Владыка

Черные тучи давно уже ходили над Россией, и вот грянул 1917 год. В то время никто не мог себе представить всей мощи наступления на Русскую землю темных сил, меру ослепления великого народа, меру разрушения основ Православия в нем и отпадения целых поколений от веры отцов. И как следствие – в течение почти века кровь, беды, несчастия. Промыслом Божиим было восстановление на Священном Соборе в 1918 году службы Всем святым, в земле Русской просиявшим, которая отсутствовала в годичном круге богослужения. Совсем немногие ведали тогда особую важность этого события. А мы только сейчас можем оценить всю насущную необходимость и тогда, и теперь обращения за помощью к русским святым – нашим естественным защитникам и молитвенникам у Престола Божия за землю Русскую, тем, кто ее лелеял, чьими стараниями и молитвами она устраивалась. При этом отметим, что избранником в деле создания, развития и внедрения службы Господь сделал владыку Афанасия, в то время скромного иеромонаха, который своей исповеднической жизнью показал, как дивен Господь во святых Своих.

Церковь Русская, красуйся и ликуй, се бо чада твоя Престолу Владычню во славе предстоят, радующеся... Соборе святых русских, полче Божественный, молитеся ко Господу о земном Отечестве вашем и о почитающих вас любовию... Новый доме Евфрафов, уделе избранный, Русь Святая, храни веру православную, в нейже тебе утверждение.

Эти великие слова из службы Всем святым, в земле Русской просиявшим, созданной святителем епископом Афанасием. Теперь в полку Божественном стоит и он сам. В августе 2000 года Архиерейским Собором епископ был причислен к лику святых. Владыка один из тех иерархов Русской Православной Церкви, кто не только принял вместе с ней мученический венец в XX веке, не только остался верным ее канонам и Святейшему Патриарху Тихону, он в ужасающих условиях преследования Церкви продолжал быть защитником неукоснительного соблюдения церковного устава, а также древних, лучших традиций церковной службы. Главным делом исповеднической жизни владыки было составление и доработка великолепной службы Всем русским святым. Эта жемчужина еще ждет своего часа, чтобы засверкать в достойной ее славе. Нам остается только в сердечной молитве обратиться к русским святым, и небесные защитники России придут на помощь. Ведь эта помощь сейчас так нужна всем нам!

Полче Божественный, молитеся ко Господу о земном Отечестве вашем...

Богата Владимирская земля чудесными градами. Кажется, лихое время прошедших столетий не тронуло их. Стоят древние белокаменные соборы под защитой небесной, тянутся к небу одинокие храмы, и враг рода человеческого не в силах их погубить. Эта красота несет в себе особую чистоту, какую-то застенчивость молодого воина, который не стремится показать свою удаль, а бережет ее до времени, до ратного часа, когда вся она понадобится. Наверное, это сравнение уместно, если вспомнить, что для великой России Киев явился колыбелью, Владимир и Суздаль – отрочеством, а Москва – возмужанием государства.

Поэт Игорь Кобзев писал так:

...Каждый храм как шапка Мономаха,

Над рекой – крутой зеленый вал.

С удалью, талантом и размахом

Русский мастер Суздаль создавал.

Крепостные стены. Колокольни.

Воронье над башнями кружит.

Шишаки на башнях – точно копья,

Точно копия лихих дружин.

Может, Илья Муромец с Добрыней

Там еще живут. Не удивлюсь!

В Суздале во всем сквозит доныне

Молодая зоревая Русь...

Суздаль – это узел в русских судьбах,

Город сей преславен и пригож.

Кажется, не повидаешь Суздаль –

И российской сути не поймешь.

Григорий Петрович Сахаров, отец будущего владыки, родился в Суздале, в интеллигентной семье. Служил чиновником. В 61 год, в чине надворного советника, вышел в отставку и решил начать новую жизнь. Он женился на простой крестьянке из деревни Орехово Тульской губернии. Внешне брак казался неравным, но супруги жили в любви и согласии, отличались благочестием, добротой и отзывчивостью к людям. Матрона Андреевна была прекрасной женой и заботливой матерью. Именно ее попечением, при Божией помощи, России был явлен тот, которого мы теперь чтим.

Когда у четы Сахаровых 2 июля 1887 года на свет Божий появился сын, имя ему было выбрано несколько необычным образом. Отец написал на маленьких бумажках имена особо почитаемых им угодников Божиих: святителя Николая, преподобного Сергия и благоверного князя Александра Невского – и поднес их младенцу. Новорожденный пальчиками ухватился за бумажку с именем преподобного Сергия. С детства великий молитвенник земли Русской был одним из самых почитаемых святых младого Сергия и уж, конечно, потом владыки Афанасия.

Атмосфера семьи была для возрастания особо благодатной. Уже на склоне лет владыка писал «Верочке Ниночкиной»¹ – дочери своей келейницы Нины Сергеевны Фиолетовой: «Когда христианские родители, выполняя завет Христа, помогают чужим, отнимая нечто у детей, все это отнятое сугубо возвратится детям. Утверждаю это, ибо знаю по собственному опыту. Я не помню своего отца, но все знавшие его, с кем мне приходилось встречаться, всегда отзывались о нем как о человеке очень добром, отзывчивом, готовым всякому помочь и добрым советом, и личной услугой, и материально. Запасных средств у него никогда не было. Когда я родился, мама говорила ему, что теперь надо быть поэкономнее, но отец отвечал: «Теперь я помогаю людям, а когда у Сережи будет нужда, найдутся люди, которые ему помогут». И это точно сбылось на мне. Мне приходилось бывать в очень тяжелых условиях, и всегда находились добрые люди, которые заботились обо мне, устраивали меня, помогали мне. Верю, что это только за добрые дела моего отца»².

Видимо, не только за добрые дела отца шла помощь владыке. Все эти заложенные с детства качества в избытке имел он сам. В тяжелейшие годы епископ в первую очередь заботился о ближнем, о себе – потом. Скажем, отправляют соседа на этап, а у того нет надлежащей обувки – без нее пропадет человек. Отдавал ему новые сапоги, которые только-только прислала Матрона Андреевна, и сокрушаться об этом матушка не успевала: кто-то присылал владыке уже другие. Такая душевная щедрость притягивала сердца людей, увеличивала число «заботников». Даже уголовники в лагерях относились к владыке с уважением как к «настоящему архиерею».

Недолго отец радовался сыну – когда тому только исполнилось год и семь месяцев, призвал Господь раба Своего Григория к Себе. Теперь все заботы о Сергее легли на плечи матери. Матрона Андреевна оказалась мудрой и строгой воспитательницей, любовь к сыну не ослепила ее, не вылилась в баловство. Она постоянно была рядом с ним, оберегала от всего дурного и как глубоко верующая очень хотела, чтобы в будущем он стал священнослужителем. Мальчик знал только дом да храм. Иногда гостил у крестной – врача Марии Исаевны Виноградовой-Лукирской в ее имении в Тамбовской губернии. Кстати, здесь в селе Паревка Кирсановского уезда и родился будущий владыка.

Находясь все время в женском обществе, он выучился шить, вышивать бисером и даже находил удовольствие в этом. Впоследствии владыка сам шил для себя архиерейские облачения, в одном из них его и похоронили.

В церковь Сережа ходил с большим желанием, тянуло его туда. Богослужение производило огромное впечатление, особенно архиерейское. Дома он любил играть «в церковь». Вместо облачения надевал на себя платки, пытался кадить, благословлять. Однажды крестная спросила: «Кем ты хочешь стать, может быть, врачом?» Ответ был вполне естественным: «Нет, мама крестная, я буду архиереем».

Матрона Андреевна понимала, что Сергею нужно получить духовное образование, и не только для развития склонностей и способностей. Оно давало единственную возможность реализовать то предназначение сына, которое она видела материнским сердцем.

Устроить Сережу во Владимирское духовное училище не удалось. Вообще, в подобные учебные заведения принимались в основном дети священнослужителей. Однако Господь не оставил молодую вдову во благом намерении. Матрона Андреевна жила на квартире родственника покойного мужа, служащего казенной палаты Сергея Владимировича Соловьева, очень верующего человека, который понимал настоятельную необходимость устройства Сережи в духовное училище. Его брат, отец Иоанн Соловьев, в Иваново-Вознесенске был настоятелем собора и благочинным, заслуженным и влиятельным протоиереем. При его помощи удалось в 1896 году поместить мальчика в Шуйское духовное училище.

Мать прекрасно сознавала опасность оставления домашнего мальчика одного в «бурсацком» обществе и переехала вместе с сыном в Шую. Здесь он был под постоянным присмотром и опекой, что дало свои плоды. Скромного и исполнительного мальчика заметили – он получил свое первое благословение на участие в богослужении. В августе 1899 года, когда Сереже исполнилось 12 лет, он уже начал прислуживать в алтаре.

После окончания училища в 1902 году Сергей вместе с матерью переехал опять во Владимир и поступил в духовную семинарию. Пятнадцать лет... В этом возрасте активно формируется личность на базе заложенных начал и, конечно, под влиянием окружающей среды. С одной стороны, древняя Владимирская земля с ее чудесной историей, святое Православие, глубина слова Божия и святоотеческой мысли на уроках в семинарии, необыкновенная, небесная красота храмов заставляли задуматься над своим местом в жизни. С другой – микробы тьмы и зла, занесенные с Запада. Предреволюционные годы и сама революция 1905 года принесли смятение в умы молодых людей. Умножались деградация и разложение, особенно молодежи, отступление от веры, процветали нравственная распущенность и революционный нигилизм. Эти микробы проникали даже через стены духовных учебных заведений. В среде семинаристов организовывались нелегальные библиотеки запрещенной литературы, постоянны были случаи пьянства, игр в карты. В поведении многих сквозила ненависть к своему учебному заведению. Со всем этим пришлось столкнуться и семинаристу Сергею Сахарову. Однако семена тьмы стали мощнейшей вакциной, и в первом сражении со злом Сергей победил. Эта победа подняла его на новую высоту и сформировала как личность, исполненную великой духовной красоты и благородства, силы, добра и любви.

На разноцветном поле слушателей на юного семинариста обратил внимание архиепископ Владимирский, в то время высокопреосвященный Николай (Николай Александрович Налимов), который был назначен на кафедру в 1906 году. Он оценил чистоту души отрока, искреннюю тягу и любовь к богослужению. Владыка дозволил Сергею прислуживать при архиерейском богослужении уже не в качестве рипидоносца, а иподиакона. В 1907 году его Преосвященство посвятил семинариста в первую степень клира – чтеца. Однажды при богослужении Сергей получил наглядный урок любви и снисходительности к людям со стороны архипастыря. Подавая архиерею умываться во время литургии, он вдруг с ужасом заметил, что кувшин пуст, и растерялся. Однако владыка сделал вид, что ничего не произошло, и «умылся» без воды, так что никакой заминки не произошло. Потом прислужник не получил даже замечания, да оно было и не нужно – семинарист для себя уже сделал выводы.

После окончания семинарии в 1908 году Сергей Сахаров поступил в Московскую духовную академию. Здесь обстановка в корне отличалась от семинарии. Поскольку поступить сюда было непросто, то случайные люди сюда не попадали. Это учебное заведение в то время переживало расцвет, в его стенах преподавали светила русской культуры – А. П. Лебедев³, В. С. Ключевский⁴, А. П. Голубцов⁵, Е. Е. Голубинский⁶, А. И. Введенский⁷, С. И. Смирнов⁸, М. Д. Муретов⁹, Н. Ф. Каптерев¹⁰.

Сергей Сахаров полюбил литургику, гомилетику, историю Церкви. Он вообще интересовался церковным искусством, особенно искусством Древней Руси, что было неудивительно. Ведь слушатель академии, имевший суздальские корни, вырос во Владимире – носителе русской культуры. В академии будущий епископ окончательно определил для себя те области интереса, которым, несмотря на все чудовищные препятствия, будет посвящена вся его жизнь: литургика, богослужебный устав, история Русской Церкви. Однако самым любимым предметом все-таки была литургика, ее слушатель знал глубоко. Недаром потом на Поместном Соборе именно он был привлечен к работе, которая прославляет владыку сейчас и, наверное, так останется до века. Оценивая кандидатское сочинение будущего владыки «Настроение верующей души по Триоди Постной», ректор академии епископ Феодор завершил свой отзыв такими словами: «Автор с особой любовью и задушевной нежностью читал песнопения Постной Триоди, умилялся душой и содержание их усвоил сердцем и передавал его хотя в бесхитростном, но довольно назидательном и толковом изложении. Степени кандидата богословия автор заслуживает»¹¹.

В 1912 году академия закончена, нужно выбирать – служить в белом духовенстве или принять постриг. Тут колебаний не было: 12 (25) октября на всенощной под Иверскую Сергей Сахаров был пострижен в монахи с именем Афанасий в честь святителя Афанасия III Пателария, патриарха Цареградского, Лубенского чудотворца. Через два дня его рукоположили во иеродиакона, а 17 (30) октября – в сан иеромонаха. Отца Афанасия назначили преподавателем литургики и гомилетики в Полтавскую духовную семинарию. Перед отъездом 28 октября 1912 года он первый раз за литургией во Владимирском Успенском кафедральном соборе как иеромонах сослужил архиепископу Николаю (Налимову).

В Полтаве молодого преподавателя сразу отметили, оценили его способности: в августе 1913 года отца Афанасия повысили в должности – он был назначен смотрителем Клеванского духовного училища Волынской епархии. Сердце, однако, тянуло на родину. В сентябре 1913 года иеромонах случайно узнал, что во Владимирской семинарии требуется преподаватель как раз по его предметам. Шанс оказаться на родине упустить было никак нельзя. Подать прошение о переводе обычным путем значило потерять время и не добиться желаемого. Будущий владыка решается на отчаянный шаг. Он тут же берет благословение, едет в столицу и прямо с вокзала – к обер-прокурору Синода Владимиру Карловичу Саблеру. Сановник в парадной форме находился в кабинете последние минуты. Он должен был ехать куда-то сопровождать государя. Вот в этот момент и предстал перед ним отец Афанасий. Иеромонаха не смутил высокий пост вельможи, не ослепил блеск золотого шитья и орденов, он быстро, четко и с достоинством изложил свою просьбу. Саблер справился у секретаря, подписано ли назначение преподавателя во Владимирскую семинарию, и, получив отрицательный ответ, тут же без всяких проволочек сделал распоряжение внести в приказ имя иеромонаха Афанасия (Сахарова) и подписал бумагу. Обер-прокурору явно понравился молодой человек. Он по-отечески осведомился: «А где вы остановились?» – «Да я прямо с вокзала». – «Ну вот что, батенька, вам в гостинице останавливаться неудобно. Я вам дам записку в Александро-Невскую лавру. Там вам будет хорошо». Такой прием и решение, которое изменило всю судьбу, наверное, были знаком свыше. Господу было угодно, чтобы молодой иеромонах оказался во Владимире – там начиналась новая страница его особой судьбы.

Как отца Афанасия принимали во Владимирской семинарии, ярко и эмоционально выразил его ученик, протоиерей Алексей Громов, сказавший над гробом владыки проникновенные и теплые слова: «Мне посчастливилось в богословских классах семинарии иметь тебя учителем и классным руководителем. Я хорошо помню день, когда ты, молодой, энергичный, ревнующий о славе Божией, прибыл из Полтавы в родную семинарию, чтобы занять вакантную кафедру преподавателя литургики и гомилетики. Помню блестящую лекцию, которую ты прочел нам, приступая к работе, – о значении литургики и гомилетики в системе богословского образования. Никогда не забуду начальных слов этой твоей лекции. «На фронтоне нашей семинарии, – сказал ты, – написаны подлинно золотые слова: Дóндеже свет имате, веруйте во свет, да сынове света будете (Ин. 12, 36)». И дальше потекла речь плавная, красноречивая, убежденная и убеждающая. Ты говорил о красоте и величии православного богослужения, о том, что в наших богослужебных книгах, особенно в Триоди Постной, есть произведения, не имеющие себе равных в литературе по силе своего духовного воздействия. Ты говорил о важности церковной проповеди для утверждения среди людей евангельских заветов, о силе и значении слова вообще, приводил в пример лучших проповедников своего времени, силою слова привлекавших и увлекавших тысячи слушателей в Церковь Христову. Ты, как Ангел, пел хвалу Богу пред юными слушателями... Ты говорил, собственно, о значении литургики и гомилетики в деле воспитания просвещенного пастыря. А в душах слушателей как-то невольно ширилось сознание важности богословского образования вообще, росло и крепло желание посвятить свою жизнь на служение Церкви Христовой...»¹²

Тихо и мирно протекала жизнь, пока не началась вакханалия 1917 года, а с ней и великие потрясения. Поначалу мало кто предполагал размеры грядущей катастрофы. Теплилась какая-то надежда на благие перемены, на возвращение к живительным истокам древней Церкви. В первую очередь они связывались с восстановлением патриаршества, упраздненного в 1721 году железной рукой Петра I, подпавшего под влияние Запада.

После февральских событий произошли большие изменения и в церковной жизни. В частности, была введена выборность в среде духовенства. Во Владимире, как, впрочем, и в других городах России, был созван епархиальный съезд духовенства и мирян, который решил некоторые текущие вопросы. На нем избрали нового архиерея. Им стал архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский), будущий митрополит и патриарх, известный богослов и деятельный, мудрый администратор. Многим, в том числе и иеромонаху Афанасию, импонировала его позиция в пользу изменений в богослужебных книгах, при которых исправления в текстах должны были сочетаться с самым бережным отношением к церковнославянскому языку. На этом же съезде иеромонах Афанасий был избран членом Владимирского епархиального временного исполнительного комитета и делегатом на Всероссийский съезд духовенства и мирян. За активную деятельность на благо Церкви епархиальное руководство 29 июня 1917 года наградило отца Афанасия наперсным крестом.

С 7 по 14 июля 1917 года в Московской духовной академии проходил Всероссийский съезд ученого монашества. Здесь иеромонах Афанасий участвовал с правом решающего голоса. Почти сразу после окончания этого почтенного собрания начался Второй Всероссийский съезд представителей от монастырей (16–23 июля). На нем было избрано десять делегатов от монашествующих на Поместный Церковный Собор, а также кандидаты на случай, если делегат по каким-то причинам не сможет принять участие в Соборе. В этом почетном списке преподаватель Владимирской семинарии иеромонах Афанасий числился кандидатом. В деятельности Собора он принял участие со второй его сессии. Постановлением Святейшего Синода от 22 января 1918 года его назначили на место сложившего свои полномочия архимандрита Варлаама, настоятеля Белогорского Николаевского монастыря Пермской епархии. Иеромонах активно работал в нескольких отделах, которые охватывали такие сферы церковной жизни, как богослужение, монастыри и монашествующие, церковная дисциплина, волновавшие тогда не только клир, но и мирян. В отделе о богослужении, проповедничестве и храме, например, широко обсуждался вопрос о внесении в церковный календарь памяти русских святых, которые перестали упоминаться в богослужебных книгах в результате церковной реформы в XVII веке при патриархе Никоне. Здесь отец Афанасий представил два доклада: «О подготовке нового издания богослужебных книг со внесением в них всех существующих как печатных, так и рукописных служб русским святым» и «Об усилении и узаконении чествований по епархиям местных святых». По сути, будущий епископ Афанасий предложил Поместному Собору программу сбора и систематизации служб русским святым. И совет Собора эту программу принял как бесспорную.

В отдел о церковной дисциплине было направлено предложение «О присвоении богослужебных отличий определенным церковным служителям и должностям и воспрещении раздавать их в качестве наград», получившее одобрение. На одном из пленарных заседаний иеромонах выступил в качестве содокладчика по вопросу «О правилах канонизации святых в Русской Церкви».

Однако основным результатом работы отца Афанасия на Соборе стало его участие в восстановлении праздника Всех святых, в земле Русской просиявших. Будущий святитель имел редкий Божий дар, который Господь дает только избранным, – дар чувствовать дух богослужения и способность в рамках его совершенствовать службы. На Соборе было положено начало составлению службы Всем святым, в земле Русской просиявшим, той самой, по которой вся Русская Православная Церковь в 1988 году молилась, празднуя тысячелетие своего бытия.

Официальным выразителем витавшей в воздухе идеи восстановления праздника выступил член предсоборного совета академик Российской академии наук, профессор Петроградского университета, египтолог, известный историк Коптской и Эфиопской Церкви, основатель российской школы изучения древних цивилизаций Ближнего Востока Борис Александрович Тураев (1868–1920), который подготовил доклад для Священного Собора.

Б. А. Тураев предложил взять за основу службу, написанную иноком Григорием, насельником обители Евфимия Суздальского, подвизавшемся там в конце XV – начале XVI века. Эта служба нашла широкое распространение на периферии Российского государства, где особенно остро чувствовалась необходимость национального и политического единства. Епископ Афанасий, вспоминая историю вынесения вопроса на Собор и подготовленные в докладе аргументы, писал в предисловии к службе: «В наше скорбное время, когда единая Русь стала разорванной, когда нашим грешным поколением попраны плоды подвигов святых, трудившихся... над созданием единой Православной Русской Церкви, представлялось бы благовременным восстановить этот забытый праздник, да напоминает он нам и нашим отторженным братиям из рода в род о единой Православной Русской Церкви и да будет он малой данью нашего грешного поколения и малым искуплением нашего греха...»¹³

Священный Собор на заседании 26 июля (8 августа) 1918 года заслушал доклад и по обсуждении его постановил восстановить ранее существовавшее в Русской Церкви празднование дня памяти Всех святых русских и определил день празднования в первое воскресенье Петровского поста. Борис Александрович Тураев как инициатор взял на себя труд исправления древней службы. Однако одному выполнить такую огромную работу оказалось очень затруднительным. Нужен был человек, хорошо знающий церковное богослужение, достаточно эрудированный и, самое главное, имеющий неравнодушное сердце, полное любви к Матери Церкви.

Участвовать в сем нелегком деле профессор предложил иеромонаху Афанасию, который, несмотря на свою относительную молодость, заметно выделялся необходимыми для этого качествами. Когда приступили вплотную к работе, стало ясно, что древнюю службу монаха Григория исправить практически невозможно, поэтому из нее позаимствовали немного, остальное составили заново. Профессор взял на себя главным образом написание новых песнопений, а будущий владыка – подбор соответствующих мест из богослужебных книг, по преимуществу из отдельных служб русским святым, и приспособление наиболее характерного и лучшего к данной службе. В частности, отец Афанасий предложил для стихир на Господи, воззвах избрать по одной стихире из Общей Минеи каждому лику святых и в каноне расположить святых по областям с завершением каждой песни канона тропарем, посвященным наиболее чтимой в той области иконе Божией Матери. Так, в первой песни прославляются первые Русские святые, а Богородичен – из службы Покрову, в третьей – Южнорусские святые и Богородичен из службы Почаевской иконе. В четвертой песни Московские святые и Богородичен Иверской иконе, в пятой – Новгородские святые и Богородичен Знамению. В шестой – святые Севера и Богородичен Тихвинской иконе. В седьмой – святые Ростова, Суздаля, Владимира и Богородичен из службы Владимирской иконе. В восьмой песни в первых тропарях казанские и восточные святые и Богородичен из службы Казанской иконе Божией Матери.

