VII. Константинопольский собор 879–880 года, именуемый Софийским и признаваемый иногда на Востоке VIII-м вселенским

1. – Общие сведения о времени, месте и составе членов его; – некоторые замечания о «актах» этого собора. Первое заседание собора: появление папских легатов на соборе; мысли Захарии митрополита Халкидонского о целях деятельности собора; предъявление легатами даров, присланных Фотию от папы; отсутствие на соборе лиц, нерасположенных призвать его патриархом. – Второе заседание: чтение письма папы Иоанна к императору Василию; мысли Прокопия митр. Кесарийского о главной причине упорства Игнатиан прийти в единение с Фотием; как отвечали члены собора на вопрос легатов: принимают ли они письмо папы к Василию? Чтение письма папы Иоанна к Фотию; вопрос о занятии церковных кафедр теми из Игнатиан, которые, раскаявшись в своем упорстве, воссоединятся с Фотием, а также об Игнатианах, сосланных в ссылку; рассмотрение вопроса: кому должна быть подчинена Болгария в церковном отношении; речи по поводу вопроса легатов: каким образом Фотий снова занял патриаршую кафедру? Речь самого Фотия по тому же поводу; мысли легата Петра о значении папы в деле совершившегося восстановления Фотия: чтение письма патриарха Александрийского к императору; рассуждение о мнимом патриаршем представителе на соборе 869 года – Фоме Тирском, чтение писем патриархов Иерусалимского и Антиохийского к Фотию касательно его восстановления. – Третье заседание: чтение письма папы на имя Восточных епископов; речи Прокония Кесарийского и Захарии Халкидонского по вопросу, затронутому этим письмом, о том: позволительно ли в некоторых случаях возводить лиц мирского звания прямо в епископы? Чтение письма патриарха Иерусалимского к императору; рассуждение о самозванстве патриарших представителей собора 869 года; новая речь Фотия; папская инструкция своим легатам, похвалы легатам со стороны собора. Промежуток между третьим и четвертым заседаниями.

Восстановление Фотия на патриаршестве должно было произойти торжественно. Решено было собрать собор в Константинополе. И действительно такой собор собрался в 879 году и обставлен был так величественно, как не многие и из числа даже вселенских соборов. Открылся собор в ноябре 879 года, а закончился 13 марта следующего (880) года. Места для заседания отцов собора менялись: первое заседание происходило в «великом секретариуме» при Софийском константинопольском храме³²⁹, дальнейшие заседания там же, где и собор 869 года – в верхней части Софийского храма, называвшейся катехумениями, а одно, именно шестое заседание собора имело место в императорском дворце. Председателем собора был сам Фотий. На соборе заседали папские легаты, их было трое: Павел епископ Анконский, Евгений епископ Остийский, Петр пресвитер римский и кардинал. Первые двое прибыли еще в 878 году с поручением от папы к патриарху Игнатию, но удержаны были в Константинополе до времени собора для присутствия на нем; легат же Петр прибыл незадолго до открытия собора и принес с собою папские письма к императору, Фотию и собору – документы, имеющие важное значение в вопросе о восстановлении Фотия на патриаршестве. На соборе присутствовали уполномоченные от лица всех восточных патриархов. Уполномоченным от патриарха иерусалимского был пресвитер Илия (но не тот Илия, который присутствовал на соборе 869 года; этот уполномоченный является на самом же первом заседании собора); уполномоченным от патриаршей кафедры александрийской был пресвитер Косма (является на собор со второго заседания); полномочиями от патриарха антиохийского облечен был архиепископ мартиропольский Василий (прибыл лишь к четвертому заседанию собора). Все эти апокрисиарии восточных патриархов были лицами, действительно снабженными надлежащими уполномочиями, а не были самозванцами, какими были мнимые апокрисиарии собора Игнатьева 869 года. На соборе видим чрезвычайно большое число греческих архиереев в качестве членов его. В числе их было восемьдесят митрополитов и архиепископов. Между ними встречаем и имя Григория Асвесты, престарелого друга Фотиева, который теперь был митрополитом никейским, но который скончался раньше заключения соборной деятельности. Почти половина всех иерархов, членов собора, принадлежала экзархату Ефесскому, – знак, что эта провинция особенно процветала в церковном отношении. В числе присутствующих на соборе видим даже епископов не только Иллирика, но и нижней Италии (где были Греки и греческое духовенство). Всего иерархов на соборе было 383. Замечательнейшими ораторами на соборе были: сам Фотий, уполномоченные восточных патриархов, двое ревностных приверженцев Фотиевых – Захария халкидонский и Прокопий кесарийский; менее важными ораторами были Иоанн Ираклийский, Никита Смирнский и некоторые другие лица. Легаты папские, не свободно владея греческим языком, говорили на соборе немного. Вообще собор был блестящий. Гергенретер говорит: «Собор, собранный Фотием, в целом представлял поистине величественное явление, какого не видели со времен Халкидонского вселенского собора. Никогда еще патриарх града Константинова не собирал такого множества иерархов на собор³³⁰.

Опишем деятельность собора 879 года, руководясь актами этого собора.

Примечание. Нужно сказать, что акты собора 879 года была и до сих пор остаются предметом пререканий, хотя и не в одних в тех же отношениях. Было время, когда высказываюсь мнение, что собор 879 года в действительности совсем не существовал, и что акты его целиком сочинены при помощи творческой фантазии Фотия. Раскрытию этого мнения Лев Алляций, ученый Грек XVII века, обратившийся в латинство, посвятил целое сочинение под заглавием: De octava synodo Photiana (Romae, 1662). Но это воззрение в том же XVII веке с достоинством опровергнуто было иерусалимским патриархом Досифеем (он приготовил к изданию акты этого собора и сделал замечания против Аллация). С тех пор историческая действительность рассматриваемого собора не вызывает против себя серьезных возражений. Известный Гергенретер нисколько не сомневается, что собор 879 года есть в полном смысле слова исторический факт. Этот ученый с своей стороны не мало потрудился для защиты своего, сейчас упомянутого воззрения (В. П, 528 и дал.). Но за то, взамен мнения Алляция, в новейшее время, многими западными учеными и очень усердно доказывается другая, тоже неблагоприятная для авторитета собора, мысль – именно, что акты собора документы, входящие в состав их, прошли чрез руки Фотия, частью были подчищены, частью подкрашены. Сокращены или разбавлены, вообще изменены и конечно изменены в личных интересах Фотия, а частью и в интересах Византийской Церкви. С этой новой стороной возражений против собора 879 года необходимо свести счеты, иначе изложение истории этого собора будет представляться стоящим ниже современных научных требований. – Прежде сего некоторые западные писатели находят, что папские послания (послания Иоанна) к разным лицам в Константинополе внесены в акты собора не в том виде, в каком они написаны папою, а представляют собою интерполяцию, искажение, а это сделано будто бы Фотием, который иное – из личных видов – опустил, иное, из тех же видов, подцветил (об искажении писем папы говорят подробно Гергенретер (В. II, 396 и дал.) и Гефеле (В. IV, 437 и дал). Доказательством этого обвинения названные ученые считают то, что существуют те же папские письма на латинском языке и имеют существенные отличия от писем, помещенных в актах собора; они находят, что эти латинские письма менее благоприятны для Фотия и его дела. Главное отличие латинского текста писем от греческого они полагают, во-первых, в том, что в латинской редакции собор 869 года не так безусловно признается лишенным значения, как это выходит по греческой редакции; во-вторых, в том, что Фотий в латинской редакции, не как в греческой, признается патриархом лишь под условием сознания в своей виновности и под условием получения прощения в этом от собора. Спрашивается: откуда произошла такал разность? Есть ли она свидетельство злонамеренности? И нельзя ля допустить происхождение разницы, не бросая тени на подлинный облик Фотия? Ответим прежде всего: откуда произошла вышеуказанная разница? Найдено, что письмо папы Иоанна к императору Василию, в ХII веке, было известно некоему Ивову (Иио) Шартскому в том виде, как оно читается не в латинской, а греческой редакции. Значит, в древности письма папы на Западе были известны в той самой форме, как они читаются в актах, а это признак, что они не сфабрикованы были в Константинополе. Ученый же Манси полагает, что по крайней мере письмо Иоанна к Василию было напасено в двух видах (так, как теперь читается по латыни, и так, как теперь же читается в греческом тексте), и последний вид письма именно и послан был в Константинополь (Hefele, IV, 438. Mansi. XVII, 527). Следовательно, возможно объяснять происхождение вышеозначенной разницы, не прибегая к предположению о злонамеренности. В частности ссылка вышеупомянутых учёных, что де в латинском тексте папских писем не говорится о признании деяний собора 869 года лишенными всякого значения, – не имеет большой силы. Не указывая на то, что легаты на соборе прямо заявили, что деяния собора 869 года нужно считать потерявшими свою силу (не указываем на это, так как редакция греческих актов, т. е. речей и бесед, имевших место на соборе 879 года, считается вышеназванными учеными не подлинною), обратим внимание на то, что в одном, несомненно подлинном письме папы Иоанна (Hergenr. II, 389) этот прямо призывает Константинопольскую церковь не стесняться деяниями собора 869 года (Mansi. 153. Ibid. Слич. Hefcle, IV, 445). Труднее доказать не поврежденность греческой редакции писем по сравнению с латинской по вопросу об условиях, на которых Фотий признается со стороны папы патриархом: в латинском тексте говорится, что Фотий должен сознаться в своей виновности и просить в этом прощения на соборе, а в греческом тексте ничего такого нет. Очень возможно, что в этом пункте (а может быть и в некоторых других) греческий текст писем не совсем точно передает латинский текст. Но это не может бросать тени на Фотия. Ибо, во-первых, дело не беспримерное, что папские послания предлагались для чтения на восточных соборах не в полном виде (Восток позволял себе критически относиться к воззрениям и требованиям папы). Так поступили было на VII вселенском соборе и на так называемом восьмом вселенском соборе или соборе 869 года (См. Hergenröther. П, 534); во-вторых, изменения в папских письмах, предложенных для чтения на соборе 879 года, могли произойти не иначе, как по предварительном соглашении с папскими уполномоченными (легатами), при чем, конечно, указаны были им убедительные причины, побуждавшие к этому поступку (а что действительно изменения, о которых у нас речь, произошли с согласия папских легатов, видно из того, что они без протеста подписались под актами собора 879 года, где помещены папские письма в том именно виде, в каком они представляются несогласными с латинским текстом их). Кроме папских писем Гергенретер подозревает в намеренной переделке и письма восточных патриархов, читанные на соборе 879 года (В. П, 416 и дал.). Но не пускаясь в подробное рассмотрение этого возражения, заметим одно: Гергенретер сам себе противоречит, когда в тоже время допускает, что восточные патриархи стали вполне послушными орудиями византийской императорской воли: императоры-де могли заставить их согласиться на любую меру по делам церковным (Ibid. 446). Если так, если Византия могла испросить или вытребовать у восточных патриархов документ какого угодно содержания, то что побуждало заправителей собора 879 года прибегать к фальсификации писем восточных патриархов по делу Фотия? Наконец Гергенретер (П, 532) и Гефеле (IV, 449) с уверенностью утверждают, что и самые акты собора 879 года, т.е. запись всего происходившего и сказанного на этом соборе, не избежали коварной руки Фотия, который будто бы многое здесь переделал по своему вкусу, будучи редактором этих актов. Что сказать по этому поводу? Читающий акты данного собора не может не замечать, что какая-то посторонняя рука прошлась по актам и привела целое в гармонический вид. И без сомнения такою рукою нужно признать руку именно Фотия. Но следует сказать, что редактор видимо заботился о том, чтобы упорядочить мысли ораторов, исправить стиль, но едва ли покушался на то, чтобы извращать самое содержание соборных деяний. Если бы Фотий принял на себя этот труд или, точнее, позволил себе такой произвол, то конечно он непременно вычеркнул бы многое из того, что, однако читаем и теперь в этих актах. Например, в актах находятся такие слова папских легатов: «папа глава всех церквей» (Mansi. ХѴ40;II, 480), или «власть решить и вязать Фотий получил от папы» (Mansi. ХѴ40;II, 501). Речи подобного рода тяжко было слышать восточным иерархам; и если бы Фотий в самом деле чистил и правил акты, по их содержанию, то эти слова были бы им изглажены.

День открытия собора неизвестен, в актах не обозначен день первого заседания. Можно сказать одно: первое заседание происходило раньше 17 ноября, так как в это число произошло второе заседание. Место первого заседания указано было прежде. – Когда собрались члены собора и водворилась тишина, рассказывается в актах, на средину собора вышел диакон и протонатарий (т.е. обер-секретарь) и сказал: «Петр, достопочтенный пресвитер и кардинал, легат папы Иоанна, и его сотоварищи Павел и Евгений пришли для присутствия на соборе. Из них Петр принес и передал послания папы Иоанна». Фотий председатель собора отвечал: «благодарение Богу за то, что он (Петр) неврежденно и в добром здравии прибыл сюда. (Прочие легаты прибыли в Константинополь давно, как было замечено уже). «Пусть они войдут», добавил Фотий. Легаты вошли (очевидно, до этой минуты они оставались за дверями). Тогда Фотий сказал несколько слов в форме молитвословия. «Слава Богу нашему, единосущной и животворящей Троице, всегда, ныне и присно и во веки веков». На это собор отвечал: «аминь». Затем Фотий произнес какую-то обычную молитву, обнял и поцеловал легата Петра и других легатов и сказал: «Бог благополучно вас привел сюда. Да приимет Господь милостиво ваши труды, да благословит и освятит ваши души и тела, да приимет милостиво заботы и попечения нашего святейшего брата и сослужителя, нашего духовного отца, папы Иоанна». – Уже здесь выступает полное различие между этим собором и собором 869 года: при восстановлении Игнатия на патриаршестве папские легаты руководят делами собора, открывают самый собор, а здесь Фотий является главою собора, он дает разрешение войти легатам на собор, принимает их, как обыкновенных, хотя и почетных членов собора. Фотий вообще в течение собора, хотя и говорит с почтительностью о папе, но всегда дает знать, что он говорит о папе, как патриархе равном с Византийским. Еще отличие этого собора от прежнего: здесь не было совсем императорских сановников, которые имели такое влияние на соборе 869 года.

На дальнейшие слова легата Петра: «хвала Богу, что мы нашли вашу святость в добром здравии; св. Петр взирает на вас», Фотий отвечал: «Христос Бог ваш, чрез апостола Петра, которого ты упомянул, да излиет милость на всех нас и да удостоит нас Своего царствия». Петр сказал: «папа Иоанн почтительно приветствует (προσκυνει) вашу светлость». Фотий в ответ: «и он (папа) с нашей стороны тоже почтительнейше приветствуется (αντιπροσχυνειται) от всего сердца». Петр говорит: «он хочет иметь тебя своим братом, сослужителем и соепископом». Фотий отвечал: «Бог, совершающий все благое, да исполнит, по Своей мудрости, желание папы. И мы принимает его, как брата, сослужителя и нашего духовного отца».

