Императорское Православное Палестинское Общество и его деятельность за истекшую четверть века. Выпуск I. Русские учреждения в Св. Земле до 1889 г.

Паломничество в Св. Землю православных русских людей началось с принятия христианства. Тяжелый подвиг этот, являвшийся уделом некоторых избранников русского народа, как плод их личной инициативы и высокой религиозной настроенности, всею своей тяжестью ложился на плечи паломника. И на пути в Св. Землю и на месте в св. граде Иерусалиме русский паломник был предоставлен самому себе и от его природной изворотливости и находчивости зависело создать для себя более или менее благоприятную обстановку. Греческое православное духовенство, иерусалимская патриархия – главные обладатели и всегдашние распорядители у драгоценной для христианина святыни – Святогробскаго храма – и являлись единственными попечителями и опекунами русского паломника, и брали на себя как бы из сострадания и по чувству христианского братолюбия заботу о материальных и духовных потребностях его в далекой неведомой ему стране, среди чуждых ему людей. Русское правительство, духовные высшие власти, а тем более русский народ мало интересовались бытом нашего паломника на Святых местах. Что же касается поддержания православия среди туземцев и забот о святынях православного Востока, их благоукрашении и неприкосновенности со стороны неверных агарян, то и русский народ, и русское правительство признавали для себя единственно возможным один способ – передачу милостыни денежной или материальной – иконами и богослужебными принадлежностями, или через приезжих с Востока и в частности – Иерусалима посланников – архимандритов и игуменов, или же через наши специальные посольства на Востоке.

Но так дело обстояло лишь до конца первой половины истекшего XIX века. Усиление пропаганд католической и протестантской в Иерусалиме неожиданно пробуждает живой интерес к Св. Земле и состоянию православия на Востоке у нашего правительства. «Бедствия христианской церкви (на Востоке), – писал наш вице-канцлер граф К. В. Нессельроде в июне месяце 1842 года во всеподданнейшем докладе, – зависят не от одного лишь мусульманского владычества, они также имеют причиной: 1) стремление католиков и протестантских миссионеров к распространению своих вероисповеданий; 2) недостаточность нравственных и материальных средств греческого духовенства для предупреждения пагубного их прозелетизма». «Наше правительство признавало полезным» для блага православной церкви в это время «присутствие в Иерусалиме благонадежной образованной особы из российского духовенства» – иеромонаха или архимандрита, но никак не выше этого сана, но, по «разным политическим соображениям» находило более целесообразным отправить «эту образованную особу из российского духовенства», в виде «испытательной меры», однако же, «не гласно», лишь в «качестве поклонника». Весьма счастливо выбор нашего правительства остановился на приснопамятном нашем востоковеде архимандрите Порфирии Успенском. 26 апреля 1843 г. он и очутился в роли невольного «поклонника» Св. Гроба и особы «благонадежной и образованной из росийского духовенства», получив на свое путешествие в Иерусалиме 1,500 р. «из сумм министерства иностранных дел, ассигнуемых на азиатские дела¹». Хотя арх. Порфирию прямо в задачу не ставилась забота о наших паломниках и об улучшении их быта в Иерусалиме, а все его внимание направлялось на то, чтобы «сообразить на месте, какие всего удобнее было бы принять меры к поддержанию православия», которое, к слову сказать, понималось тогда нашим правительством узко и односторонне лишь «в поддержании греческой церкви», но, как образованный и наблюдательный пастырь, он не мог не обратить внимания и на печальное положение наших паломников в Иерусалиме. В своих обстоятельных отчетах в министерство иностранных дел, он высказал немало горячих и веских замечаний в защиту их, настойчиво рекомендуя нашему правительству, в интересах наших паломников, учредить в Иерусалиме русскую духовную миссию. Мысль эта была принята весьма сочувственно в Петербурге. 11 февраля 1847 года государственный канцлер повергнул на благовоззрение Государя Императора Николая Павловича записку об учреждении российской духовной миссии, которая и была вполне одобрена Государем. На должность первого начальника миссии в Иерусалиме весьма естественно избрали инициатора ее арх. Порфирия, который получил это назначение 31 июля 1847 г.

Начальнику миссии хотя и вменялось инструкцей в обязанность – и показать перед греками «образец нашего благолепного служения», и «даже мало-помалу преобразовать греческое духовенство, возвысив его в собственных глазах», и «привлечь к православию и утвердить в оном те местные элементы, которые постоянно колеблются в своей вере под влиянием агентов разных исповеданий», но сам он, к глубокому сожалению, ставился в Иерусалиме снова в положение скромного «поклонника» Св. Гроба. Для выполнения поставленных ему правительством серьезных задач, вместе с содержанием себя и своей свиты, по официальной терминологии, тоже «поклонников», арх. Порфирий получал всего-навсего по семь тысяч рублей в год и единовременно на обзаведение и путешествие в Иерусалим 4,578 р. 35 к.

Сохранить инкогнито нашей первой миссии, конечно, не удалось, и она была принята в Иерусалиме весьма торжественно. На нашего первого начальника миссии стали смотреть там правильно, как на «дипломатического агента российской державы». Для жительства нашей миссии патриархия отвела Архангельский монастырь, временно передав его в заведывание начальнику ее. Ученый и достаточно уже хорошо знакомый с Востоком начальник миссии, вполне понимая, что выполнить трудную задачу, рекомендованную ему в Петербурге, – «преобразовать греческое духовенство» не только ему не по силам, но и положительно для него невозможно, решился с греческим духовенством ладить, смотря на многие некрасивые его пороки сквозь пальцы, а весь свои досуг, все свободное время посвятить ученым кабинетным занятиям, привлекши к этому и всех членов первой миссии, смотря по талантам их и склонностям. В этом отношении успех первой нашей миссии вне всякого сомнения. Насколько позволяли наличные силы миссии и денежные средства, арх. Порфирий Успенский в Архангельском монастыре старался совершать торжественные богослужения, на которые собирались не только русские богомольцы, но даже и туземцы. По отношению к последним, действуя в духе полученной им инструкции, архимандрит Порфирий горячо отдался мысли возродить этот нравственно приниженный господствующий греческим духовенством народ. С этой целью в греческую богословскую школу, открытую пaтpиаpxией по его настоянию, были определены им 12 молодых туземцев для приготовления из них образованных сельских пастырей; в школе этой катихизис и арабская словесность преподавались на арабском языке нарочито приглашенным из Бейрута арабом о. Спиридонием; в приходских школах Иерусалима назначены были учителя из арабов для обучения детей чтению и письму арабскому; вне Иерусалима открыты им подобные же школы в Лидде, Рамлэ и Яффе и школа для девочек-арабок в самом Иерусалиме; в заведенной патpиapxией типографии в Никольском монастыре, по его настоянию, начали печатать книги на арабском языке (Катихизис и Апостол) и т. д.

В инструкцию архимандрита Порфирия, как мы сказали, не был включен параграф, прямо трактующий о необходимости начальнику миссии обратить внимание на улучшение быта ваших паломников, но арх. Порфирий, по собственному почину, из человеколюбия и врожденной гуманности, не остался безучастным и равнодушным и в этом направлении, тем более, что тяжелые условия быта русского паломника в Иерусалиме приковывали его внимание даже и в первую еще его поездку сюда. С целью подчинить наших паломников бдительному надзору миссии и уничтожить в среде их некоторые постыдные пороки, арх. Порфирий переселил русских паломниц из Екатерининского монастыря в Феодоровский, а паломников поместил у себя в Архангельском монастыре, возбудил перед нашим правительством вопрос об открытии русской больницы, взамен тесной греческой, и о назначении при ней русского врача и духовника Иepoмoнaxa из русских, доказывал необходимость учреждения самостоятельного консульства в Иерусалиме, отдельно от генерального бейрутского консульства, которому был подчинен и Иерусалим, чтобы в его лице наши паломники имели близкого сильного защитника их интересов, побуждали пaтpиapхию устроить для русской духовной миссии более удобный дом в саду патриархии и т. д.

Уничтожение соблазнительного для русских богомольцев харема Абдаллы на кровле храма Гроба Господня, починка купола над Гробом Господним, энергичные противодействия пропаганде католической с Валергою, известным латинским патриархом и деятелем в Сирии и Палестине, во главе, дружественные связи с армянскою патpиархиею и коптским патриархом, покровительство абиссинцам и сирояковитам – все это прямые результаты деятельности нашей первой «негласной» мисии под начальством архимандрита Порфирия Успенского.

Наконец, сама мысль об образовании частного общества для поддержания православия и улучшения быта наших паломников на Ближнем Востоке, предносившаяся сравнительно уже давно сознанию просвещенных людей в нашем отечестве, лично на опыте узнавших все неприглядные стороны того и другого, как напр. А. Н. Муравьева и А. С. Норова, вылилась у архимандрита Порфирия в живой беседе и под его сильным пером потом в пресловутой «Книге бытия моего» в определенные формы и почти в том самом объеме, какой ей предначертан был несколько позднее Православным Палестинским Обществом.

Крымская война прервала плодотворную и весьма разностороннюю деятельность нашей первой миссии.² Ее начальник арх.Порфирий с членами миссии были отозван в Россию. По окончании этой неудачной для нас кампании, решено было немедленно же снарядить вторую духовную миссию, но начальником ее был назначен 16 августа 1857 года уже не архимандрит Порфирий, а молодой инспектор петербургской духовной Академии доктор богословия Кирилл Наумов, с возведением в сан епископа мелитопольского. В докладе Государю Императору по этому поводу даются весьма подробные и крайне любопытные объяснения этого назначения. «Роль смиренных наблюдателей ныне уже не возможна для нашей миссии, – говорится в всеподданнейшем докладе Государю Императору по делу об учреждении второй духовной миссии. – Нам необходима представительность на Востоке, разумеется, не политическая, а церковная, в которой нам не могут отказать ни турки, ни франки, имеющие своих патриархов и епископов в Святом Граде. Пока наше влияние было сильно, мы еще могли таить его (sic), чтобы не возбудить зависти, а теперь, когда оно ослабело на Востоке, мы, напротив того, должны стараться хотя наружно выказать его, чтобы не упасть во мнении православного населения, которое еще верит нам по старой памяти. Министерство находит необходимым поставить во главе Иерусалимской миссии епископа вместо архимандрита. Это, по мнению министерства, произвело бы сильное благодетельное впечатление не только в Иерусалиме, но и в Царьграде, потому что там еще никогда не видали архиепископа русского, ни великолепных обрядов нашего богослужения». Определяя цель второй нашей Иерусадимской миссии, министерство иностранных дел останавливается с особенным вниманием на поддержании православия среди туземцев. «Доселе мы, – говорится в цитированном уже нами всеподданнейшем докладе, – смотрели на церковь в Сирии и Палестине через призму греческую, потому что вся ее высшая иepapхия состоит из греков, хотя весь народный элемент есть чисто арабский в двух патриархатах: иерусалимском и антиохийском, и даже отчасти в александрийском, ибо вне обителей и главных городов богослужение совершается там только на языке арабском. Греки, подобно тому, как между славянами Турции, не терпимы здесь не только народом, но и священниками, а между тем, вся наша милостыня сыплется большею частью на иерархию греческую. Наша цель, наше стремление должны состоять в примирении враждующих племен Востока. Ибо русских здесь равно любят и грек и араб ему единоверный, не говоря уже о славянах, и даже иноверные латины и армяне, копты, сирийцы и халдеи охотно сближаются с нами, чуждаясь греков, как закоснелых своих врагов. Это уже само собой должно указывать нам, на что преимущественно следует обращать внимание наше на Востоке, именно: мы должны примирять враждующих и поддерживать арабов, чтобы их не завлекли в унию благодеяния латинов»... «Учреждение при нашей духовной миссии больницы и безвозмездная раздача врачебных пособий – необходимы», но «во всяком случае, едва ли не полезнее будет поручить этот предмет нашей духовной миссии, по прибытии ее в Иерусалим³».

Цели и задачи нашей миссии были весьма подробно изложены в 16 пунктах специальной инструкции, выработанной министерством иностранных дел и Св. Синодом для руководства начальнику миссии. «Главное внимание миссии» обращалось и здесь на «убогое духовенство арабское». «Весьма малыми пособиями можно многое сделать, говорится в 4 пункте этой инструкции, ибо церкви арабские помещаются в хижинах и почти не имеют утвари. Немного более благолепия привязало бы и самих арабов к своему богослужению, особенно ныне, когда мы дали возможность образования священников арабских в России. Если бы из шести епископов титулярных, проживающих в Иерусалиме, хотя бы один избирался из арабов, и можно было бы склонить к тому патриарха, то уже это было бы важным шагом к восстановлению достоинств сего племени и обновления в нем православия». В инструкции советуется начальнику миссии «усовершенствовать училища греческое и арабское в Иерусалиме», «устроить арабскую типографию», «печатать богослужебные и догматические книги», «распространять свои действия» на патриархат антиохийский восстановлением школ, «находящихся в совершенном упадке», раздачей книг и милостыни, наблюдением «за действиями греческого патрхарха, не всегда благоприятного арабам», для чего рекомендуются ему поездки в Дамаск, Горнюю Хасбею и на поморье Сидонское», поддержание школ и богаделен «денежными пособиями» в александрийском патриархате, забота даже о мнимом «восстановлении (sic) Синайской обители и о заведении там совершенно ненужного училища для образования «так называемых рабов монастырских», или кочующих бедуинов. По той же инструкции, начальник миссии поддерживает «дружественные сношения» с греческим духовенством в Иерусалиме, «самые лучшие отношения» с иноверными духовными властями, «хорошие отношения» с патриархом армянским и устанавливает сношения с яковитами и халдеями в Сирии и коптами в Египте. Вот как много возложено на начальника миссии забот посторонних, а поэтому, естественно, у него не могло быть достаточно времени на другие более близкие ему обязанности. О наших паломниках в инструкции замечено лишь, что «наблюдение нравственное за поклонниками должно преимущественно лежать на начальнике миссии, чтобы он не возбуждал соблазнов своим поведением». Если упомянуть еще о проектируемой русской больнице – богадельне в Крестном монастыре, где чистый воздух будет помогать лекарствам», о больнице, которая, при существовании «человеколюбивых заведений латинских», поручалась «особой заботливости начальника миссии», впрочем, не без намерений показать, что «и с нашей стороны было сделано что-либо подобное», то мы исчерпаем все попечительные заботы нашего правительства, направляемые в эту сторону деятельности второй миссии. На все эти грандиозные и трудно исчислимые задачи ассигновано было второй миссии, однако же, всего-навсего лишь 14,650 р. в год содержания⁴.

По приезде в Иерусалим, епископ Кирилл весьма энергично принялся за выполнение задач, возложенных на него, и сразу же убедился, что ему нелегко выполнить даже и одну треть их. «На первый раз, – писал он в 1858 году в министерство иностранных дел в своем отчете, – что можно было сделать – сделали, пригрозив грекам временным присутствием князя Оболенского и генерала Исакова, как свидетелей всех неудобств для наших паломников, я успел, наконец, убедить патpиapxa не мешать мне устроить больницу, хотя маленькую... Мы распорядились устройством рам в окнах, купили необходимые вещи, нашли добрых людей, которые приняли на себя хозяйство, приискали прислугу и перенесли больных, из которых двое как будто дожидались утешения умереть в сухой и светлой комнате, пожить несколько дней, благословляя Бога за скудный покой и приготовляясь к смерти. До сих пор мы еще находимся в состоянии раздумья, греки – взять ли с нас деньги за наемную квартиру, я – возьмут ли они, чего непременно желаю. Но я забрал больницу в свое исключительное заведывание, и, что бы ни было, не допущу, чтобы это начало осталось без последствий. Теперешние больные обеспечиваются в своих нуждах пособиями из тех средств, какими миссия располагает по милости Ее Величества»... «В вещественном отношении да будет благословенно имя Августейших благотворителей!» – восклицает епископ Кирилл в другом месте своего отчета за тот же 1858 год.

«Одно из важнейших первоначальных дел наших здесь, – продолжает развивать свои планы еп. Кирилл в том же отчете, – состоит в освобождении мисии и поклонников (может быть, поклонников прежде, а потом миссии) наших из-под власти греков. Патриарху очень хочется прижать миссию как можно ближе к своей груди, чтобы усыпить нас в своих объятиях: отсюда готовность не только отдать занимаемый теперь миссией дом под наши квартиры, но и построить дом для помещения консула, о чем уже идет речь в патриархии». Для улучшения быта наших паломников в Иерусалиме епископ Кирилл признает: 1) «безусловно необходимо иметь в Иepycалпме свой госпиталь и странноприемный дом, если пока и не особое помещение для миссии, чтобы высвободиться из под опеки греков», и 2) «необходимо нам иметь в Иерусалиме консула, о чем, по своим побуждениям, хлопочет и патриарх Иерусалимский. Он, может быть, думает, что, при столкновении двух официальных лиц в Иерусалиме, ему удобно будет в мутной воде рыбу ловить. Я, со своей стороны, надеюсь, что дела наши, как в отношении патриархии, так и по отношению к паломникам пойдут наилучшим образом, когда найдутся у нас средства к прямому воздействию и со стороны политической, и со стороны нравственной, не довольно удобно связывающихся в одном лице, особенно в лице духовного сана, обязанном прокладывать путь к сближению с восточным духовенством и восточными христианами⁵». Не лишне здесь отметить, что те же самые меры: 1) устройство в Иерусалиме странноприемного дома и госпиталя, 2) устройство консульства в важнейших пунктах Востока из лиц русских и непременно православного исповедания и 3) неофициального училища епископ Кирилл считает важными факторами «скромного противодействия» со стороны России и влиянию иноверцев с целыо поддержания православия среди местного туземного народонаселения. «Что касается до восстановления арабского духовенства, до устройства или улучшения духовных училищ, то в настоящее время, кроме приятного сведения о любознательности и даровитости здешних молодых людей, могу представить вашему сиятельству, – пишет в своем отчете 1858 г. князю А. М. Горчакову весьма справедливо и поразительно метко епископ Кирилл, – одно свое убеждение, что рассадником будущих нацональных пастырей и архипастырей Востока может быть пока одна патриархия антиохийская или, может быть, александрийская, а иерусалимская – ни в каком случае, по причине какого-то выдуманного патриархией заклятия на арабов⁶». Выходя из этого своего основного взгляда на задачи нашего правительства и нашей миссии в Св. Земле и Cирии по отношению к одному из существенных вопросов – поддержанию православия, епископ Кирилл отказывается от поддержания народных школ в Палестине, как от бесполезного дела, рекомендует «обратить внимание и средства» «на заготовление учителей, и, если можно, учительниц или создание литературы православно-арабской для будущего времени», ограничившись пока «поддержкой школ в тех местах, в которых уже есть или предпринимаются школы иноверия», чтобы «противопоставлять свои» и, по указанию опыта, мешать «предприятиям» врагов православия. Совершенно иначе он смотрит на антиохийский патриархат, в котором, по его мнению, «есть что делать и многое можно сделать». «Сам он, при своих скудных средствах, дает «незначительные пожертвования» на церкви в Дар-Псалине, в Каффарине, в Захле, в Джуб-Джените», в Селиме и других местах, на школы в Ирбине, Рашее и пр., «поддерживает постройку церкви православной в Сypе, устрояет помещение для селевкийского митрополита в Захле, крайне по его мнению, необходимое, созидает школу в Триполи, берет на свое содержание учителя катихизиса в Бейрутской школе, приобретает участок земли в селении близ Бейрута с целью со временем устроить «центральную русско-арабскую школу, составляющую насущную потребность края», ведет переговоры с патриархом и попечителями школ в Дамаске об устройстве, управлении и способах содержания тамошних школ «в видах будущих человеколюбивых предприятий», в Дамаске выгодно по случаю прибретает дом, отправляет пособие в мужской Белементский монастырь и в женский Седнайский и мечтает даже создать центральную русско-арабскую школу на Ливане. «Учеников найдется всегда больше, – заключает епископ Кирилл, – чем сколько нам будет надобно, и учителей на первый раз станет с нужду, а после сама школа будет поставлять их нам ⁷ ».

Кроме забот о госпитале для русских паломников, епископ Кирилл на две пасхи нанимал в Иерусалиме для поклонниц, нуждавшихся в особом «попечении», два частных дома и имели «удобное помещение» в 1858 г. для «поклонников более требовательных», не мирившихся с неудобствами греческих Иерусалимских монастырей.

Из всего вышеизложенного ясно, что первые два приснопамятные наши деятеля на Ближнем Востоке – преосвященные епископы Порфирий Успенский и Кирилл Наумов хорошо понимали принятые на себя задачи – поддерживать православие и послужить на благо своих соотечественников – паломников, энергично, настойчиво и небезуспешно боролись с окружающими неблагоприятными обстоятельствами, и если не достигли тех положительных и осязательных богатых результатов, какие от них в праве было ожидать наше отечество, имея в виду их таланты и характеры, то все же благодарные преемники их на том же пути, мы уверены, всегда помянут их добрым словом признательности и ни на минуту не забудут того, что эти деятели сошли со сцены не по своей вине. Архимандрит Порфирий прервал свою деятельность по случаю крымской войны и не был назначен снова на прежнее место в силу иных воззрений на нашего представителя на Востоке канцлера князя А. М. Горчакова и обер-прокурора св. Синода А. П. Ахматова. Деятельность епископа Кирилла встретила неожиданные препятствия со стороны, по-видимому, случайного деятеля на Востоке, но имевшего сильную поддержку вовне и выставившего борцов недюжинного ума, редкой силы воли и замечательного самолюбия.

Третьего августа 1856 года в Петербурге возникло и поныне действующее «Русское Общество пароходства и торговли⁸", поставившее себе целью вытеснить на Черном море существовавшую дотоле «Новороссийскую пароходную экспедицию», которая поддерживала постоянное сообщение между нашими портами Черного и Азовского морей, а также Константинополем и Галацем, и создать конкуренцию в Средиземном море c богатыми пароходными компаниями Societe maritime de Messageries imperiales и Австрийского Ллойда. Так как упомянутые пароходные компании перевозили в Иерусалим, между прочим, ежегодно и «по нескольку тысяч поклонников почти все православного вероисповедания», приносивших им «болышие выгоды», то учредители названного Общества опытный моряк, флигель-адъютант, капитан I ранга Н. А. Аркас и приобретший известность своими обширными предприятиями для развития пароходства на Волге Н. А. Новосельский вместе со своими титулованными союзниками – акционерами, ввиду «особенной важности в расчетах пароходной компании», решились установить прямые сообщения России с Палестиной, и через то «поклоннические странствования русских к св. местам значительно участить и сделать явлением постоянным», признав, впрочем, необходимым предварительно изучить условия жизни богомольцев и создать по возможности обеспеченные условия жизни для них «в столь отдаленном крае⁹». По указанию покойного великого князя генерал-адмирала Константина Николаевича, близко стоявшего к делам Общества пароходства и торговли, был командирован, под видом частного путешественника», «для собирания нужных практических материалов» в конце 1857 года чиновник особых поручений морского министерства, ныне здравствующий член Государственного Совета статс-секретарь Б. П. Мансуров, как характеризует его современник, покойный паломник В. Каминский, «человек молодой, исполненный ума, быстрых соображений и осторожности»¹⁰. Возвратившись в Петербург после поездки по Иудее и Галилее в 1857 г., он представил великому князю весьма любопытный обстоятельный отчет, отпечатанный в небольшом количестве экземпляров 24 декабря 1857 г¹¹ и переделанный потом с большими сокращениями в книжку под заглавием: «Православные паломники в Палестине», которая, очевидно, предназначалась служить путеводителем для наших паломников в Палестину. Вот главные положения этого отчета:

«Интересы нашего правительства на Востоке совпадают с выгодами Русского общества пароходства и торговли, и что сие последнее может служить лучшим и вернейшим орудием для исполнения того, что требуют достоинство и польза русской церкви». Для этой цели Обществу прежде всего необходимо «создать новые источники для приобретения денежных средств на обеспечение наших церковных дел в Палестине», а затем, вопреки планам нашего канцлера графа Нессельроде, «привести наше вмешательство на Востоке в такую неполитическую форму, которая обезоружила бы наших противников» и «отбросить пока помышления о политической и религиозной пропаганде по отношению к чужим».

Не особенно расчитывая на государственную казну и Св. Синод, которые могли бы «участвовать денежно в снабжении будущих русских учреждений в Палестине необходимыми для них средствами», и посулив от Общества пароходства и торговли всего лишь около «20,000 р. в год» Б. П. Мансуров быстро и легко находит и необходимые средства в неисчерпаемом источнике – в «массе доброхотных подаяний», в «сочувствии частных лиц к делу благотворительному и религиозному», которое не может не «заслужить покровительства русского Государя». Так «не трудно» приобретенные денежные средства поступают, по этому отчету, в распоряжение людей, отличающихся «личной ловкостью», с неизбежной долей «личного произвола», и пользующихся «полным неограниченным доверием во всех подробностях финансового дела». В распоряжение «большими суммами из источников частных», по словам Б. П. Мансурова, «гораздо лучше не вводить оных в официальную отчетность министерства иностранных дел, а распоряжение оными предоставить конторе пароходства общества, отчетность коей проще и правильнее¹²».

«Наше вмешательство на Востоке» может быть приведено «в неполитическую форму», и весь вопрос, по словам отчета, даже «упростится», если придать ему «спекулятивный» коммерческий характер. Возьмем для примера заботы нашего правительства о поклонниках. Общество пароходства и торговли во всех деталях решает его просто и с явной выгодой для себя. «Общество на первых шагах встречается с вопросами поклонничества, извлекает из оных денежную выгоду, – пишет в отчете Б. П. Мансуров, – и принуждено не пренебрегать оными, потому что, поступая иначе, оно вредит своим делам и уступает победу опасным соперничествующим предприятиям. Таким образом, Общество вполне вводится во все интересы поклонничества и силой вещей принуждается для своих выгод отыскивать тех же результатов, которых правительство наше должно отыскивать для целей государственных; от такого единомышленного стремления выиграют и то и другое, но правительство еще более Общества, потому что последнее должно непременно сеять для собрания жатвы и делать пожертвования, в которых первое может затрудняться (sic). Одним словом, посредством Общества правительство почти даром может приобрести то, что стоило оному жертв». Вот для сего нелишенные, на наш взгляд, странностей основания.

В Иерусалиме, напр., давно сознается настоятельная потребность в самостоятельном консульстве для защиты интересов наших паломников. Общество пароходства и торговли готово охотно на себя «принять часть необходимых на то расходов», но с одним условием, чтобы консул иерусалимский соединил в своем лице «звание консула со званием главного агента» Общества, с целью «покровительство дипломации сделать действительнее» для себя. Общество обещает обеспечить его за это «большим содержанием» и готово даже не считать его «явным агентом Общества и участником спекулятивного предприятия». Для консула – агента, далее, необходим в Иерусалиме приличный дом. Общество не прочь его построить, впрочем, на пожертвованные русским народом деньги, а если этого нельзя ему сделать, то оно готово разделить расходы на этот дом с правительством. «Необходимо и гораздо выгоднее теперь приобресть в Иерусалиме здание для консульства и вместе для пароходной конторы», – говорится в отчете. Для общества это необходимо, доказательством чего служит существование в Иерусалиме контор Австрийского Ллойда и французских Messageries. Таким образом, расходы на npиобретение здания для консульства и конторы могут быть разделены между правительством и Обществом, если, впрочем, нельзя обратить оные на сборы (sic) в пользу поклоннических учреждений по тому уважению, что все вышеозначенное устраивается для наших поклонников, а с поименованными заведениями можно соединить и богоугодные»...

«Приют для русских поклонников должен быть устроен так, чтобы каждый из них имел свой угол, если не свою отдельную комнату, чтобы семейства могли быть помещены вместе, и чтобы в нем были особые квартиры для путешественников высшего класса... Необходимо образовать в приюте домовую церковь в особенности для госпиталя, который там будет помещен. Все странноприемное заведение должно быть поручено заведыванию духовного настоятеля под главным руководством начальника миссии и русского консула: затем в деле управления оным должно участвовать и пароходное общество, как для придания приюту менее политического и более коммерческого характера, так и потому, что Общество будет участвовать в значительной мере в содержании и построении здания». «Чтобы разные деятели на этом поприще помогали в достижении общей цели и не могли спорить между собой о преимуществе прав и власти», Б. П. Мансуров проектирует разграничить между ними дело заведывания приютами. «Политическое покровительство и помощь в делах гражданской общественной жизни, по его словам, будет относиться к обязанности консула, попечение о нравственности и религиозной деятельности поклонников должно лежать на прямой ответственности духовной миссии, наконец, заботливость о материальных нуждах и благосостоянии поклонников возложится на духовную миссию совместно с агенцией пароходного общества, ибо в этой стороне дела заключается его собственная выгода и более доступная для него обязанность». «Главное руководство делами Общества» в Иерусалиме «ответственность пред сим последним» возлагается на консула, который, следовательно, и делится своими правами и властью с одним лишь начальником миссии.

Из «коммерческих расчетов» Общество пароходства и торговли устрояет помещения агенций в Константинополе, Смирне, Бейруте, Александрии и Кайфе, а вместе с этим как бы заодно в этих помещениях отводит места для гостиниц поклонников, для русских храмов, квартир для консулов и вице-консулов – агентов Общества и т. п. В Бейруте, напр., «этим средством просто и легко достигнется» одно из желаний нашего правительства, чтобы «духовная миссия распространяла свое влияние на антиохийский патриархат».

Стараясь действиям нашего правительства придать всюду «неполитическую форму», Б. П. Мансуров не только совершенно закрывает его на Востоке только что народившимся Обществом пароходства и торговли, но совершенно для нас непонятно пытается почему-то «и в Петербурге маскировать, по возможности, роль правительства в новой деятельности», «облечь все дело и в Петербурге в форму частного благотворительного предприятия, образовавшегося по указанию коммерческих выгод пароходного Общества, но покровительствуемого правительством ради богоугодной цели и ради сочувствия его к успехам Общества».

Таким образом, новый фактор нашей русской деятельности на православном Востоке – Русское Общество пароходства и торговли становится в разрез с воззрениями нашего правительства и посланной им в качестве своего агента духовной миссии. Этот новый фактор вместо того, чтобы придать силу и значение нашему правительству на Востоке, «выказать его хотя бы и наружно», старается его «маскировать», привести в «неполитический вид», затушевывая его и прикрывая не всегда благовидными коммерческими или «спекулятивного характера» видами. Высокий апостольский подвиг служения миссии с целью поддержания упадающего православия среди забитого и находящегося в неблагоприятных условиях быта населения туземцев-арабов и проникнутое духом евангельской любви служения своим соотечественникам с целью улучшения их жизни в Иерусалиме, при исполнении своего крестоносного паломнического подвига, опять, непонятным для нас образом, искусственно переплетаются и перепутываются с материальными расчетами, денежными выгодами, со спекуляцией. Не удивительно, поэтому, что между старыми деятелями на Востоке и новыми с самых первых шагов не только не могли установиться «в достижении общей цели» согласие и желательное единодушие, но возгорелась тяжелая и даже компрометирующая русских деятелей вражда, к глубокому сожалению, не прекращающаяся даже и в наши дни...

Отчет Б. П. Мансурова о поездке в Палестину с вышеизложенными взглядами на деятельность Общества пароходства и торговли получил полное одобрение в Петербурге, и взгляды его с решительной настойчивостью стали осуществляться на деле. В начале 1858 г. был учрежден, по Высочайшему повелению «Палестинский Комитет», во главе которого был поставлен родной брат Государя великий князь генерал-адмирал Константин Николаевич, а исполнителем предначертаний и планов Комитета и энергичным проводником их в жизнь явился Б. П. Мансуров, снискавший полное, неограниченное доверие великого князя и считавшийся в Комитете безаппеляционным вершителем и знатоком дел Палестины. Государь Император Александр Николаевич, близко принимая к сердцу интересы Святой Земли и судьбы православия в ней, входил лично во все подробности планов и намерений Палестинского Комитета и освящал все детали их своим Монаршим утверждением.

Первая и главная задача «Палестинского Комитета» заключалась, весьма естественно, в изыскании "новых и особых денежных источников, которые могли бы быть обращены на улучшение нашего материального положения на Востоке и всей обстановки, определяющей там наше значение перед свидетелями нашей деятельности». Такими «новыми особыми источниками оказались, как писал великий князь в рескрипте обер-прокурору Св. Синода и митрополиту петербургскому в 1859 г. «простое и верное», испытанное уже неоднократно, средство – «призывы, делаемые церковью к народу, для возбуждения сердечного религиозного и естественного сочувствия массы народа». «Готовность русского народа широко ответствовать на сердечные призывы правительства для святого дела, – рассуждали совершенно справедливо деятели Комитета, – слишком часто была доказана, чтобы можно было сомневаться в успехе, когда дело идет об Иерусалиме, обаяющем имени, находящем теплый отголосок в душе каждого христианина. Но для успешного действия на массы, от которых и следует ожидать желаемых приношений, нужно одно непременное условие: сердечность и теплота самого призыва и выражение самими призывающими любви к предпринятому делу. Холодный и формальный призыв, конечно, остался бы бесплодным».

И действительно, призыв к благотворительности частных лиц превзошел все предполагаемые расчеты членов Комитета и увенчался, по их официальному признанию, «замечательным успехом». Из обнародованных в академическом «Месяцеслове» за 1863 и 1864 годы отчетов Комитета мы видим, что с марта 1858 г. по 15 октября 1863 г. «собрано частных пожертвованний» на улучшение быта православных паломников в Палестине и из других источников 1.003,259 р. 34 к.

Не лишне будет здесь отметить, что от щедрот Государя Императора Александра Николаевича пожертвовано в Комитет 500,000 р.¹³, откупщиками разных губерний 75,000 р., камергером Яковлевым 30,000 р. и Обществом пароходства и торговли, «вызвавшимся помогать означенному делу», 30,000 р., но не ежегодно, как говорится в отчете Б. П. Мансурова, а единовременно, и притом «со взносом всей суммы в течение трех лет». Вот та «жертва», которой русское правительство, по словам г. Мансурова, «якобы могло затрудняться» для палестинского дела и которую великодушно теперь несло Общество, ожидая «обильной жатвы» для себя в будущем...

Но случайные единовременные пожертвования благочестивых людей членам Комитета казались недостаточно прочной гарантией для успеха предпринимаемого ими обширного дела в Палестине для покупки земельных участков, для постройки богоугодных заведений для паломников, русских храмов, больницы и содержания их в будущем в подобающем приличном виде, а потому они обратились к изысканиям новых уже «постоянных источников». Такими источниками явились, с Высочайшего соизволения, по распоряжению Св. Синода, учрежденные в конце 1838 г. особые кружки во всех церквах Империи для сбора подаяний на улучшение быта православных паломников. «Эти сборы, по плану Комитета, должны были служить как пособием на пополнение капитала, собранного для производства всех построек, так и постоянным источником на будущее время для содержания и развития русских странноприемных заведений, без обращения на этот предмет средств государственной казны». И в этом отношении Комитетом относительно ожидаемой суммы сжегодных сборов, по скромному расчету, предполагалось получать ежегодно не менее 54,000 р. Но в действительности эти предположительные расчеты не только оправдались, но даже превзошли ожидания, особенно, если принять во внимание, что первые годы существования Комитета совпадали с эпохой, когда «официально подготовлялась и совершалась великая крестьянская реформа, и вследствие того экономическое состояние всей массы крестьянства подвергалось трудному кризису». От упомянутых кружечных сборов за пять первых лет с 1859–1863 г. поступило в Комитет 295,550 р. 68 к. и еще 9,079 p. 55,5 к. за три последних месяца 1858 г., когда были открыты эти сборы. Таким образом, в течение первых пяти лет сумма кружечных сборов составляла в среднем итоге 59,110 р. в год¹⁴.

Обеспечив себя, таким образом, «твердыми и надежными источниками» денежных средств, Палестинский Комитет немедленно же открыл свою деятельность в Палестине. «Так как стеснительное положение русских богомольцев, по словам отчета 1860 г., требует безотлагательных мер улучшения, а те же трудные условия встречаются не только в самом Иерусалиме, но и в Рамлэ, Яффе, Назарете и Кайфе, т. е. в тех местах, между коими постоянно обращаются поклоннические странствовния по святым местам, то, 1) не теряя времени и для приобретения указания опыта на будущее время решено заняться устройством в означенных пяти местностях временных странноприемных заведений в наемных помещениях, снабдив эти дома необходимой мебелью и утварью, которая перенесется в постоянные приюты», и 2) с упомянутыми целями, а равно для приобретения поблизости и в самом Иерусалиме «достаточно обширной земли для возведения всех потребных для помещения поклонников и духовной миссии строений» и для составления на месте подробных планов и проектов решено было, после того, как побывали лично в Палестине заведующий делами Палестинского Комитета князь Оболенский и генерал Исаков, послать туда же нарочитую экспедицию с Б. П. Мансуровым во главе, как уже хорошо ознакомившимся с нуждами и потребностями наших паломников. В состав этой экспедиции должны были войти архитектор академик М. И. Эппингер, «три года изучавший древние православные сооружения на Востоке и в особенности на Св. горе Афонской», его помощник академик В. А. Дорогулин, архимандрит Порфирий Успенский, отделившийся, впрочем, от экспедиции для ученых изысканий на Афонской горе в тамошних библиотеках, и др. Экспедиция эта пополнилась в августе 1858 года новым деятельным членом, чиновником морского министерства, никогда «не занимавшимся ни Палестиной, ни церковными, ни восточными делами¹⁵» В. И. Дорогобужиновым, присланным в Иерусалим в качестве агента Общества пароходства и торговли с правами русского консула и вступившим в отправление своих обязанностей лишь с 20 сентября следующего 1859 года ¹⁶ .

Так как ожидался приезд в Иерусалим великого князя Константина Николаевича с супругой великой княгиней Александрой Иосифовной, то на посланных возложена была Комитетом непременная обязанность приготовить все необходимое к приезду Их Высочеств и по возможности улучшить быт наших паломников. Прежде всего так называемый коптский хан против женского монастыря Большая Панагия был приспособлен для помещения 220–270 женщин, дома Мнемара и Муфти на страстном пути, первый для 60 мужчин, а второй для поклонников «высших сословий», дом Гасана близ монастыря св. Харлампия – для 30 мужчин, дом армянский близ австрийского консульства тоже для 30 мужчин, дом Мегмета–али–эффенди – для русских, прибывших для сооружения построек.¹⁷ Затем устроены были странноприемные дома в Яффе, в Рамлэ с продовольствием, Назарете и Кайфе с продовольствием. Исполнив это, Б. П. Мансуров со своими спутниками принялся за отыскание как внутри города, так и в прилегающих к нему окрестностях подходящих, вполне удобных, земельных участков для сооружения проектируемых обширных богоугодных русских заведений с собором во имя Св. Троицы в центре их. Переговоры велись, по словам Б. П. Мансурова, начиная с 1857 года, «в течение всего 1858 года и большей половины 1850 года», и с большими затруднениями и препятствиями со стороны турецкого правительства¹⁸, но окончательный выбор и покупку облюбованного места для русских сооружений решено было предоставить благоусмотрению великого князя Константина Николаевича.

Б. П. Мансуров и его сотрудники застали в Иерусалиме, как известно, представителя русской правительственной власти в Иерусалиме в лице начальника второй духовной миссии епископа Кирилла, который, как это видно из его отчета 1858 года, на первых порах встретил новых деятелей в Палестине весьма радушно. С Б. П. Маисуровым он «с первого раза вступил в доверительные и добрые отношения» и в простоте сердечной даже считал их «взаимные личные чувства хорошими», с агентом Общества пароходства и торговли и консулом В. И. Дорогобужиновым «сошелся» и, судя по началу его действий и по первым впечатлениям, исполненным «симпатии к его личности, ввиду «предупредительной любезности» и кажущихся «уступок» и согласился с его мнениями со стороны последнего, начал было уже мечтать, что они «будут действовать дружно». Впрочем, еп. Кирилл «не скрывал от себя возможности некоторых поводов к недоразумениям» «в двуличном его характере деятельности¹⁹». Но и из сказанного выше уже ясно видно, что эти новые деятели в Палестине не пожелали иметь никакого серьезного делового общения с «аккредитованным», так сказать, русским правительством посланником в Иерусалиме. Они решительно и намеренно не пустили его в свою среду, стараясь все дела вершить без него и даже иногда как бы наперекор его планам и намерениям. Отсюда вполне естественно возникает между нашими русскими деятелями в Иерусалиме полный антагонизм и непримиримая, соблазнительная для своих и для иностранцев, продолжительная вражда. «Не знаю, – пишет в отчете за I858 г. епископ Кирилл, – до чего мы дойдем дальше, но теперь дела наши в Иерусалиме идут весьма не хорошо». «Оказалось, вопрос был о самом принципе, о представительстве в Иерусалиме, о значении консула в связи с архиереем, начальником миссии». «Как агент Общества, г. Дорогобужинов идет со мною уже не по одной дороге, не под одним начальством состоим мы, не одно дело делаем, а если и одно, то совершенно с различными видами, что еще хуже». «Слияние званий в одном лице г. Дорогобужинова не уничтожило в нем различия стремлений по службе в двух ведомствах: начало дествительного нашего разделения здесь, и разделение это не кончится ни с переменой лиц, ни с течением времени» ²⁰ … "Агенция Общества пароходства и торговли в Иерусалиме, городе ни приморском, ни торговом, так аномальна, что сама не может не чувствовать себя в довольно неловком положении – без товарищей, без дела. Единственное дело, которое она может усвоить ceбе, это хлопоты по будущим постройкам русским для миссии и поклонников: она и ухватилась за это дело ревниво «усиливаясь выгородить его себе в исключительное достояние». ²¹ На это смешение обратил внимание в свое время и приснопамятный митрополит московский Филарет и нашел, что сосредоточение денежных средств, «собираемых на богоугодные заведения», и построение церкви, помещений и больниц «больше принадлежит духовной миссии, нежели Обществу пароходства и торговли». Но от этого, впрочем, положение вещей в Иерусалиме не подвинулось вперед ни на шаг и не сделалось нисколько лучше.

Епископ Кирилл к упомянутому отчету за 1858 год приложил частное письмо от 10 февр.1859 г., написанное «с безграничной доверенностью и с полнейшей откровенностью» к министру иностранных дел князю Л. М. Горчакову. В письме этом он с излишней подробностью и напрасной откровенностью изложил все перипетии своих личных столкновений с г. Дорогобужиновым, не подозревая, что письмо будет передано его недоброжелателями в собственные руки Государя Императора, который изволил положить на нем следующую помету: «Буду ждать, что Брат мне напишет».

28 апреля великий князь Константин Николаевич с августейшими супругой и сыном Николаем Константиновичем высадились на берег Палестины в Яффе, а на другой день торжественно были встречены в святогробском храме, при громадном стечении народа, патриархом Кириллом.²² Августейшие поклонники поселились на временное пребывание в патриархии в так называемом «Порфириевском» доме или миссийском. Великий князь, пробывший в Иерусалиме целых десять дней, посвящая время благочестивому паломничеству по святым местам, в то же время, во исполнение Высочайшей воли, входил лично во все подробности вопроса о покупке участка земли для постройки наших богоугодных заведений, осматривал намеченный к приобретению участок на Мейдамской площади, и одобрил выбор и утвердил как покупку этого места, так и проектированные на нем сооружения.

К концу декабря месяца 1859 г. была окончена покупка земель и в руках Палестинского Комитета²³ оказались седующие участки: 1) Мейдамская ²⁴ площадь в 15,709 кв. сажень, расположенная на высоком гребне полосы, разделяющей две небольшие караванные дороги – яффскую и наблузскую; 2) Мамилла (или св. Вавилы) в 3,000 кв. саж. (15,614 кв. метр., ценою 140,000 фр.), находящийся против Мейдама, через долину, по ту сторону яффской дороги: 3) два участка у Дамасских ворот Энгеми или Биражие (12,809 кв. метр., ценою в 230,000 фр.) и Комси ²⁵ для разведения садов и огородов и 4) довольно большой участок земли в Горней (5.918,092 кв. м. или точнее 6,204 кв. с., ценою в 2,000 фр.), находящейся близ развалин дома свв. пророка захария и Елизаветы. На покупку всех земель в Палестине по официальным отчетам Палестинского Комитета, за годы с 1858 по 1863 истрачено 54,813 р. 63 к.²⁶ По вычислению Б. П. Мансурова, квадратная сажень земли в Иерусалиме обошлась нам в 2 р. 25 к., каковая цена признается им все же «прискорбно великой, как результат явного вымогательства».²⁷

«Турецкое правительство, – говорится в отчете, – узнав о желании русского Государя Императора явить новую заботливость о благе своих подданных и дорожа, после недавней войны, поддержанием доброго согласия между обеими державами, нетолько немедленно дало необходимое дозволение (фирман) на приобретение нужных земель и построение всех желаемых зданий, но и принесло в дар для упомянутой цели участок казенной пустопорожней земли, примыкающей к той площади, которая приобретена нами покупкой». ²⁸

По отношению к начальнику духовной миссии епископу Кириллу великий князь был во все время своего пребывания в Иерусалиме в высшей степени любезен и внимателен, передав ему две Высочайше пожалованные награды – драгоценную панагию и орден св. Анны 1-й степени. О размолвках между начальником миссии и г. Дорогобужиновым не велось в присутствии великого князя никакой речи. При отъезде своем из Иерусалима великий князь Константин Николаевич даже порекомендовал «ничего не делать без соглашения» с начальником миссии. Очевидно, под влиянием этих знаков высокого внимания и Высочайше пожалованных наград епископ Кирилл воспрянул духом и писал восторженно своим родным в Петербург от 7 августа 1859 г. следующее: «хочу взять впередь за правило – пользоваться удобствами своего теперешнего положения и время от времени делать вылазки и прогулки. Поле широкое для этого здесь: посмотрю на Египет, просят побывать на Кипре, зовут не дозовутся на Ливанские горы, где в многие почали многое, но и на нашу долю оставили еще многое, лишь бы рук не вязали». «Доколе светит впереди возможность послужить церкви, – говорит он в письме от 24 сентября того же года, – ни на какую, ничью кафедру не променяю я своего святого дела. Неприятности? Да ведь в том-то и сладость жизни – в борьбе: в том-то и признак святости дела – во вражде диавола».²⁹

Но впечатления приятные, вынесенные от пребывания царственных гостей в Иерусалиме, начали мало-помалу улетучиваться, и в свои права стала вступать печальная действительность со всеми мелочными треволнениями. Совет великого князя – «ничего не делать без соглашения» с начальником миссии не только не возымел желанного и, можно полагать, благодетельного для успеха дела нашего в Иерусалиме практического результата, но оказался одной простой вежливостью, которую исполнители его воли совершенно игнорировали. Так Б. П. Мансуров при отъезде своем из Иерусалима, распорядился, как писал от 16 августа 1859 г. директору Азиатского Департамента Е. П. Ковалевскому епископ Кирилл, чтобы «г. Дорогобужинов взял от меня устроенный мной на деньги Государыни Императрицы госпиталь». Сделано это было просто, без всяких оповещений и предуведомлений. «Г. Дорогобужинов вошел в госпиталь, описал вещи, приказал служащим обращаться к нему, и – делу конец». Смотрительницей госпиталя он назначил женщину, не лишенную капризов и некоторых своеобразностей, даже по словам и В. П. Мансурова, А. А. Голикову. Когда преосв. Кирилл попросил доставить ему опись вещей госпиталя и прислать ему ящик с хирургическими инструментами, «адресованный на имя духовной миссии» из канцелярии Ее Величества, то г. Дорогобужинов послал ему опись и ящик с инструментами, но ключи от ящика, «благоразумно удержал у себя». «Теперь, – заявляет в своем отношении пр. Кирилл, – даже не знаю, куда и обращаться с вопросами по делам: г. Мансуров объявил мне, что я могу заявлять свои мнения по поклонническому делу только через его превосходительство и г. Дорогобужинова, но Мансуров – не начальство мне, и голословные его требования не кажутся мне законом. Дорогобужинов, в свою очередь, указывает мне Палестинский Комитет, о котором ни я, ни сам он не имеем еще письменных уведомлений. Что станешь делать?»³⁰.

Являлась, таким образом, настоятельная необходимость точно и ясно разграничить в Палестине сферы деятельности начальника миссии и консула и взаимные их отношения друг к другу. Журнальным определением Палестинского Комитета от 11 декабря 1859 г., утвержденным Государем Императором, эти отношения и установлены были особыми правилами, которые в теории признавались руководящими началами наших деятелей в Палестине, но на практике потом вызывали целый ряд недоразумений и столкновений, приводивших иногда к необходимости прибегать даже и к силе консульского каваса. Вот эти правила:

«На обязанность русской духовной миссии в Иерусалиме возложить нравственное и духовное назидание всей русской паствы, церковное представительство, производство богослужения, управление делами миссии, пастырское наблюдение за нашими поклонниками и всеми нравственными условиями их жизни, участие советами и указаниями в делах призрения наших богомольцев, передачу консулу своих замечаний по сему предмету и содействие ему в улучшении быта поклонников.

Подчинить все русские странноприемные заведения в Палестине заведыванию власти гражданской, т. е. русского Императорского консульства, к обязанности которого относится все политическое, дипломатическое, гражданское и полицейское представительство и управление, все приобретения земель и домов, все хозяйстввнное заведывание приютами, госпиталем и строениями на основании инструкции министерства иностранных дел»³¹.

Кроме этих разграничительных правил в сферах действий начальника миссии и консула, как прямые последствия пребывания великого князя в Иерусалиме, и бывших недоразумений между двумя представителями русской власти на Востоке, следует признать и удаление в половине 1860 года В. И. Дорогобужинова из Иерусалима и замену его настоящим консулом К. А. Соколовым из дипломатических чиновников министерства иностранных дел. За смертью, вскоре воспоследовавшей, Соколов был заменен А. Н. Карцевым, бывшим консулом в Румынии.

За всем тем, епископ Кирилл не был допущен Б. П. Мансуровым и его сотрудниками к участию в обсуждении проектов по созданию русских богоугодных заведений и в наблюдении за их постройкой, и вся его роль в этом отношении ограничилась лишь присутствием 30 августа, в день тезоименитства Государя Императора, на закладке соборного храма в честь Св. Троицы, и то лишь в качестве ассистента, так как предстоящим на церковном торжестве был наместник патриарший Мелетий, митрополит Петры-аравийской. Само собой разумеется, обойденному и обиженному начальнику миссии оставалось одно лишь утешение – подвергать суровой критике действия строительной комиссии и ее главных деятелей и тем невольно создавать около себя в Иерусалиме атмосферу всяких сплетен и праздных разговоров среди наших паломников и святогробского духовенства, всегда стремившегося поддерживать шероховатые отношения между русскими представителями власти.

Задуманные Палестинским Комитетом богоугодные заведения в Иерусалиме и начатый постройкой на участке земли в 900 квадр. сажень, обнесенном каменной оградой, за городом, в центре должны были иметь собор во имя св. Живоначальной Троицы. С правой стороны его дом для русской духовной миссии приходящих на поклонение русских иноков. В верхнем этаже дома, кроме коридоров, лестниц и террас, устроены были, по проекту, квартира архиерея, начальника миссии, его наместника, три квартиры для иеромонахов, три для иеродьяконов, квартира для драгомана, три комнаты для певчих и комната для прислуги. В нижнем этаже домовая церковь во имя св. царицы Александры на 350 человек, комната для кавасов, библиотека, магазин для священных изделий, 12 комнат для певчих и приезжих иноков, трапезная, буфет, кухня, пекарня, кладовая и комната для прислуги.

С левой стороны собора – странноприемный дом на 300 поклонников, заключающий в себе, по первоначальному проекту, в верхнем этаже квартиру старшего смотрителя, 10 комнат – каждая на 5 человек, 5 комнат – каждая на 11 человек, четыре комнаты – каждая на 12 человек, зал для чтения, террасу и умывальню. В нижнем этаже – квартира младшего смотрителя, 8 комнат – каждая для 2 человек, 17 комнат – каждая для 5 человек, одна комната для 12 человек, трапезная, общая кухня, буфет, общая пекарня для поклонников и кладовая для провианта, комната для прислуги, кладовая для провизии, кладовая для вещей поклонников и умывальни.

На восточной стороне площади, за алтарем собора, через сад, женский приют на 500 поклонниц, в верхнем этаже имеющий 8 комнат – каждая для 3 человек, 4 комнаты – для 4 человек, 8 комнат – для 5 человек, 2 комнаты – для 8 человек, 16 комнат – для 12 человек, зал для чтения, террасу и умывальни, а в нижнем этаже: сени, коридоры, помещения для старшей: и младшей смотрительниц, 9 комнат – для 3 человек, 2 комнаты – для 4 человек, 8 комнат – для 5 человек, 2 комнаты для 8 человек, 12 комнат – для 12 человек, зал для чтения, трапезная, кухня, буфет, комната для прислуги, кладовая для провизии, кладовая для вещей поклонниц и умывальни.

С правой стороны женского приюта – баня, прачечная, сараи и конюшня.

По той же линии ближе к воротам дом для сторожей.

Против помещения для служб предположен двухэтажныи дом для приезжающих лиц благородного сословия. В верхнем этаже 4 номера в одну комнату, 4 номера – в четыре комнаты, комната для прислуги, ванная и кладовая; в нижнем этаже: 9 номеров – в одну комнату, два номера – в три комнаты, комната для прислуги, кухня, ванная, кладовая и наружные крыльца.

Перед паломническими приютами предположено развести сады, устроить водоемы и выкопать в разных местах Мейдамской площади 6 новых цистерн. На воротах, выходящих на яффскую дорогу, должны быть начертаны слова: «Странен бех и введосте мене» (Матф. 15, 35).

За домом миссии, параллельно, устроен госпиталь на 60 кроватей. «Особенность постройки, по словам официального отчета, заключается в образовании посреди дома двух больших продольных зал или галлерей, которые избавляют от надобности открывать окна в палатах, но дают больным возможность всегда дышать свежим воздухом, ходить и прогуливаться под защитой от солнечного жара. В этих же залах может быть, по временам, отправляемо для больных домашнее богослужение, а которые в силах, могут ежедневно собираться на общую молитву, для слушания душеполезного чтения, для ручной работы и т. п.». В верхнем этаже госпиталя, кроме зала, имеются 8 палат для больных, две комнаты для больных благородного сословия, комнаты для сестер милосердия, ванная; в нижнем этаже: сени, лестницы, общий зал, квартира доктора, комната для сестры милосердия, квартира аптекаря, аптека, лаборатория, материальная, операционная, две палаты для больных, кладовая для белья и коридоры, при госпитале имеется и особый сад и цистерна³².

Таков первоначальный проект наших богоугодных заведений в Иерусалиме, но, при сооружении их, пришлось сделать в нем весьма существенные сокращения и урезки. Так, по 1 сентября 1862 года, с марта 1858 года, по официальным данным, были совершенно отстроены лишь каменная оградная стена в 900 сажень, дом для сторожей, дом для служб, в жилых комнатах коего поместились строители русских построек, большой водный бассейн и 6 цистерн³³, а к 15 октября 1863 года, по отчетам, «совершенно отстроенными» уже значатся здание для миссии с церковью св. великомученицы царицы Александры, госпиталь в два этажа на 60 человек и мужской приют, но уже в один этаж, на 300 человек близился к окончанию, и к весне 1864 г. должен быть окончен женский приют тоже в один этаж, но по-прежнему на 500 человек, и вчерне был окончен собор во имя Живоначальной Троицы. «Этим делом, т. е. окончанием построек, по словам отчета, нужно спешить для того, чтобы к Пасхе 1864 г. могло быть начато русское богослужение в готовом уже доме духовной миссии»³⁴.