Поскольку до окончания Собора оставалось немного времени, а службу надо было обязательно утвердить на Соборе, пришлось кое-чем пожертвовать. Не удалось в полной мере завершить ее в задуманном великолепии и красоте. Правда, доработать можно было уже потом, в рабочем порядке. Однако Борис Александрович Тураев вскоре почил о Бозе, а иеромонаху Афанасию была уготована такая стезя, что заниматься службой приходилось урывками на протяжении всей своей жизни. Даже в тюрьмах владыка не бросал это богоугодное дело.

Еще до своей безвременной кончины в письме иеромонаху Афанасию в 1919 году Борис Александрович поделился радостью со своим соавтором об открытии в Петрограде во временном помещении первого храма во имя Всех русских святых. Символично, что настоятелем этой университетской церкви в 1920 году стал только что рукоположенный тридцатипятилетний священник отец Владимир Лозина-Лозинский, ныне прославленный в лике святых. Принимая сан, он отчетливо сознавал, что избрал путь мученичества, и не ошибся. Иерей в конце 20-х годов, как и владыка Афанасий, нес свой тяжелейший крест в Соловецком лагере.

Пребывание на Соборе расширило круг знакомств отца Афанасия. Он увидел воочию выдающихся представителей духовенства, многие оценили и владимирского иеромонаха. Вернувшись во Владимир, молодой преподаватель был избран членом епархиального Совета от монашествующих. И в этом качестве он проявил себя как смелый защитник Православия.

В то время в стране уже вовсю поднималась волна террора против Церкви, надругательства над ней. Закрывались монастыри, духовные учебные заведения, духовенство преследовалось, священники оказались первыми насельниками большевистских концлагерей. Одним из важнейших моментов политики богоборческой власти была кампания по осквернению святынь. Первого февраля 1919 года вышло постановление Наркомата юстиции об организации вскрытия мощей специальными комиссиями с составлением протокола. В случае обнаружения нецелых мощей этот факт надлежало квалифицировать как обман народа. Дорога богоборцам была официально открыта. Большевики кощунствовали над мощами, докатилось это святотатство и до Владимира, стали вскрывать гробницы в соборе. Но даже и в этом попущении Господнем имелось вразумление для мирян, а для православных укрепление в вере. Во время вскрытия гробницы сына Андрея Боголюбского, святого благоверного князя Глеба, скончавшегося в 1174 году, было установлено, что тело является мягким и гибким, кожу на нем можно было оттянуть пальцами, как у живого. А у великого князя Георгия, убитого в бою с татарами в 1238 году, отсеченная голова, положенная во гроб позднее тела, оказалась к нему приросшей, правда с некоторым смещением. Вскрывавший мощи врач впоследствии говорил, что это чудо укрепило его веру в Бога.

Власти объявили демонстрацию мощей. В соборе было установлено дежурство по два человека, в храме расставили длинные столы, покрытые пеленами, которыми обычно накрывались гробы усопших, на них были разложены мощи. Первыми дежурными «случайно» оказались иеромонах Афанасий и псаломщик Александр Афанасьевич Потапов, обладавший чрезвычайно высоким голосом. Как только открылись двери, за которыми уже ждала любопытствующая толпа, иеромонах Афанасий громко возгласил: «Благословен Бог наш!» – и в ответ под сводами древнего собора вознеслось звонкое «Аминь». Начался молебен владимирским угодникам. Входящий народ стал креститься, благоговейно подходить к мощам, класть поклоны и ставить свечи – предполагаемое поругание святынь обратилось в торжественное богослужение. Отец Афанасий дал пример активного противодействия власть предержащим и того, как с Божией помощью можно вражьи происки обратить на пользу Церкви.

В начале 1920 года иеромонах был назначен наместником Богородице-Рождественского монастыря во Владимирском кремле и 20 января (ст. ст.) того же года возведен в сан архимандрита. С 18 июня 1921 года (ст. ст.) он уже настоятель Боголюбского монастыря. Через девять дней, 27 июня (ст. ст.), хиротонисан во епископа Ковровского, викария Владимирской епархии.

Хиротония была совершена в Нижегородском Крестовоздвиженском женском монастыре. В ней участвовали митрополит Сергий (Страгородский), архиепископ Новгородский Евдоким (Мещерский) и епископ Печерский, викарий Новгородской епархии Варнава (Беляев).

Некоторым покажется, что слишком быстро возносился наверх молодой монах, что гражданская война – тяжелейшее время для народа – и смута расчищали ему дорогу. Как раз наоборот. Епископ уже в силу своего сана становился первым кандидатом на преследования, гонения, узы и смерть. Много лет спустя владыка в затянувшейся до глубокой ночи беседе со своей духовной дочерью Надеждой Алексеевной Пазухиной рассказывал, что перед самой хиротонией был вызван в ЧК, которая теперь занимала монастырь, где он еще совсем недавно был наместником. Архимандриту предложили отказаться от принятия сана, обещая снисхождение. В случае ослушания предупредили о полной мере гонений, так сказать, во всероссийском масштабе. «Ну и что же?» – простодушно спросила собеседница. «На следующий день состоялась моя епископская хиротония», – улыбаясь, ответил святитель. Так что владыка все прекрасно видел и оценивал, он добровольно принял на себя вериги страдальца и защитника Церкви Христовой. Митра явилась терновым венцом, и он с подобающей сану честью пронес его через всю свою жизнь. Тогда было время особых испытаний, как, впрочем, и потом. Гражданская война еще не кончилась, в стране царили разруха и хаос, в Поволжье неурожай, страшный голод, большевистская власть объявила об изъятии церковных ценностей, не без пособничества богоборческой власти возникло обновленчество. В этих условиях не каждый мог нести свой терновый венец, и уж тем более достойно пронести до конца своей жизни.

Именно в это неспокойное время сблизился владыка Афанасий с Иосифом Афанасьевичем Потаповым, впоследствии священником. Их теплые отношения не прерывались, несмотря на тяжелейшие испытания. Он стал вторым сыном Матроне Андреевне, когда ее родной сын, епископ, отбывал сроки в местах не столь отдаленных. И похоронил ее тоже он.

Здесь уместно сказать несколько слов об отце Иосифе. Он родился в 1899 году в деревне Прокунино Судогодского уезда Владимирской губернии. С 16 лет уже послушник Боголюбского монастыря и келейник викария Владимирской епархии преосвященного Евгения (Мерцалова), епископа Юрьевского. С 1919 по 1922 год по призыву служил в Красной армии. В 1920 году оказался во Владимире и имел возможность по воскресным дням и праздникам посещать Успенский собор и Троицкую церковь. Здесь Господь и свел его с архимандритом Афанасием, здесь сразу после демобилизации владыка Афанасий и рукоположил отца Иосифа во диаконы (25.02.1922). За несколько дней до этого события епископ лично обвенчал Иосифа Афанасьевича с девицей Марией Ивановной Хренковой, что было не совсем обычно для его сана. Диакон служил в храмах Владимира, был на хорошем счету у епархиального начальства и любим прихожанами. Для первенца молодой семьи Георгия владыка стал крестным отцом.

За близость к владыке Афанасию отец Иосиф был постоянно на заметке у ОГПУ. 3 ноября 1931 года диакона арестовали и приговорили к трем годам лагерей. С июня 1934 года отец Иосиф служил диаконом в Петушках. 2 мая 1936 года его снова арестовали. Это случилось на другой день после ареста владыки Афанасия, который находился в Петушках на нелегальном положении. Приговор – три года лагерей. Во время Великой Отечественной войны служил в строительном батальоне, участвовал в обороне Ленинграда. После демобилизации его пригласили в разрушенный Новгород. С 30 апреля 1946 года отец Иосиф – диакон Никольского кафедрального собора, через год – протодиакон. 12 ноября 1947 года рукоположен во пресвитера. С 1957 года – протоиерей. В 1967 году стал духовником Новгородской епархии. Почил в 1981 году.

Для епископа Афанасия с 1922 года начинается цепь арестов и ссылок, которая продолжалась с малыми перерывами 33 года. Практически вся жизнь прошла «в изгнании, узах и горьких работах». Первый арест произошел 30 марта 1922 года, когда владыка был препровожден в ревтрибунал, но на другой день освобожден. Это был некий знак устрашения, власти надеялись, что молодой епископ поубавит свой пыл, поостережется, однако они ошиблись. Теперь богоборцы ждали только удобного момента.

В Великую Среду, 12 апреля, митрополит Сергий (Страгородский), архиепископ Суздальский Павел (Борисовский), бывший Суздальский епископ Василий (Зуммер) и епископ Афанасий были арестованы по так называемому Суздальскому делу. В городе разворовали ризницу. Вполне возможно, что это была провокация, но данный факт власти использовали для обвинения архиереев в противодействии им в изъятии церковных ценностей. Как раз в марте 1922 года Ленин в секретном послании членам ЦК, формулируя задачи по изъятию церковных ценностей, цинично заметил, что под прикрытием борьбы с голодом можно будет физически уничтожить наиболее активную часть духовенства, которая станет противодействовать экспроприации.

9 июня был проведен показательный суд, и обвиняемых приговорили к одному году лишения свободы каждого, но по амнистии освободили на следующий день. Показное великодушие властей могло обмануть только ребенка. Известный прием кнута и пряника.

Вскоре митрополит Сергий был выслан в Нижний Новгород, и викарному епископу Ковровскому Афанасию было поручено церковное управление во Владимире и Владимирском уезде. С середины 1922 года самым важным и очень нужным направлением его деятельности стало противодействие обновленчеству.

Когда Высшее Церковное управление, не без потакания большевиков, захватили обновленцы, епископ Афанасий неустанно разъяснял народу, что обновленцы – раскольники, что это группа духовенства, восставшая против законного канонического епископата, возглавляемого Святейшим Патриархом Тихоном, что обновленцы не имеют права совершать Таинства ввиду своей неканоничности. С ними нельзя поддерживать молитвенного общения, нельзя ходить в обновленческие или живоцерковные храмы в силу их безблагодатности. Раскольники пытаются нарушить православные устои и традиции – ввести брачный епископат, второбрачие духовенства, что само по себе привносит в церковную жизнь грязь и зло. Предлагаемый новый календарь нарушает весь смысл церковного богослужения, вводимый вместо церковно-славянского современный богослужебный язык заметно обедняет, а иногда и искажает службу. Проповеди владыки в ряде случаев возымели действие. Святитель заставлял иереев, впавших в раскол, приносить публичное покаяние вместе со всем приходом, освящал оскверненные расколом храмы. Архиерей остался верен Святейшему даже тогда, когда его, можно сказать, непосредственный начальник митрополит Сергий сам присоединился к обновленчеству, подписав «Воззвание о признании обновленческого Высшего Церковного управления». Правда, потом он принес публичное покаяние в Донском монастыре, но это дела не меняло. В составленном рапорте на имя митрополита епископ Афанасий, намекая на возможные имеющие тактический характер тайные мотивы поведения своего руководителя, тем не менее писал: «Я уже неоднократно заявлял Вашему Высокопреосвященству, что не признавал ВЦУ как законный орган высшей церковной власти. Может быть, быть прямолинейным и искренним и неблагоразумно, но я не думаю, чтобы неискренность и лукавство могли быть полезны Церкви Божией»¹⁴.

Деятельность раскольников была на руку богоборческой власти, и она, конечно, не могла позволить епископу Афанасию продолжать защиту Православия. 28 июля 1922 года владыка был арестован одновременно с Муромским епископом Серафимом (Руженцовым). Десять дней оба святителя провели в тюрьме. 23 сентября – новый арест. Во владимирской тюрьме Господь сделал владыке подарок – свел его с единомышленниками, почитателями праздника Всех русских святых, среди них были архиепископы, епископы, священники. В 17-й камере, несмотря на тяжелейшие обстоятельства, царило приподнятое настроение, на узников как бы нисходила благодать. Вместе с владыкой здесь находились архиепископ Крутицкий Никандр (Феноменов), архиепископ Астраханский Фаддей (Успенский), епископ Звенигородский Николай (Добронравов), епископ Вязниковский Корнилий (Соболев), епископ Переяславский Дамиан (Воскресенский) и епископ Суздальский Василий (Зуммер), ряд известных священников. Можно сказать, собрался цвет Православия, малый «Собор». Велись оживленные беседы об этом празднике, о самой службе, об иконе, о храме во имя праздника, и было положено начало нового пересмотра, исправления и дополнения службы, текст которой был напечатан в 1918 году. Тогда же была поддержана очень важная мысль владыки Афанасия о желательности дополнить службу так, чтобы ее можно было совершать не только во вторую Неделю по Пятидесятнице, но также и в другое время и не обязательно в воскресный день.

Владыка полагал, что совпадение этого праздника с воскресным днем было причиной того, что составленная в 1918 году для него служба не так полна, как того заслуживает праздник, имеющий огромное значение для Русской Церкви и русского народа. Другим доводом стало то, что если празднование многим святым, даже не из числа великих, совершается дважды, иногда и трижды в год, то тем более подобает, чтобы общий праздник Всех русских святых праздновался не однажды. Кроме того, во вторую Неделю по Пятидесятнице во многих церквах отмечаются празднования местным святым, и присоединение праздника Всех русских святых ослабляет и то, и другое празднование, а это недопустимо с точки зрения церковного устава, поскольку происходит «утеснение в стихирах и канонах». В первый раз празднование Всем святым русским не в воскресный день и по исправленной службе было совершено там же, в 17-й камере владимирской тюрьмы, 10 ноября 1922 года, в день преставления святителя Димитрия Ростовского.

Для нас сейчас проясняются удивительные вещи! Новая полная служба. Кому? Всем русским святым. Обсуждается где? В тюрьме. И состоялась впервые она там же. Значит, не существует преград и для нас молиться нашим святым в полной мере, обращаться к ним за помощью и защитой в наших «лютых обстояниях».

Владыка Афанасий предложил совершать празднование Всем святым, в земле Русской просиявшим, 16 (29) июля, то есть сразу после дня памяти просветителя Русской земли святого равноапостольного великого князя Владимира. И тогда праздник равноапостола становился как бы предпразднством к празднику Всех святых, просиявших на земле, в которую он посеял спасительные семена веры православной. Святитель полагал, что поскольку праздник Всех русских святых является праздником всей Святой Руси, то после прославления угодников Божиих нельзя не вспомнить и многоименный сонм хотя и не прославленных к церковному чествованию, но великих подвижников благочестия и праведников, а также строителей Святой Руси, включая деятелей церковных и государственных. Для поминовения этих достойных сынов России предлагалось назначить третий день праздника, то есть 17 (30) июля. Именно в этот день в древности совершалось празднование Всем святым русским.

Первоначально летнее празднование Всем святым русским и поминовение усопших подвижников благочестия предполагалось только для храмов Всех святых русских, но постепенно стала утверждаться мысль, что восстановленный Священным Собором 1918 года весенний праздник Всех русских святых как имеющий особое, исключительное значение должен стать как бы храмовым для всех православных церквей на Руси. Соответственно и второй июльский праздник должен стать также всероссийским, торжественно справляемым в течение трех дней. Для такого нарочитого исключительного всероссийского праздника и служба должна быть исключительная, выдающаяся по своим особенностям и торжественности. Это и имелось в виду при новом пересмотре и дополнении службы. Все, кто ознакомился с предложениями владыки Афанасия, приходили в восторг, сами что-то советовали и впоследствии содействовали распространению и популяризации службы. Среди первых ревнителей был митрополит Казанский Кирилл (Смирнов), ныне тоже причисленный к лику святых, секретарь Святейшего Патриарха Тихона архимандрит Неофит (Осипов) и другие.

Так постепенно, начиная с 1922 года и до последних дней, епископ дополнял и исправлял первоначальную службу. Владыка так писал в конце 50-х годов о службе: «И в настоящее время она еще весьма далека от того, какой желательно ее иметь. Это только один из опытов. Она ждет настоящего вдохновенного песнотворца или песнотворцев, которые с Божией помощью исправили бы несовершенное и создали бы новое. В частности, весьма желательно составление заново особых канонов: 1) для молебна на тему «Чудом Божиим и подвигами святых строилась Святая Русь»; 2) Богородице для утрени на тему «Покров Богоматери над Русской землей» и 3) особого канона для панихиды по подвижникам благочестия, совершаемой в самый праздник после вечерни, накануне поминовения их. Остается неисполненным пожелание о составлении особого «Слова похвального на память Всех святых, в земле Русской просиявших», в котором словами русских летописей, житий святых и других древних русских памятников было бы кратко сказано в похвалу каждого из прославленных угодников Божиих»¹⁵.

В камере неопустительно вели службу. В письме своей матери от 4 февраля (ст. ст.) 1923 года владыка, явно успокаивая ее, подробно описывает праздник в день святого князя Георгия (Владимирского) и, в частности, пишет: «...А тюрьмы нам нечего бояться. Здесь лучше, чем на свободе, это я не преувеличивая говорю. Здесь истинная Православная Церковь. Мы здесь как бы взяты в изолятор во время эпидемии. Правда, некоторые стеснения испытываем. Ну а сколько у вас скорбей? Постоянная опасность заразиться, постоянное ожидание приглашения в гости, куда не хочется, постоянное ожидание пакостей от «живых» (в оригинале слово без кавычек. – Авт.), возможность тягостных, я бы сказал омерзительных, встреч с ними, необходимость искать выход из затруднительных предложений. Попробуй тут устоять. А мы от всего этого почти гарантированы. И поэтому, когда я получаю соболезнования моему теперешнему положению, я очень смущаюсь. Мое положение хорошее. Тяжело положение тех православных пастырей, которые сейчас, оставаясь на свободе, несут знамя Православия. Помоги им, Господи. Их крест тяжелее креста тех, которые в тюрьмах, они больше нуждаются в помощи православных мирян. И я усердно прошу всех православных владимирцев всемерно поддерживать православных пастырей, заботиться о них, беречь их...»¹⁶ В этих словах весь владыка. В первую очередь он думает не о себе, а о служении Богу, о чистоте Православия, о трудностях других.

Общение молодого епископа в камерах владимирской тюрьмы со столпами Православия закончилось. Дело святителя пришло к логическому концу. Весьма примечательно заключение по нему: «…Дело его (владыки Афанасия. – Авт.) возникло 21 сентября с. г. во Владимирском Губотделе ГПУ на основании заявления уполномоченного ВЦУ по Владимирской епархии протоиерея Тихомирова, заявившего о том, что епископ Афанасий своим поведением и проповедями против ВЦУ возмущает верующие массы и распространяет слухи о вмешательстве Советской власти во внутренние дела Церкви. Хотя конкретных фактов, предъявленных ему, Сахарову, обвинения следствием не доказано, тем не менее, принимая во внимание то, что он относится к числу высших церковных иерархов, ведущих все время контрреволюционную Тихоновскую политику и мешающих делу церковного обновления, считаю, что дальнейшее пребывание его во Владимирской епархии с политической точки зрения недопустимо, а потому полагал бы: постановление Владимирского Губотдела ГПУ от 21/Х с. г. утвердить. Гражданина Сахарова Афанасия Григорьевича¹⁷ выслать в административном порядке в Зырянскую область сроком на два года...»¹⁸

После оглашения приговора святитель был переведен в Таганскую тюрьму. Тут ему надлежало ожидать этапа. Впереди скорби и невзгоды, а владыка думает, как дальше служить. И вот здесь, в 121-й камере-одиночке, он освятил свой первый тюремный антиминс. Он был небольшой, но выполнен по всем правилам. В центре Голгофа. Надписи на церковно-славянском языке: вверху – «Милостью Божией»; слева – «Благодатью Пресвятого и Животворящего Духа освятися антиминс сей, еже есть священная трапеза ради приношения на нем Божественныя жертвы Тела и Крови Господня во Святей Литургии; справа – «По благословению Святейшего Тихона, Патриарха всея России, священнодействован преосвященным Афанасием, епископом Ковровским лета от создания мира 7431, от Рождества же Христова 1923 месяца февруария в 16 день»; внизу – «Преподан для священнодействия в походном храме Всех святых, в земле Российстей просиявших». И еще ниже – «Смиренный Афанасий, епископ Ковровский». В настоящее время этот антиминс, а также походный деревянный набор евхаристических сосудов, дикирий, трикирий и небольшая плащаница Спасителя, вышитая епископом Афанасием, бережно хранятся в новом храме во имя святителя, построенном в городе Петушки Владимирской области. Не только о своей службе думал епископ, еще несколько антиминсов были изготовлены и освящены владыкой «для раздачи отправляющимся в изгнание».

Май и июнь 1923 года – следование по этапу через вятскую тюрьму в Усть-Сысольск (ныне Сыктывкар) в прекрасном обществе именитых архиереев. В то время тюрьмы уже быстро наполнялись иерархами Церкви. Печальная закономерность начинала явно проступать, инородные руководители Совдепии планомерно уничтожали духовный цвет России. В городе, будущей столице Коми, находились старые знакомые владыки – митрополит Казанский Кирилл (Смирнов), архиепископ Астраханский Фаддей (Успенский), епископ Звенигородский Николай (Добронравов). В эти годы владыка особенно сблизился с митрополитом Кириллом, он стал для него и духовным отцом, и другом.

На одном месте долго находиться не давали, в Зырянском крае поселенский маршрут святителя разнообразен: Усть-Сысольск, Усть-Вымь, снова Усть-Сысольск, Усть-Кулома, Керчемье. И везде, елико было возможно, ежедневные на дому богослужения по уставу, несмотря на чинимые по надзору ГПУ препятствия. Как вспоминает Сергей Иосифович Фудель, «конечно, он мог бы иметь и полное архиерейское облачение, но он предпочитал служить в простой холщевой священнической фелони, только сверх ее надевал омофор. И митра у него была необычная: не высокая и сияющая искусственными бриллиантами, а маленькая матерчатая, по образцу древних митр русских святителей, без камней и украшений, только с иконками...»¹⁹

Ежедневно владыка писал матери письма, и Матрона Андреевна на них отвечала, хотя была неграмотна. За нее писал диакон Иосиф Афанасьевич Потапов. Он проводил в доме матушки все свободное от службы время, помогал ей, подбадривал как мог. Мария Ивановна, жена отца Иосифа, все прекрасно понимала и ни разу не выразила своего неудовольствия по поводу его отсутствия дома. Письма святителя, кроме личного, содержали обращения к владимирской пастве, и таким образом как бы совершалось руководство епархией, духовное ее окормление.

Внешне ссылка выглядела простым и легким жительством в тишине и покое, однако это было не так. Один из свидетелей ее пишет: «...Та тишина, которая окружала владыку, была совсем не такая простая и легкая. Это была тишина подвига... Его душа звала близких участвовать в подвиге, но его доброта, конечно, никого не принуждала и, самое главное, никого не осуждала. Он был строг к себе, но не к другим. Это я очень хорошо знаю. Материально владыка там, в Усть-Сысольске, не бедствовал, получал посылки и помощь от близких... И тут его доброта выражалась в материальной помощи другим людям, причем не только близким. Помню, моя сестра понесла от него большую пищевую передачу в тюрьму совершенно чужим ему по духу людям...»²⁰ Забота о других была нормой жизни владыки.

