Моя Семинария
Друг: Часть 3
Иисус Иосифович сказал…
В середине 1990-х мы с Димой стали выполнять послушания священноначалия духовных школ и проводить миссионерские поездки.
В то время стало популярным писать от разных организаций письма на адрес Духовной Академии с просьбой направить для беседы лектора. Ректор, зная определенные способности в этом направлении у меня и у Дмитрия, стал направлять нас на эти послушания.
Но выходила курьезная ситуация. Иногда мы просто вынуждены были нарушать дисциплинарные правила. Например, если мы после обеда ехали проповедовать куда-нибудь на конец города, мы не успевали вернуться к вечерней молитве. Нас ловил помощник Инспектора и заставлял писать объяснительную. Мы писали в объяснительной, что выполняли послушание Ректора. Инспекция скрипела зубами – нарушителей не любят, какую бы миссию они ни несли, но сделать ничего не могла. Так какое-то время мы балансировали на какой-то очень странной грани. От Ректора нам объявлялась благодарность, а от Инспекции снижалось поведение. Это было странное, в философском отношении, время, когда, с одной стороны, все хотели жить по-новому, а с другой – не умели так жить и поэтому работали в русле старых представлений и правил.
Много вспоминаю этих встреч с людьми, диспутов, иногда очень горячих, в которых ковалось наше с Димой мастерство ведения дискуссий. Вспоминается партийный функционер, участвовавший в одной из наших бесед, который, рубя рукой воздух, говорил: «Но это мнение только Иисуса Иосифовича. У него свое мнение, у меня – свое…» Первую минуту я не мог понять, о Ком он, потом дошло.
Сегодня, к сожалению, подобные беседы не проводятся. Все считают, что и так умные. И критикуют Церковь, и умничают, осуждая, тогда как не знают элементарных вещей. Может, тому виной волна ток-шоу, ставших популярными во второй половине 90-х? Эти ток-шоу задали определенную планку ведения беседы. Здесь все уравнены: домохозяйка, шофер, актриса. И все сидят и рассуждают с умным видом на какую-нибудь тему из области культурологии, богословия, психологии. А, может быть, причина – Интернет-форумы, где все уравнены в правах, каждый может высказатьс,я и кое у кого может возникнуть иллюзия, что он на равных может спорить со специалистом?.. Во всяком случае, интересная тема для культуролога.
Сегодня каждая кухарка готова учить, «как правильно верить», протодиакона Андрея Кураева. А тогда приглашали и слушали.
Видным явлением в православной жизни Петербурга стал православный просветительский центр «ОКО». Мы с Димой провели в «ОКО» первую лекцию и участвовали в его жизни потом 4 года, до моего рукоположения и переезда в пригород.
Однажды мы поехали на остров Залита к известному старцу, отцу Николаю Гурьянову, чтобы побеседовать о деятельности нашего центра. Ехали к старцу мы еще и вот по какой причине. Центр «ОКО» почему-то невзлюбили русские националисты. В журнале «Черная сотня» была опубликована статья: «Новожидовствующие с Некрасова 46», где все мы были названы поименно с такими характеристиками: «Жид Пархоменко с махровым жидом Румянцевым ведут подкоп под русские ценности…» Было очень смешно читать наши фамилии (украинская и русская) рядом с такими характеристиками. Однажды во время беседы нам в окно просветительского центра бросили дымную гранату. Люди стали смущаться: а может, у них и впрямь тут какое-то «жидовское гнездо».
Чтобы разобраться в этом вопросе и либо получить благословение на дальнейшие труды, либо благословение их прекратить, мы отправились к отцу Николаю Гурьянову.
Мы с Димой и администратором клуба «ОКО» Александром выехали рано утром, это было начало Великого поста, март. За несколько часов мы добрались до озера и въехали на лед. Впереди, на расстоянии трех километров, был виден остров, на котором живет святой старец. Проехав примерно половину пути, мы остановили машину прямо на середине озера и вышли. Александр взял в руки видеокамеру и стал снимать мой комментарий к происходящему. Я сказал: «Вот видите, братья и сестры, как легко мы доехали до отца Николая. И никакой диавол нам не помешал, потому что он не властен над теми, кто любит Господа и служит Ему. Сейчас 11 часов утра. Через несколько минут мы будем у старца, а пока передаем вам привет…»
Когда я примерно так говорил, послышался хруст. Это колеса автомобиля продавили лед. Машина легла брюхом на лед.
