Рождество Господа

Начало величайших событий, которые в последствии были столько важны для целого человечества, мы находим по большей части скрытым в тени частной жизни, среди немногих лиц, в домашнем кругу. Провидение приготовляет и устрояет свои важнейшие дела как будто нарочно втайне, сокровенно. Иудейская история того времени, о котором мы говорим, оставленная нам знаменитым писателем этого народа, едва содержит в себе несколько слов о Мессии: великую эпоху Его рождения, подробности его жизни и деяний – она проходит молчанием: не показывает нам в конце правления Ирода великого ничего, кроме насилий и возмущений. При его дворе и в его царстве происходят такие беспорядки, каких только можно ожидать в государстве с одной стороны от корыстолюбия правителя, его подозрительности и рабского желания каким бы то ни было образом удержаться в благоволении сильной Империи, а с другой – от недовольства подданных его правлением, и часто непредусмотрительной ревности сохранить остальные права свои от притязаний той чуждой Империи. Однако сколько ни желал народ освободиться от ненавистного государя, но никак нельзя было ожидать, чтобы через то сколько-нибудь улучшилось внутреннее или внешнее его состояние: внутреннее – потому что религия и нравы были в упадке: внешнее – потому что и сын Иродов мало подавал добрых надежд, и Римляне уже такие присвоили себе права над делами этого народа, что поздно было думать об ограничении их власти и пресечении новых покушений и вмешательств.

В таком положении находилось царство Иудейское в то время, когда в одном уголке этой земли случились те события, коими начинают свою историю дееписатели – события, в которых легко усматривалось присутствие и содействие Божие, но которые в такие беспокойные времена как бы затерялись между народными волнениями и сначала только там и здесь возбудили молву, которая однако же скоро должна была смолкнуть. Правда все вообще обращали тогда внимание на то, когда и где должно явиться обещанное отцам лицо; и смотря по тому, как те древние пророчества, которые относились до сего лица, более или менее были исследываемы, и образный язык, которым они выражены, более или менее был понимаем, были и сии ожидания более или менее справедливы. Но как часто бывает с человеческими ожиданиями, что люди, наперед составив себе образ желаемой вещи, украшают его по своему вкусу дотоле, доколе он не будет соответствовать вполне их желанию; а потом смотрят вокруг себя, где бы найти что-нибудь подобное своему образу, – и от того самую вещь, хотя бы она действительно явилась, не примечают: так случилось и с этим народом, даже с лучшей его частью при ожидании Мессии. Среди непрестанных волнений и переворотов, в споре интересов враждующих партий, Иудеи составили себе понятие о Великом Царе, которое совмещало в себе именно то, – и ничего другого, кроме того – чего требовали нужды государственные, а эти нужды требовали освободителя от римского ига и от туземных угнетателей. Это было одно из самых сильных желаний в особенности у Иудеев, живших в Палестине; и хотя встречались по местам люди, которые привязаны были сердечно к религии, потому и Мессию представляли себе не только как освободителя от угнетений, но и как исправителя религии; но кто был слишком чувственен для того, чтобы желать и ожидать исправления нравов и религии, тому царство Мессии представлялось только как царство чувственного наслаждения – или в смысле саддукеев т. е. без отношения к будущей жизни, или в смысле фарисеев т. е. так что понятие об этом царстве хотя и обнимало собой будущее состояние, но притом более ласкало народной гордости, нежели было сообразно с истинными его потребностями; это царство должно было быть только для Израиля. Кратко: для каждого царство Мессии значило то, что было всего согласнее с его желаниями и потребностями.

История младенчества Иисуса Христа, в начале сколько можно сокровенная, но потом возвещенная св. евангелистами целому миру, есть необходимое и достойное своей цели вступление в историю общественного служения Иисуса Христа. Пример евангелистов Марка и Иоанна показывает, что она могла не быть столько важной для частных целей благовествователей, как последняя история. Мог и сам Господь наш по своим причинам молчать о ней тогда, когда неверие иудейское не хотело в нем признать ничего более, кроме сына Иосифова: но в полном составе истории откровения всемирного царства Божия необходимо было, чтобы хотя несколько было пролито света и на первые дни божественного его Основателя. Без того, в каком мраке представлялся бы нам первый естественный вопрос в истории евангельской, как и откуда произошел божественный наш Спаситель? Далее история младенчества Иисуса Христа открывает нам план первых предначертаний Промысла; которыми должно было начаться великое дело Сына Божия: показывает первых лиц удостоенных в нем участия; – средства, которыми они были к тому приготовлены; – основания, на коих опиралась их уверенность, когда они действовали в пользу Иисуса. Соображение этих предначертаний необходимо сообщает более ясности истории служения Иисуса Христа. В них отразился дух церкви ветхозаветной с своим приготовительным влиянием на сердца людей в чертах самых возвышеннейших. Целая история жизни Иисуса Христа не показывает нам таких высоких людей между учителями закона, какие представляются на немногих страницах истории младенчества Иисуса Христа. И одними этими страницами успокаивается возбужденная неверием и маловерием Иудеев, встречающихся в последующей истории Иисуса Христа, мысль сомнения – стоило ли труда так много заботиться о доме израилевом, когда он так худо понял свое назначение?

История младенчества Иисуса Христа преимущественно сосредоточивается в тесном кругу потомков древнего царского дома, с которым соединены были все надежды народа Иудейского, в семействе Иосифа, потомка Давидова. Нам неизлишне будет войти в более подробное рассмотрение семейственного, политического и нравственного состояния этих потомков Давидовых.

Семейство потомков Давидовых состояло во время Иисуса Христа из следующих лиц; Иосифа, Марии, жены его ¹ и сестры ее, также Марии, вероятно по своему мужу прозывавшейся Клеоповою ² с детьми ³. Кроме того оно состояло в родстве с домом одного благочестивого священника Захарии: Мария Иосифова и Елизавета, жена Захарии, были между собою родственницы ⁴.

Дом Давидов, которого мы имеем две родовые линии, идущие до Иисуса Христа – одна – через Соломона, другая – через другого сына Давидова, Нафана, представляется в сие время по внешнему состоянию в самом уничиженном виде, по внутреннему по большой части – в таком, какого мог желать от него Мессия. В заключении обеих родословных линий у евангелистов стоит Иосиф, муж Мариин, мнимый отец Иисуса Христа ⁵. Он был столько беден, что снискивал себе пропитание плотничной работой: жил в Назарете, одном не важном галилейском городке. Предание уверяет, что он уже был в преклонных летах в то время, когда был призван послужить Мессии. Сколько открывает нам лицо его священный Бытописатель – это был муж высокой добродетели. Св. Златоустый в одном том его намерении, что он хотел тайно пустить Марию, которую подозревал в преступлении, подвергавшем ее законной смерти, видит действие выше закона, предварявшее к благодати знамение высокого жития, многое любомудрие (на еван. Матф. бесед. 18). Он столько был добр, что скорее мог не доверить собственному суждению и чувствам, нежели чистоте другого; столько покорен воле Божией, что не мог отказываться ни от каких ее распоряжений; и понимая важность своего служения, не смел сам сделать и шагу произвольно (Матф. 2:22). Так как такое любомудрие приобретается только многолетними внутренними подвигами, то его характер в эти годы уже мог достигнуть полного своего образования – быть всегда равным, как низкая доля его не подавляла, так и высокий жребий его не должен был надмевать. Спокойное величие потомка знаменитых царей просиявало в лице его и в то время, когда он не думал быть чем-нибудь более плотника: теперь этому величию соответствовало его особенное назначение – быть воспитателем и хранителем Отрочати, которого давно желали видеть древние цари и патриархи. Иосиф не изменит себе. Завидный жребий его! Для него отказались бы Давиды от престолов своих. Соломоны от всех богатств своих. Иосиф, воспитанный в училище нищеты и уничижения, не ошибется в том, как обходиться ему с Тем, Кто, так сказать, пред глазами его сокрыл лучи своего божественного величия в таком уничиженном виде.