В июле 1924 года епископа Афанасия перевели в село Керчемье, где он прожил до января 1925 года. И здесь продолжались службы, шесть архиереев собирались для молитвы вместе со ссыльным священством в небольшой избушке. Сохранилась ее фотография: на ней – престол, жертвенник, аналой с раскрытой книгой, иконы, развешанные на стене. На фотографии надпись: «Походная келейная церковь во имя Всех святых, в Русской земле просиявших. Село Керчемье Зырянской области. Иулий 1924 – иануарий 1925».

В конце января святитель был освобожден, правда, на два месяца позднее срока. Для власть предержащих это, конечно, был пустяк – два месяца. Задерживали без объяснения и на годы. Жаловаться все равно было некому.

На вокзале в Москве владыку встречала Матрона Андреевна в сопровождении верного отца Иосифа. Сколько слез она пролила по своему родному епископу, сколько ночей не спала! И вот она снова плачет, но теперь уже на груди сыночка.

Во Владимире кафедра пустовала. Еще в 1923 году управляющим Владимирской епархией был назначен только что вернувшийся из ссылки архиепископ Николай (Добронравов). Однако он в основном проживал в Москве, и епископ Афанасий принял церковное управление Владимиром и тремя уездами – Владимирским, Ковровским и Юрьевским.

25 марта (7 апреля) 1925 года великое горе обрушилось на Русскую Церковь – скончался Святейший Патриарх Тихон. Епископ Афанасий немедленно выехал в Москву. В день похорон, перед литургией, ему выпала большая честь выйти к людскому морю и служить всенародную панихиду по почившему. И потом, подтверждая последнюю волю патриарха, в числе шестидесяти архиереев епископ Афанасий поставил свою подпись под актом о переходе первосвятительской власти к Высокопреосвященному Петру (Полянскому), митрополиту Крутицкому – последнему из трех кандидатов, кому было завещано местоблюстительство, который еще оставался на свободе.

Патриарх ушел, и без него как-то потихоньку стала ослабевать защита Церкви. Обновленчество, питаемое и толкаемое большевиками, стало действовать активнее и наглее. Конечной целью инспираторов этого движения был раскол и ликвидация Русской Православной Церкви. Для подготовки к очередному лжесобору по епархиям стали проходить съезды. В сентябре 1925 года такой съезд был созван во Владимире, приглашение на него получил и епископ Афанасий. Он пришел на съезд, только не как участник, а как обличитель и обвинитель. Это был смелый и решительный шаг святителя, присутствующие замерли, ожидая, что он предпримет. Ведь многие были в полной растерянности, и появление епископа Ковровского стало встряской для колеблющихся. В молитве участия архиерей не принял и не благословил собрание, владыка сделал только общий поклон и заявил, что на этом собрании ему быть не следует, а явился он сюда лишь по настоятельной просьбе мирян. Святитель обличил обновленческое церковное управление как неканоническое и безблагодатное, а обновленческие хиротонии объявил недействительными. Единственным каноническим Собором, подчеркнул он, может быть только созванный местоблюстителем митрополитом Петром (Полянским). Епископ призвал всех к покаянию и заметил, что даже за свое присутствие на этом собрании он будет просить прощения у митрополита. Речь владыки произвела большое впечатление.

Не только во Владимире святитель обличал обновленцев. В поездках по уездам архипастырь открывал их истинное лицо и в своих проповедях за богослужениями разъяснял пастве, как себя вести в нынешней ситуации. Так, в одном из доносов в ГПУ сообщалось, что епископ Афанасий «убеждал твердо стоять в православной вере и не бояться никаких тюрем и судищ», «возбуждал население, чтобы они гнали обновленцев из приходов...»²¹

Властям, разумеется, это не понравилось. Большевики использовали малейший повод для преследования непокорного архиерея. В сентябре 1925 года последовал однодневный арест, в январе 1926 года – новый арест и двухмесячное заключение. Но и в условиях заключения владыка наладил тайную переписку. Отец Иосиф регулярно сообщал епископу о всех новостях, и владыка мог давать некоторые распоряжения по управлению епархией. Кроме того, он регулярно сообщал на волю о ходе следствия, что дало возможность выступить в его защиту группе прихожан, которые опровергли обвинения в адрес святителя. В марте 1926 года ГПУ вынуждено было признать обвинение епископа несостоятельным и прекратило дело. 15 марта он был выпущен на свободу под подписку о невыезде.

Потом, в ноябре, не без участия Москвы – перевод в Ивановскую епархию. И здесь он пришелся не ко двору. Власти предложили владыке уехать из епархии или прекратить управление церковными делами. Епископ отказался оставить вверенную ему паству. Он только заметил: «Если виновен, судите». Ответ был откровенным: «Нам вас невыгодно судить». Конечно, трудно судить невиновного, проще давать сроки.

Вскоре – новый арест. Дело в том, что еще в октябре 1926 года к владыке приезжал епископ Павлин (Крошечкин), который собирал подписи архиереев для тайных выборов патриарха²². Поскольку после Владимира владыка Павлин ехал в Нижний Новгород, епископ Афанасий передал с ним для митрополита Сергия так называемую Соловецкую декларацию – текст обращения к советскому правительству православных архиереев, находящихся в заключении на Соловках. В декабре епископа Павлина арестовали. При обыске у него была обнаружена указанная декларация. Задержанный не скрывал, от кого он ее получил. 15 января 1927 года владыку Афанасия арестовали и препроводили в Москву. Здесь бросали из одной тюрьмы в другую. В конце апреля он на пять дней оказался в одной камере вдвоем с митрополитом Сергием. В своих нескончаемых беседах архипастыри обсуждали положение Церкви, проблемы современного ее управления и ближайшего будущего. Митрополит уверял, что он не пойдет ни на какие компромиссы, останется верным митрополиту Петру и что считает свои полномочия ограниченными. Однако, видимо, не зря два епископа оказались в одиночке вдвоем. Наверное, проверялась твердость взглядов и вера святителя. Через несколько дней владыка Афанасий получил три года Соловецких лагерей «за участие в антисоветской группе архиереев и передачу антисоветского документа Соловецкая декларация»²³. Одновременно с ним были осуждены на разные сроки около сорока архиереев. А вот митрополит Сергий – «глава группы» – вышел на свободу и возглавил Всероссийское Церковное управление. Вскоре он заявил, что ему принадлежит вся полнота власти в Русской Церкви, равная власти местоблюстителя, и что даже местоблюститель не имеет права исправлять его ошибки.

По инициативе митрополита Сергия был организован Временный Патриарший Священный Синод и введена регистрация государством церковных учреждений. Позиция митрополита Сергия вызывает и сейчас неоднозначную оценку в православном мире. Одни считают его предателем, другие – исповедником, положившим свою душу ради спасения Церкви. Определенно мы можем сказать одно: неисповедимы пути Господни, и Он всякому дает нести только свой крест. Вполне возможно, что в противодействии мощнейшей атаке бесовских сил кому-то выпало сохранить тело Церкви, а кому-то – спасти ее душу и дух. И то и другое требовало подвига.

Тем временем владыка отбывал свой срок в нескольких пунктах Соловецких лагерей: на Поповом острове, в Разноволоках, Чупе, в городе Кемь и на самих Соловецких островах. В лагерях был собран цвет российского Православия.

О Соловках 20-х годов теперь издано много книг, статей, воспоминаний. Нельзя не поражаться удивительной стойкости священнослужителей, которые в ужасающих условиях оставались людьми, сохраняли верность Богу. Здесь, мне кажется, уместно привести стихи настоятеля первого в России храма Всех святых, в земле Русской просиявших, отца Владимира Лозина-Лозинского, который находился на Соловках с 1925 года. Они о многом говорят.

В Белом море остров дальний

И печальный монастырь

Сторожат четой опальной

Моря северного ширь.

Долго смотрят, как косматый

Набегает серый вал,

Как уходит вновь измятый

От холодных мшистых скал.

Белой чайки взлет тревожный,

Крик пронзительный в ночи,

Долгой ночи отблеск ложный,

Солнца бледные лучи...

Старых башен, острых вышек

Еле виден силуэт;

Море дышит и не дышит,

Монастырь молчит в ответ.

Купола его высокий

Не возносят в небо крест,

Только ветер одинокий

Помнит святость этих мест.

Да над папертью соборной

Неприятельским ядром

Нанесенных язвин черных

Неизлеченный излом...

И стихотворение, посвященное архиепископу Илариону (Троицкому), которое можно отнести ко всем исповедникам и мученикам за Христа.

Над этим полным праха строем,

Где грех, и ложь, и суета, –

Мы свой надзвездный город строим,

Наш мир под знаменем Креста.

Настанет день, и в час расплаты

За годы крови и тревог

Когда-то на земле распятый

На землю снова снидет Бог

С Крестом как с символом спасенья,

Он воззовет и рай и ад –

И се, расторгнутся каменья,

Се, бездны тайны возвестят.

Полярные растают льдины,

Погаснет солнце навсегда,

И первозданные глубины

Откроет каждая звезда.

Тогда из тьмы времен смятенных

В последнем ужасе угроз

Восстанут души убиенных

За имя вечное – Христос.

И Бог страдавший, Бог распятый,

Он примет подвиг их земной:

Его посол шестокрылатый

Их призовет своей трубой.

И в град грядущего, ликуя,

Они войдут, как в некий храм,

И вознесется: «Аллилуйя»

Навстречу бурям и громам.

Тогда, о Боже, к смерти, к ранам,

Ко всей их скорби мировой,

Теперь Тобою осиянным,

Мы, люди, бросимся толпой.

Твоя любовь есть бесконечность;

И ради их нас не кляня,

Ты, Господи, введешь нас в вечность

Невечереющего дня²⁴.

На Соловках владыка Афанасий работал сторожем, счетоводом. В самом конце срока заключенного Сахарова перевели в место, где свирепствовал тиф. Там никто не миновал заразы, и владыка не стал исключением. Больного поместили в лечебницу – барак, где раньше была конюшня. Трехъярусные нары, полное отсутствие санитарии, никакого ухода. Место епископа оказалось внизу, и сверху на него лились нечистоты. Когда больной на втором ярусе умер и его унесли, владыка хотел поменять свое место, но не смог забраться наверх, сил не хватило. Однако Господь не дал ему умереть – еще не кончились испытания святителя.

В конце февраля выживших подвергли медицинскому осмотру. Больше часа заключенные стояли раздетые на холоде, и для многих этот «осмотр» стал в их жизни последним. Владыку, который от слабости едва держался на ногах, признали здоровым и 8 марта 1930 года отправили этапом на три года в Туруханский край. Ослабевшего епископа мучил голод, и вот в вагоне он единственный раз в жизни нарушил свое железное правило – строгость поста, тем более первой недели Великого поста. Вкушал, конечно, с огромным сокрушением и впоследствии вспоминал, что именно в тот год на Благовещение Пресвятой Богородицы, тоже единственный раз в жизни, «не имел рыбного утешения».

Этап шел через ряд тюрем – знаменитые ленинградские Кресты, новосибирскую, красноярскую. В последней владыка неожиданно увидел митрополита Кирилла. Он радостно бросился к нему, но был остановлен суровым: «Я вас не знаю». Действительно, в заключенном Сахарове невозможно было узнать епископа Афанасия. Исхудавший, наголо обритый, измученный дорогой человек был только слабой тенью владыки. Недоразумение, конечно, быстро разрешилось, с тех пор святители старались держаться неразлучно. Потом некоторое время даже удалось пожить вместе на поселении, это их еще больше сблизило. Однажды по какому-то обвинению владыка Афанасий был брошен в местную каталажку, о которой ходила худая слава. Митрополит стал усиленно молиться за владыку, потом читать Евангелие по примеру киевского подвижника иеросхимонаха Парфения. Вскоре епископ был неожиданно освобожден, и Евангелие от Иоанна они дочитывали уже вместе. Вообще о митрополите Казанском Кирилле (Смирнове) епископ Афанасий хранил самые теплые и светлые воспоминания и любил о нем рассказывать. Неудивительно, что в наше время обоих святителей, этих близких по духу людей, прославили в лике святых одновременно. И более того, на иконе Новомучеников и Исповедников Российских они стоят вместе в первом ряду, возле святого Патриарха Тихона.

Во время пребывания владыки в Туруханском крае, 29 ноября 1930 года, скончалась Матрона Андреевна. Это стало для святителя страшным ударом, оборвалась его самая сильная земная привязанность. «Горе было так велико, переживания были так тягостны, что письмами своими я перепутал друзей. В моем одиночестве единственным облегчением скорбей, единственным утешением было богослужение. Господь именно с этого времени дал мне возможность совершать литургию...»²⁵ После смерти Матроны Андреевны владыка начал работу над своим трудом «О поминовении усопших по уставу Православной Церкви». На первом листе рукописи было написано: «Посвящаю памяти любимой матери...»

Только в августе 1933 года епископ Афанасий вернулся во Владимир. Сначала, конечно, на могилу матери. Горька была эта встреча с матушкой, единственным утешением были стоявшие рядом друзья. Там его кто-то из близких и сфотографировал с отцом Иосифом, который, пока владыка пребывал в лагерях и тюрьмах, как родной сын, опекал Матрону Андреевну. Потом встречи с близкими – они не забывали владыку в эти трудные годы, помогали как могли, а теперь ввели в курс дела. В епархии произошли большие изменения: на кафедре был архиепископ Иннокентий (Летяев), поставленный митрополитом Сергием, Успенский собор закрыт (теперь его превратили в антирелигиозный музей), внешне православная жизнь замерла.

Правящий архиерей, узнав о прибытии епископа Афанасия из мест заключения, присылал ему приглашения встретиться, однако владыка оставил все его письма без ответа. Более того, в декабре 1933 года он смело и открыто выразил свое отношение к узурпации церковной власти – отправил письмо заместителю патриаршего местоблюстителя митрополиту Горьковскому Сергию (Страгородскому) об отмежевании от него и Временного Патриаршего Священного Синода.

Свою позицию владыка объяснял четко и просто: «Когда митрополит Сергий заявлял, что его полномочия вытекают из полномочий митрополита Петра, – мы все признавали митрополита Сергия как законного руководителя церковной жизни Православной Русской Церкви, первоиерархом которой остается митрополит Петр. Когда же митрополит Сергий, не удовлетворившись тем, что было дано ему и что он мог иметь при жизни законного первоиерарха Русской Церкви, когда в своем журнале он всенародно объявил, что ему, митрополиту Сергию, не только принадлежат все права местоблюстителя, но что он, «заместитель», облечен патриаршей властью... и что сам наш законный первоиерарх, «митрополит Петр, не имеет права вмешиваться в управление и своими распоряжениями исправлять даже ошибки своего заместителя»... тогда ряд архипастырей, в том числе и я, признали, что такое присвоение митрополитом Сергием всех прав первоиерарха при жизни нашего законного канонического первоиерарха митрополита Петра лишает захватчика и тех прав по ведению церковных дел, какие в свое время были даны ему, и освобождает православных от подчинения митрополиту Сергию и образованному им Синоду. Об этом я откровенно в письменной форме заявил митрополиту Сергию (Страгородскому) по возвращении моем из ссылки в декабре 1933 года. Отказавшись от какого-либо участия в церковной работе под руководством митрополита Сергия, я не уклонялся от посещения храмов, где богослужение совершалось священнослужителями, признававшими митрополита Сергия. Резкие ругательные отзывы о так называемых «сергианских» храмах и о совершении там богослужения я считал и считаю «хулой на Духа Святаго». Истинная ревность о вере не может соединиться со злобой. Где злоба – там нет Христа, там внушение темной силы. Христианская ревность с любовью, со скорбью, может быть и с гневом, но без греха (гневаясь – не согрешайте). А злоба – величайший грех, непростительный грех – «хула на Духа Святаго», Духа любви, Духа благостыни…»²⁶

Как бы в ответ на письмо владыки Синод своим определением № 86 от 4 сентября 1934 года зачислил епископа Афанасия (Сахарова) на покой как «до сих пор не возвращающегося к своей кафедре, несмотря на возможность к тому».

Владыка Афанасий понимал, что его противостояние правящему архиерею неизбежно вызовет волнение среди прихожан Владимира и этим обязательно воспользуются власть предержащие для очередного обвинения епископа. Поэтому святитель сменил свое место жительства. Он прописался в городе Егорьевске Московской области, но тайно проживал в деревне Горушке, недалеко от Петушков. От нее было всего пять километров лесом до Успенской церкви, где служил диаконом отец Иосиф Потапов. Об этом месте уединения мало кто знал, и отсюда было удобно поддерживать связь с друзьями и своими помощниками. Владимир был в шестидесяти километрах, и Москва относительно недалеко. И хотя, казалось, не было возможности служить, тем не менее преосвященный служил. Эти службы открыли как бы новый этап истории нашей многострадальной Церкви. Получается, что епископ Афанасий стал одним из руководителей той части Русской Православной Церкви, так называемой катакомбной, которая, сохраняя каноническую верность патриаршему местоблюстителю митрополиту Петру, отделилась от митрополита Сергия и ушла в «катакомбы». Это, конечно, название громкое и придуманное историками, однако оно точно определяет суть.

Службы «непоминающих», то есть на которых не поминали митрополита Сергия, проходили нечасто, как правило тайно, в домовых церквах. О них сохранились восторженные воспоминания участников, в частности Нины Владимировны Трапани, которая потом тоже испила сполна горькую чашу страданий за веру, тоже была в узах и изгнании более десяти лет. Святитель уже тогда взором старца видел ее путь.

Одной из таких церквей, где служил владыка, была домовая церковь иеромонаха Иеракса²⁷, которая находилась на станции Лосиноостровская. Именно в этой церкви в канун праздника Всем святым, в земле Русской просиявшим, владыка освятил образ Всех русских святых. Он его привез с собой. Эта икона была написана по заказу и указаниям епископа Марией Николаевной Соколовой (в монашестве Иулианией). В лихое время гонений на Церковь милостью Божией икона сохранилась, и теперь она находится в Троице-Сергиевой лавре. Великой радостью стало это известие для владыки. В своем письме к художнице от 24 июня 1954 года он пишет: «...Я был очень утешен, что написанная Вами икона Всех русских святых, первая в этом роде, была на первом храмовом празднике в первом постоянном храме Всех русских святых, созданном в дорогой для всех русских людей Троице-Сергиевой лавре...»²⁸

Служил епископ Афанасий и в Сергиевом Посаде (Загорске), в доме архимандрита Серафима (Батюкова). В этих подпольных двух церквах было совершено несколько диаконских и иерейских хиротоний.

В конце концов НКВД стало известно местонахождение владыки Афанасия. Его плотно «вели», и в последних числах апреля 1936 года было вынесено постановление об аресте. 30 апреля на пути из Старой Руссы во Владимир он заехал в Петушки. На следующий день святителя «взяли» и отправили во владимирскую тюрьму. Так с 1 мая 1936 года начался новый виток страшных испытаний.

В предъявленном обвинении значилось, что владыка Афанасий является активным участником нелегального контрреволюционного центра, который создавал антисоветские кадры «церковников», имел связи с «белоэмигрантской Церковью и Ватиканом», а также с «националистическим и белогвардейским элементом на Украине». Всего по делу было привлечено девятнадцать человек. Интенсивные и долгие допросы не сломили епископа. Он отвергал все обвинения в участии в контрреволюционной организации, осторожно и точно отвечал на вопросы, чтобы не принести вреда людям, максимально скрывал факты, иногда в категоричной форме отказывался называть имена.

В ивановской тюрьме пытали бессонницей. Основные вопросы вертелись вокруг одной темы – почему епископ отказался стать под крыло митрополита Сергия, которого поддерживала богоборческая власть.

Приговор вполне соответствовал времени. 21 сентября 1936 года Особое совещание при наркоме внутренних дел СССР постановило: «Сахарова Афанасия Григорьевича за контрреволюционную деятельность заключить в исправтрудлагерь сроком на пять лет, считая срок с 1. V. 36 г.»²⁹.

После нескольких месяцев пребывания во владимирской и ивановской тюрьмах архиерея через ярославскую, вологодскую и ленинградскую тюрьмы 25 ноября 1936 года доставили на место. Здесь он оставался до начала войны, и этот период стал самым тяжелым в его жизни. В Медвежьегорске заключенного Сахарова назначили кассиром, он должен был выдавать уголовникам деньги. Отказаться от этой работы – значило попасть в карцер, а это смерть. Пришлось согласиться. Расчет лагерного начальства был прост: если заключенный – архиерей, значит, умеет читать, считать и писать, этого вполне достаточно для кассира. Если из духовных, значит, человек, должно быть, честный, а если честный, значит, будет обманут уголовниками – случится растрата, появится новый срок. Так оно и получилось. Однажды во время выдачи денег в бараке «неожиданно» потух свет. Владыка не успел вовремя прибрать мешок с деньгами, и к нему, очевидно, «приложились». Уже на первом месяце работы выявилась недостача в 1115 рублей. Сумма эта вскоре была возмещена друзьями, но тем не менее за пропажу денег добавили год лагерей и, кроме того, невзирая на слабое здоровье пожилого человека, бывшего кассира перевели на работу в лесопункт. А лесоповал был самым непосильным и гибельным делом.

Не только физические тяготы и скорби довлели – страдала душа. Об этом времени пишет в своих воспоминаниях протоиерей Василий Павлович Архангельский: «Все трудности лагерной жизни мы переносили вместе с епископом Афанасием на всех работах в различных лагерях. Смерть часто заносила косу над нашими головами, но Ангел Хранитель отводил ее в такие моменты, когда казалось, что смерть неизбежна. Особенно памятны некоторые случаи, когда мы оба особенно скорбели о потерянном рае, когда лишились возможности служения. Великая Пятница. Из далекого прошлого нахлынули воспоминания о службах в эти дни – а мы на лесоповале, в болотистой чаще дремучего леса, увязаем в тину с опасностью провалиться в так называемые «волчьи» ямы, занесенные снегом, и кто попадал в них, сразу погибал. И в такой обстановке мы исповедались друг у друга. Он был моим духовником, а я – его. Открыли друг другу все сокровенные мысли, чем томились, о чем тосковала душа…»³⁰

В мае 1937 года без объяснений владыку бросили в штрафной изолятор. За исключением короткого промежутка времени, там он пробыл три месяца. Ведь этот год был самым страшным – сколько крови пролилось тогда в стране! И в первой шеренге смертников всегда стояло духовенство. Позже епископ Афанасий рассказывал, что каждую ночь нескольких заключенных выводили на расстрел. Владыка все время был на очереди и ежедневно готовился к смерти, однако она его каждый раз обходила. В декабре из изолятора преосвященного направили на прежнее место, но работать на лесоповале он уже не смог.

Работу для архиерея все-таки нашли. Владыка стал бригадиром лаптеплетной бригады и дневальным по бараку. Теперь нужно было убирать помещение и заботиться о хлебных пайках и талонах, получать хлеб на бригаду. Для этого приходилось вставать в три часа ночи. Особо выматывала уборка. Владыка ведь ничего не умел делать плохо. Если работал, то на совесть. Этим и пользовались другие. Убирать места общего пользования приходилось и за них.