По официальному отчету, напечатанному в академическом Месяцеслове на 1864 год, расходы Палестинского Комитета по сооружению русских богоугодных заведений и по содержанию временных наемных приютов и госпиталя в период времени с осени 1858 года по 15 октября 1863 года, т.е. за пять лет, выразились в таких цифрах:

На покупку земель в Палестине …………………………………………………….54,8l3 p. 6Зк.

На обзаведение и содержание временныхприютов в Иерусалиме, Яффе, Рамлэ, Кайфе и Назарете……………………………………………………………………………………….61,714 р. 60 к.

На устройство и содержание госпиталя……………………………………………23,960 р. 68 к.

На строительные работы…………………………………………………................733,910р. 64 к.

На банкирские расходы по переводам сумм в Иерусалим по курсу……………..49,586 р. 43 к.

За изготовление в Петербурге разных предметов для русских сооружений в Иерусалиме из суммы, назначенной на это, 24,860 р…………………………………………………………12,060 р.85 к.

За доставку их в Иерусалим и страховку их из суммы в 5,324 р. 3 к……………..2,864 р. 82 к.

За художественные труды для церкви св. царицы Александры…………………..1,275 р. 00 к.

На переписку и почтовые расходы……………………………………………………..135 р. 34 к.

Итого………940,321 р. 99 к.

Остаток к 15 октября в наличных суммах выразился в 63,737 р. 35 к.

В период времени с 1862 г. по весну 1863 г. произведены были работы по украшению и подготовке к освящению храма во имя св. царицы Александры и выразились в таких цифрах:

За иконостас из дуба………………………………………………………………1,720 р. 00 к.

За устройство престола, жертвенника, аналоев, решеток, рамок для икон, разлнчных шкафов и других церковных принадлежностей……………………………………………………..2,525 р. 00 к.

За иконы в иконостасе………………………………………………………………500 р. 00 к.

Мебель для алтаря……………………………………………………………………700 р. 00 к.

Люстра, паникадила и бронзовые лампады………………………………………7,337 р. 20 к.

3 бронзовых золоченых креста на купол собора…………………………………..4,611 р. 80 к.

Чугунные решетки для собора, домовой церкви и дома миссии………………7,416 р. 00 к.

Все принадлежности церковные делались в византийском стиле, по рисункам М. И. Эппингера, и получали одобрение Государя Императора. Иконы писаны академиками Васильевым и Ксенофонтовым и известным иконописцем В. П. Пошехоновым, причем художники Васильев и Пошехонов, «движимые сердечным участием к начатому в Иерусалиме делу, принесли написанные ими иконы в дар воздвигаемой церкви». От лиц, пожелавших остаться неизвестными, поступили в дар изящная серебряно-позлащенная церковная утварь – евангелие, ковчег, крест, лжица, блюдо, чаша и проч.

За доставку и пересылку названных предметов для Иеруеалимского храма св. царицы Александры из Петербурга через Лондон, Гибралтар в Константинополь на английском пароходе «Эра» и оттуда в Иерусалим на новом пароходе русского общества пароходства и торговли уплачено 4,259 р. 91 к., за страховку в 30,000 р. всех 138 ящиков – 1,064 р. 82 к., за исправление этих предметов, попорченных в дороге, за установку их на месте 3 мастерами, нарочито командированными в Иерусалим, – 842 р.44 к³⁵.

Избрав местом устроения русских богоугодных заведений загородный участок земли по яффской дороге, строители и деятели Палестинского Комитета встретились на первых же порах с рядом возражений со стороны русских людей относительно целесообразности и пригодности устройства этих построек вне городской черты и, как в ту пору казалось, и в месте, удаленном от главных святынь Св.Града. «Многие, – пишет главный строитель этих построек Б.П.Мансуров, – не верили в возможность привлечения русских богомольцев в приюты, расположенных вне города. Опасаясь, что эти толки могут уменьшить сочувствие к задуманному в Палестине делу» и «для успокоения всех тех, которые в то время сильно осуждали за решимость выстроить все русские заведения вне городской черты исполнители Высочайшей воли и предначертаний государя великого князя Константина Николаевича должны были искать приобретение какого-либо хорошего участка в Св. Граде не для непременной постройки на нем дома консульства», а с целью «обеспечить возможность, в случае необходимости, устроить в возможной близости к храму Гроба Господня такое подворье, в котором и русская духовная миссия и наши поклонники могли бы находить временный приют, в течение тех часов вечера с раннего утра, когда городские ворота еще не были отперты, а храм Гроба Господня уже затворялся. Такой временный приют был необходим только ввиду строго соблюдавшегося тогда порядка запирания городских ворот с заката до восхода солнца. Когда этот порядок сам собой упразднился, а это последовало скорее, чем думали, помянутый приют и подворье сделались ненужными» ³⁶ .

С упомянутой целью, по указанию архитектора Пьеротти, приобретен был небольшой участок земли поблизости от главной Иерусалимской святыни, т. е. храма Гроба Господня, принадлежавший коптскому священнику Георгию, в 140 кв. сажень. К этому участку для округления впоследствии прикуплено было в разное время еще до 271 кв. сажень³⁷. На покупку этого замечательного участка земли, заключавшего в себе ценные остатки знаменитой базилики императора Константина на месте Обретения Креста Христова, а в 1883 году, как оказалось, после тщательных научных раскопок, произведенных на средства покойного председателя нашего Общества великого князя Сергея Александровича и при содействии Общества и обнаруживших скрывавшийся дотоле под слоем мусора и знаменательный порог, через который проследовал Господь И. Христос на страдания, и древние ворота, затрачено было в разное время 30,691 р. 47 к. В эту сумму входят и 6,641 р., употребленные Комитетом на расчистку места, раскопки и на устройство стены «недавней кладки» и «на древнем помосте» другой стены, для ограждения русского участка от соседней земли Авраамиевского монастыря и ворот для вывозки мусора на базарную улицу³⁸. На месте русском близ храма Воскресения производились научные раскопки в 1864 г. известным французским археологом графом Вогюэ, а в 1865 г. – не менее известным английским палестиноведом и археологом Вильсоном, причем первый открыл византийскую арку, а второй даже и проход под этой аркой. «Очистка подземелий, по словам официального отчета, потребовала долгих работ и больших расходов, ибо здесь оказалась насыпь развалин и векового мусора, вышиной более пяти сажень». Поэтому начатые раскопки в 1859 г. были временно приостановлены с надеждой «производить по мере средств», которые явились на лицо не скоро, лишь благодаря щедротам первого Августустейшего председателя Палестинского Общества в 1883 г.

Строители русских богоугодных заведений в Иерусалиме напрягали все усилия, чтобы к весне 1864 года не только окончить их и сделать обитаемыми, но к Пасхе этого года даже и «начать русское богослужение в готовом уже доме духовной миссии». Правда, на деле это им не вполне удалось, но Б. П. Мансуров торжественно в официальных документах заявлял, что «к 1864 году было окончено в Иеpyсалиме все начатое дело; в результате оказалось, что все совершено раньше предположенного срока и дешевле против утвержденных смет». Дело в том, что в исполнении строители значительно уклонились от первоначального плана. Так, оба приюта мужской и женский оказались без вторых этажей, которых они не имеют и до настоящего времени, хотя число поклонников, какое предполагалось поместить в них оставалось прежнее; не был осуществлен на практике двухэтажный «странноприемный дом для приезжающих лиц благородного сословия», вместо которого явился довольно неуклюжий дом, отданный под помещение лиц, заведующих постройками, а в декабре 1863 года, когда решено было перевести консульство из города в центр русской колонии, этот дом обречен был на радикальную переделку под квартиру консула и на надстройку над ним башни для часов и для вывешивания консульского флага. «Просторная русская баня, недостаток которой, по словам отчета, столь часто ощущался всеми нашими богомольцами»³⁹, осталась на бумаге лишь pium desiderium и получила осуществлениe, к истинному удовольствию русских людей, спустя почти 25 лет, уже когда вступило в силу Императорское Православное Палестинское Общество. Причина этих урезок первоначалъного плана наших построек заключалась в недостатке денежных средств, которые необходимы были на сооружение грандиозного русского собора во имя Живоначальной Троицы. Что же касается успешности построек, то она вне сомнения, ибо главный строитель русских богоугодных зданий М. И. Эппингер считал их настолько уже оконченными, что 1 мая 1864 года покинул Иерусалим, передав незначительные доделки в руки своего помощника архитектора В. А. Дорогулина.

Приближалось, таким образом, в Иерусалиме всеми с нетерпением ожидаемое открытие русских богоугодных заведений, переселение духовной миссии в предназначенный для нее дом и торжественное освящение домового храма во имя св. царицы Александры, а вместе с ним и самих зданий. Но деятели Палестинского Комитета не спешили ускорением этих событий и протянули время до конца июля месяца. Все время, со дня назначения в Иерусалим нового консула А. Н. Карцева до конца 1863 года, было употреблено палестинскими деятелями и главным, преданейшим их агентом иерусалимским консулом на то, чтобы всеми мерами удалить из Иерусалима независимаго и энергично-настойчивого начальника миссии епископа Кирилла и лишить его возможности поселиться на новых русских постройках, где он, опираясь на официальные инструкции, данные ему из Петербурга, и обещание и заявления Комитета, несомненно, потребовал бы для себя активного вмешательства во внутреннюю жизнь наших паломников, чего боялись эти деятели, как огня. Получив весьма обстоятельные инструкции и советы в Петербурге и заручившись сильной поддержкой нашего посла в Константинополе Н. П. Игнатьева, А. Н. Карцев, подстрекаемый новыми своими друзьями в Иерусалиме, строителями наших зданий, повел против епископа Кирилла ожесточенную полемику, для которой могучую поддержку оказали инсинуация, злостная клевета, нелепые Иерусалимские сплетни и невероятные слухи. Целым рядом своих официальных донесений в Петербург и частных писем в Константинополь к послу, в которых «умного, осторожного, способного обворожить архипастырскими добродетелями начальника миссии», Карцев не стеснялся называть «человеком с актерскими способностями», алкоголиком «до припадков белой горячки», «скоморохом», окружающим себя «арабскими комедиантами и женщинами»,

он успел дискредитировать епископа Кирилла настолько, что на донесение его от 19 мая 1863 г. в Азиатский Департамент Государь Император, близко принимавший к сердцу наши дела в Палестине, положил такую резолюцию: «Крайне грустно, если все это правда. Но и слухов было бы достаточно, чтобы не оставить его на месте».

Участь злополучного епископа Кирилла, таким образом, была решена. Ни защита нашего министерства иностранных дел, «по политическим соображениям» и на основании донесений своих агентов «не находивших присутствие епископа мелитопольского в Иерусалиме во главе миссии излишним, а тем менее вредным»⁴⁰, ни самые лестные отзывы о нем греческой патриархии и жителей города Иерусалима, с кадием во главе, не могли удержать на месте этого замечательного и много обещавшего деятеля на православном Востоке. Указом 22 июня 1863 года он был отозван из Иерусалима в Россио и поселен на жительство в казанском Спасском монастыре, где под впечатлением перенесенных нравственных потрясений и незаслуженных огорчений мирно, хотя и весьма преждевременно, окончил жизнь, которая так много обещала и которая, кроме страданий, ничего не дала ему...

Достойно полного внимания с нашей стороны, что в донесении от 19 мая l863 г. в Азиатский Департамент консул А. Н. Карцев как бы мимоходом, без всякого прямого отношения к существу дела, позволяет себе сделать следующее замечание относительно нравственных качеств будущего желательного начальника нашей миссии в Иерусалиме.

«Я считал бы, – пишет он, – более полезным для единства наших действий и русских интересов» в Палестине, новым начальником духовной миссии назначить не епископа, а архимандрита, известного не одними только умственными способностями, но и добрым, честным поведением и строгой примерною жизнью⁴¹. Несомненно, эта заветная мысль Комитета подсказана была А. Н. Карцеву, и он в ней искал выход из предполагаемых и ожидавшихся столкновений с начальником мисии – епископом и отсюда проистекающих больших неприятностей лично для себя и для своей будущей дипломатической карьеры. Мысль консула иерусалимского нашла себе сочувствие в Св. Синоде и серьезно в нем обсуждалась. В записке с проектом управления богоугодными заведениями в Палестине, препровожденной при указе Св. Синода от 12 марта 1863 года на заключение митрополита московского Филарета, начальник миссии обрисовывается уже весьма скромными чертами. «Главные качества, которые будут требовать от настоятеля странноприемной лавры в Иерусалиме, должны быть,читаем мы в этой записке, строгое благочестие, твердость характера, уменье обращаться с русским простым народом и опытность в деле монастырского хозяйства. От такого духовного лица не нужно вовсе требовать ни выспренной учености, ни уменья вынести условия общительности с иностранцами, ни даже познания греческого и арабского языков. Настоятель будет иметь дело исключительно с русскими поклонниками в пределах русской обители. Следовательно, главное условие заключается в умении управлять поклонниками и хозяйством на том же основании, как это делается в монастырях в России. Все местные сношения с греческим духовенством и иерусалимскими властями останутся уделом дипломатического представителя, т.е. консула, и отчасти начальника духовной миссии». ⁴² Митрополит Филарет хотя и представил в Св. Синоде «особое мнение» по поводу указанных правил, но в требованиях относительно достоинств будущего начальника миссии, очевидно, не желал расходиться с главными деятелями Палестинского Комитета, которых смущал «слишком высокий иерархический сан начальника иерусалимской миссии». Поэтому, когда спросили его мнение о будущем преемнике епископа Кирилла, то он рекомендовал оптинского иеромонаха Леонида (Кавелина, из дворян Калужской губернии, бывшего гвардейского капитана), «с несомненным достоинством проходившего монастырскую жизнь в обители, преимущественно известной духовным благоустройством» (т. е. Оптиной), и уже служившего некоторое время (с 1 сентября 1857 г. по 20 мая 1859 г.) в Иерусалимской миссии под начальством епископа Кирилла. Указом от 29 ноября 1863 г. о. Леонид Кавелин был назначен начальником миссии с возведением в сан архимандрита, но отправился в Иерусалим лишь весной следующего 1864 года,⁴³ причем как от министерства иностранных дел, так и от Св. Синода он был снабжен (27 февраля 1864 года от министра и 23 марта от Синода) самыми обстоятельными инструкциями. Так как важнейшие положения этих инструкций служили руководящими правилами для нашей духовной миссии в течение всего времени ее существования в Иерусалиме, и даже в последнее время, когда (в 1891 году) поднялся вопрос об исправлении инструкций для начальника миссии, Св. Синод не признал возможным радикально изменять ее, а лишь слегка донолнил некоторыми новыми правилами, вызываемыми к жизни обстоятельствами данного времени, – то поэтому нам, хотя бы и в общих чертах, необходимо ближе познакомиться с содержанием этих инструкций.⁴⁴

«По распоряжнию правительства, забота о новых постройках для обеспечения приютов нашим богомольцам, надзор за всеми возведенными для этой цели зданиями, а также и попечение о материальных нуждах богомольцев, – говорится в министерской инструкции, – возложены на особых лиц, по усмотрению Палестинского Комитета. Императорское консульство, по самому существу своих обязанностей, сносится с местными властями, заботится о безопасности и интересах наших подданных, разрешает возникающие между ними споры и т. п. Затем круг действий духовной миссии заключается, кроме отправления богослужений и удовлетворения духовных нужд наших подданных, равно как и тех православных всех народностей, которые обратились бы для сего к начальнику или членам миссии, в поддержании дружественных сношений с местным духовенством, в передаче по принадлежности присылаемых из России пожертвований, а также и в содействии нашему консульству в тех случаях, когда оно обратится к посредству миссии». Св. Синод, повторяя во многом требования министерства иностранных дел, а иногда чрезмерно раздвигая круг действий и влияния нашей духовной миссии далеко за пределы иерусалимского патриархата, останавливается, между прочим на уяснении вопроса, как начальник миссии обязан разделять с консулом заботы о поклонниках. «Разделяя заботы о русских поклонниках с состоящими в ведении Вашем членами миссии, Вы, читаем мы в инструкции Св. Синода, должны стараться духовными назиданиями, советами, внушениями и примерами собственной жизни располагать их к благоговейному образу поведения. В случае же, если кто из поклонников, дозволив себе явно соблазнительную жизнь, презрит совершенно Ваши пастырские предостережения, Вам остается тогда предупредить о том доверительно консула». В порядке внутреннего управления миссией «Вам, как начальнику миссии, поручается наблюдение за поведением состоящих при оной лиц, распределение между ними обязанностей и занятий и вообще руководство их, почему на Вашей обязанности лежит устранять возникающие между ними неудовольствия, если бы таковые случились, разбирать их жалобы и производить беспристрастное законное удовлетворение».

Хорошо усвоив эти и другие основные принципы, которыми должен был руководиться новый начальник миссии, арх. Леонид постарался побеседовать с известным уже ему по первоначальной службе в Иерусалиме Б. П. Мансуровым, державшим в это время в своих руках все русские палестинские дела, чтобы получить и от него, так сказать, неписанные инструкции. Здесь он, однако же, должен был убедиться, что его назначение в Иерусалим нашими деятелями Палестинского Комитета встречено не вполне благосклонно.

Казалось бы, что в лице арх. Леонида удивительно сочетались и «строгое благочестие», и «твердость характера», и «уменье обращаться с русским простым народом», и «опытность в деле монастырского хозяйства», о чем хлопотали деятели Палестинского Комитета, и «ученость», или правильнее, любовь к науке и, благодаря хорошему знанию языков французского, немецкого, английского, отчасти греческого и латинского, южно-славянских наречий и польского языка, даже «уменье вынести условия общительности с иностранцами», что поставлялось на вид его предшественникам министерством иностранных дел. Следовательно, арх. Леонид должен бы считаться вполне желанным и искомым кандидатом на трудный пост начальника русской мисии в Иерусалиме, но в данное время, очевидно, не того желали и не такого человека подыскивали в Иерусалим деятели Палестинского Комитета. После оживленной беседы, Б. П. Мансуров прямо заявил о. архимандриту Леониду, что он знает, что нужно в Иерусалиме, и что там, по его мнению, водворятся мир и тишина лишь тогда, когда начальником миссии будет поп с 12 человеками детей ⁴⁵ . Не лучше у арх. Леонида была встреча проездом через Константинополь и с патриархом иерусалимским Кириллом, которого он, по поручению Св. Синода, обязан был пригласить на предстоящее освящение домовой церкви во имя св. царицы Александры или, в крайнем случае, просить его приказать наместнику митрополиту Мелетию заменить патриарха на этих торжествах. Патриарх Кирилл, оказавшей арх. Леониду на приеме полное внимание, а в грамоте Св. Синоду по поводу его назначения выразивший даже радость, в частной беседе с настоятелем нашей миссии в Константинополе архимандритом Антонином, занесшим этот отзыв патриарха потом и в официальную бумагу, выразился, что от этого назначения «добра не будет» в Иерусалиме⁴⁶. При таких-то неблагоприятных для него обстоятельствах 12 мая 1864 года арх. Леонид прибыл в Иерусалим, имея с собой 2 иеромонахов и одного иеродьякона и 6 человек певчих, для которых вызван был потом и регент из России, и поселился уже прямо на русских постройках в совершенно приготовленном доме миссии.

Ко времени водворения в Иерусалиме третьей миссии, так как Высочайше утвержденный Палестинский Комитет уже выполнил свою задачу, т. е. построил предположенные богоугодные заведения в Иерусалиме, и так как августейший председатель его, за выбытием в Варшаву на пост наместника, прекратил свою связь с Комитетом, председательство в котором потом переходило и к министру народного просвещешя Головнину и даже некоторое время, с 28 марта 1863 г., к Б. П. Мансурову, существование его в дальнейшем было признано бесцельным. В апреле 1864 года появилась на смену его Высочайше утвержденная Палестинская Комиссия, состоящая при министерстве иностранных дел. Членами Коммиссии, по Высочайшему указанию, были назначены, как представитель от министерства иностранных дел, директор Азиатского Департамента, как представитель от духовного ведомства, – обер-прокурор Св. Синода или его товарищ и лично бывший член Комитета, хорошо осведомленный в наших Иерусалимских делах, Б. П. Мансуров.

В наследство от Комитета вновь учрежденная Палестинская Комиссия получила вместе с документами капитал в 56,532 р. 14 ½ к., из коих 20,700 р. в 5% государственных билетах и деньгами 35,832 p. 14 ¼ к.

Так как состав Комиссии был крайне ограниченный и главнейшие члены ее -директор Азиатского Департамента и обер-прокурор Св. Синода, кроме того, имели у себя на руках множество дел, непосредственно от них зависящих, то Б. П. Мансуров делается теперь фактически, почти на 25 лет, единственным мощным вершителем всех дел, касающихся Палестины. Превосходное знакомство с условиями жизни и быта на Востоке, личные частые общения с выдающимися там деятелями, изумительная энергия, упорная настойчивость в отстаивании своих взглядов и убеждений, дипломатическая изворотливость и уменье при желании обворожить и привязать к себе нужного ему человека – все это сделало из Б. П. Мансурова настойчиво энергичного, независимого и почти безаппеляционного распорядителя в Иерусалиме в наших богоугодных заведениях и авторитетно незаменимого члена в Комиссии в Петербурге, где к его обширным резолюциям, замечаниям, предположениям и т. п. другие члены ее, никогда не видевшие Востока, внимательно прислушивались, стереотипно повторяя: «С мнением Б. П. Мансурова согласен такой-то». Иерусалимский консул, строители, рабочие, смотрители и служащие в приютах и больнице всецело зависили от Б. П. Мансурова, считались с его волей, его мнениями и распоряжениями и искали его одобрения и поддержки. Для жителей Палестины, привыкших такие преимущества власти и чести относить лишь к паше, Б. П. Мансуров был по истине «Мансур-паша», как величали его туземцы. В его распоряжении все время существования Палестинской Комиссии находилась весьма ограниченная канцелярия, состоявшая из делопроизводителя, получавшего жалованье сначала 25 р., а потом до конца закрытия Комиссии 50 р., и письмоводителя с жалованьем в 25 р.

Первым делом Палестинской Комиссии в Иерусалиме было освятить церковь во имя св. царицы Александры и с осени открыть богоугодные заведения для приема русских поклонников. Обязанность подготовить церковь к освящению была возложена на нового начальника миссии арх. Леонида, который, сейчас же по приезде, перевел миссию из Архангельского монастыря, где она смиренно ютилась дотоле, в новое, построенное для нее, обширное здание, а на 28 июля назначил освящение храма. За отказом патриарха быть на этом знаменательном торжестве в жизни русской колонии в Иерусалиме, приглашен был его наместник Мелетий, митрополит Петры-аравийской, который и совершил освящение храма при громадном стечении народа, не только православных, но даже иноверцев. Торжество закончилось обильным обедом как для почетных гостей, так и для рабочих и богомольцев. На эти торжества распорядители истратили, вместе с подготовлением к освящению храма, всего 664 р. 56 ¼ к. или 13,291¼ пиастров, что Б. П. Мансуровым справедливо признано «замечательной бережливостью»⁴⁷.

Главные строители архитекторы Эппингер и Дорогулин получили при этом следующие чины и ордена, младшие архитекторы Поздняков и Грановский, смотритель Левитов и вице-консул Марабути – ордена, прочие служащие на постройках, по личному усмотрению Б.П.Мансурова, денежные награды из 3,000 р., назначенных на это Комиссией, а рабочие – медали. Сам главный распорядитель Б. П. Мансуров был на верху блаженства и не скупился на похвалы ближайшим своим сотрудникам. По поводу отчета г. Эппингера за первую треть 1864 года, он писал делопроизводителю Комиссии Мельникову следующее: «Я просматривал сей отчет и остался им очень доволен, ибо тут цифра расхода менее той, которую я исчислил по 1 мая. Дело, следовательно, очень благополучно». При рассмотрении отчетов консульских за майскую и сентябрьскую трети того же 1864 г., Б. П. Мансуров, обращаясь к директору Азиатского Департамента П. Н. Стремоухову, замечает: «Отчетность г. консула так блистательно хороша, что не представляется ни малейшего, по моему мнению, повода к какому-либо замечанию, напротив того, нельзя не отдать полной справедливости замечательной бережливости и редкому благоразумию, с каким А. Н. Карцев вел сложное хозяйственное дело, при невыгодных и экстренных обстоятельствах». «Я с намерением придаю настоящему моему сообщению официальную форму, потому что желаю и считаю обязанностью оставить в делах Комиссии свидетельство полного уважения к драгоценной и полезной для нее заботливости г. консула».

Главный хозяин русских богоугодных построек консул А. Н. Карцев отсутствовал в Иерусалиме до декабря 1864 года, и на торжествах освящения этих зданий его роль исполнял секретарь консульства Т. П. Юзефович. С прибытием паломннков в Иерусалим к началу паломнического сезона, на наших постройках двери обоих приютов гостеприимно открылись для них, и суетливая паломническая жизнь приняла свой обычный порядок. Новый начальник миссии о. архимандрит Леонид, по свойству своего настойчивого решительного характера и по своим ригористическим монашеским воззрениям, опираясь на данные ему инструкции из Петербурга и пользуясь, за отсутствием консула, правами единовластного хозяина, решился паломническую жизнь в наших приютах и особенно в женском приюте урегулировать соответственно святости места и важности добровольно принятого каждым паломником на себя подвига, подчинить «своему постоянному и бдительному надзору». Полную готовность не допускать во вверенном ее управлению (как начальницы) месте ничего противного христианскому долгу и совести выразила его духовная дочь, мать Магдалина, назначенная смотрительницей женского приюта. Но эти намерения ригориста начальника миссии не пришлись по душе русским строителям богоугодных заведений.

«Господа, служащие здесь, по словам арх. Леонида, высказывают твердое намерение не терпеть среди себя ни одного, мало-мальски не безгласного свидетеля их действий». Партия недовольных о. арх. Леонидом усилилась довольно сильными и важными сторонниками – супругами Мазараки, из местных обывателей. Доктор Мазараки, домашний врач и близкий человек патриарха, занимал место при нашей больнице с жалованьем в 2,250 р. (последующие доктора из русских пользовались содержанием лишь в 1,500 р.), при готовой квартире и отоплении. С приездом нового начальника миссии, имевшего при себе, в качестве драгомана, араба Сарруфа, окончившего курс нашей медико-хирургической академии, благодаря иерусалимским праздным разговорам, г. Мазараки начал побаиваться конкуренции в лице упомянутого Сарруфа и перешел охотно на сторону недоброжелателей нового начальника, оказав, благодаря своей близости к патриарху, громадное влияние на холодность отношений патриархии к нашей миссии в это время. Роль секретаря и корреспондента в этой партии с незаменимым успехом в деле составления доносов и жалоб сыграл В. Н. Каминский, автор «Воспоминаний поклонника Св. Гроба», человек крайне болезненный, желчно раздражительный и мелочно самолюбивый. Находясь не у дел, В. Н. Каминский проживал в Иерусалиме и успел втереться в доверие Б. П. Мансурова и А. Н. Карцева настолько, что они дозволили ему поселиться на русских постройках даром, далеко еще до полного окончания построек русских богоугодных заведений. Теперь в благодарность он платил им за это своим легко подвижным пером.

Все указанные нами лица, проживавшие на русских постройках и так или иначе недовольные по разным причинам начальником миссии, постарались привлечь на свою сторону и некоторых членов миссии и певчих, которые имели свои основания быть также недовольными арх. Леонидом. Новые члены миссии, набранные арх. Леонидом случайно и без должной осмотрительности с его стороны, на первых порах своего пребывания в Иерусалиме вступили с ним в пререкания, – один (иеромонах Иоанн), по молодости лет не допущенный к исполнению обязанности духовника, из-за ограничения своих прав, а другой (иеродьякон Арсений), воспитанник петербургской духовной академии, из ложного самолюбия, не желавший подчиниться авторитету начальника, никакой богословской степени неимевшего. Певчие миссии не мирились с его властным и несколько суровым тоном, требовавшим от подчиненных во всем беспрекословной монашеской покорности. Архитекторы В. А. Дорогулин и М. Ф. Грановский с товарищами, чтобы сплотить и объединить недовольных установившимися порядками, нередко устраивали на постройках по вечерам сборища певчих миссии «с пением песен и романсов» и «обильными попойками», на которых им без особых затруднений удалось выработать даже план совместных враждебных действий против начальника миссии. Оставалось лишь выждать удобный момент для начала действий. Таким моментом и было признано возвращение консула А. Н. Карцева из Петербурга в Иерусалим, получившего несомненно указания, как держать себя по отношению к новому начальнику миссии, и всем сердцем желавшего удалить и заменить его «простым иеромонахом». Взбудораженный со стороны своих единомышленников и друзей наговорами, что новый начальник миссии подвергает строгому осуждению и на самом деле его не вполне безупречное нравственное поведение, а равно и поведение его секретаря, А. Н. Карцев, со свойственной ему горячностью, ухватился за ложную мысль досадить арх. Леониду, а потом и удалить его совершенно из Иерусалима, точно таким же образом, как он это сделал с епископом Кириллом, а поэтому он неосмотрительно принял из рук членов миссии жалобу на своего начальника и даже стал руководить ими в дальнейших действиях. Так начались злополучные беспорядки в русской духовной миссии, во время которых наличные члены миссии отказали в повиновении своему начальнику, отобрали у него церковные ключи, безконтрольно стали распоряжаться церковным имуществом и даже не допускали к служению своего настоятеля... Со стороны консула последовал донос в Константинополь и в Петербург «о предосудительных поступках архимандрита Леонида. Но дело этим, так сказать, домашним скандалом, не ограничивается, а в эту печальную историю втягивается и патриарх.

Во время отсутствия арх. Леонида из Иерусалима, по случаю его путешествия для исповеди и духовного утешения у знаменитого в свое время старца сербина Иоасафа, инока обители св. Саввы Освященного, из квартиры его с подобранным ключем были выкрадены секретные донесения о. Леонида в Петербург, касавшиеся некоторых нравственных настроений патриархии, и переданы патриарху. И дотоле, благодаря влиянию доктора Мазараки и своему раньше составленному предубеждению против архимандрита Леонида, не особенно благосклонно к нему относившийся патриарх теперь, с получением документальных данных в руки, стал прямо во враждебные к нему отношения. По возвращении из лавры, архимандрит Леонид не только был принят патриархом весьма холодно, но последний ему порекомендовал воздерживаться от священослужений и, вопреки издавна установившемуся в Иерусалиме обычаю, не приглашал опального архимандрита к участию в торжественных литаниях и богослужениях в святогробском храме и в течение всего великого поста, и даже и в первый день Пасхи… В народе, среди многочисленных русских паломников, этот факт не остался незамеченным, и все открыто заговорили о формальном запрещении архимандрита Леонида в священнослужении иеруалимским патриархом... О своих некорректных отношениях к начальнику миссии патриарх не счел возможным скрывать и написал 13 апреля 1865 г. особое послание в Петербург в Св. Синод. Обвиняя совершенно несправедливо арх. Леонида в «беспорядочном» и даже в «бесчинном поведении» и доводя, «со смертельною скорбью» в своем «отеческом сердце», до сведения Св. Синода даже о том, что он «воспретил его высокопреподобию принимать участие в cвящeннoдейcтвиях, совершаемых на всесвятых местах», патриарх Кирилл просил Св. Синод, «по благоразумию и благорассудительности своей», «положить конец такому худому положению дел, заменив сказанного архимандрита Леонида каким-либо другим лицом», причем не забыл порекомендовать «отеческой любви» Св. Синода и своих доброжелателей, членов духовной миссии, якобы, «незаслуженно страдающих» – иеромонаха Иоанна и иеродьякона Арсения.

Вся эта крайне прискорбная история и особенно «немилостивое» патриаршее послание произвели в Св. Синоде весьма «неприятное» впечатление, и с патриархом по этому поводу началась продолжительная, тянувшаяся до 1868 года переписка, в которой должен был принять живое участие и наш посол в Константинополе Н. П. Игнатьев. В частности по отношению к арх. Леониду и к улажению дел вообще в нашей миссии в июне 1865 года, по предложению посла Н. П. Игнатьева, Св. Синод решил отправить в Иерусалим настоятеля нашей миссии в Константинополе арх. Антонина (Капустина).

Архимандрит Антонин, «служащий с признаками достоинства и с надеждой более значительного и более полезного служения», как выразился о нем митрополит Филарет, прибыл в Иерусалим 11 сентября 1865 г., имея поручение высшей духовной власти тщательно расследовать печальную историю в духовной миссии, переговорить с иерусалимским патрхархом и временно заменить о. архимандрита Леонида, переведенного, по распоряжению Св. Синода, в Константинополь тоже для временного исполнения обязанностей настоятеля церкви при нашем посольстве, пока следствие о нем окончится и найдена будет возможность создать удовлетворительный для чести русской церкви выход из этого инцидента. Это неопределенное тяжелое положение для обоих наших деятелей на Востоке, архимандритов Антонина и Леонида, длилось довольно долго и окончилось лишь в 1869 году, когда о. арх. Леонид был назначен настоятелем первоклассного монастыря России, именуемаго «Новый Иерусалим», а архимандрит Антонин утвержден, наконец, начальником миссии в Иерусалиме⁴⁸. В решении этого щекотливого вопроса сыграла не последнюю роль и кончина в 1868 г. митрополита московского Филарета, который не желал сделать никаких уступок иерусалимскому патриарху и всячески оберегал престиж русской Церкви в глазах восточного духовенства. Немаловажным тормозом к медленному решению этого вопроса послужило и то, что донесение в Св. Синод «о неустройствах в Иерусалимской духовной миссии» арх. Антонина не лишено было колебаний и даже некоторого пристрастия. «Действуя скромно и мирно, – писал предусмотрительный митрополит Филарет еще о предполагавшейся посылке в Иерусалим с упомянутой целью арх. Антонина, – решится ли он при том сказать некоторые твердые слова патриарху, чтобы разрешить его предубеждения против арх. Леонида и консулу, чтобы изъяснить ему неправильность принятия доносов, переданных от него и следствия»⁴⁹. И на самом деле, архимандрит Антонин, выехавший в Иерусалим с определенным планом слияния Иерусалимской духовной миссии с константинопольской и соглашавшейся быть настоятелем миссии⁵⁰, но жить в Константинополе, в качестве апокрисиария при вселенском патриархе, старался вести следствие в примирительном духе, щадя всячески каждую из враждующих сторон. Благодаря, конечно, этому, он и достиг того, что когда возник вопрос о преемнике о. арх. Леонида, то арх. Антонин, в качестве такового, «не имел для себя затруднений ни со стороны консула, ни со стороны патриарха» ⁵¹ .

Оставшись в Палестине и утвердившись окончательно на новом месте, имея за собой опыт прежней службы и поддержку константинопольского посла Н. П. Игнатьева, искренно к нему расположенного и высоко его ценившего, арх. Антонин принялся за изучение церковных дел в Иерусалиме: он сблизился до интимной дружбы «с великим простецом во Христе Иисусе» патриархом Кириллом, зорко следил за успехами пропаганды католической и протестантской, обращал серьезное внимание на приниженное туземное арабское духовенство, всячески покровительствуя ему, изучал памятники византийской письменности, хранящиеся в книгохранилищах Палестины, и живо интересовался бытом и положением наших паломников у Св. Гроба.

По отношению к русским паломникам арх. Антонин сначала горячо принялся за их руководство на далекой чужбине, печатая для них «Наставление поклонникам Св. Гроба, по прочтении великого канона», «Наставление русским поклонникам в Иерусалиме перед исповедью» и т. п., но потом, когда сближения его с нашими паломниками навлекли подозрения главного хозяина русских построек, консула, который внушал или даже «приказывал смотрительнице женского приюта доносить всякий раз ему, когда кто-нибудь из членов миссии придет в приют»,⁵² и когда главные распорядители Палестинской Комиссии прямо ему указали, что он может лишь «содействовать Императорскому консульству», а распоряжаться в паломнических приютах не должен, то для мирного modus vivendi он попытался усвоить принцип полного невмешательства во внутреннюю жизнь наших богоугодных заведений. «Миссии, – писал в одной корреспонденции о. арх. Антонин, – никто не поставил ни в право, ни в обязанность руководить поклонников, посещающих Св. места... Заикнись теперь духовная миссия о своей пригодности к пасению словесного стада нашего на лугах Св. Земли, ее и свои и чужие приравняют несомненно к волку».⁵³

Но не в характере о. Антонина была и полная пассивность. Отказавшись служить своим соотечественникам на постройках в Иерусалиме он принялся усиленно скупать участки земли, имеющие в каком-нибудь отношении важное для поклонников значение, и устраивать приюты для них. Так, в конце 1868 года им приобретен был так называемый Дуб Мамврийский, близ которого он на участке земли, купленном позже, развел прекрасный виноградник и устроил на вершине горы превосходный двухэтажный паломнически приют, почти комфортабельно обставленный, даже и для избалованных жизнью паломников. В 1870 г., близ места вознесения Господня, куплен им обширный участок земли на Елеонской горе, на котором сначала насажен был сад из масличных и смоковничных деревьев, а потом и сооружен прекрасный храм с величественной колокольней, в котором нашел себе вечное упокоение строитель его. «С высоты ее наблюдатель видит, как на ладони, по словам о. арх. Антонина, Мертвое море, и Заиорданье, а при помощи бинокля в ясную погоду даже синеву Средиземного моря»⁵⁴. Двухэтажный дом с музеем тех предметов, которые найдены на Елеоне при раскопках, обширные паломнические приюты и множество других сооружений, с тенистым садом и цветниками, составляют дополнение к указанным русским сооружениям на Елеоне. В 1880 году на месте, принадлежашем русскому правительству в Горней, о. Антонином был устроен приют для паломников, при нем открыта русская школа, начата постройкой церковь во имя Казанской Божьей Матери, близ которой несколько позже создалась русская женская община, расселенная по домикам, утопающим в лесу масличных деревьев и в многочисленных виноградниках. Начатый постройкой в 1875 г. приют в Иерихоне в один этаж, в 1885 году был увеличен на средства (в 10,000 франков) великих князей Сергия и Павла Александровичей надстройкой второго этажа, и таким образом явился роскошный приют для наших паломников, посещающих Иордан и достопримечательные места, лежащие в окрестностях этой священной реки. При доме нашем, находящемся в соседстве с древней башней Закхея, имеются ныне обширный пальмовый сад и виноградник. На участке земли, именуемом «Московия», в Яффе о. Антонином разведен прекрасный сад, выстроен дом для летнего пребывания начальника миссии, создана церковь во имя апостола Петра, освященная в 1893 г., за год до смерти строителя. С высокой колокольни ее открывается прелестный вид на всю яффскую долину, утопающую в пальмовых и лимонных садах, и открыт и расчищен некрополь св. Тавифы, которую воскресил апостол Петр. В 1866 г. арх. Антонин, в противовес успехам католической миссии и усердной деятельности на пользу образования местного арабского православного населения латинского патриарха Валерги, решился создать православную школу, и для этого на средства покойной Государыни Марии Александровны, до своей блаженной кончины не прекращавшей отпускать на содержание этой школы солидную денежную субсидию⁵⁵, приобрел довольно значительный участок земли в соседнем с Иерусалимом селе Бет-Джала. Туда сначала он поселил г-жу Бодрову, которая по собственной инициативе занималась обучением иерусалимских девиц и не без успеха: дети, к удивлению о. арх. Антонина, посетившего ее приют, недурно по-русски читали и пели молитвы. Цель этого перевода выражена им в дневнике его под 17 ноября 1865 г. в следующем несколько горделивом восклицании: «Вот подведем мину под Sua eminenza!» Здесь позже возник небольшой пансион, а когда в 1888 г. граф Орлов-Давыдов подарил 5 тысяч рублей, арх. Антонин расширил свой пансион и образовал из него воспитательное закрытое учебное заведение, рассадник учительниц для других православных школ Палестины и Сирии. В этом деле ему незаменимую услугу оказывало и Палестинское Общество, принявшее потом в свое ведение этот пансион, так как письмом от 5 августа 1886 г. все участки земли в Бет-Джале были принесены арх. Антонином в дар Его Императорскому Высочеству великому князю Сергею Александровичу. На средства графини М. В. Орловой-Давыдовой им приобретен был земельный участок в Вифлееме.

Кроме всего названного, арх. Антонином приобретены были один участок в Кафр-Кенне, захваченный ныне латинянами по судебному решению, два в Тивериаде, носящие названия: место с колоннами и место с банями, купленные по подложным документам, а потому почти безнадежно нами ныне потерянные, там же место со сводами, участок ад-Дабби в с. Силоаме у северного конца селения и там же другой участок Карм-ал-Бад, в Айн-Кариме участки Вара-ал-Хос и ал-Вара, переданные, по духовному завещанию о. арх. Антонина, в пожизненное владение г-жи Апостолидис, с правом передачи их после смерти какому-либо лицу женского пола и, лишь после смерти этого лица, поступающее в собственность русской церкви в Айн-Кариме, участок земли Керм-уль-Хараб или Кабур-уль-Энбия, на юго-западном склоне Масличной горы, с «пещерами пророков», купленный в 1882 г., и др. Общая стоимость всего недвижимого имущества арх. Антонина, отказанного им по духовному завещанию Св. Синоду, по приблизительному вычислению, простирается до миллиона рублей.

Все эти земельные приобретения о. арх. Антонина в Палестине вытекали из его горячего желания быть хозяином и собственником в Св. Земле, с одной стороны, а с другой – не упустить благоприятного случая встать поперек дороги миссиям католической и протестантской, задавшимся целью скупить все замечательное в каком-нибудь отношении в Палестине. «Я, – писал арх. Антонин В. Н. Хитрово в 1879 г., – не в пример может быть множеству из своих братий по духовному ремеслу, оставил всякую высоту и широту жизненной карьеры и прилепился всем существом своим к одной цели – утвердить и закрепить имя русское в Св. Земле Обетованной так, чтобы мы не были в ней только гостями, а в известной доле хозяевами, на утешение своим и на страх чужим по вере и духу»⁵⁶. То же самое он выразил и в своем дневнике, когда писал о намерении создать школу в Бет-Джале. Было и еще одно побуждение у о. арх. Антонина к приобретению земельных участков и к устроению на них паломнических приютов. Палестинская Комиссия, принявшая на себя обязательство всячески заботиться об улучшении быта наших паломников в Св. Земле, все свое внимание сосредоточила на Иерусалиме, ограничившись устройством приютов в Рамлэ, Назарете и Кайфе и не обращая ни малейшего внимания на потребности наших паломников, «заявлявшие о себе неумолкаемо», к числу коих, бесспорно, следует отнести и долгое отсутствие приютов в Иерихоне и в Хевроне, где наши паломники вынуждались искать себе ночлега или у враждебно к ним насторенных мусульман, или спать под открытым небом. Достойно примечания, что сама Комиссия Палестинская не только хорошо понимала эти насущные нужды, но и признавалась открыто, что она «не обратила своей деятельности на развитие русских учреждений в Палестине и на заблаговременное удовлетворение потребностей, заявлявших о себе неумолкаемо». Оправданием для нее служила необходимость все внимание и все средства направить на окончание Троицкого собора. «Приступив к исполнению своей задачи в апреле 1864 г., говорят деятели Комиссии, со свободным капиталом в 64,000 р. (вернее даже с 56,532 p. 14 ½ к.), Комиссия должна была употреблять все свои средства в течение первых трех лет исключительно на внутреннюю отделку собора св. Живоначальной Троицы и на снабжение его всеми нужными предметами для богослужения⁵⁷ К этому побуждал Комиссию и ее Августейший председатель великий князь Константин Николаевич, находя, что «несовместимо с достоинством России и не согласно с волей Государя Императора оставлять недоконченным храм, построенный русским правительством на пожертвования всего православного русского народа». И действительно, из дел бывшей Комиссии видно, что заказанные литейному заведению Генке и Плеске еще в 1863 году бронзовые золоченные царские двери на средства, пожертвованные (в количестве 6,000 р.) на этот предмет семьей Августейшего Председателя, были закончены, но прежде чем попасть на место в Иерусалиме, побывали на всемирной парижской выставке 1867 года и на международной выставке в Петербурге 1870 г⁵⁸. Иконы для царских дверей за 300 р. исполнил известный художник Н. А. Кошелев. Дубовый иконостас, заказанный сначала г. Пороховщикову, был выполнен мастером Охтенского пригорода H. Леонтьевым, по рисункам архитектора Дмитриева, за 4,350 р., шелковая завеса к царским дверям голубого цвета, в 42 ¼ аршина, выписана из Лиона и обошлась в 274 р. 62 к., к запрестольному седмисвечнику, пожертвованному Лукьяновым, сделано 8 лампад ценой в 25 р. 60 к., разноцветные стекла по рисунку Эппингера – из Петербурга в 320 р. круглое окно в алтаре с изображением Св. Духа в 175 р., бронзовые лампады к иконам – 2.450 р., за внутреннюю окраску храма клеевыми и масляными красками с приспособлениями и материалами заплачено 4,410 р. 60 к., покрыте пяти соборных куполов свинцом – 4,106 р. 86 к., за мраморный пол внутри храма (белого и серого цветов и красного для рамок) – 3,902 р. 56 7/8 к., за каменные престол и жертвенник 189 p. 34 3/8 к., за стекла простые и матовые и за столярные работы 639 р., за ризницу 2,328 р. 50 к., за мебель для собора 1,876 p. 89 ½ к., за иконы запрестольные Вознесения Господня и Преображение, написанны художником академиком Васильевым, 800 р. и за рамы для них 500 р., за отделку ковров, пожертвованных дамским кружком с супругой Б. П. Мансурова во главе, 200 р., за смазку под цвет свинца шести каменных сводов, за устройство водосточных каналов и скатов на террасе храма с повторением работы, в силу порчи первоначальной смазки, 502 р., за настилку тротуара каменного 70 р. 15 к.,⁵⁹ за очаг с железным камином 81 р. 10 к., за трубу для стока воды из рукомойника 14 р. 65 к., за мраморный пьедестал 67 р. 86 ½ к., за перенос патриаршего места из домовой церкви св. царицы Александры и за новую каменную площадку для него 85 р. 37 к., за исправление трех дверей собора 162 р. 32 к., за входной закрытый нарфикс 893 р. 85 к. и за стекла для него 95 р., за решетку на каменном крыльце 151 р. 47 ½ к., за переделки на колокольне с целью правильно разместить пожертвованные и приобретенные колокола, 591 р. 10 к., за хорос 4,000 р., за его доставку 429 р. 55 к. и за дополнительные работы по его повешению 268 р. 1 1/2 к., и за железные решетки в окне алтаря 100 р.

Прибытие в Палестину 25 сентября 1872 года великого князя Николая Николаевича Старшего побудило Палестинскую Комиссию ускорить окончание собора отделкой и назначить днем торжественного его освящения 28 октября. Торжество освящения храма, как и обещано было при его закладке, совершил патриарх Кирилл в сослужении владыке газского, назаретского, лидского и тивериадского и многочисленного духовенства, в присутствии великого князя Николая Николаевича, герцога Евгения Максимилиановича Лейхтенбергского, принцев Александра и Константина Петровичей Ольденбургских, генерала Д. И. Скобелева и других почетных гостей. Торжество освящения завершилось обедом в консульстве для великого князя, его спутников и свиты, для патриapxa и высшего духовенства, в миссии для низшего духовенства и в приютах для поклонников. Замечательно, что, несмотря на столь значительный наплыв высоких гостей ко дню освящения собора, Палестинская Комиссия на торжество освящения ассигновала лишь 875 рублей, но по отчету консула за октябрь месяц, значится даже, что, по случаю освящения храма Св. Троицы, им израсходовано всего-навсего 12,709 ½ пиастр или 635 р. 47 ½ к. Обед для низшего духовенства и паломников обошелся в 805 п., а обед для высшего духовенства и свиты великого князя, очевидно, устроен был на средства последнего.⁶⁰

Обращаясь теперь к судьбе палестинских богоугодных заведений, мы должны констатировать, что и в этом отношении, по откровенному признанию самой Палестинской Комиссии мы видим почти за все время существования этого учреждения полную неподвижность. Причинами ее следует считать ее излишнюю осторожность и отсутствие веры в то дело, которому была призвана служить Комиссия, и во всегдашнюю горячую любовь русского народа к Св. Земле. Забыты были совершенно знаменательные и вполне верные слова бывшего председателя Комисии великого князя Константина Николаевича, высказанные им в письме А. М. Княжевичу от 14 марта 1859 г., что «самое надежное и твердое богоугодное дело есть то, которое основывается на сердечном и естественном сочувствии самого богатого из всех капиталистов – массы народа». У главных деятелей Комиссии развилась «мнительная осторожность» и чрезмерная забота о «будущем черном дне», который, благодарение Богу, так и не наступил для Комисии. Но все это вместе взятое создало крайне печальное для развития доброго дела долгое сохранение status quo 1864 г. в положении наших богоугодных заведений в Палестине, хотя и послужило в то же время, правда, «к образованию в ее руках запасного капитала около 130,000 руб».⁶¹ В самом деле, в самый год окончания построек странноприемных заведений у Св. Града Иерусалима, по признанию Комиссии, «количество приходящих в Св. Землю русских богомольцев уже превышало число мест, коими наши приюты могли располагать».⁶² Конечно, следовало бы ввиду этого прежде всего окончить вторые этажи над приютами мужским и женским, как предположено было в проекте, и достроить приют для богомольцев высших классов, но в действительности происходит нечто просто невероятное. Корпус «для благородного сословия» отдается под квартиру хозяина здания – консула, а поклонникам этого сословия мужчинам отдается помещение в мужском приюте и женщинам – в женском приюте с наименованием их «приютами первого разряда». На этом дело ломки наших приютов и стеснения поклонников, однако же, не остановилось. В 1864–1865 г., безвыходное и беспомощное положение консульства удовлетворить этому справедливому желанию громадного большинства своих соотечественников, при всей с его стороны готовности, еще более увеличивается. «Странноприемные наши приюты устроены на 876 поклонников обоего пола: в мужском находится помещение на 408 человек и в женском на 468 лиц. Между тем, «ввиду экономии», «чтобы выгадать помещение на 50 или 60 поклонниц», признано было необходимым «закрыть женские приюты 1 разряда».⁶³

В 1866 году, к еще большему изумлению, в том же женском приюте устроена была квартира секретаря консульства, хотя это посягательство на женский приют и встретило в свое время сильный отпор со стороны Б. П. Мансурова, отстоявшего неприкосновенность этого приюта.⁶⁴ «Большой недостаток места» для поклонников мужчин в 1866 и 1867 годах вынуждал консула размещать их в коридорах. Кроме того, в 1866 году, по случаю «чрезмерной для Палестины суровости зимы», «для сбережения места», признано было выгодным заменить выписанные из Марселя железные кровати деревянными нарами, которые потом в течение 1867–1889 г.г. окончательно вытеснили дотоле употреблявшиеся железные кровати, как в мужском, так и в женском приютах. Расходы эти, благодаря даровому лесу, перевезенному на постройку после окончания купола на Святогробском храме, обошлись лишь в 242 р. 47 к. Несмотря, однако же, на указанную тесноту в мужском приюте, по случаю женитьбы драгомана духовной миссии Сарруфа, «отведена почти половина одного фаса мужского приюта» под квартиру последнего, с устройством «особого подъезда с тамбуром». В 1867 году Б. П. Мансуров постарался и здесь восстановить «нарушенные условия удобства, рационально соображенные для большого числа поклонников».⁶⁵

Но все указанные меры следует признать паллиативами и не устраняющими существующего зла. Количество поклонннков год от года росло в Палестне, а помещения продолжали сохранять свой убийственный status quo. Отсюда вытекало, можно сказать, невыносимо тяжелое положение наших паломников в Патестине, обманутых в своих надеждах иметь приют в русских постройках. Число поклонников к празднику Св. Пасхи в I883 году было, по словам консула В. А. Максимова, не менее 2,500 человек. «Избегнуть скученности при этих условиях нет возможности, особенно если принять во внимание, что не менее 20 комнат (sic), предназначенных вначале для пилигримов, с давнего времени заняты служащими при приютах, духовной миссии и консульстве. Впрочем, последнее поселило в нем одного почтальона, занимающего два номера. «В комнатах на 18 человек ныне, по словам того же донесения, находится от 25 до 37 человек; в одной комнате, назначенной на 20 человек, находится 35, в комнате на 8 помещено до 14 человек. Кухни обращены в жилье для поклонников» ⁶⁶ . Являлась, таким образом, настоятельная необходимость выйти из этого крайне тяжелого и, как показал опыт 1883 года, когда смертность на наших постройках от перемежающихся лихорадок и тифа достигла 14%, а заболеваемость – до 9 человек в день,⁶⁷ опасного положения размещением наших паломников вне «русских построек на частных квартирах, нанятых на средства Комиссии. Снова греческие монастыри, сурово осужденные Палестинским Комитетом в 1859 году, как непригодные для жительства наших паломников, делаются почти единственным убежищем для многих из них, при чем наши паломники вынуждены были к тому же платить здесь довольно дорого. «Недостаток места в наших странноприемных домах ставит консульство, говорится в донесении 1870 года, в неприятную необходимость отсылать приезжающих ныне поклонниц в греческие монастыри, где они вынуждены бывают платить весьма дорого за дурное и тесное помещение», и где «явственно обнаруживаются злоупотребления греческих монахов или игуменов этих монастырей».⁶⁸ Позднее консульство пришло к мысли в разгар паломнического сезона на средства Палестинской Koмиссии нанимать для наших поклонников монастырские келии и платило за них патриархии в 1886 году, напр.. 400 р., в 1888 году, за 468 поклонников 936 р., а в 1889 году уже за 967 поклонников 1934 р., т.е. по 2 рубля с человека. Но и в греческих монастырях не всегда могли наши поклонники находить себе желанный приют. Заезжие дома или ханы и подвалы городских домов нередко также служили убежищем для них. Консул В. А. Максимов находил «целесообразным нанимать для излишка поклонников заблаговременно помещение в заезжих домах (ханах)». В 1883 г. на один месяц были наняты консулом две комнаты и два подвала для 100–120 поклонников за 22 наполеондора, а к 1884 году для паломнического сезона подготовлялось им помещение уже для 250 человек.⁶⁹ Но и при этих исключительных мерах все же бывали случаи, когда, напр., в 1883 г., до 200 человек «положительно не имели пристанища» и были размещены консулом «с большим трудом» в частных домах ⁷⁰ . В таких исключительных случаях устроялись бараки, ставились на дворе русских построек палатки, а в 1885 г., по предложению В. Н. Хитрово, пожертвованные Палестинским обществом войлочные киргизские кибитки. Следует, однако же, согласиться, что в эти случайные временные убежища, при непрерывных продолжительных дождях и сильных порывистых ветрах, за исключением войлочных кибиток, наши паломники отказывались идти на ночлег, и «палатки стояли пустыми»⁷¹. Назревала, таким образом, настоятельная, неотложная нужда серьезно подумать о расширении наших приютов в Иерусалиме. И в 1884 г. 26 февраля консулом Кожевниковым в Комиссию был отправлен проект надстройки второго этажа над женским приютом.⁷² Хотя этот проект поступил на рассмотрение Комиссии не без ведома директора Азиатского Департамента И. А. Зиновьева и Б. П. Мансурова, но он, однако же, не получил осуществления на деле, и в Комиссии решено было избежать затруднений способом, на который не осмеливались доселе, т. е. сделать покушение на неприкосновенность здания духовной миссии. Находя здание это «роскошным» и чрезвычайно великим для миссии, Комиссия решила, после 20-летнего неприкосновенного существования наибольшую половину верхнего этажа и часть нижнего, за исключением юго-западного угла, превратить в дворянский приют, с 24 номерами вверху и внизу, и устроить здесь же квартиру для секретаря консульства. План этот, после некоторых возражений со стороны о. архимандрита Антонина, был приведен в исполнение 11 марта 1885 г., а с ноября месяца во вновь открытый дворянский приют начали стучаться не только дворяне, но и все из русских паломников, кто мог платить по 1 р. в сутки за номер.⁷³

Расчетливая Комиссия и на сей раз осталась верна себе: на приспособление помещения миссии под дворянский приют она не сделала экстренной ассигновки и ограничилась одними незначительными поделками и переделками, а не капитальным ремонтом уже достаточно старого здания. Получился, как и следовало ожидать, довольно мизерный, чтобы не сказать более, дворянский приют недостойный своего наименования. «С переводом в текущем году приюта первого разряда в новое помещение, занимаемое прежде духовной миссией, – пишет в своем донесении в Комиссию Д. Н. Бухаров, консул Иерусалимский, – как внутренний вид оного с обветшавшей штукатуркой и полинявшей краской, так в особенности и меблировка комнат, в большинстве коих не имеется даже печей, представляет отсутствие самого необходимого комфорта. Весь инвентарь пришел в совершенную ветхость, частью в полную негодность; в нижнем этаже, вследствие увеличения помещения, нет кроватей, белья, матрацов, подушек, нет цыновок для прикрытия каменных сырых полов: не хватает умывальников и других самых необходимых предметов. Многие комнаты настолько сыры, что пребывание в них во время дождей оказывается положительно вредным для паломников... и вызывало вполне справедливые жалобы, помочь коим я оказывался бессильным. На ассигнованную по статье ремонта сумму я буду в состоянии сделать лишь самые неотложные наружные исправления, как-то: установку новых рам в замене истлевших в труху, исправление по возможности зловонных отхожих мест, замазку протекающих крыш, скрепление водосточных труб»⁷⁴ и т. д.