Другое лицо в истории евангельской из дома Давидова, которое притом еще более обращает на себя внимание, нежели сам Иосиф, есть Дева Мария. То, что было в старце плодом многих лет его жизни, раскрылось быстро в сердце юной девы – и еще в большем блеске – от особенных действий в ней благодати. То же смирение, та же покорность распоряжениям божественным, та же благость сердечная: – только все глубже было основано в сердце, более носило на себе характер божественного и все украшалось еще чистотою души девственной. Такова была юная дева: годы обещали еще более украсить эту избранницу Божию. Провидение всегда имеет людей, которым сообщает нарочито большую меру сил, нежели другим, и дает этим силам гораздо быстрейшее развитие для своих особенных целей. Но еще никогда сила нравственного чувства не сообщаема была душе человеческой в таком обилии и ни в ком она так быстро не представлялась раскрытой, как в юной Марии, истинно благодатной Марии. Ее и обязанность, может быть, была не та только, чтобы дать плоть Богочеловеку, но чтобы отчасти и притом еще более,– и долее – нежели Иосиф, способствовать развитию и образованию сил, которые принадлежали человеческому естеству Сына Божия и раскрывались не иначе как в постепенности, не всегда путем вышеестественным.

Как бы поэтому было желательно иметь более точные сведения о первых годах жизни пресвятой Девы!... Но жизнеописатели Иисуса Христа, занятые одним его лицем, не оставили нам ничего собственно касающегося до его матери. Собраны были некоторыми лицами, впрочем уже довольно отдаленными от времен пресв. Девы, сохранившиеся предания о некоторых обстоятельствах в первоначальной жизни, но к истине примешивались вымыслы, иногда даже нелепые, вообще разноречащие. Мы не говорим уже о некоторых сочинениях гностических, сюда относящихся: о рождении Марии, о Марии и ее бабке: мы укажем только два более чистые источника преданий о Марии, которыми, как кажется, пользовался и Св. Григорий Нисский в своем сочинении о рождестве Господа нашего Иисуса Христа. Это суть: первоевангелие Иакова, и книга о рождении Девы, выданная еретиком Селевком (манихеем) от имени апостола Матфея. Если св. Григорий не имел в виду каких-нибудь других жизнеописаний Девы Марии кроме сих; то видно, что и он пользовался ими с разбором. Черты его истории Девы Марии кратко можно представить в таком виде: отец Божией Матери был богатый человек: его супруга была бесплодна. Долго Анна просила Бога, чтобы Он благословил ее чрево; наконец молитва ее была услышана; она родила дочь и посвятила ее храму: жрецы воспитывали ее в храме. Когда исполнились годы ее воспитания, они рассуждали между собой, что с ней делать, – и решили отдать ее в виде супруги какому-нибудь престарелому мужу с тем, чтобы он был хранителем ее девства. Для сего был избран из той же фамилии Иосиф, которому она и была обручена. Эта история гораздо проще и вероятнее, чем те, которые находятся в других жизнеописаниях.

Все однако же соглашаются 1) в том, что она была плодом молитв матери и отца, не имевших у себя долго детей: в св. истории – много таких примеров, и во всех случаях такого рода распоряжения Промысла имели предметом своим что-либо особенное; 2) в том, что она получила воспитание при храме: пример также не необычайный в древности и во времена Марии (Лук. 2:37). Но здесь особенно достойно внимания замечание одного из тех сказаний, что Мария была питаема в храме ангелами: может быть, эти слова суть не что иное, как образное выражение той же мысли, какую заключает в себе другое сказание: «Мария имела ежедневные видения и обращалась каждый день с ангелами»; 3) в том, что она обрекла себя всегдашнему девству, несмотря на общее предубеждение своих соотечественников против безбрачной жизни. Эти обстоятельства дополняют нам начертание характера Приснодевы и способ его раскрытия: представляют нам в ней существо особого рода, более небесное, нежели земное – черта, которая ставит ее в истинном свете, в которой нет ничего преувеличенного.

У Марии, матери Господней, была сестра именем также Мария, вероятно по своему мужу прозывавшаяся Клеоповою (Иоан. 19:25), которая была матерью четырех известных в евангельской истории учеников И.Христа: Иакова меньшего, Иосии, Симона и Иуды, а может быть еще нескольких дочерей (Map. 6:3) ⁶. Из сих детей ее нам известнее других по частным обстоятельствам своей жизни до призвания И.Христом, Иаков, по свидетельствам христианских писателей, назорей от чрева матери своей, уважаемый самыми Иудеями за свои аскетические добродетели, которых начало, без сомнения, было положено еще в его иудействе. Он не вкушал от мяс, не намащал тела своего елеем и в банях не мылся; колена его от частого припадания к Богу в молитвах о себе и за других покрыты были наростами, – так описывает его трудническую жизнь Евсевий; Иероним присовокупляет к сему, что он соблюдал и девство. Всего более свидетельствует о духе его, впрочем уже просветленном христианством, его послание. Мы не знаем, насколько были подобны Иакову в таком подвижничестве его братья: но все заставляет думать, что они не были далеки от него. Иуда был также в числе апостолов, как и Иаков: Симон был преемником Иакова в епископстве иерусалимском.

Семейство Иосифа находилось кроме того в родственных отношениях к дому одного священника, именем Захарии. Как близко было это родство и через кого эти два дома соединялись, неизвестно: только Елизавета, супруга Захарии, была в тесной связи с Марией.

Захария был один из тех мужей, которые при всеобщем упадке религии и нравов старались вести жизнь сколько можно безукоризненную и беспорочную; он исполнял обязанности израильтянина и в особенности – своего звания не по одному только навыку, но со страхом Божиим. Такой муж тем сильнее должен был ощущать желание скорее видеть Мессию, который бы все преобразил, который бы дал людям – как сам говорил он – служить Богу преподобием и правдой все дни живота. Елизавета, супруга его, происходившая также по прямой линии от Аарона, была женщина известного благочестия. Что оба супруга были происхождения священнического – это давало им некоторый род благородства между Иудеями и, кажется, эта фамилия в своем месте пользовалась особенным уважением ⁷. Они жили в одном городке, лежавшем в нагорной части колена Иудина ⁸. Захарии, для исправления своих обязанностей, нужно было по временам отправляться в Иерусалим, но нечасто – два раза в год, – и не надолго – не более как на одну неделю. Эта чета была уже в преклонных летах – и не имела у себя детей: у народа, который благоплодный брак считал за особенное благословение Божие, – у которого длинные родословные, идущие по прямой линии от Авраама через множество поколений, были в великом уважении, – бездетство вдвойне казалось огорчительным. Долго оба супруга молились Господу, чтобы он даровал им сына: обоим казалось прискорбным, что с ними должен угаснуть свет их благородного поколения: но чем они становились старее, тем менее оставалось надежды на потомство.

Обозрев таким образом состояние двух семейств, в которых положено было первое начало событий евангельской истории, с которыми тесно соединяется история младенчества Иисуса Христа, приступаем к самым событиям.

В один раз, во время чреды служения во храме, Захария должен был возлагать фимиам на алтарь кадильный. С горстью фимиама он входит во святилище: народ в это время обыкновенно совершал тайные молитвы пред Господом. Все действие священника было очень непродолжительно. Но на этот раз Захария слишком замедлил. Что было тому причиной, после он сам объяснил в таком виде: лишь только совершил он курение и хотел выйти из святилища, – как явился ему по правую сторону алтаря кадильного небесный вестник и сказал ему устрашенному – кротким гласом: «ничего, не бойся, Захария! – Я пришел возвестить тебе, что услышана молитва твоя: слушай! твоя Елизавета родит тебе сына; ты должен дать ему имя: Иоанн (милость Божия, благодать Божия). Имя радостное: оно и должно быть таким: потому что не только тебе в твоей старости он будет отрадой, но его рождение будет спасительно и для весьма многих. Этот младенец будет велик пред Богом, близок к Иегове. Но по этому же самому ты должен воспитывать его особенным образом: он должен носить на себе во всю жизнь обет назорейства, быть посвящен Иегове, от юности не пить ни вина, ни сикера. Господь еще во чреве матери исполнит его особенными дарами Духа Св. и ему-то, прибавил ангел, поручено будет обратить Израиля к Богу его, которого он забыл; он-то, как вторый Илия, исполненный ревности назначен идти вперед царя божественного,– Мессии, возбудить благочестивые расположения отцов в сердцах потомков и приготовить народ к принятию Господа, который идет за ним». – Страх и радость в Захарии были слишком сильны в это время, чтобы он мог совладеть с собою: при том он уже привык считать невозможным – не только что маловероятным, – то, что возвещал ему теперь ангел, так что уже никакая надежда не имела места в сердце его... И он отвечал: «Этому трудно поверить. Где уже мне в таких летах и моей Елизавете – иметь детей?» Ангел возразил: «Я Гавриил – служитель Иеговы. По божественному повелению я пришел тебе возвестить это: следственно мои слова имеют непременно исполниться. Ты все еще недоумеваешь! – Отселе ты не будешь в состоянии произнесть ни одного слова, доколе не придет тот день, когда возвещенное тебе мною от Бога исполнится. Это за то, что ты не хотел мне поверить без знамения». С этого же мгновения у Захарии отнялся язык.

