Способы образования духовенства и интеллектуальное состояние его во II и III веках

Когда первохристианский религиозный энтузиазм начал убавляться и ослабевать, когда суровая и будничная жизнь начала предъявлять свои права и требования, а ожидания близкого второго пришествия Христова, которыми преисполнялись сердца первых поколений христиан не приходили к осуществлению, тогда некоторые из членов новой религии принялись за изучение тогдашней науки, пришли к мысли о пользе и необходимости сообщения имеющихся у них научных сведений другим своим собратиям и стали открывать некоторое подобие тех школ, какие существовали в греко-римском мире.

Церковь однакож не только не поощряла таких затей, но даже смотрела на них с явным нерасположением. Главная причина такого странного на первый взгляды явления заключалась в том, что она боялась, как бы таким путём не повредить чистоте Евангелия и не привнести в свою среду мирской – языческий элемент. Насколько опасения церкви в данном отношении были справедливы – об этом нет надобности распространяться. Другою очень важною причиною, побуждавшею церковь скептически взирать на профессоров, заводивших христианская школы, и на самые эти школы, было то, что христианские школы любили открывать еретики с целью противодействия православию, при чем, само по себе понятно, училища эти не могли находить ни малейшего одобрения в глазах церкви. Вот, например, какая была программа изучения св. Писания в школах маркионитских, получивших свое имя, как известно» от имени еретика Маркиона: «пророчества опровергают сами себя, потому что не заключают нисколько правды; они несогласны между собою, лживы и противоречат одно другому». Учителя этих школ, на взгляд церкви, были надменными неучами. О них говорили в кругах церковных, что они тщеславились названием «учитель» и однакож «не умели доказывать своего учения»¹. Столь же много не привлекательного и даже еще более церковь находила в школах артемонитов, получавших свое название от монархианина Артемона. Церковный суд касательно этих школ прекрасно выражается в следующем интересном историческом известии современника изучаемого явления; «они (артемониты) не обращают внимания на то, что говорить свящ. Писание, но неутомимо стараются найти какой-нибудь вид умозаключения в подтверждение нечестивого своего учения. А когда противопоставляют им изречёшь божественного Писания, то они изследывают, какой бы сделать из него вид силлогизма соединительный или разделительный. Отлагая в сторону святое Писание, они учатся геометрии: как земные говорят земное и не знают грядущего свыше. Некоторые из них прилежно занимаются Евклидом, удивляются Аристотелю и Феофрасту, а Галена (ученого медика) едва ли не боготворить. Что они злоупотребляют наукою неверных ради подтверждения еретического своего мнения и искажают простую веру божественных Писаний хитростями безбожников, и таким образом делаются не близкими к вере об этом и говорить нечего. Потому-то, чуждые страха, они наложили свои руки и на божественное Писание: надлежало, толковали они, исправить его», и в самом деле, «исправляли его, то есть обезображивали», замечаете повествователь, и затем продолжаете: «сколь дерзко такое преступление, вероятно сознают и они сами. Они либо не верят, что божественное Писание изречено святым Духом, либо почитают себя мудрее святого Духа» – а что это, как не беснование? Некоторые из них даже не сочли достаточным обезображивать Писание, но просто отвергли Закон (пятокнижие) и (учете) пророков, и, прикрываясь именем благодати, начали преподавать свое беззаконное и безбожное учете и дошли до последней бездны погибели»². Горькие плоды иногда получались даже от таких учителей, от которых церковь имела все основания ожидать совершенно обратного. Припомним, например, Тациана-апологета. Он быль учеником св. Иустина философа и пока обращался с этим последним, являлся представителем православных воззрений, но вотъ скончался Иустин, удостоившись мученичества, и Тациан «отпал от церкви». Он вообразил себя «превосходнейшим учителем» и «образовал какую-то свою особую школу» (ἴδιον χαρακτῆρα διδασκαλείου). Тогда он стал распространять разную «хулу», «баснословил о каких-то невидимых эонах, объявлял брак растлением и отрицал, спасение Адама»³.

Церковь видела все подобные явления, сокрушалась и конечно относилась к ним с нерасположением. А в результат получалось то, что она не только сама не делала попыток заводить у себя школ, но и с предупреждением относилась к инициаторам школьного дела в христианском мире. Писатель первой половины II века, Эрм уже жалуется на появление в церкви «лицемеров и учителей неправды, которые не имеют плодов правды и въ которых нет никакого плода истины; они обольщали людей и каждый из них учил, сообразуясь с похотями грешных»; церковный писатель замечал, что за «свое дело они могут ожидать только одного: наказания»⁴

Среди таких исторических обстоятельств, инициаторы школьного дела в христианском мире, не только не могли рассчитывать па прямую поддержку со стороны тогдашней церкви, но и должны были вести свое дело среди величайших трудностей. Климент александрийский, известный учитель школы, всю жизнь провел в борьбе с взглядами, неблагоприятстовавшими укреплению и развитии христианского училищного дела. Он постоянно сталкивался с лицами, которые утверждали, что будто «следует заниматься вещами лишь самыми необходимыми, каковы элементарный положения веры, и что будто бы учения внешние (т. е. науки, какие были у язычников), нам (христианам) чуждые и не нужные, следует обходить молчанием, потому что они будтобы будут лишь обременять нас и притом совершенно понапрасну и отвлекать нас к делам, не имеющим отношения к нашему спасению». Иные же, по словам Климента выражали меньше, что «философия (под понятие которой тогда подводилась вся наука) проникла в жизнь людей лишь на горе и на гибель им и что она имеет злой корень». В виду таких взглядов на науку, Клименту приходилось доказывать, что «философия сама по себе вовсе не влияет гибельно на человеческую жизнь и что не она причиною возникновения ложных мнений и дурных дел и что от веры она не отвлекает нас, как если бы это были чары какого-либо волшебного искусства»⁵ Повидимому, устный и письменный разъяснения Климентом сейчас указанных его воззрений не имели большого успеха. По крайней мере Ориген, известный учитель той же александрийской школы, должен был начинать сначала защиту пользы и необходимости изучения христианами языческих наук и в особенности философии. Ориген, сдвигавшись учителем, хотел было довольствоваться изложением христианских истин, но потом увидал, что этого недостаточно и что необходимо преподавать еще философию. А так как он философии не изучал, то стал ходить на уроки тогдашних александрийских философов. Но все это не сошло ему даром. Его стали порицать за это, как за измену веры. Ориген принужден был защищаться, указывая на примеры лиц истинно-православных, которые и сами учились у философов и в христианской школе преподавали философию⁶. Любопытно, что он не счел нужным сослаться на пример Климента. По всей вероятности репутация этого горячаго любителя философии была не особенно высока: его авторитетом не удобно было защищаться и прикрываться..... Очень интересно узнать, что иногда преподавание в христианской школе приводило к неожиданно тяжким последствиям для преподавателя. О Лукиан, пресвитер Антиохийском, которого считают основателем Антиохийской школы, известно, что он в течении более четверти столетия, в правление трех преемственно следовавших один за другим епископов названного города, находился вне общения церковного, был ἀποσυνάγωγος, под отлучением⁷. Но почему случилось так? Историк Адольф Гарнак предполагает, что в таком положении Лукиан очутился потому, что он был «главой школы или училища⁸, т. е. потому, что он решился на такое дело, которое не считалось одобрительным. Предположение это, по нашему мнению, заслуживает верование в виду того, что история лишена возможности отыскать какую-либо другую причину нелегального положения знаменитого главы школы. Памятники хранят об этом полное молчание. Но еще интереснее указание, что в рассматриваемое время слово «школа» вошло в лексикон бранных слов. Как в наше время, когда хотят кого-нибудь опозорить, то именуют его нигилистом или социалистом, так в те отдаленный века с таким же успехом в подлежащих случаях пользовались словом «школа». Известный антипапа Ипполит, желая в конец опозорить своего недруга Каллиста, римского папу, не нашел, для этого, другого более верного способа, как приписывавшее ему основания школы. То церковное общество, главой которого был Каллист и которым была церковь Рима, Ипполит в гневе и раздражении называет «школой» (διδασκαλεῖον)⁹, давая тем разуметь, что этот папа римский оставил и презрел церковь и вместо неё учредил школу, училище. Выходило таким образом, что завести школу значило отторгнуться от церкви, перейти за её пределы.

Из предшествующей речи само собою открывается, что шансов на развитие школьного дела в рассматриваемое время было очень мало. Церковь отстранялась от него, а частный лица принимали на себя инициативу в данном отношение редко и при исключительных условиях¹⁰.

Но так как христианские школы все же существовали и во II и III веках и много ли мало ли, но все же служили к подготовленную тогдашних христиан к пастырскому служению, то и обозрим те школы, которыя так или иначе, приносили пользу по отношению к интеллектуальному состояний духовенства рассматриваемого времени.

Простейший тип христианских школ II и III веков представляют обыкновенные религиозные собеседования епископов как с лицами, обращавшимися к христианству, так и лицам вообще желавшими лучше и подробнее изучить христианское учение. Собрания подобных слушателей около епископа – а такие собрания дело совершенно несомненное были первыми христианскими школами, они носили название диатриб. Греческое слово διατριβὴ означает вообще всякое продолжительное обращение с достойным доверия лицам, в частности обозначает обращение учеников около своих учителей. Об одной из таких диатриб, элементарных христианских школ, открытой Поликарпом епископом Смирнским с удовольствием воспоминает Ириней лионский, учившийся у Поликарпа. Ириней в одном писем к соученику своему Флорину, который тоже учился у Поликарпа, пишет: «быв еще отроком я видел тебя в Азии у Поликарпа: тогдашнее я помню тверже, чем недавнее. Я могу вспомнить и место, где сидел которого вел беседу Поликарп; я могу припомнить, откуда он входил и куда уходил, припомнить самый двери; я припоминаю, как он держал себя на уроках и о чем беседовал. Я помню, как он рассказывал нам о своем знакомстве с евангелистом Иоанном и другими самовидцами Господа, как он передавал, слова их, я не забыл его рассказов о чудесах Христа и Его учении. По Божией милости ко мне, я тогда внимательно слушал Поликарпа и записывал слова его не на бумаге, а в сердце»¹¹. Подобные элементарные школы, о каких рассказывает Ириней, открывали не только епископы, но и более образованные из простых христиан. Очень может быть, что и сами епископы поручали подобным лицам дело христианского обучения. Такими учредителями диатриб не из числа епископов во II веке были: Иустин, Тациан, Аристид. В Риме около Иустина, а по смерти его около ученика его Тациана, в Афинах около Аристида собирались христианские юноши для слушания христианских уроков, и таким образом возникали диатрибы под руководством светских лиц из христиан. Но это еще не были школы в собственном смысле, эта были скорее просто катихизические собеседования. Первая христианская школа с определённым учебным характером, с некоторым определённым планом преподавания возникает уже в III веке в Александра и главным образом при Оригене. Только при Оригене мы встречаем разделение учеников на некоторого рода группы и указание на более или менее широкую программу преподавания. Устроив школу александрийскую, Ориген частию по личному желанию, частию по неудовольствиям, переходить в Кесарию Палестинскую и открывает здесь не менее знаменитую школу с замечательно широкой программой. По мнению некоторых ученых (наприм. патролога Альцога) эта школа имела своим назначением приготовлять образованных богословов, следовательно, была как бы духовной семинарией III века. Школу Кесарийскую по смерти Оригена реставрирует почитатель его пресвитер Памфиле и обогащаешь ее прекрасной библиотекой, часть манускриптов которой написана была собственной рукой Памфила. (Евсевия, VII, 32). По мнению немецк. церк. историка Неандера, не без влияния Оригена основывается в конце III века и очень известная впоследствии школа Антиохийская. В том же III веке Климент Александрийский, предшественник Оригена по учительству в александрийской школе, во время гонения Септимия Севера, принятый в качестве гостя в Иерусалиме, основывает здесь шкоду христианской науки. Утверждать, что быть может, еще в II веке возникла и школа Едесская¹², впоследствии славная именем св. Ефрема Сирина¹³.

Из числа вышеуказанных школ с подробностью лишь на школе Александрийской (и по связи с ней на Кесарии-палестинской). В сущности только о ней мы и имеем сколько-нибудь достаточный и достоверный сведения. Да она и была славнее и знаменитее всех других школ не только этого, но и позднейших времен древней церкви¹⁴.

Кто был основателем Александрийского училища? Самое обычное мнение касательно этого вопроса то, что основателем его был евангелист Марк, но мнение это решительно без всякого доказательства. Основанием, на котором строят свою догадку о происхождении этой школы от евангелиста Марка, служить, прежде всего, предание о проповеди Марка в Египте в Александрии. Но проповедь Марка в Александрии не есть строго-исторический факт: правда о проповеди Марка упоминает Евсевий, но упоминает не совсем решительно. В своей церковной истории он выражается так: «говорить, Марк первый был послан в Египет и проповедовал там Евангелие»¹⁵. Отсюда видно, что во времена Евсевия не было уже достоверных памятников, свидетельствующих о проповеди Марка в Египте, то есть, конечно главным образом в Александрии, а были лишь слухи об этом; ,,говорить». Да если бы и достоверно было известно, что Марк проповедовал здесь¹⁶: что же отсюда следует? Неужели то, что Марк основал александрийское училище? Кроме этого в доказательство мысли, что Марк основатель александрийского училища, указывают на слова Евсевия, в которых выражается свидетельство о раннем появлении христианской школы в Александрии, Вот эти слова: «по древнему обычаю там было училище Св.Писания, и мы слышали, что в нем получалось наставление от людей, сведущих в слове (т. е. Писания) и божественных догматах»¹⁷. Как очевидно и это свидетельство Евсевия ни чуть не говорить о том, что Марк был основатель школы в Александрии. Ревнители мысли, что Марк был основателем этой школы, ударяют здесь в особенности на слова: «но древнему преданию там было училище», следовательно, – заключают, с самых древних времен христианства в Александрии – с Марка. Сколько основательности в подобных заключениях понятно для каждого. Правда, блажен. Иероним сейчас указанную мысль Евсевия в одном из своих сочинений приводит в таком виде, что известие Иеронима собственно и дало возможность создаться мнение об основании школы в Александрии Марком. Он, Иероним, говорит: по некоему древнему обычаю, было училище в Александрии, где начиная со времен Марка были церковные учители – ecclesiastici doctores¹⁸. Но Иероним в настоящем случае лишь перефразирует слова Евсевия, и потому свидетельство Иеронима лишено значения. Недостаток прямых и авторитетных свидетельств об основании христианской школы в Александрии заставляет прибегать приверженцев этого мнения к различным умозаключениям с цели утверждения своего мнения, но и эта попытка не имеет успеха. Например, говорят: около 180 года при Пантене, первом известном учителе Александрийской школы, это училище становится средоточием и орудием действий Александрийской церкви, доказательство, замечают, что оно и раньше процветало. Едвали так, скажем на это: если училище существовало с давних пор в Александрии и даже со времен Марка, то почему нет никаких известий об его существовании до 180 года, почему например Иустин философ, столь старательно изучавший христианство везде, где можно было изучить его, оставил без внимая лишь эту школу, если бы она действительно существовала в его время, т. е. в первой половине II века?