И правдивости этой безотрадно тяжелой характеристики внутреннего и внешнего состояния так называемого дворянского приюта, а, следовательно, и всех построек нашего странноприемного здания, можно вполне верить, особенно, если мы сделаем хотя бы и беглый обзор всего, что предпринималось Комиссией по улучшению наших богоугодных зданий на пространстве с лишним 20 лет, со времени их постройки в Иерусалиме. Палестинская Комиссия в 1884 году, любуясь не без благоговейного умиления на наши Иерусалимские сооружения и отдавая «великую долю уважения и благодарности академику Эппингеру», строителю зданий, с восхищением громко свидетельствовала, что «в течение 20 лет не потребовалось большого капитального ремота». ⁷⁵ И действительно, если не упоминать об исправлении террас на всех зданиях в 1867 г. на сумму в 4000 р.,⁷⁶ об окраске масляной краской дверей, окон и железа во всех домах и о железных трубах к печам на сумму в 1969 р. 84 ½ в том же году,⁷⁷ о сооружении каменной стены, отделяющей двор женского приюта от прочих заведений «с целью облегчить смотрительнице приюта надзор за порядком в оном и за соблюдением правила, по которому поклонники мужчины не должны иметь входа в приют без ведома смотрительницы и особого ее позволения», на сумму в 93 р. 92 к. в 1869 г.,⁷⁸ о переделках в женском приюте, в прачечной, в том же году,⁷⁹ о смазке террас, об окраске деревянных частей зданий вторично и об исправлении цистерн в 1871 году на сумму 447 р.,⁸⁰ о переделке больших, обитых железом, восточных ворот нашей оградной стены в 1884 г. на сумму 72 р. 18 ¾ к.,⁸¹ об устройстве рам в дворянском приюте и о приобретении мебели для пополнения инвентаря для этого приюта в 1888 г. на сумму в 163 р. 88 к,⁸² то в официальных данных Палестинской Комиссии до самого прекращения ее существования мы не встречаем никаких других крупных издержек на содержание и ремонт зданий наших богоугодных заведений, все же прочие ничтожные поделки в приюте, действительно, не заслуживают и упоминания.

В излишней бережливости и заботе о будущем «черном дне» следует искать объяснения и другого крайне печального явления наших богоугодных построек в Иерусалиме – это их невыносимое антисанитарное состояние, приводившее в отчаяние не только случайных обитателей и хозяев, но даже и ни в чем неповинных соседних обывателей и местную турецкую власть. «Вследствие возникновения вокруг наших владений целого квартала европейского характера, мы, – говорил Б. П. Мансуров в 1884 г. в донесении Св. Синоду, – потеряли возможность свободно выбрасывать и вывозить на расселины окружавшей нас пустой плоскости все нечистоты, накопившиеся в наших приютах. И наши соседи, и местное правительство уже стали требовать от нас радикального удаления нечистот, так чтобы не был заражен воздух в нашем соседстве».⁸³ Но в словах Б. П. Мансурова истинное положение наших построек в санитарном отношении смягчено. По имеющимся в делах Комиссии донесениям доктора г. Решетилло от 19 октября 1883 г. консулу Кожевникову, а сего последнего 8 ноября того же года Комиссии, это антисанитарное состояние рисуется прямо в ужасающих красках. В прежнее время, «не имея соседей, вопрос об очищении помойных ям и отхожих мест не представлял для нас, по словам г. Кожевникова, никаких особенных затруднений, так как нечистоты извергались посредством небольших каналов с площади наших зданий прямо в окружавшее нас поле. Вместе с сим вырывались ямы на нашей же земле, внутри ограды, и наполнялись также нечистотами из отхожих мест, после чего, разумеется, ямы эти засыпались негашеною известью и заливались купоросом». В настоящее же время условия нашего быта и положения совершенно изменились: русские приюты окружены со всех сторон жилыми строениями и проведенными улицами и дорогами, число же поклонников, возрастая ежегодно, доходит уже во время великого поста, к празднику Пасхи, до двух тысяч человек и даже больше. Поставленные таким образом в невозможность извергать нечистоты в пустопорожние поля, как это делалось прежде, мы также не можем выкапывать новые ямы в ограде наших приютов, ибо сумма нечистот увеличилась в значительной пропорции… Вывозить нечистоты в мешках на осликах, как это мы вынуждены делать ныне, представляет множество неудобств, а порой становится даже невозможным». Консул Кожевников поэтому «единственным выходом из затруднительного положения» рекомендовал Палестинской Комиссии «прорыв канала и соединение оного с городским клоаком», проект которого, составленный инженером-архитектором турецкой службы греком Франгиа (Franghias), и представил на ее усмотрение. Комиссия, «ввиду ограниченности средств», не нашла возможным согласиться на постройку.⁸⁴ Прошло затем еще пять лет и антигигиеническое состояние наших богоугодных заведений еще более «ухудшилось». 12 марта 1888 г. консул Д. Н. Бухаров, рисуя пред Комиссией общее антисанитарное состояние наших зданий, о женском приюте в частности пишет следующее: «нечистоты из этого приюта просачиваются через стену, угрожая ей падежем и, вытекая на улицу, заражают воздух, что возбуждает справедливые жалобы соседних жителей и вызвало заявление местного губернатора и главного доктора английской колонии». Снова признается «настоятельно и при том в самом непродолжительном времени необходимым» устройство «рациональной канализации», по проекту 1883 г. инженера Франгиа, с той, впрочем, разницей, что «ввиду увеличения с 1883 г. ценности материала и рабочих рук, составленная им первоначальная смета в 175 тысяч пиастров должна быть приблизительно увеличена на 15%, что образует сумму в 200 тысяч пиастров, т. е. две тысячи наполеондоров или 40 тысяч франков»⁸⁵. Через год после этого новый консул В. А. Максимов, повторяя почти дословно донесение своего предшественника и имея в руках жалобы соседей: английского епископа Блейса (Blyth), главного финансового турецкого чиновника и турецкого губернатора, умоляет Палестинскую Комиссию «поспешить, насколько возможно, обсуждением» проекта устройства канализации г. Франгиа и «выслать необходимый кредит для начала работ без потери времени», чтобы таким образом разрешить, «уже давно назревший» вопрос и «с давних пор возбуждающий с разных сторон жалобы», а вместе с тем и «уменьшить зло хотя бы для сохранения жизни детей наших соседей».⁸⁶ Инженер Франгиа соглашался устроить главный провод и потребные здания на постройках за 36,867 франков или 14,744 кредитных рубля, считая в каждом наполеондоре по 8 р. кредитных. Но «спешить» уже было поздно: дни Палестинской Комиссии были сочтены, и в августе 1889 года она, прекратив свое существование, передала Императорскому Палестинскому Обществу свои здания и капитал в 223,705 р. в билетах и наличными 30,908 р. 68 к., а равно и выполнение на деле «уже давно назревшего» вопроса для устранения тяжелаго зла.

Status quo в русских богоугодных заведениях отразился весьма тяжело и на обеспечении их водой в достаточном количестве. И бывали случаи, когда водяной вопрос грозил даже опасностью «сделаться бедствием». Устроенные цистерны, при сооружении зданий, на первых порах не только в достаточном количестве снабжали водой русских паломников и удовлетворяли всем необходимым потребностям зданий, но чувствовался даже избыток воды, который и продавался местным жителям до 1866 г., когда иерусалимский губернатор Иззет-паша устроил городской водопровод из Соломоновых прудов.⁸⁷ В первые годы существования наших странноприемных заведений за продажу воды выручались довольно значительные суммы, причислявшиеся обыкновенно к «местному доходу», а именно: в 1865 г. – 493 р. 81 ¼ к.; в 1866 г. – 238 р. 77 ½ к. и в 1867 г. 156 р. Но потом, когда число наших паломников в Иерусалиме значительно возросло, и когда некоторые зимы иерусалимские оказывались без дождей, как напр., в 1870 и 1888 годах, то водяной вопрос на русских постройках в Иерусалиме сильно беспокоил заведующих ими и «внушал серьезные опасения». В 1870 году консул Кожевников рекомендовал Палестинской Комиссии «предоставить нашим поклонникам и поклонницам, а равно и прочим живущим в наших заведениях приобретать себе воду на их собственные средства покупкой от феллахов, занимающихся продажей приносимой из разных дальних источников воды», но Комиссия, чтобы не было «вражды и неудовольствий» со стороны паломников, ассигновала на покупку воды 500 р. золотом, которыми, однако же, не пришлось воспользоваться, благодаря «неожиданным сильным дождям, начавшимся в феврале настоящего года». ⁸⁸ В 1888 г. консул Бухаров для устранения водяного «бедствия» рекомендовал ограничить наплыв богомольцев, но министерство иностранных дел и великий князь Сергей Александрович как председатель Комиссии, признали наиболее «целесообразным» высылать паломников из Иерусалима, покупать воду на базарах «всем более состоятельным» паломникам и бесплатно выдавать имеющуюся в цистернах воду «возможно бережливо» лишь беднейшим из них. Но и на сей раз «проливной» дождь, выпавший также неожиданно 16 апреля, предотвратил надвигавшееся «бедствие». Настоятельная необходимость и «действительно важная потребность» – «расширение наших водоемов и устройство новых ввиду удвоения числа русских богомольцев и ожидания еще дальнейшей их прибыли»⁸⁹, сознавалась весьма хорошо Палестинской Комиссией еще в 1884 г., но не было предпринято новых работ в этом направлении, очевидно, опять в силу присущей ей «мнительной осторожности».

Единственная сторона жизни наших богоугодных заведений в Иерусалиме обращала на себя особенное внимание и вызывала настойчивые заботы со стороны Комиссии – это разведение садов при наших постройках. «Как важная статья для будущности колоний, сады при постройках, «для оживления» их, рекомендовались особому вниманию заведующих постройками, и на разведение и содержание садов «экономия» не только не поощрялась, но вызывала прямо сожаление. ⁹⁰ «Расход, наверное, окупится впоследствии, – писал Б. П. Мансуров в 1870 году. – В начале могут быть трудности и неудачи, но нельзя этим затрудняться ввиду будущей пользы»⁹¹. Но оптимистические надежды и значительные расходы по этой статье сметы, как напр., в 1865 г. на сады ассигновано 1,000 р., а садовнику и его рабочим 600 р. и в 1877–78 годах, когда шла русско-турецкая война, и когда наши приюты в Иерусалиме пустовали, находясь под флагом Германии при садах содержались грек-садовник и четыре человека рабочих,⁹² – не оправдались вполне. Особенного «оживления» в этом отношении наши постройки, занимающие обширную площадь, не достигли, если не иметь в виду довольно приличных садиков при консульском доме и при больнице. И неудача в этом отношении тем более странна, что находящиеся вблизи наших построек городской сад и сад «Сергиевского подворья» весьма обильны желанной зеленью, столь необходимой в знойном и пыльном Иерусалиме.

И во внутренней жизни наших странноприемных заведений в Иерусалиме фатальную роль сыграл, кажется, все тот же пресловутый status quo. Иначе трудно объяснить себе, почему, напр., надзирательницы наших приютов, оказывающие громадное влияние на быт наших паломников в Иерусалиме, при всей их несостоятельности и вопиющих злоупотреблениях с их стороны, не только сохраняют за собою эти теплые места, но, на виду у всех и под покровом власть имеющих, совершают самые вопиющие обирательства простецов-паломников. В делах бывшей Палестинской Комиссии с особенной рельефностью изображается деятельность двух родных сестер, петербургских мещанок Марии и Надежды Тихоновых, оставивших по себе надолго в Иерусалиме печальную память. Мария Тихонова была смотрительницей женского, приюта, а ее сестра Надежда Тихонова заведывала приютом первого разряда на пространстве почти десяти лет с 1875–1884 г. «Город Иерусалим, по словам временно управлявшего иерусалимским консульством В. А. Максимова, переполнен рассказами о злоупотреблениях сестер Тихоновых. Все они объясняются наклонностью сестер Тихоновых к стяжанию, «приобретению», сказал бы Гоголь». Под предлогом: «надо же иметь вознаграждение за труд» сестры Тихоновы «выманивали» и даже вымогали у наших паломников в подарок себе «платки, полотенца с русским шитьем, грибы и другие продукты, привозимые этими поклонниками», «навязывали» им почти силой «дорогую сравнительно и бестолковую книгу бывшей русской игуменьи Смарагды», высланной из Иерусалима в 1879 г., по распоряжению Св. Синода, под названием: «Размышления о Св. Земле»; именем консула перемещали прижимистых на карман поклонниц из хороших сухих номеров в худшие сырые и т. п. «Долголетнее пребывание сестер Тихоновых в Иерусалиме, их короткое знакомство со многими святогробскимп отцами» открыло им посторонний источник для «стяжания», за «услуги, которые обе они оказывали, часто в ущерб нашим поклонникам», святогробскому духовенству, имея для сего слепое «орудие» в лице своей ловкой «наперсницы» Марфы Бавыкиной, служившей некоторое время под их началом в русских богоугодных заведениях в качестве коридорной и удаленной со службы за эксплуатацию наших паломников⁹³. Услуги святогробскому духовенству этих «Мегер Николаевн», как величает их в своем дневнике покойный о. архимандрит Антонин, простирались так далеко, что одна из них по карандашной резолюции, «не внесенной в журнал», одного из членов Палестинской Комиссии от 8 мая 1884 г. даже была участницей в деле митрополита вифлеемского (Анфима) и поклонницы Сысоевой», о котором в свое время громко говорил Иерусалим и о котором имеются следы в архиве нашего консульства в Иерусалиме⁹⁴. Только это последнее гнусное обстоятельство помогло нашим иерусалимским паломникам освободиться от крайне вредных для их существования в Иерусалиме смотрительниц, «казавшихся необходимыми» предместникам г. Максимова. Палестинская же Комиссия в лице Б. П. Мансурова, призванная заботиться об улучшении быта наших паломников, правдивое и неприятное для нее донесение г. Максимова признала «вопросом личным» и уклонилась было от рассмотрения «по существу» описанных в донесении его «местных дрязг в Иерусалиме», опасаясь якобы «ослабления власти и ответственности консула», от которого зависит «добрый порядок в наших заведениях».⁹⁵

С вопросом о смотрительницах наших богоугодных заведений в Иерусалиме стоят в тесной связи вопросы о проводнике для паломников, посещающих достопоклоняемые места в Иерусалиме и его окрестностях, и о почте или, правильнее, о доставке им корреспонденции простой и особенно денежной, как вопросы, имеющие самое непосредственное отношение к быту паломников в Иерусалиме.

Толковый и знающий святые места проводник всегда был насущной потребностью для нашего паломника. Еще пресловутый паломник XII века игумен Даниил свидетельствовал, что «невозможно без вожа добра и без языка испытати и видети всех святых мест», что он от «худого добыточка» своего подавал ведущим добре вся святыя места в граде и внеграда, да быша ему указали все добре, яко и бысть».⁹⁶ Дело это у наших паломников обстояло в таком же положении почти до наших дней. К сожалению, «вожами» по Палестине нередко оказывались наши соотечественники сомнительной нравственности. Об известной уже нам коридорщице Mapфе Бавыкиной имеются в делах бывшей Палестинской Комиссии весьма некрасивые данные, как о проводнице – эксплуататорше. Эта энергичная «наперсница» смотрительницы Марии Тихоновой, по словам В. А. Максимова, «после многих внушений» устраниться от обязанности проводницы паломников, не пожелала этого сделать, даже и в то время, когда на это дело был назначен начальником миссии о. Антонином иеромонах русского пострижения Митрофан, но «продолжала ходить с новыми поклонниками по святым местам под предлогом помощи слабым, а на самом деле для распространения между ними суеверных толков, что делалось со своекорыстной целью за плату, получаемую ею от някоторых греческих монастырей. ⁹⁷ Довольно любопытны факты, что обязанность проводника паломников официально с 1873 года исполнялась так называемым «старостой» из русских людей, долго проживших в Иерусалиме и знающих святые места Палестины, с жалованьем в 9–10 рублей в месяц;⁹⁸ из-за проводника возникали постоянные и довольно резкие столкновения между консулом и начальником миссии. Признавая «путеводство поклонников по св. местам важным по своему влиянию на ум и сердце наших соотчичей» и для миссии прямым «благотворным просветительным влиянием на народ» архимандрит Антонин 6 марта 1884 года писал обер-прокурору Св. Синода К. П. Победоносцеву жалобу на вмешательство в это поклонническое и, по всей справедливости, миссийское дело, без которого миссия «как духовное учреждение, существовать не может», и просил, чтобы через товарища своего и члена Палестинской Комиссии обер-прокурор «настоял на возвращении Палестинской Духовной Миссии, как вполне компетентной, права водить поклонников по святым местам, без вмешательств консульства, патриархии и кого бы то ни было третьего, разве только по инициативе самой же миссии.⁹⁹ Но письмо это с жалобой попало по назначению лишь в 1887 году и благих последствий не имело, а в 1886 году консул Д. Н. Бухаров распорядился, чтобы караваны паломнические, не менее как в 10 человек, отправлялись для обозрения св. мест «под непосредственным начальством кавасов» и других находящихся в их распоряжении лиц, причем поклонники были «обязаны безусловно подчиняться всем требованиям и приказаниям кавасов», хотя услуги последних и вознаграждаются ими «известной платой по особым билетам».¹⁰⁰ Такой порядок вещей, конечно, не мог быть признан вполне нормальным, и Православное Палестинское Общество в 1887 году приняло на себя расходы по содержанию проводника паломнических караванов из духовных лиц, каковым и был избран Обществом заштатный Харьковской епархии священник А. Анисимов, автор книги «Путевые записки русского пастыря о священном Востоке» (Изюм, 1886 г.). О. Анисимов, хотя «быть может, и не достаточно подготовленный к подобной деятельности», пользовался, однако же, «сочувствием наших паломников и производил на них «очень отрадное впечатление».¹⁰¹ Указанная неподготовленность о. Анисимова была одной из причин, что о. Александр очень скоро покинул свой трудный пост и в 1888 г. выехал из Иерусалима. Паломники после этого и, кажется, уже навсегда, остались без пастырского руководства с одними «братушками» – кавасами... В числе серьезных и вполне подготовленных к этому важному делу мы не можем отнести о. иеродиакона Терентия и поныне здравствующего бывшего члена миссии и энергичного устроителя наших елеонских приютов, игумена Парфения, временно исполнявших, по поручению о. арх. Антонина, обязанности духовного проводника паломников... корреспонденции паломникам описана сильными красками талантливым пером покойного путешественника доктора А. В. Елисеева,¹⁰² в делах же Палестинской Комиссии имеются указания лишь на то, что турецкая почта доставляла корреспонденцию не только неисправно, но нередко с хищениями содержимого в пакетах. В 1884 г. некто г-жа Тимофеева получила письмо от мужа, в котором вместо 300 р., посланных ей мужем, «оказались какие-то три желтые бумажки».¹⁰³ Ирина Гурьянова обращалась в Комиссию о возмещении ей 50 р., «посланных родными и не дошедших по назначению», и ходатайство ее было удовлетворено¹⁰⁴. В дневнике о. архимандрита Антонина под 29 октября 1884 г. записано, что драгоман его Якуб Халеби доставил ему с почты пакет, «обещавший» 400 р.. но, при вскрытии пакета «с надломленными печатями», оказалось, что в нем имеется «одна сотня и то не деньгами, а каким-то листом с.-петербургского земельного тульского банка» и «разорванное» отношение Палестинского Общества...

Таким образом, на основании всего вышеизложенного, сопоставляя два русских фактора – духовную миссию и Палестинскую Комиссию с ее доверенным, в лице иерусалимского консула, призванные Высочайшей волей к восполнению друг друга и к взаимной совместной дружной деятельности на православном Востоке на пользу Церкви православной и на славу русского народа, мы видим, что между ними за все время деятельности Палестинской Комиссии существовали полнейший разлад, недоверие друг к другу и стремление повредить доброй репутации настолько, что необходимость дальнейшего пребывания одного из них в Иерусалиме подвергается большому сомнению. С одной стороны, Палестинская Комиссия, имеющая за собой сильных мира сего, опирающаяся на министерство иностранных дел и Св. Синод, владеет неиссякаемым источником средств – народным сочувствием, выражающимся непрерывно в пожертвованиях через установленный для сего в церквах с 1858 года кружки «на улучшение быта православных паломников в Палестине» а с другой, Духовная Миссия, не только без поддержки извне, но даже признаваемая со стороны сильных миpa за ненужную роскошь, вечно опасающаяся за свое существование, остается без обеспеченного капитала и денежных источников, со скромным содержанием в 15 тысяч рублей, и даже без людей, необходимых для активной деятельности. И при всем этом разница в деятельности обоих далеко не равносильных факторов поразительная. Палестинская Комиссия в течение 20 лет, наперекор вопиющей необходимости, «в положении богоугодных заведений в Палестине» упорно сохраняет status quo 1864 г., и из «мнительной осторожности», с целью образовать «запасный капитал» про черный день, спокойно обрекала наших паломников на печальную необходимость валяться в коридорах и под нарами наших приютов или, еще хуже, искать себе приют в забракованных некогда сырых и холодных греческих монастырях, турецких духанах и даже грязных подвалах... Вполне выяснившиеся «важные потребности» наших заведений: надстройки вторых этажей над приютами, подземная канализация, расширение водоемов и госпиталя, постройки русских постоянных приютов в Назарете и улучшение быта русских паломников, потребности, вызывающие даже «ропот» последних остаются, за немногими исключениями, лишь pia disideria Палестинской Комиссии, бумажными благими намерениями и не переходят в жизнь. Совершенно иначе действует в это время скромная и бедная материально духовная миссия. «Ввиду бесприютного положения наших поклонников, посещающих св. места за пределами Иерусалима, и полного бездействия нашего консульства (как поверенного Палестинской Комиссии) в отношении приискания средств устранить оное, я, – писал 5 июля 1878 г. архимандрит Антонин, – около десяти лет уже занимаюсь устройством поклоннических приютов в разных местах, освященных христианским преданием, как то: в Горней, при Мамврийском Дубе, на горе Елеонской, в Иерихоне... в чем с помощью частной благотворительности боголюбивых соотечественников, при благословении Божьем, успел самым желанным образом, прибегая при сем за средствами к поддержанию приютов, кроме своих скудных пожертвований, и к штатной сумме, определенной на содержание миссии». Понятно после этого, что среди русских палестинских паломников, интеллигентных русских людей, интересующихся состоянием православия на Востоке и нашими успехами там, деятельность Палестинской Комиссии за все время ее существования подвергалась беспощадной критике, суровому осуждению и, по откровенному сознанию самой Комиссии, вызывала со стороны многих даже справедливый «ропот», тогда как скромная духовная миссия в то же время возбуждала чувства полного изумления и искренней благодарности и самые горячие симпатии со стороны паломников, приобретая нередко мощных апологетов и заступников среди лиц сильных словом и даже служебным положением. Незабвенны навсегда для нашей миссии останутся имена графа Е. В. Путятина, бывшего министра путей сообщения П. П. Мельникова, покойного секретаря Палестинского Общества В. Н. Хитрово, известного доктора А. В. Елисеева и др., словом и делом много поработавших для нашей миссии и сохранивших за ней даже право на существование, которое стремились отнять у нее Палестинская Комиссия и враги миссии. Понятно, после этого, что между Комиссией и Миссией, идущими по одному пути, не могли не создаться печальные конфликты и недоразумения. Консульство, как распорядитель от лица Комиссии и доверенный ее, для поддержания своего авторитета иногда вынуждалось прибегать даже к вооруженной силе своего каваса и входить довольно часто в пререкания и столкновения с миссией и ее начальником. «Был ли хотя один момент, в который бы я мог польстить себя мыслью, – писал архимандрит Антонин в 1879 г. к Б. П. Мансурову, главному представителю Комиссии на Востоке, – что ваше превосходительство не позабыли меня, цените меня по-прежнему, и отдаете мне справедливость в моих, неизменно тех же самых стремлениях и усилиях – отстоять, закрепить и, насколько могу, прославить имя России в тесном кружке моей деятельности в Св. Земле. Как же во все эти трудные и большей частью скорбные для меня годы смотрела на службу мою здесь Палестинская Комиссия? Простите за правду, недоброжелательно. Этот взгляд ее с моей личности переносился, конечно, и на всю миссию, а затем он же передавался и в министерство иностранных дел и, что всего прискорбнее для меня, в самый Святейший Синод. Во все время, как П. Н. Стремоухов заправлял делами Азиатского Департамента и Палестинской Комиссии, я с каждым днем мог ожидать закрытия ни в чем неповинного учреждения, над которым начальствовал. Напрасно бы я стал доискиваться, в чем моя вина и отчего я, целые 15 лет служивши в разных посольствах и при многих посланниках с репутацией человека не неспособного к делу, в Иерусалиме оказался вдруг чуть не «камнем соблазна» и, во всяком случае, не драгоценным камнем, а булыжником, которым может помыкать всякий консул. Раз только один из деловых здесь людей проговорился, сказав в поучение мне, что ни он, ни другой кто не виноват тут в положении дел, что тут действует не личность та или другая, а система. Об этой фатальной системе я слышал, когда еще состоял при константинопольском посольстве и – сознаюсь в своей слабости (sic), отправляясь сюда на новую должность, задавался иллюзийной мыслью разбить, убивающую общее дело наше, систему, а именно, своим прямым, искренним и как бы дружеским отношением к лицам и вещам добиться упразднения пагубного деления людей на своих и чужих. И в самом деле, я как будто именно годился для этой задачи, столько лет чужой по званию, бывши своим в министерстве иностранных дел на службе. Что же мешало успеху? Еще раз простите – по общему говору, ничто, кроме Вашей личной антипатии к миссии... Чтобы не столкнуться ни с кем ни на политическом, ни на церковно-каноническом, ни даже на миссионерском поприще, я ограничился одним чисто поклонническим значением своей миссии и нашел способ путем территориальных приобретений и устройством в разных местах русских приютов, поставить ее и крепче и весче и, пожалуй, даже более блестяще чем когда бы то ни было в другое время в Палестине. Могла простить мне это «система»? Я не дитя, чтобы поверить этому. Но обращаюсь к вам превосходительнейший Борис Павлович «человеку честному и искреннему», в чем погрешил я пред отечеством, царем, Богом, что стал приобретать в собственность России то, что еще осталось, Божьим провидением, в Св. Земле ценным, незахваченного католиками, протестантами, армянами, жидами? Ведь во всякой другой земле христианской подобного ревнителя по крайности осыпали бы похвалами. А у нас я, прослуживши обществу русскому и Церкви русской на теперешнем сесте своем верой и правдой 14 лет, и со мной человек, стоящий не только хвалы, но блестящей награды, которого умом, тактом, смелостью и неподкупной честностью, не говорю уже о беззаветной преданности России, достигнуты мной такие невероятные результаты, – смиренный драгоман миссии (Якуб Халеби) – не только не оценены, но подвергаемся ожесточенному преследованию со стороны своего консула».¹⁰⁵ Хотя изредка, но бывали и более печальные явления в жизни нашей миссии в Иерусалиме. У консула являлось иногда желание положительно дискредитировать духовную миссию и ее начальника в глазах русских людей, употребляя для сего все имеющиеся в его распоряжении средства: печатание «приторно-самохвальных корреспонденций из Иерусалима с «бешенными нападками» на начальника миссии, составленных «в кабинете консульском», но подписанных лицами единомысленными с консулом, как напр., некиим вагабондом Чернышевым, прослывшим за «князя русского» в Иерусалиме, святогробским архимандритом Епифанием Матеосом (Злостная статья последнего была напечатана в московской газете «Восток» от 31 октября 1879 г.) и бывшим чиновником при Св. Синоде А. Ушинским. Рядом с этим замечалось со стороны консула преступное равнодушие и даже покровительство в деле распространения выпущенного в свет памфлета г. Добрынина (псевдоним), в виде романа, под заглавием: «Пейс-Паша и его консорты. Мозаики, камеи и миниатюры из любопытных раскопок в трущобах Св. Земли. Спб. 1881 г.».

Из всех благотворительных заведений в Палестине наибольшим вниманием и заботами Палестинской Комиссии, как и следовало ожидать, пользовался русский госпиталь, выстроенный в 1862 и 1863 годах. «План для нашего госпиталя, как утверждает Борис Павлович Мансуров, был начертан по образцу лучшего в то время госпиталя на Востоке, смирнского, построенного голландцами, с некоторыми даже улучшениями и приспособляясь к палестинским условиям». План этот, в 1860 г. представленный на утверждение петербургских медицинских властей, заслужил «полное одобрение». Доктор М. М. Касторский, командированный нашим правительством в Багдад, на возвратном пути в Россию через Иерусалим, по приглашению находившегося в ту пору в Палестине В. П. Мансурова, «имевшего честь и радость быть основателем и создателем нашего Иерусалимского госпиталя», произвел осмотр последнего 26 марта 1885 г. и дал о нем в общем прекрасный отзыв. «При входе в оный, по словам доктора Касторского, бросается в глаза – опрятность и чистота как самого помещения, так и всего, что касается непосредственно самих больных, как то: одежды, белья, всякого рода посуды и т. п. Подобная чистота и опрятность могла бы поспорить с первоклассными образцовыми больницами. Скорбные листы оказались в полном порядке; повязки на хирургических больных были наложены при соблюдении строгого антисептического метода: медикаменты и рецепты, назначаемые больным, согласны вполне с новейшими физиолого-фармокологическими данными». «Как относительно пищи, так и относительно обращения с больными сестер милосердия, я, – пишет г. Касторский, – при опросе больных, кроме изъявления благодарности и довольства с их стороны, ничего другого не слыхал». Все медикаменты для нашего госпиталя в Иерусалиме получались в течение слишком 20 лет от известной французской фирмы «Pharmacie centrale de France» через Марсель, с полной аккуратностью и всегдашней добросовестностью и прекрасного качества. Г. Касторский рекомендовал «возможное сбережение и разумную экономию» при их выписке, чтобы путем приобретения на месте таких веществ, как сало, миндальное масло и т. п., сократить расходы по этой статье. В отношении хирургических инструментов, дорого стоящих, найдено было не только их обилие, но и излишняя роскошь. «Едва ли найдутся, – говорит г. Касторский, – во всех хорошо содержимых лечебных заведениях Петербурга такие инструменты, как аппарат для переливания крови, аппарат для промывания желудка и т. п. Тоже самое можно сказать о громадном количестве различных щипцов для выдергиванья зубов, выставленных в числе необходимых инструментов в проекте сметы на 1866 г. Подобные инструменты, конечно, приносят пользу, но составляют уже роскошь госпиталя». Такой прекрасный отзыв о состоянии нашего госпиталя тем более любопытен, что Палестинская Комиссия, по словам Б. П. Мансурова, всегда стремилась к сокращению расходов даже и по этой статье, так что в 1880 г. на снабжение аптеки медикаментами, по смете, назначено было не более 200 р. в год. Со стороны Б. П. Мансурова, впрочем, неоднократно делались доклады в Комиссию, что в «госпитальном деле невозможно на первый план ставить экономию в издержках».

Капитальным недостатком нашего госпиталя в Иерусалиме и доктором Касторским и «лицами, не принадлежащими к сословию врачей», в 1885 году была признана «коридорная система» его плана. «Поступающие больные, по словам г. Касторского, неминуемо должны были помещаться в одном и том же этаже (третьем) здания, в палатах, отделенных одна от другой перегородками и по средине этажа, общим коридором в 2 ½ (вернее 3 сажени внизу и несколько более 3 сажень вверху) сажени ширины. Приняв во внимание, что самый больший контингент по роду поступающих больных поклонников составляют пораженные малярией, чахоткой или заразные разного рода тифами, и что другие больные, не с заразными болезнями, должны помещаться в том же этаже при выше означенных условиях, не трудно усмотреть, что подобное распределение больных противоречит всем правилам больничной гигиены». Правда, несколько поздно, через 20 лет, и лишь после тяжелого опыта 1883 г., но была сознана неудовлетворительность в плане нашего госпиталя и строителями его. Еще в конце сентября 1884 г., Б. П. Мансуров «с особенным настоянием» писал в Комиссию «о необходимости безотлагательно построить отдельное здание для заразительных больных», но ему отказано было в средствах для исполнения столь необходимой постройки». Волей-неволей пришлось обратиться к изысканиям частных средств, которые и явились, благодаря просвещенному содействию покойного московского генерал-губернатора князя В. А. Долгорукова, собравшего потребную сумму у московских благотворителей – купцов. 22 февраля 1885 г. Б. П. Мансуров, телеграммой к директору Азиатского Департамента П. А. Зиновьеву просил разрешения «начать немедленно» отделение госпиталя ввиду того, что время благоприятно, и чтобы приготовить госпиталь к осени. Несколько раньше еще испрашивалось Высочайшее соизволение – отделение нашего госпиталя для заразных больных наименовать «палатой князя Долгорукова». Разрешение было дано, но без права наименования отделения «палатой князя Долгорукова». 9 марта состоялась закладка палаты для заразных болезней, которая окончена постройкой в октябре того же 1885 года.¹⁰⁶

Нельзя здесь не упомянуть о том, что при нашем госпитале в 1881 г. были произведены работы по устройству особого ванного отделения, на что расходовались средства, пожертвованные г. Филипповым и потомственным почетным гражданином Стахеевым, в количестве 978 ¾ р. золотом. К сожалению, работы в этом направлении по словам консула В. А. Максимова, «не принесли никакой пользы». Купленный дорогой ценой насос для подъема воды из цистерны не действовал, водопровод дал течь, и приспособления для поднятия воды во второй этаж оказались негодными, так что всякий раз, когда являлась неотложная необходимость сделать больному ванну, то «ванна приносилась в палату, куда в мехах водоносы таскали воду или спускали больного в нижний этаж в прачечную». Консул Максимов в 1883 г. ходатайствовал перед Комиссией на средства, пожертвованные шталмейстером двора Его Величества графом Строгановым на необходимые улучшения в приютах, в количестве 12,000 франков, исправить ванное отделение больницы и устроить ледник с погребом для хранения льда, чтобы дать врачу «две могущественные целебные силы и сделать свой госпиталь образцовым во всех отношениях заведением в Палестине»,¹⁰⁷ но из дел Комиссии не видно, чтобы это желание консула было удовлетворено.

И в дел благоустройства и внутреннего распорядка нашего «грандиозного» госпиталя в Иерусалиме, Палестинская Комиссия поступала почти так же, как и по отношению к духовной миссии, т. е. постоянно вмешиваясь во внутреннюю жизнь госпиталя и создавая тормоз в деле успешного выполнения главнейших функций тем, кому был вверен госпиталь. Из многих фактов мы укажем несколько, чтобы охарактеризовать и эту сторону деятельности бывшей Палестинской Комиссии. В 1885 году доктор Касторский в своем отчете весьма непривлекательными чертами аттестовал напр., аптекаря нашей больницы г. Сардена, не имевшего «никаких документов на какое-либо фармацевтическое звание», и заявил, что он был поражен ясно видимым крайним беспорядком в двух отведенных для аптеки комнатах». «Основатель и создатель» Иерусалимского госпиталя Б. П. Мансуров близко принял к сердцу этот отзыв врача Касторского и выступил перед Комиссией горячим апологетом своего любимца г. Сардена, считая этот отзыв до некоторой степени личной для себя обидой. «Неужели я, – писал в Комиссию Б. И. Мансуров, – мог быть так слеп и невнимателен, что в течение 6 ½ месяцев не видел беспорядка, который сейчас найден был доктором Касторским в продолжении того получаса (sic), который он мог посвятить аптеке?» Б. П. Мансуров, отзываясь с самой отличной стороны о г. Сардене, как «основателе нашей аптеки, заведующем ею в течение 21 года со столь отличной репутацией в Иерусалиме, что «она считается едва ли не лучшей», и что в ней «никогда никакого беспорядка не случалось», о чем могли свидетельствовать все русские консулы, признавшие г. Сардена «за образцового аптекаря и человека, заслуживающего самого полного доверия», «не только не произносит против г. Сардена какого-либо осуждения, но весьма убежденно и настоятельно аттестует его с самой отличной стороны во всех отношениях». «У доктора Решетилло могут быть, по словам Б. П. Мансурова, свои причины оставлять в тени достоинства аптекаря г. Сардена, но обязанность Комиссии стать выше мелких личных вопросов и воздать каждому должное по справедливости». Таким образом, служащие в больнице при всех их недостатках остаются неуязвимы, раз они снискали благоволение «создателя и основателя госпиталя», близко к сердцу принимавшего не интересы богоугодного заведения, а частные интересы служащих в нем лиц и ставившего свое личное самолюбие выше самого дела или учреждения. В частности г. Сарден всегда пользовался симпатиями и покровительством Б. П. Мансурова. Получая с самого начала существования госпиталя приличное вознаграждение в 1,200 руб. мет., четыре комнаты с отоплением в здании женского приюта, в качестве квартиры натурой, г. Сарден нередко удостаивался денежных наград и знаков отличия (два ордена) и в своем значении в русском госпитале в Иерусалиме настолько возмнил себя высоко, что решался подвергать критике распоряжения своего ближайшего начальника, доктора госпиталя, обвиняя последнего перед консулом в том, что «система лечения, принятая г. Решетилло, требует постоянно большого количества хины». В 1881 году ассигновка на аптеку поэтому и была уменьшена с 300 на 200 р. в год.¹⁰⁸ При выходе в отставку, г. Сарден в 1886 г. получил пенсию от Комиссии в количестве 300 р. в год.

Вот еще пример. 19 октября 1883 г. доктор Решетилло подал консулу Максимову обширную докладную записку, в которой между многими мерами, направленными к улучшению быта наших паломников в Иеруеалиме, рекомендовала, между прочим, устройство для поклонников бань и харчевен. "В последние годы, по словам доктора Решетилло, развелось около русских построек много еврейских кабаков, куда поневоле попадает голодный поклонник и где находит соблазн в водке, что и способствует пьянству между поклонниками. Устройство же собственной харчевни отвлекло бы массу от кабаков.¹⁰⁹ Со стороны консула последовали возражения, якобы вытекающие «из затруднений материальных и нравственного свойства». «Постройка помещения для харчевни, – писал в Комиссию консул, отдача последней для эксплуатации, если бы таковое было, тенденция наших богомольцев-простолюдинов отдавать в жертву святым местам все приносимые с собой деньги, перенося во имя страданий Спасителя всевозможные лишения, соединенные с сухой постной пищей, представляют такие препятствия, которые делают, по моему крайнему разумению, седьмой параграф (о харчевне) неприменимым»¹¹⁰. Но еще большей странностью со стороны консула отличается критика распоряжений доктора относительно питания больных в госпитале. Желая «положить конец капризу, какой позволяют себе по отношению к пище некоторые больные, близкие к выздоровлению или подвергнутые наружным и даже внутренним легким болезням», консул просил доктора Решетилло «регулировать больничное питание сообразно с находящимися в нашем распоряжении денежными средствами на началах, какие введены в русские клиники гражданского и военного ведомства. При этом, быть может, потребовалось бы, если это не расходится с успешным лечением, принять во внимание стремление наших больных к постной пище, а равно и особенности, вызываемые пациентами не русского происхождения и народности». Доктор Решетилло составил обстоятельное расписание на началах «гигиены», поделив «больничное питание на здоровую, среднюю, слабую и чрезвычайную (экстренную) порции, определив приблизительное количество пищи для каждого больного». Больничный стол был разделен на постный, состоящий из супа, щей или борща и каши или макарон, приправленных постным маслом, и скоромный, состоящий из тех же блюд, но вареных на говядине или баранине различных сортов и приправленных скоромным маслом, или из молочных продуктов, и в экстренных случаях – цыпленок или курица. Для питья больных, кроме чая и кофе, служили квас, приготовленный домашним способом, и по назначению врача местные вина – белые и красные, как легкие, так и крепкие. Как ни просто и ни естественно было составлено врачем больницы требуемое расписание блюд для больных, консул Максимов нашел его, однако же, неудовлетворительным и даже позволил себе критиковать его. «К сожалению, – писал он 17 декабря в Комиссию, – записка г. Решетилло не отличается, как мне кажется, ни строгой обдуманностью, ни больничной гигиеной и не имеет должных для порций схем. Таким образом, жидкое горячее блюдо (супы, щи и борщ) входит, насколько мне известно, в каждую из клинических порций, условная нумерация которых выражает индивидуальное состояние организма. В порциях нашего врача эта последняя сторона исчезает и перечень их представляет из себя какое-то трактирное «меню». При этом в нем же недостает весьма важного подспорья, составляющего обычную пищу местных жителей – это огородный овощь, столь разнообразный на юге, нередко легко перевариваемый желудком, и который мы могли бы без всякой затраты разводить на наших постройках почти всюду, не исключая пустопорожнего места, примыкающего к задней больничной двери. Такой овощь, как бамия, часто рекомендуется больному европейскими врачами, в Турции вместо цыпленка; баранина и ягнятина, приправленные, составляют здесь любимую пищу, которая вместе с тем легко переваривается желудком. Употребление вечером перед сном куска мяса с хлебом, вместо какого-нибудь жидкообразного блюда, обременит, как мне кажется, желудок, чего должен избегать каждый благоразумный врач». Свои возражения г. Максимов повел так далеко, что потребовал от Палестинской Комиссии, чтобы «правила продовольствия наших больных, составленные доктором Решетилло, были проверены «более компетентными в медицинском отношении лицами» в Медицинском Департаменте», куда эти правила и были представлены 19 апреля 1884 г. на просмотр. Но Департамент благоразумно уклонился от подробного их рассмотрения, порекомендовав «при разрешении этого вопроса, сообразоваться с местными условиями и руководиться брошюрой: «Соображения Комиссии, учрежденной попечительным Советом заведений приказа Общественного призрения в Москве, по вопросу об улучшении пищевого довольствия призреваемых и больных в заведениях ему подведомственных».¹¹¹

Говоря о русском госпитале в Иерусалиме, мы не можем, наконец, не коснуться и вопроса о сестрах милосердия, служивших при нем, так как этому вопросу и «создатель» госпиталя, и Палестинская Комиссия придавали весьма важное значение и им интересовались весьма живо. «В штате заведывания приютом должны, конечно, состоять, – писал в 1857 г. Б. П. Мансуров, – медик, аптекарь, федьдшер и пр. Кроме того, необходимое условие успеха будет заключаться в учреждении при оном общины сестер милосердия, что чрезвычайно легко в нашем отечестве по всеобщему религиозному настроению русских женщин и малому участию у нас лиц женского пола в промышленных делах, как то является в западных странах. Сестры милосердия имеют на Востоке такое огромное значение и так благодетельно действуют на тамошние народонаселения, что они одни могли бы служить чрезвычайно важным орудием политической и религиозной пропаганды... С нашей стороны непростительно было бы не воспользоваться столь важным орудием для утверждения русского влияния на Востоке, тем более, что для правительства гораздо доступнее и удобоисполнимее призвание женщин для богоугодной службы в краях, драгоценных для каждого православного, чем отыскание для сего значительного числа чиновников духовного и светского звания. Даже расходы на сестер милосердия будут гораздо умереннее, потому что они отправились бы в Палестину в качестве инокинь, или женщин, отказавшихся от мирских выгод, назначающих себя только для службы Богу, а не помышляющих о служебных поприщах».¹¹² Но на первых порах существования нашего госпиталя не пришлось думать об учреждении «общины сестер милосердия», и смотрительницей его была назначена дворянка А. А. Голикова, «женщина весьма и весьма самолюбивая, избалованная и привыкшая властвовать», а обязанности сестер милосердия исполняли по найму русские поклонницы, проживающие подолгу в Иерусалиме. Но мысль о приглашении в наш госпиталь в Иерусалиме настоящих сестер милосердия не оставляли ни Палестинская Комиссия, ни «создатель и основатель» госпиталя Б. П. Мансуров. Поэтому, когда покровительница женской Покровской общины покойная великая княгиня Александра Петровна (в иночестве Анастасия) выразила готовность в 1880 году командировать в Иерусалим сестер покровительствуемой ею общины, то Б. П. Мансуров с радостью принял эту готовность и стал все усилия напрягать к возможно скорейшему осуществлению намерения Ее Высочества, побуждая всячески к тому и Палестинскую Комиссию. «Для Комиссии, – писал Б. П. Мансуров, – будет сбережением расходов, при значительном улучшении ухода, так как сестры будут обходиться Комиссии очень дешево».¹¹³ На первый раз назначены были к отправлению в Иерусалим сразу три сестры: М. И. Радугина, О. И. Лошина и О. Н. Алексеева, чтобы таким образом избежать необходимости «содержать в госпитале наемных сиделок». Условия для их отправления, по желанию великой княгини, были выработаны следующие: 1) единовременно – путевые деньги от С.-Петербурга до Иерусалима по расчету действительной стоимости проезда и продовольствия в пути; 2) постоянно – по 5 р. (золотом) в месяц на каждую сестру башмачных денег и 3) натурой – квартиру (т. е. помещение в госпитале), стол и отопление. Жалованья сестрам полагаться не должно. Сестры должны находиться в полном подчинении доктора. По прибытии сестер милосердия в Иерусалим, консул Кожевников, познакомив их «с сущностью предстоящих им обязанностей», представил их архимандриту Антонину, прося его благословения, и передал доктору. Последний назначил двух из них «состоять на очереди дежурными в больничных палатах, исполняя также и другие обязанности», а сестру Алексееву определил «на должность смотрительницы, придерживаясь, разумеется, тех же условий, при которых находилась и прежняя смотрительница А. А. Голикова», и объявив при этом, что Комиссия «изыскивает средства иметь при госпитале постоянных сестер милосердия». Комиссия не нашла, однако же, возможным согласиться с распоряжением врача относительно распределения обязанностей сестер, так как «предоставленное сестре Алексеевой заведываение хозяйственной частью госпиталя ставит ее как бы в исключительное положение перед другими двумя сестрами» – и ввела между ними «полнейшее равенство». В 1883 г две сестры, окончив свою очередь и получив 500 р. на путевые расходы, выехали в Петербург, а на смену их явились в Иерусалим две новые – Шишкина и Григорьева. В 1883 г., по ходатайству консула Максимова, к праздникам Р. X. и Св. Пасхи Комиссия решила выдавать «наградные деньги каждой в размере двухмесячного содержания сообразно с обыкновением, принятым Покровской Общиной». Причина этого ходатайства кроется в том, что «сестры милосердия – единственные лица, служащие у нас без жалованья, а, между тем, находясь на чужбине, они должны поддерживать в полной исправности свой скромный туалет». Тот же консул ввел особый порядок – «ежедневное госпитальное хозяйство» и возложил на обязанность старшей сестры милосердия покупать мясо у турок, отправлять его на просмотр доктора и доставлять в консульство ежедневно сведения о состоянии больницы. В 1886 г. крестовица Шишкина, оставленная в Иерусалиме на второе трехлетие, получает на экипировку деньги и 10 р. в месяц башмачных, дабы, «вознаградить столь полезную и опытную хозяйку нашего госпиталя». Труды всех вообще сестер нередко аттестуются Комиссией «безкорыстными и неоцененными».¹¹⁴ Но если ближе присмотреться, то стоимость содержания сестер милсердия в Иерусалиме, при частой их смене, оказывается не дешевле, чем и содержание прежней смотрительницы и сиделок. В бесспорном выигрыше оказались лишь русские больные, но не Комиссия, которая, не достигнув экономии по этой статье, не получила в наших сестрах милосердия и «важного орудия политической и религиозной пропаганды».

Мысль об обравовании частного общества с целью поддержания православия на ближнем Востоке, как мы сказали, уже давно предносилась сознанию людей просвещенных в нашем отечестве и имевших случай близко и на опыте познакомиться с состоянием православных церквей на Востоке. Думали об этом наши знаменитые путешественники по Востоку А. Н. Муравьев, А. С. Норов,¹¹⁵ преосвященный Порфирий Успенский и др. «Составим Общество для вспоможения восточным братьям нашим», с увлечением и горячо говорил арх. Порфирий перед фрейлиной А. Ф. Тютчевой, в полной уверенности, что его мысли будут доведены до сведения любвеобильной и человеколюбивой Императрицы Марии Александровны, «составим так, чтобы все мы, богатые и небогатые, все на все ежелетно вносили в кассу его не менее двух-трех копеек и не более рубля; у нас будет для них денег много.¹¹⁶ Учредим в Константинополе главную духовную миссию под начальством епископа или архимандрита; она, получая деньги от нашего Восточного Общества,¹¹⁷ будет строить церкви, училища, богадельни, больницы, везде, где нужно, и поможет бедным и особенно тем, которые страдают неповинно, т. е. разумеется арабам.¹¹⁸

Но свое реальное осуществление эта мысль получила лишь после того, как Св. Землю посетил энтузиаст, всею душою и сердцем полюбивший ее, незабвенный секретарь Императорского Православного Палестинского Общества В. Н. Хитрово. «Как часто еще ребенком, – писал 12 июля 1871 года В. Н. Хитрово, – окончив вечером ежедневное обязательное чтение, с покойной матушкой, трех глав из Св. истории, мечтал я о Палестине, о местах странствия патриархов, об Иерусалиме. Как часто в длинные зимние вечера, прижавшись к дорогой мне родной, слушал я ее рассказы о Св. Земле. Как часто, при слабом мерцании лампадки, читая, пред киотой моей матери, молитвы на сон грядущий, глаза останавливались на выдающийся среди темных ликов образов перламутровый крест, принесенный когда-то давно русской паломницей, и мысли опять переносились куда-то далеко-далеко на Восток в Иерусалим, ко Гробу Господню, к Голгофе. С тех пор прошло много лет. Не стало незабвенной, много было пережито и переиспытано, уже не ребенком, не молодым человеком, случайно, вовсе неподготовленный, даже не богомольцем, а простым путешественником, с одними лишь воспоминаниями детских лет, стоял я теперь у борта парохода и смотрел, как картины, рисованные лишь детским воображением, становились действительностью.¹¹⁹ Внимательно присмотревшись ко всему, что происходило пред его глазами в Палестине и делалось там русскими людьми, случайный заезжий турист, несмотря на кратковременное свое пребывание в Иерусалиме, дал всему надлежащую оценку и разгадал, в чем корень всего, и где нужно искать выход из настоящего печального положения русского дела в Палестине. «Если среди воспоминаний Святой Земли есть еще место для воспоминания о людях, – писал арх. Антонину В. Н. Хитрово в 1877 году 3 февраля, – то они всецело принадлежат вам, которому мы были обязаны при осмотре и поклонении святынь Иерусалима». По возвращении в отечество, В. Н. Хитрово, вынеся самые светлые впечатления из своей поездки по Палестине, не пожелал более расставаться с ними ни на минуту, а стал все чаще и чаще отдавать свои досуг и время, остававшееся у него от службы по кредитной части в министерстве финансов, пережитым приятным воспоминаниям, освежая и подогревая загоревшуюся в нем любовь к Палестине постоянным чтением произведениями паломнической литературы и научных сочинений о Св. Земле. «Для меня, с самого возвращения из Палестины, – пишет В. Н. Хитрово в цитованном уже письме к арх. Антонину, – любимой заветной мечтой было вновь вступить на берега Земли Святой, но уже не только богомольцем, не простым туристом, но сознательно подготовленным отдать себе отчет во всем виденном. Но годы проходили за годами, обстоятельства слагались иначе, чем думалось, и мечты оставались мечтами. Но, тем не менее, время не проходило даром. Я стал собирать, насколько мог, палестинскую библиотеку, знакомиться с изысканиями, особенно английскими, где часто встречался с вашим именем, и был поражен бедностью нашей русской палестинской литературы»... «Я задался широким планом, который я изложил в моей русской библиографии», вышедшей в свет в 1876 г. под названием: «Палестина и Синай». В том же, автобиографического характера, в высшей степени интересном письме, Василий Николаевич выражает уже желание взять на себя труд издания в свет еще в ту пору неизвестного в печати паломника XVIII в. Ипполита Вышенского, обнародованного впоследствии архимандритом Леонидом (Кавелиным), заняться, при помощи своей супруги, отлично знающей французский язык, переводом на этот язык русских паломников, и говорит «о крайней необходимости» «ознакомить русских с переводом немногочисленных (в ту, конечно, пору) греческих и византийских паломников». Последний труд он рекомендует взять на себя о. арх. Антонину, как отличному знатоку греческого-византийского языка. Но указанными планами намерения Василия Николаевича еще не исчерпываются. В его голове роятся планы более грандиозные и сложные. Ему предносятся задачи для того времени почти не осуществимые. «Вообще при движении религиозном, политическом и ученом, которое замечается в последнее время на Западе к Палестине, наше русское безучастие, по словам В. Н., положительно возмутительно. И безучастие не от нежелания, а от незнания дела и от незнания, как взяться за него. Часто приходило мне на мысль: отчего бы нам не образовать свой Палестинский Комитет – не официальный, заседающий неведомо где и творящий неведомо что, а частный, в роде «Palestina exploration fund», с целью изучения Святой Земли, ознакомления с ней Poccиu, поддержания русских поклонников и русского элемента в Палестине, приобретения замечательных участков земли, издания ученых сочинений и в особенности хорошего путеводителя. Мне кажется, что настоящее время едва ли не самое удобное для осуществления подобного предположения. Наше влияние на Востоке сильно потрясено и нуждается в новых силах для своего поддержания. Относительно денег, пожертвований, я не боюсь: они будут и будут в значительном числе; чего нет, что трудно найти – это людей, людей и еще людей. Что скажете вы на мое предложение? Находите ли вы его исполнимым, или нет? Вот вопросы, на которые буду просить не отказать мне в ответе».

