кандило стеклянное с маслом, в ногах Св. гроба, а в голове стояло греческое (вероятию от императора), на персях же еще третье кандило, всех монастырей греческих в Палестине, и только эти три кандила возжглись; а франкские, повешенные сверху, не зажигались Св. огнем. В полдень Великой Субботы, все собрались пред большею церковью Воскресения Христова, ожидая открытия Св. врат, в час пришествия царского: тогда все наполнилось народом, так что от множества задыхались в храме и слышан был общий плач; всякий человек боялся, чтобы ради его грехов не удержан был с неба Св. огонь; король Балдуин, окруженный своею дружиною, со слезами стоял против Св. гроба, около великого алтаря. Прежде нежели идти в храм, он позвал с подворья св. Саввы игумена и чернецов лавры, вместе с ними и Даниила, и велел им стать на плоской крыше часовни Св. гроба; а латинские священники стояли все в большом алтаре, и двери гроба запечатаны были тройною печатью царскою. После полудня православные иноки стали петь вечерню над Св. гробом, а латыняне в алтаре, по-своему, и во время чтения паремий епископ, с диаконом, выходил из алтаря два раза к Св. гробу, посмотреть сквозь затворенные двери, не явился ли Св. огонь; но огня не было. Тогда все люди со слезами начали взывать: «Господи помилуй!» и внезапно нашла от востока туча и стала над отверстым куполом храма, и шумный дождь оросил всех стоявших над часовнею Св. гроба; вдруг воссиял в нем свет и страшное блистание из него блеснуло. Епископ, с четырьмя диаконами, (вероятно, латинский), отворил гробные двери и, взяв свечу из рук короля, возжег ее первую, небесным огнем, и вручил радостному Балдуину; а от его свечи возжглись и все прочие. Свет же сей, говорит паломник, не таков, как от огня земного, но блистает совершению иначе, и тот, кто не сподобился сам этой радости, не верит ей; все восприявшие ее, со слезами вопияли: «Господи помилуй!» Мне же, худому, свидетелем Бог и Св. гроб, и вся дружина Русская, бывшая со мною, новгородцы и киевляне. (Это показывает, что первый наш паломник Даниил, с многочисленными спутниками, посетил Св. места).

После возжжения Св. огня, все возвратились в дома свои, стараясь соблюсти от ветра свечи, чтобы сим огнем возжечь у себя кандила и свечи, а в великой церкви священники уже одни окончили вечернее пение. «И мы с игуменом, – пишет Даниил, – возвратились в свою обитель; на другой же день, после утрени пасхальной, сотворив взаимное целование, пришли во Св. гроб насладиться благодатью Св. Духа, при горящих еще, небесным огнем, трех кандилах православных; а прочие пять кандил франков, висевших над гробом, горели совершенно иным светом, и на них не сошел небесный огонь, по свидетельству самих эконома и ключаря, которые, судя по сему сознанию, вероятно были из числа греков, а не латинян. – После трех дней Даниил пришел взять свое кандило и, с любовью облобызав святыню, измерил в уединении длину и ширину Св. гроба. Ключарь, принявший от него благословение, будучи тронут его ревностью, втайне приподнял мраморную плиту и отломил ему кусок от камня гробного, с клятвою запретив говорить о том кому-либо в Иерусалиме. Благочестивый паломник свидетельствуется Богом, что он не забыл помянуть над Св. гробом и в лавре св. Саввы, всех князей и княгинь и бояр русских, и детей своих духовных, и в числе князей называет Святополка, Владимира Мономаха, Давида, Олега, Ярослава, Андрея и Бориса, призывая благословение Божие на всех, которые будут читать его странствие, наравне с посещавшими Св. места.

Повествование Даниила, не изобилуя красотами слога, замечательно по времени его хождения, и хотя не дает ясного понятия о зданиях и местности, однако представляет любопытные сведения о греческих обителях того времени; вероятно многие были тогда разрушены, как о том кратко говорит и патриарх Досифей, слагая вину на крестовые походы; ибо со времени завоевания Св. земли сарацинами, монастыри сии держались в мирных руках греков, к коим привыкли арабы, и запустение оных было следствием притеснения латинян и их походов, раздраживших Восток. Первое место в рассказе Даниила занимает лавра св. Саввы, где он жил полтора года, выходя по времени для посещения Св. мест, с одним опытным старцем. Как видно, не было тогда монастырей православных в самом Иерусалиме, где франки недавно отняли их у греков, оставив единоверцам нашим одни лишь пустынные обители. Не было в то время и патриарха в Св. граде, ибо, хотя однажды и упоминает Даниил о келиях патриарших близ храма Воскресения, но они принадлежали главе духовенства латинского. При возжжении Св. огня Великой Субботы, игумен лавры был призываем от короля и, как почетнейший в духовенстве греческом, поставлен на плоскую крышу часовни Св. гроба, внутри храма, между тем как епископы, вероятно римские, совершали обряд. Самое имя лавры Даниил исключительно относит к одной обители св. Саввы. Святые мощи основателя, впоследствии увезенные венецианами, покоились еще тогда в его пустыне, вместе с телесами других там прославившихся угодников.

Окрестности лавры и берега Иорданские, находившиеся в непосредственном владении крестоносцев, подробно описаны Даниилом, ибо он мог свободно посещать их, без опасения сарацин, которые, по словам его, держались только в Аскалоне и на горе Хевронской. Таким образом, недалеко от св. Саввы, застал он еще крепкую обитель друга его Феодосия, ныне разоренную, над тою пещерою, где отдыхали волхвы, и поклонился там нетленным останкам самого аввы, его матери и матери св. Саввы.

В долине Иорданской Даниил видел несколько монастырей, рассеянных по течению реки, но из слов его нельзя распознать взаимного их положения. При устье Иордана описывает он большой укрепленный монастырь Божией матери, Каламони (благая обитель), воздвигнутый на месте Её отдыха, когда бежала в Египет, и по соседству называет другую, богатую и крепкую обитель Иоанна Златоуста. Несколько выше обоих монастырей, ныне уже не существующих, паломник заходил в лавру св. Герасима Иорданского, которой развалины доселе видны, а еще выше, на краю русла, но не на самой реке, должен был находиться знаменитый монастырь Предтечи, близ коего совершилось крещение Спасителя. Даниил называет его ветхим, дабы отличить от другого укрепленного монастыря Предтечи, стоявшего в ущельях, на пути к Иерусалиму от Иордана, подле горы Ермонской. Он еще говорит о монастыре близь Иерихона, Архангела Михаила, на месте явления вождя горних сил Иисусу Навину; там показывали двенадцать камней, взятые сынами Израиля на память прехождения чрез Иордан. К западу от Иерихона видел он гору искушения, где в обширной пещере сорок дней постился Спаситель, и по соседству оной, посетил монастырь святого Евфимия, сооруженный в долине, в объеме каменных гор; там поклонился мощам великого аввы и иных угодников. Но, говоря о церкви и стенах сей обители и о другой св. Феоктиста, лежавшей под горою, к полдню от Евфимиевой, Даниил отзывается о них уже в прошедшем времени, и жалуясь на большие разбои в сих ущельях, обвиняет поганых в разорении обителей.

Ему удалось также видеть дуб Мамврийский и, в горе Хевронской, сугубую пещеру Авраама и других Патриархов, над гробами коих были воздвигнуты несколько церквей; но он посещал сии места под защитою воинской дружины, ибо сарацины имели крепость на Хевроне. Один из их эмиров провожал его до лавры Фаранской, на Мертвом море, где обретались тогда мощи строителя её св. Харитония, Кириака, детей Ксенофонта и других угодников; а недалеко от Фарана великолепная церковь стояла над обширной пещерою, где покоились двенадцать Пророков. Описание Вифлеема менее занимательно, ибо с тех пор ничего почти в нем не изменилось; остатки монастыря, построенного в долине, где пели Ангелы, с пастырями, и в то время были уже развалинами. Вообще церкви, в окрестности городов Иудейских, более потерпели, нежели в пустынях, где древние скиты отшельников, молитвами своих старцев, держались посреди сарацин. Так и в Горней стояли еще при Данииле неприкосновенными две обители: одна Предтечи в дебрях, пристроенная к пещере, где жил он младенцем, другая же Елисаветы, на память посещения Св. Девы, в той веси, где родился Иоанн.

Касаясь окрестностей Иерусалима, игумен хвалит Иверский монастырь, кратко упоминает о великой церкви в Вифании, над гробом Лазаря, и о другой, на месте побиения Стефана, у потока Кедрского, не говоря, однако, о их состоянии. Но он застал уже только развалины древней обители, воздвигнутой над гробовою пещерою Богоматери в Гефсимании; быть может арабы разорили оную во время прежних приступов или последней осады Иерусалима, по её соседству со стенами города, дабы она не могла служить укреплением неприятелю. На Сионе, дом Тайной Вечери был тогда христианскою обителью, под именем дома Иоанна Богослова. Далее, через овраг долины Эннона, находилась, в бытность игумена Даниила, глубокая пещера, лицом к востоку, где каялся Апостол Петр; тридцатью ступенями туда спускались и над нею стояла великая церковь. – Что же касается до внутренности храма Воскресения, то, чрез столько столетий ига, святыня сия сохранилась неизменною. Замечательно описание знаменитой мечети Омара, обращенной крестоносцами в церковь; под нею обретался в пещере гроб пророка Захарии, а посреди церкви стоял камень, на коем отдыхал Иаков, когда видел во сне Лествицу, и потом боролся с Ангелом; на том же камне остановился Ангел смерти, поражавший язвою народ Давида.

Усердный паломник воспользовался походом Короля Балдуина к Дамаску, чтобы испросить у него позволение идти, вслед за войсками, к морю Галилейскому, и говорит подробно о пути своем чрез Неаполь, Самарию (где нашел богатый монастырь Франков над темницею Предтечи), к истоку Иордана из Галилейского озера. Оставив там крестоносцев, пошедших далее в Сирию, он посетил Тивериаду и её окрестности. Но описывая все места, на коих совершались чудеса Спасителя, обильно излившего благодать проповеди и исцелений на берега Галилейские, он упоминает только о двух церквах, в его время там существовавших: одна, во имя Апостола Петра, в самом городе Тивериаде, заменила дом, где исцелил Господь тещу Петрову, а другая, во имя всех Апостолов, вне города, стояла на помории, там, где в третий раз явился им Воскресший.

Гора Фаворская и Назарет возбудили также благочестивое любопытство Даниила. Несмотря на опасность, он решился один совершить сие путешествие. Фавор чрезвычайно поразил его своею красотою; на месте Преображения видел он богатый латинский монастырь и церкви, во имя пророков Моисея и Илии, обнесенные крепкою оградою, от коей видны ныне одни развалины. Прежде, по словам игумена, владели сим местом епископы православные, так как и всеми прочими обителями в городах, которые только со времени крестовых походов перешли в руки франков. Город Назарет найден был Даниилом почти в том же состоянии, в каком обретается ныне. Тогда франки недавно лишь обновили там опустевшую обитель над пещерою Благовещения. Акра находилась уже в то время, по словам его, в руках крестоносцев, и с их дружиною возвратился он снова в Св. град.

Восемнадцатилетнее царствование Балдуина есть одно из замечательных явлений истории Иерусалимской; всякой год раздавался набатный колокол Св. града, возвещавший приближение сарацин, или слышан был торжественный звон, ради каких-либо побед мужественного короля, и по случаю пришествия новых богомольцев с Запада на помощь поселенцам Восточным; во все сие время Честное Древо Креста, предносимое в битвах, почти никогда не оставалось в храме Воскресения, странствуя в стане христианском, как некогда кивот завета в Израилевом. Гений Балдуина, с малыми силами совершал великое, заставляя забыть прежние его проступки, при начале крестового похода, а рыцарский меч, служивший ему скипетром, возвратился в ножны тогда только, когда упокоился во гробе его доблестный владелец.

После взятия Кесарии, надменный халиф Египта велел своим эмирам, которые заключились в стенах Аскалона, встретить, на чистом поле, нищих франков и привести их скованными в Каир. Балдуин встретил неприятеля, с тремястами рыцарей и девятьюстами пеших, и едва не сделался жертвою своего мужества. «Франция далеко!» сказал он своим витязям, и, дав шпоры коню, с белым знаменем, бросился в несметную толпу эфиопов, турков и арабов; но дружина христианская ужаснулась сего полчища и обратилась в бегство. Тогда архиепископ Кесарии и аббат, который носил Честное Древо вместо патриарха, бывшего в неприязни с королем, напомнили Балдуину, что вражда сия виною гнева Божия, и внушили ему чувства умиления. Поручив десяти рыцарям хранение Честного Креста, он ринулся с остальными в сечу и сломил врагов нечаянным напором. Победитель с торжеством возвратился в Яффу, где королева, слышавшая о первом поражении, уже оплакивала кончину своего супруга.

В том же году, Балдуин радушно встретил державных графов и князей, которые, погубив свои многочисленные полки в ущельях Малой Азии, убогими странниками пришли поклониться Св. гробу: они уже готовы были отплыть на родину, из Яффы, когда их удержала весть о новом нападении египтян. Горькое поражение ожидало на сей раз христиан; граф Шартрский, уже однажды оставивший крестоносцев под Антиохиею, погиб в битве с графом Бургундским; Конрад, первый сановник империи Германской, с другим именитым графом Бургским, достались в плен врагам; сам Балдуин принужден был бежать в Рамлу; но ее осадили враги; и не было бы спасения королю Иерусалимскому, если бы не явился к нему ночью тот эмир арабский, которого жену пощадил он на берегах Иордана: «Теперь время заплатить тебе священный долг, – сказал он Балдуину, – следуй за мною немедля, ибо завтра ты здесь погибнешь». Спутники короля убедили его сохранить жизнь свою для блага церкви, и ночью укрылся он из Рамлы в соседний Арзур. В то же время двести судов западных причалили к Яффе; Балдуин убедил новых пришельцев немедленно отмстить за его поражение, которое приписывал отсутствию Честного Древа Креста на поле битвы. Совершенная победа увенчала дружины христиан, и радостный король велел безмездно отпереть для новых пришельцев врата Св. гроба, которые, как из сего явствует, отворялись и тогда, только за известную плату, ради доходов церкви Иерусалимской.

Услышав о пришествии нового флота пизан и генуэзцев, которые помогли графу Тулузскому Раймунду распространить свою область на помории сирийском, Балдуин предложил им, на выгодных для них условиях, осадить Птолемаиду, и, овладев городом, еще однажды разбил многочисленное войско египетское, вышедшее из Аскалона. Таковы были первые подвиги брата Готфредова; но внутри Иерусалима все еще не имел он мира с патриархом Даимбертом. Арнульд, бывший патриарх, оставшись в качестве архидиакона при Св. гробе, возбуждал между ними вражду, доколе не принудил своего соперника удалиться в Италию; после двух новых избраний патриарших, достиг он наконец желанной цели, и несмотря на сопротивление легатов папских, происками своими в Риме, достиг опять кафедры Иерусалимской.

Прочие христианские владетели Сирии не имели успехов Балдуиновых, в войне с неверными. Князь Антиохийский Боемунд, едва только освободившийся из плена, вместе с Танкредом и графом Эдесским Балдуином, проникли в Месопотамию и там потерпели поражение, по своим распрям; с трудом могли только спастись Боемунд и Танкред, а их союзники впали в руки врагов. Турки, одушевленные успехом, осадили Эдессу и угрожали Антиохии; Князь Боемунд, опасаясь нападений давнего своего неприятеля, императора Алексия, тайно отплыл во Францию, собрал против него новые дружины и, отраженный греками, окончил бурные дни свои в прежнем убогом княжении Тарентийском. Танкред остался опять управлять Антиохиею до совершеннолетия сына Боемундова; а Балдуин граф Эдесский, после пятилетнего плена в Багдаде, возвратившийся в свою область, едва мог в ней держаться против непрестанных нападений турецких. В это время скончался и престарелый граф Раймунд, овладев с помощью короля Иерусалимского и сына своего Бертранда, приплывшего из Тулузы, главным городом нового отдельного графства Триполи, которое по имени только было подчинено королю.

Между тем, Балдуин продолжал распространять владычество свое вдоль помория Сирии, завоеванием Бейрута и Сидона, и в этом походе содействовал ему Свенон, сын короля Норвежского, пришедший, с десятью тысячами своих воинов, на священную брань в Палестину. Но посреди воинских успехов, печально озаботили короля мучительная смерть графа Тивериадского Жерве, взятого в плен турками, и кончина доблестного Танкреда, мудро управлявшего княжеством Антиохийским. Танкред назначил по себе преемником племянника своего Рогера, с тем, однако, условием, что уступит престол законному его наследнику, сыну Боемундову, когда возвратится из Италии, и с миром почил от всех своих ратных подвигов за Св. землю. Новое нашествие орд туркменских, с берегов Каспийского моря, подвергло чрезвычайной опасности слабые владения христиан в Сирии; Балдуин, слишком отважно вышедший к ним на встречу до Галилейского озера, едва сам избежал плена; страшное опустошение было следствием сего неудачного похода, который мог бы сделаться весьма гибельным для всей Палестины, если бы турки Дамасские не убоялись сами диких своих союзников и не соединились с христианами, для их отражения. Это был первый союз с неверными воителей западных, которые пришли в Св. землю с тем, чтобы истребить их, и сильный ропот возник за то между благочестивыми.

К нашести варваров присоединились еще другие бедствия – засуха, саранча и землетрясения, опрокинувшие много городов в Сирии. Все это почитали знамением небесного гнева за разврат, водворившийся между поселенцами западными. Сам Балдуин подал опасный пример своим подданным, когда развелся с первою своею супругою, дочерью греческого князя Эдессы, чтобы вступить в брак с богатою вдовою Рогера, графа Сицилийского, которая приплыла на поклонение Св. мест. Ни клир, ни народ не роптали сперва на такое беззаконие, обольщенные богатствами новой королевы; но, когда они истощились и оскудели запасы хлеба, привезенные из Сицилии, возникло позднее раскаяние. Прежняя Королева, заключенная своим супругом в обитель Иоакима и Анны, которую основал он у ворот Гефсиманских, отпросилась в Царьград, для свидания с своими родственниками, и уже более не возвращалась в горький для неё Иерусалим. Однако царственные заботы Балдуина, о населении своей столицы, привлекали к нему любовь народную. Он предложил у себя мирное пристанище христианам всякого звания и исповедания, рассеянным в Аравии, Сирии и Египте, и милостиво принимал в стены Иерусалимские угнетаемых неверными, раздавал им дома, сады и поля, так что в его царствование процвел опять Св. град. Не забывал он милостынями своими и храмов Божиих и, учредив митрополию Латинскую в украшенном им Вифлееме, испросил у папы Пасхалия, чтобы церкви всех городов, какие впоследствии покорятся оружием христиан, зависели от престола Иерусалимского.

Одна только война могла поддерживать убогое состояние короля и его дружины, при отсутствии всяких других средств; Балдуин, совершая непрестанные походы, основал крепость Карак в каменистой Аравии, достиг берегов Чермного моря, и даже до заветных вод Нила, близь Пелусии. Там положен был предел его воинским подвигам и жизни; внезапная болезнь раскрыла прежние его раны. Чувствуя приближение кончины, Балдуин поспешил обратно в Иерусалим: но в пустынях эль-Ариша застиг его последний час. Он умолял своих присных, отнести хотя его умащенное тело в Св. град, чтобы погрести под Голгофою, рядом с Готфредом, и свято исполнили его последнюю волю: под пещаными буграми эль-Ариша зарыли только его внутренности, и место сие доселе слывет гробом Балдуиновым между Арабами, которые рассказывают о нем свои восточные предания; а с умащенным трупом рыцари продолжали путь свой к Иерусалиму. Погребальное шествие сие приблизилось долиною Иосафатовою, к Красным вратам, в неделю ваий, в ту самую минуту, когда Патриарх совершал иной торжественный ход, с пальмами в руках, от горы Елеонской, а двоюродный брат умершего короля, Балдуин граф Эдесский, вступал в город вратами Дамасскими, желая отпраздновать вместе с ним Пасху. Нечаянная встреча мертвого Балдуина с живым, в час крестного хода, принята была христианами Иерусалимскими за указание Промысла; граф был единодушно провозглашен королем и венчан в храме Воскресения; графство же свое уступил он родственнику Иосселину Куртенайскому.

Первым делом благочестивого Балдуина было созвать собор в Наблузе, городе Самарийском, под личным своим председательством и патриарха Иерусалимского Гварамунда, для устроения Церкви, которая страдала от частых перемен патриарших, и для укрощения соблазнов, ибо разврат доходил до высшей степени, от стечения всякого рода людей в Иерусалим. Но собор сей, несмотря на благочестивую цель свою, послужил только для обличения, а не для очищения нравов.

Не усмирилось и честолюбие духовных властей Палестинских, ибо преемник кроткого патриарха Гварамунда, Стефан, бывший сперва воином, стал нагло требовать, от второго Балдуина, то же, что и надменный Даимберт от первого, т. е. обладания Иерусалимом; застигнутый внезапною смертью, которую иные приписывали яду, жестоко отвечал он пришедшему посетить его королю, на вопрос: «Как он себя чувствует?» – «Так как ты сего желал!»

При самом начале своего царствования, Балдуин должен был спешить на помощь княжеству Антиохийскому, правитель коего, неосторожный Рогер, пал в кровопролитной битве против страшного Ильгази, властителя Алепского. Сопутствуемый Честным Древом Креста, король одержал славную победу над полчищами сарацинскими; но не прошло и двух лет, как он сам сделался жертвою своего мужества, устремившись в Эдессу, для освобождения её графа Иосселина, которого взял в плен Балак, преемник побежденного им султана Алепского. Неосторожный Балдуин, уже однажды испытавший горесть плена, когда еще был графом Эдесским, опять впал в руки врагов христианских, и заключен был в укрепленный замок. Напрасно покусились освободить его пятьдесят мужественных юношей армянских, обрекшие себя на гибель для спасения своего государя. Тайно проникли они во внутренность стен и истребили стражу, но не было возможности бежать; спасся один только Иосселин; в страннической одежде достиг он Св. града, и там, сложив цепи свои на Св. гроб, рассказал плачевную участь короля гражданам Иерусалимским. Между тем, раздраженный султан осадил в замке Балдуина и прочих пленников, взял их опять, на груде развалин, и, сохранив жизнь одному королю, увел его с собою в Месопотамию. При первой вести о пленении короля, сарацины египетские собрались на равнинах Аскалонских, надеясь, одним мощным напором, вытеснить христиан из всей Палестины; но, по звуку набатного колокола, выступили дружины из Св. града, под предводительством Евстафия, графа Сидонского, избранного в наместники осиротевшему царству. Сам патриарх нес пред полками Честное Древо Креста, невыразимый ужас внезапно объял врагов – они бежали с поля битвы, и победители с торжеством возвратились во Св. град.

И после сей победы не оставались праздными христиане, во время плена своего короля, так, что самые враги убедились в малой для них пользе от его уз. Венециане, возбужденные успехами пизан и генуэзцев, приплыли с большим флотом к берегам Сирии. Правитель королевства с патриархом вышли к ним на встречу до Акры, и на общем совете положили осадить Тир или Аскалон. Брошенный жребий решил осаду Тира, и соединенными силами подступили к городу, дож Венеции с моря, правитель, патриарх и граф Триполийский с суши, сделав прежде взаимное условие о разделе добычи и города. Несколько месяцев длилась кровопролитная осада; но весть о смерти султана Алепского Балака, пораженного в битве Иосселином, решила сдачу Тира. Воспользовался сею смертью и король Балдуин, чтобы освободиться от двухлетнего плена, посреди смятения врагов; он возвратился в свою обрадованную столицу, и славною победою, под стенами Дамаска, отмстил мусульманам за прежний позор.

Халифу Египетскому уже оставался только от всех его прежних владений Сирийских один Аскалон на помории, всегдашнее скопище сарацин; но флоты его еще свободно ходили по Средиземному морю, угрожая прибрежным городам. Халиф же Багдадский, ничтожный сам по себе, страшен был христианам палестинским только оружием подвластных ему султанов Дамаска, Алепа и Моссула, и иных малых эмиров от племени Ортока, которые укрепились в Месопотамии. Но самые опасные враги для пришельцев западных были туркоманы и курды, дикими ордами непрестанно наводнявшие Сирию, от пустынь Каспийского моря, и не менее страшные князьям магометанским, сколько и христианским. С ними особенно боролось графство Эдесское, на берегах Евфрата, прикрываемое с севера только мужественным племенем грузин, которые, под предводительством воинственных своих царей, полагали твердую преграду варварам. Малое княжество, в горах Армянских, служило также опорою Антиохии с севера, но вместо того, чтобы искать союза с империей греческою, она питала к ней непримиримую вражду, со времени первых распрей Алексия и Боемунда. Графство Триполийское, более других огражденное от нападения врагов, по своему счастливому положению среди поселений христианских, могло только опасаться флотов египетских; но по его соседству поселился, в горах Ливанских, страшный шейх гор, начальник секты измаильтян или ассасинов; он вооружал изуверных своих последователей кинжалами на ненавистных ему князей христианских, и так страшно было его мщение, что самое имя ассасинов сделалось глаголом на языке франков, выражающим убийство.

Египтяне и бедуины были природными врагами королевства Иерусалимского, которое росло к югу в каменистую Аравию и к западу за Иордан, укрепляясь замками на пустынных скалах. Непрестанные воители стекались к нему из всех стран Запада, и в самом Иерусалиме образовались постепенно защитники Св. мест, из рыцарей трех духовных орденов, вступивших в воинское братство; ибо в сей юношеский возраст рыцарской Европы, и самая религия проявлялась не иначе, как под ратными доспехами. Странноприимный дом для пришельцев западных, основавшийся в Иерусалиме, еще со времен Карла Великого, при церкви Св. Иоанна Предтечи, и одаренный щедротами Готфреда за услуги, оказанные во время осады, преобразовался в воинственный орден рыцарей Св. Иоанна Иерусалимского, во дни первого короля Балдуина. Первым Великим магистром ордена был благочестивый Герард, разделявший свои заботы между странниками и болящими, и вместе бодрый воитель на поле битвы, с дружиною своих витязей. Черная мантия, с белым восьмиконечным крестом, отличала их от ордена Храмовых рыцарей, совершенно воинственного, который был основан во дни Балдуина, девятью сподвижниками Готфреда, на месте Соломонова храма, от чего и получил свое название. Рыцари храма посвятили себя единственно защите богомольцев, на пути их в Иерусалим. Белая мантия их, с багровым на ней крестом, служила всегда, в горах Палестинских, залогом спасения убогим путникам, и при виде её бежали хищные бедуины. Самые каноники Св. гроба, учрежденные королем Готфредом, единственно для молитвы, изменили свое первоначальное назначение, для более воинственного, ограждая мечем вверенный их попечению гроб Спасителя. Таковы были вначале сии три ордена, обогатившиеся впоследствии обильными даяниями Европы, где два первые стали владеть бесчисленными замками и даже целыми областями; ибо весь цвет благородного юношества искал вписаться в их славное братство.

Балдуин, не имея наследников, предложил руку дочери своей, Мелизенды, именитому пришельцу запада, Фулку, графу Ангевинскому, воителю храброму и благочестивому. – Последним делом двенадцатилетнего царствования Балдуинова была неудачная осада Дамаска, расстроенная страшным наводнением; по словам летописи, казалось, хляби небесные опять разверзлись, как во дни потопа, и все стихии восстали на христиан. Опечаленный сим уроном, король заболел вскоре по возвращении в Иерусалим и, чувствуя приближение смерти, велел перенести себя в келии патриаршие, чтобы быть ближе к Св. гробу. Там он скончался, на руках дочери и зятя, посреди сетования народа, который в нем оплакивал последнего из сподвижников Готфреда, испытанного многими бедствиями, но заботившегося о благе своих подданных и чрезвычайно ревностного к Церкви. – И он погребен был в храме Воскресения, если не под самою Голгофою, то при входе, недалеко от двух его предшественников, Готфреда и первого Балдуина.

Когда воцарился Фулк, христианские области Востока достигли уже высшей степени благоденствия; с его времени начался их упадок, сперва от внутренних раздоров, потом же от возраставшего могущества Атабеков, которых род, под смиренным именем пестунов князей Моссульских, внезапно возвысился в лице сильного Зенги, над всеми эмирами Сирии. Едва лишь успел Фульк принять венец над Св. гробом, как уже должен был идти умиротворить Антиохию, которую возмущало честолюбие вдовствующей княгини, дочери Балдуина. Мужественный сын Боемунда пал в битве против туркоман, и вдова его хотела управлять княжеством, во время малолетства своей дочери; она даже возбудила графа Триполийского заградить путь идущему королю. Фулк победил и непокорного вассала, и полчища турков, нахлынувших на беззащитную Антиохию, и, вызвав тайно из Франции графа Раймунда Пиктавинского, сочетал его браком с наследницею Боемунда; он помнил, что и сам еще недавно, из чуждых пришельцев, поступил на престол Иерусалимский, посредством брака с Мелизендою. Надменная сестра её принуждена была удалиться в Лаодикию; но тот же неприязненный дух отозвался королю и в собственной его супруге, которая нарушила семейный мир, мстительным своим нравом и благосклонностью к одному из сильных вассалов, графу Яфскому.

Нашествие императора греческого Иоанна Комнина, сына Алексиева, который одержал многие победы над турками и армянами в Малой Азии и подступил с сильным войском к Антиохии, встревожило опять короля Иерусалимского. Беззащитный князь Антиохийский требовал помощи, а граф Триполийский находился в плену у султана Дамасского в то время, как сын его принужден был бороться со всеми силами султана Моссульского. Сам король, выступив на помощь Раймунду, встретил на пути могущественного Зенги, и был вынужден искать себе спасения в стенах горного замка. Одно только великодушие императора спасло в сию минуту франков: удовольствовавшись присягою князя Антиохийского, он обратил свое оружие против магометан и решился осадить Кесарию, вместе с войсками франков; но и здесь беспечность князя Антиохийского и графа Эдесского, которые проводили время в увеселениях, были виною неудачи греков. Император возвратился в Антиохию, однако принудил своим походом Атабека Зенги выпустить из осады короля Иерусалимского; но когда, впоследствии, Иоанн объявил свое намерение идти поклониться Св. гробу, устрашенный Фулк поспешил отправить к нему посольство, приглашая его не иначе как простым поклонником вступить в Св. град, без всякого величия царского. Император, оскорбленный такими условиями, перешел обратно через хребет Тавра, и когда в скором времени погиб от ядовитой стрелы турков, франки безумию радовались его смерти, позабыв, что лютейшим врагом христианства был Зенги. Сия ненависть и недоверчивость властителей Сирии к природным своим союзникам грекам, возбуждаемая духовенством латинским и честолюбием пап, были виною скорого их падения в Сирии.

Зенги, которого архиепископ Тира, Вильгельм, сравнивает, в своей летописи, с земляным червем, беспрестанно движущимся, обнаружил свой замысел овладеть Дамаском, и султан сего города, забыв вражду с христианами, искал смиренно их помощи. Он предложил королю Иерусалимскому содействовать ему в осаде города Панеады, стоявшего на истоках Иорданских, чтобы потом отклонить, общими силами, оружие завоевателя от Дамаска; союзные войска христиан и магометан явились опять, как во дни первого Балдуина, в одном осадном стане. Не выдержал город двойного нападения, ибо витязи обоих народов старались друг перед другом выказать свое мужество, и сдался королю. Это было последним подвигом четырнадцатилетнего правления Фулка; он вскоре умер, от падения с лошади, оставив двух малолетних сыновей, Балдуина и Алмерика, под управлением матери их королевы Мелизенды.

Отрок Балдуин III немедленно был венчан на царство, в церкви Св. гроба, и, отличными качествами души и тела, обещал славное царствование. Но честолюбивая мать держала сильною рукою кормило правления, во время его малолетства, и неохотно уступала власть мужающему королю, возбуждая тем внутренние несогласия. Неудачно было и первое воинское покушение юного Балдуина, который горел желанием скорее заслужить себе рыцарские шпоры, в битве против неверных. Несмотря на мирные представления союзного султана Дамаского, Балдуин выступил в поход, в каменистую Аравию, против города Востры; зависевшего от султана, ибо надеялся на измену градоначальника, но она была вовремя открыта; войску латинскому, изнуренному зноем и жаждою в пустыне, надлежало идти в обратный путь, под тучею стрел неприятеля, посреди зажженных им терниев. Едва не погибли все воины с королем, и только пламенная молитва епископа Назаретского, который нес Честное Древо Креста, спасла задыхавшихся от дыма: пламя, гонимое ветром на христиан, обратилось внезапно против неверных. Жители Иерусалимские обрадовались спасению юного короля; но дорого стоил поход сей Палестине.

Тогда умер в Эдессе престарелый граф её Иосселин, славный в битвах крестовых первого похода, и почти полвека после того воевавший с сарацинами в Палестине. При осаде одного из горных замков, обрушилась подле него башня и засыпала его своими развалинами; едва дышащего извлекли из под обломков; но когда он услышал, что султан Иконийский наступил на его пределы и что малодушествует сын его Иосселин, старец велел нести себя против неприятелей и, обратив их в бегство, со славою смежил взоры на поле битвы. Недостойный сын славного родителя, Иосселин, забыл опасность, угрожавшую его графству, отовсюду окруженному турками, и, оставив Эдессу, удалился на берега Евфрата, чтобы там вполне предаться наслаждениям. Атабек Зенги, который уже властвовал над всею Месопотамиею, не упустил удобного случая овладеть Эдессою в отсутствие её графа; он осадил слабый город, хотя и мужественно защищаемый народонаселением армян и халдеев. Никто не поспешил на помощь Эдессе, ни король Балдуин, утративший силы в напрасном походе, ни князь Антиохийский Раймунд, по личной вражде к графу Иосселину; а полчища туркоманов, курдов и арабов, ежедневно умножались под стенами осажденного города; после двадцатидневной осады, страшным приступом взята была Эдесса, и предана огню и мечу.

Ничего не пощадили в ней лютые враги, ни возраста, ни пола, ни святыни храмов; одинаково погибли епископы православные, латинские и армянские, у ограбленных алтарей своих; тысячами распроданы были в неволю её жители, а головы умерщвленных с торжеством отосланы к халифу Багдадскому, как дань его верного вассала Зенги. Радостью исполнились все магометане, от Багдада до Африки и Испании, услышав о падении Эдессы, ибо в них возникла надежда совершенно одолеть христиан на Востоке; но недолго наслаждался победою суровый Зенги; он был зарезан своими рабами, посреди воинского стана. Молодой Иосселин хотел воспользоваться смятением магометан, и с малым числом рыцарей овладел опять своим наследием; но никто из князей не поддержал его. Сын Зенги, еще более его славный Нурредин, султан Алепа, подступил с новыми силами к разоренным укреплениям Эдессы, в вышгороде коей держалась стража турецкая, – Иосселину оставалось искать спасения в бегстве. Ночью пробился он, с остатками своих воинов и жителей, сквозь стан осаждавших: но большая часть их погибла во время сего отчаянного подвига, и раздраженный султан не пощадил Эдессы, дорого отмстив ей за кровь своих. Весть о вторичном её падении исполнила ужасом Св. град и весь Восток ожиданием новых бедствий.

Император Конрад. Король Франции Людовик VII. – Балдуин III

Снова подвиглась Европа, по гласу Бернарда, игумена Кларивалийского, как некогда по зову пустынника Петра; второй крестовый поход провозглашен был по всему Западу. Уже не одни князья и владетельные графы устремились к священной битве, но сам король Франции Людовик VII, терзаемый упреками совести за пролитую им кровь у подножия алтарей, и его юная супруга Элеонора, с цветом блистательных жен Франции, и Конрад, император Римский. Все поколебалось, внимая Бернарду, который был возбудителем двух сильных стремлений своего века, – к иночеству и крестовым битвам. Он послал от себя орденский устав рыцарям Храма в Иерусалим, и красноречивые его послания обтекали Запад и Восток, ибо и папы, и цари становились в ряды его учеников. «Стану до смерти сражаться за Церковь, – восклицал он, – и вместо щита и меча употреблю собственное оружие, слезы мои и молитвы к Богу!» Пламенная ревность Бернарда превозмогла колебание короля Франции, который неохотно оставлял свое царство. На соборе, созванном в Бургундии, явился проповедник крестовой брани и всех увлек огненною речью: «Бог небесный утратит ли землю, освященную столькими чудесами и Его кровью, землю спасения, где возникли первые цветы Его воскресения? Ныне Св. места, обагренные кровью непорочного Агнца, преданы мечу врагов нашей веры, и грехи наши накликали бурю сию на святая святых! Если бы кто возвестил вам, что неприятель взошел в города ваши, расхитил жен и детей, поругал храмы, кто бы из вас не устремился к оружию? – но не достигла ли до вас весть о более ужасных бедствиях? Семейство Христово, которое есть вместе и ваше, рассеяно мечем неверных, и варвары разделили наследие Божие! Что еще медлите отмстить за обиду, нанесенную небесам? или дадите восторжествовать врагам, к вечному своему позору? – Богом живым, меня пославшим, заклинаю вас, не навлеките на себя Его гнева, равнодушием к его достоянию! горе тому, кто не обнажит меча!»

Одушевленные речью Бернарда, король и все владетельные вассалы и епископы Франции бросились к ногам проповедника и приняли от руки его крест. Папа Евгений III благословил Людовика в крестовый путь. Бернард устремился в Германию и там, на имперском сейме, возбудил медленного Конрада идти в Палестину. «Как ты будешь защищать наследие Божие, так и Бог призрит твое»,– говорил он государю, и Конрад, со своими князьями, произнес обет крестовый. – Опять двинулись несметные толпы крестоносцев, но уже в большем порядке; сам Бернард не хотел быть вождем их, памятуя судьбу пустынника Петра. Несмотря на предложения Рогера, короля сицилийского, земной путь предпочтен был морскому. Первый выступил император, с сотнею тысяч войска, и благополучно достиг Царьграда, где, с внешними изъявлениями дружбы, принял его устрашенный император греческий Мануил; внук хитрого Алексия неохотно видел, под стенами столицы, соперника своего по империи, наследника кесарей римских, и поспешил переправить его через пролив в Анатолию. Но бедственная участь первых крестоносцев ожидала их неопытных последователей в диких ущельях Тавра. Войско, разделенное на две части, обманутое проводниками греческими, изнуренное трудным походом и недостатком припасов, нечаянно встретилось с многочисленными толпами турков и, принужденное отступать в беспорядке, почти все погибло. Император с немногими рыцарями, остатком сильных дружин, встретил короля Франции в Никеи, и поклялся довершить с ним поход крестовый; но прежде возвратился в Царьград, где был принят ласково, ибо уже не внушал страха.

Горький опыт Конрада не послужил на пользу Людовику. С более устроенным войском, благосклонно принятый в Царьграде императором, с трудом удержал он, однако, своих рыцарей от осады столицы греческой; ибо гласно о том проповедовал в стане епископ Лангрский; Людовик ускорил переплыть Босфор. – Из Никеи отправился он вдоль поморья и благополучно достиг Ефесса; на берегах Меандра опрокинул первые полчища врагов; но победа внушила ему самонадеянность, и в ущельях Лаодикийских едва сам не погиб, с большею частью своего войска, при неожиданном нападении турков. Отчаянное мужество спасло Людовика, оставленного всеми рыцарями; бедственный урок принудил его, хотя и поздно, к более осторожному походу. Великий магистр Храмовников встретил около Баталии упавшие духом войска. Впереди все опустошено было неприятелем, и король решился, с частью войска, сесть на суда, предлагаемые греками, чтобы морем достигнуть Антиохии. Оставленные им на помории погибли от измены греков и меча турков.

Другого рода искушения ожидали крестоносцев в стенах Антиохии. Хитрый князь Раймунд старался отклонить их оружие от Иерусалима, в пользу собственных владений; видя непреклонность короля, обольстил он именитых витязей и жен наслаждениями роскошного Востока и, овладев сердцем королевы, был виною разрыва супружеской любви. Силою увлек её Людовик в Иерусалим, и уже боялся вступить в пределы графа Триполийского. В стенах Св. града император Германский ожидал короля Франции; оба, лишенные войск своих, убогими богомольцами поклонились Св. гробу, который шли защищать с такими полчищами. Дружелюбно встретил их в Иерусалиме юный король Балдуин с материю Мелизендою. Никогда столько царственных особ не было собрано в стенах Св. града. Два короля, две королевы и один император, кроме владетельных князей, и никогда столько смирения, вольного и невольного, не сопутствовало сему земному величию, посреди воспоминаний небесного убожества. В Птолемаиде назначено было совещание о дальнейшем походе; но туда не явились ни князь Антиохийский, ни граф Триполийский, ни сам Иосселин Эдесский, избежавший смерти в день гибели своей столицы; не было и речи о её освобождении, хотя имя Эдессы подвигло весь Запад. Дамаск, еще не завоеванный страшным султаном Алепа, Нуреддином, был избран целью похода, и к нему двинулось войско крестоносцев. Впереди всех шел король Иерусалимский, с магистрами Странноприимных и Храмовников, за ним король Франции с своею дружиною, император Конрад замыкал их остатками собранных им воинов. Стан христианский расположился в цветущих садах Дамаска, и необычайная отвага витязей, ревновавших друг перед другом выказать удальство свое, поразила ужасом жителей; более всех отличался, в непрестанных поединках с неприятелями, император Конрад. Аюб, отец страшного впоследствии Саладина, начальствовал в Дамаске; при нем находился и сам будущий завоеватель Иерусалима. Уже начинали думать о сдаче города, когда возникли в стане христиан обычные распри о том, кто будет владеть им, и ревность многих остыла, когда узнали, что Дамаск обречен был в удел графу Фландрскому. По мере того, как упадал дух осаждавших, возникало мужество осажденных; несчастное решение перенести стан из садов предместья на южную сторону города, для удобнейшего приступа к стенам, спасло Дамаск; ибо толпа курдов в него проникла чрез оставленные крестоносцами сады, а между тем зной и жажда стали истреблять войска их на голой равнине. Весть о приближении султанов Алепа и Моссула решила крестоносцев оставить гибельную для них осаду. Общее уныние овладело вождями; напрасно Балдуин предлагал осадить Аскалон, император думал только о своем возвращении, и сам Людовик, остававшийся более года в Палестине, не совершил ничего достойного великих замыслов. Раздоры и развращение нравов были источником всех бедствий; ибо новые воители не имели уже простоты и набожности сподвижников Готфреда.

Между тем, никогда христиане сирийские не имели нужды в большей помощи. Раймунд, князь Антиохийский, виновник семейных раздоров Франции, пал в битве под стенами Алепа, и голова его послана была к халифу в Багдад. Графа Триполийского поразил неведомый кинжал ассасинов внутри собственной его столицы. Иосселин, бывший граф Эдесский, забытый крестоносцами, впал в руки неверных и окончил бедственную жизнь в тюрьмах Алепа. В самом Иерусалиме царствовал раздор между королем и его матерью; Балдуин осадил даже Мелизенду в башне Давидовой, куда укрылась с своими приверженцами. Пользуясь сими беспорядками, два эмира из племени Ортока, властвовавшего некогда в Св. граде, собрали войско в Месопотамии и расположились станом на горе Елеонской. Иерусалим спасен был только отчаянным мужеством нескольких рыцарей, которые одушевили своим примером объятых ужасом жителей. В столь бедственных обстоятельствах, напрасно король и патриарх, и оба магистра взывали о помощи к Европе: второй несчастный поход охладил на Западе страсть к битвам. Папа и епископы, дотоле ревностные, не смели проповедовать более о венцах мученических на Востоке; замер и красноречивый голос на устах Бернарда; он только изумлялся таинственности судеб Божиих, не благословивших столь священного начала, – «Какой позор для нас, – писал он папе, – ходивших повсюду с вестью мира и радости? Или мы напрасно трудились? Или мы действовали не по воле Бога и его наместника? – Почто не призрел Господь посты и стенания наши? Как терпит Он святотатный голос хулящих Его народов Аравии, посмеивающихся гибели Его ратников в пустыне! Все судьбы Божии истинны! Но сия последняя есть столь ужасная бездна, что блажен, кто не соблазнится о ней!» – Таков был отголосок последнего отца Западной церкви, как его прозвали современники, на собственную его проповедь о крестовых битвах!

Когда упадал духом Запад, на Востоке страшно восставало могущество султана Нуреддина, сына Зенги, покорившего себе всех мелких эмиров Сирии и наконец утвердившего столицу свою в Дамаске, долго ему непокорном. Уже не было слышно о племени Сельджукидов, некогда столь сильных в Сирии; они только господствовали в Персии. Халииф багдадский, как глава и блюститель исламизма, должен был признать своим единственным защитником Нуреддина, для сохранения призрака своей власти и всего исповедания, потрясенного оружием христиан. Халиф Фатимитов в Египте, ему враждебный, был также слабою тенью и игралищем визирей своих, которые содержали его пленником в роскошных палатах Каира. Прежде, нежели вступил в состязание с мощным Нуреддином, король Балдуин решился воспользоваться слабостью Египта и возбудить от уныния христиан палестинских смелым подвигом. Он подступил к Аскалону, всегдашнему скопищу сарацин, отколе громили они непрестанными набегами его пределы и куда безбоязненно приставали их флоты. Не только все рыцари и бароны, но даже епископы палестинские приняли участие в ратном деле; патриарх сопутствовал с Честным Древом Креста. Граф Сидонский подошел с судами к пристани Аскалонской. Уже два месяца длилась осада, когда около Пасхи множество богомольцев западных вышло на берег Сирии: обрадованный Балдуин пригласил их содействовать успеху брани, и умножил их судами осадный флот. Мало помощи принесло Аскалону пришествие египетского флота; стенобитная башня, устроенная из корабельного леса, громила стены; напрасно старались истребить ее осажденные; возожжённое ими пламя обратилось, противным ветром, на их собственные стены и часть их упала от треснувших камней. Храмовники устремились на пролом и город был бы в руках христиан, если бы не увлекла рыцарей жажда корысти, которую не хотели разделить с другими; сами они были изгнаны ободренными жителями. Уже король и его бароны начали отчаиваться во взятии города и хотели отступить: патриарх с епископами поддержали их дух, обещая именем Божиим победу; начались опять кровопролитные приступы, но осажденные, не ожидая более никакой помощи из Египта, решились оставить негостеприимное для них поморие. Они предложили сдать Аскалон витязям креста, которые сами изумились столь нечаянному обороту дел. Чрез три дня уже развевалось знамя Иерусалимское на стенах Аскалона⁷; жители его удалились в Египет, куда открылся свободный путь франкам покорением сей последней твердыни.

Взятие Аскалона было славнейшим из подвигов Балдуина. Тогда обратил он оружие против султана Дамасского; но первое его состязание с Нуреддином было неудачно. Король, разбитый на берегах Иордана, едва спасся бегством в соседнюю крепость Сафат; город Панеада достался в руки неприятеля. Народ Иерусалимский уже отчаивался о жизни своего государя, как вдруг он явился в Св. град; год спустя, воспользовавшись прибытием графа Фландрского, выступил опять против сарацин, отнял у них Кесарию в пределах Антиохийских, и разбил самого Нуреддина на берегах Иорданских, отомстив ему жестоко за первое поражение. Брак Балдуина с племянницею императора греческого Мануила, кроме сокровищ богатого вена, столь необходимых убогому престолу Иерусалимскому, подавал еще утешительные надежды на будущее согласие между греками и латинами, для одоления общего врага их; но вскоре рушились сии надежды преждевременною кончиною доблестного короля.

Не было мира и в Иерусалиме от соблазнительных раздоров патриарха с рыцарями Странноприимными, которые не хотели платить ему узаконенной десятины своих доходов, и дошли даже до явной вражды; они соорудили стену прямо против входа в храм Воскресения, соседний их замку, заглушали стуком оружия служебные гимны внутри святилища, и даже преследовали стрелами каноников Св. гроба, которые повесили стрелы сии на Голгофе, в обличение святотатства рыцарей. Напрасно престарелый патриарх искал на них суда у первосвященника Римского; и там богатство заглушало голос истины; одна только смерть патриарха прекратила распрю. Безмолвный её свидетель, король Балдуин, не в силах был ее прекратить властью своею в собственной столице, но призван был в Антиохию для примирения тамошнего латинского патриарха с князем Ринальдом Шатильоном, супругом вдовы Раймунда. Отложив всякой страх Божий и человеческий, Ринальд не убоялся выставить дряхлого святителя на верху башни Антиохийской, обмазав медом обнаженную голову его, при палящем солнце. Король поспешил укротить столь ужасное своеволие и водворить мир церковный в расстроенном княжестве; но путешествие сие стоило ему жизни. Он заболел в Аптиохии, и причину его недуга приписывали отраве; чувствуя приближение кончины, Балдуин спешил в Иерусалим к Св. гробу; – там упокоились только его кости⁸ Доблестный юноша скончался в Бейруте, после пятнадцатилетнего царствования, оплакиваемый своими подданными и всеми христианами Сирии, которых был последнею опорою. Сам Нуреддин, исполненный благородства, почтил справедливую горесть врагов своих и остановил всякое воинское действие, чтобы христиане могли свободно отнести тело усопшего короля своего в Иерусалим. Брат его Алмерик, ненавидимый всеми за свою гордость и корыстолюбие, заступил его место, не без малых усилий, ибо главные бароны и епископы не хотели видеть его на престоле Иерусалимском. Один только страх возбудить междоусобие нарушением законного престолонаследия, посреди угрожавшей опасности от сарацин, мог примирить подданных с Алмериком, и он был венчан, рукою патриарха, в храме Воскресения.

Алмерик I. Балдуин IV и V. Лузиньян. – Св. Евфросиния Полоцкая

Едва воцарился Алмерик, как обратил уже взоры на Египет и, с малым войском быстро перейдя пустыню, принудил халифа купить мир ценою золота. Легко было одолеть Египет при внутренних его раздорах: два визиря оспаривали друг у друга верховную власть у подножия престола, на коем держали они своим пленником последнего из рода Фатимитов, халифа Адида. Визирь Шавер, изгнанный соперником, обратился к могущественному султану Дамаска, и Нуреддин послал с ним опытнейшего из своих эмиров, Ширку, дядю Саладинова, для завоевания Египта. Испуганный халиф, со своей стороны, просил помощи франков, и опять вооружился Алмерик. Эмир предупредил короля и успел овладеть Каиром; но у него самого возникла распря с визирем, и Шавер в свою чреду искал помощи у Алмерика, обещая ему все то, что предлагал вождю Сирийскому; после многих битв Ширку принужден был оставить Египет. Жестоко отплатил султан поражение войск своих христианам Сирийским; в числе его пленников были князь Антиохийский, третий Боемунд, и Триполийский граф Раймунд; давно уже томился в его узах и Ринальд Шатильон, бывший правитель Антиохии. Одушевленный сим успехом, он решился покорить Египет, и сам халиф Багдада провозгласил священную войну против закоснелого врага своего, халифа Фатимитов, ибо он хотел, чтобы одно только имя Абассидов оглашалось во всех мечетях исламизма, как законных наследников пророка Мекки.