Легат Петр объявил: папа прислал патриарху Фотию письмо, дабы все знали, какую ревность, какую попечительность он – папа – проявляет относительно Византийской церкви, и с какою любовью и доверчивостью относится к её архипастырю. Фотий в ответ на это сказал, что и раньше присылки этого письма, он из самых дел уже знал об этом, а теперь в письме папы он видит лишь подтверждение и дальнейшее доказательство своей уверенности. «Папа, говорил далее Фотий, подражал Христу, первому и верховному первосвященнику, Который, будучи почитаем сонмами ангелов на небе, не возгнушался принять человеческий образ, чтобы привлещи к себе отчуждившийся и заблудший род человеческий; ибо папа, не довольствуясь тем, что его церковь находится в мире и благоденствии, захотел чрез своих легатов разведать, где находятся люди противящиеся истине, и их чрез увещания отвратить от заблуждения и привести к Христу, истинному Богу, воссоединив с Ним. Затем Фотий, похвалив еще папу, спросил у легата о здоровье римского первосвященника, на что Петр отвечал: «вашими святыми молитвами (per sanctas orationes vestras), он чувствует себя здравым». Фотий предлагает легату и еще вопрос: «благополучна ли церковь Римская и благополучны ли епископы и пресвитеры в ней?» и получает ответ утвердительный, причем легат Петр замечает: «какую любовь, какое доверие питает к тебе (Фотию) св. отец, этого и пересказать невозможно». На эти слова Фотий отвечал похвалою папе. Легат Петр, обращаясь ко всему собору, передал ему привет и выражение почтения от лица папы, на что члены собора также отвечали приветом. Тот же легат сказал, обращаясь к собору: «братие и сослужители! как отец любит детей своих, так и святейший папа, любящий вас, прислал вас и письма к вам для того, чтобы водворить среди вас единение». Легату от лица собора отвечал Иоанн митрополит ираклийский, заявляя, что единение в византийском патриаршестве уже восстановлено и что все признают единого пастыря, патриарха Фотия. Иоанн своею речью, очевидно, хочет ограничить смысл слов легата, приписывающего папе слишком большое влияние в умиротворении Византийской церкви. С тем же намерением произнесена была и другая речь Захарией Халкидонским. Оратор прежде всего восхваляет блага мира, выражает сожаление о том, что долгое время в церкви Византийской мир подвергался нарушениям, останавливается на вопросе; от чего зависело такое печальное явление? и замечает, что причина явления совершенно невероятна и однако вполне истинна. Причину, достойного сожаления, нарушения мира нужно искать в том, что возвышенные свойства и славные дела Фотия, его необыкновенные познания и ученость в духовных и светских науках, чистота его души, врожденная ему мудрость, кротость, благоразумный и умеренный образ действия, его воздержность, его милосердие ко всем, его смирение, привлекавшее к нему всех и в особенности епископов, его ревность к обращению грешников, еретиков, неверующих, – словом, редкие добродетели этого божественного мужа возбудили к нему зависть и ненависть, подобно тому, как Спаситель навлек на себя всю ярость Иудеев. Это причинило страдания и церкви Византийской, но не буду говорить об этом предмете. Император постарался уничтожить зло; с своей стороны и папа Иоанн не захотел оставаться при том, что сделано ко вреду церкви (при его предшественнике). Все, что сделано против Фотия, ничтожно и суетно. Церковь Византийская снова возвратилась к своему архипастырю; многие сделали это немедленно, другие присоединились к нему впоследствии, и лишь немногие из нерасположения к миру церковному и из самолюбия остаются схизматиками. Если этих отщепенцев спрашивают, на каком основании они отделяются от церкви, то в свое оправдание они приводят то, что так хочет Римская церковь. Но ведь это все равно, замечает оратор, – как если бы грабители храмов и убийцы извиняли себя тем, что они совершают зло с дозволения и по указанию Римлян. Таким образом Римская церковь, которая заботится о водворении мира в других церквах, является, по их словам, виновницею всякого беспокойства, вражды, соблазнов и зла от которых стонет церковь Византийская; положим, это несправедливо, но так утверждают отщепенцы. (Захария здесь говорит о том, что лица, не желавшие войти в общение с Фотием, ссылались на то, что Фотий осужден римскими папами Николаем и Адрианом). Поэтому то император – продолжает оратор – и призвал римских легатов; они должны опровергнуть все те обвинения, которые почти со всех сторон сыплются на Рим. Ясно теперь, что собор этот собрался ради Римской церкви, для защиты её чести, чтобы некто из схизматиков с этих пор по считал ее виновницею раздоров. Теперь, благодаря начинаниям императора и молитвам патриарха Фотия и папы Иоанна, все пришло в наилучший порядок и не нуждается ни в каких улучшениях. Таков, полагаю, и взгляд собора на дело». Члены собора, в знак одобрения речи Захария, начали восклицать: «от нашего господина и патриарха (Фотия), с которым мы с самого начала соединены были, мы не отделялись, готовы кровь свою пролить за него, если бы это потребовалось. А те из нас, кто отпадал от пего, осуждают свое поведение и признают его от всего сердца и с твердою решимостью первосвященником и архипастырем; тех же, кои колеблются признать его таковым, мы считаем врагами церкви и достойными осуждения».

После этого перерыва тот же оратор продолжал: «Схизматики так далеко простирают свою дерзость, что самую Римскую церковь хотят сделать из свободной рабствующею. Каким же образом? Они говорят: «определения папы Николая мы принимаем, равно и определения папы Адриана нам нравятся, а определений папы Иоанна мы не хотим принять». Если их спрашивают: да почему же так? – то они отвечают: «Николай и Адриан следовали нашим желаниям, а Иоанн не хочет того, чего хотим мы». Это значит ничто другое, заявляет оратор, как то, что люди эти не расположены следовать определениям римских пап, а напротив хотят заставить этих архипастырей слушаться их (схизматиков) воли. Ибо они принимают лишь те папские определения, какие они и сами постановили, а те из определений папских, какие не угодны им, они отвергают, хотя бы подобные распоряжения были повторены тысячу раз Римлянами и хотя бы они были вполне согласны с церковными правилами; вместо подобных определений они придают значение одной своей воле. Отсюда оратор выводит заключение, что собор должен принять на себя задачу – освободить церковь Римскую от того бесчестия, какое наносят ей схизматики». Смысл речи Захария, без сомнения, тот, что церковь Римская своим, слишком ревностным, вмешательством в дело споров Игнатиан и Фотиан, настолько запуталась, что в конце концов её прежние приверженцы и друзья на Востоке превратились в её же порицателей. Этим имелось в виду нанести чувствительный удар римским епископам, которые слишком много о себе думали и свой образ действий считали выше критики.

Легат Петр, выслушав речь Захарии, сказал: «благодарим Бога за все и да совершит Он полезное для всех». К сказанному легатом прибавил несколько слов Иоанн Ираклийский, в которых выразил мысль, что усилиями папы, восточных патриархов и самого Фотия мир в церкви водворился. Прокопий Кесарийский и уполномоченный Патриарха Иерусалимского Илия выразили с своей стороны благодарность Богу и императору, созвавшему этот собор. Илия при этом объявил, что схизматики никогда не находили сочувствия в церкви Иерусалимской и что с тех пор, как Фотий написал (во второе патриаршество) письмо Иерусалимскому патриарху, последний оставался с ним в тесном общении. Даниил митрополит Анкирский сделал еще такое замечание: «наш патриарх (Фотий), подражая Христу, и тех, кто пришли в единодесятый час, принял и уравнял с первыми, а первых удостоил подобающей чести. Этими словами Даниил хотел сказать, что Римская церковь с папою во главе признала Фотия патриархом после других иерархов Востока, и это однако не воспрепятствовало Фотию принять это позднее заявление со стороны Запада – со всею признательностью и вниманием. Опять в словах Даниила заключался некоторый урок надменному Риму.

Легат Петр сказал еще раз, что он и его сотоварищи присланы за тем, чтобы устранить соблазн в Византийской церкви, и что папа с патриархом Фотием составляют одну душу и одно тело – так они содружественны. В знак своего единения с патриархом папа, объявил легат, – послал ему в подарок святительские одеяния – омофор, стихарь, фелонь и т. д. Члены собора потребовали, чтобы легаты в отдельности показали собору ту и другую из числа подаренных одежд, что тот и сделал. Фотий выразил свою благодарность по случаю папского подарка в таких словах: «Иисус Христос, Бог наш, покрывающий небо облаками, облекшийся в человеческую природу, дабы спасти ее и очистить, да облечет его (папу) одеждою бессмертия, достойною небесного чертога». Короткую речь говорит папский легат Евгений Остийский. «Как у каждого человека велико стремление, говорит он, – к соединению с Богом, так же сильно у папы Иоанна желание быть в единении с патриархом Фотием». Собор отвечал на это кратким замечанием, что из самых дел видно, что действительно так.

Легат Петр заявил, что кроме прочих папских писем на Восток, он принес с собою и письмо к патриарху Фотию, но предложил отложить чтение этого письма до другого раза, так как теперь еще не все епископы собрались для присутствия на соборе. Фотий с своей стороны к этому добавил, что и легат Петр утрудившись от долговременного путешествия в Византию, нуждается в отдыхе, а потому предложил не спешить следующим заседающим собора. В заключение заседания легат Петр обратился к собору с таким предложением: если кто из числа здесь присутствующих не находится в общении с Фотием, пусть они выйдут на средину и объяснят, почему они так поступают. Члены собора сказали, что между ними нет таких, что они все принимают патриарха Фотия. Легат сделал другое предложение: «если между вами нет таких отступников от общения с патриархом, то все же существуют такого рода люди; при встрече с ними увещевайте их к миру. Пусть они обратятся к милосердию Фотия и последний да примет их отечески». Собор отвечал: «противников мира немного, мы будем их увещевать. Но и вы (обращение к легатам), делайте тоже, если повстречаетесь с нарушителями единения». Легат Петр еще сказал, что кто из нарушителей мира не послушает ни епископов, ни собора, ни их легатов, то упорный будет отлучен от Церкви. Илия Иерусалимский, как бы делая вывод из этих последних рассуждений собора, заметил: «кого Бог прославил, тому не может причинит бесчестия ни один человек; а кто у Бога потерял честь, тому нисколько не поможет честь у людей. Бог прославил патриарха Фотия, а потому имя его будет прославляться на небе и на земле из рода в род; а если кто противится ему, те покроются стыдом на земле и в будущем мире их жребий с осужденными». Первое заседание³³¹ закончилось возглашением многолетия императору, императорскому дому, папе Иоанну и Фотию.

Второе заседание собора происходило 17 ноября более торжественно, чем как происходило прежнее заседание. Фотий председательствовал, а легаты занимали второе место по нем. Фотий открыл заседание провозглашением славословия животворящей Троице, на что собор отвечал: аминь. Легаты на латинском языке тоже произнесли славословие Богу. Легат Петр затем сказал, что папа прислал своих легатов, дабы утвердить и признать то соединение Церкви, которое совершилось между спорящими в Византии, прибавляя, что об этом просили папу не только император Василий, но и патриархи: Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский. Затем легат предложил для прочтения на соборе письмо папы к императору. В письме этом, довольно длинном, между прочим говорилось: «прежде всего мы принимаем епископа Фотия в общение с нами и восстановляем его в высоком первосвященническом достоинстве и в патриаршей чести, чтобы Церковь не обуревалась более волнами разделений». Что папы могут поступать, сообразуясь с потребностями Церкви, смягчать строгость церковных правил (как поступил папа с Фотием), – это доказывается в письме изречениями пап и примерами из времен церковной древности. Далее раскрывается мысль, что если иногда лица, более или менее виновные против правил церковных, осужденные соборами, потом снова бывали восстановляемы в своих иерархических должностях, то тем более должно мужей, блистающих правотой веры, достигших славы строгостью и чистотой жизни, не подвергать, подобно преступникам, бремени покаяния, но восстановлять их в прежнем достоинстве (речь очевидно идет о Фотии). После этого письмо папы очень решительно признает восстановление Фотия на патриаршестве. «Примите его все, говорятся в письме, – примите безо всякого сомнения; никто не должен ссылаться на собор, который был против Фотия (речь идет о соборе 869 г.), никто не должен на основании подписей, сделанных против Фотия, (речь идет о том же соборе), искать предлога к разделению». Другие подробности письма папы к императору не представляют особенного интереса. По прочтении этого письма Прокопий Кесарийский, выражая мнение константинопольского патриархата, сказал, что что прежде прибытия легатов мы (епископы этого патриархата) самым искренним образом вошли в единение с истинным наших архипастырем Фотием. Илия уполномоченный Иерусалимский в таком же роде говорил от имени прочих восточных патриархов. Он сказал, что надлежит благодарить Бога за то, что древнее и неизменное мнение Иерусалимской церкви касательно патриарха Фотия теперь разделяется и подтверждено всеми. Папский легат Петр сказал, выслушав эти мысли: «папа послал нас утвердить единение церкви Константинопольской, но если это единение, как открывается из ваших слов, уже совершилось и Фотий принят, как патриарх, то возблагодарим Бога, подателя мира.