Да и нет ни малейшей надобности предполагать, что школа существовала издавна, чтобы таким образом объяснять ей процветание при Пантене, в средине II века. Достоинства и таланты Пантена в преподавании, искусство, с которым он нападал на политеизм и современную языческую философию,; все это сразу могло возбудить любопытство и внимание, со стороны Александрийцев, как известно, весьма неравнодушных ко всякому явлению, выступавшему из обыкновенной колеи, а потому школа могла процветать, как скоро начала свое существование. Евангелист Марк мог бы быть признан основателем Александрийской школы разве только в том смысле, что он, как проповедник нового учения в Александрии, собирал около себя слушателей, и вел с ними беседы, но в таком случае все апостолы были основателями школ в разных городах римской империи. А сделал ли Марк для Александрийской школы что-либо более того можно прямо отрицать.

Если не Марк основатель Александрийской школы, то кто же должен быть признан таким? Определенных данных для решения этого вопроса нет. История не иметь известий, которыя бы говорили о существовании её раньше времён знаменитого Пантена, поэтому можно полагать, что она основана этим лицом. Впрочем, очень может быть, что школа основана и раньше Пантена, но, во всяком случае, свой определенный характер, с каким она известна в истории, она получила только со времени Пантена.

Кто бы ни был основателем Александрийской школы, остается несомненным, что школа эта со второй половины II века стяжала почетную известность, служа развитию христианской науки. Что именно церковь Александрийская с ее училищем стала таким замечательным местом зарождения и процветания христианской науки – это не какая-нибудь счастливая случайность. Такой факт обусловливался характером интеллектуального состояния самой Александрии. Для большей ясности представления о том, чем была тогда Александрия и каким образом она могла служить возникновению здесь знаменитой школы христианской познакомимся с этой древней столицей Египта, ее характером, жителями, учеными учреждениями, и ходом ее внутренней жизни.

Александрия основана Александром Македонским на таком месте, где не было прежде даже простого селения. Этот Государь основал несколько городов на Востоке, назначением которых было сблизить цивилизацию греческую с восточной и служить проводниками греческого просвещения во весь мир. К числу таких городов принадлежит Александрия. – Александр сам начертал общий план города, указав, какой он должен иметь объем, где должно устроить форум и прочее. Первоначальными жителями его сделались насильственно переселенные сюда обитатели близь лежащего городка Канобиса. Но главным образом Александрия одолжена своим устройством династии Лагидов. При них она стала первым или вторым городом в свете по богатству и великолепию Окружность города была не очень велика, она имела около трех географических миль. Как все города, построенные по предварительному плану, Александрия отличалась симметричности и правильностью расположения. Две главных улицы пересекали город, сходясь в средине его под прямым углом. Обе эти улицы во всю свою длину украшены были колоннадами, частью в видах изящества, частью в видах защиты домов от солнечного зноя. Под городом устроен был водопровод. Близость моря, улицы открытия для свободного движения ветра заставляли забывать его жителей, что они живут в знойной Африке, потому что они не терпели жары. Город разделен был на 5 кварталов, из которых каждый назывался какою-либо из первых букв греческого алфавита, но имел и другие названия. Повсюду можно было встречать великолепные здания, открытые площади, украшенные художественными произведениями, пальмовые рощи, блестящие коллонады, роскошные храмы. Один древний писатель так изображает свои чувства при виде этого города: «когда я вступил в ворота, называемые воротами солнца, то я остановился, как оглушенный при виде этого изумительного города. Никогда глаза мои не испытывали такого удовольствия». За городом на восточной сторон помещался ипподром и местечко Элевзин, славное своими Таинствами и веселыми праздниками. В числе храмов в самом городе самое первое место принадлежало храму Сераписа. На этот храм потрачено было все искусство и весь блеск, к какому только способны были художники Греции. Самую населенную и роскошную часть города составлял так называемый Брухиум. В ней находились дворцы, в ней же имела место знаменитая александрийская библиотека и музей, музей – это нечто в роде наших академии наук, учреждение замечательно устроенное.

Особенно обращала на себя внимание живость, подвижность, кипучесть жителей этого города. Император Адриан писал во II веке: «этот город очень богат и обилен источниками приобретения. Здесь никто не живет праздно. Все искусства здесь находят людей понимающих и занимающихся ими. Здесь находит себе работу и слепец, и подагрик, и хирагрик, всем найдется труд». Жителей Александрии составляли Греки, Египтяне, Иудеи и различные пришельцы. Народ отличался беспокойным характером, наклонностью к возмущениям и беспорядкам. Число жителей города в цветущее его время, восходило до 800.000, следовательно превосходило число жителей целой Аттики, которая даже в лучшее свое время насчитывала лишь до 500,000 жителей. Разумеется, жителями Александрии при этом считаются не одни обитатели города, но и его предместий. Что касается до ученых учреждений Александрии, знаковыми были знаменитая Александрийская библиотека и Музей, то основание их относится ко времени первого египетского царя из фамилии Лагов или Лагидов, ко временам Птоломея Сотера; последующие цари из той же фамилии с ревностью продолжали дело, начатое названным царем. В состав Александрийской библиотеки вышла, знаменитая библиотека философа Аристотеля, которая по смерти его приобретена через покупку одним из Птоломеев Лагидов. Кроме того для царей египетских сделалось правилом поручать приобретение книг знаменитых писателей купцам и морякам, которым приходилось странствовать по белу свету, приобретавшие для пополнения библиотеки. Во избежание обмана и подлогов при подобном способе обогащения библиотеки, в Александрии жили особые специалисты, на обязанности которых было удостоверять и распознавать подлинность или подделку известных сочинен18, поступающих в библиотеку. При самой библиотеки находился штат переписчиков, которые должны были переписывать рукописи для нее и тем увеличивать ее сокровища. При таких условиях еще при первых Птоломеях библотека заключала в себе до 50,000 томов. Впоследствии число томов увеличилось до 400,000, так что библотека при Музее не могла вмещать в себе всех книг, и потому открыта вторая библотека при храме Сераписа. Ко времени Юлия Цезаря в обеих библиотеках насчитывалось до 700,000 томов. Но библиотека сама по себе была бы мертвым капиталом, если бы не было рядом с нею устроено еще Музея, этой академии наук в Александрии. Цель Музея состояла в развитии науки, в распространении просвещения. В Греции музеями (от имени Муза) назывались собрания ученых мужей, а также самые здания, в которых происходили такие собрания. Так у философа Платона в садах Академа в Афинах был устроен Музей с галереей для учёных собеседовании. Там же был и Музей в Александрии, только в самых грандиозных размерах. Музей в Александрии занимал часть царского дворца в Брухиум. К нему принадлежали в 1) открытое пространство для прогулок (περίπατος), 2) крытая галерея, 3) обширный обеденный зал. У Греков и Римлян свободное пространство для прогулок – περίπατος, – обыкновенно украшалось аллеями из высоких деревьев. Так было и в Александрии при Музее. Это место служило для уединенных размышлений лиц ученых, для обмена мыслей между ними в беседе, а иногда для чтения сочинений чужих или своих в обществе своих товарищей. Подобной же цели в Александрии служила при музее и крытая галерея. Такую галерею обыкновенно поддерживали колонны, в ней устраивались удобные места для ученых занятий; здесь происходили диспуты между учеными и здесь же позднее стали читать лекции для желающих изучать тот или другой предмет. Но венцем учреждений при Музее по красоте изяществу и роскоши был объеденный зал, куда ежедневно собирались ученые для стола. Это было здание обширных размеров и замечательной архитектуры. Самый музей, вероятно, служил местом, где жили александрийские ученые. Один древний писатель юмористически сравнивает Музей с корзиной, наполненной курами; в музее, по его словам, сочлены его сберегались и откармливались подобно дорогим птицам. Здесь же в музее было святилище или храм, в котором один из ученых отправлял должность жреца. В музее, кроме того, помещался зоологический сад, стоивший громадных денег, а также астрономическая обсерватория. Содержание всех учреждений музея и самих ученых отнесено было на счет государственного казначейства. Оно было совершенно обеспеченным. Назначение ученых в члены Музея принадлежало к прерогативам сначала царей египетских, а потом римских императоров. В числе членов музея встречаем – философов, поэтов, грамматиков, литераторов, астрономов, медиков, географов, риторов. Видно, что при выборе в члены Музея не ограничивались одной или несколькими учеными профессиями, а принимали ученых лиц всех профессий. Сначала членами Музея были греческие ученые, но впоследствии стали принимать и ученых всех других стран, если слава о них широко распространялась, так что покровители Музея находили полезным призвать их в число сочленов Александрийского ученого общества. Занятия членов Музея состояли с составлении ученых исследований, в частности в чтении пред собранием прочих членов Музея своих или более знаменитых чужих сочинений и в обсуждении их достоинств. Иногда происходили диспуты по какому либо вопросу и победитель на них получал венок и денежную награду. Сами цари нередко принимали участие в состязаниях между учеными, предлагая от себя т или другие вопросы. Впоследствии Александрийский Музей из чисто ученого учреждения переходит в учебное или лучше сказать ученая часть его пополняется учебною. Говорим: Впоследствии Музей становится и учебным учреждением. Здесь стали читать публичные лекции по греческой литератур, по грамматике, риторике, философии, истории, математике, медицине. Множество слушателей стекалось в Александрию слушать уроки знаменитых преподавателей Музея. Долгое время было самою лучшею рекомендацию для молодого человека, если он учился именно в Александрии. В качестве лучшего учебного заведения Музей славился во времена римских императоров. Как все на свете, Музей имел в своей истории и счастливые и несчастные времена. Но несомненно, что в то время, когда является в Александрии христианская школа, в II и III веке, он имел еще большое влияние на умы, он представлял собою еще очень важный фактор в деле общего просвещения¹⁹. Кроме этого главного ученого учреждения в Александрии Музея здесь было много и других ученых заведений, основанных императорами или же лицами частными. Вообще Александрия была «центром всей тогдашней учености и образованности»²⁰.

Понятно, что христианство, утвердившись в Александрии, для большего успеха над умами, должно было в научном отношении поставить себя в уровень с языческою наукою здесь. Александрия в своем роде была городом ученых, пытливость составляла характер ее жителей, но интересовались не всем, а тем, что имело форму научную, философскую. Приверженцы христианской церкви как бы невольно призывались создать в Александрии свою научную школу. В Александрии легче всего было христианам приобретать то образование, которое делало бы их равными с гордыми своей наукой язычниками. Так называемый Музей, ставший после времен рождества Христова помимо ученого и учебным заведением, делал легким и доступным для христиан самое серьезное образование. Знаменитая Александрийская библиотека давала драгоценные пособия для самой глубокой борьбы со врагами христианства. После этого, что удивительного, если в Александрии зацвела христианская наука, основалась здесь научная школа христианская? К сожалению, не сохранилось никаких исторических известий о том, при каких честных условиях возникла здесь школа христианская. Об этом могут быть делаемы только вероятные догадки. Можно полагать, что это случилось очень просто. В Александрии конечно нередко бывали случаи обращения к христианству людей эллинский образованных, которые приняв христианство, хотели боле подробно и основательно ознакомиться с принятой ими религий; для этой цели они поручаемы были наставлению лучших, боле пресвященных из христиан. Когда число таких образованных язычников, обратившихся в христианство и желавших более глубокого знания христианства, увеличилось, нашли нужным назначить одно определенное лице из христиан въ качеств» руководителя и наставника указанных лиц. И вот являлась школа, училище. Поэтому-то Александрийская школа у древних писателей известна под именем катихизаторской. Без сомнения, к этим указанным лицам, врученным для наставления учителю христианскому, могли присоединиться и язычники, еще не крещенные, но желавшие вообще ознакомиться с нести нами новой религии, или из простого любопытства, или по склонности к христианству, а история жизни Оригена действительно свидетельствует, что и такие лица приходили въ его школу²¹. Даже еретики, и те имели желание слушать александрийских ученых катихетов, как свидетельствует опять история Оригена. И вотъ школа росла и росла. Так, весьма естественно могло возникнуть Александрийское христианское училище, известное с именем катихизаторского.

Чтобы представлять себе правильно, что такое было александрийское училище, мы должны твердо помнить о следующих особенностях этого училища. Для училища вовсе не было отводимо особых специальных корпусов, как это бывает у нас, преподавание происходило в квартирах катихетов, совершенно запросто. В училище, по крайней мере, в первое время его существования, не видно какого либо распределения слушателей из группы или отделения²² – Слушателями были люди возрастные, уверение же некоторых из следователей, что будто оно назначалось и для детей, не имеет основании²³. На уроки беспрепятственно являлись и женщины²⁴. Учителей всего на вею школу было один и редко двое²⁵. Преподаватель никакого вознаграждения не получал.

После этого общего взгляда на училище Александрийское, войдем в подробности, что это была за школа и что в ней делалось?

Училище Александрийское после своего возникновения сделалось славным и благотворным для науки богословской. Этим оно одолжено было своим учителям, которыми были люди всецело преданные своему делу и с успехом его ведшие. О них, этих учителях, прежде всего и скажем. История этого училища свидетельствует, какими высокими умственными, нравственными и педагогическими качествами отличались учителя Александрийской школы. К сожалению, о первом александрийском учитель Пантен, мы знаем очень мало. Сохранились только отзывы о педагогической его деятельности его учеников Климента и затем Оригена. Вот какой лестный отзыв делает Климент александрийский, долго странствований по белу свету для отыскивая истины, о своем почтенном учителе Пантен: «я остался в Египте, – говорит он о себе, – как скоро услышал его учение. Подобно сицилийской пчел, он собирал на ниве св. Писания цветы слова пророков и апостолов и вливал чистую и святую мудрость в душу слушателей»²⁶. Климент свидетельствует, что он до глубокой старости живо сохранил в памяти те уроки, какие он слушал у достославного мужа, т. е. Пантена²⁷. Ориген с своей стороны свидетельствует, что он в методе преподавания подражал Пантену²⁸, значить: он считал его образцовым наставником. Климент, преемник Пантена по учительству в Александрийской школе, проходил свою должность с глубоким убеждением, что учительство катихета есть призвание самое возвышенное, отображающее деятельность самого Христа, что оно есть призвание посредничества между Богом и людьми. Сочинения Климента возвещают нам о том возвышенном духе, который руководил всею его ученой деятельностью. Он «требует, чтобы берущий на себя должность учителя, по совести дал себе наперед ответ на вопросы: «свободен ли он от предрассудков и честолюбия, не ищет ли он славы, не стремится ли к какому-либо другому вознаграждению, кроме спасения своих слушателей». Климент свидетельствует, с какою заботливостью старался он приспособлять свои уроки к нравственному и интеллектуальному состоянию своих учеников. «Кто посвящает себя устному преподаванию, говорит он, тот основывает суждение о своих учениках на опыте и рассудительности. Он заботливо изучает у своих слушателей язык, характер, нравы и поведение, внутренние движения, манеры, даже взгляд и тон голоса, чтобы различать каменистую почву и землю плодоносную, кто наиболее приемлет для семени (учения), и кто более противится, нежели принимает его»²⁹. Климент желал и старался возбудить в своих учениках энергию в исследовании истины. Он по его словам, «не хотел, чтобы ученики на школьных уроках как бы прогуливались в культированном саду, но чтобы они находились здесь, как в саду невозделанном, где нужно истину искать в поте лица, как розу среди терния»³⁰.