Смятенный властитель Египта искал опять спасения в союзе с франками, и послы его явились в Иерусалим. Обрадовалось корыстолюбивое сердце Алмерика такому зову; он собрал королевский сейм в Наблузе и требовал чрезвычайной подати, представляя все выгоды египетского похода. Уже грозный его соперник Ширку проходил пустынею, вокруг областей христианских, и утратил от пещаной бури половину войска, но и остатками сил своих навел ужас на Египет. Король медлил сражаться, заботясь только о богатой дани, и упустил благоприятное время для истребления врагов; они успели удалиться с честью и без урона. Сто тысяч ефимков золота, роскошные дары и стража христианская в Каире были следствием сего похода; но Алмерик, увлеченный жаждою большей корысти, уже с презрением смотрел на свое убогое царство после сокровищ египетских; им овладело гибельное желание завоевать страну своих союзников. Брак с племянницею императора Мануила еще более возбудил его надежды; он старался склонить властителя греческого к завоеванию Египта, и Мануил обещал ему сильное содействие, деньгами и флотом. Напрасно благоразумные советники, и особенно Великий магистр Храмовников старались отклонить короля от несчастного похода, представляя беззаконным такое нарушение союза, хотя и с неверными, тем более что настоящая опасность грозила от султана Сирии, который держал в плену трех князей христианских. Король не терпел противоречий, и Великий магистр Странноприимных поддерживал его сторону, в надежде на несметные богатства Египта, коих жаждал не менее Алмерика. Таким образом король Иерусалимский и султан Дамасский в одно время устремились на Египет, стараясь оправдать друг перед другом несправедливые свои притязания; в церквах христианских, равно как и в мечетях сирийских, одинаково воссылались обеты о сокрушении престола Фатимитов.

Изумились египтяне нашествию франков и их жестокости при взятии Билбеиса; раздраженный народ изгнал стражу христианскую из Каира и укрепил его, предав огню богатое предместье. Халиф обратился к закоснелому врагу своему Нуреддину с мольбами о защите, и обрадованный султан послал, в третий и последний раз, эмира Ширку покорить Египет. Между тем хитрый визирь Шавер обещаниями богатой дани задержал шествие короля, напрасно ожидавшего помощи от греков. Вместо них явился страшный Ширку с войсками сирийскими, и со стыдом должен был удалиться через пустыню король Алмерик, ибо не в силах был бороться с удвоенными силами султана и халифа. Но и визирю стоила жизни победа сирийцев: эмир Ширку отмстил ему за прежнюю измену, и когда сам скоропостижно скончался, посреди своих побед, славный его племянник Саладин избран был халифом на его место, для собственной гибели Фатимитов и для гибели христиан.

Еще однажды устремился Алмерик на Египет, с флотом греческим, который подошел к пристани Птолемаидской, но поход его окончился тщетною осадою Дамиеты. Несчастные покушения франков на Египет должны были им напомнить древнюю заповедь, данную некогда евреям: не обращать взоров своих на Египет. Не ожидая более помощи от Запада, король Иерусалимский положил всю свою надежду на императора и отплыл в Царьград, предоставив Господу Иисусу управлять его царством, как он сам отзывался, ибо не было иной защиты обуреваемому со всех сторон врагами. Блистательный прием при дворе императорском не принес, однако, никакой пользы Алмерику; одно только страшное землетрясение, обрушившее многие города в Сирии, остановило на время султана Дамасского от действий воинских. Каждый князь и народ занят был собственными бедствиями; страх суда Божия удержал обоюдное оружие, говорит Вильгельм, архиепископ Тирский, пользовавшийся милостями короля Алмерика, и бывший наставником его болезненного сына.

В последние годы рыцарского королевства посетила Св. места другая знаменитая паломница русская, духовного сана, игуменья, но вместе и княжна, дочь князя Полоцкого Брячислава. Св. Евфросиния избрала самое благоприятное время для своего странствования, ибо в 1173 году, хотя оставалось только пятнадцать лет до завоевания Иерусалима Саладином, однако еще со славою царствовал король Алмерик, и по браку своему с Мариею, дочерью греческого императора Мануила, вероятно ласково принял княжну русскую. Краткое описание её хождения и блаженной кончины осталось нам в её житии⁹.

«Св. Евфросиния, поручив обитель сестре своей Евдокии, и возложив упование на Бога, пустилась в преднамеренный путь, будучи далеко провожаема всеми родными, с горькими слезами. Она взяла с собою брата своего Давида и родственницу Евпраксию и сперва пришла в Царьград, где с честью принята была императором и патриархом. Достигнув Иерусалима, поклонилась Живоносному Гробу и поставила на нем златое кандило, церкви же Иерусалимской и патриарху поднесла богатые дары. Когда же, с умилением сердца, обошла все Св. места, поселилась в монастыре, называвшемся Русским, при церкви Пресвятой Богородицы. Пришедши однажды ко гробу Господню, Св. Евфросиния так помолилась над ним со слезами: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, родившийся от Пресвятой Девы Марии, ради нашего спасения, и сказавший: просите и дастся вам, – благодарю Твое благоутробие, что я грешная, чего просила у тебя, то получила: ибо сподобилась видеть Св. места, которые Ты освятил пречистыми Своими стопами, и целовать Св. гроб Твой, в коем Ты почил Твоею плотию, смерть за нас подъявшею: но и еще у Тебя, о преблагий Владыко, прошу единого дара: дай мне и окончить дни мои на сих Св. местах. Не презри смиренного моления моего, Создатель мой, прими мою душу в сем святом Твоем граде, и водвори ее со угодившими тебе, на лоне Авраамовом». Св. Евфросиния, возвратившись в обитель, где имела пристанище, вскоре заболела и, уже на одре смертном, благодарила Господа, что послушал недостойную Свою рабу. Ей хотелось побывать на Иордане, но уже не доставало сил, и потому просила брата своего Давида принести ей оттоле священной воды. Блаженная, приняв воду сию с великою радостью и благодарением, пила ее и облила ею все свое тело, благословляя Господа, просвещающего и освящающего всякого человека, грядущего в мир. Было ей в болезни Ангельское явление, с извещением о блаженной кончине, и преподобная исполнилась духовной радости, о Боге Спасе своем. Потом послала она в лавру святого Саввы, просить архимандрита и братию, чтобы дали ей место на погребение в их обители; но они отказали, говоря: «Заповедь имеем от святого отца нашего Саввы, чтобы никогда не погребать жены в его обители; но есть Феодосиев общежительный монастырь Пречистой Богородицы, в коем многие жены покоятся: там и мать Св. Саввы, и мать Св. Феодосия, и мать святых бессребреников, Феодотия, и еще иные; посему и богоугодной Евфросинии прилично быть там положенной». Услышав сие преподобная возблагодарила Бога, изволяющего, чтобы тело её положено было с мощами святых жен, и послала в обитель преподобного Феодосия с тою же просьбою, и там иноки показали место для её могилы, в церковном притворе. Двадцать четыре дня продолжалась болезнь её; когда же почувствовала приближение кончины, она призвала пресвитера, причастилась Божественных Тайн, и на молитве предала святую свою душу в руки Божии, 23 мая; с честью погребена была княжна русская в обители преподобного Феодосия, в паперти церкви Пресвятой Богородицы. Брат же её Давид и родственница Евпраксия возвратились в свое отечество, в город Полоцк, куда принесли весть о блаженной кончине и честном погребении преподобной Евфросинии.

Говоря о молитвенных подвигах святой соотечественницы нашей, любопытно исчислить и ряд патриархов Иерусалимских, заочно бодрствовавших над своею паствою, как называет их в своей истории преемник их Досифей¹⁰. Когда король Иерусалимский Балдуин III завоевал Аскалон, православным патриархом Св. града был уже Евхерий, а за ним Иаков. Еще иной патриарх Арсений упоминается в некоей древней хартии, по случаю утверждения иноческого устава для монастыря Св. Евфимия, который в 1145 году обновил внутри стен Иерусалимских некто авва Герасим, при содействии Анны, императрицы Трапезундской, и с ним названы митрополиты Герман Васанский, Матфей Газский и Илия Вифлеемский: это показывает, однако, что и православные сохранили, в некоторых местах, своих архиереев. Еще два патриарха Иерусалимские подписали имена свои на соборах, бывших в Константинополе при императоре Мануиле Комнине, в 1156 и 1166 годах, против тех, которые отвергали таинство евхаристии и равенство Сына со Отцом. Первый из сих святителей был Иоанн, писавший также против опресноков латинских, а второй Никифор.

Между тем Саладин укреплялся в Египте, довершая покорение земли сей, будто бы во имя Нуреддина, но уже замышляя собственное владычество. Он уничтожил там халифат Фатимитов, более двух веков враждебный Абассидам; их черное знамя заменило опять белое потомков Алия, и во всех мечетях ислама стали поминать одно только имя халифа Багдадского. Адид, последний из Фатимитов, не ведая сам во глубине своих чертогов о совершившейся вокруг него перемене, внезапно скончался, и смерть его приписывают Саладину. Уже новый правитель Египта возбудил подозрения и зависть всех эмиров Сирии и самого Нуреддина, который несколько раз напрасно требовал его ко двору своему. Одна только ранняя смерть султана остановила междоусобия; малолетний сын его, Малек Измаил, не в состоянии был управлять обширною державою. Смятенные эмиры Дамаска искали союза с франками и предложили золото Алмерику, чтобы только оставил он предпринятую им осаду Панеады. Согласился король, испросив прежде свободу всем пленным князьям христианским, и вскоре скончался, ибо не долговечны были властители Иерусалимские на троне Давида и Соломона; а страшный Саладин принудил эмиров Дамаска и самого халифа Багдадского, за оказанную ему услугу против Фатимитов, признать его единственным обладателем Сирии; сыну Нуреддина остался ненадолго один Алеп. Так, вся Сирия и Египет, дотоле разрозненные и потому менее опасные для христианских держав Востока, соединились под одну мощную руку, и неминуемая гибель угрожала Иерусалиму, который в столь бедственную годину оставлен был Западом и не имел в себе твердого защитника, ибо малолетний сын Алмерика, Балдуин IV, от рождения страдал проказою и не мог управлять.

Все клонилось к падению в королевстве франков, хотя, казалось, никогда не были они в более цветущем положении, по своему богатству, народонаселению и множеству городов и замков, рассеянных по пустыне и вдоль помория. Родственные связи двух королей упрочили давно желанный союз с императорами греческими. Владетельный граф Триполийский и феодальные владетели Сидона, Бейрута, Каиафы, Кесарии, Аскалона, Галилеи, Яффы, Арсура, Карака и областей Заиорданских, должны были, по уставу Готфреда, посылать вспомогательные войска свои, по первому зову короля, который сам обладал, кроме Св. града, Наблузом, Акрою и Тиром. До пятнадцати тысяч войска, конного и пешего, могло выставить королевство франков, не считая двух могущественных орденов, Странноприимных и Храмовых, которых дружины наполнялись непрестанно западными пришельцами, а богатства превосходили царские. Силен был и латинский патриарх Св. града, от которого непосредственно зависели митрополиты Вифлеема, Тира, Кесарии, Назарета и Карака, с подчиненными им епископами, как и сам патриарх имел, в своей области, епископов Вифлеема, Хеврона и Лидды. Все они также обязаны были поставлять известное число войск во время походов.

Иаков Витрийский, епископ Птолемаиды, описывая папе состояние Палестины того времени, говорит, что под властью франков Церковь на Востоке начинала процветать и виноградник Господний пускать новые отрасли. Повсюду самые живописные места избирались для обителей, устрояемых щедростью царскою, и домы Божии умножались милостынею верных. Гора Четыредесятницы близ Иерихона и гора Кармильская имели духовных пчел своих, которые приготовляли сладкий мед Господу; многие умершие миру, чтобы жить Богу, избрали себе мирные гробы в пустыне Иорданской, где спасался блаженный Предтеча. В самом Иерусалиме возвышалась, как замок, воинственная обитель Странноприимных, близ храма Воскресения; крепкие монастыри Храмовников стояли на Сионе и Елеоне; кроме каноников Св. гроба, установленных Готфредом, учредились еще в Иерусалиме и его окрестностях женские обители, во имя Богоматери и Св. Анны, на месте рождения Пречистой Девы, и Лазарева в Вифании, устроенная королевою Мелизендою для сестры своей, царственной инокини. Иаков, отзываясь с похвалою о рыцарских орденах, говорит особенно о Храмовниках: «что молва о их святости распространила благоухание по всему Западу, а Церковь всегда будет прославлять их славные победы за имя Христово». – Орден сей, принявший устав свой от Бернарда, был точно более строг в его исполнении, нежели рыцари Иоанна Иерусалимского: однако, от его честолюбия и жадности к корысти, истекла гибель Иерусалиму. Но самое жестокое зло происходило в Палестине, от смешения всех племен западных, потомки коих, под именем пулан, отличались своею безнравственностью и утратили силу предков посреди всеобщего возраста. Они были как ржавчина на железе, как дурная трава в богатой жатве, говорит епископ Акры, и турки не страшились сих изнеженных воителей, более привыкших к баням, нежели битвам. Горько жалуется он и на порчу нравов духовенства латинского, которое уподоблялось волкам, пожирающим, а не пасущим вверенное им от Христа стадо. Девятый патриарх латинский Св. града, Ираклий, подавал собою пример всякого разврата. Сам диавол позавидовал благосостоянию сего нового Эдема, и подавил его под бременем грехов, говорит епископ Иаков, так что от ног до главы, от народа до клира, не осталось ничего здравого в Иерусалиме; повсюду соблазн, все вопияло к Богу о небесном мщении, и оно пало на Иерусалим¹¹.

Тотчас по кончине Алмерика возникли распри – кому управлять государством до возраста юного короля. Но тот, кто домогался власти, Милон, владетель Аравии, найден был мертвым на улицах Птолемаиды, и граф Триполийский, Раймунд, самый доблестный витязь во всей Палестине, испытанный многими бедствиями и долгим пленом у неверных, принял бразды правления; надменный нрав возбуждал против него ненависть прочих сильных баронов, и сам Балдуин не доверял ему, хотя покорился необходимости. Явились и еще два лица, имевшие горькое влияние на судьбу королевства: Ринальд Шатильон, некогда правитель Антиохии, недавно освободившийся от долгой неволи, которому из сострадания дали замок Барак, а он, грабежами караванов, навлек мщение Саладина. Другим, не менее гибельным лицом для Иерусалима, был Лузиньян, граф Яффы и Аскалона, пленивший своею красотою дочь короля Алмерика, Сивиллу, и получивший её руку, после кратковременного её супружества с маркизом Монфератским. Младенец Балдуин, пятый и последний король сего имени, как призрак, мелькнувший на престоле, был плодом первого её брака; падение Иерусалима плодом второго.

Однако еще один, последний успех, порадовал христиан при начале царствования Балдуина. Войско Саладиново внезапно вторглось в пределы Палестинские, все предавая огню и мечу, и осадило Аскалон; болезненный король поспешил туда с малою своею дружиною, при первом слухе о нашествии неприятеля. На том месте, где некогда дружины первых крестоносцев, предводимые Готфредом, победили полчища египтян, не усомнился и слабый его потомок выступить, с тремястами рыцарей, против неверных, уповая, при собственной немощи, на силу Божию, и на содействие Честного Древа Креста: – оно поразило внезапным ужасом врагов: ветви его, по сказанию очевидцев, казалось, возрасли до неба и простерлись до краев горизонта. Бежали неверные, бросая оружие по дороге, и едва спасся сам Саладин, утратив все свое войско, стан и воинские снаряды; давно не было одержано более совершенной победы. Бедуины пустынные довершили расхищение и гибель бежавших. Но год спустя уже Саладин явился с новыми силами, на берегах Иордана, и поразил там новых пришельцев западных, брата короля Франции и других владетельных графов; в то же время Балдуину должно было заботиться о обновлении стен Иерусалимских, приходивших в упадок от ветхости. Богатейшие граждане наложили на себя добровольную дань для сего необходимого дела, и опять укрепился Св. град.

Засухи и голод принудили враждующих, христиан и магометан, заключить невольное перемирие на два года¹²; ибо не было средств содержать войско в опустошенных пределах Сирии. Саладин удалился в Египет, с толпами голодного народа. В то же время, целое племя маронитов, обитавших в горах Ливанских, совершенно независимое по своему гражданству и церкви, присоединилось к Римской, признав над собою власть латинского патриарха Св. града. Духовный и вместе гражданский союз сей принес некоторую отраду областям христианским в Сирии, но более княжеству Антиохийскому и графству Триполийскому, нежели королевству; ибо воинственные марониты ограждали их со стороны Ливана от нападения турков. Еще не кончилось условленное перемирие с султаном, как уже начались враждебные действия с обеих сторон. Саладин захватил корабль с богомольцами западными, занесенный бурею в Дамиету; а владетель Карака, Рональд, продолжал грабить караваны богомольцев магометанских, и даже отважился овладеть Меккою; но смелое предприятие рушилось, и воины его, взятые в плен турками, принесены были в жертву на празднике Байрама, вместе с овцами заколения, пред дверями Каабы, дома Авраамова; некоторые из них погибли в самом Каире, пред лицом раздраженного султана, от руки софиев и проповедников Корана. Саладин поклялся бородою своего пророка отмстить христианам за их святотатное покушение, подступал с войском к Караку и Байруту, опустошил Галилею и опять на время удалился в Месопотамию; ибо он должен был еще сокрушить род Атабеков, который держался в сих пределах. Смерть сына Нуреддинова и взятие Алепа сделали его, наконец, полным властителем Сирии, как и Египта, и тогда уже мог он обратить все силы на единственных врагов своих христиан.

Ежедневно и повсеместно ожидали его нападения, а между тем болезнь прокаженного короля усилилась до такой степени, что он ослеп и лишен был употребления рук и ног. В столь горестном положении Балдуин принужден был отказаться от верховной власти, с сохранением только достоинства королевского; но избранный им правитель, Лузиньян, супруг Сивиллы, не внушал никому доверенности; глас народа был гласом Божиим, ибо в скором времени обнаружились неспособность и малодушие правителя, когда он, с двадцатитысячным войском и тысячью тремястами рыцарей, позволил неприятелю, пред своими глазами, опустошать пределы Галилейские. Общий ропот и негодование побудили короля взять из слабых рук кормило правления; он даже хотел лишить Лузиньяна графства Аскалонского и расторгнуть брак его с Сивиллою; но непокорный вассал заключился в стенах Аскалона, и напрасно царственный слепец, болезненными руками, сам стучал во врата затворенного ему города. Тогда, призывая Бога во свидетели измены Лузиньяновой, он назначил правителем королевства Раймунда, графа Триполийского, и венчал в храме Воскресения младенца Балдуина, сына сестры своей, королем Иерусалимским. В палатах Соломоновых, где обитали властители латинские, в последний раз дан был великолепный пир, на коем граждане Иерусалима служили, по обычаю, королю и его баронам.

Патриарх Ираклий, с Великими магистрами Странноприимных и Храмовников, посланы были в Европу, просить помощи гибнущей Палестине. Они предстали в Вероне папе Луцию, изгнанному из Рима своим соперником, и Фридриху, императору Германскому, умоляли и короля Франции Филиппа Августа, только что воцарившегося, и могущественного Генриха II, короля Английского: все было напрасно, ибо еще не изгладились следы второго несчастного похода. Генрих обещал помощь и дал только денег; раздраженный патриарх напомнил ему данную им клятву, идти в Палестину за убиение архиепископа Фомы, но гневная речь не произвела желаемого действия. Ираклий возвратился ни с чем; первосвятитель Римский, не в силах будучи подвигнуть Запада, принужден был действовать иными средствами, и написал умилостивительное послание в защиту христиан, закоснелому врагу их султану Саладину и брату его Малек-Аделю. «Мы ненавидим наше настоящее, – писал архиепископ Вильгельм Тирский, – и с ужасом ожидаем будущего; враги наши во всем имеют над нами верх, и мы достигли до той степени, что уже не можем переносить ни зол, ни врачеваний!» – Сими словами заключает свою летопись красноречивый писатель, ибо уже не в силах был продолжать картины бедствий и описывать падения Св. града. Многие знамения, на небе и на земле, предвещали близкую его гибель, как некогда во дни иудеев, страшные вихри и землетрясения, затмения солнца и луны; но вернейшим знаком было всеобщее развращение нравов, начиная с патриарха Ираклия, которого нечистая жизнь служила соблазном целому городу. «Древний враг человеков исключительно царствовал в Иерусалиме, рассеяв повсюду бурю мятежа; другие народы, восприявшие некогда свет веры из Св. града, видели в нем тогда пример всякого беззакония; потому презрел Господь свое наследие и наказал оное железным жезлом Саладина». Так говорит латинский современный писатель Вальтер о безнравственном состоянии, до какого допустили себя соплеменники его во Св. граде¹³.

В столь бедственных обстоятельствах, несчастный король Балдуин угас, посреди окружавших его раздоров о верховной власти, и вслед за ним скончался младенец Балдуин V; это было последнее царственное погребение у подножия Голгофы; род Готфреда и Балдуина отходил к покою, Иерусалим подвигался к падению. Тотчас по кончине обоих королей, граф Триполийский созвал баронов королевства в Наблуз для совещания; патриарх и Великий магистр Храмовников остались в Иерусалиме и предложили венец Сивилле, сестре умершего Балдуина. В заключенном храме Воскресения совершился тайно последний обряд царского венчания, и тогда же, по взаимному согласию с патриархом, Сивилла возложила другой венец на бедственную главу своего супруга, в залог падения царства. Напрасно граф Триполийский умолял баронов избрать королем молодого Торона, мужа другой дочери Алмерика, Изабеллы. Сам Торон и вслед за ним прочие бароны, опасаясь междоусобий, покорились Сивилле; граф Раймунд принужден был заключиться в свой удельный город Тивериаду, и даже просил помощи от султана на тот случай, если нападет на него король.

Еще одно расхищение каравана, шедшего в Мекку, Ринальдом, возбудило опять мщение Саладиново. Он провозгласил, в мечетях Каира и Дамаска, священную войну против врагов исламизма¹⁴, выступил с войсками для защиты караванов и осадил Карак. Сын его Афдал перешел Иордан и приблизился к Назарету; не более ста тридцати рыцарей Храма и Странноприимных сразились с многочисленным неприятелем, и, после невероятных подвигов, пали в битве, исключая одного Великого магистра Храмовников, который спасся на гибель Иерусалима. Тогда король Лузиньян и граф Раймунд примирились, при виде угрожавшей опасности, и дружески обнялись пред всем народом на площади Иерусалимской.

Битва при Тивериаде

Со стороны христиан и магометан готовились, с крайним ожесточением, к решительной битве¹⁵. Султан обещал уже своим эмирам богатейшие области и города королевства. Халиф воссылал молитвы о взятии Иерусалима, и ему вторили, от Хорасана до берегов Нила, последователи Корана, приведенные Саладином под его единовластие. Восемьдесят тысяч войска перешли Иордан, с могущественным султаном Сирии и Египта, и ополчились при Тивериаде. Король, граф Триполийский и все бароны собрались в Иерусалим, чтобы совещаться о мерах защиты; все силы должны были выступить туда, отколе угрожала опасность. Деньги, присланные королем Англии, употребили на вооружение. Честное Древо Креста обнесли по стенам и улицам Св. града, и патриарх вручил его епископам, дабы сопутствовало стану ратных; но грустные предчувствия исполняли сердца жителей Иерусалима, и между ними разгласилось предсказание, что уже Честное Древо не возвратится в Сион.

До пятидесяти тысяч воинов христианских выступили в Галилею, на обширную равнину Сефориса, древней Диокесарии; крепости и замки остались почти без всякой зашиты; все богомольцы, пришедшие с запада, и даже гребцы судов, явились с оружием в руках; граф Триполийский привел всех своих воинов, князь Антиохийский послал только пятьдесят рыцарей, под начальством юного сына. Вскоре услышали, что Саладин овладел Тивериадою и осаждает, в вышгороде, жену графа Триполийского; собрался совет воинский в стане христиан. «Тивериада мой город, моя жена осаждена в вышгороде, – сказал граф Раймунд, – мне всех ближе спасение Тивериады; но горе нам, если увлечем в безводные места воинов и коней, а Саладин заслонит нам озеро Галилейское. Дождемся здесь неприятеля, который двинется на нас, превознесенный своими победами, и та участь, которая бы нас ожидала в пустыне, встретит его здесь; жажда и меч истребят неверных, и даже, в случае поражения, нам будет куда отступить. Лучше пусть погибнет одна Тивериада, нежели все королевство».

Великий магистр Храмовников и Ринальд Шатильон упрекнули графа в малодушии; прочие вожди одобрили мудрый совет его, и король согласился с общим мнением, ожидать неприятеля. Но в ту же ночь магистр внушил подозрение слабому Лузиньяну против графа, который будто бы хотел выдать царство Саладину; он убеждал его спасти христиан решительною битвой. Король велел двинуться к Тивериаде; в первый раз принудил он повиноваться своей воле, и это было для гибели Иерусалима.

Утром 3 июля выступило войско из стана при Сефорисе; Граф Триполийский шел впереди со своею дружиною, по правую и левую руку бароны Св. земли, посредине Честный Крест, вверенный избранным мужам, и король Иерусалимский с храбрыми своими рыцарями; братия Храмовники и Странноприимные замыкали войско. Христиане шли прямо к Тивериаде, и за три поприща от нее, встретили сарацин, когда уже сами начинали томиться зноем и жаждою. Надлежало проникнуть сквозь тесные ущелья, чтобы достигнуть моря Галилейского, и потому граф Триполийский послал сказать королю, чтобы он поспешил пройти лежавшее на пути селение; но сарацины с такою яростью устремились на задние полки христиан, что поколебались Храмовники и Странноприимные. Тогда король, не смея идти вперед и не зная, что ему делать, велел ставить шатры; многие слышали даже как он восклицал: «Здесь все для нас кончено! мы все погибли и погибло королевство!» С отчаянием в сердце повиновались ему дружины; страшную ночь должно было провести им на этом месте. Сыны Измаила окружили стан народа Божия и зажгли окрест него сухой ковыль; всю ночь томились христиане от пламени и дыма, голода и жажды, под тучею стрел. На рассвете султан выступил из Тивериады на битву с изнуренными; крестоносцы хотели проникнуть сквозь ущелья к озеру Тивериадскому, ибо надеялись, освежась водою, успешнее действовать. Уже передовой отряд графа Раймунда направился к высоте Хиттим, иначе называемой горою Блаженства, ибо оттоле проповедал Спаситель о блаженствах Евангельских: – ее занимали турки. Доколе еще войско строилось к битве, пешие полки, в беспорядке и без прикрытия рыцарей, устремились на высоту Хиттим, оставив в смятении прочие дружины. Король, бароны и епископы послали возвратить их для защиты Честного Креста и хоругвей. «Мы умираем от жажды, и не в силах сражаться!» – было их ответом; никакие убеждения не подействовали на непокорных; между тем Храмовники и Странноприимные бились мужественно в тылу, без всякого успеха, ибо число врагов беспрестанно умножалось. Одолеваемые сарацинами, они звали к себе на помощь короля; но король видя, что пешие полки его оставили и что сам он в опасности от стрелков сарацинских, предался на волю Божию, и велел опять разбивать стан, чтобы удержать, если можно, напор неприятеля.

Воины в беспорядке столпились около Честного Креста; когда граф Триполийский увидел, что рыцари и все войско представляют одну смешанную толпу, от которой сам был отделен тьмою варваров, он открыл себе путь, сквозь их полчища, к озеру. Ежеминутно новые тысячи сарацин устремлялись на христиан, осыпая их стрелами. Епископ Акры, который нес Честное Древо, получив смертельную рану, вручил священный залог епископу Лидды. Тогда пешие полки, искавшие себе спасения на высоте Хиттима, были в свою чреду окружены неприятелем и все взяты в плен или убиты. Балеан, барон Наблуза и те, которые только могли спастись, прошли по трупам, а не по земле. Все сарацины сбежались к тому месту, где находились Честный Крест и король Иерусалимский. Легче выразиться рыданиями и горькими слезами, нежели высказать в подробности конец сего страшного дня, говорит современная летопись. Честное Древо взято было, с епископом Лидды и всеми его защитниками; король и его брат, Маркиз Монфератский, достались в плен неприятелю и с ними все Храмовники и Странноприимные, которые еще не погибли в битве. Господь уничижил народ свой, излив на него всю чашу Своей ярости.

Так рассказывает о сей несчастной битве свидетель её и боец, Карл Корнуальский, родом из Англии, и то же повторяют летописцы арабские: Ибн Алатир и Эмадеддин. «Великий Крест взят был прежде короля, и много неверных около него погибло; они украсили его золотом и драгоценными камнями, и почитали первым долгом защищать в битвах, преклоняя колена, когда воздвигалось Древо; взятие оного было для них горше, нежели плен их государя. Когда король франков взошел на высоту Хиттима, рыцари, около него бывшие, опрокинули мусульман к подошве холма; омрачилось лице Саладина, и он схватил себя за бороду, страшными клятвами возбуждая своих воинов; опять взобрались они на вершину и опять устремились на них франки. «Бегут, бегут!» – воскликнул стоявший подле Саладина сын его; – «умолкни, – сурово отвечал ему отец, – тогда только будут они совершенно побеждены, когда упадет королевское знамя», и в ту минуту оно упало. Увидя это султан сошел с копя и, простершись на землю, со слезами благодарил Бога за победу».

Граф Раймунд бежал в Триполи и там умер с отчаяния, подозреваемый христианами в измене. Сын князя Антиохийского, Ринальд, граф Сидонский, и юный граф Тивериадский, последовавшие за Раймундом на поле брани, спаслись от общего поражения. Писатели восточные прославляют мужество франков в сей жестокой битве: «Рыцари их стояли, железной стеною, в своих латах, доколе не пали под ними истомленные кони; вся долина усеяна была трупами, и сие обширное поле смерти благоухало райскими цветами для последователей Корана» – так выразил свою жестокую радость летописец арабский.

Судя по множеству мертвых, казалось, ни один из воинов Креста не достался в руки врагов живым; но когда стали собирать пленных, от множества их можно было опять подумать, что вовсе никто не убит; по сороку всадников связывали одною веревкой; один человек стерег двести, и недоставало покупателей для стольких пленников, – за обувь продавали рыцаря. Милостиво принял Саладин короля Лузиньяна в шатре своем и предложил ему прохладный напиток; когда же король хотел передать кубок Шатильону, султан остановил его, воскликнув: «Не должен пить в моем присутствии этот изменник, ибо я не могу пощадить его». С твердостью отвечал Ринальд на все угрозы, и султан поразил его саблею; голова Ринальда скатилась к ногам короля: это было начатком кровопролития. На другой день Саладин велел привести всех рыцарей Храма и Странноприимных, и позволил своим эмирам, собственною рукою, умерщвлять их, чтобы избавить землю от столь проклятого рода. Пощажен был один Великий магистр Храмовников, за гибельный совет; сами рыцари не просили себе пощады, но с жадностью устремлялись под меч сарацинский. Те даже, которые не принадлежали к обоим орденам, называли себя их именем, чтобы только добыть венец мученический.

Саладин быстро воспользовался своею победою; немедленно занял он вышгород Тивериады и отпустил графиню Триполийскую. Не более двух дней держалась Акра, устрашенная его оружием; Наблуз, Рамла, Кесария, Яффа, Бейрут открыли врата победоносному султану. Тир отразил его, хотел держаться и Аскалон; но сам король Иерусалимский, водимый пленником в стане Саладина, убедил жителей пощадить жен своих и детей. Согласились доблестные защитники Аскалона, но первым условием сдачи положили освобождение недостойного их короля, и тронутый Саладин обещал возвратить через год свободу Лузиньяну.

Тогда обратился, со всеми силами, к Св. граду. Королева, патриарх с клиром, дети убитых воинов при Тивериаде и многочисленные семейства христиан, искавшие убежища в стенах его от грабежей сарацинских, – таковы были защитники Св. гроба, для которого столько миллионов людей устремились из Европы; плач и смятение исполнили Иерусалим. Султан призвал к себе старейшин города и сказал им: «Знаю, как и вы, что Иерусалим есть дом Божий, не хочу осквернить его кровопролитием; оставьте стены ваши, а я уделю вам часть своих сокровищ, и дам столько земли, сколько можно обработать».

«Не можем, – отвечали они, – уступить тебе города, в котором умер за нас Господь наш, еще менее можем продать его». – Раздраженный Саладин поклялся Кораном обрушить стены и башни Иерусалима и отмстить смерть мусульман, погибших при осаде его крестоносцами. Во время переговоров внезапно затмилось солнце, и христиане приняли сие затмение за горькое предзнаменование; однако, ободренные духовенством, приготовились к защите города. Они избрали вождем своим Балеана Ибелина, владетеля. Наблузского, который спасся от битвы Тивериадской, мужа опытной доблести и всеми уважаемого за свою добродетель. Балеан озаботился укреплением стен и устройством новой дружины и, по недостатку рыцарей, произвел их пятьдесят из числа простых граждан; все те, которые только могли носить оружие, поклялись пролить кровь свою за Господа Иисуса; по недостатку денег все меры показались законными, среди угрожавшей опасности, и народ не соблазнился, когда перелили в деньги драгоценную крышу с часовни Св. гроба.

Вскоре с высот Эммауса показались знамена Саладиновы, который расположился станом на тех же местах, где некогда разбили шатры свои царственный Готфред и витязь Танкред и оба Роберта. Жестоки были первые стычки; осажденные, частыми вылазками, беспокоили сарацин, держа в одной руке копье или меч, а в другой лопату, чтобы ослеплять прахом неприятеля. Спустя несколько дней, Саладин направил свое нападение к северной стене города и повел подкопы около ворот, с Иосафатовой долины. Храбрейшие из защитников Св. града вышли уничтожить работы и орудия осаждавших, возбуждая друг друга словами Писания: «Один из нас поразит десять неверных и десять поразят тьму»; но они не могли остановить успешных действий неприятеля; при первом приступе должны были обрушиться бойницы; уныние овладело гражданами Иерусалима; они плакали в храмах, вместо того чтобы сражаться, и никто, ни за какую цену, не хотел охранять поврежденную часть стен, которой угрожала опасность. Духовенство крестным ходом обходило улицы, взывая к небу о пощаде; иные били себя камнями в грудь, другие томили тело свое вретищем, повсюду слышны были вопли; но не внял им Господь, ради развращения и нечистоты, исполнивших Сион и заградивших путь молитве, по выражению современного летописца.

Посреди общего смятения, большая часть жителей, греков и сириан, которые много терпели притеснений во время господствования франков, по тайному предложению султана, хотели открыть ему врата, чтобы избежать кровопролития. Еще более смутились старейшины города, когда проникли их тайный умысел, и сами решились сдать город. Балеан, вождь их, явился в стан Саладина, предлагая ему ключи города, на тех же условиях, какие были отринуты пред началом осады; но султан не хотел изменить данной им клятвы, – истребить всех жителей, и напрасно переходил Балеан из города в стан и из стана в город, умоляя сурового победителя о пощаде. Однажды, во время сих переговоров, султан указал просителям свои знамена, уже развевавшиеся на одной части стен, и спросил их с надменною улыбкой: «Каких еще хотят условий?»; но в ту же минуту опрокинуты были знамена, и Балеан, возбужденный сим последним успехом, сказал султану: «Ты видишь, что есть еще защитники Иерусалиму; если же не можем ожидать от тебя никакого помилования; мы решимся на нечто ужасное и ты сам ужаснешься нашему отчаянию. Храмы и палаты, коих алчешь, будут разрушены, сокровища наши не утолят жажды сарацин, ибо погибнут в пламени. Обрушим и мечеть Омара, и сотрем в прах таинственный камень Иакова, предмет поклонения вашего; пять тысяч ваших пленников падут от меча, ибо мы не пощадим собственных жен и детей, чтобы только избежать позорного рабства. Когда же Св. град будет одною обширною могилою и грудою развалин, мы выйдем из сего гроба и не одни, но с тенями наших близких, убиенных тобою и нами, с мечем и огнем; никто из нас не переселится в рай, не умертвив прежде собственною рукою до десяти неверных, и так все погибнем славною смертью, призвав на вас проклятие небесное».

Устрашился угрозы Саладин и отложил ответ свой до другого дня; он совещался с своими законниками: может ли согласиться на условия осажденных, вопреки данной клятвы? и получив от них разрешение, подписал на следующее утро условия сдачи. – Так, после семидесяти восьмилетнего владычества христиан, Иерусалим впал опять в руки неверных. Историк латинский замечает, что крестоносцы взошли в Иерусалим в пятницу, в самый час искупительной смерти Христовой; магометане же взяли обратно город в день, празднуемый ими, как память мнимого восхождения их лжепророка из Иерусалима на небо, и это обстоятельство возвысило еще славу Саладина в глазах мусульман. Победитель даровал жизнь жителям и позволил им купить свою свободу, по десяти золотых за каждого мужчину, по пяти за женщину, по два за ребенка; кто не мог заплатить выкупа, оставался в неволе; все носившие оружие получили дозволение удалиться в Триполи или Тир, ибо не оставалось более других городов, на всем помории, в руках христиан; через сорок дней надлежало сдать Иерусалим. С радостью приняты были сперва условия, ибо все помышляли только о спасении жизни; но по мере приближения рокового срока, глубокая горесть овладела сердцами. – Все проливали слезы на Св. гробе и Голгофе, и сокрушались, что не пожертвовали за них жизнью, особенно отчаивались те, которые не в силах были искупить себя от неволи; но и в сии жестокие минуты, поругание святыни было для них чувствительнее собственной участи. Золотой крест, сорванный с купола церкви Храмовников и влекомый по улицам магометанами, едва не возмутил безоружного Иерусалима против святотатных победителей.

Наступил наконец роковой день, когда христиане должны были оставить Иерусалим. Заключили все врата его, кроме Давидовых, коими исходил плачущий народ, пред лицом Саладина. Он сидел у врат Давида на высоком престоле, и вокруг него, под роскошным шатром, стояли эмиры, суфии и законники, вместе с поэтами, которые воспевали стихи в честь победителя. Впереди всех вышел из Св. града латинский патриарх Ираклий, со всем своим клиром, унося с собою церковную утварь Св. гроба и сокровища, которых цену знал один Бог, говорит летописец арабский. Один из приближенных султана предложил ему отнять сии сокровища; но Саладин не хотел нарушить договора и взял с патриарха, как и со всех других, не более десяти золотых. Королева Сивилла, погубившая царство несчастным браком, шла позади недостойного Ираклия, участника её честолюбивых замыслов и настоящего позора, окруженная царским двором своим и всеми рыцарями, которые не могли спасти мечем Св. града. Тронулся султан непостоянством величия земного и, почтив горесть королевы милостивым словом, позволил ей идти соединиться с супругом в Наблузе. С нею была одна греческая царевна, по словам арабских летописей, которая посвятила себя жизни иноческой в Иерусалиме, и была отпущена со всем её имуществом; но кто она? – неизвестно. Вдова Рональда Шатильона, навлекшего грабежами последнюю войну сию на Иерусалим, дерзнула приблизиться к султану и умолять его о возвращении сына её, бывшего в плену; но Саладин потребовал сдачи замка Карака, и отчаянная мать прошла мимо. Другие именитые жены, с плачущими младенцами на руках, умоляли также султана о пощаде их детей и супругов: «У ног твоих матери, жены и дочери воинов, со славою защищавших столицу и ныне томящихся в оковах; с ними мы всего лишились; вот мы оставляем навеки родную землю, возврати их нам, чтобы облегчилась наша горькая участь». Сжалился гордый победитель и обещал им свободу; некоторые из граждан Иерусалимских, оставив все свое имущество, несли на плечах престарелых родителей или больных друзей, и зрелище сие возбудило участие врагов. Саладин, сострадая к убожеству, роздал им обильную милостыню и дозволил нескольким братьям, из ордена Странноприимных, остаться в городе, чтобы ходить за болящими.

До ста тысяч христиан заключено было в Иерусалиме при начале осады, из коих большая часть заплатила свой выкуп. Правитель Балеан употребил до тридцати тысяч золотых, из казны общественной, для выкупа восемнадцати тысяч убогих; брат султана, Малек-Адель, заплатил за две тысячи пленных; многие избежали неволи, тайно спустившись со стены города, или облекались в одежды сарацинские, по злоупотреблению эмиров, приставленных к собранию подати; но несмотря на то, еще осталось в неволе до шестнадцати тысяч, и между ними пять тысяч детей; участь их была тем плачевнее, что они вместе с свободою утратили и веру.

Незавидна была участь и тех, кои спаслись от плена; отверженные братьями своими на Востоке, которые обвиняли их в предательстве Св. гроба неверным, они скитались без приюта по Сирии, и большею частью погибли от голода и болезней; город Триполи заключил пред ними врата, и одна мать с отчаяния бросила в море своего младенца. Искавшие спасения в Египте обрели более милости между магометанами, ибо султан велел призреть их; некоторые бежали в Европу. Христиане, исповедания православного, из числа греков и сириан, остались добровольно в Иерусалиме и пользовались там большими льготами, нежели при латинских королях, с платою установленной подати. Султан, раздраженный против франков, отдал Св. места во владение православным, позволив только четырем латинским священникам остаться при Св. гробе. Некоторые из ревностных мусульман, говорит Эмад-Эддин, советовали Саладину разрушить до основания храм, полагая, что когда однажды уничтожится гроб Мессии и плуг пройдет по основаниям храма, уже не станут более приходить христиане на поклонение Св. мест; но другие судили благоразумнее, что не церковь, а место возбуждает благочестие христиан, и что если бы небо слилось с землею и тогда бы народы христианские устремлялись к Иерусалиму. Пример халифа Омара, пощадившего храмы, решил и Саладина; он только заклал верхние окна купола над Св. гробом; стер стенную живопись и обратил соседний дом патриарший в училище суфиев, а монастырь Св. Айны, у врат Гефсиманских, в обитель факиров, и все прочие церкви в мечети. Все его внимание устремилось на главную мечеть Омара, бывшую соборною церковью ордена Храмовников.

Писатели арабские Ибн-Алатир и Эмад-Эддин, восхваляя благочестие Саладина, говорят, что первым его действием было, после торжественного вступления в Иерусалим, обновить славную мечеть Омара и изгладить в ней всякий след христианства, в особенности изображения, оставленные на стенах. Брат султана, Малек-Адель, оба сына, Адель и Афдал, и все члены его семейства не уступали ему в усердии; они сами, сложив оружие, омыли потоками розовой воды стены и помост, особенно в мечети эль-Сахара; внутри её была устроена малая часовня, на подобие Св. гроба, с золотым куполом, вероятно над самым камнем Иакова, который обложили мрамором короли латинские. Султан разрушил алтарь, на коем лежало Евангелие, и положил список Корана на обнаженный камень. Он вспомнил, что Нуреддин, его предместник, устроил великолепную кафедру, в той надежде, что когда-либо поставит ее в Иерусалиме, и исполняя его желание, велел поспешно перенести ее, из Алепа, в мечеть Омара. В первую пятницу после торжественного входа в Иерусалим, султан, в сопровождении своих эмиров, суфиев и толкователей Корана, посреди войска и народа, наполнявших обширную площадь Соломонова храма, взошел во внутренность мечети. Начальник имамов поднялся на высокую кафедру и возблагодарил громким голосом Бога за победы Саладиновы. Потом вознес он молитву о халифе Багдада и о победоносном султане Сирии и Египта. Такие молитвы, враждебные имени Христову, раздавались на месте Соломонова храма, и так в один день внезапно изменились вера, законы и жители бедствующего Иерусалима!

Ходатайство императора греческого Исаака Ангела, который находился в дружественных сношениях с султаном, не могло спасти святыни от поругания, хотя и оградило ее от конечного разорения. Император воспользовался, однако, сим случаем, чтобы утвердить опять в Иерусалиме кафедру её святителей, изгнанных оттоле во время владычества крестоносцев. Тот, кого избрал на кафедру Св. града, был строгий и благочестивый инок обители Студийской, Досифей, или Феодосий, по некоторым спискам; но горько отозвалось ему внимание царское, когда впоследствии, низложив Цареградского патриарха Василия, самодержец греческий принудил святителя Иерусалимского заступить его место. Афанасий наследовал ему в Св. граде и был свидетелем новых бедствий.

Император Фридрих I. Король Франции Филипп Август и Рихард Львиное сердце, король Англии

Ужас распространился по всей Европе при горькой вести о падении Иерусалима. Все сравнивали судьбу его с участию Нинивии и Вавилона, не пощаженных ради избытка их нечестия, и памятуя страшный суд сей, каялись в собственных грехах и временно исправлялись. Один из первых услышал о том папа Урбан III и не пережил столь тяжкой утраты; преемник его, Григорий VIII, провел все свое краткое святительство в возбуждении князей и народов к новому крестовому походу, но не дождался желанного вооружения. Свидетелем его был уже Климент III, а проповедником красноречивый Вильгелм, архиепископ Тира, который, будучи очевидцем бедствий, подвигнул опять, их описанием, всю Европу, как некогда Бернард. Во Франции, мощное слово его заставило двух соперников положить оружие: юного короля Филиппа Августа и престарелого Генриха II, короля Англии. «Вы здесь воюете за берег реки, за ничтожный рубеж, – сказал им вестник Сиона, – а там неверные попирают берега Иордана, опустошают Божие царство, и самый крест Господень с бесчестием влечется по стогнам Багдада. Вы проливаете кровь за суетные договоры, а выдаете Евангелие, сей священный завет Бога с человеками; или нет более между вами Готфредов и Балдуинов? Какая радость для сарацин, торжествующих посреди плача и бесчестия гробов пророческих и Господня, когда они услышат в Иерусалиме, что уже нет более верных Христу воителей на Западе, и что князья его равнодушны к судьбам Св. града!»

Внимая речам архиепископа, обнялись бывшие врагами и приняли от руки его крест, со всеми первостепенными герцогами и графами, и многими епископами обоих королевств. По недостатку денег наложена была чрезвычайная подать на всех без изъятия, которая прослыла Саладиновою, ибо всякий, кто не мог идти сражаться на Востоке против страшного султана, обязывался платить десятую часть своих доходов, и самое духовенство не избежало сей десятины. Вскоре, однако, возникла опять вражда между Генрихом и Филиппом, который поддерживал сына его Рихарда против отца; одна только смерть престарелого короля Англии могла потушить вражду сию; но Рихард, прозванный Львиным сердцем за свои геройские подвиги, вместе с престолом наследовал и вражду против Филиппа, и она была причиною малого их успеха в Палестине. Оба стали деятельно готовиться к крестовому походу, истощая силы своих областей, и предпочли морское странствие сухопутному. Филипп из Генуи, Рихард из Марсилии, отплыли в одно время и, встретясь в Сицилии, едва не обратили там друг на друга оружия, которое должно было защищать Св. землю.

После Франции, Вильгельм и легаты папские возбуждали к войне крестовой всю Германию. «Кто из вас, – говорили они, – не вступится за царя своего, видя его изгнанным из своих пределов? – а вы, рабы Господа Иисуса, равнодушно видите Его утратившим свое наследие, священный град Иерусалим! Некогда, при стуке гвоздей, вонзаемых в крест, земля тряслась, затмилось солнце, камни расселись и отверзлись гробы; ныне же какое сердце не разобьется при горькой вести о поругании Честного Древа неверными!» – Подвиглась вся империя на зов проповедников; император Фридрих, сопутствовавший дяде своему Конраду в первом крестовом походе и видевший гибельные следствия беспорядков, хотел предупредить их лучшим устройством своей стотысячной дружины и мирным договором с императором греческим; но та же бедственная участь ожидала и сих новых крестоносцев. Фридрих послал торжественно объявить войну султану, и принужден был на пути овладеть Адрианополем, когда услышал, что послы его заключены в темнице Цареградской. Испуганный Исаак Ангел поспешил восстановить мир с германским своим соперником и перевести войска его в Анатолию, общую могилу всех крестоносцев. Они направили сперва путь свой вдоль роскошного помория, когда же проникли в дикие ущелья за Лаодикиею, начались жаркие битвы с султаном Иконийским. Мужество германцев одолело несметные полчища турков; Икония пала, но голод и болезни истомили неодолимых в битве. Уже достигли пределов Армении и миновалась главная опасность, как в малой речке, близ Селевкии, бедственно потонул император Фридрих: – с ним угасла сила и надежда его дружин. Они рассеялись сами собою, как будто их не бывало, и только малый остаток привел к стенам Птолемаиды племянник Фридриха, герцог Швабский, где сам вскоре скончался от болезни. Император погребен был в Антиохии, а по летописям арабским в Тире. Христиане палестинские, грозившие именем его сарацинам, с неудовольствием приняли слабый отряд германцев, ибо малое число их возвысило только дух неприятелей.

После взятия Иерусалима, из всех городов королевства один только Тир отразил от стен своих всю силу Саладинову, по отчаянному мужеству Конрада, маркиза Монфератского, который решился лучше погрести себя под развалинами, нежели сдать последнюю твердыню христиан. Напрасно султан угрожал умертвить пред его глазами престарелого отца, взятого в плен на поле Тивериадском. Конрад отвечал, что ему лестно быть сыном мученика, и продолжал биться, на суше и на море, ибо Саладин отовсюду обложил крепость; все, что только оставалось лучшего из рыцарей в Палестине, Храмовников и Странноприимных, стеклось в Тир. Конрад не принял только малодушного Лузиньяна, когда впоследствии он освободился из плена, ибо Тир не хотел поддаться королю, утратившему свое царство. И Триполи, после смерти своего графа Раймунда, поступивший во владение князя Антиохийского, отразил нападение султана, но ему сдался в пустыне замок Карак; тогда лишь отпустил он пленного короля, взяв с него клятвенное отречение от престола.

Епископы немедленно разрешили Лузиньяна от невольного отречения, и он первый подступил к стенам Птолемаиды, собрав около себя несколько воинов, из числа пришельцев западных. По странному течению дел того века, сия безотчетная осада Акры решила судьбу третьего крестового похода; достаточно было имени короля Иерусалимского, хотя и утратившего свое царство, чтобы столь же необдуманно собрать под стенами одного города Сирии все силы Европы, направленные для освобождения Иерусалима, и угасить в тщетной осаде первый пыл крестоносцев. Не более десяти тысяч было с королем при начале осады; пизане, датчане и фламандцы, примат Англии, архиепископ Кантерберийский, с большим флотом, пришли постепенно подкрепить Лузиньяна. Султан оставил также поприще своих побед, чтобы поспешить на помощь осажденной Акре. Явился и мужественный его соперник маркиз Монфератский из Тира: до двенадцати епископов западных выходили в бой впереди дружин, облеченные бронею поверх святительской одежды; опять собрались около Лузиньяна рыцари Храма и Странноприимные, и первая кровопролитная битва, под стенами Акры, обратила в бегство полки сарацин; Саладин уже искал сам спасения в быстроте коня своего, когда корыстолюбие победителей исторгло из рук их победу; они бросились грабить стан неприятельский и дали время султану остановить бегущих. В свою чреду едва не погибло все войско христиан; Великий магистр Храмовников, давший гибельный совет при Тивериаде, искупил славною смертью свой проступок; мужественно бился сам король и едва опять избежал плена. Обширная равнина Птолемаиды, накануне оживленная двумястами тысячами ратных, покрылась трупами; но султан отступил после своей победы, опасаясь зимних непогод, а крестоносцы, с большею осторожностью, продолжали осаду.