Прокопий Кесарийский, принимая во внимание последнее заявление легата, взялся объяснить, почему признание Фотия совершилось с быстротой на Востоке и медленно на Западе и что было причиною того, что некоторые до сих пор не хотят признавать Фотия законным патриархом. Он говорит, что епископы восточные, находясь ближе к Византии, могли удобнее узнать и оценить положение дел, чем епископы, живущие далеко (т.е. на Западе); он замечает, что восточные как бы руками осязали вещи и видели их собственными глазами, а западные принуждены руководиться лишь слухом. Восточные, по словам оратора, все исследовали и все узнали и пришли к той истине, что спасение их и милость Божия для них заключается в единении с патриархом Фотием. Очевидно оратор хочет провести ту мысль, что напрасно западные епископы и во главе их папа преувеличивают свое значение в деле умиротворения Византийской церкви. Воссоединение церкви с Фотием произошло раньше, чем на Западе; в основу его положены факты более веские, чем какими руководился Запад; Запад, благодаря несовершенству своих сведений, слишком запоздал присоединить свой голос к голосу Восточной церкви. Ясно, что оратор желал нанести некоторый не сильный, но чувствительный удар самомнению западного первосвященника. Продолжая свою речь, Прокопий возлагает на легатов обязанность не совсем легкую – увещевать отщепенцев, не хотевших общения с Фотием. Немногие, говорил оратор, остаются вне общения с Фотием и их пусть увещевают легаты; ибо предлогом для упорства отщепенцев служат их подписи под определениями собора 869 года: но будь этого предлога, никто – ни мал, не велик, не стал бы отрекаться от общения с Фотием. «Лукавый устроил, продолжал Прокопий, дело так, что святой крест, этот символ мира и спасения, в настоящее время сделался для непроницательных людей поводом к соблазнам (т.е. оратор, кажется, указывает здесь на то, что под актами соборов иногда подписывающие их, как бы для большего скрепления подписанного, ставили кроме своего имени знак креста; так было, по предположению оратора, и на соборе 869 года, а в таком случае крест стал предлогом к несогласиям, основанием не принимать Фотия, осужденного на указанном соборе). Легат Петр, едва ли понявший все тонкости речи оратора, заявил, что сколько они легаты будут в силах, – постараются увещевать сопротивляющихся, впрочем, к той же деятельности легат призывает и всех членов собора. Однако, отвечающий на речь Прокопия, легат ничего не сказал о соборе 869 года, который выставлялся восточным оратором, как причина упорства отщепенцев. Быть может ответ легата Петра был найден собором не вполне удовлетворительным, а потому тот же Прокопий с ударением сказал, что главный повод к отделению для отщепенцев дают те подписи, какие сделаны на соборе 869 года, направленном против Фотия. Члены собора подтвердили слова Прокопия, сознавшись, что из числа их некоторые сначала тоже не хотели входить в общение с Фотием из-за собора 869 года. Желая закончить рассуждения, вызванные письмом папы к императору, легаты спросили собор: принимают ли члены его послание это? Ответ был утвердительный. Тогда легаты еще точнее поставили свой вопрос и спросили: принимают ли члены собора все послание папы со всеми его подробностями? на этот вопрос собор отвечал тоже утвердительно, но с значительными оговорками: «все, что касается славы Церкви и признания Фотия патриархом, мы принимаем; но что относится до дел государственных и императора, то мы решение их предоставляем самому императору». Чтобы понять смысл этих последних слов, нужно взять во внимание, что папа в письме к императору просил его возвратить церковь Болгарскую папской юрисдикции; разрешение этого-то вопроса собор и объявляет не подлежащим ведению церковной власти³³².

После письма папы к императору решено было прочитать на соборе письмо папы к Фотию. Это письмо также дало повод к собеседованиям и прениям отцов собора. В письме к Фотию между прочим говорится: «Ты пишешь, что св. церковь Константинопольская единодушно склонилась к признанию тебя патриархом и что ты занял кафедру, которая тебе принадлежала. Приносим от всего сердца и всей души благодарность Богу за церковь Константинопольскую и за твое восстановление на патриаршестве». Папа извиняется в том, что двое послов папских (Евгений и Павел), посланные было к Игнатию, не вдруг вошли в общение с Фотием; объясняет, отчего это произошло, и замечает, что это «лишение теперь обильно вознаграждено». Мы узнали, пишет папа, что у вас (в церкви) есть некоторые схизматики, которые ищут не спокойствия, а предначинают диавольскую борьбу, так что они увлекают за собою простодушных. Как мы радуемся о твоем восстановлении, которое совершил Бог, так и печалимся о случившемся разделении церкви». Папа выражает надежду, что мудрость и милосердие Фотия положат конец разделению. Тот же папа советует Фотию показывать снисхождение к тем из епископов, приверженных к Игнатию, которые признают его (Фотия) патриархом; Иоанн внушает Фотию, чтобы он возвращал им их должности и епархии, коими они правили раньше.

По прочтении этого письма легат Петр предложил Фотию вопрос: принимает ли он все, что написано в письме? Фотий отвечал, что он принимает и верно будет следовать тому, что написано сообразно с законами и что касается его лично. Затем легат сделал благоразумное предложение, вытекавшее из некоторых слов папского письма, о том, как поступать на практике с игнатианскими епископами, которые теперь противятся Фотию, а потом пожелают воссоединиться с ним. Он предложил следующее: игнатианские епископы, в случае признания ими Фотия патриархом, как ранее посвященные в архиереи, должны занять свои прежние кафедры, а те епископы, которые заняли было эти места (очевидно разумеются епископы, поставленные уже Фотием по его восстановлении), должны считаться безместными и получать пропитание от этих же церквей, в которых они были известное время предстоятелями; эти последние епископы должны оставаться в таком положении дотоле, пока они не займут, в случае вакантности, кафедру в той церкви, от которой они получают пропитание, или не будут поставлены на другие кафедры.

Тот же легат предложил, чтобы епископы Игнатиане, находящиеся в ссылке, были возвращены оттуда и были увещеваемы к единению с Церковью. На заявления Петра отвечал Фотий. На вопрос о том, как поступать с епископами игнатианской партии, воссоединяющимися с патриархом, Фотий не дал прямого ответа; вероятно он это дело предоставил своему личному усмотрению. А касательно епископов, сосланных в ссылку, Фотий заявил, что император подверг этому наказанию только двоих и притом по причинам не церковным, а политическим: один был зачинщиком, а другой участником в гражданском возмущении; вина этого последнего, по словам Фотия, увеличивалась еще тем, что он в присутствии многих свидетелей позволял себе произносить порицания на папу Иоанна. Фотий добавил к этому, что если легаты желают, он будет хлопотать пред императором о помиловании их.

Легат Петр удовлетворился объяснениями Фотия относительно изгнанных епископов и завёл речь о предмете, о котором не было упомянуто в письме папы к Фотию, но который очень интересовал папу; говорим о церковном Болгарском вопросе. Легат заявил, что ему дано поручение потребовать от Фотия, чтобы он вперед по посылал паллиума в Болгарию, и не посвящал для этой страны духовных лиц. Фотий отвечал: он высоко ценит мир и предпочитает любовь всему, с своей стороны он готов все отдать и все подарить; уверял, что он не хочет пользоваться своими правами и примером других (Игнатия?) и потому не посылал паллиума (т.е. омофора)³³³ в страну Болгарскую и не посвящал для неё духовных лиц; он готов делиться с друзьями даже тем, что составляет его владение, если это зависит от его воли и не противоречит древним законам; наконец он говорил, что расширение границ собственного патриархата для него есть не что иное, как увеличение трудов и забот. Легат Петр, по-видимому, удовольствовался подобным неопределенным ответом и сказал: «ты правильно мыслишь и правильно поступаешь». Затем Фотий привел выдержку из своего прежнего письма к папе Николаю, в котором говорил, что не ищет подчинения себе страны Болгарской. Двое митрополитов Прокопий Кесарийский и Григорий Ефесский, по-видимому, взяли на себя заботу о том, чтобы поскорее покончить речь о Болгарии и дать вопросу такую постановку, при которой дальнейшие рассуждения казались бы излишними. Они сказали: можно надеяться, что Бог поможет нашему императору подчинить своей власти все страны (?) света, и тогда он сделает новый передел диоцезов (патриархатов) и удовлетворит желания всех высших иерархов. Собор согласился с заявлением этих ораторов и сказал, что не дело собора устанавливать границы патриархатов и что это нужно предоставить будущему времени. Разумеется, на такое решение вопроса нужно смотреть как на искусственный прием, при помощи которого косвенно давался отрицательный ответ на папские требования.

Легат Петр ставит на очередь другой вопрос и просит разрешения его от собора. Вопрос этот тесно примыкает к главным положениям, высказанным папою в письме к Фотию. Он сказал: «святейший папа Иоанн чрез нас спрашивает вас, каким образом снова занял патриарх Фотий патриаршую кафедру. Ибо мы должны объявить, что он не имел права занять ее до нашего прибытия». Илия, уполномоченный Иерусалимский, отвечал на это, что Фотий постоянно признавался патриархом со стороны трех восточных патриарших кафедр, а также и со стороны почти всех епископов и пресвитеров Константинопольской церкви он почитался патриархом же; таким образом ничто не препятствовало взойти ему на патриаршество. – Не найдя здесь, по-видимому, ясного ответа на вопрос, легаты обратились к епископам Константинопольского патриархата с тем же вопросом. Братие, говорили легаты, объясните, каким образом Фотий снова занял кафедру патриаршую? Собор отвечал: с согласия трех восточных патриарших кафедр, как сказал Илия Иерусалимский, затем по настоянию и живым увещаниям или точнее сказать решительному принуждению со стороны нашего императора и по избранию и мольбам всей Константинопольской церкви. Легат Петр задал другой вопрос: не путем ли тирании занял Фотий патриаршество? Вопрос несколько странный после сейчас сделанного заявления и во всяком случае обидный для присутствовавшего на соборе Фотия. Члены собора справедливо заметили легату: есть большое различие между насилием и увещанием, и откуда мог возникнуть самый вопрос о тирании? Тирания, продолжали свою речь отцы собора, не рождает теплого чувства к тирану, тирания не создает любви; также единение Церкви не может возникать из тирании. Легат Петр остался теперь доволен объяснениями, данными на соборе. Он сказал: слава Богу, что все оказалось так, как вами изображено в письмах к папе: слова оправдались самыми фактами. Собор заметил на это: благодатью Христа, содействием нашего благочестивейшего императора, молитвами нашего святейшего патриарха Фотия все совершилось без малейшего замешательства; мы теперь одно стадо, один пастырь, одно согласие, соединены в едино тело во Христе, истинном Боге нашем.

Так как эти рассуждения собора ближайшим образом касались личности Фотия, который слышанным частью был ободрен и польщен, частью задет за живое, то патриарх счел нужным сказать речь, в которой с большою ловкостью, не задевая никого и не нанося никому неприятности даже неуместным воспоминанием, он говорил: «хотя вопрос о том, как я снова занял патриаршество, получил рассмотрение со стороны наших братий и соепископов, тем не менее и я разъясню тот же вопрос, имея пред очами самого Бога, и полагаю, что ни кто не отнесется с подозрением к моей речи. Я никогда не домогался патриаршей кафедры, о чем знают присутствующие здесь епископы, если не все, то большинство их, и у святейших апокрисиариев не должно оставаться сомнений в данном отношении. В первый раз я взошел на эту кафедру по принуждению: принуждал меня тогдашний император, а епископы своим избранием меня, помимо моего ведома, – усилили и увеличили это насильственное действие. Я взошел тогда на патриаршество к моему глубочайшему прискорбию». Здесь отцы собора прервали оратора заявлением: «большая часть из нас видела это собственными глазами; а другие, если и не видели собственными глазами, то знали об этом от очевидцев или на основании общераспространенных слухов. Мы утверждаем, что именно так было, как говорит Фотий». Оратор продолжал: «но потом по неисповедимым судьбам Божиим я изгнан с своего места. Я не употреблял никаких стараний, чтобы снова занять кафедру патриаршую, желания быть восстановленным на ней не было у меня. Я оставался покоен, продавшись воле Божией; да если бы я и желал этого, то у меня не было ни малейших надежд. Но Бог великий и чудный коснулся сердца нашего императора и последний обратил ко мне свою любовь, быть может не ради меня, а ради многочисленного или точнее бесчисленного народа Божия. Я возвращен был из заточения в столицу. Доколе жив был блаженный Игнатий (я называю его блаженным, потому что я вступил с ним в дружбу, – этого отрицать я не стану), я не мог и думать, чтобы занять мою кафедру, хотя к этому многие увещевали меня и даже хотели понудить и больше всего к этому шагу меня могла бы побуждать то, что братия мои и соепископов (архиереи Фотиевой партии) претерпевали заточение, преследование, изгнание. Однако мы не хотели ничего предпринимать, как знают это все присутствующие». Снова перерыв оратора со стороны членов собора: «так, верно», говорили они. Оратор продолжал: «я делал все, чтобы достигнуть мира с Игнатием, и этот мир заключен был между нами, когда он пришел во дворец (где жил Фотий по возвращении из ссылки); мы пали друг другу в ноги и просили взаимно прощения, если в чем согрешили мы друг против друга. Когда он сделался болен, я навещал его много раз, согласно его желанию, – утешал и ободрял его, сколько мог, и настолько приобрёл у него доверия, что он просил меня, по его смерти, принять попечения о лицах к нему приближенных, и я исполнил это. Император по смерти Игнатия объявил мне свою волю, чтобы я занял патриаршество. Дважды приходили ко мне уполномоченные от императора звать меня на кафедру, но я не давал моего согласия и просил об одном – освободить из ссылки моих приверженцев. Тогда посетил меня сам император и своими словами принудил меня уступить. Что он тогда говорил, об этом теперь не к чему распространяться. Я нашел подкрепление своей решимости в соборных посланиях трех патриархов и в письме папы к императору. Таким образом я занял снова патриаршую кафедру прежде всего по божественному милосердию, затем вследствие неожиданного стечения обстоятельств и наконец по любви к справедливости папы Иоанна». Собор сказал: «все так было, как сказал первосвященник Божий; много, много он претерпел, но Бог чудным образом опять соделал его архипастырем».

Легат Петр по поводу речи Фотия сказал несколько слов, в которых старался оттенить ту мысль, что Фотий обязан своим восстановлением на патриаршестве папской власти. Он сказал: «Римская церковь и раньше восстановляла многих епископов, лишившихся своих кафедр, как например Флавиана и Златоуста Константинопольских, Кирилла и Полихрония (?) Иерусалимских; далее папа Григорий Великий одного епископа в Далмации сначала за одно преступление лишил кафедры, а потом снова восстановил его; также папа Николай отставил от должности епископа Захарию (легат собора 861 года), а папа Адриан восстановил его, папа же Иоанн сделал его Римским библиотекарем (почетная должность)³³⁴. Следовательно, папа Иоанн проявляет не меньшую заботливость о пользах Церкви, как и Николай и Адриан» (очевидно легат здесь собственно разумел участие Иоанна в восстановлении Фотия). Члены собора сказали: папа Иоанн достиг тем большей славы, что он подражает Христу, единому Первосвященнику, который пришел на землю, чтобы разрешить все узы неправды. Иоанн стал благим посредником и подражателем Христа и с ревностью занялся тем, чтобы отделившихся от своего пастыря (Фотия) примирить с ним. После этого перерыва легат Петр продолжал, поясняя свою прежде высказавшую мысль: «имея пред глазами подобные примеры, Иоанн возвратил тебя, Фотия, на твою кафедру; он обнял тебя, как брата и соепископа и с радостью принял твое общение. Все должны знать, что ты истинный брат вселенского папы». Фотий отвечал: «благодарим Христа Бога нашего, а также папу Иоанна, ибо он показал себя твердым в борьбе с схизматиками и содействовал общему миру церквей»³³⁵. Сейчас изложенный речи легата, Фотия и собора замечательны в том отношении, что легат старался приписать как можно больше значения папе в вопросе о восстановлении Фотия, а члены собора старались раскрыть, что участие папы в этом случае но выходило за пределы основанного на законах участия римского епископа в церковных делах. Этим заканчивается круг соборных рассуждений, вызванных публичным чтением письма папы к Фотию.

