IX. Век десятый. – Взаимные отношения Византийской и Римской церквей при Константинопольском патриарх Николае Мистике (906–925 гг.)

Повод ко вмешательству римского папы в дела Византийской церкви, – император Лев VI VI (Мудрый), его четвертый брак, – борьба против этого брака со стороны патриарха Николая, – прибытие папских легатов и утверждение ими антиканонического брака императора Льва (ссылка в изгнание Николая и восстановление его на патриаршей кафедре). – Обширное послание патриарха Николая к папе Анастасию III «о четвертом браке, неправильно принятом в римской церкви»: защита в нем иерархических прав Константинопольской церкви и укоризны папам за их незаконное властительство в других церквах; – строгие правила восточной церкви по вопросу о числе дозволительных браков для одного лица, – обличение римской церкви в том же послании в потворстве её нравственной распущенности. – Два послания патриарха к папе Иоанну X-му; патриарх Николай и папские легаты в совокупности произносят осуждение в Константинополе (по смерти Льва) против смуты, произведенной незаконным браком указанного императора. – Имеет ли важность в истории разделения церквей рассказанное пререкание между Византией и Римом по вопросу о четвертом браке?

Вторжения пап с их первосвященническим абсолютизмом в дела церкви Константинопольской при достопамятном патриархе Фотие в IX веке было отражено с замечательною силою этим ревностным борцом за самостоятельность и неприкосновенность прав, принадлежащих церкви восточной. Это было великим уроком для пап на будущее время! Но прошли десятки лет и папы снова возвратились к своей политике вмешательства в дела церкви восточной, в целях господствовала над нею. Это случилось в патриаршество в Константинополе Николая, известного с именем Мистика (имя это указывает на одну из высших государственных должностей, которую проходил он прежде своего посвящения в патриархи); но это вмешательство было также отражено без всякого вреда для достоинства и самобытности церкви Константинопольской.

Вмешательство пап в дела церкви восточной, или собственно Константинопольской, и на этот раз было делом неправым, как и при патриархе Фотии, и указывает не стремление пап к охранению чести и достоинства церквей, под предлогом которого всегда происходили подобные вмешательства пап, но желание, пользуясь обстоятельствами, расширять личные права власти и усилить свой авторитет. Посмотрим на обстоятельства, при которых произошло это папское вторжение в положение церкви Константинопольской при патриархе Николае, и мы увидим: могут ли папы оправдывать себя, в данном случае, ревностью апостольскою, какую они приписывают себе, когда вторгаются в чужие дела во имя своего абсолютизма.

Обстоятельства, при которых случилось это вмешательство пап, – и то положение, какое заняли папы в настоящем случае, не могут их оправдывать и всецело показывают отсутствие в них истинной апостольской ревности. Вот эти обстоятельства:

Греческий император Лев VI, Мудрый, в борьбу с которым пришлось вступить патриарху Николаю и сторону которого приняли папы, был во многих отношениях недостойным государем. Он принадлежал к числу тех деспотов на Византийском троне, которые считали все для себя позволенным, готовы были презирать самые священные права церкви. Еще ранее своего столкновения с патриархом Николаем которое дало случай вмешаться в дело церкви Константинопольской Риму, Лев обнаружил свое недостойное поведение. При жизни первой своей супруги Фофании, он вступает в незаконную связь с некою Зоей, муж которой по воле императора был отравлен; смерть Фофании дает повод императору домогаться законного брака с этою его прежнею наложницею. Тщетно Константинопольский патриарх Антоний II противился браку; нашелся один священник, который не отказался благословить брак императора с Зоей, за что патриархом и лишен был сана. Произошел соблазн в церкви, которому конец положила только смерть Зои, последовавшая спустя год и 8 месяцев после брака её с императором. Женолюбивый император, однако не остановился на этом; он вступает в третий брак с Евдокиею; но этот брак был непродолжителен, императрица умерла при рождении первого ребенка. Уже второй и в особенности третий брак сами по себе считались в тогдашней церкви делом недозволенным, в особенности, когда в подобный брак вступало лице священное, каким считался император. Но что же? Сластолюбивый император позволяет себе вступить в открытую связь с другой Зоей Карбонопсиной³⁷³. Рождение Зоей ребенка – Константина (порфирородного, впоследствии императора) вызывает Льва на новые преступные намерения. Желая иметь в незаконнорожденном дитяти преемника себе на троне (от законных браков император не имел детей, мужеского пола), он начал требовать, чтобы ребенок был окрещен с царскими почестями. В это время патриархом уже был Николай Мистик. При таком незаконном требовании патриарх, по совещании с другими иерархами, решился не прежде крестить ребенка, а в особенности с царскими почестями, как когда Лев VI выразит намерение расторгнуть навсегда свою связь с матерью царевича. Неразборчивый на средства император, видя непреклонную решимость патриарха не исполнять незаконного желания его, прибегает для достижения своей цели к постыдному обману. По-видимому, совершенно искренно император неоднократно дает патриарху обещание, что он оставит Зою, если будет ребенок крещен с царскими церемониями. Доверяя словам императора, патриарх дозволяет крестить ребенка, что и исполнено. Когда совершено было крещение царевича, тотчас же оказалось, что слова императора о прекращении незаконного сожития с Зоей были чистейшею ложью со стороны Льва. Не прошло и трех дней со времени крещении ребенка, как император с царскими почестями вводит Зою во дворец, которая и стала вести себя по-царски³⁷⁴. Намерение патриарха, допустившего торжественное царственное крещение ребенка состояло в том, чтобы царевич оставался при императоре, услаждая его отеческие чувства, а мать навсегда была бы отпущена, не лишаясь, однако средств содержания от императора. Но Лев VI не думал удовольствоваться тем, что уступала ему патриаршая снисходительность; он захотел, чтобы и мать ребенка пользовалась всеми царственными почестями³⁷⁵. Достигнув одного, Лев VI не замедлил перейти к новым притязаниям; император вздумал обвенчаться с Зоей и возложить на нее царскую корону. Венчание совершил, вопреки воли патриарха, придворный священник Фома³⁷⁶. Одновременно с этим, к рассказу патриарха Николая, произошло следующее: император, не довольствуясь тем, что захотел иметь Зою законною женою, решился еще короновать свою невесту; но так как ни патриарх и никто из архиереев не дерзали на такой поступок, то Лев VI осмелился сам своими руками возложить царский венец на свою невесту, и был при таком необычайном действии, по выражению патриарха Николая, и женихом и архиереем, так как сам освящал венец, сам и возлагал его на главу. Вот до чего дошел император в своем презрении к церковным законам. Такие деяния взволновали не только церковный клир, но и весь Константинополь: все находили, что вера поругана императором³⁷⁷.