Настала весна; опять приблизились полчища Саладиновы и пробудился дух осажденных. Они сожгли стенобитные орудия; уже некоторые из воителей западных начинали отчаиваться в успехе; ибо, кроме беспрестанных битв на равнине Птолемаидской, и на море флот христианский принужден был выдерживать частые нападения флота египетского. Единовластие Саладина давало ему преимущество над многоначальным станом крестоносцев, где возникали частые распри. Пришествие герцога Швабского с остатками немецких дружин распространило общее уныние, при частых неудачах и с наступлением зимы исчезла почти всякая надежда, ибо голод и болезни стали угрожать войску. К довершению бедствия, возникли распри о наследстве престола Иерусалимского, по смерти королевы Сивиллы. Честолюбивый Конрад, властитель Тира, желая добыть себе венец, убедил сестру её Изабеллу расторгнуть первый брак свой с Тороном, чтобы доставить ему венец и, несмотря на внушения епископов о мире, весь стан, от князя до последнего воина, разделился на две стороны, между бывшим королем Лузиньяном и новым искателем престола.

Решение спора отложено было до прибытия королей Франции и Англии, которые явились, наконец, под стенами Акры, после долгих междоусобий в Сицилии. Первый приплыл Филипп и встречен был, как ангел хранитель, унывшим станом христиан; но король, в порыве великодушия рыцарского, захотел ждать союзника своего Рихарда, который между тем отнимал остров Кипр у слабого преемника Комнинов, и праздновал там брак свой с дочерью короля Наварского; медленность сия сделалась пагубною для успеха осады, ибо султан успел опять укрепить Акру. Прибытие союзных монархов устрашило сарацин; стан Птолемаидский, содержавший в себе весь цвет Европы, походил более на укрепленный город, нежели на временное пребывание дружин ратных. Саладин изъявил уважение свое к обоим первостепенным властителям Запада, присылкою плодов во время их болезни, и получал от них взаимные дары; но сии внешние признаки приязни не препятствовали подвигам ратным, между войсками христиан и неверных. Опаснее их было взаимное несогласие, возникшее опять между королями; ибо Филипп, более распорядитель, нежели воин, завидовал воинской доблести Львиного сердца, бывшего ужасом врагов. Они решили, однако, с общего согласия, спор о престоле Иерусалимском, предоставив его пожизненно Лузиньяну, а после него Конраду; но ни тот, ни другой, не могли воссесть на нем, ибо не суждено было более Св. граду достаться в руки христиан.

Возобновились жестокие приступы к стенам Птолемаиды, которую уже не мог защитить султан; после четырехлетней осады сдался город; жители испросили себе жизнь, на том условии, чтобы возвращено было Честное Древо Креста, со всеми пленниками и с уплатою 200,000 золотых; но Саладин, раздраженный сдачею города, не хотел утвердить сего условия, и крестоносцы бесчеловечно умертвили выданных им заложников. Оба короля разделили между собою лучшую добычу завоеванного города, вопреки прав прочих князей и рыцарей, истомившихся долгою осадою. Дорого отмстил за то впоследствии Леопольд, герцог Австрийский, королю Рихарду, который бросил знамя его с одной из завоеванных им башен. Властитель Тира, Конрад, с неудовольствием оставил стан, и сам король Франции, по недостатку денег и частым несогласиям с королем Англии, решился предоставить ему дальнейшие успехи битв, как будто взятие Птолемаиды было единственною целью его вооружения. Он оставил десять тысяч воинов в Палестине, под начальством герцога Бургундского, и отплыл во Францию, посреди общего ропота крестоносцев. Еще сто тысяч войска могло идти к Иерусалиму, под начальством Львиного сердца; но сладость давно желанного отдыха, посреди изобилия и роскоши, удерживала их в стенах Птолемаиды; наконец, по зову духовенства, напоминавшего непрестанно о плене Св. града, дружины христиан двинулись к Яффе вдоль помория, беспрестанно тревожимые легкими отрядами сарацин.

Под стенами Кесарии встретили их несметные полчища Саладина, и в лесах Арсура возгорелась жестокая битва, какой дотоле не было в Сирии и не повторилось опять; ибо здесь сто тысяч христиан сражались против двухсот тысяч сарацин. Король Рихард разделил войско на пять отрядов, и сам, с герцогом Бургундским, носился повсюду, чтобы поддержать дух воинов. Король Лузиньян стоял посредине дружин, Храмовники бились впереди. С страшным воплем устремились турки, арабы и эфиопы на христиан и окружили их, как ресницы око, по выражению летописи арабской, но сокрушились о железное племя франков; ибо как молот по наковальне, так раздавались по латам и щитам удары мечей: вся земля усыпана была стрелами и копьями; с часу на час разгорался пыл битвы; все войско приняло в ней участие, продолжая путь свой сквозь чащу леса, и уже совсем опрокинуты были враги, когда опять, с новою силою, они устремились на христиан; тоже отчаянное мужество короля Рихарда удержало победу; с пятнадцатью рыцарями бросился он в самый пыл сечи при воплях: «Господи, спаси Святой Гроб!» и неверные бежали. Султан спасся с поля битвы, только с семнадцатью мамелюками, потеряв тридцать два эмира и восемь тысяч воинов; победа стоила не более тысячи пеших христианам; но они не сумели ею воспользоваться.

Битва Арсурская могла бы решить участь крестового похода и Св. града, как некогда битва при Тивериаде, если бы Рихард воспользовался ею по примеру Саладина, когда он победил крестоносцев; но по их бесконечным распрям и по какому-то странному недоумению, которое внезапно овладело львиным сердцем короля Англии, одна только слава была плодом победы. Франки оставались пришельцами на чуждом для них помории Сирии; все крепости были в руках сарацин; сами турки, испуганные кровопролитною осадою Птолемаиды, разрушили стены Яффы и Аскалона, чтобы избежать новых состязаний с железными людьми Запада, и оба воинства только издали наблюдали друг друга, иногда встречаясь в малых стычках. Неустрашимый Рихард, всегда бывший там, где предстояла большая опасность, едва не был однажды схвачен в плен неприятелем: его спасла только приверженность рыцаря, выдавшего себя за короля; но случай сей не сделал его осторожнее; современная летопись сравнивает доблестного воителя, когда он возвращался с боя, весь усыпанный стрелами по доспехам, с ежом, ощетинившим свои колючие иглы. Никакие убеждения не могли удержать его от беспрестанных опасностей, которым подвергался как простой воин, так что его имя было ужасом для сарацин; одно его присутствие обращало в бегство тысячи; но доблестно сражаясь как витязь, он не умел распоряжаться ходом войны по-царски.

Не ожидая дальнейших успехов своему оружию и услышав, что Конрад, владетель Тира, вступил в переговоры с султаном, король хотел предупредить его и предложил мир Саладину, на тех условиях, чтобы возвратил христианам Иерусалим и Честное Древо Креста. Надменно ответствовал султан, что Иерусалим никогда не принадлежал христианам, и не может быть выдан им, без тяжкого греха для мусульман, равно как и Древо Креста; потому отказал выдать его и царю грузинскому и императору греческому, которые предлагали за него большие деньги. Король хотел еще другим путем приобрести дружбу султана, польстив честолюбию брата его Малек-Аделя, которому втайне предложил руку своей невестки, вдовствующей королевы Сицилийской с тем, чтобы вместе они царствовали в Иерусалиме. Но епископы христианские, равно как имамы магометан, гласно изъявили свое негодование против столь беззаконного союза, и он был оставлен. Король, угрожаемый отлучением церковным, чтобы приобрести опять доверенность крестоносцев, решился зимою идти к Иерусалиму; опять возгорелось общее усердие, даже все больные на носилках двинулись вслед за войском, несмотря на непроходимость дорог, в ущельях Иудейских, и на зимние непогоды, с коими боролась ревность воинов.

Смутился Саладин и стал тщательно укреплять город; искусные каменщики призваны были из дальнего Моссула и трудились днем и ночью, расширяя рвы около стен и обновляя башни и бойницы, пришедшие в ветхость. Еще недовольный сими приготовлениями султан опустошил окрестности Св. града, конница его по всем дорогам отбивала съестные запасы, подвозимые с помория в стан христианский; однако неблаговременный поход рушился сам собою. Ревность крестоносцев была столь велика, в первые дни, что никто не смел подымать голоса против опасности долгой осады, в зимнее время, в виду многочисленного неприятеля; должно было скрывать тайный совет опытных вождей об отступлении; когда же наконец голод и болезни заставили его обнаружить, общее уныние овладело станом, и те, которые имели довольно нравственных сил, чтобы идти вперед к Иерусалиму, внезапно обессилели при горькой вести о возвращении; многие, в порыве отчаяния, оставляли свои знамена, громко обвиняя Рихарда; с трудом могли возвратить герцога Бургундского с отрядом рыцарей французских. Обратный путь более походил на поражение, по множеству трупов и запасов, коими был усыпан.

Грустно остановилось войско у развалин Аскалона и стало воздвигать опять его обрушенные твердыни. По зову и примеру короля все рыцари, бароны и самое духовенство принялись за дело строения; но герцог австрийский Леопольд, памятуя прежние обиды в Птолемаиде, надменно сказал Рихарду, что он не каменщик и не плотник; герцог Бургундский, обольщенный Конрадом, оставил также стан с своими рыцарями, которые жаловались, что вместо завоевания Св. града их заставляют строить Аскалон. В то же время возникла вражда, в стенах Птолемаиды, между генуэзцами и пизанами; первые хотели сдать город маркизу Тира, вторые сохранить его королю Англии; Конрад подступил с флотом, Рихард устремился с войском, и присутствием своим восстановил порядок. Но все воинские действия христиан ограничивались бесполезными поисками в горах Иудейских, когда между тем султан собирал свои полчища к весеннему походу. Напрасно старшие князья старались восстановить согласие между королем и маркизом, при личном их свидании под стенами Кесарии.

Вскоре Рихард принужден был, по общему выбору войска, признать его своим преемником в Палестине, когда сам, получив весть из Англии о заговоре брата Иоанна, объявил свое намерение возвратиться в отечество. Генрих, граф Шампанский, послан был возвестить Конраду избрание его в короли Иерусалима, и прибыл в Тир для того, чтобы наследовать его престол; ибо два ассасина, из секты измаильтян, посланные шейхом гор, поразили кинжалами Конрада, когда он возвращался с пиршества, данного ему по случаю его воцарения. Граждане Тира, устрашенные безначалием, умолили Генриха взять за себя вдову Конрада, ту самую Изабеллу, дочь Алмерика, которая уже дважды давала собою право на престол Иерусалимский; в третий раз обратила она брачный венец свой в мнимый венец царский, ибо и Генрих, как два первые её супруга, Конрад и Торон, не достиг желанного царства. Их всех пережил утративший его король Лузиньян.

С радостью услышал Рихард о нечаянном избрании племянника своего Генриха, который вместе с тем был и племянником короля Франции; счастливый оборот сей погасил на время все раздоры, ибо и герцог Бургундский возвратился в стан, вслед за новым королем. Рихард воевал тогда в окрестностях Рамлы и овладел горным замком Дарум; но его беспрестанно тревожили вести о замыслах давнего врага, Филиппа Августа, который поддерживал брата его Иоанна; вожди крестоносцев, опасаясь уныния войска при удалении короля, дали торжественный обет не оставлять Палестины и после его отъезда. Он сам одинаково тревожился заботами о собственном королевстве и о участи христиан сирийских; возбужденный советами духовника, объявил наконец войску решение свое, – не оставлять раньше года священной войны, до следующей Пасхи, и немедленно идти к Св. граду.

При столь утешительной вести все крестоносцы подняли к небу руки, громко воссылая хвалы Богу: «Се ныне время благоприятное, се ныне час спасения!» и, забыв минувшие труды, весело готовились к новым подвигам; укрепились колена расслабленные, ничто не казалось тяжким, воины предлагали нести на себе все запасы; имущество сделалось как бы общим, богатые пеклись о убогих, поддерживая их милостынею, сильные оставляли для немощных коней и лошаков; войско, испытанное долгими бедствиями и как бы уже пораженное, внезапно приняло торжественный вид; завеяли опять пернатые шлемы и разноцветные хоругви, заблистали обнаженные мечи и длинные копья; имя Рихарда раздавалось повсюду; стан Христов внезапно исполнился духом Господним, говорит летописец, но не надолго! В неделю всех Святых, двинулось все воинство от Хеврона к горам Иудейским, ущелья коих заняты были отрядами султана и жителями Хеврона и Наблуза. Он сам укрепился в Иерусалиме, с избранными своими дружинами, и продолжал исправлять стены; две тысячи пленников христианских употреблены были на крепостные работы. Слух ли о новых силах султана, или свойственное непостоянство Рихарда опять удержали его на пути к победе. Он внезапно остановил войско, на расстоянии семи часов от Св. града, в малом городе Вифинополе (ныне селении Вифамас), и простоял там несколько недель, под тщетным предлогом, будто бы ожидает короля Генриха, посланного им за свежими войсками в Птолемаиду. С замедлением похода возникли распри; герцоги Бургундский и Австрийский, ненавидевшие короля, воспламеняли войско к битвам всякой раз, когда он отлагал поход, и наоборот, ревность их внезапно остывала, как только возгоралось усердие Рихарда; таким образом, самое приближение к Иерусалиму не прекратило раздоров. Прошло более месяца, поднялись отовсюду жалобы против Рихарда; «Пойдем ли наконец к Иерусалиму?» – взывали все крестоносцы. Сам король, в борьбе с собственными чувствами, разделял общую тоску и негодовал на судьбу свою. Однажды, увлеченный погонею за неприятелем до высот Эммауса, он увидел с горы башни Иерусалимские и, залившись слезами, закрыл щитом лице свое, признавая себя недостойным смотреть на Св. град, который не мог освободить своим оружием. Но столь странно было упорство его характера, что когда, по возвращении в стан, главные вожди начали настаивать об осаде, он один укрепился против всех и даже против собственной воли, уверяя, что не может выдать явной опасности славу оружия христианского и собственную честь.

Бароны Палестинские, которые, из личных своих выгод, думали более о завоевании поморских городов, нежели о Св. граде, поддерживали нерешительность Рихарда, и только умножали тем общее неудовольствие и волнение умов. Наконец король положил составить совет, из пяти рыцарей Странноприимных, пяти Храмовников, пяти баронов французских и пяти палестинских, чтобы решить – идти ли к Иерусалиму? Несколько дней совещались между собою избранные рыцари и бароны, испытывая обстоятельства. Молва о возникшей, будто бы, вражде между халифом и султаном, и возмущении против него мамелюков, благоприятствовала походу; но отклонявшие оный говорили, что слухи сии нарочно распущены султаном, дабы завлечь только крестоносцев в безводные окрестности Иерусалима и опять погубить их жаждою, как при Тивериаде, ибо все ущелья горные в руках неприятеля. Если даже одолеют христиане, как сохранят сообщения свои с поморием? Если же будут разбиты, ничто не спасет их от меча Саладинова! Так рассуждали недостойные последователи Готфреда и первых крестовых дружин, которые при одном клике: «так хочет Бог!» сокрушали все препоны. Во время совещания, Рихард, услышав что богатый караван идет горами, из Египта в Иерусалим, ночью оставил стан, с отборною дружиною, и, несмотря на отчаянную защиту неприятеля, ограбил караван в окрестностях Хеврона: до восьми тысяч верблюдов, с множеством коней и вьючного скота, и с богатейшими товарами Азии и Африки, сделались добычею короля, который возвратился в стан торжествовать последний успех свой в окрестностях Иерусалима.

Страхом исполнился Иерусалим; султан, чтобы возбудить упавший дух своих эмиров, на которых наводило ужас одно имя Рихарда, принужден был созвать их в мечеть Омара, и там, над заветным камнем Патриарха Иакова, заставил присягнуть, что умрут прежде нежели выдадут город; но несмотря на обет сей, ропот неудовольствия и даже горькие упреки заглушали в советах голос Саладина, которого обвиняли в напрасном упорстве. А между тем совет рыцарей и баронов малодушно решил отступление войск к поморию. Уныние распространилось опять по всему стану, поклонники и воины проклинали время, напрасно ими утраченное в Палестине. Умножились раздоры, и крестоносцы, уже не соединяемые одною целью, не могли более ни сражаться, ни переносить свих бедствии. Французы и англичане шли розно; герцог Бургундский и король сочиняли друг против друга колкие песни, которые переходили из уст в уста; одни шли к Тиру, другие в Яффу или Акру, думая только о возвращении на Запад.

Мир сделался необходимостью для короля Англии; оставленный своими, но еще сохраняя врожденную надменность, он требовал его от Саладина, то посылая отряды свои к Аскалону, то угрожая осадить дальний Бейрут; султан медлил, собирая эмиров Сирии, Месопотамии и Египта, и внезапно подступил, со всеми силами, к Яффе, где было не более трех тысяч воинов христианских. Здесь, в последний раз, должны были состязаться два могучие соперника и, в лице их, Запад с Востоком. После многих приступов город был взят и предан огню и мечу; самый вышгород предлагал уже сдаться: внезапно является морем Рихард, с немногими судами, и первый бросается вплавь на берег, занятый неприятелем. Все бежит при его появлении; с малою дружиною Львиное сердце преследует турков, чрез оставленный город в поле, к стану Саладинову, и там разбивает шатры свои. На третий день, турки хотели нечаянно напасть на Яффу и, в числе семи тысяч всадников, устремились на христиан, смело вышедших к ним навстречу; только десять коней оставалось в городе, и на одном из них Рихард одолел всю конницу неприятеля, которая обратилась в бегство, увидя страшного воителя. С поля битвы он опять устремился в Яффу, чтобы отразить другое нападение вторгшихся в нее мамелюков; меч его рассек надвое эмира, дерзнувшего вызвать его на поединок. Брат султана, Малек-Адель, исполненный изумления, послал с поля битвы двух арабских коней в дар мужественному королю, и эмиры отвечали на упреки Саладина: «как могли бежать от одного человека?» – «что сила его свыше человеческой!» Сами христиане приписывали небесной помощи победу под стенами Яффы, и это была последняя битва сего похода. Напрасными остались столько подвигов и славы! Герцог Бургундский удалился в Тир, и не хотел более принимать никакого участия в войне. Все германцы, под начальством герцога Австрийского, оставили Палестину. Когда же Рихард, заболев в стане после битвы, хотел отплыть в Птолемаиду, тогда и прочие вожди его оставили, так что не многих только мог он удержать при себе, разделив им богатую корысть каравана хевронского. Страх потерять собственное королевство, стыд напрасного похода к Иерусалиму волновали его львиное сердце; он то хотел отплыть в Европу, не заключив мира, то грозил Саладину, что сам первосвященник Римский двинется в Палестину, с двумястами тысячами ратных.

«Заключи мир до наступления зимы, – послал он наконец сказать султану; – если ненастье воспретит мне плавание морем, я останусь на всю зиму в Сирии и буду продолжать войну» – Саладин созвал своих эмиров, чтобы совещаться о мире или войне. – «Доселе мы воевали со славою, – сказал он, – и торжествовал исламизм; боюсь, чтобы смерть не застигла меня среди мира и не воспрепятствовала совершить предприятий». – Мужество султана не нашло себе отголоска в сердцах эмиров; они представили ему опустошение областей, истомление войска, и умоляли не доводить до отчаяния франков, но, следуя заповеди Корана, даровать мир просящим его, чтобы и самому обновить силы во дни мира. С яростью в сердце вынужден был Саладин уступить мнению эмиров, ибо он помнил последнее поражение под стенами Яффы и видел, как упал дух его войска. – Оба стана стояли друг против друга, столь близко, что пыль обоих сливалась в одно облако, но никто не думал сражаться. Заключили перемирие на четыре года: Иерусалим должен был оставаться открытым благочестию христиан; они могли спокойно владеть всем поморием, от Яффы до Тира, а чтобы Аскалон не был предметом спора между турками и крестоносцами, положили еще однажды срыть его укрепления. Странно, что в условиях мира не было упомянуто о Честном Древе Креста, которого требовал при самом начале Рихард. Вожди обоих воинств подтвердили условия мира клятвою на Евангелии и Коране. Король и султан дали только царское слово без клятвы. Все князья христианские, в том числе и Антиохийский, не принимавший никакого участия в походе, и все эмиры Сирии, даже шейх гор, враг христиан и магометан, приглашены были к подписанию мирного договора.

Один только Лузиньян, бывший король Иерусалимский, не поместил имени своего в договоре, потому что сам был исключен из числа владетелей Сирии, как утративший свое царство; граф Генрих заступил его место, а Лузиньян получил королевства Кипрское, которое прежде должен был выкупить у ордена Храмовников; ибо Рихард, нуждаясь в деньгах, заложил им завоеванный у греков остров, и около двухсот лет царствовал там род Лузиньяна, удерживая за собою и титул королей Иерусалимских. По заключении мира, воители западные пожелали посетить Св. места, хотя богомольцами, прежде нежели отплыть на родину, и, с разрешения султана, многими караванами отправились в Св. град. Но их присутствие возбудило в сарацинах те чувства ненависти, какие к ним питали во время войны: «Столь страшны были взоры турков, – говорит современный летописец, – что мы бы лучше желали быть в Тире или Акре, нежели на пути в Иерусалим!» Султану нужно было употребить всю свою власть, чтобы соблюсти законы гостеприимства. Французы, враждебные англичанам, не были допущены до поклонения Св. мест, по не…

<...> Неполный оригинал

Короли Иерусалимские Генрих и Алмерик II

Восток не изменил своим обычаям; после могущественного царствования Саладина наступило слабое правление сыновей его и самое падение его рода, разделившегося внутренними распрями, при возмущении непокорных эмиров. Старший сын султана, Афдал, провозглашен был государем Дамаска и Иерусалима и поколебал власть свою, сперва в объятиях разврата, потом же, вдавшись в противоположную крайность чрезвычайной набожности, под влиянием визиря, ненавистного народу. Другой сын султана, Азиз, объявил себя султаном в Каире, третий в Алепе, а доблестный брат бывшего повелителя Востока, разделявший с ним все его битвы, Малек-Адель, сделался независимым в Месопотамии: оттоле решал судьбу детей Саладиновых, то принимая участие в их междоусобной брани, то примиряя их, когда видел, что усиление одного может повредить собственному его могуществу. Главные князья, из племени Аюбитов, и даже потомки Атабеков, сокрушенных Саладином, восстали на обломках его царства, и таким образом, вся Сирия представляла такой же хаос бесчисленных властителей, каким воспользовался некогда Готфред, с первыми крестоносцами, и которого не дождался Рихард. Эмиры возбудили султана Египетского вооружиться против старшого брата и осадить Дамаск; но Афдал, с помощью дяди Малек-Аделя, заставил его бежать в пустыню, и Египет сделался бы достоянием султана Дамасского, если бы дядя не примирил племянников; но вскоре он сам возбудил опять султана Египетского против старшего брата, принял начальство над войсками и, овладев Дамаском, стал управлять самовластию Сириею, во имя Азиза; изгнанный Афдал напрасно искал помощи у бессильного халифа Багдадского; он советовал ему только вооружиться терпением. В это смутное время Иерусалим переходил из рук в руки враждующих; султан Дамасский уступил его своему эмиру Азъеддину, султан Египта послал туда другого правителя. Эмир Абуль-Хаджи получил Св. град из рук Малек-Аделя, и под его властью он оставался во время четвертого крестового похода¹⁸.

Не менее внутренних раздоров возникло и между христианами Палестины, которые, после отшествия крестоносцев, преданы были на произвол врагов. Король Иерусалимский Генрих, пренебрегая своим тщетным титлом, думал только о возвращении в цветущую родину, в свое богатое графство Шампанию. Король Кипра Лузиньян, озабоченный новым царством, должен был беспрестанно усмирять в нем мятежи греков, возбуждаемых из Царьграда. Боемунд III, вместе князь Антиохии и граф Триполи, вел непрестанную войну с соседним владетелем Армении, то содержал его пленником в своей столице, то сам впадал в его темницу; брачный союз сына Боемундова с дочерью князя Армянского не мог потушить закоснелой вражды обоих. В то же время, зависть и честолюбие возбуждали друг против друга рыцарские ордена Палестины. Еще один орден Тевтонический учредился, из рыцарей Германского происхождения, в продолжение третьего крестового похода, и впоследствии перешел в Европу, на берега Балтийского моря, ибо целью его было обращение язычников. Но два старшие ордена, Странноприимных и Храмовников, постоянные жильцы Палестины, обладая несметными богатствами, в Азии и Европе, не стыдились подымать за них оружие друг против друга, вместо того чтобы обращать его против турков. До трех тысяч замков принадлежали Храмовникам, до тринадцати тысяч Странноприимным, но малый замок, на берегах Сирии, сделался предметом их кровопролитной распри, которую не могли угасить король и бароны Палестинские! – только один страх отлучения церковного смирил наконец непокорных, и то после многих бесполезных угроз первосвятителя Римского. Никто не заботился о Сионе и даже не думал просить помощи у Европы. Посреди сего всеобщего охлаждения, раздался красноречивый голос девятидесятилетнего старца, самого папы Келестина III, который хотел ознаменовать исход своего святительства освобождением Св. града.

Но Филипп Август и сам Рихард, хотя и продолжавшие носить на себе знамение крестовых битв, были слишком заняты собственным междоусобием, чтобы подняться по зову папы; они позволили только проповедовать поход в своих областях и собирать пособия денежные. Одна Германия отозвалась на голос легатов папских, и вся восстала по зову своего императора Генриха VI, который возбудил владетельных князей империи на сейме идти в Палестину; сам он, хотя и принял крест, однако был убежден ими остаться для дел правительственных; но завоевание Неаполя и Сицилии занимали Генриха более, нежели освобождение Св. града, и он употребил на сие неправедное дело часть крестовых дружин. На два отряда разделилось войско Германское: одно, под начальством двух Генрихов, герцогов Саксонии и Брабанта, отплыло из пристаней Балтийских, и не скоро достигло берегов Сирии, потому что на пути сражалось с маврами в Португалии; другое, под начальством архиепископа Майнского Конрада и мужественного барона Валерана, пошло к Царьграду чрез Венгрию, где к ним присоединилась вдовствующая королева Маргарита, сестра Филиппа Августа. Флот императора греческого, Исаака Ангела, быстро перенес крестоносцев в Птолемаиду; прибытие их возбудило более смятения, нежели радости между христианами палестинскими, которые уже познали на опыте, как мало пользы приносили кратковременные успехи пришельцев западных, и боялись нарушить мир, заключенный с Саладином. Они убеждали германцев дождаться хотя пришествия остальных дружин; но жаждущие битв не хотели медлить и тотчас открыли военные действия.

Опять собрались несметные полчища турков, из Сирии и Египта, под предводительством султана Малек-Аделя, который сделался надеждою всего магометанского Востока. Он выступил из Дамаска, соединил все войска в окрестностях Иерусалима и первым его подвигом было взятие Яффы, укрепленной Рихардом. Защитники её впали неосторожно в засаду; двадцать тысяч христиан погибли в городе под мечем неприятеля. При первой вести об осаде Яффы, король Генрих хотел устремиться к ней на помощь, с рыцарями трех орденов, но под ним обрушилась верхняя галерея его палат, и дружины, долженствовавшие следовать за ним в битву, проводили его в могилу. Прибытие второго отряда крестоносцев оживило упадший дух христиан палестинских. Все войско, оставив Малек-Аделя на развалинах разоренной им Яффы, двинулось вдоль поморья к богатому Бейруту, который был столицею Сирии, по своему счастливому положению у подошвы Ливана. В его мечети провозглашались султаны и эмиры, и в его темницах томились пять тысяч пленников христианских, товарищей Львиного сердца.

Малек-Адель устремился вслед за дружинами Запада, и настиг их между Тиром и Сидоном; там возгорелась упорная битва, и долго колебалась победа, наконец отчаянное мужество франков одолело. Султан бежал с поля сражения, войско его рассеялось на пути к Дамаску и Иерусалиму, и следствием славной победы было немедленное покорение Сидона, Лаодикии и Бейрута, удовлетворивших своими богатствами жадность крестоносцев. Еще однажды все поморье Сирии перешло в руки христиан, и вострепетал радостью Сион, ожидая скорого избавления; но не к нему обратились взоры победителей. Между тем, третий отряд послан был императором Генрихом, уже не силою убеждений, но ценою золота, в Палестину, под предводительством канцлера империи, Конрада, епископа Гидельсгеймского, который застал ещё торжествующих у подошвы Ливана. Вместо пламенного желания освободить Св. град, начались опять холодные суждения о его укреплениях, о тройной стене и широких рвах, сделанных неверными даже после Саладина, и о зимних непогодах, опасных для войска в горах Иудейских. Роскошные города поморья занимали всех более, нежели убогий Иерусалим, богатый только сокровищами веры; старшие вожди отложили до весны его завоевание и решились овладеть прежде малою, но почти неприступною крепостью Торон, которая одна только оставалась туркам на берегах Сирии, недалеко от Тира.

Начался приступ, без стенобитных орудий: подкопы, иссекаемые в скалах, и падение одной из стен города, при отчаянном мужестве рыцарей, ужаснули осажденных. Они уже хотели сдаться; но таково было безначалие в стане христианском, что не кому было принять ключей крепости; герцоги Саксонский и Брабантский имели только влияние на свои отряды; канцлер Конрад, представлявший лице императора, мог бы действовать с верховною властью, но истомленный болезнью и без всякой опытности воинской, он не выходил из шатра и даже не принимал никакого участия в советах. Собрались, однако, главные вожди, чтобы выслушать условия посланных из замка, которые просили себе только жизни и свободы; но буйные князья хотели отказать им и в столь смиренной просьбе, думая страшным примером навести ужас на всех сарацин; от сего возникла жестокая распря в стане, и хотя канцлер принял условия сдачи, но сами посланные, возвратясь в крепость, убедили своих защищаться до последней капли крови, ибо не предвидели себе пощады, посреди безначалия врагов. Опять возобновились жестокие приступы и битвы, во время коих все более и более воспламенялся дух защитников Торона и упадало мужество осаждавших. Весть о приближении Малек-Аделя, с сильным войском, совершенно их смутила. Вожди решились к тайному отступлению, приказав накануне приготовляться к приступу, и первый удалился канцлер, за ним прочие князья и епископы, так что, в общем смятении, забыли раненых и все тяжести войска. Отступление было столь постыдно, что некоторые подозревали измену и говорили, будто султан подкупил Храмовников.

В Тире, где соединились все войска, начались опять жалобы и распри; воины обвиняли вождей, за то, что выдавали, из личных выгод, гроб Искупителя его врагам; германцы и воины Палестины не могли более оставаться вместе; первые удалились в Яффу и подняли из развалин её стены, вторые возвратились в Птолемаиду. Тогда опять подступил Малек-Адель к Яффе; но он был побежден в жестокой битве, которая, однако, стоила крестоносцам двух из их старших князей: герцог Саксонский Генрих и герцог Австрийский Фридрих положили живот свой на поле сражения. Победа сия возбудила еще более надменность германцев и ненависть к ним сирийцев, а между тем скипетр Иерусалимский находился в руках слабой жены, Изабеллы, и колебался престол Готфреда; нечестие и разврат царствовали в Птолемаиде и по всей Сирии. Тогда мудрейшие из епископов и баронов Палестины предложили сей царственной вдове трех супругов даровать еще четвертому право на престол Иерусалимский, и она вступила в новый брак с королем Кипра, Алмериком, братом и преемником Лузиньяна. Таким образом, опять достался венец Иерусалимский в род того, кто его утратил. С чрезвычайным торжеством праздновалась свадьба сия в Птолемаиде, когда печальная весть о кончине императора Генриха VI нарушила общую радость. Князья и епископы империи, заботясь о избрании ему преемника, поспешили отплыть в свое отечество, несмотря на убеждения папы, который просил их довершить прежде свой подвиг, и на мольбы оставляемых без защиты христиан Востока. Никто даже не подумал совершить, прежде своего отплытия, благочестивое странствие в Иерусалим, по примеру сподвижников короля Рихарда. Германцы оставили только воинскую стражу в Яффе, но и та была истреблена турками в день буйного пиршества. Одна только вдовствующая королева Венгрии, Маргарита, сохранила верно обет свой, основавшись навсегда в Палестине; прибывший из Франции с малою дружиною граф Симон Монфортский принял на себя начальство над войсками. Христиане и магометане, утомленные непрестанными битвами, одинаково желали мира, и мир был заключен опять на три года, до новых кровопролитий.

Тягостны были для жителей Востока последние годы XII века. От недостатка воды в Ниле распространился голод и вслед за ним болезни по всему Египту и по всей Сирии; до такой степени достигло бедствие, что нашлись изверги, которые стали питаться человеческим мясом. В Каире тридцать женщин сожжено было в один день за то, что съели собственных детей, и в несколько месяцев столица Египта потеряла более половины жителей; оттоле прошла губительная зараза по всему поморью Сирии, и к довершению бедствия, страшное землетрясение опустошило все лучшие города и селения. Когда зияла земля и оседали вершины Ливана, море, бурным волнением, выбрасывало на берег корабли и даже подводных жильцов своих; много селений стерлось с лица земли; опрокинулись великолепные здания Баалбека и Дамаска; в Тире и Наблузе осталось только несколько улиц; стены Птолемаиды и Триполи обратились в груду развалин. Народы Востока ожидали уже страшной трубы последнего суда и возблагодарили Бога за сохранение града чудес и Пророков, который был пощажен гневом Божиим, со всеми его окрестностями. Не было битв между христианами и мусульманами, они сражались только с разъяренными стихиями, и смерть, лучше всякой стражи, охраняла взаимные их пределы; новые дружины креста, которые скликал со всего Запада первосвященник Римский, ничего не могли бы сделать посреди общего смятения земли обетованной.

Иннокентий III сидел тогда на кафедре древней всемирной столицы и напомнил собою Европе лице Григория VII. Цари, епископы и народы трепетали его мощного слова, ибо никогда власть папская не достигала ни прежде, ни после до такой высокой степени. Освобождение Св. града было пламенным желанием Иннокентия, и на сию священную для него цель были обращены все усилия его пятнадцатилетнего святительства. Тотчас по вступлении своем на кафедру, стал он рассылать грамоты и проповедников крестового похода по всей Европе. «Если Бог умер за человека, человек ли убоится умереть за своего Бога?» – взывал ко всем Иннокентий и нашел отголосок в рыцарстве Франции; но сами властители христианских королевств заняты были междоусобием. Вонифатий, маркиз Монфератский, брат знаменитого Конрада, бывшего королем Иерусалимским, и Балдуин, граф Фландрский, которому предназначено было вступить на престол императоров греческих, сделались предводителями владетельных графов и баронов. Путь их лежал чрез Венецию, ибо морем хотели они совершить свое странствие, и, по недостатку денег, обязались служить оружием надменной республике. Престарелый дож её, Генрих Дандоло, вызвался быть предводителем дружин и обратил к завоеванию города Зары, на берегах Адриатики, первый пыл крестоносцев. Новое искушение отвлекло их от предназначенной цели: в стан витязей западных явился юный Алексий, сын императора греческого Исаака Ангела, низвергнутого с престола своим братом; он возбудил общее участие и, лестными обещаниями, всех увлек к стенам Царьграда. Напрасно Иннокентий грозил громами Ватикана; на сей раз жажда корысти и славы одолела его угрозы; флот венецианский, вместо берегов Сирии, принес мнимых защитников Св. гроба к стенам Константинополя.

Легкая победа увенчала их первый подвиг; похититель престола бежал; ослепленный им Исаак взошел опять на престол и разделил его с сыном Алексием. Казалось, прочный союз дружбы навсегда соединил греков и латин; но, когда дошла речь до исполнения договора, тщетными оказались громкие обещания Алексия; он просил дать ему время для расплаты. Крестоносцы, возбуждаемые папою к дальнейшему походу, не хотели долее медлить; возникли распри, за ними кровопролития; явился новый мятежник Мурсуфл, который умертвил обоих императоров и, воцарившись на место их, решился отразить пришельцев Запада; они же взяли приступом роскошную столицу Восточной империи и предали ее огню и мечу¹⁹. В пожаре её погибли древние сокровища искусств; святыня храмов расхищена была буйными воинами, которые ничего не щадили в порыве слепой ярости. Собор Софийский временно обратился в стойла бессловесных; великолепный престол его был сокрушен. Патриарх Иосиф с императором Феодором Ласкарисом, провозглашенным в час общего смятения, спаслись в Никею и там основали новую державу, до времени освобождения Царьграда. Балдуин, граф Фландрский, избран был на престол Константинополя и венчан в храме Софийском Фомою, новым патриархом латинским. Маркиз Монфератский сделался королем в Фессалонике; дож Венеции приобрел себе многие области и острова бывшей империи, которую по частям разделили между собою графы и бароны Франции, позабыв о крестовом походе. Даже и бароны Палестинские, услышав о неожиданном успехе шедших к ним на помощь, устремились, с берегов Сирии, делить с ними добычу. Ужаснулся папа Иннокентий и, хотя укорял грамотами своими неправедных завоевателей, однако утвердил за ними похищенное их оружием у христиан, ибо радовался насильственному покорению Церкви Константинопольской престолу Римскому. Бывший врагом императоров греческих, Иоанникий, король Болгарский, отмстил за разорение их столицы, новым её властителям. В жестокой битве с болгарами пали, один за другим, император Балдуин и король Вонифатий; но еще около полувека держалась империя латинская в Царьграде.

Король Иоанн Бриенский

Едва могли оправиться христиане палестинские от бедствий, их постигших. Добродетельный король Алмерик, который подавал благой пример своим баронам, и рыцари трех орденов истощили все свои сокровища на пропитание убогих и обновление стен. Недоставало рук для произведения работ, и как некогда Саладин употреблял христиан для укрепления Иерусалима, так пленники магометанские обречены были для восстановления упавших бойниц Птолемаиды. В числе их трудился, как простой невольник, знаменитейший поэт Персии Саади, певец розы и соловья. Уже начинали опять возникать несогласия с турками и большое смятение царствовало в областях христианских, ибо не было единодержавия. Эмир Алепа находился в мире с королем Иерусалимским в то время, как князь Антиохийский, Храмовники и Странноприимные воевали сами собою с другими эмирами Сирии; жители бедственной страны сей не ведали, с кем мир и с кем война: не было больших сражений, но беспрестанные стычки. Посреди сих беспорядков христиане оплакали еще смерть доброго короля. Алмерик, следуя благочестивому обычаю, пошел собирать пальмы, на страстной неделе, в город Каифу, к подножию горы Кармила, и заболел во время своего путешествия. Он скончался в Птолемаиде, почти в одно время с князем Антиохийским Боемундом III, и скипетр Иерусалимский достался опять в руки Изабеллы; скоро и она последовала во гроб за Алмериком, будучи последнею из царственных лиц, рожденных еще в Св. граде.

Дочь Изабеллы и Конрада оставалась единственною наследницею престола Иерусалимского; на её будущего супруга возлагали все свои надежды бароны палестинские; они озаботились найти его для юной королевы и, опасаясь избрать кого либо из среды своей, для избежания распрей, решились искать себе государя в отечестве Готфреда и Балдуинов. Епископ Птолемаиды и владетель Кесарии посланы были ко двору короля Франции, Филиппа Августа, просить его от имени всех христиан Святой земли о избрании достойного рыцаря в короли бедствующему Сиону, дабы он мог спасти остаток царства. Рука юной королевы, венец и благословения неба долженствовали наградить доблесть того, кто придет защитить наследие Сына Божия. С великою почестью приняты были посланники палестинские, и, хотя мало отраден был венец сей, слава польстила сердцу рыцарей. Выбор Филиппа Августа пал на Иоанна Бриенского, одного из самых доблестных витязей своего века, который с радостью принял лестное предложение, и обещал поспешить с войском в новое свое королевство.

Утешительная весть сия оживила опять дух христиан Востока; их прежнее уныние обратилось в безрассудную радость. Они отвергли мирные предложения Малек-Аделя, который царствовал во всей Сирии и Египте после смерти племянника Азиза. Султан давал им десять замков и крепостей в залог мира. Напрасно самые благоразумные из вождей, особенно Великий магистр Странноприимных, напоминали баронам Палестины, как мало можно полагать надежды на помощь западных, еще недавно совращенных Царьградом с пути к Сиону; никто не хотел слушать мудрых советов. Король Иоанн приплыл в Птолемаиду с блеском царским и только с тремястами рыцарей, которых содержал на деньги короля Франции и папы. Торжественно совершился брак его с Мариею, но еще посреди свадебных пиршеств турки уже вторглись в пределы христиан, под личным предводительством султана, и стали угрожать Триполи и Птолемаиде.

Новый король, с малою своею дружиною, хотя и отличался доблестью на ратном поле, не мог, однако, отразить многочисленных врагов, и опять овладело уныние его подданными. Ему оставалась одна почти Птолемаида, и то без защиты, потому что многие из его спутников возвратились в Европу. Иоанн поспешил отправить к папе посольство, умоляя его о скорой помощи; но сам Иннокентий был отвлечен от Востока кровопролитною войною против еретиков южной Франции, албигенцев, которая слыла также крестовым походом. Малые дети, в числе пятидесяти тысяч, вооружились тогда за Иерусалим; из Франции и Германии поднялись они, взывая непрестанно: «Господи, возврати нам Честный Крест Твой!» и на вопрос, куда идут? отвечали только: «спасти Св. град!» Никто не удерживал их безрассудного стремления, полагая в нем нечто вдохновенное. Так перешли они Альпы, чтобы отплыть из пристаней Италии; большая часть их погибла на пути. Те же, которые достигли берегов Сирии, горько изумили её жителей: им показалось, что уже на Западе не было более мудрости ни в советах княжеских, ни в святительских. Но не такими глазами смотрел на это папа Иннокентий. «Дети сии, – говорил он, – служат нам горьким упреком, ибо мы дремлем, когда они стремятся на защиту Святой земли!»

Желая воспламенить христиан к священной войне, он стал созывать в Рим на собор всех епископов западных; грамоты его ходили по всему Востоку, ибо не только писал он к латинским патриархам Царьграда, Антиохии и Иерусалима и греческому патриарху Александрии, но даже и к султану Малек-Аделю, именем Всемогущего, убеждая его возвратить Иерусалим христианам, как их законное наследие, на время только выданное Богом брату его Саладину, по грехам своего народа. В тоже время кардинал Курсон, родом из Англии, и просвещенный епископ Птолемаиды, Иаков Витрийский, продолжатель летописи архиепископа Тирского Вильгельма, назначены были от папы проповедниками крестового похода по всей Европе; но внутренние её смятения долго заглушали их голос, и первостепенные властители обещали только денег, а не войска. Соединился наконец в Риме многочисленный собор Лютеранский, более чем из пятисот епископов, с посланниками всех государей западных. Иннокентий умолял всех, именем Св. града, вооружиться к его защите, и красноречивым плачем пророка Иеремии, который влагал в уста бедствующего Сиона, тронул сердца слушателей. Сам он хотел идти во главе крестоносцев, но ему не суждено было довершить начатого подвига; преждевременная смерть остановила Иннокентия на славном поприще; его преемник Гонорий, с тою же ревностью, стал проповедовать крестовый поход, стараясь прежде водворить мир в Европе. Юный император германский Фридрих II дал торжественный обет идти сражаться с неверными и не сдержал его: но имперские князья и епископы с охотою приняли крест и стали вооружаться; из венчанных государей один только Андрей, король Венгерский, присутствовал лично в крестовом походе, и его избрали предводителем немецких дружин. Остров Кипр был местом собрания всех крестоносцев; оттоле, в сопровождении короля Кипрского Гугона Лузиньяна, направились они в Птолемаиду, и с торжеством были встречены королем Иоанном и всеми христианами Сирии, ибо давно не видали столь многолюдного войска, оно восходило числом до пятисот тысяч, но и ему не суждено было достигнуть однажды утраченной цели: дух первых крестоносцев давно угас. Вскоре открылся недостаток продовольствия в стане, по неурожаю последних годов в Сирии, пришельцы стали опустошать окрестные селения. Король Иоанн должен был ускорить начало войны, чтобы только сохранить собственные области. Все войско, под предводительством трех королей Иерусалима, Кипра и Венгрии, двинулось к потоку Киссову, ознаменованному памятью пророка Илии. Патриарх латинский Св. града, чтобы более воспламенить воинов, принес в стан часть Честного Древа, будто бы спасенного после битвы Тивериадской, и все с умилением встретили залог искупления.

Поход сей более был подобен благочестивому странствию; при пении священных гимнов, крестоносцы прошли цветущие долины Иезраеля, мимо Фавора и Эрмона, коснулись берегов моря Галилейского, и купались в святых водах Иордана; нигде не встретили они неприятелей и с добычею возвратились в Птолемаиду. Оттоле выступили опять, чтобы овладеть крепостью на вершине Фавора, которая заменила там древнюю обитель во имя пророков Моисея и Илии. Несмотря на камни, низвергаемые с вершины горы, витязи мужественно достигли до самых ворот крепости. Патриарх Иерусалимский шел впереди с крестом, Король Иоанн, отличаясь доблестью пред всеми, собственною рукою умертвил двух эмиров; но в самый час победы, неизъяснимый страх овладел войском, и оно столь же быстро спустилось с вершины священной горы, как будто восходило только для поклонения месту преображения Господня. Малодушное отступление имело гибельные последствия, ибо уронило дух воинов; стали подозревать в измене некоторых вождей; патриарх не хотел более идти впереди дружин с Древом Креста. Другой неудачный поход в верхние пределы Сирии, при зимних непогодах, еще более расстроил войско; оно разделилось, ибо не могло продовольствоваться на одном месте. Король Иерусалимский, герцог Австрийский с Великим магистром Странноприимных ополчились в долинах Кесарии. Короли Венгрии и Кипра, с Раймундом, сыном князя Антиохийского, удалились в Триполи. Великие магистры Храмовников и ордена Тевтонического стали укреплять замок у подошвы Кармила; некоторые возвратились в Птолемаиду, чтобы оттоле отплыть в Европу. Король Кипра заболел и умер, готовясь в обратный путь; король Венгрии подал прежде всех малодушный пример и с бесславием оставил Палестину. Прибытие иных крестоносцев, из разных пристаней Франции и Италии, подняло опять дух оставшихся.

Ужас объял магометан при появлении новых крестовых дружин, которых поток неиссякаемо наводнял их землю. – Султан Малек-Адель уже не царствовал тогда в Сирии и Египте. Наскучив величием земным, он разделил свои обширные области между пятнадцатью сыновьями, подчинив их двум старшим, Малек Хамилю, которому дал Египет, и Коррадину, поставленному им в Дамаске; а сам, наслаждаясь отдыхом после стольких бурь, переходил от одного к другому, содержа их в мире и любви; ибо они все уважали отца своего, как бы еще сидевшего на престоле, и на него обращены были взоры всех единоверцев. Войско и народ умоляли его принять опять бразды правления, но Малек-Адель успокоил их, предсказывая, что и сии новые полчища Запада рассеются сами собою, по примеру прежних, как громовые тучи, бродящие по темю Ливана, и пророчество его сбылось. Не встретив неверных в Сирии и не обращая внимания на Иерусалим, крестоносцы решились направить свое оружие на Египет, потому что жаждали его богатств, и забыли неудачные походы короля Алмерика. Весною 1213 года король Иерусалимский с патриархом и своими епископами, герцог Австрийский и три ордена рыцарей, со множеством пришельцев западных, князей и епископов, отплыли в Египет, чтобы осадить богатый город Дамиету, на правом рукаве Нила; ее защищала многочисленная стража, крепкие бойницы и башня посреди реки, прегражденной цепью во всю ширину. Башня сия была первым предметом нападений, ибо нельзя было подыматься мимо её вверх по Нилу; после невероятных усилий она взята была Леопольдом, герцогом Австрийским, с помощью другой стенобитной башни, которая плавала на водах.

Султан Малек-Адель умер с горести в Сирии, услышав о первом успехе христиан в Египте, и увлек с собою в гроб славу племени Аюбитов, ибо потряслась их держава и дух безначалия возник опять между многочисленными эмирами. Но крестоносцы не воспользовались его смертью, столь для них благоприятною; некоторые из них, наскучив медленностью осады Дамиеты, начали возвращаться на родину; беспрестанно притекали и новые воители из Франции, Англии и Германии, всякого звания и рода, и в числе их тот, кому суждено было погубить войско христианское в Египте. Это был надменный и честолюбивый кардинал Пелагий, уполномоченный легат папский, который, пользуясь своим саном, немедленно подчинил себе короля и патриарха, всех князей и епископов, и самовластно стал распоряжаться ходом войны. Между тем, умножение опасности возбудило дух магометан; подобно как первосвященник Римский на Западе, так и халиф Багдада на Востоке сзывал всех эмиров и султанов к защите своей веры; они стали собираться в стан султана Египетского, под стенами Дамиеты. Нил был беспрестанным поприщем сражений, на водах своих и по обеим берегам. Заговор одного из эмиров против султана и бегство Малек Хамиля, вслед за коим устремилось все войско, оставили на время христиан без всякого неприятеля пред собою; но пришествие султана Дамасского Коррадина со свежими войсками на помощь брату восстановило порядок между сарацинами; явился новый стан их в виду крестоносцев и начались опять кровопролитные битвы.

Султан Коррадин, идучи на помощь брату мимо Иерусалима, велел разорить его стены и башни, с таким трудом укрепленные Саладином, потому что опасался, чтобы христиане, в его отсутствие, не укрепились в городе. Уцелела только одна крепость Давидова, служившая вышгородом. Греческий патриарх Афанасий оградил своими мольбами храм Св. гроба от ярости Коррадина, и нам сохранилось еще послание сего святителя к Георгию, митрополиту Керкирскому, в коем оплакивает бедственное состояние Св. града: «Иерусалим, Иерусалим, некогда огражденный и освященный, ныне пуст и беззащитен; ради неисчислимых грехов моих страждет престол сей, порабощен Сион и помрачен Св. гроб, отколе истекает нам просвещение!» Султан истребил также и укрепления горы Фаворской и всех городов, которые были в руках его на помории Сирийском, к общему изумлению турков и христиан. Между тем в стане крестоносцев, огорченных неудачною битвою на берегах Нила, явился новый проповедник, знаменитый святостью своей жизни, Франциск, основатель убогого ордена Миноритов, которые возложили на себя обет вольной нищеты. Он сам отдался в руки неверным и не убоялся проповедать Христа пред лицом султана; Хамил отпустил его с честью, изумленный его христианскою смелостью.

Уже более года продолжалась осада, никакие убеждения не могли удержать утомленных витязей под раскаленным небом Египта. Возвратился и доблестный герцог Австрийский; но слух о скором прибытии самого императора распространил ужас между сарацинами. Оба султана, от имени всех эмиров своего рода, отправили посланников в стан христианский с предложением мира, на самых выгодных условиях. – Они обязывались возвратить христианам город и все королевство Иерусалимское, со всеми пленниками, взятыми в битвах со времен Саладина, и с уплатою 200,000 динариев, для обновления разоренных стен Св. града. Король Иоанн и все бароны западные с радостью хотели принять такой выгодный мир; но честолюбивый легат папский упорствовал, говоря, что постыдно отступить от Дамиеты, после стольких нападений, и мнение его, поддержанное другими епископами, одолело мнение короля. Таким образом, по странному обороту дел, миряне хотели мира, а духовенство войны.