В письмах своим близким владыка Афанасий не акцентировал внимание на тяжести своего положения, однако теперь мы можем оценить, насколько крест его был велик. В заявлении народному комиссару внутренних дел СССР от 2 февраля 1939 года читаем: «...В настоящее время я в штрафном Водораздельном отделении, на тяжелых, совершенно изнуряющих, непосильных для меня работах. Я числюсь инвалидом, мне 51 год, у меня плохое сердце, я задыхаюсь при ходьбе, у меня упадок сил, а мне приходится ежедневно ходить за 4–5 километров, а иногда и далее и оставаться там во всякую погоду десять и более часов. Нам говорят: «Душа из тебя вон, а будь 10 часов на производстве, не считая ходьбы”. Летом я был на такой «инвалидской» работе, как погрузка дров на баржу, когда приходилось целый день перекидывать тяжелые сырые метровые поленья. Осенью на «инвалидской» работе – постройке лежневой дороги – я должен был выносить вдвоем нередко на значительном расстоянии только что сваленные сырые деревья метров 8–9 длиной, в диаметре в тонком обрезе не менее 10 сантиметров и при этом часто скакать по кочкам, камням, через пни. Теперь я на «легкой» работе, где все 10 часов приходится почти непрерывно махать метлой или лопатой. Руки отнимаются, пальцы немеют, спина болит, ноги еле двигаются...

...Вообще ужасная обстановка бессердечия, черствости, эгоизма, наушничества, доносов, стремление на несчастий других построить собственное благополучие, отвратительное окружение мата даже со стороны занимающих командные посты, блата (которого я не ищу), взяток (которых я стараюсь не давать), воровства, остающегося почти безнаказанным, создают чрезвычайно тяжелые условия существования, причиняют массу ненужных, никому пользы не приносящих страданий...

...Я не прошу милости, не ищу сострадания. Я знаю, что советская власть не может относиться ко мне вполне благожелательно, так как я не скрываю, что у меня, человека верующего и служителя Церкви, нет и не может быть солидарности с воинственно безбожнической властью в вопросах моего религиозного упования и религиозного служения. За это я с Божией помощью готов к тюрьмам и к горьким работам в лагерях...

Если в период вредительских перегибов со стороны некоторых работников НКВД меня осудили на заключение в чрезвычайно тяжелые лагерные условия без достаточных оснований – то дайте мне свободу. Если же мое пребывание на свободе не может быть терпимо – то дайте распоряжение о заключении меня, хотя бы пожизненно, в закрытую тюрьму, где не было бы тех мучений и нравственных и физических, которые мне приходится переносить в настоящее время»³¹.

Разумеется, епископу было отказано, и все же владыка оставался собой. Об этом времени сохранились теплые письма к отцу Иосифу Потапову, верному другу. В них боль, и радость, и надежда, души тревоги и утешения. Приведем отрывки из них: «...И сколько младших моих товарищей оставили уже земную юдоль!.. Много ли лет или дней остается и мне странствовать по этой скорбной юдоли?.. Хотелось бы только, чтобы дано было столько времени, сколько хватило бы на обработку того, что предполагаю я написать по церковному уставу и по русской агиологии, материал для чего собран был мной часто с большим трудом в течение многих, многих лет, о чем мыслей не оставляю даже и в настоящем моем положении, обдумывая некоторые подробности, разрабатывая планы... Ради этой работы готов я просить и о скидке года, чтобы поскорее взяться за любимое, дорогое дело. Хочется закончить статью «О поминовении усопших», которую очень хвалил митрополит Кирилл и настаивал на распространении ее...»³²

«...Знаю, все Господа ради терпеливо подобает нам понести, и насколько возможно, и я, грешный и нетерпеливый, смиряюсь. Но нелегко это бывает. И как подумаешь о всех этих прежних и новых разлуках, о всех ушедших в иной мир, о странствующих еще в сей юдоли скорби, находящихся, может быть, и недалеко от нас, но от кого и о ком не получишь никакой весточки, – больно сжимается сердце и хочется плакать... и воздыхаю ко Господу со слезами: «О, сохрани тех, кто еще здравствует, кто дорог сердцу моему... сохрани их здравыми и благополучными до моего возвращения, дай мне еще увидеться с ними в этом мире, утешиться общением с ними в молитвах и Таинствах, усладиться беседою усты кустам»... И только эти обстоятельства да то, о котором писал я в прошлом письме, – желание написать то, что задумано, обработать то, материал к чему заготовлялся в моих книгах и записочках в течение многих лет, – только эти два обстоятельства заставляют меня желать скорейшего освобождения. А что тяжело в моих условиях, с этим готов бы и помириться, тем более что заботы обо мне Ваши и других весьма облегчают мои тяготы, утешают и радуют меня...»³³

В начале войны заключенных отправили пешим этапом в Архангельскую область, в Онежские лагеря близ Каргополя. Четыреста километров лесными дорогами, проселками приходилось нести на себе свои личные вещи. Кормежка скверная, над изможденными путниками висели тучи кровожадных комаров и прочего гнуса – это была настоящая пытка. После этапа владыка так ослабел, что по бараку ходил с палочкой, думал, что не выживет, даже написал завещание. Но и в этих условиях епископ оставался самим собой. Шла война, он был патриотом России и, находясь в заключении, по-своему ее защищал. В августе 1941 года преосвященный составил «Молебное пение об Отечестве», исполненное глубокого покаяния и великой молитвенной силы, оно охватывало все стороны жизни нашей страны. Впоследствии владыка составил молебные пения «О сущих в скорбях и различных обстояниях», «О врагах ненавидящих и обидящих нас», «О сущих в темницах и заключении», «Благодарение о получении милостыни», «О прекращении войн и о мире всего мира». Когда в конце 40-х – начале 50-х годов началась борьба за мир во всем мире, находясь в Дубровлаге, он составил молитву «О мире всего мира», справедливо полагая, что молитва православных действеннее и успешнее других начинаний. Он читал ее ежедневно сам и призывал к этому других³⁴.

Недолго отдыхали заключенные после этапа. Несмотря на физическую немощь, архиерея опять направили на тяжелую работу. В своих заметках владыка пишет: «Работал на лесобирже. Нормы не вырабатывал, был на штрафном пайке. Работал дневальным. Голодал, не было ни денег, ни посылок. Был доходягой». Господь, однако, не дал ему умереть, время святителя еще не пришло. Епископа 13 июля 1942 года выслали в город Голышманово Омской области (ныне Тюменской).

После четырех месяцев работы ночным сторожем в одном из совхозов владыка поселился в городе Ишиме у одних любезных старичков. У них он прожил почти год. Близкие уже начали хлопотать, чтобы отпустили инвалида к ним на иждивение, но бумаги где-то опять застряли, и как оказалось, неспроста – вскоре последовал новый арест. Обвинение – принадлежность к организации «Антисоветское церковное подполье». С момента ареста 7 ноября 1943 года и до июня 1944 года святителя перемещали из одной тюрьмы в другую. За это время он побывал в ишимской, омской, из московских в Лефортовской, Бутырской, Краснопресненской тюрьмах. Самый строгий режим был в Лефортовской, однако одиночки для владыки были благом, ему представилась редкая возможность остаться без неприятных соседей. Можно было невозбранно молиться, уйти в себя: одиночки были своего рода затвором для монаха. По этому периоду сохранились протоколы допросов, которые дают нам огромную пищу для размышлений. Владыка на все вопросы отвечал спокойно, уверенно, взвешенно и с большой осторожностью, если речь шла о других людях. Своих позиций не скрывал, заявлял, что он убежденный сторонник самодержавной монархии, но как христианин обязан быть граждански лояльным к советской власти и никакой активной борьбы с ней не вел. Однако в вопросах веры всегда оставался твердым противником безбожной власти.

Результаты следствия можно было вполне предсказать. Вот выписка из протокола № 29 Особого совещания при Народном комиссариате внутренних дел СССР от 1 июля 1944 года «Постановили: Сахарова Афанасия Григорьевича за участие в антисоветской организации и антисоветскую агитацию – заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на восемь лет, считая срок с 9 ноября 1943 года»³⁵.

В Сибирь ехал епископ вместе с иеромонахом Иераксом. В лагере владыку назначили ассенизатором – это было верхом издевательства над архиереем, однако владыка спокойно отнесся к новой работе и исправно выполнял ее. У него зато появилось больше свободного времени, хотя не всегда имелась возможность его использовать, потому что в бараке было темно, а керосинка для владыки оставалась непозволительной роскошью. Некоторые начальники сострадательно относились к нему. Однажды один предложил епископу поменять работу, все-таки, мол, нечистоты, но владыка отказался и с улыбкой заметил: «Это ко мне не пристанет».

Большой отрадой были тайные службы, так как у владыки с отцом Иераксом была походная церковь во имя иконы Божией Матери «Отрада и Утешение». Она сначала во время ареста иеромонаха была конфискована, а потом чудесно возвратилась. Икона пряталась в овощехранилище, где отец Иеракс состоял сторожем, и по ночам там же совершали богослужения. Владыка очень сблизился с отцом Иераксом, потому что их чистые души были похожи и чистой была их вера. Они вместе молились, вместе скорбели о судьбах Церкви Божией, все у них было общее, и они стали духовниками друг друга. Когда отец Иеракс, переехавший при помощи владыки в 1957 году во Владимир, умер³⁶, епископ уступил ему свое место на кладбище рядом с матерью. Друзья, после смерти владыки Афанасия, так и почивали по обе стороны от могилы Матроны Андреевны до 14 октября 2000 года – дня обретения мощей святителя.

В 1945 году был избран новый патриарх. После интронизации святейшего Алексия все священнослужители, находившиеся вместе с епископом Афанасием, обсудили создавшееся положение и согласно решили, что «…Должно возносить на молитве имя патриарха Алексия как патриарха нашего». Теперь это неопустительно совершалось.

Показалось, что наступил новый период, что епископ Афанасий опять может быть востребован, опять может отдавать свои огромные знания и опыт Матери Церкви. Через Владимирского епископа Онисима (Фестинатова) владыка обратился к Святейшему с письмом, в котором просил, не найдет ли патриарх возможным возбудить ходатайство перед соответствующими органами о замене ему, епископу Афанасию, заключения в лагерях заключением в одной из московских тюрем с предоставлением возможности работать там с богослужебными книгами под руководством и наблюдением патриарха. Ответа на это прошение владыка не получил.

В 1946 году последовала еще одна лагерная судимость. Епископ через Мариинский пересыльный пункт и московские тюрьмы проследовал в темниковские лагеря Мордовии, недалеко от Сарова³⁷. Там его опять определили на плетение лаптей, однако и на это сил уже не было. С 1947 года владыка уже числился инвалидом без работы по возрасту, ему исполнилось 60 лет. Четверть века мыкался святитель по лагерям и ссылкам. Какие страдания выпали на его долю! Казалось, они до конца иссушили душу, покрыли ее коркой нечувствительности, особенно к чужим скорбям. Однако все, кто соприкасался с владыкой, ощущали его великую любовь к людям, теплоту и сердечность. И в лагерях у него было много друзей, они часами слушали святителя и удивлялись величию его души, некоторые даже посвящали епископу Афанасию стихи. Вот одно из них.

РУСЬ СНЕЖНАЯ

Владыке Афанасию

Сколь многое дала мне Ваша дружба:

Преобразив чудесно вечера,

Наполнила их сказами про службы,

Про подвиги, века и города.

Да, знанья Вашего неимоверна память:

Святая Русь во всех ее делах,

И стройки вековой любой и год, и камень

Трепещут жизнью в ласковых словах.

Их слушаю, и кажется мне, будто

Острей и глубже стал и мысленный мой взор,

И что века я пережил в минутах,

И Руси снежной предо мной простор.

27 ноября 1948 г.

П. Востоков (псевдоним П. Н. Савицкого)³⁸

Летом 1951 года, когда подходил к концу последний срок, руководство лагеря предложило заключенному Сахарову указать родных или близких людей, которые могли бы его взять на иждивение. Святитель назвал имена нескольких человек, однако в глубине души он надеялся, что патриарх поймет важность и необходимость для Церкви его трудов и примет на покой в одном из монастырей, где он мог бы работать в спокойной кабинетной обстановке. Даже лагерная администрация сочувственно относилась к владыке и по ее совету епископ вновь написал письмо Святейшему. Святитель просил принять его в число братии Троице-Сергиевой лавры, иноком которой он всегда себя считал. Конверт был отправлен спецчастью лагеря казенным пакетом, то есть не дойти письмо не могло, но ответа не последовало.

Особое Совещание при министре госбезопасности СССР от 5 марта 1952 года постановило: «Сахарова Афанасия Григорьевича за отбытием срока наказания из лагеря и от ссылки на поселение освободить и направить в дом инвалидов под надзор органов МГБ»³⁹.

Однако владыку по-прежнему держали в лагере, а неопределенность обстановки продолжалась до 1954 года. Это действовало угнетающе, тем не менее дух святителя был высок. Письма того времени показывают, как он подбадривал других, поддерживал и при этом как бы сознавал свою победу над обессилевшей тьмой. Проидохом сквозе огнь и воду, и извел eси ны в покой (Пс. 65, 12).

«Не унывайте, родная моя, – пишет он 4 октября 1953 года монахине Маргарите в Петушки. – Верю: безмерное множество грехов наших потонет в бездне Божия милосердия.

Суд Божий – не суды людские. Если здесь выискивают все, за что можно было бы зацепиться, чтобы обвинить, – там будут (если не грешно так выразиться) выискивать все, за что можно было бы зацепиться, чтобы оправдать. И один платочек, омоченный слезами, на весах правосудия Божия перетянет все наши грехи, как было с одним разбойником. При всех наших недостатках у нас с вами все же остается одна такая зацепка, на которую я крепко уповаю, – это то, что многократно повторяется в чине иноческого погребения: «Твой есмь аз... Твоя есмь аз: мы Твои, Господи... За имя Твое спаси нас». При всех наших грехах мы никогда не отрекались от имени Твоего, не стыдились именоваться христианами. Поэтому мы можем дерзновенно сказать с псалмопевцем: Услыши, Господи, правду мою... Ту правду, что мы не отвергались Христа. Можем сказать даже более: За словеса устен Твоих аз сохраних пути жестоки. Не унывайте же и Вы, родная моя: опасна беспечность, но не менее опасно и уныние»⁴⁰.

Владыка ждал направления в инвалидный дом. Ехать было некуда, поскольку ни по одному из указанных адресов близких людей разрешения на жительство он не получил.

19 мая 1954 года епископ переехал наконец в Зубово-Полянский дом инвалидов для бывших заключенных в Мордовии, в шести километрах от станции Потьма. Владыка радостно сообщил друзьям свой новый адрес. Однако его ждало здесь разочарование. Первое время даже не было той минимальной свободы, которой так хотелось, режим оставался тюремным, временами более жестким. Накладывались ограничения на переписку, отсутствовало надлежащее медицинское наблюдение, прогулки на «пятачке», где некуда было спрятаться от палящего солнца. Ну и, разумеется, не разрешалось покидать территорию дома. Видно, нелегко приходилось святителю в этом доме инвалидов, если он решил подвести итог своей исповеднической жизни. В конце 1954 года он написал свой первый вариант автобиографии – «Даты и этапы моей жизни», в которой этапы были не только символом ступенек по жизни, но и в буквальном смысле.

Сюда, в этот инвалидный дом-тюрьму, все-таки приезжали друзья. Осенью 1954 года жена отца Иосифа Мария Ивановна Потапова, монахиня Маргарита и Лидия Ивановна Золотова⁴¹ навестили владыку. Сейчас в живых осталась только последняя, тогда самая молодая. Как засветилось ее лицо, когда стала она вспоминать эту поездку: «Там село было рядом, а в нем две монахини жили. Мать Маргарита быстро с ними договорилась, и мы остановились у них. Сразу пошли в тюрьму. Кругом заборы, колючая проволока. Жуть. Охранник у проходной. Конечно, не пустили, сказали: «карантин». Однако среди прибывших находились люди житейски опытные, сразу нашли путь. Мария Ивановна рискнула, подошла она близко к охраннику и что-то быстро сказала. Верзила ожил, сунул сжатый кулак в карман и споро удалился. Вскоре караульный уже шептал Марии Ивановне: идите, мол, к третьему столбу забора, там щелочка, ваш туда подойдет, только не разговаривайте. Лидия Ивановна продолжает: «Припали мы к этой щелке все трое. Одна стоит, другая на коленках, третья лежит на земле. Смотрим, идет владыка. Одет в какую-то длинную серую гимнастерку, препоясан ремнем, обычные брюки, на голове скуфеечка. Он остановился напротив, быстро обеими руками нас благословил и пошел дальше. Задерживаться было нельзя. А мы и этому рады, от счастья видеть его рыдаем». В тот день удалось организовать только передачу, но и это уже была победа. Владыка смог приезжим передать записочку с благодарностью. Вечером все молились, читали акафисты, просили Господа даровать им встречу с владыкой. Утром подошли к проходной, а там объявляют, что карантин снят и можно увидеть родственника. Епископа выпустили, все в стороночке уселись на травку, расспрашивают владыку, а он больше интересуется друзьями, верными ему людьми, о себе только так, вскользь. На следующий день святителя выпустили уже на целый день, в домике у монахинь был праздник.

Мария Ивановна должна была уезжать. Поезда транзитные через Потьму проходили, а билетов не было. У окошечка кассы громадная очередь, все волнуются, нервничают. Опять слово Лидии Ивановне: «Стоим это мы, пригорюнились. Билетов нет, а уехать надо, хотя бы Марии Ивановне. Вдруг подходит к очереди мужчина и прямо к нам: «Кому билет до Москвы?» Мы сразу уцепились, проверили в кассе, билет правильный, отправили Марию Ивановну. А назавтра такое же чудо для нас с матушкой Маргаритой. Конечно, это по молитвам владыки случилось».

В начале 1955 года вышло послабление: вахту в доме сняли, и можно было уходить куда угодно. Но владыка этой элементарной привилегией пользоваться уже не мог, он едва ходил.

Еще летом, чувствуя неуклонное ухудшение своего состояния, епископ написал письмо Председателю Совета Министров СССР Г. М. Маленкову. В конце его он отмечал: «...Я решаюсь просить Вас, гражданин Председатель, не о милости, не о снисхождении, а только о справедливости...

Я знаю, что моя идеология, как верующего человека и служителя Церкви, не соответствует советской идеологии. Радости об успехах атеизма не могут быть моими радостями. Но за религиозные убеждения советские законы не преследуют. В Советском Союзе – свобода совести. А политическим деятелем я никогда не был, ни в дореволюционное, ни в советское время, никогда ни в каких политических организациях не участвовал, никаких политических выступлений не делал. Я горячо люблю Родину, и все ее скорби и все ее радости – мои скорби и радости.

1. Теперь на старости лет я не думаю ни о какой церковно-общественной деятельности. У меня одно желание – чтобы мне, 67-летнему больному старику, дана была возможность провести уже недолгий остаток моей жизни не среди чужих людей, не в холодной официальной обстановке общежития, не в атмосфере постоянных подозрений, сыска, предупреждений, ущемлений, а в тесном небольшом кругу близких мне лиц, пользуясь их заботами и уходом, и чтобы на их руках, а не на больничной койке я мог спокойно умереть.

2. И потому я прошу Вас, гражданин Председатель, приняв во внимание мое более чем 32-месячное сверхсрочное лишение свободы со всеми указанными осложнениями, сделать зависящее от Вас распоряжение, чтобы мне была возвращена полная свобода»⁴².

Трудно сказать, повлияло ли это письмо на решение властей, но 5 февраля 1955 года МВД СССР вынесло заключение об освобождении владыки Афанасия из дома инвалидов под опеку Г. Г. Седова⁴³ и, разумеется, под гласный надзор милиции. 14 февраля получена санкция Генерального прокурора СССР, а 2 марта епископ уже дал расписку в том, что не позднее 30 марта явится в Тутаевский райотдел милиции. За владыкой приехал Георгий Георгиевич, и 7 марта они выехали в Тутаев.

Наконец-то пришла долгожданная свобода, правда, она оказалась относительной – приходилось дважды в месяц отмечаться в милиции. И тем не менее это была свобода. Теперь надо было решать, как жить дальше, как отдавать себя, свой духовный багаж на благо Матери Церкви. На этом пути стояли определенные трудности.

Еще находясь в Зубово-Полянском доме инвалидов, владыка Афанасий получил в январе 1955 года письмо от своего близкого друга архиепископа Симона (Ивановского), в котором тот описывал свое посещение Патриархии и встречу со Святейшим. Владыка Симон сообщал, что патриарх готов был бы устроить епископа Афанасия, так как была острая нужда в архиереях, однако он не знает, как владыка относится к первоиерарху. Поэтому архиепископ Симон рекомендовал епископу Афанасию обратиться к патриарху и выразить свое отношение к нему, одновременно высказав просьбу дать возможность завершить свои труды на благо Церкви. В своем ответном письме другу от 14 января владыка Афанасий с горечью отмечает, что он обращался лично к патриарху в 1945 и 1951 годах, однако никаких вестей от него не получил. Более того, через неофициальные источники владыке стало известно, что патриарх не считает его «своим». В связи с этим святитель не видит смысла в новом обращении, тем более что здоровье его уже не позволяет выполнить ту работу, на которую он был готов десять лет назад. И тем не менее епископ в апреле отправил из Тутаева письмо Святейшему Патриарху Алексию. В нем он еще раз не в качестве оправдания, а для установления истины высказал свое отношение к патриарху и отметил, что с момента его избрания возносил в молитвах имя Святейшего. Одновременно владыка Афанасий еще раз изложил вкратце то, что ранее пытался донести до патриарха в своих письмах, и, кроме того, отметил: «...По тем или иным церковным или нецерковным вопросам у меня могут быть свои взгляды и суждения, может быть, не всегда и не во всем согласные с Вашими. Но из истории Церкви мы знаем, что и у великих отцев были частные мнения, не принятые Церковью, но не послужившие поводом к осуждению отцев. А я общецерковные интересы всегда ставлю выше всех моих личных симпатий или антипатий.

Я глубоко скорблю и болею о современных церковных разделениях и несогласиях и в моих грешных молитвах усердно прошу Beликого Архиерея и Главу Церкви, да умудрит и наставит Он всех православных так поступать, чтобы против единства церковного не погрешать, чтобы соблазнов не умножать и совестию не кривить. Молю Господа, да умудрит Он всех у кормила церковного сущих право править слово истины...

По состоянию здоровья я не могу принять на себя какое-либо церковно-общественное послушание. После многих лет моих невольных скитаний я хотел бы остающиеся немногие дни моей жизни провести в уединении, тишине, как бы в затворе. Но если Господь благословит, я предполагаю и в моем уединении с Божией помощью и за Ваши святые молитвы продолжать ту работу, о которой я писал Вам в 45-м и 51-м годах и отцу протопресвитеру⁴⁴ в прошлом году и которая, я полагаю, если Господь поможет мне ее сделать, будет не бесполезна для Православной Русской Церкви...»⁴⁵

Через несколько дней владыка получил приглашение от патриарха приехать к нему в лавру. В своем ответном письме он горячо благодарит за такое внимание и сообщает, что ему, к сожалению, не позволено отлучаться от своего местожительства и, кроме того, состояние здоровья оставляет желать лучшего. Весьма любопытно зачеркнутое в черновике: «Меня очень огорчило то, что отец протопресвитер ввел Вас в заблуждение передачей непроверенных и совершенно лживых слухов, идущих от настоятеля церкви села Алексеевского, о моем якобы посещении когда-то в минувших годах Москвы. С мая 36-го по март сего 55-го года я не имел свободы передвижения и лишь дважды, в 43-м и 4б-м годах, был привозим в Москву, где по нескольку месяцев находился в московских тюрьмах»⁴⁶.