Так рассказывал после Зaxapия это событие. И следствие этого чудесного события – немота Захарии и рождение ему сына – давали словам его совершенную достоверность.

Кажется не без особенных целей было положено на Захарию такого рода наказание – молчание. Лишившись языка, Захария тем самым вразумлен был, что событие сие до времени должно быть тайной. И между тем, какие бы вредные следствия могли произойти из того, если бы хотя малейшая часть возвещенного небесным посланником стала известною всенародно! Припомним, какие следствия повлекла за собой подобная молва, распространившаяся по случаю отыскивания новорожденного Царя иудейского восточными мудрецами.

Итак, Зaxapия невольно должен был теперь хранить при себе тайну. И когда вышел потом из святилища к народу, – из его встревоженного вида, немотствования и замедления уже можно было заключить, что с ним случилось что-нибудь необычайное. Его спросили, не видение ли ему было какое? он отвечал мановением утвердительно, и только. Что это было за видение, это не было объяснено, и его онемение, конечно, казалось случаем естественным – особенно, когда видели его потом снова исправляющим свою должность до конца своей чреды, также как и прежде. Итак в Иерусалиме об этом происшествии ничего более не осталось известного, кроме того, что священник Зaxapия, как можно было гадать из его мановения, имел в храме какое-то видение, по поводу которого потерял и язык, но и это еще не у всех могло находить веру.

Между тем, когда окончилась его неделя, он возвратился в свой город. Супруге своей он мог дать знать о чудесном событии также каким-нибудь знаком ⁹. Но весьма вероятно, что и ей, не только кому-нибудь другому, он не открывал всех обстоятельств сего видения в подробности. Елизавета действительно стала беременна, – и в благодарность ли за благословение Божие, или для того, чтобы не разгласить цель, на которой положена была печать молчания в лишении языка ее мужа, – только она пять месяцев держала себя так тайно, что и близкие к ней не знали перемены, с ней происшедшей.

Сколько ни были таким образом сокрыты под завесой молчания первые обстоятельства явления великого пророка, который должен был приготовить путь чаемому Мессии: однако в самой сокровенности своей они более имели торжественности, нежели благовествование о рождении самого Мессии и Его непостижимое зачатие. Величие Спасителя там более и открывалось, где Он нисходил до глубочайшего уничижения. Иоанну, как посланнику нужна была слава, достойная Царя, которого он возвещал; ему не дано будет силы чудотворений: только эти чудесные события, ознаменовавшие первые минуты его существования, и будут свидетельствовать о его божественном посланничестве.

В шестой месяц беременности Елизаветы посылается ангел, но уже не в Иерусалим, а в отдаленный незнатный галилейский городок – Назарет, не к священнику, почтенному саном и добродетелями пред Богом и людьми, но к неизвестной людям деве: является ей не в храме, или синагоге, или где-нибудь в святом месте, но в убогом доме, – является деве, на которую скорее могла пасть молва бесславия, нежели слава чрезвычайного избранничества. Весьма вероятно, это было в час ее молитвы; когда взор ее был устремлен к горнему, когда душа ее вся парила к престолу Отца небесного, земное отстранилось от чувств ее, темная оболочка разредилась – предстал очам духа ее радостью блистающий ангел. «Радуйся, благодатная», приветствовал небесный посланник ангелоподобную Деву; – приветствие было земное, но в устах небожителя оно точно было полно радости. – Мария, погруженная в предмет своей молитвы, казалось, не слыхала этого приветствия. «Господь с тобою» – прибавил ангел: – опять приветствие – и опять такое приветствие, которым давно уже сретали друг друга ¹⁰, но никогда слово это не могло иметь смысла полнее, как в настоящем случае. – Мария все еще недоумевает, – в явлении Ангела и в словах его было что-то необычайное. Наконец Ангел приводит ее в себя новым приветствием: «благословенна ты в женах» (блаженнейшая из всех жен). Мария смутилась от слов сих: ей уже казалось такое приветствие слишком высоким: ее смирение заставляло ее опасаться, нет ли здесь чего коварного? Добрый ли это вестник?

« Не бойся», отвечал светоносный посланник Марии, проникнувший мыслью смущение души ее, – «не бойся. Потому что зачнешь во чреве и родишь Сына – Спасителя миру. Которому должна дать имя Иисус, и этот твой Сын будет столько велик пред Господом, что будет носить имя Сына Вышнего! Это будет тот обетованный отцам, которому Бог даст престол Давида отца Его: Он воцарится над домом Иаковлевым и царство Его будет стоять веки и никогда не окончится».

В таких чертах было изображено в первый раз благодатное царство Иисуса Христа, в таких чертах представлен Он сам. Ангел имел речь с девой рода царского, Иудейского; Иисус и Его царство точно были изображены в таких чертах в ветхом завете. Дева знала это, и в настоящих обстоятельствах ей не иначе можно было возвестить о Мессии, как в чертах ей знакомых. Она должна была узнать лицо Мессии короче, яснее; это и будет после, а теперь довольно для согласия на то, что от нее требовалось, и этих слов ангела. Для чего было ей знать подробности судьбы своего сына: об этом намекнет ей после Симеон: теперь она должна была видеть только самую светлую сторону этого дела, – и притом, повторим опять, именно в таких чертах, какие ей были знакомы.

Мария поняла благовестника; быть матерью давно всеми желаемого – что может быть вожделеннее? Одно ее затрудняет: на ней лежит обет девства, изреченный ею еще во храме: «как мне родить сына, когда я не знаю мужа?»

«Ты и не познаешь мужа – отвечает бесплотный. Дух Святый найдет на тя и Сила Вышняго осенит тя. Сын Вышняго не может родиться от семени человеческого: сам Господь даст Ему плоть от кровей твоих ¹¹. Поэтому и рождаемое Свято (Пс. 6:3) и будет именоваться Сыном Божиим. – Ты еще недоумеваешь, как это может быть; не испытывай, положись на всемогущество Божие: вот родственница твоя Елизавета, которую все называли неплодною, уже шестый месяц беременна – и это стало также по особенному действию силы Божией. Я возвещаю тебе несравненно высшее чудо: но помни, что нет ничего невозможного для Бога».

«Когда так – отвечала Мария с радостью – я готова быть орудием Божиим: даже желаю, желаю сего! Γένοιτό μοι!» И Слово плоть бысть.