Таким образом из этого очерка противоцерковного поведения императора видно, что Лев VI заявил себя и как человек нецеломудренной жизни, и как человек нарушивший церковные правила в домогательстве и посягательстве на четвертый совершенно незаконный брак, и как человек преступивший клятву, данную пред Церковью Константинопольскою, и как человек, дерзнувший принять на себя отправление одного из богослужебных действий. Как должен был отнестись благочестивый патриарх Николай к Льву, презирающему церковные законы и требования совести? Патриарх употребляет все роды увещаний. чтобы побудить императора расторгнуть беззаконное и соблазнительное сожитие его с Зоей. Но он знать ничего не хотел. При таком положении, патриарх решился на крайнюю меру в отношении к императору: они отлучил его от церкви³⁷⁸. Между тем и император не оставался в бездействии; он решился обратиться для разрешения своего спора с патриархом к папе в Рим. Нужно думать, Лев VI рассчитывал, что Рим не будет притязателен в данном случае, и ради одного того уже, что папа призывается к суду дел церкви Константинопольской, чем давалась Риму возможность до известной степени восторжествовать над нею, не будет противоречить императору. И император не обманулся в своих расчетах. Римские легаты, присланные папою Сергием III в Константинополь, – оказались готовыми потворствовать императору. Не даром еще до прибытия Римских легатов, император, по словам патриарха Николая, разглашал, что они придут в Константинополь не за чем другим, как именно за тем, чтобы одобрить и утвердить брак его³⁷⁹. Явившись чрез 8 или 9 месяцев, после события венчания Зои, Римские легаты охотно разрешили императору его незаконный четвертый брак. Пусть практика западной церкви дозволяла четвертый брак³⁸⁰, но являясь с своими правилами на услуги к императору, отлученному Церковью, запятнавшему себя клятвопреступничеством и дозволившему себе собственноручно, вопреки правил, возложить царский венец на свою незаконную жену, легаты тем самым вносили в Константинопольскую церковь соблазн вместо умиротворения её, ни во что ставит права и законы, какими руководилась церковь Константинопольская в своей практике, поощряли императорский произвол и попрание со стороны императора чести и достоинства церкви. Но они, как видно, руководимы были другими соображениями, а не благом церкви, мало думали о том, к чему ведет льстивое их снисхождение императору – преступнику священных церковных правил. Для них дорог был случай – властительно вмешаться в дела Константинополя, об остальном они мало заботились, как это всегда было в обычае у пап. Заручившись таким согласием легатов на утверждение своего брака, Лев VI, как истинный деспот, сослал твердого патриарха Николая в ссылку, избрал на его место – Евфимия, человека хороших правил, но уступчивого. Указанное потворство легатов в отношении к императору, хотя не сопровождалась никакими выгодными последствиями касательно задушевных желаний пап, имело, однако своим исходом печальное разделение в церкви Византийской: защитники правил церковных между представителями иерархии и угодливые императору защитники 4-го брака среди них же долгое время своим взаимным несогласием нарушали мир церковный. Вот плоды иерархического вмешательства Рима в дела церкви Константинопольской. Когда ни появлялись папские легаты в Константинополь с целью водворения в нем порядка, как это было ранее при Фотии, и теперь, не мир приносили они, а разделение – и только разделение.

Ссылка ревностного патриарха Николая не навсегда однако разлучила его с Церковью Константинопольскою. Совесть, хотя при конце уже жизни, пробудилась наконец у императора, и умирая он раскаялся в своих грехах и возвратил достойного пастыря пастве Константинопольской³⁸¹. Это было уже в 912 г. Возвращенный патриарх имел возможность с замечательною силою обличить недостойное поведение папского престола в его отношении к Константинопольской церкви. В лице Николая воскрес новый Фотий, обличитель папских притязаний. Гергенретер, характеризуя патриарха Николая, замечает о нем: «благороднейшая сторона духа Фотиева продолжала жить и в ученике его Николае, который более, чем другие, осуществлял собою идеал патриарха , указанный в своем лице Фотием»³⁸² Эти слова Гергенретера имеют всю свою справедливость, когда мы рассматриваем благородное мужество и замечательную энергию, с которой патриарх Николай дает заметить папскому престолу о тех безобразиях, какими последний заявил себя, вторгаясь в дела церкви Константинопольской и действуя не в видах охранения священных прав церкви, а лишь в видах мирских и своекорыстных.

До нас сохранилось несколько писем, с которыми патриарх Николай, по своем возвращении на Константинопольскую кафедру, обращается в Рим, защищая права церкви, поруганные от Римских легатов. В особенности замечательно одно из них, адресованное к папе Анастасию III (Сергия же, виновника Константинопольских смут, уже не было в живых). Впрочем, не одно осуждение и обличение Рима было целью этого письма, – эта была только одна сторона: патриарх имел в виду пробудить чувство справедливости в папах и призвать их в лице легатов в Константинополь для исправления погрешностей, допущенных Римом к соблазну церкви Константинопольской. Уже начальные слова послания Николая, с какими он обращается к папе Анастасию III показывали с человеком какого духа приходится иметь дело папскому престолу. Папство с своими притязаниями нашло в Николае сильного изобличителя и достойного противника. «О чем буду писать тебе? Должен ли я сокрушаться о страданиях, какие претерпела наша церковь, или должен благодарить Бога за благодеяния, за то, что Он помиловал вас? Или же должен я обратиться к вам с братским порицанием за все, что претерпели мы»³⁸³.