Человек, много видевший на своем веку и изведавший немало разочарований и огорчений, человек сурового критического анализа и холодного скепсиса, арх. Антонин поспешил ответить на поставленные вопросы, но в тоне полного недоверия к мечтам своего горячего сердцем корреспондента, сомнения в осуществимости их на деле и в практической реальной пользе. «Не напрасно ли жалуетесь, досточтимейший Василий Николаевич, – писал арх. Антонин 19 марта того же года, – на русское равнодушие к Св. Земле. Благая мысль, конечно, образовать русский «Палестинский Комитет», как вы его называете, учено-археолого-политико-филантропический. Но полагаете ли вы, что мы сумеем повести дело без шума и самохвальства, без раздоров и ябед и, в конце концов, без чьей-нибудь официальной команды? Комитет не Комитет, а нечто в этом роде давно уже оглашается у нас, и именно в нашем Петербурге – под именем «Восточного братства», задуманного еще в 1871 году. Я узнал о нем в 1875 году и, признаюсь, с первых известий о нем не уверовал в него. Много слов (да еще в плохих стихах), а дельного, практического ничего! Какая-то сумеречная фантазия, без облика, без имени и отчества. Чего я всего более боялся, то, наконец, и всплыло наверх. 8 июля 1876 г. в письме ко мне из Петербурга уже спрашивают меня «Восточные братья»: «при каких условиях можно получать иерусалимский орден Гроба Господня». Sapienti sat. Нет уже, Бога ради, не Комитет. Довольно нам и одной несказанной «Палестинской Комиссии», заправляющей тем, о чем ни единого понятия не имеет. Нам полезна (да чуть ли ни единственно пригодна и доступна) частная деятельность настоящих призванников дела, которых если и с фонарем поищем по началу, все же менее смешно будет, чем если начнем восточничать в чаянии получить несуществующий орден».

Почти одновременно с тем же волнующим его вопросом Василий Николаевич обратился к другому нашему палестинскому деятелю, имеющему право еще более, чем арх. Антонин, безотрадно и пессимистически смотреть на наши дела на православном Востоке, архимандриту Леониду Кавелину, в то время занимавшему пост настоятеля Ново-Иерусалимского первоклассного монастыря. «Я все вожусь с мыслью об устройстве здесь наемного Палестинского Комитета, – писал В. Н. арх. Леониду, – с целью ознакомления России со Св. Землей, ученого исследования ее, поддержания паломников, приобретения земли, поддержания нашего влияния. Если бы удалось его поместить под хорошее покровительство кого-либо из членов царской фамилии, или кого-либо из митрополитов, я полагаю, что в денежных средствах недостатка не будет, а впоследствии к нему можно будет присоединить и атрибуты теперешнего официального Палестинского Комитета (очевидно, Палестинской Комиссии), а также и его денежные средства. Что вы думаете о возможности образовать подобное Общество, и может ли оно иметь успех? Польза хоть научная все-таки будет». Архимандрит Леонид дал еще менее успокоительный ответ. «Желаю вам благопоспешения в ваших полезных трудах по описанию Св. Земли, – писал Василию Николаевичу о. архимандрит 1 марта 1877 года, – но планов ваших относительно усиления и поддержания нашего там влияния не разделяю. Но об этом распространяться на письме не имею ни времени, ни охоты, хотя, по Апостолу, скажу: искусивыйся вся (о сем) весть, а не искусивыйся пусть попытает, если хочет».

После таких неутешительных ответов со стороны лиц «искусившихся», для которых повидимому вопрос о частном Обществе для изучения Палестины, поддержания православия и помощи поклонникам должен бы быть вопросом насущным и жизненным, так как касался того дела, которому один из них служил когда-то, а другой стоял в данное время при самом этом деле, человек с менее сильным характером и не столь энергичный и настойчивый, чем каким был покойный Василий Николаевич, опустил бы руки, и самый вопрос отложил бы ad calendas Graecas, но не таков был инициатор Палестинского Общества. «В жизни моей я всегда держался того правила, – признавался он 19 декабря 1878 года арх. Леониду, – если цель, к которой я стремлюсь, кажется мне правильною, то я с упрямтвом испытываю все средства к ее достижению и, только убедившись в недосягаемости, оставляю ее преследование. Тоже самое начало применяю и к другой моей цели (первая цель народный¹²⁰ кредит) Палестинскому Обществу. Тут, однако же, мои старания оказались менее успешными, по крайней мере, ничего не могу сказать еще о конечных результатах. В этом деле беда в том, что мне меньше известен круг этих деятелей, чем деятелей финансовых. Не знаю, к кому здесь обратиться за поддержкою и советом, и вот в этих поисках-то за лицами пока проходит время. Но я далеко не потерял не только надежды, но и глубокого убеждения, что в недалеком будущем мне удастся осуществить подобное Общество. А уверенность в успехе, говорят, есть половина уже успеха». «Я не унываю, – пишет Василий Николаевич арх. Леониду в другом письме 1879 г. 30 марта, – не отчаиваюсь, наоборот, никогда, может быть, со мною не было столько энергии, но времени, времени и еще времени, вот чего недостает. От светских удовольствий, если когда-либо они для меня существовали, я отказался уже давно, едва ли не со школьной скамейки, время еды у меня доведено до минимума, остается брать от сна, а это для меня страшно тяжело и изнурительно, потому что только он один и восстанавливает мои силы. Бросить какое-либо дело, то, которое хотелось бы, не могу, а остальные мне все так близки и дороги, что отрешиться от него все равно, что отрезать палец, а который из них больнее отрезать? Часто и очень часто приходят мне на ум слова Спасителя: Марфа, Марфа, о многом печешися и заботишься... Да, это верно, и я бы успокоился, если бы имел больший дар делать прозелитов. Не верю я, чтоб не было на Руси людей. Приходится сознаться, или что ратуешь с призраками, в которых ты один видишь действительность, или не умеешь найти сподручников. Все это кругом болтовня, разговор, а когда доходит до дела, до труда, стоишь один, ну а один, будь хоть семи пядей во лбу, немного сделаешь».

Обстоятельства, однако же, начинают принимать благоприятный оборот для возможно скорого осуществления идеи создания Палестинского Общества, и противники ее вначале неожиданно становятся не только поборниками, но и энергичными двигателями к быстрому проведению ее в жизнь. С самого появления в Иерусалиме Палестинского Комитета, который потом заменен был Палестинской Комиссией, как мы уже знаем, создались для нашей духовной миссии в Иерусалиме в условия жизни крайне тяжелые. Недоразумения и пререкания между этими учреждениями, призванными к жизни для одной и той же цели – для успеха русского дела на Востоке, настолько усилились и приняли столь резкий характер, что в Палестинской Комиссии в 1879 году созрела мысль добиться во что бы то ни стало уничтожения нашей духовной миссии в Иерусалиме. Решено было иерусалимского консула наградить званием «генерального» и при нем, вместо миссии, для удовлетворения духовных потребностей наших паломников, иметь простого иеромонаха. С таким ходатайством Палестинская Комиссия обратилась в Св. Синод, и дело о закрытии миссии восходило даже на благовоззрение Государя Императора.

Весть эта о намерении Палестинской Комиссии прервать нить жизни злополучной нашей миссии в Иерусалиме, принесшей православию и русскому народу за свои 30 лет существования немало несомненной пользы, произвела тяжелое, можно сказать, удручающее впечатление не только на начальника миссии и его ближайших сотрудников, но и на всех, кто имел случай и возможность близко и без предубеждений наблюдать на месте деятельность нашей миссии в данное время. Само собой разумеется, не мог быть равнодушным к ней горячий поборник и ратоборец Св. Земли, покойный Василий Николаевич. Написав горячую апологию нашей миссии в Св. Синод, он поспешил высказать «ласкающее чувство участия человеческого» и арх. Антонину, особенно сильно нуждавшемуся в это время в таком участии, в письме к нему. Теперь скептик архимандрит Антонин начал ясно понимать, чем может быть полезно ему, деятелю на православном Востоке, частное Палестинское Общество. В ответном письме к В. Н. Хитрово от 23 января 1879 г. он уже сам возвратился к отвергнутой им два года тому назад мысли о таком Обществе. «Русское Палестинское Общество, – писал о. Антонин, – что лучше, если бы ему удалось составиться? Но, полагаете ли вы, высокопочтеннейший В. Н., что оно составится, а если составится, то сумеет ли просуществовать сряду много лет, и сможет сделать много дел не хуже, чем Das heilige Land или Der Palastina-Verein? Я не то, что не сочувствую мысли образовать подобное Общество, а боюсь, что, образовавши его, мы осрамимся. Прецедентом подобного нежеланного явления может служить деятельность других наших Обществ, возникших из идеи ученой. Так напр., едва слышится наше Археологическое Общество, украшенное еще именем Императорского. Одесское Общество истории и древностей совсем бы заглохло, если бы не нашелся в нем, по счастью, деятельный секретарь, а теперь председатель. Живого интереса к мертвому предмету мы не сумеем поддержать в себе надолго. Это мне кажется не подлежащим сомнению... Впрочем, заручившись такими тружениками, как вы, А. А. Олесницкий, С. И. Пономарев, пр. Порфирий, о. арх. Леонид, о. арх. Сергий (издатель Месяцеслова), о. арх. Амфилохий, пр. Савва, пр. Филарет (рижский), отцы Дюков и Карашевич, И. П. Мельников, Д. Д. Смышляев, Н. П. Кондаков, А. Д. Ушинский и многие другие, вам лучше меня известные ориенталисты и древлесловы наши, можно бы в самом деле рискнуть сделать клич к русской интеллигенции с приглашением занести, кто пожелает, свое честное имя в список радетелей Св. Земли, не обязывая никого ни к какому урочному денежному взносу в кассу Общества и только считая его обязательным подписчиком периодического издания Общества, если таковое последует (так делает Die Deutsche Morgenlandische Gesellschaft). Само собой разумеется, что, ввиду несуществующего фонда для начатия периодического издания, можно сделать другое приглашение ко всему обществу русскому для пожертвований на этот именно предмет, открыв § «о почетном членстве Общества». Таких почетных членов-жертвователей можно надеяться приобрести немало. Полагаю, что большинство достаточных поклонников, посетивших раз Св.Места палестинские, отзовется сочувственно на приглашение о произвольном единовременном пожертвовании на дело для всех славное, желанное, отрадное и, конечно, богоугодное. Покровительницей Общества надобно умолить соизволить быть Ее Императорское Величество Государыню Императрицу, уже более 20 лет благотворяющую Св. Земле ежегодными денежными пособиями. Их Императорские Высочества великие князья Константин и Николай Николаевичи не откажутся также, конечно, украсить и почтить своими именами проектируемое Общество. Затем будут фигурировать досточтимые имена бывших послов и посланников наших на Востоке, секретарей посольских, консулов и т. д. Открывается довольно длинная перспектива имен. Что же? Не долго думая, и «благословясь, да перекрестясь», напечатайте приличное обстоятельствам (война, мир, освобождение рабов, обновление Востока, происки Запада, надежды православия, задача великой России, положение великой церкви русской во вселенстве православия, заря близкого единения всех верующих под сению Голгофского Древа крестного в отпоре неверию и пр. и проч.) воззвание к русским христолюбцам, предпослав ему стих псалма: Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя. А во образ сей десницы поставьте, не обинуясь, под сим воззванием свое честное имя, имя г. Олесницкого, имя г. Пономарева, вот уже три имени, мое, большею частию негласное (А., А. А. Солодянский, Sol, Opeстов-Александров, А. и Б. Загородкин et tutti quanti) и хотя г. Поливанова, как представителя и наследника имени А. С. Норова. Довольно пяти имен истинных и свидетельствованных святоземцев этих. Оно хорошо бы было блеснуть сразу и именем Порфирия, но заручиться его согласием на то не так-то легко. Впрочем, если окажется нужда в нем, я мог бы просить его о том».

По поводу намерения Василия Николаевича издавать «Палестинский сборник» арх. Антонин в письме от 10 апр. 1879 года пишет следующее: «В добрый час! Я не прочь содействовать пополнению страниц его всем, что попадется в палестинской литературе иностранной имеющего интерес, передавая его в точном переводе с критическими и всякими другими примечаниями. К подобной работе я чувствую себя довольно способным. Материала же хватит для этой работы не на один год. В «Das heilige Land» есть множество статей, подходящих для этого дела. Оригинального же чего-нибудь на первый раз не могу вам обещать, в роде, напр., изложения успехов папства или протестантства в Св. Земле. Корреспонденции в этом роде, на манер католических и протестантских, конечно, могут по временам являться в Сборнике, но нам поначалу нужно крепко смотреть, чтобы гусей не раздразнить.

«Отдел паломников уже если начать издавать, то не лучше ли начать (по указанию Тоблера) с самодревнейших? К сожалению, у меня нет под руками важнейших -позднейшего времени комментариев на древних паломников ученых мужей» чтобы воспользоваться ими в подстрочных примечаниях к тексту, как того требует всякая ученая работа. Конечно, в отделе паломников будет свой счет страниц в вашем Сборнике. Не печатать ли их даже в виде «приложений»? Впоследствии составилась бы из них отдельная книга.

«Не открыть ли особого отдела (тоже с особым счетом страниц) в Сборнике под рубрикой: «Палестинский патерик». Мне очень бы хотелось, в назидание поклонникам нашим, часто не знающим, куда деваться тут с избытком досужего времени, издать в хронологическом порядке – палестинскую Агиологию, начиная, напр., Авраамом и идя через весь ряд пророков, апостолов, мучеников, преподобных и проч., обитавших в Св. Земле, с хронологическими, топографическими и всякими иными примечаниями. Тут и задумываться не над чем. Бери готовые статьи, переводи их, или только перепечатывай, и издание пойдет расти и множиться и наполнять русскую землю! Можно вставлять по местам и иллюстрации в наше издание для большего эффекта».

Что касается окружающей Василия Николаевича среды, в которой он вращался во все это время, то она проявляла не только равнодушие к волновавшим его планам и намерениям, но обнаруживала прямо преступную апатию и даже боязнь касаться таких щекотливых вопросов, как православный Восток и его жизненные интересы. «Правда, – признается В. Н. как бы на духу любимому им арх. Леониду в письме от 13 января 1880 г., – бьешься, из себя выходишь, суетишься среди всеобщей апатии и иногда, ох, как часто, руки опускаются, овладевает, не скажу отчаяние, а просто сознание своего бессилия. Как часто приходится взывать: Господи, укажи мне путь, в оньже пойду. И хотелось бы многое сделать, да куда многое, хоть бы малое, чтоб на сердце осталось бы сознание: хорошее, полезное ты сделал; смотришь, только бурю поднял, никому не угодил, а казалось дело и хорошее и полезное. А может быть все к лучшему, и Бог своими неисповедимыми путями ведет человечество, конечно, вернее, чем все наши измышления, ничто мы, которые мечтаем принимать на себя защиту Кого же – Его, Владыку всего видимого и невидимого. С другой стороны, больно, невыразимо больно, от оскудения любви к ближнему, это неверие, эта погоня за мелочами мирской жизни. Многое, многое хотелось бы высказать, во многом посоветоваться, но что сделаешь пером и бумагой? Что вам сказать о заветной моей мысли о Святой Земле? Надеялся, что вас порадую хорошей весточкой, к сожалению, надежда осталась надеждой, и думаю, что в вопросах личности и личностей высоких, боюсь, чтобы не окончательно пропало дело. Вернулся я в Питер с Кавказа (ездил по поручению министерства финансов) в конце августа и нашел здесь такую полнейшую апатию, что могу вас уверить, глубокоуважаемый о. наместник, я ничего подобного во все 25 лет моей службы не видал. О чем ни заговоришь, один ответ: «Ах, помилуйте, оставьте, молчите, разве теперь время что-либо делать. Это безмолвие, но не безмолвие летнего дня, когда кругом тишь да гладь, да Божья благодать, где чувствуешь жизнь даже в мертвой тишине, а безмолвие пустыни безжизненной. Побился, потолкался, вижу – ничего не поделаешь и решил было, отложив всякое попечение до радостного утра, у себя в кабинете с близкими заняться «Палестинским сборником».

Но и среди этой всеобщей апатии неожиданно все же нашелся у Василия Николаевича один верный и надежный союзник, и дело открытия Палестинского Общества быстро пошло вперед, к счастливому и давно желанному концу. Будем, однако же, говорить словами в высшей степени любопытного, уже поцитованного сейчас нами, письма В. Н. Хитрово к наместнику арх. Леониду. «Как вдруг, читаем мы в этом письме, неожиданно все завертелось, все засуетилось (если я говорю это, примените это только к ближайшему, меня окружающему, и по вопросу о Палестине). Этим вихрем оказался, вы даже улыбнетесь, если вы его знаете, и я вам его назову, граф Е. В. Путятин, который тогда только что вернулся из Иерусалима, где провел пасху прошлого года. Я его, если знал раньше, то только по имени, и потому был крайне удивлен его посещением. Дело в том, что в Иерусалиме был он в самый разгар пререканий между консулом и начальником нашей духовной миссии, видел его безотрадное положение и приехал в Питер отстаивать и миссию и еще более архимандрита Антонина, и оказался больше роялистом, чем сам король. Летом виделся он с Императрицей прежде ее отъезда за границу, и ему удалось, по крайней мере, приостановить приведение в действие состоявшегося уже в мае прошлого года Высочайшего повеления о низведении иерусалимской нашей миссии до степени простого настоятельства церкви, состоящей при консульстве, которое предполагалось по этому случаю возвести в генеральное. Смысл слов Путятина, сказанных мне, заключался приблизительно в следующем: мне слишком 70 лет, я член Государетвенного Совета, и именно потому я не могу многое сделать из того, что можете сделать вы, а потому соединимся вместе и будем действовать сообща. Иными словами, куда нужно будет поехать, кого попросить, где замолвить слово, это брал граф на себя, писать ли придется, это возлагалось на меня. Вы можете себе представить, как я обрадовался такому союзнику, который, несмотря на свои лета, поражает еще своею энергией и живостью. Из нескольких весьма продолжительных разговоров, которые мне пришлось иметь с ним, я убедился, что в частностях мы с ним расходимся. Так, для него существеннейшее есть сохранение о. Антонина на месте, для меня сохранение нашей духовной миссии.¹²¹ Но об этом сначала спорить не следует: сохранять о. архимандрита в Иерусалиме, сохранять и миссию"… «Великий князь Константин Николаевич, как передал мне Путятин, предубежден против миссии, и тогда решился он попытаться заинтересовать великого князя Цесаревича (впоследствии императора Александра III). Но тут случился целый ряд как бы собравшихся вкупе неудач, которые опять отстранили дело на прежнее невыгодное место. Во-первых, болезнь Императрицы, во-вторых, вступление Горчакова в управление министерством, в-третьих, назначение Новикова послом в Константинополь, в-четвертых, жена Путятина заболела оспой и умерла. Это последнее обстоятельство было особенно пагубно, потому что, когда наследник прислал за Путятиным, он не мог ехать, так как в доме у него была оспа, и передал все дело в руки К. П. Победоносцева. Вы может быть знаете его, я его только раз видел и затрудняюсь ответить – будет ли он, и захочет ли он помочь нашему делу. Я говорю, что все эти неудачи были для меня тем прискорбнее, что надежды были розовые. Сабуров, который назначался сперва послом в Константинополь – мой товарищ по лицею, Гирс, управляющий министерством иностранных дел, homo novus и желает всем угодить, между тем как Горчаков и слышать не хочет о Палестине, наконец, Новикову, кажется, никакого дела нет до православия, которое, по его мнению, только служит для увеличения переписки. Что было делать? Пришлось опять уйти в мою берлогу. Но и тут не мог остаться покойным, поехал к Мансурову и хотел от него получить кое-какие сведения об истории нашей миссии. Тот облил меня ушатом холодной воды, и финал его речи был: «Сидите, молчите, все что можно сделать для Палестины, мы делаем и будем делать, лучше этого не нужно и нельзя». Нечего делать, несолоно хлебавши, пришлось отъехать и от него».

Графу Е. В. Путятину В. Н. Хитрово был отрекомендован с самой отличной стороны архимандритом Антонином. Близкое знакомство с графом доставило бесспорно громадную пользу для успеха того дела, за которое В. Н. ратовал доселе почти одиноким, изменило взгляды на него высшего петербургского общества, дотоле относившегося к В. Н. Хитрово, в лучшем смысле этого слова, с предубеждением, и дало несколько сильных и словом и официальным положением союзников. Из них на первом месте после графа Путятина, по всей справедливости, следует поставить человека высокого государственного ума и убежденно честного радетеля о благе и интересах православной церкви, обер-прокурора Св. Синода К. П. Победоносцева. «Новому назначению порадовался и я, – писал В. Н. Хитрово арх. Леонид 21 мая 1880 г. по поводу назначения К. П. Победоносцева обер-прокурором, – главнее всего тому, что соединенные должности разъединились и, значит, одна не будет подчиняться другой, но за то теряю другого союзника – это графа Путятина, который уехал отсюда надолго, а в его годы надолго нередко означает навсегда. Ему я лично обязан тем, что на меня относительно перестали смотреть, как на авантюриста, точно на палестинского концессионера, желающего извлечь какую-то лично для себя пользу, и это отношение ко мне отнимало у меня последнее желание вести дело. Говорю откровенно, без графа Путятина, если бы я продолжал заниматься Святой Землей, то лично уже для самого себя, а не для других. Уезжая, граф передал меня с рук на руки новому обер-прокурору, но тот, указывая выше своих волос, говорит, что он завален работой, и что ему теперь не до Палестины. И я это понимаю, и сам думал, что раньше осени затрагивать этот вопрос нечего, а там, что Бог даст». «Назначение нового обер-прокурора, – говорит В. Н. в письме от 5 марта 1880 г. к о. арх. Леониду, – дает мне надежды на будущее, но лишь тогда день похвалю, когда вечер наступит, а связующему меня звену графу Путятину более 75 лет. Мансурову это назначение очень не по нутру, и он мне несколько раз повторял, что теперь с Синодом ничего не поделаешь».

Новым, хотя и временным союзником В. Н. Хитрово, был А. В. Головнин, бывший министр народного просвещения. «Это человек, против которого как будто что-то имеют, но никогда не мог добраться до причин. Между тем, я лично, – писал В. Н. к арх. Антонину 14 окт. 1879 г., – безусловно, признаю его за единственного государственного человека нашего времени и за замечательно умного человека, сохранившего еще весь жар и пыл к делам, в особенности тем, в которых он прежде принимал участие». К содействию этого государственного человека он и обратился. «Обратился же я к нему, – объяснял В. Н. в письме к арх. Антонину 22 октября 1879 г., – потому что и граф Путятин и Мансуров оканчивали обыкновенно разговор словами: нужно посоветоваться с А. В., что скажет А. В., и в этом роде. С Головниным я знаком давно, еще из морского министерства, если не интимно, то, во всяком случае, настолько, что он не встретит меня, как проходимца с улицы. Результат разговора, весьма теплого и сердечного, к сожалению, был отрицательный. Вот главнейшие его выводы: Государь оставит дело своему законному ходу, предоставляя решить министерству иностранных дел, Государыня до весны в Канне, великий князь Константин Николаевич далеко не в том положении, как был 20 лет, и не может вмешаться непосредственно в дело под страхом его окончательно испортить, сам он, Головнин, не у дел и ничего общего не имеет и не хочет иметь с сильными мира сего». Из нижесказанного будет видно, что в лице Головнина нашелся сторонник «палестинского вопроса» весьма энергичный и близко его принявший к сердцу.¹²²

К числу надежных союзников В. Н. Хитрово следует причислить П. П. Мельникова, протоиерея И. В. Рождественского, несколько позже генерал-адъютанта Д. С. Арсеньева, воспитателя великих князей Сергия и Павла Александровичей, полковника М. П. Степанова и др.

Чтобы всех своих единомышленников и союзников сплотить в одно целое, сильнее объединить их и сильнее заинтересовать тем делом, за которое ратовал В. Н., он решился для них написать особый меморандум или записку. «Разделяю ее, – говорил он в письме к арх. Антонину от 22 октября 1879 г. об этой записке, – на две части: что сделано и что делать. В первой части разбираю довольно подробно, что в последние 25 лет сделано в Св. Земле католиками и протестантами. К этому следует подробное приложение или список всех учреждений католических и протестантских в Палестине и Сирии. Я полагаю, что список довольно подробный и верный. Затем представляю, что сделано русскими за то же время.

Во второй части: что делать, настаиваю на необходимости оставить пока духовную миссию без изменения, а впоследствии ее увеличить и усилить. Затем пересмотреть устройство палестинских дел к особой комиссии под председательством великого князя Константина Николаевича, и, наконец, мой давнишний конек: образование Палестинского Общества с 3 целями: 1) знакомить русское общество с палестинскими делами и поддерживать в нем интерес к Св. Земле; 2) постараться улучшить нравственный быт православных поклонников хорошими руководителями и путеводителями, и, наконец, 3) поддержание православия между арабами». «Боюсь, – прибавляет В. Н., – что записка несколько резка, но если не положить сильных красок, то ведь картина не поразит, но, если она резка, то не утрирована, пересолить не пересолил».

«Записка была написана в 24 часа, – признается В. И. в письме к тому же арх. Антонину от 16 января 1880 г., – и потому может быть не так разжевана, как бы следовало, но в общих чертах, в общих видах я полагаю, что она верна. Во всяком случае, одной цели она достигла, ибо убедила графа не передавать вновь дела на рассмотрение Палестинского Комитета».

Дело о Палестинском Обществе начало принимать, по-видимому, оборот неожиданно благоприятный. «Случайно предложили мне, – писал арх. Леониду В. Н. в письме от 13 января 1880 г., – сделать публичный доклад в «Обществе любителей духовного просвещения». Общество не симпатично мне, но утопающий за соломинку хватается. Мне хотелось заинтересовать публику Палестиной и другого орудия в руках не было. Предметом доклада взял я «Положение православия в Св. Земле в последние 40 лет». Суть этого доклада находится в 1 части посылаемой мной Вам записки, но то, что здесь пришлось на двух-трех листах, приходится распространить на 20 или 30 листах. Эта мысль оказалась случайно тем важной, что столкнула меня с великим князем Константином Николаевичем, который оказался так со мной любезен, что все члены совета Общества поочередно почли за долг со мной познакомиться. Это все происходило в заседании совета, где я должен был выдержать предварительный экзамен¹²³ и рассказать в кратких, но ясных словах предмет моего доклада. Великий князь заметил, что доклад обещает быть крайне интересным, что, конечно, crescendo было повторено всеми остальными, и затем решено допустить меня до доклада в конце января или в начале февраля, о чем меня своевременно уведомят. Это было пред праздниками, но до сих пор ни слуху, ни духу о дне, а знают о докладе. Между тем, я за него засел и в месяц осилил введение – латинян и протестантов. Теперь предстоит заняться еще греками и русскими, но материалов просто нет. Что мог собрать – собрал, но это капля в море. Постараюсь извлечь, что буду в состоянии. Дело в том, что предмет мне близок и то, что не доскажет ум, то, надеюсь, доскажет сердце. Посылка моего доклада такова: вот что в 40 лет сделали в Св. Земле латиняне и протестанты, и вот добытые ими результаты; вот что сделали греки и русские – скорее шаг назад, чем вперед. Бросать Св. Землю нам русским нельзя, потому что нельзя отвергать религиозно-педагогическое значение для народа наших паломников и потому, что относиться равнодушно к православию значит относиться равнодушно ко всему, что есть святого в сердце русского человека... Но возвращаюсь к моему свиданию с великим князем. В Государственном Совете он подозвал к себе Мансурова и так наговорил ему о моем докладе, что Мансуров, ничего о сем не знавший, в 6 часу вечера прямо из Совета прискакал за расспросами ко мне: что и как? Я и имел с ним опять 3-х часовой разговор... Он действовал на меня, как кошмар. Я знаю, что иметь его против себя, если не опасно, то, во всяком случае, не выгодно не для меня, но для дела. Я чувствовал, что от этого разговора зависит – возьмет ли он меня себе в помощники, или будет видеть во мне противника. И, к сожалению, свидание кончилось этим посленим. Может быть, если бы я менее категорически выставил свои желания, я оказался бы его помощником, а там можно было видеть, что делать. Я полагал, что компромиссы до известной степени тому вопросу не идут и могут только пагубно отозваться в будущем. Все это приходит теперь на ум, в ту же минуту разговор шел горячо и оживленно».

В письме к архимандр. Антонину от 16 января 1880 г. В. Н. Хитрово подробно излагает и весь любопытный разговор его с Б. П. Мансуровым, происходивший уже в квартире последнего 9 января этого года. «В среду 9, когда я явился к нему (т. е. Б. П. Мансурову), говорится в этом письме, он начал с того, что ему кажется, что по палестинскому вопросу теперь поднялась волна, что этой волной следует воспользоваться, что он полагает после моего доклада также сказать несколько слов, а именно: что делать? А поэтому он желал бы знать, что я скажу, чтобы со мной не расходиться. Я ему отвечал, что у меня в докладе ни слова не говорится о том, что делать, что говорить мне это в публичном заседании неловко, и что затем я, в сущности, не могу понять, для чего ему входить на трибуну и говорить: что делать? Практического результата от этого не вижу. Тогда он мне категорически поставил вопрос: чего я желаю? Трех вещей, отвечал я: во-1-х, оставление нашей духовной миссии пока в том положении, как она находилась в настоящее время, а в будущем возвращение может быть к предположениям 1858 года; 2-ое, точное и ясное разграничение светской и духовной миссии и предоставление этой последней, если не официального, то официозного представительства православной Руси перед-или у иерусалимского патриархата, и 3-е, образование частного Палестинского Общества, которое могло бы поддерживать интерес в России к Св. Земле, помогать поклонникам нашим и, наконец, вести антипропаганду против латинян и протестантов. Три часа сряду мы с ним говорили по этому поводу. Его доводы заключались в следующем. Я постараюсь их изложить вам подробно, чтобы вы, зная, что он думает и на чем стоит, соответственно с этим вели бы свой разговор с ним. Опыт 20 лет доказал невозможность существования духовной миссии: не было ни одного попа, который бы относился к делу с любовью. Тотчас рождался, при назначении в Иерусалим, вопрос о жалованьи и о крестах. Кирилл до того изолгался, что поставил уже тогда невозможность существования миссии, как она была задумана. Что касается арх. Антонина, вот первое письмо, которое я получил от него в течение 15 лет (тут он вынул ваше последнее письмо и передал мне). В 1864 г. я был в немилости, он не удостоил меня ни одним словом, а теперь пишет. Возьмите и прочитайте. Чего вы боитесь? Мы не называем ее миссией, а ведь остается то же. Чтобы не обижать ее, возводим консула в генеральные, назначаем Кожевникова, и сам арх. Антонин очень этому рад. (Вообще Кожевников, кажется, пользуется особенной милостью Мансурова). Да и к чему возвращаться? Это дело решенное и подписанное. Илларионов молод и не умел вести себя: чем скорее его отзовут, тем лучше. Что касается до Общества, то что вы сделаете без денег, а деньги откуда возьмете? На сборы надежда плоха. Ну положим: соберете деньги, что вы с ними будете делать? Школы заводить? Да кто вам разрешит? Турецкое правительство? Нет. И греческая патриархия? Поверьте мне: одно, что может делать для православия, это поддерживать иерусалимский патриархат, а его поддерживать и привязать можно только деньгами. Разрешите мне только, и я сейчас найду вам ежегодных 60 тысяч. Зная, что они от нас получают деньги, они будут работать вместе с нами. Что такое арабский вопрос? Сегодня они православные, завтра католики, послезавтра опять православные. Нам нужно держаться патриархии. До тех пор, пока она будет существовать, будет существовать православие и наше влияние. До сюда речь и мысли Мансурова.

«Когда после всех моих возражений и замечаний он ни на шаг не уступил, мне осталось только поставить такой вопрос: «Вы мне говорите, что ни одно из моих предположений не осуществимо. Ваши доводы меня не убедили, как я вижу, и мои вас. Теперь мне остается спросить у вас: чего же вы от меня хотите?» Ответ был: «Ничего. Впрочем, – продолжал он, – может быть, и в публичном заседании мы с вами не встретимся. У меня есть семейные дела: вопрос о жизни и смерти мне близких, который требует не сегодня-завтра моего отъезда за границу, и это решится на этих днях». Этим кончился наш разговор».

После описанного разговора Василия Николаевича с Б. П. Мансуровым, последний выехал за границу, написав Хитрово письмо со следующей знаменательной припиской: «От души желаю вам успеха и такого, какого вы желаете, и того, о коем я думаю». Оказалось, что Б. П. Мансуров, получив командировку, отправился в Иерусалим улаживать отношения между миссией и консульством. Но тот, кто постоянно поддерживал в себе «святой огонь, который давал возможность жить среди всей той апатии, которая окружала его», не мог успокоиться и продолжал зондировать почву, чтобы благоприятно разрешить волновавший его вопрос. После свидания с графом Е. В. Путятиным у обер-прокурора К. П. Победоносцева, Василий Николаевич из письма министерства иностранных дел, показанного ему обер-прокурором, узнал, что «переименование миссии в настоятельство вызывается самым существом дела и 20-летним опытом, но, впрочем, окончательное разрешение этого вопроса приостановлено впредь до разъяснения его на месте особо командируемым лицом, на что уже последовало Высочайшее повеление». Ввиду этого естественно Василий Николаевич ждал известий из Палестины. «Теперь, глубокоуважаемый о. архимандрит, – пишет в том же письме В. Н. Хитрово, – дело не у нас в Питере, а у вас, если действительно Мансуров едет к вам. Его взгляд, насколько я сумел объяснить, я вам напасал выше. На Илларионова он сердит. Что касается до вас, то, извините меня за откровенность, если вы ему покадите, то он помирится. Сознаюсь, что тяжело, да дело стоит. Мне кажется, – и представляю на ваше благоусмотрение мое суждение, – что при этих обстоятельствах самое главное сохранить название мисии и не допустить переименования в настоятельство. Я это говорю потому, что раз название сохранено, со временем можно будет опять вернуться к вопросу о правах и обязанностях, уничтожится же имя, восстановить его, ох, как трудно. Поэтому я бы напирал только на это, доказывая, насколько такое переименование повлияет на латинян и протестантов, и к тому же это было сознаться ему самому в ошибке, сделанной им 20 лет. Следует ему втолковать, что дело не в имени, а в инструкции, определяющей права и обязанности начальника миссии, что эта инструкция секрет, а поэтому никому неизвестна, как только лицам близким. Что в этой инструкции? Вы заранее отказываетесь от всех прав и обязанностей, но стойте по вышеприведенным причинам за название. Повторяю, что инструкцию, которой придется подчиниться, можно будет всегда переменить, иное дело имя, название. Думаю, что за перемену названия он особенно стоять едва ли будет, он побаивается Императрицы и в особенности Цесаревича, участие которого он чует, хотя подробности не знает, не знает, как далеко этот последний пойдет и насколько заинтересован. Если вы согласитесь со мной и это удастся, я не отчаиваюсь еще в будущем, наоборот, думаю даже, что его пребывание будет полезно, потому что полагаю, что вы будете избавлены от Илларионова».

Семейные, неблагоприятно сложившиеся обстоятельства у двух главнейших союзников Василия Николаевича: у графа Путятина (смерть жены) и у Головкина (тяжкая болезнь матери) и чрезмерное скопление важных церковно-государственных дел у К. П. Победоносцева затормозили дело о Палестине настолько, что В. Н. Хитрово начал было думать, что его «нынешняя кампания разыгралась полным фиаско». Такому пессимистическому, близкому к безнадежному отчаянию, настроению В. Н. Хитрово много помогло и то обстоятельство, что дело с докладом о Палестине в Обществе любителей духовного просвещения, по-видимому, заглохло. «Из него, я полагаю, – писал В. Н. Хитрово к о. наместнику Леониду 9 февраля 1880 г., – тоже ничего не будет. По крайней мере, о нем ни слуху ни духу. Замолк великий князь Константин Николаевич, замолк Киреев, замолкло Общество духовного просвещения. Я за него стоял потому, что представляется случай человекам 500, а в том числе может быть и великому князю, в последовательном порядке (изложить) с фактами и выводами то, что никогда не сможешь им сказать в отрывчатом разговоре. Слушают же эти великосветкие барыни и баричи лорда Редстока, пусть же послушают хотя раз правду о Святой Земле. Я бы мог напечатать, да читать не будут. Доклад у меня написан ... Вот этот доклад, если бы он прошел удачно, мне хотелось бы повторить в Москве, в Миссионерском ли Обществе, в Обществе ли духовного просвещения, там, где бы признали возможным сделать и где бы собралось более сочувствующих слушателей. Но и это пока не удается, да я теперь и не хлопочу».

Впрочем, тревога В. Н. Хитрово сменялась иногда и минутами радости. «Если бы перечитать мою с вами переписку за нынешнюю зиму, – признавался В. Н. Хитрово в письме к арх. Антонину от 12 марта 1880 года, – то в ней были такие скачки от радости к печали, от отчаяния к надежде, что можно было заподозрить меня в самом сангвиническом темпераменте, а между тем, я за собой этого качества или недостатка не знал и не ведал. Но дело в том, что, действительно, в 25-летнюю мою деятельность мне и не приходилось проделывать таких скачков, а тем более испытывать таких нечаянных неожиданностей, как в нынешнем году по палестинским делам».

23 марта 1880 г. в зале Императорского географического Общества у Чернышева моста, в заседании петербургского отдела Общества любителей духовного просвещения состоялось, наконец, и предположенное чтение реферата В. Н. Хитрово под заглавием: «Православие в Св. Земле», причем чтение это разбито было на два реферата: 1) «О протестантстве и латинстве и будущности иноверных общин в Св. Земле» и 2) «О Иерусалимском патриархате, о России в Св. Земле и о значении Св. Земли для России». Второе чтение происходило 30 марта. «Остались ли мной довольны слушатели, – писал В. Н. арх. Антонину 6 апреля того же года, – не знаю. До меня доходили лестные отзывы, но кто же станет бранить в глаза автора. Да вопрос вовсе не сводится к хорошо или дурно, а к тому, какое впечатление они произведут. С формальной стороны я должен быть доволен. Начиная от великого князя Константина Николаевича, членов Государственного Совета, сенаторов, директора Азиатского департамента Мельникова и прусского агента, посетивших оба чтения, и значит волей-неволей меня выслушавших, публика была отборная, и если я мог бы на что-нибудь жаловаться, то разве на отсутствие духовных, которых много-много пять-шесть». Присутствовавший в собраниях великий князь Константин Николаевич, по внимательном выслушивании чтения, дал аттестацию, о которой сообщает В. Н. Хитрово в письме к арх. Леониду апреля 1880 г. в следующих словах: «Ты нарисовал тяжелую, но, к сожалению должен сознаться, верную картину». Известно нам свидетельство глубокого впечатления от чтений В. Н. Хитрово и из других источников. «В прошедшее воскресенье я, – писал к В. Н. Хитрово 23 марта 1880 г. А. В. Головнин, – не мог быть на вашем чтении и отдал входной билет мой П. И. Соломону, который, равно как и мнигие другие лица, в восторге от вашей беседы. Обращаюсь к вам с всепокорнейшей просьбой дать мне билет на следующее воскресенье, за что буду искренно благодарен».

Цитированное нами письмо Головнина имеет важное значение для истории нашего Общества, а посему мы считаем полезным привести здесь и дальнейший текст его. «Возвращая при сем проект устава Палестинского Общества, позволяю себе сообщить следующие мысли:

1) Что при нынешних обстоятельствах проект может пройти только в случае самого энергичного содействия Цесаревича. Можно ли надеяться на оное – в состоянии сказать только граф Е. В. Путятин и К. П. Победоносцев; при свидании объясню еще одну трудность, на днях по одному несколько схожему делу испытанную.

2) Что проект следовало бы предварительно обсудить в совещании нескольких сочувствующих лиц: графа Е. В., П. П. Мельникова, Б. П. Мансурова, В. И. Дорогобужинова и К. П. Победоносцева.

3) Проект устава следовало бы составить гораздо короче, дать Обществу менее сложное устройство и гораздо более скромный вид и назвать оное «Обществом для пособия православным церквам и паломникам на Востоке». Число членов не ограничивать. Устав Географического Общества, который вы хвалите, был составлен при моем участии, и я был первым секретарем Общества, но, мне кажется, что устав для Палестинского Общества, более скромного, не годится. Если Общество разовьется, то прибавить несколько статей будет легко.

По всем этим соображениям я думаю, что я ошибался, воображая себе, что можно весной нынешней провести устав, и что придется отложить до осени. Признаюсь, что мне это очень больно, потому что многим из нас, вероятно, недолго предстоит жить и действовать, а потому откладывать и отсрочивать хорошие предприятия не следует.

Для успеха настоящего дела желательно бы привлечь к оному ряд молодых деятелей, которые могли бы продолжать начатое, но где их взять? Я, к сожалению, вследствие ряда годов болезни, вовсе не имел знакомых между молодыми людьми. Искренно преданный Головнин».

«Обе ваши лекции, преподанные недавно русскому обществу о Палестине, – писал арх. Антонин 30 апреля 1880 г., по получении чтений в копии, – с нетерпением поджидаемы были мной здесь, с любовью и надеждой приветствованы и с восхищением прочтены. Это настоящий учено-фактический, дипломатический и... поэтический реферат о том, что стало известно о предмете первостепенной важности в духовной жизни нашего народа. Вопреки вашему приглашению, я удерживаюсь от всякого топорного замечания на изящное изваяние художественных рук ваших. Молю Бога, чтобы оно, подобно множеству других дел наших, не оказалось пустозвоном, а призывным благовестом к литургии (в переводе: народное дело) великой Земли Русской, для которой вопрос о православии Св. Земли должен быть самым, так сказать, животрепещущим и не сходящим с политического поля зрения ее».

Но одним своим внешним успехом и прекрасными впечатлениями, полученными от занимательного реферата о Св. Земле высокими слушателями, В. Н. Хитрово не мог остаться доволен и ждал от него практических результатов для того дела, которое захватило все существо его. «Чего я хотел от этих чтений? – писал он арх. Антонину в апреле месяце 6 числа. – Они были задуманы, когда вопрос о миссии был далеко не решен. Мне хотелось воспользоваться чтением, чтобы ее отстоять. Пришлось их делать, когда вопрос о миссии был благополучно разрешен. Тогда мне xoтелось высказать откровенно кому знать подобает настоящее положение дела, и это мне удалось. Меня обвиняли, что я черезчур дипломатически выражался. Это обвинение не вполне справедливо. Выражаться резко я вообще не люблю и не умею. К тому же смотрел на мое чтение не как на конечную цель, а только как на средство. Если смотреть на чтение как на цель, то это было бы весьма блистательным фейерверком и больше ничего, а китайской слабости к фейерверкам я не имею. Значит, пока никаких последствий не будет, я смотрю на мой доклад лишь как на фейерверк. Если же выйдет что-нибудь, тогда только можно будет сказать: полезен ли он будет или нет.

Вопрос: что же дальше? Вытекал и вытекал из самого доклада. Ответа на него я не дал, а подождал, чтобы мне его поставили, и, по окончании доклада, он был мне поставлен великим князем в четвертичасовом разговоре. Я наметил существенное, что мне пришло в голову – хорошее или дурное, судить вам, и на другой день, написав, послал ему. Это составляет 3-ю часть моих чтений, вам посылаемых. Эта 3 часть пока секрет, и я посылаю ее к вам только для того, чтоб вы мне высказали ваше об этом мнение откровенно, чтобы мне, если они будут иметь последствия, знать, что отстаивать и в чем уступать. Будут ли иметь последствия? – вот вопрос. Если нет, осенью я опять подыму звон с Божией помощью!»

Оказались, однако, и недовольные чтениями, и в числе их, прежде всего, следует поставить Б. П. Мансурова, который нашел, что В. Н. Хитрово «черезчур выставляет духовную миссию и умаляет консулов». Но в действительности главная причина недовольства его кроется в том, что лектор «ни полсловом не упомянул ни о нем, ни о Палестинской Комиссии».¹²⁴

Укрепившись теперь в мысли, что «мы не более как орудие в руках Божиих», В. Н. Хитрово умолк на время с палестинским вопросом. «О деле говорить теперь нельзя с кем бы то ни было, – признается он о. арх. Леониду, – все заснуло до октября». Отрадой для него служила мысль о возможности в ближайшем будущем повторить путешествие в Св. Землю, оставившее девять лет тому назад в душе его неизгладимо глубокий след, чтобы проверить себя на месте и переговорить там с нужными ему людьми лично. В этом намерении поддерживал его и о. арх. Антонин, рисовавший ему заманчивыми красками вторичное его путешествие.

«В прежний приезд ваш в Палестину, – писал он к В. Н. Хитрово 5 авг. 1880 г., – вас преследовало тут знойное лето и самое, так сказать, сердце лета, клавшее на все свой жгучий и ослепляющий колорит. Я не нарадуюсь тому обстоятельству, что преднамереваемое вами вторичное посещение Земли Обетованной припадет на осень. Т. е., прежде всего, вообще не нарадуюсь тому, что буду иметь редкое удовольствие видеть вас здесь, показать вам все, достойное внимания вашего, и наговориться с вами обо всем, а потом, конечно, нельзя не признать, что октябрь месяц есть самое пригодное для подобной экскурсии время. В этом месяце дождь есть еще редкость, а знойный хамсин бывает по нескольку дней сряду. Но, вообще говоря, это самое благоприятное для поездок по горам иудейским время. За лучшее счел бы я высадиться вам в Бейруте, но только для того, чтобы побывать в Бальбеке и Дамаске. Ехать же сухопутьем из Дамаска в Назарет я бы не посоветовал. Великий князь Николай Николаевич со свитой избрал этот самый путь, но, помню, никто не остался доволен от этого. 9 октября (старый стиль) вы можете, отплывши из Бейрута, высадиться в Кайфе, уведомивши из Бейрута телеграфом тамошнего нашего вице-консула г. Селима Хури о своем прибытии. Из отличных отличный (sic) человек этот проводит вас в коляске (6 часов) в Назарет, а затем наймет вам верховых лошадей в Кану Галилейскую, Тивериаду, на Фавор, в Севастию, Самарию и Иерусалим. Погостивши здесь, вы декабрь можете израсходовать на Египет, а в январе даже побывать в Индии, чтобы избыть совсем холодных ласк землячки зимы. В Бейрут же пожалуете из Царя-града или на русском или на ллойдовом пароходе, смотря по тому, какой окажется более подходящим к термину вашему, долженствующему пасть на конец сентября месяца. Мы тоже обираемся с консулом и в Бальбек и в Назарет, да, пожалуй, даже в самый Египет, только сборы-то наши никак не минуют долгого ящика. Если бы вы в свое время уведомили меня из Константинополя телеграммой о своем выезде в Бейрут, может быть, и я бы (один или с консулом) сделал вам компанию, так как уже целых 15 лет брежу Бальбеком, а в Назарет или собственно Тивериаду имею неотложную надобность съездить не замедляя, ибо и на евангельском «лице галилейском» миссия успела уже обзавестись недвижимой собственностью, да еще не одной... Но о сем еще рано шуметь».

Задуманная поездка В. Н. Хитрово вместе с супругой Софией Доминиковной совершена была при самых благоприятных обстоятельствах.

«Рассказать весь путь¹²⁵ можно, – писал В. Н. Хитрово архимандриту Леониду 15 февраля 1881 г., – в двух, в трех страницах, но кто передаст все испытанные и пережитые впечатления... Что я доволен – об этом, конечно, и разговору быть не может. Молился я хорошо и много, хотя первые впечатления все-таки в этом отношенш уступают первому путешествию, или оттого, что повторение никогда не бывает так свежо, как первое посещение, оттого ли, что теперь как-то более за мной ухаживали, меня окружали, чем в первое. Наконец, я больше знал, более сознательно вглядывался в окружающее меня, больше слышал, а где люди, там и зло. Затем все человеческое я нашел гораздо в худшем виде, чем даже я подготовлялся, и доклад мой грешит разве тем, что написан был черезчур в розовом свете.

Патриархию я нашел в очень невзрачном виде. Если бы она не составляла часть церкви, то я бы спросил: что говорить много о мертвом разлагающемся трупе? Патриарх сам по себе добрый человек, и более ничего, но что его окружает, а я их видел довольно – ниже всякой критики, я не говорю в умственном, но в нравственном отношении. Забота патриарха о местном православном населении сводится к нулю, и положение сего последего более чем безотрадное. Не мне его описывать вам. Вы его видели лучше и ближе меня. Одно, что я могу прибавить, что оно значительно ухудшилось против того, что было при вас. Школ ни одной, а про храмы лучше не говорить. Единственная забота как бы забрать побольше денег для интриг, а цель этих интриг добиться патриаршества, а строя козни друг против друга, оказывается, никто не добьется своей цели. Здесь меня все расспрашивали про Никодима московского. Он был здесь перед праздниками и вскружил головы всем, начиная с Наследника. Сомневаюсь, чтоб и он достиг патриаршества: его в Иерусалиме ненавидят, в Турции в нем видят русского человека, а я, наконец, нахожу, что не пригоден он, потому что Россию хорошо знает, а значит, и подобающего страха к ней иметь не может. Да это дело будущего, хотя, как кажется, и не особенно далекого. Против нынешнего патриарха ведется на месте сильная интрига, которая разыграется, как только возвратят им доходы с бессарабских имений, что, мне кажется, не замедлит. В последнее время вышел в Иерусалиме такой казус. Анфим вифлеемский написал письмо к графу Путятину, в котором, жалуясь на патриархию, добивался, чтобы все деньги присылались непосредственно ему. Это письмо перехватили в патриархии и Иерофей сослал его в лавру Св. Саввы, как полагаю, по наущению Епифания, его теперешнего alter ego, и которому хочется быть вифлеемским владыкой. Имел ли на эту ссылку право Иерофей – не знаю, мне кажется, да, между тем на деле выходит нет. Анфим тотчас отправился в Лавру, а в братстве поднялся шум. Тут еще вмешался Кожевников, не знаю с какой стати, принявший сторону Анфима. Патриарх растерялся и составил задним числом постановление синода о ссылке Анфима, но подписал его лишь владыка севастийский. Увидав, что дело не хорошо, послал Анфиму приказание вернуться в Вифлеем, но тот ответил, что вернется лишь через Иерусалим и то по постановлению синода. Братство же, воспользовавшись этой распрей, составило конституцию, главные статьи которой были, что патриарх не имеет права распоряжаться ни деньгами, ни местами, и эту конституцию поднесли патриарху. Тот уж окончательно растерялся: принять – значит отказаться от всякой власти, не принять – низложат. В таком положении оставил я Иерусалим... На русских постройках я нашел относительную тишину. Оба наши представителя друг друга боятся и соблюдают все формальности, предписываемые вежливостью, но в душе, внутри сердца, не имеют друг к другу никакого доверия и живут отдельными жизнями. Кожевников – идеал мелочного человека, никогда не в состонии различать важного от мелочного: вопрос патриархии или местных православных и сплетня смотрительницы какого-либо приюта для него имеют одинаковую важность, в особенности, когда затронуто его самолюбие. Далее стены русских построек он не видит. Но это выкупается, по крайней мере, человеческим отношением к нашим поклонникам, и за это спасибо, хотя следует сознаться, что и это делается как-то неумело, по-генеральски. О. архимандрита я нашел сильно постаревшим, и его уходили крутые горки. 16-летняя борьба и его утомила. Ему, кажется, хочется одного, чтоб его оставили умереть спокойно на месте, что думаю, судя по его болезненному состоянию, недолго заставит себя ждать. Он занят теперь исключительно почти своими приютами. И, действительно, следует отдать справедливость, сделал с ними чудеса. Окончить их он никогда не кончит, и так застанет его смерть, но очень желательно, чтоб он окончательно устроил свои приюты в Горней и на Елеонской горе».

«Что касается до наших построек, то затеяли широко и, как всегда бывает, к сожалению, у нас, на этом остановились. Теперь сидят и выдумывают: нельзя ли здесь сэкономить, нельзя ли там не израсходовать. Вообще я приехал грустный из Иерусалима, грустно потому, что видишь, как это все разваливается и никому до этого дела нет, а рядом подымаются, даже не одна, а десятки иноверных построек».

Во время своего морского плавания, между Александрией и Неаполем, Василий Николаевич написал два письма – А. В. Головнину и Константину Петровичу Победоносцеву. «Иерусалимский патриархат, – писал он к о. архимандриту Антонину, передавая ему содержание писем к названным сановникам, – не представляет ни одного выдающегося лица, находится в разложении; его нужно взять и держать в ежевых рукавицах, рукавицами же этими только могут быть доходы его с имений в России. 240 тысяч, составляющих доходы с этих имений в год, разделите на 5 частей: одну часть оставьте себе на управление, поземельные платежи и т. п., 3/5 возвратите патриархату в его непосредственное и безконтрольное распоряжение, наконец, 1/5 часть употребите на церкви и школы под контролем особого совета из представителей от местного населения, греческого духовенства, вас (т. е. арх. Антонина) и консула». Заявив о неудовлетворительном положении православного населения и о необходимости ему быстрой помощи, о желательности надстройки вторых этажей в прютах для помещения паломников, относительно миссии В. Н. говорит в том же письме: «В настоящее время я нашел тишь да гладь, да Божью благодать, но вообще это положение немыслимо и не возможно. Духовная миссия должна быть все, а консул de facto лишь ее секретарем... Победоносцеву же писал пространно о Палестинском Обществе. Наконец, писал я обоим (Головнину и Победоносцеву), что вы лично ничего не желаете, ничего не просите, но что у вас 3 заботы: 1) чтоб вас спокойно оставили в Иерусалиме, 2) чтоб вам дали из сумм Палестинского Комитета 1500 р. в год золотом на содержание приютов, и, наконец, 3) что станет с вашими приютами, когда Богу будет угодно отозвать вас, и, кроме того, 4) чтоб отделили на русских постройках место для вашего сада».¹²⁶

По возвращении в Петербург, В. Н. постарался повидаться с А. В. Головниным, Б. П. Мансуровым и К. П. Победоносцевым. Последний принял его «замечательно любезно, продержал около часу и подробно расспрашивал обо всем». Мысль о бессарабских святогробских доходах «очень ему полюбилась», и К. П. Победоносцев поручил ему «составить об этом записку». Весьма благосклонно Константин Петрович отнесся и ко всем другим его планам относительно миссии, выразив сожаление, что он лично не знает о. арх. Антонина и, судя по его корреспонденциям, «составил себе о нем мнение, как о желчном человеке». По поводу романа «Пеис-паша»¹²⁷ и на вопрос: «что правда в истории архимандрита?» В. Н. Хитрово ответил: «Он – архимандрит, значит монах, ему 65 лет, он 10 лет страдает каменной болезнью. Вот три причины, которые заставляют меня смотреть на эту историю, как на злостную непозволительную клевету». При прощании Константин Петрович выразил надежду, что Василий Николаевич не откажется сообщить ему свое мнение, когда «подымется какой либо вопрос» относительно Палестины.