Климент на уроках избегал всего бьющегося на эффект, всего, что могло иметь лишь минутное впечатление, а стремился единственно к истине. Он, по собственному признанию, вовсе не заботился о том, чтобы расставлены были фразы в надлежащем порядке, как женские наряды. Он припоминает прекрасное правило Пифагора, что Муз должно предпочитать сиренам. Истина, говорит он, не должна наряжаться и румяниться подобно кокетке. «Приправка не пища, говорил он еще, речь, которая рассчитана на то, чтобы понравиться, чем на истинную пользу слушателей есть дурно изготовленное кушанье. Климент вовсе не заботился о том, много ли мало ли у него слушателей. Он объявлял, что «для мудреца достаточно и одного слушателя»³¹. Он (Климент) отнюдь также не думал о материальной поживе от своих слушателей. «Награда позора (блуда), говорил он словами ветхозаветного пророка, да не внидетъ в святилище»³². Таков был. Климент, как учитель³³, с такими педагогическими приемами проходил он свою должность, такие идеалы истинного наставника руководили его занятиями в школе. Но еще выше Пантена и Климента стоит велик александрийский учитель Ориген. «За блестящей звездой, как Климент, поднялась на небе церковной науки еще более блестящая звезда это Ориген», замечает один исследователь³⁴. Его неутомимость в преподавании, его неустанные стремления все больше и больше расширять круг своих познаний, чтобы быть достойным наставником, делают из него чудо учителя. Когда Климент во время гонения при Септимии Севере удалился из Александрии покидая свою должность учителя александрийского, и когда никто не вызывался продолжать прерванное им дело, тогда за это дело смело берется 18-летний юноша Ориген. Преподавать новую религию в такое время значило ежеминутно рисковать своею жизнию: меч постоянно висел над учителем и учениками³⁵. Его истинно-аскетический образ жизни был изумителен и привлекал к нему многих в то время, когда философия начала проповедовать аскетизм, как истинное благо человека. Ориген проводит все время в посте, совсем не пьет вина, спит так мало, как возможно, спать не в постели, а просто на земле. Он буквально исполнял заповедь Христа не имеет двух одежд, он не знал, что такое обувь и ходил босой. Здоровье его подчас страдало от таких неумеренных подвигов, но Ориген оставался верен себе. Многие предлагали ему все средства для более удобной жизни, но он всегда отказывался³⁶. Если принимать буквально слова Евсевия, то мы должны будем с изумлением верить, что Ориген до того простирал свою ревность по школе, что принимал своих слушателей не только днем, а и ночью³⁷. Да, когда бы не приходил слушатель, Ориген вступал с ним в беседу, наставляя его, хотя бы пришлось учителю лишиться ночного покоя. Ориген был учитель прямодушный, искренний, откровенный, он прямо высказывал то, что думал, что считал полезным для своих учеников, не стесняясь никем и ничем. «У него, говорить Евсевия, (VI, 3) что было на языке, то и на деле, а что на деле, то и на языке». Оригена не сердило, не раздражало, если иногда его ученики, обращаясь к нему с каким-либо вопросами, имели в виду не действительную личную пользу, а лишь желание поиспытать своего учителя. Он терпеливо отвечал и на такие вопросы, следуя, как он говорит, примеру Христа, Которому предлагаемы были вопросы и не из желая знания, а с целью искушать Его³⁸. Ориген не считал для себя позорным, будучи учителем, в тоже время и еще и еще учиться. Он желал с полною славою проходить свою должность. Когда он увидал, что к нему на уроки стали приходить люди философски образованные, он счел своим долгом изучить и философию языческую, чтобы таким образом еще более привлечь в свою школу этих лучших людей язычества, и только не стал носить философского плаща, как делали некоторые христиане, изучавшие философию³⁹. С

течением времени знания его сделались очень обширны он являлся знатоком и светской и церковной науки. Это делало его человеком исключительным и привлекало к нему множество слушателей. Но не одно знание составляло силу преподавания Оригена: к нему влекло все его искусство преподавания, и вообще его личность. Григорий Неокесарийский, Чудотворец, много и с одушевлением говорит об этом предмет. Он с наслаждением рисует нам самыми живыми красками свои первые впечатления на лекциях Оригена. Прибыв из глубины Понтекой провинции в Кесарию палестинскую, где впоследствии основал новую школу Ориген, и имея намерение чрез несколько дней воротиться назад, Григорий так же, как и сопровождавший его брат, как будто прикованы были красноречивым и убедительным словом Оригена. И сколько красноречие, столько же и нравственное влияние внезапно отвлекло их от отечества, от семьи, от изучения юриспруденции, которая составляла предмет их научных занятий которая обещала привести их к по частям. Они уступили строгому очарованию, производимому этим учителем на всех, кто с ним знакомился». «Любовь к нему, говорит Григорий, как стрела вонзилась в сердце, так что уже нельзя было вырвать ее, или как искра зажигала душу»⁴⁰. Когда Григорий оставил школу Оригена, то ему казалось, что его как будто бы изгнали из рая. После этого понятно, почему слава об Оригене, как учитель, разливалась повсюду и школа его переполнялась слушателями и притом самыми разнообразными, что возвышало репутацию Оригена. Евсевий не может достаточно надивиться успехам Оригена. «О нем, замечает Евсевий, говорили многие и весьма много»⁴¹. По его свидетельству «множество оглашаемых верою»⁴² теснились вокруг знаменитого учителя; «ревностно внимало Оригену, по словам того же Евсевия, немалое число знаменитейших философов», т. е. языческих; к нему стекалось, по уверению Евсевия, «бесчисленное множество еретиков»⁴³. На скамью в школ великого учителя не стыдились садиться в качестве учеников даже лица, облеченные высоким церковным авторитетом, разумеем епископов. Один из епископов приезжал учиться к Оригену из отдаленнейшей Каппадокии⁴⁴. Разумеется не все перечисленные классы слушателей приходили в школу Оригена с тем, чтобы спокойно выслушивать его уроки. Такими не были, напр., языческие философы и в особенности еретики. Они заводили споры и состязания с Оригеном. Этими состязаниями и спорами интересовались весьма многие. Впоследствии чего составлялись протоколы этих диспутов, которые потом распространялись по всей церкви, наприм. доходили до Рима⁴⁵. Языческие философы до такой отвцени высоко ценили Оригена, что преподносили ему свои сочинения, как в наше время подносятся таковые высокопоставленным лицам, или присылали ему сочинения к тем, чтобы узнать его мнения, выслушать его замечания⁴⁶.

Чему учили александрийские учителя в своей школе, в каком порядке и по какому методу? Круг предметов преподавания у некоторых учителей александрийских был довольно обширен. Больше всего известно, чему именно учил Ориген. Сохранилось два рода свидетельств. Одни принадлежат Евсевию и указывают, как велось дело Оригеном в Александрии, другия принадлежать Оригенову ученику, Григорию Неокесарийскому, и сообщают, как велось дело в Кесарии, где Ориген впоследствии открыл школу. Известия Евсевия очень коротки и отрывочны, не против известия Григория подробнее и важнее. Можно полагать, что в Кесарии преподавание у Оригена шло более систематично, чем в Александрии. Свидетельства Григория о преподавании Оригена в Кесари мы имеем право прилагать и к Александрийской собственно школ, потому что, без сомнения, в общем, план преподавания был один и тот же у Оригена и в Александрии и Кесарии. По свидетельству Евсевия, Ориген сначала преподавал одно богословие, а потом начал преподавать и светские науки, именно он делал критическую оценку замечательнейших философских систем, излагал, геометрию и арифметику и – прибавляет Евсевий – другие науки, так называемые пропедевтические. К числу этих пропедевтических наук, которые у древних назывались общим именем τὰ ἐγκύκλια⁴⁷) принадлежали кроме упомянутых нами геометрии и арифметики, еще риторика, физика и астрономия. Сначала Ориген, по Евсевию⁴⁸, преподавал своим слушателям один вот эти науки и богословие, а потом, когда число его учеников слишком увеличилось, низкий курс этих наук он поручил другу своему Ираклу, себе же оставил преподавание высших знаний. Более подробностей относительно наук, преподававшихся Оригеном, как мы сказали, находим у Григория Неокесарйского в его прощальной речи, с которою он обращается к своему учителю, по окончании курса наук под его руководством. Эта речь обстоятельно знакомит нас с содержанием Оригенова преподавания и показывает, какое обширное поприще этот учитель заставлял пробегать своих учеников, чтобы постепенно привести их к изучению тайн христианского учения. Мы видим здесь ту мудрую постепенность, с какою он как бы по ступенькам лестницы вел своих учеников от низшего к высшему, от более простых знаний к глубочайшим. Ориген начинал тщательным изучением почвы, которую должен был засевать и старался распознать ее достоинства и недостатки. В простых и дружеских беседах он знакомился с умственным и нравственным состоянием тех, кто приходил его слушать. «Так искусный земледелец, говорить о нем Григорий, он не останавливался на том только, что видимо снаружи и открыто, но взрывал почву, чтобы узнать, что она скрывала, а для этого предлагал нам вопросы и проблемы и слушал наши ответы». К методическому обучению он приступал только после этого испытания. И прежде всего он старался дать строгое определение употребительнейших в школе терминов, в том убеждении, что таким образом он сократить труд и избежит недоразумений. Таким приемом он приучал их ум к строгим формам здравой логики. От этой диалектики он переходил к наукам естественным, математическим и астрономии. А затем уже обращался к уяснению начал морали. Мораль была одною из тех отраслей ведения, которым Ориген посвящал много старания. При изучении морали он указывал наличие правила, выработанные философией, напр. Платоном, и показывал отношение их к христианской морали и превосходство последней. От изучения морали Ориген переходил к изложению теоретических истин, религиозно-философскому знанию. При этом, прежде всего, знакомил с кругом истин философских, смотря на это дело как на приготовление к учению об истинах христианских. Григорий об этом так говорит: «Ориген желал, чтобы ученик предался философии; наставник не оставлял без внимания и древних поэтов, отвергая совершенно только книги атеистов». Это рассмотр не всей зам чательнейшим древней литературы под руководством учителя долженствовало быть так, сказать судом древнего мира, критическою оценкой его религий и систем. «Он сам, говорил Григорий, шел впереди нас и вел нас за руку. Своим опытным взором он открывал заблуждение, как бы оно ни было тонко, но с радостию указывал на истину, которая могла через него открыться». Наконец после всего этого, он вводил своих учеников в круг наук самого христианства, знакомил со Св. Писанием⁴⁹. Под этим не должно разумеет просто объяснения Писания, но изложение вообще истин веры, как они изображены в Писании. Всему этому в совокупности древние дают одно общее название ἱερῶν λόγων⁵⁰), т.е. богословия. Такое изучение слова Божия, как понятно, было главным предметом преподавания в школе Оригена. Учителя школы, вызываемые тогдашними обстоятельствами, столкновением с философами, гностиками и другими еретиками поставляли себе задачею понять откровение в его глубинах, или как они любили выражаться, простую вру претворить в знание и таким образом стать на уровень современных требовании. Ориген излагал богословие с такою силою убеждения, что Григорий в словах толкователя пророков, т. е. у Оригена, находил и признавал тот же дух, какой одушевлял и самих пророков⁵¹.

Что касается метода, по которому велось преподавание науки, то мы должны быть далеки от представлении о каком-нибудь строго-систематическом изложении научных знаний, какое имеет место в наше время, в наших школах, и какое не иметь приложения к Александрийской христианской школе. – В этой школе нельзя искать какого-либо закономерного, методичного как общего, так и религиозного обучения. Александрийская школа, как назначенная по идее лучших ее представителей, быть школой – так сказать христианской философии, вела свое дело приблизительно так же, как оно велось и в языческих философских школах. В древности всякая официальность изгнана была из преподавания философии. Отсюда знаменитые учители философии в Греции довольствовались простыми, свободными собеседователями с своими учениками, и две знаменитейшие греческие школы именно от такого способа преподавания получили и самое свое имя. Так Академия – имя, которым, как известно, обозначалась философская школа Платона, напоминает о садах Академа, где преподавал Платон, а школа перипатическая своим наименованием дает разуметь об ученых прогулках Аристотеля с учениками. Такое же преподавание философии находим и у современников Александрийской христианской школы неоплатоников. Плотин, знаменитый представитель неоплатонизма, основывает в Риме философскую школу, но что разумеется под этой школой? Эта школа была ничем другим, как собраниями, в которых на ряду с юношами принимали участие и зрелые мужи. На них беседовали о разных философских предметах. Содержание бесед было совершенно случайно. Здесь читались комментарии разных философов, как платонической, так и Аристотелевой школы. И вероятно читалось также то, Что было особенно замечательного в тогдашней литературе. Споры и вопросы составляли содержание беседе учителя с учениками. Только они приурочивались к известному предмету и тем достигался некоторый порядок преподавания. Если кто из приверженцев школы вел литературную полемику с кем либо, то каждое сочинение обоих оппонентов прочитывалось на школьных беседах. Понятно, большая часть бесед у неоплатоников наполнялась речами самого учителя Платина, который по поводу вопросов от учеников развивал и излагал свои мысли⁵². Учителя христианские без сомнения оставались более или менее верными этой древней и современной им практик философских школ. Александрийская школа приблизительно держалась того же образца⁵³. Преподавание в ней носило дружеский характер собеседований течение лекций приноравливалось к нуждам и потребностям слушателей, нередко прерывалось вопросами и ответами. Сообщаемые сведения носили характер более или менее фрагментарный, отрывочный и единство лекций состояло лишь в том, что если он касались истин христианских, то большею частью опирались на места из Библии истолкование ее было вообще главным предметом преподавания⁵⁴. – Школа имела свободный открытый характер. В нее не принуждали ходить учеников да этого и нельзя было делать, когда учениками были люди взрослые и самостоятельные. Учитель не задавал им уроков.

Из тех сведений, которые нами переданы об Александрийской школе, ясно видно, что она существенно (himmelweit) разнилась от школ новейшего и нашего времени⁵⁵. Тем не менее, это не препятствует современным ученым принимать и именовать ее древнейшею духовно-учебною школою. Эти ученые или считают ее вообще «теологическою школою (Gericke), или именуют прямо «богословскою семинарию» (Lehmann). Особенно выразительно говорить о сущности и назначения этой школы трети ученый (Augustin), когда пишет: «Александрийское училище, скорее всего, было богословской семинарией или философско-богословским факультетом» (т. е. духовной Академией)⁵⁶. Некоторые из указанных ученых допускают, что это училище было «заведением подготовлявшим будущих катихетов и будущих пастырей церкви к их деятельности⁵⁷. Действительно, можно предполагать, что на скамьях этого училища сидели и учились многие из духовных лиц III и начала IV века, хотя история называет по именам таковых и не часто⁵⁸.