Затем патриарх Николай, после разъяснения прискорбных событий, сопровождавших четвертый брак императора Льва, переходит к критике поведения Римских легатов в их бытность в Константинополе. Появление их с папскими полномочиями, по которым они могли постановлять решение несогласное с определениями церкви Константинопольской, вызывает справедливые укоры со стороны патриарха Николая. Показывая несправедливость подобных притязаний, Николай писал в Рим: «тяжело переносить для нашей церкви, когда возвещается, что будто принадлежащая ей издревле власть, утвержденная святыми отцами, передается в руки других, что запрещено и осуждено канонами. Разве это законно, разве это сообразно с устройством церкви, что мы лишаемся, дарованной нам от Бога, власти, а другие дозволяют себе делать то, что запрещено канонами? Хотя император и говорит, что легаты пришли для того, чтобы снять с него запрещение, но на это нет позволения в канонах³⁸⁴. Что позволительно по церковным правилам, или непозволительно, на это легаты мало обращали внимания; но действуя в своих видах, они действовали в тоже время вопреки благосостояния Константинопольской церкви. Они желали лишь угодить императору и мало помышляли о действительных пользах церкви. «Римляне пришли как бы для того – говорит патриарх – чтобы объявить войну против нас»³⁸⁵. И действительно они объявили войну патриарху и его стремлениям поддерживать достоинство церкви против узурпации. Патриарх говорит: «хотя дело шло о том, что епископ без всякой другой причины, кроме той, что он не захотел (т.е. Николай сам) чрез страшное нечестие позорить не только церковь, но и все христианство почему он и решился претерпеть ссылку; в обрек себя на жизнь; в которой желательнее была бы смерть; – хотя дело шло об этом, легаты однако вместо того, чтобы защищать и стоять за дело справедливости, охотнее став на сторону тех, кто тиранически и насильственно обращались с нами, подобно им, тиранически выразили свою власть. Они дали свое согласие на тираническое обращение с нами, и уж не знаю, чем они руководились в этом, потому что я не хочу сказать, что они подкуплены были деньгами от власть имеющих и таким образом были побеждены. И этого мало. Наслушавшись от врагов ложных известий, они возвратились в Рим, дали такие сообщения о деле, о которых они хорошо знали, что ничего подобного вовсе и не было. Нелегко сносить, прибавляет патриарх, когда двое или трое обманываются по каким-либо причинам, но насколько тяжелее видеть, когда целая церковь введена в ошибку ложными объяснениями»? А так именно и было с Константинопольскою Церковью, по словам его, благодаря неискреннему образу действия легатов. «Ибо – продолжает патриарх – слыхано ли было когда-либо о таком решении, с каким в ваши дни в лице своих легатов Римская церковь выступила против меня, или лучше сказать на срам и позор для самой себя? Но да не оскорбят вас мои слова. Что худо, то достойно осуждения, и если слова будут молчать, самые дела будут порицать сами себя»³⁸⁶.

Очертив вообще поведение Римских легатов в Константинополе, по вопросу о браке императора Льва, патриарх вскрывает пред нами и частности неблаговидного поведения этих представителей Рима. Прежде всего легаты уступили императору по вопросу о незаконном браке не тому, что желали сделать угодное императору. Разбирая этот мотив в деятельности легатов, патриарх с ясностью доказывает, как нелеп подобный мотив. С точки зрения Римских легатов выходило: «так как император желает четвертого брака, то должно уступить царскому желанию». В опровержение такого рода воззрений, которыми руководились легаты в видах своекорыстного господствования в церкви Константинопольской, – патриарх говорит: «неужели честь и достоинство императора именно состоят в том, чтобы быть безнравственнее и греховнее всех прочих: не значит ли это обращать больше внимания на чистоту ног, чем на чистоту лица. Должно повиноваться государю, но только тогда, когда он распоряжается как истинный государь, когда его повеления справедливы и нравственны, но не тогда, когда они противны и совести и разуму; нечестивых приказаний императора слушаться не должно. Подданные принимают правителя – в образец; поэтому его обязанность состоит в том, чтобы указывать им путь к добродетели и тем больше побуждать чтить Бога, чем больше он сам Его почитает»³⁸⁷. В этих словах Николай показал хвалящемуся своею апостольскою ревностью Риму, что истинная ревность не в том, чтобы уступать злой воле правителей, а в том, чтобы истину и справедливость ставить выше всего. Какое жестокое изобличение политики Рима, которая, льстя при случае страстям земных владык, тем самым хотела привлекать их к призванию авторитета Римской курии!