Мы быстренько свернули наше видеовыступление и начали вытаскивать машину. Мы не знали, что уже несколько дней на Псковщине была оттепель и лед на озере подтаял. Выходить на него было запрещено. Мы то ли не увидели флажков, запрещающих выход на лед, то ли их не было. И так, и эдак, кряхтя, мы пытались вытащить машину, но она засела намертво. Колеса крутились, выбрасывая мокрую кашу из воды и льда, но мы не могли сдвинуться с места. Вдруг Дима, который, поднатужившись, пытался сзади толкать машину, провалился ногами в ледяную воду. От нашего кружения вокруг машины лед совсем истончился, и каждую секунду машина могла провалиться под лед. Неприятные трещины, идущие от машины во все стороны, показывали, что машина может уйти на дно вместе с нами. Вот как лукавый посмеялся над нами, а Господь попустил это на нашу гордыню – эх, какие мы удалые!..
Мы уже решили бросить машину, как вдруг увидели трактор на огромных дутых колесах. Он летел по льду прямо к нам. Водитель высунулся из кабины и, матеря нас, приказал цеплять машину за трос, который волочился за трактором. Мы так и сделали. Трактор дернул, и машина выскочила изо льда и подскакивая понеслась к острову. Мы припустили за ней. У острова тракторист отцепил нашу машину. Мы спросили, откуда он узнал про нашу беду. «Отец Николай к вам послал». Наш спаситель, махнув рукой, ушел, а мы пошли к старцу. Отец Николай стоял у ворот бледный и ждал нас. Как он узнал про нас? Мы терпели бедствие с другой стороны острова, там, где отец Николай не мог нас видеть... Несомненно, что ему это открыл Господь.
Батюшка тепло принял нас, побеседовал,поругал за легкомыслие: мы ведь чуть не распрощались с жизнью. Благословил продолжать деятельность нашего центра. Сказал: ничего не бояться, а делать свое дело. Его лицо светилось. Мы попросили у старца позволения снять его на видеокамеру, и он согласился. Мы записали его благословение и добрые слова на видео.
И уехали в Петербург, преисполненные радости и духовной бодрости.
Нарушители дисциплины…
Учеба в Семинарии и Академии (для тех, кто не очень понимает, можно сказать, что Семинария – это 4 года учебы в ранге высшего учебного заведения, а Академия – еще 4 года как магистратура) – это особое время в жизни человека. Вообще студенчество – это особая пора, и я никогда не брюзжу по поводу некоторых вольностей, которые позволяют себе студенты. Осуждать студентов могут только те, кто сам не был студентом, кто не уезжал в чужой город с чемоданчиком, кто не жил в студенческом общежитии, не прогуливал пары, кто не считал копейки и не размышлял: идти ему через весь город пешком или шикануть и потратить деньги на троллейбусный билет.
Семинаристы, как и регентши, были людьми чистыми и светлыми. Здесь не было и нет блуда, драк, попоек (я уже не говорю про наркотики) – всего того, что есть, к сожалению, в студенческой среде светских учебных заведений. Но нарушения дисциплины были. Порой сама система провоцировала на такие нарушения. Поведение семинариста жестко регламентировано. Свободного времени у него практически нет, частной и личной жизни тоже. Комнаты не закрываются на ключ, помощник Инспектора контролирует тебя и днем, и ночью. Свободному человеку этого не понять. Вот как я сейчас прихожу в Семинарию преподавать, и ребята мне жалуются, что им нелегко, что такая обстановка давит. «Подумаешь, давит!» – скажет кто-то. Вот и мне, из «дня сегодняшнего», непонятно, что тут может давить: учись и молись себе в удовольствие. Но у меня хорошая память. И я помню, как давила система в то время, когда я был погружен в нее, когда я был ее частью. Поэтому я прекрасно понимаю моих дорогих студентов и стараюсь как могу скрасить им их житье-бытье. Доброй шуткой, заступничеством за них перед администрацией, тем, что прошу отпустить студентов ко мне на приход, послужить и отдохнуть.