Остановим на минуту нить истории; дадим место благоговейному размышлению. Событие, которого сейчас поставила нас свидетелями история, есть спасения нашего главизна. Мы знаем, в какой красоте создал нас Господь: мы малым чим умалены были от ангел; с нами горния силы делили беседы и поведали тайны мира небесного; сама премудрость веселилась с сынами человеческими; – и ниспали мы от блаженства сего и лишились мы первой красоты. Мы знаем еще, что некогда паки нам отверзется рай и вкусим плодов от древа жизни; забудем скорби земные, дух теснее прежнего соединится с Господом, сама плоть одухотворится; святые восторжествуют над грехом; не будет раздвоений в душе – будет мир и блаженство. Мы знаем – это две зари: вечер и утро нашего мира: они светят нам в нашем ночном блуждании отрадным блистанием. Но чем связываются между собой этот вечер и утро? Как вечная ночь не покрыла нас навсегда безысходным мраком? Как сделается то, что сокрушенный сосуд снова наполнится благоуханий небесных? Как растленная природа совлечется своего греха и тления? Где эта животворная сила, которая всю ее проникнет, очистит, просветит? – грех потребит, смерть изгонит, отнимет все скорби, везде откроет жизнь, правду и блаженство? Она – в Слове, которое в ту минуту, как произнесла Мария свое: «буди ми по глаголу твоему» – стало плотью. Если души отшедших имеют некоторое сознание о том, что у нас совершается на земле, то я верую тому учителю церкви, который говорит в своем слове Марии: – просит тебя Адам с своим несчастным потомством, изгнанный из рая, просит Авраам, просит Давид просят все отцы твои, сидящие во тьме и сени смертной: дай согласие на предлагаемое тебе ангелом. Что медлишь? что трепещешь? отверзи, дево блаженная, сердце твое вере, уста исповеданию, утробу – Создателю. Веруй, исповедай, восприими. Воздай слово и восприими Слово. Это Слово не теперь только первый раз принимает на себя труд восстановления человечества. Это Слово, в начале бывшее у Бога т. е. пребывавшее до создания мира с Богом Отцем Своим сокровенно, потом явившее себя Богом в сотворении ( вся тем быша и без него ничтоже быть еже бысть), открывшее в себе для совершеннейших из сотворенных существ более, нежели только источник бытия, – но и жизнь ( в том живот бе: – здесь невольно припоминается – дыхание жизней, древо жизни...), – это Слово, когда человек лишился уже богодарованной жизни, хотело по крайней мере остаться для него светом ( и живот бе свет человеком), из внутреннего перейти во внешнее; оно не могло уже более быть его душею, – хотело по крайней мере озарять его светом своим по временам подобно солнцу. И свет во тьме светится; чем далее человек отходил от начала своего бытия, тем более сгущалась тьма в нем и над ним; сделалось око его темно и все тело его стало темно; но эта тьма разрежалась по временам сиянием Слова; оно просиявало – то внутренними озарениями духа, то внешними явлениями и откровениями; мало того, оно возжигало постоянный светильник в откровении письменном; это было второе слово Божие; словом, оно так разделяло между людьми свет свой, что никого не лишало его в своей мере ( бе свет истинный, просвещаяй всякаго человека, грядущаго в мир); но тьма – люди с их пороками сердца, с заблуждениями ума – его не понимала. B мире оно было, и мир им был и мир его не познал. Чтобы выразить себя яснее, чтобы проникнуть тьму глубже, чтобы стать снова жизнью для человека и оживотворить собой все человечество, – Слово стало плотью. И с Иисуса, говорит один учитель Церкви (Ориген), начало божественное и человеческое естество между собой срастворяться, чтобы через сообщение с божественным человеческое стало божественным не только в Иисусе, но и во всех тех, которые с верой воспринимают тот образ жизни, которому научил Иисус. Теперь есть надежда несомненная, что все возглавится: само Божество всей полнотой Своей низошло в сферу растленного человечества; соединилось с ним теснейшим образом; приобщилось плоти и крови нашей: теперь каждое стенание, каждое болезненное ощущение, которые терпели его братия на земле, отдается и Ему на небеси; и если Он всемогущ, то не может быть, чтобы Он не прекратил эти стенания и болезни, не сообщил нашему сердцу благ, коими Сам преисполнен. И не может быть, чтобы Он не даровал нам сего. Так человечество восстановится: земное паки совокупится с небесным; Слово как свое человеческое естество прославило воскресением, так и все человечество, готовое идти вслед за Ним; как одно тело – очистит, прославит и приведет ко Отцу, повергнет Адама всеродного к престолу Отца и тогда будет, как в начале, Бог всяческая во всех.

Вот какое место занимает в бытии человечества тот момент, когда дева сказала ангелу: буди ми по глаголу твоему. Только два для нас таких момента во всей беспредельности веков: создание человека и его воссоздание. И вся земная жизнь Иисуса Христа, Его страдания и чудеса, уничижение и слава, смерть и воскресение держались, как на первом узле, на мгновении Его воплощения, или лучше сказать – все эти 33 года Его жизни были только развитием того мгновения, когда Слово стало плотью.

Ангел, исполнив повеленное, удалился: Мария осталась одна. Тогда со всей живостью должна была представиться ей необычайность ее положения. И в обстоятельствах, менее поразительных, после какого-нибудь неожиданного события, первой мыслью обыкновенно бывает спросить себя: действительно ли это все было, не сон ли это, не мечта ли воображения? Конечно, и Мария делала себе неоднократно такие вопросы: но нет сомнения также и в том, что для нее не осталось незаметным действие силы Всевышнего, которая начала с сей минуты образование плоти Иисусовой.

Чувствуя всю важность события, которое совершилось над ней, помыслив, что ангел не напрасно являлся ей одной, узнав о Елизавете, как крепко она держит тайну свою, Мария и сама сочла нужным никому не объявлять случившегося. Нельзя представить себе, чтобы она не ощущала желания сообщить о том мужу своему Иосифу, но тайна Божия связывала язык. Смирение тем более располагало к молчанию. Ей только пришло на мысль, что по крайней мере не без цели указал небесный вестник на Елизавету: может быть, чем-нибудь эта опытная жена может помочь ей в настоящем ее положении. Между тем свидание с ней может раскрыть ей в большей подробности то, что собственно с ней случилось, и на что ангел только кратко указал Марии. В сих мыслях Мария оставляет Назарет и идет с поспешностью в город, где жила ее родственница, который находился от нее расстоянием часов на двадцать на пять. Заметим здесь примечание одного учителя церкви: не Мария спешила к Елизавете, но Иисус, находившийся во чреве Марии, спешил освятить своего Предтечу Иоанна, также еще находившегося во чреве Елизаветы (Ориген).

В доме Захарии Марии совсем не ожидали, Елизавета не могла и подумать, чтобы кто, особенно из такого далекого места, как Назарет, мог слышать что-нибудь о ее беременности. Тем менее с своей стороны Мария могла ожидать, чтобы известно было благовестие ангела кому другому, кроме ее самой: но лишь только Мария вступила в жилище Елизаветы с обыкновенным приветствием, вдруг Елизавета ощутила во чреве своем необычайное движение младенца. Она встретила Марию не как бедную девицу, которую любила по родственной связи, но истинно как матерь Господа. Она постигла прежде слов ее все, что с ней случилось и приветствовала Марию радостным громким голосом: благословенна ты в женах (повторяя необычайное приветствие ангела) и благословен плод чрева твоего. Какой чести я удостоилась! сама матерь Господа пришла ко мне. И чтобы объяснить, откуда узнала она тайну, кроме самой матери девы никому неизвестную, прибавила: – мне сказало об этом радостное играние младенца моего во чреве моем! О блаженна ты, что приняла с верой слова ангела... (как будто хотела потом сказать, какое следствие неверия в подобных обстоятельствах оказалось на ее муже: но чтобы не смешать радостного с прискорбным, – сказала только – сбудется непременно, что сказал тебе Господь. Так выразились первые порывы священного восторга престарелой жены! Благодатная Мария дала свободное течение словам ее, – и потом с спокойным величием Матери Господа и с глубоким смирением рабы Господней, как бы пред лицем самого Бога, отвечала, что вся слава принадлежит Господу. Он призрел на рабу свою и ее будут ублажать все племена. Но это дело милости Его в боящихся Его и верности обещаниям, которые Он дал им. Ради их Он хочет теперь явить силу мышцы своей, вознести смиренных, низложить гордых. Вот первая беседа двух богоизбранных жен! Священный Повествователь предложил нам свидетельство тех чувств, которых постоянно исполнена была душа Святой Девы. Ей так было приятно в доме Елизаветы, что она, кажется только для уклонения от глаз людей любопытных, которыми вскоре должен был исполниться дом Захариин по случаю рождения ему сына, решилась оставить Елизавету, проведши у нее три месяца. Это посещение, как можно догадываться, особенно судя по первой беседе Марии и Елизаветы, должно было сильно подкрепить внутреннее состояние Пресвятой Девы. Тогда ей немаловажное предстояло искушение со стороны нареченного ее мужа. Она видела Елизавету – прежде неплодную – уже так близкой к разрешению от бремени, слышала от нее, какие божественные предречения были о ее Сыне; узнала, какое назначение и обязанности имеющего родиться Иоанна по отношению к Мессии, сыну ее, также еще неродившемуся: как все это должно было успокаивать Марию в той мысли, что дело, к исполнению которого призвана она, все далее в своих отдаленных подробностях состоит под непосредственным распоряжением Божиим, что ей остается только в молчании ожидать разрешения своего затруднительного положения от руки Промысла.