Но с особенным интересом читаем слова изобличения, с которыми обращается патриарх к Римскому епископу, когда этот последний с забвением истинных прав вселенской церкви утверждал, что Рим имеет власть все разрешать, и что, следовательно, в вопросе о четвертом браке императора Римский епископ действовал в силу своей власти. Патриарх пишет по этому поводу: «что ты говоришь? Ужели римляне могут дозволить, чтобы преступающий закон оставался без наказания, чтобы не чистыми руками можно было прикасаться к святыне, чтобы изгоняемый от священной ограды за скверные дела, не отложив скверны, мог быть принят туда, откуда справедливо изгнан? В таком случае ты обладал бы великою властью, – такою властью, которой не имел и Сам вземлющий грехи мира, не только кто-либо из Его св. учеников, или из прочих учителей церкви». «Откуда ты – спрашивает патриарх – взял такое нелепое послабление, которое не облегчает тяжести греха, а делает оный тягчайшим, не спасает, а предает погибели, не очищает, а еще более прибавляет нечистоты»³⁸⁸. Римляне хвалились, что в силу авторитета, принадлежащего Римской кафедре, папы обладают церковным всевластием: папе принадлежит высшая власть в церкви, какой не дано никакому другому лицу и никакой церкви в христианском мире. Но в чем же проявляется это полновластие Римского престола? В отрицании и презрении самых основных религиозных понятий. В настоящем случае патриарх как бы говорит: «уж не в том ли проявляется и состоит высшая власть пап, что они самому незаконному делу придают вид законного? Если так, не завидное же полновластие»!

Внося своим вмешательством в дела церкви Константинопольской соблазн и разделение, Римский престол, однако в свое оправдание по вопросу о дозволенности беззаконного дела императору, кроме своей власти разрешать все, еще указывает на ничего не доказывающий пример Римского императора Валентиниана I-го, по сказанию истории, позволившего себе, при живой жене, вступить в новый брак³⁸⁹. Для Римского престола в его целях всякий пример, как бы ни был он недостоин, казался, однако уважительным, как скоро им можно воспользоваться к своей выгоде. Эту точку зрения, на которую стал Рим, защищая поведение своих легатов в Константинополе, теперь и опровергает патриарх далее – в своем письме. Поучая Рим, патриарх говорит: «вместо того, чтобы безрассудно говорить: поскольку тот и тот жил не благочинно, или по-человечески увлекался к делам безрассудным, потому и мы дозволяем себе что ни будь худое; вместо этого было бы лучше думать и говорить следующее в подобном случае: так как тогда делали худо, то нам надлежит поступать иначе. Итак, что приводить в пример Валентиниана? Если действие его похвально, будем и мы подражать ему, чтобы сделаться наследниками равных похвал; если же оно бесчестно и порицается, в таком случае зачем повелеваешь мне делать то, что и тебе и нам приносит порицание? Да и для чего поставлены законы гражданские и божественные, если без осуждения можно подражать всему, что было прежде»³⁹⁰?