Порой хотелось бежать от этого надзора, навязчивой опеки… Мы, семинаристы, пропускали богослужения в семинарском храме, убегая на службу… в другие храмы города. Совсем другое дело – молиться, когда знаешь, что никто не смотрит тебе в спину и не контролирует. А убежать на улицы вечернего Петербурга… Гул разноязыкой толпы, запахи жизни из кафе, от снега, от питерских подворотен; румяные, нахмуренные, смеющиеся, такие разные и… замечательные люди. Убежать на улицы Петербурга, вырваться на свежий воздух нашего прекрасного города было всегда желанным развлечением.
Мы любили Семинарию, с ее запахом щей и ладана, с чистыми гулкими коридорами, молчаливыми ликами на иконах, украшающих этажи. Но жить только этим лично я не мог. Для меня мир не сводим только к храму, только к богослужению, только к лампадам.
Мы с моим другом Дмитрием убегали в город и бродили по улицам. Денег не было, а кафе так манили… Мы гуляли и разговаривали о будущем. Дмитрий собирался ехать домой, в Москву, я в Пермь. Мы смеялись. Я говорил: «Представляю, каким ты будешь толстым, солидным протоиереем. Избалованный, капризный, самовлюбленный…» Дима делал вид, что польщен. Я добавлял запрещенное: «И… лысым». Тогда он пихал меня в бок и перебивал: «Нет, лучше ты: известный Пермский пастырь. Такой же всклокоченный, вечно куда-то спешащий, с кучей детей, с толстой матушкой, этакой бабой на чайник в цветастых юбках…» Тут уже я его пихал: «Э, почему с толстой?..» Дима пугал меня: «У тебя точно матушка будет полная!»
…Ночь. Баня. В остывшей бане, закутавшись в полотенца, сидят: Инспектор и два помощника Инспектора. Сидят они там не по своей воле: их там закрыли.
Надо пояснить, что семинарская баня располагалась в подвале. Если там закрыть человека, то никто его не услышит, пока туда не придут другие люди.
Инспектор посещал баню иногда, после отбоя. Он редко ходил один, обычно приглашал кого-то из помощников.
Ребята вычислили «формулу» посещения бани инспекцией и осуществили давно задуманную акцию. Когда гроза нарушителей дисциплины парился, как простой смертный, кто-то придвинул к дверям огромный сундук, стоявший в коридоре. Сейчас этого сундука нет, его давно убрали, но в наше время он еще стоял. Что было в этом старинном толстостенном сундуке?.. Я этого так никогда и не узнал.
Но речь не об этом. Представим себе картину: Инспектор и его помощники сидят в предбаннике. Баня давно остыла. Почти утро. В это время в Семинарию возвращается Дмитрий. Он гулял в городе с друзьями из Московской Духовной Семинарии, приехавшими в Питер на пару дней. В наше время существовало несколько тайных входов в Семинарию. Сегодня этот секрет можно раскрыть, потому что они давно не действуют. Один из них – подкупленный сторож с заднего двора Семинарии. Второй – окно в… парилке. Главное было проконтролировать доверенным людям, чтобы шпингалет окна в парилке был открыт. Тогда ночной гость, если он был худым, мог влезть в окно размером в форточку прямо в парилку. А оттуда, прислушиваясь к шорохам и голосам, тихонько продвигаться наверх, по черной лестнице, в общежитие.
И вот скрипнуло окно в парилке. Инспектор и его помощники насторожились. Вдруг в окно просовывается рука с элегантной шляпой. Шляпа аккуратно кладется на полку. Затем в окно, кряхтя и периодически застревая, влезает человек. Инспекция остолбеневает: это Дмитрий Румянцев… Он, столкнувшись с инспекцией, закутанной в полотенца, тоже испытывает шок. То, чему сейчас все являются свидетелями, – страшное нарушение дисциплины, залет… и очень серьезный. Дмитрий первый овладевает собой.
– Доброй ночи! – интеллигентно приветствует он отца Инспектора и, поклонившись, идет к двери. Ему в спину смотрят.
Дмитрий толкает дверь. Она не поддается. Толкает сильнее. Не поддается.
– Нас закрыли, – говорит один из помощников.