Свидание с А. В. Головниным было сухо. «Он, по словам В. Н., как-то систематически избегал со мной разговора об Иерусалиме. Так что увидав, что он делает это не случайно, а с предвзятой целью, я, конечно, не заставил себя повторять дважды, взялся за шляпу и распростился». Свидание с генералом от Палестины, как называл В. Н. шутя Б. П. Мансурова, было более сердечное, чем можно было ожидать. «Не люблю его, – сознается В. Н. в письме к арх. Антонину, – мало того, не признаю в нем особенных способностей, но должен сознаться. что люблю с ним говорить о Св. Земле. Это здесь единственный, который говорит об этом предмете с одушевлением и с некоторым знанием». Результатом этой своей беседы В. Н. Хитрово остался доволен, так как с недостатком помещений для поклонников, с похвальными отзывами об арх. Антонине и его заботах о приютах для паломников, с необходимостью отпустить 1500 руб. на эти прюты из Палестинской Комиссии и др., Б. П. Мансуров охотно согласился. Разговор начал было принимать несколько «щекотливое направление», когда В. П. Мансуров спросил В. Н.: «согласен ли арх. Антонин перевести приобретенные им земли на имя правительства?» В. Н. не мог удовлетворить своего любознательного собеседника на этот в высшей степени интересный, но щекотливый вопрос. Впрочем, он дал понять, что если «все эти постройки и места останутся в безконтрольном полном распоряжении» о. Антонина, то «едва ли встретится затруднение к окончанию этого вопроса». Из этого разговора В. Н. вынес убеждение, что «акции» о. арх. Антонина у Б. П. Мансурова «значительно поднялись». Вопрос о приютах в Яффе ,в Рамлэ, Назарете и Кайфе и их «отчасти бесполезности», к удивлению В. Н., не встретил «сильного отпора», как он ожидал, и даже содержание приюта в Рамлэ в 750 р. Б. П. Мансуров готов был уступить в пользу о. Антонина. В общем разговором В. Н. «остался доволен» настолько, что решился убеждать своего собеседника для пользы дела поехать в Палестину¹²⁸

С изложенным нами письмом В. Н. одновременно пришлось отправить к арх. Антонину и другое письмо, в котором он горячо убеждал последнего не отвечать печатно на роман «Пейс-Паша». «Сейчас прочитал статью «Современности» Добрынина, которая, кстати сказать, вышла особой книжкой, – писал В. Н. Хитрово арх. Антонину. – Подобной мерзости мне читать не удавалось. Она мне напомнила памфлеты, которые некогда писались на Наполеона III и в особенности на Евгению. Но прочитавши, еще более убедился, – писал он в одном из предыдущих писем по тому же поводу, – что был прав, позволив себе советовать на нее не возражать. Отвечать в том же тоне порядочный человек не в состоянии, отвечать же серьезно, она не стоит, да и отвечать на клеветы нельзя. Ну, согласитесь сами, как будешь отвечать, что никогда ни таких разговоров, ни таких событий не было. Мало того, сочинитель ухнул и сам себя доканал. Книга написана так грязно, что, повторяю, ни один порядочный человек ей не поверит. Масса, если и дойдет до нее, она ничего в ней не поймет. Да и конец их совершенно собьет с толку: когда это было, да было ли когда-нибудь? Правда ли, что начальник миссии сошел с ума? Никогда не было, значит, вся книга брехня. Наконец, на кого произведет впечатление, на ту извращенную, недоученную часть столичной публики, которая пробавляется скандальчиками и до одурения зачитывается романами Zola, но разуверять, а в особенности стараться научить ее, ведь это чистая выдумка, для которой не стоит терять ни минуты. Показать, что узнал себя, мало того отвечать, вступать в полемику, да это все, чего желает сочинитель, а первое правило каждой войны: не делай того, чего желает твой враг. И при этой борьбе всегда сочинитель подобного пасквиля выйдет победителем, ему терять нечего и за ним останется последнее слово. Шуму статьи и книжка не произвели. «Голос» рекомендовал для чтения кому следует, кто следует отнесся к ней с презрением, и через месяц о ней не будет помина. Всякое же возражение опять подымет бурю. Tu te faches, done tu es fautif, скажут. Мне вы скажете: вам хорошо говорить, вас не задевают, каково же Кожевникову? Вы правы. Это грустно, но против этого ничего не поделаешь. Или вызывают сочинителя на дуэль, неся затем все последствия, или его бьют на улице, или дома, если в силах, или молчат. Ни первое, ни второе никому из затронутых лиц неудобно совершить, остается третье, и полагаю самое благоразумное»¹²⁹.

Это письмо В. Н. к архимандриту Антонину было, несомненно, целительным бальзамом для его души, глубоко возмущенной¹³⁰ и до крайности смущенной гнусной выходкой против него его недоброжелателей. «Нечего делать, а жаль, что судьба в образе Вашего Превосходительства, да еще одного превосходства, выходящего за пределы человеческих помышлений, т. е. Самого Бога, – признавался о. Антонин в письме к В. Н. от 4 февраля, – связывает мне руки и сдерживает язык мой от публичной пощечины человеку, пред которой померкла бы слава брошюры «Пейс-паша» на веки. Полагаете ли, Ваше П-во, я не сумел бы сделать это так, что человеку нельзя было бы показаться более ни в одном из салонов петербургских. Надеюсь, что сумел бы, не выдавая себя ни архимандритом, ни Антонином, ни... Но к чему говорить об этом. Все равно, ведь уже писать не буду.И так, пусть Бог отмститель правых и сирых и чистых сердцем, ни за что ни про что опозоренных, испишет жизнь моего поносителя таким писалом огненным, от которого самозванный огонь (..."С огнем не шути!») обратится в смрадный дым. Нашел же негодный развратник в чем чернить меня – в самом чистом, святом, достохвальном и даже патриотическом деле, призрении совершенно безпомощных и чуть не буквально голых сирот, еще до моего приезда в Иерусалим считавшихся уже русскими, потому что переданы были дедом (или прадедом) их блаженной памяти митрополитом Мелетием на воспитание в «русскую школу, содержимую тогда покойной Е. Ф. Бадровой, и оттоле состоявших под постоянным призором духовной миссии, так что покойный отец их, умирая, заклял меня не дать погибнуть малюткам (от одного до семи лет возрастом) несчастным. Его последние слова, обращенные ко мне, были: «Мои дети – твои дети». Если бы он даже не просил меня о том и в таком разительном тоне, я, как начальник миссии, слывшей, так сказать, за официального благотворителя бедных в Иерусалиме (ибо имел в руках своих «благотворительную сумму покойной Государыни), по необходимости оказался бы предстателем и питателем всего семейства, повторяю, считавшегося уже как бы русским, и по смерти владыки Мелетия (тоже в поклонническом мире нашем считавшегося своим и русским) оставшегося без всякого призрения. Патриархия давала ему какой-то подвал для жилища и хлеб, а миссия (т.е. я) снабжала их одеждой. Но память предсмерной просьбы бедняка вскоре подсказала мне мысль – взять содержание сирот вполне на себя, т. е. на свое собственное жалованье, оказывающееся до сих пор кое-как достаточным для сего, и вот уже лет 12, как я ревниво слежу, чтобы ни пол-парички не издержать на своих приемышей ни откуда, кроме своей кассы, лаская себя мыслью, что хотя может быть это, совершенно чистое и безкорыстное, пожертвование мое заговорит за меня на страшном Суде Божием. Черный шеф (т. е. Чернышев) застал здесь детей уже на возрасте, старших девиц, именно тех, которые жили у Бадровой и воспитались под ее влиянием совсем в русских, почти невестами, разумеется бедными, без всякого приданого, воспитанными уединенно и по-монашески, знающими только свой дом (за городом отведенный безмездно патриархией), церковь русскую и праздничный визит мне, при котором я имею наблюдать их и с умственной и нравственной и главное – экономической стороны. Вот все, что могло представиться чистому и непредзанятому вниманию всяких Чернышевых. И вы знаете, во что обратил все наш аскет-водевилист! Пропади он совсем!»

Неудовлетворительное состояние дел иерусалимского патриархата из-за столкновения с митрополитом Анфимом повлекло было за собой низложение патриарха Иерофея, и приезд в Петербург представителя иерусалимского патриарха в Москве архимандрита Никодима, успевшего расположить в свою пользу и наш Двор и весьма многих из высокопоставленных лиц, не без вожделений взиравших на этого ловкого и красивого архимандрита, как на будущего желательного для нас преемника патриарха Иерофея. С приездом арх. Никодима выдвинут был на очередь вопрос о бессарабских имениях, преклоненных Св. Гробу, на котором вынужден был сосредоточить свое внимание и В. Н. Хитрово. Арх. Никодим решил «домогаться возвращения всех 240 т., из них 1/5 оставить на управление, 3/5 безконтрольно патриарху и 1/5 на православное население Палестины. Министерство иностранных дел соглашается на другое. Отсчитывая 110 т. на разные предметы, в том числе и управление, оно из остальных 130 т. рублей предполагает безконтрольно передать 4/5 патриарху.¹³¹В. Н. Хитрово, по просьбе К. П. Победоносцева, подал ему по сему предмету записку, в которой высказался так: «Имения присоединяются к нашпм государственным имуществам, святогробскому братству выплачивается ежегодная рента, определяемая впредь до точного определения цифры в 240 т. р. кредитными в год, отсюда на разные повинности уйдет 15 т., остальные 225 т. делят на пять частей: 4/5 или 180 т. р. отдаются бесконтрольно патриархату, пока он будет нас слушаться и из повинности не выходить, а 45 т. для местного населения в распоряжение особого Совета из местных жителей, патриархата и наших обоих представителей.¹³²

Ввиду желания министерства иностранных дел разграничить сферы деятельности консула и начальника миссии и привести в известность земельные участки миссии, одновременно с первой запиской Василием Ннколаевичем были поданы другая записка, а также и устав Православного Палестинского Общества, причем по первому вопросу В. Н. заявил категорически, что «желательны две вещи: восстановление нашей миссии в рамках 1857 г. и закрытие Палестинской Комиссии»¹³³. В общем же в это время в Петербурге царило настроение крайне апатичное. Теперь не время, – вот единственный ответ на все вопросы, – признавался В. Н. Хитрово арх. Леониду.¹³⁴

1 марта 1881 г. совершилось ужасное, потрясающее событие в жизни нашего отечества – беспримерное в нашей истории цареубийство, и все злободневные обычные вопросы отошли в сторону. «Тяжелое, как кошмар, оцепенение, – пишет В. Н. к арх. Антонину,– вот что пережили и переживаем. Точно порвалась нить жизни и впереди полное неведение: чувствуешь, что нужно начинать что-то новое, а что – неизвестно. Все, к чему мы привыкли, все, с чем мы сжились, как будто бы куда-то кануло и приходится приниматься за иную жизнь. Точно мы сами себя пережили и начинаем жить с поколением, которое вас не понимает и которое вы, конечно, не понимаете. Болтовня, болтовня и еще болтовня. Каждый хочет решать мировые вопросы и каждый признает только свое единственно хорошим. Вот что мы переживаем, и боюсь, что настанет время, когда мы переживаемое будем признавать еще за хорошее. Один говорит дело, по крайней мере, по мне, это Аксаков, но это голос вопиющего в пустыне среди скоморошечьей опьянелой пляски беснующихся. Тяжело прогневали мы Бога, что Он нас так карает... Среди всего этого не только писать, но и делать, не только делать, но и думать, я, по крайней мере, был не в состоянии, точно застигнутый среди неведомого пути непроходимой тьмой».

«Переживаем, верьте мне, – признавался В. Н. Хитрово в письме к арх. Антонину от 27 июня 1881 г., – тяжелое время, о котором вам в Иерусалиме и не снится, переживаем не от того, чтоб все шло к худшему, а просто потому, что разленились и в работу не вработались. Жили себе смирно, спокойно впросонь, а тут барин встал рано да стал бичем пощелкивать, подскочили все и спросонья метутся. Ну, все это устроится, и зимой я жду, что мы совсем проснемся, а барин-то не знаю энергичен ли, а действует энергично. Дай Бог ему час добрый».

За это тяжелое скорбное время из событий иерусалимских следует, однако же, отметить новый приезд арх. Никодима в Петербург, якобы под предлогом ходатайства возвратить патриархату кавказские имения и получать с бессарабских доходов вместо 2/5 – 4/5, каковое ходатайство и рассматривалось в Комитете министров и потом было разрешено в благоприятном смысле, но в действительности, бесспорно, для того, чтобы подготовить для себя в наших правительственных сферах поддержку на случай кандидатуры его на престол апостола Иакова, вместо Иерофея, положение которого на иерусалимском престоле сильно пошатнулось в это время. «Я думаю, – писал В. Н. к арх. Антонину 29 июня, – если он (т. е. арх. Никодим) в Иерусалиме (куда он направился с Кавказа якобы для хиротонии) увидит для себя почву, то останется, если нет, то вернется в Москву ожидать лучших дней. Во всяком случае, это серьезный кандидат на будущее патриаршество. Т. е. мы Иерофея будем отстаивать донельзя, но если он умрет, то естественным кандидатом будет Никодим и даже можно присовокупить, что поддерживать его будут сильно».

Светлым лучем, озарившим печальную картину мрачной действительности и оживившим погребенные было уже лучшие мечты, явилось в эти скорбные дни трогательное паломничество великих князей Сергея и Павла Александровичей, после перенесенных тяжелых нравственных потрясений 1 марта, пожелавших у Живоносного Гроба найти для себя утешение в молитве за дорогих виновников их бытия, благочестивых родителей Государя Александра Николаевича и Государыни Марии Александровны, живо интересовавшихся Палестиной и много помогавших ей от Своих царских щедрот. Спутником великих князей был и великий князь Константин Константинович. Пребывание в Иерусалиме Их Высочеств продолжалось 10 дней, с 21 по 30 мая, прошло в непрерывных молениях у Гроба Господня и на Голгофе и в посещении достопримечательных мест Иерусалима и его окрестностей и произвело глубокое впечатление как на Августейших путешественников, так и на всех, кто имел счастье видеть их. После «беседы с Их Высочествами наедине в их комнате, обращенной на обсуждение разных пунктов евангельской истории, арх. Антонин знаменательно замечает в своем дневнике: «Чистые, благие и святые души Царевичей пленили меня. Это несомненно, Она, высокая Боголюбица и смиренная Христианка, возрастила и сохранила их такими в усладу и похваление всем ревнующим о духе, небе, Боге. Мир духу Ее».

«От высоких гостей майских, – писал арх. Антонин к В. Н. уже 3 юля 1881 г., – тут все в восторге. Независимо от своего царского рода и положения, это наилучшие люди, каких только я видал на свете. Да пребудет с ними и в них вовек неотступно благодать Божия! Меня они очаровали своею чистотой, искренностью, приветливостью и глубоким благочестием в духе православной Церкви. Пробыли здесь 10 дней, от 21 до 31 мая, и половину ночей этого периода провели у Гроба Господня в молитве. От щедрот их и мне на мои постройки выпала не скудная лепта. Благодать возблагодать, по слову Евангелия».

Поездка великих князей Сергея и Павла Александровичей сильно заинтересовала Василия Николаевича Хитрово, который желал извлечь из нее пользу для того дела, которому он отдался и прилепился всею своей горячей душей. Об этом путешествии он желал иметь самые подробные сведения от своего неизменного палестинского корреспондента архимандрита Антонина. «Теперь к вам, – писал В. Н. арх. Антонину 29 июня, – ради Бога сообщите мне: и какое впечатление вынесли великие князья из Палестины, и какое произвели они на вас? Какой результат их пребывания в особенности для вас и ваших учреждений? Ведь это стыд и позор: русские великие князья едут в Иерусалим, пробывают там две недели и в русских газетах ни полслова, точно запрещено об этом говорить. Это не выдумка, а факг. Об австрийском принце чуть-чуть не следили за каждым шагом, а о русских только и было известие: выехали из Пирея в Яффу, вернулись в Пирей из Яффы. Помимо вообще интереса для меня и вообще известия о сем, меня особенно интересует Cepгей Александрович. Я о нем слышал много хорошего и на него я полагаю свои последние надежды. А надежды эти заключаются в следующем: к осени, надеюсь, они вернутся назад, т. е. великие князья, а не надежды. К осени же, наконец, будет готов и I том Палестинского Сборника. Его я представлю Сергею Александровичу и постараюсь его убедить стать во главе Общества. Раз это удастся, тогда всплывут все палестинские вопросы, и мало-помалу мы все их постараемся разрешить к нашему удовольствию. Если это не удастся, значит, ничего не могу сделать, и относительно Палестины мне, по крайней мере, придется сложить руки. Также важно знать, какое впечатление вынес Арсеньев, и это, если можете, узнайте; в нем – сила. Вот вам все – и прошедшее, и настоящее и будущее. В прошедшем мало, в настоящем не более, и одна надежда в будущем».

«Смутная надежда, – пишет В. Н. архимандриту Леониду 26 июня, – остается на возвращение великих князей, посетивших Св. Землю. Если впечатление, ими вынесенное, хорошо, то может в особенности Сергей Александрович что-нибудь сделать. Если же впечатление изгладилось Европой, то надежда остается лишь на Бога».

Отвечая на поставленный вопрос В. Н., архимандрит Антонин в письме к нему от 26 августа дает вполне успокоительные и отрадные сведения. Что великие князья «согласятся быть членами лелеемого вами Общества или содружества палестинского, в этом я, – пишет о. архимандрит, – нисколько не сомневаюсь. Палестина глубоко затронула их чистые и благие души. Это верно. Поспешите отрекомендовать им ваши взгляды и помыслы палестинские. Ковать и тут не мешает, пока металл еще мягок... Ловите другой момент. При Их Высочествах есть отличная руководящая личность – полковник Михаил Петрович Степанов. Сойдитесь с ним. Я, так сказать, пленился им».

Появился, наконец, в свет давно ожидаемый и I выпуск «Палестинского Сборника»: «Православие в Святой Земле», и Василий Николаевич через обер-прокурора К. П. Победоносцева представил свою книгу Государю Императору, говоря при этом: «Я не желаю ни благодарности, ни подарка, а лишь, чтоб это поднесение дало бы мне возможность испросить предварительное согласие на учреждение Палестинского Общества». Одновременно с этим съездил он и в Царское Село к Д. С. Арсеньеву, прося его 2 экземпляра той же книги передать Их Высочествам. «Принял меня Арсеньев, – пишет В. Н. архимандриту Антонину от 7 октября, – довольно сдержанно, но любезно, экземпляры взял, а личное мое представление, по взаимному соглашению, решили отложить до моего возвращения. Но где он немного разгорячился, это в описании того теплого, приятного и хорошего впечатления, которое произвела на великих князей Святая Земля, Иерусалим и в особенности вы. Этим разговором окончилось и наше свидание. Я получил вслед за сим от него письмо с благодарностью от великих князей и с приглашением представиться им по возвращению (т. е. из поездки за границу). От него пошел я к Михаилу Петровичу Степанову. Мы с ним пробеседовали почти час, и я вынес убеждение, что Святая Земля приобрела одного почитателя более, а о вас он выражался так тепло, с таким уважением и любовью, что превзошел меня, а это немало сказать. Действительно, как вы и писали, он – милейший человек и, по моему взгляду, он многим может помочь, а поэтому держитесь его и от времени до времени подогревайте его жар и любовь. Что я не примену это сделать, в этом можете быть уверены. Подводя итог пока слышанного, я и вывел мой хвалебный гимн. Впечатление, произведенное Святой Землей на великих князей, действительно, велико, тепло и хорошо. От вас в восхищении и наперерыв расхваливают. Благодарение Богу, глубокоуважаемый отец архимандрит, лишь бы этот жар не остыл, и в 1882 году Бог поможет довершить начатое в 1858 году и, может быть, более успешно. Я говорил Победоносцеву о предположении поставить великого князя Сергея Александровича во главе Общества. Он одобрил. Говорил и Арсеньеву об этом. Он стал говорить о том, что скажут католические державы. Но я его прервал, сказавши, что это ныне лишь мысль, а чтобы он позволил мне, по возвращении, на досуге подробно переговорить. Он не только согласился, но просил даже уведомить, когда вернусь. Итак, до января, когда думаю быть Питере... Найду ли я тот же пыл в январе, Богу известно. Поддерживайте его у Степанова, который произвел на меня самое сердечное впечатлете».

По возвращении из Лондона в Петербург, к празднику Рождества, Василий Николаевич снова принялся за палестинские дела. «Вернувшись и посетив Победоносцева, я, – говорит В. Н. в письме к арх. Антонину от 25 марта, напомнил ему, что у него год уже лежит проект устава. В ответ на это он поручил мне рассмотреть его вместе с Мордвиновым. Все это было сделано, и 2 января представил ему устав официально».

Устав Общества подан был при следующем письме: «С разрешения вашего превосходительства имею честь представить проект устава частного Православного Палестинского Общества. В личных разговорах, которыми вам угодно было меня удостоить, а равно и письменно позволил я себе изложить вам мое глубокое убеждение в необходимости и пользе учреждения подобного Общества. Вернувшись из Св. Земли, я еще более вынес сознание о потребности в таком Обществе, так как многое в Палестине невозможно сделать прямым вмешательством правительства и легко достигнуть частному Обществу или правительству через подобное Общество.

Относительно внешней организации Общества, как вы изволите усмотреть, мной принят за образец устав Императорского русского Географического Общества, наиболее практически обработанный в течение почти 30-летнего существования Общества.

Считаю долгом обратить внимание вашего превосходительства на выраженные в проекте устава Православного Палестинского Общества цель его и на некоторые частности, который я излагал полезными для успеха дела. Цель Общества (ст. 1) – помощь нашим поклонникам и поддержание православия. Этими двумя целями обусловливается и третья, издательская, как средство знакомить и поддерживать интересы в обществе к святыням Востока. Следует сознаться, что преследование всех трех целей Общества зависит от денежных средств оного, но я считаю, что, даже при малых средствах, трудно будет дать преимущество той или другой из этих целей. И насколько мне кажется, даже при ограниченных средствах, необходимо будет поделить доходы Общества поровну для каждого отдела из предположенных отделений (ст. 21). Самые же отделения необходимы для того, чтоб Общество не направляло своей деятельности исключительно к одной только цели. Ограничение числа членов (ст. 14) мной принято, как средство для скорейшего комплектования Общества, и в случае непригодности этой статьи на практике, она становится вполне безопасной следующим за ней примечанием. Наконец, установление особого знака для членов Общества, сделавших единовременный взнос (ст. 31), на подобие подобных же знаков св. Нины и Красного Креста, мной предположено на том основании, чтобы доставить Обществу известный капитал от лиц, придающих значение подобным знакам. Во всяком случае, предоставляю все эти вопросы на ваше благоусмотрение, и как бы вы ни сочли полезным для дела их решить, заранее подчиняюсь вашему решению. Для меня учреждение подобного Общества важно лишь в том отношении, что в нем, по моему мнению, образуется центр почитателей Св. Земли, могущий оказать помощь в общем дорогом для нас деле – пользе церкви».

При этом свидании с К. П. Победоносцевым, как говорится в письме В. Н. к о. Антонину, «был разговор, продолжавшийся целый час, который сводился к тому, что у меня не будет ни денег, ни людей, и что устав останется пустой буквой. Впрочем, чтоб сделать мне приятное, он дает ход делу, но для этого нужно, чтоб я собрал подписи лиц, желающих учредить Общество, так как под уставом подписался я один. Нечего делать, пришлось взять обратно устав, составить подписные листы и раздать моим милостивцам, из которых первым, конечно, был граф Е. В. Путятин. Тот, со свойственной ему горячностью, повез его к великому князю Сергею Александровичу, предложил ему подписаться и уведомил меня, что он с удовольствием принимает председательство в будущем Обществе. То же повторил мне и Арсеньев, при свидании, но уже с сомнением, как оформить дело. Между тем несколько раньше совершилось торжественное посвящение Никодима (в архиепископа фаворского). Я был на оном. Через несколько дней является ко мне Никодим в полной парадной форме, прямо от Государя с объявлением, что Государь одобрил учреждение Палестинского Общества, и что нам нужно теперь приняться за составление устава. Устава какого? – спрашиваю я. – Он давно готов, давно представлен и другого писать не буду. Не вполне довольный, тем не менее, он и при свидании с великим князем Сергеем Александровичем, передал ему об Обществе и в ответ на это получил тоже согласие. Относительно Общества, конечно, мы не могли не разойтись. Его единственная цель была через Общество собирать деньги и пересылать в патриархию. Вы видите, что мы согласиться не могли, и он на меня дуется. Ну, да Бог с ним: от этого мне ни тепло, ни холодно.

Между тем Арсеньев потребовал от меня устав для представления великому князю и уведомил, что великий князь на днях меня примет. На этом дело и покончилось. Я представил 2-ой выпуск. Ни слуху, ни духу. Степанов мне твердит, что великий князь сильно занят. Между тем, проходит февраль, часть марта и у меня собралось уже до 30 подписей, а между тем устав мне не возвращают. Видя, что время проходит, стал я приставать о возвращении. Мне все отвечают, что великий князь желает мне лично передать. Наконец, на пятой неделе получаю его запечатанным в конверте без всякой записки. Как нарочно, в тот же день получаю письмо от Победоносцева, начинающееся такими словами: «Недоумеваю, отчего вы до сих пор не представляете устав». Тогда я перекрестился и на следующий день представил устав с подписями Победоносцеву, а сам по делам уехал в Москву. Без меня пришло приглашение от великого князя.¹³⁵ По возвращении я им воспользовался. Третьего дня, во вторник, великий князь принял меня очень милостиво. О вас говорил с особенным чувством, с замечательною сердечностью говорил об Иерусалиме и более ничего. Об Обществе, могу сказать, систематически он не промолвил ни слова. Откланиваясь уже, я позволил себе выразить надежду видеть его во главе Палестинского Общества. «Конечно, конечно, мы об этом еще с вами побеседуем».

«Представив (устав) Победоносцеву, я еще перед отъездом посетил Мельникова (директора Азиатского Департамента), дабы гусей не раздразнить, так как устав послан будет на заключение министерства иностранных дел. Из разговора с ним я вывел следующее заключение: если возможно, они его не разрешат, если не возможно, они постараются его урезать, так что от него ничего не останется. Буду ли я бороться далее, насколько – не знаю. Знаю одно, энергия пропадает и начинаешь сомневаться: не расходуешь ли действительно ее на, не скажу невозможное, но не полезное в том смысле: действительно ли Общество нужно и полезно? Что будет далее, повторяю, – не знаю. Итог за зимний сезон подведен, и вы видите, что он сводится к нулю».

«Человек предполагает, а Бог располагает, говорит народная мудрость, и это сбывается на Палестинском Обществе, – пишет В. Н. Хитрово в письме от 22 апреля 1882 года к арх. Леониду. – Последнее мое письмо к вам было далеко неутешительное в этом отношении. С тех пор получено самое любезное согласие министерства иностранных дел, сегодня письменное согласие великого князя Сергея Александровича принять звание председателя, если на то последует согласие Государя Императора. Противодействие встретилось, откуда я менее всего ожидал, от членов Святейшего Синода, которые усмотрели в Обществе подвох под нашу духовную иерусалимскую миссию. Завтра окончательно обсуждают, и надеюсь, что согласятся на утверждение Общества. Константин Петрович в этом отношении любезен донельзя и проводит дело в месяц времени, что говорят невиданно в летописях Синода. Дело шло так быстро, что я едва успевал забежать, да заехать, да поклониться кому нужно. Одно, понадеялся на членов Синода, не забежал, и взвели же они на меня подвох на нашу духовную миссию.

Ввиду согласия великого князя, пришлось организовать Совет и управление будущими делами скорее, чем я ожидал. При первом разговоре великий князь пожелал ознакомиться со списком учредителей¹³⁶, предполагаемым списком почетных членов и составом управления, причем высказал очень любезно предложение, чтобы я занял должность вице-председателя. От этого я категорически отказался, и по привычке говорить вам все откровенно, даже не из смирения, а из глубокого сознания, что я на это место не гожусь, во-первых, по моему положению в свете, во-вторых, вследствие моей книги, благодаря которой меня признают эллинофобом. Действительно ли я им или нет – другой вопрос, но одно мое имя во главе Общества возбудило бы подозрение всех греков и послужило лишь в ущерб самого дела, которое мне дороже всего. Не из мелочного же самолюбия хлопотал я о нем? Это все я объяснил и на вопрос: кого же я предполагаю в вице-председатели? я мысленно перекрестился и назвал Филиппова. Назвал не без внутренней борьбы. Кандидатов могло быть только два – Мансуров и Филиппов. Против первого были вы, против последнего я. Свидание с Мансуровым накануне еще более убедило в опасности поставить его во главе Общества. Нужно сказать, что ему первому года три тому назад я открылся в мысли учредить Общество, прося его содействия. Он наговорил кучу любезностей и, в конце концов, отказал под предлогом, что ему сие не подобает, и что моя затея не более, как плод разгоряченной фантазии. Мало того, до прошлого года в течение двух лет, при неоднократных свиданиях, эта фраза, на разные лады варьируемая, не сходила с его уст. При всех моих ходатайствах об иерусалимских делах, он очень сочувственно и горячо выслушивал и не делал ровно ничего. По просьбе Головнина, я написал ему из Иерусалима длинное письмо о положении дел там, показанное им Мансурову. Оно заслужило от него лишь самую резкую критику. Ввиду всего этого, когда затем я начал в прошлом году действовать, то я уже ничего ему не говорил, а обстоятельства сложились так, при некотором, может быть, содействии с моей стороны, что нынешней зимой мы с ним не встречались. И вот на днях утром является он ко мне, заявляя свою претензию, что затеваю Палестинское Общество и не вспомнил о нем. На мое напоминание о предыдущем, слышу возражение, что я его не понял, что, только благодаря ему и его словам, прошло Общество в министерстве иностранных дел. На это я подал ему список, где в числе предположенных членов стоял и он. Это его несколько успокоило, и он тут же стал мне говорить, что он собирается непременно ехать нынешней весной в Иерусалим, что это теперь необходимо, так как иначе он не может авторитетно говорить о Святой Земле. Видит Бог, что не из оскорбленного самолюбия я говорю против него. Я отдаю ему полную справедливость, что в нем блестит священный огонек к Святой Земле, но он в течение последних 20 лет ничего не сделал для Иерусалима. Мало того, помимо его воли, была спасена в прошлом году миссия. Не с любовью, а с каким-то ожесточением говорил он всегда против этих монахов. Повторяю, последнее свидание произвело на меня более, чем тяжелое впечатление,¹³⁷ и у меня не повернулся язык назвать его.

Филиппова я далеко знаю менее Мансурова. Я с ним впервые встретился года два тому назад. Но он показал столько сочувствия к осуществлению Общества, относился к нему, или вернее его идее, всегда с теплым сердцем. Я знал, что он завзятый эллинофил, но он, прежде всего, православный, он знает положение дел и прежде всего persona grata всех патриархов, а это для начала дела будет более чем нужно. Искренно ли все это, не зная человека, не берусь судить. Но, если выставлять знамя, то я предпочитаю Филиппова Мансурову. Это есть нечто определенное, точное и носящее именно тот характер, который мне желательно было придать Обществу. На эллинофилов Филиппова и Мансурова, так как и он причисляет себя к ним, мы противопоставим эллинофобов Хитрово и Степанова.¹³⁸ Итак, вице-председатель – Филиппов.

Помощником его оказался я. Лично мне более улыбалось быть секретарем, но мне хотели сделать любезность, а отказываться уже не подобало.

Секретарем предполагается Степанов, состоящий при великом князе, молодой человек, не подготовленный, но вынесший теплую любовь к Святой Земле из ее посещения и готовый, по крайней мере, с любовью для нее работать, а это уже наше дело, с Божией помощью, выработать из него будущего полезного палестинского работника.

Остаются три члена Совета. Я назвал Мансурова, профессоров В. Г. Васильевского и И. Е. Троицкого. Один представитель Университета, другой – Духовной Академии. Чувствую, что следовало назвать духовное лицо, но, к сожаленио, здесь в Питере никого не знаю. Все это утверждено пока великим князем, но мне поручено переговорить еще о том же с Константином Петровичем. Жду, чем завтра решится, и затем в субботу или понедельник поеду к Победоносцеву. Если все будет удачно, думаю, что 3 мая воспоследует Высочайшее утверждение, а 21 мая, день равноапостольных Константина и Елены и годовщина прибытия великого князя в Иерусалим, думаю с молитвой начать и Общество.

Чем ближе к цели, тем боязненнее становится. Если не удастся, по соизволению Божию, да будет Его святая воля, но если не удастся от неумения взяться за дело, или от незнания, будет крайне прискорбно. Благословите, глубокоуважаемый и многолюбимый отец наместник, и меня и начинающееся дело, да послужит оно и на пользу православия и на пользу России».

«Относительно денежных средств¹³⁹ я, – писал В. Н. к арх. Антонину 29 апреля, – не знаю, но я как-то в них уверен: сотен тысяч не найдем, но десятки тысяч будут. Но, как и писал: не в денежных средствах дело, а в людях и любви к делу. Да пошлет Господь Бог их нам».

Программа открытия Общества изложена в цитованном сейчас письме к арх. Антонину. «В этот день, – пишет Василий Николаевич, – предполагаем отслужить молебен и под председательством великого князя иметь первое собрание. Моя просьба к вам по этому поводу заключается в следующем. Если вы признаете возможным, желательно, чтоб и вы в Иерусалиме отслужили молебен у Гроба Господня. Да поможет Он нам совокупными и единодушными усилиями потрудиться для славы церкви и для блага нашей дорогой православной Руси. Не худо было бы также, если бы вы, а, пожалуй, всместе с консулом, прислали великому князю приветственную телеграмму, вспоминая прошлый год. Во всяком случае, я заблаговременно предварю вас телеграммой. Если Кожевников не захочет, встречая дипломатические препятствия, пошлите одни. Это будет великому князю приятно».

«Общество открыли, как и предполагали, 21 мая, – сообщал В. Н. архимандриту Антонину от 6 июня, – и очень торжественно и очень домашне.¹⁴⁰ Очень торжественно ввиду того, что присутствовали великие князья Cepгей Александрович, Николай Николаевич и великая княгиня Александра Иосифовна, затем Победоносцев и человек 20 учредителей. Домашнее в отношении, что речей не произносили и ограничились избранием почетных членов и затем должностных лиц, а именно: вице-председателем Т. И. Филиппова, помощником предсдателя вашего покорнейшего слугу, членами совета Б. П. Мансурова, В. Г. Васильевского и И. Е. Троицкого, казначеем Фан-дер-Флита и секретарем М. П. Степанова».

«Все, кажется, обошлось благополучно, но при этом, – прибавляет В. Н. в письме от 23 мая архимандриту Леониду, – греки остались греками. Нам желательно было, чтобы, в виде братского чувства единения, молебен был отслужен высокопреосвященным Никодимом, и чтобы в этот день отслужили молебен у Гроба Господня в Иерусалиме, и чтобы патриарх прислал великому князю приветственную телеграмму. Никодим накануне вечером прислал депешу, что быть не может, а из депеши о. архимандрита я понял, что патриарх отказался от молебна и приветствия. Нелегко будет с ними справиться».

Богослужение торжественное в Иерусалиме правилось миссией с консульством уже в ночь на 22 мая по случаю дня кончины Государыни Императрицы Марии Александровны. Ни консул, ни патриарх не решились, по дипломатическим соображениям, приветствовать нарождавшееся Общество. Только о. арх. Антонин сделал исключение, и его телеграмма гласила: «Felicitations cordiales pour ouverture Society. Voeux respectueux a hauts membres. Rien sur commande ducale». Antonin. Великий князь ответил на нее весьма сердечно, вспоминая свои дни прошедшего года 21 и 22 мая в Иерусалиме. В Петербурге на молебен при открытии Общества был приглашен греческий архимандрит Неофит Пагида.

«Мансуров, по словам В. Н. в письме к арх. Антонину от 6 июля, непременно хотел произносить хвалебную речь Палестинскому Комитету (sic). Пришлось поэтому отменить все речи. Не упоминаю уже о мелочах. Скажу только, что я вздохнул свободно, когда все было кончено и, вернувшись домой, нашел вашу приветственную депешу, за которую приношу мою чувствительную благодарность. Кончилось торжество, и приходится приниматься за дело. Как я выразился: положили конец началу и следует приступать за начало конца».

При открытии Общества, в состав Совета его вошли, как мы знаем, вице-председателем Т. И. Фплиппов, помощником председателя В. Н. Хитрово, членами Совета Б. П. Мансуров, В. Г. Васильевский, И. Е. Троицкий, казначеем Н. Ф. Фан-дер-Флит и секретарем М. П. Степанов. Из состава Совета, согласно § 51 устава, выбыли в мае Б. П. Мансуров, а в январе месяце 1884 г сложили с себя обязанности Т. И. Фплиппов и В. Н. Хитрово, причем обязанности вице-председателя, по желанию великого князя Сергея Александровича, возложены были на Ф. П. Корнилова, место же помощника председателя оставалось вакантным. «У нас в Палестинском Обществе перемена министерства», – писал В. Н. Хитрово арх. Леониду 19 января 1884 г. «Филиппов вышел или вернее его попросили выйти. Он сделался в Обществе не возможен, стоя совершенно особняком. Этого он не понимал, а вернее не хотел понять, и дождался, что его Великий Князь попросил сложить звание вице-председателя. Чтобы добиться этого, нечего было затевать, скажете Вы, припоминая наш разговор. Что делать, а все-таки скажу: второй кандидат (В. П. Мансуров) был бы хуже. Но, зная Ваше ко мне расположение, не огорчайтесь второму известию. Сложил с себя звание и я, по многим причинам: 1) чтоб позолотить пилюлю Филиппову, во 2) чтобы помазать по головке министерство иностранных дел, для которого я, благодаря Никодиму и Филиппову, сделался нечто в роде пугала, наконец, в-третьих, пока я был помощником, постоянно повторялось здесь всеми на все лады: Общество – это Хитрово, а это не только не удобно, но и вредно. Все это побудило меня настаивать и на моей отставке, тем более, простите мне эту гордость, я все-таки глубоко убежден и чувствую, что душей Общества остаюсь я же и теперь. Великий Князь и Совет более солидарны со мной, чем прежде. На место Филиппова Великий Князь назначил Ф. П. Корнилова (тайный советник и член Государственного Совета), человека вполне почтенного, который на закате дней привязался всей душей к нашему делу. А далее? – скажете вы. Далее – ничего не изменилось, и единственный человек, который составлял дисгармонию, удален». Василий Николаевич Хитрово вступил в состав Совета членом его вместо Б. П. Мансурова. В помощники секретаря или и. д. секретаря, по предложению М. П. Степанова, обремененного разнообразными делами по поручению великого князя Сергея Александровича, избран С. Д. Лермонтов, который в марте того же года, ввиду отъезда в Одессу Н. Ф. Фан-дер-Флита, казначея Общества, сложившего с себя обязанности, принял сначала временно и эту должность в Обществе, а потом 19 марта и был избран в это звание общим собранием. Обязанности секретаря Совета исполнял в это время нередко В. Н. Хитрово, который в 1889 г., в феврале месяце, за отказом от звания секретаря М. П. Степанова, принял на себя обязанности секретаря Совета по желанию великого князя Сергея Александровича и нес их потом до конца своей жизни. «У нас произошло в Обществе еще изменение, – говорит В. Н. в письме к арх. Антонину от 28 марта 1889 г., – это назначение меня 28 февраля совершенно неожиданно секретарем Общества на место Степанова, которого мы будем избирать в помощники председателя. Для меня это несколько из попов да в диаконы. Но здесь я, по крайней мере, не только несу ответственность, но и могу распорядиться. Так я ответил Великому Князю, который начал извиняться, что меня разжаловывает: «Ваше Высочество, определите меня хоть сторожем, я все-таки буду делать дело, и если оно будет идти, о положении заботиться не буду». М. П. Степанов, получив от Совета Общества «глубокую и искреннюю признательность» за безмездное несение обязанностей секретаря Общества со дня его открытия, был избран в помощники председателя общим собранием, в каковом звании остается и до настоящего времени, принимая самое живое участие во всех делах Общества. «С разрешения Августейшего нашего Председателя, М. П. Степанов, бывший с самого основания Общества его секретарем, сложил с себя это звание, говорится по поводу этой перемены в отчете Общества за 1889 г. Если трудно вообще вести всякое сложное дело, каким представляется наше дело, то сугубо трудно вызывать к жизни и вести новое дело. В течение семи лет мы видели Михаила Петровича постоянно занятого нашим делом и должны сознаться, что многие подводные камни были нами обойдены, благодаря его предусмотрительности. Расставаясь с ним, как секретарем, мы искренно надеемся, что он и вперед не откажется также сочувственно относиться к дорогому нам делу и во многих случаях руководить нами, как и прежде. Поэтому мы твердо уверены, что предугадали ваше желание, предложив его к избранию в назначенную, по уставу, но не замещенную должность помощника председателя, а также к избранию в наши почетные члены, причем позволяем себе просить вас, кроме того, выразить ему в настоящем заседании глубокую и искреннюю признательность Общества за подъятые им семилетние труды». Что касается своего назначения на должность секретаря, то о нем В. Н. в упомянутом отчете выразился так: «Приняв с чувством преданнейшей благодарности этот новый знак милостивого доверия Его Высочества, я не считал себя вправе отказываться от этого звания, как часовой не смеет отказаться, когда его ставят на опасный пост. Но часовой этот силен сознанием, что в минуту опасности или нужды его поддержать; об этой поддержке, когда она понадобится, позвольте мне просить вас». Почти одновременно с этими переменами, по «случаю тяжкой болезни», сложил с себя 16 апреля 1889 г. звание казначея и С Д. Лермонтов, имея от Общества за свои семилетние труды по Обществу, кроме «глубокой и искренней признательности», в виде пособия, и «получаемый им годовой оклад жалованья», не раньше однако же, как «по полном принятии от него казначейской части».

В заседании 8 января 1883 года решено было, согласно уставу Общества, «открыть в возможно непродолжительном времени отделения» при Совете Общества, что и состоялось 21 марта, когда председателями отделений были избраны: Д. Ф. Кобеко – ученых изданий и исследований, Ф. И. Корнилов – пособия паломникам и П. А. Васильчиков – поддержание православия.

Одновременно с организацией Общества шло и привлечние возможно большего количества членов в состав его, с целью увеличения денежных доходов Общества. Средством для сего было придумано учреждение особого знака, который, после одобрения его Председателем Общества, был представлен через обер-прокурора К. П. Победоносцева на Высочайшее утверждение при следующем письме великого князя Сергея Александровича: «Статьей 29 Высочайше утвержденного устава Православного Палестинского Общества установлены особые знаки для всех почетных членов и для тех из действительных членов и членов-сотрудников Общества, которые, вместо ежегодного, сделали единовременный взнос. Одобрив составленный ныне в Обществе рисунок сих знаков, препровождаю его при сем к Вашему Высокопревосходительству с просьбой представить его на Высочайшее Государя Императора благоусмотрение и утверждение». 12 июня 1882 г. рисунок знака был утвержден Государем Императором и, по требованию канцелярии обер-прокурора, сведения о нем сообщены Св. Синоду и Правительствующему Сенату «для опубликования с помещением в собрании узаконений и самого рисунка знаков».

Горячее сочувствие гуманным целям, которые наметило себе Общество и Высочайше утвержденный знак ¹⁴¹ действительно возымели свое действие и число членов Общества стало заметно возрастать. 3 марта 1883 года, когда число почетных членов, по уставу, было уже законное, и все вакансии замещены, состоялось постановление: «Ввиду того, что для Общества существует единственная возможность отчасти возблагодарить особ, сочувственно относящихся к его целям – предложением им звания почетных членов, и что сочувственное внимание к Обществу далеко превзошло надежны составлявших устав, предложить членам Общества в будущем общем собрании, на основании устава, увеличение до 100 числа почетных членов». Предложение это было проведено в жизнь Общества 27 мая 1885 года, признано полезным увеличить и количество действительных членов, так как и их число достигло нормы, определяемой уставом – 200 человек.

В целях распространить в массе русского населения возможно обстоятельные сведения о возникновении Общества и о целях и задачах его, Советом Общества сделано было в первом же заседании его распоряжение поставить в известность спархиальных архиереев, генерал-губернаторов, предводителей дворянства, председателей земских управ и вообще лиц, «известных своим сочувствием православию на Востоке», об открытии Общества и просить о содействии его целям посильными пожертвованиями». С той же благой целью признано полезным «устройство публичных собраний и духовного пения», на что Августейший Председатель через обер-прокурора Св. Синода «испрашивал и Высочайшее разрешение», печатание в наиболее распространенных в русском обществе газетах «Свет», «Голос», «Новое Время», «Московские Ведомости», «Саратовский Дневник», «Церковный Вестник» и календарь «Нового Времени» сведений об Обществе и списков пожертвований, поступающих в него. В заседании 25 апреля 1883 года «Церковный Вестник» и «Московские Ведомости» были даже избраны «как постоянные органы Общества» для подобных сведений и заявлений.

Постановка кружек при церквах и кладбищах была новой весьма полезной мерой для привлечения денежных средств на нужды Общества. В Петербурге в январе 1883 года организовалась и особая комиссия по кружечному сбору пожертвований, состоявшая из председателя М. Н. Парунова и 14 членов. Для этой комиссии была выработана М. Н. Паруновым особая инструкция, одобренная Советом. Комиссия эта заказала 10 киотов-кружек с изображением наверху их праздника Воздвижения Креста Господня¹⁴² и с надписью: «Благословит тя Господ от Сиона и узриши благая Иерусалима», у купца Егорова, который 500 р. получил с комиссии деньгами, а остальные 500 р. пожертвовал в Общество, как членский взнос. В марте 1883 г. последовало благословение высокопреосвященного митрополита с.-петербургского Исидора на постановку этих кружек-киотов в 10 столичных церквях, в том числе и при трех кладбищах. Член комиссии священник Оболенский поставил в Исаакиевском соборе, у чудотворной иконы Пресвятой Богородицы, временную цинковую кружку, обещаясь заменить ее кружкой с большим киотом, «соответствующим благолепию храма». Кружки для сбора пожертвований, по постановлению комиссии, вынимаются через посыльного канцелярии, а деньги из них высыпаются в присутствии члена Совета, пяти членов Общества, по очереди, и секретаря.

Кроме Петербурга, подобные кружки для сбора были поставлены в Оренбурге К. Я. Клюшниковым, в Киеве – И. А. Боголюбовым с поручением наблюдения за ними протоиерею И. Т. Экземплярскому (впоследствии архиепископу варшавскому), в Москве – протоиереем Г. Г. Сретенским, в Таганроге – И. И. Чайковским и в Риге – П. В. Рагоцким.

Иногда созидались для усиления сбора пожертвований и часовни: в 1883 г. рабочими новой бумагопрядильной фабрики на мосту через Обводный канал, против Боровой улицы, сооружена часовня, которая потом была перестроена Я. Ф. Фроловым; в том же году М. Н. Паруновым, возбужден вопрос, не получивший, впрочем, практического решения, о постройке часовни в центре города в виде часовни Гроба Господня в храме Воскресения. В 1880 г. отставной рядовой Евграф Логинов Ильин принес в дар Обществу часовню в деревне Загорье Ложголовской волости Гдовского уезда, с условием, чтобы жертвователь жил при этой часовне, а отправление богослужения в ней с продажей свеч принадлежало местному причту.

Создатели и первые руководители Палестинского Общества, очевидно, мало верили в содействие в деле пропаганды нового Общества и его апостольских задач со стороны лиц духовной и светской администрации, а поэтому желали эту миссию возложить и на людей частных, живущих в провинции, но горячо сочувствующих целям и задачам Общества и готовых всеми силами помогать его успехам. Так появляются «агенты» или уполномоченные Общества: в Москве А. Н. Ферапонтов, И. Н. Лодыженский, в Киеве профессор А. А. Олесницкий, протт. П. Г. Лебединцев и И. Т. Экземплярский, в Перми Д. Д. Смышляев, в Самаре В. Л. Давыдов, в Новгороде Д. В. Пирожников, в Полоцке П. М. Казначеев, в Вятке протоиерей С. Н. Кашменский, в Казани В. И. Заусайлов, в Астрахани Н. В. Саврасов, при Козельщанской женской общине граф В. И. Капнист, в Алатыре Н. К. Горталов, в Новочеркаске А. И. Золотарев, в Капустин-Яре (Астрах. губ.) В. И. Рыжков, в Благовещенске М. И. Караулов, в Чите И. В. Махов и др.

Д. Д. Смышляев, потрудившийся впоследствии весьма усердно для Общества в Иерусалиме и оставивший по себе благодарную память в летописи его, 24 сентября 1884 года вошел в Совет с предложением о разрешении в городах Империи «учреждать отделы Общества, предоставляя им производить сборы пожертвований, принимать годовые взносы членов и содействовать к ознакомлению местного общества со Святой Землей и деятельностью Общества». Предложение было встречено с удовольствием, выработаны правила в заседании Совета 22 ноября и через обер-прокурора Св. Синода представлены «с ходатайством об утверждении в установленном порядке». Вице-председатель Общества Ф. П. Корнилов от 1 декабря 1884 г. за № 685 по этому поводу писал следующее: «Общее собрание Православного Палестинского Общества в заседании 18 минувшего октября, в видах распространения сведений об Обществе и усиления материальных средств оного, постановило: ходатайствовать о предоставлении Обществу права открывать свои отделы в городах Империи. Совет Православного Палестинского Общества, составив на сем основании проект дополнительных статей к Высочайше утвержденному 8 мая 1882 г. уставу Общества, имеет честь представить означенный проект дополнения устава на благоусмотрение Вашего Превосходительства, покорнейше испрашивая Вашего распоряжения об утверждении оного в установленном порядке». 7 марта 1885 года К. П. Победоносцев уведомил Совет Общества, что «Государь Император, по всеподданнейшему докладу, во 2 день текущего марта Высочайше соизволил утвердить составленный Советом Православного Палестинского Общества проект дополнительных статей к уставу сего Общества относительно открытия и действий отделов Общества». 25 марта заслушано было сообщение обер-прокурора, и все уполномоченные Общества оповещены о последовавшем Высочайшем утверждении отделов циркулярами, а публика – через газеты «Правительственный Вестник», «Свет» и «Церковно-Общественный Вестник».

Все указанные нами меры бесспорно имели важное значение как для популярности Общества, так и для привлечения денежных средств в кассу его. Популярность Общества настолько возрасла, что в «денежном отношении» еще в 1883 г., «паче ожидания»,¹⁴³ оно «перевалило» за 30 тысяч. Жертвователями явились не только высокопоставленные лица и именитое купечество, но даже и целые крестьянские общества. Так в 1885 г. сход крестьян Подберезской волости Новгородской губернии, пожертвовал в Общество 30 р. и обязался вносить ежегодно по копейке с души, что составит в год 33 р. 77 к., а в 1886 г. эти же крестьяне увеличили свои пожертвования до 2 к. с души. В число членов записывались даже лица иудейского вероисповедания.¹⁴⁴

Но самым верным средством обеспечить Общество в материальном отношении признано было – и совершенно верно – это привлечь весь русский народ к пожертвованиям на нужды Св. Земли путем установления тарелочных сборов по церквам. В заседании Совета 29 марта 1885 года В. Н. Хитрово возбудил вопрос «ходатайствовать о разрешении повсеместно в России тарелочного сбора в пользу Общества два дня в год, в великую пятницу за вечерней и накануне Воздвижения за всенощной с тем, чтобы часть сбора была удаляема в Палестинскую Комисию». По утверждении этого предположения Августейшим Председателем, соответствующее ходатайство было направлено в Св. Синод, который через директора канцелярии обер-прокурора, письмом на имя М. П. Степанова от 23 августа 1885 г., сообщал, что Св. Синодом разрешено «производить сбор в церквах тех местностей, где у Общества будут свои уполномоченные или отделения, с тем, чтобы сбор этот производился раз в год в праздник Входа Господня в Иерусалим, и чтобы половина вырученных денег представляема была в распоряжение Палестинской Комиссии». По этому поводу составлена была особая комиссия из следующих лиц: о. Г. Г. Сретенского, игумена Мелетия, о.о. протоиереев В. Я. Михайловского и А. А. Павловского и графа Н. Ф. Гейдена, которая, обсудив порядок сбора, выработала 31 декабря 1885 г. следующие положения:

1) Просить Его Императорское Высочество Августейшего Председателя обратиться к епархиальным архиереям об устройстве сего сбора через благочинных и церковных старост.

2) Просить о. протоиерея В. Я. Михайловского составить проповедь, которую отпечатать в надлежащем количестве экземпляров и разослать в консистории, также как и надписи для блюд.

3) В С.-Петербурге, Москве и местностях, где у Общества есть уполномоченные, обратиться от имени Общества к старостам церквей и настоятелям с особыми письмами.

4) Отчислить 10% с собранной суммы в пользу приходских благотворительных обществ или попечительств.

В первый же год, после синодального разрешения, вербный сбор достиг 129,551 р. Палестинское Общество, согласно с выработанными правилами по его расходованию, распределило его так: на устройство сбора 2,239 р. 79 к., 10% отчислено на образование капитала для стипендий в русских духовно-учебных заведениях для уроженцев Сирии и Палестины и 5% на вознаграждение канцелярии за труды и на расходы по сбору. Половина сбора передана была в Палестинскую Комиссию. Владыкам, доставившим сбор свыше 1000 р., и настоятелям городских церквей – свыше 100р. и сельских – свыше 50 р., выражена от Совета благодарность. Наибольшие суммы были доставлены епархиями Московской, Самарской, Черниговской, Ставропольской, Курской, Херсонской, Тамбовской и Орловской. 10 декабря 1886 г. на общем собрании заявлялось, что окончательный результат сбора еще не выяснился, но что он «превзошел ожидания» Общества. «Деньги эти, собранные копейками, доказывают, по словам отчета, как чутко относится русский народ ко всему, что касается православия, Иерусалима и Святой Земли.¹⁴⁵ В 1887 году сбор вербный достиг 111,942 р. 9 к., а в l888r. – 89,620 р., и распределение его сделано было согласно практике предыдущих лет. Таким образом, начиная с1886 г., вербный сбор сделался почти главным ресурсом деятельности Православного Палестинского Общества по всем трем его отделениям.

Задуманное частное Палестинское Общество получило, наконец, реальное осуществление; мечта, лелеянная в течение многих лет лучшими русскими людьми, стала действительностью, и инициатору и организатору этого Общества теперь настояла необходимость обстоятельно и откровенно высказаться перед своими единомышленниками относительно своих планов и намерений, какие предносились ему на пространстве многих лет, при достижении настойчиво преследуемой им цели. В. Н. Хитрово и поведал свои заветные desiderata в особой записке, разосланной им почти накануне открытия Общества. С любопытным содержанием этой записки мы считаем необходимым познакомить и наших читателей, так как в ней ясно и определенно выражены и программа будущей деятельности Палестинского Общества, и то, как идеально смотрел покойный В. Н. Хитрово на свою миссию на православном Востоке.

«Глубоко верую, что Россия настолько еще богата, что за удовлетворением других потребностей, – говорит В. Н. Хитрово в своей записке, – в ней найдутся и средства и люди для заботы о той стране, идеже стоясте нозе Давшего нам жизнь вечную. В этом убеждении и полагая, что известное учреждение необходимо, чтобы все сочувствующие ему могли бы собраться как для обмена мыслей, так и для совокупного действия, я считал, прежде всего, необходимым учреждение Православного Палестинского Общества.

В уставе его намечены обе главные его цели, а именно: улучшение духовного и материального положения в Святой Земле: а) православных и б) наших паломников.

Под словом православных я здесь подразумеваю тех 20 или 25 тысяч православных туземцев, которые ныне составляют паству иерусалимского патриархата. Но, говоря о них, я считаю своей священной обязанностью торжественно оговорить, что под этим я не подразумеваю ни возбуждения духа национальности вообще, ни местных православных против иерусалимского патриархата. Не говорю о сем последнем потому, что не считаю ни за кем, кроме вселенского собора, права вмешиваться в его дела, и потому, что служа в пользу православия и православных в Святой Земле, я думаю, что Общество служит тем самым и иерусалимскому патриархату.