В самом деле, по возвращении Марии из дома Захарии, признаки чревоношения ее с каждым днем начинали более и более оказываться. Если перед кем можно было считать неуместным молчание об истинной причине оного, то конечно перед Иосифом, и если чей глаз скорее мог приметить эту перемену состояния Марии, то конечно глаз человека, которому была она обручена. С другой стороны, осторожность, с которой хранили свою тайну Захария в Елизавета, – тайну несравненно меньшей важности, была для Марии примером, которому следовать она считала тем большей обязанностью, что Иосиф был отстранен от участия в этой тайне самим благовестником, поскольку ангел совершенно умолчал об нем. Но молчание вот какой подвергает опасности; Иосиф, не зная настоящего положения дела, может судебным порядком обвинять Марию в неверности своему нареченному мужу; деву обрученную в таком случае положено было по закону подвергать такому же строгому наказанию, как и женщину замужнюю. Если бы и не это: если она и не думала, что Иосиф поступит с ней по всем правам своим: можно было опасаться, что однако же он даст ей формальное разводное письмо, – а это и в том случае, когда бы в этом письме он изъяснил прямо причины, побудившие его к разводу, и в том случае, когда бы о них умолчал, подвергало деву, имеющую все признаки беременности, позору; поскольку делалось при свидетелях и также торжественно, как совершались браки. И пусть бы еще этот позор падал на одну ее: – что скажут потом о Сыне, Которого она носит в недрах своих? Может ли быть что затруднительнее такого положения Марии? Но уверенная, что Вышний не оставит дела своего неоконченным и не даст его разрушить, она предала всю себя Его воле и распоряжениям.

Приближалось время, когда она должна была вступить в дом Иосифа, как действительная его супруга: но Иосиф, тревожимый сомнениями, думал теперь разводом отдалить от себя Марию. Доброта его сердца и отчасти знакомый нрав девы, ее благочестие и целомудренность расположили его поступить в сем случае сколько можно легче, однако принять в свой дом ее – для него было слишком тяжело. Итак он решился только дать ей разводное письмо не упоминая причин, по которым с ней разводится, как делали это другие.

В этих обстоятельствах, которые хотя не расстраивали плана божественного, однако грозили помрачить невинность чистейшей из дев, угрожали бесславием рождению самого Мессии, Промысл Божий, всегда блюдущий добродетель, не мог оставаться в бездействии. Посылается Иосифу сновидение, которое должно ему раскрыть со всем убеждением истины понятие о беременности Марии. Ему открывается мысль, которой он никогда не имел в уме своем, – открывается через ангела, с такой ясностью и силой, что в нем не остается никакого сомнения о достоверности им виденного. Притом еще указывался этим сновидением один признак, которым можно было поверить его истину по крайней мере в последствии: сказано было, что Мария носит в утробе своей сына; этого не мог сказать с достоверностью простой сон. Но еще ранее сего Иосифу не было воспрещено удостовериться от самой Марии, что виденное им во сне было не игра его воображения. Он сообщает свое сновидение Марии и объявляет повеление ангела; теперь уже она не имела причин молчать перед Иосифом: она охотно сложила с себя эту тяжкую для сердца ее обязанность. И старец вместе с юной девой с благоговением произнесли святое имя будущего Мессии – Иисус, которое им было открыто – каждому порознь, – вместе пролили обильные слезы умиления при мысли о неисповедимых судьбах Божиих, над ними и через них содевающихся; припоминали себе оба затруднительное положение, в котором находились, и с радостью благодарили Бога за счастливое разрешение их недоумений и отклонение несправедливых подозрений; после сего Мария совсем уже перешла в дом Иосифа.

В то время, как в Назарете была таким образом снята печать молчания с тайны Марииной; разрешились и узы молчания, связывавшие уста Захарии. Елизавета разрешилась, как предсказывал ангел, сыном; по сему случаю собралось к ней множество родственников и знакомых; все дивились необычайному событию, соображали его со временем видения, бывшего Захарии, видели тесное отношение между тем и другим обстоятельствами; но ничего определенного не знали. Зaxapия все еще молчал: Елизавета и не могла и конечно не намерена была открывать ничего – без воли своего мужа. Прошло семь дней; в осьмой надлежало совершить над младенцем обрезание и дать ему имя: в этот день обыкновенно бывал у Иудеев семейный праздник, на который собиралось по крайней мере человек десять, самых близких к родителям младенца. И так собрались в дом Захарии ближайшие родственники для священнодействия и празднества: когда пришло время наименовать сына, спросили об этом мать (так как отец был нем): она отвечала, чтобы его назвали Иоанном. Это наименование показалось странным, потому что не было у Захарии и Елисаветы в родстве никакого Иоанна: предложили назвать младенца лучше по имени отца, но Елизавета не отступалась от своего слова. Поэтому хотели каким-нибудь знаком узнать от отца, как бы он желал назвать своего сына. Иоанн будет имя ему – написал Зaxapия на дщице – и с этой минуты отверзлись уста его: и первые слова его были – славословие Богу. Все изумились такому стечению обстоятельств при рождении Иоанна. Всякий гадал вперед, что-то будет у них этот сын: родился на старости лет; во все время беременности матери его – отец был без языка: по какому-то непонятному побуждению мать и отец дали ему имя, совсем в роде их неизвестное; и лишь только отец написал это имя, как получил язык. Чудо! Так все могли толковать об этом событии, но истинной причины и цели всех сих событий никто не знал.

Зaxapия впоследствии сложил особую песнь на рождение Иоанна ¹² в которой благословляет Бога, открывающего царство Мессии (Лук. 1:68–75), и потом пророчески изображает назначение своего сына, как указал ему ангел и как объясняло собственное вдохновение (76–79). В историческом отношении она имеет ту особенную важность, что раскрывает нам взор лучшего из священников того времени на лицо Мессии и его царство. Мессия, по буквальному значению этой песни, есть такое лицо, посредством которого Бог, вследствие древних своих обетований, ныне хочет, избавить народ свой от врагов его угнетающих. Царство Мессии будет состоять в том, что народ Иудейский, освободившись от порабощения, будет безбоязненно в святости правды служить своему Богу и озарится новым светом богопознания. В отношении к сему царству Иоанн имеет такое значение: он будет предуготовлять народ к откровению сего царства, возвещая ему, что условие спасения, ожидаемого от Мессии, заключается в оставлении грехов.

Итак вот какие были сделаны Промыслом приготовления к явлению Мессии: о нем знали только четыре человека: два в Назарете, и два – в Юте. Гораздо более было молвы об Иоанне; о нем говорили и в Иерусалиме и во всей нагорной Иудее (Лука 1:65); но и эта молва была неопределенная.

Первый слух о Мессии в народе должен был, по намерениям Промысла, распространиться тогда, когда Он уже родится, и распространиться из города, который принадлежал Ему по праву Его происхождения от дома Давидова. Этот план Промысла и был выполнен тогда, как в Иудее производилась перепись, по повелению Августа.

Так как в соглашение обстоятельств времени, означенных св. Лукой, с историей Иудейского народа немало встречается затруднений: то мы намерены войти о сем предмете несколько в подробнейшее рассмотрение, которое тем более может быть для нас важным, что может пролить новый свет на некоторые евангельские события. 1. Что это за перепись, бывшая по словам евангелиста, по всей земле? – 2. Каким образом она могла совершаться в Иудее по повелению Августа, когда в Иудее был свой царь – Ирод? – 3. Каким образом мог производить при Ироде перепись Квириний в качестве правителя Сирии, когда в сию должность он вступил уже после того, как окончит свое царствование не только Ирод, но и сын его Архелай? – 4. Почему об этой переписи молчит Иосиф Флавий?