Дмитрий думает меньше двух секунд: «Я вас спасу!»
Так он восклицает и бросается на дверь. Там огромный сундук. Еще и еще бросается на дверь Дима, и через какое-то время появляется щель. Дима упирается ногами в сундук, на лбу у него взбухают вены. Сундук медленно ползет от двери.
– Выход свободен, – запыхавшись, кланяется Инспектору Дмитрий.
И никто об этой истории не знал до сегодняшнего дня. Никаких взысканий Дмитрию, этому странствующему рыцарю ночного Питера, не было сделано. И с его стороны рассказа о заточенной в бане Инспекции никто не услышал, кроме меня, открывшего для него в 23.00 шпингалет банного окна.
…Однажды Диме подарили в Москве газовый пистолет. Это было нелегкое время, середина 90-х. Разгул бандитизма… Стало небезопасно возвращаться в Семинарию вечером по парку. На семинаристов, если они шли в одиночку, нападали. Дима привез пистолет в Семинарию. Мы брали в руки тяжелый кольт, перебрасывали из руки в руку… За чаем любили обсуждать богословские темы о допустимой грани насилия над нападающими на тебя бандитами.
Пистолет хранился в самой глубине тумбочки. Выходя в город вечером, Дима брал его с собой.
Поздний вечер, прозвучал отбой, но есть еще несколько минут до того времени, когда нужно будет гасить свет. Я сижу с книжкой – и вдруг крики, беготня. Что такое?
В комнату заглядывает студент-младшекурсник с перекошенным лицом:
– Дмитрий вас зовет! Он внизу, у решетки.
Выскакиваю из комнаты и спускаюсь на этаж ниже. Там уже человек десять. Все собрались у решетки. Эта решетка перегораживает черный ход с третьего этажа на четвертый. В решетку врезана дверь. Но теперь дверь… заварена сваркой.
Дело в том, что этот ход ведет к выходу, у которого дежурит старичок-сторож. Немного заплатив, его можно упросить открыть черный ход. Ты незамеченным проскальзываешь внутрь Семинарии и тихо, по черной лестнице, поднимаешься прямо в общежитие. Хотя вход с лестницы на этаж общежития перегораживает решетка, там есть дверь. Дверь на самом деле открыта, замок накинут для проформы. И вдруг… катастрофа. Дверь просто заварили. Навсегда, насмерть!
У двери рыдает регентша, опоздавшая к отбою. Она пробралась черным ходом, а теперь в отчаянии повисла на решетке. Еще двадцать минут – и обход покажет, что ее в регентском общежитии нет.
За регентшей спустя несколько минут поднялся опоздавший Дмитрий Румянцев. Он в плаще, в шляпе.
Он отстраняет девушку рукой в кожаной перчатке и дергает дверь. Хм, закрыта. Снимает перчатку. Обследует замок, цепь – и холодеет. Он понимает, что Инспекция в этот раз сработала безукоризненно: дверь заварили.
Дима, мгновенно выходивший из себя (только в последние годы он справился с этой своей проблемой), в бешенстве начинает трясти дверь. К нему сбегаются семинаристы. Этот шум и крики я и услышал в комнате. Семинаристы видят, что брат и сестра (так мы называем в Семинарии друг друга) замурованы. Их можно видеть, им можно пожать руку, но никто не может сломать стальную решетку в палец толщиной.
Дима рычит: «Позовите Костю! Пятидесятая комната!»
Я спускаюсь. Вижу замурованную решетку. Понимаю, что эта подлость произошла не раньше обеда – еще утром дверь была свободна. Гляжу – среди собравшихся стукачей вроде нет.
– Дима, подожди, сейчас что-нибудь придумаем.
– Быстро, быстро думай! – торопит тот. Регентша, очаровательная Нина Д., рыдает, закрыв руками лицо, что придает всей ситуации особый драматизм. (Вспоминаю, и становится смешно, но тогда, поверьте, смешно не было. На этаже ходит помощник Инспектора и контролирует, как готовятся к отбою студенты. Попасться в такой ситуации очень опасно, большая вероятность исключения из Семинарии.)