Перед праздником Успения Пресвятой Богородицы владыка Афанасий получил сообщение от епископа Угличского Исаии, викария Ярославской епархии, что по его представлению Святейший Патриарх назначил ему пенсию в тысячу рублей в месяц. Поэтому Патриарху Алексию 28 августа 1955 года было отправлено письмо, в котором святитель, в частности, пишет: «Расходование на меня столь значительных церковных сумм не соответствует моему слишком непродолжительному служению Церкви Божией и обязывает меня к сугубой благодарности Господу Богу и Вашему Святейшеству»⁴⁷. Владыка скромно не упоминает, что вся его жизнь исповедника была отдана служению Богу и Церкви Его.

Из писем своим близким из Тутаева мы видим, как тяжело было владыке и нравственно, и физически. Его тяготили имевшие место в высших церковных кругах неискренность, неправда, иногда просто обман, что неизбежно отражалось на самой Церкви. Смущала позиция в защите православной веры, в отношениях с богоборческой властью. Чистая душа владыки обливалась кровью, искренне скорбела: «...Так больно, так грустно, так тяжело. Хочется плакать... и нередко плачу...»⁴⁸ Усугубило состояние еще одно печальное событие: навестил епископа бывший его келейник иеромонах Дамаскин (Жабинский). Встреча была радостной, но недолгой. Иеромонах поспешил к своим духовным чадам в Рыбинск и там 18 июня скоропостижно скончался. Под влиянием внезапной смерти близкого человека владыка Афанасий отправил отцу Иосифу в письме завещание. В нем он просил, если, конечно, представится возможность, приехать на похороны, совершить погребение, не нарушая церковного устава, и, в частности, отмечал: «...Если Господь поможет мне обработать и переписать мою статью «О поминовении усопших», я пришлю Вам один экземпляр. Вы повнимательней прочитайте и в случае, если судит Бог Вам распоряжаться похоронами, постарайтесь устроить все так, как указано в моей статье...»⁴⁹ Это для владыки было очень важно.

Может быть, кончина отца Дамаскина как-то повлияла на ускорение работы над рукописями. Главным координатором этого дела стала Ольга Александровна Остолопова, основную же роль в перепечатке рукописей взяла на себя Елена Владимировна Апушкина. С ними епископ имел теснейшую переписку.

Переписка, однако, не могла заменить непосредственного общения, и хотя владыку иногда навещали друзья и заботники, все-таки он был одинок. Не было рядом людей, с которыми можно было поделиться своими мыслями и которые бы поняли его. «За мной с искренней любовию ухаживают. Меня радуют получаемые мною весточки и от знаемых и от незнаемых. Сколько в них любви, нежности, заботы... Это утешает меня, это успокаивает отчасти...»⁵⁰ Душа звала улететь из этой если не золотой, то серебряной клетки. Нужно было попытаться перебраться поближе к Москве и Владимиру, к отчему дому, и тем самым к друзьям и верным чадам. Это было практически невозможно, однако монахиня Маргарита сотворила чудо. В октябре 1955 года она обошла все областные власти и добилась разрешения на переезд владыки в Петушки. Не теряя времени, матушка начала искать машину, тогда это было непростым делом, да и человек должен был быть надежным. Выбор пал на Алексея Филофеева⁵¹ – он имел маленький «Москвич» первого выпуска по прозвищу «Клопик». Алексей, как человек верующий, без колебаний согласился перевезти епископа. Вся подготовка к переезду держалась в строгой тайне. Машина 23 октября прибыла в Тутаев, а вечером 24 октября 1955 года владыка Афанасий находился уже в Петушках.

Переезд был осуществлен настолько неожиданно, что даже не успели подготовить место для святителя. Первую ночь он провел в церковной сторожке, где его в свое время арестовали, а потом переехал к матери Маргарите через дорогу наискосок, в баньку по Кибиревскому проезду, дом № 1А. Матушка сама еще недавно тут справила новоселье. Эту избушечку ей отдала на жилье хозяйка дома Прасковья Тимофеевна Бочкина, когда предыдущее жилище, тоже банька Ляпакиных у реки за дорогой, совсем пришло в негодность. Через несколько дней мать Маргарита договорилась с вдовой настоятеля храма отца Петра, и владыке предоставили комнатку с одним окошечком в доме № 6 по Кибиревскому проезду. Здесь жить было можно, однако епископ чувствовал себя временным жильцом. Работать за письменным столом, когда хотел, не всегда удавалось. Приходящие и приезжавшие гости тоже стесняли хозяев. Приходилось вносить коррективы. Поддержку и сердечное отношение к нему владыка нашел у соседей – сестер Золотовых, которые вместе с матерью проживали в маленькой комнате за стенкой в другой половине дома. Хотя в бытовом плане владыку по- прежнему опекала Александра Ивановна Бобкова⁵², Золотовы старались снять с епископа другие проблемы, помогали ему чем могли. Валентина научилась работать на пишущей машинке и перепечатывала его труды, Анна обеспечивала прием и отправку корреспонденции, поскольку служила на почте.

Владыка, конечно, знал, что Петушки – его последний земной приют, и потому снова написал автобиографию, но, в отличие от первого варианта, более подробную. Скупые, но очень емкие строки о многом говорят. За ними вся исповедническая жизнь святителя, которая никак не вмещается в обычные человеческие рамки. «Этапы и даты моей жизни» заканчиваются такими словами: «27 июня (ст. ст.) 1954 года исполнилось 33 года архиерейства. За это время:

– на епархиальном служении 2 года 9 месяцев 2 дня,

– на свободе, но не у дел, 2 года 8 месяцев 2 дня,

– в изгнании 6 лет 7 месяцев 24 дня,

– в узах и «горьких работах» 21 год 11 месяцев и 12 дней.

Обычно в жизни бывает: чем дольше разлука, тем более ослабевают связи. Христианская любовь изменяет этот порядок. Мои добрые заботники, движимые христианской, а не мирской любовью, с каждым годом усиливают проявление своей заботы и попечения обо мне, с каждым годом умножают свою милостыню. Если в первые 2 года и 4 месяца мне было прислано 72 посылки (в среднем около 30 в год), то в последний, 1954 год, их было уже 200. Да не оставит Господь Своею милостию моих благодетелей. Верю: изречет Он им во оный день: Приидите, благословеннии... в темнице был Я, и вы посетили Меня... своей любовию, своими заботами и попечением»⁵³.

Хотя потихоньку жизнь налаживалась, условия ее не вполне удовлетворяли владыку. Здесь опять мать Маргарита развернула бурную деятельность и довольно быстро собрала деньги. Надо было наконец обеспечить владыку настоящим жильем. Она договорилась с хозяевами поставить небольшой дом на их участке на месте баньки, который бы формально принадлежал Бочкиным, а фактически – епископу. На том и порешили. Дом построили через дорогу наискосок от Свято-Успенского храма, но жить владыке в нем практически не пришлось. Хозяева, чувствуя свою юридическую правоту, обставляли свои отношения с жильцами массой условий, которые не всегда могли быть приемлемыми. В общем, пришлось искать новое жилье. В 1960 году при помощи почитателей и друзей (особый вклад сделали отец Иосиф и архиепископ Пимен (Извеков), будущий патриарх) удалось купить домишко, в котором проживал последние годы и отошел ко Господу отец Исидор. А в том домике остались мать Маргарита и инокиня Евдокия, которая ухаживала за матушкой. После смерти монахини инокиня еще жила здесь ровно двадцать лет.

Новый дом стал и домашней церковью. Дело в том, что первое время по приезде в Петушки, пока еще были силы, епископ Афанасий приходил на богослужения в Свято-Успенский храм по праздникам и молился в алтаре. Участвовать в службе ему не разрешали. На его прошение служить в храме при закрытых дверях только с одним иподиаконом уполномоченный по делам Русской Православной Церкви ответил, что разрешит служить только без архиерейских регалий. Это была грубая и оскорбительная попытка вмешательства во внутренние дела Церкви. Владыка перестал посещать петушинскую церковь и продолжал служить в своем домовом храме. Здесь ежедневно совершался суточный богослужебный круг, и хотя он проходил келейно, зато совершался со всей уставной точностью и полнотой.

По воспоминаниям келейницы Нины Сергеевны Фиолетовой, в 7 часов начинались утренние молитвы, потом полунощница, утреня, часы, обедница. В 11 часов – завтрак, общение с гостями, ответы на письма, работа над рукописями. В 14 – обед. С 15 до 16 часов 30 минут – отдых, после него чай, потом вечерня. В 19 часов – ужин и повечерие. В пятницу, если не было службы со славословием, совершалась великая панихида, на которой владыка поминал много имен из своего большого синодика. После молитв «на сон грядущим» следовал чин благодарения, составленный святителем. В предисловии к нему владыка отмечал: «Последование благодарственного молебного пения следует совершать всякий раз по получении той или иной милости Божией, по благополучном завершении каждого серьезного дела, в дни рождений, знаменательных годовщин и юбилеев. Но поток милостей Божиих безгранично велик, Господь изливает их на нас, можно сказать, на каждом шагу и в великом и еще чаще в малом, повседневном, что мы недооцениваем, а иногда и вовсе не замечаем. Если мы людям за малую услугу всякий раз говорим «спасибо», то тем более подобает приносить благодарение за бесчисленные милости Божии Подателю их, в особенности подводя итог всему прожитому в течение дня. Поэтому было бы соответственным ежедневно к вечерним молитвам присоединять благодарение...»⁵⁴ В 11 часов вечера владыка гостям благословлял отдыхать, а сам продолжал работать до глубокой ночи, чаще всего до 2 часов.

Божественную литургию епископ служил в великие праздники, обычно раз в месяц. Накануне вечером с 5 до 9 часов длилось всенощное бдение. Потом всю ночь владыка совершал проскомидию отдельно от часов, как это делали в древности. В 6 часов начинались часы, а потом литургия.

Для владыки богослужение являлось частью его жизни. Где бы епископ Афанасий и в каких бы условиях ни находился, он старался в соответствии с возможностями справлять ежедневное богослужение – по книгам и в облачении, если они имелись, или по памяти. Из Сиблага он в свое время писал: «Часть ночного времени занимаемся совершением ежедневного богослужения, хотя и в очень сокращенном виде...»⁵⁵

Иеромонах Иеракс (Бочаров) вспоминал. Привезли его в лагерь. После всех формальностей конвоир подвел к бараку и втолкнул туда заключенного. Обстановка ошеломила: в воздухе плавал синий табачный дым, компания доминошников забивала «козла», стоял отборный мат, блатной жаргон. Кто-то сказал: «Туда проходи». Батюшка двинулся в указанном направлении и вдруг увидел сидящего на нарах епископа Афанасия. Тот поднял глаза и обрадованно сказал: «Читай! Глас такой-то, тропарь такой-то». – «Да разве здесь можно?» – «Можно, можно! Читай». Пришедший стал помогать продолжать начатую службу, и за ней прошли все тревоги и все стеснения души. Жизнь вновь обрела смысл, в нее вернулась ее основа – богослужение. В церковном богослужении владыка не признавал стояния на коленях, кроме моментов, специально предусмотренных уставом. Он говорил, что человек должен предстоять пред лицом Божиим, как сын перед Отцом, почтительно, без дерзости, но не как раб.

Владыка благоговейно относился к памяти святых угодников. Совершенно особое место занимал в его жизни святой пророк Илия. Ему ежедневно на послеобеденной молитве владыка читал тропарь, им самим составленный: Во плоти Ангел, пророков основание, вторый Предтеча пришествия Христова, Илия славный, от Ангела пищу приемый и вдовицу во время глада напитавый, и нам, почитающим тя, благодатный питатель буди.

Такое отношение к святому пророку возникло после того, как владыка узнал от митрополита Кирилла историю, рассказанную епископом Феодором (Поздеевским), проживавшим в московском Свято-Даниловом монастыре, о том, как в 1918 году одному скромному подвижнику современности было откровение, что в суровую годину оскудения пищи пророк Илия является питателем почитающих его память, как некогда он был питателем сарептской вдовицы. В тюрьме и ссылке они стали молиться пророку и никогда не оставались без пищи. А в день памяти пророка Илии митрополит Кирилл получил однажды столько посылок, что на дверях его камеры уголовники написали «продуктовый склад». Владыка говорил, что предстательству этого праведного и святого мужа он приписывает заботу о нем самом стольких благочестивых людей, которые все годы его заключения и ссылок не оставляли его своей помощью. Он и нам завещал молиться пророку Илие, чтобы так же, как у вдовицы, не иссякали малые запасы муки и елея в наших домах.

Молитва была главным в жизни владыки, этого он требовал и от других. К себе он оставался всегда чрезвычайно строг, а вот к немощи и усталости, скажем, приезжавших был очень снисходителен. Во время домашних богослужений некоторым даже разрешалось сидеть. Святитель говорил: «Молитесь сидя, лежа, кто как может, но только молитесь...» Большое значение владыка придавал молитве каждому святому Православной Церкви. Он подчеркивал, что в трудных случаях жизни нужно прибегать молитвенно к святому, имя которого человек носит.

Особое отношение святителя к молитве отмечали многие. Вот одно свидетельство: «Находясь в заключении, владыка в великие праздники и в дни памяти владимирских святых молился ночами, мысленно обходя с молитвой храмы и дома всех близких с праздничным приветствием, мысленно посещая родные могилы, вспоминая дорогое прошлое». Конечно, душа его не вполне удовлетворялась совершением служб по памяти или по неполному тексту, она утреневала к дому Божию, к общественному богослужению. В письме к матушке Маргарите от 23 июня 1954 года он пишет: «Знаю, что наконец-то началось богослужение в нашем древнем соборе. Теперь могут православные Владимира лобызать наши святыни. В этом завидую вам... Приведет ли когда Господь побывать в нашем соборном храме? Многократно повторяю, читая 50-й псалом: аще бы восхотел eси жертвы, дал бых убо... А в жертву надо отдать не то, что малоценно, а что особенно дорого. Моей отрадой было богослужение, служение у родной святыни, и именно это в жертву Господь избрал. Тяжела бывает для нас грешных рука Господня, но... буди на все Его святая воля. Да не дерзнем возроптать на Него, Он ведает то, чего не знаем мы, Он и вздохи и слезы наши примет как жертву, угодную Ему». Эта мысль о жертве, избранной от него Богом, не раз встречается в письмах владыки⁵⁶.

По Своей милости к верному Своему чаду в конце жизни владыки Господь снял с него этот тяжкий крест. Несколько раз служил владыка в Троице-Сергиевой лавре, в том числе и со Святейшим Патриархом. Служил однажды и во Владимирском Успенском соборе вместе с архиепископом Онисимом (Фестинатовым) и епископом Пименом (Извековым) во время Владимирских юбилейных торжеств 1958 года, однако для постоянного общественного богослужения возможности Господь не дал. Наверное, берег для иного. Во время последней службы в лавре в 1959 году зафиксирован удивительный факт. Вспоминает Людмила Анатольевна Кутявина: «Владыка служил литургию в трапезном храме в воскресенье. Я стояла перед хорами недалеко от амвона. И вдруг в начале Евхаристического канона, я не поверила своим глазам, движения владыки стали необычными. Он не делал шагов, выходя из алтаря и уходя в него, как будто его плавно выносила волна и уносила обратно...

Вскоре я встретилась с протоиереем Всеволодом Шпиллером, и он меня спросил, не заметила ли я что-нибудь во время последней службы владыки в лавре. Я рассказала о виденном. На это отец Всеволод сказал, что его знакомый (имя его я теперь не помню) видел то же самое, что и я»⁵⁷.

Кроме молитвы, другой святой обязанностью владыка считал свою работу за письменным столом. Он смог исправить и закончить свой труд «О поминовении усопших по уставу Православной Церкви»; собирал, переписывал и исправлял службы русским святым, особенно те, что не вошли не только в основную, но и в дополнительную Минею. Намеревался составить новую Общую Минею, находя, что помещенные в ней существующие службы зачастую непригодны для отправления богослужения ряду святых, в особенности русских. Начал владыка составление Русской Минеи – на сентябрь и октябрь. Исправлял текст богослужебных книг – Октоиха, Триодей, Миней – в сторону их большей доступности современному человеку, но при этом весьма бережно относился к церковно-славянскому языку⁵⁸. Очень сожалел о том, что пропала его работа «О поклонах», которую он писал в Горушке перед своим арестом. Восстановить эту работу уже не хватало сил.

Перечень только главных литургических трудов святителя Афанасия говорит о его гигантском вкладе на этом поприще. Кроме вышеупомянутых работ: «Служба всем святым, в земле Русской просиявшим» – жемчужина труда на всем жизненном пути владыки – и «О поминовении усопших по уставу Православной Церкви», глубоко ревнующей о духе Православия, можно назвать:

– «Синодик храма Всех святых, в земле Русской просиявших. О упокоении». В нем около трех тысяч (!) имен подвижников благочестия, церковных и государственных деятелей России с XI по XX век, расписанных по дням памяти, особым поминальным дням, по хронологии и включенных в последование великой панихиды;

– «Величания и псалмы избранные на праздники Господския, Богородичныя и святых, поемые идеже их храм или идеже будет празднование им с полиелеем». Эта работа – свидетельство глубочайшего знания святителем Псалтири и умения ясно, кратко, емко выразить суть подвига каждого святого или значения святыни. В ней 268 величаний и 133 избранных псалма;

– «Последования молебных пений на праздники и на различные потребы» – полный свод молебных пений, отредактированный и существенно дополненный (24 полных молебных пения и к 35-и даны уставные заметки);

– владыке также принадлежит служба «Празднование Пресвятой Богородицы святыя ради иконы Ея, именуемой Максимовская», а также «Молитвословия за трапезой», содержащие молитвы за уставными и неуставными трапезами, поминальной трапезой, молитвы на благословение скоромных снедей после многодневных постов.

Святитель Афанасий не только собирал и редактировал тексты служб русским святым, что послужило основой для издания Московской Патриархией богослужебных Миней в 1970–1980 годах, но также работал над созданием русского Типикона, над порядком соединения служб русским святым, совершаемым в один день, над обработкой церковно-славянского текста богослужебных книг.

Работал владыка и над сборником «Святая Русь», который являл собой месяцеслов с тропарями и кондаками. В этот сборник в дополнение к имевшимся на то время в Минеях молитвословиям вошли также тропари и кондаки без малого на 300 церковных памятных дат. Это песнопения русским, сербским, болгарским, румынским, грузинским, греческим и афонским святым, а также песнопения в честь икон Божией Матери. Святитель лично составил песнопения на 13 памятных дат.

Величие святителя, однако, по-настоящему могли оценить немногие. В конце 50-х набирала силу волна хрущевских гонений на Церковь, в это время святитель не мог посылать некоторые свои письма почтой. Именно тогда он оказал особое доверие Валентине Ивановне и Лидии Ивановне Золотовым, попросив их доставить пакет в Тбилиси епископу Степанованскому Зиновию (Мажуге) – будущему схимитрополиту Тетрицкаройскому Серафиму, теперь широко известному. Когда сестры передали адресату письмо владыки Афанасия и он его прочел, старец поднял глаза и сказал: «Дети, если бы вы знали, рядом с кем вы живете. Бойтесь обидеть этого человека не только словом, даже взглядом. Он один из великих. Таких людей больше нет».

Обращаясь к епископу по уточнению некоторых вопросов, касающихся грузинских святых, владыка объясняет свое нарочитое внимание: «Я с давних пор занимаюсь русской агиологией. В настоящее время я собираю материалы для сборника «Святая Русь». В этом сборнике в качестве основной части будет «Месяцеслов Православной Русской Церкви с тропарями и кондаками», который будет состоять из двух частей: 1) месяцеслов собственно русских святых и 2) месяцеслов святых, которые не были русскими, но которых по тем или иным причинам особенно чтит и любит русский народ и которые потому должны быть близки и дороги Православной Русской Церкви. В эту вторую часть я предполагаю внести имена святых братских Церквей, южнославянских и Грузинской.

По Божию соизволению, Православная Грузинская Церковь в течение некоторого времени входила в состав Русской Церкви. Теперь, когда по милости Божией Грузинская Церковь вновь получила автокефалию, братская родственная связь сих двух Церквей не должна ослабевать, братская любовь должна всячески поддерживаться и укрепляться. Одним из выражений братской любви нас, русских, к вам, грузинам, должно быть молитвенное чествование тех, кто дорог вам, кого любите и чтите вы как ваших святых. Поэтому нам, православным русским людям, подобает знать имена ваших грузинских святых и иметь возможность прославлять их в дни их памяти чтением хотя бы кратких молитвословий – тропаря и кондака. К сожалению, у нас в славянском переводе имеется только одна служба святой равноапостольной Нине. Поэтому я буду весьма благодарен Вам и Вашим добрым сотрудникам, если получу тропари и кондаки из существующих у Вас служб грузинским святым в переводе хотя бы не на славянский, а на русский, более Вам известный. А я с разрешения авторов перевода постараюсь переложить их на славянский как более привычный для нас при чтении молитвословий, и в таком виде внесу их в мой сборник»⁵⁹. Видимо, вселенский охват, видение роли Православной Церкви в спасении мира и использование для этого всех имеющихся возможностей побудили будущего схимитрополита Тетрицкаройского Серафима так выразить свое отношение к владыке Афанасию: «Он один из великих. Таких людей больше нет».

По благословению Патриарха Алексия владыка Афанасий писал и отзывы на новые богослужебные исследования, например на «Чин архиерейского отпевания», составленный митрополитом Мануилом (Лемешевским), на многочисленные акафисты, тропари, кондаки. Правда, как правило, епископ был против введения новых акафистов в состав уставного богослужения, поскольку ни по глубине богословского содержания, ни по силе и красоте выражения они ни в какое сравнение не шли с древними канонами.

В ответе митрополиту обращает на себя внимание глубина знания предмета святителем, прямота изложения, может быть, не вполне приятных оценок и в то же время необыкновенная деликатность. «Простите, дорогой Владыко, если я, не удержав своего языка, огорчил Вас. Но я считаю, что сказать не то, что я думаю, было бы оскорблением Вашего доверия, с которым Вы поспешили прислать мне составленный Вами чин. И потому я решаюсь прислать Вам написанное, усиленно подчеркивая то, что было сказано в начале письма: не считайте мое суждение авторитетным и решающим. Пусть более опытные и мудрые скажут свое слово. Особенно желательно мнение по сему делу правящих архиереев...»⁶⁰

Относительно новых акафистов он писал: «То справедливо, что наше богослужение не есть нечто застывшее, окаменелое, не допускающее никаких изменений и замены одних песнопений другими. История богослужения говорит о другом. Так, например, было время, когда в богослужении преобладали кондаки. Потом появились каноны и почти полностью вытеснили кондаки. Может быть, и теперь настало время, когда благопотребно внести в наше богослужение акафисты, сократив другие песнопения: каноны, стихиры, Псалтирь. Но это было бы справедливо лишь в том случае, если бы на замену употребляемых до сих пор молитвословий явилось достаточное количество новых – акафистов – и по глубине богословского содержания, и по силе выражения, и по изяществу поэтических форм если уж не превосшедших прежние каноны, стихиры и богодухновенные псалмы, то хотя бы равных им. К сожалению, почти обо всем множестве акафистов, появившемся у нас в прошлом и текущем столетиях, этого никак нельзя сказать. То, что в свое время писал о новых акафистах святитель Филарет, в полной мере можно сказать и об акафистах, появляющихся в наши дни. Большинство новых акафистов «не произведения Духа», а только произведения «литературы» и читающих «не возводят к созерцанию», а по большей части только «осыпают градом хвалебных слов, с напряженным усилием собранных»»⁶¹.