Поучающий тон, в котором говорит патриарх папе, показывает, с какою твердостью и сознанием своего достоинства охранял патриарх права своей церкви – иметь независимое от церкви Римской суждение. Если папа являлся с своим мнением в Константинопольскую церковь, как с мнением, которому непременно нужно было следовать, то патриарх, считая нисколько себя несвязанным в подобном случае, критически разбирает воззрение папы и отвергает его. И как бы противопоставляя авторитет своей церкви авторитету церкви Римской, в конце своего письма патриарх даже требует, чтобы эта церковь, напротив, усвоила ту практику в вопросе о числе дозволенных браков, какой держалась церковь восточная. Патриарх говорит: «обратите внимание на самих себя и поймите нелепость того, что случилось, произнесите осуждение на вашу доктрину, послабляющую человеческим немощам, мудрствуйте так, как надлежит для славы церкви и веры. Бойтесь, чтобы потомки не сочли вас учителями на худое дело и обратитесь к лучшему. Нет ничего худого в том, если вы измените свои убеждения к лучшему; нет ничего удивительного в том, если вы по-человечески впадете в заблуждение; напротив, было бы удивительно, почему вы, принимая на себя обязанность наставлять на путь истины других, однако сами не стремитесь идти к нему»³⁹¹.

Вопрос о том, сколько браков нужно считать позволительными с точки зрения христианской для одного субъекта, Николай Мистик не первый поднял в церкви. Он с древних времен церкви занимал умы богословов. По решение его также с древних времен церкви была не одинаково на Востоке и Западе. Восток в этом, как и многих других вопросах, вырабатывает практику, которая существенно отличалась от практики западной.

Обыкновенно восточная церковь в решении церковных дисциплинарных вопросов являлась более строгою, чем церковь западная. Так было и в вопросе о повторительных браках. На второй брак отцы и учители восточной церкви смотрели снисходительно, но что касается до третьего и четвертого брака, то им это дело представлялось омерзительным, как блудодеяние и прелюбодеяние. Замечательно, что более древние отцы и учители церковные на Востоке являлись менее строгими в отношении к повторению браков, чем позднейшие. Климент Александрийский говорит о повторительных браках в духе снисхождения. Он пишет: «о втором браке апостол пишет: если разжигаешься, то женись. Ради страстности и во избежание не целомудрия апостол из предосторожности позволяет второй брак. Ибо по священному Писанию не грешит тот, кто вступает во второй брак, – это не запрещено законом; он только не стремится к тому совершенству, которое указывается евангелием. Но уже Ориген относится строже к повторению брака. Он говорит, что многажды женящийся исключается из царствия Божия. Впрочем, под царством Божиим Ориген здесь разумеет не вечное спасение и не церковное общение с верующими, но высшую степень христианского совершенства. Вот его слова: «что должно сказать о втором, третьем, четвертом браке, о дальнейших умалчиваю; не неизвестно вам, что такие браки удаляют вас от царства Божия. Хотя в III веке уже встречаются такие строгие суждения о повторительных браках, однако они существовали в виде частных мнений; церковь еще не полагала никаких наказаний на позволявших себе повторительный брак. Иначе было с IV века. Строгость перестает высказываться только на словах, она переходит в церковную практику. Собор Лаодикийский (пр. 1) требует, чтобы вступающие во второй брак на короткое время подвергались епитимии, состоящей в усиленных молитвах и постах. Отцы церкви IV века начинают высказывать себя с большею и большею строгостью касательно повторительных браков. Амфилохий Иконийский считает позволительным второй брак только для вдовы и притом в случае, если у ней нет детей от первого брака. Еще строже говорит о повторительных браках Василий Великий в своих так называемых канонических посланиях. Эти послания замечательны тем, что они легли в основу дальнейшего канонического развития церкви по данному вопросу. Св. Василий считает подлежащими церковному покаянию даже второбрачных. Он говорит: «второбрачные отлучаются от причащения на год, иногда на два, троебрачные на три года и на четыре; в церкви Кесарийской, где епископствовал Василий, был обычай даже отлучать троебрачных на пять лет. Он говорит, что подобные браки нельзя называть браком, но многоженством и наказанным блудом (пр. 4). Иоанн Златоуст, в сочинении «о том, что не должно повторять» брак, со всех сторон рассматривает неудобства повторительных браков, хотя и не считает их прямо недозволенными. В развитии практики церковной, по отношению к вопросу о повторительных браках, особенно важное значение имеют канонические определения патриарха константинопольского Никифора (IX в.). В его правилах читаем: «второбрачный не венчается (т.е. на пего не возлагают венцев) и тем наказывается, что в продолжении двух лет не может приступать к таинству евхаристии. Троебрачный в продолжение пяти лет исправляется (т.е. отлучается), и только тогда принимается» (пр. 10. 11)³⁹². Отсюда видно, что патриарх Николай, вооружаясь против допускаемого латинянами четвёртого брака, имел достаточные основания для борьбы, основания, заключающиеся в многовековом развитии вопроса о браке в истекшее время восточной церкви.