Напрасно жители Дамиеты, истомленные голодом и болезнями, просили помощи от своего султана; он не в силах был подать ее, и ночью, в глубокую осень, войско крестоносцев овладело городом; но сколь велико было общее изумление, когда в нем нашли одни трупы, и бледные призраки скитавшихся старцев, жен и детей; ибо от семи тысяч жителей, не более трех осталось в живых. Крестоносцы, разделив между собою богатую корысть, принуждены были оставить зараженный город. Взятие Дамиеты еще более устрашило магометан. Другая крепость на берегах Нила, Танис, без боя сдалась нескольким рыцарям. Султаны Сирии и Египта послали просить помощи у халифа Багдадского, который сам был угрожаем страшным нашествием Чингис-Хана, из глубины неизвестной дотоле Монголии, и в свою чреду умолял обоих султанов и всех эмиров прийти спасти его столицу от страшного потока варваров, опустошавших Восток. Но дух раздора сделал опять тщетными успехи христиан; король Иерусалимский, негодуя на честолюбие легата, оставил на время войско, которого уже не почитался более предводителем. Надменный легат, хотя и усиленный пришествием герцога Баварского с новыми крестоносцами, не мог, однако, убедить их двинуться далее во внутренность Египта, без личного присутствия короля Иоанна, и принужден был просить его возвратиться.

Между тем, султан Каира расположился станом на соединении двух рукавов Нила, где мало-помалу основался около него город, восприявший имя Мансуры, от победы, какую впоследствии одержал над христианами; к нему собрались эмиры Ливана, Сирии и Аравии, чтобы последними силами отразить страшных пришельцев Запада. В стане христиан начались совещания: идти ли далее в Египет или заключить мир? Но благоразумные представления короля Иоанна, с которым были согласны Великие магистры и все опытные бароны, не могли опять одолеть упорства легата; он возмечтал овладеть Египтом и тем искоренить совершенно могущество магометан. Напрасно напоминал король о походах Алмерика, уверяя, что Дамиеты и Таниса достаточно для обуздания неверных, и что главною целью похода стольких тысяч – Иерусалим, а не Каир; легат, в качестве представителя папского, грозил отлучением церковным, и войско двинулось по правому берегу Нила, сопровождаемое флотом, плывшим вверх по реке. Египтяне бежали пред ними до Мансуры; еще однажды, и опять напрасно, султан просил мира, предлагая возвратить Иерусалим. Получив отказ, он решился отчаянию защищать свое царство, и Нил, благодетель его пределов, сделался ему первым защитником.

Три недели беспечно стояло войско христианское в виду магометан, когда стали подыматься воды Нила; пользуясь наводнением, флот египетский проник, боковыми каналами, между Дамиеты и стана крестоносцев, и отрезал их запасы. Смятенные вожди решились отступить ночью; но пьяные воины неосторожно зажгли шатры и пламя обнаружило тайну отступления. Всадники турецкие толпами бросились на отступавших в беспорядке врагов. Король Иоанн, с Храмовниками и Странноприимными, отразил первое нападение; но на следующую ночь, во время отдыха дружин, султан велел открыть все плотины, и воды Нила с шумом нахлынули на спящих; турки стояли на высоких местах, готовые устремиться к бою; крестоносцы скитались по наводненной долине: всадники и пешие увязали в тине, бросая оружие, копей и все обозы; бедственное зрелище сие напоминало полчища фараоновы, потопляемые в Чермном море, и надменный легат не уступал в ожесточении фараону. Посреди жалобного вопля и проклятий гибнущего войска, он принужден был послать умолять о мире гордых врагов, еще недавно обращавшихся к нему с тою же просьбою, и в свою очередь враги не хотели слышать о мире. Всех более упорствовал султан Дамасский, закосневший во вражде против христиан; но брат его, султан Египта, более кроткий, опасаясь нашествия императора, решился пощадить их, для будущего спокойствия своей державы. – Он послал собственного сына, в залог мира, к крестоносцам, а с их стороны король Иерусалимский, герцог Баварский и сам легат остались заложниками в стане магометан, до сдачи Дамиеты и Таниса. Но в Дамиете, куда прибыли свежие дружины крестоносцев, не хотели верить поражению под Мансурою и сдать город. Посланные от короля объявили пришельцам Запада, что он принужден будет, в случае их упорства, сдать Птолемаиду вместо Дамиеты; желая хотя несколько их утешить, после столь бедственного поражения, им сказали радостную весть, что турки обязались возвратить наконец христианам Честное Древо Креста, взятое Саладином в битве Тивериадской, которое было в плену более тридцати лет, как некогда кивот завета Божия у филистимлян. Возвращение сего сокровища стоило победы для благочестивых. Дамиета оставлена была туркам: но в наводненном стане христиан открылись голод и болезни. Король Иоанн пришел умолять султана о спасении своего войска; трогательно описывает сие свидание современная летопись. Король сел против султана и стал плакать: «О чем плачешь ты, государь?» – спросил его султан. – «Я плачу, – отвечал ему король, – видя гибель народа, который вверил мне Бог». – Умилился султан слезами короля и сам стал плакать; он послал хлеба истомленным от голода. С горестью и стыдом возвратилось войско крестоносцев, поприщем недавних своих побед, в сопровождении одного из братьев султана, мимо Дамиеты, где уже развевались знамена турецкие. С плачем встретила Птолемаида тех, коих отпускала с радостными кликами; вся слава, все торжество было на стороне магометан. Так бедственно кончился шестой крестовый поход, вооруживший весь Запад, по зову первосвященника и целого собора; но все еще не остыла страсть к битвам с неверными!

Император Фридрих II

Неудачное покушение на Дамиету еще более возбудило папу Гонория III действовать в защиту христиан палестинских; чтобы внушить ту же ревность императору Фридриху II он старался устроить брак его с Иоландою, дочерью и наследницею короля Иерусалимского. Сам Иоанн, с патриархом и Великими магистрами трех орденов, призваны были на совещание в Италию. Император поклялся защищать новое свое наследие и подвергался отлучению церковному в случае нарушения обета. Король Иоанн посетил и прочих властителей Европы, требуя от всех помощи; но уже не застал в живых своего благодетеля Филиппа Августа, короля Франции. Император и папа, со своей стороны, возбуждали всех грамотами к миру и общему вооружению против неверных, представляя им жалобы христиан Востока. Православный патриарх Александрийский, удержавшийся на своей кафедре, писал от лица всего клира жалостное послание к святителю Римскому, умоляя его вступиться за страждущих своих собратий в Египте и Палестине. «Нас обременяют налогами, и ежели мы не в силах их заплатить, ввергают в темницу; всякой непременно должен внести за себя по византийскому червонцу, без разбора возраста и состояния! Если церковь падает, ее не позволяют обновлять; мы не можем носить мертвых наших по улицам в сопровождении креста; нас употребляют на самые постыдные работы, для очищения городов, к позору всего христианства. Не забудьте и бедственного опустошения Иерусалима, который теперь носит только название города».

Слух о воинских приготовлениях могущественного властителя Запада в защиту Св. мест достиг и до отдаленной Грузии. Ея воинственные жители, беспрестанно воевавшие с турками и персами, охраняли, славою оружия и богатыми даяниями, родственные свои обители в Св. граде, где они пользовались особенными преимуществами, ибо турки боялись раздражить страшных своих соседей. По свидетельству современного епископа Птолемаиды, Иакова Витрийского, грузины одни только имели право посещать Св. места без платежа какой-либо дани и ездить верхом с оружием по улицам Св. града. Когда услышали они о разорении стен Иерусалимских султаном Дамасским Коррадином, весь народ, оскорбленный таким поруганием града Божия, поклялся отомстить его врагам; но страшное нашествие монгольских орд Чингис-Хана остановило воинственный порыв. Славнейшая из всех властителей Грузии, царица Тамара, которую называли царем на Востоке, по её победам, старалась поддержать Св. места, если не оружием, то богатыми милостынями. Не щадя своих сокровищ, она украсила храм Св. гроба и Голгофы, и собственный монастырь Св. креста, принадлежавший грузинам близ Иерусалима; царственные её заботы распространились и на опустевшие церкви в Галилеи и Антиохии; и на острове Кипре основала она новую обитель, и в горе Афонской обновила пришедший в ветхость монастырь Иверский. Казнохранитель её Шота Руставели, самый знаменитый из поэтов Грузии по своей героической поэме «Барсова кожа», движим был тем же благочестием, какое одушевляло и воспетую им царицу; в преклонных уже летах, принял он на себя образ иноческий и, посетив странником Иерусалим, основался навсегда в Иверской обители Св. креста; там окончил дни свои, оставив по себе благую память, щедрою милостынею всем обителям Палестинским²². Имя великой Тамары близко и русскому сердцу, по её брачному союзу с одним из князей русских, Георгием, сыном Великого князя Андрея Боголюбского, и хотя несчастлив был брак сей, но плодом его была именитая дочь, царица Русудан, не уступавшая матери славою своих побед и благодеяниями Св. земле, в течение долгого царствования. Так, два женских имени стоят на высшей точке славы державы грузинской, ибо это был золотой век её, несмотря на жестокие войны с татарами. Тамара, услышав о вооружении императора, писала первосвященнику Римскому, что главный военачальник её дружин, с большим воинством, готов выступить на помощь западным пришельцам, и что она ожидает только вести о приходе императора в Палестину, чтобы двинуть свои полки. Таким образом крестоносцы восточные простирали руку западным для той же священной цели – Иерусалима.

Однако император медлил, озабоченный войною с республиками итальянскими. Он испросил себе у папы двухлетнюю отсрочку похода и подтвердил прежние клятвы, при совершении брака с Иоландою, которую венчал сам папа, императрицею и вместе королевою Иерусалима. Первым действием Фридриха, после брачного торжества, было отстранение тестя своего от всякого участия в делах Палестины, ибо уже он смотрел на него как на соперника. Доблестный витязь должен был оставить царство, огражденное его победами, и напрасно искал себе суда у престола Римского и других властителей; столь же странная судьба, какая поставила его простым рыцарем на престол Иерусалимский, возвела впоследствии развенчанного короля на шаткий престол империи латинской в Царьграде, и он поддержал ее некоторое время победами над греками и болгарами. Наскучив заботами царственными и подвигами воинскими, девяностолетний Иоанн решился посвятить безмолвию последние дни свои, и под рясою иноческою, которой обрекал себя еще с первых дней юности, окончил многотрудный подвиг жизни.

Уже многие тысячи крестоносцев собраны были, по зову императора, в Калабрии, ожидая только желанного повеления для отплытия. Папа Григорий IX, не уступавший силою своего характера Иннокентию III, возбуждал непрестанно Фридриха к исполнению данного обета, и покорился ему кесарь; но едва вышел он из пристани, как внезапно буря рассеяла флот его и Фридрих, страдая сам морскою болезнью, возвратился в свои пределы. Тогда пылкий первосвятитель Рима, праздновавший отплытие императора, как церковное торжество, в порыве негодования, предал его анафеме, за несоблюдение священного обета, и не хотел слышать о помиловании; он видел в нем опаснейшего врага собственной державе, потому что Фридрих более думал о утверждении владычества в Италии, нежели о спасении Палестины. Между тем, патриарх Иерусалима, с Великими магистрами, не преставал взывать о защите, и папа обращал жалобы их в жестокие укоры против отлученного им императора. С другой стороны, султан Египта Малек Хамил, устрашенный молвой о его воинских приготовлениях, и находясь во вражде с братом своим султаном Дамаска, отправил посольство к Фридриху, с богатыми дарами, предлагая в знак приязни уступить ему Иерусалим. Обрадовался и вместе изумился такому неожиданному предложению Фридрих, и опасаясь возвращения в Св. землю законного короля Иоанна, решился предупредить его. С великим торжеством объявил он подданным о намерении своем плыть в Палестину и даже велел всенародно прочесть духовное завещание. Император отплыл наконец, на двадцати галерах, с шестьюстами рыцарей, оставив большую часть своих войск в Сицилии, для охранения от притязаний римских; ибо жестокий его противник папа Григорий, не только не умилостивился при вести об отплытии, но даже подтвердил против него анафему за то, что не искал разрешения церковного прежде похода. Вместо благословений, он молил Бога сокрушить замыслы горделивого, и клятва сия отозвалась императору в Палестине. Принятый сперва с почестью в Птолемаиде патриархом и Великими магистрами, как освободитель и король Иерусалима, он немедленно был всеми оставлен, лишь только пришло известие от папы, чрез двух нарочно посланных им монахов, об отлучении церковном Фридриха. – Так честолюбивый Григорий уничтожил сам успех проповеданного им похода.

Изменились для Фридриха и отношения его с султаном Египетским, который лишился около сего времени брата своего и соперника, султана Дамасского, и уже неохотно уступал императору Палестину, потому что сам хотел себе присвоить достояние сына Коррадинова. Малек Хамиль стоял с войском близ Иерусалима; Фридрих выступил против него из Птолемаиды, однако отправил от себя посланников в стан сарацинский, предварить султана, что он не завоевателем приплыл в Азию, а только для того, чтобы получить мирно свое законное наследие, Иерусалим. Затруднительно было положение Малек Хамиля, ибо обещал эмирам Сирии отстоять Св. град, чтобы быть избранным от них на престол Дамасский, а между тем, по прежним условиям, уже уступил его императору. С почестью принял он посланников, и в дружеских переговорах, какие возникли между кесарем и султаном, обнаружилось взаимное их уважение. Громко было имя Фридриха на Востоке и велика молва о его учености и обширных царствах, хотя сам он, по выражению летописей арабских, ради своего внешнего безобразия, ничего не стоил, если бы продавать его как раба на торжище; но блеск величия царского, коим любил окружать себя Фридрих, затмевал сей недостаток в глазах Востока. – Достойного себе союзника нашел он и в султане Малек Хамиле, кротком и образованном, страстно любившем поэзию, и уже однажды оказавшем свое великодушие христианам, спасением их войска на водах Нила. В совещаниях между поверенными с обеих сторон более говорили о философии Аристотеля и ученых трудах Аверроеса, нежели о вере; оба властителя, казалось, мало ценили обладание Св. градом, хотя он был предметом их переговоров. Малек Хамиль видел в нем не святилище мусульман, а только развалины церквей и домов; и Фридрих отзывался довольно равнодушно о Сионе в письме своем к султану: «Я друг твой; ты знаешь, сколько я выше всех князей Запада; ты пригласил меня сюда; короли и папа извещены о моем походе: если возвращусь без желаемого успеха, потеряю всякое уважение между ними. – Иерусалим не есть ли колыбель веры христианской? И не вы ли его обрушили? Город сей теперь в крайнем убожестве. Прошу тебя, уступи его мне, в том виде, в каком он теперь, дабы по моем возвращении я мог поднять чело мое пред всеми царями; – отрекаюсь вперед от всяких других выгод сего приобретения!»

Странное было зрелище, в сем крестовом походе, двух великих государей, совершенно противоположных верою, сближенных взаимною терпимостью, отчасти и равнодушием, которые одни только желали мира, когда все вокруг них дышало ненавистью. В обоих станах, христиан и магометан, все одинаково роптали на своих властителей, за их взаимное сближение и богатые дары, какими чествовали друг друга. Муезимы или глашатаи скликали к молитве, в неурочные часы, пред самым шатром султана, как бы для того, чтобы напомнить о забытой вере тому, кто изменил их пророку и славе Саладиновой. И в стане христианском ничего не делалось именем императора, отлученного от Церкви, а во имя Иисуса Христа и республики христианской. Император должен был опустить свое знамя; рыцари Храма и Странноприимные отделились от войска, и даже первые предложили султану выдать Фридриха, когда он хотел посетить берега Иордана; но Малек Хамиль отверг с презрением такое предложение.

Посреди внутренних обоюдных неустройств император и султан заключили, наконец, перемирие на десять лет с таким условием: Малек Хамиль уступал Фридриху Иерусалим, Вифлеем и все селения на пути от Св. града к Яффе и Птолемаиде, Назарет и Сидон с их округами. Христианам дозволялось восстановить стены Яффы, Кесарии и Сидона, а магометане сохраняли в Иерусалиме мечеть Омарову и свободное богослужение; княжество Антиохийское и графство Триполийское не включены были в договор; но император обязывался, со своей стороны, отклонять франков от всяких враждебных действий против подданных султана. – Общее негодование вспыхнуло при оглашении договора, столь святотатного в глазах обоих народов; горько плакали магометанские жители Иерусалима, оставляя дома свои, и проклинали имя Малек Хамиля; поэты Востока оплакивали в жалобных песнях судьбу Св. града, выданного врагам. В столице Сирии, первый имам всенародно возгласил в мечети хвалу Иерусалиму и возбудил общий плач воспоминанием сей горькой утраты; Малек Хамиль принужден был даже писать к халифу, чтобы оправдать свой поступок. – С дрогой стороны, епископы латинские громко вопияли против нечестивого договора, который дозволял в Св. граде служение лжепророка подле истинного богослужения, как бы смешивая обе веры; архиепископ Кесарии наложил запрещение на Св. места, святотатно искупленные императором. Патриарх Иерусалимский Гарольд запретил посещать их благочестивым поклонникам, как будто Иерусалим уже перестал быть наследием Христовым, и он написал сильное опровержение на каждую статью мирного договора.

Мертвое молчание царствовало на стогнах Иерусалима, когда император, в царственной одежде, окруженный своими баронами и рыцарями Тевтонического ордена, торжественно вступал в Св. град. Он взошел в храм Воскресения для царского венчания; но храм заблаговременно был весь обтянут черным, как бы приготовленный к погребальному зрелищу. Не нашлось и епископов для венчания; после краткой молитвы Фридрих велел возложить золотой венец на главный престол; ибо все духовные блюстители Св. гроба бежали из святилища, как бы видя в нем мерзость запустения, предсказанную Даниилом Пророком. Государь принужден был сам взять с престола царский венец и возложить своеручно на главу свою, без всякого церковного обряда; рыцари провозгласили его королем Иерусалима, ибо у подножия завешанных трауром алтарей видны были только мечи и копья, и одни лишь клики воинские огласили священные своды.

Тотчас после своего коронования, император написал грамоты папе и королям, извещая о мирном приобретении Св. града, и просил воздать хвалу Богу за столь чудное его избавление, не силою коней и колесниц, но слабыми средствами, какие обыкновенно употребляет промысл Божий для совершения таинственных своих судеб. В то же время патриарх Гарольд писал папе Григорию и всем верным западных пределов жалобное послание против позорного перемирия кесаря с султаном, и что же? – Первосвятитель Римский оплакал завоевание Иерусалима, как бы вторичную его утрату, и сравнивал Фридриха с нечестивейшими из ветхозаветных царей Иуды, гневом Божиим поставленных на престол Иерусалимский. Бывало, самые ужасные преступления изглаживались странствованием к Св. местам или крестовым походом, а Фридрих не мог испросить себе прошения даже за освобождение Св. мест, и гром проклятия продолжал раздаваться над избавителем Иерусалима. «Двор Римский, – восклицал огорченный кесарь, – не хочет, чтобы струи Иордана свободно текли опять для всего мира!»

Не более двух дней мог оставаться император в Иерусалиме, и то в доме кадия Наблузского, эмира Шемаддина, которому приказано было от султана строго наблюдать, чтобы не случилось чего либо неприятного с императором; но в первый день кадий позабыл запретить муэзимам обычный призыв их с вершины минаретов, и один из них, чтобы отмстить государю христианскому за временное обладание Иерусалимом, нарочно возгласил, с соседнего минарета, стихи Корана, оскорбительные для христианского слуха. Кадий, испуганный такою дерзостью, строго запретил муэзиму возглашать в следующую ночь; когда же на другой день Фридрих, разумевший язык арабский, спросил почему более не слыхать молитвенных кликов? И кадий робко извинялся пред ним, – Император сказал: «Напрасно магометане оставляют для меня что-либо относящееся до их веры и закона, ибо в христианских областях никто бы не изменил для иноверца богослужебных обрядов»; – так говорит о том летопись арабская.

Патриарх Досифей в истории своей пишет, что император Фридрих поставил в Св. град незаконного иерарха латинского, вместо православного греческого, которым был тогда Леонтий; но из слов его не видно, чтобы сей последний вынужден был удалиться, ибо Фридрих оказывал терпимость всем исповеданиям²³. Император, возвратясь в Птолемаиду, нашел в ней всех своих подданных, раздраженных против него за нечестивый союз с неверными. Патриарх наложил запрещение на город во все время пребывания в нем Фридриха; богослужение остановилось, сняты были убранства с алтарей, иконы завешаны, сокрыты мощи, не слышалось ни звука колоколов, ни духовных гимнов; священники тайно совершали литургию в заключенных храмах, мертвых хоронили без всякого отпевания! – Так приняли в Птолемаиде освободителя и законного государя Иерусалима. Это происходило во дни Страстной недели, и тем ужаснее были запрещение и клятвы церковные. Император должен был договариваться с своими христианскими подданными, как с неверными, и не видя успеха, раздражил их жестокими мерами. Он велел затворить врата городские и не допускать жизненных припасов, расставил повсюду своих воинов, чтобы наносить оскорбления Храмовникам и богомольцам, и даже иноки ордена Францисканского, проповедавшие против него, подверглись торговой казни. Взаимная ненависть государя и его подданных возросли до такой степени, что он должен был наконец оставить Птолемаиду, особенно когда получил известие о вторжении войск папских в его пределы, под начальством бывшего короля Иерусалимского. Фридрих поспешил оставить Птолемаиду, и день его отплытия торжествовали как день избавления от лютого врага. Он обвинял в измене Храмовников; они же обвиняли его в намерении выдать султану все города христианские; но правильнее можно бы было обвинить его за то, что ничем не упрочил приобретения Иерусалима; ибо дал возможность султану Египта овладеть и Дамаском, и не обновил даже разрушенных стен Св. града. Возвратясь в Италию, император рассеял войска папы Григория и короля Иоанна; но подвергся еще жесточайшей анафеме, которая сделала ему чуждыми всех его близких, ибо распространялась на каждого, кто только будет с ним в сношении; таким образом, победитель должен был испрашивать себе мира у побежденного, и в свою чреду уступил надменный Григорий.

Между тем, в течение десятилетнего перемирия между императором и султаном, беззащитные христиане Палестины подвергались всякого рода бедствиям. Жители Св. града, не огражденного стенами, беспрестанно опасались нападений сарацинских, и не раз вопли диких арабов заставляли их искать спасения в башне Давидовой, которая одна уцелела посреди развалин. Латинский патриарх Иерусалима, с баронами и магистрами трех орденов, продолжали обитать в Птолемаиде; лишенные короля, за отсутствием Иоанна Бриенского и самого Фридриха, напрасно взывали к Западу, остывшему к их скорбям, после стольких неудачных покушений. Папа Григорий, желая опять возбудить дух крестовых битв, угашаемый его личною враждой с императором, пригласил его на собор, с тремя латинскими патриархами, Царьграда, Антиохии и Иерусалима, и поручил проповедовать новый поход монахам доминиканским и францисканским; он написал сам окружные послания, не только к владетелям христианским, но даже к султану Дамасскому и халифу Багдада, убеждая их принять христианство и угрожая небесною казнью в случае необращения. Несколько князей Франции подвиглись на зов первосвященника Римского, в числе их Теобальд, король Наварский, и два герцога, Бургундский и Британский, ибо из Франции истекали всегда лучшие воители крестовых битв, по её рыцарскому духу. Уже они готовились отплыть в Палестину, когда зов малолетнего императора Балдуина едва не отвлек их силы к бедствующему, под властью латинскою, Царьграду; его не могли довольно охранить от нападения греков и булгаров победы престарелого короля Иерусалимского Иоанна, тестя Балдуинова. Другой голос, самого папы Григория, возбудившего поход сей, внезапно раздался против него, к общему соблазну христиан; ибо новая вражда вспыхнула между ним и императором, и он хотел обратить в свою защиту крестовые дружины. С негодованием отвергли все такое нечестивое предложение и поспешили в Сирию, где их ожидало горькое поражение.

Крестоносцы нашли Восток в таком же смятении, как и оставленный ими Запад²⁴. По окончании перемирия владетель Карака занял опять Иерусалим и обрушил башню Давидову, с остатками твердынь христианских, посреди общего уныния жителей, которые подверглись еще большим оскорблениям. В то же время скончался сильный союзник Фридриха, султан Египта Малек Хамиль, и междоусобие вспыхнуло между князьями Дамаска, Алепа и иных городов; они оспаривали друг у друга державу умершего султана; но крестоносцы не сумели воспользоваться их взаимною враждой, и подражали ей своими раздорами, ибо не было между ними настоящей главы. Герцог Британский, один с своими рыцарями, сделал удачный набег на область Дамасскую, и возбудил соревнование герцога Бургундского и других баронов, которые покусились на добычу в окрестностях богатой стадами Газы. Король Наварский, по имени только начальник похода, не мог удержать их безрассудного пыла и сам принужден был последовать за ними до Аскалона, чтобы подать руку помощи в случае поражения. Но на рубеже пустыни, напали сарацины на беспечные толпы крестоносцев, из коих часть хотела сражаться, другая же отступать. Герцог Бургундский, с графом Яффы, удалились к Аскалону и просили помощи короля Наварского; но уже было поздно, ибо он нашел поле битвы, усеянное трупами своих неосторожных сподвижников; граф Барский погиб в сече, Алмерик, граф Монфератский, с другими баронами достался в руки сарацин. Грустно возвратились остальные вожди в стены Птолемаиды, где возникли между ними жестокие распри. Храмовники и некоторые из владетельных баронов Палестины заключили договор с эмиром Дамаска, чтобы уступлен был им Иерусалим; напротив того рыцари Странноприимные, король Наварский и оба герцога вступили в союз с султаном Египта, обещая защищать его против магометанских властителей Сирии; – посреди столь позорной распри, крестоносцы французские внезапно оставили Св. землю.

Другие пришельцы Запада заменили их в Сирии; доблестный брат короля Англии, Рихард, Герцог Корнувалийский, с цветом рыцарства своей земли. Одно имя его, напоминавшее Львиное сердце его дяди, уже оживило упадший дух христиан палестинских. Духовенство и парод Птолемаиды встретили его с крестами, при пении ликов: «Благословен грядый во имя Господне!» Но после нескольких успехов над неприятелем, Рихард был оставлен в одно время и Храмовниками, и Странноприимными, которые не хотели нарушить взаимных договоров своих с султанами Дамаска и Египта; герцог, не видя себе никакой помощи от природных жителей Сирии, принужден был отказаться от дальнейших битв и возобновил мирный договор с Египтом. Он только мог вытребовать освобождение пленников христианских и дозволение погрести падших в битве под стенами Газы. Посетив поклонником Св. град, вторично освобожденный им по мирному договору, благочестивый герцог возвратился в свои пределы, чрез Италию, где с чрезвычайным великолепием принял его зять, император Фридрих, настоящий король Иерусалима. Рихард не мог, однако, примирить его с неумолимым папою Григорием; вражда сия, между Церковью и империей, продолжалась и при Иннокентии IV, его преемнике, оставляя Иерусалим бедственной его участи.

Пользуясь восстановлением мира с сарацинами и внутренними их раздорами, христиане иерусалимские начинали уже возвращаться в свои жилища и обновлять опустевшие храмы, когда внезапно их настигло новое, жесточайшее бедствие. С Востока нахлынула буря, разразившаяся над Св. градом. Еще в исходе XII века, образовалась на отдаленном краю Азии, в пустынях Монголии, исполинская держава Чингис-хана, из множества соединенных орд, и несметные полчища сего нового повелителя вселенной быстро покорили обширную империю Китайскую, всю независимую дотоле Татарию и сильное государство Магомет-шаха Хорасанского, у пределов Индии. По смерти Чингис-Хана, сын его Октай-хан наследовал его исполинское царство, и разделив войска на четыре части, послал их, под предводительством братьев своих, покорить себе вселенную; страшным потоком разлились они по ужаснувшейся земле. Тогда пострадало и наше отечество от кровопролитных полчищ Батыя, и дрогнула вся Европа, в ожидании варваров, уже перешедших за пределы гор Карпатских; но все сие тяжкое иго обрушилось на одну Русь, которая послужила оплотом всему Западу.

Последнее из четырех ополчений монгольских обратилось к югу, на потомка сельджукидов, Гелаль-эдина, который восстановил на время сокрушенную державу отца своего Магомет-шаха, и тем навлек на себя орды монгольские²⁵. Он пал в битве, и с ним погибло его царство, опустошенное огнем и мечем завоевателей; целое племя ховарезмиев, преследуемое варварами, под предводительством вождя своего Барбакана, устремилось в пределы Малой Азии и Сирии, опустошая все, что встречалось на пути, с жестокостью, не уступавшею монгольской. Ужас соединил разрозненных князей Сирии, племени Саладинова, не только между собою, но даже с христианами Палестины, против общего врага. Эмиры сарацинские Дамаска, Алепа и иных городов уступали христианам не только Иерусалим и всю Галилею, но даже обещали сделать их участниками в завоевании Египта; ибо султан Каира, чтобы одолеть врагов своих в Сирии, призвал к себе на помощь страшное племя ховарезмиев, и двадцать тысяч сих диких всадников исторглись, по первому зову его, из глубины Месопотамии, за Евфрат и Иордан.

Опустошение Галилеи предварило христиан Св. града о приближении страшного врага; все народонаселение бежало, под прикрытием рыцарей Храма и Странноприимных, оставив в Иерусалиме одних болящих и тех, которые не решились бросить близких своих и дома. Варвары проникли без всякого сопротивления в город и умертвили всех до последнего человека. Но убийство сие не удовлетворило их кровавой жажде; они умыслили жестокую хитрость, чтобы привлечь еще более жертв. Большая часть варваров удалилась на малое расстояние от разоренного города; некоторые из них, оставшись в нем, подняли опять на башнях хоругви креста и стали звонить в колокола, чтобы обмануть окрестных жителей. Толпа христиан, спасшихся от кровопролития, медленно подвигалась по дороге к Яффе, в надежде, что смилуется над ними Господь и возвратит их в дома отеческие. Внезапно услышали они приветный звук благовеста, и некоторые с вершины гор увидели даже крестные хоругви; радостная надежда, которой все желали верить, о удалении варваров, пробудилась в сердце многих, и семь тысяч из числа бежавших возвратились опять в Иерусалим. Но едва взошли они в опустевший город, как опять варвары с воплем на них устремились, и беззащитные христиане еще однажды искали спасения в бегстве под мраком ночи; почти все погибли или были взяты в плен, в соседних ущельях, где их ожидала засада. Дикие завоеватели не пощадили ни возраста, ни пола, ни святыни храмов; бесчеловечно избили они, у подножия самых алтарей, толпу робких инокинь, укрывшуюся в храм Воскресения. Мало было живых для удовлетворения их алчности; они раскрыли гробы святителей и царей, чтобы воспользоваться корыстью мертвых, коснулись даже и священных украшений гроба Господня и нетленных мощей, хранившихся в святилище; бедствующий Иерусалим увидел еще однажды, в разоренных стенах своих, все ужасы и святотатства, каких был свидетелем при прежних своих приступах.

Между тем патриарх, с обоими магистрами и баронами, совещались в Птолемаиде о средствах защиты против ховарезмиев; по зову пастыря вооружились жители Тира, Сидона и прочих городов помория. Войска сарацинские, под начальством эмира Эмесского, Малек-Манзора, соединились с христианами у стен Птолемаиды, к взаимному изумлению обоих народов. С почестью принят был Малек в стенах города, как будущий освободитель Палестины и лучший из баронов язычества, по выражению современной летописи. Взаимное согласие христиан и магометан обещало победу над врагами; союзное войско выступило к Аскалону, ибо и орды ховарезмиев подвинулись к Газе, ожидая вспомоществования от султана Египетского. Франки горели нетерпением отмстить за умерщвление братьев своих в Иерусалиме; но вождь сарацинский полагал более благоразумным ожидать, чтобы голод и неустройство рассеяли дикую орду. По странному стечению обстоятельств, патриарх Иерусалимский решил идти против врагов, и ему повиновались сарацины.

На три части разделились союзные войска; левым крылом, где находились рыцари Странноприимные, начальствовал племянник короля Иоанна, Валтер, граф Яффы; правым – эмир сарацинский; патриарх, с Честным Древом Креста в руках, окруженный Великим магистром Храмовников и баронами Палестины, занимал средину и был виною поражения, по личной вражде своей с графом Яффы: – пламенный юноша, видя с какою медленностью строились толпы варваров, хотел устремиться в их нестройную толпу и просил патриарха разрешить его от клятвы, на него возложенной за присвоение святительского замка; дважды отказал ему в том неумолимый патриарх, а между тем полчища врагов успели построиться и с диким воплем двинулись вперед. Тогда епископ Вифлеема, сам вооруженный на битву, сказал графу: «Я разрешаю тебя от неправильной клятвы патриарха и беру на себя грехи твои; устремимся на врагов». Закипела общая кровопролитная сеча, от утра и до вечера, и еще весь следующий день длилась с тою же яростью; но эмир сарацинский первый оставил поле битвы и выдал христиан, которые уже не в силах были противостоять множеству врагов. Тридцать тысяч воинов христианских и магометанских пали в битве или уведены были в плен. Патриарх с некоторыми из епископов и князем Тира успели бежать в Птолемаиду; но из рыцарей спаслись только не более тридцати трех Храмовников и двадцати шести Странноприимных: – столь ужасна была сия кровопролитная битва. Радостью восшумел весь Египет при вести о победе ховарезмиев; пленники вступили в Каир при кликах народных, им в позор выставлены были головы их братьев, падших за несколько лет в битве около Газы. Поражение союзных войск христианских и сарацинских расторгло навсегда краткий союз их; оба народа приписывали оному все свои бедствия. Хоругви креста и лжепророка не могли развеваться вместе на поле сражения, и сам эмир сарацинский, готовясь к битве, уже чувствовал некий ужас, как наказание за приязнь с франками.

Победа ховарезмиев предала в их руки всю беззащитную Палестину; с помощью их египтяне овладели опять Иерусалимом, Тивериадою и всеми городами, которые уступал христианам эмир Дамасский. Варвары, опустошив берега Иордана и окрестности Птолемаиды, осадили Яффу и повесили на кресте пред её вратами пленника своего, мужественного графа Валтера, в той надежде, что он убедит своих вассалов сдать город. Но доблестный витязь воскликнул с креста гражданам Яффы: «Долг ваш защитить город христианский, а мой – умереть за Христа» и погиб в жестоких мучениях. Провидение избавило Палестину от диких пришельцев, теми же средствами, какими они в нее проникли. Султан Египетский послал их завоевать Дамаск, и город сдался без сопротивления; но вожди сего племени, превознесенные своими победами, начали надменно требовать от султана земель в Палестине для своего поселения, и, устрашенный таким соседством, он стал медлить в исполнении своих обещаний. Тогда раздраженные предложили свои услуги тому эмиру, у коего недавно похитили область, и осадили египтян в Дамаске; отчаяние поддержало дух осажденных. Султан успел прислать новое войско из Египта и, с помощью эмиров сирийских, совершенно сокрушил, в двух жестоких битвах, все племя ховарезмиев. Оно исчезло столь же быстро, как и явилось в пределах Сирии, и даже самое имя его не упоминалось более в летописях Востока.

Бедственно было состояние христиан Палестинских и после истребления варваров; им угрожали соединенные силы эмиров Сирии и султан Египетский, владевший Иерусалимом; поморские города их оставались совершенно без защиты; ибо уже ослабевшие ордены Храмовников и Странноприимных не в силах были охранять их, после двух несчастных поражений близь Яффы, и даже не могли выкупить своих пленников из темниц Каира; а между тем новая дикая орда команов, пришедшая из глубины татарских степей, опустошала пределы Антиохийские по берегам Оронта. Короли Армении и Кипра оба страдали от внутренних неустройств своих областей.

По свидетельству патриарха Досифея, король Киликийских армян испросил у дружественного ему эмира Дамасского обновить Св. места Иерусалимские после их разорения; но благодетельная помощь сия едва не навлекла мщения султана Египетского на всех христиан Св. града²⁶. Одна только надежда оставалась бедствующим жителям Сирии: искать помощи на Западе; но и там кипела нечестивая вражда между императором Фридрихом и папою Иннокентием IV. Папа, будучи принужден бежать из Италии, созвал против него многочисленный собор в Лионе и предал его торжественно проклятию, не смотря на ходатайства других государей. Однако патриарх Иерусалимский и бароны Палестины решились отправить на сей собор епископа Бейрутского, чтобы еще однажды, и в последний раз, подвигнуть сердца западных братьев рассказом бедствий Св. земли.

Людовик IX, король Франции

Одна только Франция откликнулась на жалобный зов палестинских братьев; ей принадлежала житейская слава первого крестового похода, ей и последнего; Италия и Германия слишком заняты были враждой императора и папы; Англия внутренними беспокойствами. Благочестивейший из королей Франции, Людовик IX, признанный святым Западною Церковью, почти на смертном одре принял крест и, восстав от болезни, подтвердил обет свой, несмотря на моления матери своей и духовенства. Вокруг него собрались все первостепенные бароны королевства; супруга его Маргарита и два брата пожелали ему сопутствовать, а мудрая мать оставалась правительницею Франции. Еще в первый раз, со дня крестовых битв, тихо и без насилий совершались приготовления к походу, ибо благочестие короля подавало всем назидательный пример; но напрасно, при свидании с папою в Лионе, Людовик старался примирить его с императором. Иннокентий не верил Фридриху, велел князьям германским избрать себе другого императора и нарек Генриха, короля Кипрского, внука Лузиньянова, королем Иерусалимским, вместо Фридриха; соблазнительная вражда сия продолжалась, к стыду и бедствию христианского мира, не только до конца их жизни, но даже перешла и к их преемникам.

Благополучно совершилось плавание короля от берегов Франции до Кипра. Там, с чрезвычайною почестью принял его новый король Иерусалимский; но несчастный совет, данный им Людовику, провести зиму на его острове и обратить оружие на Египет, чтобы в нем сокрушить всю силу магометан, оказался гибельным для крестоносцев, которые утратили свои нравственные силы посреди наслаждений Кипра. Пользуясь кратким отдыхом, благочестивый Людовик старался примирить враждующих между собою в Палестине; Храмовников с Странноприимными, генуезцев с пизанами и короля армянского с князем Антиохийским; все избирали его своим посредником, по славе о его царственных и христианских добродетелях. Имя его сделалось громко по всему Востоку; отовсюду стекались к нему христиане Сирии, как к единственному своему защитнику; самые орды татарские, кочевавшие в Малой Азии, отправили к нему посланников с лестными надеждами, будто желают принять христианство. Ужаснулся султан Египетский Негмеддин, сын Малек-Хамиля, покоривший всю Сирию своему владычеству. Он собрал полки свои на помории близ Дамиеты, чтобы отразить страшного врага, и сам болезненный, почти накануне смерти предводительствовал войсками. Рыцари Странноприимные предложили королю мирным договором с Негмеддином оградить благосостояние Палестины; но все войско крестоносцев с негодованием отвергло такое предложение.

С наступлением весны крестоносцы приплыли в устье Нила, к стенам укрепленной Дамиеты, которая уже была однажды в руках христианских. В виду неприятельского флота и войска доблестный король Франции, один из первых бросился реку и вышел на берег; воины, одушевленные его примером, пешие и на конях, устремились по волнам Нила, на смятенных столь отчаянною храбростью неприятелей; вскоре шатры христиан стали на месте сарацинских. Тот же ужас овладел и защитниками города; они предали его пламени, умертвив прежде почти всех христиан, и бежали к своему султану, который, в порыве негодования, казнил виновников позорного бегства. С молебным пением вступили крестоносцы в опустевшую Дамиету, не доверяя сами столь легкой победе, и уже Египет отчаивался о своем спасении; но Негмеддин не терял духа; он еще грозил Людовику из укрепленной Мансуры, где некогда побеждены были крестоносцы, по неопытности легата папского. Опасаясь той же участи от возраставшего полноводия Нила, король медленно подвигался вперед и, оставив Дамиетту, расположился станом на берегах Нила; праздность возродила беспорядки в войске, некоторые из вождей не хотели повиноваться кроткому королю, следуя примеру собственного его брата.

Однако все еще благоприятствовало христианам. Третий брат короля, Алфонс, граф Пиктавинский, приплыл из Франции с новыми дружинами и казною; воды Нила упали и открыли свободный путь к Каиру; и сам могущественный противник франков султан Негмеддин скончался после долгой болезни. В сию роковую для Египтян минуту, женщина спасла их царство. Умная и прекрасная супруга Негмеддина несколько дней таила его кончину от войска; призвала на совет эмиров, которые, по её внушению, нарекли султаном сына умершего властителя, Туран-шаха, бывшего в Дамаске, а между тем начальство над войсками поручено было опытному эмиру Факреддину. Когда крестоносцы, в числе шестидесяти тысяч, надежные на свои силы, приблизились к городу Мансуре, выстроенному на разделении главных рукавов Нила, уже сарацины готовы были принять их; канал реки более нежели на месяц остановил все усилия франков; греческий огонь истреблял их орудия, несмотря на отчаянную храбрость рыцарей. После столь драгоценной потери времени, бедуин открыл удобный брод через канал, но и тогда безрассудное мужество графа Роберта, брата королевского, погубило войско; испросив себе начальство над передовым отрядом, устремился он, с малою горстью храбрых, к Мансуре, убил вождя сарацинского и сам нашел себе славную смерть в стенах города, потому что прочие рыцари последовали его неблагоразумному примеру; они оставили короля, в опасный час переправы, и рассыпались по всему полю битвы, где в малых стычках с неприятелем почти все погибли. Эмир мамелюков, т. е. невольников, составлявших лучшую стражу султана Негмеддина, Бибарс, восстановил дух сарацин после первого нападения графа Роберта; он двинулся с главными силами навстречу королю, который еще не успел построить своих полков и сам едва не достался в плен неприятелю. Ночь прекратила битву, и если христиане осталась обладателями её страшного поля, усеянного их трупами, то самое множество сих трупов свидетельствовало, на чьей стороне осталась настоящая победа. Уже они не думали осаждать Мансуры, но сами принуждены были выдержать в стане своем жестокое нападение сарацин, которое совершенно ослабило их силы; заразительная болезнь распространилась между ними от непогребенных трупов, плававших по Нилу, и голод возник в стане, от прерванного сообщения с Дамиетою; это довершило бедствия крестоносцев и заставило их помышлять о мире с новым султаном, уже прибывшим в Каир. Таким образом, дважды на тех же берегах Нила, под стенами той же Мансуры, повторилось бедственное поражение христиан.

Людовик предлагал султану уступить ему Дамиету, взамен Иерусалима и прочих городов палестинских, и Туран-шах соглашался, ибо одинаково опасался мужества крестоносцев и измены собственных своих эмиров; но когда дело дошло до заложников, он не удовольствовался двумя братьями короля, требуя самого Людовика; чувство собственного достоинства не позволило баронам Франции выдать своего государя неверным, хотя сам благочестивый Людовик умолял их пожертвовать им для общего спасения. Началось бедственное отступление, довершившее гибель всего войска. Слабые и болящие должны были спуститься на судах вниз по Нилу к Дамиете; рыцари напрасно уговаривали короля сесть на корабль; он хотел лучше умереть с своими дружинами, и не иначе как в последних отступавших рядах, хотя уже изможденный болезнью, не в силах был не только носить оружие, но даже держаться на коне. Не было бы ему спасения и на судах, ибо все они достались в руки неприятеля; много христиан погибло в страшную ночь сию, еще более в наступивший день, когда с рассветом увидели все их бессилие преследовавшие сарацины.

Однако рыцари не переставали биться отступая, доколе сам король, в совершенном изнеможении, не был взят в плен, в одном из прибрежных селений. Тогда прекратилась всякая битва, продолжалось одно убийство; более двадцати тысяч витязей заплатили жизнью за железные оковы, которые возложили на руки их государя, без всякого уважения к его высокому сану и еще более высокой добродетели; Людовик, как истинный христианин, все переносил без ропота. В Мансуре, в убогом рубище, содержался пленный король, отвергнув пышные одежды и угощения врагов; братья его и бароны томились так же в другой темнице, и толпа воинов, которая по бедности своей не обещала выкупа врагам, собрана была, как бессловесное стадо, в одну ограду, отколе ежедневно выводили их по несколько сот, для принятия мученической смерти; всем им предлагали отречься от Христа, и никто не изменил своему Богу.

Пользуясь победою, султан предложил королю Франции, ценою его свободы, уступить ему Дамиету и все города Палестины; но Людовик ответствовал, что не имеет никакого права распоряжаться достоянием чуждым. Туран-шах потребовал опять Дамиеты и миллиона золотых византийских: согласился король с тем, чтобы завоеванный им город послужил ему выкупом, а деньги за его баронов; ибо находил неприличным, чтобы царственная глава откупалась ценою золота. На берегах Нила назначено было свидание между обоими властителями, в великолепном дворце, нарочно для сего устроенном; но по дивным судьбам Провидения торжества сии обратились в погребальные, для самого победителя, по ненависти к нему его эмиров. Вождь мамелюков, Бибарс, сделал заговор против Туран-шаха и принудил его бежать, сперва в одну из башен своего дворца, а потом на суда франков; посреди Нила умерщвлен был юный султан. При общем смятении опять провозгласили вдову Негмеддинову властительницею Египта, к соблазну магометан, коих укорял посланный халифа Багдадского за то, что покорились женщине.

Благочестивый Людовик и все его рыцари едва не лишились жизни в часы народного смятения. Дважды вторгались в шатер его мятежные мамелюки и дерзали обнажать меч на доблестного короля, дважды он невольно смирял их своим христианским спокойствием, ибо все готов был перенести за Христа. – Благоразумие эмиров и корыстолюбие простых воинов спасли его от неминуемой смерти; они боялись утратить выкуп; но, почти в самую минуту освобождения, едва опять не подвергся король мученической кончине, когда, по чувству царского достоинства, не хотел произнести клятвы в подтверждение договора, довольствуясь одним своим словом; напрасно умоляли его бароны и сам престарелый патриарх Иерусалимский, коему угрожали истязаниями пред его глазами; Людовик остался непреклонным, и твердостью своею не только одолел врагов, но и внушил им глубокое к себе уважение. Они довели его с честью на суда, ожидавшие остатки дружин христианских, при устье Нила. Там нашел царственный труженик утешение в объятиях верной супруги, которая сама уже готова была принять смерть от руки одного из своих приближенных, чтобы только не впасть в руки неверных. Полцены выкупа и Дамиета сданы были сарацинам; горестно отплыл Людовик в Птолемаиду; там, несмотря на претерпленные им неудачи, духовенство и народ встретили с крестами пришедшего к ним во имя Господне.

Не более трехсот рыцарей оставалось королю Франции от всей его великолепной дружины, с которою ступил он на бедственную землю Египта; меч сарацинский истребил и большую часть трех орденов Палестинских; со всем тем Людовик колебался оставить Св. землю и двенадцать тысяч пленников, томившихся в темницах Каира, хотя правительница мать и народ умоляли его возвратиться в отечество. Трижды созывал он на совещание братьев своих, баронов и Великих магистров; большинство голосов было в пользу возвращения; но голос собственного сердца благочестивого короля громко взывал ему о защите Св. мест и своих узников, которые бы неминуемо погибли при его удалении. Он решился остаться, отпустив братьев и всех, кто только желал отплыть на родину, и умолял мать, чины своего королевства и государей Запада о скорой ему помощи; но ее не было откуда ожидать. Император Фридрих и король Кастильский, вооружившиеся при первой вести о поражении крестоносцев, скончались скоропостижно; король Англии Генрих III думал только, как бы воспользоваться неудачами своего соперника, а Франция, им угрожаемая, не в силах была выставить другого ополчения; папа Иннокентий продолжал возмущать Европу распрею своею с наследниками Фридриха. Итак, все бремя священной войны пало на одного благочестивого Людовика, который мог только держаться на берегах Сирии, по междоусобиям сарацинским, и славою громкого имени короля Франции прикрывать беззащитных христиан Палестины. Прежде всего старался он укрепить разоренные города помория, обновил стены Птолемаиды и воздвиг в ней великолепную церковь, укрепил вновь Каифу, Яффу, Кесарию, Тир и Сидон, обрушенный во время его похода в Египет и опять разоренный ордою туркоманов, почти пред его глазами. Людовик преследовал их до Панеады, к истокам Иордана, и одержал над ними бесполезную победу. С султаном Дамаска не мог он вступить в бой, по своему бессилию; не мог и заключить с ним дружественного союза, хотя несколько раз склонял его к тому султан сей, враждовавший с мамелюками Египта; король свято хранил собственный договор с ними и боялся, нарушением оного, погубить своих пленных в Каире. – Напрасно владетель Дамасский предлагал уступить ему Иерусалим и приглашал посетить Св. места, по крайней мере поклонником; благочестивый Людовик, пришедший с запада завоевать их, удержал пламенное желание своего сердца, чтобы не подать малодушного примера прочим государям, которые, подобно ему, стали бы только посещать Св. места, вместо того, чтобы освободить их. Он отринул то, чего жаждала душа его, для пользы Св. гроба, и только с оружием в руках, посетил соседний Назарет и дивный Фавор, с вершины коего обозревал, как некогда Моисей, землю обетованную, ему недоступную.

Пленники его, мало-помалу, возвращались из Египта; наконец мамелюки, раздираемые внутренними распрями и опасаясь оружия франков, принуждены были выдать ему всех тех, которые еще остались живыми после стольких томлений, и даже самые кости прежних страдальцев, замученных ими в Каире. Но когда развязались руки Людовика освобождением его подданных, внезапный переворот, в делах Сирии и Египта, обрушил опять все его надежды. Эмиры мамелюков, наскучив безначалием, свергли с престола вдову Негмеддинову и провозгласили султаном младенца, из прежнего рода Аюбитов, под управлением одного из своих эмиров; в тоже время, заключив мир с султаном Дамаска и Алепа, они обратили общие силы на франков. Едва могла спастись Птолемаида, внезапно осажденная двадцатитысячным войском сарацин, и новые опасности угрожали христианам Сирии: но уже королю Франции невозможно было долее медлить посреди них. Правительница мать скончалась, и заботы собственного королевства призывали его обратно во Францию. Сами бароны Сирии, исполненные благодарности к Людовику, просили его не отлагать далее своего путешествия, ибо видели, что он, в течение пяти лет, истощил все возможные средства для их защиты, и ожидали более от него помощи после его возвращения²⁸. Он отплыл наконец из Птолемаиды, сопровождаемый благословениями всех христиан и уважением самых сарацин, которые еще не видали такого совершенства добродетелей между властителями франков.