Искренняя любовь святителя к Православию сквозит в любопытном сравнении с латинством. В письме к Петру Николаевичу Савицкому от 30 марта 1956 года владыка пишет: «У нас на Руси старались, если так можно выразиться, мирское «оцерковить», церковное внести в дом. Отсюда украшение горниц святыми иконами, возжженные лампады и свечи, кресты и иконы при входе в дом, степенная длинная одежда не только для жен, но и мужей – степенность во всем, земные поклоны пред старшими. В латинстве, наоборот, в церковь вносится мирское: иконы – с натурщиков и натурщиц, кружевца, ленточки, пелериночка. (Ваша Украина раньше нашего Севера переняла от западных христиан обычай украшать передние углы шитыми рушниками с кружевами, в московской Руси передние утлы в домах украшались «пеленами», такими же, как украшались святыни и в храмах. Какая разница!.. Рушником, что был около икон, можно и лицо и руки вытереть, и в корыте вместе с бельем выстирать, и опять к иконам повесить. А нашу московскую предыконную пелену так нельзя употребить.)

И во внешнем поведении у православных всегда степенность, чинность. Православные или повергаются ниц пред Господом, или откровенным лицем, яко сыны, предстоят Господу. Стояние на коленях – это западный обычай, проникший к нам вместе с другим угаром через прорубленное Петром окошко. У православных степенность, выдержанность. У западных нервозность, сентиментальность, даже, мне кажется, жеманность: ползание на коленях, биение в грудь, складывание при персях рук ладонями вместе.

Такое различие настроения отразилось и в архитектуре. Полумрак наших тесных древних храмов – успокаивающий, умиротворяющий полумрак. Полумрак готических храмов – нервный, подавляющий. Красивы изящные каменные кружева готических сооружений, эти кружева прелестны, да, именно прелестны, от корня лесть (обман). Они обольстительны, обманчивы, как много обольстительно-обманчивого в латинском христианстве, где церковное можно приправить, и погуще приправить, мирским, опасаясь, что чисто церковное не по вкусу придется многим...»⁶²

В одном из своих писем владыка, подчеркивая важность ведущейся им работы, отмечал: «Исправление церковных книг – неотложное дело. Надо не только то, чтобы православные умилялись хотя бы и непонятным словам молитвословий. Надо, чтобы и ум не оставался без плода. Пойте Богу нашему, пойте разумно... Помолюся духом, помолюся и умом... Я думаю, что и в настоящей церковной разрухе в значительной степени повинны мы тем, что не приближали наше дивное богослужение, наши чудные песнопения к уму русского народа»⁶³.

Так и протекала жизнь владыки в Петушках. Ежедневное исполнение всех служб, а в промежутках – работа над богослужебными книгами, а также в составлении ответов на многочисленные письма. Ведь в письмах люди просили совета, наставления, благословения. Некоторых смущало положение вещей в Церкви, особенно поведение отдельных священников, и они советовались с владыкой, ходить ли в храмы или молиться дома. По этому важному вопросу он наставлял людей особо внимательно. Так, в одном из своих писем еще из Тутаева он пишет: «Милость Божия буди с вами, рабы Божии, скорбящие о скорбях Матери нашей – Церкви Православной Российской.

Всем сердцем разделяю скорби ваши и вот что скажу вам во утешение и во спасение.

Верно то, что я многого не знаю, что знаете вы, но мне известно и многое такое, что еще неведомо вам...

Благодать Божия подается в Церкви, и освящение совершается не священниками и не зависит от их личных достоинств, а только через священников.

И через недостойных священнослужителей совершаются Таинства. Господь посылает Ангела Своего, который за недостойных священнослужителей невидимо совершает службу Божественную и подает благодатное освящение с верою приступающим.

...Не лишайте себя утешения молиться в храме Божием: молитва домашняя не может заменить молитву церковную... Молю Бога, чтобы меня и братию, единомысленную мне, Он Сам наставил и умудрил так, чтобы нам против единства Церкви не погрешить, совестию не покривить и соблазнов не умножить. А об иерархии нашей и обо всех, у кормила церковного сущих, усердно молю Господа, да умудрит их право править слово истины»⁶⁴. Этими наставлениями владыка Афанасий вернул в лоно матери Церкви многие ищущие правды души.

Если в 1955 году святитель получил и отослал более 300 писем, то в 1956 году–уже 550. В последующем он получал примерно 800 писем в год и столько же направлял ответов. Кроме писем, отсылалось к Рождеству и Пасхе по 30–40 посылок нуждающимся в помощи.

В конце 1955 года владыка был приглашен на прием к Патриарху Алексию. Как результат этого визита вскоре было получено от Святейшего приглашение принять участие в подготовке церковного календаря и богослужебных указаний на 1957 год. Епископ с радостью принял предложение, но вскоре это чувство сменилось горечью. Некоторые «уставно-богослужебные суждения» святителя оказались неприемлемыми, что вынудило владыку отклонить не только составление, но и редактирование «Богослужебных указаний». Он только согласился дать некоторые советы, но и они в большинстве своем не были приняты во внимание.

В ноябре 1956 года Патриарх благословил создание Богослужебно-календарной комиссии при Священном Синоде и одновременно назначил епископа Афанасия ее председателем. Теперь святитель должен был появляться в Москве примерно раз в два месяца на заседаниях комиссии. Всегда эти поездки он использовал на благие дела, например, владыка в 1957 году проехал по всем станциям метро с иконой Всех русских святых. Разумеется, он молился.

Недолго просуществовала комиссия. Епископ был непоколебим в отстаивании своих взглядов на богослужение, и многим это не нравилось. В апреле 1958 года, после семи заседаний, Богослужебно-календарная комиссия была упразднена. Владыка писал своему другу отцу Иосифу в Новгород: «...Я очень болезненно переживаю разгон комиссии, очень скорблю, что из-за моего неумения подлаживаться, держать нос по ветру ликвидировано очень нужное, очень полезное, жизненно необходимое дело...»⁶⁵

Хотя результаты работы комиссии оказались невелики, тем не менее епископ Афанасий смог довести идеи Поместного Собора 1917–1918 годов до значительного круга заинтересованных лиц, что позволило в конце 1970-х годов ввести в богослужебную практику службы русским святым. На основе материалов, подготовленных владыкой Афанасием, беззаветных трудов почитателей епископа удалось выпустить новое издание Служебных Миней, которые вобрали в себя большое число новых, не публиковавшихся ранее текстов.

Уйдя с официальной работы, владыка вернулся к своей, не просто нужной Церкви, а необходимой – исправлению богослужебных книг и правке службы Всем русским святым. В этом, видимо, было его основное призвание. Только-только оказавшись на свободе в 1955 году, епископ из Тутаева уже в июне пишет архимандриту Сергию (Голубцову) в Московскую духовную академию: «...Господь судил мне в 1918 году участвовать вместе с † Борисом Александровичем Тураевым (инициатором восстановления этого праздника) в составлении службы Всем русским святым. Изданная в том же году служба эта, хотя и овеянная дыханием Священного Собора, как составлявшаяся спешно (праздник был восстановлен 13/26 августа, мы спешили, чтобы провести службу хотя бы через богослужебный отдел Собора, который был распущен перед Рождеством Богородицы), была неполна, † Борис Александрович уже вскоре после Собора писал мне о замеченных им недостатках, но он не смог заняться их исправлением, ибо вскоре, в 1920 году, скончался. Я считал, что это дело завещано им мне как соавтору, и занялся им, побужденный одобрениями авторитетных лиц и чтимых мною иерархов, почитателей нашего праздника. Этим делом продолжаю заниматься и доселе. Моя последняя редакция весьма отлична от редакции 1918 года, тем более от редакции 1946 года, являющейся искажением первоначальной службы.

Но одну деталь, мне кажется, существенно необходимую для нашей службы, я не могу взять на себя: нет у меня необходимых материалов, нет сил физических, нет и таланта писательского.

В разных богослужебных указаниях на наш праздник неоднократно высказывалось пожелание, чтобы в этот день <на?> прошении и молитве было помянуто по именам возможно большее число наших святых. Это я сам, бывало, делал, когда служил. Но перечисление многих (более 300) имен, бывших для меня живым паломничеством по родным святыням, для большинства богомольцев, я видел, было и утомительно и, может быть, скучно. Поэтому всегда приходилось в проповедническом слове оживлять сухо перечисленные имена, повторяя их вторично. И я давно пришел к мысли, что вместо сухого перечисления имен на нашей службе должно быть обязательным чтение «Слова похвального на Собор всех Русских святых», в котором были бы воспомянуты по именам все русские святые (за исключением Печерских, из которых должны быть воспомянуты более известные). При этом похвала каждому святому из одной, двух, не более трех, фраз должна быть не столько плодом ораторского таланта составителя. Эти похвалы должны быть сложены из характеристик наших святых, выбранных из летописных отзывов о них, из древних житий и других памятников. Похвалы должны быть составлены по возможности из точных выражений памятников. «Слово похвальное» должно быть не сочинено, а составлено.

И вот какая мысль явилась у меня.

Не найдется ли среди студентов нашей академии талантливый и благоговейный проповедник (а вместе и историк), который бы в качестве кандидатского сочинения взял тему: «Слово похвальное на Собор всех святых, в земле Русской просиявших»»⁶⁶. К сожалению, святитель не был услышан в академии, и не только по этому вопросу. Предложения разбивались о равнодушие, если не сказать более. Владыка вынужден был в сухом официальном письме просить адресата, ставшего уже епископом, вернуть ему все предложения через нарочного.

Однако были и высокие оценки трудов владыки. Когда святейший ознакомился с его солидной работой «О поминовении усопших по уставу Православной Церкви», то заметил, что автору следует присвоить звание магистра богословия. С соизволения патриарха архиепископ Владимирский и Суздальский Онисим (Фестинатов) представил отзыв об этом труде, в котором ходатайствовал о присвоении епископу Афанасию ученой степени магистра богословия и сана архиепископа. Узнав об этом, владыка немедленно пишет письмо управляющему делами Московской Патриархии архиепископу Пимену (Извекову) с горячей просьбой убедить патриарха не делать этого: «…Для меня это будет не утешение, а великое огорчение.

На степень магистра богословия я не имею права претендовать... У серьезного читателя этой брошюры легко может сложиться впечатление, что степень магистра присвоена мне не за жиденькую брошюру, а по каким-то другим соображениям... Для меня это будет и огорчение, и оскорбление, ибо я писал эту статью без всяких корыстных расчетов, с одной только мыслью, что, может быть, она будет кому-либо полезна. И большой наградой для меня и лучшей оценкой моей статьи были бы добрые отзывы о ней читавших ее. Если теперь и Святейший Патриарх находит ее заслуживающей внимания и доброго отзыва, то самой лучшей, самой дорогой наградой для меня будет разрешение напечатать ее... потому что, как мне кажется, моя статья может быть с интересом прочитана теми из наших священнослужителей, которые ревнуют о возможном приближении современного богослужения к уставному идеалу и для которых эта статья может быть небесполезна.

Что касается присвоения за мою статейку сана архиепископа, то против этого я еще решительнее возражаю, скажу сильнее – протестую, и, при всем моем сыновнем послушании Святейшему Патриарху, на этот раз я скажу: «Благодарю, но не приемлю и многое, многое вопреки глаголю...» Я не слыхал, чтобы когда-либо находящемуся на покое епископу жаловали титул архиепископа. Святители Феофан Затворник и Игнатий Брянчанинов, пребывая на покое, написали целые горы ценнейших богословских книг, но о награждении их саном архиепископа тогда ни у кого и мысли не было, и они до конца жизни оставались епископами...

Есть у меня и еще серьезное побуждение решительно отказаться от присвоения высокого церковного титула. Мне Господь судил быть участником Собора 1917–<19>18 годов. Там, в отделе о церковной дисциплине я делал доклад о том, что различные церковно-богослужебные отличия и церковные саны не должны даваться в качестве награды, а должны быть отличием определенных церковных служений. В частности, сан епископа носят викарии, а сан архиепископа должен принадлежать лишь епархиальным архиереям, независимо от времени пребывания их в архиерейском сане. Мой доклад был одобрен отделом о церковной дисциплине. И я ни в коем случае не хотел бы, чтобы для меня было сделано отступление от того, что я по искреннему и глубокому убеждению отстаивал на Свящ<енном> Соборе.

Ввиду этого всего изложенного усерднейше прошу Вас, дорогой Владыко... сделать все зависящее от Вас, чтобы вопрос о присвоении мне ученой степени и высокого церковного звания был снят с очереди и никогда не поднимался»⁶⁷.

И в этом же письме, используя нечастую возможность обращения в высокие инстанции, епископ пробует решить вопрос его постоянного попечения: «Дорогой Владыко! У меня к Вам еще один вопрос, а вместе с ним будет и просьба. Имеются ли в архиве Патриархии дела Священного Синода за 1918 г.? Если они находятся в Вашем ведении, то не найдется ли там мой доклад «Об упорядочении чествования русских святых»⁶⁸, который я делал в Богослужебном отделе Священного Собора. Отделом доклад был одобрен, а Соборным Советом он признан был совершенно бесспорным и без обсуждения его в пленарном заседании Свящ<енного> Собора был направлен Святейшему Патриарху для исполнения. По этому докладу состоялся Указ Свят<ейшего> Патриарха и Свящ<енного> Синода от 13/26 июля 1918 г., № 6...

К сожалению, у меня не сохранилось черновика моего доклада по этому предмету, а он был бы нужен... Если его можно найти в Вашем архиве, я очень просил бы снять для меня с него копию...»

Вообще в письмах епископа содержится много просьб найти и прислать службы местночтимым святым, в них уточняются детали житий, составляются списки. Потом полученный материал владыка тщательно редактировал, приводил к единообразию, так сказать, к общему знаменателю. В архиве владыки находится сейчас несколько сот служб и акафистов с правкой и примечаниями, сделанными рукой владыки. Значительная часть архива не опубликована. Кроме того, здесь собран полный круг богослужебных книг с карандашной правкой. Епископ это адресовал в будущее тем, кто станет заниматься исправлением богослужебных книг. К этим книгам он всегда относился с особым благоговением. Вообще все книги, где упоминалось имя Божие, он считал святыми. Однажды кто- то из гостей у него дома положил на молитвослов очки. «Вы что, очки святите? – спросил владыка. – Или думаете своими очками освятить книгу?»

Известно, что в основе монашеской жизни лежат нестяжание, воздержание и послушание. Святитель соблюдал эти заповеди даже в самых, казалось бы, невозможных обстоятельствах. Особенно тяжело было соблюдать в местах лишения свободы вторую заповедь. И тем не менее к постам епископ был очень строг. Еще по зырянскому периоду ссылки владыки С. И. Фудель вспоминал: «...он был, конечно, строгий постник. Для того чтобы показать, насколько пост угоден Богу, он как-то рассказал про себя: «Особенно я старался в тюрьме соблюсти именно Великий пост как подготовку к Пасхе, и заметил, что на пасхальные дни Господь посылал мне и в пище великое утешение и обилие…»»⁶⁹

Даже в чудовищных условиях тюрем и лагерей епископ неопустительно выполнял устав, хотя, как известно, питание там было наискуднейшее, позволявшее только-только существовать. О строгости святителя к себе знали друзья и старались более или менее регулярно направлять посылки. Они были для владыки не средством для безбедного существования, а жизненно необходимой вещью. Ведь епископ был монахом и не мог употреблять мясную, а в посты и постные дни, разумеется, и другую скоромную пищу. В лагерях, как мы знаем, отдельно для монахов еду не готовили, и владыка, если не было посылок, оставался частенько на хлебе и воде.

Хотя в посылках не было изысков, но они хорошо подкрепляли. В них узник находил ржаные сухари, растительное масло, сушеные картофель, морковь, свеклу, рыбные консервы, иногда сахар. Это давало возможность держаться. Пройдя испытания, выпавшие на его долю, он мог с полным правом увещевать и других. Всем, кто жаловался на невозможность поститься, он говорил: «Не можете по болезни – ешьте, что вам необходимо, но знайте, что совершаете грех, и кайтесь в этом. А разрешить для вас пост не имеет права ни один священник или архиерей. Ешьте досыта, но только то, что положено»⁷⁰. Ко всем постам и постным дням он добавлял 7 и 8 ноября. В первый день особо строгий пост. Не ел и не пил. Во второй употреблял только хлеб и воду. Так владыка отмечал гибельные для русского народа даты.

В Петушках навещали владыку духовные дети и друзья, а иногда и новые люди, которые хотели просить его преосвященного совета. Вспоминает монахиня Тавифа (Рябова): «Однажды я спросила у владыки, какие существуют самые главные правила для спасения. Он четко ответил, что основное – это вера. Без нее никакие дела не спасительны. Второе – покаяние, третье – молитва, четвертое – добрые дела. О покаянии он так и сказал, что как бы ни велик был грех, приходи к покаянию, цепляйся за него, как за цепь железную, и вопи ко Господу о прощении. И чтобы омовение души было. А я спрашиваю, по простоте своей: а как же душу-то омыть? А он улыбнулся и говорит: «Слезами»».

Авторитет святителя был велик, хотя он не находился на кафедре и не имел широкой аудитории. Владыка поддерживал дружеские связи с архиепископом Винницким Симоном (Ивановским), своим сокурсником по академии; с епископом Можайским Стефаном (Никитиным), одно время управляющим делами Московской епархии, которого он знал еще светским человеком, врачом, и которого рукополагал во священники; с митрополитом Нестором (Анисимовым); с владыкой Новгородским Сергием (Голубцовым) и другими. Многие лаврские монахи почитали его, бывали в Петушках наместник Троицкой лавры архимандрит Пимен (Хмелевский), позднее архиепископ Саратовский и Вольский, и архимандрит Кирилл (Павлов). Навещали священники и миряне, советовались, и каждому владыка был по-своему дорог, его старались оберегать.

Антонина Михайловна Гришина вспоминает: «Мой папа знал владыку еще по 30-м годам. Любил он его, чтил и заботился. Посылки посылал ему в лагеря. А уж когда епископ приехал в Петушки, часто заходил в гости. Им было о чем поговорить. А вот меня ограничивал. Говорил мне, я-то, мол, работник церкви, объяснимо, почему хожу. А тебе и другим надо пореже, лишний раз не беспокоить, да и повода для обвинений в религиозной пропаганде не давать. Надо поберечь владыку».

Сам же епископ людям верил. Рассказывает Павел Алексеевич Грузин: «У нас в семье все были верующими. И когда я уходил на фронт, мама дала мне образок Божией Матери и наказала все время держать его при себе. Я участвовал в боях и ни разу не был ранен. И после войны, бывало, выходил невредимым из серьезных ситуаций. В 50-е годы вернулся домой. Говорит мне однажды мама: живет, мол, в Петушках святой человек, епископ Афанасий, нужно сходить к нему, получить благословение. Она-то ведь знала, кто он такой. Брат ее, мой дядя, Алексей Семенович Филофеев, перевозил старца из Тутаева. Я взял с собой сына и пошел к владыке. Принял он меня, совершенно незнакомого, исключительно тепло, ну как родного. Я не помню, о чем мы говорили, только осталась на душе необыкновенная радость, какой-то особый свет. Подарил мне владыка на память молитвослов. Это был знак доверия. В то время такой жест могли расценить как религиозную пропаганду, можно было получить за это срок. Я бережно храню подарок. Для меня это великая святыня».

Люди тянулись к владыке, близкие отмечали случаи его прозорливости, ограждения от бед, напастей, помощи в скорбях, печалях, случаи исцелений и помощи. Вот свидетельствует Анна Ивановна Золотова: «Мы у владыки никогда ничего не просили, никогда ничего не спрашивали, только внимательно слушали, сердцем принимали его доброту и ласку. Он сам видел, что нам нужно, и оберегал. В конце 50-х опять стали притеснять верующих, пошли гонения, на работе даже выявляли тех, кто носил нательные крестики. Говорит мне владыка однажды: «Цепочку с крестиком сними и повесь на бретельку». Все как-то было странно, но я послушалась, сделала, как велел. На следующий день на работе подходит ко мне сзади парторг и неожиданно проводит рукой по шее. Я ему грозно: «Вы что?» А он смущенно: «Да я хотел узнать, боитесь ли вы щекотки». Конечно, он проверял, ношу ли я цепочку, а значит, и крестик, ведь знал, что верующая. Искал предмет для неприятного разговора. После этого я снова надела цепочку с крестиком и рассказала все владыке. Он только улыбнулся и ничего не сказал».

Валентина Ивановна Золотова вспоминает: «Когда мы жили с владыкой под одной крышей, он часто заходил к нам. С особым удовольствием разговаривал с нашей двоюродной сестричкой, совсем еще ребенком, приглашал ее на чай. Там у него они вели долгие беседы. Наверное, старец с такой нежностью относился к ребенку еще и потому, что знал – дни ее сочтены. Да и от нас не скрывал, что не жилец Танюшка. Вскоре сестричка умерла. Через некоторое время мы увидели, что крест ее покосился, и решили поправить. Между собой поговорили, и все. К владыке не обращались. Не побежишь ведь к нему со всякой мелочью. А владыка нам вскорости и говорит: «Не надумали ли крестик Танюшке заменить?» – «Да, владыка». – «Не надо. Ребенок был блаженным, пусть и крестик будет блаженным»».

Ко всем, невзирая на лица, владыка был радушен, приветлив, всех старался скорее упокоить и накормить, чем Бог послал. При этом он любил, чтобы стол был накрыт по всем правилам. Пища, конечно, предлагалась в соответствии с уставом.

Любил епископ рассказывать о больших людях, которых встречал в своих ссылках, особенно о митрополите Кирилле, его друге. Про свои горести речи не вел, разве что вскользь, всегда был добр, ласков, покоен. Скорбел только, когда дело шло об искажениях богослужения, которые допускаются в современных службах, очень переживал за Церковь. Владыка с душевной болью говорил о разрушенных церквах, о мерзости запустения, когда оставшиеся храмы безмолвно смотрят на мир зияющими оконными проемами – очами, выколотыми разбойниками. А ведь храмы Божии, построенные нашими предками и освященные живой молитвой, охраняли Россию. Одно утешение, что в них невидимо совершают богослужения Ангелы.