Дальше на том же втором заседании читаны были различные послания восточных патриархов по делу восстановления Фотия; но они, как и естественно, не возбуждают больших прений. Легаты сделали предложение прочесть послания восточных патриархов. Прежде всего введён был пресвитер Косма, недавно прибывший в столицу, апокрисиарий патриарха Александрийского Михаила II; он привез два послания, которые и были вручены Фотию. Первым прочитано было послание патриарха к императору Василию. Содержание его может быть передано в следующих кратких словах. Патриарх выражает величайшую радость, что Фотий опять занял патриаршую кафедру, заявляя, что снова стал на «свещнице первосвященства» славный муж для того, чтобы «светом речей своей мудрости и науки освещать всю Церковь». Кто не находится в общении с ним и не признает его вполне законным патриархом, жребий таковых, говорит патриарх, с богоубийцами (Иудеями). Патриарх объявляет, что он всегда считал Фотия своим соепископом. Тот же Михаил II рекомендует с лучшей стороны своего апокрисиария Косму, противополагая его Александрийскому уполномоченному собора 869 года, архидиакону Иосифу, которого патриарх порицает и признает самозванцем³³⁶. По прочтении указанного послания, члены собора сказали: мы знаем, что восточные патриархи никогда не отделялись от общения с Фотием. – Затем также читано было на соборе послание патриарха к Фотию. В этом послании патриарх обращается к Фотию с похвалами, в высшей степени лестными для Византийского архипастыря; кажется, он сказал в похвалу Фотия все, что только можно сказать. Далее он заявляет, что дело Фотия рассматривалось на соборе в Иерусалиме и всеми он признан, как действительный и истинный патриарх столицы. Кто не в общении с Фотием, тот считается отлученным и проклятым от Святой и Животворящей Троицы. Он утверждает, что имя Фотия внесено в церковные диптихи Иерусалимской церкви на вечные времена. Высказывает мысль, что Фотий предызбран Богом в архипастыри, и иерархи еще от чрева матери. Произносит порицания на патриарших уполномоченных, бывших на соборе 869 года, признает, их самозванцами, сообщает, что двое из них Илия Иерусалимский и «глупый» Иосиф (уполномоченный от патриарха Александрийского) наказаны Богом смертью и притом заслужили еще смерть вечную; о третьем же представителе от восточных патриархов на соборе 869 года – Фоме Тирском, явившемся сюда от лица патриарха Антиохийского, он замечает, что Фома, не как прочие, принес раскаяние в своем грехе и испросил себе прощение у автора этого письма, самого патриарха Михаила; при этом последний просит и Фотия простить вину раскаявшемуся Фоме. В своем письму, адресованному Фотию патриарх приложил и покаянное письмо Фомы, которое было назначено для Фотия и было прочитано на рассматриваемом нами соборе. – Члены собора или восточные епископы просили Фотия оказать милосердие покаявшемуся Фоме и простить его грех. Легаты с своей стороны тоже высказались за прощение Фоме, но при этом прибавили что окончательное решение этого дела нужно предоставить, папе, потому что грех очень велик и есть грех против самого Бога. Прочие члены собора, однако не согласились с таким требованием легатов и говорили: хотя грех Фомы Тирского и есть грех против Бога, но ближайшим образом он содеян против Фотия, а поэтому более, чем кому-либо другому принадлежит Фотию же и право разрешить этот грех. Фотий, присоединяясь к. голосу большинства собора и принимая во внимание ходатайство за Фому восточных патриархов, объявил этого самозванца-уполномоченного разрешенным от прегрешения; но при этом патриарх Константинопольский прибавил: «а если и папа Иоанн даст разрешение покаявшемуся Фоме, то это будет и еще лучше». В ответ на эти слова Фотия легаты сказали: «папа Иоанн не хочет расходиться во мнении с Фотием, но хочет подтверждать его суждения».

После писем патриарха Александрийского было прочтено на соборе письмо патриарха Иерусалимского Феодосия к Фотию. Это письмо, по словам Фотия, уже было известно членам собора, и теперь читалось только для формы, для того, чтобы можно было дать ему место в актах собора. Письмо не богато содержанием; в нем между прочим сказано по вопросу о Фотии: «кто тебя, Фотия, не признаёт патриархом, тому анафема и да будет он отлучен». В письме патриарха Феодосия апокрисиарий его Илия назван «столпником». Собор, выслушав послание, повторил слова его касательно анафемы на не принимающих Фотия.

В заключение прочитано было послание последнего из восточных патриархов – Антиохийского. Патриарх Антиохийский по имени Феодосий же писал Фотию: «три патриарха собственноручно писали тебе о том, что они признавали тебя патриархом, по Божией милости, не только теперь, но и прежде. Мы устно ·и письменно возглашаем: кто тебя не признаёт патриархом, тот проклят от Отца, Сына и Св. Духа». Подобно патриарху Александрийскому, и этот патриарх говорит о раскаянии Фомы Тирского, выдавшего себя за апокрисиария Антиохийского на соборе 869 года, и испрашивает ему прощения у Фотия³³⁷. По прочтении этого письма члены собора или восточные епископы сказали, что власть разрешать грех Фомы принадлежит Фотию, так как самый грех сотворен против него. Легаты и уполномоченные восточных патриархов выразили радость по случаю восстановления мира в церкви, воздали хвалу папе Иоанну и патриарху Фотию. Многолетие императору закончило второе заседание собора³³⁸.

Третье заседание собора происходило 19 ноября в присутствии тех же лиц, как и предыдущее заседание. Оно открывается предложением со стороны легата Петра, чтобы прочитано было послание папы Иоанна, адресованное на имя епископов константинопольского церковного округа и прочих восточных патриарших округов. В письме говорится, что папа приемлет и объемлет Фотия; мысль о содружестве папы с Фотием здесь выражена с особенною энергией, именно сказано: «кто Фотия не приемлет, тот не приемлет части с нами (папой), а кто приемлет его, тот приемлет и нас». В письме папа затрагивает между прочим два вопроса: о поставлении епископов прямо из мирян, и о церковной юрисдикции над Болгарией. Относительно первого вопроса папа приблизительно рассуждает так: бывали случаи избрания прямо из мирян в епископы; так был избран Тарасий патриарх Константинопольский, так же был избран Фотий; осуждать подобного рода избрание названых лиц не следует, ибо они оказались пастырями с высокими достоинствами, но все таки это дело, противное церковным правилам, должно быть на будущее время строго воспрещено. О Болгарии речь папы коротка: над Болгарскою Церковью должна быть признаваема исключительно римская юрисдикция.

Легат Петр спросил: принимает ли собор то, что написано в письме папы? Собор отвечал, что все принимают Фотия патриархом. Тогда легат сказал; все ли будет исполнено так, как написано в письме? На этот новый вопрос епископы, конечно, не могли отвечать утвердительно. На Востоке или точнее в Константинополе, не расположены были поступаться Болгарией и уступать духовную власть над нею Риму. Поэтому, члены собора дали такой же ответ, какой дан был ими раньше, касательно этого же самого вопроса; они говорили: «что относится к славе Церкви, все такое мы приемлем, и будем хранить всегда, а что касается иных дел, не подлежащих нашему ведению, а императорскому, то и предоставляем его воле». Легат Петр не удовольствовался этим замечанием, снова заговорил и притом в похвальном тоне – о письме папы (он сказал: «в послании нет ничего неосновательного»). Поднялся Прокопий Кесарийский и сказал речь, в которой доказывал, что нельзя порицать обычая избирать иногда епископов из мирян. Значит, оказался и еще пункт в послании, с которых (пунктом) не желал согласиться собор. Прокопий так говорил: «в послании сказано, что допускают себе дело постыдное те, кто позволяет избирать епископов из мирян. Но на это, говорил оратор, нет церковного запрещения. Западные ссылаются на правила собора Сардикийского (IV века), но в этих правилах запрещается избирать в епископы лишь тех мирян, которые обременены богатствами или проходят адвокатскую должность, а таких лиц Восточная церковь никогда на возводила в епископское достоинство. Да если бы какое церковное правило запрещало всех без исключения мирян избирать в епископы, то такое правило должно быть утверждено не поместным, а вселенским собором, чтобы иметь силу закона; в таком случае, правило имело бы обязательную силу для тех церквей, где обычай утвердил иную практику, ибо часто право обычая заменяет правила. Отсюда вытекало, что если в Византии не держатся правила – не избирать епископов из мирян, то в этом нет ничего постыдного. Притом же, рассуждал Прокопий, – нет никакой пользы предпочитать клирика или монаха, ведущего жизнь несообразную с своим званием, мирянину, живущему по предписаниям евангельским; разве может естественное ращение волос (речь идет о мирянине, из чего видно, что тогда клирики и монахи в отличие от мирян, наголо, или почти наголо стригли себе волосы), быть препятствием возведению мирянина в должность пресвитера и епископа?» Длинную речь, по тому же вопросу – об избрании епископов, произносит Захария Халкидонский. Он начинает свою речь выражением уважения к папе Иоанну и его легатам, хвалит Римскую церковь за то, что она, в потребных случаях, показывает ревностную попечительность, и затем ставит себе вопрос: какие основания принимаются во внимание при запрещении избрания епископов из мирян? В этом случае, разъясняет Захария, – имеется в виду опасность избрать на духовную должность такое лицо, которое недостаточно преуспело в добродетели, не усовершенствовалось в нравственном отношении. Значит, нет препятствия избирать во епископы такого мирянина, который отличается добродетелями и преуспел в нравах. Что это действительно так, видно из деятельности второго вселенского собора, который возвел во епископы Константинополя Нектария, только что получившего крещение, возвел, имея в виду его нравственные достоинства; есть и другие примеры в подобном роде. При подобных же обстоятельствах избран Амвросий Медиоланский, Ефрем Антиохийский, Евсевий Кесарийский (правильнее Самосатский), да вообще, таких примеров можно найти великое множество. Нужно припомнить и то, что писал Василий Великий Амфилохию Иконийскому: «можно, писал он, избирать в духовную должность и недавно крещенного, если такое лицо в положении оглашенного проводило жизнь благочестивую». Далее, избранные во епископы из мирян, отличались такими высокими достоинствами в своей пастырской деятельности, что они в состоянии отъять всякое бесчестие в церкви Константинопольской, позволявшей себе указанную практику; сама Римская церковь признавала их законными епископами. Мало этого: Римская церковь и в своей среде имела епископов, избранных прямо из мирян, – это лучше нас знают папские легаты»³³⁹. Затем, оратор повторяет тот аргумент, который был приведен Прокопием Кесарийским, именно, что сардикийское правило не всех мирян без исключения устраняет от епископства, а лишь тех, которые были адвокатами, а с этим церковь Константинопольская вполне согласна. Что касается в частности патриарха Фотия, то, говорил оратор, он далеко держал себя от треволнений, соединенных с занятиями адвоката. Если он, ради своих достоинств, принят был в число славных членов сената, то, однако, он не искал почета и в такой мере был проникнут стремлением к благам высшим (духовным), что даже, и живущие в горах аскеты ничто в сравнении в ним. К этому еще нужно прибавить: многие клирики и монахи, для замещения кафедры патриарха Константинопольского, были поставлены кандидатами на ряду с Фотием, но он тогда был предпочтен всем. Да и скажите, спрашивал оратор, – к чему нужно заставлять человека, украшенного добродетелями, наперед пройти низшие церковные степени для получения епископства, как скоро добродетели, которые он должен был бы приобрести, путем низших церковных степеней, уже раньше приобретены им?» В заключение речи, оратор распространяется о патриархах Тарасии и Фотии, доказывая, что хотя они на епископство взяты прямо из мирян, однако, заявили себя замечательною деятельностью против еретиков и успехами в распространении христианства среди язычников.

По какой-то непонятной причине, папские легаты не сделали никаких возражений ни одному из ораторов – ни Прокопию, ни Захарии. Легат Петр сказал только, по-видимому, выражая согласие с тем, что он только что выслушал: «апостолы хотели избрать Иосифа, именуемого также Варсавой, на место Иуды, для восполнения своего лика; но благодать Св. Духа предызбрала на это место св. Матфея, так что избран был апостолами этот последний. Нет несообразного и в том, что и вы с помощью Божией благодати избрали Фотия, а римский епископ признал его избрание и подтвердил³⁴⁰. Очевидно, прения по вопросу, выдвинутому папским посланием, не привела ни к каким строго-определенным заключениям.

По предложению легатов, прочитано было далее письмо иерусалимского патриарха Феодосия, к императору Василию. Содержание письма не представляет ничего особенного. Патриарх желает императору разрушить царство Сарацин, а Фотия признает законным патриархом Византии. Собор выразил одобрение письму. Косвенным образом это письмо возбудило на соборе вопрос о патриарших представителях собора 869 года т.е. побудило произнести осуждение на их самозванство. Дело происходило так: легаты спросили теперешнего иерусалимского уполномоченного – Илию: откуда пришло это письмо? кто его принес? Илия отвечал: «оно пришло от патриарха иерусалимского Феодосия, на соборе иерусалимском подтвердившего законность возведения Фотия на кафедру, а принес его мой родной брат, монах Андрей». При этом Илия сказал, что суждение патриарха иерусалимского вполне разделяют н. патриархи александрийский и антиохийский. Папский легат Петр объявил: вот каким образом, в настоящее время высылаются письма восточных патриархов для утверждения Фотия; подобным образом прислал письма и папа. Легат хочет сказать, что письма патриаршие и уполномоченные от патриархов в настоящем случае не возбуждают против себя сомнений и подозрений. «Иначе был», говорил затем легат, во времена собора 869 года; тогда лица, посланные для выкупа пленных Сарацин, выдали себя за апокрисиариев патриарших кафедр; таковыми были Илия Иерусалимский я Фома Тирский³⁴¹. В виду того, что прежде появлялись лжеименные представители патриархов, мы, говорит легат Петр, и остановились своим вниманием на вопросах; кто принес патриаршее письмо? Откуда оно пришло?» Легаты, очевидно, хотели предохранить собор от всяких подлогов и обмана. Сотоварищи Петра, легаты Евгений и Павел, объявили, что они и сами видели своими глазами письма патриархов, много дней видели и принесшего письма монаха Андрея, нашли, что вера его правая и что он, действительно» тот, за кого он выдает себя. Собор весь, т.е. вся совокупность восточных епископов, сказал, что апокрисиарии собора 869 года были ложные апокрисиарии, слуги Сарацин и что они заслуживают отлучения от Церкви, а теперешних уполномоченных от восточных патриархов провозгласил истинными представителями их патриархов.