После удаления благочестивого короля Франции, нарушился и тот внутренний мир, который старался он восстановить, между разнородными христианами Сирии, не имевшими над собою главы: короли Иерусалимские, в Кипре и в империи, носили только один тщетный титул, не заботясь о мнимом своем царстве, а патриарх не был облечен достаточною властью, чтобы укротить враждующих. Жестокая распря вспыхнула в Птолемаиде, за обладание церковью Св. Саввы, между генуэзцами и венецианами, которые давно уже питали друг к другу взаимную ненависть, по соревнованию в делах торговых, и сия распря отозвалась двадцатилетнею войною обеих республик в Европе. Еще более постыдная ненависть разделяла два духовно воинственные ордена, Храмовников и Странноприимных, за обладание некоторыми замками в Сирии вместо того, чтобы общими силами отражать неверных: лучший цвет дворянства Европы принимал участие в сей вражде, как принадлежавший к какому-либо из обоих могущественных орденов. На Западе уже не спрашивали о победах над сарацинами, но о том только, кто из рыцарей одержал верх? И там однажды услышали о их кровопролитной сече, из которой вышел живым только один Храмовник. Но Европа, занятая собственными раздорами, равнодушна была к сим ужасам; они горько отзывались только благочестивому сердцу Людовика, который не мог, однако, подать руку помощи, при бессилии собственной державы, истощенной крестовым походом.

Падение Птолемаиды и крестоносцев в Палестине

Между тем усиливались на Востоке враги ослабевших христиан. Мамелюки Каира умертвили знаменитую вдову Негмеддинову за то, что она сама убила нового своего супруга, избранного ими в правители Египту, и возвели на престол одного из среды своей, эмира Кутуза. Вместе с князьями Сирии направили они сперва общие силы на страшные ополчения монголов, наводнившие Восток. Христиане палестинские безрассудно приняли сих варваров за своих покровителей против магометан, потому что монголы не касались сперва их владений, хотя на Западе папы про поведывали против них крестовый поход. Дикие орды завоевателей, под предводительством сына Чингис-Ханова, Улагу, устремились²⁹ по течению Тигра к Багдаду и разорением духовной столицы исламизма положили конец халифату, который давно уже истлевал, посреди роскоши и праздности преемников лжепророка. Последний державный халиф Мостасем, из славного племени Аббасидов, погиб в развалинах своей столицы, и уже не восставала более держава халифов.

Хан татарский, коварно обещая покровительство христианам, привлек под свои знамена дружины короля Армянского и, перейдя Ефрат, разорил Алеп и Дамаск. На свое горе радовались христиане и даже над Св. гробом Искупителя в Иерусалиме воссылали молитвы о успехе оружия монгольского. Но распря, возникшая между наместником ханским и рыцарями Тевтонического ордена, в коей погиб племянник вождя татарского, обратила оружие его на христиан. Раздраженный Кетбога разорил окрестности Сидона и угрожал Птолемаиде. Тогда опомнились христиане, но поздно; они поспешили заключить мирный договор с сильным султаном Каира; Кутуз подступил к стенам Птолемаиды и разбил монголов в кровопролитной битве близ озера Тивериадского, где, казалось, суждено было решаться всегда судьбам Палестины. Бежали дикие орды монголов, и вся ненависть сарацин обратилась на христиан, ибо закоснелые враги их помнили, как радовались они нашествию варваров. По всей Сирии раздавался один только общий вопль: смерть христианам! В Дамаске разрушены были все их церкви. – Сам властитель Египта пал жертвою своей благосклонности к христианам, потому что не хотел нарушить заключенного с ними договора. Свирепый Бибарс, умертвивший последнего султана из рода Саладинова, поразил опять своею рукою и первого султана мамелюков и воцарился сам на его место. В нем восстал жесточайший враг христиан палестинских, которого сарацины прозвали столпом своей веры и отцом победы, всегда ему послушной³⁰. Напрасно папы Александр, Урбан и Климент IV воздвигали опять Запад; все безмолвствовало в ответ на их бессильный зов, и посреди сего мертвого молчания Европа равнодушно услышала о падении латинской империи, основанной ею в Царьграде; император Балдуин VI, изгнанный Михаилом Палеологом из столицы греческой, явился странником во всех царственных дворах Европы.

Первым подвигом свирепого Бибарса было опустошение пределов Антиохийских; Христиане Птолемаиды послали ему напомнить о мирном договоре с его предместником; вместо ответа он сжег великолепную церковь Назаретскую и разорил окрестности Фавора. Погрозив издали крепкой Птолемаиде, он взял приступом Кесарию и Арсур и разрушил до основания, руками их собственных жителей. На другой год Бибарс предпринял новый опустошительный поход в Палестину, отринув всякое ходатайство государей Западных, и отвечал графу Яффы, сроднику бывшего короля Иерусалимского Иоанна: «что скоро наступит время отмстить за все обиды христиан, ибо за каждую хижину заплатят они замком, и тысячью воинов за одного поселянина». Совершив поклонение в Иерусалиме, в мечети Омаровой, султан помолился о успехе своего оружия и осадил крепкий замок Сафад, на озере Тивериадском, принадлежавший Храмовникам. Долго все его усилия оставались тщетными, по чрезвычайной крепости места и храбрости защитников; уже он готовился отступить, когда распря, возникшая между осажденными, открыла ему врата города. Одни хотели сдаться, другие умереть с оружием в руках, и сею бедственною распрею воспользовался Бибарс, чтобы, вопреки своему дарственному слову, предать всех жителей смерти или неволе.

Довольный взятием Сафада, султан возвратился в Египет; но год спустя опять явился опустошителем, в пределах Армении, за связь короля её с полчищами монголов, приблизился опять к стенам Птолемаиды, и как ангел смерти, с мечем в руках, на боевом коне своем, гордо разъезжал пред её вратами; однако опять миновал ее, чтобы на обратном пути в Египет, овладеть Яффою, которую с таким трудом укрепил благочестивый Людовик. Христиане сирийские еще не успели опомниться от сего бедственного похода, как их жестокий враг уже явился в области Антиохийской, под стенами самой столицы сего княжества, в отсутствие её государя, все предавая огню и мечу. Смятенные жители сдались ему без боя; сам Бибарс хвалился своею жестокостью, в письме к их властителю Боемунду, спасшемуся в Триполи. «Смерть пришла всеми путями в твою столицу! Если бы ты видел твоих рыцарей, попираемых их конями, и жителей, продаваемых в неволю с женами и детьми, и гробы Патриархов разверзаемые, сокрушаемые кафедры и престолы, и раздираемые хартии Евангелия, клириков умерщвляемых, церкви и палаты в пламени, – ты бы воскликнул: лучше бы я сам погиб вместе с ними!»

Простирая алчные взоры и на Триполи, Бибарс отправил послов к Боемунду и сам вмешался в число их, чтобы осмотреть укрепления города. Он послал вестников войны с угрозами и к королю Кипра, носившему титул Иерусалимского, и распространил ужас на всю Палестину; одно только поморие, от Триполи до Птолемаиды, оставалось в руках христиан. Архиепископ Тира, с двумя Великими магистрами, отплыли просить помощи в Европе; папа Климент стал опять возбуждать к крестовому походу, посреди собственной войны своей с империей за наследство Сицилии, и опять одна только Франция отозвалась на голос Востока. Брат Людовика, герцог Ангевинский, овладел, с помощью папы, Неаполем и умертвил там юного внука императора Фридриха, Конрадина, который также носил титул короля Иерусалимского; он обещал содействовать брату и был виною всех бедствий сего похода; ибо не Св. земля была целью его предприятий. Король Франции, движимый тем же духом благочестия, вооружился опять, вопреки совета своих баронов, которые, однако, последовали за своим государем, со всем его семейством. Сын короля английского, храбрый Эдуард, присоединился с своею дружиною к воителям Франции. Коварный Карл, король Неаполитанский, убедил брата высадить войска на пустынный берег Африки, чтобы смирить властителя тунисского, страшного своими морскими разбоями для Сицилии, и Людовик поверил лестной надежде, будто бы Тунис готов обратиться к христианству. Под палящим солнцем Африки, лучший цвет его баронов и он сам, с частью своего семейства, сделались жертвою смерти. Благочестивый король умер, как жил, со всем смирением христианина, и взоры его, жаждавшие всю жизнь земного Иерусалима, обратились к небесному; но с ним вместе рушился и крестовый поход, им одним одушевляемый. Сын его, Филипп Смелый и брат Карл, заключив мир с властителем Туниса, поспешили возвратиться в свои пределы; один только Эдуард, с дружинами Англии и братом своим Эдмундом, герцогом Британским, продолжал путь в Палестину, где уже все клонилось к быстрому падению. Все крестоносцы, собранные вместе, составляли немного более тысячи воителей, и эта малая дружина должна была бороться со всеми силами мамелюков.

Наследник престола английского, чувствуя свое бессилие, ограничил ратный подвиг опустошением Назарета, в отмщение магометанам за великолепный храм Благовещения, разоренный Бибарсом. Сам Эдуард едва не лишился жизни под кинжалом ассасинов, посланных шейхом гор, и, заключив мир султаном Египта, возвратился в отечество. Он был последний из князей Европы, посетивший крестоносцем Св. землю. Еще одна слабая надежда оставалась христианам сирийским. Архидиакон, сопутствовавший Эдуарду, избран был, еще во время своего пребывания в Птолемаиде, на кафедру Римскую, под именем Григория X, и оставляя Сирию, обещал ей скорую помощь, стихами псалма: «Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя». Патриарх Иерусалимский и оба Великие магистра последовали за ним на Запад. Григорий лично сдержал свое слово, немедленно отправив в Сирию, на собственном иждивении, до пятисот воинов; но знаменитый собор Лионский, созванный им для спасения Палестины, на коем присутствовали до тысячи епископов, посланные всех государей Западных и даже хана татарского, никого не подвиг на священную брань. Император греческий Михаил Палеолог, желая польстить папе, обещал от себя вооруженную помощь; но он слишком был занят собственным колеблющимся царством. Палестина оставлена была своей судьбе, и скоро пали её последние оплоты.

Иерусалим, о искуплении коего никто не хотел заботиться, был, однако, предметом спора трех государей, искавших себе только тщетного титла. Король Кипра, Генрих, и его преемники, два Гугона, носили оный, по благословению папы Иннокентия; король Неаполитанский Карл, убийца Конрадина, полагал, что иерусалимский венец внука императора Фридриха скатился к ногам его с плахи несчастного юноши, и Мария, княгиня Антиохийская, оспаривала также венец сей, происходя, как и король Кипрский, от Изабеллы, дочери Алмерика Иерусалимского. Латинский патриарх, три Великие магистра, представители императора и двух королей Франции и Англии, и три купеческие республики Венеция, Пиза и Генуя, разделяли между собою обладание Птолемаидою, разбитой на столько же участков, сколько было в ней различных племен и властей, и потому никакой договор с магометанами не мог оставаться твердым. Частная ненависть враждующих между собою народов христианских в Европе, беспрестанно отзывалась в стенах Птолемаиды и нарушала мир внутренний и внешний; как не было мира внутри самой Акры, так не было его и между городами помория, которые еще оставались в руках христиан; каждый из них отдельно заключал договоры с султанами Египта, и мамелюки пользовались сими случаями, чтобы еще более разрознить врагов своих взаимною завистью. Иногда требовали они от христиан обещания не строить новых укреплений и не помогать друг другу, даже не обновлять своих храмов, и безрассудные на все соглашались.

Жесточайший их гонитель Бибарс, в течение семнадцати лет не дававший покоя покоренной им Сирии, умер наконец в Дамаске; но султан Калаун, избранный на его место из эмиров мамелюкских, не уступал ему деятельностью воинскою против христиан. Он нанес последний удар ордам монгольским, в кровопролитной битве на равнинах Эмеса, и, склоненный к миру графом Триполийским, жестоко отмстил царям армянскому и грузинскому за их союз с монголами. Вся малая Армения предана была огню и мечу, и сам царь Грузии, посетивший втайне Св. места для поклонения, открыт был своими врагами и увлечен пленником в темницы Каира. Недостаток флота удерживал Калауна от конечного разорения городов христианских; он боялся еще навлечь на себя оружие Запада, потому и заключил последний мирный договор с Птолемаидою, но продолжал брать приступом отдельные замки рыцарей, на берегу моря или в горах, и наконец, несмотря на смиренные мольбы графа Боемунда, подступил со всеми силами к стенам цветущего Триполи. Более месяца длилась кровопролитная осада, никто из рыцарей и баронов палестинских не подал руку помощи бедствующему Боемунду. Триполи разорен был до основания; все его народонаселение погибло, и богатая пристань опустела. Магометане старались истребить все, что только могло привлечь христиан западных к роскошным берегам Сирии. Тир, Сидон и Птолемаида спокойно ожидали той же участи, и вскоре разразилась буря воинская над сею последнею столицею Востока³¹.

Легат папский осуждал мирный договор с султаном; новое пособие, присланное Григорием на помощь христиан, было виною последней войны их с мамелюками; ибо буйные воины, собранные из всех сословий, грабили окрестности Птолемаиды. Раздраженный султан не хотел более слышать ни о каком удовлетворении; умирая сам, посреди приготовлений к походу, оп взял клятву с сына своего Халиля, что довершит предпринятый подвиг. Огромное полчище мамелюков двинулось из Египта к стенам смятенной Птолемаиды. Латинский патриарх Иерусалима, благочестивый старец, созвал на совет баронов, Великих магистров и граждан, и пламенною речью возбудил всех к отчаянной защите. При первой вести об опасности, король Кипра и Иерусалима Генрих II приплыл с восемьюстами рыцарей; но вся дружина христиан не превышала девятисот всадников и восьми тысяч пеших. Они разделили между собою защиту обширных укреплений Птолемаиды, обновленных королем Франции: французы и англичане взяли на себя оборону одной части стен, король Кипра с магистром Тевтоническим и два другие Великие магистра, тремя отдельными отрядами, расположились по крепким твердыням; но последний час Птолемаиды уже пробил. Необозримый стан сарацинский покрывал всю окрестную равнину, от моря до соседних гор, ибо шестьдесят тысяч всадников и сто сорок тысяч пеших, от берегов Евфрата и Нила, собрались под знамена Халиля, чтобы разрушить последний оплот христиан; до трехсот огромных орудий действовали против потрясаемых ими стен.

Великий магистр Храмовников, по совещанию с некоторыми из вождей, решился просить мира в стане мамелюков, и султан, еще не испытавший силы врагов своих, согласился отступить с условием, чтобы каждый из жителей внес за себя по червонцу поголовной дани; но предложение сие было отвергнуто с презрением, прочими властями и народом; сам Великий магистр едва не сделался жертвою раздраженной черни. Начались кровопролитные приступы, в коих отчаяние осажденных не уступало мужеству осаждавших; ни с той, ни с другой стороны не было пощады, но множество врагов одолевало; мало было защитников по обширному пространству укреплений. После первых горячих стычек уныние овладело сердцами воинов, ибо не видели никакой пользы от кровопролитий. Многие искали спасения на судах, потому что море было открыто осажденным, и в несколько дней число защитников уменьшилось до двенадцати тысяч; обычные распри между вождями довершали бедствие.

В час страшного приступа к той части города, которую защищали рыцари Кипра с орденом Тевтоническим, малодушный король тайно отплыл со всею своего дружиною, и на другой день одно только отчаянное мужество Храмовников и Странноприимных спасло город, в который уже вторглись враги, сквозь пролом незащищаемой стены. Не более семи тысяч воинов оставалось в Птолемаиде. Доблестный патриарх еще однажды созвал на совет всех вождей и, убеждая их к взаимному миру, умолял не выдавать неприятелю последней надежды христиан Востока.

Ободренные своим пастырем, защитники Птолемаиды выдержали еще несколько жестоких приступов, во время коих часто старческий голос его раздавался позади бежавших по улицам города и возвращал их к бою. Уже султан Халиль отчаивался одержать верх: но переметчики из числа христиан подкрепили его надежды, он решился на последний приступ. После многих кровопролитий неприятель ворвался в проломы; оба Великие магистра, Храмовников и Странноприимных, движимые отчаянием, устремились в стан сарацинский и опять восстановили битву, но смертью обоих витязей и всей их дружины кончилась сия неровная сеча. Не было уже более кому защищать город; отовсюду врывались в него враги; страшная буря присоединила ужасы своих молний и громов, к ужасам сего страшного дня. Пламя разлилось по улицам с толпами неистовых мамелюков; народ бежал к пристани, чтобы найти спасение на судах; но там одни только богатые покупали себе места ценою своих сокровищ; веслами отталкивали простой народ, и множество потонуло, ибо самая буря не позволяла приблизиться ладьям. Вожди спаслись заблаговременно; патриарха иерусалимского едва могли силою увлечь на корабль, который вскоре потонул под бременем искавших на нем спасения, ибо чадолюбивый пастырь всех хотел принять к себе и погиб жертвою своей христианской любви.

Еще в некоторых частях города мужественно бились несколько рыцарей Храма и Странноприимных, и держался замок Храмовников на самой пристани; но немного спустя, обрушилась и сия последняя твердыня, со всеми её защитниками; вся Птолемаида представляла взорам одно пространное пепелище, где не было никому пощады. Через несколько дней Тир, Сидон и Бейрут, устрашенные падением Птолемаиды, открыли врата свои победителям и подверглись той же бедственной участи; так совершенно исчезло владычество христиан на Востоке, основанное мечем и мечем сокрушенное. Падение Птолемаиды было повторением падения Иерусалима; ибо с нею совершенно окончилось королевство франков в Палестине, восемьдесят восемь лет державшееся в стенах Св. града, и сто девяносто лет на берегах Сирии.

Горькая весть о взятии последних христианских городов Сирии исполнила горестью всю Европу, как некогда весть о падении Св. града, но не произвела того же ратного движения, ибо буря крестовых битв уже угасла. Один только папа Николай IV, с высоты своей кафедры, гремел в слух властителей Запада и Востока о изгнании сарацин из Св. земли; он писал и к двум императорам греческим, Царьграда и Требизонда, и к королям Армении и Кипра, и к царю Грузии, и к самому властителю монголов, которые продолжали от времени до времени подавать обольстительные надежды о своем обращении. Никто не отозвался на голос первосвятителя Римского в Европе: император Рудольф вскоре окончил жизнь, короли Англии и Франции, Эдуард и Филипп, не думали оставлять своих владений и, с кончиною папы, Запад позабыл бедствия восточных братьев.

По странному стечению обстоятельств, монголы, властители Персии, поднялись по зову епископа Римского, который посылал к ним своих миссионеров, и вместе с христианскими князьями Востока на краткое время освободили Иерусалим. Монголы, хотя и побежденные в нескольких битвах мамелюками, не преставали простирать жадных взоров на Египет, где после сильного султана возникли опять междоусобия эмиров. Еще могущественный сын хана Улагу, разорителя Багдада, Абага-Хан и внук его Аргун благоприятствовали христианам в своих владениях, и отправляли посольства к первосвятителям Римским, предлагая им общими силами освободить Св. землю. Сын Аргуна, Хазан-Хан, столь же сильный, вооружился также на Египет³²; по зову его, цари Грузии и Армении, король Кипра Генрих II и два воинственные ордена Странноприимных и Храмовников присоединили слабые свои дружины к его сильному войску, и на равнинах Эмесских, где еще недавно Бибарс и Калаун поражали монголов, силы мамелюков египетских истреблены были монголами; Алеп и Дамаск открыли врата свои победителю. Иерусалим с торжеством принял властителя монгольского, который вместе с христианами посетил гроб Искупителя и, по свидетельству летописи армянской, оставил Св. град в их руках³³. Оттоле отправил он послов своих к папе Вонифатию VIII и государям западным, приглашая их к общему союзу против мамелюков; папа восхвалял, в грамотах своих, языческого князя, великодушно подвизавшегося за Св. землю, но никто не вооружился по его примеру.

Минутный счастливый оборот дел в пользу христиан Востока случился во время внутренних смятений державы мамелюков; ибо султан Халиль умерщвлен был два года после покорения Птолемаиды, а малолетний сын его, Мелок Незер, принужден уступить на время престол свой двум сильным эмирам. Потомки Аббасидов, утратившие халифат свой в Багдаде, и призванные опять султаном Бибарсом в Каир, как духовные главы исламизма, принимали участие в междоусобиях, освящая властью своею каждого похитителя престола; но Малек Незер, достигнув совершеннолетия, вышел из своего пустынного замка Карака, и долгое его царствование было самым цветущим из всей династии мамелюков, так называемых Бахаритов. Между тем, внутренние смятения собственного государства заставили Хазана удалиться в Персию; он предпринял еще два похода против султанов египетских и умер в Дамаске, посреди общего плача христиан, коих последние надежды унес с собою в могилу; ибо, по личным его достоинствам и по самой цели войны сей, не доставало только имени христианского вождю монголов, чтобы поход его назвать крестовым. После смерти Хазана, короли Кипра и Армении должны были оставить Иерусалим, и уже с тех пор никогда не развивались в нем знамена христианские. Странноприимные и Храмовники искали себе пристанища на острове Кипре; а Иерусалим предан был, их бессилием и равнодушием остывшей к нему Европы, тому запустению, о коем говорит Евангелие.

Странная судьба Св. града! – Для искупления его более двухсот лет весь Запад двигался на устрашенный Восток, и миллионы крестоносцев усеяли своими костями всю малую Азию, Сирию и Египет; из многих крестовых походов, предпринятых во имя его, – один только достиг своей цели, и то с горстью храбрых остатков несметного полчища. С тех пор все предприятия западных государей не принесли ему ни малейшей отрады. – Уже во втором походе император Конрад и король Франции Людовик, утратив на пути свои дружины, приходят простыми поклонниками в Иерусалим. Другой император Фридрих утопает на третьем походе, и как дым рассеиваются его дружины; короли Франции и Англии истощают силы свои на городах помория. Рихард Львиное сердце плачет, взирая с высоты гор на Иерусалим, но по какому-то неизъяснимому чувству не смеет к нему приблизиться, хотя все трепещет его имени. Еще иные крестоносцы, прежде нежели идти к Св. граду, истощают силы под стенами ничтожного замка. – Вожди пятого похода сокрушают Царьград вместо того, чтобы освободить Иерусалим. Другие, под предводительством легата папского и короля Иерусалимского Иоанна, гибнут в полноводие Нила. – Император Фридрих II по мирному договору приобретает Иерусалим, и никто не хочет венчать в храме Св. гроба отверженного папою. Дважды вооружается благочестивый король Франции, Людовик, единственно для защиты Иерусалима, ибо никакая земная выгода не влечет его на священную брань; никто как он не горел столь чистою, бескорыстною любовью к Иерусалиму, и дважды не может он достигнуть желанной цели: сперва бедствует на берегах Нила, пагубных оружию крестоносцев; в другой раз умирает на знойном помории Туниса, и им заключаются крестовые походы, ибо уже никто из государей Европы не оставляет своего престола для освобождения Св. мест. Между тем, священная цель стольких подвигов остается во власти неверных и попирается языками, до времени скончания языков. Так пронеслись над Иерусалимом два бурные столетия крестовых битв, изменившие лице Палестины и Востока!

Короли Иерусалимские в Кипре. Патриарх Лазарь

С четырнадцатым веком возникла на Востоке новая могущественная династия, долженствовавшая вскоре покорить его. Это было пастушеское племя турков, которое при страшном нашествии монголов перекочевало из Трухмении в Анатолию и там укрепилось в горах, под властью последних султанов сильного некогда рода Сельджукидов. Сын воинственного Эртогрула, Осман, давший свое громкое имя целому народу, мало-помалу сделался обладателем всей Анатолии и утвердил столицу свою в Бруссе, отколе потомство его, еще более столетия, боролось с угасавшею империей греческой, до конечного падения Царьграда. Орхан, Мурат и Баязид, сын, внук и правнук славного Османа, предписывали законы императорам греческим, постепенно отнимая у них все города вокруг трепещущей столицы. Бедственны были последние годы сей долголетней империи, как болезненные муки умирающего. – Император Михаил Палеолог, снискавший себе громкое имя изгнанием крестоносцев из Царьграда, помрачил оное гонением православных, когда из видов политических хотел соединиться с церковью Римскою, в суетной надежде на покровительство пап. Сын его Андроник восстановил мир церковный; но семейные неустройства возмутили спокойствие гражданское, и внук сего последнего, Андроник младший, принудил престарелого деда сперва разделить с ним, а потом уступить ему царство. Смятения продолжались и при его малолетнем сыне Иоанне Палеологе, который принял соправителем доблестного опекуна своего Иоанна Кантакузина, ибо детские руки не в силах были держать кормило распадавшегося царства; все пятидесятилетнее царствование сего Палеолога, под грозою султанов Орхана и Мурата, было постепенным склонением Византии к её упадку.

Между тем, Иерусалим и вся Сирия находились в полном распоряжении султанов египетских. Магомет ель Незер, идучи на богомолье в Мекку, посетил и Св. град; но при нем пострадало много христиан в Египте, за подозрение двух монахов коптских в поджигательстве главной мечети Каира; едва спасся сам патриарх и, по ожесточению народа, христиане не смели показываться на улицах. Новый указ строго запретил им ездить на лошадях и мулах, или носить чалмы иного цвета, кроме голубого; церкви и монастыри были закрыты временно в Египте. Виною сих новых притеснений был визирь одного из владетелей магометанских западной Африки, который, посетив Каир на пути в Мекку, заметил султану, что нигде христиане и евреи не пользовались такими преимуществами, как в Египте. По смерти сильного Мелек-Незера двенадцать сыновей его, один за другим избираемые и свергаемые с престола, по прихоти буйных эмиров и малодушных халифов, наполнили смутами воинскими Египет и Сирию. Замок Карак, в каменистой Аравии, был обычным местом ссылки свергнутых султанов, до времени их нового воцарения, а Иерусалим местом изгнания эмиров, если они могли сохранить жизнь при своем падении. Некоторые из султанов посещали также богомольцами Св. град, но их милости не простирались на христиан палестинских. – Наконец, после сорокалетних смятений, могущественный эмир Берку, происходивший из пленников черкесских, низложил последнего султана из рода Бахаритов, Хаджи, внука Калаунова, и, воцарившись сам на его место, начал новую династию мамелюков черкесских³⁴.

Орды монгольские, наводнявшие Сирию, получили, наконец, оседлость в пределах Персии и в Багдаде, бывшей столице халифов, где царствовал спокойно род Чингис-Хана, доколе не явился новый завоеватель Востока, Тимур. – От стольких христианских княжеств, основанных крестоносцами в Сирии, два только еще держались по её соседству: малое королевство Армянское в Киликии, бывшее в союзе с Римом, и королевство Кипрское. Туда перешли все титла и чины бывшего королевства Иерусалимского и окрестных княжений, и ордена рыцарские. Когда сам король острова носил громкое имя Иерусалимского, братья его и бароны разделили между собою прочие звания: князей Антиохии, Сидона, Тира, Галилеи, графов Триполи, Яффы и Фавора, и так это продолжалось еще два века, до владычества венецианского. Но в Кипре не было латинских патриархов Св. града, ибо титло сие не принадлежало архиепископам острова. Из Кипра переселился славный орден Странноприимных на остров Родос, чтобы там прославиться новыми победами над сарацинами, уже на море, когда суша изменила их оружию: оттоле же вызван был и знаменитый их соперник, орден Храмовников, в Европу, чтобы там мученически скончаться на кострах и в темницах от корыстолюбия короля Франции Филиппа и малодушия папы Климента V.

Не много славы было дано в удел и призракам королей Иерусалимских в Кипре, над коими беспрестанно носилась, с юга, гроза султанов мамелюкских, а с севера, султанов турецких. – Король Генрих второй, после постыдного бегства из Птолемаиды и неудачного покушения с ханом монгольским на Иерусалим, подвергся узам у армян киликийских; это случилось по проискам брата его Алмерика, князя Тирского, который с помощью генуэзцев хотел овладеть его престолом. Генрих удержал, однако, за собою царство и скончался в Кипре, после сорокалетнего правления, оставив по себе преемником доблестного племянника. Гугон или Лузиньян IV, в течение столь же долгого царствования, старался устроить благосостояние королевства, но огорчения семейные отравили его последние годы. Престарелый король, венчав на царство сына своего Петра, скончался сам в уединении монастырском.

Еще однажды, и в последний раз, вспыхнула на Востоке тлевшая искра крестовых походов, при воинственном Петре. Напрасно старались возбудить ее, в начале сего столетия, короли Кипра и Армении, жалобами на предстоявшую им опасность, и первосвятители Римские громкими буллами, и даже именитые певцы, и ученые Запада, своими песнями и творениями. Благородный венецианец, Марин Санути, нарочно странствовал по Сирии и Египту, чтобы собрать сведения о средствах обладания Палестиною, и представил папе свои две книги, с четырьмя картами Св. земли, Египта, Средиземного моря и всей земли. «Я не послан к тебе ни от какого короля, или князя, или республики, – говорил он Клименту V, – но по собственному движению сердца падаю к ногам твоим, чтобы предложить тебе легкое средство сокрушить врагов веры, искоренить секту магометанскую и приобрести вновь Св. землю. Мои долгие странствия в Кипре, Армении, Египте и Румелии, дали мне некоторые сведения на пользу всего христианства». – Санути указывал все пути, на море и на суше, рассказывал подробно о состоянии каждого государства, советовал прежде всего ослабить могущество султанов мамелюкских, и привлечь, мимо Дамиеты и Александрии, всю торговлю Индии прямо из Багдада в пристани сирийские.

В то же время другой, не менее ревностный посетитель и заступник Св. мест, миссионер Раймунд Лулло, испросил соборное решение на преподавание в университетах языков восточных и обходил всех государей Запада, умоляя их спасти Иерусалим. И сладкий певец Лауры, Петрарка, настроив более высоким тоном свою цевницу, призывал весь Запад к спасению Св. града: «Сын Божий обратил взор Свой к тому месту, где был Он вознесен на крест. Те, которые обитают между Роною, Рейном и морем, и те, коих палит знойный полдень, равно как и жители мрачных краев, отдаленных от пути солнечного, готовы поднять хоругвь креста; один ли град сынов Марса, град Первосвятителей, останется чуждым славному предприятию?»

Но сии красноречивые призвания замирали в пустыне остывших сердец. Короли Франции на смертном одре вспоминали в своих завещаниях град Божий, но не подымали более оружия при жизни. Их примеру следовали и могущественные вассалы; иные же принимали крест на свои мантии и не исполняли обета. Папа Иоанн XXII внял воплю христиан восточных и провозгласил поход крестовый³⁵. Король Франции, Филипп Валуа, с королями Богемии и Наварры, и всеми своими баронами, дали клятву в Париже идти освободить гроб Господень. Короли Англии, Венгрии и Аррагона, и многие республики Италии обещались также подать руку помощи; но все предприятие рушилось со смертью папы Иоанна. А между тем весть о новом крестовом походе распространилась по Востоку; христианские жители Сирии и Египта, наипаче богомольцы и купцы, подверглись жестоким гонениям. – Султан Каира, Мелек Назер, стал собирать войска с прочими эмирами Сирии, чтобы не только отразить христиан, но даже их искать на Западе. Потомок Аббасидов, живший в Египте, где носил громкое имя халифа, разослал повсюду свои грамоты, возбуждая всех истинных мусульман к оружию, обещаниями чувственного рая их лжепророка. – Но папа Венедикт XII, заступивший место Иоанна, уже не нашел в крестоносцах, давших обет, желанного расположения к походу, несмотря на усиленные жалобы христиан восточных. Тогда инок антиохийский Андрей, пришедший просить о помощи первосвятителя Римского, в Авиньоне, услышав, что король Франции Филипп отлагает поход свой, схватил за узду его коня и спросил: «Ты ли Филипп, король Франции, давший обет Богу освободить Св. землю? – Если ты хочешь исполнить свое предприятие, молю Господа направить стопы твои к победе; если же нет, и ты обманываешь святую Церковь, гнев Божий на тебе, на твоем роде, и на твоем царстве; ибо на тебя падет вся кровь, которая пролилась при одной вести о твоем походе!» Смутился король и звал инока с собою. – «Пойду пред тобою, если идешь на Восток, и оставлю тебя, если на Запад, – сказал он, – иду каяться о грехах моих в ту землю, которую ты выдал сарацинам».

Однако жестокая война, возникшая между Англией и Францией, воспрепятствовала обоим королям, несмотря на их обеты, идти в Иерусалим, и над родом и царством Филиппа сбылось пророчество инока Антиохийского. Один только флот, вооруженный папою, Венециею и королем Кипра, с помощью рыцарей родосских, отплыл к берегам Анатолии и овладел Смирною, где погиб легат папский: турки опять вытеснили оттоле крестоносцев. Жестокая чума, пришедшая с Востока и опустошившая весь Запад, под страшным прозванием черной смерти, положила на время предел воинским предприятиям; но явление короля Иерусалимского Петра, в Авиньоне, возбудило опять дух крестовых походов.

Петр уже был испытан в битвах с турками Карамании, у коих отнял Саталию, и простер оружие даже до Смирны. Еще один венец присоединился к двум его венцам, Кипра и Иерусалима, когда армяне киликийские, недовольные своим королем Леонтием, предложили малое свое царство Петру, правление коего было самое счастливое для его острова. С такою славою предстал он папе Урбану V в Авиньоне³⁶, где находились тогда Иоанн, король Франции, и Волдемар III, король Дании, со многими владетельными князьями Европы. Властители западные тронуты были плачевным рассказом короля Кипрского о бедствиях христиан восточных, и, приняв крест, обещали обратить силы свои на султана Египетского; Петр посетил почти все царственные дворы Европы, и все восхищались красноречием доблестного короля, проповедника крестовых битв; назначен был и легат со стороны папы, дабы участвовать в походе; но все кончилось одними лестными обещаниями. Король Иерусалимский собрал только толпу бездомных наездников, которые искали себе счастья на войне; король Франции Иоанн умер пленником в Англии, а датский Волдемар остановлен был смятениями собственного государства. Венеция, из видов торговых, вооружила несколько судов, но главными союзниками были рыцари родосские, которые еще не забыли своих подвигов в Св. земле. До десяти тысяч воинов отплыли, под знаменем Креста и под предводительством храброго Петра, из пристани Кипра, и без всякой препоны овладели Александрией. Король хотел укрепиться в этом городе, столь необходимом для дальнейших действий, и ожидать в нем войск египетских; но его союзники не могли устоять против искушения ограбить богатства Александрии, ибо они более думали о корысти, нежели о победах. Не ожидая мамелюков, крестоносцы оставили на четвертый день опустошенный ими город, раздражив только неприятеля против христиан, которые опять пострадали в Египте; флот крестовый наполнил такими же бедствиями и берега Сирии, разорив поморские города, Триполи, Тортозу и Лаодикию, и возвратился без дальнейших подвигов.

Успехам христиан благоприятствовали внутренние смятения Египта, при частом низвержении с престола слабых сыновей Мелек Незера; мамелюки не имели и флота, чтобы отразить крестоносцев. Пользуясь сими обстоятельствами, венециане, в качестве посредников, заключили на выгодных условиях мир между королем Кипра и султаном египетским Шабаном, который долее других братьев держался на престоле. С обеих сторон возвратили пленных и султан уступил королю половину десятинной пошлины, взимаемой с товаров в Александрии, Дамаске, Тире, Бейруте и Иерусалиме. Он отдал рыцарям Родосским древний их замок, которым владели во Св. граде, и освободил богомольцев от позорной дани пяти червонцев, какую должны были платить для выкупа своей головы, когда ходили на поклонение Св. мест. Христиане получили также дозволение исправить обветшавшие храмы Св. гроба, Вифлеема и Назарета.

Таковы были следствия сего ничтожного и последнего похода крестоносцев; но они были весьма кратковременны, ибо благосостояние королевства Кипрского рушилось с кончиною Петра³⁷, он был вскоре умерщвлен братом своим, князем Галилейским; а слабый его сын и преемник, Петр II, провел все свое десятилетнее правление в междоусобиях с дядей Иоанном и в войне с генуэзцами, которые пользовались беспорядками острова и овладели его главным городом Фамагустою. Другой брат умерщвленного Петра, Иаков, заступил место слабого племянника, будучи сам выкуплен своим народом из темницы генуэзской; он венчался также тремя венцами, Кипра, Иерусалима и Армении, хотя даже и весь остров не был в руках его, от притязания генуэзцев. Так протекло четырнадцатое столетие для королей Иерусалимских и прочих некогда державных князей и графов Сирии, удержавших за собою одни титла утраченных владений.

Время перейти от мнимых сих властителей к истинным православным патриархам Св. града, о коих упоминает Досифей в своей истории³⁸. Между ними является, в начале сего столетия, одно светлое лице, утешительное для всего христианства, Лазарь, ревностный пастырь и исповедник за веру отцов. Он наследовал кафедру после Григория, который управлял Церковью в долгое царствование Михаила Палеолога и дожил до дней императора Андроника, избежав, по своему отдалению, соборов и смут церковных Палеолога. Не столько счастлив был его преемник Лазарь, испытавший гонения и от императоров, по гражданским беспорядкам, и от султана египетского, за исповедание веры. Вместе с Иоанном, патриархом Цареградским, и св. Григорием Паламою, архиепископом Фессалоники, соборно осудил Лазарь неправильные мнения Варлаама и Акиндина о божественном свете преображения Господня, и потом, вместе с Паламою, подвергся гонению от того же патриарха за то, что благоприятствовал доблестному правителю империи, Иоанну Кантакузину. Еще при императоре Андронике, когда Лазарь был избран во Св. граде, по общему согласию, и отправился в Царьград за утверждением царским, нашелся в духовенстве Иерусалимском некто Герасим, который послал на него обвинения в столицу, потому что хотел сам приобрести его кафедру; но император не поверил клевете и писал к султану египетскому о признании Лазаря законным патриархом; ибо без его согласия никто не мог святительствовать в Св. граде³⁹. Когда же по смерти Андроника возникли при малолетнем сыне его Иоанне междоусобия вдовствующей императрицы с опекуном царства, Лазарь, по родству своему с Кантакузиным, принужден был удалиться из Царьграда в предместье Галату, принадлежавшее франкам. Патриарх Иоанн рукоположил на его место Герасима и стал требовать выдачи Лазаря, а латиняне думали воспользоваться благоприятным случаем, чтобы обратить его на свою сторону. Обещая ему милость папы, если подчинится Риму, они угрожали, в противном случае, выдать его врагам: – мужественный Лазарь предпочел последнее; но и враги приняли его с почестью, за такую твердость в вере. Отпущенный к Иоанну Кантакузину, он венчал его на царство в Адрианополе, и по водворении мира возвратился с ним в столицу. – Тогда император отправил Лазаря, при своем посольстве, в Египет, убеждать султана, чтобы возвратил кафедру законному патриарху и покровительствовал христианам палестинским. Услышав о том, лжепатриарх Герасим хотел еще однажды оклеветать Лазаря, уже пред лицом султана, но умер на пути в Египет⁴⁰. Властитель мамелюкский, водворив на кафедре Иерусалимской законного пастыря, написал дружеское послание императору и еще однажды уверил его в покровительстве своем христианам восточным, обещая запретить всякое притеснение со стороны магометан и охранять храмы.

Но преемник сего султана, по наветам своих эмиров, воздвиг гонение на православных и многие из них скончались мученическою смертью: вызван был и Лазарь в Египет, где старейшины мамелюков хотели, сперва ласками, а потом угрозами и пытками, совратить его в свою веру, чтобы вслед за пастырем увлечь и неопытную паству. Мужественно воспротивился опять патриарх, как некогда латинянам, и уже изрекли над ним приговор смертный, но султан не допустил его исполнить. Однако раздраженные эмиры дважды еще терзали Лазаря, дав ему по пятидесяти ударов воловьими жилами, так что земля обагрилась страдальческою кровью и одни кости остались от изможденного тела. Его ввергли, наконец, в темницу, где сами приставы сарацинские, изумленные мужеством святителя, помогали ему в узах. Тронулся и патриарх коптов, закоснелый враг греков, ненавидевший прежде Лазаря; видя мучения старца за истинную веру, он воспользовался своим влиянием при дворе султана, чтобы испросить ему свободу и мир православным. Султан велел не только отпустить патриарха, но даже отправил его своим посланником в Царьград, к родственному императору. С миром отошел к Господу, посреди своей паствы, сей многострадальный пастырь; место его заступил Софроний, и сорок шесть лет содержал кафедру Св. града.

Падение королевства Кипрского и Царьграда

Новая туча собиралась на северном небосклоне Сирии, готовая разразиться над нею потоками крови. Восстал опять завоеватель, подобный Чингис-Хану, и опять пришли в волнение орды туркменские и монгольские, едва лишь успокоившиеся в завоеванных ими царствах. – Тамерлану, иначе Тимуру, одному из князей независимой Татарии, тесною показалась вселенная: она усеялась костями более нежели миллиона избиенных им жертв, от пределов Малой Азии до берегов Ганга; девять царственных династий исчезли под его оружием, и двадцать семь венцев державных владетелей Азии соединились на одной его главе. Самарканд, во глубине Татарии, был великолепною столицею его необъятного царства, которое простиралось от Китайской стены до Средиземного моря, и земля пред ним умолкла, как некогда пред Александром, по словам Св. писания. – Шестнадцать походов предпринимал он, в течение сорокалетнего своего царствования, из коих некоторые продолжались по несколько лет, и во все сие время только пять раз возвращался в столицу, чтобы там насладиться отдыхом, после стольких битв и побед. – Монголия, Туркмения и Хорасан были первым поприщем его оружия. Тимур проник и в глубину отечества нашего, но возвратился с берегов Оки, испуганный страшным видением; Грузия, Персия, роскошная Индия и наконец Сирия, обратили на себя алчность завоевателя.

Гостеприимство, которое оказал султан Египетский Беркук потомку ханов монгольских Ахмату, изгнанному из Багдада, навлекло гнев Тимура сперва на властителя мамелюков, а потом на Баязида, султана турецкого, когда изгнанник у него искал спасения. Все царствование Беркука прошло в междоусобиях со своими эмирами: они не только отнимали у него Сирию, но и самого изгоняли из Египта; однако, водворившись опять на престол, Беркук удержал Тамерлана, на его победном пути в Сирию, когда выступил против него с войсками к Дамаску. Но после смерти султана на юного сына его, Феруджа, обрушилась вся ярость монголов⁴¹. Тамерлан двинулся опять в Сирию, одержал над мамелюками кровопролитные победы, под стенами Алепа и Дамаска, взял и опустошил оба города. Тогда завоеватель обратил оружие свое на более сильного неприятеля Баязида, султана Оттоманского, который дерзнул помериться силами с исполином Востока. Кровопролитная битва Анкирская, сокрушив оттоманов, продлила еще на полвека существование дряхлой империи Византийской, и Мануил Палеолог вздохнул свободно, за стенами свой столицы, освободившись от осады турецкой оружием Тимура.

Непрестанные возмущения эмиров и битвы против монголов могут дать понятие о том бедственном положении, в котором находилась Сирия под владычеством мамелюков, во все течение XIV и XV века. Если Иерусалим не подвергался частым осадам и разорениям, какие испытывали Дамаск, Алеп, главные города Сирии, и даже соседние ему Газа, и Рамла: то потому лишь, что Св. град не лежал на ратном пути, будучи отстранен Промыслом Божиим от обычной стези человеческой, для высшей цели. Однако и в нем отзывались часто гонения против христиан, начало коих бывало всегда в Каире, по смутам гражданским. Султан Ферудж, за год до своей кончины⁴², возвращаясь из усмиренной им Сирии, посетил богомольцем мечеть Омарову, и его примеру последовал шейх Махмуд, бывший виною его падения и наследником престола⁴³; но и царствование шейха протекло в битвах междоусобных. При одном из его преемников, султане Бурсбае⁴⁴, который со славою управлял Египтом, христианский царь Абиссинии, Ирам Исаак, сын Давида, умертвил много магометан в своих пределах, за то что мамелюки, неизвестно по какой причине, заперли в Иерусалиме храм гроба Господня; раздраженный султан хотел, в отмщение за то, умертвить патриархов Иерусалима и Александрии и всех христиан, но был умилостивлен эмирами. – По списку патриархов, летописи Досифеевой, в то время святительствовал в Св. граде Дорофей, который, еще при жизни своей, уступил кафедру собственному сыну Феофилу; так они записаны оба в одной древней грамоте, ибо ничего, кроме имен, не сохранилось от их деяний в смутные дни сии; преемником их был Феофан. О патриархе Феофиле упоминает, в своих путевых записках, и паломник русский, иеродиакон Троицкой лавры Зосима, который отправился в Царьград с Великою княжною Анною, невестою греческого царя Мануила, и потом странствовал, со святителем Иерусалимским, по многим местам Палестины.

Горько памятно было царствование Бурсбая королю Иерусалимскому Иоанну, сыну Иакова, который тогда царствовал в Кипре. – Раздраженный частыми нападениями франков на берега Египта и Сирии, султан вооружил сильный флот против Кипра; ибо остров сделался пристанищем морских разбойников в течение многих лет. Войска его одержали совершенную победу и не только опустошили весь остров, но и взяли в плен самого Иоанна. Опять увидел Египет короля Иерусалимского пленником на берегах Нила, как некогда Иоанна Бриенского⁴⁵. Ходатайство консулов европейских и Великого магистра рыцарей Родосских спасло от смерти потомка Лузиньянов; но он должен был заплатить дорогую цену за свой выкуп, и тогда утратились все выгодные условия договора, который заключил с мамелюками король Петр. Остров сделался на время областью Египта⁴⁶; сын Иоанна, носивший то же имя, возведен был на престол Кипра, уже в качестве вассала, и утвержден посланником султана Бурсбая, в столичном своем городе Никосии. – До такой степени упало достоинство латинских королей Иерусалима! Тридцатилетнее слабое его царствование протекло под покровительством мамелюков, которые сами принуждены были ограждать его от нападения турков Карамании; раздоры семейные свели его преждевременно в могилу.

Незаконный сын Иаков, избранный им в архиепископы Кипру, домогался привлечь себе наследие родительское и лишить престола законную сестру свою Карлоту, обрученную с герцогом Савойским. Еще при жизни отца наполнил он смятением остров, ибо под его кинжалом падали его враги. По смерти Иоанна, архиепископ тайно отплыл в Александрию, чтобы просить себе венца у султана мамелюкского Кайтбая, и получил желаемое. Когда же возвратился, с войсками сарацинскими, изгнал зятя и сестру из столицы⁴⁷ и долго осаждал их в одном из городов помория, доколе не принудил совершенно удалиться; но не долголетним было и его царствование. Юный государь пленился красотою Екатерины Корнаро, благородной венецианки; хитрая республика поспешила признать ее дочерью Св. Марка, и совершить брак с королем Кипра, чтобы потом приобрести себе его наследие. По смерти Иакова, сестра его Карлота стала опять домогаться престола, чрез посредство того же султана Египетского, а между тем Екатерина, объявленная правительницею острова, лишилась сына своего младенца Иакова; тогда Венеция принудила дочь Св. Марка уступить республике все права свои на королевство Кипрское и овладела островом⁴⁸. Так прекратилось окончательно на Востоке королевство Иерусалимское, в лице последнего младенца из рода Лузиньяна, который утратил настоящий венец Сионский. Но титло сие удержали за собою короли Неаполя, как преемники императора Фридриха II, венчавшегося в Иерусалиме, и короли Сардинии, происходившие от племени Карлоты, дочери Лузиньянов.

Пятнадцатый век видел падение и другого царства, которое было родственно Иерусалиму, не по титлу своих властителей, а по деятельному участию, какое принимало всегда в судьбах его, от первого Константина и до последнего: Византия пала, под громовыми ударами правнука Баязида-молнии! Предчувствуя близкое падение своей державы, уже стесненной в одной ограде столицы оружием султана Оттоманского Мурата, император Иоанн Палеолог думал найти спасение на Западе, соединением Церквей, и обманулся в своих надеждах. Он послал поверенных к патриархам Восточным, Александрии, Антиохии и Иерусалима, дабы они назначили своих местоблюстителей на собор Вселенский, с полномочием утверждать все его решения, именем их, и святители дали наперед согласие на все, что только не будет противоречить прежним вселенским уставам. Иоаким святительствовал тогда в Св. граде, и верным его местоблюстителем был именитый Марк Эфесский, который один не поколебался, когда едва не поколебалось Православие во Флоренции. Император Иоанн, обманутый личными обещаниями папы Евгения IV, отплыл в Италию вместо того, чтобы последовать приглашению императора Римского на собор Базельский, и вынужден был, тесными обстоятельствами, подписать, вместе с архиереями, постыдные условия собора Флорентинского.

Ужаснулись святители Восточные, когда услышали о таком злоупотреблении данного им полномочия⁴⁹. Патриархи Филофей Александрийский и Дорофей Антиохийский, вместе с митрополитом Кесарийским Арсением, собрались во Св. град к патриарху Иоакиму, чтобы предать торжественно анафеме беззаконные деяния собора Западного и нового патриарха Цареградского, Митрофана, который был поставлен императором на кафедру благочестивого старца Иосифа, скончавшегося во Флоренции. Несколько лет спустя, те же патриархи, Александрии и Антиохии, и новый патриарх Иерусалима, Григорий, пришли в Царьград, уже при последнем императоре Константине Палеологе, в храме Св. Софии опять осудили догматы латинские, и поставили православного патриарха Афанасия на место Григория Маммы, преданного Риму. Это был последний собор иерархов Восточных⁵⁰ в древней столице Православия, до её сокрушения Магометом II. Седьмой из царственного рода Палеологов и одиннадцатый славного имени Константинов, император мужественно пал, с оружием в руках, на стенах своей столицы, и с ним угасла одинадцативековая империя Восточная, проливавшая столько милостей на Св. град. Осиротевшие его святители лишились сильнейшей своей опоры, которая столько раз ограждала их от гонений сарацинских. Тридцатишестилетнее правление Григория и более, нежели сорокалетнее преемника его Дорофея, протекло все в междоусобиях султанов мамелюкских, раздиравших Сирию и Египет. Дорофей дожил до владычества оттоманского в Иерусалиме, ибо на обломках священной империи Константинов внезапно возросло исполинское царство султанов турецких и охватило весь христианский мир Востока.

Султан Магомет, которого все царствование протекло в битвах с воинственными народами и соседями завоеванной им империи, в последние годы своей жизни обратил взоры на Египет; но смерть застигла его в Анатолии. Каитбай, один из славных султанов мамелюкских, тридцать лет восседавший на престоле Каира, должен был, однако, собрать все свои силы, чтобы противостать грозному завоевателю; жестокая война вспыхнула между ним и преемником Магомета, Баязидом, за благосклонный прием, оказанный в Египте младшему брату его, изгнаннику Джему. Поприщем битв была Карамания, отчасти принадлежавшая мамелюкам, и эмир Каитбая, Езбеки, покрыл себя славою, одержав многие победы над оттоманами. Но Каитбай хотел мирно окончить дни свои, ибо предвидел, после себя, новые смуты и уже предчувствовал, что слабый Египет не в силах держаться против возраставшей силы оттоманов. Мало было искателей шаткого престола мамелюков; халифы и эмиры с трудом могли найти преемников Каитбаю; при последнем из них, Кансу-Гаури, вспыхнула решительная для Сирии и Египта война с сыном Баязида, султаном Селимом, также за покровительство, оказанное брату его, лишенному наследия предков. Мамелюки собрали все свои силы против могущественного султана, и на полях Сирии, под стенами Алепа, решилась участь их царства и самого Иерусалима.