Как писал владыка в заключение своей прекрасной работы «Поминовение усопших по уставу Православной Церкви», «важнейшее из земных дел – молитва. Она по преимуществу должна совершаться в точном соответствии с указаниями Церкви, отсюда то, что древние люди, не только священнослужители, но и миряне, старались узнавать все, что касается молитвы, старались вникать в устав церковный и поэтому знали, а многие и хорошо знали устав и подробности служб и последований, дорожили ими, любили их, берегли их, тщательно следили за их точным исполнением.

С печальных времен Петра I, когда через прорубленное в Европу окно понесло в Русскую землю заморским угаром, когда многие люди, вкусившие в Европе от древа познания, стали больше смотреть на землю, чем на небо, на земле искать цели и смысла жизни, тогда и дело молитвы, богослужения перестало считаться делом первостепенной важности. Теперь перестали интересоваться не только мелкими подробностями богослужения, но и вообще богослужением. Типикон продолжали печатать, но богослужение по нему «онемеченным» русским людям стало казаться непроизводительной тратой времени – ведь так много и «необходимых», и «полезных» дел надо переделать. Стали сокращать богослужение, но так как сам устав не дает указаний, как можно сокращать его до такой степени, до какой было бы желательно, начались сокращения кому как вздумается. Богослужение становилось шаблонным, бесцветным, однообразным...

Что сталось с богослужением вообще, то, в частности, приходится установить и относительно заупокойных последований...

Больно говорить, как варварски сокращается умилительнейшее богослужение, как совсем видоизменяются назидательнейшие подробности и даже целые последования. А вместо того вводится так называемое выразительное чтение, плаксивая интонация, неположенные коленопреклонения, чтения вслух предназначенного для тайного чтения, многократное перечитывание одних и тех же имен, похвальная речь и надгробные слова взамен богодухновенных псалмов и священных молитвословий – как будто усопшим нужны похвалы.

С таким положением вещей нельзя мириться, его совсем нельзя терпеть, не поступаясь должным уважением и благоговением к уставам и законоположениям Святой Церкви. Вопрос о поминовении усопших, как и вопрос о богослужении, надо так или иначе направлять в законное русло. И кажется, ныне время особливо благоприятное для этого.

Наше время – время Божия попущения, время грозного Божия суда Православной Русской Церкви. Вместе с тем это время очищения Церкви. Взмах за взмахом лопата Небесного Веятеля отделяет от пшеницы Христовой все случайное, постороннее, наносное...

Совершается очищение Церкви внешнее, отделение от нее чуждого ей по духу. Вместе с тем должно быть внутреннее очищение от всего постороннего ей...

Теперь, когда остается малое, но предполагается верное стадо – людей, горячо желающих жить по руководству Святой Церкви, – вся внутренняя жизнь церковная должна быть возвращена к церковным нормам, к церковному укладу...

Самое же главное в деле упорядочения богослужения вообще, заупокойного в частности, – это воспитать пастыря и пасомых в духе церковности, в любви к Святой Церкви...

...Любовь к Церкви побудит внимательнее вникать во все подробности устава, что даст возможность открыть смысл многого такого, что раньше казалось непонятным. А это, в свою очередь, побудит еще сильнее полюбить церковный устав и богослужение, еще бережнее к нему относиться и еще тщательнее его хранить и исполнять»⁷¹.

Боль владыки за современное состояние Церкви подтверждает и Н. В. Трапани: «После смерти отца Иеракса я стала часто бывать у владыки в Петушках. Эти последние годы владыка поднялся духовно во весь рост. Все пережив, многое перестрадав, он способен был понять каждого.

Как изменился мир за его отсутствие... В церквах беспрепятственно совершалось богослужение, Московская Патриархия возглавляла Церковь на Руси. При патриархе заседал Синод, состоящий из духовенства. Из-за границы прибывали делегации зарубежного духовенства, в Европе и Америке был создан экзархат. Казалось бы, и желать больше нечего, но то, что со скорбью отметил святитель, – это странно упорное обмирщение Церкви, как будто церковные деятели не приняли наследия святых отцов. Устав упорно не соблюдался, монашество приняло чисто формальный образ, как необходимая ступень для продвижения по иерархической лестнице...»⁷²

Долгие беседы владыка вел с другом студенческих лет архиепископом Симоном, бывшим Винницким, когда тот бывал у него в гостях. Оба глубоко скорбели о судьбах Церкви, но на будущее ее, а значит и России, смотрели по-разному. Владыка Симон считал, что на наше время выпала суровая година бесчестия Церкви, упадка нравов и внутреннего ожесточения против всего святого, но что это всего лишь исторический этап, который в конце концов пройдет, и истина снова восторжествует. Ведь было же иконоборчество, но оно прошло. У владыки Афанасия оптимизма было намного меньше. Он считал, что история завершается, и может так случиться, что Россия, как и древний Израиль, навсегда потеряет благословение Божие и окончательно лишится Его милости. Он говорил: «Сказано, что врата адовы не одолеют Церкви, но нигде не сказано, что в России... сохранится Церковь, и Россия может окончательно потерять ее...»⁷³ Вот почему владыка, уповая на помощь и заступничество, так усердно молился русским святым и Покровительнице России – Матери Божией. Вот почему в службе Всем святым, в земле Российской просиявшим, столько великолепных по форме и глубоко сердечных по глубине молитвенных обращений:

К Заступнице страны нашей, Приснодеве Богородице, притецем, и к первописанной иконе Ея ныне припадем, с верою зовуще из глубины души: о Мати Божия, спаси землю Русскую, исцели сокрушение ея и верных людей утеши⁷⁴.

Яко благодатное сокровище даровала Святой Руси икону Твою Владимирскую, еюже отцам нашим многочастне и многообразне благодеяла ecu. Не оскудей и ныне, Мати Божия, утоляющи лютое на нас возстание, и землю Русскую спаси⁷⁵.

Молитвами вашими, блаженнии, утешение нам, в скорби сущим, испросите, и страну нашу падшую возставите и людей расточенных соберите, в скорби, яко Иона, вопиющих: от бед наших, Боже, избави нас⁷⁶.

О, паче слова и превыше похвал новых страстотерпцев подвига! Злобу убо лютых отступников и наглое иудейское неистовство претерпеша, веру Христову противу учений мира сего, яко щит, держаще и нам образ терпения и злострадания достойно являюще⁷⁷.

О, велиции сродницы наши, именованнии и безымяннии, явленнии и неявленнии, Небесного Сиона достигшии, славу многу от Бога приемшии, утешение нам, в скорби сущим, испросите, страну нашу падшую возставите и людей расточенных соберите, от нас, яко дар, песнь благодарения приемлюще»⁷⁸.

Светоч веры, владыка своим сиянием не заслонял мир, он притягивал к себе, давал людям душевный покой тихой благодати. Это чувствовали все, кто с ним соприкасался.

Как пишет в своих мемуарах А. И. Кузнецов, автор прекрасных воспоминаний о владыке Фаддее (Успенском) и о своих встречах с Патриархом Тихоном, он тоже посещал владыку Афанасия в Петушках и тоже отмечал его всеобъемлющую любовь. «Владыка забыл все обиды, все покрыл христианской любовью, и поражаешься такому детскому незлобию, смирению и силе всепрощающей христианской любви.

В нем нет эгоизма, он сменил архиерейскую пышность, славу, почет, епископскую власть на простую крестьянскую избу. Это не только отрешение от житейских благ, это прямо боевой вызов им ради знакомого и дорогого миру образа подвижничества. Сам владыка называет себя «епископом на покое», но разве не вернее сказать, что он «епископ на подвиге», притом на подвиге более суровом, имя которому – самоотречение ради усердной молитвы за человечество, так нуждающееся в печальниках и молитвенниках...»⁷⁹

Одна из духовных чад владыки, Нина Владимировна Трапани⁸⁰, сама пострадавшая за веру, оставила о нем полные нежности строки: «Последний год жизни владыки – это море любви. Всего себя он отдавал людям, для всех оставаясь тем, чем каждый мог его воспринять. Он оставлял свою работу, нужную грядущим поколениям, и целые часы проводил в беседах с людьми, имеющими доступ в его гостеприимный домик. И народ тянулся к нему, ехал со всех сторон. В последнее время круг посетителей расширился. В лето 1962 года всегда гостило по нескольку человек, как будто какая-то невидимая рука регулировала поток посетителей. Уезжали одни – приходили другие, и для всех одинаково звучал приветливый голос...

...С каждым он находил интересующую того тему разговора: со скорбными скорбел, находя слова утешения, с веселыми и остроумными смеялся от души. Он обладал большим чувством юмора и тонким поэтическим чутьем, любил прекрасное, умея находить его всюду. И очень страдал от всего нечистого, грубого, как-то недовольно прятался внутрь себя. Фальши не переносил и был даже резок при столкновении с этим пороком»⁸¹.

«Насколько высок он был в это последнее время, можно судить по тому калейдоскопу людей, который проходил перед ним. Конечно, он очень утомлялся физически, но внутренне всегда был ровен. После общения с очень духовными людьми он принимал нас, суетных и шумных, выслушивая наши скучные жалобы, рассказы о нашем незатейливом житье, и нисколько не тяготился этим, а услышав что-нибудь смешное, весело от души смеялся. Ничто не раздражало и не смущало его. Он был выше всего окружающего. Не выносил владыка только совсем пустых разговоров...»⁸²

«Сущность владыки – кристальная чистота и любовь. Он любил Бога светлой, бескорыстной любовью и ради веры и любви готов был на все. Он сохранил чистоту жизни не из страха будущих мучений и не ради надежды получения вечного блаженства, а из любви к Небесному Отцу, из ревности о славе Его и величии Церкви Божией. Иначе не мог, ведь он был сыном Божиим и всегда предстоял перед лицом Божиим. Мог ли он бояться чего-либо? Глубокая вера и преданность воле Божией были его характерными чертами. Твой есмь аз, спаси мя! (Пс.118:94) Он жил по закону Божию, и ничто личное не смущало его»⁸³.

«Я еще оставалась у владыки (летом 1962 г. – Авт.). Подошел Троицын день. Давно мне не приходилось присутствовать на таком торжественном богослужении. На меня повеяло чем-то прежним, далеким – московскими храмами 20–30-х годов. Служба была полная и в то же время легкая, торжественная; несмотря на отсутствие хора, паникадильного освещения, архиерейских регалий и прочих необходимых сопроводителей богослужения, светлое чувство радости духовной охватило душу и, как облаком, отгородило ее от внешнего мира.

Вполне созревший для перехода в иную, торжествующую Церковь, владыка эти последние месяцы своей жизни очень много давал окружающим, духовно обогащая, наделяя духовными силами, чтобы хватило их на годы. Как труден и непригляден был бы наш земной путь, если бы не озаряли его такие яркие светильники духа»⁸⁴.

«Последнюю службу в домике владыки мне удалось слышать 15 (28) июля вечером – празднование Всем святым, в земле Русской просиявшим. Это была служба, составленная самим владыкой. Отшлифованная, вдохновенная, радостная и красивая, на все гласы-подобны, с особым подъемом звучащая в устах самого автора. Так Господь удостоил меня, грешную, присутствовать на первой службе святым русским, совершаемой владыкой Афанасием, и на последней...»⁸⁵

Кончина владыки, как и вся его жизнь, была особенной. Он заранее предсказал не только год, но даже день и час кончины. Когда близкие начинали сокрушаться о скорой разлуке, он напоминал, что подобное сокрушение выдает скрытое маловерие.

Последние дни святителю нездоровилось, и он почти все время лежал, но тем не менее все службы совершал. 19 октября после повечерия владыка начал диктовать Нине Сергеевне для печатания службу равноапостольным Кириллу и Мефодию в соединении со службой священномученику Иосифу Астраханскому. Закончили работу около часа ночи. Епископ, сидя в кровати, начал служить положенную по уставу великую панихиду. Закончили в три часа ночи, а в семь владыка уже встал и приготовился к службе. Это была суббота 20 октября – день памяти святых мучеников Сергия и Вакха, день именин первого Ангела владыки и присночтимого преподобного Сергия Радонежского. Канон на утрене, как обычно, он читал сам, и в этот день с каким-то особым подъемом. Потом начал молебен преподобному и поминаемым святым мученикам. Однако на середине молебна владыка почувствовал себя плохо, вынужден был сделать отпуст и лечь. Через несколько минут он как-то весь подобрался, огляделся вокруг. Вдруг громко подозвал свою келейницу Нину Сергеевну Фиолетову: «Пой скорее!» – и сам запел: Приидите поклонимся... Спаси ны, Сыне Божий, во святых дивен Сый, поющия Ти: Аллилуиа. Пропели три раза. «Пой Якоже плод красный». Пропели тропарь из службы русским святым. «Теперь Днесь лик» – кондак из нее же. Взгляд владыки был устремлен в небесные дали, лицо просветлело, он улыбался. Кому же улыбался святитель? Судя по тропарю и кондаку, которые были так срочно востребованы, к нему явились русские святые, о службе которым владыка радел всю свою жизнь.

Через несколько часов приехали вызванные телеграммой врачи и друзья из Москвы и Троице-Сергиевой лавры, а чуть позже отец Иосиф с Марией Ивановной из Новгорода. Он соборовал и причастил епископа, но вскоре священник должен был уехать, так как Новгородский архиерей не позволил ему остаться надолго. Со слезами на глазах расставались друзья, зная, что это их последняя встреча, а Мария Ивановна осталась с владыкой.

В четверг исполнилось 50 лет монашеского пострига владыки, и присутствующие поздравили его с юбилеем. Епископ был необыкновенно благостным, благословлял каждого и всех вместе по-архиерейски на три стороны. Наверное, он посылал свое благословение и отсутствующим, тем, кого он знал и любил.

В это время и случился новый удар, теперь владыка уже не мог говорить. Правда, на следующий день он внятно произнес: «Молитва всех вас спасет». Потом написал на одеяле пальцем: «Спаси, Господи», а затем «ВСЁ» и как бы этим поставил точку. В воскресенье 28 октября 1962 года в 8 часов 15 минут святитель тихо отошел ко Господу.

Это печальное известие быстро облетело Петушки, Владимир, всю православную Россию и даже нашло отклик за рубежом. Очень многие его знали, почитали и любили, в Петушках же не только духовные чада старца, но и все, кто как-то касался епископа, пришли к нему. Матушку Маргариту принесли на раскладушке, она уже не ходила. Старая монахиня приподнялась, приникла к любимому старцу и беззвучно зарыдала на груди у владыки. Горе людей было безмерно, хотя уже многие тогда верили в его предстательство перед Богом. Все, кто дотрагивался до святителя, отмечали исходившее от него тепло, как будто лежал не покойный, а просто уснувший человек. Руки были мягкие, как живые, и хотя в доме от присутствия многих людей было даже жарко, никакого намека на тление не ощущалось. Наоборот, тонкое благоухание.

Епископ Афанасий еще задолго до своей кончины оставил завещание о погребении. «Моих друзей, чад духовных и всех, кому судит Господь послужить при моем погребении, усердно прошу, чтобы чин погребения, так и все поминальные моления совершались по возможности с точным соблюдением всех правил церковного устава о поминовении усопших. В частности, прошу, чтобы накануне моего погребения около моего гроба не было совершено никакой так называемой заупокойной всенощной. Пусть будет совершена только великая панихида с непорочными и положенными к ним припевами и с полным каноном». Завещание было исполнено.

На 30 октября был назначен вынос тела. К этому времени приехали самые близкие люди, в первую очередь отец Иосиф, владыка Симон и отец Кирилл из лавры. С утра у дома уже толпился народ, едва можно было протиснуться в комнату. Владыка лежал в гробу в полном облачении, лицо его было спокойно, хотя митра придавала ему несколько торжественный и строгий вид, в руках Евангелие, икона и медное распятие. Гроб накрывала архиерейская мантия, поверх нее лежал клобук.

После панихиды, которую отслужил отец Кирилл, гроб вынесли во двор и поставили перед крыльцом на табуретках. Сфотографировались. Потом лик владыки накрыли белым воздухом, аккуратно наложили крышку и поставили гроб в крытую светлым выгоревшим брезентом машину. Сам грузовик тоже был белого цвета. Отец Иеракс как-то сказал близким, что они будут свидетелями торжественного въезда владыки Афанасия в собор города Владимира со славою на белом коне.

Так оно и случилось. К удивлению всех, власти разрешили похоронить владыку во Владимире, на Введенском кладбище, рядом с Матроной Андреевной и отцом Иераксом.

Как только машина тронулась, отец Иосиф благословил литию, а затем и заупокойные песнопения. Святый Боже не прерывался до самого Владимира.

В шестом часу вечера подъехали к Успенскому собору, там народ ждал с утра. Навстречу вышло духовенство, на паперти отслужили литию, и гроб внесли в собор. Под сводами этого большого древнего храма даже было трудно стоять – столько народу пришло прощаться.

Ровно в шесть началась всенощная святому апостолу Луке, а по окончании ее панихида. Неторопливо и степенно служили 12 священников во главе с владыкой Симоном, во всем чувствовались огромная любовь и уважение к усопшему. После панихиды люди потянулись к владыке, каждый старался протиснуться и прикоснуться к гробу преосвященного, унести с собой частицу святости. Назавтра ведь был рабочий день, и не все могли прийти проститься с владыкой.

На ночь собор не закрывали, и он был полон. Читалось Евангелие, совершались панихиды и литии, а люди все шли и шли. Участвовавшие в погребении вспоминают, что гроб святителя был аккуратно обтянут плотной зеленой материей. К моменту выноса тела из храма эта материя во многих местах была протерта до дерева – столько народа побывало у гроба.

Утром в храме было просторно. Священники по очереди читали над усопшим Евангелие, и слова его как-то оттесняли горечь утраты. В 8 утра начались часы. Литургию безо всяких заупокойных добавлений, как и завещал святитель, совершил владыка Симон. К отпеванию пришел правящий архиерей архиепископ Онисим (Фестинатов), и перед его началом сказал о почившем проникновенные и теплые слова. Он говорил об обаянии светлой и чистой души почившего, которая одна может осветить каждому из нас неведомый путь загробный.

Отпевание совершалось по монашескому чину, без сокращений. Любимыми словами владыки в последние годы был 94-й стих 118-го псалма: Твой есмь аз, спаси мя! Этот припев к первой половине второй статьи непорочных и звучал сейчас. Как писал святитель в своем знаменитом труде, «это многократно повторенное свидетельство Церкви от лица усопшего, что он хотел, всем сердцем желал быть Твоим, Божиим...»⁸⁶ «Житие монашеское – это порыв к Богу. Поэтому при гробе монаха пение степенных, в коих изображается как бы по ступеням совершающееся устремление верующей души к Богу, души, у которой непрестанное божественное желание, которая на небо непрестанно обращает очи сердца...»⁸⁷ Поэтому истиною звучал и вливался в скорбные души присутствующих прокимен: Блажен путь в оньже идеши днесь, брате, яко уготовася тебе место покоя.

Перед пением Со святыми упокой: слова о почившем, полные любви и благодарности, сказал бывший ученик владыки во Владимирской семинарии и бывший настоятель Успенского собора протоиерей Алексей (Громов). Обращаясь к присутствующим, священник призвал молиться за владыку и одновременно выразил надежду на предстательство преосвященного. Исповедническая жизнь владыки давала право отцу Алексею так сказать.

К кладбищу люди ехали в переполненных троллейбусах, автобусах, шли пешком... Православная Россия провожала в последний путь великого архипастыря-исповедника.

Владыка Симон, отец Иосиф, отец Кирилл, владимирские священники отец Андрей и отец Николай проводили владыку до могилы. Здесь отслужили литию и предали тело земле. При засыпании могилы пели положенный тропарь «Земле зинувши, приими от Тебе созданного рукою Божиею» и трогательный завет: «Духовнии мои братие и спостницы, не забудьте меня, егда молитеся, но зряще мой гроб, поминайте мою любовь и молите Христа да учинит дух мой со праведными».

Долго еще около могилы толпился народ. Один из близких друзей владыки сказал, что кончина владыки была кончиною праведника и что сами его похороны, которые прошли без всяких помех и на высочайшем уровне (заметьте, был 1962 год – самый пик хрущевских гонений на Церковь, когда, как и в начале 30-х годов, взрывали храмы), свидетельствуют об этом.

Вечная память епископу Афанасию!

По своей скромности владыка не хотел иметь на могиле памятника, не хотел отличаться от других и после смерти. Однако по распоряжению Святейшего Патриарха Алексия на его могиле был поставлен памятник с большим мраморным крестом и надгробной надписью. Это произошло 13 августа 1965 года, накануне празднования изнесения Честных Древ Животворящего Креста Господня. Со временем была установлена металлическая ограда с крышей, что стало некоторым подобием маленькой часовни. Сюда ежедневно приходили люди со своими скорбями, немощами, прося заступничества владыки, и он им не отказывал. Сейчас люди приходят к нему в другое место и опять получают просимое.

Воистину и после смерти владыка не оставлял и не оставляет своих чад. Имеются многие свидетельства этому, они широко известны. Я приведу только два случая, которые произошли на моих глазах. Лидия Ивановна Золотова с детства маялась с зубами. Болели они часто, а обращение к врачам было мукой. Анестезию организм не принимал, и лечение становилось пыткой. Зимой 1996 года был особенно сильный приступ. Я видел, как она, вся замотанная шарфами, сидела на стуле и качалась, не могла слова сказать, только мычала от боли. В отчаянии взмолилась о помощи к владыке. Была у нее щепотка землицы с его могилы. Взяла ее в свое время по наитию в один из приездов во Владимир. Так вот, развела эту щепотку во святой водице, прополоскала смесью зубы и выпила. Боль тут же прекратилась. Зубы не беспокоят до сих пор.

В начале 1997 года у Валентины Ивановны Золотовой под правым глазом образовался небольшой нарост, который потихоньку начал увеличиваться. Лекарства не помогали. За несколько дней до праздника Рождества Богородицы нарост распух, появилась краснота. Даже умываться было больно. В сам праздник ее сестра Анна находилась во Владимире и, естественно, побывала на могиле владыки. Там она сорвала зеленый листочек и положила на сам холмик. Усердно помолилась: «Владыка, ты ведь нас всех знаешь. Помоги Валентине. Так нужна твоя помощь». К вечеру она приехала в Петушки. Сестра сразу же приложила листочек к наросту и попросила святителя исцелить ее. Немного подержала, хотя было очень больно. Постепенно боль стала уходить. Через час она повторила то же самое. Боль уменьшилась. На ночь приложила листочек еще раз. Утром встала, посмотрела в зеркало и глазам не поверила. Воспаление прошло, а сам нарост полностью исчез. Осталось только небольшое красное пятнышко. К этому месту опять приложила листочек, и пятно как испарилось. Понадобилось меньше суток на полное исцеление.