1. Перепись, бывшая в конце царствования Ирода – состояла ли она в одном исчислении и означении лиц, или соединялась с разложением податей, как обыкновенные римские цензы, – не была по всей земле, разумея под сим всех подданных римской империи и зависящие от нее народы. Светоний хотя и указывает в царствование Августа три переписи в римской империи, однако они простирались только на граждан римских. Счислялся только Populus Rоmanus. При том и по времени, как доказывается несомненными памятниками, ни одна из этих переписей не подходит к той, которая была около времени рождения И.Христа. Нельзя думать и того, чтобы историки не заметили такого поголовного счисления всех подданных римской империи в собственных и зависящих от нее областях, какое мы видим в Иудее. Итак остается положить, что перепись эта была только в Иудее; это не противоречит словам Евангелиста: по всей земли, πάσαν τήν οίκουμένην. Οίκουμένη употреблялось в несобственном значении и когда означало римскую империю: оно могло иметь и еще частнейшее знаменование, напр. у самого Луки (Деян. 11:28) и у Иосифа Флавия (8:13, 5) означало только Иудею. Πάσαν – мог написать Евангелист для означения того, что все области Иудейские подлежали сей переписи, даже и Галилея, в которой жил Иосиф; и это нужно было Евангелисту заметить, поскольку после Иудейские владения разделены были на несколько независимых одна от другой частей.

2. То, что Иудея имела своего царя, не препятствовало римскому императору учредить перепись в Иудее. Римляне, несмотря на то, что сами воцарили в Иудее Ирода, держали Иудеев в совершенной зависимости от своей власти. Ирод не мог самовластно распоряжаться своим престолом касательно его наследства, но должен был представить свое избрание утверждению императора. Ирод по крайней мере незадолго до своей смерти платил дань императору: это видно из того, что когда области, доставшиеся в удел сыну его Архелаю, при общем возмущении удержались в законной подчиненности; то, замечает Иосиф Флавий, были облегчены императором четвертой частью подати. Кому эта подать шла? – очевидно, не Архелаю. В другом месте сам Иосиф начало рабства (δουλείας) народа иудейского Римлянам относит ко времени вступления в Иудею (правителя) Помпея, призванного враждой двух братьев (Dе bеll. iud. Lib. V. с. IX). Анпиан (Dе bеll. civil. I. V. p. 1135) говорит, что Ирод платил дань еще Антонию, который был другом Ироду. Из соображения всех сих обстоятельств открывается, что нет никакой невозможности в том, чтобы при конце царствования Иродова была в его государстве, по повелению римского императора, перепись, хотя бы даже она соединена была с действительным обложением данью, тем более простое поголовное исчисление всех подданных Иудейских, за которым, по воле императора, могло следовать и совершенное поголовное обложение данью.

3. Αϋτη ή άπογραφή πράτη έγένετο ήγεμονεύοντος τής Συρίας Κυρηνίου. Эти слова испытали множество толкований. Укажем только вероятнейшие: а) принимают πρώτη вместо προτέρα (см. Иоанн. 1:15) и поставляют от него в зависимости последующие родительные падежи: ήγεμονεύοντος Κυρηνίου, так что смысл сих слов будет такой: эта перепись была прежде той, которая была произведена правителем Сирии Квиринием. Полная речь по такому толкованию должна быть в таком виде: αϋτη ή άπογραφή πρώτη τής τού ήγεμονεύοντος τής Συρίας Κυρηνίου. Но член τής мог быть и опущен (см. подобное у самого Лук. 13:1, их же кровь смеси Пилат с жертвами их: ών τό αίμα Πιλάτος έμιζε μετά τών ϑυσιών άύτών, – сказать полнее μετά τού τών ϑυσιών... См. также Деян. 7:16). Это изъяснение в подкрепление себе имеет то, что другое народосчисление, бывшее в Иудее лет четырнадцать спустя после этого, точно производилось Квиринием, когда он был правителем Сирии, как известно это из Иосифа Флавия; и на него Лука также указывает (Деян. 5:37). б) Другие толкуют эти слова так: это первая перепись Квириния, бывшего потом правителем Сирии, полагая, что здесь Лука заметил это обстоятельство для отличения этой переписи от другой, произведенной тем же Квиринием, о котором упоминает в Деян. 5:37. Но этому толкованию противополагается 1) то, что в таком случае перед ήγεμονεύοντος должен стоять член τού; 2) то, что ничем не подтверждается то предположение, чтобы оба народосчисления производил Квириний.

4. Чтобы дать ответ на тот вопрос, почему Иосиф Флавий не упоминает об этой переписи, мы кратко представим историю последних годов царствования Ирода.

В последние годы правления Ирода было у него неудовольствие с аравийским царем Оводою, который, взяв у Ирода некоторую сумму денег, не возвращал их ему в назначенный срок, несмотря на требование Ирода. Кроме того, в одно время сделали из Аравии вторжение во владения Ирода несколько разбойнических шаек и увели с собой несколько человек из его подданных; Ирод требовал удовлетворения; но разбойники были приняты под защиту царем аравийским и его министром Силлием. Ирод отнесся по этому делу к чиновникам императора, находившимся в Сирии. Здесь положено было и Ироду и Оводе возвратить захваченных тем и другим, а последнему кроме того и деньги – в течение 30 дней: срок прошел; Аравитяне условия не исполнили; министр Силлий отправился с жалобой на Ирода в Рим. А Ирод – с согласия чиновников империи – вступил в Аравию и разбил войска своего неприятеля. Силлий, извещенный об этом, быв удостоен аудиенции от императора, доносит ему о вторжении Ирода в Аравию и об истреблении им 2500 Аравитян вместе с вождем их. Август спрашивал у друзей Ирода, находившихся в Риме, справедливо ли то, что Ирод делал нападение на Аравию. И удостоверившись в справедливости донесения Силлия, не разыскивая далее дела, отправил к Ироду очень жестокое письмо. Сущность его состояла в том, что «доселе он (Август) обходился с Иродом, как с своим другом; но отселе будет обходиться с ним, как с своим подданным». Ирод отправил в Рим послов для оправдания: но их не приняли; других – также. В это время Овода умер; его министром, который был главной пружиной неудовольствия, были также недовольны. Новый царь аравийский Арета, вступивши на престол без испрошения согласия императора римского, отправил было против Силлия в Рим посольство; но оно не было принято. Среди таких обстоятельств, говорит Иосиф, царства иудейское и аравийское день от дня приходили в худшее состояние; из двух царей этих царств один не был в точном смысле царь; другой – Ирод, раздражив императора тем, что защищался, должен был терпеть всякие несправедливости. Для прекращения этих бедствий Ирод послал в Рим Николая Дамасского, который действительно успел объяснить все дело императору, обличить Силлия и оправдать Ирода. Август с ним примирился. После сего возникло неудовольствие в самом семействе Ирода. Старший сын его Антипатр вошел в очень тесные сношения с братом Ирода, дядей своим, Феророй и женой его. Сестра Иродова, Саломия, зная об этом союзе и опасаясь от него чего-нибудь худого для брата, донесла обо всем, что касалось до сего предмета, Ироду. Ирод и сам имел кое-какие об этом сведения и подозревал; но о том, что передала ему Саломия, ему было неизвестно. Рассказав это, Иосиф продолжает: между тем существовало общество из Иудеев, которые выдавали себя за строгих ревнителей закона, за людей богоугодных и которым были преданы женщины. Они называются фарисеями: это – люди, которые весьма сильны в сопротивлении царям, осторожны и готовы к открытому противоборству и оскорблениям. Эти люди, когда весь народ иудейский присягал в верности императору и царю, в числе 6000 человек отреклись дать клятву. И когда царь наложил на них пеню, жена Фероры сама внесла ее за них, в благодарность за это благодеяние (так как их считали знающими будущее по вдохновению божественному) предсказывали они ей, что Ирод и его потомство скоро будут лишены царства по определению Божию и что царство перейдет в руки Фероры и детей их. Это узнала Саломия, узнал и царь. Вместе с этим узнал и то, что пристали к их стороне и некоторые из придворных. Вследствие сего он умертвил главных виновников из фарисеев, евнуха Багоя и всех из своего дома, которые находились в согласии с фарисеями. А Багоя, прибавляет Иосиф, уважали они (фарисеи), потому что он, как говорили они, будет именоваться отцем и благодетелем царя, который восстанет по повелению их. Ибо у этого царя будет все в руках; он даст евнуху способность к браку и чадорождению (Antiquit: XVII, 2).