Восьмидесятилетний Кансу был затоптан во время бегства, конями своих мамелюков; но Селим, уважая доблести царственного старца, с честью предал тело его земле. Алеп и Дамаск немедленно открыли врата победителю и признали над собою владычество оттоманов. Между тем, бежавшие в Египет мамелюки избрали вождем своим мужественного эмира Туман-бея и готовились к отчаянной защите в Каире. Селим двинулся против них, со всеми своими силами; оставив войска в Рамле, султан пожелал видеть Иерусалим и вступил в глубокую полночь в священные врата его; до рассвета посетил он гробы Пророков и таинственный камень Патриарха Иакова, в мечети Омаровой. Это было зимою, в половине декабря, и от чрезвычайных дождей не было сухого места на площадке храма, где бы державный поклонник мог преклонить колена, но время не позволяло медлить; несмотря на непогоду, рано утром поспешил он в Хеврон, поклониться гробу Авраамову и прочих Патриархов, и возвратился в стан свои к Аскалону. Из Иерусалима написал Селим повелительную грамоту Туман-бею, чтобы положил оружие; но не внял угрозам новый султан мамелюков. Измена двух его эмиров даровала победу Селиму, под стенами Каира, который защищался упорно и взят был новою изменою. Несколько тысяч мамелюков пали в битве, многие сотни на плахе⁵¹.

Жестоко праздновал свою победу султан в покоренном Египте, напоминая страшные кровопролития Тамерлановы. Туман-бей бежал с остатками дружины к бедуинам в пустыню, и продолжал военные действия, доколе не выдан был врагам своими союзниками. Обрадовался Селим, услышав о плене грозного мамелюка, ибо уже начинал отчаиваться в покорении Египта; он принял его сперва с честью и дивился его воинским доблестям: но потом, возбуждаемый теми, которые изменили своему султану, и опасаясь новых смятений, осудил его на позорную смерть, пред вратами его столицы. Так окончилась держава мамелюков, два века с половиною страшная христианам Сирии, монголам и самим оттоманам. С тех пор мамелюки остались только в качестве беев или князей в Египте, и разделили между собою управление областей его, под начальством верховного правителя, утверждаемого в Царьграде. Султан Селим упразднил также халифат в древнем род Аббасидов, со смертью последнего из них Мотавакеля, и принял на себя высокий сан сей, как единственный повелитель, светский и духовный, всех мусульман.

Достигнув на обратном пути Дамаска, устроил он там управление Сирии, разделив ее на три пашалика, Алепа, Триполи и Дамаска; Св. град взошел в область последнего, и не имел отдельного воеводы, но поверенный паши Дамасского назначен был в качестве наместника Иерусалимского. Однако султан еще однажды посетил Св. град, уже из Дамаска, опять в смиренном образе поклонника, хотя также не благоприятствовала ему зимняя погода. – Патриарх Дорофей встретил его во вратах города, со всем духовенством, и ласково беседовал султан со святителем и старцами Иерусалимскими: он дал им от себя Ахтинаме, или завет благоволения, которым определил, чтобы все обители и церкви были во власти патриарха, и он бы первенствовал во всех духовных обрядах над прочими исповеданиями, а все духовенство было бы свободно от поголовной подати, харач, взимаемой с христиан⁵². – Между воинами султана было много христиан; бей Пелопониса, Геронтий, оградил ходатайством обитель Синайскую и её подворье в Каире от разорения. – И франки, со своей стороны, не забыли своих единоверцев в Иерусалиме; тотчас после возвращения султана в Константинополь, явился посол испанский просить о подтверждении преимуществ, какими пользовались при мамелюках иноки латинские Св. гроба, дабы не возвысилась обычная подать, издавна определенная для богомольцев западных. Таким образом, после стольких переворотов гражданских, воинских и духовных, Св. град подпал, наконец, владычеству султанов Оттоманских, под коим и доныне состоит.

После завоевания Сирии и Египта султаном Селимом, кончается для Иерусалима и политическая его история; ибо вся Палестина, как область обширной империи Турецкой, уже не представляет исключительной летописи событий, как во времена крестовых походов и даже владычества мамелюкского. – Мы можем почерпать сведения о Св. граде только из рассказов поклонников, которые, с тех пор и доныне, не переставали посещать Св. землю, несмотря на все её неустройства, под бедственным игом магометан. В течение XV века, при державе мятежных мамелюков, владетельные графы и князья Европы, особенно германские, продолжали свои благочестивые странствия, и нам осталась целая книга их похождении, под именем Паломника Св. земли⁵³. Из числа именитых были герцог Померании Богуслав, Иоанн, граф Сольмский и Рейнский фальцграф Александр с графом Нассауским; они посещали дорогою рыцарей Родоса и королей Иерусалимских в Кипре, еще до покорения острова венецианами. – Все сии путешествия совершались наиболее в последних годах того века. По одно из самых драгоценных, по своим сведениям о состоянии христиан в Иерусалиме, есть описание кармелита французского, Николая Гюена, странствовавшего в 1487 году⁵⁴.

Он был гостеприимно принят латинскими монахами ордена Св. Франциска, на горе Сионской, как и все путешественники западные: ибо на Сионе находился главный монастырь франков, великолепно украшенный даяниями герцога Бургундского Филиппа, на том месте, где Господь совершил вечерю тайную с своими Апостолами; двадцать четыре инока, под начальством блюстителя Св. земли, составляли братство латинское в Иерусалиме, и блюститель имел разрешение от папы производить в рыцари Св. гроба, мечем и шпорами короля Готфреда. Но в самом храме Св. гроба франки держали только двух монахов, которые сменялись там для служения литургии во святилище; ибо соборною церковью и святым вертепом владели греки, которые были многочисленны в Иерусалиме, по словам кармелита, и притесняли франков. Пришельцы западные имели еще на Сионе женский монастырь, во имя св. Клары, где обитали шесть монахинь, а в Вифлееме в руках их находились великолепный собор Богоматери и малая пещера Рождества Христова.

Православные сирияне, т. е. арабы, составляли, собственно, народонаселение Иерусалима; но они были в уничиженном состоянии, пренебрегаемые, как рабы мамелюков, и хотя единоверцы греков, имели, однако, особенный монастырь Иоанна Богослова, в бывшем его доме, и содержали от себя одного монаха в храме Воскресения.

Армяне владели уже тогда великолепным монастырем св. Апостола Иакова, который, как утверждают грузины, был у них куплен; им же принадлежала обитель Каиафы на Сионе, где предстал на судилище Господь. – Другие исповедания, как-то марониты, иаковиты сирийские, халдеи или несториане, копты, кроме аббиссинцев, часто враждовавших с мамелюками на границах Египта, не имели своих отдельных обителей в Иерусалиме, хотя обретались в довольно большем количестве; даже евреев считалось там до трехсот, разделенных на многие секты. – Но самые любопытные сведения богомольца западного относятся до народа грузинского.

Мамелюки, памятуя свое происхождение черкесское и опасаясь мужественного племени грузин, которые часто воевали с турками, предоставили им особенные преимущества в Иерусалиме, ибо многие из султанов Египетских были сами куплены в Грузии. Одни грузины имели право въезжать на конях, с оружием в руках и распущенными знаменами, во Св. град, и были избавлены от всякой подати; даже самые жены их, как амазонки, не иначе как в оружии и на коне являлись на улицах иерусалимских. Кроме великолепной обители Честного Креста и многих других, искони поддерживаемых благочестием царей грузинских; им принадлежала вся Голгофа, где позволялось служить франкам, и дом первосвященника Анны на Сионе, или обитель Архангельская, и они держали также своих иноков в храме Воскресения, для богослужения.

В летописи грузинского царевича Вахуштия находится весьма любопытное и вместе загадочное сказание о походе трех царей грузинских в Иерусалим, в 1524 году, которое доказывает тогдашнее могущество сего народа, хотя событие сие нигде более не повторяется в иных летописях и сбивчиво по летосчислению. – Он говорит, что преемник султана Селима, Солиман, будучи сам занят войною на Западе и находясь в разрыве с шахом Персидским, отправил послов к трем царям, Георгию Карталинскому, Баграту Иммеретинскому и Левону Кахетинскому, с таким словом: «Иерусалим, сокровище вашей веры, в руках неверных, но я отдаю его вам; – идите, изгоните врагов и владейте им»; ибо султан опасался, чтобы и они не присоединились к персам против него. Услышав такое слово, все три государя, дружные между собою, поспешили собрать войско и, вместе с Атабеком Кваркли, выступили в Св. землю, полные упования на Бога. Когда же приблизились к Иерусалиму, жители его выслали сказать им: «Обнаружьте свое намерение, если вы пришли врагами, то вас слишком мало, если же странниками, то слишком много». – «Мы пришли, – отвечали им цари, – в надежде освободить оружием Св. места»; после кровопролитной битвы с жителями, изшедшими на брань, грузины обратили их в бегство и вслед за ними ворвались в город, где взяли много пленников и добычи. Когда весть сия достигла до султана, он осыпал их своими милостями и даровал им Св. места, гроб Господень, Голгофу, Вифлеем и обитель Честного Креста; цари возвратились после освобождения Св. града, с великим торжеством, в свои пределы.

Трудно разрешить, кто были сии неверные, о коих говорит султан? – Если это относится к франкам: то они не владели городом, а только несколькими обителями; если к персам, в качестве шиитов, то они не доходили до Иерусалима, а мятежные мамелюки были одного закона с Солиманом; сверх того здесь есть еще и разность в годах. В первый год его царствования, когда он точно занят был войною с Венгрией, возмутился паша Дамасский Джанберди Газали, назначенный Селимом, и овладел временно всею Сирией; но он был усмирен еще в 1521 году, следственно ранее назначенного срока. – Если же предполагать, что летописец грузинский ошибся в годах, то опять выйдет недоразумение на счет царствования Георгия IX, царя Грузинского, который вступил на престол только в 1524 году. – Нельзя ни утверждать, ни отвергать сего предания; ибо весьма вероятно, что оно основано на каком-либо историческом событии, хотя и патриарх Иерусалимский Досифей не упоминает о нем в своей истории. Он говорит⁵⁵, однако, что с тех пор, как оттоманы овладели Царьградом и стали презирать греков в Иерусалиме, одно только утешение находил Св. град в грузинах; ибо они еще и во времена султанов мамелюкских могли защищать Св. места, и владели в самом Иерусалиме шестью обителями, из коих две в последствии уступили грекам, св. Феклы и Предтечи, одну Иоанна Богослова латинянам, и одну Апостола Иакова армянам.

Но архиепископ грузинский Тимофей, посетивший Св. места в половине минувшего столетия, подтверждает сказание летописи Вахуштиевой о походе трех царей в Иерусалим и присовокупляет еще к сему, что грузины, по освобождении Св. мест, владели ими исключительно восемнадцать лет; а благочестивый Лев, царь Кахетинский, не оставил их и по возвращении в отечество, но прислал денежное вспоможение, с своим поверенным, настоятелем Крестного монастыря, Иоакимом, для обновления храма Св. гроба и Голгофы, которые тогда украсили мрамором. Он же говорит, что в его время на Голгофе, у подножия Патриаршей кафедры, написано было по-грузински на мраморе: «Грузинский помазанник, царь Кахетинский и Карталинский Лев достопамятный, возобновитель и ктитор гроба Христова, Голгофы и высокой соборной церкви Иерусалимской Патриархии, разоренной татарами, искупивший оныя своим усердием, прислал грузинского архимандрита, отца Иоакима, настоятеля Крестного монастыря, и возобновил святыню сию для вечной своей памяти и своих потомков в лето 1536». – Надпись сия истребилась во время последнего пожара храма.

Патриархи Дорофей, Герман и Софроний

Султан Солиман подтвердил патриарху Дорофею и духовенству православному благоприятные указы отца своего Селима и восстановил стены иерусалимские, которые оставались разоренными со времен крестовых походов; он употребил на то камни древнего обширного замка рыцарей Странноприимных, и стены существуют доныне, но гора Сионская осталась вне ограды⁵⁶. По местному преданию, раздраженный султан лишил за сие жизни того, кому поручено было строение. Он обновил и мечеть Омарову, которая пришла в упадок, в смутные времена мамелюков, и взял для сего великолепный мраморный помост и колонны Вифлеемского храма. Некому было вступиться за христианское святилище, как некогда во времена халифа Абделмелека, который пощадил Гефсиманский мрамор, по ходатайству императора Иустиниана. А так как в то же время супруга султана, знаменитая своею красотою и властью, Роксолана, строила в Иерусалиме имарет, или дом для содержания бедных и ученых, то султан приказал запереть Св. врата храма Воскресения, чтобы иметь новый источник дохода, при каждом их открытии, с приходящих богомольцев, а деньги обратить на строение имарета. Указом султанским была определена и пошлина за вход во святилище, различная для разных исповеданий и племен: – франки, как чуждые пришельцы, платили по четырнадцати левов; греки, подданные султана, только половину; армяне, жители Карамании, по пяти левов; православные аравитяне Сирии и Египта и Копты по три лева; а грузины и абиссинцы ничего не платили, ибо, как видно, султан искал дружественных сношений с сими двумя воинственными племенами, на дальних рубежах своей исполинской империи. Патриарх Досифей свидетельствует, что и в его время, т. е. в исходе XVII века, соблюдалось то же распределение податей.

Судя по сему описанию, можно видеть, в каком бедственном состоянии находилось духовенство православное в Иерусалиме, со времени падения Царьграда, исключая одного лишь сильного тогда народа грузинского, который поддерживал святилище, но был в неприязни с патриархами, по разнородности племен. Самые патриархи и епископы избирались тогда из туземных арабов, которые по своей неопытности в делах и крайней необразованности, привели Церковь Палестинскую в совершенный упадок. До такой степени доходила бедность, что богослужение совершалось в полотняных ризах, с железными трикириями и медными сосудами, и сановники церковные должны были питаться трудами рук своих; к этому времени относится и уступка многочисленных обителей, принадлежавших православным, в руки иноверцев. Патриарх Досифей рассказывает, каким образом великолепный собор Вифлеемский достался в руки латинян: однажды, в Великую Субботу, все иноки Вифлеемские пошли в Иерусалим и остался там один зажигатель лампад; но и ему желательно было побывать в этот день у Св. гроба; по простоте своей отдал он ключи от святого вертепа Рождества одному латинскому монаху, поручив ему вечером засветить лампады в пещере; когда же возвратился на другой день и стал спрашивать обратно ключей храма, уже не мог более получить их; а иноки латинские, которых позвали греки на суд пред кадия, силою денег удержали за собою право обладания храмом. Рассказ сей весьма правдоподобен, по тому, что не было причины франкам владеть исключительно собором Вифлеемским, когда Саладин, после их изгнания, уступил все святилища православным сириянам и они, вместе с греками и грузинами, удержали их за собою в бедственную эпоху мамелюков.

Между тем арабы, завидуя грекам, опасались, чтобы они не овладели исключительно Св. местами, и пользуясь их упадком после того, как прекратилось для них покровительство императоров Византийских, строго наблюдали, чтобы никто из греков не был посвящен не только в патриархи, но даже в епископы. Такое положение продолжалось около ста лет, до святительства Германа, уроженца Морейского. Изучив в совершенстве язык арабский в Египте, он принят был диаконом в монастырь патриарший, где его почли сперва за природного араба, а потом, по необычайным дарованиям, избрали единодушно на кафедру Св. града, преемником патриарха Дорофея⁵⁷. Герман начал опять, мало-помалу, посвящать епископов из греков, в течение долгого своего святительства, и со смертью последнего члена Синода Иерусалимского, из местных арабов, постановил за правило, чтобы и впредь не смели посвящать в епископы Иерусалимского престола кого-либо из арабов. Правило сие соблюдается с тех пор, с такою строгостью, что и поныне не только епископы, но даже все иеромонахи и иеродиаконы родом греки; местным жителям Сирии не вверяется никакая хозяйственная должность по монастырям Палестинским. Для укрепления сего правила Герман постановил также, чтобы наследство духовенства греческого в Иерусалиме всегда оставалось Св. гробу.

С избранием Германа единоплеменные ему греки стали опять посещать во множестве Св. места и обогащать их своими приношениями; он сам ходил в Константинополь и другие места за сбором милостыни и вместе со Вселенским патриархом Дионисием совещался о подчинении епархии горы Синайской престолу Иерусалимскому; – однако епископы её ныне опять почитаются самостоятельными. Герман посещал часто и заиорданские области, принадлежавшие его пастве; ибо туда, в укрепленный город Карак, большая и богатейшая часть православных жителей Иерусалимских укрылась, в правление мамелюков. Помощью их обновил он мраморные колонны обветшавшей часовни Св. гроба, и покрыл ее сверху свинцом, чтобы защитить от дождя, потому что всегда был отверст главный купол храма Воскресения. Когда же францисканские монахи, воспользовавшись его отсутствием за Иордан, устроили железный кивот, наподобие часовни, над местом снятия со креста, и стали исключительно в нем служить, Герман, возвратившись в Иерусалим, заставил их уничтожить такое нововведение. Во время его святительства Церковь Иерусалимская испытала еще тяжкое бедствие от землетрясения: высокая колокольня храма Воскресения обрушилась и повредила купол над Св. гробом; то же случилось с колокольнею Вифлеемскою, и с тех пор обе они находятся в развалинах.

Мудрый святитель, опасаясь влияния арабского на дела церковные, решился назначить себе преемника, еще при жизни, и привел с собою из Царьграда единоплеменного ему священника, церкви Св. Николая, что у городских ворот Агиакапи, которого облек в иноческую одежду, под именем Софрония. Чтобы придать более торжественности избранию своего преемника⁵⁸, он пригласил в Иерусалим патриарха Александрийского Сильвестра, митрополитов Дорофея и Нектария, епископа Синайского Евгения и другого епископа Симеона из Антиохийской епархии, со всеми высшими и низшими чинами патриархии Иерусалимской, и составил из них собор в своих келиях, на котором торжественно отрекся от престола. «Дети мои, – сказал старец своим клирикам, – Бог да благословит вас! Так как я, по старости и по слабости сил моих, не могу долее оставаться на кафедре Святительской, то изберите и поставьте на мое место кого-либо другого». Все единогласно одобрили предложение патриарха Германа и решились, согласно с древними примерами, написать три имени на трех листках, чтобы потом бросить о них жребий. На другой день, патриарх Александрийский и прочие архиереи положили листки сии на Св. трапезу храма Воскресения и, после божественной литургии, ввели в алтарь малого отрока, который снял с престола один из листков: па нем было имя Софрония; таким образом само Провидение оправдало тайное, сердечное избрание добродетельного старца Германа, и все духовенство иерусалимское с любовью приняло сие назначение, как по собственному расположению, так и потому, что оно согласно было с желанием всеми любимого патриарха. Он просил себе только у нового святителя в управление Лидду и Рамлу; но все христиане иерусалимские единодушно воскликнули: «Отец наш, не удаляйся от нас, но живи с нами в Иерусалиме!» Старец отвечал, что исполнит их желание, если обретет необходимое для себя спокойствие в Св. граде, и паства его объявила громогласно, в присутствии святителей иных престолов, что не имеет ни малейшего иска или жалобы на бывшего своего патриарха, ни по каким делам церковным или гражданским. Если же кто-либо останется недовольным избранием нового архипастыря, которого ныне все приемлют, как бы от руки трехсот восемнадцати отцов Никейских, или станет тревожить старца Германа: то должен будет внести за сие пятьдесят венецианских червонцев пени, ибо и сам патриарх Софроний должен почитать патриарха Германа вместо отца. Соборное сие деяние, писанное на арабском языке, доселе хранится в библиотеке патриаршей.

Софроний был человек благонравный и весьма усердный к святыне; он возобновил церковь равноапостольных Константина и Елены, находящуюся в патриархии, для вечной памяти своих родителей, как явствует из надписи, и сделал многие другие исправления в храмах Иерусалимских. Таким образом, в Вифлееме, с обеих сторон Св. вертепа, поддержал сводами собор, уже начинавший клониться к падению; и в самом храме Воскресения начал обновлять иконостас, усердием христиан острова Крита; но иконостас окончен только при его преемнике Феофане в 1608 году: все украшения были белого, красного и небесного цвета, с золотыми звездами. Когда же, во дни святительства Софрониева, один богатый богомолец западный, силою денег, хотел отнять у православных Голгофу, и внес судиям шесть тысяч золотых за неправое приобретение святыни, ревностный патриарх собрал последние свои деньги, и за двойную сумму возвратил православным обладание Голгофою; с тех пор она перешла из рук грузин к грекам; однако полуденная часть священного утеса, на коей пригвожден был ко кресту Спаситель, осталась во владении франков; ибо они и прежде имели там право служить литургию, на малом престоле, хотя сперва не владели сим местом.

По убогому положению своей кафедры, патриарх Софроний предпринимал многие странствия для сбора милостыни, сперва в Египет и на гору Синайскую, куда сопутствовал ему гость и богомолец русский, Трифон Корабейников, присланный Иоанном Грозным с царскими поминовениями по душе убиенного им царевича Иоанна. Потом отправился в Царьград и еще далее в Молдавию, где получил в дар для Св. гроба монастырь Круию, от благочестивого воеводы Петра. Он хотел продолжать свое путешествие и в Россию, ибо там находился в то время святейший Иеремия Константинопольский, который возвеличил достоинством патриаршим митрополию Московскую и всея Руси, но должен был отложить свое путешествие, по смутным обстоятельствам времени.

По возвращении патриарха Иеремии в Царьград, Софроний, вместе с прочими святителями Восточными, подписал утвердительную грамоту о возведении Иова в сан патриарший и присутствовал, вместе с Иеремиею и Мелетием Александрийским, на другом соборе, которым отвергнут новый календарь папы Григория XIV, распространяемый им по Востоку. Когда же впоследствии Софроний, по своим преклонным летам, не мог более странствовать для сбора милостыни, он рукоположил себе преемником благочестивого Феофана, воспитанного при нем с юных лет, подобно, как и он сам был избран сперва в сотрудники старцу Герману; Феофан был посылаем им по многим странам, чтобы пожертвованиями православных христиан поддержать святыню палестинскую, оспариваемую иноверцами. Местное предание говорит, что так как двери храма Воскресения были заключены стражею турецкою, и приходящие богомольцы, мужчины и женщины, по необходимости обедали и спали внутри храма: то Софроний хотел воспретить беспорядки, недостойные святости места⁵⁹. Но ему явился, в сонном видении, сам Господь Иисус Христос и сказал: «Епископ! Я терплю это, а ты для чего хочешь воспретить народу моему оставаться в моем храме? – довольно их благочестия, о прочем же подобает приложить попечение».

Мы имеем свидетельство о состоянии Св. мест в исходе XVI века чрез двух поклонников, одного восточного, другого западного, которые посетили Палестину во дни святительства Софрониева. Трифон Корабейников, посланный Иоанном, описывая красоту храма Воскресения, говорит, что купол его не доделан, потому что турки, однажды разорив оный, не допускают исправить; но это вероятно относится к повреждению, случившемуся от упавшей при землетрясении колокольни. Достойно замечания, что в храме, где по словам Трифона, все исповедания различных народов имели свои малые престолы, около главного собора греческого, болгары воздвигли себе престол, над самою крышею часовни Св. гроба, и там совершали богослужение, под открытым куполом. Рассказ его, о сошествии огня в Великую Субботу, исполнен теплой веры⁶⁰. Христиане угашают огни, в домах своих, еще с Великого Четверга, ожидая появления небесного; гроб же Господний запечатывают; в день субботний патриарх, взошедши в великую церковь, молит со слезами Господа о ниспослании божественного света, и когда узрит его, как луч солнца, нисходящий сквозь отверстие купола на Св. гроб, он совершает вокруг крестный ход, со всем духовенством, приказывая туркам отпечатать святилище. Тогда входит один внутрь его, износит Святый огонь, который раздает всем верным и иноверным, и огонь сей не жжет, доколе еще в руках патриарших, а на Св. гробе возжигаются сами собою все кандила православных.

Трифон застал еще тринадцать обителей православных в самом Иерусалиме, и рассказывает о монастыре св. Михаила, служившем вместо подворья для иноков св. Саввы, что, когда турки разорили верх церковный, два старца, Моисей и Мефодий, испросили в России милостыню, на обновление сей церкви, от царя Иоанна Грозного и митрополита Макария. Довершив с дозволения султанского строение, иноки едва не подверглись сами лютой смерти от неверных; ибо паша Иерусалимский захотел обрушить опять купол и найден был в ту же ночь мертвым в своей ложнице; стража турецкая устремилась на обитель, но обретши иноков на молитве, удалилась, пораженная внезапным ужасом. С изумлением описывает Трифон великолепие лавры св. Саввы, и особенно соборной его церкви, иссеченной из огромных камней, с резным иконостасом, ярко вызолоченным, и со стенною живописью; кроме собора, еще пять церквей, и все хозяйственные заведения обители, находились в лучшем устройстве; ибо тогда сербы еще владели лаврою, которую обновили в самое цветущее время их царства. Они приобрели ее от греков, вынужденных оставить древнюю свою обитель, по нестерпимым гонениям арабов в 1504 году, и выстроили для защиты оной башню, с приделом св. Симеона; оттоле один из иноков, стоявший на всегдашней страже, подавал знак о приближении бедуинов: но в исходе XVI века и сербы, в свою чреду, оставили лавру, ибо уже не в силах были ее поддерживать, и она пребывала в упадке около ста лет, до времен патриарха Досифея. Трифон застал, вероятию, лавру уже в последние годы обладания сербского⁶¹.

Другой путешественник того же времени, князь Радзивилл, говорит, что он слышал в Иерусалиме, и в самой лавре св. Саввы, о бедственной кончине множества её иноков, приключившейся при султане Селиме II (т. е. около 1570 года). Однажды, когда новый паша назначен был в Иерусалим, монахи св. Саввы, коих считалось тогда до тысячи, пришли к нему для поздравления и принесли в дар каждый по курице; паша, испуганный таким множеством людей, в одинаковом одеянии, спросил их, кто они, и услышав, что все иноки св. Саввы, отвечал им: «Дары ваши приемлю, но не могу дозволить, чтобы такое множество народа обитало в стенах одной обители, из опасения бунта». Он велел тут же умертвить многочисленную братию, кроме двадцати человек, и султан одобрил жестокую предусмотрительность своего наместника. Во время посещения князя Радзивилла, их было только тридцать человек, и так как происшествие сие случилось не более как за десять или пятнадцать лет, то, конечно, нет сомнения в вероятности оного, ибо рассказ князя прост и не преувеличен.

Радзивилл говорит также⁶², что и при первом Селиме много пострадали иноки иерусалимские, когда он шел завоевать Египет. Услышав, будто они зарыли в землю сокровища храма Господня, пожертвованные государями западными, султан заключил их всех в темницу башни Давидовой и содержал на хлебе и на воде, в течение двадцати семи месяцев, допытывая, где скрыты желанные сокровища; но иноки мужественно претерпели все истязания и ничего не открыли, хотя многие из них скончались мученически, от долгих томлений. Они освободились только на совершенном покорении Египта. Однако рассказ сей не сходен с историей патриарха Досифея, о благосклонном обращении Селима с духовенством православным, и можно предполагать, что Радзивилл упоминает здесь только о иноках латинских, о которых, как известно, ходатайствовал, после возвращения султана в Царьград, нарочно присланный посол короля Испанского. Весьма любопытно приводимое князем предание о златых вратах, чрез которые въехал Господь Иисус, в день вербного торжества. Турки почитают за грех отворять их, утверждая, что они только отверсты будут одному великому и сильному Государю, который чрез них взойдет в Св. град и будет властителем вселенной. Когда же князь спрашивал турков, для чего их султан не взойдет чрез них сам, чтобы с малым трудом получить обладание вселенной? – они молчали, а понуждать их к ответу было бы опасно; ибо по заповеди Корана, состязающийся о вере заслуживает казнь.

Когда Радзивилл посещал Иерусалим, он был принят иноками францисканскими, уже не на Сионе, но в новой их обители Спасовой, которую купили у православных и где доныне пребывают, ибо главный монастырь их, Тайной вечери, находился в руках неверных с 1560 года. Один из евреев цареградских, сильный деньгами при великом визире, просил латинян позволить ему поклониться гробам Давида и Соломона, коих место, по давнему преданию, назначалось под сводами сего храма; но все его просьбы остались тщетными. Раздраженный еврей поклялся отмстить и, возвратясь в Царьград, упрекал визиря в равнодушии к двум столь великим Пророкам, прославленным в Коране, коих святые останки находились в руках христиан; влиянием своего богатства он достиг, наконец, малодушной цели, сделав христиан, подобно как и евреев, чуждыми сей святыни.

Радзивилл, описывая с большою подробностью внутренность храма Воскресения, говорит, что в его время Св. гроб принадлежал латинянам, хотя это несогласно с историей Досифея, равно как и половина Голгофы; она была им уступлена, по взаимному согласию грузин, во владении коих осталась другая половина Св. утеса, и армян, коим франки отдали за то третью часть верхних хор храма. Западный богомолец упоминает еще о церкви Явления Господа Магдалине, отколе начинались, как и теперь, все крестные ходы латинян, и о их приделе в церкви Обретения Креста, где находились также алтари греческий и армянский. Придел Лонгина сотника был общим всех народов, Разделения риз принадлежал армянам, а Тернового венца абиссинцам, равно как и место приношения Исаака, по другую сторону Голгофы. Позади Св. гроба, копты выстроили свою безобразную часовню, воспользовавшись гневом султана против всех франков, которых ввергнул в темницу, после славной победы Лепантской, одержанной Иоанном Австрийским над его флотом. Доходы, получаемые турками за отверстие Св. врат для поклонников, простирались до тридцати шести тысяч рублей; из числа оных европейцы платили за себя поголовно по девяти червонных, греки пять, сирияне три, а христиане отдаленных мест Азии по семи и восьми. Распределение святилищ внутри храма Воскресения между различными народами было уже и в то время почти одинаково с нынешним, с тем только изменением, что приделы грузин достались впоследствии грекам, а абиссинцев армянам; но подземелье собора Вифлеемского еще принадлежало тогда францисканцам, и в обители Честного Креста имел свое пребывание епископ грузинский. Вообще, состояние Палестины того времени было самое бедственное; не только христиане, но самые турки беспрестанно терпели от нападений бедуинов, которые безнаказанно грабили по всей Палестине и нимало не уважали пашу Иерусалимского, с малою стражею его янычар.

Семнадцатое столетие Церкви Иерусалимской памятно и для Российской, по тем близким отношениям духовным, в каких они находились между собою; ибо патриархи Восточные, теснимые в своих пределах, стали часто посещать страну православия, где их с любовью принимали благочестивые самодержцы; самые подвиги святителей Иерусалимских более нам известны в течение сего века, ибо очевидцем их был церковный писатель Досифей, облеченный и сам саном патриаршим⁶⁴. Он говорит, в последней книге своей истории, что когда по проискам францискан в Иерусалиме дом патриарший обременился тяжкими долгами, для сохранения Св. мест, и святители не могли лично пещись о своей пастве, у Св. гроба: то они сделались ради неё скитальцами по вселенной; но божественный Промысл, всегда извлекающий благое и из недоброго начала, взамен отторгаемых лестью и силою христиан палестинских, утвердил в православии бесчисленное множество городов и народов, чрез путешествия патриархов Иерусалимских, к общему благу всей Церкви. Более других подвизался блаженный пастырь Феофан, в течение тридцатисемилетнего своего святительства, и отечество наше должно всегда помнить его великие заслуги; ибо он посетил и утвердил оное в самую бедственную эпоху унии и самозванцев, когда ни северная, ни южная Россия не имели пастыря; Феофан был Ангелом мира для обеих⁶⁵.

Восточные патриархи, слыша о неустройствах единоверного царства Российского и о гонениях Римских против православия, уже изнемогавшего на юге без епископов, сошлись для совещания у гроба Господня и послали кроткого его блюстителя устроить Церковь Российскую; патриарх Константинопольский дал ему полномочие действовать лицом своим и отправил с ним своего экзарха, архимандрита Арсения. Посетив сперва столицу русскую, еще до освобождения из плена Филарета Никитича, Феофан нашел Церковь в волнении, по случаю некоторых исправлений в требнике. Сам государь заметил грубые ошибки, издавна вкравшиеся не только в рукописные служебные книги, но и в те, которые напечатаны были при патриархах Иове и Гермогене; он поручил архимандриту Дионисию заняться, вместе с братией Троицкою, исправлением сих погрешностей; ибо со времен Стоглава и до Никона, труд сей был постоянным предметом забот царских и патриарших. Дионисий, сличив русский требник с греческими, исправил некоторое возгласы, и за то подвергся жесточайшим гонениям, от митрополита Крутицкого Ионы. В течение целого года терпел святой старец душную темницу, и пытки, даже поругания от народа, и все сие переносил он с чрезвычайною кротостью и терпением, как исповедник слова Божия. Приезд патриарха облегчил его участь.

Прежде всего Феофан, по совету царя, вместе с освященным собором, слезно молили великого труженика, митрополита Филарета, принять на себя высокий сан патриарший, и долго отрекался святитель. Испытанный всеми бедствиями, в течение двадцати лет, постриженный неволею, сосланный, разлученный с семейством, наконец, десять лет томившийся в плену, усталый старец хотел только жития безмолвного, и едва был упрошен царем, патриархом и собором, украсить собою престол Св. Петра. Таким образом, уже третий исповедник восходил на него, со времени учреждения патриаршества и тем прекратилось девятилетнее сиротство Церкви Московской. Сам Иерусалимский святитель совершил посвящение великого Филарета и уставною грамотою утвердил на будущие времена права, данные при поставлении Иову святейшим Иеремиею Цареградским. Тогда устроилось чудное явление в летописях мира, нигде и никогда не повторявшееся, – родителя патриарха и сына царя, вместе управлявших государством.

Патриарх Феофан не замедлил оправдать, пред новым святителем Московским, страждущего Дионисия и обещал, в засвидетельствование правоты его, прислать объяснительные грамоты, по совещании с прочими Восточными патриархами, что впоследствии исполнил; ибо святейший Филарет ревностно продолжал заниматься делом исправления книг служебных. Освобожденный архимандрит возвратился в лавру Сергиевскую, прославленную его подвигами, и там имел утешение принять торжественно своего избавителя и видеть смирение владыки Иерусалимского, пред мощами преподобного Сергия. Он представил Феофану доблестных иноков, подвизавшихся вместе с ним за отечество, которые находили, что раны, полученные в битве, служили им еще лучшими будильниками для плача и воздыхания о грехах.

С благословениями северной России направился блаженный Феофан в южную и посетил Киев, древнюю матерь Православия, страдавшую безначалием церковным. Король Сигизмунд, несмотря на свои гонения, признал в Феофане лице патриаршее и велел воздавать ему должные почести, хотя потом опять усомнился в его сане. Ревностный к просвещению церковному, Феофан, именем патриарха Константинопольского, утвердил Богоявленское братство в Киев ставропигиальным, т. е. прямо зависящим от Вселенского Владыки, благословил завести в нем училище, на эллино-славянском и латино-польском языках, и присовокупил к нему братство милосердия, или странноприимный дом, обратившийся в бурсу академическую. Когда долгим пребыванием патриарха в Киеве, мало-помалу стали ободряться православные, то почетное духовенство и дворянство, собравшееся вместе с гетманом из соседних городов, на праздник Успения, упросили Феофана дать им, наконец, главу церковную и пастырей, коих так давно уже была лишена Малороссия. По примеру прежних патриархов торжественно посвятил он в лавре митрополитом Киевским Иова Борецкого, игумена Михайловского монастыря, и еще двух, ректора Виленского училища, архимандрита Мелетия Смотрицкого архиепископом в Полоцк, и Иосифа во Владимир-Волынский, а потом и прочих: Исаакия в Луцк. Исаию в Перемышль, Паисия в Холм, грека Аврамия в Пинск; таким образом, восстановив упраздненные епархии и возбудив всех стоять твердо за веру, спокойно возвратился в свои пределы.

Но в самом Иерусалиме патриарх Феофан непрестанно должен был бороться с франками и армянами, за обладание святынею: водворитель мира в пределах чуждым, не мог обрести его у себя. Давно уже франки овладели Св. вертепом Вифлеемским; но по крайней мере они допускали в него для служения православных. По древнему обычаю, патриарх со всем духовенством совершал всенощное бдение накануне Рождества Христова, в большом соборе, и когда певец церковный, во время литии, должен был спуститься в самый вертеп под алтарем, чтобы возгласить над местом рождения Богочеловека: «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума», – тогда франки, затворив обе двери вертепа, не впустили туда певца под тем предлогом, будто бы хранитель оного отлучился в Иерусалим⁶⁶. Огорченный патриарх, не кончив вечернего молитвословия, немедленно возвратился в Св. град и предал дело молчанию; а франки, еще более возгордившись, вздумали отнять у православных и другую половину Голгофы, и дерзнули даже пробить свод, где стояла патриаршая кафедра. Не стерпел уже столь наглого насилия блаженный Феофан и, показав кадию Иерусалимскому хрисовуллы султанов, получил от него право на владение всею Голгофою и вертепом Рождества. Франки, со своей стороны, обратились к паше и силою денег убедили его заключить в темницу патриарха! Нечестивый правитель хотел даже умертвить его; но был остановлен кадием и принужден отпустить его из заключения. Однако, опасаясь козней латинских, патриарх не выходил из обители своей до праздника Илии Пророка, и в этот день, вышедши тайно из Св. града, бежал в Акру. Услышав о том, паша отправил нарочного к бею Акры, чтобы схватить Феофана, и посланный за ним в погоню эфиопляпин настиг его, над потоком у горы Кармильской; но, будучи с детства христианином, тронулся бедствием старца и отпустил его за сто золотых. – Патриарх сел на корабль и, приплыв в Царьград, вступил там опять в прение с франками, уже пред диваном Порты; по силе хрисовулл, приобрел оп законное свое достояние: всю Голгофу, камень помазания Господня и Св. вертеп Вифлеемский, с южным притвором храма, на что и получил хаттишериф, т. е. собственноручное определение султана. Однако, незлобивый пастырь простил латинянам обиду и не коснулся их лампад, горевших над святилищами.

Пять лет спустя, они опять возобновили свои притязания, воспользовавшись походом Великого визиря Ибрагима против паши Багдадского. Обольщенный их дарами визирь уверил слабого султана Мурата, будто бы великий дед его Солиман отдал Св. места во владение франков, а не греков, и стерши имя сих последних из султанского фирмана, написал первых. Это стоило им 16,000 левов, поднесенных в дар визирю, не считая прочих подарков муфтию и иным важным сановникам государства; ибо они уже надеялись навсегда оставить за собою Св. места. Патриарх Феофан был тогда в Валахии; но и в столь трудных обстоятельствах успел возвратить утраченное. – В отсутствие Великого визиря, каймакан его или наместник Мустафа-паша, будучи родом из Албании, благоприятствовал православным и сам научил их, как приступить к султану. Эконом Иерусалимского подворья в Царьграде, Иоанн, и другой иеромонах Св. гроба, по имени Амигдал, управлявший епархией Хиосскою, подали письменно челобитную Мурату, когда он жил в одном из загородных дворцов своих; султан лично объяснялся с ними, на арабском языке, и, услышав от каймакана подтверждение слов их, послал в Иерусалим нарочного агу, чтобы возвратить православным похищенные у них святилища. – Еще чрез два года, снова принужден был судиться патриарх Феофан с латинянами, сперва у муфтия, а потом пред диваном, и опять укрепились Св. места за православными; патриарх же отпущен с честью на свое подворье и ему дана вновь подтвердительная хрисовулла. – Кратки и выразительны были слова сего хаттишерифа: «Кадию и паше Иерусалимским: смотрите, чтобы дело было произведено по моей божественной заповеди, а если поступите лукаво, отсеку вам головы: – знайте это». – Феофан возвратился в Иерусалим, в сопровождении султанского аги, который ввел его опять во владение Св. пещеры, запечатанной по проискам франков за девять месяцев пред тем, и с тех пор, около полувека они оставили в покое православных. Но уже на сей раз патриарх не оставил, на Голгофе и в вертепе Рождества, лампад латинских, как в первый раз, потому что и они, во время краткого своего обладания, выкинули лампады греческие; армяне же сами вынесли свои, и когда спрашивали у них, для чего? они отвечали, «завтра франки опять будут владеть сими местами и мы, с ними вместе, повесим наши лампады». Хрисовулла султанская уступила грекам и самый монастырь, издавна принадлежавший римлянам в Вифлееме; но митрополит Вифлеемский Афанасий, местоблюститель престола патриаршего, не захотел им воспользоваться; а патриарх Феофан обязался вносить ежегодно в мечеть султана Ахмата по триста двадцати червонных, чтобы только франки не начинали более своих неправильных притязании пред диваном.

И армяне, в одно время с франками, не оставляли в покое святителя Иерусалимского. Они имели обыкновение каждый девяностый год праздновать Пасху неделею после православных (что ныне уничтожено по совету знаменитого их патриарха Нерзеса); по сему случаю, в 1633 году им пришло на мысль в первый раз праздновать отдельно и обряд Св. огня, а потом, на следующий год, уже они хотели восхитить себе и первенство от греков для получения сего огня в Великую Субботу; но так как местное начальство, кадий и паша, не могли им разрешить нововведения, они обратились в Царьград. Султан Мурат, замышлявший войну против венгров, находился тогда в Адрианополе, и посему многие из греков устремились в стан его. Все благоприятствовало армянам, ибо Великий визирь, Ибрагим- паша, был им соотечественник; им покровительствовал и друг султана, Абаза-паша, и они имели в свою пользу свидетельство от властей арабских Св. града. Ибрагим-паша велел им судиться у Казискерида, или великого судьи западного, который спросил только одного из них: «От кого принял некогда халиф Омар Иерусалим?» – и услышав, что от греков, отвечал весьма просто: «Так какое же дело армянам до Иерусалима?» – Сделав строгий выговор кадию и властям Иерусалимским, Казискерид отпустил православных с утвердительною грамотою о их первенстве и доставил им вскоре на то хаттишериф султанский.

Когда же Мурат возвратился из Адрианополя, армяне стали опять умолять вельмож в свою пользу, обещая им до шестидесяти тысяч червонных. Греки, не в силах будучи собрать столько денег, обратились к Бостанджи-баше, или начальнику садов султанских, который был в отрочестве христианином, и даже мать его христианка была еще жива. Патриарх Феофан сам призвал ее к себе и умолял ходатайствовать за единоверцев. – Настал день верховного суда; несметное множество армян стеклось к дверям дивана, так что наполнилась ими вся окружность Св. Софии; султан, по особенному случаю, явился в суд не в царской, а в обыкновенной одежде, в сопровождении одного лишь Бостанджи-баши, который дал о том знать иеромонаху Амигдалу и велел ему говорить с ним свободно, как бы не узнавая лица царского.

Сам Бостанджи-баши спросил презрительно Амигдала: «Что значит это собрание греков?» Когда же султан услышал, что это не греки, а армяне, и он в свою чреду спросил: «Чего ищут армяне?» – тогда Амигдал подробно, и с доказательствами, изложил ему все дело. «Армяне пришельцы, – сказал он, – а Иерусалим и все царство сие принадлежало искони грекам, и греки всегда были жителями туземными. Посему Омар и после него государи арабские, потомки халифов и султаны мамелюков, равно как и государи турецкие, давали грекам право распоряжаться в Иерусалиме, как в собственном своем достоянии; Омар, в договоре, который заключил с патриархом Софронием, отдал Иерусалим патриарху, с таким распоряжением, чтобы все христиане, откуда бы ни приходили они в Иерусалим для богомолья, подчинены были патриарху греческому, и на поклонение святым местам в Иерусалим ходили с его воли, и каждый из них приносил бы ему в дар один сребреник и пол драхмы. А ныне армяне, надеясь на свое богатство, хотят отнять у греков и Святые места и первенство; мало сего, они думают сборищем своим привести в страх самого царя». – «Неужели султан о том не знает и нет ли какого помощника у армян?» – спросил Мурат. – «Нет, государь мой, – сказал в ответ Амигдал, – царь ничего об этом не знает; да правосуднейший султан Мурат и не сделает никакой обиды покорному ему православному народу и не станет покровительствовать армянам. Боимся мы только Абазы-паши, царского советника, который заодно с армянами и им помогает, потому что взял с них шестьдесят пунгий серебра, за то лишь, чтобы не доносить царю о наших делах и сделать нам обиду». – «А точно ли ты знаешь, что Абаза-паша взял с армян деньги?» – спросил опять Мурат. – «Верно знаю, – отвечал Амигдал, – и думаю, что они лежат в кладовой его, еще запечатанные печатями армян». – Султан немедленно послал обыскать кладовую Абазы-паши, и когда там нашли кошельки с печатями армян, тотчас же велел отсечь голову виновному. Раздраженный хотел наказать смертью всех виновников неправедного смятения; но по ходатайству одного из своих вельмож, родом из армян, казнил только трех старшин армянских, из числа семидесяти; прочих же заключил в темницу, и взял с них богатый выкуп, а грекам дал хрисовуллу, для подтверждения их прав, и грамота сия была заявлена во всех судебных местах Востока. С тех пор армяне оставили на краткое время в покое патриарха.

Много было ему заботы и от собственных единоверцев в Палестине. Монахи сербские, зависевшие от своего архиепископа Пекийского, подобно как и грузины, имевшие своего католикоса, не хотели подчиниться власти патриархов греческих Иерусалима, и от того происходили между ними частые смуты. По записям монастырским, нельзя в точности определить времени, когда сербы овладели исключительно обителью Архангела Михаила, или подворьем св. Саввы в Св. граде, и заняли пустынную лавру, оставленную греками по набегам бедуинским. Они укрепились там башнею и стенами, против неверных; но и с патриархом завели несогласия, требуя себе, по примеру грузин, отдельных святилищ в храме Воскресения, и стали платить, мимо его, подати султанам. Игумены их самовольно присвоили себе право ходить с посохом в руках в присутствии святителя; обращались на него с жалобами к патриархам Цареградским и, наконец, пригласив в Иерусалим, для разбирательства по сему предмету, патриархов Александрии и Антиохии, испросили себе неправедное определение: быть независимыми от престола св. Иакова, брата Божия. Что же, наконец, было следствием такой независимости? – Сербы, расстроившись в своих делах, как по случаю построения башен, так и по внутренним беспорядкам, вошли в неоплатные долги и, продав все свое имение, принуждены были, наконец, разбежаться, так что лавра и её подворье остались совершенно пустыми. Франки вздумали воспользоваться столь благоприятным случаем, чтобы приобрести подворье, соседнее к их монастырю, армяне же обратили взоры свои на самую лавру.

Тогда патриарх Феофан озаботился сохранить святыню сию православным. Он отдал заимодавцам пятьдесят четыре тысячи левов долга, лежавшего на двух обителях, и принял их в свое ведение; но ему надлежало бороться с местными властями, которые продолжали требовать подати с опустевших обителей, и с франками и армянами, которые домогались приобрести их. В такой крайности святитель пустился в дальний путь, к воеводе молдавскому Василию, известному чрезвычайным своим усердием к Церкви; ибо уже испытал оное однажды, во время своего путешествия в Россию. Рано утром, неожиданно, явился Феофан в палатах Ясских, и, когда обрадованный воевода вышел босыми ногами навстречу старцу, чтобы почтить высокий сан его, святитель подал ему конец веревки, висевшей у него на шее, и сказал: «Сын мой, удави меня лучше своею рукою, чтобы не задушили меня турецкие заимодавцы». Благочестивый Василий, тронутый слезами старца, немедленно внес за него шесть тысяч червонных долга, и когда немного спустя приехал в Яссы ага султанский, с повелением взять патриарха за другие шесть тысяч, воевода уплатил и сию сумму, и еще девять тысяч иным заимодавцам турецким и, не довольствуясь такими благодеяниями, послал сорок тысяч червонных с двумя своими поверенными в Иерусалим, чтобы совершенно уничтожить всякий долг на Св. гробе. Немногие из императоров восточных оказали столько услуг Св. гробу, сколько сей благочестивый воевода молдавский, без которого православные лишились бы непременно обладания Св. местами.

Можно судить о бедственном состоянии Иерусалимского престола того времени по письму патриарха Александрийского Герасима к Феофану,1629 года, в коем извещал его, что посланную им в Египет, для продажи, утварь Св. гроба и собственную его митру, купил некто благочестивый вельможа Сеидаллах и возвращает святителю, с его же старцем, присовокупив еще в дар десять тысяч червонных, для расплаты с долгами. В другой раз патриарх Феофан, теснимый заимодавцами, лишился драгоценной чаши, которую поднес ему царь Грузинский Теймураз, во время его путешествия по Грузии. Святитель Иерусалимский оставил там по себе вечную память, предоставив епископу Кутаиса титло митрополита и право носить саккос при священнослужении. Много пособил ему и патриарх Константинопольский Кирилл; поучениями своими подвигнул он сердца православных к пособию в пользу Св. гроба и, пригласив в дом патриарший всех старейшин, убедил их пожертвовать значительную сумму для уплаты тяжких долгов престола Иерусалимского.

Другой воевода молдаванский Радул, предместник Василия, уступил Св. гробу монастырь, именуемый Галатою, подле Ясс, который прежде принадлежал Киеву, по дарственной записи воеводы Петра, но был приведен в упадок. Патриарх Феофан отдал его в управление племяннику своему, митрополиту Вифлеемскому Афанасию, вместе с тремя другими обителями, принадлежавшими в Молдавии Св. гробу, и приобрел еще в Валахии монастырь Георгиевский. Странствуя непрестанно из Иерусалима в Царьград, он купил себе и подворье в Константинополе, с церковью и садом, где с того времени постоянно поселились патриархи Иерусалимские⁶⁷; ибо они видели, что только в столице Оттоманской империи, личным присутствием, могут защищать права свои против римлян и армян, с помощью воевод обеих княжеств, и управлять делами Св. гроба. Подворье сие, бывшее прежде домом князей Кантакузиных, сгорело еще при Феофане в 1649 году, во время страшного пожара, опустошившего всю часть города, называемую Фанар, и было тогда же возобновлено, с дозволения Великого визиря, по усердию купцов цареградских. Последующие патриархи расширили и украсили новое свое пристанище, где доныне решаются судьбы Церкви Иерусалимской.

Патриарх Феофан, заботившийся столько о нуждах Св. гроба, не был равнодушен и к духовным потребностям, не только своей паствы, но и вселенской Церкви, как было видно из его забот о патриархии Всероссийской, митрополии Киевской и экзархате Иверском. В Царьграде, вместе с патриархами Кириллом Константинопольским и Александрийским Митрофаном, осудил он кальвинские мнения Лукариса и содействовал знаменитому митрополиту Киевскому, Петру Могиле, в соборном признании его православного исповедания веры всею Восточною Церковью. Он скончался в Константинополе, оплакиваемый всеми, после тридцатитрехлетнего святительства и был погребен в обители Богоматери, на острове Халки, одном из княжеских.