Ученый Леман, кажется самый новейший писатель по истории Александрийской школы, заканчивает свое наследование следующими словами: «если мы оглянемся на историю этой школы, на ее практико-теоретическую деятельность, на жизнь ее учителей и знаменитых представителей, на ее заслуги словом и пером, то должны будем согласиться, что эта школа не только в летописях церковной истории, но также и в истории педагогики и в культурной и всемирной истории занимает и всегда будет занимать выдающееся место⁵⁹.

Как высоко было образование пастырей церкви рассматриваемого времени – II и III веков? Все более значительные церкви этого времени имели по нескольку таких пастырей, слава высокого просвещения которых дошла даже до отдаленнейших потомков. Начнем с церкви Александрийской. В числе епископов этой церкви встречаем лиц очень образованных. Такими были Ираклъ и Дионисий Александрийский, принадлежащие до своего епископствовая к числу преподавателей знаменитой Александрийской школы. Последние из них отличался особенною широтою воззрений, беспристрастно изучил как сочинения философов, так и еретиков, за что даже подвергался укорам со стороны лиц ограниченных; он оставил после себя много сочинений, но они дошли до нас лишь в небольшом числе. Из пресвитеров александрийской церкви особенною высотою и блеском образования отличались Ориген и Пиерей. Ориген, прозванный за свое необычайное ученое трудолюбие и блестящую образованность «адамантовым», т. е. алмазным, оставил после себя 6000 сочинений, был знаменитым библиологом, экзегетом и богословом-философом. Но о нем нет надобности распространяться. Заслуги его для науки известны. Пресвитера Александрийского Пиерея Евсевий называет самым редким человеком. По словам Евсевия он был известен как глубокий философ, основательный экзегеть и превосходный проповедник!⁶⁰. В честь его впоследствии в Александрии построена была церковь⁶¹ – значит, воздвигнут своего рода монумент. – Что касается до антиохийской церкви, то ее пастыри, со стороны образованности, можно сказать, конкурировали с полным успехом с пастырями церкви александрийской. Древнейшим пастырем – писателем антиохийской церкви был Игнат Богоносец; Игнат, как известно, не был глубоким мыслителем, но его сочинения за то отражают с необыкновенною яркостью дух христианства в его первоначальной чистоте. Он писал просто, но внушительно. Другой епископ антиохийской церкви Феофил был основательно знаком с философией своего времени и в качестве христианского апологета с инерцию отражал нападки образованных язычников на христианское учение. В III веке 0собенно славился в числе епископов антиохийских известный Навель Самосатский. Это был даровитый, увлекательный проповедник. Его проповеди возбуждали необыкновенный энтузиазм в слушателях. Слушатели приходили в такое восторженное состояние от его проповедей, что вскакивали со своих мест, аплодировали и махали ему платками⁶². Павел известен, как церковный песнописец, по крайней мере, мы так понимаем замечание о нем одного древнего документа, что Павел оставил прежние песнопения и ввел новые. Павел воспитан был на философии Аристотеля и известен как искуснейший диалектик. Не менее трех раз собирался собор для рассмотрения его монархианского лжеучения и только на третьем соборе пастырям церкви удалось изобличить еретичество Павла⁶³. Из пресвитеров антиохийской церкви выдавались своими способностями, талантом и глубоким образованием: Дорофей, Лукиан и Малхион. Первые двое считаются основателями антиохийской школы, и, следовательно, представляли собою выдающихся мужей. Дорофей, по отзыву Евсевия, был человек ученейший, знакомый с Библией в еврейском подлиннике сведущий в так называемых свободных науках (т. е. геометрии, диалектике и пр.), не чуждый греческого образования (т. е. знакомый с греческой литературою)⁶⁴. Еще более славился Луюман, человек очень ученый в точном смысле слова: как учитель школы, он оставил после себя множество учеников, а потому приобрел общую известность: многие гордились тем, что они учились у Лукиана, потому что это было лучшею рекомендацию серьезности их образования; Лукиан вновь рецензировал св. Писание Ветхого Завета на греческом языке и его рецензия (издание) быстро распространилась в большей части греческой церкви древнего времени – и до сих пор его труд очень внимательно изучается и исследуется наукою. Сообщим сведения о Малхионе. Малхион, по словам Евсевия⁶⁵, был мужем ученейшим, он был начальником софистического училища в Антиохии, обладал несокрушимой диалектикой, благодаря которой он успел раскрыть на антиохийском соборе, что учение Павла Самосатского было лжеучением, изобличив этого еретика. Особенно много образованных пастырей было, по свидетельству Евсевия, в Лаодики, городе, принадлежавшем к антиохийскому церковному округу. Об Анатолии, епископ Лаодикийском, Евсевий пишет: «родом он был александриец и по своей учености и эллинскому образованию, равно как и по философии занимал первое место между известнейшими лицами. Так как он в математике, геометрии, астрономии, диалектике, философии и искусстве риторическом достиг самой высокой степени, то жители Александрии, по словам Евсевия, просили его открыть в их городе школу на Аристотелевых началах⁶⁶. И другие епископы лаодикийские, по отзыву того же Евсевия, славились своим образованием. Так, по его словам, Феодот лаодикийский занимал первое место в качестве врача⁶⁷, а Стефан лаодикийский внушал к себе уважение своими философскими познаниями и разносторонним еллинским образованием⁶⁸. – Церкви южного побережья Черного моря также насчитывали в числе своих пастырей не мало лишь образованных. Между ними видное место занимает ученик Оригена, Григорий чудотворец, епископ Неокесарийский. Он был известен как писатель; на его богословских сочинениях воспитались впоследствии кападокийские знаменитые отцы церкви – Василий Великий, Григорий Нисский и Григорий Богослов. В Каппадокии в III в. как пастырь образованный известен был Фирмилиан, епископ Кесарию. От него дошло до нас очень мало письменных памятников, но, во всяком случае, видно, что он был человек с проницательным взглядом: он могущественно поражал рано обнаруживавшуюся заносчивость римских епископов. Из «понтийских» епископов почему-то с особенным одушевлением Евсеевий говорит о Мелеции⁶⁹. Вот слова Евсевия: «Мелет был таков, каким только можно описать человека совершенного во всех отношениях, нельзя достойно подивиться силе его красноречия. Но, быть может, скажут – замечает Евсевий, – что это у него от природы? Однакож, кто произойдет его в многостороннем знании во всех других отношениях? Испытай его только один раз, и ты скажешь, что во всех словесных науках он человек самый искусный и самый ученый». Из других восточных церквей – пастырей с образованным вкусом встречаем в Палестине и Финикии. В Палестине пользовался известностью Иерусалимский епископ Александр, устроивший прекрасную библиотеку в св. граде, которая много послужила на пользу историку Евсевию. В Финикии в III в. славился образованием Мефодий, епископ Тирский, этот строг, но правдивый критик Оригеновых воззрений. Менее образованных пастырей было на Западе», но все же было и там их несколько, и притом очень известных. Напомним из африканцев – Тутулиана и Киприана, из римлян Климента римского, автипапу Ипполита, ревностного и плодовитого писателя, епископа Деонисия, который был замечателен удивительно точным раскрытием догмы, окончательно формулированной в Никее, пресвитера Новациана, оставившего после себя несколько сочинений с очень зрелым взглядом на религозные вопросы; – в Галлии прославился Ириней Лионский!

Сейчас сделанное исчисление пастырей церкви II и III веков показывает, что образованных пастырей было довольно в эти времена, но без сомнения еще больше было пастырей малообразованных и совсем простых. Из II века мы знаем очень немногих образованных пастырей. И это вполне естественно. На первых порах в христианство обращались лица простые с незначительным образованием; из них же, конечно, выбирались и пастыри церкви. По свидетельству памятника: Canones ecclesiastici во II веке могли встречаться епископы лишенные всякого образования: ἀγράμματος. У таких высота нравственности занимала место образованности⁷⁰. Один из очень выдающихся епископов II в. Поликрат Ефесский – считает себя очень ученым епископом потому только, что он был знаком с Св. Писанием. Поликрат с некоторым самовосхвалением говорил о себе: «я прочитал все. Св. Писание» и на этом утверждал авторитетность своего голоса по одному церковному вопросу⁷¹. С III в. положение дела значительно улучшается. Теперь и очень образованные люди нередко переходят к церкви. Поэтому-то пастырей церкви образованных в III в. встречаем не мало. Но и въ это время между епископами небольших городов встречаем лиц, которых современник называет «весьма простыми и даже деревенщиной»⁷². Епископ Александр Команский, напр., был угольщиком до времени своего посвящения⁷³. Но что говорить о епископах второстепенных городов, даже епископы столиц иногда принадлежали к малообразованному классу людей. Римского папу Зефирина современник называл⁷⁴«человеком невежественным (ἰδιώτης) и безграмотным». Другой папа III в. Фабиан был из простых крестьян⁷⁵. Папа Каллист вышел из купцов. Еще примёр. Об Александрийском епископе III-го же века Димитрии один древний коптский календарь замечает: «Димитрий был необразованный поселянин, не знавший Св.Писания»⁷⁶. Подобные лица, переходя к пастырской и церковно-учительной должности прямо от занят предметами далеко недуховного свойства, без сомнения, не блистали богословскими знатями.

Следовательно, говоря вообще процент малообразованных пастырей во II в., вероятно, брал перевес над процентом образованных, а в III в. процент тех и других пастырей, можно думать, оставался в равновесии.

А. Лебедев

(Очень ограниченные требования церковных и гражданских законов по отношению образованности духовенства, – мысли замечательнейших отцов церкви о необходимости многостороннего образования пастырей церкви – отношение церкви к школам. – Школы на Востоке: Александрийская, – Антиохийская, – Едесско-низнвийская, – школы при монастырях.– Школы на Западе: ревность отдельных епископов о просвещении клира,– так называемые Августиновскя школы, – школы при монастырях: замечательнейшая из них – Аврелия Кассиодора. – Результат. – Риторские школы: указание на пастырей церкви, получивших в них образование, – большое внимание просвещеннейших святителей к ним; – сведения об этих школах, – предметы и метод преподавания в них, – быт учеников и учителей (риторов); благоприятные и неблагоприятные отзывы о них великих пастырей церкви, следы влияния риторских школ в церковной литературе. – Интеллектуальное состояние восточного и западного духовенства во IV,V и в последующих веках (примеры и свидетельства) причины невысокого положения образованности в духовенстве и причины общего упадка ее в этом же сословии во второй половине изучаемого периода).

Какими правилами руководилась церковь по отношению к образованности лиц, поставляемых в духовные должности от IV до IХ века, об этом, к сожалению, мы знаем очень мало. Как, кажется, на этот счет не было выработано строго-определенных правил. Требования, которые предъявлялись по отношению к кандидатам на священство, были очень невысоки. Довольствовались тем, чтобы будущий пастырь был грамотен, чист в вере, мог с толком читать священные книги и знал наизусть важные молитвословия. Требования – слишком общие. Так собор Карфагенский 397 года требует от поставляемого в епископы, чтобы он был испытан, проэкзаменован;: здесь указаны определенные вопросы, какие надлежало предлагать ищущему епископства. Испытание происходило пред посвящением. В правилах указанного собора (1 и 2) говорится: «если хотят кого посвятить в епископы, то должно испытать его насколько он разумен, достаточно ли он грамотен (literatus), способен ли к учительству (docibilis), насколько он сведущ в законе Божием, правильно-ли понимает догматы веры». Затем в правилах следует довольно широкий список догматических материи, относительно которых он должен (был спрошен. Но из этого списка открывается, что имелось в виду узнать не степень и объем богословского ведения, а лишь то – не держится ли он какого-либо заблуждения, не держится ли он манихейской, пелагианской ереси и новацианских заблуждений. А о клириках в рассматриваемых правилах говорится только, что «ни один из них не может быть посвящен без предварительного испытания епископом» (пр. 22)⁷⁷. Мы должны помнить, что здесь, в этих правилах речь идет лишь о духовенстве латинской церкви, да и то далеко не всей. Не больше требуется от кандидата на священство по правилами вселенских соборов. Во втором правиле VII вселенского собора говорится: «кто Посвящается в епископы, тот должен в совершенстве (т. е. наизусть) знать Псалтирь, чтобы он мог увещевать подчиненных ему клириков (?): также должно испытать его: умеет ли он с рассуждением, а не бегло (т. е. только зрением) лишь читать свящ. правила, Евангелие, Апостол и все свящ. Писание и учить порученный ему народ». Последнее требование, впрочем, не нужно понимать в широком смысле: выражалось желание, чтобы он, по крайней мере, умел объяснять главные истины веры, следуя выраженному учению св. отцов (слич. Трульск. соб. прав. 19). – Гражданское законодательство по делам церкви, именно Юстинианово, с своей стороны, определяет, в чем должно состоять испытание лица, которое готовится к посвящению во епископы. Требования – опять очень ограниченные. Избираемый обязывается изустно изложить истины православной веры. Затем он наизусть же должен произнести слова, читаемые при совершении евхаристии, крещения и других таинств. От епископа требовалась известная степень образования⁷⁸: во епископы не мог быть посвящен человек неученый, но под ученостью разумелась простая грамотность⁷⁹. Законы Юстиниана требуют также от епископа знакомства с церковными правилами, чего требовали тоже и соборы⁸⁰. Но под таким знакомством с правилами конечно разумелось не научное знание, не законоведения, а простое знание необходимых практических постановлений церковных. Позднейшие западные соборы (наприм. VIII в.), по-видимому, узаконяют требования, подобные тем, которые выражены в законодательстве Юстиниановом – требуют знания главнейших молитвослов, знакомства с обрядовой стороною таинств, уметь разъяснить их смысл и т. п.⁸¹; но все это не имеет большого значения.

Церковь не была притязательна но части образованности лиц, поставляемых в духовные чины и вообще обходила этот вопрос. Но то, чего не было выражено церковным законодательством, а также гражданскими законами, регулировавшими жизнь церкви, очень достаточно было раскрыто и разъяснено знаменитыми отцами церкви того времени, в вид частных мнений как рia desideria, – в особенности Иоанном Златоустом в его известных «Словах о священстве» ⁸².