Рассматривая четвертый брак, дозволяемый римскою Церковью, как положительное блудодеяние, патриарх в том же самом письме к папе, писал: «вы не уважили чести церкви, достоинства веры, неприкосновенности священных правил; вы ввели блужение во св. народ христианский и не захотели размышлять, что апостолы в начале своей проповеди возвещали воздерживаться от блуда. Также ·сколько раз заповедует сосуд избрания, т.е. апостол Павел, не жить блудно? Кто не знает этого не только из клириков, но и мирян, разве только таковой совершенно чужд церкви и не знаком с писаниями апостольскими»³⁹³? Установив точку зрения, с какой он хочет обсуждать четвертый брак, допускаемый в церкви римской, патриарх входит в разбор оснований для подобного брака, какие или лично высказывались римлянами патриарху или, что еще вероятнее, в каких-либо их сочинениях. «Говорят (римляне), что этот четвертый брак есть брак, а не блуд. Но какой же это брак, когда он вами учреждается не по закону, данному от Бога, а по закону, неизвестно где написанному? Разве можно назвать браком соединение с четвертою женой ради чрезмерной похоти? Где ты нашел подобный брак, откуда вводишь его в народ христианский – это царское священство? В каком евангелии, в каком апостольском правиле, в каком древнем предании церкви получил начало такой брак? Великий Павел говорит: честен брак и ложе нескверно (Евр.13:4). Но если это сказано о твоем браке, то почему же св. постановления изгоняют из церкви, впавших в такое беззаконие? Если это дело есть брак и может назваться браком, то почему же такое смешение именуют они скотским и чуждым человеческой природы»?³⁹⁴ «Правда вы говорите, что у вас позволен четвертый брак, что у вас дозволено брать, не только четвертую жену, но и пятую, и шестую, а когда шестая умрет, то можно вступать в новый брак, потом и еще; но ведь это поблажка сладострастью, простирающаяся до гроба. В оправдание своей поблажки вы приводите слова апостола: лучше вступит в брак, нежели разжигатся (1Кор.7:9). Вот удивительная мудрость, подобным образом понимающая слова апостола! Так-то хороша вы умеете испытывать ум Павлов! Учитель вселенной, Павел, вот как говорит, научая нас должным образом удовлетворять своей чувственной страсти: «проходит образ мира сего, имеющие жен должны быть как не имеющие и желаю, чтобы все были, как и я». Что же касается даже второго брака, то апостол не позволял его мужчинам; об этом свидетельствуют его слова: «безбрачным же и вдовам говорю хорошо им, оставаться, как я. Но если не могут воздержаться, пусть посягают». Итак, вдовам дозволяет апостол Павел второй брак ради их слабости, но вдовцам никаким образом не дозволяет; и только о невдовых, т.е. еще не вступивших в брак, говорит: «лучше вступить в брак, нежели разжигаться» (1Кор.7:1,7,9,29,31). Итак, замечает патриарх, четвертый брак не брак, но блудодеяние даже, а хуже блудодеяния – нечестие. Да и послушаем, пишет он, что говорит св. Климент (епископ Римский), ученик и слушатель апостола Петра: «единобрачие сообразно с природой и законом, друбрачие после обещании незаконно, не вследствие совокупления, а вследствие лжи; третий брак признак неумеренности. Что же касается до брака после трех первых, то подобный есть очевидно блудодеяние и открытое невоздержание»³⁹⁵. «Светила церкви, присовокупляет к этому Николай, которых светоносное учение и дела просияли во всей вселенной называют его скотским и чуждым природе нашей, а вы повелеваете людям пользоваться, как браком, таким сожитием? Никто без святости не узрит Господа; но каким образом будет сохраняться эта святость, если будут повинны в нечистом блудодеянии»³⁹⁶?