После смерти Феофана патриарх Константинопольский Парфений хотел самовольно поставить на престол Иерусалимский митрополита Веррийского Иоанникия⁶⁸; но отцы Св. града, зная, что для них нужен человек миролюбивый и смиренный, вождь, а не властитель, прибегли с просьбою к знаменитому воеводе Василию, который славился богатствами своими свыше многих государей, и достигли желаемого. Они избрали себе в архипастыря родственника Феофанова, Паисия, бывшего игуменом в Ясском монастыре Галате, и патриарх Цареградский, по уважению к могущественному воеводе, не стал противиться избранию иерусалимлян; он послал для рукоположения Паисия в Яссах экзарха своего, Григория, митрополита Ларисского, с другими епископами. С юных лет пришел Паисий в Св. град и долгое время находился иподиаконом при патриархе Софроние, по смерти коего удалился в пустыню Иорданскую, чтобы там вести жизнь подвижническую, доколе не был поставлен Феофаном в игумены. Как человек правдивый и беспорочный, никогда не имел он у себя ни сумы, ни влагалища, и потому верно собирал доходы Св. гробу, а во время голода посылал, из пристани Галацкой, целые корабли с хлебом и всякими припасами в Палестину. Будучи крепким ревнителем законов божественных, Паисий был одарен и необычайною силою духа и тела, при малом росте, так что однажды, впавши в руки разбойников, около Хотина, он один одолел их двадцать и даже отнял у них лошадей.

Тотчас по своем поставлении Паисий отправился сухим путем в Иерусалим, где был встречен Синодом и отцами Иерусалимскими; но клирики из туземных жителей не хотели воздать ему подобающей чести, по чувству зависти к грекам и по старой памяти своего влияния при мамелюках. Софроний и Феофан старались ограничивать их надменность; когда же прибыл новый патриарх, они вышли все вдруг из стен Иерусалимских и наметали целую груду камней пред его вратами, в знак своей непокорности. Паисий не потерял духа, он условился тайно с местными властями, чтобы не благоприятствовали мятежным, и постановил для них такие строгие правила, что с той поры они совершенно преобразовались. Проводя несколько времени на своей кафедре, предпринял он дальнее странствие в Царьград и Москву, чрез оба княжества Молдавии и Валахии, за сбором милостыни для Св. гроба. Напрасно Парфений Константинопольский, враждуя лично против него, написал о нем много худого самодержцу русскому; благочестивый царь Алексий Михайлович принял его милостиво и осыпал царскими щедротами, за которые даже впоследствии пострадал святитель. Будучи в Москве, Паисий посвятил там в митрополиты великому Новгороду знаменитого Никона, которому суждено было и лишиться сана от руки патриархов Восточных, несмотря на ходатайства другого святителя Иерусалимского Нектария. По возвращении в Молдавию и Царьград Паисий должен был откупиться четырьмя тысячами червонных от притязаний Великого визиря, пред коим оклеветал его Парфений, за его странствование в Россию, и еще спорить с ним за собственное подворье; ибо патриарх Цареградский, завидуя стечению народа к чудотворной иконе, принесенной из Иерусалима, запер церковь сию, и старался поссорить Паисия с господарями Молдавии и Валахии, всегда благоприятствовавшими Св. гробу. Это задержало патриарха на обратном пути его в Иерусалим.

В 1649 году строитель Богоявленского монастыря, что в Москве, Арсений Суханов, был послан с другим старцем Ионою в Иерусалим, от царя Алексия Михайловича и патриарха Иосифа, для описания Св. мест и греческих церковных чинов; ибо сей святитель, еще прежде Никона, почувствовал необходимость очистить церковные книги и обряды от малых погрешностей, вкравшихся по несовершенству рукописей и неповерке их с подлинниками. Арсений сопутствовал возвращавшемуся из Москвы патриарху Паисию и дважды возвращался с дороги с письмами от него к царю, так что только в 1651 году, видя замедление патриарха, решился один продолжать дальнее странствование. Из Галаца спустился он Дунаем в Черное море и, достигнув Царьграда, нашел духовенство греческое в великом смятении, ибо еще недавно был умерщвлен, по воле султана, патриарх Константинопольский Парфений, и на место его возведен Иоанникий. По сей причине, недолго прожил в Царьграде Арсений и отплыл в Египет, описывая с точностью все, что только мог заметить мимоходом во время своего странствия.

В Александрии нашел он одни только развалины древних знаменитых храмов и соборной великой церкви Св. Марка; монастырь патриарший частью принадлежал франкам, частью грекам. Ласково приняли его в Каире архиепископ горы Синайской Иосиф и патриарх Иоанникий, весьма замечательный по своему глубокому знанию догматов церковных; Арсений, пользуясь его мудростью, имел с ним продолжительные беседы, касавшиеся до устройства церковного. Потом, спустясь Нилом до Дамиеты, приплыл благополучно в Яффу и в октябре того же года достиг, наконец, цели своего странствия, Иерусалима. Там застал уже патриарха Паисия и остановился на постоянное жительство в монастыре его, до Пасхи следующего года. Во все сие время внимательно наблюдал церковные обряды и со тщанием записывал чин богослужения. Записки сии возбудили подозрение некоторых иноков; они хотели их истребить и жаловались патриарху, что русский пришелец пишет на них донос царю; но им строго запрещено было трогать Арсения. Однако сам патриарх, видевший устройство церковное в России, остерегался старца и заметив, что Арсений и Иона никогда не снимают клобуков, велел и своему духовенству всегда ходить на трапезу в клобуках, что, в жарком климате Палестинском, возбудило ропот против пришельцев. Некоторая часть планов и записок Суханова о Царьграде и Египте, как он сам рассказывает, потонула с кораблем, на коем заблаговременно их отправил из Александрии.

Арсений, привыкший видеть Церковь Православную во всем её блеске в столице русской, при царе Алексие, когда отечество наше уже отдохнуло от долговременных смут, его потрясавших, слишком строго судил иногда недостатки и беспорядки, вкравшиеся от ига турецкого в наружные обряды. Но даже посреди тяжкого положения Иерусалимской Церкви, преимущество греческого патриарха над главами прочих исповеданий было весьма заметно во всех случаях, когда они сходились по обстоятельствам политическим. Так патриарх Паисий, пригласив к себе на трапезу власти армянские, в числе коих был даже и главный патриарх Эчмиадзинский, Филипп, с двумя наместниками, Иерусалимским и Антиохийским, послал только для встречи их священников, и ввел прямо в свои покои; когда же впоследствии патриарх Армянский пригласил Паисия к себе в обитель, то он встретил его сам во вратах, наместники умывали ему ноги посреди церкви, а все духовенство подходило к руке. Самые франки, малообщительные, в то время как патриарх Паисий, празднуя Рождество в Вифлееме, хотел посетить их церковь, встретили его торжественно и поставили на первом месте; но входные молитвы велел он петь своим старцам.

Относительно возжжения Св. огня, Арсений рассказывает чистосердечно все обстоятельства, предшествовавшие оному: каким образом рассеялся сперва слух в народе, что многие лампады засветились сами собою в церкви, когда это было только отражением на них лучей солнца, проникавшего из купола, и что пред настоящим возжжением Св. огня, внутри часовни гроба, патриарх Паисий велел погасить все огни в церкви; после торжественного шествия около собора он взошел один внутрь гроба и, по долгой молитве, вынес оттоле к народу в обеих руках свечи, возожжённые Св. огнем.

Все размеры святилищ Палестинских и местность Св. земли описаны им с чрезвычайною подробностью. Арсений, говоря о строении храма Воскресения, предполагал, что гробовой покой Спасителя находился не в отдельном утесе, но сбоку, в самой скале Голгофы, и что Елена, сохранив всю его внутренность, отделила оный наружно от Голгофы, в виде каменной палатки, иссекши все пространство между ними и разбив один каменный холм на два отдельные утеса, которые включила в храм. Арсений называет нынешний придел Лонгина сотника местом, где положено было титло для креста, а гроб Мельхиседека под Голгофою – гробом матери Балдуина, вероятно, королевы Мелизенды (по словам греческих священников); он говорит также, что жены и дети Балдуинов покоились в притворе под монументами, стоявшими позади камня, на коем умащали тело Спасителя; но со времени пожара они не существуют.

В другом месте Арсений, рассказывая свое путешествие на Иордан, вместе с прочими поклонниками под прикрытием паши, на Страстной неделе, описывает берега Иордана и указывает опустевший монастырь Герасима, ближе к устью реки, а разоренную обитель Предтечи, где предполагает место крещения Спасителя, выше к северу, за пять верст от обыкновенной стези поклонников к Иордану, и далее говорит, что он вместе с латинскими монахами отделился от толпы, дабы посетить Сарандарь, гору, где постился Спаситель сорок дней, и где они имели церковь и служили литургию.

Весьма замечательно, что в Вифлеемском соборе, во время Арсения, еще украшенном мозаическими изображениями Вселенских соборов, существовала, на полуденной стене алтаря, следующая надпись по-гречески: «Расписана сия великая церковь Св. Вифлеема в царство Мануила Великого, царя порфироносного, во дни великого господина ригия Иерусалимского Амора, при Вифлеемском епископе господине Рауле, в лето 6677, индикта 11-го». На Сионе старец Арсений не мог проникнуть в храмину, бывшую некогда монастырем римским, где совершилась Тайная Вечеря; но он описывает, по слышанным им рассказам, место сие, и говорит о пещере под мечетью, где погребены Давид и Соломон: что турки не смеют в оную входить, по страху смерти, а только опускают во нее зажженное кандило.

Благоговейное описание всех виденных им Св. мест, часто и умилительно прерывается отрывками Евангельскими, приводимыми во свидетельство святыни и в напоминание божественных событий, так что, когда сердце иногда скорбит о запустении некоторых святилищ, оно услаждается утешительными глаголами Св. Писания и забывает настоящее, ради величия прошедшего. В лавре св. Саввы нашел он много остатков прежнего её величия и богатую библиотеку рукописей и книг греческих и славянских, а братии мало. Старцы сказывали ему, что не более шестидесяти лет, как они опять стали жить в своем монастыре, что еще жив тот старец, который испросил в Царьграде фирман на обновление лавры, бывшей в запустении двенадцать лет, и что прежде того она также была около ста лет в руках арабов.

Новые раздоры с армянами не позволили патриарху Паисию долго оставаться в Иерусалиме; причиною же раздоров было наследие святилищ абиссинских. Народ сей, сильный во времена мамелюков, с которыми вел кровопролитные вражды в Африке, получил во владение от султанов Египетских обитель Авраамову на восточной стороне Голгофы, несколько келий в южной части храма Воскресения, и иные места внутри Св. града. Много было у них утвари драгоценной; армяне, усилившиеся в Палестине, по своим богатствам и связям с вельможами турецкими, были в общении с иаковитами сирийскими и коптами и, получив сперва дозволение служить на их алтарях в Вифлееме, мало-помалу приобрели их себе. Они подружились и с абиссинцами, учредили с ними общую трапезу и, взяв от них в залог за малую сумму денег их святилища, оставили их за собою, когда царь Абиссинский перестал отпускать своих подданных в Иерусалим. В числе их имущества была конная мельница пред самым входом патриаршего дома, где стали бесчинствовать пришельцы армянские, располагаясь, как в гостинице, со своими лошадьми. Напрасно патриарх и отцы иерусалимские убеждали армян прекратить такое бесчинство или уступить им мельницу. Наконец, в бытность свою в Царьграде, Паисий, жалуясь на притеснения местных властей, которые грабили поклонников на Иордане и навязывали ложную монету на монастыри Палестинские, взамен отбираемых у них денег, коснулся и беспорядков армянских; чрез Бостанджи-баши, благоприятного грекам, он испросил хаттишериф султанский, по которому все достояние, принадлежавшее абиссинцам, отдавалось православным.

Возвратясь в Иерусалим, патриарх, в силу сего указа, получил в свое владение монастырь Авраама на Голгофе, келии и лампады в храме Воскресения и притвор Вифлеемский. Когда же сделался правителем Газы и Иерусалима некто Хуссейн-паша, человек сильный и самовластный, армяне, силою денег, опять отняли у греков не только все, что принадлежало абиссинцам, но даже один вход в вертеп Вифлеемский и выкинули оттоле лампады православных. Чтобы упрочить обладание свое над сими святилищами, армяне успели склонить в свою пользу сановников, белых и черных, двора султанского: но в тот день, когда должен был собраться диван для утверждения сего права, возмущение янычар на ристалище Цареградском лишило жизни всех сих вельмож, и вскоре после того Великий визирь, благоприятствовавший армянам, был низложен султаном Магометом. Знаменитый Мехмет-паша Киуприоли, родом из Албании, сын священника, которого мать даже умерла монахиней, сделался визирем и, во все время своего владычества, благоприятствовал православным, ибо сам не ранее двадцати лет обращен был к исламизму.

Патриарх Паисий, притесняемый в Иерусалиме, обратился с жалобами в Царьград и был сам туда вызван для суда с армянами пред верховным судилищем. Диван решил в пользу православных, ибо визирь велел прочесть все хрисовуллы султанов в слух сановников Порты и сказал армянам: «Вы слышали, итак, не старайтесь искажать правды деньгами; справедливость на стороне греков». Однако он стал требовать от патриарха сто пунгий или кошельков серебра за оказанное ему правосудие; но, услышав от него, что уже греки платят по четыре тысячи червонных ежегодно в мечеть султана Ахмета за соблюдение прав своих на Св. места, согласился принять только тридцать кошельков; тогда же, при содействии великого драгомана Панагиота, родом из греков, выдан был новый благоприятный фирман, в коем подробно были прописаны все грамоты халифа Омара и султанов Селима, Солимана, Мурата и Ибрагима. Патриарх Паисий поспешил отправить указ сей в Иерусалим, к местным властям, кадий вместе с пашей отдали во власть православных все Св. места, принадлежавшие абиссинцам, и отняли опять Вифлеемскую пещеру у армян⁶⁹; но сам наместник патриарший Анфим, по личной ненависти к Паисию, сломал печати на дверях церкви Св. Иоанна и отдал ее самовольно армянам, равно как и четыре келии при Св. вратах; не допустил также православных и до обители св. Иакова, которая осталась в руках армян.

Православные нашли себе жестокого противника и в Хуссейне, паше Иерусалимском, который ненавидел Великого визиря, еще в то время, как он был пашой Дамасским, и потому ближайшим его начальником. Однажды Киупрюли предпринял набожное путешествие по Св. местам Иерусалима и Хеврона и, будучи там, услышал, что уже другой правитель назначен на его место в Дамаск; немедленно отправился он в обратный путь в Царьград, чрез Газу; но Хуссейн, чтобы показать ему свое могущество, а вместе и презрение, вышел навстречу бывшему своему начальнику с 4000 вооруженных арабов. Отселе возникла между ними непримиримая вражда, и Хуссейн не только не хотел исполнить в точности указа, присланного визирем, но даже задержал его чауса и возбудил против него пашу Дамасского, Тагир-оглу, и некоторых других областных правителей Сирии. – Слух, распространившийся в Иерусалиме чрез франков, будто бы патриарх Паисий повешен, когда это совершилось с его гонителем Парфением, еще более превознес иноверцев и Хуссейна. – Все окончилось, однако, в пользу православных: Хуссейн-паша лишен был власти над Иерусалимом, который поступил под ближайшее управление паши Дамасского, и он сам должен был уплатить в казну султанскую сто тысяч левов, взятых им с православных. – Но и Тагир-оглу долго колебался исполнить фирман, взяв с армян до 50 кошельков серебра, и, чтобы устрашить греков, повлек с собою связанными в Дамаск двух из их старших иноков; другой указ Великого визиря прямо к кадию Иерусалимскому, заставил, наконец, местные власти отдать во владение православных монастырь св. Иакова, который, по их преданиям, армяне испросили себе только на время у грузин, с обещанием платить им по восьмидесяти червонных ежегодно, и с течением времени совершенно себе присвоили, что было еще в XV веке.

Слух о насильственной смерти патриарха Паисия едва не сделался истиною, по тем бедствиям, какие испытал он в Царьграде за милостыню, собранную им в России. Паисий отдал переделать богатую митру, подаренную ему царем Алексием Михайловичем, во вкусе более византийском; а недоброжелатели донесли на него каймакану (ибо визирь был в отсутствии), будто он готовит корону для царя Московского. Наместник визиря вытребовал себе сперва митру, а потом патриарха и, обвинив его в измене, посадил в яму, назначенную для убийц; оттоле перевел в темницу должников, чтобы взять с него деньги, равно как и с других предстоятелей духовенства. Но мужественный патриарх не хотел платою денег сознавать вины своей и навлекать то же гонение на свою братию. Видя его непреклонность, каймакан отправил митру в Адрианополь, с тою же клеветою против патриарха, и туда поспешили к Великому визирю некоторые из старцев иерусалимских, чтобы оправдать своего владыку. Между тем, святитель подвергся всякого рода истязаниям от жестокого каймакана. Он велел повлечь его на ристалище, посадив, для большого поругания, на тощую лошадь, с верблюжьим вьюком, которым истерзаны были ноги старца; палачи шли впереди его, как бы для казни, и три раза переменяли избранное для неё место, чтобы навести ужас на свою жертву. Но патриарх оставался непреклонным на все их требования, и, когда они умоляли его хотя малою суммою денег выкупить жизнь свою, он с твердостью отвечал только: «Делайте что хотите». – Ему накинули на шею веревку и уже стали тянуть ее, спрашивая, что даст каймакану. – Патриарх молился и молчал. Тогда пришло новое повеление мучителя не умерщвлять его, но в тяжких оковах посадить опять в темницу. Старца влекли по улицам, продев ему палку между растерзанных оковами ног, так что он стонал от нестерпимой боли, но, несмотря на то, ни в чем не уступил. Смущенный каймакан отдал его, под предлогом приязни, на поруки одному богатому турку, ибо сам начинал уже бояться Великого визиря.

В Адрианополе начался суд; надпись, вышитая около креста поверх митры, свидетельствовала, что не патриарх царю, а царь патриарху даровал ее, и самая цена митры, восходившая только до пятисот левов, а не до ста тысяч, по словам каймакана, подала благую мысль, что неприлична она столь великому государю, каков Московский. Чтобы придать более гласности своему решению в пользу православных, визирь отправил их сперва на суд муфтию, как верховному блюстителю законов; а потом сам понес к султану митру и сказал ему, что, будучи в Иерусалиме, видел такого рода украшения на патриархах, как дар царей, его предместников. Султан удивлялся красоте митры, увенчанной двенадцатью зубцами, наподобие башен и, надев ее на одного христианина абиссинца, воскликнул: «Чудное украшение! – Так, как жаловали оное предки мои патриархам, то и я повелеваю отдать ее патриарху и быть ему свободным». Таким образом, блаженный Паисий освободился от уз темничных, а беззаконный каймакан быль сменен и отправлен на войну в Крит, где вскоре убит.

Однако, так как дела патриарха пришли в расстройство, от претерпленных гонений, он решился искать себе помощи в Молдавии и Валахии. Благочестивый воевода Василий был уже свергнут с престола сыном своим Стефаном; но чрез посредство властителя Валахского Михны испросил себе святитель дозволение посетить Грузию, чтобы там воспользоваться приношениями православных в пользу Св. гроба: это было весною 1658 года. – Во время его пребывания в Синопе, страшный пожар вспыхнул в городе; патриарх, влив несколько святой воды в чашу, послал одного из своих диаконов покропить на пламя и, к общему изумлению, оно тут же остановилось. Писатель истории Досифей рассказывает сие происшествие, как очевидец, находясь при свите своего пастыря. – Из Синопа отправились они морем в Мингрелию, где нашли многие следы христианства у полудиких жителей. Местный епископ, дружески приняв святителя, привел его во дворец Дадияна и оттоле проводил в Кутаис, к Имеретинскому царю Александру. Зиму провел патриарх в великолепном монастыре Келатском, близь Кутаиси; а на следующий год, чрез Гурию и Трапезунд, возвратился в Царьград.

Во время путешествия патриарха Паисия епархия его страдала от жестокости местного правителя Веллеса, который одинаково притеснял турок и христиан, по своему зверскому нраву, так что со времени обладания турецкого не было еще подобных мучителей в Св. граде. Веллес, истязая монашествующих для получения денег, повесил несколько из них в соборной палате патриаршей; сам он, в пьяном виде, взошел в церковь Константина и Елены и, взявши кадило, стал кадить; большая часть иноков и наместник Анфим разбежались в Рамлу и Яффу. Некоторые из них хотели спустить в окно патриаршего дома утварь церковную, чтобы скрыть ее внутри храма Воскресения; но веревка оборвалась и ящики разбились вместе с драгоценными вещами. Много утвари похитил и правитель, умертвив одного богатого еврея, у которого находилась она в залоге. Поражая свои несчастные жертвы, бросал он их нарочно пред вратами обителей, чтобы заставить откупаться деньгами от трупов, и таким образом, кроме расхищенной утвари, вынудил с патриаршего дома до семнадцати тысяч левов; от сего умножился долг, ибо отцы Иерусалимские, не имея денег, занимали за чрезвычайные проценты, чтобы только спасти жизнь и удовлетворить алчного тирана. Наконец жалобы их достигли до Великого визиря, и он сменил мучителя.

Между тем армяне не остались спокойными, доколе опять себе не возвратили себе монастыря св. Иакова. Они обещали большую сумму денег Рейс-Еффендию и начальнику пехотных войск в Царьграде, бывшему в большой доверенности у султана, и оба сановника явились к визирю с просьбою отдать армянам древнее их достояние, коим владели около трехсот лет. Визирь, опасаясь обмана, спросил о сем деле великого драгомана Панагиота, как природного грека, который имел тогда неудовольствие против патриарха Паисия, и не вступился за него. Тогда визирь присудил обладание обителью св. Иакова армянам, но так как нельзя было изменить султанского хаттишерифа, данного в пользу православных, то, по его приказанию, Панагиоти предписал наместнику патриаршему Анфиму отдать монастырь сей армянам, что он немедленно исполнил; тогда же вступили опять армяне во владение притвора Вифлеемского и сада, принадлежавшего некогда абиссинцам.

Напрасно патриарх Паисий ездил в Адрианополь умолять Великого визиря о монастыре св. Иакова. Киупрюли, посоветовавшись с Рейс-Еффендием, остался непреклонным. Отказ сей и неприятные сношения патриарха по сему предмету с вартопедом армянским Елеазаром, в Царьграде, сильно подействовали на его здоровье; он начал страдать кровотечением и, предприняв обратное странствие в Иерусалим, скончался дорогою, на малом острове Кастельроссо, не оставив по себе никакого завещания. Непрестанная забота об уплате тяжких долгов Св. гроба и утрата обители св. Иакова были причиною его смерти; он только о том и беседовал в последние минуты. Епископ Лидды и Прохор, будущий епископ Назарета, находились при свите патриарха, вместе с Досифеем, писателем истории Иерусалимской, и Доксою, благочестивою женою из Синопа, шедшею на поклонение Св. мест. Первые два не были чтителями памяти усопшего; несмотря на просьбы Досифея, который желал, чтобы тело его втайне перевезено было в Миры Ликийские и там погребено близ гроба Святителя Николая, они похоронили его на одной пустынной горе в Кастельроссо, и тем едва не навлекли на себя гонения от местных властей турецких⁷⁰.

Одиннадцать лет продолжалось многотрудное святительство Паисия, который оставил по себе благую память в Палестине. В Яффе выстроил он пристанище для богомольцев, чтобы спасти их от насилия арабов; в Лидде, где овладели сарацины половиною великолепного храма Св. Георгия и обратили ее в мечеть, он не пожалел сокровищ, чтобы устроить опять церковь в оставшейся христианам части, при гробе великомученика. Между Иерусалимом и Вифлеемом восстановил ограду монастыря Пророка Илии, и в самом храме Воскресения открыл некоторые окна и уничтожил пристройки, сделанные со времен завоевания Саладинова, так что богослужение могло совершаться не во мраке, и храм сделался гораздо светлее. Он же устроил в лучшем порядке и чин богослужения церковного.

Досифей и другие, бывшие с покойным патриархом, откупившись от притязаний турецких на остров, возвратились чрез Атталию в Царьград, куда привезли с собою и все хаттишерифы султанские. Там бывший воевода молдавский Василий, оказавший уже столько услуг Св. граду, и не менее его усердный драгоман Порты Панагиоти, собрались, вместе с патриархом Константинопольским Парфением младшим, Синодом, вельможами греческими и отцами иерусалимскими, на подворье Св. земли, чтобы совещаться, кого бы избрать в патриарха Св. граду, ибо святители его, странствуя по всем землям, долженствовали иметь опытность не только гражданскую, но и духовную, дабы удовлетворительно отвечать на все догматические вопросы, им предлагаемые. Надлежало также обратить внимание и на то, чтобы новый архипастырь был родом из области Палестинской, по всем канонам древней Апостольской Церкви; ибо Иерусалимская, от самого начала, свято соблюдала сие правило. Тогда Гавриил, архиепископ Филиппопольский, предложил Нектария Синаитянина, человека мудрого и опытного, и все единодушно воскликнули: «Один Нектарий достоин сей чести!» Сам Гавриил отправлен был с соборною грамотою на Синай, чтобы убедить Нектария на патриаршество Св. града, и с ним был Досифей, которого употребляли во всех важных делах церковных.

Достигнув Яффы, они узнали, что и Нектарий находится там, потому что по смерти Иоасафа, епископа Синайского, был избран отцами обители в епископа сей пустынной области, и шел оттуда для рукоположения в Иерусалим. В храме Св. гроба, в Неделю ваий⁷¹, рукоположен был Нектарий, по общему согласию отцов Иерусалимских, патриархом Св. града и предпочел остаться в нем на жительстве, чтобы лучше обозреть свою паству и узнать людей, а потом уже приступить к делам внешним. Первым его действием было испросить дозволение у Хуссейн-паши Газского (которого вскоре потом сменили) на обновление некоторых зданий; немедленно покрыл он обветшавшие келии иноков, скупил дома около церкви Предтечи, напротив храма Воскресения, и выстроил в Рамле обитель для поклонников. Настал жестокий голод по всей Палестине; но бедные, несмотря на крайнее положение дома патриаршего, находили там пищу, и богомольцы, пришедшие из Греции, обильною милостынею облегчили страдания народа. Только на другой год решился Нектарий ехать в Царьград, по делам церковным, оставив своим наместником Неофита, митрополита Вифлеемского, и во время морского путешествия дважды едва не впал в руки разбойников; из Саталии, уже сухим путем, достиг он Царьграда.

Кроткий Нектарий старался обратить на пользу Св. гроба тяжкое для него разлучение со своею любимою паствою. В Царьграде убедил он богатого вельможу греческого, Манулаки Кастриота, устроить там училище и пожертвовать значительную сумму на обновление храма Вифлеемского, которое, однако, довершил его преемник. Потом предпринял трудное путешествие по Булгарии, Македонии, Валахии и Молдавии, для сбора милостыни, и возвратившись в тяжкой болезни в Константинополь, совершенно исцелился, при живоносном источнике. Он посетил и острова архипелага, на обратном пути своем в Иерусалим, куда достиг после пятилетнего отсутствия. Там, первою и главною его заботою, было воздание подобающей чести святыне. Зная, что отцы иерусалимские самовольно раздавали Св. мощи в дар государям православным, он устроил для каждой частицы хрустальные ковчеги, равно как и златой кивот для хранения Честного Креста, от коего также отделяли части, и всю сию святыню вложил в один большой кипарисовый крест, который велел носить впереди крестных ходов, совершавшихся в храме. Таким образом, сокровища сии сохранялись неприкосновенными, и богомольцам открывалось только одно малое отверстие новой раки, для благоговейного целования креста Господня. Ревностный архипастырь устроил новый благолепный престол, в соборном алтаре храма Воскресения, на место разбитого мраморного камня, служившего дотоле трапезою, и, поставив на оный великолепную дароносицу, повесил пред нею семь лампад. Он обратил внимание и на убогое состояние великолепной некогда лавры св. Саввы, оградил ее новыми стенами, устроил гостиницу для богомольцев в сем пустынном месте, и многое исправил в прочих обителях⁷².

Со времени патриарха Германа, который возобновил кувуклий, или часовню Св. гроба, она находилась в полном распоряжении православных, а прочие исповедания допускались в нее только для богослужения. Но после смерти патриарха Паисия франки уловили в обман наместника его Лаврентия, человека легкомысленного. Сперва испросили они, ради благоговения к святыне, обновить крышу часовни и, таким образом, присвоив себе самый камень гроба, начали ставить на нем свои подсвечники. Не довольствуясь тем, они жаловались Лаврентию, что им оскорбительно служить утреню, в Неделю ваий, вместе с прочими еретиками, хотя, по древле установленному порядку, соблюдалась и в этом постепенность: ибо после соборной утрени православных, начинали ее у себя римляне, потом армяне, далее копты и сирийцы, каждый народ в своих отделениях, не мешая один другому. Едва только получили они позволение совершать свои утрени, почти в одно время с православными, как уже представили свидетелей кадию Иерусалимскому, будто имеют на то право, и всякой год позволяя себе более и более, дошли до того, что стали уже служить утреню при восхождении солнца, когда должна была начинаться соборная литургия православных; вслед за молитвами утренними, вопреки всякого порядка, поставили они свои кафедры против дверей Св. гроба и начали литургию прежде греческой. Патриарх Нектарий был одержим в то время подагрою, а готовившийся к богослужению митрополит Вифлеемский, по слабости характера, не осмелился прекословить франкам. Но Досифей, уже возведенный около сего времени в сан митрополита Кесарийского, поспешил обличить самоволие латинское пред кадием; получив от него свидетельство в справедливости православных, он ездил нарочно в Адрианополь, чтобы исходатайствовать вновь утвердительный фирман от Порты на древнее свое право; ибо, по несчастию, состязание различных исповеданий в одном храме столь велико, что там нельзя опустить без внимания ни малейшего нарушения взаимных прав, дабы вовсе их не утратить.

Таким образом, латиняне воспользовались отсутствием патриарха Нектария в Царьград, чтобы тайно обсекать камень Св. гроба, и только властью кадия могли удержать их отцы греческие. Когда же возвратился патриарх, они не захотели воздать ему должной почести и не возожгли для его прихода лампад своих во Св. гробе; посему и он не велел расстилать для них ковров около камня помазания Господня в тот день, как они совершали празднество свое, так называемое тела Божия. Когда же надобно было поддержать внешнюю стену храма, что исполнили общими силами греки, франки и армяне: то посол французский постарался, чтобы имя его единоверцев стояло в данном фирмане первым, вопреки издревле признанного Портою первенства православных в Иерусалиме; такие оскорбления возбуждали взаимную неприязнь греков и латинян.

Нектарий⁷³, желая всеми средствами поддержать преимущества православных пред прочими исповеданиями, и особенно в сравнении франков, учредил опять служение литургии каждую субботу, на малом престоле, который стоял против дверей гроба, под так называемою царскою аркой; ибо сей обычай вышел с некоторого времени из употребления. Сам Досифей удивляется, каким образом ревнитель православия патриарх Феофан в долгое свое святительство не ввел опять богослужения православных внутри часовни Св. гроба, где оно искони совершалось не на самом гробе, но в приделе Ангела, на мраморном камне, нарочно для сего устроенном; франки же продолжали совершать литургию на гробовой плите, где лежало самое тело Господне. (По сей причине, когда созидали обитель нового Иерусалима, во дни патриарха Никона, не было положено служения литургии внутри подобия часовни Св. гроба, хотя теперь она опять совершается православными в древнем Иерусалиме в гробовом вертепе). Но, несмотря на все старания патриарха Нектария, франки усиливались все более и более в его святительство и стали почитать себя совершенными обладателями священной часовни, украшая ее по своему произволу; блаженный старец, по свойственной ему кротости, переносил их оскорбления.

Свидетельством пастырской долготерпимости осталось и нам, миролюбивое его послание к царю Алексию Михайловичу в защиту Никона патриарха, когда сам Нектарий, вместе с прочими святителями Восточными, приглашаем был на собор в Россию для его низложения. Он напоминал царю о прежних заслугах знаменитого мужа и просил его быть снисходительным к слабостям человеческим, ради любви Христовой. «Нам кажется, – писал он, – что вы мирным образом можете успокоить сие дело и снова пригласить кир Никона, чтобы он возвратился на свой престол, показав ему статьи уложения нашего, для точного их соблюдения: и ежели он окажется сперва преступившим оные, а потом раскается и даст обещание соблюдать, то достоин прощения; ибо случалось весьма много такового и еще важнейшего в Церкви, и все поправлено для мира и тишины. Итак, просим мы священное ваше Величество, чтобы вы не приклоняли слуха своего к советам мужей завистливых, любящих мятежи и возмущения, а наипаче, если таковые будут из духовного сана. Свидетельствуюсь Богом, что нас весьма огорчили случившиеся в Российской Церкви соблазны; почему гораздо справедливее мне, нежели Иеремии, сказать слова его: утробою моею болезную, страждет сердце мое и душа моя. Он оплакивал плотскую брань, а я стенаю и плачу о духовной, и, подобно ему, скажу: кто даст главе моей воду и очам моим источники слез, да оплачу происшедшее несогласие и разделение в Церкви Господней? Несогласие и возмущение в Церкви страшнее всякой войны; ибо раздирает нешвенную одежду Христову, которую не разделили и жестокосердые воины, во время страдания Христова; раздрать же одежду Христову есть явный знак погибели душ, за которые Христос умер. Вы не ведаете, что в теперешнем положении, когда наша Церковь находится под игом рабства, мы уподобляемся кораблям, потопляемым беспрестанными бурями, от разных притеснений языческих; одну лишь вашу Российскую Церковь мы видели, подобно второму Ноеву ковчегу, служащею спасением от всякого языческого потопа и сохраняющею в себе неистленными семена благочестия. Ныне же кто внушил вам отвращение от сего блага мира? Для чего так жестоко отметаете от себя первое достояние? Первое достояние есть мир: мир бо, – глаголал Снисшедший на вольную страсть, – оставляю вам, мир Мой даю вам. Или не знаете, что самопроизвольно отметающий первое наследие, лишается и усыновления и уже не обретает отца во Христе; ибо не имеющий мира, как возможет быть чадом Христовым? Итак, помыслив о сем, миролюбивейший государь, последуй кротости Давида, восприими ревность по вере Православной и постарайся со тщанием паки возвести законного патриарха вашего на престол его, дабы во время священного твоего царствования не было положено злого и гибельного начала сменять православных и правомыслящих о догматах веры патриархов ваших. Сие есть началом разрушения Церкви нашей в Константинополе; оно послужило и доныне служит источником многих зол, и соделало нас посрамленными пред Западною Церковию. Опасайтесь и вы, чтобы необычайное у вас не обратилось в гибельную привычку». Кроткое заступление святителя Иерусалимского было как бы вознаграждением за те горести, какие навлекло Никону другое духовное лице Палестины, Паисий Лигарид, митрополит Газский, оставивший свою епархию, чтобы искать себе временных успехов в Италии, и потом возбудивший многих в Церкви Российской, происками своими против её архипастыря. Сильно осуждал его писатель истории церковной патриарх Досифей, как зараженного латинством, во всех своих сочинениях, и только его преемник Хрисанф, слышавший лично в Киеве о покаянии Лигарида, в последние годы его жизни, старался оправдать память его пред современниками.

Не только делом, но и словом подвизался ревностный святитель Нектарий для духовного ограждения своей паствы и написал целую книгу, под именем Синтагма, в коей собрал все определения Св. отцов и соборов против владычества папского. Но он уже чувствовал, что телесные силы его оскудевали, от чрезмерных трудов, и, будучи вынужден отплыть опять в Царьград, дабы противодействовать нападениям франков, решился наконец оставить многотрудный престол свой. Сперва открылся он о том искреннему своему приятелю, митрополиту Досифею, и тот советовал ему, для лучшего устроения дел церковных, объявить свое отречение не в Царьграде, а в Иерусалиме, дабы избрание его преемника могло совершиться правильно, властью соборною, и новый патриарх, будучи сам из иерусалимлян, вполне постигал бы нужды своей паствы. Но престарелый Нектарий не принял советов Досифея; он послал его самого в Ларису, где тогда находился султан, чтобы испросить фирман на свободное назначение себе преемника, и, с помощью господаря Молдавского Дуки, получил желаемое. Патриарху Константинопольскому Мефодию пришло повеление султанское содействовать во всем к избранию нового святителя Иерусалимского, и соборным решением всего духовенства, соединившегося на подворьи Св. гроба, сам ученый митрополит Досифей избран был в патриархи Св. граду и рукоположен обоими патриархами⁷⁴, а Нектарий, в качестве наместника, с титлом патриаршим, удалился в Иерусалим, куда вскоре прибыл и бывший патриарх Константинопольский Дионисий. Там оба старца искали себе успокоения от многих забот своего святительства.

Между тем тяжкое бремя долгов осталось в наследство Досифею, от происков армянских и латинских, и от бывшего возмущения паши Дамасского, наместники коего разоряли Иерусалим. Долг сей восходил до восьмисот тысяч левов, не считая накопившихся процентов, и хотя господарь Дука старался по возможности содействовать к его уплате, сам патриарх вынужден был немедленно предпринять странствование по Булгарии и Молдавии и обеим княжествам, для сбора милостыни. Более двадцати тысяч левов, серебряные лампады и два монастыря, один в Яссах, другой в Эпире, были плодом сего странствия, во время коего не раз подвергался он опасностям. Достигнув Царьграда, где принужден был состязаться за Св. места с послом французским, Досифей поспешил к Пасхе следующего года в Иерусалим; там выкупил ризницу Св. гроба из рук заимодавцев, уничтожил несколько пристроек, сделанных иноверцами внутри храма Воскресения, и получив фирман на обновление собора Вифлеемского, ревностно им занялся, ибо деньги и материалы были уже на то приготовлены заблаговременно. Много затруднений делали местные власти касательно исполнения фирмана: ибо в нем давалось разрешение на поправку крыши, над Рождеством Христовым, а так как не было упомянуто, собственно, о соборе, то турки умышленно относили это к одному лишь вертепу Рождества. Надобно было опять посылать в Царьград, для пояснения фирмана, и это стоило семь тысяч левов. Немалого труда было перевезти в Вифлеем из Яффы, по горной непроходимой дороге, большие деревья для крыши храма. – Христианские жители Рамлы и Лидды, по усердию к святыне, проложили для сего новую дорогу в горах. В самом Вифлееме франки возбудили мятеж единоверных арабов, будучи недовольны тем, что греки, при обновлении южного притвора вынесли многие тела погребенных в церкви, во время обладания латинского; все, однако, кончилось успешно и храм был обновлен совершенно. После отъезда патриаршего в Царьград опять возобновились беспокойства со стороны франков в Вифлееме; они научили одного турецкого пристава Св. врат подать жалобу, будто бы греки коснулись гробов не только латинских, но и мусульманских. Дело доходило до Великого визиря, бывшего тогда на Польской войне, около Каменец-Подольска; но с помощью великого драгомана Панагиота, хотя и не без расходов, православные получили новый фирман, чтобы никто не беспокоил их в Вифлееме. А между тем патриарх приобрел в Валахии еще два монастыря для Св. гроба и, нашедши в одном из них часть честной главы Предтечевой, препроводил ее в Иерусалим.

Много тревоги причинило православным прибытие в Царьград французского посла маркиза де Ноантель, и особенно его путешествие в Иерусалим⁷⁵. Надменный посол, пользуясь тем, что имя Людовика XIV столь же громко на Востоке, как и на Западе, стал требовать от султана возвращения всех Св. мест франкам, как состоящих под исключительным покровительством королей Франции, которые будто бы искони владели святынею Палестинскою. Но турецкое правительство, несмотря на чрезмерные требования, постановило только, чтобы франки владели в Иерусалиме тем, что было в руках их дотоле, и имели бы свободный доступ для поклонения святыне. На следующий год посол испросил себе позволение ехать на богомолье в Иерусалим, и франки, превознесшись его приездом, пришли в неистовство. Чтобы приготовить священную часовню гроба для принятия знаменитого гостя и вместе с тем совершенно овладеть ею, они вздумали очистить от копоти самые отверстия, сквозь которые проходит свет в её своды; греки, опасаясь пустить их на крышу кувуклии, предлагали сами это исполнить; но римляне решились силою проложить себе дорогу, осыпали ударами двух старцев, ризничего Закхея и другого инока Макария; а один из латинских священников, родом испанец, ударом камня убил монаха греческого, по имени Климента. Это случилось 3 марта; когда же, по возникшему в храме смятению, кадий послал разведать о случившемся, франки задарили его, и он написал только в своем донесении, что убийство произошло по случаю драки между греками и франками, не сказав, на чьей стороне была вина.

Посол услышал о том еще в Рамле; нимало не смутившись, вступил он с великим торжеством в Иерусалим, и чтобы еще более показать свое могущество, проходя мимо патриарших ворот, приказал своим приближенным разорвать камилавки на стоявших около старцах греческих, за то будто бы, что не принял его сам патриарх, с должною почестью, как представителя столь великого государя. Он написал и дерзкое письмо к Нектарию, угрожая ему своим мщением в Царьграде, так что испуганный святитель бежал в Египет и оттоле на Синай; но, тревожимый страшными видениями за то, что оставил свою паству, возвратился опять в Иерусалим. Такие же наглости ознаменовали и посещение посла в Вифлееме; он непременно хотел овладеть святою пещерою Рождества, и для того домогался выманить ключ от неё у игумена Кирилла, чтобы заставить кого-либо из бывших с ним священников латинских отслужить там литургию и тем доказать права свои на святилище: однако, на сей раз хитрость его не удалась; ибо отрок греческий, бывший в услужении у посла, предварил о том православных, а игумен собрал нарочно единоверных арабов в пещеру, под предлогом любопытства, при входе посла. Но тем не удовольствовался надменный Ноантель: воспользовавшись отшествием богомольцев к Иордану, на Страстной неделе, он взошел ночью с топорами в храм Воскресения, и там, в малом приделе позади главного алтаря, хотел высечь из-под престола православных часть столба, к коему привязан был Спаситель во время истязаний. Услышав о таком беззаконии, Нектарий и отцы греческие обратились к кадию и привели в волнение весь город. Стража турецкая ночью устремилась в храм и, отворив врата, застала там посла с его сообщниками. Тогда патриарх Нектарий с укоризною изгнал его из храма, и, хотя посол много написал на него клеветы Великому визирю; но уже сей сановник был предварен о его противозаконных действиях и не дозволил ему продолжать путешествия в Египет: он принужден был со стыдом возвратиться в Константинополь⁷⁶.

Несколько времени армяне не тревожили греков в Иерусалиме, по внутренним своим несогласиям. Вартопед их Елеазар, долго боровшийся с патриархом Паисием, вступил сам в состязание с католикосом всей Армении, Иаковом, за право варить исключительно Св. миро в монастыре Эчмиадзинском; много истратив денег по сему предмету, в диване турецком, он исходатайствовал себе наконец титло патриарха армян иерусалимских. Римляне, чтобы уничижить греков, поспешили признать новый сан армянского епископа в Св. граде; но Елеазар, не довольствуясь одним титлом, пожелал и преимуществ, и силою денег получил, от местных властей, право служить литургию на Св. гробе. Смутились франки и просили помощи от наместника, бывшего патриарха Нектария; старец поспешил к кадию и, показав ему грамоты султанские, доказал, что православные одни имеют власть во Св. гробе и только дозволили римлянам, по их просьбе, совершать там литургию; но сии последние, употребив хитрость, выпросили у кадия свидетельство, будто бы им одним предоставлено сие право, и послали такое донесение в Царьград к Великому визирю. Патриарх Досифей, бывший тогда в Сербии, поспешил в Адрианополь, где находился двор султанский, и, представ со всеми фирманами, данными православным, пред верховный суд визиря и казискеридов, просил полного обладания Св. гробом, изгнания из него прочих исповеданий, и дозволения православным совершать в нем литургию⁷⁷.

Великий визирь, благоприятствуя православным, сказал им, что грамоты халифов и султанов мамелюкских, равно как и определения местных властей недостаточны, если греки не имеют сверх того хаттишерифов султанов Оттоманских, и обрадованный патриарх отдал ему, один за другим, все указы султанские в пользу православных, начиная от Селима и до Мурата. Когда же прочтено было в слух следующее определение султанское: «Повелеваю патриарху и грекам иметь первенство пред франками, армянами, грузинами, абиссинцами, коптами, сириянами и пред всеми народами, при гробе, в каждой церкви и монастыре, и быть им первыми при всяком священнодействии или ходе; другим же исповеданиям входить на поклонение не иначе, как с их позволения», – то визирь сказал: «довольно!» Он потребовал грамоты франков, состоявшие более из определений местных властей в их пользу. После долгого прения о древности прав каждого исповедания, визирь спросил еще у франков, есть ли у них фирман позднее того, который дан был султаном Муратом патриарху Феофану? И когда они искали еще оправдаться тем, что в этом фирмане упоминалось о Вифлееме и Голгофе, а не о Св. гробе, визирь с гневом отвечал, «что не им судить о смысле грамот султанских, ибо Муратом дарованы грекам не только часть Вифлеема и Голгофы, но оба храма вполне», и изгнал их из верховного суда. Напрасно патриарх предлагал мир франкам по выходе из присутствия; они с гордостью его отвергли, надеясь на ходатайство послов Франции, Германии и Англии, но на сей раз визирь остался непреклонным; франки утратили свою тяжбу, которая стоила и грекам до сорока тысяч левов.

Не ранее как на следующий год, по обычным замедлениям турецкого правительства, патриарх мог привести в исполнение фирман в пользу православных. Это было в январе 1676 года, и с тех пор они стали опять служить литургию внутри часовни Св. гроба, в приделе Ангела; Досифей вынес, в присутствии местных властей, украшения латинские, покрывавшие мрамор священной часовни, и лампады их, висевшие в приделе Ангела, но сохранил их внутри Св. гроба; хотел даже дозволить римлянам продолжать там свое служение; но они требовали себе права на служение и пред дверями часовни, чрез что лишились и первого дозволения, хотя не надолго; потому что вскоре политические сношения Порты с Европою обратили в их пользу дела палестинские. Досифей воспользовался благоприятными обстоятельствами, чтобы распространить здание патриархии до бывшей обители Иверской, во имя св. Феклы, и обновить келии её, купленные у коптов. Он принужден был, однако, тайно выехать из Иерусалима в Царьград, когда узнал, что франки замышляют убить его, и около Бейрута спасся от маронитов, переодевшись в турецкое платье; столь велика была ненависть иноверных за отнятую из рук их святыню. В это время скончался в Св. граде благочестивый старец, бывший патриарх Нектарий, на семьдесят четвертом году от рождения, который и после своего отречения от престола смиренно управлял, в качестве наместника, делами Св. гроба.

Епископ латинский, живший в Галате, предлагал патриарху примириться с франками и охотно соглашался на то Досифей; но новый блюститель Св. земли, приехавший из Рима, нарушил опять согласие непомерными требованиями, так что сам епископ принужден был сознаться, что тогда только римляне примирятся с греками, когда сии последние сделаются папистами; иначе, если бы и уступили им Св. гроб, не заключат мира. Едва лишь успел возвратиться Досифей в Иерусалим, как опять принужден был ехать искать защиты в Константинополь, против соединенных усилии армян и латинян. Собравшись в монастыре св. Иакова, они дали взаимную клятву помогать друг другу. Бывший вартопед Елеазар, за шестьдесят тысяч левов, испросил опять у местных властей здания, принадлежавшие абиссинцам, и дозволение служить утреню в храме, в одно время с православными; римляне же негодовали еще и за то, что греки недавно начали совершать вечерний ход свой по святилищам прежде их собственного. Но приезд патриарха в Царьград обрушил все козни, ибо он имел при себе султанские фирманы.

Тогда озаботился о монастырях иверских, которые, по беспорядочному управлению настоятелей своих, неопытных и непокорных патриархам, пришли в совершенный упадок, еще со времен Паисия; долг на них возвысился до ста тысяч левов, так что они совсем опустели и уже армяне хотели овладеть монастырем св. Николая, а франки знаменитою обителью Креста. Цари и католикосы грузинские несколько раз старались поддержать свое достояние в Палестине; но, по несчастию, посылаемые ими деньги не достигали своего назначения, по беспорядкам наместников, а иногда посланные ими бывали сами ограблены на дороге, что случилось в 1659 году с епископом Тифлисским Иессеем, в Анатолии. Два года спустя, иеромонах грузинский Иосиф, который заведовал обителями Иверскими, собрав до сорока тысяч левов и много драгоценной утвари, отправился морем в Палестину и погиб с кораблем. Наконец, сам католикос Грузии, Дометий, брат царя, собрав сто тысяч левов, решился ехать в Иерусалим; но на дороге, узнав о смерти брата своего, вызванного шахом Персидским в Испагань, сам скончался от горести, а деньги, собранные им, все пропали без вести. Таким образом уже не оставалось более никакой надежды на освобождение обителей иверских, которые были все в залоге у арабов и заперты. Патриарх Досифей, желая, однако, сохранить их православным, решился сам предпринять опасное путешествие в Грузию, где уже был однажды с Паисием, и предпослав в Иерусалим до сорока тысячи левов, отчасти собранных его поверенными в Грузии для уплаты долга, поехал морем из Константинополя в Трапезунд, а оттоле сухим путем, чрез Эрзерум и Карс, в Тифлис.

Принятый с честью царем грузинским, патриарх Досифей немного, однако, приобрел пользы от своего путешествия и принужден был поспешить обратно в Царьград, куда вызывал его, соборною грамотою, патриарх Константинопольский Иаков, чтобы противостать опять нападениям иноверцев. Иерусалим страдал также от жестокости тамошнего правителя, который в течение семи лет собрал с обителей православных до семидесяти тысяч левов, так что святитель принужден был искать защиты у Порты, и визирь послал нарочного сановника для прекращения сих злоупотреблений в Палестине. Правительство Порты отвергло опять все домогательства франков и армян, силившихся присвоить обладание Св. мест, и патриарх сих последних, Елеазар, удалился в Персию, где был избран католикосом всей Армении.

Странное явление мнимого мессии еврейского взволновало в то время умы всех его единоверцев, в Царьграде и Иерусалиме. Некто Савватай Сава, из знаменитого и богатого рода, человек образованный и величавой наружности, поселился в одной из пещер палестинских и стал выдавать себя за мессию, ожидаемого иудеями. Толпы народа начали к нему стекаться в пустыню, отколе дал знать о себе евреям иерусалимским; однако они ему не поверили, по внушению одного из своих образованных соотечественников, врача испанского Иакова. Ложный мессия отважился и сам явиться в Св. град, но, принужденный его оставить, поселился в Смирне, где чрезвычайно умножилось число его приверженцев, из всех стран света. Рассказывали о нем много чудес, будто бы воскрешал мертвых, так что смутилось правительство турецкое и, вытребовав его в Царьград, посадило в темницу. Но и туда последовало за ним множество верующих, и ученые раввины обращались к нему, из отдаленных мест, с высокопарными посланиями. Он же, пользуясь легковерием своих единоплеменников, провождал жизнь развратную, ибо многие искали иметь от него священное племя. Наконец султан потребовал его к себе в Адрианополь и тогда обнаружилось малодушие ложного мессии. Уже он назвался, пред лицом грозного властителя, не Христом, а последним пророком Магометом, предсказанным будто бы в Св. писаниях, и для спасения жизни немедленно принял учение Корана. Однако и после сего продолжал выдавать себя опять за мессию, между иудеями, доколе не был сослан в заточение в Морею, где и умер.

