XVIII. Что пастыри церкви должны иметь в виду при борьбе с сектантством.

Когда заходит речь о появлении сектантства, то нельзя сказать, чтобы это крупное религиозное явление, возросшее всецело на русской ниве, было вызвано к жизни исключительно какой-нибудь одной причиной. Нет, тут действовали многие причины, многие благоприятные условия и обстоятельства. О некоторых мы сообщили немного выше, теперь же скажем несколько слов об одной, не самой главной, конечно, причине, но зато сыгравшей довольно видную роль в истории сектантского расцвета.

Мы разумеем неблагоговейное отношение пастырей к православной святыне и недостодолжное отправление ими церковных служб и домашних богомолений.

Народ наш, как известно, в высшей степени благоговеен. Он любит свою святыню, дорожит ею, оказывает ей всевозможные знаки уважения и почтения и тщательно заботится о том, чтобы и другие не оскорбляли его святыни, но вместе с ним любили, почитали её и преклонялись пред нею.

Эту религиозную потребность народа должны были удовлетворить, прежде всего, пастыри Церкви, как служители алтаря и домостроители Таин Божиих. Но они, к сожалению, не оказались на высоте своего призвания и положения. Многие из них (мы не обо всех говорим здесь, а только о некоторых, о наиболее нерадивых и небрежных), многие из них, небрежно обращаются со священными предметами церковно-богослужебного культа, без всякого благоговения совершают положенные службы и тем совершенно охлаждают религиозное чувство своих пасомых, порождают у них бурю сомнений и колебаний, которые сплошь да рядом разрешаются переходом в какую-нибудь зловредную секту.

Достаточно ознакомиться только с некоторыми произведениями, трактующими о причинах сектантства у нас, на Руси, и прислушаться хоть краем одного уха к тому, что говорят и пишут о себе и о крушении своей веры православные ренегаты, чтобы видеть, как сильно действует на народ благоговейность пастыря и отсутствие её, как многих смущает и отторгает от нашей Церкви.

Чтобы не быть голословными, постараемся иллюстрировать свою мысль соответствующими примерами.

Расскажем сперва об отпадении Сютаева, родоначальника одной сектантской общины, появившейся в пределах Тверской губернии:

– На празднике это было, – рассказывал А. Пругавину ²³³ Сютаев. – Священник по дворам с крестом ходил. Пришёл к нам в избу. Посадили его в большой угол и стали спрашивать... Может он, по праздничному делу, хмелен был, только он ни синя пороху не мог мне рассказать, – как, што... Стал я его о крещении спрашивать: „Какого ишо, – говорит, – тебе крещения нужно? Палкой окрестить тебя, што-ли?” – Я ему резоны выговаривать стал... – „Знал бы, говорит, в купели тебя утопил”. И начал браниться. Когда перестал, я ему и говорю: „Батюшка, объясни ты мне ишо одно место”, и читаю ему из послания к Евреям 11 стих 10 главы.

– О чём, говорю, тут сказано? О каких жертвах? Не о причастии ли мол, – и даю ему в руки Евангелие.

Он взял, прочитал, да как шваркнет его на пол, прямо под порог, – „Яйца курицу не учат”, – говорит.

– Страх меня взял... – „Што ты, батько, наделал, говорю: А-я-я-я, – грех какой... Ведь это ты Слово Божье... ведь оно у тебя в алтаре стоит на престоле... Энто самое, только што корешок в бархате... Так-то ты почитаешь Христово Слово... Ну, говорю, с энтих пор я тебя не приму, нет. Не учитель ты, а, прямо сказать, волк. Слепец... А слепец слепца ведёт, оба в яму упадут... Не надо мне тебя”.

– „С энтой поры, – заключает свой рассказ Сютаев, – и в церковь перестал ходить, вовсе бросил”...

Так постепенно совершилось отпадение Сютаева от церкви. И причиной тому – было неблагоговейное обращение пастыря с предметами христианской святыни.

А шалапутство отчего появилось?

Тоже вследствие этой причины. Исследователи этой секты, все в один голос говорят: „Шалапуты признают православную религию со всеми её обрядностями, преданиями и святынями, но, не довольствуясь „усердием” духовенства, дополняют церковное богослужение усиленными домашними постами и всяческими физическими лишениями” ²³⁴.