Денежные средства патриархата достаточны для существования святогробского братства, для защиты святых мест от посягательства иноверных, но они не достаточны для того, чтоб ограждать от подобных же посягательств вверенную ему паству, и именно на это должны быть устремлены старания Общества.

Может ли Общество на этом пути идти самостоятельно без nampиapxama? По моему крайнему убеждению – нет. Мало того, я лично глубоко убежден, что относительно улучшения духовного и материального положения местных православных, Общество должно принять своим девизом: идти только рука об руку с иерусалимским патриархатом. Многие сомневаются в возможности подобного соглашения. Я не из числа их. Мне кажется, что идти рука об руку с патриархом возможно при следующих условиях, высказанных приблизительно так:

В числе обязанностей патриархата лежит забота о положении его паствы. Ввиду денежных затруднений эту обязанность патриархат исполнять не может. Общество с его согласия примет отчасти на себя защиту этих обязанностей. Конечно, париархат может не выразить своего согласия или требовать безконтрольного распоряжения пожертвованиями Общества. Но в первом случае денежные суммы будут употреблены на другие цели Общества, как-то: улучшение быта русских паломников, издания и ученые исследования, во втором случае – это наименьшее, что может требовать жертвователь, чтобы его пожертвования шли именно на тот предмет, на который он их жертвует, и контроль его в этом случай необходим. Думаю, что при такой категорической постановке вопроса, патриархат сочувственно или нет, но пойдет об руку с Обществом. Дело же этого последнего будет внушать впоследствии к себе доверие в этом отношении, что оно святогробского братства не касается, в его внутренние дела не вмешивается, паству против пастыря не подымает. Для нас важно сохранение православных от иноверных...

Для местного населения самую существенную, самую необходимую потребность составляют народные школы. Школы эти стоят замечательно дешево в Святой Земле. Ежегодный расход на подобную школу для 100 детей не обойдется дороже 500 руб. Местностей с православным населением насчитывается в Палестине до 60, в том числе 20 с православным населением менее 100 человек и 10 с населением более 1,000 человек.

Для устройства и ведения школьного дела мне кажется возможным заимствовать тот способ, который был уже в употреблении, когда мы не признавали иерусалимского патриарха. В Иеруеалиме – для Иудеи, Самарии и Заиорданья и в Назарете для – Галилеи можно было бы образовать училищные советы, в первом из них, под председательством nampиapxa, из двух членов святогробского братства, двух туземцев (по выбору местной общины), начальника духовной миссии и генерального консула;¹⁴⁶ в Назарете – под председательством местного митрополита, из двух туземцев и нашего консульского агента в Кайфе. На эти советы можно возложить определение местности, где учреждать школы, определение учителей, наблюдение за ведением в них учения и ревизия их. Само же расходование сумм и наблюдение, чтобы они доходили по назначению, должно лежать на агенте Общества.

Одновременно с этим устройством народных школ, необходимо обратить внимание на следующий вопрос, имеющий тоже образовательное значение. В Палестине есть две промышленности, весьма распространенные, но стоящие на весьма плохой степени развития, это: перламутровая¹⁴⁷, резная на дереве и мозаичная на дереве. Дав возможность 4 – 5 молодым людям усовершенствоваться в этой промышленности, можно будет положить основание к значительному ее развитию. Впоследствии, если средства Общества примут значительные размеры, можно будет приступить к устройству ремесленной школы,¹⁴⁸ потребность в которой действительно ощущается.

Переходя затем к нашим паломникам, мне кажется, что потребности их, удовлетворить которым призвано Общество, можно разделить на материальные и духовные. Часть их удовлетворяется Палестинской Комиссией, и забота Общества должна, по моему мнению, начинаться там, где кончается забота Комиссии. Круг деятельности Комиссии весьма резко очерчен стенами русских построек в Иерусалиме. За этими стенами деятельность ее почти не распространяется, и вот то поле, на котором может проявить Общество свою заботу.

Останавливаясь на материальных нуждах, Общество должно помогать не только в Святой Земле, но и в самой России. Выдача денежных пособий каждому богомольцу, как не раз подымалось предположение, будет служить только премией для подстрекательства к паломничеству, чего следует избегать всеми средствами. Пособие могло бы скорее выразиться в понижении проездной платы по железным дорогам, как это сделано для переезда на пароходах Русского Общества от Одессы до Яффы.¹⁴⁹

Постараюсь разъяснить мои предположения. В 3 классе от Петербурга до Одессы проезд 31 р. 8 к. Допустим, что, по соглашению с железными дорогами, можно будет понизить тариф для поклонников на половину, тогда проезд от Петербурга до Яффы и обратно обойдется лишь 56 р., причем билет должен быть действителен, по крайней мере, на год. Но чтоб такой сбавкой не пользовались для проезда между русскими городами, следовало бы установить выдачу таких билетов только тем, которые могут сразу уплатить стоимость билета до Яффы и обратно. Из Петербурга таких поклонников отправляется (не много), несколько более из Москвы, но главнейше из Киева. Допуская, что все паломники едут этим путем, то такое понижение составит около 18 тысяч руб. в год, что, конечно, для железных дорог, в особенности вышепоименованных, не более, как капля в море.

Относительно Святой Земли нужно иметь в виду, что на русских постройках помещается только 800 человек, между тем как число поклонников в поклоннический период доходит до 2.000 и, значит, около 1,200 не находят приюта на русских постройках. Конечно, если бы Палестинская Комиссия из имеющихся у нее средств возвела бы вторые этажи на наших паломнических флигелях, то Обществу пришлось бы заботиться только о помещении 400 паломников. Пока, мне кажется, на его обязанности должно лежать пристроить на 1,200, и это можно будет сделать устроством, хотя для части, из войлочных киргизских кибиток, которые свободно поместятся на обширном дворе русских построек, или наймом особых помещений внутри Иерусалима, но скорее и целесообразнее ходатайством, чтоб Палестинская Комиссия немедленно приступила к постройке вторых этажей.

Наконец, сумма, отпускаемая ныне для воспособления самим нуждающимся из паломников на месте, всего 600 руб., так незначительна и недостаточна, что ее необходимо значительно увеличить, отпуская ее в непосредственное распоряжение начальника нашей духовной миссии.

Еще более беспомощны наши паломники в духовном отношении. Стыдно сказать, что русский паломник, желающий купить в Иерусалиме евангелие на родном языке, принужден его покупать в лондонской библейской лавке. С самого своего отъезда из Одессы и до возвращения на родину, они не имеют иных руководителей, как случайных пройдох.¹⁵⁰ Как лучше устроить эту часть – в виде ли особых руководителей паломнических караванов, в виде ли монашествующих лиц, специально с этой целью отправленных в Святую Землю, я в настоящую минуту окончательно решить не берусь. Для достижения этих двух целей, которых Обществу нельзя никогда терять из виду, необходимым средством является ознакомить русских со Святой Землей и заинтересовать ею. Для этого является необходимость для Общества заняться издательской деятельностью и, насколько можно, споспешествовать ученым исследованиям и изысканиям.

Издательская деятельность по отнотению к Святой Земле имеет то затруднение, что приходится различно обращаться к разным слоям читающей публики. Думая об этом, я пришел к тому заключению, что удовлетворить эти разнообразные вкусы мог бы периодичееки издаваемый «Вестник Общества»,¹⁵¹ состоящий из необходимых статей по топографии, археологии и истории Святой Земли, корреспонденции о настоящем положении, рецензии книг и библиографического указателя. К этому Вестнику, который мог бы издаваться раз в два месяца, книжками листов в 5 печатных, в виде приложения могли бы быть прилагаемы книги для народного чтения о том же предмете, русские путешествия и более значительные ученые сочинения и исследования. В числе таких приложений есть между прочим одно, на необходимость которого не могу не обратить внимание. Это издание православного путеводителя по Святым местам Востока. Необходимость его ощущается тем большая, что иноверные путеводители мало-помалу совершенно изглаживают правоставные предания.

Не менее важны ученые исследования или изыскания и раскопки на месте. Имена Иерусалима, Иopдана, Вифлеема и Назарета так громки, что всякое ученое открытие, сделанное на Святой Земле, громко проходит по всей Европе, а значит и у нас. Благодаря западным ученым, поверх Святой Земли едва ли осталось что-либо наследовать, остается, насколько возможно, добиваться, что еще скрыто землей и в этом отношении, можно сказать, Святая Земля представляет еще непочатую почти почву. Укажу, как например: русское место, прилегающее к храму Воскресения и до настоящего времени заваленное вековым мусором. Раскопка его представляет огромный интерес для определения положения первоначальной базилики Константина, кроме того, на этом месте стоял храм крестоносцев Св. Марии Латинской, развалины которого лежат погребенными под землей. Наше же русское место у Дамасских ворот, может быть, скрывает отыскиваемые развалины храма св. первомученика Стефана, созданного на месте побиения его камнями. Но эти ученые наследования посредством раскопок и экспедиций необходимы еще и потому, что имеют огромное влияние на туземное население.

Если ко всем этим расходам присоединить еще неизбежные расходы по Канцелярии, то общий ежегодный бюджет Общества определится приблизительно так:

на православных туземцев .............50,000 р.

наших поклонников...................... 20,000 р.

издания и исследования................ 15,000 р.

Канцелярию.................................. 15,000 р.

100,000 р.

Цифра эта громадная и много пройдет времени, пока доходы Общества возрастут до нее. Я привел ее, как максимум, выше которого я бы даже затруднился расходовать, но, мечтая о деятельности будущего Общества, я ею никогда не задавался, и было бы крайне ошибочно предполагать, что, не имея ее, не располагая ею, не стоит вовсе что-либо делат. Мне кажется наоборот, как бы мал ни оказался бюджет Общества, и я сильно сомневаюсь, чтобы на первое время он дошел до 10 т, руб., следует начать действовать и действовать как можно скорее.

При этом представляются два плана действия: или избрать одну какую-либо деятельность и на нее обратить первоначально все силы Общества, переходя последовательно к следующим, или из каждого полученного рубля отделять 50 % на православных туземцев, 20 % на наших паломников, 10 % на издания и исследования и 15% на канцелярию. Которую из этих двух систем деятельности избрать, предоставляю Обществу. Лично я стал бы за вторую, не зная, которому роду по намеченной мной деятельности отдать предпочтение, так как все они составляют насущную потребность.

Оканчивая, мне остается лишь присовокупить, что как ни важны денежные средства, они, по моему мнению, едва ли составляют главное в предстоящем Обществу деле. Можно с малым сделать многое, когда будет любовь к делу, и эту любовь да поможет Бог Обществу найти в своих членах».

К изложенным здесь с незначительными сокращениями планам и намерениям, развитыми В. И. Хитрово в его записке, нам остается прибавить сравнительно немногое.

Отвечая арх. Леониду на интересующий его вопрос, почему он не взял в вице-председатели Б. П. Мансурова, который «продал бы, так сказать, Палестинский Комитет» (sic), В. Н., в письме к нему от 23 мая 1882 г., дает объяенение причине, почему он вообще чуждается пока дела улучшения быта паломников, оставляя его на ответственности Палестинской Комиссии.

«Что касается до Палестинского Комитета (sic), – пишет он, – две причины заставляли меня его не трогать. Во-первых, чтобы гусей не раздразнить. Уничтожить его и передать его Обществу мне бы не удалось, и я бы только не осуществил само Общество. Я мог бы действовать только последовательно с некоторым успехом и в течение нескольких лет, а именно убедить перевести Комитет при министерстве иностранных дел в Святейший Синод, затем, когда Общество уже окрепнет и заявит о себе, передать ему из Святейшего Синода все обязанности Комитета. Кто же вам говорит, что это и не есть моя задняя мысль и цель. ¹⁵² Но удастся ли она и насколько, и когда – вот что я предоставляю вполне Божиему усмотрению. Во-вторых, прием теперь на себя обязанностей Палестинского Комитета был бы даже не выгоден. Обществу те 32 тысячи, которые оно получает в год, едва хватает на его потребности. От нас бы потребовали больше, и мы должны были бы затрачивать из своих, так сказать, средств. В настоящее время у них около 130 тысяч капитала. Надеюсь побудить их затратить эти деньги для паломников, т. е. вывести вторые этажи на поклоннических флигелях и т. п. Когда они приведут все в порядок, тогда можно будет подумать о приеме, а до тех пор ведь они денег не отдадут, и нам бы пришлось все строить от себя. Теперь уже, подстрекаемый учреждением Общества, загомонился Борис Павлович, и в августе едет в Святую Землю, чтобы решить, что и как сделать. Вообще я думаю, в настоящее время Обществу лучше пока не трогать вопроса о поклонниках, предоставив это Комитету и только подстрекая его. Я говорю о материальных нуждах. Духовные останутся все-таки на нашем попечении».

«Ограничиться по мере средств открытием в нынешнем же году двух-трех школ, – пишет В. Н. Хитрово архимандриту Антонину 6 июня 1882 г., – для того, чтобы показать, что нечто затеваем, и несколько приободрить местное население. Школы открыть, если можно, в Галилее, это подальше от патриархии, которая вблизи будет мешать, а это и подальше и меньше ее интересует, таким образом подвигаться с севера на юг. Когда будет 20, 30 таких школ, можно будет приняться за гимназию православную, а пока взять 2 –3 православных араба и воспитать их здесь.

Относительно денег мы все еще в тумане, нам необходимо пробавляться чем Бог пошлет пока еще года два. На будущий год нужно испросить покровительство Обществу Государя, а через два можно будет приняться и за просьбу о субсидии, до тех же пор заикаться о ней – значить портить все дело».

Но и относительно денежных средств Общества обстоятельства начинают принимать весьма утешительный оборот. «Не делали еще никаких обращений и воззваний, говорится в письме В. Н. от 12 августа 1882 г. к арх. Леониду, тем не менее, получили уже от неизвестного мне генерал-майора Волошинова 2 тысячи и от высокопреосвященного Платона Киевского 1 тысячу. Все это подтверждает мою глубокую уверенность, что, с помощью Божией, мы в деньгах нуждаться не будем, но людей, людей и еще людей».

«С Божией помощью дело идет, – пишет В. Н. к нему же 31 декабря того же года. – Деньги и довольно значительные поступают. Беда в недостатке людей, как здесь, так и на месте. Многое можно было бы сказать, утешаюсь лишь тем, что без сучка и задоринки нет ни одного дела, а таких сучков в палестинском деле, как вы знаете, немало. Больно они задевают, хорошо еще, если не выхлестывают глаз. Главное – упорядочение дел в Иерусалиме, кажется, пока на время приходится оставить, стену лбом не прошибешь, и выходит несколько, по русской пословице: голову вытащишь, хвост увязнет и наоборот. Безпатриаршество, ссоры архимандрита с консулом, все это всех сердит, все стукаются лбом, никто никого не слушает, и в итоге полнейшая безурядица. Палестинская Комиссия о передаче палестинских дел Св. Синоду, о восстановлении миссии слышать не хочет, в министерстве же иностранных дел каждый ведет свою дипломатию. Все это в довершение твердит, что наше Общество – еще лишняя инстанция. Одним словом, приходится согнуться, делать помаленьку свое дело и твердо верить, что если это дело Божие, то оно не пропадет. Но все это вместе взятое отнимает столько времени, что положительно я становлюсь несостоятельным в делах. Ну, да «взявшись за гуж, не говори, что не дюж».

Поддержание православия на Ближнем Востоке, по указанному и уже известному нам плану В. Н. Хитрово, в деятельности Православного Палестинского Общества должно занимать одно из первых мест. Этой своей задаче Общество должно было уделить на первых порах своего существования и средства и свое внимание предпочтительно перед другими своими целями и задачами. По заявлению секретаря Общества, Августейшему председателю угодно было выразить, чтоб «еще в текущем (1882 году) Общество заявило свою деятельность но всем трем отделам» и, в частности, чтобы «немедленно приступить к открытию школ в Св. Земле». Совет Общества ассигновал 300 р. в год «на открытие школы в селении Назаретской или Акрской митрополии» с высылкой пока в Бейрут на имя генерального консула К. Д. Петковича 150 р. Последний признал возможным устроить школу в Мжделе (в Галилее) по дороге из Кайфы в Назарет, и просил Общество возобновить в этой деревне храм, находившийся в развалинах. Общество ассигновало ему 1000 р., но под условием испрошения на то консулом разрешения назаретского митрополита. 12 февраля 1883 года решено было открыть две другие школы в ер-Раме и в Кефр-Ясифе или в Абу-Сенане с ассигнованием на первую 300 р., а на вторую 400 р. Кроме того, оказано пособие, по ходатайству арх. Антонина, арабской православной школе в Иерусалиме от 300 до 500 р., жителям с. Яфы близ Назарета на школу и храм 200 р. и, по ходатайству консульского агента С. К. Хури, на школу в Шаджаре назначено 200 р. Учебно-педагогическая деятельность Общества встретила на самых первых порах целый ряд весьма серьезных и совершенно не предвиденных затруднений, для устранения которых необходимы были весьма энергичные усилия со стороны Общества. Во главу этих препятствий по всей справедливости мы должны поставить перемену на патриаршем престоле в Иерусалиме, вследствие неожиданной кончины в июне 1882 г. блаженнейшего патриарха Иерофея, человека доброго, но бесхарактерного, и потому уже давно намеченного к устранению от патриаршества святогробским духовенством. Одним из видных преемников почившего был архиепископ фаворский Никодим, управлявший иерусалимским подворьем в Москве и уже давно мечтавший занять место патриарха Иерофея. Патриарх Никодим, благодаря прирожденному недюжинному уму, ловкости и вкрадчивости в обращении с людьми, без всяких связей, быстро прошел в святогробском братстве все низшие послушания и возвысился до почетной и влиятельной должности при патриархе – драгомана, а в конце 60-х годов получил во всех отношениях завидное место управляющего святогробскими бессарабскими имениями. Здесь он прекрасно изучил русский язык и хорошо познакомился с Россией. Когда произошло низложение патриарха Кирилла, русского сторонника, с престола апостола Иакова, и русское правительство конфисковало все доходы с указанных бессарабских имений, то и пребывание управляющих от восточных монастырей и церквей в пределах Бессарабии сделалось излишним. Очутившись не у дел, ловкий, весьма находчивый и вкрадчивый архимандрит Никодим напрягает все усилия примирить святогробское братство с патриархом Кириллом, чтобы через это добиться у русского правительства хотя бы части (2/5) прежних доходов в пользу Св. Гроба. Усилия его в этом направлении увенчиваются полным успехом, и арх. Никодим в награду от патриархии получает в 1879 г. не менее почетное место в Москве – настоятеля иерусалимского подворья. Новый святогробский архимандрит любезностью, необыкновенной доступностью и красивой наружностью не только очаровал москвичей, но и постарался запастись на всякий случай для себя надежными друзьями и в Петербурге, и притом не только в среде жителей столицы, но и в министерстве иностранных дел и даже при Дворе. Пользуясь своими связями и услугами друзей, готовых во имя Иерусалима нести самые большие жертвы, арх. Никодим искусно поднимает вторично вопрос о возвращении Св. Гробу других 2/5 доходов с бессарабских имений, оставив в руках правительства на администрацию и местные просветительные нужды лишь 1/5 этих доходов. В 1880 г. и эта новая попытка счастливо оканчивается в пользу Св. Гроба, и арх. Никодим, в благодарность за свои труды, уже потребовал для себя от иерусалимского патриарха возведения в сан митрополита Петры Аравийской, а когда это не удалось ему, то согласился принять титул фаворского архиепископа, но под условием хиротонии его в Петербурге, которая и состоялась там весной 1881 г. Популярность Никодима, как фаворского архиепископа, при указанных выше природных внешних и умственных достоинствах, теперь значительно возросла в русском обществе, и на него уже естественно стали смотреть как на возможного кандидата в преемники патриарху Иерофею, чего в свою очередь, как мы сказали, он давно уже усиленно добивался. Неожиданная кончина от падения с лошади патриарха Иерофея сделала патриарший иерусалимский трон свободным. И, несмотря на самые энергичные противодействия со стороны святогробского духовенства, избравшего в патриархи молодого, 39 лет, умного, образованного и сильного характером архимандрита Фотия Пероглу (ныне александрийский патриарх), турецкого правительства и греческой афинской печати, при сильной поддержке нашего министерства иностранных дел через посла в Константинополе, патриарший трон в конце концов достался в руки архиепископа фаворскаго Никодима.

Достигнув своей заветной и страстно желанной цели и упоенный теми знаками всеобщего внимания, какие были ему оказаны в Петербурге при нашем Дворе русскими правящими иерархами, высокими светскими сановниками и русским народом, устроявшим ему всюду торжественные встречи при его проезде из Петербурга в Одессу, патриарх Никодим покинул облагодетельствовавшую его Россию с нескрываемым, явным намерением стереть с лица земли все и всех, что и кто так или иначе стояли на его пути. В число своих недоброжелателей и даже врагов он включил между прочим и только что народившееся Православное Палестинское Общество и уже имеющую почтенную давность в Иерусалиме русскую духовную миссию с приснопамятным начальником ее архимандритом Автонином во главе. «Вместо того, чтобы серьезно обдумать и обеспечить будущее иерусалимской патриархии, по словам В. Н. Хитрово, патриарх Никодим, разъезжая с визитами по членам Св. Синода, бил по столу кулаком, повторяя лишь одно, что он не вступит на берег Святой Земли, пока в ней будет начальником русской духовной миссии архимандрит Антонин, и пока он не закроет Православное Палестинское Общество».¹⁵³ У патриарха же Никодима имелись некоторые основания быть недовольным Палестинским Обществом и его главными деятелями. «Если выберут (в патриархи Никодима), – признавался 30 июля 1882 г. В. Н. Хитрово арх. Антонину, – положение становится вдвое труднее. Никодим мне простить не может Общество и главное, что я провел его. Дело было так: мы с ним говорили не раз об Обществе. У него была идея устроить нечто вроде братства св. Гроба с почетным председателем – патриархом, с действительным – им, которое бы собирало деньги и пересылало непосредственно через него в Иерусалим. Иными словами Общество было бы только собирателем денег для патриархии. И об этом своем Обществе говорил он Государю и приехал ко мне с согласием Государя на Общество. Благодаря этому согласию, примененному к его идее, я применил к Обществу, и оно осуществилось. Вот чего он не может мне простить, так что в последнее пребывание он даже избегал свидания со мной». Палестинское Общество очутилось, таким образом, в щекотливом и затруднительном положении на самых первых порах своей деятельности в Палестине. «Мне одно неприятно, – писал арх. Антонину 11 июля В. Н., – что оно (т. е. избрание Нпкодима патриархом) застало нас врасплох, при самом открытии Общества, где мы, так сказать, только что начинаем дышать, не можем еще сказать ни слова за, ни слова против». «Виделся я в проезд (направляясь в Саксонскую Швейцарию летом 1882 г. для поправления здоровья) с Никодимом, – сообщал 3 сентября В. Н. арх. Антонину. – Он уже совершенный патриарх и в своем избрании уверен вполне. Боюсь я его в Иерусалиме даже, если хотите, больше Фотия¹⁵⁴ и Епифания (митрополита иорданского), а боюсь я его потому, что влез он в душу здесь и к Гирсу, и если хотите, Победоносцеву, – уже я не говорю о малых сошках. И еще до отъезда своего к вам набедокурит немало здесь, да и приехавши будет бомбардировать разными вещами, чего ни Фотий, ни Епифаний не посмеют... Послушать его, – он сломит все святогробское братство. Грешный человек, на его розовые надежды отвечал скептически, что он скоропостижно умрет, или окончит дни свои в Халках. Это мне кажется вероятнее. Никодим задумался и отвечал: «Никто, как Бог». На этом изречении остановимся и мы: кто поживет, тот и увидит. Его неназначение, по-моему, было бы лучше и том положении, что патриархат тогда имел бы в нем заклятого врага и, значит, нам союзника. Но и выберут его, против него подымется такая буря, что дай Бог с ней справиться, а не с нами возиться». Остановившись на этой успокоительной мысли, Василий Николаевич стал менее тревожно относиться к кандидатуре, а потом и к избранию Никодима на престол апостола Иакова, а, в конце концов, даже находил и выгоду для палестинского дела в удалении архиепископа Никодима из Москвы в Иерусалим. «Ни из Иерусалима, ни из Питера не имею сведений, – писал В. Н. из Саксонской Швейцарии архимандриту Леониду 14 июня 1883 г. – По последним сведениям наибольшие шансы быть патриархом имел Никодим. Вы мое мнение о нем уже знаете, но я как-то спокойнее стал смотреть на это избрание, придя к тому убеждению, что рано или поздно нам придется вступить в открытую борьбу с греческим духовенством. Это немного (напоминает) отношение России к Германии или Австрии. И при этой борьбе Никодим не страшнее другого. Здесь же в Москве мы имели врага, который с Филипповым и Мансуровым в кармане что-то такое затевали, чего я разобрать до сих пор не мог. Вероятнее всего это – молчаливое противодействие, пока не разыграется вопрос патриарший: против этого молчаливого противодействия приходилось в пустяках и мелочах бороться, взваливая все дело на свои плечи. За выбором патриарха, в особенности Никодима, дело пойдет на чистоту, и это все-таки легче, когда он будет не здесь, а в Иерасулиме. Филиппов и Мансуров останутся без руководителя, по крайней мере, ближайшего, а Никодиму предстоит, прежде всего, борьба со святогробским братством, а затем он обрушится на духовную миссию. Уничтожить ее, изгнать ее из Святой Земли – вот будет первая его кампания. Архимандрит Антонин предварен мной, да, я думаю, он лучше моего это знает. Итак, если мы можем что-либо сделать – это отстаивать миссию». «Когда-нибудь на досуге (изложу) письменно или расскажу устно все пережитое в этот месяц, – писал В. Н. арх. Леониду 17 октября 1883 года. – Были и не раз минуты, где я брался за перо, чтобы официально сложить с себя всякую солидарность и связь с Обществом. Благодарю Бога, что, памятуя наш девиз: «Не умолкну ради Сиона и ради Иерусалима не успокоюсь», этого не сделал. Патриарх уехал больше чем отуманенный всем оказанным ему почетом и, кроме этого почета, ничего не повез. Ни Обществу, ни мне вреда не сделал, ни пока и духовной миссии, ни архимандриту Антонину. Мало того, его нескрываемая здесь вражда к нам ко всем послужила до известной степени нам в пользу. Он в этом отношении пересолил и тем самым не достиг своей цели. А теперь издали мы еще поборемся. Видит Бог, на эту борьбу не навязывался и ее не вызывал, но со своей стороны не дам себя проглотить». «О палестинских делах много не пишу, – замечает В. Н. в письме от 10 ноября 1883 г., – иного не договоришь, другое переговоришь... Менее всего волнует меня это дело, которое я считаю Божиим. Удастся или нет – все это в Его святой воле. Мы тут не больше, как слепые орудия в Его руках».

В Петербурге, очевидно, хорошо понимали, что назначение патриарха Никодима в Иерусалим сулит русскому делу в Палестине немало осложнений и неприятностей. «Третьего дня я, – писал арх. Антонин Василию Николаевичу от 8 сентября из Яффы, – получил благоволительную цидулку от Константина Петровича Победоносцева, в коей он советует мне ладить с новым солнцем палестинским, и всякое самолюбие мелочное на сей конец запрятывать в долгий ящик. Рады стараться. Да и с каким же патриархом тутошним я не был в ладах. Кирилл считал меня своим сыном, Иерофей – другом. Даже бедняк Прокопий, и тот, хотя, по наущению крестных коммунаров, требовал у нашего Синода отзыва меня из Иерусалима, но постоянно относился ко мне с любовью и доверием, какими редко кого удостоивал. Ко всякому патриарху я относился здесь искреннее и дружественнее, чем кто бы то ни было из святоградцев, зараженных постоянно и непременно какими-либо себялюбивыми сентециями. Если бы возпатриашествовал Никифор, у нас вышла бы закадычная дружба!» Ввиду этого мир и прощение всем его противникам и досадителям внушали новому патриарху в России все доброжелатели арх. Антонина и кому действительно были дороги успехи русского дела в Палестине. Этим и следует объяснять, во-первых, то, что через своих клиентов патриарх Никодим, как сообщает арх. Антонин 28 сентября В. Н. Хитрово, еще до появления в Палестине постарался довести до сведения строптивого и неугомонного русского начальника миссии арх. Антонина, что «Его Блаженство прощает все мои подвохи под него и все, что мной писано и печатано против святоградцев и вообще против греков, произведшее охлаждение между ним и моим ничтожеством, и, во-вторых, прямой приказ из Константинополя посла А. И. Нелидова – жить в ладу с новым патриархом». Арх. Антонин по поводу этого наказа из Константинополя замечает: «Значит грозный владыка «всея Палестины, Сирии, Аравии» и проч. не имеет непременной интенции положить мою голову на плаху и только приказывает мне держать руки по швам»¹⁵⁵. В-третьих, и при первом своем личном свидании в Иерусалиме с архимандритом Антонином, новый патриарх держал себя все время весьма корректно и выказал полное внимание к нему со своей стороны, ничем не показав к нему своего нерасположения. «С новым патриархом у нас наилучшие отношения открылись с первого момента нашей встречи во «граде мира», – писал В. Н арх. Антонин 15 января 1884 г. – Наидружественнейшим образом Его Блаженство приветствовал меня еще за городом 22 декабря, в торжественный день прибытия его сюда. А затем, при всяком новом свидании, он не перестает выказывать ко мне изысканное внимание и как бы неподдельную благосклонность. Чем объяснить это и насколько все это прочно, сказать не могу. Интимных объяснений между нами еще не последовало. Двоим, с глазу на глаз, не довелось еще нам быть. Первые шаги правительственные нового Блаженства обещают, вопреки рановременным предположениям, по общему убеждению, хорошее». Но в Петербурге весьма недоверчиво относились к этим хорошим отношениям между патриархом и арх. Антонином и даже весьма смущались этим. Василий Николаевич 15 февраля 1884 г. писал арх. Антонину: «Чем ласковее патриарх, тем, по-моему, опаснее, и думаю, полагаю не ошибаюсь, что он ждет случая и будет оный выжидать. К сожалению, он порывает все связи с Палестинским Обществом». Арх. Леониду в письме от того же дня В. Н. заметил: «Не могу не сознаться, что, радуясь всему этому, я день похвалю, когда наступит вечер». И оказалось, что Василий Николаевич был прав в своих сомнениях, потому что дружелюбные отношения патриарха к нашей миссии продолжались весьма недолго. Арх. Антонин в скором же времени делается для патриарха положительным пугалом, и между ним и патриархом установились крайне натянутые отношения, не прерывавшиеся почти до самой отставки патриарха и удаления его на покой на о. Халки.

В своих отношениях к Православному Палестинскому Обществу патриарх Никодим был еще менее последователен. С момента своего избрания на кафедру апостола Иакова он стал, как мы сказали, смотреть на него крайне подозрительно и далее враждебно. Школьная деятельность, начатая Обществом в Галилее и отчасти в самом Иерусалиме, для нового патриарха послужила ближайшим поводом к неудовольствиям и весьма печальным недоразумениям между ним и Обществом. Открыв свои первые три школы в Галилее, Общество естественно сознало настоятельную необходимость иметь своего агента, которому бы можно было вверить управление и заведывание этими школами. В поисках за подходящим человеком в роли агента Общества в Палестине В. Н. Хитрово обратился к своему интимному другу архимандриту Леониду. «Необходимость иметь на месте своего агента начинает делаться все ощутимее, – писал к нему В. Н. 1 февраля 1883 г., – а между тем нахождение такого лица все затруднительнее, по незнакомству с местными условиями. Из этого затруднительного положения вывели вы, следовательно, мы доверяем вам. Вы говорите пригоден, и мы говорим то же». Избранником архимандрита Леонида оказался дамасский уроженец, питомец III курса Московской духовной академии и доселе с честью занимающий должность начальника учительской семинарии в Назарете, А. Г. Кезма. С этим назначением для В. Н. Хитрово необходимо было коснуться разрешения и некоторых практических вопросов, когда особенно потребовалось А. Г. Кезме «быть не частно, а официально поставленным под покровительство нашего бейрутского генерального консула». В цитованном письме к архимандриту Леониду В. Н. Хитрово пишет: «Есть три мне известных пути: 1) принятие русского подданства, это можно, если он прожил в России не менее 3-х лет; 2) определить на службу официально от министерства иностранных дел – это нельзя и 3) определить частным образом драгоманом или помощником драгомана при бейрутском консульстве, думаю, что возможно, но нужно списаться с Петковичем. Более легко и категорически можно отвечать относительно содержания. Вот что мы можем теперь дать: 600 р. бумажками в год жалованья, 300 р. на разъезды тоже в год. Это составит около 12,000 пиастров, 150 р. на путь до Бейрута и, может быть, выхлопочем ему даровое помещение в Назарете, где ему придется, я думаю, основать свою главную квартиру на первое время. Впоследствии, когда наши средства возрастут или работа его увеличится, мы не отказываемся от прибавки... Окажите нам неоцененную услугу присылкой такого (агента), но, вдолбив ему, что ему придется быть мудрым, яко змию, и незлобивому, яко горлице». Месяцем раньше, а именно 19 января, В. Н. Хитрово в письме к архимандриту Леониду изложил и подробную программу первоначальной деятельности в Палестине нового агента. «В настоящее время, – писал он, – нам нужен там человек, который, не увлекаясь, выкинул бы из головы все национальные иллюзии, объехал бы прежде всего все православные селения в пределах Святой Земли и правдиво сообщил, что он найдет, затем, чтоб он принял в непосредственное свое заведывание все православные наши в селениях школы, чтоб он был нечто в роде инспектора народных школ. Деньги, по мере сил наших, будет он получать от нашего генерального консула в Бейруте и ему отдавать в оных отчет. Школы эти он должен посещать не менее двух раз в год и каждый раз сообщать, что видел. На первое время ему придется, я думаю, поселиться в Назарете и там основать свою главную квартиру. Так, думаю я, пройдет год или два, там увидим, как Бог поможет с денежными средствами, тогда нам придется подумать о среднем учебном заведении – где, в Назарете или Иepycалиме, или ином месте – покажет время, и во главе такого заведения придется, если он окажется способным поставить его».

А. Г. Кезмой, после личного с ним знакомства, остались «довольны» и В. Н. Хитрово и секретарь Общества М. П. Степанов, которые, основываясь на лестной рекомендации почтенного о. архимандрита Леонида, брали его из рук последнего, как выразился в письме к нему В. Н. Хитрово от 28 февраля 1883 г., «зажмурившись». «Очень xopoший молодой человек, писал В. Н. архимандриту Антонину 7 февраля 1883 г., рекомендуя А. Г. Кезму, только боюсь – молод, а главное заклюют его в Святой Земле и греки и турки, да и свои. Вот как его выгородить – в этом-то и вопрос». «Он молод, неопытен, застенчив, и это его недостатки, – говорит о нем В. Н. Хитрово в письме к о. Антонину 13 июня, – но есть желание что-либо сделать, а там что Бог даст. Нам приходится поневоле опираться на бейрутского Петковича, который пока всей душей к нам расположен и готов нам помогать, не любя греков».

Новый иерусалимский патриарх Никодим, у которого А. Г. Кезма решился испросить благословения перед своим отъездом из Москвы в Палестину, отнесся к выбору Общества, однако же, не сочувственно и, как свидетельствует архимандрит Антонин в письме к В. Н. Хитрово от 16 ноября 1883 г., посоветовал А. Г. Кезме «до приезда его сидеть в Иерусалиме и не начинать своей деятельности в духе данного ему Палестинским Обществом поручения». В силу этого наказа А. Г. Кезма, по прибытии в Иерусалим через Бейрут и некоторые галилейские селения, куда он ездил для исполнения возложенного Обществом на него поручения – собрать статистические данные о числе православных в этих селениях, о местных школах, о деятельности здесь инославных пропаганд и т. п., в ожидании приезда нового патриарха, временно устроился в Иеруеалиме в народной школе в качестве преподавателя всеобщей истории. Но мирное его пребывание в этой школе было нарушено следующим инцидентом. «12 числа утром, – пишет о нем В. Н. Хитрово архимандрит Антонин от 16 ноября 1884 г., – г. консул (Максимов) позвал к себе импровизированного профессора и объявил ему, что о нем сделан запрос константинопольскому посольству нашему от великого визиря, вследствие доноса здешнего паши. Встревоженный молодой человек немедленно обратился ко мне с вопросом: как ему быть и что делать? Консул ему сказал, что местная власть может, помимо консульства, схватить его и отправить в Константинополь, как то случилось где-то в бывшем пашалыке дунайском с неким Вендтом. Еще мы рассуждали о Горгае, как и самый консул явился ко мне... Консул рассказал о неожиданной истории с Кезмой. Каймакам Лиддо-Ремльский донес Реуфу паше (губернатору) о некоем таинственном эмиссаре русском, в проезд свой через Ремле и Лидду собиравшем разные сведения у местных христиан, а Реуфик поусердствовал сейчас же донести о случае в Порту... Г. Кезма сказал, что он в бытность свою в Ремли и Лидде решительно не подал никакого повода к заключению о нем, как эмиссаре, но о нем здесь в патриархии знали задолго до приезда, и чуть он поставил ногу на Святой Земле, как вот и цап-царап дружка! Посольство, конечно, ответило в Порту, что мало ли кто ездит по свету и любопытствует узнавать то да другое в любом месте, однако же, г. консул потребовал от г. Кезмы, чтобы он совершенно отказался от данного ему Обществом поручения и даже дал ему подписку в том, вручив ему и инструкцию, данную тому Обществом, которую он представил со своими замечаниями в посольство»... При Кезме находились и Высочайше утвержденные знаки Палестинского Общества для новых членов его из палестинских митрополитов, о судьбе коих в том же письме о. архимандрита Антонина говорится следующее: «Дипломы и кресты митрополитам назаретскому и птолемаидскому он передал г. консулу, вероятно по требованию сего последнего, консул же заведет о них дело в посольстве, а последнее вытребует у Порты право и позволение владыкам быть членами, принять дипломы и носить декорации».

Рассказанный факт послужил для консула В. А. Максимова поводом к переписке о Кезме с министерством иностранных дел, послом А. И. Нелидовым и Палестинским Обществом. В частности, бывший начальник Азиатского Департамента И. А. Зиновьев, ныне посол в Константинополе, представил Обществу миссию г. Кезмы крайне неосторожной в политическом отношении. Выражая сожаление по тому поводу, что об этом поручении Общества г. Кезме наше константинопольское посольство не было предупреждено и, таким образом, лишено возможности «рассеивать подозрения, которые могли внушить туркам деятельность Палестинского Общества», И. А. Зиновьев 9 ноября 1883 г. писал, между прочим, что «это поручение имеет политический характер и принадлежит к наиболее трудным и деликатным. Не говоря о предубеждениях и противодействии, которые предписанная г. Кезме деятельность должна вызвать в среде иноверных общин, не следует забывать, что сами турки с некоторого времени относятся крайне несочувственно к вмешательству иностранцев в дело народного образования и обыкновенно усматривают во вмешательстве этом политические замыслы». Это во-первых. Во-вторых, в этом поручении не указаны обязанности представителя Общества по отношению к Иерусалимскому патриарху. «Согласно существующему в Турции вековому порядку, говорится в том же письме И. А. Зиновьева на имя Т. И. Филиппова, восточным иерархам предоставлена и политическая власть над их единоверцами. Дело народного образования входит непосредственно в круг их ведения и, следовательно, всякое вмешательство в дело это, помимо соглашения с духовным главой, составляет нарушение прерогатив, коими сей последний не может поступиться без ущерба своему достоинству в глазах не только своей паствы, но и турецких властей. Равным образом и иерусалимский патриарх не в состоянии будет иначе взглянуть на дело это, если только г. Кезма будет его игнорировать, а из этого неизбежно произойдут прискорбные пререкания между патриархом и представителем Православного Палестинского Общества». В-третьих. «Успешно бороться с затруднениями этими может лишь лицо, по мнению И. А. Зиновьева, обладающее большей опытностью и известным положением. Трудно предполагать такую опытность в человеке в возрасте г. Кезмы, который при том, будучи природным сирийцем, не в состоянии внушить должного к себе уважения в местных турецких областях. Эти последние будут, вероятно, смотреть на него, как на турецкого подданного и не сочтут, пожалуй, нужным с ним особенно стесняться, если только не будут убеждены, что он пользуется правительственным содействием русских консульских агентов». В-четвертых, наконец, миссия г. Кезмы, по мнению И. А. Зиновьева, подрывает и престиж Иерусалимского консула, так как «предоставление генеральному консульству в Бейруте контроля над деятелъностью г. Кезмы в округе иерусалимского консульства составляет нарушение консульского устава». Ввиду всего этого консул Иерусалимский, обиженный нарушением своих полномочий, порекомендовал также и со своей стороны А. Г. Кезме «не начинать ничего до приезда в Иерусалим патриарха Никодима», а министерство иностранных дел – даже «старательно воздерживаться от всяких попыток к учреждению школ впредь до разъяснения тех пунктов предписанной ему программы, которые, по мнению как посольства в Константинополе, так и министерства иностранных дел, могут неблагоприятно отозваться не только на интересах самого Общества, но и на нашем политическом влиянии в Сирии и Палестине»¹⁵⁶.

Палестинское Общество, отвечая на возбужденный нашим константинопольским посольством вопрос по этому инциденту, обратило внимание на слишком преувеличенное значение, которое Императорское посольство в Константинополе придали А. Г. Кезме, признавая его представителем Православного Палестинского Общества в Святой Земле. Такого значения ни Общество ему не приписывало, ни сам А.Г. Кезма на себя не принимал. До настоящего времени А. Г. Кезма был только корреспондентом, посланным Обществом для собрания необходимых сему последнему статистических сведений, и даже впоследствии, если осуществились бы предположения об устройстве школ в Палестине, он был бы не более, как доверенное лицо, но ни в каком случае не представителем Общества» ¹⁵⁷ . В конце же концов Общество дало успокоительное заверение «ничего не предпринимать в пределах Св. Земли иначе, как по благословению Его Блаженства, патриарха иерусалимского, и с разрешения Императорского посольства в Константинополе, и даже официально выработало порядок действий Общества по поддержанию православия в Св. Земле в следующих пунктах:

1) Православное Палестинское Общество действует в Святой Земле не иначе, как через своего уполномоченного и с благословения иерусалимского патрхарха.

2) Утвержденную инструкцию нашему уполномоченному, по одобрению ее министерством иностранных дел, Совет Общества сообщает через сие министерство к сведению нашему послу в Константинополе и подлежащим нашим консулам.

3) Все сведения, добытые уполномоченным Общества, этот последний сообщает нашему консулу, в районе действий коего собирались сведения. Консул препровождает доклад уполномоченного, при своих замечаниях, в министерство иностранных дел, которое препровождает его в Совет Общества.

4) Общество решает, что может оно сделать, и свое по этому решение препровождает уполномоченному через министерство иностранных дел.

5) В пределах России Общество, по мере возможности обучает православных жителей Святой Земли и старается поместить их в семинариях, духовных академиях и иных учебных заведениях».¹⁵⁸

В особом «наставлении уполномоченному Православного Палестинского Общества», в приложениях под № 5к протоколам Совета Общества, изложены самым подробным образом деятельность его в отношении к местным властям – духовным и светским, турецким и русским. Но в общем В. Н. Хитрово остался недоволен всей этой историей с г. Кезмой и его первую поездку по Галилее, признал «не удавшейся». «Можно было бы вести дело секретно и достигнуть результатов, – писал В. Н. Хитрово арх. Антонину 19 декабря 1883 г., – а затем, хотя и поднялась бы буря, дело было бы сделано. Захотели дело вести открыто, результат не мог быть сомнителен». «Кезма в Иерусалиме, во всяком случае, не останется: или он будет действовать в Назарете, или в Бейруте, а всего вернее в России. Школы ни в Иерусалиме, ни в его ближайших окрестностях мы не откроем, черезчур много будет трений с патриархией; одно что будем делать – это поддерживать Ансуровскую школу и до тех пор, пока она не перейдет в распоряжение патриархии, а это будет первое, что сделает Никодим. Затем, в Галилее мы бы открыли школы и среднюю, скорее всего, в Назарете, но на сие Никодим никогда не согласится, или потребует, чтоб деньги шли через его руки. На это мы не согласимся. Тогда останется одно, и думаю самое практическое – устроить школу здесь (т. е. в Одессе), приготовленную на 10 или 20 мальчиков, уроженцев Палестины, для семинарии и других средних русских заведений. Если она пойдет удачно, мы будем лет через 7 или 8 ежегодно выпускать от 10 до 20 мальчиков, которые мало-помалу составят наш контингент в Палестине. Это тихо, медленно, это капля в море все-таки, об этом не спорю, но не наша вина, что иначе не действуем. Одно, что положительно вам скажу, это что ни копейки наших денег греки не увидят».

В пользу сочиненных инструкций и в то, что школы Общества в Палестине получат разрешение патриарха, В. Н. Хитрово решительно не верил, но надеялся, что рано или поздно наступит пора, когда патриарх Никодим остынет в своем рвении и постарается установить modus vivendi с Палесинским Обществом более благоприятный, а для этого, конечно, следовало выждать время и не сидеть, сложа руки, без всякого дела. Мысль Василия Николаевича в это время обращается к Бейруту и к тамошнему генеральному консулу К. Д. Петковичу, охотно предлагающему свои услуги в деле устроения школ, помощи и покровительства им. Отлично понимая, что Общество в «денежном отношении живет громкими именами Иерусалима и Святой Земли, поэтому и получаемые средства может только на них употреблять», В. Н. Хитрово ведет речь об учреждении в Бейруте школы с интернатом для палестинских уроженцев, с Кезмой во главе этой школы. «Мы можем тратить, – пишет В. Н. Хитрово К. Д. Петковичу 26 марта 1884 г., – на Бейрутскую школу до 5,000 р., присоединяя к этому 1,200 р., получаемых Кезмой, и 800 р., которые вероятно останутся свободными от закрытия наших школ Никодимом, составится до 7 тысяч в год». «Думаю, говорится в письме В. Н. Хитрово к тому же консулу от 25 июля I884 г., что на заведывание таким интернатом, особенно под вашим высшим наблюдением, Кезма будет способен; во всяком случае, нужно ему внушить, что он должен постараться сделать. Такое поручение не составляет для него новости. Об этом с ним было говорено, и он за это брался. Вся разница в том, что интернат и целая самостоятельная школа в Назарете предполагалась быть порученной ему и, кроме того, наблюдение за остальными школами, конечно, под вашим покровительством».

А. Г. Кезма, крайне неприветливо встреченный в Иерусалиме и не получивши патриаршего благословенья, под предлогом устройства семейных дел, ввиду кончины его отца, покинул Иерусалим и Ансуровскую школу, которая 1 марта 1884 г. по желанию патриарха Никодима, «примкнула к патриаршей школе» со всеми учениками и учителями, составлявшими доселе персонал ее», с 10-ти членной эфорией¹⁵⁹ во главе, и отправился на родину в Дамаск, а оттуда в Бейрут в местную арабскую школу, чтобы преподавать в ней пока русский язык. «У него, по словам К. Д. Петковича, с первого дня оказались 25 учеников, изъявивших желание учиться русскому языку».¹⁶⁰

От этой первой своей неудачи в насаждении школ в Палестине В. Н. Хитрово, однако же, не пришел в отчаяние, но весьма ясно рисовал себе будущие перспективы и близкую возможность изменения симпатии иерусалимского патриарха в сторону Общества. «Удастся ли ему (т. е. патриарху Никодиму) восстановить авторитет патриарха в Иерусалиме или нет, иными словами, так здесь пугающими, удастся ли ему сломить святогробское братство, или оно его сломит, я, – пишет В. Н. Хитрово К. Д. Петковичу 25 июня 1884 г., – склонен к последнему. Он бьет их по карману, а это самое для них чувствительное. Конечно, эллинофильство для них до известной степени важно, но только, чтоб скрывать плутофильство свое. Поэтому они присмирели до поры до времени. Но это обычная участь иерусалимского патриарха, имеющего в этом отношении много сходства с Польшей. Как здесь каждое поколение считает своей обязанностью испытать свои силы новым возмущением, так и здесь наступает затишье после каждого избрания. Деньги истрачены, затем начинается новое копление денег, и когда наберутся, проба свержения и избрания нового патриарха в надежде попасть на его место. Отнятие денежных средств, чем начал Никодим, есть, во-первых, только мера паллиативная, так как ее будут стараться обходить по возможности, и во-вторых, мера донельзя возбуждающая против него ненависть, и с которой мирятся, лишь рассчитывая на щедрые и богатые подачки от России. Раз они прекратятся, комедия или трагедия разыграется. В виду всего этого ему не следовало бы пренебрегать Палестинским Обществом. Во-первых, оно здесь, а во-вторых, оно все-таки живучее, чем патриарх. Все это мне кажется так ясно, что я убежден, что когда Никодим несколько отрезвится, то между нами и им установится известный modus vivendi, но какой – это зависит и от обстоятельств и от случая. Также не могу сказать: когда? Никодиму нужно дать успокоиться, нам окрепнуть. Мы следим чутко и, верьте, воспользуемся первым удобным случаем, а пока нам в Палестине делать нечего. Испрашивать разрешения и благословения значит идти на верный отказ, который только обостряет отношения, и без того натянутые. Нам остается пока игнорировать его, как он игнорирует нас, а потому пресловутую инструкцию и наставление нашему агенту, которую вы получили и которая была выдумана и сочинена в министерстве, я, да, полагаю, не я один, считаю одной из тысячи бумаг, сочиненных в нашем министерстве, и которым суждено оставаться бумагой для обмана будущих историков».

Ожидать «удобного момента» в перемене чувств патриарха к Палестинскому Обществу пришлось недолго. Об этой перемене немедленно же сообщил В. Н. Хитрово его постоянный корреспондент арх. Антонин в письме от 13 июня 1884 г. «Не раз всеторжественно заявлял преобиженный якобы вами патриарх, – писал о. арх. Антонин, – что он не имеет ничего на сердце против Общества, что он рад существованию его, что он сам первый подал вам мысль об учреждении его и что готов идти рука в руку с ним. Что же требуется для сего? По-видимому пустейшая вещь: официальная бумага к нему (конечно, за подписью председателя) в каком бы то ни было смысле, роде, виде и проч. Лишь бы он увидел, что его знают, признают, чтут и почитают за патриарха, за кириарха страны, одним словом, не просто за Никодима, а в роде как бы за самодержца Святой Земли... Думаю так потому, что, может быть, благовременно было бы Обществу найти какой-нибудь повод вступить в переписку с Его Блаженством. Он сам первый не сделает этого даже из одной боязни перед афинской печатью, уже обозвавшей его, ни за что ни про что, слепым органом эллинопогибельного Общества нашего. Болтал блаженнейший или серьезно высказывал мысль свою, что он с радостью подчинится контролю с нашей стороны, ибо ничего не хочет являть и видеть в тайне. Пусть, говорит, будет постоянная тут поверочная комиссия расходов святогробских, в коей пусть заседает и консул русский и архимандрит, и кто угодно другой от русского правительства, ему все равно. Лишь бы дело шло. Но уж, конечно, никакому темному Кезме или Селиму Хури самому не будет тут места. Ухватиться бы нам за такой либеральный взгляд патриарший на трудную задачу приведения в порядок дел здешних, и добиться, действительно, учреждения смешанной поверочной (не думаю, чтобы вместе с тем и распорядительной) комиссии. Сошлось же Общество кое-как с министерством иностранных дел. Пусть оба вместе поведут речь о благопотребности сказанной комиссии».

В. Н. Хитрово и не упустил этого «удобного случая», но воспользовался им, чтобы завязать мирные сношения с Никодимом. Поводов у него лично для этого было много, и к тому же этого сближения желали и министерство иностранных дел, и константинопольское посольство. «Министерство иностранных дел постоянно к нам приставало, – писал В. Н. Хитрово арх. Антонину 14 ноября 1884 г., – испросить благословение. Без него, вернее, без этой формальности мы ничего не могли делать на месте, т. е. в Святой Земле. К этому присоединились еще, как мне казалось, советы ваши и графини Ольги Евфимьевны, которые, по моему крайнему разумению, сводились к тому: да поклонитесь, что вам стоит? Действительно, за поклоном дело не зачем останавливать было, но нужно было, прежде всего, определить, насколько я лично могу вести переговоры. Т. е., после прошлогодней брани меня, улеглась ли злоба на меня или нет, и будут ли меня слушать, и 2-е, в каком положении находятся дела патриарха. Вот побуждение моего письма. На него я получил ответную телеграмму. Она мне показала две вещи: 1) слушать меня будут и 2) дела патриарха плохи. Впоследствии уже узнал я, что телеграмма была вызвана не столько моим письмом, сколько письмом Нелидова к патриарху, копии с которого везу с собой и в котором посол (времена изменяются, и мы с ними) делает целый выговор патриарху за его отношения к нашему Обществу,¹⁶¹ которым интересуется Император и за которым стоит вся Россия. (О, если бы все это было так!) Таковое же замечание или реприманд был сделан и вашему генералу (т. е. консулу Кожевникову).

«С другой стороны, совершившаяся поездка Бориса Павловича не осталась также без некоторого влияния. Ему я не особенно доверяю, знаю и данную ему инструкцию, которая касается двух пунктов: во-первых, увеличить помещение паломников и, во-вторых, разобрать отношения консула к начальнику духовной миссии. Этот второй пункт, зная Бориса Павловича, меня особенно беспокоил тем, в особенности, что знал его взгляд на миссию, который едва ли он изменит, а вернувшись, будет говорить: я видел, я знаю. Необходимо иметь ему противовес, который мог бы тоже говорить: и я видел, и я знаю. И полагаю, таким противовесом мог бы быть теперь только я.

Но все эти обстоятельства едва ли бы ускорили мою поездку, я даже полагал бы, что мое присутствие в Иерусалиме, по отъезде Бориса Павловича, было бы даже полезнее, а главное я думаю, что патриарху было бы легче, а теперь он не будет знать, кому угождать, но как говорится: человек предполагает, а Бог располагает.

В конце сентября получена была депеша из Ильинского от Великого Князя: «может ли Хитрово сейчас ехать?» Я отвечал, что могу. Дело объяснялось гефсиманской постройкой. Вероятно, Государь напомнил, что пора дело это кончить. Предварительно и настаивал, чтоб эту постройку под непосредственным вашим надзором поручили не русскому из Питера архитектору, а местному. Об этом Великий Князь вспомнил и пожелал поручить мне переговорить об этом с вами и, с вашего согласия, с Шиком, который должен был, по утвержденному уже Государем плану церкви, составить смету, а затем уже произвести и саму закладку. Но когда стали отыскивать план, то он оказался Великим Князем потерянным. Гримм, который его составлял, отказался его восстановить, и затем мне приказано ожидать в Иерусалиме новый план. Но, зная наши порядки, я выговорил себе, что если бы план не был выслан, а поэтому и сама смета не составлена, то, по соглашению с вами, произвести, во всяком случае, закладку, а затем смету, по получении плана, поручить Шику и ему же постройку под вашим надзором и наблюдением.

Этим же случаем я воспользовался для некоторого продвижения вперед и предполагаемого сооружения на раскопанном месте (близ храма Воскресения). Что это мне хотелось, – мне, к сожалению, не удалось. Пришлось хлопотать иначе. План Великий Князь утвердил, и министерство иностранных дел разрешило произвести по оному постройку. Значит и ее, с Божией помощью, мы заложим.