Фотий воспользовался представившимся ему случаем, чтобы выразить те тяжелые чувства, какие возбуждала в нем деятельность собора 869 года, и тем ослабить значение, какое придавали этому собору враги патриарха. Фотий так говорил: «что произошло тогда, Бог предал забвению и нам дал возможность забыть случившееся. Окажу только об одном. Когда я изгнан был из церкви и лишен кафедры, когда множество епископов и пресвитеров (партия Фотия) лишились своих мест и тяжко страдали, тогда я говорил моим врагам: если ваш гнев обращен единственно против меня, дайте свободу этим (епископам его партии); против меня вы можете предъявлять столько обвинений, сколько хотите; ради свободы, ради благополучия этих, я готов принять на себя ваши обвинения, одного обвинения не приму на себя – в нечестии. Я предаю себя вам, и вы можете делать что хотите. Только одного я хочу, чтобы Церковь Божия избавлена была от тягостного зрелища, зрелища, как народ Божий, многочисленный, преданный истинной вере, со мною согласный, предается смерти, голоду, ссылке, озлоблениям; как святые христианские таинства становятся предметом насмешек для всех язычников и варваров. Я говорил тогда это громким голосом, я заклинал своих врагов сделать так и готов был сдержать свое слово: собственными страданиями искупить многих невинных. И казалось, что в начале нападение врагов было направлено против меня одного, но потом их гнев перешел не только на многочисленных епископов, но и на всех без исключения людей, преданных Богу. Но об этом лучше пройти молчанием». В заключение, Фотий говорит о совершенно непредвиденном для него событии – собственном своем восстановлении на патриаршестве.

Ясно, куда клонилась искусная речь патриарха, – он хотел разъяснить, что заправители собора 869 года, были людьми неправды, преследовали цели непохвальные, и потому они не заслуживали доброй памяти, а осуждения. В таком роде и поняли речь Фотия апокрисиарий теперешнего собора. Они заявили, что в настоящем случае они действуют отнюдь не из каких-либо коростных видов, но единственно руководятся истиною и справедливостью. Уполномоченный патриарха иерусалимского Илия желая дать знать, что он отнюдь не является каким-нибудь орудием в руках Фотия, сказал, что он, Илия, прежде прибытия в Константинополь, не видывал Фотия, что он, Илия, но получал от него писем и что, вообще, не имел с ним сношений, но прибыл в Константинополь ради страданий, понесенных Фотием и для засвидетельствования о лживости прежних апокрисиариев. Так отличает себя Илия от самозваных и своекорыстных патриарших представителей собора 869 года. В том же роде сделали замечания, по поводу речи Фотия, и папские легаты; они говорили, что они не имеют пристрастия к Фотию, не подкуплены подарками, но что они руководятся истиною, свидетельством императора и сведениями о добродетелях ·Фотия, по которым, он был таким патриархом, какого уже давно не было в Византии. Фотий выразил свою благодарность апокрисиариям и заявил: «я имел бы многое сказать, если бы речь здесь шла о другом лице, а не обо мне, о моем же лице я хочу молчать, как скоро нет настоятельной нужды говорить». – Легат Петр сказал: «на Фотии исполнились слова Евангелия: «не ищу славы Моея».

Заключительным действием третьего заседания было прочтение инструкции (Commonitorium), данной папою своим легатам, имевшим присутствовать на этом соборе. Чтение это предложено было легатам Петром. Остается неясным, почему допущено было легатами публичное чтение вышесказанной инструкции, ибо инструкция, по самому понятию о ней, имела частное и даже тайное назначение. Она состояла из одиннадцати глав. В первой главе внушалась легатам следующая осторожность: прежде аудиенции у императора, никому не давать в руки папских писем. Во второй главе указывалось: как приветствовать императора на аудиенции. В третьей: как приветствовать Фотия, именно, внушалось назвать его братом и соепископом папы. В четвертой говорилось, что о папском признании Фотия патриархом, легаты должны были заявить на соборе, и выражаюсь требование, чтобы Фотий на соборе воздал благодарностью папе и исповедовал милость его, папы, к патриарху. Пятая касалась Игнатиан, вступивших в общения с Фотием, причем предписывалось возвращать Игнатианам епископам их кафедры – на известных условиях. Шестая определяла порядок чтения на соборе папских посланий. В седьмой – внушалось действовать увещаниями на противящихся миру церковному и говорилось о прещениях, каким подлежали упорные из них. В восьмой – провозглашалось правило, что по смерти Фотия не должно быть допускаемо возведение мирян прямо в епископы. Девятою главою требовалось, чтобы впредь патриарх Константинопольский не назначал от себя духовенства в Болгарию (т.е. требовалось признание исключительно папской юрисдикции). Обращает внимание наше десятая глава, – здесь говорилось: «хотим (папа говорит о себе), чтобы собор, бывший при папе Адриане в Константинополе (869 г.), считался отвергнутым, лишенным значения, и чтобы он не причислялся к прочим святым соборам³⁴². ·Собор, при чтении этой главы инструкции, сказал: «признав Фотия патриархом, мы тем самым отвергаем, осуждаем и анафемствует названный собор. Илия Иерусалимский сказал: «Разве можно назвать собором такое сборище, которое наполнило Церковь бесчисленными смутами? Кто назовет собором сборище, где посланцы Сарацин возведены были в достоинство судей и законодателей? Можно ли причислять к соборам собрание, в котором дело велось вопреки святым канонам, в котором лица невинные осуждены без суда, попраны ногами духовные и гражданские законы? Патриаршие кафедры Востока, добавляет Илия, отвергли и предали анафеме деяния этого сборища». В одиннадцатой главе инструкции внушалось легатам не поддаваться подкупу и не давать увлечь себя лестью.

По прочтении инструкции, члены собора и все вместе и в лице отдельных представителей его выразили благодарность и хвалу легатам за то, что они верно следовали папской инструкции и восприняли на себя труды по умиротворению Церкви. Наконец легат Петр спросил: приемлет ли собор содержащееся в инструкции? Члены собора разумеется выразили свое удовольствие. Обычным многолетием и закончилось третье заседание собора³⁴³.

2. – Промежуток между третьим и четвертым заседаниями собора. – Четвертое заседание: появление уполномоченного от лица патриарха Антиохийского (Василий митрополит Мартиропольский); новый патриарх Иерусалимский; чтение новых патриарших писем; речи о единении Церкви. – Воссоединение двух патрициев с Фотием. – Пять предложений (в пяти главах), предъявленных папскими легатами; прения о каждом из них. – Пятое заседание: рассуждение по вопросу о седьмом вселенском соборе. – Старания отцов привести к единению с Фотием главного противника его – Митрофана Смирнского; упорство последнего. – Три правила, составленные на этом соборе, обстоятельства их происхождения и разъяснение смысла правил. – Подпись деяний этого собора членами его. – Шестое заседание в присутствии императора: речь императора, в которой объясняется, почему он не присутствовал на прежних заседаниях. – Провозглашение и подтверждение Никее-константинопольского символа в знак единения и мира церквей и определение о неприкосновенности этого символа. – Заявление императора, что он вполне принимает деяния собора 879 – 880 года и подписание им этих деяний. – Седьмое и последнее заседание, – Значение собора 879 – 880 г.

Между третьим и четвертым заседаниями собора 879–880 годов проходит довольно значительный промежуток, – более месяца (именно 35 дней). Из актов собора не видно, отчего произошел такой перерыв в соборной деятельности; на этот счет можно сделать лит несколько более или менее вероятных предположений. Прежде всего можно думать, что поджидали прибытия лица, уполномоченного от патриарха Антиохийского; этого уполномоченного не видим на первых заседаниях собора, а появляется он только с четвертого заседания. Очень возможно также, что указанный промежуток времени отчасти употреблён был на то, чтобы посредством бесед и убеждений склонить упорных из Игнатиан к единению патриархом Фотием. Занимался ли кто из восточных епископов, членов собора, этим делом, сказать трудно, но несомненно указанной задаче посвятили много времени папские легаты, как они сами заявляют об этом на четвертом заседании собора (из чего видно, что они продолжительным увещанием Игнатиан занялись именно пред этим заседанием)³⁴⁴. Наконец иногда делают очень вероятное предположение, что к удлинению промежутка между третьим и четвертым заседаниями собора послужила смерть Григория Асвесты³⁴⁵, знаменитого главы партии, противодействовавшей Игнатианам еще до времени патриаршествования Фотия; Фотий глубоко чтил Григория Асвесту и последовавшая в течение собора смерть его побудила патриарха почтить покойного иерарха похвальными надгробными речами³⁴⁶. Разумеется, нельзя думать, чтобы смерть и торжественное погребение Григория взяли много времени, но все же эти обстоятельства могли отнять у председателя собора, Фотия, несколько дней.

Четвертое заседание собора происходило 24 декабря 879 года, накануне праздника Рождества Христова. После открытия заседания протонатарий Петр возвестил, что незадолго пред этим прибыл в столицу уполномоченный патриарха Антиохийского, Василий митрополит Мартиропольский, что он принес с собою письма как патриарха Антиохийского, так и нового патриарха Иерусалимского, находится у дверей и просит позволения явиться на собор. Последовало дозволение войти. Василий Мартиропольский, войдя на собор, приветствовал председателя Фотия; последний после молитвенного возглашения обнял апокрисиария, спросил его о здравии патриархов Антиохийского и Иерусалимского и о благосостоянии управляемых ими церквей. Апокрисиарий дал ответ благоприятный, прибавив, что благодаря молитвам Фотия церкви находятся в мире и согласий. Затем того же апокрисиария приветливо приняли папские легаты, и он занял свое место. Эпизод вступления, и приема Антиохийского уполномоченного сам по себе, конечно, не важен, но он имеет, значительный интерес, если мы припомним, как приняты были на соборе папские легаты во время первого заседания его. Оказывается, прием этих последних и Василия был одинаков до последним мелочей. Можно полагать, что Фотий совершенно сравнял в приеме как папских легатов, так и патриарших уполномоченных, для того, чтобы показать, что легаты такие же члены собора, как и патриаршие уполномоченные и не имеют преимущества пред последними, несмотря на известные притязания пап. Василия Мартиропольского, по обычаю, собор спросил о причине его прибытия и от кого он послан; на это Василий отвечал, что он уполномоченный от лица патриарха Антиохийского, принес письма двух патриархов, а о причине его посольства, сказала он, что дастся разъяснение в письмах, им принесенных. Впрочем уполномоченный не счел излишним и на словах объяснить, с какою целью он послан, – он говорил: патриарх Антиохийский Феодосий всегда признавал Фотия законным патриархом и отвращался тех, кто не считал его таким; сам он, Василий, послан от своего патриарха для участия на соборе; о патриархе же Иерусалимском недавно избранном, Илье, тот же уполномоченный заявил, что он (Илья), как и предшественник его (Феодосий), не принимал никакого участия в тех несправедливостях, кои учинены против Фотия, а прежних апокрисиариев (т.е. бывших на соборе 869 года) считает «сарацинскими местоблюстителями», самозвано принявшими на себя представительство от своих патриархов, и анафемствует их. Наконец Василий говорил, что он имеет поручение заявить, что Илия Иерусалимский признавал прежде, теперь признает и в будущем станет признавать Фотия истинным патриархом. Василий потом передал Фотию принесенные им письма, которые и были прочитаны на соборе. Прежде прочитано была письмо патриарха Антиохийского, в котором между прочим говорилось, что вот ужо более двадцати лет, как Антиохийская церковь, все епископы и пресвитеры её, зная высокие святительские совершенства Фотия и его ученость, признают его патриархом, находились в общении с ним, а не принимающих Фотия считали врагами церковного порядка³⁴⁷. Письмо патриарха в очень определенных чертах указывает на то, что Василий Мартиропольский есть полноправный апокрисиарий церкви Антиохийской. Это письмо патриарха по сравнению с прежним его письмом к тому же собору носит вполне официальный характер и назначено к тому, чтобы засвидетельствует истинность посольства Василия Мартиропольского. По прочтении этого письма сказано было на соборе несколько коротеньких речей. Первым выступает легат Петр. Он указал на то, что все патриаршие кафедры одинаково признают Фотия патриархом и выражают попечения о мире церковном; в этом случае, говорил Петр, патриархи являются единодушными и вполне согласными с вселенским папою, этою «главою всех церквей»; восточные патриархи, рассуждал оратор, должны были следовать голосу святейшей церкви Римской, что они и сделали по благоволению Св. Духа. Прокопий Кесарийский говорил вслед за Петром и имел в виду особую цель. Восточный оратор сказал: «когда божественное решение (θεία ψήφος, – дело идет о всеобщем признании Фотия патриархом) дано свыше (от небес, от Бога), тогда все причастники Св. Духа (т.е. истинные христиане) приемлют это решение и радуются о нем; поэтому и мы возрадуемся о всеобщем согласии в церкви». Слова Прокопия представляют собою поправку к заключительному выражению речи легата Петра. Легат заявил, что папа заботился о единении в церкви и что результат этих забот был самый отрадный, потому что все последовали папскому решению, как-де и следовало сделать; напротив, Прокопий дал заметить, что в благоприятном результате главное дело – не папское влияние, а содействие Божие. Таким образом Прокопий старался устранить папистские идеи легатов. Затем последовало несколько восклицаний со стороны всего собора; кто не признает и не радуется миру церковному, тот враг мира и самого царя мира – Христа и т. п. – Приступили было в чтению другого патриаршего письма, именно письма Илии Иерусалимского. Письмо патриарха Илии, как и вообще письма восточных патриархов, писавших по делу Фотия, не богато содержанием. Патриарх признает, подобно своему предшественнику, Фотия истинным архипастырем Константинополя; замечательно, что патриарх Иерусалимский называет себя недостойным епископом, занимающим ту самую кафедру, на которой восседал сам Господь Иисус Христос (τον άυτόν θρόνον τοϋ σωτήρος ημών παρακαθημένος). Чтение письма побудило собор к новому и новому прославлению достоинств и доблестей патриарха Фотия. Собор в его целом говорил: «за все нужно благодарить Бога, который столь совершенное согласие (по поводу признания Фотия патриархом) распространил до самых концов земли. Боже храни твое святительство, святейший владыка (Фотий), многие лета; Боже умножь дни твои во славу Церкви». Затем начались отдельные речи соборных ораторов, направленные тоже к прославлению Фотия. Представитель патриарха Иерусалимского – Илия между прочим указал на то, что вследствие широкого распространения славы Фотия, к последнему присылали письма даже сарацины, прося научить их истинам веры и желая принять крещение. Эту речь Илии собор принял с особенным одушевлением и восторгом. Члены собора восклицали: «кто не знает, что Бог обитает в Фотии!» Самые папские легаты, как бы забыв на время о папе Римском, которого они старались так превозносить, стали прославлять Фотия в таких словах, которые представляются чем-то совсем неожиданным. Они, легаты, провозглашали: «как солнце, хотя оно находится на небе, однако светом своим наполняет всю землю; так и наш владыка Фотий, хотя он имеет кафедру в Константинополе, однако освещает и просвещает всякую тварь (omnem creaturam)». Наконец несколько слов в честь и хвалу Фотия говорит и еще оратор, Прокопий Кесарийский; он сказал: благословен Бог наш, собравший чрез посредство Фотия столь достопочтенных мужей с Запада и Востока для того, чтобы привести к единству рассеянные члены Церкви. Ибо наш всесвятейший владыка, Фотий, подражает Христу, нашему истинному Богу, поднявшему на свои рамена потерянную овцу; он, Фотий, никого не презрел, никого не оттолкнул, но всех призвал к единению и миру и восстановлению благочиния в Церкви; но почему успел призвать всех к этому? спрашивает оратор и отвечает: потому что Бог мира опочил в нем – Фотие³⁴⁸. Таким образом чтение новых писем от патриархов восточных дает новый повод к восхвалению Фотия, восхвалению единодушному, ибо в нем принимают живое участие и папские легаты, восхвалению необыкновенному, почти беспримерному.