Эти отцы поставляют многие и значительные требования по отношению образованности пастыря. Златоуст прямо заявляет, что никакая жизнь, как бы она ни была высока, не есть достаточное условие для поставления в пастыри церкви. Основательное знание догматов веры – вот что нужно со стороны пастыря, кроме высоконравственной жизни⁸³. С этим знанием, по Златоусту, необходимо должно соединяться искусство красноречия у пастыря, потому что пастырь в слове, словом и чрез слово совершает свое служение. Златоуст рассуждает: «врачи телесные изобретают и употребляют известного рода лекарства, различные снаряды, они предписывают различного рода диету для больных. Для души же, с которою имеет дело пастырь, ничего подобного нельзя придумать. Но остается для неё одно средство, один способ лечения – учение словом». Это вместо лекарства, это вместо огня и вместо железа. Настоит ли надобность отсекать или прижигать – необходимо должно прибегать к слову. Если оно нисколько ни подействует, то все прочее остается недействительным. Если бы кто, какой пастырь, имел бы меч духовный и щит веры такие, что мог бы производить чудеса, тот не имел бы надобности в помощи слова, или лучше оно и тогда не бесполезно, даже весьма. Необходимо. Ибо и Ап. Павел действовал словом, хотя повсюду прославляем, был за чудеса. И все апостолы ни по какой иной причине препоручили Стефану и его сотрудникам попечени о вдовицах, а именно потому, чтобы сами могли беспрепятственно заниматься служением слова» (Деян. 6:4). Итак, замечает Златоуст, священник (епископ) обязан употреблять все меры к тому, чтобы приобрести силу слова⁸⁴. В особенности, по Златоусту, пастырю нужно быть очень искусным красноречии в том случае, когда ему приходится поучать с церковной кафедры людей с изысканным вкусом, людей ищущих глубины и новизны в раскрытии предмета: Златоуст замечает, что образованное общество было очень взыскательно в отношении к проповеднику; он пишет: «если бы случилось кому-либо из проповедников прибавить к своему слову небольшую часть из чужих трудов, то он большим подвергается укоризнам, нежели похитители чужого имения. Да что говорю я о чужих трудах? Проповедник не может пользоваться часто даже теми мыслями, какие изложены ранее им самим, и потому искусство слова у нас становится гораздо более необходимым, нежели у софистов»⁸⁵. Златоуст дает совет, чтобы пастырь и самый искусный в красноречии ни на минуту не оставлял своей способности без усовершенствования. Вот его совесть; «кто обладает великою силою слова, даже и тот не освобождается от непрестанной заботливости об усовершении. Так как сила слова не природою дается, но приобретается образованием, то хотя бы кто довел ее до высшей степени совершенства, и тогда он может потерять ее, если постоянным и прилежным занятием не будет развивать этой силы»⁸⁶.

Некоторые лица из духовенства во времена Златоуста говорили: к чему приобретать дар красноречия, когда сам Ап. Павел называет себя невеждою, и притом об этом пишет к коринфянам, которые славились и хвастались красноречием? Златоуст со всею энергиею опровергает тех, кто вследствие такого основания охлаждали в себе ревность к приобретению церковно-ораторской способности. Он находит, что подобные лица вовсе не понимают Апостола, «они хвалят такое невежество, от которого Павел столько был далек, сколько не был далек никакой другой человек, живущий под небесами». Апостол, как никакой другой человек, разъясняет Златоуст, умел защищать истинное учение словом», значит не был невеждой; он был невеждою только в отношении к изысканной и утонченной витиеватости языческих писателей. А что Апостол силен был в слове, на это приводит Златоуст многие указательства, в укор возражавшим. «Скажи мне, пишет Златоуст, каким образом он переспорил Иудеев, живущих в Дамаске? Каким образом взял верх над еллинистами? Не потому ли что сильно побеждал словом? И никто не может сказать, что ему удивлялся народ, по молве об его чудесах, нет в это время он еще не начинал творить чудес: он побеждал единственно словом своим. Член Ареопага, житель суевернейшего города, не за одно ли проповедание Павла сделался его последователем? А что было в Солуне, Коринфе, в Ефесе и самом Риме? Не целые ли дни и ночи сряду были проводимы им в истолковании Писаний? Что еще сказать о состязании с эпикурейцами и стоиками (Деян. 17:18) И так очевидно, что если и прежде чудес и при чудесах Павел расточал обильно слово свое, то неужели осмелится называть невеждою того, кто беседою и проповедью своею прообраза себе великую славу. Почему ликаонцы приняли его за Меркурия Что Павла и Варнаву сочли за богов, причиною этому чудеса, но что Павла приняли именно за Меркурия, причиною этому не чудеса, а слово» (Деян. 14:12). Златоуст далее спрашивает: «почему во всей вселенной имя Павла наиболее обращается в устах всех? И отвечает: не за превосходство ли его послан, которыми он приносил пользу верным не только в то время жившим, но и приносить ее существовавшим с того времени до нынешнего дня и имеющим после существовать?» Св. отец энергически пишет: «многие (из пастырей) и погибли и сделались менее ревностными к истинному учению», вследствие того, что вообразили будто Павел хвалился действительным невежеством, и решили. быть невеждами. После этих рассуждений Златоуст спрашивает у этих действительных невежд в духовенств”: «каким образом кто-либо, оставаясь невеждою, будет обличать противников веры и заградит им уста? Да и какая нужда заниматься чтением и литературой, если потребно лишь невежество? Все это – что говорили невежды в духовенстве в свое оправдание,– все это, замечает Златоуст только один вымысел, предлог, пустое извинение лености»⁸⁷ со стороны их. Отсюда видно, как многого требовал Златоуст от пастыря по части образования. – Другой великий святитель того времени Григорий Богослов также решительно требовал многостороннего образования со стороны пастыря. Григорий находить, что пастырю весьма прилично знать философию, как и другие человеческие науки, не говоря уже о науках богословских. Григорий, наприм., пишет: «предстоятелю совершенно необходимо быть вместе и простым и сколько можно более многосторонним и разнообразным для приличного со всяким обращения, а равно способным к полезной со всяким беседе. Ибо одни, будучи по способностям младенцы, требуют самых простых первоначальных уроков, а другие имеют нужду в премудрости, желаемой совершенными» (1Кор. 2:6)⁸⁸. В частности богослов должен иметь отчетливое понятие; о мире, о матери, душе, разумных существах и проч.⁸⁹. Подобно Златоусту, Григорий Богослов сильно боролся против предрассудка, который, кажется, быть очень силен между духовенством, именно, что будто нет надобности в учености для пастыря, когда сами апостолы, не отличаясь ученостью, однако ж силою духа победили мир. В опровержение этого предрассудка Григорий замечал: апостолы находились под особенным действием благодати, а пастыри церкви действуют среди обыкновенных условий и обыкновенными способами, а потому должны обладать образованием, как наилучшим средством действовать на паству⁹⁰. Григорий в похвальном слове Василю Великому прямо объявляет, что подобного мнения держатся лишь невежды, желающие оправдать свое невежество. Он говорит: «не должно унижать образование, как рассуждают об этом некоторые, напротив надобно признать глупыми и невежественными тех, кто держась такого мнения, желали бы всех видеть подобными себе, чтобы в общем недостатке скрыть свой собственный недостаток и избежать обличения в невежестве»⁹¹.

Таким рисовался идеал пастыря в умах лучших просвещеннейших отцов церкви. Имели ли пастыри того времени способы и средства поднять себя на тот уровень образования, какого желали боле передовые святители?

Отвечая на этот вопрос, следует, прежде всего, заметить, что церковь, или если угодно иерархия, в рассматриваемое время не принимала на себя попечении об учреждении каких-либо училищ для подготовлены юношества к прохождению духовных должностей. Это зависело от многих причин. Во-первых, эпоха первых трех веков не знала никаких духовно-учебных заведений, обходилась без них. Это было так сказать прецедентом. Далее с VI века развивается и утверждается в церкви монашество, которое по самой идее⁹² не имело побуждений благоприятствовать школьному делу. А так как даже в IV веке из монахов стали выбирать епископов, то заботы о научном развитии духовенства отступили в церкви на задний план. Климент Александрийский в III веке рассуждал: «если бы кто-либо предложил гностику (т. е. христианскому ученому: τῷ γνωστικῷ) сделать выбор между познанием Бога и вечным блаженством (τὴν σωτηρίαν τὴν αἰώνιον) допуская, что одно с другим несовместимо (а это, конечно, не правда), то гностик без сомнения, избрал бы познание»⁹³. (т. е. науку), а с тем отказался бы от блаженства. Мысль замечательная! Но с IV века едва ли кто решился бы повторить подобную мысль: она противоречила духу времени (не что подобное говорили. крайние ариане, но ариане – плохой пример). Не о науке, и не о школах были тогда думы... Наконец, нужно сказать, что наука и школы сделались подозрительными: из существовавших школ слишком много вышло ариан и несториан. Поэтому попечения церкви о школах были не в интересах того времени.

Но, однако ж, где же училось тогдашнее духовенство? За отсутствием церковной инициативы, на помощь духовенству являлись частные лица из просвещенных христиан, которые и открывали школы, какие пришлось и какие могли.

Сообщим сведения об этих школах. Само собою разумеется, таких школ было очень мало.

Обратим внимание сначала на Восток. Все указанного рода школы, в которых с большим или меньшим успехом могли получать образование пастыри, – на перечет. Древнейшею и знаменательнейшею из этих школ была александрийская. Но время ее процветания относится к периоду до Константина Великого. С четвертого же века среди арианских, монофизитских. и других движений она как-то стушевывается и вскоре умирает. Последним осенним цветком этой школы был знаменитый учитель ее Дидим, слепец от рождения. Глубоко образованный не только в науках отвлеченных, но и начертательных, Дидим возбуждал общее удивление. Он знал поэзию, риторику, астрономию, геометрию, диалектику, музыку и все науки философские. Бл. Иероним называет его чудом для всех. Его широкая образованность при слепоте, заставляла некоторых говорить о нем, что не имея очей телесных, он имеет очи ангельские. По свидетельству церковного историка, Созомена, его слава многих привлекала в Александрию: одних для того, чтобы слушать слепца, других для того, чтобы только увидит его. Тот же Созомен называет училище, в каком преподавал Дидим, «духовным училищем священных». Дидим был горячим приверженцом Оригена⁹⁴. Но, говорим, недолговечна была школа Александрийская.

Более влиятельной была школа Антиохийская, основанная, как мы знаем в III веке, преимущественно пресвитером Лукианом († 311). Но о деятельности Лукиана⁹⁵, как учителя, мы ничего не знаем. Гарнак остроумно называет его «признанным святым, но непризнанным учителем». Это не то значит, что его ученики своими умствованиями скомпрометировали своего учителя: при жизни Лукиана ничего такого не было, а значит, что его учено-педагогическая деятельность, как таковая, не нашла себе одобрения в глазах церкви⁹⁶. Повторяем: хотя сведения наши о Лукиане и не совсем скудны, но они весьма мало отвечают на вопрос: что он делал, чем занимался в своей школе, чему и как учил? Мы знаем достоверно только о том, кто у него учился. Эти лица развили широкую богословскую и педагогическую деятельность в IV веке⁹⁷. Нельзя скрывать, что ученики его стяжали печальную известность: между ними оказалось много ариан, каковы, наприм., сам Арий, Евсевий Никомидийский и др.

Но эти и подобные имена в настоящем случае важны для нас, как свидетельство, что у Лукиана была действительно школа, а это пока нам только и нужно доказать. Конечно, между его учениками были не одни ариане, а люди различного религиозного умонастроения. Заметно ясно одно: школа скрепляла связь между учениками (как показывает история арианских движении), значит была доброй школой товарищи не забывали друг друга и по выход из школы. ‘Они притом же высоко ставили имя своего учителя, хвалились тем, что они учились у этого мужа (существовал известный в истории кружок «солукианистов»)⁹⁸. Значит было чем хвалиться, значить ученики любили своего учителя и без сомнения – было за что. – Преемники Лукиана по учительству в IV веке с большим успехом поддерживали славу той же школы. Так, Диадор, впоследствии епископ Тарсский, был замечательнейшим учителем антиохийской школы. Под его руководством воспитывался такой блестящий богословом талант, каким был. Иоанн Златоуст. Своим редким по обширности и глубине богословским образованием Златоуст обязан Диодору. С любовью слушал его уроки Златоуст и, как он сознается, всегда благодарил и другим внушал благодарить Бога, что Он даровал им такого мудрого отца и учителя⁹⁹. Другой учитель антиохийской школы Феодор¹⁰⁰, впоследствии епископ Мопсуетский, славен был, как экзегет, из-под руководства которого вышел глубокомысленный богослов своего времени – Феодорит епископ Кирский. Достаточно знать, что Златоуст и Феодорит обязаны своим богословским развитием школ антиохийской, чтобы понять, на какой высокой степени совершенства стояли антиохийские учителя. Но и этой школ, подобно Александрийской, как-то не посчастливилось: она поставляла современной церкви боле пастырей еретических (несторианских), чем православных, и потому деятельность ее была кратковременна. В V веке она уже прекращает свое существование.

Родною сестрою школы антиохийской по характеру ее деятельности была школа–Едесско-Низивийская. Мы называем эту школу едесско-низивийскою потому, что она попеременно существовала в этих двух городах, – то Едессе, то Низивии. Месопотамия. издавна славилась образованностью; здесь издавна существовало два рода школ–низшие в селениях и высшие в городах. Все это благоприятствовало появлению здесь собственно христианских школ. Древнейшею христианскою школою в Месопотамии была – низивийская. Она процветала здесь уже в начале IV века под руководством Иакова, епископа этого города. Иаков имеет значение как учитель св. Ефрема Сирина, родившегося в Низивии и бывшего в свою очередь учителем этой школы после Иакова. Ефрем пользовался большим уважением в своей стране и к нему прилагали самые возвышенные имена: называли его красноречивыми устами, языком церкви, арфой св. Духа, учителем вселенной. Однако ж, недолго Ефрему пришлось оставаться учителем в низивийской школе. Персы разрушили Низивии (в IV веке) и школа уничтожилась¹⁰¹. Ефрем переходит в Едессу, которая также славилась христианским просвещением и открывает здесь христианскую школу. Впрочем, эта была не первая школа в Едессе, и до Ефрема здесь существовала подобная же школа и притом довольно благоустроенная. В этой школе еще до прибытия Ефрема в Едессу обучались не только христианские юноши, но и дети язычников. Она была в таком почете, что юноши с Востока и Запада спешили сюда для образования. Самые знаменитые лица и даже князья посылали сюда детей, в это убежище науки для христианского образования. Ефрем Сирен своим пребыванием придал еще новый блеск этой школе. В его школе преподавалось не только Свящ. Писание и догматы веры, но и общеобразовательные науки. Ученики Ефрема были многочисленны. Довольно долгое время школа оставалась представительницей идей христианских в чистой православной форме. Но так продолжалось до 431 года, когда после III вс. собора из Антиохии