Что касается до переговоров с патриархом, то я на них не возлагаю большой надежды. Мы черезчур хорошо друг друга знаем и, что важнее, мы слишком друг от друга расходимся, чтоб соглашение могло бы состояться. В почете мы и я щедры, но в деньгах – этого не скажем. Предложения патриарха об учреждении эфории под его председательством из вас и генерального консула не встречают сочувствия ни со стороны Великого Князя, ни нашего посла, еще менее с моей лично. На другое что, сомневаюсь, чтоб патриарх пошел. Выслушаем, увидим, и если вынесем невозможность соглашения, то и то, по-моему, польза, ибо тогда постараемся перенести нашу деятельность на иную почву. Что же делать?»

По поводу этой предполагаемой поездки В. Н. Хитрово в Палестину мы имеем другое любопытное письмо, адресованное им к интимному своему другу архимандриту Леониду. «Скажу вам по секрету, – писал он 15 октября 1884 г., – что если Богу будет угодно, то в январе думаю двинуться в Святую Землю. Положение Никодима в Иерусалиме с каждым днем становится хуже и уже не я, а он желает меня видеть и переговорить, насколько можно ему опереться на наше Общество. Так отчасти сбывается мое предчувствие, что настанет время, когда он убедится, что единственно расположенным к нему и патриархии человеком в Петербурге окажусь я. Но странное чувство овладевает мной с тех пор, как начались переговоры о моей поездке. Что мне в Иерусалиме быть хочется – это вы знаете, но ехать туда со светскими делами как-то претит моей душе. Кто возвратит и кто даст мне впечатления первого моего пребывания в святом граде, где я в оном был, как простой поклонник. Да будет воля Божия! В Палестинском деле смотрю я на себя, как на орудие в руках Божиих, и благодарю Его за сие, и потому глубоко верую, что если путешествие удастся, то Его святая воля».

Третья поездка в Иерусалим Василия Николаевича с супругой состоялась, как и было предположено, в декабре месяце. Несмотря на позднее время года, когда на море господствуют частые бури, опасения морской качки, трудно выносимой им и его спутницей, не оправдались. Василий Николаевич на этот раз делал свой путь в Святую Землю «длинным круговым рейсом» при благоприятной сравнительно погоде. Цель такого «утомительного 23-х дневного пребывания почти безисходного на пароходе», по словам В. Н., заключалась в том «нарочно, чтобы познакомиться с путем наших паломников». «Результаты этого трех с лишком недельного пребывания, признавался он в обширном письме от 23 декабря 1884 г. к М. П. Степанову, не прошли бесследно. Я перезнакомился почти со всеми паломниками, а их с нами ехало до 200, и, откровенно сказать, полюбил этот темный безответный люд еще более. Сколько нужды, лишений, и сколько веры и любви! Что мы в сравнении с этими добровольными страстотерпцами. Они меня переносили во времена крестоносцев, особенно когда вечером образовывались хоры человек из 50 или 60 для духовного пения на сон грядущий. Было что-то несказуемое поэтическое в этом пении священных гимнов на родном языке, где-то среди ночи, вдали от родины. Молитва уничтожала расстояние: думалось, что это не близ Мир Ликийских, а где-нибудь в окрестностях Москвы. Сколько раз выйдешь, бывало, ночью на палубу, заглянешь в трюм и видишь крестные знамения, молитвы многих перед иконой с затепленной свечей. Ах, добрейший друг мой, много еще хороших, очень хороших людей!» По причине нездоровья жены В. Н. Хитрово прервал водный путь и высадился в Бейруте, имея ввиду повидаться здесь с К. Д. Петковичем, которого он в одном из писем к нему (от 26 марта 1884 г.) называл «каменной стеной» Общества и человеком «без заискиванья и без задней мысли преданным делу Палестинского Общества». В простоте своего сердца думал В. Н.. что «второго Константина Дмитриевича не найдешь, мало того, хоть по всему прибрежью прокатись и не найдешь». «Он один на месте мог и действительно стоял на страже, аттестует его В. Н. в том же письме к М. П. Степанову, разоблачал клевету, переходя в нападение при первой возможности, и этим поддерживая наше положение. Скольких происков и клевет мы не знали, и я узнал впервые, сколько обвинений, а с другой стороны, сколько вещей, доходивших до нас, оказались пуфом, выдуманным, чтобы нас застращать». «Пока Петкович в Бейруте, мы можем быть спокойны, и если он может сказать слово или оказать нам содействие, он это сделает». 3десь же, в Бейруте, состоялось свидание Василия Николаевича со своим неудачником – «агентом» А. Г. Кезмой, которому был «прочитан полный курс, как ему действовать и в одном и в другом случае», т. е. если будет дано патриархом благословение на открытие школ, и если не будет дано. Посетив русский класс г. Кезмы с 13 учениками в местной школе, В. Н. назвал его занятия «забавой», однако же, не бесполезной для будущей его педагогической деятельности. Свидание с Гавриилом, митрополитом бейрутским, долго жившим в России и говорившим по-русски, очевидно, не оставило глубоких впечатлений, так как о них нет в письме никаких замечаний.

Из Бейрута, через шесть дней по приезду, В. Н. Хитрово отправился в Баальбек для обозрения развалин его и в Дамаск, чтобы повидаться с патриархом, 80-летним старцем Иepoфеем, и познакомиться с патриаршей школой, поставленной в педагогическом отношении хорошо. Свидание с Агапитом, епископом гауранским, отлично говорившим по-русски, произвело глубокое впечатление на Василия Николаевича. «Вот где бы, – замечает он в письме М. П. Степанову, – в Антиохийском патриархате, нас приняли бы с распростертыми объятиями, не чета Иерусалимскому. Тут арабский элемент крайне силен: из 8 епископов – 6 из арабов, остальные 2 – греки, да и то титулованные, а не действительные. Небольшая помощь и арабский элемент бы восторжествовал. Но будет ли эта помощь. That is a question. Мы всю свою энергию затратим на Никодима. А какая беззаветная любовь к России и вера в нее!»

На эту поездку было употреблено только пять дней. По возвращении в Бейрут, несмотря на «боязнь к лошадям и полнейшее неуменье ездить и даже держаться в седле», В. Н. решился ехать в Иерусалим сухим путем через Тир, Сидон, Назарет и Наплуз. Погода все время стояла великолепная, и под сильным дождем пришлось пробыть путешественникам лишь два последние часа пути, при въезде в Иерусалим. Побуждением для этой «величайшей физической жертвы», как называет В. Н. свое кавалерийское путешествие, было горячее желание посетить открытые Обществом галилейские школы. «Я посетил три наших школы: в Кефр-Ясифе, в Рамэ и Мжделе, – пишет В. Н., – не только посетил, но и проэкзаменовал всю сотню мальчиков, в них учащихся. Лучшей оказалась Кефр-Ясифская, затем идет Мждельская, а потом в Рамэ. Лучшей по успехам и значит по способностям учителей, но по числу учеников первой стоит школа в Рамэ, где их с лишком 60, в остальных двух, в Кефр-Ясифе и Мжделе, около 20 в каждой. Школу в Шаджаре я не мог посетить, приходилось ехать совсем в сторону и потерять два дня. В сущности, она не должна отличаться от остальных. Что вам сказать о них? В действительности они существуют и во всех учатся до 120 мальчиков – это факт. Мало того, школы наши не только не хуже патриарших, но комиссия, осматривавшая школы от имени патриарха в августе или сентябре этого года, нашла нашу Мждельскую школу лучшей из всех ею осмотренных, и, таким образом, мы могли бы быть довольны. Но если взять эти школы без всякого сравнения, а каждую отдельно, то мы должны сознаться, что они стоят на очень низкой степени. Чтобы дать понятие, как идет учение, скажу, что в последовательном порядке даются детям для чтения букварь, Псалтирь, Октоих, Евангелие, Библия, Фаред (арабский поэт) и сборник рассказов. Казалось бы, что прошедший букварь и Псалтирь может читать все до Библии включительно. Ничуть не бывало, и только дошедший до Евангелия может читать бегло арабскую духовную книжную печать. Мне случалось видеть мальчиков, бегло читающих Октоих и не могущих читать Псалтирь или ту часть ее, которую они не проходили. Это объясняется (тем), что само чтение учится в зубрежку. Те страницы Псалтири, которые они прошли, они читают бегло, рядом страница, но которую они не зазубрили, они еле разбирают. Литературный язык начинается тем же порядком с Фареда и продолжается сборником рассказов; только читающий сей последний может читать всего Фареда, но читающий первые 10 страниц Фареда не может читать 11-ю и 12-ю страницы того же Фареда, а тем более сборник рассказов. Относительно письма успехи лучше и сама система целесообразнее: начинают на аспидной доске, потом на оловянной (разведенной известью) и, наконец, на бумаге (конечно, эта постепенность – дело экономии на бумаге). Затем идет арифметика, и первые четыре правила знают почти твердо и сознательно. Что касается до Закона Божия или, вернее, Катихизиса, географии и грамматики, то все это преподается даже раньше Фареда, и все это знается великолепно, если вы спросите по вопросам в книжке, но только вы сделаете вопрос не по книжке или в разбивку, и весь класс становится в тупик. Явное и полнейшее долбление без всякого не только развития, но и старания к сему последнему. Об истории никакого понятия не имеется даже и Священной. Что же вам сказать о пресловутом французском языке, преподаваемом в Рамэ? Не могу сказать, чтоб это был миф, потому что есть три-четыре воспитанника, которые не только читают, но и пишут. Результат тот, что они привыкают и узнают латинский алфавит и заучивают несколько слов. Подводя общий итог, следует сознаться, что в этих школах при этой системе выучиваются действительно читать, писать, первым 4 правилам арифметики и молитвам, все это по-арабски. Французский же язык есть чисто пуф и больше ничего. Но и при этом я бы находил, что школы эти достигают, как первоначальные сельские, своей цели, если бы прибавить звание Священной истории и если бы у них были книги для чтения, за отсутствием которых им приходится забывать само чтение в очень скором времени или переходить на чтение католических и протестантских книжек...

«В Кефр-Ясифе я нашел полное распадение православной общины на два лагеря, враждебных между собой, и в чем отчасти, к сожалению, мы или, что все равно, наш агент, т. е. Селим Хури, виноват. Дело вот в чем. В Кефр-Ясифе была патриаршая школа. Селение просило Агапия, бывшего митрополита птолемаидского, дать им второго учителя, знающего французский язык. Aгапий отказал, и они обратились с той же просьбой к Селиму Хури. Этот последний действительно нанял и послал. Это была первая ошибка, ибо в чужой монастырь и тем более в чужую школу со своим уставом не ходят. Конечно, патриаршая школа или теперь покойный Агапий его не приняли. Тогда Хури с нанятым учителем открыли нашу школу и переманили почти всех учеников патриаршей школы. Видя это, Агапий нанял второго учителя для французского языка и стал переманивать в свою школу. Большая часть это и сделала, и деревня разделилась на 2 лагеря, а у нас осталось менее 20 учеников. Очевидно, продолжение такой борьбы и такого переманивания крайне вредно, открывая двери католикам и протестантам. Это я указал Селиму Хури и старшинам враждебных лагерей в беседе с ними. Кажется, их помирил, но вынес убеждение в необходимости, ввиду невозможности закрыть патриаршую школу, закрыть нашу, но, чтобы не подорвать доверия к нам, обещаясь старшинам выплачивать им ежегодную субсидию в размере ныне нами расходуемой на школу с тем, чтобы субсидия эта исключительно шла на школу под нашим контролем в виде ли суммы на наем добавочного учителя, на приобретение ли необходимых принадлежностей, или на постройку здания для школы, или, наконец, если патриарх не будет выплачивать, на жалованье учителям. Это я говорю мое предположение, ибо пока все осталось по-прежнему до решения о сем нашего Совета. Почти такая же история повторяется в Шаджаре, но я там не был и подробностей не знаю. В Рамэ и Мжделе наши школы одни и потому затруднений пока нет».

В Назарете, после поклонения местным святыням, В. Н. постарался близко познакомиться с местным митрополитом Нифонтом, о котором он говорит, что, по его мнению, это «самый симпатичный из всего святогробского братства», и что от него «ни доносов, ни клеветы не будет, но, конечно, на помощь рассчитывать нельзя». Под влиянием этих приятных и успокоительных впечатлений Василий Николаевич и писал М. П. Степанову свои мысли относительно будущих назаретских школ. «Как наши, так и патриаршие школы, да и вообще все православные школы, – говорит он в этом письме, – страдают одним – полнейшим отсутствием какого-нибудь национального учения. Если бы вы видели этих учителей и их полнейшую неразвитость, вы были бы поражены, как и я; ничего подобного в жизни я не встречал.¹⁶² Это объясняется совершенным отсутствием учебного заведения для их приготовления. А нет учителей, вы также понимаете, то ведь никакое учение невозможно, и что бы мы ни тратили на школы, если бы даже могли открыть их во всех православных селениях здешнего края, то это были бы относительно брошенные деньги. Поэтому мне казалось именно необходимым оставить наши школы в Мжделе и Рамэ, заменить ежегодными субсидиями наши школы, как писано выше, в Кефр-Ясифе и Шаджаре, для избежания столкновения с патриархом. Но затем открыть в Назарете полный пансион (интернат) для 10 или 15 наиболее способных мальчиков, как наших, так и патриарших школ безразлично, поставить его под руководство Кезмы (если бы на сие последовало согласие патриарха, я бы считал мое поручение вполне исполненным), из него ежегодно выпускать (конечно, не ранее как года через два) по шесть-семь учителей, а лучшего – вашим стипендиатом в русскую семинарию. Кроме того, в Назарете можно было бы открыть женскую школу, если бы для нее нашли подходящую учительницу здесь или даже в России. И тем пока забастовать. Говорю в Назарете, во-первых, потому, что дальше от Иерусалима, во-вторых, потому, что митрополит не будет нам противодействовать, в-третьих, чтобы там министерство ни говорило, но в действительности вся Палестина до Наплуза включительно входит в юрисдикцию Петковича, и в-четвертых, у меня есть комбинация относительно помещения (т. е. в доме нашем для паломников), о которой, впрочем, по ее несущественности теперь, поговорим при свидании».

Еще 8 января 1883 года Советом Общества было разрешено, по просьбе жителей деревни Мжделя «ассигновать на возобновление храма 1000 р., но только в том случае, если митрополит назаретский войдет по этому предмету с официальным ходатайством к нашему генеральному консулу в Бейруте», а для деревни Яфы, близ Назарета, ассигновать 200 рублей на возобновление церкви и школы. Церковь в Мжделе должна была быть выстроена в честь преп. Сергия Радонежского, ангела великого князя Сергея Александровича, в память его пребывании в Св. Земле; поэтому на церковь эту Общество не скупилось в средствах. 25 апреля того же года Совет Общества ассигновал на возобновление этой церкви дополнительную сумму в 300 р., а 24 сентября решено было приготовить в России для нее же иконостас, утварь и облачения и через великого князя Председателя испросить благословение патриарха Никодима на ее освящение, в присутствии Василия Николаевича, каковое благословение к прибытию последнего в Назарет и было уже получено от патриарха. «На другой день после свидания (с митрополитом Нифонтом) посетил я Мждель, – писал В. Н. Хитрово в первом письме к М. П. Степанову, – а по дороге – Яфу Галилейскую, где нами реставрирована церковь и школа или, вернее, здание школы. С иконостасом в Мжделе вышла история. Все вещи из Питера, как вам известно, были посланы еще в сентябре, но произошла какая-то путаница, и они прибыли в Бейрут со мной вместе на том же пароходе. Петкович тотчас отправил их к Хури, и я застал их все в Мжделе в ящиках нераспакованные. Но дерево для иконостаса оказалось неначатое, и это mea culpa. Летом еще Хури, присылая размер иконостаса для заказа образов, прислал смету и самого иконостаса. Разрешение произвести на это расход и сами деньги мы отложили до изготовления образов, а когда они были изготовлены, позабыли об этом. Поэтому, понятно, Хури не мог приступить к его сооружению. К счастью, время не ушло, а теперь его легче будет работать уже по образам. Церковь хороша и мне понравилась. Вполне соответствует тому, что нужно». «Вопрос еще касался о добавочном содержании священника, я артачился, но в конце концев придется на это согласиться».

По приезде в Иерусалим, на другой день, 20 декабря, В. Н. Хитрово, в сопровождении консула В. Ф. Кожевникова, представился в торжественной аудиенции патриарху Никодиму, который назвал В. Н. своим «старым другом и приятелем» и «приветствовал его в речи, как ангела мира». По прочтении письма великого князя Сергея Александровича, врученного В. Н. Хитрово, патриарх громко произнес: «Его Высочеству угодно было исполнить мое желание. От всей души благосовляю Правомочное Палестинское Общество; да поможет ему Господь Бог в его трудах на пользу церкви». Патриарх, по словам В. Н. Хитрово, «держит себя с важностью и достоинством, о которых никогда не помышлял покойный Иepофей, принимавший меня в этой же самом зале. Помпы, престижа больше, чем было, это верно, но сильно боюсь, что это внешняя мишура, скрывающая ту же гниль, как и за 4 тому назад года. Положение его далеко не укрепилось. Скажу более: вовсе не укрепилось. Держится он не умом, не энергией, а просто внешней важностью, которая импонирует (надолго ли, не знаю) далеко не умным членам святогробского братства. Не могу скрыть, что в последующих двух службах, на которых мне пришлось быть – 21 в храме Воскресения, по случаю годовщины восшествия его на престол и 25 ночью в Вифлеемском вертепе, более половины произносится на русском языке, чего прежде и не думалось делать. О его пресловутых школах я говорил выше Сельские церкви и духовенство в том же положении, как я их видел. Говорят, что в год немного сделаешь. Правда, mais pour pouvoir c'est peu de vouloir, il faut encore savoir, et ce savoir je crains fort qúil lui manque. Поживем – увидим. Не могу ничего сказать также относительно того, насколько удачны будут мои дальнейшие переговоры, и если удастся вырвать его согласие на обе школы в Назарете и на благословение Кезмы, я буду считать себя счастливым и исполнившим вполне относительно его свое поручение».

От патриарха непосредственно В. Н. Хитрово зашел с визитом к Б. П. Мансурову, который, пользуясь гостеприимством патриарха, на все время своего пребывания в Иерусалиме поселился не на русских постройках, а в так называемом Порфирьевском или миссийском доме в саду патриархии. Разговор шел по вопросам, сильно занимавшим обоих палестинских деятелей: об Обществе, о постройках на Гевсиманском месте, раскопках на месте близ храма Воскресения и т. п., а посему принял в высшей степени обостренный и личный характер. Консул Кожевников все это время, по выражению В. Н., «находился между молотом и наковальней и не знал, sur quel pied danser». К маю В. П. Мансуров, по мнению В. Н. Хитрово, должен был в Петербурге представить целый ряд своих проектов. «К этому времени нам необходимо быть готовыми. Это решительная и последняя битва. Если одолеем, крепко верую в будущность Общества. Да поможет Бог, чтобы Великий Князь к его приезду был бы председателем Палестинской Комиссии. Это спасение всего дела. Упросите, умолите его. Ведь был же председателем великий князь Константин Николаевич, отчего же не быть ему?»

22 декабря патриарх отдал визит В. Н. Хитрово и извинялся перед ним, что он на аудиенции в патриархии не имел на себе своего знака Общества, отговариваясь, что на это он «не имеет разрешения турецкого правительства».

После Рождества на второй деловой аудиенции, длившейся 2 часа и отличавшейся изысканной предупредительностью со стороны патриархa по отношению к своему гостю, патриархом и В. Н. Хитриво выработаны были следующие пункты соглашения:

1) Общество без благословения патриарха ничего не устраивает в Святой Земле. Т. е. хотим ли открыть школу, соорудить или исправить церковь, мы должны предварительно снестись с патриархом и, по получении его разрешения, приступаем. Это длинно, но нечего делать.

2) Церкви передаем в распоряжение епархиального начальства, по приведении их в надлежащий вид.

3) Весь внутренний распорядок школ: наем, содержание учителей, помещений, способ преподавания предоставляются вполне нам. Патриарх имеет право ревизовать или контролировать их и о последующем нас извещает (этот последний пункт не был точно определен. Я постараюсь поместить его в письме к Нелидову, ибо иначе он как бы предрешает вопрос об увольнении патриархом учителей, чего допустить нельзя).

4) Мы непосредственно пишем патриарху, и патриарх также сносится с нами.

5) Патриарх разрешил вновь устроить женскую школу в Назарете и мужской пансион Рамалле (о сем последнем мы еще поговорим).

«Видя, что все идет удачно», В. Н. Хитрово попытался затронуть щекотливый вопрос и о благословении А. Г. Кезмы. К удивлению В. Н., патриарх, отозвавшись о Кезме с похвалой, как «о тихом и скромном молодом человеке», не только охотно согласился принять его и благословить, но вызвался даже поручить ему работу – «перевести на арабский язык несколько народных книг».¹⁶³ Ничего нет удивительного поэтому в том, что В. Н. Хитрово от своих неожиданных и так легко достигнутых успехов был на верху блаженства. «Если бы я был тщеславен, – пишет он в письме от 29–31 декабря 1884 г. к С. Д. Лермонтову, – то мог бы начать гласом трубным, возвещающим полное торжество. Но я так мало на него рассчитывал, что спрашиваю себя ныне после успеха: не наделал ли я каких глупостей?» По поводу некоторых разноречий с патриархом – о месте для учительского пансиона в Рамалле (близ Иepycалима), а не в Назарете, как было желательно В. Н. Хитрово, о наблюдательной смешанной эфории над школами и о том, чтобы договор получил силу обязательства для обеих сторон – В. Н. в настоящий раз, чтобы «не испортить дела, не счел нужным энергически протестовать». Времени и собственной предусмотрительности предоставлялось сгладить разногласия и недомолвки и повернуть дело в желательную для Общества сторону.

Относительно третьего поручения, касавшегося закладки царской церкви в Гефсимании в память в Боге почившей Государыни Марии Александровны, после выбора места, патриарх выразил предупредительную готовность самолично освятить закладку этого храма, который должен был строиться, по плану Гримма, местным архитектором К. Шиком и под непосредственным наблюдением арх. Антонина. Закладка торжественно состоялась 21 января 1885 года.

Благие результаты мирного договора Общества с патриархом сказались в самом непродолжительном времени. 18 января I885 г. Совету Общества сделалось известным, что патриарх принял под свое покровительство церковь преп. Сергия, построенную Обществом в селе Мжделе, причем Совет Общества на дополнительные работы по изготовлению иконостаса для этой церкви ассигновал 600 франков. 13 марта постановлено Советом закрыть школы в Кефр-Ясифе и Шаджаре, с ассигнованием 100 р. шейхам на школьные надобности в Кефр-Ясифе. 11 марта было совершено освящение церкви в Мжделе. 29 марта, по докладу П. А. Васильчикова, решено было с благословения патриарха открыть женскую школу в Назарете, назначив в нее начальницей М. С. Савельеву с жалованьем 2,400 франков, при двух помощницах с жалованьем 2,600 франков, считая в общем расход на школу 2,000 р. Помещение для этой школы указано было в доме русского назаретского поклоннического приюта, принадлежащего Палестинской Комиссии, которая охотно дала этой школе приют официальным согласием 8 сентября за № 51. 23 октября священнику в селе Мжделе с 1 марта 1885 г. назначено жалованье от Общества по 4 руб. в месяц. В том же заседании заслушан был рапорт учителя Мждельской школы о том, что «представители Его Блаженства», архиепископ Спиридоний и архимандрит Герасим Яред посетили школу, «экзаменовали учеников и выразили свое удовольствие». 23 декабря, по предложению секретаря Общества, разрешено было блаженнейшему патриарху Никодиму «исключительно на нужды церквей и школ ассигновать 12,000 р.,¹⁶⁴ присоединяя сюда и 3,000 р. г. Ленивова, выданные патриарху раньше, а всего 15,000 р., но под условием, чтобы расходование этих денег «было произведено но соглашению с консулом Д. Н. Бухаровым»,¹⁶⁵ который сменил скончавшегося В. Ф. Кожевникова.

Так как это последнее постановление резко расходится с торжественным обещанием В. Н. – ни одной копейки не давать в руки патриарха, то мы находим необходимым в объяснение его привести здесь целиком письмо Августейшего Председателя от 23 июня 1885 г. к патриарху Никодиму. «Приношу Вашему Блаженству мою глубокую признательность, говорится в этом письме, за доверие, выраженное в Ваших двух письмах от 5 апреля сего года, с которым Вы обращались ко мне по делам, касающимся Св. Гроба Господня. Вы можете быть уверены, что служить по мере моих сил Св. Матери церквей составляет для меня сердечную потребность, и я готов всеми зависящими от меня средствами приносить Вам посильную помощь в Ваших благих и просвещенных трудах по поддержанию православия в Св. Земле.

Два года управления Вашим Блаженством Богом вверенной Вам патриархии, по своим столь осязательным добрым плодам, доказывают, что видимо благословение Божие почиет над Вами. Все упование возлагаю на Господа, что Он и впредь не оставит Вас своим благоволением и подкрепит Вас на Вашем святом поприще.

Из письма Вашего Блаженства, касающегося необходимости постройки церквей в Палестине, я вижу, что Вам в настоящее время для этой цели недостает 16,000 рублей. Имея в своем распоряжении, как председатель Православного Палестинского Общества, 3,000 р., пожертвованные одним из членов Общества, с исключительной целью постройки и восстановления православной церкви в Святой Земле,¹⁶⁶ я счастлив воспользоваться настоящим случаем, чтобы просить Ваше Блаженство не отказать благосклонно принять означенные деньги в Ваше распоряжение для сооружения церкви в одном из упомянутых в Вашем письме селении, причем прошу Ваше Блаженство уведомить меня: согласны ли Вы на это предложение, и, буде согласны, то где именно предполагаете Вы возвести на вышеозначенное пожертвование церковь, дабы я мог сообщить о сем жертвователю и распорядиться о безотлагательной высылке на Ваше имя 3,000 руб. Что же касается остающихся за сим 12,000 р., то я тотчас же, по получении Вашего письма, обратился к г. обер-прокурору Св. Синода с ходатайством о разрешении выдачи Вам вышеозначенных денег из сумм Св. Синода.¹⁶⁷

За упомянутой щедрой милостыней со стороны Общества и его Августейшего Председателя следует целый ряд других приношений и знаков признательности патриарху Никодиму, решившемуся, очевидно, использовать благоприятный момент и для себя лично и для патриархии в самых широких пределах. «Получив Ваше письмо от 13 июля сего года, – писал 11 сентября 1885 г. великий князь Сергей Александрович, – мне особенно приятно выразить Вам искреннюю благодарность от себя и от состоящего под моим председательством Православного Палестинского Общества, за благословение, данное Вами на открытие мужской школы в Назарете под надзором А. Г. Кезьмы. а равно и за сочувствие, с которым Вы отнеслись к назначению М. С. Савельевой начальницей женской школы. Г-жа Савельева выехала уже в Назарет, где предполагается открыть школу в день Покрова Пресвятой Богородицы. ¹⁶⁸ Надеюсь, что Ваше Блаженство не оставите и в будущем начинаемого нами дела Вашим архипастырским благословением.

Православное Палестинское Общество сочло себя особенно счастливым исполнить желание Вашего Блаженства, приняв на себя изготовление предметов, необходимых для церкви монастыря Св. Иоанна Предтечи, иже на Иордане, и для Неапольской церкви, поименованные в списке, приложенном к Вашему письму...

В дополнение к депеше моей от 23-го прошлого августа, посланной на письмо Ваше от 31-го июля, считаю для себя приятным долгом еще раз повторить Вашему Блаженству мою искреннюю благодарность за случай, который Вы мне доставили – внести мою лепту в святое дело украшения Вертепа Рождества Спасителя Нашего. Надеюсь, что заказанные мной иконы¹⁶⁹ будут выполнены вполне соответственно своему высокому назначению – украшать святыню, где воплотилось и откуда же воссияло Солнце Правды. К сожалению, изготовить иконы в месячный срок, как Вы того желали, оказалось невозможным, но я надеюсь, что вы получите их ранее великого праздника Рождества Христова».

«При этом считаю долгом присовокупить, что на иконе № 6, по сторонам изображения Рождества Спасителя, мной приказано, не изменяя размеров иконы, написать еще лики ангелов моего и моей супруги, святых преподобного Сергия Радонежского чудотворца и праведной Елизаветы. Вполне уверен, что Ваше Блаженство оцените то религиозное чувство, которое мной в данном случае руководило». По поводу этого великокняжеского дара считаем не лишним заметить, что иконы для Вертепа Рождества Христова в действительности не только не нашли для себя места там, куда предназначались, но и вызвали даже сильные протесты со стороны католического духовенства, увидавшего в этом даре нарушение пресловутого status quo¹⁷⁰… И патриарх Никодим не мог этого не предвидеть, когда обращался к Великому Князю с просьбой, но, очевидно, рассчитывал на нечто другое (денежное пожертвование), где пресловутый status quo остался бы в полной и неприкосновенной целости.

Bсе описанные нами утонченные изъявления знаков внимания и предупредительности с обеих сторон продолжались, однако же, весьма недолго, и взрыва новых недоразумений между патриархом и Обществом можно было ожидать каждый день.

«Наружное примирение воспоследовало между Палестинской Комиссией и Палестинским Обществом (чему содействовало состоявшееся назначение великого князя Сергея Александровича председателем обоих учреждений), – писал 5 февраля 1886 г. В. Н. Хитрово арх. Леониду, но что еще знаменательнее – произошло примирение в Иерусалиме; произошло таковое же примирение между Никодимом, Антонином и Гирсом, которые все перед праздниками перессорились. Мы, глубже смотрящие в это дело, не будем увлекаться и признаем затишье. Дай Бог только, чтоб не перед бурей». И ожидания бури вполне оправдались, но она разразилась прежде всего над головой о. арх. Антонина. Со стороны патриарха последовало жалоба петербургскому митрополиту Исидору на арх. Антонина и всю миссию в лице ее членов, которые якобы «заблуждены были в действиях, не отвечающих Божественной заповеди любви, попирающих его патриаршие права и совершенно противных священным канонам». Обвинения касались исправления членами миссии духовных треб у русских паломников, напр., погребения, венчания и др., служения молебнов и литургий у Дуба Мамврийского, в церкви на горе Елеонской и др. К числу криминальных поступков о. арх. Антонина относился, между прочим, «большой скандал», по словам патриарха, заключающийся в том, что он называет церковь свою на Елеоне церковью Вознесения. «Так как на св. Елеонской горе, – говорит патриарх, – существует хотя и в развалинах древний священный базилик (sic), в котором находится всечестное место, на коем, по учению церкви, последовало вознесение Спаса нашего и на котором хранится отпечаток Священного его стопа (sic), и где мы совершаем бескровную жертву, то никому не дозволяется изменить священное предание, ни воздвигнуть другую церковь на этой же св. Елеонской горе в честь Вознесения Господня, как тоже самое не дозволяется в Иерусалиме воздвигнуть церковь в честь страстной Голгофы или Воскресения; зато и нигде во всей Палестине нет подобной церкви с подобным названием. Архимандрит же Антонин ввел нововведение, достойное укоризны, самовольно назвав выстроенную им на св. Елеонской горе церковь – церковью Вознесения, и таким образом старается изменить священное и неопровергаемое предание о местах, где находятся всечестнейшие святыни».

За о. арх. Антонином немилость патриарха постигла Палестинское Общество и В. Н. Хитрово. Поводом для нее послужило письмо великого князя Сергея Александровича от 24 декабря 1885 г. к патриарху Никодиму, в котором в числе различных других просьб находилась между прочим одна, весьма не понравившаяся ему просьба. «Есть одно обстоятельство, которое нельзя не признать существенно важным для духовных потребностей наших богомольцев в Св. Граде, – писал Его Высочество. – Достигнув своих стремлений, понятно им хочется помолиться по душе, внимая молитвенным словам на родном, знакомом им языке, но это им почти не удается. Они, конечно, могут слушать службу на русском языке в Троицком соборе на русских постройках, но Троицкий собор для наших поклонников не храм Гроба Господня, не Вифлеемский Вертеп, не погребальная пещера Богоматери, между тем на этих именно святынях, кажется им, молитва их скорее дойдет до престола Всевышнего. Нельзя не отметить при этом, что, со времени восшествия на патриарший престол Ваше Блаженство, чаще под сводами храма Воскресения стали раздаваться родные нам слова церковного языка, но ведь службы патриаршерские редки, а затем в большинстве случаев приходится им слушать службу на непонятном языке. Мне пришло на мысль обратиться к Вашему Блаженству с убедительнейшей просьбой разрешить русскому духовенству раз в неделю, в положенные дни, совершать божественную литургию у Гроба Господня, в Гефсимании и Вифлиеме. Смею думать, что такое разрешение послужило бы только к единению и любви, столь желательным в православной церкви. Если Ваше Блаженство уважите мою просьбу, то Православное Палестинское Общество с особым удовольствием примет на себя уплату в патриаршую казну денег, положенных за богослужение». Патриарх по поводу этого письма принес письменную жалобу на Общество в министерство иностранных дел, которое письмо патриарха в копии препроводило великому князю Сергею Александровичу. В объяснение упомянутой просьбы Августейшего председателя, М. П. Степанов писал 6 марта 1886 г. директору Азиатского Департамента И. А. Зиновьеву, что «своим ходатайством Его Высочество не имел ввиду посягать на права nampиархии или оскорблять ее, и позволяет себе не терять надежды, что патрхарх найдет возможным, в личное одолжение Его Высочеству, утешить религиозное чувство наших богомольцев и благословит раз в неделю в вышеозначенных Св. Местах богослужение на церковно-славянском языке. Что же касается платы за литургию, то и в этом ничего не может быть предосудительного, раз существует такса для заказывания обеден». Чтобы выпутаться из этого щекотливого положения, в которое себя поставил патриарх Никодим, в возникших недоразумениях он всецело возложил вину на В. Н. Хитрово, интригам которого приписал письмо и высказанное в нем желание Великого Князя. Со стороны В. Н. из Гамбурга, куда он удалился на лечение и отдых, 14 июля 1886 г. последовал исполненный достоинства любопытный ответ, имеющий автобиографическое значение. «Многое приписывается мне, – писал В. Н. патриарху, – о чем я не только не думал, но что даже противно моим искренним убеждениям. Все неприятности из России, постигающие престол Вашего Блаженства, огульно приписываются мне и моему недоброжелательному непрошенному вмешательству. Наоборот, и то малое утешение, которое приносит Россия Вашему архипастырскому сердцу, представляется как бы победой, вырванной из моих рук. Всевышний, для которого открыты тайники человеческого сердца, видит насколько справедливы такие суждения. Повторяю, что сугубо чувствую благословение Вашего Блаженства, ибо оно доказывает мне, что Вы не вполне изволите разделять тех горьких предубеждений против меня, от которых душа моя скорбит до смерти. Верьте, Ваше Блаженство, в мое сердечное сыновнее к Вам уважение и мою любовь и преданность делу, которому я посвятил слабые труды в течение слишком 15 лет. Я мог и могу ошибаться, как свойственно каждому человеку, но к неправде к клевете никогда не прибегал и служил, сколько было в моих силах, безкорыстно делу, от которого я видел пользу святой Церкви. Многие из моих трудов оказались не достигшими цели, еще большее число обстоятельствами извращено и перетолковано, но Вашему Блаженству, как лицу духовному, как иерарху церкви, могу со спокойной совестью сказать, что никогда не действовал в ущерб Иерусалима и Святой Земли.

Смею уверить Ваше Блаженство, что милостивое внимание, которое Вам благоугодно было мне оказывать в Москве, принадлежит к лучшим и самым дорогим воспоминаниям всей моей палестинской деятельности. Глубоко сожалею, что расстояние между Петербургом и Иерусалимом так велико, что лишает возможности устными откровенными разъяснениями устранять недоразумения, при их возникновении, но верую и уповаю на Господа Бога, что Он не попустит неправде восторжествовать и может быть не скоро, когда я уже буду пред страшным престолом Его, Он зачтет мне в малую заслугу и мою бескорыстную привязанность Церкви, Его Святому Граду и престолу Вашего Блаженства».

В указанных недоразумениях Общества с патриархом Никодимом сыграл значительную роль новый консул Д. Н. Бухаров, преемник покойного В. Ф. Кожевникова. Д. Н. Бухаров, человек от природы бесспорно талантливый и доброй, мягкой души, не чужд был, однако же, весьма серьезных недостатков, присущих многим даровитым русским людям, и к тому же был нервнобольной, раздражительный и подверженный тяжелым припадкам. Встреченный Обществом на посту иepycалимского консула с надеждой и радужными упованиями, Д. Н. Бухаров, имея в руках определенную инструкцию своего ближайшего начальства – противодействовать всем начинаниям Палестинского Общества, не смог удержаться на высоте своего положения и не сумел не только выработать для себя независимую программу деятельности в отношениях Палестинскому Обществу, но, по вышеуказанным свойствам своего вспыльчивого характера, иногда даже становился в оппозицию к Обществу, входил в личные столкновения с деятелями его в Иерусалиме и нередко, чтобы только настоять на своем, принимал и поддерживал во вред Обществу сторону его антагонистов – патриархии и святогробского духовенства, и даже турецкой местной администрации. Все это, взятое вместе, с его тяжелым недугом и размашистыми чертами русского характера, не терпимыми в таком боевом месте, как Иерусалим, на виду всей Европы, сделали дальнейшее пребывание здесь Д. Н. Бухарова невозможными и он, по настоянию Председателя Общества, великого князя Сергея Александровича, был переведен на пост генерального консула в Стокгольме, где скоро и окончил дни своей многомятежной жизни.

И, несмотря на все описанные нами недоразумения и шероховатости в сношениях с патриархом, педагогическая просветительная деятельность Палестинского Общества и за годы 1886–1887 продолжала, однако же, делать заметные успехи в Палестине и идти по намеченному пути вперед.

Открытая 3 октября 1885 года женская школа в Назарете сразу же завоевала себе полные симпатии местного населения, которое дало этой школе до 85 учениц в первый же год ее существования. Она получает, по предложению В. Н. Хитрово, серьезную организацию и делается предметом особенного внимания Общества: для развлечения детей и обучения их пению высылается сюда фисгармония, а для обучения рукоделию – швейная машина. К первоначальной смете расходов прибавляются дополнительные расходы и цифра их достигает 2,400 руб. Первоначальное помещение школы в доме Кафар-Тануса, получившего в награду 400 фр., за теснотой его, оставляется и подыскивается более просторное, причем с января 1887 г., по распоряжению Д. Д. Смышляева, на содержание школы ассигнуется прибавка в 400 руб. При школе организован был по понедельникам специальный класс чтения Евангелия для приходящих взрослых женщин. Нужно, впрочем, заметить, что успеху этой школы на первых порах в значительной степени содействовала весьма энергичная начальница М. С. Савельева, оставившая в 1888 г. службу в Назарете и замененная С. М. Бакуниной, которая Обшеству принесла потом немало огорчений.

3 сентября 1886 г. был открыт в Назарете пансион для приготовления сельских учителей. Освящение пансиона совершал торжественно владыка назаретский Нифонт. Начальником пансиона назначен был уже давно намеченный Обществом на эту должность А. Г. Кезма. Учеников в пансион было принято, после поверочных испытаний в знании арабского чтения и 4-х правил арифметики, шесть беднейших сирот полными пансионерами и 5 приходящими в возрасте от 12 до 14 лет. Двое из них были – ученики Мждельской русской школы, а остальные – ученики патриаршей школы. 24 мая 1886 г., по ходатайству А. Г. Кезмы, на содержание пансиона ассигновано добавочных 1175 франков. Помещением для пансиона послужило прежнее помещение женской школы.

В 1886 году состоялась передача архимандритом Антонином основанной им женской школы в Бейт-Джале в ведение Православного Палестинского Общества, каковое намерение о. архимандрит лелеял с самого основания Общества. Все земли, приобретенные о. архимандритом, и постройки на них принесены в дар Его Высочеству великому князю Cepгею Александровичу, как любимому Сыну покойной Государыни Императрицы Марии Александровны, на щедрые пожертвования которой была создана и долго содержалась эта школа. Палестинское Общество предполагало назначить в эту школу начальницей М. А. Черкасову, «желавшую посвятить себя педагогической деятельности в Палестине» и «прожившую три года миссионеркой в Японии» с «весьма хорошей аттестацией», но на это назначение не согласился о. арх. Антонин, и место ее было предоставлено М. И. Глебовой¹⁷¹ с жалованьем в 960 p., при одной помощнице с жалованьем в 400 р., и с выдачей обеим подъемных 600 р. и на обзаведение школы и квартиры начальницы 400 р. Прежняя учительница арабка, назначенная сюда арх. Антонином, получила от Общества пенсию в 100 р. в год и право пожизненного жительства в одном из флигелей школы. В конце 1886 г. М. И. Глебова, по расстроенному здоровью, покинула школу, и на место ее назначена, по предложению Августейшего председателя, А. О. Селиванова. В 1887 г. граф С. В. Орлов-Давыдов пожертвовал на Бейт-Джальскую школу 5000 р. с тем, однако же, чтобы был построен второй этаж над этой школой. О. арх. Антонину Совет Общества поручил разработать план этой постройки, который и был осушествлен уже в 1890 году.

М. А. Черкасова, не принятая арх. Антонином в Бейт-Джальской школе, командирована Советом в распоряжение К. Д. Петковича в качестве преподавательницы русского языка в Бейрутской женской школе.¹⁷² «Для русского учителя в Бейруте (вместо А. Г. Кезмы) мы, – писал В. Н. Хитрово консулу К. Д. Петковичу 20 февраля 1887 г., – все отыскиваем кандидата подходящего. Во всяком случае, надеемся к маю вам его предоставить. В последнем письме к вам Михаил Петрович писал о нашем предположении послать в ваше распоряжение, кроме русского учителя, и русскую учительницу. Мы для этого имеем очень подходящую особу и рады были бы употребить ее с пользой. На первое время она могла бы только преподавать русский язык в женской школе в Бейруте, и в месяцев 6 такого преподавания осмотреться и ознакомиться настолько, чтобы сообразить главное, как устроить и свое женское училище, буде в нем явится потребность. Где? В Бейруте, Акре, Кайфе или Яффе, покажет время. Она еще для нас важна на случай, если бы по каким-нибудь обстоятельствам пришлось бы заместить наших учительниц в Назарете или Бейт-Джале. Да и учительницы эти, зная, что есть для них готовая заместительница, не так бы привередничали. Это женщина немолодая, опытная и энергичная, хотя и ей ставят в упрек упрямство и недостаток выдержки. Что делать – ангелов не найдешь». Характеристика М. А. Черкасовой, сделанная В. Н. Хитрово, подтверждается и К. Д. Петковичем, который принял ее весьма любезно, приложил на первых порах немало стараний к тому, чтобы удобно во всех отношениях устроить ее на новом месте. «После долгих поисков и хлопот» был нанят дом под школу для приходящих девочек за 4,500 пиастров, найдена учительница арабка, знающая немного французский язык, в помощницы М. А. Черкасовой. «Увидим ее деятельность по педагогии, – пишет В. Н. К. Д. Петкович, – будет ли она отвечать денежным жертвам, делаемым Палестинским Обществом». Результаты оказались вполне удовлетворительными, и 28 октября 1887 г. К. Д. Петкович сообщал В. Н. Хитрово, «что школа идет недурно и имеется в ней больше 100 учениц, из которых многие учатся по-русски».

В том же 1887 году торжественно открыта К. Д. Петковичем в деревне Амиун в Ливане школа для мальчиков и ассигнованы на нее средства в 1000 фр. в год.

Осенью 1887 г. устроена была школа для приходящих девочек в селении Бейт-Сахур (пастушки) близ Вифлеема и учительницей туда назначена бывшая учительница Бейт-Джальской школы Mapия Дауд. Наблюдение за школой поручено А. О. Селивановой.

По ходатайству К. Д. Петковича, 23 декабря 1886 г. ассигновано 2400 франков субсидии эфории дамасских школ.

В 1887 г. Обществом командирован на Восток с целью ознакомиться с иноверными учреждениями и нашими открытыми школами д. с. с. В. П. Кулин, в качестве человека «опытного» и «всю свою продолжительную служебную деятельность посвятившего педагогическому делу» (письмо В. Н. к К. Д. Петковичу 27 марта 1887 г.).

Палестинским Обществом выработаны были положения о стипендиях при Св. Синоде в честь К. П. Победоносцева для духовных семинарий и духовной Академии, и на 1888–1989 г.г. стипендиатом Общества для образования в Невскую духовную Академию был назначен питомец назаретского пансиона Георгий Халеби, с успехом окончивший курс учения Академии, занимавший потом некоторое время место учителя в назаретском пансионе и ныне служащий в качестве драгомана, на месте своего дяди Я. Е. Халеби, известного деятеля и сотрудника арх. Антонина, при нашей иерусалимской духовной миссии. В том же году Рафаил Тарази и Михаил Яфет были отправлены для образования в Киевскую духовную семинарию.

Чтобы окончить обзор деятельности Палестинского Общества по отделу поддержания православия в Палестине, нам следует упомянуть о субсидии его в 1885 г. в 4000 р. арх. Антонину на окончание постройки церкви на Елеоне, о передаче ему же 10,000 р. на тот же предмет, пожертвованных графиней Н. А. Стенбок-Фермор, и 1000 руб. на постройку церкви у Дуба Мамврийского бывшим паломником Модестом, епископом Нижегородским и Арзамасским, и Балахнинским купцом 1 гильдии Ив. Ноздринским, о пожертвовании колоколов в церкви Хамы, Хомса и Мжделя и об открытии сбора по русским церквам старых церковных облачений предметов церковной утвари, вышедших из употребления, для церквей Палестины и Cирии.

При указанных выше отношениях патриарха к Обществу, казалось бы, что между ними не должна была иметь место речь о взаимных услугах и помощи. Но на престоле апостола Иакова, брата Господня, восседал в данное время человек, настроение и мысли которого могли во всякую минуту измениться в совершенно противоположную сторону. Этим мы и объясняем почти невероятный при данных обстоятельствах факт обращения патриарха Никодима к Палестинскому Обществу 17 января 1887 г. со следующей телеграммой на имя великого князя Сергея Александровича: «Не откажите в скорой помощи денежными средствами, ибо наша нужда велика. Патриарх Никодим». Ответ был, как и следовало ожидать, отрицательный: «Пaтриарху Никодиму. Предстоящие Обществу расходы лишают возможности ныне придти вам на помощь. Сергей».

Но нужды патриархии в данное время были столь неотложны и положение патриарха на кафедре столь критическое, что удовлетвориться этим категорическим отказом патриарх Никодим не мог, и он решился постучаться в ту же дверь, но с другого хода. 10 апреля 1888 г. партиарх Никодим написал письмо уполномоченному Палестинского Общества в Иерусалиме Д. Д. Смышляеву с просьбой «занять в одном из русских кредитных учреждений за невысокий процент, с погашением в 37 лет, сумму в 400,000 рублей с тем, что «текущие проценты на капитал и процент погашения будут выплачиваемы патриархией ежегодно через посредство Азиатского Департамента министерства иностранных дел, из доходов с принадлежащих бессарабских имений». Д. Д. Смышляев просьбу патриарха довел до сведения Совета Общества, и, таким образом, началась довольно длинная история этого несостоявшегося, но весьма выгодного для патриархии, займа, история, сжато рассказанная В. Н. Хитрово в письме его из Неаполя к послу в Константинополь А. И. Нелидову.

«По получении этой просьбы, – писал он 21 июля 1888 года, – Совет Общества, зная грустное положение, в котором находится патриархия, главнейше ввиду финансового положения, с которым безуспешно борется в течение 3-х лет Его Блаженство патриарх Никодим, и сознавая, что финансовое положение это проистекает главнейше от беспорядка в хозяйстве, чем от действительного недостатка в деньгах, и что в настоящее время патриарх Никодим представляется среди всего святогробского братства единственным лицом, достойнейшим восседать на иерусалимском патриаршем престоле, поэтому упорядочение его денежных обстоятельств даст ему возможность вести с успехом борьбу против братства и укрепить его положение, наконец, что без этих денег рано или поздно ему придется покинуть патриарший престол, предоставив его на произвол партий, которые могут довести до окончательного разорения патриархию. Имея все это в виду, Совет Общества с полным желанием придти на помощь Его Блаженству патриарху Никодиму отнесся вполне сочувственно к просьбе Его Блаженства.

«Тягость финансового положения патриархии заключается главнейше в тех тяжелых условиях, на которых и заключены многочисленные займы. Цифру их Общество полагает до 1 ½ миллиона рублей, хотя из них патриархия признает, как выяснилось из дальнейших переговоров, лишь 800 тысяч рублей. Допуская даже эту последнюю цифру, хотя Общество все-таки считает более верной первую цифру, чем вторую, средний процент, платимый по этим долгам патриархией, составляет 15% годовых или 120 тысяч рублей в год, и кроме того, ставит патриархию в совершенную зависимость от Иерусалимских евреев¹⁷³ и константинопольских фанариотов, у которых эти займы заключены. Для исправления финансового положения предстояло, таким образом, оплатить долг из 15% в 5% с ½ % погашения в год. Очевидно тогда, что патриархии, вместо ныне платимых 120 тысяч рублей, пришлось бы платить только 44 тысячи рублей и 76 тысяч рублей в год, увеличили бы сразу его годовые денежные средства, не говоря уже об облегчении от освобождения нынешних взаимодавцев. Ввиду вышеизложенного на предложение Его Блаженства Общество отвечало, что новый заем в 400 тысяч р. едва ли принесет существенную пользу патриархии, а лишь увеличит текущий долг ее новым займом без всякой пользы, лишь как временная палиативная мера. Поэтому Общество принуждено отклонить всякое участие в займе в 400 т. р., но предлагает патриархии всю сумму в 1 ½ миллиона рублей, необходимую для погашения всех существующих долгов патриархии, и эту сумму предлагает из 5% годовых и с самым долгим погашением. При такой комбинации патриархия увеличивала сразу свои ежегодные доходы слишком на 100 тысяч рублей, именно ту цифру, на недостаток которой Его Блаженство постоянно жаловался. Таким образом, патриарх иерусалимский приобретал ежегодно доход в 100 т. р., освобождался из рук своих заимодавцев, приводил в порядок финансовое положение патриархии и имел бы развязанными руки для борьбы против своих противников.

«Его .Блаженство, получив это предложение Общества, отнесся к нему сочувственно и изъявил свое согласие. Тогда Обществу предстояло изыскать средства к осуществлению желания Его Блаженства. Конечно, прежде всего, самым простым представлялось заключение подобного займа у Императорского Правительства, но ввиду нынешних финансовых затруднений сего последнего, а главное ввиду постоянных задержек и затруднений в платежах по прежде заключенным займам ожидать успеха от подобного предположения было немыслимо. Тем более, что при таком займе явятся ежегодные просьбы патриархии об острочке платежей, надежда на исполнение и разочарование в неисполнении их.

Оставалось затем обращение к частным петербургским и московским банкирам. Но и эта комбинация едва ли представлялась удобной, даже при возможности ее осуществления, ибо, во-первых, размер процентов в этом случае значительно возвышался, а во-вторых, патриархия из рук иерусалимских, знакомых ей издавна, евреев переходила в руки незнакомых ей петербургских евреев. Не могу скрыть при этом, что раз путь этот был бы проложен, патриархия не остановилась бы на этом займе: за первым последовали бы последующие, и от них в конце концов патриархия пришла бы в окончательное разорение.

При таком положении дела Обществу оставалось лишь одно: предложить Его Блаженству эти 1 ½ миллиона рублей от себя лично, предоставив себе найти тем или другим путем необходимые для сего средства. Такой заем от себя оно и предложило Его Блаженству. Но Ваше Превосходительство изволите хорошо знать, что такими собственными свободными суммами Общество не располагает и поэтому ему предстояло предложить условия, которые, с одной стороны, гарантировали тем, которые вверяли свои суммы Обществу, с другой, – которые гарантировали Обществу, что суммы, им даваемые, пойдут исключительно на уплату уже существующих долгов патриархии, а не увеличат их сумму новым непроизводительным долгом. Поэтому условия, поставленные Обществом, при предложении займа в 1 ½ миллиона рублей, сводились к следующему: 1) уплата процентов и погашение гарантируется из доходов с Бессарабских имений, 2) долговое обязательство подписывается не только патриархом, но и синодом, 3) цифра займа определяется цифрой всех нынешних долгов патриархии с присовокуплением 100 т. р. или 200 т. р. на необходимые экстренные расходы одного года, 4) Общество выдает деньги только по предъявлении долговых обязательств патриархии и только на их уплату, 5) Общество гарантирует себе исполнение патриархией обязательств относительно Общества залогом имений патриархии, лежащих в пределах Турции и Греции.¹⁷⁴

Обеспечив себе потребную для займа сумму в размере до 1 ½ миллиона рублей, Совет поручил мне, совместно с уполномоченным Общества в Иерусалиме, вести переговоры с Его Блаженством об этом деле.

По прибытии в Иерусалим, эти условия были предложены Его Блаженству, причем было указано ему, что такие дела возможны только при ведении их в тайне, без лишнего о них разглогольствования. Его Блаженство на это согласился, выслушав объяснение на все предложенные условия. Но через два дня после того, не хочу доискиваться под влиянием каких причин, предложил свои контрусловия, заключающиеся в том, что он занимает 800 тысяч рублей и гарантирует их доходами с Бессарабских имений, никаких других условий не принимает, и что под начальство Палестинского Общества не пойдет. Как и, кроме того, я имел основание убедиться, что и сохранение в тайне этого займа со стороны Его Блаженства не было исполнено, то я признал полезным прекратить все дальнейшие по сему вопросу переговоры, с глубоким сожалением, что единственный путь к спасенпю был отвергнут Его Блаженством, хотя с утешением, что этот путь был ему предложен Православным Палестинским Обществом. Оно предложило ему упорядочение финансового положения патриархии, ежегодное увеличение его доходов на 100 тысяч рублей, не выговаривая и не требуя для себя лично ничего. Говорить при этом о каком-то начальствовании Палестинского Общества также неосновательно и смешно, как говорить о каком-то русском патриархе в Иерусалиме или о предположении Палестинского Общества бунтовать местных жителей против греческого духовенства.

Я оставил патриарха и патриархию в самом грустном и безвыходном положении. Для меня вопрос низложения Его Блаженства, самовольного или вынужденного, есть только вопрос нескольких дней, много месяцев. Низложение поведет к смутам, исход которых будет, во всяком случае, более чем грустный, ибо поневоле приходится сознаться, что каждый наследник окажется хуже Его Блаженства. Крестная семинария, госпиталь и все сельские школы заперты. Неудовольствие местного православного населения возросло до максимума, и взрыв его тоже не заставит себя долго ждать. Искать же причины этого неудовольствия в подстрекательстве Палестинского Общества более чем смешно, скажу даже преступно. Его следует искать, прежде всего, в невозможности действия греческого духовенства и в иноверных пропагандах, которым с руки открывать глаза местному православному населению на все творимые безобразия».