В актах того же четвертого заседания рассказывается эпизод, из которого видно, что легаты старались о воссоединении упорных Игнатиан с Фотием и что это занятие их имело значительный успех. Легат Петр заявил на соборе, что они, легаты, прибывшие в Константинополь с целью привести всех к единению, посвящали много времени этому делу и достигли успеха. Затем легат Петр прибавил: «молитвами св. Апостолов, двое патрициев, доселе отделявшихся от Фотия, принесли полное раскаяние и молят о прощении». (Имена этих патрициев не названы). «По их собственным словам, эти патриции, говорил далее тот же легат, ожидали нашего прибытия в Константинополь и потому держали себя вдали от единения с патриархом. По теперь, когда они достоверно узнали, что Римская церковь признаёт Фотия законным патриархом и заботится о соединении Церкви, они раскаялись от всего сердца. Итак, примите их в общение» (обращение к собору). Члены собора, в ответ на это, сказали: «мы видели их и приняли их в общение. Единственно, что удерживало их от воссоединения с Фотием, – это подписи, данные ими против Фотия³⁴⁹, к чему они были побуждены ложными патриаршими уполномоченными собора 869 года и другими лицами. Они, патриции, говорили, по заявлению членов собора, – что если б грех их был не лично против святейшего Фотия, то они стали бы искать разрешения у этого патриарха, но так как грех ими учинен именно против этого последнего, то они сочли нужным искать разрешения греха и прощения у другой патриаршей кафедры (т.е. у представителей папы – легатов). И так как они получили желаемое ими прощение, то и приняли его (Фотия) со всею радостью и отвергли тех, кто не вошел в единение с Фотием. Вследствие всего этого, объявляли члены собора, – мы приемлем патрициев, как наших детей и признаём членами Церкви». Папские легаты на это отвечали: «если собор принимает раскаявшихся патрициев и если так поступил и святейший Фотий, то и мы принимаем их. Ибо кого Фотий принимает, того принимаем и мы, и кого он отвергает, того отвергаем и мы с ним, поступая в этом случае согласно со словами папы Иннокентия, который говорил: кому протягиваете руку вы, тому – и я, как св. Церковь печалится о разделении её членов, так она же и радуется о соединении и согласии их»³⁵⁰. Собор в настоящем случае говорит о воссоединении с Фотием только двух лиц – двух патрициев, а не говорит о других Игнатианах, которые, по свидетельству папских легатов, тоже вошли в обращение с патриархом, – вероятно потому, что вышеупомянутые патриции представляли собою очень влиятельных сановников в государстве и пример их мог быть поучителен для других, менее важных приверженцев Игнатия и врагов Фотия.

Как видно из хода соборной деятельности до четвёртого заседания, папские легаты делали на соборе попытки достигнуть разрешения нескольких вопросов церковного характера, которые особенно интересовали пап, во эти попытки ни к чему не приводили: члены собора старались отклонить точное решение этих вопросов. В этом случае членами собора руководило то соображение, что вопросам, какие ставили легаты, нельзя было дать такого решения, которое бы удовлетворило обе стороны – и сторону Рима, и сторону Востока, или другими словами: и папу, и Восточную церковь. Но легаты не удовлетворились таким неопределенным результатом и захотели добиться более определенного постановления касательно вопросов, интересующих Римскую церковь. А потому они сочли нужным внести снова на рассмотрение собора свои предложения, изложив их в пяти отдельных кратких главах.

В первой главе предложений говорилось: «предстоятель церкви Константинопольской не должен ни посвящать духовных лиц для Болгарии, ни посылать туда паллиума». Предложение это и на этот раз, как и прежде, по встретило ни малейшей поддержки в членах собора. Отцы собора по-прежнему говорили: это дело не подлежит ведению собора и должно быть отложено до другого времени; это дело, говорили они, – должно быть решено императорскою властью, причем епископы брали на себя труд ходатайствовать пред императором, чтобы он занялся рассмотрением вопроса о Болгарии. Приблизительно в том же роде высказались и отдельные ораторы собора. Прокопий Кесарийский говорил: «можно надеяться, что благочестивый император (Василий), по благоволению Божию и по молитвам святейшего Фотия, силою оружия восстановить древние границы своего (Римского) царства и приобретет власть надо всею землею; когда же это случится, тогда император по своему усмотрению определит границы патриархатов, так что между патриархами не будет возникать никаких споров, а будет царствовать мир, как в этом, так и в других отношениях». Другой оратор – Феофил митрополит Иконийский уже слишком много наобещал папе в будущем, когда говорил: «папа тогда получит больше того, чем сколько он желает и требует, ибо Фотий питает великую любовь и почтение к папе». Еще другой оратор – Никита Смирнский раскрывает мысль, что и нет оснований много заботиться о разграничении патриархатов римского и константинопольского; именно он говорил: «любовь и духовное братство между римским первосвященником и нашим патриархом так велики, что они составляют как бы одну душу; поэтому можно считать, что они как бы сообща управляют подведомым им народом и подчинёнными их власти странами и что каждый из них в приобретении сделанном другим видит свое собственное приобретение». В соответствии с такими речами ораторов, собор сказал: «и мы говорим тоже самое». Этим кончились прения по вопросу болгарскому. Возражали ли что папские легаты по поводу речей членов собора, из актов не видно; но во всяком случае они должны были чувствовав себя неудовлетворенными.

Вторая глава предложений, сделанных папскими легатами, гласила следующее: «никто из мирян не может быть возводим на будущее время на кафедру церкви Константинопольской. Если это случалось раньше и было во благо, то это обыкновение не должно считать законом для будущих поколений». Собор не принял и этого предложения легатов. Против него прежде всего высказались апокрисиарии трех восточных патриархов. Они говорили: «в церквах Александрийской и Антиохийской и св. града принято выбирать епископов безразлично из мирян, монахов и клириков, причем принимаются во внимание, главным образом, душевные достоинства избираемых. Не ради одних клириков, говорили апокрисиарии, – сходил Христос с небес и не им одним Он обещал награду за добродетель, но всем христианам». Если принять предложение легатов, продолжали свои речи апокрисиарии, – тогда запустеют архиерейские кафедры и потерпят они вред; притом же, если принять это предложение, то оно будет служить укором для тех достойнейших патриархов, которые прежде этого были избраны из мирского звания. Прочие члены собора говорили: «в каждой церкви есть свои обычаи, наследованные от древних времен; их находят в церквах Римской, Византийской и прочих восточных патриархатах. Если Римская церковь никогда не допускала избрания епископа из мирян, то и пусть она остается при этом обыкновении; можно только пожелать, чтобы между клириками и монахами встречалось как можно больше людей достойных сана епископского; но во всяком случае никого не следует отстранять от должности епископской, под предлогом непринадлежности его к числу клириков, – разумеется, если избираемый – лице, отличающееся способностями и достоинствами». Таким образом и второе предложение легатов тоже было отстранено собором³⁵¹.

В третьей главе предложений легатов папских значилось: «никто не должен быть возводим на кафедру константинопольского епископа из числа лиц принадлежащих к другой церкви; епископ константинопольский должен быть избираем лишь из пресвитеров и диаконов, принадлежащих к штату этой церкви» (ex cardinalibus). И это предложение легатов тоже было отклонено собором. Члены собора говорили: «это предложение заключатся уже в предыдущем, и выражали желание, чтобы в церкви Константинопольской не переводились отличающиеся достоинствами священники и диаконы; но если между ними не встретится достойных патриаршей кафедры, то нужно отдавать предпочтение достойнейшим, т.е. очевидно избирать и из клириков других городов, не ограничиваясь штатом духовенства столичной церкви.

Два другие предложения легатов, напротив, приняты были собором очень охотно. В четвертой главе рассматриваемых предложений говорилось: что сделано против патриарха Фотия, как на соборе Римском при папе Адриане, так и на соборе Константинопольском (869 г.) при том-же папе, следует считать уничтоженным³⁵². Само по себе понятно, такого рода предложение могло быть принято на соборе лишь с радостью. Василий Мартиропольский, апокрисиарий антиохийского патриарха, заявил, что патриарх александрийский (?) Михаил с своими епископами уже давно отверг и анафематствовал все, что учинено против святейшего Фотия, а всех, принимающих акты собора 869 года, подверг отлучению; также поступил, по словам Василия, и патриарх Антиохийский Феодосий, ибо он подверг анафеме всех, кто называет это сборище (869 г.) собором. Апокрисиарий патриарха александрийского Косма указал на письмо своего патриарха в Константинополь, как на выражение согласия этого иерарха с тем, что предложено сейчас на соборе легатами. Илия иерусалимский, апокрисиарий от лица прежнего и теперешнего патриархов иерусалимских, объявил отлучение на приверженцев собрания, бывшего под руководством «сарацинских апокрисиариев». Все члены сказали: «все мы так мыслим; все так учили; этому предложению папы Иоанна мы более радуемся, чем другим его предложениям; анафематствуем с величайшею ревностью все, что учинено было против Фотия». – Пятая глава предложений выражена была в следующих словах; «те, которые доселе отделяются от святой Церкви и от патриарха Фотия и остаются в схизматическом заблуждении, таковые лишаются тела и крови Христа, Бога нашего, а также общения с верующими, пока они пребывают в своем заблуждении». Выслушав это предложение, члены собора сказали: «это всем угодно, вы правильно судите». При этом собор объяснил, что врагов Фотия осталось уже немного и притом они изъявляют готовность припасть к ногам Фотия и испросить у него прощения в своем грехе.

В заключение заседания легат Петр сказал: «соблазны устранены из среды церковной, истина возблистала», и затем выразил одно желание, которое нашло себе полное сочувствие в членах собора, именно он предложил, чтобы литургия в день праздника Рождества Христова была совершена, самым торжественным образом, Фотием вместе со всеми членами собора. Собор отвечал: «да будет так, как вы говорите». Конечно для патриарха Фотия такой факт, как служение с ним в Софийском храме легатов и всех членов собора, был в высшей степени приятен; этим давалось наглядное свидетельство, что патриарх в самом деле принят в общение всеми церквами на Востоке и на Западе Рассматриваемое заседание закончилось обычным многолетием императору³⁵³.

Пятое заседание собора происходило 26 января 880 года в том же отделении Софийского храма, где имели место и другие его заседания, начиная со второго. Первым делом отцов собора на пятом заседании было утвердить авторитет седьмого Вселенского собора. Патриарх Фотий в краткой речи сделал следующее заявление: «собор, бывший при патриархе Тарасии в Никее, давно уже причислен к числу Вселенских в Церкви Константинопольской, но не так в других странах: в Церкви Римской и в восточных патриархатах, хотя определения названного собора и принимаются, но он не почитается равным прочим Вселенским соборам и не именуется «седьмым Вселенским собором». Вследствие этого Фотий предложил во всех Церквах принять вышеуказанный собор как собор Вселенский седьмой. Можно полагать, что кроме тех побуждений к рассуждению о Никейском соборе 787 года, какие указаны Фотием, у него могли быть и другие побуждения высоко поднять авторитет этого собора. Сам Фотий был жарким врагом иконоборцев и заявил себя полемикой в пользу иконопочитания: поднятие авторитета собора могло быть некоторого рода санкцией его, Фотия, против иконоборческой деятельности. С другой стороны, руководителем собора 787 года был Тарасий, патриарх Константинопольский, избранный в епископы, подобно Фотию, прямо из мирян; очень возможно, что Фотию желательно было доставить возможно больший авторитет собору 787 года, ибо с этим вместе как возвышался авторитет Церкви Константинопольской (что было очень важно ввиду притязаний папства), так и отнималась возможность ставить Фотию в упрек избрание его в епископы из мирского звания. Наперед можно угадывать, как принято вышеуказанное предложение Фотия на соборе. Римские легаты или, точнее, легат Петр, заявили, что Церковь Римская всегда принимала определения Никейского собора 787 года, а теперь будет считать его наравне с прочими Вселенскими соборами и именовать его седьмым Вселенским собором³⁵⁴. Тот же Петр провозгласил: «Кто не признает второй Никейский собор Вселенским собором, тому – анафема». Прочие члены собора повторили это заявление легата. В подобном же роде высказались и уполномоченные восточных патриархов – Василий Мартиропольский и Илия из Иерусалима.