были изгнаны приверженные к несторианству учителя антиохийской школы. Они нашли себе приют в едесской школе и старались дать ей несторианский отпечаток. Впоследствии впрочем, в конце V века, несторианские учители были изгнаны из Едессы. Но изгнанные из Едессы, несторианские учителя не растерялись, они перешли в Низивию и основали здесь новую школу, которая процветала во весь период древней церкви, и была рассадником, приготовлявшим клириков несторианского направления для соседних стран. Дух этой школы в Низиви высказывается, например, в том, что учителя этой школы с любовию изучали сочинения Несториева учителя Феодора Мопсуетскаго. Извлекали из его сочинения герменевтические правила для толкования Писания. На некоторых соборах в Низивии (596 и 605 г.) высказываема была анафема на монахов, отвергавших сочинения Феодора Мопсуетского. Хотя низивийская школа и была несторианскою, однако это не мешало ей быть очень славною. Слух об ее цветущем состоянии и достоинствах преподавания в ней достиг даже отдалённого Запада, как это можно видеть из того, что когда папа Агапит (536 г.) по мысли известного. Кассиодора, министра, а потом аббата и церковного писателя, хотел завести школу христианскую в Риме, то при этом за образец имели взять школу низивийскую, учебный характер и программа которой были в большой славе¹⁰². – 0 преподавании предметов науки в школе Едесско-Низивийской V и VI в. известно следующее: чтение и истолкование Писания было главным ее делом. Курс изучения св. Писания был трехгодичный. В первый изучались послания Ап. Павла и пятокнижие; во второй – псалмы и пророки; в третий – остальной Новый Завет. Здесь преподавались также философия Аристотеля, грамматика, музыка. Преподавание вели официально поставленные лица, – подобно тому, как это имело место в светских школах, и было систематическим. Иногда число учеников в школе простиралось до 800 человек¹⁰³. – Конечно от этой школы немного было пользы собственно для церкви православной: школа имела цели сепаративные. – Есть еще довольно глухое известие о существовании христианской школы в Константинополе. Златоуст, будучи в заточении, утешает письмами некоторых пресвитеров в Константинополе – Филиппа и Евфимия, лишенных за привязанность к Златоусту должности «учителей школы»¹⁰⁴, но об этой школ мы ничего не знаем. Вот и все, что можно сказать о школах христианских, в которых могло получать образование духовенство восточной церкви! Если присоединим сюда монастыри, из которых вышло немало пастырей того времени, то наша задача будет выполнена. Что сказать о том образовании, которое пастыри могли получать в греческих монастырях? Монастыри вообще были не бесполезны в данном отношении, поскольку в них можно было приобретать христианско-практическое направление, религиозную опытность и знакомство с свящ, Писанием. Но с другой: стороны в монастырях, как естественно, развивалась значительная ограниченность богословского кругозора, которая могла вредно отражаться на образовании пастыря¹⁰⁵. И при этом, вышедшие из монастырей пастыри, почти всегда приносили с собой в деятельность житейскую непрактичность, происходившую от малого знакомства с современным обществом, чрез что должно было парализоваться их влияние на пасомых¹⁰⁶. – Большинство же будущих пастырей получало свое образование частным образом у приходских священников, образование, конечно, не достаточное и элементарное. В греческой церкви священники обыкновенно имели у себя. школки для желающих учиться грамоте; из этих школок, конечно, и выходило большинство клириков. Иметь такие школы Трульский собор положительно вменяет в обязанность священникам¹⁰⁷

Переходим к обозрению западной церкви с целью изучения имевшихся здесь способов к образованию духовенства. Мало было на Восток христианских учебных заведений для приготовления образованного духовенства; что же касается Запада, там и того не ‹было. Была правда попытка устроить богословскую школу в Рим, но и эта попытка не осуществилась. Известный Кассиодор, сожалея о том, что на Западе нет школ, в которых бы происходило систематическое объяснение св. Писания, убедил было римского епископа Агапита (VI в.), устроить подобную школу в Риме, но бурные обстоятельства времени не дали осуществиться плану¹⁰⁸. Впрочем, взамен правильно организованных школ богословских, на Западе развилась похвальная личная заботливость некоторых епископов о просвещении и нравственном воспитании клира. Здесь некоторые епископы положительно заводили нечто подобное духовным школам, но только для взрослых. Евсевий епископ Верчельский (принадлежавший к медиоланской митрополии) открыл в своем епископском городе, кроме монашеского общежития, еще и общежитие для всех подводимых ему клириков¹⁰⁹. Это было в средине IV века. Возможно, думать, что в этом общежитии клириков последствии хоть сколько-нибудь занимались и делом взаимного просвещения. Впрочем, это лишь вероятное предположение. Несколько более имеет значение в нашем вопросе общение для клира, созданное в Медиолане св. Амвросий, неожиданно для самого себя попавший на епископскую кафедру, не приготовившись к исполнению обязанностей этого сана, не только восполнил усиленным трудом, оказавшийся у него пробел в знании богословия, но и захотел помочь другим, т. е. таким, которые могли бы оказаться в испытанном им затруднительном положении, вследствие неподготовленности к духовному служению; могущему предстоять им в будущем. Поэтому он нарочито собирал в свой клир молодых людей, которых впос6лвдетвии можно было бы возвести в священные должности и делал попытки приготовлять их к служению, их ожидавшему. Как велось это приготовление и в чем состояло оно, на это указывает сочинение его: «о должностях» (de officiis ministrorum). Эта книга, по его словам, составилась из тех бесед, какие он в течение 16 лет вел с молодыми людьми, поступавшими в его клир. В ней излагается христианское нравоучение, показывается отличие этого нравоучения от языческой ифики.

Вместе с тем епископ излагал правила житейского благоразумия и благоповедения, необходимые. для служителей церкви. Можно вообще думать, что беседы Амвросия касались и вопросов богословского ведения¹¹⁰. Но, во всяком случае, нельзя смотреть на указываемый опыт Амвросия как на какую-либо школу. На Востоке обычай просветительных собеседований епископов с окружающею их молодежью известен с давних пор; припомним, например, то, что говорил св. Ириней об уроках св. Поликарпа Смирнского¹¹¹; но от этих уроков до учреждения школы еще далеко. Да и составлять понятие о наставнической деятельности Амвросия по его книге: «о должностях», так же трудно, как и о школьной программ Александрийской школы по сочинению Климента Александрийского –"Строматы», излагающей тоже школьные уроки, преподанные этим последним в указанной школе. Нужны в подобных случаях прямые указания их авторов, чтобы не допустить произвола и преувеличений¹¹². Общежития клириков (с аскетическим направлением), появившиеся на Западе, по почину Евсевия Верчельского, а затем Амвросия, получают характер духовно-учебных заведений только со времен Августина. Весьма вероятно, что форму такого рода общежития Августин занял у Амвросия, имевшего большое значение в деле обращения Августина в христианство. Но взяв эту форму, последний усовершил ее, восполнил – и она получила значение в истории изучаемого нами вопроса. Впрочем, значение этого учреждения не следует преувеличивать, как открывается из ниже-следящего. По инициативе Августина, его клир составил из себя род аскетического общежития, и Августин придал этому общежитию характер как бы духовной семинарии. Биограф Августина Поссидий говорит об этом так: «Августин устроил в церкви (Иппонской), из лиц клира, как бы монастырь и начал жить со служителями Божьими по образу и правилу, учрежденному св. Апостолами. В этом обществе, – говорить Поссидий, – никто не имел никакой собственности, Но у всех все было общее, и каждый снабжался тем, что было нужно ему¹¹³. Сам Августин жил в одном и том же дом с этими своими клириками, имел общий с ними стол, общий издержки и одевался одинаково с ними¹¹⁴. Об этом общежитии сам Августин сообщает такие сведения;: «так как я задумал жить в монастыре вместе с братией, то узнавши о моем намерении, блаженный старец Валерий, (епископ), отдал мне тот сад, в котором теперь монастырь. Я начал собирать братий, отличавшихся хорошим расположением, – подобно мне ничего не имеющие и подражавших мне. Как и я, некогда продал свою бедную одежду и роздал деньги нищим, так делали и те, которые желали быть вместе со мною, чтобы жить общим»¹¹⁵.

В этом учреждении Августина без сомнения читалось и изучалось св. Писание и комментировалось. Августин, высоко ценя свое заведение, объявлял, что он не примет в свой клир никого, кто не хотел предварительно вступить в его monasterium clericorum – как иногда называют его заведение – и что никого не возведет в духовный сан, кто не получит образование в нем. И не смотря на ненавистные клеветы, которыми осыпали Августина за это заведение, он оставался верен попечениям о нем¹¹⁶. В самом деле, из этого заведения вышли многие пастыри хорошо образованные теоретически и практически. – Успех учреждения был так велик, что даже в других епархиях открыто высказывалось желание замещать вакантные места епископов и пресвитеров питомцами Августина. Мало того. Прочие африканские (да и не одни они) епископы, увлеченные примером Августина, начали заводить подобные же семинарии. И когда затем многие из этих епископов изгнаны были из своего отечества Вандалами, то по переселении в Сицилию и Сардинию, они и здесь занялись устройством этих августиновых школ¹¹⁷.

За недостатком правильно организованных школ для образования духовенства на Западе, как и на Востоке, и даже боле, служили такой же цели монастыри. По статутам западных монастырей, на обязанности монахов лежало обучение детей, которых родители отдавали в монастырь на воспитание. Юношество в монастырях должно было три часа в день посвящать исключительно науке. В каждом монастыре предписывалось иметь библиотеку; старые и одержимые болезнью монахи обязаны были заниматься перепиской книг для пополнения библиотеки. И если сначала забота о просвещении была исключительно направлена на приобретение богословского знания, то впоследствии сочтено было необходимости преподавать и другие науки¹¹⁸.

Из числа монастырских школ на Западе заслуживает большого внимания школа Аврелия Кассиодора. Уже не раз названный нами Кассиодор устроил в Италии (близь города Scyllatium) монастырь, получивший наименование Vivarium, сделался настоятелем его и открыл в нем школу. Он желал сделать свой монастырь рассадником как мирской, так и – что особенно важно – богословской науки. В этом отношении Кассиодор много отличается от основателя западного монашества Бенедикта Нурсийского: последний идеалом монашества ставил созерцательность и физический труд, а первый – созерцательность и науку. Разумеется, Кассиодор не думал совсем изгонять физический труд из жизни монахов, он хотел дать ему другое, полезное для науки приложение: списывание кодексов св. Писания и других книг – вот на что должен быт направлен труд. Он, Кассиодор, как само по себе понятно, предписал монахам своей обители чтение св. Писания, но не ради только аскетического укрепления себя в добродетели, а ради научного изучения его¹¹⁹. К сожалению, мы не обладаем прямыми известиями о том, как велось школьно-научное дело в Вивариум. Об этом мы должны составлять понятие по тем учебникам, по которым велось изучение наук в монастыре и которые написаны были рукою самого Кассиодора. Один учебник служил средством к изучению светских наук (это – de artibus ac disciplinis liberalium literarum), а другой – средством к изучению богословия (это – de institutione divinarum literarum). В первой книге в семи главах изложены были основные научные положения из грамматики, риторики, диалектики, арифметики, музыки, геометрии и астрономии– из семи так называемых свободных наук. Учебник был краток, но за то обстоятельно указывал на различные пособия, уже существования, для дальнейшего ознакомления с науками. Кассиодор смотрел на изучение светских наук, лишь как на средство к плодотворнейшему изучению св. Писания. Введение изучения светских наук в монастыре вызвало нарекания на Кассиодора; но он защищался тем, что этими науками занимались бл. Августин, бл. Тероним и др., прибавляя, что «хотя они и были сведущи в мирских науках, но пребыли в законе Божьем и достигли истинной мудрости»¹²⁰. Второй учебник был руководством к изучению богословия, в центре которого Кассиодор поставлял научное ознакомление с св. Писанием. Сюда же направлялись все, находившиеся в учебнике, указания на изучение некоторых других наук – как то догматики, истории, географии, орфографии. Разрешение недоуменных вопросов в области изучения библии Кассиодор предписывал искать в сочинениях св. отцов и в беседах с людьми более сведущими. Достойно замечания, что Кассиодор не исключал из пользования и книге, написанных людьми не совсем православными (наприм., Оригеном, донатистом Тихонием). При чтении подобных сочинений сам он делал пометки против подозрительных мест, тоже рекомендовал делать и 60-лее опытным монахам. Многим не нравилось разрешения читать сочинения, вышедшие из под-пера людей не совсем православных, они говорили: зачем это для чего это нужно? Таким он отвечал словами Виргилия, который на вопрос: зачем он читает Енния, сказал: aurum in stercore quaero¹²¹. Вообще учебники Кассиодора были кратки, потому что они предполагали устное их разъяснение и пополнение¹²². – Кассиодор хорошо понимал, что нельзя заниматься наукою, не имея под руками солидной библиотеки. Поэтому, он снабдил монастырь библиотекою как из церковных, так и светских писателей. «Он был неутомим в отыскивании и собирании книг: чего он не мог найти в Италии, то выписывал из Африки и других стран. Мало того – он ревностно поощрял монахов к переписыванию книг. Поощряя монахов в этом отношении, он говорил: «переписчик, хоть и остается дома, но благодаря распространению его рукописи протекает разные страны... в храмах читают его книгу... ее будут слушать народы, которым предназначено отстать эта греха и обратиться ко Христу»¹²³. –Мы не знаем, какая судьба постигла школу Кассиодора. Вероятнее всего – печальная.

Взвесив все то, что сказано нами о средствах к просвещению клира на западе, можно утверждать, что и Запад в данном отношении весьма мало делал в указанное время.

Одним из важных пособий для образования духовенства по крайней мере в IV и V веках были языческие риторические школы. Пока существовали эти школы, он оказывали немалую пользу образованию христианских юношей, из которых впоследствии выбирались пастыри. Многие из святителей церкви получили свое общее образование в языческих школах, изучая здесь классические науки и потом ознакомлялись с богословием или под руководством какого-нибудь знаменитого учителя или частным образом – чрез чтение св. Писания и наличной церковной литературы. Так Василий Великий, Григорий Богослов посещали школу афинскую, Златоуст слушал уроки у знаменитого ритора Ливания в Антохии. Иероним наставлен был в классической наук грамматиком Донатом в Риме. Августин изучал латинскую литературу и искусство красноречие, – в Карфагене, Риме и Медиолане. С своей стороны некоторые из этих христианских ученых заботились о том, чтобы христианские юноши получали образование именно в риторических школах. Родственник Григория Богослова Никовуль отпускается своим отцом для образования в школах языческих, причем отец писал ему: «стремись сын куда желаешь; восхитил ли тебя аттический соловей, или знаменитый город приятной Финикий, или знаменитый же город Александров, т. е. хочешь ли ты учиться в Афинах, или Берите в Финикии, или в Александрии, – всякая страна да протекает быстро под твоими поспешающими стопами и произращает под ними прекрасные цветы, сладкую чашу наук жадный твой ум да исчерпает до самого дна; ничего не пощажу ни имущества, ни труда, ни всего прочего, что способствует смертным к приобретению великих доблестей»¹²⁴ научных. Григорий Богослов считает своим долгом рекомендовать этого своего родственника лучшим риторам, прилагая попечение об его образовании¹²⁵. При другом случае тот же Григорий отсылает к софисту Евстохию юношу Проноия, прося его своим преподаванием оказать, как он выражается, «благодеяние» этому юноше¹²⁶. Василий Великий, будучи сам воспитан в языческой школе, так же то и дело отсылает к знаменитому Ливанию на выучку многих юношей каппадокийских и жалеет, что не может отправлять их еще больше. «Стыжусь, писал Василий Ливаню, что предоставляю тебе каппадокиан по одиночке, а не могу убедить всех взрослых заниматься словесностью и науками и избрать тебя в этом занятии наставником. А так как невозможно достигнуть, чтобы все за один раз избрали, что для них самих хорошо, то посылаю к тебе, по одиночке, кого только уговорю, оказывая им через это столько же благодеяния, сколько тот, кто жаждущего приводить к источнику»¹²⁷. И нужно заметить, что Василий. мало помалу столько наслал каппадокиан к Ливанию, что этот, наконец, кажется стал тяготиться наплывом в его школу подобных провинциалов. По крайней мере, вот что писал Ливаний к Василию в шутливой форме: «Уже ли, Василий, ты не перестанешь эту священную ограду муз наполнять каппадокиянами, и притом такими, от которых пахнет шубой и веет снегом. Едва и они меня не сделали каппадокианином, вечно приговаривая: до земли тебе кланяюсь (вероятно, это было провинциальная манера здороваться). Впрочем, замечает Ливаний, нужно сносить это, потому что приказывает Василий. Итак, да будет тебе известно, что я исправляю провинциальные их нравы и довожу этих людей до благородства и благоприличия, чтобы к вам они возвращались вместо вихирей голубями»¹²⁸. Разумеется, эти воспитанники языческих школ¹²⁹ не непременно предназначались к духовному сану, но тем не менее такое явление было естественным, когда юношами руководили знаменитые пастыри церкви.