Предполагавшийся заем патриарха Никодима у Палестинского Общества, обещавший патриархии выпутаться из тяготевших над ней тяжелых долгов, большей частью с 12 годовыми процентами, и прочное на продолжительное время положение самого патриарха на Иеруеалимской кафедре были бесспорно главными побудительными причинами, почему Василий Николаевич вынужден был предпринять 17 мая 1888 г. четвертое свое путешествие в Св. Землю. Такой сложный финансовый вопрос мог быть решен только на месте, при личных, исполненных доверия с обеих сторон, сношениях. Но рядом с этим, хотя и важным и сулившим много хорошего в будущем и патриархии и Обществу делом, были и другие не менее серьезные причины для этого путешествия, вытекавшие уже прямо из деятельности Палестинского Общества или так или иначе связанные с ней. Церковь во имя св. Марии Магдалины в Гефсимании в память в Боге почившей Государыни Императрицы Марии Александровны, заложенная В. Н. Хитрово в предшествующий его приезд в Палестину, близилась к своему окончанию. «Снаружи план Гримма, – писал В. Н. Хитрово М. П. Степанову 6 июня 1888 г., – выполнен в совершенстве и выполнен так хорошо, принимая в соображение всю каменотесную работу, которую сознаешь, только видевши, что поневоле приходится отдать полную честь и славу Франгиа, который был бы выдающимся исполнителем архитектурным даже в Питере. Какими чудесами заставил арабских рабочих выделывать в камне никогда не виденные ими каменные узоры – просто чудо, и за одно это, если бы даже были неболышие ошибки, Франгиа стоит, чтоб ему низко поклониться».

«Мысль раскрасить церковь внутри была блестящая. Церковь разом из холодной сделалась теплой, уютной». При сооружении церкви «ошибки были неизбежны», и о них В. Н. рекомендует довести до сведения Великого Князя, чтобы они своей «неожиданностью» не могли «поразить и произвести на него неприятного впечатления». В. Н. настаивал на необходимости отделки спуска при этой церкви террасами, которые следовало бы, по его мнению, «засадить темными кипарисами» и различного рода деревьями и на них устроить русское кладбище, а между деревьями выстроить 5–10 домиков для сторожей и «старых служивых». План этот В. Н. получил разрешение в положительном смысле, как известно, лишь в недавнее время.

Строящееся русское подворье хотя и серьезно интересовало В. Н., но так как к приезду Великого Князя оно никак не могло быть готово, то естественно все свое внимание он сосредоточил на своем детище – на школах Общества, потому что теперь впервые, можно сказать, он видел эти школы уже в полном ходу и, следовательно, только теперь имел возможность судить об их успехах и о правильности их постановки. Еще будучи в Одессе, он вошел в сношение с А. И. Якубовичем, служившим на пароходе «Чихачев» лекарем, и, ввиду «благоприятного впечатления и считая его скромным, тихим, очень не глупым, с желанием сделать что может», принял его на службу Общества в качестве учителя открываемой школы в Назарете для приходящих детей, с жалованьем 200 франк., а его жену – фельдшерицей, с жалованьем в 50 франков, и заведующей амбулаторией для больных учеников школ Общества. В Бейруте, после встречи с Д. Д. Смышляевым, В. Н. Хитрово отправился прямо в школу М. А. Черкасовой и свои восторженные впечатления от этой школы изложил в письме к М. П. Степанову. «Я, – писал В. Н. Хитрово, – ехал с известным предубеждением, но, милый друг, что я увидел превзошло мои ожидания. Было часов 8 утра. Марья Александровна оказалась в церкви, дверь заперта, на дворе 2–3 девочки, ранние ученицы. Сели и мы на привалинку (sic), подходят девочки. У одной вижу знакомый переплет с крестом. Вот и прекрасно. Не будем терять драгоценного времени. Развертываю книгу – русское Евангелие. Умеешь читать? – спрашиваю девочку. – Умею, – отвечает. И без запинки читает целую страничку. Я даже диву дался. Между тем приходит Марья Александровна. Пока пили кофе, мы бранились, т. е. она высказывала свои гриефы, я – свои. Но вот позвонили к молитве, значит, все дети собрались. Мы отправились в классную. Я просил М. А. не делать экзаменов, а вести класс, как в обыденный будний день. Детей набралось до 120. Довольно сказать одно, что из 120 девочек – 20 читают по-русски, переводят с русского на арабский и с арабского на русский, конечно, с запинками, но с незначительными; группы, разделенные на 4 класса, находятся во всех стадиях от приучения креститься и изучения арабских молитв до вышеприведенного старшего класса. Единственное руководство – Евангелие русское и арабское. На нем учатся читать и писать. Кроме того, преподается только арифметика. И это все в девять месяцев! Эти ycпеxи оказались еще большими, когда я впоследствии посетил Бейт-Джальскую школу. Здесь из 70 девочек едва 4 – 5 умеют читать односложные русские слова, из арабского он не дальше бейрутских, т. е. умеют читать, но тоже может быть 10 – 15 девочек, остальные на складах. Пресловутая система косточек с буквами араби-москови оказывается пуфом. Но что более всего поражает, эта разница обращения в Бейруте и Бейт-Джале начальниц. Там – чисто мать, дети к ней относятся любовно, еще любовнее Марья Александровна к ним, такое же отношение между Марьей Александровной и учительницами. Тут Аделаида Олимпиевна разыгрывает роль строгой классной дамы... Мы с отцом архимандритом пошли на такой компромисс: на деньги графа Орлова-Давыдова строить второй этаж и всю эту часть отдать под пансион, сзади же возвести постройку для приходящих детей с особым входом на наши средства».

Относительно назаретских школ В. Н. Хитрово в письме к М. П. Степанову от 22 июня 1888 г. сообщает не менее утешительные известия. «Начну с пансиона Кезмы. Осмотрел я его подробно, проделал экзамены Закона Божия и русского, гулял с учениками и, насколько возможно, познакомился с ними. Что касается пройденного, это дело относительное и его можно будет требовать, когда будет установлена программа. Экзамен Закона Божия происходил на арабском языке, в присутствии митрополита. Сказать могу только, что отвечали довольно бегло, своими словами (не в долбежку), и, как оказывалось, по моим вопросам толково. Русский экзамен производил я лично. Каждый воспитанник читал по-русски и славянски (для экзамена был взят Новый Завет), затем перевод русского прочитанного на арабский, грамматический русский разбор, перевод с арабского на русский. В конце была им продиктована страница русского, ошибок было у каждого от 2 до 6. Вы видите, что экзамен произведен досконально. Результаты оказались более чем удовлетворительными. Теоретическое знание русского языка оказалось довольно хорошим и даже, можно просто сказать, хорошим, но разговорная речь или практическая часть хромает. И это понятно, ибо практики у них нет, и в этом отношении прибытие русского учителя будет, я думаю, более чем полезно. Но что еще более всего пришлось по душе – это обращение Кезмы с детьми, их выдержка. В этом отношении можно быть вполне довольным. И в этом отношении я возлагаю на Кезминский пансион большие надежды».

«Гораздо труднее мне высказать мнение о школе Савельевой. Школа существует без особенной правда системы, но в ней действительно учатся около 200 девочек: одни, не окончивши курса, выходят замуж, другие сидят в старшем курсе, ну, пока хотят, маленькие поступают, уходят на работы, опять поступают. Повторяю, что время не теряется: дети учатся читать, писать по-арабски, Закону Божию и 4 правилам арифметики. Хуже всего, если хотите, идет русский язык, и это потому, что Савельева не особенно педагогична, да и занята она многим. Она входит в дома, знает чуть ли не всех, она репремандирует митрополита, спорит с каймакамом, к ней приходят из соседних деревень. Непривычные видеть энергию в женщине, назаретские жители пасуют перед ее энергией, равно как и власти, и это личное ее влияние незаменимо. Конечно, с другой стороны, эта ее раскиданность, желание все обхватить, все сделать, конечно, отчасти вредит школе. Но, в общем, это влияние для нас особенно плодотворно, и достигнутые в три года результаты по истине изумительны. Эта энергия становится тем более изумительна, когда, как мне пришлось испытать, ей приходится жить, напр., относительно еды, так и наш невзыскательный крестьянин задумался бы. Не менее услуг оказала она и странноприемному дому, который из хлева обратился в приличное помещение». В. Н. Хитрово вручил Савельевой за труды знак члена-сотрудника.

О Мждельской школе он говорит, что 15 мальчиков в ней «чему-то учатся, ну, и слава Богу». В школе в Рамэ ему побывать не удалось.

Присмотревшись внимательно к школьным порядкам в различных местах Галилеи и Сирии, В. Н. Хитрово решился объединить их, по возможности сблизить работающих в них между собой и подчинить одному общему контролю, с каковой целью он в Иерусалиме и устроил съезд всех палестинских школьных деятелей. «Все школы, за исключением Бейт-Джальской, оказались лучше, чем я предполагал, – описывает школьный съезд В. Н. Хитрово в письме к М. П. Степанову от 18 июня 1888 г., – но каждая из них вела дело по своей программе, по своей системе. Желательно привести их к одному знаменателю, и вот причина, отчего я всех начальниц пригласил приехать в Иерусалим. Умысел кроме того был еще иной: свести их вместе, сблизить с собой и познакомить с графиней О. Е. Путятиной, которой и передать их. Пригласил я Кезму, чтобы он присутствовал для вопроса об арабском преподавании. Черкасова, в сопровождении своей учительницы старшей и двух девочек, как образчик ее системы (которых я хотел показать о. Антонину и другим учительницам), приехала с нами из Бейрута одновременно. Так как русские постройки были полны, то я их поместил в соседнем отеле. 27 июня приехали сухим путем из Назарета Савельева и Кезма, а 28 из Бейт-Джалы Селиванова. Если к этому присоединить о. Сретенского с сестрой, да нас с Дмитрием Дмитриевичем, то вы увидите, что палестинских наших деятелей собралось много. Дмитрий Дмитриевич устроил для всех нас в столовой нашего подворья общую трапезу, на которую мы собирались в 1 и в 7 часов и никогда не садились менее 12 человек. 29-го, в присутствии графини Путятиной, я собрал всех учительниц и Кезму и открыл первый педагогический съезд в Иерусалиме. Во-первых, сказал я им, что Великий Князь благодарит их всех за их труды, знает все трудности, с которыми им приходится бороться, и надеется, что они и впредь с таким же самопожертвованием будут работать над общим нашим делом. Во-вторых, я передал волю Великого Князя, что общей начальницей над всеми нашими женскими школами в Палестине и Сирии Его Высочеству благоугодно было назначить графиню Путятину, к которой одной отныне все они должны обращаться как лично, так и письменно, а равно представлять свои отчеты, как денежные, так и педагогические, и, в-третьих, что нам нужно установить общую программу для встречи Великого Князя».

Заседания съезда происходили 30 июня, 1, 2, 3 и 4 июля от 3 до 5 ч. вечера и, несмотря на некоторые шероховатости, вытекавшие из затронутого самолюбия преимуществами того или другого лица, в общем съезд окончился благополучно, и деятельницы Палестинского Общества на педагогическом поприще, за исключением А. О. Селивановой, начальницы Бейт-Джальской школы, которая отказалась от должности и передала школу временно своей помощнице, весьма симпатичной девушке, Марии Ходдат, возвратились спокойно к своим местам, сохранив за собой право пока вести школы так, как они велись ими и до этого времени. Вопрос о костюме учительниц и начальниц решен был так: для лета платья серого цвета, а для зимы черного, покроя наших сестер милосердия.

По отношению к мужским школам решено было упрочить положение пансиона в Назарете и для этого приобрести место за городом, чтобы на нем можно было возвести к 1 сентября 1890 г. свой собственный дом, так как наем частного помещения для пансиона обходился дорого. Намечался, между прочим, проект из пансиона создать со временем ремесленную школу, решено было хлопотать об уступке Палестинской Комиссией принадлежащего ей места в Назарете, чтобы, прикупив к нему два смежных участка, выстроить на нем странноприемный дом и женскую школу. Ввиду затруднений патриархии содержать в Назарете свою школу, имевшую до 200 учеников при 6 учителях и близившуюся к окончательному закрытию, В. Н. Хитрово решил просить благословение патриарха на открытие мужской школы Общества в Назарете, подчинив ее надзору А. Г. Кезма, дабы дети не перешли в школы протестантские и католические. «Допустить это в Назарете я, – замечает В. Н. Хитрово в письме к М. П. Степанову, – не считаю себя вправе, тем более, что, имея в наших руках все православное женское население, нельзя допустить, чтоб мужское было предано иноверцам». Патриарх согласился на открытие мужской школы, но попросил 6,000 рублей за это на окончание церкви в Рамэ, на что В. Н. Хитрово должен был согласиться. В заключение всего намечена была к открытию и мужская школа в Бейт-Джале ввиду того, что там открылась протестантская мужская школа. Общий надзор за мужскими школами поручен был Д. Д. Смышляеву, на имя которого с этого времени пересылались Обществом деньги и посылки.

В сентябре и первых числах (1–6) октября состоялось путешествие в Палестину великих князей Сергея и Павла Александровичей и Августейшего председателя нашего Общества великой княгини Елизаветы Федоровны, с целью присутствовать при освящении Гефсиманской церкви св. Марии Магдалины, построенной в память Государыни Императрицы Марии Александровны на средства Ее Августейших Детей. Царственные паломники воспользовались настояшим случаем, чтобы поклониться святым местам не только Палестины, но и Галилеи, и внимательно осмотреть все учреждения Палестинского Общества, живо интересуясь по преимуществу состоянием школ Общества в Бейруте, Мжделе, Назарете и Бейт-Джале. Приезд Их Высочеств в Палестину и Сирию был светлым праздником для всего населения и оставил в душе детей его неизгладимое глубокое впечатление. Высокие посетители милостиво беседовали с учебным персоналом, ласково задавали вопросы учащимся и, оставляя школы, всех щедро оделяли подарками и деньгами.¹⁷⁵

Во время пребывания Великого Князя в Иepyсaлиме патриарх Никодим возобновил речь о займе у Палестинского Общества. Общество согласилось, но условия займа оставило прежние. Теперь, однако же, оказалась сильная оппозиция патриарху в его синоде в лице Анфима, митрополита Вифлеемского, и Никифора, митрополита Петры-Аравийской, трех членов синода, которые, по словам патриарха, «написали против нас такие обвинения, которые в иное время могли бы вызвать отрубление головы или какую-либо иную страшную казнь».¹⁷⁶ Патриарх Никодим, указывая причину этого «сопротивления» в «желании затруднить патриарха для целей, главным образом, честолюбивых», вместе с тем надеясь «на высокое покровительство великодушного Монарха» и припоминая «могущественно-одобрительные слова» Великого Князя, не допускавшие и «мысли об оставлении» им трона, просил Великого Князя письмом от 17 ноября 1888 г. «устроить предполагаемый заем на основании большинства голосов» (9 против 5), и, со своей стороны, не находил ни малейшего препятствия к заключению займа на основашии большинства голосов, ибо общее право и существующие повсюду общие постановления и значение членов патриаршего синода, имеющих только совещательный голос, способствует благоприятному для него решению сего вопроса».¹⁷⁷ Палестинское Общество через М. П. Степанова запросило посла в Константинополе А. И. Нелидова: «Возможно ли признавать законным или, вернее, насколько будет признавать законным Императорское Правительство неединогласное постановление Иерусалимского синода, и действительно ли необходимо законное засвидетельствование в Турции долгового обязательства патриархии.¹⁷⁸ Одновременно по тому же делу Ф. П. Корнилов обратился с вопросами и в Азиатский Департамент. «Для Палестинского Общества решение патриаршего синода, как единогласное, так и большинством голосов, спрашивал Ф. П. Корнилов И. А. Зиновьева, не имеет, при заключении займа, особого значения. Решающее значение для Общества, при совершении этого займа, имеет согласие министерства иностранных дел удерживать из доходов с Бессарабских имений, приклоненных Святому Гробу, ту часть их, которая будет следовать на ежегодный платеж процентов и погашение впредь до полной уплаты займа». «Считаю долгом уведомить ваше высокопревосходительство, – писал доверительно 10 мая 1889 г. И А. Зиновьев в ответ, – что все предшествовавшие ссуды иерусалимской патриархии делались лишь по изъявлении согласия на оные патриаршим синодом в полном его составе, и что министерство ни в каком случае не считает себя вправе, принять на свое разрешение вопроса о том, в какой степени будет иметь законную cuлу постановление о займе, подписанное лишь некоторыми членами синода, хотя бы и в большинстве. Ввиду господствующих в недрах иерусалпмской церкви смут и антагонизма, существующего между патриархом и некоторыми членами его синода, нельзя не опасаться, что такое постановление может быть опротестовано синодальными членами, находящимися в оппозиции, и министерство не может принять на себя ответственность за последствия такого протеста. При этом случае я почитаю обязанным обратить внимание ваше и на то, что, по мнению министерства иностранных дел, содействие к займу может быть оказано иерусалимскому патриарху лишь в том случае, когда мы заручимся хотя бы нравственной гарантией в том, что заем будет обращен на погашение долговых обязательств, paнее заключенных патриархией под значительные проценты. Без этой гарантии заем не достигнет своей цели и может только усугубить финансовые затруднения патриархии, в каковом случае Императорское правительство может быть поставлено в необходимость принять на себя значительные жертвы, в видах предупреждения полной несостоятельности патриархии, каковая крайне гибельно отзовется и на ее нравственном обаянии».

После такого ответа от имени министерства иностранных дел уже не могло быть никакой речи о займе у Общества. Изменения в условиях займа, сделанные патриархом 10 января 1889 г., с уведомлением, что турецкое правительство «нашло, что этот заем не только не пагубный, но весьма полезный и выгодный, и возражения со стороны Общества от 15 июня 1889 г. на изменения в условии займа с обязательством принять «на свои средства» школы не все, как предполагал патриарх», a только некоторые и «соответственно с теми педагогическими средствами, которыми оно может располагать», подчинив их «в педагогическом отношении Обществу и его агентам в Палестине и сохранив за собой назначение и увольнение учителей в них – все это осталось лишь на бумаге свидетелем того, что Палестинское Общество никогда не отказывалось в трудную минуту с великим самопожертвоанием прийти на помошь Сионской Церкви, и не по его вине благие намерения парализовались с той стороны, где можно было бы ожидать только поддержки и сочувствия. Блаженнейший патриарх Никодим, оставленный, таким образом, всеми на произвол судьбы, вынужден был сделать свой последний решительный шаг – отречься от престола, хорошо себя обеспечив пожизненно договором с патриархией, что и последовало в самом непродолжительном времени (19 окт. 1890 г.).

Из жизни палестинских школ за время, нами рассматриваемое, мы можем отметить только несколько более или менее значительных фактов: командирование в распоряжение графини Путятиной П. Н. Ушаковой и С. Бакуниной, из коих первая предназначалась для Бейт-Джальской школы, а вторая – для Назаретской, печатание Бейруте А. Г.Кезмой на арабском языке Священной истории с рисунками на 400 р.. ассигнованные Обществом, разрешение пансионерам старших классов Назаретского пансиона преподавать русский язык в школе для мальчиков, выработку программы для мужской школы, выдачу пособия С. К. Хури по 40 франков на женскую школу в его доме в Кайфе и поднятие вопроса о школе для приходящих мальчиков, ассигнование 1,000 франков в ежегодное пособие на школу в Захлэ, в месте пребывания митрополита Герасима (Яреда), и «признание полезным» пансионерам старшего класса в Назарете с 15 июня по 1юля и с 1 по 15 сентября посещение окрестностей Назарета и Иерусалима, с отнесением расходов на эти школьные путешествия «на общие остатки от содержания учебных заведений».

Поддержание храмов за это время выразилось ассигнованием 1,000 р. из сумм, пожертвованных А. Н. Ленивовым на иконостас для церкви в Кане Галилейской, которую посетили великие князья Cepгей и Павел Александровичи и великая княгиня Елизавета Феодоровна, в принципе обещанием помощи при постройке колокольни храма Воскресения, назначением 1,000р. на приобретение колокола для соборного храма Св. Фотинии в Смирне, «в память посещения Их Высочествами Смирны и сделанного им там приема» и решением «в текущем году» приступить к окончанию церкви в Рамэ, несмотря на то, что расходы на нее исчислены в 17,000 руб.

Пособие русским православным паломникам и забота о них в Палестине, согласно известной уже нам заранее выработанной программе, на первых порах существования Общества всецело возлагались на Палестинскую Комиссию, располагавшую значительными денежными средствами и заведывавшую нашими странноприемными домами в Иерусалиме. Палестинское Общество находило преждевременным на этом поприще соперничать со своим старейшим товарищем, имеющим за собой опытность около 20-ти лет. Вот чем следует объяснить тот факт, что из капитала Общества в 15,059 р. 99 к., собранного им на пространстве времени с 21 мая 1882 г. по 1 марта 1883 г., на nocoбие русским паломникам было израсходовано всего 159 р. 7 к. Общество ставило для себя целью прежде всего облегчить по возможности путь в Св. Землю для наших беднейших паломников через удешевление проездных билетов как по русским железным дорогам, так и на пароходах Русского Общества Пароходства и Торговли, перевозящих в Палестину наших паломников, хотя эта сторона деятельности Общества и не встречала сочувствия и одобрений ни со стороны авторитетных членов Общества – архимандритов Антонина и Леонида, ни нашего константинопольского посольства, опасавшихся развития бродяжничества среди русских людей-тунеядцев. В этих видах Общество входило в сношения с управлениями железных дорог и министерством путей сообщения и ходатайствовало о возможных уступках на билетах сначала III класса, а затем даже и на билетах I и II классов, и добилось весьма значительной скидки в 50 % и 30 %. На первых порах подобные уступки сделаны были дорогами Московско-Курской, Юго-Западными, Козлово-Воронежско-Ростовской и Курско-Киевской. В последующее время таким же образом удалось войти в соглашение и с другими русскими железными дорогами и установить так называемые «паломнические книжки», а продажу их, по крайней мере, в пунктах наибольшего движения паломников, в Воронеже, Москве, Киеве и Одессе поручить уполномоченным или агентам Общества. Впрочем, попытка устроить продажу «паломнических книжек» в Троице-Сергиевской лавре на первых порах была встречена с недоверием, как «пропаганда» Общества, и вызвала со стороны В. Н. Хитрово даже разъяснения. «Мы из этого дела, – писал он арх. Леониду 1 февраля 1883 г., – кроме хлопот ничего не выручаем, да и навязывать книжек не желаем. Совершенно достаточно, если паломники будут знать, что такие книжки есть и где их можно достать». Во время своего путешествия в Иерусалим В. Н. Хитрово мог лично убедиться в пользе книжек. «Много благодарят за книжки, – писал он М. П. Степанову 21 ноября 1884 г., – много надеются в Иерусалиме. Меня знают, как тоже паломника и не более. О Палестинском Обществе почти не знают, но все приписывают Царскому Брату. Он о нас заботится. И могу вас уверить, это не один, не два поклонника, а сотни, с которыми пришлось говорить. Я представляюсь, что и о книжках не слыхал, а они мне показывают, требуют объяснения и все сводится к тому: Вот как заботится о нас Царский Брат. Благодарение Богу!» Дальнейшая забота о паломниках заключалась в устройстве для них приюта в Одессе, где им приходилось проживать иногда подолгу с целью выхлопатывать заграничный паспорт и чтобы выждать срочный пароход, идущий в Яффу. Странноприемный apxиерейский дом и подворья русских обителей на Афоне: Св. Пантелеймона, ап. Андрея Первозванного и Илии Пророка служили здесь издавна приютами для наших паломников, отправляющихся в Св. Землю и на Афон. Так как приют архиерейского дома не отличался удобствами помещения и гостеприимством, то большинство паломников находило для себя прибежище на упомянутых радушных афонских подворьях, пользуясь здесь иногда такими удобствами, какими многие из них не могли похвалиться даже дома, в родной деревне. Такой же благоустроенный приют имели наши паломники и на Афонском Пантелеймоновском подворье в Константинополе, о котором восторженный отзыв дает покойный В. Н. Хитрово. «Пантелеймоновское подворье привело меня в восторг, – писал он М. П. Степанову 21 ноября 1884 года. – Одно, что могу сказать: дай Бог, чтоб хотя приблизительное было бы устроено на наших постройках в Иерусалиме: чисто, опрятно, много света и воздуха. Хотя Пантелеймоновский монастырь не входит в круг деятельности нашего Общества, тем не менее не только игнорировать его мы не можем, но, наоборот, мы должны его поддерживать и ему оказывать содействие всеми нашими силами. Такой монастырь в Святой Земле (если бы был возможен!) был бы все, чего мы могли бы ожидать и желать. Это русский клин, и к тому же единственный, вбитый на Востоке. Конечно, не столько сам монастырь, сколько его представитель о. архимандрит Макарий. К сожалению, на Афон мне не попасть, и пришлось довольствоваться о. Паисием († 1906 г.), его представителем в Константинополе, более 15 лет известным всем и каждому. Такой бы агент в Святой Земле – и мы были бы вполне покойны». Следовательно, Обществу совершенно излишне было вступать в конкуренцию с налаженным уже и вполне достигающим своей цели странноприемничеством наших паломников в Одессе и Константинополе. Исключение в этом отношении, и притом вполне случайно, сделано было лишь для Таганрога.

В 1887 г. член Общества А. И. Погребенко довел до сведения Совета Общества, что некто В. А. Ищенкова выразила готовность пожертвовать принадлежащее ей в г. Таганроге недвижимое имущество в пользу Общества, но с непременным условием, чтобы в нем была устроена странноприемница для поклонников. Пожертвование Ищенковой было принято Обществом с благодарностью, но так для того же назначения Таганрогская городская дума отвела уже участок № 6 близ пароходной пристани, то решено было строиться на этом последнем участке и при странноприемнице иметь две комнаты, одну для В. А. Ищенковой, а другую – для заведующего Погребенко. При этом пожизненное содержание и погребение Ищенковой Общество принимало на себя, назначая на это доходы с имущества г-жи Ищенковой, избранной в действительные члены. Наблюдение за постройкой странноприемницы и составление планов для нее безвозмездно, под руководством и ближайшем участии таганрогского уполномоченного Общества И. И. Чайковского, принял на себя С. И. Гущин, а известный художник-маринист И. К. Айвазовский принес в дар для странноприемницы образ Спасителя, идущего по водам (2 ½ ар. высоты и 1 ½ ширины), для которого был устроен киот за 250 p. Некто Т. К. Волгина в тот же приют пожертвовала иконы Спасителя и Божией Матери (1 ¾ х 1), евангелие, крест и кадильницу для часовни странноприемницы. Совет Общества разрешил снабдить часовню кругом богослужебных книг и сделать дополнительную раму к иконе Спасителя. На устройство приюта для 40 человек паломников в Таганроге и на ремонт дома В. А. Ищенковой Общество затратило весьма значительные денежные средства и лишь к 1890 г. могло привести его в более или менее удовлетворительный вид, но и после этого времени Таганрогский приют нередко привлекал к себе внимание Совета Общества и требовал новых и иногда значительных денежных средств.

При наличии в Одессе вполне благоустроенных Афонских подворий, в которых, как уже было выше отмечено, паломники находили все необходимые удобства для временного пребывания, внимание Общества должно было поэтому направляться на другие стороны паломнического быта. Так, например, по желанию паломников, перед посадкой их на пароходы для отправления в Палестину, установлено было служить сначала в приморской церкви св. Николая чудотворца, а с 1884 г. в Успенской церкви, ближайшей к подворьям Афонских монастырей, напутственный молебен с платой совершителям его по 3 р. всякий раз, а в общей сложности до 156 р. в год. Затем одесскому уполномоченному о. протоиерею А. Н. Кудрявцеву поручено было составить «напутственное слово» и распространить его путем печати среди паломников. В слове этом говорилось о цели паломничества, благочинном времяпрепровождении на пути в Св. Землю и во все время пребывания там. Чтобы дать возможность грамотным паломникам ознакомиться со святынями православного Востока, куда они стремились. Общество открыло конкурс в 1883 г. для составления «Путеводителя в Святую Землю для православных простолюдинов богомольцев» и поручило его составление известному духовному писателю пpoтоиерею В. Я. Михайловскому.¹⁷⁹ Желая сделать его вполне доступным по цене для всякого паломника и облегчить свои расходы по его печатанию, Общество выхлопотало 1000 р. на его издание у Палестинской Комиссии. Опасаясь развития среди наших паломников в Св. Граде праздности и соединенных с ней разного рода пороков, вредно отзывающихся на нравственности, Общество пожелало в свободное от богослужения и посещения время приохотить их к чтению религиозно-нравственных книг. С этой целью, при содействии о. архимандрита Антонина, оно решилось устроить при миссии склад книг духовно-нравственного содержания и организовать продажу их. В 1882 году отравлено было в Палестину 1,222 книги самого разнообразного содержания, на сумму 152 р. 50 к. Спрос на эти книги оказался весьма значительный и, по отчету Общества за первый год его существования, было продано книг на 90 р. В 1883 г. это доброе дело затормозилось, по случаю кончины монаха Иосифа, проводника паломников, которому была поручена о. арх. Антонином и продажа книг, но потом снова наладилось и продолжалось довольно успешно некоторое время. В 1884 г. Общество отправило в Иерусалим 2 экз. Четий-Миней «для чтения паломников в мужском и женском отделениях странноприемного дома».

При открытии Общества предполагалось, что назревшая неотложная нужда в надстройке вторых этажей над паломническими приютами, хорошо сознаваемая и Комиссией, будет разрешена в положительном смысле и притом в самом непродолжительном времени, но время шло, а насущная нужда оставалась по-прежнему неудовлетворенной. С открытием Общества и удешевлением проезда в Св. Землю число паломников весьма значительно возросло, а вместе с этим еще более настоятельной становилась необходимость расширения наших приютов в Иерусалиме, которые не только оказывались до невозможности переполненными, но, что всего печальнее, приходилось отказывать в помещении многим из наших паломников. Палестинскому Обществу volens nolens приходилось отступить от своего первоначального намерения: «начинать там свою заботу о паломниках, где кончается забота Комиссии» и взять в свои еще не окрепшие руки и эту тяжелую и даже непосильную для себя в ту пору, при крайне ограниченных своих денежных средствах, задачу. Чтобы «всесторонне ознакомиться с потребностями и жизнью святогробских паломников», в январе 1883 года Общество командировало в Палестину известного путешественника доктора А. В. Елисеева, дав ему наказ «совершить путь в обществе поклонников и прожить на месте их жизнью» в качестве «простого богомольца». Плодом этой командировки явились обстоятельный доклад А. В. Елисеева о поездке, прочитанный в заседании Общества 18 октября 1883 г., и затем прекрасная обстоятельная книга его «С русскими паломниками по Св. Земле весной 1883 г.», имевшая в свое время выдающийся успех среди читателей и не утратившая интереса и до настоящего времени.

В заседании Совета 9 февраля 1884 года, несомненно, под влиянием названного доклада д-ра Елисеева, по предложению вице-председателя Ф. П. Корнилова, решено было в вопросе о расширении наших странноприемных заведений взять Обществу инициативу на себя. «Не имея в виду, чтобы Палестинская Комиссия приступила на собственные средства к устранению невыгодных условий (недостаточная их поместительность и невыгодные гигиенические условия, в силу отсутствия бань, отхожих мест и сточных труб) существующих странноприемных домов, писало в Комиссию 12 февраля 1884 г. Палестинское Общество, расширением ли оных и введением в них необходимых приспособлений или возведением новых домов, Совет Православного Палестинского Общества постановил: предложить Палестинской Комиссии свое содействие, ассигновав на этот предмет денежные средства в размер до 50 тысяч рублей, на одном из следующих двух, по усмотрению Комиссии, условий:

1) Или передать этот капитал Комиссии заимообразно с платой за оный ежегодно 6 % и погашением его в течение десяти лет.

2) Или принять на наше Общество производство необходимых построек и приспособлений на принадлежащем русским месте, но при условии передачи в хозяйственное заведывание Общества странноприемных домов, как тех, которые вновь возведены будут, так и иных, существующих на этом месте».

Предложение это, переданное на заключение Б. П. Мансурова, было отвергнуто Палестинской Комиссией по следующим основаниям. «Палестинская Комиссия, говорится в ответе Обществу от 27 мая 1884 г., имев постоянно ввиду указываемые ныне Советом Православного Палестинского Общества потребности, давно совершила бы все вышеупомянутые сооружения, если бы постройка их стоила только 50 тысяч рублей, что Комиссия могла бы произвести из имеющихся в ее распоряжении сумм; но так как намеченные Советом Общества расходы должны обойтись около 200 тысяч рублей, как видно из письма члена Палестинской Коммиссии статс-секретаря Б. П. Мансурова, коему в 1860 году Высочайше поручен был главный надзор за всеми тогда производившимися постройками ныне существующих странноприемных заведений, то, при недостаточности предлагаемых Православным Палестинским Обществом на сей предмет 50 тысяч рублей, Палестинская Комиссия, согласно журнальному постановлению 8 сего мая, не может принять этой ссуды. Что же касается до передачи русских странноприемных заведений в заведывание Православного Палестинского Общества на каких бы то ни было условиях, то Палестинская Комиссия не может даже входить в обсуждение такого предположения Совета Палестинского Общества. Существующие страннопримные заведения уже более 20 лет составляют учреждение правительственное, признанное таковым и со стороны турецкого правительства. Вследствие сего, изложенное во втором пункте отношения от 22 февраля № 147 предложение Совета Православного Палестинского Общества находится в прямом противоречии с буквой и смыслом всех Высочайше начертанных учредительных актов, на основании коих образована состоящая при Азиатском Департаменте Палестинская Комиссия, именно: для зведывания всеми русскими учреждениями в Палестине».

Потерпев полную неудачу в этих своих благих намерениях и порывах по улучшению помещений для наших паломников в Иерусалиме Палестинское Общество нашло «не бесполезным попробовать другой, более дешевый способ их помещения, именно в киргизских войлочных кибитках. «Если мы будем в состоянии, говорится в отчете Общества за 1885–1886 годы, на обширном дворе русских построек поставить до 100 таких палаток, то мы дадим помещение новым 700 богомольцам, в средней сложности они все обойдутся нам с доставкой приблизительно около 20 тысяч рублей, а ежегодный ремонт обойдется не более 4 тысяч руб. Содержание людей, умеющих расставлять и снимать их, а также наблюдать за их исправностью, обойдется до 1200 р., наконец, процент на затраченный капитал 1000 р. Общий ежегодный расход составит, таким образом, до 6200 р.; если затем с богомольцев брать по 1 ½ p. в месяц, то вы увидите, что все наши ежегодные расходы будут покрыты¹⁸⁰. В 1885 г. зимой решено было произвести опыт с двумя кибитками, пожертвованными Обществу (дар князя Шаховского), но опыт этот оказался вполне неудачным, так как кибитки были признаны лишь «подспорьем на короткое время сильного наплыва богомольцев, служа помещением для тех из них, которые по годам своим и привычкам могут переносить более суровую обстановку»¹⁸¹. Приходилось, таким образом, снова серьезно думать об устройстве удобного помещения для наших паломников и изыскивать средства на их сооружение. Успешному выходу из этого затруднения содействовали разрешенный Святейшим Синодом в 1886 г. вербный сбор, давший в руки Общества значительный прилив денежных средств, и поездка в Палестину в начале 1886 года с паломническими целями Д. Д.Смышляева, пермского уполномоченного Общества¹⁸².

Августейший председатель, великий князь Сергей Александрович возложил на Д. Д. Смышляева перед отправлением в Иерусалим несколько поручений, исполнение которых лежало на нравственной обязанности Общества. В 1885 г. член-сотрудник А. Н. Журавлев внес в Общество 1500 р. «для устройства в русских постройках в Иерусалиме чайной и 2000 р. на «постройку бани и прачечной», действительный член священник С. Троицкий – на устройство той же чайной 100 р. Так как Палестинская Комиссия, в которую направлено было Обществом это пожертвование, не нашла возможным приступить немедленно к исполнению желания жертвователей, то Палестинское Общество приняло уже на себя инициативу в этом добром деле через своего доверенного. Ознакомившись с устройством чайных в России, Д. Д. Смышляев выписал в конце марта 1886 г. водогрейный аппарат Новикова и со второго апреля, к общей радости всех паломников, аппарат, поставленный близ цистерны против мужского приюта на русских постройках, стал давать уже от 300 до 400 ведер кипятку в день. Аппарат этот был приобретен на средства г-ж Балихиной, пожертвовавшей 650 р., и Соболевой – 150 р., причем первая пожелала даже обеспечить капиталом и издержки на топливо для означенного аппарата, которого, к слову сказать, требовалось весьма мало». Еврейские чайные, существовавшие близ наших построек и служившие для людей слабой воли нередко большим соблазном, оказались без посетителей и прекратили свое существование.

Так как, за неимением чистой воды, стоков для грязной и за отсутствием подходящего места для постройки бани и прачечной на казенных постройках, исполнение поручения относительно русской бани было на время отложено, то Д. Д. Смышляев вошел в соглашение с содержателем патриарших бань близ гефсиманских ворот, который нашел возможным два раза в неделю отдавать бани в пользование русских паломников за 40 сантимов или по 10 копеек с человека. Время для мытья назначено было с 5 ч. утра до 5 часов вечера и предположительно за это время должны были вымыться от 500 до 600 человек.

Высадка наших паломников на берег в Яффе сопровождалась со стороны местных лодочников-арабов возмутительными вымогательствами и наглыми издевательствами над наивной простотой и некоторой робостью, в силу новизны положения в незнакомом месте, наших простецов паломников. Чтобы избавить последних от этих тяжелых сцен наглого обирательства, через агента русского общества пароходства и торговли в Яффе В. Н. Тимофеева, Д. Д. Смышляевым достигнуто было соглашение, чтобы лодочники с каждого паломника взимали определенную плату по 25 к., а фургонщики, перевозившие в прежнее время до открытия железной дороги багаж и богомольцев, брали за дорогу до Иерусалима 1 р. 75 к. Общество вошло потом в переговоры с г. Тимофеевым о включении указанных плат в стоимость паломнических книжек, при соответствующем увеличении цен этих книжек.

Вызывавшие уже давно нарекания и сопровождавшиеся, как мы знаем, материальным ущербом для наших особенно бедных паломников почтовые сообщения с Иерусалимом были 1885 году урегулированы значительно к лучшему. «Положение почтовой части в Иерусалиме, как сообщил нам еще д-р Елисеев, находится в безобразном виде, и поэтому еще в Одессе, – писал В. Н. Хитрово М. П. Степанову 21 ноября 1884 года, – пришлось обратить на нее внимание. Откровенно скажу, что знакомство с ней привело меня к грустному сознанию, что часть эта, еще хуже, чем я воображал. Оказывается, что все денежные пакеты (вопреки самым элементарным понятиям о почтовых началах) не принимаются иначе русским обществом от одесской почтовой конторы, как по поверке (через взрезание конверта) наличности денег и затем открытый пакет с деньгами так и путешествует до Иерусалима. Очевидно, что это одно уже подает повод ко всем возможным злоупотреблениям, не говоря о том, что тайна почтовая, долженствующая быть неприкосновенной, нарушается самым официальным образом. Милейший В.Ф. Кожевников ничего не нашел лучше, как вообразить, что все дело заключается в том, чтоб иметь своего чиновника в Иерусалиме для раздачи денежных писем, и затем начался торг (по-моему неприличный) между консулом и русским обществом о содержании этого чиновника: первый требует 120 турецких лир, а второй дает 40 наполеонов. Мне кажется, дело вовсе не в большем или меньшем количестве денег, а в самом порядке. Консул отвечает за своего чиновника и поэтому, в случае жалобы на него, понятно, старается его, а тем самым и себя, выгородить, жалобы же на его чиновника приносятся нашими паломниками, в большинстве случаев безграмотными, – консулу, который может его немедленно выпроводить. Понятно затем, как такие жалобы приносятся, как разбираются и какой результат дают. Ввиду этого я настаивал на двух вещах: или чтоб русское общество имело бы своего агента для раздачи денежной корреспонденции в Иерусалиме, или о необходимости иметь там особого почтового чиновника, зависящего от одесской почтовой конторы. На первое Н. Ф. Фан-дер-Флит ни за что не соглашается, говоря, что Общество не имеет никакого права иметь своих агентов вне портов (sic), второе же – придется затем иметь почтового чиновника в Иерусалиме, но это длинная история: во-первых, переговоры с почтовым ведомством – это еще устроится, но, во-вторых, переговоры с министерством иностранных дел – это будет труднее. Во всяком случае, за это придется приняться немедленно, по возвращению в Петербург, собрав еще сведения о том же вопросе в Яффе и Иерусалиме, но устроить это нужно». Ввиду описанных неудобств, в Совете Общества в октябре месяце 1885 г. было постановлено: рекомендовать паломникам свою денежную корреспонденцию и посылки адресовать исключительно в Петербург на имя Общества, которое через своего уполномоченного в Одессе о. протоиерея А. Н. Кудрявцева и будет направлять их почтой на имя Д. Д. Смышляева в Иерусалим с точным указанием имен адресатов. Деньги же, адресованные на имя о. протоиерея Кудрявцева непосредственно, в случае, если адресат не разыскан в Иерусалиме, по постановлению Совета 1886 г., хранились у него в течение одного года, а затем передавались уже на хранение в Общество.

Но самым важным результатом поездки в Иерусалим Д. Д. Смышляева следует признать счастливое приобретение им на свое имя в мае 1886 г. смежного с русскими постройками участка земли в 100 квадратных сажень (мюльк) у турецкого подданного Мусы Солимана Таннуса. Такое ценное приобретение в Иерусалиме В. Н. Хитрово с восторгом приветствовал в письме от 15 мая 1886 г. к арх. Леониду. «Вы можете поздравить нас, а в этом числе и себя, говорится в этом письме, землевладельцами в Иерусалиме, где на днях приобретено нами место близ наших русских построек. Теперь нам руки развязаны и относительно паломников. Нам не нужно испрашивать постоянно на все разрешение и также постоянно получать отказы, что же сделаем – решится с приездом Смышляева, и теперь мы полные хозяева и в состоянии показать, что нам желательно и на что мы способны».

Д. Д. Смышляев там же на месте в Иерусалиме решил, при помощи архитектора Франгиа, составить проект нового подворья для 418 «поклонников» простых, нескольких состоятельных, для помещения служащих в Обществе, конторы, столовой для паломников 3 класса, могущей быть и залом для религиозных чтений, кухни на 1000 человек, бани, пекарни для выпекания в течение сезона (от октября до апреля) 10,500 пудов хлеба, водогрейной, прачечной, подвалов, трех амбаров и конюшни. В отделении для состоятельных паломников предположено устроить столовую, буфет и гостиную, соединив их с номерами крытой галлереей, для простонародья – 9 палат на 38–59 человек с деревянными диванами на два лица, и в восточном корпусе 14 комнат, на два лица каждая.¹⁸³ Три цистерны и сад с цветником дополняют задуманный проект. Вся постройка, кроме столовой 1 класса и служб, двухэтажная. Стоимость постройки определена в 100,000 фр. С этими проектами Д. Д. Смышляев отправился в июле в Петербург и сделал подробный доклад в Совете Общества, который «нашел все распоряжения Д. Д. целесообразными и согласными с предположениями Общества», выразил ему «глубокую и искреннюю благодарность» и просил «принять звание уполномоченного Общества в Иерусалиме с содержанием в 600 франков в месяц и, ввиду выраженного согласия, «вновь отправиться в возможно непродолжительном времени в Иерусалим для довершения начатого им». Что касается сооружения подворья и служб при нем, то решено было в заседании 11 июня 1886 г., «приступить немедля, применяясь к плану, составленному архитектором Франгиа, к возведению предполагаемых» построек, начав, прежде всего, с хозяйственной части оных, а затем для помещения благородных и простых паломников, насколько позволят средства, ассигнованные Обществом в количестве до 60,000 руб.».

Вернувшись в Иерусалим 4 сентября. Д. Д. Смышляев, по получении разрешения от местной власти, 5 октября приступил к работам и 29 октября устроил торжественную закладку нового подворья Общества. Работы продолжались до 5 декабря безостановочно, когда наступили зимние дожди. За это время вырыты ямы для большой цистерны и погреба, выведен фундамент для стен восточного корпуса, устроено временное здание на русских постройках для водогрейного аппарата, там же кузница для выделки железных скобок для скрепления камней при кладке и для других потребностей на русских странноприемных зданиях и в северной оградной стене русских построек калитка для соединения участка Общества с нашими странноприемными заведениями. После вторичной поездки в Россию в конце декабря 1886 г., когда увеличена была смета на постройку до 278.710 франков, и по возвращении в Иерусалим, с марта 1887 по 1 января 1888 г. продолжались работы. За это время под южным корпусом окончены большая цистерна и подвал, вчерне закончена цистерна для бани, прачечной и поливки сада, устроены выгребные ямы и отхожие места, подвалы для склада каменного угля, выстроен нижний этаж восточного корпуса с воротами на северо-востоке и нижний этаж восточного корпуса, отделана столовая 3 класса, в помещении для служб настланы полы, в нижнем этаже помещения, первоначально предположенного для поклонников 1 класса, а потом переделанного для поклонников 3 класса, уложены балки для потолков, окончены постройкой 2 амбара с сушильней для белья, вчерне окончена баня и прачечная и на восточном углу из белого и бледно-розового камня устроена башня с лестницей на площадку, с которой открывается роскошный вид на окрестности Иерусалима. Таким образом, наиболее трудные и дорогие работы по сооружению подворья были закончены. Трудность работ заключалась в том, что материал для построек, ради дешевизны, приобретался большей частью за границей: железные балки в Бельгии, кирпич в Италии, оконные и дверные приборы в Марселе и Одессе. Вся обстановка подворья закупалась в Триесте, куда в 1888 г. был специально командирован строитель подворья Д. Д. Смышляев. Предложенная постановка диванов-кроватей в номерах 3 разряда, по справке с местными ценами, оказалась «слишком дорогой», и диваны были заменены железными кроватями. Изменения потребовались и в самом плане построек. В 1887 году, 27 мая, Д. Д. Смышляев просил дозволения вывести вторые этажи над столовой, буфетом и гостиной 1 разряда с целью устроить библиотеку сочинений о Палестине, причем Д. Д. жертвовал и свою библютеку по палестиноведению и музей палестинских древностей. Разрешение последовало, и на эти изменения ассигновано было 380,000 франков. В 1888 г. работы продолжались, но были все еще далеки от конца. Посетивший в этом году Иерусалим В. Н. Хитрово, в письме от 6 июня 1888 года, дает о подворье весьма утешительные отзывы. Фотографии, постоянно присылавшиеся в Общество и наглядно говорившие его членам о росте воздвигаемых сооружений, по словам его, «отчасти дают о нем понятие. Скажу одно, что оно далеко лучше фотографий. Сожалею об одном, что Великий Князь не увидит их вполне оконченными. В день нашего отъезда в Назарет в них поместилась первая на них паломница графиня Путятина, чему я крайне был рад и доволен». В новом подворье Д. Д. Смышляев устроил временную столовую для деятелей палестинских школ, съехавшихся на съезд в Иерусалим, а затем и сам перебрался сюда же на постоянное жительство. Но в общем работы на постройках шли медленно, ввиду недостатка тесанного камня, некоторых неблагоприятных атмосферических явлений (отсутствие дождя), а главным образом благодаря частым столкновениям и неприятностям с консулом Д. Н. Бухаровым, много мешавшим правильному ходу построек. Окончание наших построек предположено было завершить к паломническому сезону 1889 года. «Получил ваше письмо от 20 июля, – писал Д. Д. Смышляев М. П. Степанову, – но успокоюсь, когда Бухаров точно уедет отсюда в Стокгольм, а пока он здесь, от него много еще можно ожидать дурного. Вообще я очень выбился из сил, а потому только дождусь Великого Князя, а потом прошу уволить меня от должности уполномоченного Общества в Иepycалиме, ибо не имею больше сил продолжать борьбу с врагами... Я болел, насилу написал это письмо. Моего слугу консул не велел пускать на казенные постройки даже за получешем с почты моих писем. Не могу далее выносить такое положение и еще раз прошу уволить меня после отъезда Великого Князя, т. е. в октябре». И действительно, мы знаем, что, благодаря своему нервному и впечатлительному характеру, сделавшему его пребывание в Палестине невыносимым, Дмитрий Дмитриевич, по окончании построек, покинул Иерусалим и 7 октября 1889 г. вернулся в родную Пермь, где и скончался 15 ноября 1893 г., оплаканный почитателями его, горячо любившими Св. Землю. Сам факт удаления его из Иерусалима признавался одним из неизменных его почитателей В. Н. Хитрово за крупную потерю для Общества. «Бухаров здесь и едет ли в Иерусалим – не ведаю, – писал он арх. Леониду еще 18 декабря 1887 г. – Здесь же Смышляев, про которого также не могу сказать – возвращается ли он в Иерусалим. Это для нас крупная потеря. Что будешь делать? Ни заместить его не берусь, не могу и бросить начатого в Иерусалиме. Для меня совершенно безразлично – вернется ли Бухаров или нет. Полагаю, что, начиная от Дорогобужинова и кончая Бухаровым и через длинный ряд их наследников – все они одного поля ягоды, и от всех от них пользы не дождешься не только для нас, но и вообще для русского дела... Иное дело для нас иерусалимские уполномоченные: пошлешь такого, что потом не расхлебаешь каши. С помошью Божией будем биться, пока силы хватит».

Общество, проникнутое горячим желанием всячески урегулировать вопрос о проводниках из духовных лиц и содействовать, возможно, лучшей и правильной постановке нравственно-религиозных чтений для народа, признало в 1885 г. необходимым ходатайствовать об усилении состава русской духовной миссии в Иерусалиме, так как никому из наличного состава миссии нельзя было поручить указанных обязанностей. Предполагалось, между прочим, привлечь в Иерусалим окончивших курс в Казанской духовной академии на миссионерском отделении, чтобы последние начали свою практическую деятельность в Св. Земле среди наших соотечественников. «Увеличение духовной миссии пока 2-мя сверхштатными членами, с содержанием их от Палестинского Общества и находящимися в исключительном вашем подчинении, – писал М. П. Степанов 5 февраля 1887 г. арх. Антонину, – увенчалось успехом. С вашего согласия, на одно из этих мест представлен священник Александр Анисимов. Желательно было бы скорейшее замещение второго члена. Старшему сверхштатному члену назначено, согласно вашему предположению, содержание в год 1000 р. золотом, второму 750 р. золотом и 250 р. на их разъезды. Считаю вместе с тем долгом высказать вам пожелание Его Императорского Высочества, обусловливающие со стороны Общества такие жертвы. Оба сверхштатные члена должны преимущественно быть употреблены для духовных бесед и чтений с паломниками: они же должны сопровождать по всем святыням или, по крайней мере, до ворот святынь. Им должно быть строго внушено, чтобы они не касались и не вмешивались ни до каких денежных рассчетов, а тем более, чтобы под страхом немедленного увольнения они не смели брать с паломников в свою пользу ни денег, ни каких-либо вещей. Так как они находятся в полном и непосредственном подчинении вашем, то от вас будет зависеть разрешение им совершать или не совершать требы, но считаю необходимым сообщить, что о. Александр Анисимов предварен о том, что он треб совершать не будет. Так как, повторяю, оба сверхштатные члена, служащие к увеличению миссии подчинены вполне вам, то от вашего благосклонного содействия будет зависеть и та польза от них, которую Общество ожидает. Ни переписываться непосредственно с ними, не передавать им свои пожелания Общество не считает себя вправе, а потому надеется, что вы направите их к исполнению той цели, для которой они присланы. Главная их обязанность, чтобы в течение паломнического периода, с 15-го сентября и по Лазареву субботу, еженедельно, в течение 2 часов, в определенном месте, они читали для народа один час священную историю, историю первых веков христианства и жития святых, а другой час описание Св. Земли и других восточных и русских святынь. Во всяком случае не сомневаюсь, что вы употребите все старание, чтобы устроить это новое дело возможно лучше и не откажитесь вашим заступничеством облегчить сверхштатным членам первое время их пребывания во Св. Граде».

Чтения для паломников устроены были Обществом ввиду того, что вечера поклонников, ничем не занятые, проходят большей частью в пересудах и пустой болтовне. Дать им какую-либо умственную пищу на эти именно часы было более чем желательно. Кроме того, эти чтения отчасти могли сообщить поклонникам знание священной и церковной истории, которые редкие из них когда-либо слышали. Чтения иллюстрировались, при пособии волшебного фонаря, туманными картинами, коллекция которых, свыше 700, была приобретена Обществом для этой цели. Требования от этих чтений у Общества были довольно скромные: «если даже и один из тысячи поклонников вынесет что-либо для себя полезное из услышанного, то и этим окупится труд и расходы по этим чтениям».

К сожалению, на это дело иначе взглянул покойный о. арх. Антонин, которому назначение о. Анисимова в Иерусалим в качестве сверхштатного члена миссии не пришлось по душе. О. Антонин отказал ему в помещении в стенах миссии и, благодаря лишь усилиям Д. Д. Смышляева, о. Анисимов нашел себе приют в новом подворье Палестинского Общества. По-видимому, не вполне сочувствовал о. архимандрит и чтениям о. Анисимова и исполнению им обязанностей провожатого паломников. «Представления с волшебным фонарем с объяснениями и чтениями, – выражается о деятельности о. Анисимова арх. Антонин в письме к В. Н. 20 января 1888 г., – идут хорошо ¹⁸⁴ . О. Анисимов усердно водит поклонников (как и следовало ожидать), но подпал нареканию в том, что уговаривает их в классическом: «не давать грекам денег». За эти свои труды о. Анисимов, по ходатайству Общества, был награжден от Св. Синода наперсным крестом. Эта награда, незаслуженная, по мнению о. архимандрита Антонина, о. Анисимовым, еще более возбудила нерасположение последнего к своему сверхштатному члену, на месте которого о. арх. Антонин предпочтительнее желал видеть или поклонника о. иеродиакона Терентия, «живого, подвижного малого, уже водившего (по приглашению Бухарова) поклонников по св. местам, обруганного за то патриархом… и даже понесшего запрещение в священнослужении»¹⁸⁵, или хотя и почтенного и трудолюбивого о. иеромонаха (ныне игумена) Парфения, весьма любимого покойным о. Антонином, но совершенно не подходящего к этой обязанности по своему образованию. Нерасположение о. начальника миссии, неприятности с патриархией и греческим духовенством, а быть может и «неподготовленность» к трудной и тяжелой обязанности духовного руководителя для человека не первой молодости, побудили этого «лучшего» чтеца покинуть Иерусалим. «К сожалению, при всем своем старании, говорится по поводу чтений в Палестине и водительства паломников в отчете 1888–1890 гг., Обществу до сих пор не удалось привлечь к делу хорошего чтеца из лиц духовного звания». О. Анисимова сменил в 1889–90 гг. монах Феодосий, а на его место был послан иеромонах Александро-Невской лавры о. Михаил с правом проживать на новом подворье и с обязательством вести религиозно-нравственные чтения, но с освобождением от водительства паломников по св. местам. «Что касается до вождения поклонников, – писал по этому поводу арх. Антонину М. П. Степанов 19 июля 1890 г., – то при ныне сущестующем порядке оного, присутствие при этом духовного лица есть не более, как унижение для сего последнего, поэтому мы бы полагали впредь до устройства этого дела вполне воздержаться от назначения духовного лица при вождении поклонников, довольствуясь контролем пока светских лиц», т. е. кавасов, состоящих на службе Общества. О. Михаил, однако же, недолго пробыл в Иерусалиме и в январе 1891 года передал обязанности руководителя бесед тому же о. Феодосию, которого он вызван был сменить...

Не были упущены Обществом из внимания даже и такие потребности быта паломников, как конфискация приобретенных ими в Палестине предметов (напр., икон, картин, рисунков и т. п.) одесской таможенной администрацией. Общество ходатайствовало перед министром финансов «о смягчении досмотра» багажа наших паломников, при их возвращении на родину.