Одною из важных задач деятельности собора было – примирение Игнатиан с Фотием, вторично занявшим византийскую кафедру. Есть основания допускать, что это дело ведено было собором не без успеха. Но оставались и такие Игнатиане, которые ни под каким видом не соглашались войти в общение с Фотием и признать его законным патриархом; во главе таких стоял Митрофан митрополит Смирнский, ревностный и деятельный приверженец Игнатия и церковной политики пап Николая и Адриана. Для собора очень нужно было привлечь на свою сторону этого Митрофана, но этот последний оставался упорен и непреклонен. В пятом заседании собора находим довольно подробное рассуждение по делу Митрофана Смирнского. Папские легаты тотчас после рассуждений относительно авторитета седьмого Вселенского собора сделали предложение послать к Митрофану, который очевидно находился в Константинополе, депутацию и спросить его: согласен ля он примкнуть к церковному единству, т.е. принять Фотия патриархом? Для указанной цели избраны были собором три митрополита (очень почетное посольство), Василий Критский, Григорий Сельгийский и преемник Митрофана на кафедре Смирнский (как упорный Игнатианин, Митрофан лишен был кафедры) Никита. Эти митрополиты отправились к Митрофану и от имени собора и папских легатов приглашали его явиться на собор с целью заявить о своих расположениях и дать ответ, по какой причине он, Митрофан, отделяется от церкви. Митрофан отвечал: «я болен и потому не могу много говорить; я охотно пришел бы на собор и дал бы достаточный ответ о причине моего отделения, но свидетельствуюсь моей совестью, что я тяжко болен и не в состоянии идти и предстать пред собором. Прошу оставить меня в покое, пока я не поправлюсь здоровьем. Впоследствии я стану защищаться». Ответ Митрофана доложен был собору, Римские легаты остались недовольны объяснениями, данными Митрофаном; они при этом объявили, что согласно указаниям папы Иоанна, они не раз и не два, а многократно увещевали Митрофана отстать от своего заблуждения и присоединиться к Церкви Божией; теперь, чрез посланных к нему депутатов, на их увещания он отвечает отговорками; он болтает пустяки, доказывает себя схизматиком; он будто бы не в состояние сказать несколько целесообразных и спасительных для него слов: «я соединяюсь с Церковью, как велит святейший папа Иоанн», а между тем он плетет длинные и суетные речи, как бы забывая, что он болен; видно, что болезнь его – только благовидный предлог. Вследствие всего этого, так закончили свою речь легаты, – «согласно приказанию папы Иоанна и сообразно церковным правилам, мы отрешаем его от церковного общения, пока он не возвратится к своему законному архипастырю». Затем легаты объявили, что они, согласно указаниям папы Иоанна, предлагают собору принять такое правило: «кого патриарх Фотий связал или разрешил, всех тех и мы считаем связанными и разрешёнными, ибо он (Фотий) и собор с нами согласны; а также: кого святейший папа. Иоанн каноническим образом лишил церковной степени, того и патриарх Фотий обязан считать лишенным сана; с своей стороны и папа обязан считать разрешенными или связанными всех тех, кто разрешен или связан патриархом Фотием». В заключение своих слов легаты предложили выдать и обнародовать в таком именно смысле составленное церковное правило. Таким образом открылся путь для составления первого правила рассматриваемого собора. Инициатива в этом случае принадлежала легатам. Предложение их было принято собором и вот явилось первое правило собора – такого содержания:

«Св. и Вселенский собор определил: если кто из италийских клириков, или мирян, или епископов, обитающие в Азии, или Европе, или в Ливии (Африке) подверглись или узам отлучения, или низвержению из сана, или анафеме от святейшего папы Иоанна; те да будут и от святейшего Фотия, патриарха константинопольского подвержены той же степени церковного наказания. А кого из клириков или мирян, или архиереев и иереев Фотий святейший патриарх наш, в какой бы ни было епархий, подвергнет отлучению, или низвержению, или предаст анафеме, таковых и святейший папа Иоанн, и с ним святая Божия Римская Церковь да признает подлежащими тому же наказанию. Притом в преимуществах, принадлежащих святейшему престолу Римской Церкви и ее председателю, совершенно да не будет никакого нововведения ни теперь, ни впредь».

Рассуждения собора по поводу этого правила были коротки. Легаты спросили: «угодно ли это правило собору?» и ответ был утвердительный. Уполномоченные от лица восточных патриархов выразили свое согласие на утверждение правила. Илия Иерусалимский сказал: «Бог так устроил, что как восседающие на кафедрах восточные патриархи, так и папа Иоанн составляют одну душу, один дух с нашим патриархом Фотием, и их воля есть нечто общее и нераздельное». Василий Мартиропольский говорил в несколько ином роде. Вот его слова: «первосвященники восточных патриарших кафедр, которые стали питать особенно тесную дружбу к Фотию с тех пор, как он занял патриаршую кафедру, послали нас (апокрисиариев) сюда за тем, чтобы предоставить Фотию такую власть и авторитет, что он получает право на всякого отделяющегося от Церкви налагать такое наказание, какое ему заблагорассудится. Так как теперь Фотий, продолжал оратор, приял власть восточных патриарших кафедр и подкреплен авторитетом Римлян (т.е. папы), то мы объявляем связанными всех, кого он связал, и разрешенными, кого он разрешил. Папские легаты с своей стороны сказали: «благословен Бог, ибо определения и решения высших патриархов являются единогласными, и благодаря общему согласию и миру все, что предначато и было обсуждаемо на святом соборе, пришло к доброму окончанию». Епископы собора тоже не оставались безмолвны, – они говорили: «все, что нами предпринято на соборе, получило благой конец, и если бы мы умолчали об этом, то камни возопили бы. Кто не держится того, что утверждено собором, тот отлучил себя от причастия святой и единосущной Троицы».

Какой смысл имеет правило собора, сейчас нами рассмотренное? Некоторые писатели придают этому правилу очень большое значение, видят в нем провозглашение какого-то «византийского приматства или папства, а также находят здесь полное уравнение церковных прав константинопольского патриарха с правами римского папы, первого из вселенских патриархов³⁵⁵, духовной власти которого подчинены были в большей или меньшей мере все епископы Запада. Можно ли давать правилу такой обширный смысл? Кажется, нет. В самом деле, правило вовсе не дает таких широких прав патриарху константинопольскому, как думают иные канонисты: во-первых, правило предоставляет константинопольскому патриарху право подвергать духовным наказаниям лиц, того заслуживших, делая это безапелляционно; но разве этим только правом и пользовались папы на Западе? Это лишь одно из прав, которые они усвоили себе. Следовательно, правило далеко не создает «византийского папства», как думают некоторые ученые. Да при этом нужно принять еще во внимание, что рассматриваемое ограниченное право усвояется не всем патриархам Константинополя на будущее время, а лишь одному Фотию. Конечно, правило не случайно говорит лишь о личности Фотия, а не о кафедре константинопольской: ему, а не кафедре усвояется данное право. Это показывает, что правило имеет значение временной церковной меры, имеет лишь пожизненное значение для Фотия. Стоит только вникнуть в обстоятельства, ради которых возникло правило, и истинный смысл его откроется в полной ясности. У собора и Фотия происходила борьба с Игнатианами; борьба эта не кончилась на соборе; можно было ожидать дальнейших происков со стороны Игнатиан; например, недовольные исходом своих дел в Константинополе, они могли, сея смуты и нарушая мир церковный, обратиться к папе в Рим с какими-либо кляузами, с требованием нового папского суда над собою (история знает много таких примеров; чтобы не заходить далеко достаточно будет указать на домогательства Игнатиан в Риме после собора 861 года, когда они были осуждены, а сторона Фотия взяла верх над ними). И вот, чтобы предупредить подобного рода домогательства, собор 879 – 880 года облек Фотия исключительною, лишь ему дарованною властью – наказывать непослушных Игнатиан, так чтобы они не рассчитывали на возможность поправить свои дела чрез апелляцию к папе, почему правило прямо замечает, что связанные Фотием (т.е. подвергнутые им наказанию) будут считаться связанными папою Иоанном. Итак, по нашему суждению, ни о каком «византийском папстве» в правиле нет речи. Во-вторых, каким образом Фотий допустил бы себе на соборе провести антиканоническую мысль – о возведении константинопольской кафедры на степень такой кафедры, которая упраздняла бы власть прочих восточных патриархов (а это именно и было бы «восточное папство»), когда все усилия, вся энергия многолетней жизни и ученой деятельности Фотия направлены были к тому, чтобы доказать, что папы своим вмешательством в дела других церквей, своим неуважением прав, принадлежащих другим церквам, попирают каноны церковные, делают нечто достойное осуждения? – В-третьих, римско-католический ученый Гергенретер³⁵⁶ отметил, что разбираемое правило представляет сходство с одним предложением церковного характера, сделанным в письме Фотия к папе Николаю, так что сказанное предложение и послужило исходным пунктом для самого разбираемого правила. А если так, то правило не имеет ничего общего с какою-то идеей о византийском папстве, ибо безрассудно было бы предполагать, что Фотий когда-либо предлагал папе Николаю допустить византийское папство. Яснее всего в разбираемом правиле выступает намерение положить границы для дальнейших незаконных притязаний папства самовластно распоряжаться в Церкви. В конце разбираемого правила, как мы видим, говорится: «в преимуществах, принадлежащих святейшему престолу Римской церкви и её председателю, совершенно да не будет никакого нововведения ни теперь, не впредь». Указанное намерение вполне согласуется с общим характером деятельности рассматриваемого собора. Кстати заметим еще: возможно ли этому правилу приписывать стремление расширить и вообще изменить права Константинопольского патриарха, когда в нем, в приведенных словах заключается желание противодействовать папским притязаниях – умножать и расширять свои старые преимущества? Разве могло одно и тоже правило заключать в себе такие явно противоречивые стремления?

Имея в виду содержание первого правила, члены собора спросили папских легатов: как нужно поступать с теми из схизматиков (Игнатиан), которые, по заключении соборной деятельности, изъявят покаяние в своем заблуждении? Легаты отвечали: «папа Иоанн предоставил патриарху Фотию власть раскаивающихся принимать, а упорных лишать церковного общения». Эти слова легатов не возбудили прений. Затем легаты снова обратились к вопросу о Митрофане Смирнском, – они сказали, что следует сообщить ему о том осуждении, какое произнесено против него на соборе. Собор для этой цели выбрал депутацию, которая состояла из трех митрополитов – Иоанна Ираклийского, Даниила Анкирского и Георгия Никомидийского. Когда они передали Митрофану содержание соборного определения о нем, то он сказал: «известно, что закон положен не для праведника» (1Тим.1:9), а равно он, закон, не простирается на больного и немощного: «я болен и не могу прийти на собор». Затем Митрофан просил, чтобы трое легатов удостоили сами прийти к нему, больному, и выслушали его. По сообщении этих слов Митрофана депутатами собору, легаты сказали: «вместо того, чтобы тратить слова по-пустому, он сделал бы лучше, если бы коротко и просто сказал: я желаю войти в общение с Церковью; его уловки не могут принести ему пользы, при посредстве их он не избежит наложенного на него наказания. Прокопий кесарийский заметил: «Митрофан слишком часто ссылается на свою болезнь и слабость; очевидно он хочет уклониться от суда папских легатов». После того, как легаты и Прокопий обменялись еще некоторыми замечаниями не важного содержания, легат Петр сказал: «папа Иоанн, получивший свою власть вязать и решить от апостола Петра, сообщил туже власть и патриарху Фотию; если Митрофан чрез свои уловки хочет избежать осуждения, то не удастся это ему. Ибо Фотий, в силу приобретенной им власти, и без нашего присутствия может произнести суд над этим виновным».

Собор переходит к составлению других церковных правил. Инициатива составления второго правила вышла от патриарха Фотия. Этот последний предложил собору постановить определенное правило относительно тех епископов, которые, будучи в этом сане, принимают на себя монашеский чин, делаются монахами. При этом он говорил, что по его мнению, епископы, делающиеся монахами и таким образом переходящие в положение подчинённости и повиновения, не могут удерживать за собою епископской кафедры. Начались прения. Папские легаты сказали, что у них (на Западе) не допускаются такие случаи, а если какой епископ принимает на себя монашество, т.е. становится в положение кающихся, то он лишается архиерейского достоинства³⁵⁷. Апокрисиарии Василий и Илия с своей стороны утверждали, что в патриаршестве антиохийском и иерусалимском не дозволяется епископам принимать монашество и в тоже время управлять Церковью; монахи беспрепятственно возводятся в епископы, но епископы в случае принятия монашества оставляют свою должность. Собор согласился, чтобы об этом составлено было церковное правило, принимая во внимание недоумения и споры, возникающие касательно вышеуказанных епископов, ибо иные утверждали, что епископы, принимающие на себя монашеское звание, имеют право по-прежнему управлять Церковью, а другие напротив находили, что монашество епископов устраняет их от их должности. Легаты сказали, заканчивая прения: «да издастся правило касательно спорного вопроса». И было составлено правило и прочтено. Вот оно:

Правило 2. «Хотя доныне некоторые архиереи, принявшие монашеский образ, усиливались пребывать в высоком служении архиерейства и такие действия оставляемы были без внимания, но сей Святой и Вселенский³⁵⁸ собор, ограничивая такой недосмотр и возвращая, вопреки порядку допущенное, действие к церковным уставам, – определил: если какой епископ или кто иной архиерейского сана захочет низойти в монашество, таковой впредь да не присвояет себе архиерейского достоинства. Ибо обеты монашествующих заключают в себе долг повиновения и ученичества, а не учительства или начальствования: они (монахи) обещаются не иных пасти, но быть пасомыми. Посему, как выше сказано, постановляем: да никто из находящихся в звании архиереев и пастырей не низводит сам себя на место пасомых и кающихся. Если кто дерзнут сделать так, после провозглашения и приведения в известность произносимого ныне определения, таковой сам себя (т.е. произвольно) устранил от архиерейского места, да не возвращается к прежнему достоинству, которое самым делом отложил».

Смысл этого церковного правила, составленного на рассматриваемом соборе, не тот, конечно, что епископы не должна быть выбираемы из числа монахов. Правило отнюдь не воспрещает возводить монахов в епископы, так как в этом случае не нарушается общепринятый порядок промоции, возведения от низшей степени к высшей. Правило запрещает лишь не естественную, не обычную практику, когда высшее духовное лице переходит к низшему состоянию – монашеству, смешивая в своем лице и своей деятельности обязанности начальника и подчиненного. Писатели нерасположенные к Фотию думают³⁵⁹, что этот последний предложил собору провозгласить сейчас приведённое правило не ради чистых церковных интересов, а ради эгоистических личных стремлений, именно думают, что Фотий внесением этого правила в число канонических определений хотел преградить доступ к архиерейской кафедре тем из Игнатиан, которые, по восшествии Фотия на патриаршество, вынуждены были оставить свои архиерейские кафедры и проживать в монастырях. Можно ли думать, что правило составлено было с целью повредить, навсегда лишить доступа к архиерейской кафедре указанных Игнатиан? Нет, потому что правило имеет в виду таких епископов, которые произвольно приняли на себя подвиги монашеского жития, а Игнатиане искали в монастырях лишь временного убежища и очутились здесь только вследствие занятия их кафедр Фотианами. Правило не имело таким образом целью вредить Игнатианам. Если бы Фотий имел в виду эту злокозненную цель, то правило было бы изложено как-нибудь иначе.

Повод к составлению третьего и последнего соборного правила дали вообще епископы – члены собора. Они заявили, что некоторые из дерзких мирян позволяют себе подвергать ударам и заключать в тюрьму епископов и священников. «Правда, говорили они, – это встречается редко, однако очень недавно бывали подобные случаи». Поэтому, они предлагали для обуздания дерзких людей постановить правило, которым оскорбляющие священническое достоинство подвергались бы церковному наказанию. Апокрисиарии, Василий Мартиропольский и Илия из Иерусалима, соглашались, что действительно полезно составить подобное правило. И вот правило составлено и прочитано.

Правило 3. «Если кто из мирян, воспреобладав и пренебрегши повеления Божия и царские и посмеиваясь над достойными благоговения церковными уставами и заколами, дерзнет бить или заключать в темницу епископа или без вины, или под вымышленным предлогом вины, такой да будет анафема».