Возвратясь в Иерусалим, патриарх Досифей озаботился, прежде всего, о уплате долга иверского, для выкупа и приобретения заключенных обителей. Собравши всех заимодавцев, он погасил в одну неделю все долголетние их тяжбы с грузинами, уплатив им до девяноста четырех тысяч левов; жестокосердый и корыстолюбивый паша потребовал себе лично до шести тысяч червонных, за одну только утвердительную грамоту о прекращении всех исков для обновления лавры св. Саввы, пришедшей в упадок; стены её обрушились, оставалась одна лишь церковь, стада бедуинские паслись по монастырю и даже в опустевших святилищах⁷⁸. Менее нежели в полгода ревностный святитель совершенно обновил знаменитую обитель величайшего из подвижников Палестинских: укрепил её стены, возвысил башни, перестроил и освятил все церкви и устроил келии и гостиницу, для иноков и странников, так что, по его выражению, последняя слава храма сего была паче первой. Отправляясь сам в Царьград, он поручил отцам иерусалимским обновить и все монастыри иверские, им приобретенные, которые клонились к падению, особенно три главные: Честного Креста, святителя Николая и Василия Великого. Они же, движимые ревностью, в продолжение одного года обновили еще сверх того и обители двух святых Феодоров, Анны и Георгия, употребив на все сии издержки не более тридцати тысяч левов.

Не об одном внешнем благосостоянии своей паствы заботился благочестивый пастырь, но и о духовном. Уже около полувека кальвинские мнения о таинстве евхаристии и священства, в коих подозревали бывшего патриарха Константинопольского, Кирилла Лукариса, волновали православный Восток; блаженный Досифей, будучи в Палестине, соединил собор в Вифлееме, из подвластных ему епископов, и написал изложение православной веры о сих догматах, для утверждения Церкви; изложение сие впоследствии было послано Святейшему Синоду Российскому, Вселенскими патриархами, при утверждении оного, когда некоторые из англиканских епископов обратились к Церкви Восточной с предложениями о мире церковном, и доселе оно соблюдается, как твердое основание догматов православной веры. Патриарх Досифей видя также, что со времен Лукариса заведена была в Царьграде типография и печатались многие книги, поревновал сему полезному заведению ко благу своей паствы. Будучи в Яссах, не пощадил он издержек для приобретения всего нужного к устройству типографии, под надзором одного валахского иеромонаха, по имени Митрофана, и прежде всего напечатал книгу патриарха Нектария, против власти папской, и творения Симеона Фессалоникского. Между тем франки всячески старались оклеветать патриарха, чтобы только овладеть Св. местами; они обвинили его пред правительством Порты, что будто печатает вредные против него книги; но благоразумный визирь не дал веры их клеветам. Тяжкая болезнь святителя, вызванного по сему случаю в Адрианополь, долго его там задержала.

Опять начал приступать посол французский к Великому визирю, с требованием Св. мест для латинян⁷⁹, обещая за то, именем короля своего, принять сторону султана в долголетней войне его с Римскою империей; визирь, в затруднительных обстоятельствах Порты Оттоманской, принужден был дать обещание, что отправит с своей стороны агу, для разбирательства дела между франками и греками. Патриарх, едва оправившись от болезни, поспешил предстать правителю Турции и умолял его отменить столь тяжкое для него решение, которое возбудит только новые распри и будет стоить многих денег отцам иерусалимским. Но великий визирь успокоил его, говоря, что вынужден был, против собственного желания, удовлетворить требованию французского посла; сам же лично благоприятствует православным подданным султана и обещал, что посольство аги не будет иметь никакого влияния на дела, потому что тем выиграется только время и польстят самолюбию франков. Началось исследование в Иерусалиме, о взаимном обладании обеих исповеданий: франки, силою денег, убедили местные власти дать им свидетельство, будто бы все Св. места принадлежали им, до времен патриарха Феофана, неправедно их похитившего. Однако, несмотря на то, они не имели успеха в Царьграде, и патриарх Досифей получил опять хрисовуллу царскую на владение Св. местами. Убиение визиря возмутившимися янычарами и низложение султана Магомета⁸⁰, после сорокалетнего его царствования, изменили обстоятельства при дворе турецком. Однако, и от нового султана Солимана патриарх успел испросить утвердительную грамоту на Св. места, ибо жестокая война с австрийцами возбуждала негодование Порты против всех франков; но на следующий год заключение мира между Австрией и Портой, в Карловичах, при посредничестве Франции, дало и в Иерусалиме перевес римлянам над православными, несмотря на все усилия великого драгомана Маврокордата, который, во время заключения мира, старался защитить права своих единоверцев.

По настоянию нового посла французского, прибывшего в Царьград, Порта принуждена была выдать фирман, совершенно противоречивший прежним, ибо благоприятствовал франкам и уступал им во владение Св. места. Превознесшиеся такою победою, они обнаружили всю свою злобу против греков и немедленно обрушили Св. престол, находившийся в приделе Ангела, пред Св. гробом, вынули из под него ковчег со Св. мощами, и выкинули все украшения православных из священной часовни; потом разрушили в Вифлееме иконостас соборный, выстроенный, с большими издержками, патриархом Нектарием, и оказывали всякого рода поругания святыне и духовенству греческим; они даже распустили слух, будто патриарх Досифей повешен в Царьграде, и оклеветали его наместника в Иерусалиме пред местными властями, так что принужден был, со многими из отцов, удалиться в Дамаск. Там пребывали изгнанники, доколе патриарх не исходатайствовал в пользу их фирман у Порты, в силу коего могли безопасно возвратиться в Иерусалим. Радостная весть о том, что святитель жив, поддержала дух православных в Св. граде, и они праздновали ее, возжжением огней в домах своих, в продолжение целой ночи.

Патриарх Досифей останавливается на столь горестных событиях и не продолжает далее своей истории, хотя святительствовал еще восемнадцать лет до 1708 года. Преемник его Хрисанф, издавший в свет его историю в 1715 году, не присовокупляет к ней позднейших событий, вероятно потому, что ему горько было описывать успехи римлян и уничижение православных; оттого и сведения о состоянии Церкви Иерусалимской опять исчезают в XVIII веке. Огорчение святителя Иерусалимского явствует из последних слов его, коими заключает свое пространное творение⁸¹. «Напрасно и ложно разглашают повсюду франки будто бы Св. места в их власти; ибо хотя и получили они первенство в некоторых из сих мест, но не полное ими обладание; потому что и мы торжественно, с большею свободою, чем римляне, совершаем все наши церковные службы, не опасаясь никакого препятствия с их стороны. Да и то, что они говорят, будто Святой Гроб и святая пещера Вифлеемская в их власти, показывает только, что они одни там служат, между тем, как и мы, если захотим, можем служить там беспрепятственно, хотя не делаем сего по многим причинам, а особенно для того, чтобы не подумал народ, что мы от них не различаемся в богослужении. Сверх сего, сколько имеем мы Св. мест, монастырей и престолов, в самой соборной церкви Св. гроба, в святом граде и вне его, вблизи и далеко. Римляне и все прочее сборище вкупе не имеют и половины того, чем по милости Божией мы владеем, с полною властью. Присвоили же себе римляне некоторые Св. места в 1689 году, в апреле месяце».

Сими словами заключается история патриарха Досифея, проникнутого справедливою скорбью о утрате святилищ: такое соревнование о Св. местах, внутри самого храма, где пострадал общий всех Спаситель, не должно казаться странным, нам отдаленным пришельцам; ибо на Востоке вера составляет истинное отечество многоразличных племен; они враждуют между собою, не так как последователи различных исповеданий, но как разнородные по своему происхождению, еще памятующие давние несогласия своих предков, и потому совершенно чужды друг другу, а между тем втеснены во внутренность малого заключенного храма, где невольно возникает взаимная их распря.

Патриархи Хрисанф, Мелетий, Парфений, Ефрем, Софроний, Аврамий и Анфим

Еще более прав приобрели себе римляне в 1700 году, по ходатайству австрийского посла графа Эттингена. Два фирмана Порты обеспечили свободное их богослужение в Иерусалиме⁸², под особенным покровительством местных властей, вопреки давних преимуществ православного духовенства. Им предоставлены были: обитель Предтечи вне города, кладбище Сионское, монастыри Вифлеема и Назарета, с их садами, также в Сафате, Саиде и Рамле, пещера Гефсиманская и часовня Св. гроба. Они получили дозволение совершать крестный ход на гору Елеонскую, в Вербное воскресение, и служить в развалинах храма Иоакима и Анны, принимать повсюду своих богомольцев и обновлять Св. места, им принадлежащие, все это с явным нарушением прав исповедания православного. Тогда обнаружилась и настоящая цель всех действии латинских, для обладания Св. местами; ибо вслед за получением сих фирманов, появились на Востоке иезуиты и внезапно наводнили собою Палестину, Сирию и Египет, повсюду расставляя свои сети, столь быстро, что уже в 1717 году прибыл в Сирию и мнимый патриарх Антиохийский, дотоле носивший только одно тщетное титло в Риме; а настоящий патриарх православных подвергся жестоким гонениям. Распря его предместника Афанасия с митрополитом Алепским Герасимом открыла широкую дверь миссионерам латинским, которые дотоле таились по главным городам Сирии, стараясь только привлекать к себе духовенство и мирян, снисходительностью к проступкам, излечением болящих и дарами; они находились, большею частью, под покровительством самих архиереев православных, потому что скрывали настоящую цель свою и являлись только общими благодетелями христиан восточных, упоминая о папе, как о покровителе, а не главе. Когда же митрополит Алепа, по личной ненависти к патриарху, принял унию и последовал ему епископ Сидонский, тогда обнаружилось и созрело давно таившееся семя: – внезапно образовалась уния и укрепилась в двух монастырях ливанских, под покровительством маронитов, издавна подчиненных Римскому престолу; почти весь Алеп, наполненный мятежными янычарами и поддерживаемый торговлею с франками, принял их сторону, и все усилия законных пастырей для прекращения раздора церковного внутри своей паствы остались тщетными. Уния росла, а народ, хотя и чуждаясь римлян, невольно ей вдавался, ибо священники их носили одежды православных и тем обольщали неопытных.

Наградами, обольщениями и уступчивостью в правилах церковных, Римская Церковь успела привлечь к себе довольное число православных; главным же предметом её гонений был мудрый Хрисанф, патриарх Иерусалимский, который один сопротивлялся словом и делом козням латинским: с ним вместе римляне думали покорить все православное духовенство и тем легче успеть в своих намерениях. Однако, подкрепляемое силою свыше, оно не только сохранило свое существование, но и вверенное ему стадо сберегло незараженным от чуждого учения. Патриарху Хрисанфу предстояло победить и еще большее затруднение. Храм Воскресения от ветхости клонился к разрушению и необходимо было обновить его. Западная Церковь, еще при жизни патриарха Досифея, всячески домогалась получить от Порты позволение на перестройку храма; но Досифей благоразумием своим отклонял все происки, зная, что римляне хотят совершенно овладеть святилищем, и потому старался получить себе это право. Таким образом время протекало в распрях, а храм нуждался более и более в перестройке. Стесняемый не отлагаемою нуждою обновления храма и видя могущество Западной Церкви, Хрисанф условился, наконец, в 1720 году, с послом Франции маркизом Боньяком, возобновить храм общими силами, и совершил сей великий подвиг.

Святительство мудрого Хрисанфа памятно нам странствованием одного благочестивого паломника русского, Василия Барского, который, получив образование в духовных училищах, двадцати лет оставил дом отеческий и в течение 24 лет странствовал по Св. местам в Европе, Азии и Африке. Сперва посетил он Австрию и Италию, из Венеции отплыл в Афонскую гору; оттоле направился в Палестину, и встретил на пути в Хиосе патриарха Хрисанфа. Потом прожил год в Египте, где пользовался особенными милостями патриарха Космы и видел Синайскую гору; возвратясь вторично чрез Иерусалим в Сирию, два года находился в Триполийском училище. – Сильвестр, патриарх Антиохийский, чрезвычайно притесняемый в своей епархии ревностью римской пропаганды, старался удержать при себе образованного русского паломника и постриг его в монашество; но Барский не мог привыкнуть к постоянному жительству в Антиохии и искал новых странствований. – Острова Архипелага привлекли его внимание; на Патмосе прожил он шесть лет в училище, при духовном наставнике Макарии. – Долголетний подвиг его странствия, совершенного по большей части пешком, в крайней нищете и с беспрестанною опасностью, делает его чрезвычайно уважительным. Барский возвратился в отечество, как бы только для того, чтобы упокоить кости свои в родной земле, и скончался в Киеве, чрез шесть недель по своем приезде.

Путешествие его имеет большое достоинство по точности, с которою он говорит о всяком малейшем предмете, встречавшемся ему на пути, представляя очень ясно самую местность, расстояния, нравы жителей, даже обстоятельства времени. С каким теплым чувством веры идет он в путь, с каким самоотвержением и упованием одолевает все препятствия! Христа ради посещает он места подвигов Христовых, не зная будет ли иметь пищу на завтрашний день, и спокойно засыпает посреди опасностей, терпит побои и поругания и радуется им, как истинный поклонник; недуг телесный гнетет его на пути в Антиохию, он изнемог духом, но в горах встречаются ему развалины церкви и в оной крест с надписью: «Крест падающих восстание!». И этих слов ему довольно, чтобы забыть все печали и труды.

Лишь только укротилась несколько тревога западных, армяне, пользуясь возмущением янычар, восстали против православных в 1730 году. Большими деньгами склонили они на свою сторону Великого визиря Али-пашу, родом из Армении, и он, представив султану Махмуду I подложные фирманы, убедил его выдать новый в пользу армян. Патриарх Мелетий, преемник Хрисанфа, живший тогда в Иерусалим, поспешил в Константинополь, где все православные с трепетом ожидали его прибытия, чтобы противодействовать армянам. Порта выслушала, однако, справедливые представления греков и, после тщательных исследований, убедившись в правоте их, созналась в своей ошибке и уничтожила указ, данный ею армянам; православным же возвращены были древние их права, новым фирманом⁸³.

Тогда возникли опять гонения Западной Церкви. Недовольная отнятыми ею Св. местами, она решилась вытеснить совершенно из Иерусалима православных и, посредством министра Франции, убеждала Порту согласиться на её требования, но не успела в своем намерении. Между тем франки собрали множество своих ревнителей, из числа арабов палестинских, и, в день Вербного воскресения⁸⁴, возбудили их против христиан православных; вооруженные расхитили все украшения, которыми были на сей праздник убраны церкви греческие. Патриарх Св. града Парфений и православные жители Царьграда обратились с жалобами к султану Осману. Порта, которая всегда взирала с неудовольствием на то, что однажды принуждена была уступить требованиям франков и отнять у своих подданных древние права их на обладание Св. мест, благосклонно приняла прошение патриарха. Она велела исследовать с большим вниманием все судебные приговоры, по которым действовали враждующие стороны, и нашла, что фирманы, данные православным, были гораздо древнее; правительство турецкое, действуя по справедливости, новым хаттишерифом⁸⁵, возвратило им прежние права их, не отнимая, однако, у франков соучастия в богослужении. Франки не могли снести равнодушно сего решения, и множество прошений против православных было ими подано, большею частью в царствование султана Мустафы, около 1768 года. Открывшаяся война с Россией дала повод французам, как союзникам и главным действователям при сей войне, возобновить свои требования на неограниченное обладание Св. местами. Но патриарх Иерусалимский Ефрем, призванный в Константинополь, умел с таким благоразумием представить Порте права свои, подкрепленные многими фирманами, что султан, не взирая на дружбу с Францией, решительно отказал союзникам.

Стоит только остановить внимание на бедствиях, претерпленных Иерусалимским престолом, со времени завоевания Селимова, чтобы подивиться, какими пожертвованиями могли патриархи сохранить православную Церковь в её первобытной чистоте и устоять против совместничества франков и армян. Грустно подумать, что со всех сторон стекавшиеся подаяния благочестивых большею частью употреблялись для насыщения местных властей. Сколько раз патриархи предпринимали многотрудные путешествия, чтобы собрать хотя малые подаяния, коими могли бы противодействовать щедрым даяниям Франции, Австрии, Испании и Рима; ибо сии державы ревностно поддерживали францисканских братьев в Иерусалиме и его окрестностях. В половине сего столетия, по случаю умножения долга монастырей латинских, от их частых тяжб и беспорядков внутренних, один король Испанский, по ходатайству прокуратора Св. земли, Рибеира, послал в Иерусалим до восьмисот тысяч рублей, и таким образом внезапно облегчилась братия латинская от бремени тяжкого долга⁸⁶. Часто, в продолжение сей борьбы, Иерусалимский престол впадал в огромные долги, и тогда благоразумное управление патриархов, согреваемых любовью к Церкви и вверенному стаду, опять поддерживало то, что клонилось к падению. Но, по особенному промыслу Божию о Церкви Иерусалимской, ряд замечательных иерархов непрерывно управлял ею, и святительство их было продолжительно: таковы были Герман и Софроний, Феофан, Паисий, Нектарий, Досифей и Хрисанф, поддержавшие Православие на Востоке.

Меледу тем, с упадком могущества Оттоманского, поколебалось и в Палестине владычество Порты; опять, как во времена мамелюков, Сирия и Египет сделались поприщем безначалия местных властителей, только именем признававших над собою власть султанов. В начале восемнадцатого века, одно богатое семейство в Дамаске, эль-Адм, в течение двадцати лет управляло, в качестве пашей, всею областью и Иерусалимом, и жители Сирии наслаждались миром; но когда, по проискам одного из евнухов султанских, последний из пашей сих, Азад, принужден был бежать к бедуинам, начались междоусобия. Паша Газы, Гуссейн, действовавший против Азада, временно получил в свое управление и Св. град; поступив же на место своего соперника, скоро утратил оное, ибо не мог защитить от бедуинов каравана богомольцев, шедших в Мекку. Абдалла-паша, бывший пашею в Багдаде и потом назначенный Портою в Дамаск, заключил мир с Азадом; но не более двух лет продолжалось его кроткое правление, памятное Иерусалиму. Около 1740 года стал возвышаться в Палестине шейх арабский Дагер, который сперва укрепился в Сафате, на берегах моря Галилейского, против пашей Дамасских, а потом отнял Акру из рук паши Саидского и, укрепив ее стенами, распространил оттоле владычество свое на всю Палестину. Соседние шейхи гор покорились сильному Дагеру, и даже пустынные бедуины уважали его, как по родственным связям, так и по славе его имени, а жители Палестины отдохнули под его отеческим правлением от грабительства бедуинов и местных властителей. Сильное племя мутуалиев, у подошвы гор Ливанских, вступило с ним в союз и оградило его от пашей Саида и Дамаска, которые принуждены были уважить в нем совместника своего по управлению Сирией; наконец, сама Порта Оттоманская, хотя и с крайним неудовольствием, признала, в 1768 году Дагера шейхом Акры, Назарета, Тивериады, Сафата и всей Галилеи, и эмиром над всеми эмирами Арабскими; однако не оставляла его в покое и беспрестанно покушалась на жизнь шейха, чрез своих тайных посланцев, или старалась возбудить семейные раздоры между честолюбивыми детьми его, восставляя их против отца. Она назначила пашею Дамасским хитрого Османа, а двух сыновей его пашами Саида и Триполи, и подчинила ему Иерусалим и всю Палестину, чтобы общими силами противодействовали шейху. Осман начал притеснять Дагера, умножая денежные повинности подвластных ему земель, и вскоре вспыхнула между ними настоящая война.

Однажды шейх, осаждая в горном замке около Наблуза двух возмутившихся сыновей своих, получил внезапное известие о тайном против него походе Осман-паши. В ту же минуту послал он вестника в замок сказать детям, что мирится с ними и, при ночном свидании, объяснил угрожавшую всем опасность. Тогда старший сын его Али вызвался один обрушить все замыслы паши, и с пятьюстами всадников, выступив ночью из замка, напал при рассвете на спящий стан турецкий; все их полчище обратилось в бегство: богатая добыча досталась в руки победителей; – война сия, истощившая казну Османа, побудила его к насильственным мерам в пределах Палестинских, от которых возникли возмущения в Рамле, Газе и Яффе, затушенные в потоках крови. Вся Палестина роптала против жестокого властителя и воспользовалась соседством могущественного Али-бея, чтобы восстать против паши. Сей воинственный вождь мамелюков, приобретший мало-помалу владычество над всем Египтом, завоевал и Мекку, и совершенно отложился от подданства Порты. Кровопролитная война Турции против России и появление флота нашего в Средиземном море, возвысили его надежды. Он заключил дружественный союз с шейхом Дагером, который также не ожидал ничего, кроме гибели из Царьграда, и оба вооружились против пашей Сирийских.

Отряд мамелюков занял Газу, Лидду и Рамлу. Осман поспешил на помощь Яффе, но явление Дагера заставило его удалиться, и все поморие Палестины осталось в руках шейха. Вслед за тем многочисленное войско египтян, под предводительством зятя Али-бея, Магомета, вступило в Сирию и с помощью Дагера осадило Дамаск; уже город был взят и самый замок готов сдаться, когда хитрый Осман-паша, силою денег, убедил неверного мамелюка потерять весь плод своей победы немедленным отступлением. Освобожденный от страха египетского, Осман хотел захватить шейха в стенах самой Акры; но опять мужественные сыновья его защитили старца. Ночью напали они на полчища турецкие, совершенно их рассеяли и, одержав кровопролитную победу над друзами, овладели пашалыком Саидским. Смутилась Порта; изнуренная войною против России, она предложила шейху мир на самых выгодных для него условиях и сменила пашей Дамаска, Триполи и Саида; но престарелый Дагер, превознесенный своими победами, помышлял уже о покорении всей Сирии, и в надежде на силы Али-бея, отвергнул мир. Бегство сего последнего из возмутившегося Египта, обрушило его замыслы; однако старец не терял духа; гостеприимно встретил он изгнанника в Яффе, пригласил русскую флотилию, запасавшуюся водою в Каифе, содействовать ему против друзов и турков, и одержал над ними совершенную победу у подошвы Ливана. Это было первое появление оружия русского на берегах Сирии; весьма необычайна была битва, в которой толпа бедуинов, мамелюков и варварийцев сражалась, под прикрытием наших судов, с целым войском турецким, под начальством семи пашей⁸⁷. Дагер и Али-бей, возвратясь в Акру, принуждены были осаждать возмутившуюся против них Яффу; восемь месяцев длилась осада и наконец сдался город; нетерпение Али-бея, который не хотел ожидать помощи русских, чтобы возвратиться в Египет, было причиною его гибели. Он умерщвлен был в пустыне, высланными против него мамелюками; но счастье еще благоприятствовало Дагеру в Сирии. Неудовольствия друзов против жестокого Джеззара, назначенного начальником в Бейрут, побудили их заключить союз с шейхом; еще однажды флот русский подступил вместе с его войсками к Бейруту, и Джеззар принужден был сдаться. Осман-паша, поставленный опять пашею в Сирию, снова обратился в бегство при одном имени воинственного старца и его сыновей, но эта победа была последним торжеством девяностолетнего шейха.

Остальные годы его протекли не в желанном спокойствии; насильственные меры его главного казнохранителя, Ибрагима, возбудили общее неудовольствие жителей. Сам он, потеряв опору Египта и флота русского, решился покориться Порте и уступить ей пашалик Саидский, к крайнему негодованию сыновей, которые сами жаждали власти и не могли ничего получить при жизни престарелого отца. Все трое его оставили и поселились в Хевроне, Наблузе и у бедуинов, а между тем Магомет, бей мамелюков, заступивший место Али-бея, двинулся с войсками в Сирию и овладел Газою, Яффою и Акрою. Дагер бежал в горы Галилейские; внезапная смерть Магомета возвратила ему Акру: тогда явился неожиданно Капитан-паша, с флотом турецким, и открылось все коварство Порты, которая искала только уловить шейха, после заключения мира с Россией. Покамест шли совещания о сдаче или отражении неприятелей, один из бывших его военачальников запретил войскам сражаться против Капитан-паши. Дагер хотел еще защищаться, но видя, что всеми оставлен, бежал из города и был убит под стенами рукою своих. Так окончилось владычество его в Палестине, продолжавшееся около сорока лет⁸⁸. Капитан-паша назначил пашею Акры и Саида жестокого Джеззара, прозванного палачом за свое зверство, от которого страдала, в течение многих лет, вся Сирия, ибо пашалик Дамасский с Иерусалимом были присоединены к его владениям. Ему суждено было состязаться, под стенами Акры, с исполином Запада и одержать верх.

В предпоследний год восемнадцатого столетия Наполеон, рассеяв дружины мамелюков, в виду пирамид, и овладев всем Египтом, предпринял завоевание Сирии. Утратою своего флота, сожженного англичанами, отрезанный от Франции, великий полководец искал себе спасения в новых подвигах, и каждый шаг его в пустыне ознаменован был славою. Пред ним бежали дикие бедуины и буйные мамелюки; эль-Ариш, на рубеже пустыни, не устоял против быстрого напора его войск; Газа открыла ему врата свои и врата Сирии; Яффа пала пред ним, после кровопролитного приступа, и тем распространила ужас его имени по всей Палестине; пристань Каиаффы доставила ему морское сообщение с Египтом и уже Иерусалим ожидал, как во дни крестовых походов, избавителей франков; но они были возбуждены иным духом, более враждебным, нежели покорным Тому, чей священный гроб освобождали некогда их предки. Устрашенные турки начали укреплять стены Св. града; около врат Гефсиманских еще показывают следы сих укреплений. Но Акра, истомившая некогда соединенные силы государей Франции и Англии, во время третьего крестового похода, хотя и пала тогда пред их оружием, сокрушила все усилия Наполеона. Флот английский подступил на помощь Джеззар-паше. Напрасно храбрые дружины французские, одушевляемые примером своего вождя, отражали все вылазки осажденных и их союзников, и сами, с отчаянным мужеством, стремились на укрепленные твердыни Акры. В течение двухмесячной осады горные замки Сафата и Назарета и приморский Тира покорились их оружию; у подошвы священной горы Фаворской славная победа, какой давно не изумлялся Восток, над соединенными полчищами турков и арабов, покрыла бессмертною славою военачальников Клебера и Наполеона; будущий король Неаполя, Мюрат, достиг берегов Иорданских; но Иерусалим не был священною целью завоевателей, а упорная Акра превозмогла все приступы. Их было пять, один ужаснее другого, последний всех превзошел. Начальник английской эскадры, сир Сидней-Смит подал руку помощи Джеззару, и Наполеон, с отчаянием в сердце, принужден быль отступить. Громким манифестом объявил он о том своим воинам, как бы возвещая им какой-либо новый подвиг, воспоминанием одержанных побед; началось трудное отступление в Египет, омраченное смертью многих чумных, оставленных в стенах Яффы. Так пронеслась сия трехмесячная буря над смятенною Палестиной! Знаменитый полководец, одержав еще одну блистательную победу над армией турецкой, на берегу моря близ Абукира, тайно отплыл в Европу искать там новых подвигов, венца императорского и всемирной державы, доколе древний кремль не напомнил ему Акры. Впоследствии, узником на пустынном острове Св. Елены, не раз говаривал он товарищам своего заточения: «Если бы я взял Акру, я бы совершил переворот на Востоке; часто малые обстоятельства рождают великие события! – Я бы достиг Константинополя и тогда бы изменил лице мира!» Но сей блистательный поход завоевателя горько отозвался христианам Иерусалимским; они истощили большие суммы денег на укрощение раздраженного варварства арабов, и особенно паши Сирийского, на выкуп пленных, в Акре и Яффе, и на обновление монастырей, разоренных во время похода.

Посреди сих политических бурь возникли новые требования армян. Они успели, силою денег, преклонить на свою сторону Юсуф-пашу, бывшего начальником армии турецкой против французов, и домогались получить право священнослужения, наравне с православными, в святой Гефсимании и Вифлееме. Истощенный убытками, понесенными со всех сторон, престол Иерусалимский находился в самом бедственном положении, и только с чрезвычайными усилиями одолел притязания армян. Новым указом, изданным в 1805 году, все приняло прежний порядок. Лишь только успокоилось дело с армянами, влияние франков стало снова угрожать православным. По заключении мира Франции с Портой, они начали ходатайствовать о исключительном позволении перестроить часовню Св. гроба, некоторые части храма и святилище Гефсиманское, и получили желаемое соизволение, изменив в просьбе своей названия Св. мест. Но патриарх Анфим, не взирая на собственную опасность, осмелился обнаружить перед Портой истину и тем заставил ее переменить свое решение.

Многие ученые путешественники западные посетили Св. места в течение XVIII столетия, и сделали их описание; но в самых последних годах того века и в первых нынешнего, два благочестивых богомольца, один русский, другой французский, оставили нам более отрадное впечатление своими путевыми записками; они тем примечательнее, что вскоре после сгорело святилище Иерусалимское. Первый из них, Мелетий, иеромонах Саровской пустыни, пользуясь покровительством, какое турки оказывали всем богомольцам русским, в силу мирных договоров при Кучук-Кайнарджи, странствовал в 1793 году; он ограничился одним Иерусалимом, но зато отчетливо описывает каждый шаг свой, прибегая к местным рукописям и преданиям. Мелетий обратил особенное внимание на различные исповедания, разделившие между собою святилище, и на достояние каждого, стараясь изведать, с какого времени оными владеют. Из его описания видно, что франки, которые при мамелюках и со времени завоевания турецкого, до конца XVI века, принуждены были во всем уступать грекам, превознеслись над ними после Карловицкого мира, поддерживаемые послами западных держав, и старались совершенно отнять у православных обладание Св. мест. Повторяя все, что рассказывал патриарх Досифей о тех хитростях, какими франки достигли обладания Св. гроба, Мелетий говорит, что в его время, от самой часовни и до царской арки, простерта была латинская сень, дабы тем ознаменовать, что и самое преддверие Св. гроба в их власти; внутри оного, в полстены от самого помоста, развешаны были также их ткани, а на гробе стояли серебряные перила и западный образ воскресения Христова. Совершая ежедневно тайные мши свои или литургии внутри Св. гроба, они позволяли, однако, грекам иметь там свои лампады, даже в большем против них количестве. Описывая подробно размеры и украшения храма Иерусалимского, Мелетий свидетельствует, что большая часть утвари и икон есть дар наших царей и патриархов, и что самые франки дивились красоте живописи собственно русской.

Другой поклонник, приплывший в 1806 году, Шатобриан, красноречивым словом своим напомнил остывшему Западу о бедствиях Св. земли, некогда освобожденной его полчищами. После стольких ученых описаний, утешительно для сердца слышать, наконец, голос христианина и богомольца над Св. гробом. Оп застал поморие Сирии уже под более кротким владычеством паши Акрского Солимана, который заступил место зверского Джеззара; но Иерусалим страдал от притеснений жестокого паши Дамасского Абдаллы. Стан его раскинут был под стенами Св. града, ибо он по обычаю совершал ежегодно путешествие по своей области, чтобы собирать подати и грабить обители христианские: сам поклонник западный должен был, именем своим, защитить братию монастыря латинского от непомерности требований паши. Последний из богомольцев, видел он храм Св. гроба в его древнем величии; два года спустя, ужасное для всех христиан бедствие постигло Иерусалим: великолепное святилище сгорело со всеми сокровищами, какими украсило его благочестие христиан всех исповеданий в течение восьми веков; ибо после разорения его халифом Египетским, Хакимом, в 1009 году, оно уже не подвергалось никакому опустошению.

Патриархи Поликарп и Афанасий

Греки обвиняют армян в поджигательстве храма, потому что пожар сей начался на хорах в их приделе, когда праздновали они память св. Григория, просветителя Армении, и полагают, что они отважились на такое преступление для того, чтобы присвоить себе совершенно святилище, выстроив оное на свой счет. Армяне же слагают всю вину на двух из своих единоверцев, которые были заключены для эпитимии в храме и подожгли его из личной вражды к своему духовному начальству. Но, хотя и жестоко обвинять целый народ в таком святотатстве без ясных доказательств, нельзя, однако, не заметить, что многое говорит против них. Они пользовались тогда покровительством Мустафы-паши Байрактара, который низложил с престола слабого султана Мустафу, любимца янычар, и поставив на его место Махмуда, сам возгосподствовал над империей в сане Великого визиря. Чрез посредство одного из своих сограждан, бывшего при нем банкиром, армяне домогались полного обладания Св. местами; но недавний правитель не смел прямо нарушить древних фирманов в пользу православных, и, как предполагают греки, внушил им то преступное средство, от которого они отрекаются. Странно, однако, что имея большой монастырь в Св. граде, со всеми удобствами помещения, решились заключить в святилище людей подозрительного поведения, и во всяком случае ненадежных, от какой бы причины не загорелся храм. Один из них найден был впоследствии под развалинами, со слитком растопившегося золота в руках.

Огонь показался сперва на престоле армянской церкви; православные иноки, жившие в храме, заметив пламя, хотели тотчас подать помощь, но армяне заперли вход на свои хоры, уверяя, что сами в состоянии потушить незначительный пожар. Когда пламя, распространяясь более и более, охватило все их келии, они сами ударили в било, чтобы просить помощи; но уже было поздно. Вся старшая братия и члены Синода Иерусалимского находились тогда в близлежащей церкви Константина и Елены, где читали вечернее правило; услышав звон и увидев пламя, сквозь верхние окна, они схватили какие только нашли сосуды и стали лить воду, со стороны колокольни, в верхние окна храма и на большой свинцовый купол; но так как святилище было заперто, не могли ничего сделать на таком расстоянии. Покамест собирали турецких стражей Св. врат, рассеянных по всему городу, для их открытия, протекло более часа; уже пламя охватило купола и все святилище обратилось в одну пылающую пещь, где невозможно было ничего спасти, так что, в течение трех часов, от великолепного здания осталось одно страшное пепелище. Всю ночь оно пылало и на рассвете погасло, потому что не было более пищи для огня. Из всех драгоценностей спаслась одна только третья часть утвари и сосудов, которые находились в ризнице на хорах; прочее же все погибло, и невозможно оценить всей необъятной утраты.

Когда прекратился пожар, начальствующие в Св. граде и старшины турецкие, собравшись единодушию, разбили для себя четыре шатра пред Св. вратами, и в течение трех дней, до субботы 3 октября, наблюдали, чтобы не случилась какая либо покража; между тем православные, равно как и франки и армяне, выносили груды камней и земли с своих участков, для обозначения собственности каждого исповедания внутри храма, а Св. врата закладены были камнями и оставлена сквозь них только малая дверь из досок. Отцы иерусалимские, доведенные до отчаяния столь ужасным событием, поспешили отправить горькую весть о том патриарху Анфиму; но Господь призрел его последние минуты, и блаженный старец отошел до получения вести в иную лучшую жизнь.

Общее уныние овладело всеми православными в Царьграде, когда услышали о пожаре иерусалимском. Но провидение Божие не оставило братию Св. града в столь бедственную для них годину; в то самое время, когда горел храм Св. гроба, погиб и жестокий Байрактар-паша, в пламени собственного дома, зажженного толпою возмутившихся янычар. Братия иерусалимская, при содействии патриарха Цареградского, могла свободно соединиться на своим подворье для избрания себе архипастыря, и единодушно был избран Поликарп, митрополит Вифлеемский, муж испытанной добродетели, много потрудившийся для пользы Св. гроба, как знаменует самое его имя. Патриарх Константинопольский Каллиник, по жалостному воплю нового святителя Иерусалимского Поликарпа, позвал о помощи ко всем православным христианам Востока; так описывал он бедственное происшествие в окружной своей грамоте:

«30 минувшего сентября, 1808 года, в среду, в девятом часу ночи, пред рассветом, внезапно и неожиданно случился величайший пожар, внутри храма Святого Живоносного Гроба, и сгорело все сие, достойное удивления, царственное святилище, равно как и высокий, свинцом покрытый купол, и малый бывший над самою часовнею Св. гроба; верхние галереи оглашенных, бывшие около него, под большим куполом, как с нашей стороны, так и со стороны франков и армян, обрушились совсем, поскольку сгорели те знаменитые мраморные столпы, на которые опирались сии галереи. Сгорели также и оба казнохранилища, малое и большое, и все келии и все святые иконы, и крест, воздвигнутый на святой Голгофе, Св. престол, и жертвенник, и патриаршие кафедры горнего места, и Св. мощи; когда же растопились мраморные колонны, на коих лежали своды, обрушились и самые своды над алтарем. Жертвою пламени сделался соборный иконостас и все придельные, со всеми их иконами, и две кафедры, патриаршая и архиерейская, посредине собора; от чрезвычайного огня растаяли, как восковые свечи, лампады и паникадила и прочая церковная утварь; так исчезла вся великолепная ризница и дары стольких благочестивых государей, хранившиеся внутри храма; сгорели и Св. врата, и купол над собором расселся надвое; только подземная церковь, Обретения Креста, главные связи, священная часовня гроба, и самая дверь её не повредились; прочее же все, как мы уже сказали, сгорело и исчезло, и никакой пользы не могли принести все подвиги преподобных иноков, устремившихся на помощь. Они не имели времени, хотя сколько-нибудь, угасить пламя, от чрезвычайной силы оного и дыма; столь ужасен и внезапен был пожар сей, обративший в пустыню великолепное оное святилище, которое уже ныне нельзя и узнать посреди его пепелища.

Мы же, получив горестное известие о сем несчастном событии, чрез грамоты и людей, присланных из Иерусалима, в царствующий град, к возлюбленному сослужителю и брату нашему блаженнейшему Поликарпу, Св. града Иерусалима и всея Палестины, пролили горькие слезы, вместе с собором подвластных нам архиереев, о новом бедствии, нас постигшем. Но имея упование на всеблагой Промысл погребенного в том всесвятом гробе и воскресшего из него Господа Иисуса Христа, положили единодушно воззвать общим гласом о помощи для обновления божественного храма, в полной надежде, что благостью Божией, все горькое обратится в сладкое, и что ревность благочестивых христиан не потерпит, дабы толикая святыня оставалась в запустении и род наш лишился бы столь душеспасительного поклонения. Посему, собрав в Константинополе всех сущих с нами братий наших архиереев, в присутствии блаженнейшего патриарха Иерусалимского и ревностных именитых вельмож нашего народа, мы изложили им о необходимости скорого вспомоществования для воссоздания всесвятого храма гроба Господня, и уже испросили, чрез посредство всеми нами подписанного прошения к высокой Порте, царственный хаттишериф, на свободное обновление сгоревшего святилища. Участвуя сами, с душевною радостью, в столь священном деле, собственными средствами, уповаем, что и другие последуют ревностно сему благому примеру».

Главным надзирателем работ при строении храма Иерусалимского назначен был от правительства Абдурахман-бей, человек знатный и благонамеренный, хорошо расположенный к христианам; патриарх Поликарп послал в Иерусалим и опытного зодчего, Комнина, уроженца Метиленского, который пользовался вниманием правительства за прежние свои заслуги. Он взял с собою необходимые на первый случай материалы и мастеров и отплыл из Константинополя в начале мая 1809 года; прочие же материалы, как-то мрамор, олово, железо, известь и лес, отправляемы были впоследствии постепенно из столицы, и даже лес заимствован был из Италии. Но едва только показался в Иерусалиме исполнитель воли султанской, для обновления храма, как уже начались козни франков и армян, для похищения у греков права на исключительное воссоздание святилища. Первые надеялись на покровительство Западных держав; вторые на собственные богатства и влияние при дворе сановников Порты, и действовали общими силами против православных.

Ненасытная алчность местных властей находила выгодным для себя сопротивление иноверцев, и потому вымышляла различные предлоги для неисполнения султанского фирмана; наконец, после многих пожертвований со стороны духовных властей Иерусалимских, позволили приступить к делу, и 19 июля 1809 года обновлены одни Св. врата; но тут опять остановились работы. Иноверцы, возбудив магометанскую чернь, требовали, чрез её посредство, прекратить строение, доколе не докажут они свои права пред Портой. Назначен был двухмесячный срок для судопроизводства, во время коего армяне иерусалимские убедили своих единоверцев в Царьграде обвинить греков в неправильном присвоении права на строение храма. Начался суд; знатнейшие сановники Порты в течение двух месяцев собирались у Шейх-Ислама, блюстителя правосудия, и сличив древние султанские фирманы, данные грекам, с грамотами, какие представляли армяне, вынуждены были, ясными доводами, признать справедливость на стороне греков и подтвердить, новым хаттишерифом султана Махмуда, все прежние; но несмотря на правду свою, дорого стоила православным сия продолжительная тяжба.

Между тем, когда миновался двухмесячный срок, отцы иерусалимские, не получая нового повеления, многими дарами убедили местные власти дозволить им продолжать работы, с тем, однако, чтобы священная часовня гроба, большой купол над нею и отделения франков и армян, остались неприкосновенными до нового фирмана. На таких условиях продолжалось строение храма до декабря месяца. Тогда армяне, получив известие из Царьграда, что уже издан новый фирман, разрушавший все их надежды, возбудили опять народ. 17 декабря яростная толпа вооруженных арабов напала на храм и на патриархию, ранила многих работников, убила одного из них, и, сокрушив мрамор и отчасти то, что было выстроено, с дикими воплями требовала выдачи архитектора и письмоводителя патриаршего, чтобы смертью их прекратить работы. Отцы иерусалимские успели спасти их в подземельях; но буйная чернь свирепствовала целый месяц на улицах Св. града, распространяя ужас, грабежом и насилиями, на всех жителей. Не ранее 9 января 1810 года прибыл из Царьграда посланный, с новым фирманом султанским, в пользу православных, и тогда только власти духовные могли опять, сплою денег, убедить правителей турецких усмирить мятежников. Начальник области, собрав до тысячи вооруженных, разогнал толпу грабителей, наказал главных преступников, и порядок восстановился.

Православные могли опять приступить к работе, и с тех пор она уже продолжалась беспрепятственно до успешного её окончания 11 сентября того же года. Накануне праздника Воздвижения Честного Креста, в день, посвященный Церковью памяти первого обновления храма Иерусалимского, при равноапостольном царе Константине, собор епископов Св. града имел утешение освятить и новое святилище, воздвигнутое из развалин, усердием православных, и подвиг сей поистине свыше всех похвал; ибо патриарх Иерусалимский, при убогих средствах того времени, только с необычайными усилиями мог обновить сие царственное святилище. Три дня спустя после его освящения, все власти духовные и светские Иерусалима, пришли освидетельствовать храм и нашли оный, хотя и не в прежнем великолепии, но по крайней мере совершенно в том же виде, как он был до пожара.

Несмотря на чрезвычайную дороговизну материалов для строения и производства самых работ, издержки сии составили только третью часть тех расходов, какие должно было употребить на удовлетворение местных властей и для судопроизводства. В Константинополе издержано было по сему предмету девяносто тысяч червонных, а в Иерусалиме, вместе с расходами по строению, до двухсот шестидесяти пяти тысяч червонцев; таким образом более четырех миллионов рублей стоило престолу Иерусалимскому обновление храма, и оно повергло его в тяжкие долги, но сохранило однако православным обладание древнею святынею, которую получили в наследие от своих предков.

Армяне не остались спокойными зрителями торжества православных. В том же году, еще во время строения храма, начали они опять домогаться в Царьграде участия в его обновлении, и тяжба сия продолжалась с 7 апреля 1810 до 25 февраля 1811 года; но суждения сановников Порты благоприятствовали православным, ибо нельзя было опровергнуть древние права их, засвидетельствованные столькими фирманами. Они воспользовались, однако, обстоятельствами, для них благоприятными, в конце того же года, когда Порта была раздражена против греков, чтобы испросить себе новые права, каких не имели прежде: получили участие в священнослужении, в пещерах Гефсиманской и Вифлеемской и приобрели северное крыло Вифлеемского храма. В то же время, патриарх Поликарп огорчен был и притязаниями франков, которые одолев беззащитного, испросили себе у Порты исключительное обладание часовнею Св. гроба, и 27 мая 1811 года, не только воспретили служение литургии внутри Св. гроба православным; но даже вынесли оттоль все их иконы и украшения. Не ранее 1818 года святитель Иерусалимский получил опять древнее право священнослужения в Св. гробе, и оно было подтверждено, со всеми прежними правами православных, в 1820 году, новым хаттишерифом султанским.

Непосредственно после сей эпохи, восстание греков довершило страдания Иерусалимского престола: нельзя пересказать всего, что претерпело духовенство от местных властей, а патриарх Поликарп в Константинополе, за искупление своей жизни. С 1821 по 1827 год всякая помощь православных прекратилась, вместе с поклонниками, и Иерусалимский престол принужден был занимать деньги за неслыханные проценты, чтобы удовлетворять необходимым своим потребностям; это было причиною непомерного увеличения долгов, которые возросли до шести миллионов рублей.

В таком бедственном положении, после смерти блаженного Поликарпа, застал дела патриархии добродетельный старец Афанасий, избранный прямо из архимандритов на кафедру Иерусалимскую в 1827 году, когда немногие решались на столь трудный подвиг. Хотя предстояло ему испить чашу горести, однако с помощью Божией, мудрым распоряжением, успел он постепенно рассеять массу накопившихся долгов и обеспечить собственность Св. гроба. Под его пастырскою сенью, Иерусалимский престол и братия Св. града начали вкушать отраду, после стольких смятений внутренних и внешних, и доселе продолжается мирное его святительство, ко благу вверенной ему от Господа паствы, на священной кафедре Иакова брата Божия.

Конец второй части

по Р. X.

1 Иаков, брат Божий по плоти, первый иерарх Иерусалимский 33

2 Симеон, брат Клеопы 70

3 Иуст 110

4 Закхей, не старейшина мытарей, но другой ему соименный

5 Товия

6 Вениамин

7 Иоанн

8 Матфий

9 Вениамин II, по Баронию, а по Никифору Филипп

10 Сенека

11 Иуст II

12 Левий

13 Ефрем

14 Иосиф или Иессей

15 Иуда

Все вышеозначенные патриархи были, по происхождению, иудеи.

16 Марк, первый из числа необрезанных 134

17 Кассиан

18 Публий

19 Максим

20 Иулиан, по Евсевию, а по другим историкам Юлий

21 Гаий

22 Симмах

23 Каий

24 Иулиан II

25 Капитон

26 Илия

27 Максим II

28 Антоний

29 Валент

30 Домитиан

31 Наркисс 197

32 Дий или Елий

33 Герман

34 Гордий

35 Александр 212

36 Марзаван

37 Именей

38 Замва или Замвда

39 Ермон 298

До сего времени царствовали эллинские цари и Церковь Христова была от них гонима: со времени же правления христианских царей начинается следующий ряд патриархов:

40 Макарий, присутствовавший на первом Вселенском Соборе в Никеи 310

41 Максим III 333

42 Св. Кирилл, двукратно, после нижеследующих трех патриархов, присутствовавший на втором Вселенском Соборе, в Константинополе 351

43 Еренний или Ириней

44 Ираклий или Евтихий

45 Иларий

Трех вышеупомянутых патриархов: Еренния, Ираклия и Илария, историки и Св. Церковь исключают из каталога Иерусалимских патриархов, как отступников, а также и Феодосия, овладевшего престолом при патриархе Ювеналие.

46 Иоанн II 386

47 Праилий 417

48 Ювеналий, присутствовавший на соборах: Ефесском и Халкидонском 430

49 Феодосий, монофизит, который Ювеналия свергнул с престола

50 Анастасий 458

51 Геронтий, монофизит, который свергнул Анастасия с престола; и сего также исключают из каталога Иерусалимских патриархов

52 Мартирий 479

53 Саллустий 490

54 Илия II аравитянин, сверженный царем Анастасием 496

55 Иоанн III 517

56 Петр, в царствование Иустиниана 526

57 Макарий II, сверженный

58 Евстохий 553

По свержении Евстохия, возведен на престол сверженный Макарий 562

59 Иоанн IV

60 Амос

61 Исаакий или Исихия

62 Захария

По пленении Иерусалима и он, между пленными, отведен был в Персию 610

63 Модест 628

64 Софроний 629

По смерти его Иерусалимский престол не имел патриарха двадцать девять лет.

65 Георгий, по летописи Евтихия

66 Феодор, присутствовавший на шестом Вселенском Соборе 664

67 Анастасий II, присутствовавший на Константинопольском Соборе, собранном в Трулле 692

68 Иоанн V 705

69 Георгий II, по Евтихию

70 Феодор II, по шестом Соборе и до седьмого, занимавший престол патриарший 730

71 Илия III, присутствовавший на седьмом Соборе 765

72 Фома 800

73 Василий, ученик Фомы 819

74 Иоанн VI 839

75 Сергий, сын Мансура 842

76 Соломон 858

77 Феодор III, или Феодосий 862

78 Илия IV, брат вышеупомянутого Сергия, живший во времена царя Василия Македонского 879

79 Сергий II, сын Тангиана 910

80 Лев 915

81 Афанасий 931

82 Николай

83 Христодул, происхождением из города Аскалопа

84 Иоанн VII, сожженный с храмом Св. Гроба 968

85 Агафон или Агапий

86 Христодул II 982

87 Фома II, врач и философ 990

88 Иосиф II, врач и философ 1000

89 Феофил 1003

90 Никифор 1022

91 Орест, живший в царствование Романа, когда возобновлен был храм 1027

92 Мина 1044

93 Софроний II 1045

94 Марк II, 1065

95 Симеон II, писавший против опресноков 1080

96 Евфимий, живший во времена Алексия Комнина 1101

97 Агапий

98 Савва, живший во времена Алексия Комнина

99 Евхерий

100 Иаков II

101 Арсений 1145

102 Иоанн VIII, живший во времена Мануила Комнина

103 Никифор II, живший при том же царе 1156

104 Досифей, переведенный на престол Константинопольский, при Исааке Ангеле 1188

105 Афанасий II 1213

106 Леонтий 1229

107 Григорий, живший во времена Михаила Палеолога 1250

108 Лазарь, живший в царствование Андроника; сверженный с престола Герасимом, а при Иоанне Кантакузине, снова возведенный 1346

109 Герасим, незаконный, свергнувший Лазаря с престола, как упомянуто выше

110 Софроний III

111 Дорофей

112 Феофил II, сын Дорофея

113 Феофан 1430

114 Иоаким, живший во время Флорентийского Собора 1443

115 Григорий II 1458

116 Дорофей II 1491

117 Герман II 1534

118 Софроний IV 1579

119 Феофан II 1608

120 Паисий 1645

121 Нектарий 1660

122 Досифей II, который написал историю Иерусалимских патриархов 1669

123 Хрисанф, племянник вышеупомянутого Досифея 1707

124 Мелетий 1731

125 Парфений 1737

126 Ефрем II 1766

127 Софроний V 1771

128 Аврамий 1775

129 Прокопий 1787

130 Анфим 1788

131 Поликарп 1808

132 Афанасий III, доныне 1827

Примечание: Годы некоторых патриархов не выставлены, потому что не определены в летописях.