Сестры Золотовы вспоминают случай с их матерью. «Еще когда мы жили с владыкой в одном доме, мама сильно заболела, лежала, не вставала. А надо сказать, святитель очень хорошо относился к нашей маме, был всегда заботлив и внимателен. Видел, конечно, ее простоту, доброту и отзывчивость. Келейница Александра Ивановна заглядывает к нам, кивает: зовет вас владыка. Ну, мы, конечно, пришли. «Что, Прасковья Дмитриевна болеет?» – «Да, владыка». – «Шура, давай нож», – а сам тянется к цветку на тарелке. В тот день у него был день Ангела, и, видимо, кто-то привез ему в подарок из Москвы ананас. Мы этот фрукт не то что не пробовали, не видывали. Отрезал он приличный кусок: «Угощайтесь». Мы, конечно, сразу к маме. Она съела кусочек, и прямо на наших глазах ей стало легче. Так и сказала: «Вы мне здоровье принесли». Не оставлял он ее и после успения своего. Похоронили святителя 31 октября, а на следующий день маму положили в больницу во Владимире. А она рядом с кладбищем. Мама все сорок дней ходила на могилку к владыке, молилась. В больнице тогда было очень холодно, топили плохо. К тому же безнадежным больным даже одеял не давали, только простыни. Соседка по палате жалуется: «Паша, озябла я вся. А тебе разве не холодно?» – «Да нет». И вот однажды проснулась она, а соседка ей и говорит: «Понятно мне теперь, почему тебе не холодно. Уснула ты давеча, а я вижу: стоит около кровати старичок седенький и укрывает тебя теплым одеялом». Помогал он ей и дальше. Болезнь тяжелая, другие кричат от боли, уколы требуют. А мама год прожила после этого, ни одного укола, и даже не ойкнула».

На первой седмице Великого поста 2000 года мы, несколько паломников из Москвы, по приглашению своих добрых знакомых говели в одном из монастырей Владимира. Между утренней и вечерней службами по обыкновению объезжали храмы города и любовались красотой. 14 марта было особое благоволение Всевышнего. Выдался прекрасный солнечный день, кругом все дышало весной, и даже легкий морозец не сдерживал капель. Солнце пронизывало сосульки, отражалось от синих сугробов, метало блики, разливалось вокруг, и в воздухе висела радость бытия. Воробьи и те жмурились от удовольствия.

На каком-то душевном подъеме посетили мы Спасскую церковь, построенную на месте храма XII века. Место сие в черте древнего Владимира господствует над поймой Клязьмы. Именно здесь был двор святого благоверного князя Андрея Боголюбского, и неудивительно, что отсюда с высокого берега открывается изумительный вид на всю пойму и муромскую сторонку противоположного берега, на дальние, покрытые синеватой дымкой леса. Неудивительно было и другое. Это древнее место русских святых привело нас к владыке Афанасию.

Нас встретил настоятель отец Георгий (Горбачук). Служба давно закончилась, в церкви уже никого не было, и он смог неторопливо поведать нам славную дореволюционную историю храма, горькую – большевистского поругания его и неимоверно тяжкую – возрождения. Много сил приложил подвижник-священник на восстановление церкви. В конце нашей беседы в храме появилась сухонькая старушка. Она тепло поприветствовала иеромонаха Афанасия (Селичева)⁸⁸, который сопровождал нашу группу, и как-то легко вошла в разговор. Это была Нина Сергеевна Фиолетова. Тогда, в свои 88 лет, она еще исправно служила чтецом и несла другие послушания. Сейчас осталась, пожалуй, единственной, кто близко знал епископа Афанасия и до конца его дней был рядом с ним⁸⁹. Когда разговор зашел о предстоящем прославлении владыки, Нина Сергеевна заметила, что перед самой своей кончиной, то есть 41 год назад, отец Иеракс сказал ей, что она доживет до того времени, когда владыка Афанасий станет Владимирским. Однако владыка оставался епископом Ковровским, и до самой его смерти в 1962 году никаких изменений не произошло. Только теперь стали понятны слова иеромонаха-исповедника. Он духовными очами видел прославление святителя, но дал об этом знать таким образом, чтобы мы поняли его только в свое, только нам отведенное время.

И вот это время наступило. В субботу 19 августа 2000 года, с раннего утра праздника Преображения Господня, от церквей и монастырей потянулись крестные ходы со всей Москвы к храму Христа Спасителя. Во главе их священство; хоругви колыхались на слабом ветру; люди несли на вышитых полотенцах иконы, чувствовалась необычность момента. Вскоре храм Христа Спасителя оказался окруженным красочным морем, а над ним златые главы сверкали под солнцем, парили в синем небе, увлекали наверх. Все близлежащие улицы были запружены народом; люди пытались хоть одним глазком взглянуть на это диво, многие поднимали детей, чтобы те в будущее унесли с собой торжество момента.

В 8 часов 30 минут начался чин великого освящения. В храме более 10 тысяч человек, на солее высокие гости, среди них предстоятели других Церквей. Огромный хор из отборных певчих: в прекрасной акустике он, казалось, трепетал где-то наверху, в небесной высоте храма. Службу вел сам Патриарх, в тот день ему нездоровилось, голос временами садился, но Святейший отстоял до конца. После была совершена первая Божественная литургия и положенное в тот день освящение плодов. Служба в этот великий день в изумительном по красоте храме продолжалась около семи часов.

20 августа после Божественной литургии состоялся чин канонизации новомучеников и исповедников Российских – первой шла царская семья. Высокопреосвященный митрополит Ювеналий четко поминал новых святых. Многие для нас уже были святы, мы уже давно обращались к ним за помощью и получали ее. Чин прославления – это некий торжественный акт, который ставил точку для сомнений немногих и давал право совершать положенные службы. Теперь мы с полным основанием молимся владыке Афанасию – он назван святым, и почитает его теперь вся Церковь. Может быть, отец Иеракс имел в виду как раз это событие, когда предсказал торжественный въезд владыки Афанасия во Владимир со славою на белом коне.

Великие события совершились в эти два дня. Россия возродила главный свой храм, некоторым образом принесла покаяние за предание Божиих помазанников в руки дьявольских палачей и оценила подвиг своих мучеников и исповедников. Она теперь может просить у Бога помощи на пути возрождения. И в этом огромную помощь окажут русские святые, службу которым так любовно составил наш святитель Афанасий.

Обретение мощей святителя было назначено на 14 октября, в праздник Покрова, после обедни. И в этом опять было чудо.

Еще несколько лет назад мне стало известно об одном событии, однако ни один человек, знавший о нем, в том числе и я, не мог предположить его истинного значения. В Аннино проживает двоюродная племянница епископа Афанасия Надежда Павловна Антипенко. Ее бабушка по отцу, Ольга Андреевна, приходилась родной сестрой Матроне Андреевне. Надежда Павловна поддерживала тесную связь с владыкой, ведь от Аннино до Петушков всего несколько километров. Конечно, она была и на похоронах. И вот, несколько лет назад, когда Надежда Павловна уже вошла в преклонные годы, к ней во сне явился святитель и сказал: «Приходи ко мне в субботу в 12 часов. Буду ждать». Близким она сон истолковала просто, мол, скоро умрет, однако смерть не приходила. Старушка продолжала жить, хоть и тяжко, практически она одинока: сын ее, отец Владимир, священник Леоновской церкви, в 1974 году трагически погиб, в чем были напрямую повинны некоторые петушинские начальники, так сказать, местная элита. Все это время посильную поддержку и внимание Надежде Павловне оказывали сестры Золотовы. При их помощи она каждый год в день тезоименитства вместе с прихожанами Свято-Успенского храма ездила во Владимир на могилу владыки. И на обретение мощей пригласили они. Сама поездка тоже была чудом, поскольку все время оставалась на грани срыва. И вот 14 октября Божией милостью Надежда Павловна оказалась всего в нескольких шагах от вскрытой могилы и могла воочию увидеть останки родного и дорогого всем нам человека. Вот тут она и вспомнила сон, поскольку 14 октября 2000 года приходилось на субботу, и работы по поднятию мощей начались в 12 часов.

Около семи часов продолжался подъем. Осторожно и неторопливо раскладывались косточки, которые на белой подложке стола матово отливали темным воском и подтверждали истину: по свидетельству афонцев, которые каждый год перекладывают из могил в костницу подошедшие по сроку останки насельников монастыря на Святой Горе, восковой цвет говорит о святости монаха.

Во время вечернего богослужения в Князь-Владимирской кладбищенской церкви, которое совершал высокопреосвященнейший Евлогий, архиепископ Владимирский и Суздальский, состоялся выход к месту погребения епископа Афанасия. Там был совершен полиелей, и потом под величания святителю монашеского хора святые мощи торжественно были перенесены в храм. Здесь присутствующие могли впервые приложиться, припасть к святыне.

На следующий день, 15 октября, в воскресенье, за Божественной литургией, которую отслужил сам правящий архиерей, состоялся молебен святителю и потом крестный ход с мощами вокруг храма. Владыка опять с нами, но стал он по милости Божией ближе и доступнее.

В последующие дни очередь личной встречи с чудом дошла и до меня. Вскоре после поездки во Владимир у меня разболелось колено. Оно распухло и покраснело. Любое движение ноги на сгибе вызывало боль. Знакомые предлагали много рецептов, по их мнению, эффективных, однако никакие примочки и мази проблему не решали. Колено продолжало болеть. 22 октября после воскресной обедни я должен был посетить один дом, где читали рукопись моей книги «Петушки обетованные» на предмет уточнения и выверки фактов. Подвез меня туда священник, в машине находился еще один иерей. Они с состраданием смотрели, как я, покряхтывая и морщась, целую минуту вылезал из машины.

В доме разговор у нас шел в основном о владыке, о том, что сохранилась часть облачения епископа, что не подвержены были тлению деревянные резные панагия и кресты, наперсный и параманный. В конце беседы любезные хозяева вынесли мне и дали подержать в руках дорогую реликвию – землю из могилы святителя, вынутую при обретении мощей, а также частицы дерева от гроба. Это были благостные минуты.

Пока ехал домой, голова была занята рукописью, про колено я забыл, и оно мне о себе не напоминало. Только когда подошел к калитке дома, вдруг обнаружил, что нога моя сгибается и боли нет. Поднялся на крыльцо легко – опять боли нет. Дома присел несколько раз, все нормально, и тут только я понял, что владыка явил ко мне милость, по его молитвам пришло полное исцеление.

А святитель Афанасий продолжает расточать свое расположение ко всем, кто ищет у него защиты, – ведь и теперь он всегда с нами. 25 октября на всенощной под Иверскую в Свято-Успенском храме Петушков стоял привезенный из Владимира необыкновенной красоты ларец, а в нем находились части мощей епископа. Прихожане уже знали, что они предназначены для храма во имя святителя Афанасия, торжественная закладка которого предполагалась на следующий день. Всенощная тоже имела отношение к владыке – ведь именно в этот день 88 лет назад его постригли в монахи с именем Афанасий.

После Божественной литургии и молебна, которые возглавлял правящий архиерей владыка Евлогий, мощи крестным ходом понесли к месту закладки храма. Это стало исключительным событием, день 26 октября вошел в историю города Петушки. Никогда еще не было подобного шествия по улицам города – впереди святой крест, иконы, хоругви, множество иереев, священники по очереди по двое бережно несли святыню. За ларцем шел высокопреосвященный Евлогий, епископ Владимирский и Суздальский, далее – хор монахинь Введенского монастыря и прихожане храма. Погода тоже была с нами, накануне обещали дождь, небо хмурилось, но не разверзалось, и хотя временами налетали порывы ветра, было ощущение, что мы идем по какому-то особому коридору, тихому и светлому.

Торжественная процессия проследовала к железнодорожному вокзалу. Здесь до революции стоял деревянный храм. Участь его была обычна – разорен, разрушен, и святое место долго стояло в «мерзости запустения». Однако нашелся благодетель, с виду он обычный предприниматель, но на самом деле удивительный человек. Все свои свободные средства он тратит не на яхты, машины и модные курорты, не кутит в ресторанах, не играет в казино – он восстанавливает из руин православные храмы. Уже несколько церквей центральных областей сверкают в своей первозданной красоте, и служители обеспечены всем необходимым. К сожалению, я не могу назвать его имя, он попросил его не публиковать. Благодетель родом из Петушков, но работает в Москве, его ныне здравствующие отец и бабушка лично знали владыку. Попечитель мечтал поставить в Петушках новый храм и место загодя выбрал. Когда появилась реальная возможность постройки, он обратился за благословением к правящему архиерею, это случилось 10 февраля 2000 года. Высокопреосвященный Евлогий, архиепископ Владимирский и Суздальский, одобрил благое намерение, и хотя прославление владыки только готовилось, неожиданно для присутствующих предложил храм поставить во имя святителя Афанасия и, к радости всех, тут же благословил постройку. По милости Божией, мне посчастливилось присутствовать при этом великом событии.

Идея строительства храма нашла поддержку у городских властей, а также у железнодорожников, которым принадлежит участок, поэтому документы были оформлены сравнительно быстро. Началась расчистка площадки, к осени уже были проведены подготовительные работы по фундаменту, стояла часовня, строился дом для священника. Вот сюда и проследовал крестный ход.

На площадке владыка Евлогий совершил положенную службу и освятил закладной камень, его замуровали в фундамент алтаря. Там, где должен стоять престол, воздвигли крест. С тех пор он освящал строительство.

Высокопреосвященный Евлогий освятил и часовню во имя Иверской иконы Божией Матери. Здесь до постройки храма должен храниться ларец с частью мощей святителя. Теперь сюда могли приходить верующие со своими скорбями и просить заступничества владыки.

День 26 октября 2000 года стал особым не только для Петушков, но и для всей православной России. Заложен первый и пока единственный храм во имя Святителя Афанасия, епископа Ковровского, – печальника земли Русской.

Прошло менее двух лет, и вот на Рождество Христово, 7 января 2002 года, в новом храме состоялась первая служба. Нужно было видеть, как прихожане радовались этому долгожданному событию. Накануне из часовни перенесли иконы, утварь, поставили давно купленные подсвечники и бережно водрузили на уготованное место ковчежец с мощами святителя Афанасия.

Отопления еще нет, через щели оконных коробок и дверей гуляет ветер, две «пушки» гонят теплый воздух, но не могут нагреть помещение. Однако это не смущает прихожан. После службы настоятель отец Афанасий заметил, что храм обогревался сердцами людей. После тесной часовни деревянная церковь казалась просторным собором. В ней легко дышать, думать и молиться.

Храм во имя Святителя Афанасия, епископа Ковровского, уникален еще тем, что с ним под одной крышей размещаются классы Свято-Афанасьевской православной гимназии. Пока здесь учатся немногие счастливчики, но в скором времени и они начнут сеять семена веры Христовой и верности Православию.

Всего через месяц, 10 февраля 2002 года, в день празднования Собора новомучеников и исповедников Российских произошло еще одно знаменательное событие – на купол был поднят крест. Теперь он сияет над храмом, осеняет округу, зовет и притягивает к себе людей.

Ровно через два года после закладки, на Иверскую, 26 октября 2002 года, Патриарший Экзарх всея Белоруссии митрополит Минский и Слуцкий Филарет и архиепископ Владимирский и Суздальский Евлогий в сослужении многих иереев совершили великое освящение храма, поставив еще один знак на пути почитания святителя Афанасия.

Поэт Дмитрий Кантов отметил это событие стихами:

Святой, чье имя носит храм,

Который нынче освятили,

Полжизни, как известно нам,

Провел на пересылках или

Везомый из тюрьмы в тюрьму,

В вагонах грязных, – а в итоге

И храм, что посвящен ему,

Стоит опять же у дороги,

Простую открывая суть:

Каким бы тягостным и тесным

Земной нам ни казался путь,

Он к благам нас ведет небесным.

Тогда же, в 2000-м, после Петушков грандиозный крестный ход увидел и город Владимир. Это произошло 29 октября, когда ранним утром более тысячи верующих под колокольный звон передвижной звонницы от Князь-Владимирской церкви двинулись к Богородице-Рождественскому монастырю. Иереи бережно несли мощи святителя, а за ними шли высшие иерархи Церкви – высокопреосвященные Николай, митрополит Нижегородский и Арзамасский, Симон, митрополит Рязанский и Касимовский, Евлогий, архиепископ Владимирский и Суздальский. Их сопровождало духовенство епархии, а монашеский хор подчеркивал величие момента.

Торжества продолжились в Христорождественском храме. Здесь была совершена соборная служба святым Владимирской земли, канонизированным на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви, проходившем 13–16 августа 2000 года, – святителю Афанасию, святому праведному протоиерею Петру Великодворскому и преподобному Алексию Зосимовскому.

С тех пор рака с мощами святителя находилась в храме Рождества Христова, но 21 сентября 2004 года мощи были торжественно перенесены в новый собор Рождества Пресвятой Богородицы, воссозданный на месте порушенного. По окончании ремонтных работ 26 апреля 2005 года они вернулись в храм Рождества Христова. Мощи почивают в облачении самого святителя. Это облачение передал в свое время на хранение владыке Евлогию архимандрит Иннокентий (Просвирин) вскоре после поставления епископа (тогда еще епископа) на Владимирскую кафедру. По обретении мощей правящий архиерей благословил возложить на них именно это очень скромное, но для нас особо дорогое облачение. Теперь все «труждающиеся и обремененные» могут притекать сюда, с верою и любовью испрашивая заступничества святителя перед Всевышним. Мы верим, что наш владыка – у самого Престола. Всмотритесь внимательно в икону Новомучеников и Исповедников Российских. На Соборе русских святых у Престола стоит святой Патриарх Тихон, возле него – митрополит Кирилл и следующим – епископ Афанасий. Заметим, он в первом ряду и вторым от патриарха-исповедника, что совсем не случайно. Это оценка всей жизни святителя, его огромного вклада в дело Божие на земле. Недаром старец Зиновий, будущий схимитрополит Тетрицкаройский, сказал о владыке еще при его жизни: «Он один из великих. Таких людей больше нет».

Теперь последний вопрос, который требует рассмотрения: почему последние годы владыка прожил в Петушках? На этот вопрос со всей точностью ответить мы не сможем, все ведь на путях Господних, однако некоторые предположения все-таки сделаем. Сейчас с высоты прошедших лет проступают определенные контуры удивительного творения, собранного из точек высочайшей духовной концентрации, как бы катализаторов будущего духовного возрождения России, похожих на небесные системы со своими солнцами и планетами. Возьмите Вырицу. Яркое светило, старец иеросхимонах Серафим, теперь тоже прославленный в лике святых, и вокруг него целый патерик. Так и Петушки. Здесь находились исповедники веры Христовой епископ Афанасий, последние монахи Зосимовой пустыни архимандрит Исидор⁹⁰, игумен Платон⁹¹, монахини. Все они светили и вовлекали в свою орбиту всё новых и новых людей. Даже когда они ушли из земной жизни, все равно излучали свет. Эти светила некой системы рассыпаны по России и образуют как бы каркас, опору новой державы, которая, как некогда блудный сын, вернется к Отцу и возрыдает у Него на груди по своим грехам, и получит прощение, и вновь облекут ее в первые, блистающие одежды, которые будут подобать торжеству этой встречи.

Господь послал владыке после тридцатилетнего шторма Петушки, эту тихую гавань, чтобы ее могли посещать люди и прикасаться к святости. Ведь она располагалась не так далеко от Москвы и была досягаема в пределах одного воскресного дня.

Господь избрал Петушки, вероятно, еще и потому, чтобы владыка остался для нас не только Всероссийским, но и, как заметил перед смертью иеромонах Иеракс, Владимирским.

Здесь Господь дал возможность владыке завершить свою любимую работу, подвести итоги исповеднической жизни и оставить нам драгоценное наследство богословских трудов, хотя самым главным для нас является пример величия несгибаемого духа.

Провидением Господним стало восстановление Поместным Собором в 1918 году службы Всем святым, в земле Русской посиявшим. В мрачные годы гонений на веру она не ушла в небытие. Служба горела в сердце ее создателя – великого подвижника нашего времени святителя Афанасия. Он оставил ее нам во всем великолепии и красоте, чтобы мы могли обратиться к нашим небесным защитникам, полку Божественному с великой просьбой о защите нашего Отечества и помощи ему.

В службе Всем святым, в земле Русской просиявшим, есть такие поэтические строки: Нощной тьме огустевающей, умножается звездный блеск, и к тому очи заблуждших радостно возводятся. Тако и умножившейся на земле греховной тьме, возведем очи наши горе, братие, и сияние духовных звезд, землю нашу озаряющих, узревше, к Небесному Отечеству потщимся, егоже да не лишит Господь нас, грешных, молитвами святых Своих.

Среди притягивающей к себе бриллиантовой россыпи небесных светил блистает и яркая духовная звезда епископа Афанасия. Она указывает нам путь к Небесному Отечеству.

Владыка Афанасий оставил нам в наследство не только высочайший пример крепости духа в стоянии за веру православную. Он подсказал нам путь единения всех русских православных людей в обращении к Богу о заступлении за измученное Отечество наше через молитву русским святым. Нам надо особенно помнить его призыв: «Русь Святая! Храни веру православную! В ней же тебе утверждение!», делами подтверждать его, чтобы с чистым сердцем обращаться к Всевышнему и получать воздаяние. Да хранит всех нас Господь во благих делах и воздаст нам по правде нашей.

Святый Владыка! Мы помним тебя, держим в своем сердце, как и всех русских святых, за прославление которых ты так сильно радел.

Святителю отче Афанасие, моли Бога о нас! Слава Отцу и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков! Аминь.

Господи Святый, в Вышних живый и всевидящим Твоим оком призираяй на всю тварь, Тебе приклоняем выю души и телесе и Тебе молимся, Святый святых: простри руку Твою невидимую от святаго жилища Твоего, и благослови вся ны, и прости нам всякое согрешение, вольное же и невольное, словом или делом. Даруй нам, Господи, умиление, даруй слезы духовныя от души, во очищение многих наших грехов, даруй велию Твою милость на мир Твой и на ны недостойныя рабы Твоя. Яко благословенно и препрославлено есть имя Твое, Отца и Сына, и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

ЛИТЕРАТУРА

Архив Владимирской епархии, фонд епископа Афанасия (Сахарова).

Молитва всех вас спасет: Материал к жизнеописанию святителя Афанасия, епископа Ковровского / Православный Свято-Тихоновский Богословский институт. М., 2000.

Сахаров С. Настроение верующей души по Триоди Постной/Новоспасский монастырь. М., 1997.

Афанасий (Сахаров), еп. О празднике Всех святых, в земле Русской просиявших, и о службе на сей праздник / Российский православный университет апостола Иоанна Богослова. Учен. зап. Вып.1. М., 1995.

Косик О. Из истории Владимирской епархии (1917–1923//Богословский сборник. Вып. VI. М.: ПСТБИ, 2000.

Фудель С. Воспоминания // Новый мир. 1991. № 4.

Лозина-Лозинский В., прот. Из Соловецких тетрадей / Российский православный университет апостола Иоанна Богослова. Учен. зап. Вып. 1. М., 1995.

Афанасий (Сахаров), еп. О поминовении усопших по уставу Православной Церкви. СПб.: Сатисъ, 1995.

Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти. 1917–1943 гг. / Православный Свято-Тихоновский Богословский институт. М., 1994.

Собрание писем святителя Афанасия (Сахарова), епископа Ковровского, исповедника и песнописца. М.: Изд. Московского Сретенского монастыря, 2001.

Служба Всем святым, в земле Русской просиявшим / Сост. епископ Ковровский Афанасий (Сахаров); Православный Свято-Тихоновский Богословский институт. М., 1995.