Но что такое были эти риторические школы, чему и как в них учили, каких результатов достигали они? Думаем, не бесполезно будет посвятить немного времени этому вопросу. Иначе останется непонятным их значения для церкви рассматриваемого времени¹³⁰. Постараемся описать их с их светлыми и темными сторонами. Со времен императорской фамилии Антонинов (со II века) главным местом, где процветало риторическое преподавание, были Афины, но вскоре и в других местах образовались подобные же школы и достигли значительной славы. Такие школы были в Риме, Александрии, Антиохии, Берите, Кесарии палестинской, Пергаме, Смире, Спарте и Тагасте. – Чему учились в школах риторов? Курс наук, который нужно было проходить тогдашнему образованному человеку, был не краток. После того, как приобретались начатки знания у т. н. грамматика, человеку, желавшему полного умственного развития, нужно было с одной стороны расширить круг своих познаний, с другой – приобрести искусство красноречия. Круг наук был немал: он обнимал не только философию, но и геометрию, астрономию, географию и даже право и медицину¹³¹. В риторических школах на первом плане поставлялось – приучение молодых людей к ораторству¹³². К этой-то цели главным образом и были направлены занятия в этих школах. Курс сосредоточивался на изучении древних писателей, юноши знакомились с поэтами и ораторами. На изучении писателей основывались риторическими упражнения; а самые эти упражнения состояли или в том, что ученикам приказывалось, основываясь на них, составлять хрии, или в том, что указывалось, – а это случалось чаще – какое-либо место или изречение из известного писателя и его нужно было или опровергать или распространять какимилибо собственными мыслями. Риторы так долго останавливались на этих упражнениях, так прискучивали ими, что ученики даже жаловались на подобные порядок дела, насмешливо говоря: «около одной книженки риторы больше возятся, употребляют на нее больше времени, чем сколько Греки пробыли под Троей»¹³³. Риторы преподавали также своим питомцам теорию словесного искусства и при этом входили в разъяснение различных синонимов, омонимов и паронимов, в разборе которых иные риторы поставляли верх своей славы.

Нередко ученикам в виде опыта приказывали риторы составить речь, которая и читалась пред наставником в свободное от занятий время. Для юноши такое дело сопряжено было с немалыми опасениями; потому что во время чтения ему доводилось выслушать порицания, упреки, угрозы и даже получать удары; в случае же благоприятного впечатления речи на ритора молодой оратор получал внушение и вперед стараться так же¹³⁴. В видах образования юношей, как ораторов, риторы доставляли своим питомцам случай присутствовать на своих публичных речах. Такие речи риторы особенно часто произносили летом, когда предпринимали путешествие императоры и другие высокие особы, – встреча которых приветствовалась риторами; но для воспитанников риторов эти речи могли мало приносить пользы, потому что лето было временем каникулярным. Кроме этих речей, риторы, кажется, обязаны были зимой и весной произносить ежемесячно торжественные речи; на этих речах обязательно должны были присутствовать и их питомцы¹³⁵; Речи риторов составляли чистый праздник для публики: от них нередко приходили в общий восторг. По выражению древних писателей «старцы на них позабывали свои лета, больные – свои болести». Но эти публичные речи, сколько можно судить об этом, весьма лениво посещались учениками риторов, и потому едва ли могли оказывать много влияния на развитие молодежи. Ливаний рисует пред нами следующую саркастическую картину: «когда ученики – говорит он – приглашались присутствовать на торжественной речи, они далеки были от того, чтобы являться на них с такой же поспешностью, с какой идет невольник их приглашавший, и отнюдь не старались о том, чтобы перегнать его; их мешкотность при входе в зал возбуждала не удовольствие у присутствующих, казалось, что учеников вели на арканах. Вот началась речь, а они вместо того, чтобы слушать, знаками переговариваются между собой о публичных наездниках, мимистах, танцорах; одни из них стоять неподвижно, точно статуи, другие ковыряют пальцами обеих рук в носу; одни зевают на вновь прибывающих слушателей, другие заглядывали в тетрадь оратора, любопытствуя, скоро ли наступить конец; шепчутся вместо того, чтобы платить вниманемъ оратору. Они не во время прибегают к рукоплесканиям и тем препятствуют выражению заслуженных знаков одобрения; распускают разные лживые слухи и тем многих отвлекают от присутствования на речи, или даже просто отправлялись в баню вместо аудитории оратора и увлекали своим примером других¹³⁶. Прежде не так было, замечает Ливан. Прежде один то, другой – другое запоминали в речи и выходя из зала старались припомнит всю речь целиком и были очень печальны, если чего-нибудь не могли припомнить. Три или четыре дня – бывало – разговаривали на дому и в школе о речи оратора»¹³⁷. Какие особенности представлял быть учеников? В тогдашнее время не было ничего в род существующих у нас закрытых учебных заведений, где бы вместе могли жить воспитанники риторических школ. Они жили в домах частных граждан. Тем не менее, они не оставались без своего рода инспекторского надзора. Прежде всего, такой надзор за ними имел педагог, нечто вроде помощника ритора. «Педагоги, по свидетельству одного современника, заботились обо всем, что касается жизненных нужд воспитанника, но они пеклись и о деле еще более важном о целомудрии; педагоги стражи и охранители, стена цветущего возраста, они охраняли питомцев от злых искусителей, как лающая собаки от волков». Педагоги следили за приготовлением уроков учениками с вечера и чуть свет поднимали их с постели. Преподанное от: учителя репетировалось при помощи педагога, причем он поощряя ученика, «кричал на него, показывая розгу, и свистал ремнем и чрез эту работу, по замечанию древнего писателя, приводил на память забытое учеником»¹³⁸. Должность педагога сопряжена была с неприятностями. Иногда ученики самые злые шутки проделывали над бедным педагогом. Если педагог возбуждал ненависть в своих молодых питомцах, горе ему. Случалось, что дерзкие шалуны сажали бедного педагога на ковер, какой обыкновенно постилался на полу, подбрасывали ковер с сидящим на нем кверху, как можно выше, сами же отскакивали, так что педагог низвергался наземь; иногда он больно ушибался, причем самая жизнь его подвергались опасности. Но педагоги должны были прощать своим ученикам, потому что они были рабского состояния и не обладали достодолжным авторитетом¹³⁹. Но и риторы, с своей стороны, не оставляли без внимания хода занятий и жизни своих учеников. В видах достижения благоприятного результата в учении, риторы не чуждались и розги, но некоторые хвалились, что они не имели нужды прибегать к таким мерам. Особенное влияние риторы могли иметь на учеников, вследствие из которых, установившихся обычаем, условие взаимно-общения учеников и учителя. Ученики нередко сопровождали своего учителя на прогулках; в случае болезни кого-либо из учеников ритор обязан был посещать больного, и в случае болезни ритора, в свою очередь ученики должны были навещать его, причем они оставались при его постели на всю ночь. Риторы давали отчет родителям об убытках своих учеников¹⁴⁰. В некоторых городах, как напр. в Афинах, ученики одного ритора составляли партию враждебную с учениками другого ритора. Эта вражда особенно ясно выражалась при приеме нового ученика корпорацией данного ритора. Прием сопровождался некоторыми обрядами, наприм., торжественным отведением вновь принимаемо в баню; а при самой вербовке новых слушателей для своего ритора весьма часто между учениками, принадлежащими к разным школам, происходили драки: палки, камни и даже мечи пускались нередко в ход в этих баталиях¹⁴¹. Между учениками, принадлежащими к одной и той же школе, устанавливались весьма дружественные отношения, и расставание не обходилось без самых трогательных сцен¹⁴². – Скажем два три слова о характер и быть самих риторов. Некоторые между риторами достигали высокой славы, благодаря искусству своего преподавания. Таков, например, быль Ливан. Иные из них пользовались завидными почестями; когда знаменитые риторы приближались к какому-нибудь городу, весь город выходил им на встречу; в честь риторов воздвигались статуи и им давались почетные титулы высших должностей¹⁴³. Но хорошие риторы в это время составляли исключение: софистика и диалектика в худшем смысле слова – были истинной сферой, в которой вращались риторы. Отвлеченность, фразерство, пустые разглагольствования, смешная страсть к оригинальным, но нелепым мыслям – были главными чертами умственного строя риторов. – В некоторых городах риторы составляли из себя учёные корпорации и вели преподавание общими силами¹⁴⁴. Риторическая школы уже в IV веке, в веке Ливания, не довольно процветали; по уверению Ливания, некоторые риторы терпели больше материальные недостатки¹⁴⁵. Виной тому, кажется, отчасти было введено со времен Диоклитиана и Константина бюрократической, чиновнической формы администрации, вследствие чего нужда в ораторах все более и более уменьшается¹⁴⁶.

Принимая во внимание светлые и темные стороны риторических школ, не будет удивительным, если отцы церкви, воспитавшиеся в них, и другим рекомендовавшие учиться здесь-же, отзываются о риторах с одной стороны хорошо, а с другой не хорошо. Так Григорий Богослов пишет эпитафию на смерть знаменитого афинского ритора Проэресия, – в которой говорить: «другому смертному нельзя спорить в красноречии с Проэресием, который некогда приводил в потрясение мир речами»¹⁴⁷; Григорий сравнивает задачу деятельности ритора Стагирия с деятельностью христианского епископа¹⁴⁸; с чувством описывает свое расставанье с товарищами в Афинах, говоря: «нет ничего печальнее для тех, кто жиль вместе в Афинах, как покидать Афины и расставаться друг с другом»¹⁴⁹. Но тот же Григорий находить, что риторский «обычай состоит в том, чтобы не иметь стыда», что «язык риторов зол», что они предназначают себя «для народной площади», вообще он называет их «галками», состязающимися между собою о первенстве?¹⁵⁰. Тоже самое видим у Василий Великого. С одной стороны будучи уже епископом он пишет к Ливанию: «о музы, о науки, о Афины, чем дарите вы своих любителей! Какие приносятся плоды даже и теми, кто на короткое время сближается с вами! О преизливаю-шийся источник» восклицает он и убедительно просит Ливаня не прерывать с ними переписки. «Обрати и ко мне источники слов, льющееся из уст твоих"– пишет Василий Ливаню¹⁵¹. С другой стороны тот же Василий иронически отзывается о словопрительстве риторов. «Язык твой – ритора – если не станет беседовать со мной, то без сомнения поведет речь с кемнибудь из находящихся при тебе; если же никого не будет, не преминет поговорить сам с собою; но ни под каким видом не умолкнет как язык софиста”¹⁵². Он же замечает о риторах, что они «выставляют слова на продажу, как медовары пряники»¹⁵³. На блаж. Иеронима риторские школы, в которых он учился, положили довольно тяжелое впечатление, которое сохранилось у него на всю жизнь. В одном из своих сочинений он рассказывает о себе, как ему уже в глубокой старости представлялось во сне, будто он в изукрашенной прическе и в тоге декламировал в присутствии учителя – ритора речь своего сочинения, и как, пробудившись от сна, рад бывал, что это сон, а не действительность¹⁵⁴.

Как смотреть на классико-риторическое образование пастырей церкви? Было ли оно полезно для них? Великие заслуги пастырей, получивших образование в тогдашних языческих школах для раскрытия и защищения церковного учения, для проповедничества и истолкования Св. Писания суть лучшие доказательства полезности подобного образования. Но с другой стороны нельзя не примечать, что пустая щеголеватость языка и напыщенность, отличавшая тогдашние риторические школы¹⁵⁵, не оставались без вредного влияния на духовное ораторское искусство пастырей, учившихся в языческих школах¹⁵⁶. Рассмотрев способы, какими пастыри церкви приобретали свое образование, обращаемся к изучению действительного положения дела, к изучению того, каковы действительно были пастыри церкви IV-го и дальнейших веков со стороны умственного развития. Исторические факты указывают, что рядом со светлыми явлениями в этом отношении встречаются явления печального свойства; и это тем прискорбнее, что примеры последнего свойства далеко не исключительны. Подобное замечание имеет свое значение даже и по отношению к блестящему по количеству и качеству образованных лиц в древне-христианском духовенстве – четвертому веку. – Нужно ли перечислять знаменитейших пастырей церкви IV века, отличавшихся глубоким и серьезным образованием, составлявших украшение и славу церкви? Имена их всем известны. Не даром же Григория Богослова, по окончании его образования в Афинах, профессора и соученики упрашивали остаться в этом святилище науке и отдать свою деятельность просвещению юношества. Не даром знаменитый языческий ритор Ливаний, узнав, что питомец его Иоанн Златоуст хочет посвятить свою деятельность христианской церкви, сожалеть об этом, так как он, Ливаний, думал видит в нем преемника себе в искусстве красноречия и восклицал: «христиане отняли у нас Иоанна»¹⁵⁷. Не даром тот же Ливаний считал честь для себя переписку с Василием Великим. Мы не говорим уже о тех отзывах касательно знаменитейших церковных учителей IV-го века, какие встречаем в древней христианской литературе. Они, эти отзывы, истощают все хвалы ученым пастырям указанного века¹⁵⁸. Но все это, говорим, одна сторона дела. Процент глубоко-ученых и высоко-талантливых пастырей был сравнительно невелик даже и в IVвеке. Некоторые пастыри того времени в странном самообольщении ничего не хотели слышать ни о каких требованиях касательно умственного развита, как скоро им сообщена божественная сила в рукоположении, которая по их разумению должна была заменять естественную развитость ума, но конечно не заменяла¹⁵⁹. Некоторые лица, совершенно неприготовленные к званию пастыря, непосредственно от разных житейских профессий, часто профессий самого низшего сорта, переходили к пастырскому служению, и потому не обладали богословским образованием. Григорий Богослов рисует пред нами самую печальную картину священнического сословия, в которое вступал всякий сброд. «Никто не останавливайся вдали (от священства) – говорит саркастически Григорий – земледелец ли, или плотник, или кожевник, или зверолов, или кузнец, – никто не ищи себе другого вождя т. е. пастыря над собой; лучше самому властвовать, т. е. священствовать, чем покоряться властвующему! Брось из рук, кто большую секиру, кто рукоять плуга, кто мехи, кто дрова, кто щипцы, и всякие иди сюда, все тянетесь около божественной трапезы»¹⁶⁰. При других случаях Григорий говорит: «некоторые приходят (к пастырскому служению) прямо от стола, на котором меняют деньги, иные сожженные солнцем – от плуга, иные от мотыги, за которой проводят целый день, иные оставили корму корабельную и армию, и пахнуть еще морской водой или покрыты рубцами, иные еще не очистили своей кожи от сажи трубочистов. Вчера еще ты был говорит Григорий пастырю своего времени – в театре в числе комендантов, а что ты делал после театра, о том неприлично и говорить мне, но теперь ты сам представляешь совершенно новую комедию. Недавно ты был любителем лошадей и поднимал пыль к нему, как иной молитвы и благочестивые мысли, а теперь ты так смиренен и смотришь так стыдливо, хотя может быть втайне снова возвращаешься к прежним нравам. Вчера ты продавал как адвокат право, и толковал туда и сюда законы, а теперь сделался судьёй, вторым пророком Даниилом. Вчера ты сидел в суде с обнажённым мечем, и свою судейскую трибуну делал законной разбойнической

пещерой, вчера ты оправдывал на основании законов воровство и насилие, а теперь как ты кроток и смиренен.