«Анафема», воскликнул собор, повторяя последнее слово правила. По всей вероятности, это правило появилось под влиянием некоторых тяжких обстоятельств времени. Известно, что сам Игнатий и его приверженцы, после низвержения первого из них, не мало потерпели бед от светских властей; в свою очередь и Фотиане, по низвержении Фотия, натерпелись различных неприятностей и оскорблений от не благоволившего к ним светского начальства. В виду этих тяжких испытаний текущего времени собор и решился провозгласить третье правило.

После того, как закончилась законодательная деятельность собора, выразившаяся в указанных трех правилах, представители собора сказали один за другим несколько речей, в которых старались, так сказать, подвести итоги всей соборной деятельности. Прежде других говорил сам Фотий. Он сказал: «все что предначато было собором, все это имело благополучный конец; поэтому возблагодарим Бога, который удалил соблазны, положил предел схизматическому заблуждению, рассеянное совокупил, святым Церквам даровал мир». Затем говорили папские легаты. Они напомнили о том, что прежде читанная папская инструкция, составленная на Римском соборе, была подписана всеми епископами, присутствовавшими на этом соборе, и предложили, чтобы подобным же образом подписались и под актами собора Константинопольского 879 – 880 года все участники его. Потом те же легаты говорили о своих ревностных заботах содействовать прекращению раздоров в Константинополе и успехах, ими достигнутых; выражали мысль, что еще не все ими сделано, что нужно для достижения цели, но остальное они предоставили довершить самому Фотию, т.е. научать и увещевать отщепенцев и подвергать наказанию упорных из них. Подобную власть, замечали легаты, Фотий получил еще раньше нашего прибытия от самого Бога, но теперь по воле папы власть эта удвоилась (duplicavit). В заключение своей речи они заявили, что Фотия они так же уважают, как и самого папу Иоанна, Фотий, выслушав это последнее замечание и желал сказать что-либо угодное легатам, назвал их «отцами» и похвалил их ревность к приведению в исполнение принятых ими на себя задач. Уполномоченные восточных патриархов с своей стороны сочли долгом выразить чувства глубокого уважения к Фотию. «И наша любовь к Фотию во Святом Духе, не меньше вашей (т.е. легатов). Церкви Антиохийская, Иерусалимская и Александрийская всегда признавали его патриархом и анафематствовали ложных апокрисиариев, сделавших злое патриарху Фотию. Все епископы собора единодушно восклицали: «Благодарим Бога, даровавшего нам такого патриарха и архипастыря (как Фотий)».

В заключение пятого заседания члены собора собственноручно подписались под актами собора 879 – 880 года, на писанными на пергаменте. Из этого видно, что собор смотрел на это заседание, как на заключительное, а остальные два заседания имели очевидно значение побочных, добавочных. Подписи самого Фотия под актами собора не видим; её нет вероятно потому, что соборная деятельность главным образом касалась его личности, а известно, что в собственном деле никто – не судья. Первыми подписались папские легаты в таком порядке: сначала Павел, епископ Анконский, а потом Евгений епископ Остийский, и Петр кардинал пресвитер. Павлу отведено первое место не по значению его на соборе (деятельнее других был Петр), а вероятно потому, что он был старшим епископом. Павел, подписывая акты, подробно излагает и изъясняет свой приговор. Он говорят о том, что согласно с папскими письмами и папскою инструкцией он признает Фотия законным патриархом; что отвергает все, что сделано было прежде против него; к этому присоединено было отлучение на противящихся признанию Фотия патриархом. Два другие легата вполне согласились с этим приговором и подтвердили его собственною подписью. Затем подписались апокрисиарии восточных патриархов. Сначала апокрисиарий Антиохийского патриарха Василий Мартиропольский, вероятно, потому, что он был епископом, потом Илия Иерусалимский (пресвитер) и Косма Александрийский (пресвитер же). Они также более или менее подробно излагают свой приговор, и объявляют, что патриаршие кафедры Востока всегда признавали Фотия законным патриархом, отвергают все соборы, когда-либо и где-либо бывшие против Фотия. После апокрисиариев подписались митрополиты византийского патриархата. Прежде других подписались Прокопий кесарийский (в Каппадокии), Григорий Ефесский и Иоанн Ираклийский; их подписи и приговор обоснованы, о прочих же членах собора в актах просто замечено: «и все прочие архиереи (участники собора) собственноручно подписали соборные акты». Заседание закончилось возглашением многолетия императору Василию и его сыновьям, его супруге Евдокии (Ингерине), а также папе Иоанну и патриарху Фотию³⁶⁰.

Шестое и седьмое заседание собора имели, как мы заметили выше, значение добавочных заседаний и притом полуофициального характера. Что касается взаимных отношений этих двух заседаний, то первое из них лишь служит приготовлением к следующему и последнему; на первом было выработано то, что предложено принять и утвердить на последующем заседании.

Шестое заседание происходило 3-го марта 880 года. Оно имело место в императорском дворце, вероятно потому, что на нем заседали император и его сыновья. Значение присутствия на нем императора видно будет из дальнейшего рассказа. Кроме патриарха Фотия участниками соборного заседания были папские легаты, уполномоченные восточных патриархов и восемнадцать митрополитов. Когда император, как и естественно, занял председательское место, прочитана была речь его к собранию следующего содержания: «разумеется, было бы прилично, чтобы мы лично присутствовали на заседаниях этого святого собора, но мы не сделали этого, чтобы не открыть возможности для злых языков злословить собор, ибо могли говорить, что собор не имел свободы, что признание Фотия патриархом – дело вынужденное, что страх пред императором руководил собором». Затем император в той же речи объявлял, что он согласен утвердить и подписать определения собора. Наконец император предложил в знак единения, господствующего на соборе, и как выражение мира, провозгласить торжественно какой-либо образец веры, причем он заметил, что для этой цели лучше всего может служить символ Никее-Константинопольский. Все конечно приняли это предложение. Так папские легаты говорили, что действительно приличнее всего провозгласить и подтвердить никейское вероизложение, как пользующееся уважением во всем мире. Вслед за тем протонатарий Петр прочел, очевидно заготовленный заранее, документ. Документ этот несомненно составлен был Фотием и, кроме текста Никее-Константинопольского символа, заключал в себе объяснения, почему этот символ должен иметь особенное значение, и прещения на тех, кто осмеливается изменять и дополнять тот же символ. Вот в кратких чертах содержание прочитанного: «мы принимаем всем сердцем и исповедуем устами дошедший до нас из древности символ и возвещаем его, ничего не убавляя и не прибавляя к нему, и не изменяя и не повреждая его». Затем следовал символ; в заключение говорилось: «если кто из лиц духовных допускает изменение или добавление к этому символу, таковой подлежит низвержению из сана, а мирянин, дерзающий сделать это, подлежит анафеме». По прочтении документа, все присутствующие епископы восклицали: «так мыслим и мы все, в этой вере должно крестить, эту веру исповедовать при возведении в духовный сан. Кто мыслит иначе и допускает изменение в символе, тот подлежит отлучению». В подобном же роде говорили в частности Илия Иерусалимский и Косма Александрийский.

Значение предложения не только исповедовать веру сообразно Никее-Цареградскому символу, но и не делать изменений в тексте последнего, будет вполне понятно, если примем во внимание, что в латинской церкви по примеру, поданному Церковью Испанскою, начали делать в символе известное прибавление, касательно учения об нисхождении Духа Св. и от Сына Божия (filioque). Прибавление это в девятом веке, когда происходил изучаемый собор, было уже принято почти всеми западными церквами. Папские легаты не выразили противодействия касательно запрещения прибавлять что-либо к символу; из этого видно, что в это время в Римской церкви читался символ еще без искажений (без filioque)³⁶¹.

После того как принято было предложение – не изменять символа, Фотий сказал: угодно ли будет собору, чтобы император скрепил деяния собора своею подписью, на что он император изъявил свое согласие? Присутствующие митрополиты воскликнули: «не только согласны, но мы просим его величество сделать так». Император подписался. Но члены собора стали просить императора, чтобы и сыновья его тоже подписались под актами; император Василий соизволил на это, и потому вслед за ним подписались трое его сыновей – Лев и Александр, уже провозглашенные императорами при жизни Василия, и порфирородный Стефан, крестник Фотия, посвященный им в церковную должность иподиакона и синкелла. Император, подписывая акты, начертал следующие слова, которые и были прочитаны вслух присутствующих: «во имя Отца, Сына и Св. Духа. Я Василий, верный во Христе император Римский и самодержец, соглашаюсь с сим Святым и Вселенским собором во всем, как относительно утверждения седьмого Вселенского собора, так и относительно признания и утверждения (патриархом) святейшего Фотия, нашего духовного отца, а равно и касательно осуждения всего того, что против него писано или высказано. Это заявление я собственноручно подписал». Митрополит Анкирский Даниил воскликнул: «Бог храни вашу благочестивую державу! Даруй вашей святости долгие дни!» Прочие митрополиты возглашали «как ты, государь, Церковь Божию объединил и все раздоры отъял от неё, так да поможет и тебе Господь покорить твоей мощной деснице все варварские народы, да подаст и тебе силу восстановить древние границы Римской империи. К тебе, государь, можно приложить слова Давида (Пс.44:9): «ты возлюбил правду и возненавидел беззаконие; посему помазал тебя, Боже, Бог твой елеем радости более соучастников твоих». Ибо весь христианский народ радуется о твоих трофеях и твоих победах над врагами, а Церковь, которая ныне восприяла прежнюю красоту, восхваляет и прославляет тебя. Многая лета государю!»³⁶².

Обращаемся к последнему заседанию собора. Оно, как замечено было выше, не представляет ничего нового по своей деятельности. На нем лишь публично и торжественно прочитано было то, что сделано на предыдущем заседании. Собрание это происходило 13 марта 880 года, в Софийском храме, в отделении, именуемом катехумении. Председательствовал Фотий. На собрании присутствовали папские легаты, апокрисиарии восточных патриархов, 18 митрополитов и хотя акты не показывают определенно числа епископов, бывших на этом заседании, но есть основание полагать, что их было значительное число. Заседание открывает Фотий краткою речью, в которой говорилось: «должно прочитать, что совершено на прежнем заседании, ради тех епископов, которые не присутствовали там; пусть и они разделят нашу радость». После этого было прочитано определение касательно важности и неприкосновенности Никее-Константинопольского символа. По прочтении определения, члены собора говорили: «так мы веруем, так мы мыслим, так мыслящих почитаем учителями и отцами, а кто иначе мыслит, тех объявляем врагами Божиими». Затем прочитана была та подробная подпись, какую сделал император под актами. По этому случаю Прокопий Кесарийский сказал: «благослови его, Боже, даруй ему долгоденствие и победы, ущедри его видимыми и невидимыми благами, молитвами пресвятыя Богородицы, верховных апостолов Петра и Павла и вселенского патриарха Фотия». Затем последовало прославление и восхваление этого патриарха ораторами собора. Начало положили папские легаты. Они благодарили Бога за то, что слава Фотия распространена не только в их отечестве (Италии), но стала известна и во всем мире; не только между народами, говорящими греческим языком, но и между самыми варварскими и грубыми народностями сделалось известно, что нет человека равного Фотию по мудрости, доброте, смирению. Прокопий Кесарийский с своей стороны сказал, возвеличивая Фотия: «таков и должен быть тот (Фотий), кому, по образу первосвященника Христа, поручено смотрение надо всем миром. Это именно предусматривая, св. Павел говорил: «итак имеем первосвященника, прошедшего небеса» (Евр.4:14); осмелюсь даже, заявляет оратор, – сказать еще больше: св. Писание людей, живущих по благодати называет «богами» (Пс.81:6)». Папские легаты, как-бы подтверждая это, сказали, что они сами, хотя живут на окраине земли, в дальних пределах её, но уже слышали об этом. Тогда Прокопий, продолжая свою речь, говорил: «от полноты Его мы все восприяли (Ин.1:16), подобно тому, как славные апостолы от нашего Господа Иисуса Христа». Папские легаты воскликнули: «кто не хочет иметь общения с Фотием, жребий того вместе с Иудою!» Все на это восклицание отвечали тоже восклицанием: «так мы мыслим, это возвещаем. Кто не почитает Фотия Божиим архиереем, тот да не узрит славы Божией!» Возглашено было многолетие императору Василию³⁶³.

Так кончилось седьмое заседание, а с этим наступил конец и для собора 879 – 880 года.

Гергенретер говорит: «прославлением Фотия открылись заседания собора 879 года, этим же прославлением и закончились они»³⁶⁴. Верно.

Собор 879 – 880 годов исполнен значения для Византийской церкви. Он положил конец тому смутному и тяжкому положению вещей, какое началось со времен собора 869 года и которое продолжалось до вторичного патриаршествования Фотия и отчасти до времени рассмотренного нами собора. Лучшие представители византийской иерархии очутились было не у дел, – они отстранены были от управления Церковью. Восшествие Фотия снова на константинопольскую кафедру открыло путь для его приверженцев к занятию ими прежних епископских кафедр; но этого было мало для Фотиан. Им нужно было, чтобы воочию и торжественно открылось, что они страдали неповинно, что церковные интересы, которым они служили, дело достойное не осуждения, а полной похвалы. Это и совершено было собором 879 – 880 года. В этом Фотиане нашли для себя то нравственное удовлетворение, в котором естественно нуждается угнетаемая невинность. С другой стороны, всем, кто был сколько-нибудь проницателен, стало теперь ясно, что виною смут были папы с их притязаниями вмешиваться в дела чужих церквей ради своекорыстных расчетах. Поэтому необходимо было заставить ·самого папу раскаяться в своем образе действовала, взять назад все то, что сделано раньше Римскою Церковью во вред Византийской церкви, и при этом дать знать папам, что их власть вовсе не так велика и обширна, их авторитет не столь непререкаем, как привыкли думать на Западе. К этой цели и стремился изучаемый нами ·собор – и достиг её. Папа Иоанн в лице легатов признал уничтоженным то, что наиболее могло смущать Византийскую церковь, т.е. направленные против Фотия и ·его приверженцев распоряжения прежних пап. Самому папскому авторитету, поскольку он выражался в формах антиканонических, нанесен был в одно и тоже время и тяжкий и ловкий удар на соборе 879 – 880 г. Существенные стороны деятельности этого собора клонились к тому, чтобы доказать, что папа такой же патриарх, как и все прочие патриархи и что его первенство между патриархами не дает ему права по своему произволу править всею Церковью³⁶⁵. Вот главные черты, в которых выражается значение собора. Церковный болгарский вопрос который так интересовал пап ради материальных выгод, не был решен на соборе с ясностью: всякое определенное его решение повело бы лишь к новым спорам; но тем не менее на этом именно соборе указанный вопрос получил, так сказать, негласную развязку, после которой Болгария навсегда осталась при греческих христианских обрядах и под духовным руководством Восточной церкви, с устранением латинских влияний.