Не так давно Владикавказскому епископу Антонину одна благочестивая душа писала: „у нас тут очень службы плохие, так что я уж лучше к баптистам пойду”... На этом письме Еп. Антонин положил такую резолюцию: „иереи и клирики паствы моей, скорбь этой души возложите на сердца свои и рассмотрите, отчего отбиваются овцы от наших стад” ²³⁵.

До чего, вообще, доходит требовательность нашего народа в отношении пастырского благоговения, видно из следующих слов:

„Меня всегда смущало, когда я ещё усердно посещал православную церковь, – говорил мне знакомый баптист, – то равнодушие, с каким обыкновенно произносятся, пред чтением Евангелия слова: „Во время оно... о... о...”. По всему видно, что то время оно... о... о, столь близкое для нас, для него далёкая и ненужная сказка, о которой приходится ради куска хлеба вспоминать” ²³⁶.

Ясное дело, что православный русский народ возмущается нашей поспешностью в отправлении богослужения, возмущается постоянными сокращениями его и неблагоговейным совершением его. Как народ глубоко религиозный, он ищет и желает одного, именно: чтобы служба Богу совершалась всегда чинно, благоговейно, торжественно, без всяких сокращений и без всякой поспешности. Оттого-то он и по монастырям так часто ходит, оттого он так редко говеет в своём приходском храме и редко бывает в своей церкви.

Похвальная, завидная черта. Её бы нужно было укрепить, развить, а мы не пожелали этого. И невзирая ни на что, нимало не думая о последствиях сего, мы, по-прежнему, спешно совершали богослужения, всячески сокращали их и тем вносили глубокий соблазн в среду своих богомольных пасомых. Наконец, терпение последних лопнуло, и они толпами стали уходить от нас и своими собственными силами налаживать то, к чему мы, собственно, сами призваны были Христом.

Так вот вследствие чего мы лишаемся огромной массы верующих людей. Вот по какой причине наши пасомые, наиболее верующие, наиболее богомольные отпадают от православия и переходят в сектантство, где, нужно заметить, молитвенные собрания происходят с замечательным подъёмом религиозного чувства, в благоговейной настроенности, со всяким отсутствием каких бы то ни было дефектов, если не считать их постоянных вылазок с целью уязвить нас, православных христиан.

Посему, если желаем мы предохранить свою паству от распада и расхищения, если желаем хотя отчасти парализовать привлекательные стороны сектантства, то мы должны перво-наперво обратить своё внимание на благоговейность богослужения, на устранение всех бывших доселе и теперь ещё процветающих недочётов нашего общественного и частного богомоления.

Иначе, к переходу в сектантство остался для наших прихожан один только шаг. Достаточно заметить, что сами православные начинают поговаривать о превосходстве сектантского требоисправления пред православным.

По словам одного духовного следователя-священника, после похорон ребёнка по обряду баптистов, свидетели православные так о них говорили: „ щоб ще цех був у штундьев”, подразумевая под словом „цех” хоругви: „то зовсим було-б доладу; гарно ховают (хорошо хоронят): неначе краще (пожалуй лучше), як (чим) у нас” ²³⁷. Так откровенно отвечали они духовному следователю на вопрос о впечатлении, какое произвело на них погребение по обряду баптистов.

Приведённое показание следователя духовных дел относительно погребения по обряду баптистов не должно удивлять нас, ибо всем, знакомым с народной жизнью, известно, как происходят похороны в деревнях, особенно далеко отстоящих от прихода, да ещё у бедняков, где они не только не сопровождаются торжественным пением, но и редко сопутствуются священником, а о детях уже и говорить нечего. Детей сплошь хоронят без батюшек, и батюшка только изредка наезжает, чтобы в один приём припечатать все, выросшие за долгий промежуток, могилы бедняков, что и заменяет для них обряд погребения ²³⁸.

Мы укажем здесь, помимо отмеченных, ещё некоторые недочёты, которые особенно резко бросаются каждому в глаза и которые особенно сильно возмущают душу каждого ревнителя православия.