Трудно поверить, чтобы кто-нибудь так легко мог переменить свою одежду, как ты свой образ жизни»¹⁶¹. С какими недостаточными знаниями некоторые лица вступали в пастырское служение, об этом находим свидетельство у того же Григория Богослова. Пастыри иногда не знали первых элементов богословия. «У нас, говорит Григорий, совершенно не уставлена граница между учить и учиться; это дело у нас в беспорядке и затруднении, так что большая часть из нас, (чтобы не сказать все) прежде нежели оставлять детскую школу и перестанут лепетать, прежде нежели вступать на священную паперть, прежде нежели узнают наименования свящ. книг, и научатся распознавать письмена и писателей ветхого и нового завета, уже думают быть учителями и руководителями душ. Если только они затвердят два или три благочестивых слова, (и то понаслышке, если они только несколько познакомились с Давидом, или ловко умеют набросить свою мантию и казаться по наружности философами, то уже думают, что все сделали, чтобы владычествовать»; они как бы говорят: «мы уже мудры и учители, и высоки в общественном. Первые из книжников и законников, желаем зваться от человек: «учитель»¹⁶². – «Врачем может быть только тот, – говорит еще Григорий Богослов, кто знает свойства болезней, художником может быт только тот, кто сделал многие опыты в составлении красок и в изображении видов, между тем духовного находят весьма легко, конечно не такого, который бы был хорошо приготовлен, но скороспелого, который в одно время и посевается и созревает, напоминая собою миф о гигантах. Мы сразу создаем священников и повелеваем им быть мудрыми, хотя они не владеют никакою мудростию и к прохождению духовной должности ничего не приносят с собой, кроме доброй воли»¹⁶³. Согласно с Григорием Богословом свидетельствует о слишком невысокой степени образованности духовенства IV-го века и Златоуст, еще будучи в Антохии и наблюдая над состоянием духовенства, находил мало отрадного в среде этого сословия в умственном отношении. Онъ положительно жалуется на преобладание невежества в класс духовных. Златоуст, по его словам, сначала очень удивлялся, что некоторые недостойные люди вследствие пронырства, или ради почтенных лет достигают значительных почестей, но потом перестал этому удивляться, когда увидал, что и в церковном обществ то же. самое, «такое же неразумие». «Берут в священники каких-то невежд (ἀπλῶς ἀνθρώπους ἀγελαίους), скорбит он и делают их приставниками такого стяжания, за которое заплатил собственною кровью Сын Божий»¹⁶⁴.

Говоря так о состоянии образованности в духовенстве IV-го века, мы имели в виду восточную церковь. Что касается запада, и там было не лучше. Блаж. Иероним свидетельствует, что некоторые западные духовные в конце IV-го века считали невежество положительным достоинством. «Необразованные и простые священники считали себя святыми, потому что они ничего не знали», замечает Иероним¹⁶⁵. На какой ступени умственного образования стояли западные духовные того времени, это довольно ясно можно видеть из тех вопросов, над разрешением которых они часто трудились, как над делом серьезным. Напр.:"можно ли христианам покупать и есть плоды из огородов, принадлежащих языческим храмам? Имеют ли какое понятие о Боге утробные младенцы»¹⁶⁶. Или возьмём частный пример. Некто Филастрий еписк. Бресчианский в Италии считался в конце IV-го века очень образованным человеком, известным писателем. И однако ж может ли его признавать таким даже самая снисходительная критика? Филастрий в своем сочинении «о ересях» причисляет к классу еретиков следующих лиц, – допускающих движение земли, учивших, что будто нужно ходить босыми ногами, не принимающих пищу вместе с другими людьми, допускающих для звезд и планет другие названия, кроме тех, которые находятся в книге Иова¹⁶⁷.

Так было в IV веке на востоке и западе, в IV когда христианское просвещение достигает высокого развития. Что же было в последующие века? И того хуже.

В первой половине V-го века встречаемся с поразительными фактами невежества в духовенстве. На III всел. соборе объявилось, что двое пастырей – один пресвитер, а другой – хорепископ, не умели писать, так что не могли даже на собственном прошении начертать букв своего имени и звания¹⁶⁸. В таком же роде встречаем факты в деяниях т. называемого разбойничьего монофизитского собора 449 года. Когда следовало подписаться под актами собора разбойничьего в Ефесе, то двое епископов оказались не умеющими писать, так что за них расписались другие. Такими епископами были: Илия адрианопольский и Кайюма из Палестины¹⁶⁹. Один церковный историк древности свидетельствует о Константинопольском патриархе Геннадии, что «он никого не рукополагал, кто не знал псалтири»¹⁷⁰. Очевидно уже в средине V-го века, когда жил этот патриарх, считали священника достаточно образованным, если он едва-едва отличался от человека совсем невежественного. Что касается дальнейших веков в истории древней церкви, то нужно большое напряжение памяти, чтобы припомнить знаменитых по своему образованию пастырей церкви: их было очень немного и они, по своей ученой слав, едва возвышаются над посредственностью. Гораздо более известно, что пастыри этих веков были невысокие по своему образованию и даже просто невежественны.

Уже в IV веке папа Григорий Великий сильно жалуется на упадок просвещения среди духовенства на западе. Григорий пишет: «никто в мире не берется учить других какому-либо искусству, не изучив его сам наперед, с самою тщательною подготовкой. Как же безрассудно поступают те, которые дерзают принимать на себя пастырское служение, нисколько не приготовившись к этому, между тем как управление душами есть искусство из искусств. Часто случается видеть, – говорит папа – что вовсе незнакомые с духовными правилами, не страшатся выдавать себя за врачей душ, тогда как не знакомые с медициною не смогут выдавать себя за врачей телесных»¹⁷¹. В IV веке на запад еще яснее слышатся сетования на упадок образования у духовных лиц. Собор Толедский в средине V века (653 г.) направляет одно из своих правил против повального невежества духовенства¹⁷². В письмах с запада на шестой вселенский собор папа Агафон и римский собор доводят до сведения константинопольской церкви, что на западе вследствие варварского нашествия нельзя уже встречать людей с должными познаниями и что не стало людей отличающихся красноречием»¹⁷³. В каком положении было образование пастырей к концу нашей эпохи на востоке, об этом дают знать свидетельства правила собора Трульского и VII вселенского. Девятнадцатое Трульское правило, хотя и требует от предстоятеля церкви, чтобы он поучал народ в храмах, но при этом собор не имеет доверия к собственным рассуждениям пастырей, а рекомендует им брать нужные матери из готовых источников – из писаний отеческих. Почему? Потому что пастыри мало способны были на это – на самостоятельные поучения. Собор замечает: «сими (писаниями отцев) более да удовлетворяются, нежели составлением собственных слов, при возможном недостатке умения», Что касается до VII вселенского собора, то насколько низко пало в это время образование даже епископа, об этом можно судить по тем слишком скромным требованиям, какие поставлялись как условие для возведения в епископы. Второе правило этого собора требует, чтобы поставляемый во епископы умел с пониманием, а не механически читать Евангелие, Апостол, св. Писание вообще, и церковные правила. Не значит ли это, что от архипастырей в это время требовалось только простая грамотность?

Если в заключение очерка состояния образованности в классе духовенства, в изучаемое время (от IV до IX-века), захотим дать себе отчет о причинах печального состояние дела, то должны будем принять во внимание следующие обстоятельства;

Уже в IV веке в среде духовенства встречались люди, которые находили, что лицам духовным излишние образование, что их дело учить святости и быть благочестивыми, а это возможно и без науки Иероним, Златоуст, Григорий Богослов¹⁷⁴. Разумеется, распространение таких воззрений не могло быть благоприятно для научных стремлений в классе духовенства. Далее: – Образованных лиц, если они искали духовной должности, не особенно поощряли, и бывали случаи, что их за их ученость просто-на-просто изгоняли из числа пастырей. Даже в IV веке встречались факты подобного рода. В правилах поместного Сардикийского собора IV века между прочим читаем: «надлежит со всею точностию наблюдать, чтобы человек ученый (σχολαστικός), если он удостаивается епископства, то не прежде поставлялся, разве когда последовательно пройдет должности чтеца, диакона, пресвитера, оставаясь в каждой из них не мало времени» (пр. 10). Очевидно, человеку ученому не отдавалось никакого предпочтения пред самым простым. – И конечно, человек образованный, не желая подвергать себя неприятностям низшего церковного служения, не шел в духовное звание. Этого мало. Нельзя было ожидать себе добра и в том случае, если образованный человек достигал епископства. За свою ученость он мог быть даже выгнан со службы. Тот же собор Сардикийский разрешает странный вопрос: как поступать с епископом, если он будет изгнан народом с кафедры за свои познания (прав. 17); «за познания», то есть за ревностное изучение божественных догматов толкует позднейший церковный законовед патриарх Вальсамон¹⁷⁵.

Если такие факты встречались, хотя бы и редко, они должны были отваживать людей образованных поступать в клир. Это главное. Но были и другие причины изучаемого явления, т. е. очень неблагосклонного отношения духовенства к науке. Мы знаем, что в церкви появилось стремление завести, так сказать, духовную цензуру, которая брала на себя обязанность определять, как книги следует читать христианину и, в частности, духовному лицу и какие нет. Уже в конце V-го века на западе встречаем собор, бывший под председательством папы Геласия, составивший первый известный истории index librorum prohibitorum, т. е. список книг, запрещенных для христианского общества, следовательно, посягавший на свободу богословской науки. Этот index составлен частию под руководством названного папы Геласия, частию пополнен его преемником папою Ормиздою. Замечательно, какие книги внесены в этот index. На ряду с книгами еретическими поставлены – сочинения Тертуллана, Климента Александрийского, сочинения Арновия, Лактанция, Кассиана, известного писателя по аскетике, даже произведения Евсевия Кесарийского – историка; из сочинения Оригена были разрешены для чтения лишь те сочинения, какие не порицал блаж. Иероним, а прочие отвергнуты и самое лице Оригена осуждено, наконец, к запрещенным сочинениям отнесены Правила апостольские, книга Пастырь Эрма и др.¹⁷⁶.

Понятно, как подобные запрещения должны были вредно действовать на образование духовенства. Развивавшаяся подозрительность к церковной литературе должна была дискредитировать в глазах христианского общества духовное Просвещение к явной выгоде для обскурантов в среде духовенства. – Много способствовало упадку образованности в духовенстве запрещение читать книги языческих. классических писателей. Такое запрещение слышится как на востоке, так и на западе. Так подвижник Нила Синаит (на востоке) приказывает одному монаху очистить тот монастырь, где жил последний, – от книг классической древности, объявляя, что книги эти «есть куча грязи»¹⁷⁷. Тот же Нил приказывает другому монаху отказаться от составления ораторских речей и от писания стихов, – первого требовал Нил на том основании, что эллинская мудрость отклоняет де-оть Христа, низвергает на самое дно адово, а второго – на том основании, что составление стихов будто бы дело беспримерное в христианской церкви¹⁷⁸. Нил жил в начале IV-го века. Современник Нила св. Исидор Пелусиот развивает те же мысли. "Так он делает сильные упреки одному монаху за то, что он занимался чтением языческих Писателей. «Скажи мне, писал Исидор, что предпочтительного у них пред тем, что есть у нас? Не преисполнено ли ложного и смешного то, чем так усердно они занимались. Бегай чтения постыдного, чтобы враг не внес в душу погибели страшнейшей и ужаснейшей прежнего нерадения и неведения», какое было у язычников¹⁷⁹. На западе подобные запрещения повторялись часто, и без сомнения оказывали свое действие. Блаж. Иероним рассказывал о себе, что ему однажды привиделся сон, будто он на страшном суде и будто грозный Судия осуждает его за то, что он, Иероним, читает светские сочинения. Это так устрашило «Иеронима, что он, снилось ему, дал следующую клятву пред престолом Всевышнего: Господи, если я когда-нибудь буду иметь светские книги, если буду читать их, значить, что я отрекся от Тебя»¹⁸⁰. Очень понятно, какой смысл имеет рассказ Иеронима об его сне. На соборе Карфагенском в конце четвёртого века прямо запрещено епископу читать светские – языческие книги¹⁸¹. Еще сильнее высказывается по этому поводу Григорий Великий, паца.

Узнав, что один из епископов дает уроки по светским наукам, папа Григорий приходит в негодование, советует ему оставить это занятие на том основании, что одними устами нельзя воздавать хвалу Христу вместе с хвалами Юпитеру. «Ты сам подумай – писал Григорий – как преступно и не прилично поступают епископы, воспевающие то, что не согласится воспевать даже светский набожный человек». Григорий требуется от вышеуказанного епископа, чтобы он отказался от занятий, как он выражается, – «вздорными светскими науками»¹⁸². Какое значение подобные предписания должны были иметь для образования пастыря – это ясно само собой. Богословская наука может процветать только при том условии, когда она стоить в связи с лучшими проявлениями общей, светской науки. Вне связей с этой последней она мельчает и замыкается в тесном кругу, на какой указывают ей элементарные практические потребности. Нет сомнения, запрещение заниматься светскими науками отразилось печально на умственном строе духовенства древней церкви. – К причинам, вызвавшим упадок образованности в духовенства, нужно причислить и общий упадок научных стремлений¹⁸³, какой так наглядно выразился в среднее века, начавшись за много раньше.

А. Лебедев