Папы, привыкшие к повиновению на западе, конечно не с охотою выслушивали этот твердый и решительный голос патриарха Николая, – этот голос напоминал им о ненавистном для римской церкви – Фотии. Из письма Николая Мистика папы должны были узнать, что все, что случилось при императоре Льве под руководством легатов, все это Константинопольская церковь считает просто за узурпацию, за хищение чужих прав, за соблазн достойный сожаления. Разумеется, не этого желали слышать от предстоятеля церкви Константинопольской папы, считая в своем самомнении церковь Константинопольскую дщерью, со стороны которой желательно было повиновение и послушание. Этим обстоятельством, быть может, и объяснятся то, что Рим отвечал патриарху на его послание глубоким молчанием.

Переписка патриарха Николая с папским престолом, однако на этом не окончилась. Решительное отвержение четвертого брака, происшедшее на соборе Константинопольском в 920 году³⁹⁷ и радостное событие воссоединения с Церковью почти всех тех, кто доселе из числа иерархов стоял на стороне императора Льва и защищал четвертый брак, побудили патриарха Николая писать к папе, в надежде восстановить прерванный мир с церковью Римскою. Впрочем, патриарх не думал нисколько уступить Риму в спорном пункте церковной дисциплины. Патриарх, желая мира церковного, в тоже время не хотел покупать этого мира ценою своих убеждений, из-за которых ему пришлось не мало вытерпеть. Два письма, писанные Николаем после выше упомянутого нами собора, ясно доказывают желание патриарха восстановить прерванный с Римом мир и его стойкость в убеждениях. В том и другом письме Николай просит о присылке в Константинополь легатов, разумеется в том намерении, чтобы Римская церковь, виновница соблазна в Константинополе, сама же стала и умиротворительницею; но с другой стороны патриарх не думал делать уступки Римской доктрине в вопросе о четвертом браке. Так в одном письме патриарх писал папе Иоанну X: «уведомляем тебя, брат наш, дабы и ты радовался с нами о мире, и потом, чтобы с прекращением причины соблазнов, возобновилось и взаимное общение, наконец, чтобы в священных диптихах возносилось и ваше священное имя. А это будет тогда – замечает патриарх – когда сделанное в пользу четвертого брака будет объявлено незаконным»³⁹⁸. В другом письме к тому же папе патриарх Николай говорит так о событиях Константинопольских, связанных с вопросом о четвертом браке: «Виною соблазна в Константинопольской церкви, частью сама церковь Константинопольская, но частью и те, кто прежде восседал на Римской кафедре». Патриарх не молчит об этом щекотливом для папской амбиции вопросе, и прямо говорит, что легаты Римские должны прийти затем в Константинополь, чтобы «вместе с нами осудить нечестие четвертого брака, и чтобы он нигде не мог иметь места между христианами»³⁹⁹.

Желание патриарха восстановить церковный мир с Римом наконец осуществилось; патриарх Николай вместе с Римскими легатами, прибывшими для сей цели в Константинополь, предали проклятию соблазн, произведенный в Константинопольской церкви четвертым браком императора Льва VI⁴⁰⁰.

Таким образом патриарх Николай вышел из этого нового столкновения церкви Константинопольской с Римской полным победителем. Церковь Римская должна была уступить церкви Константинопольской и осудить свое собственное деяние!

В заключение спросим себя: был ли этот спор Константинополя с Римом важным вкладом в те неприязненные отношения, в какие со времен Фотия становятся между собою Рим и Константинопольская церковь? Хотя при дальнейших столкновениях (при патриархе Михаиле Керуларии) ни та, ни другая сторона (ни Римский папа, ни Константинопольский патриарх) не приводят на память это событие, однако можно думать, что оно значительно увеличило то нерасположение, какое в особенности со времен Фотия к церкви Римской питал Константинополь. Во всяком же случае после этого спора, Константинополь не мог не быть более прежнего подозрительным к действиям Рима и тем охлаждать свои чувства доверия к нему⁴⁰¹.