На первом месте, конечно, стоит церковное чтение. Нельзя без стыда и смущения слушать нашего церковного чтеца даже в городской церкви, если знаешь, что в храме есть человек другого вероисповедания, знающий иные богослужебные традиции. Вот до чего наша практика стоит низко в этом отношении. Обычай внятного, умилительного церковного чтения, которым гордилась древняя вселенская церковь, или забыт нашим церковным уставом, или вовсе не привился на Руси по нашей малограмотности. От Московской поры глубокого религиозного невежества, не возвышавшегося над грубым обрядоверием, осталась традиция, хоть спеша, хоть даже в несколько голосов, наперебой один другому, но всё же сполна вычитывать всё, положенное по монастырскому уставу. Тогда верили в магическую силу прочитанных, хотя бы без толку и смысла, молитв, слов, хотя бы никем не понятых и не прослушанных. А теперь почему стараются с такой же поспешностью вычитать всё? Почему бы настоятелю не остановить чтеца и не сказать, чтобы он читал, хоть один из двух полагающихся по уставу псалмов, но зато чётко, ясно, с умилением? ²³⁹

Вразумительность чтения полезна и самому читающему, ибо только в таком случае он постепенно привыкает к раздельному, ясному произношению каждого слова. Наоборот, чтец, который читает торопливо, постепенно теряет способность ясного чтения и доходит в этом отношении до того, что при всём желании не может прочитать вполне членораздельно, не скрадывая звуков и целых слов, даже несколько строк.

Пора, наконец, положить конец этой печальной практике, благодаря которой молящийся во время церковного чтения поневоле впадает в рассеянность и думы, не имеющие ничего общего с тем местом, где он стоит. Пора прекратить это „бормотание дьячков”, которое служит предметом постоянных насмешек крестьян и особенно побывавших в городе на отхожем заработке. Такое чтение только отталкивает народ от церкви и мешает ему пользоваться храмом, как великой воспитательной школой.

Скверно действует на настроение молящихся поспешность не только чтеца, но и священнослужителя. Поспешность последнего, как лица облечённого благодатью свыше, можно сказать, скорее бросается в глаза и сильнее волнует благочестивые и ревностно-православные души, чем торопливость чтеца. С этим надо считаться и нам, пастырям церкви, на это нужно обратить серьёзное внимание.

А обратить внимание, действительно, есть на что.

Как у нас, например, совершается таинство покаяния! Минуты в две не более, а то, пожалуй, и скорее. Иной пастырь так и грехов совсем не спрашивает, а читает одну разрешительную молитву. Другой – исповедует одновременно человека по три, по четыре. Третий совершает это таинство в таком же роде. При таком совершении исповеди, нечего и думать о благоговении молящихся, о спасительном действии таинства, о благотворном влиянии его на души верующих людей.

А таинство крещения – не с такою ли поспешностью совершается? Конечно, да. Одни молитвы читаются с молниеносною быстротой, другие совсем опускаются, третьи так читаются и поются, что ни одного слова из них разобрать нельзя. Многие священники, не довольствуясь этим, для ускорения чинопоследования крестят младенцев в той воде, в которой крестили, может быть, целый десяток ребят. Это не гигиенично и возмутительно.

О служении панихид, молебнов, акафистов и об отправлении других треб не стоит даже говорить. Тут столько чисто баснословных приёмов и традиционных обычаев, что если и говорить о них, то всё равно не поверят. Достаточно для иллюстрации напомнить хотя бы о таком установившемся и веками освящённом деревенском usus’e, как богомоление пропорционально предлагаемому вознаграждению, т. е., если прихожанин заплатит хорошо, то ему полностью вычитывают всё, положенное уставом. Если скудно вознаградят причт, то в таком случае совершают требу по сокращённому чину.

Прекрасным выражением этого обычая служит следующий рассказ, записанный А. Пругавиным ²⁴⁰.

Приходит мужик к священнику и просит повенчать. – „Десять рублей”. Начинают торговаться. – „Ну, так и быть, – говорит, – возьму пять, а меньше – ни копейки”. Мужик даёт три, бедный мужичонко, бобыль, – но поп не соглашается. Долго он водил мужика; тот не сдаётся, не прибавляет – известно, не из чего прибавить-то: сам гол, как сокол. Ну, хорошо; проходит так с неделю времени. Видит поп, что мужик не в силах дать больше трёшницы, соглашается венчать. Ладно, хорошо; начинает венчать. Обвёл раз вокруг аналоя и довольно. Жених и говорит: „батюшка, кажись, ведь три раза кругом-то обводят, а не один”. – „Это за три-то рубля, – говорит, – три раза?.. Нет, брат, шалишь, довольно с тебя и одного”. Видит опять жених, что поп венцов не возлагает, и говорит: „Батюшка, как же это вы без венцов-то нас венчаете?” – „Это за три-то рубля, – говорит, – с венцами? Шалишь, брат, – хорошо и так”. Так и повенчал и вина испить не дал. Тот было сунулся; „Батюшка, позвольте винца-то”. А тот на него: „это за три-то рубля винца? Ишь, ловок. Нет, брат, шалишь”. Так и не дал ничего.