Из соображения этих обстоятельств последних годов царствования Ирода открывается, что присяга, о которой говорит Иосиф, есть то же что перепись, о которой говорит Лука; потому что ежели допустить рождение И.Христа за 12 или за 15 месяцев, или же за 2 года до смерти Ирода, то эта присяга придется в то же время, в какое была перепись.

Многие обстоятельства этой присяги согласны с евангельской историей о рождении Иисуса Христа.

Лука говорит: изыде повеление от Кесаря Августа переписать всю вселенную. Сущность присяги, по словам Иосифа Флавия, состояла в обещании верности императору и царю. Присяга означает подданство; подданство не могло быть ничем так изображено, как переписью. Лука говорит: и идяху вси написатися; удивительно, как с этим соглашается Иосиф, когда говорит, что весь народ иудейский, исключая 6000 фарисеев, дал эту клятву.

С переписью и с присягой связывается одинаковое происшествие – возмущение. При вопросе волхвов, где царь Иудейский рождается? весь Иерусалим пришел в движение. Иосифово сказание как будто составляет комментарий на эти слова евангелиста Матфея.

Возмущение иерусалимское в том и другом повествовании открылось по поводу разнесшегося слуха о новом царе. Первосвященники и книжники Матфея, которых спрашивал Ирод о месте рождения Мессии, конечно, суть те фарисеи, которых разумеет в сказании о бунте Иосиф Флавий. Новый царь, о котором пророчествуют фарисеи у Флавия, очевидно, есть Мессия: ибо о нем говорится, что у него в руках все будет, к нему прилагаются слова Исаии пророка (56:1–5).

У Иосифа фарисеи пророчествуют, что Бог положит конец владычеству Иродову. У ев. Матфея священники и жрецы также из пророков извлекают предсказание о месте рождения Мессии. У ев. Луки, кроме того, пророчествуют Симеон и Анна.

Ирод, по сказанию ев. Матфея, увидев, что обманут волхвами, послал истребить всех младенцев вифлеемских. Иосиф также упоминает о большем кровопролитии. И хотя нам из св. книг неизвестно, чтобы Ирод производил еще где-либо жестокости по поводу разнесшейся молвы о рождении Мессии, однако вероятно, что человек такой подозрительный как Ирод, после того как обманут был волхвами, подозревал в том же книжников и фарисеев, которых спрашивал о Мессии и потому также излил на них свою ярость.

Так как я почитаю Иосифа горячим Иудеем, то самый образ его повествования о возмущении фарисеев служит мне доказательством, что он говорит о делах, происшедших в Иерусалиме по поводу рождения Иисуса Христа. Не удивительно ли, что Иосиф насмехается над фарисеями, которые хвалились даром пророчества, тогда как сам – фарисей и сам подлежит тому же упреку, поскольку неоднократно прилагает пророчество о Мессии к лицу императора Bеcпасиана? Насмешка над фарисеями совсем была бы неуместна в таком описании, которое представляет сцену жестокости и толиких их бедствий. И за что? За то ли, что они отказались от присяги кесарю? нет. Они откупились бы от этого деньгами, если бы не причинены были Иродом некоторые другие оскорбления. Какие же? – Предсказание и ожидание, что царство Ирода должно перейти, сообразно определению Божию, в другую фамилию из Иродовой. Это-то самое действительно и было во время рождения Иисуса Христа. Кратко сказать, нельзя представить себе, чтобы тот, кто Ирода везде называет жестоким, с жестокостью Ирода стал издеваться над фарисеями, если не предположить, что он в сем случае имеет в виду осмеять вместе веру в Мессию, которого не хотел признавать за Мессию.

Скажут, что предсказания, упоминаемые Иосифом, относятся не к Иисусу, а к жене Фероры и ее детям. – Не отрицаю, что она, равно как и другие, имели участие в том, что говорили тогда фарисеи. Но, чтобы она сама, или Ферора, или кто-нибудь из их потомства было то лицо, о котором здесь речь, – нельзя поверить, потому что это противоречит всему прочему сказанию Иосифа. Ежели бы жена Фероры в этом деле более всех обращала на себя внимание, – как по-видимому утверждает Иосиф, – то быть не может, чтобы она спаслась от жестокости Иродовой, от которой пали приближеннейшие прежде люди к Ироду. Скажут: их сохранила всеобщая к ним любовь народа; но каким расположением пользовался Антипатр? И зачем бы этому Антипатру, столько жаждавшему престола, отправляться в Рим, оставив дела в таком положении? – Отправляясь в Рим, не оставлял ли он Фероре и жене его обязанность умертвить отца своего ядом и таким образом подвергал себя опасности лишиться наследства престола? – Да и не противоречит ли сам себе Иосиф Флавий, когда сказавши, что фарисеи в благодарность жене Фероры за ее благодеяние, им оказанное, предсказывали ей, что Бог определил передать престол Иродов Фероре, ее мужу и их детям, – в конце повествования говорит о царе, который, по их пророчеству, должен восстать, как об одном определенном царе? Как жена Фероры, Ферора и дети их могли быть этими царями? – Ежели нельзя всей истории об этой присяге и возмущении изъяснить по истории евангельской: все однако же сродство их очевидно, и первая много служит нам к объяснению некоторых событий, относящихся к последней: напр. быстрого распространения молвы о рождении Иоанна: необычайности движения в Иерусалиме по поводу первых слухов о Мессии; жестокости Ирода; необходимости бегства Иисусова из Иудеи; преданий о смерти Захарии, – об удалении с сыном в пустыню Елизаветы.

Поскольку Мария жила в Назарете и в Назарете ей было и откровение от ангела, то можно было думать, что здесь и родится ее Сын, благовествованный ангелом. Но Тот, Кто распоряжался всеми обстоятельствами рождения этого Сына, имел причины несколько изменить такое течение их. Мессия, как сын Давидов, должен был и родиться в городе Давидовом: нужно было, чтобы Его происхождение от Давида было представлено для всех в непосредственной ясности и достоверности, тем более, что униженное потомство Давида принуждено было оставить наследственный город свой и жить в презренной в глазах гордых Иерусалимлян, части царства Иудейского, Галилее. Кроме того было всем известно древнее, еще до пленения вавилонского данное, предсказание, что Вифлеем должен быть отечеством славного Вождя Израилева, его же исходи из начала – от дней века (Мих. 5:2). Правда, Вифлеем был тогда уже и не город, но деревня: но тем не менее взоры народа туда обращались, когда искали себе Мессии (См. Мф. 2:5–6; Иоанн. 7:42).

Промыслу не нужно было однако же употреблять никаких сверхъестественных мер для того, чтобы с одной стороны привести родителей Иисуса в Вифлеем, с другой – раскрыть перед всеми, что они происходят от дома Давидова. То и другое само собой должно было исполниться при народной переписи, которую в конце царствования Ирода предписано было произвести римским правительством в Иудее. Так как это было выражением неблаговоления Августа к царю иудейскому, а Ирод очень дорожил благосклонностью римского императора, то объявленная перепись должна была производиться с особенной поспешностью, хотя и не малое затруднение к сему заключалось в том, что сообразно законам Иудейским каждый должен записываться не в том городе, где он живет, но в том, откуда происходил его род. Посему и Иосиф, не смотря на то, что домашние обстоятельства располагали его несколько времени промедлить в Назарете, отправился немедленно вместе с Марией в Вифлеем.

Иосиф и Мария прибыли в Вифлеем: но здесь так было тесно от множества съехавшихся для записания (Вифлеем прежде знаменитый и многолюдный много должен был дать из себя фамилий), что пришельцам назаретским, бедным, хотя и знатным по роду, но незнатным по настоящему своему положению, не оставалось и места в гостином доме, которое было бы поудобнее для Марии в последние дни ее беременности: они расположились в одной пещере ¹³, находившейся близ селения вероятно в той самой горе, на которой оно было расположено, – в этой пещере в другое время становились стада, для которых вифлеемские окрестности издревле были весьма удобны (1Цар. 17:15).

Здесь-то благоволил Господь родиться! Предание рассказывает, что свет исполнил всю пещеру, когда родился Иисус, что облак светоносный окружал ее и ослеплял своим блеском входивших в пещеру. Но Христу поклонится избранный и без этого света; а младенцу нужна еще сокровенность. Мария сама приняла младенца, сама спеленала Его и положила, где было поудобнее положить, в ясли. Предоставляем каждому разгадывать, что думали, что ощущали в себе земные свидетели божественного рождения. Можно думать, что в их душевном состоянии более было недоумения, нежели торжественной радости. Сын Вышнего – в таком уничиженном виде! Тот, Кому пророчески радовался еще во утробе матери своей Иоанн, должен лежать в простом хлеве, в яслях. Когда родился Иоанн, предназначенный провозвестник Его, все родственники собираются к матери его и радуются вместе с ней, – а Мария одна с своим младенцем: Мессия – освободитель народа от врагов – а производимая теперь перепись обещает только то, что чуждое владычество еще более укрепится в тяготении над народом Божиим: кого бы не заняли такие представления при настоящем зрелище и какого бы восторга не охладили в тех, которые еще мало были знакомы с судьбой этого нового пришельца мира.

Итак очень естественно ожидать, что Промысл не оставит вскоре подкрепить недоумевающих в тех высоких обетованиях, которые были даны относительно младенца Иисуса. И в самом деле, к этому были избраны несколько пастухов, в некотором отдалении от Вифлеема стерегших свои стада в ту ночь, когда родился Иисус. Промысл с осторожностью избирал лица, которых делал участниками великой тайны: бедные пастухи в простоте сердца могли принять благовестие небесного посланника и отнюдь не соблазниться пещерой и яслями, в которых лежал будущий Искупитель, – для того, чтобы воздать хвалу Богу; но вместе, как не имеющие никакой важности внешней, не могли далеко распространить молву о рождении обетованного.

В то время, как младенец, уже повитый пеленами, лежит в яслях: приходят в пещеру эти пастухи (может быть хозяева пещеры) и, осмотревшись с удивлением, оглядев Иисуса, Марию, и особенно обратив внимание на ясли, начинают с благоговейной радостью рассказывать изумленным Иосифу и Марии, по какому побуждению они пришли сюда в такое время (ночью), и что хотят они видеть, как ангел, облеченный светом, возвестил им о рождении в эту ночь Христа Господа и, конечно в намерении препроводить их к нему самому, – указал им место, где он родился и признаки, по которым можно было узнать его; как вслед за сим благовестием они были свидетелями еще чудеснейшего события: слышали песнь ангелов, воспевавших хвалы Богу. И изумление пастырей и радость небожителей стали изумлением и радостью святой матери младенца и престарелого Иосифа. Пастыри оставили их; но на Марию эти слова сделали такое глубокое впечатление, что она отселе еще с большей внимательностью начала замечать все обстоятельства, касающиеся ее Сына и рассуждать о них тайно.

В самом деле, как согласовались оба эти явления ангелов, которых удостоены пастухи, с предшествующим служением ангелов тайне рождения Иисуса: не являлись ли они Захарии, Марии, Иосифу? Итак, нечего сомневаться, что и пастырям были такие явления, сколько ни величественнее были некоторые обстоятельства этих явлений в сравнении с предыдущими! Да, величественнее! как величественна эта песнь: слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение. Она обнимает и небо, и землю, и человеков: она связывает с событием пещеры вифлеемской все что есть на небе светлейшего, на земле – вожделеннейшего, для людей благодатнейшего; славу Божью, мир или полное блаженство, благоволение Божие. Здесь очевидно открывалось подтверждение всего, что доселе было сказано о Мессии: но как будет приведено это в исполнение? Этот вопрос всех ближе должен был касаться сердца Марии, и Мария слишком мало знала, как он разрешится. Это было для нее новым побуждением входить в размышление о великом деле божественного Промысла. Она не видела в своих обстоятельствах и обстоятельствах Иосифа ничего, что могло бы пролить хотя некоторый свет на тот великий день, когда царство Мессии должно открыться: но это не уничтожало ее уверенности в том, что оно некогда должно открыться; она повторяла себе изречения ангела, благовествовавшего ей рождение Сына Всевышнего, повторяла те чудесные события, которые уже случились, и с упованием взирала на будущее. Когда Мария бросала взор на настоящее положение царства Иудейского, ей могло приходить на мысль: «сколько еще великих переворотов должно произойти, прежде нежели настанет царство Сына ее? Могла ли она с благочестивым размышлением не обращаться и к тем древним пророчествам и обетованиям, которые так часто читаются и объясняются в синагогах, особенно к тем местам пророков, которые содержали в себе прямое указание или близкое сходство с тем, что совершилось над нею. Как много должно было представиться пищи для ее размышления, когда напр. теперь или после пришли ей на мысль слова пророка Исайи: се дева во чреве приимет и родит Сына и нарекут имя Ему Еммануил. Сколько было предметов для размышления в других пророческих местах, на которые указывали слова ангелов Иосифу, ей и пастырям! – Мариам же соблюдаше вся глаголы сия, слагающе в сердцы своем.

В осьмой день надлежало совершить над младенцем обрезание и дать ему имя ¹⁴. Оно уже было преднаречено ангелом – и тогда не было необыкновенным у Иудеев; только необыкновенно было то, что этот младенец во всей родословной своей (от начала мира) не имел никого, кто бы носил на себе такое имя; и оно было самым знаменательным по отношению к будущим действиям и судьбе этого младенца; оно выражало все, что Иудеи, все, что весь прочий мир мог ожидать от Него; – это было то имя, перед которым должно было преклониться всяко колено небесных и земных и преисподних. И оно возложено было старцем и юной девой на Того, Кому принадлежало. Где это совершено, – в той же ли пещере, или в другом месте (Мф. 2:9–11), – нам не известно. Только пещера вифлеемская сделалась в последствии предметом благоговейного почитания христиан. Уже во времена Оригена сами язычники говорили: «вот пещера, где родился Иисус, которого почитают и обожают христиане» (Contr. Cеls. Lib. 1). Во времена Константина Великого там была уже построена церковь. Иероним с запада удалялся сюда для своих ученых трудов и для упражнения в подвигах благочестия. «Где возьму слов, писал он отсюда к одной своей знакомой в Риме, где возьму красноречия, чтобы описать тебе пещеру Спасителя и те ясли, в которых плакал он – младенец? Нет! Лучше буду чтить это место молчанием, нежели словом немощным. Здесь нет пышных портиков, нет раззолоченных потолков. Вифлеем... вот в этой расселине земли родился Создатель неба. Здесь Он повит пеленами; здесь видели Его пастухи; здесь Он указан был звездою; здесь Ему поклонялись волхвы. И я думаю, это место святее скалы Тарпейской, которая не даром так часто терпела удары молнии, – видно, не угодна она Богу. Я знаю, есть там святая церковь, есть трофеи апостолов и мучеников; имя Христово исповедуется истинно, вера проповедана апостолами, язычество попрано и имя христианское с каждым днем возвышается. Честолюбие, преобладание, великолепие городское, эти случаи – всегда быть видимым и видеть других, принимать посещения от других и самому посещать, хвалить и порицать, либо слушать, либо говорить, видеть перед собой всегда такую толпу народа – все это далеко чуждо от обетов и покоя монашеского... А в христовом селении совершается все по-деревенски. Кроме пения псалмов тишина ничем не нарушается. Зато куда ни обернешься, везде только их и слышишь: там земледелец, держась за рукоять своего плуга, поет: аллилуия; здесь усталый жнец подкрепляет себя псалмами; а там виноградарь, обрезывающий кривым ножем своим ветви винограда, поет что-нибудь из Давида. Вот на нашей области какие поются песни!» ¹⁵