Этому рассказу мы вполне верим и даже не сомневаемся в его правдоподобности, потому что мы сами жили в деревне, где сплошь да рядом практиковались такие случаи, в особенности при чтении акафистов и служении молебнов и панихид, и неоднократно слышали подобные повествования из уст не только мирян, но даже самого духовенства.

Как ни возмутительны сами по себе подобного рода факты и явления, но нужно сказать, что они не из последних. Есть ещё более возмутительные. Мы разумеем те случаи, когда священнослужители совершают требы в нетрезвом виде. Тут соблазнам и искушениям – полный простор.

В Новгородских Епархиальных Ведомостях за 1912 год, помещена одна заметка, под заглавием: „из моей пастырской практики”, где описан нами обсуждаемый факт.

Мы приведём здесь полностью эту заметку, чтобы видеть, каких печальных результатов мы достигаем таким небрежным совершением богослужения.

„Дело было 8 или 9 декабря, – пишет очевидец. – Едва приехал ко мне о. благочинный для годовых отчётов, и мы с ним принялись за работу, как вдруг входит крестьянин соседнего прихода, деревни З. Ал. В-ов. Принявши благословение от о. благочинного, он подошёл и ко мне за тем же. Потом он тревожно сказал: я к тебе, батюшка, потрудись поехать причастить племянницу в деревне П-ях; да нельзя ли поскорее, больная то уж очень ветха, боюсь, не умерла бы без священника: я бы и не поехал к тебе, добавил он, да наш то отец ночью хотел уехать: поторопись, пожалуйста, да только оденься покрепче, лошадёнку-то я уж больно замаял, да и на улице-то сильно метёт”.

С о. благочинным мы скоро сговорились, и я тотчас отправился к больной.

Предупреждение и беспокойство возницы были вполне, справедливы – дороги совсем не было, порывистый ветер крутил немилосердно: снег сразу заметал следы.

Но вот, наконец, и деревня и тот дом, куда меня везли. Вхожу в избу. На мой привет „здравствуйте” слышу смущённый женский голос: „вот и батюшка”. А вслед за тем вошла девица, а за нею и местный приходский священник.

Оказывается, сильный припадок кашля с удушьем больной чахоточной поставил на ноги всю родню и заставил поехать сразу за своим духовным отцом и за мною.

Итак, я был уже как бы не нужен на этот раз. Свой духовник до меня уж принял исповедь больной и приобщил её св. Христовых Таин.

Но случай этот столкнул меня вот с каким обстоятельством – незаурядным и достойным полного от нас, пастырей, внимания.

Сосед пастырь захлопотал об угощении меня с дороги чайком и закуской. Он видел, что я иззяб, вполне сознавал и то, что я бесцельно проездил в такую непогоду, потому и хотел сгладить во мне неприятное чувство. В суете и заботе обо мне он вышел в другую избу к стряпухе, чтобы поторопить её и меня не задержать.

Он за порог, а больная ко мне с полным тревоги голосом и умоляющим взором: „Батюшка, как мне быть-то? Видишь, отец-то наш уж больно навеселе, как-то он справил меня? Боюсь, чтобы Господь не засудил меня по смерти”. И сама заплакала...

На этом закрываю завесу виденного и слышанного мною...

Немного слов сказала болящая. Но какой глубокий урок нам, пастырям церкви Божией... ²⁴¹

Ну, согласитесь сами, дорогие читатели, разве при таком требоисправлении можно привлечь сердца своих пасомых к храму Божию? Разве можно воспитать в них чувства любви и преданности к св. православной церкви и к пастырям её? Разве можно укрепить их в вере и единомыслии?

Нисколько.

Удивительно, посему, не то, что многие отпадают от православия и переходят в сектантство, а то, как это не все ушли к „религиозным отщепенцам”, как это до сих пор сохранилась у нас паства.

Не мне, конечно, юному и малому, давать какие бы то ни было наставления всем небрежным, и нерадивым, и неблагоговейным пастырям. Это – дело епископа. Посему мы и предоставим ему право голоса.

Епископ Андроник по затронутому нами вопросу пишет следующее:

„Как тело наше, питаемое разными снедями, дышит и требует воздуха для своей деятельности, так и душа христианина требует духовного воздуха, который обновлял бы её внутреннюю работу, давал бы крылья и простор для высокой духовной деятельности. Это и даёт наше православное Богослужение. О, как прекрасно, как восторженно, как усладительно это наше Богослужение, какое высокое утешение, восторг и умиление оно приносит всякому, кто с душевным вниманием присутствует во время совершения Богослужения, молитвенно следя за развитием его, благоговейно прислушиваясь к возглашаемым молитвам и песнопениям. Какое захватывающее впечатление производит оно, когда совершается торжественно, умилительно, отчётливо. В данном случае разумеется не та торжественность, которая вся превращается в искусственную помпезность, в поразительную церемониальность, в ущерб содержанию Богослужения, даже в сокращение его молитвенного трогательного состава.

Нет, в данном случае разумеется та торжественность Богослужения, когда сам совершитель его исполнен торжественного духовного предстояния пред престолом Божьим, когда душа его полна молитвенной благоговейной сосредоточенности, когда поэтому ему дорога, как святыня, всякая потребность, как в составе, так и в обрядности Богослужения. Тогда он служит и с внешней торжественностью, но совершенно естественной, как естественно всякое высокое захватывающее чувство, настраивающее человека на высокий тон и проявляющееся в соответствующих внешних, торжественных и важных обнаружениях. Такой торжественности ни мало не препятствует и скромная внешняя обстановка, как, наоборот, не препятствует и величественность этой последней. Тогда наисовершеннейше исполняется заветное слово Христа „иже кланяется Ему – Богу, духом и истиною достоин кланятися”. Тогда наилучше дух молитвы укладывается в чудные внешние формы проявления, и чудные внешние формы содействуют молитвенному, возвышенному настроению души. Тогда Богослужение всех объединяет, всех возвышает, всех молитвенного дерзновения исполняет, ибо всем своим целым составом и совершением вводит души в предощущение Божественного Царства. Тогда Бог во светлостях святых Своих близким и слышащим веруется всеми молящимися, и святые вместе с Пречистой Богородицею, как живые веруются предстоящими и внемлющими нашим молитвам, чтобы приносить их к Престолу Вседержителя. Тогда всякий молящийся воистину исполнен торжественного чувства в своей душе и вместе с ветхозаветным патриархом Иаковом готов восклицать от избытка чувства торжественно: „как страшно сие место, это не что иное, как дом Божий, врата небесные”.

Вот такую торжественность Богослужения и нужно вводить нам всеми силами. Она захватывает всех своею духовною силою. Она всех настраивает на мирную, на торжественную и дерзновенную молитву к живо ощутимому Богу. Пусть всякий совершитель Богослужения помнит, что он великой важности дело совершает во время Богослужения. Он не только себя пред Богом поставляет: он и всех предстоящих людей к Богу приводит и к ним Бога низводит, к ним небеса ниспускает, дабы и их на небо возводить. Тогда он сам найдёт соответствующий в себе тон, создаёт и соответствующую внешнюю обстановку, как выразительницу молитвенного предстояния Богу. О, как торжественен был, при самой скромной обстановке, при отсутствии всякой внешней помпы, покойный о. Иоанн Кронштадтский, когда он совершал Богослужение, весь уходя в его дивные молитвы и песнопения, всем своим существом переживая их высокое духовное содержание, в них, как живых, созерцая тех святых, которых прославляют эти церковные песнопения. Да, это есть истинное торжество духа человеческого. И оно всех исполняет того же молитвенного торжества. За таким торжественно-молитвенным Богослужением умереть хочется, – так оно упоительно, так оно отрадно, такую новую и вечную жизнь оно подаёт. Конечно, исчезнет из памяти самое содержание выслушанных молитв и песнопений. Но то впечатление, тот духовный восторг, то высокое чувство, которое создаёт в нашей душе торжественное молитвенное Богослужение, – это останется в душе, как всякое чувство близости к Богу, как умиление и радость не земная, а небесная. И это-то именно создаёт в человеке необходимое чувство богосыновства, благоговения, благопреданности, молитвы, сокрушения, веры и упования, делающих его христианином твёрдым и сознательным ²⁴².

И всего этого мы лишаем свою паству небрежным отправлением общественного и частного богослужения.

Да, прав был известный писатель П. И. Мельников, который в своей „Записке о русском расколе”, составленной им в 1857 году для Великого Князя Константина Николаевича, писал:

„Наше духовенство оттого не уважается народом, что оно само представляет беспрерывные примеры неуважения к вере”.