Я соображаю, что дверь надо пилить. Днем ножовку можно найти в мастерской, у рабочих, а ночью?.. Может быть, она есть у Н. – семинариста, который имел послушание электрика и ответственного за техническую безопасность? Посылаю двух гонцов найти Н. Если ножовки у него не будет, вариант один – отходить назад и через дверь черного хода покидать Семинарию. Гонцы исчезают.
Пару других семинаристов-старшекурсников посылаю контролировать подход «к объекту». Они не должны пропускать лишних людей, итак слишком многие знают о проблеме.
– Спокойно! – говорю Диме. – Главное – не шуми, ты и так уже нашумел.
Текут минуты. Это еще чудо, что помощника Инспектора нет, он обычно все время где-то тут ходит.
Дима нервничает. Наконец, начинает психовать:
– Все от двери, я сейчас открою!
И достает… свой газовый пистолет.
– Убери, что ты делаешь?!.. – кричу я, но Дима рычит: «От вас ничего не дождешься!» и тут же – ба-бах! ба-бах!… по заваренной стальной двери в местах спайки. Удушливый газ заполняет пространство. Регентша кашляет, Дмитрий закрывает нос платком.
– Что ты наделал?.. – Я отступаю от газа, который щиплет глаза и нос.
Дима и сам понял, что сотворил невероятную глупость.
Я бегу наверх и сталкиваюсь с ребятами. Они несут половинку лезвия ножовки. Нашли все-таки.
Дима с регентшей спустились на десяток ступенек вниз и наблюдают. Мы с ребятами закрываем лица мокрыми платками, другим платком обертываем лезвие ножовки и начинаем пилить.
Через 5 минут все кончено. Три прута решетки отпилены с одной стороны – и мы, ухватившись втроем, отгибаем их. Наши герои пролезают в щель. Нина спешит в свое общежитие, мы с Димой, послав вперед ребят, чтобы не столкнуться с помощником Инспектора, поднимаемся в общежитие.
Утром следующего дня распил был обнаружен, и было проведено расследование. Помощники подключили все силы своих осведомителей, но, как оказалось, никто ничего не видел и никто ничего не слышал. Поверх решетки наварили металлические полосы, помощники подозревали всех, а особенно некоторых, в круг которых входили и мы, но доказать ничего не могли.
История эта, как и некоторые другие, приключившиеся именно с Дмитрием, навсегда вошла в золотой фонд семинарского фольклора. «Рассказывают, как в ваше время один семинарист стрелял по железной двери из газового пистолета…» – говорят мне мои студенты. «Дети мои! – солидно отвечаю я. – Эта история произошла на моих глазах».
…В конце 1990-х Дмитрий окончил Академию, защитил диссертацию (Русская Православная Церковь в годы большевистских гонений 1918-1926 годов), уехал в Москву. В начале 2000-х работал в Отделе внешних церковных связей при митрополите Кирилле (ныне Патриархе), несколько лет служил диаконом, потом был рукоположен в сан священника. Часто приезжал в Петербург. Летом 2006 года звонит: «Я в Питере». Я: «Давай встретимся». Он: «Давай, только на день-два съезжу в Москву, потом вернусь. Как-то плохо себя чувствую…»
Из моего Дневника:
4 июля 2006. На даче под Петергофом, 9 утра
Вчера в 22.30 – звонок: полтора часа назад в Москве умер отец Дмитрий Румянцев.
Мой дорогой друг, с первого дня учебы в Семинарии. Сколько проговорено, сделано, выпито вместе.
Он был старше меня на 9 лет. И учил, что главное – быть «в Духе», то есть ко всему относиться харизматично свободно, без страха, что Бог накажет. Про него я однажды написал в статье в журнале «Фома»:
«Мы должны понимать, что прежде всего Богу нужно наше горячее желание быть подлинными христианами. Господь знает наши жизненные обстоятельства, кто какую имеет нагрузку, кто какую имеет возможность молиться и прочее.
Поэтому мы должны искренне не лениться посещать богослужения, стараться молиться, учиться этому… Но если не смогли, опоздали по не зависящей от нас причине, Господь никогда не прогневается.
Однако в нас все-таки очень живуче магическое отношение к Церкви. Если студенту раз помогла свечка, он будет думать, что, стоит не поставить свечку, сразу завалит экзамен.
Расскажу один интересный, даже в чем-то курьезный, случай. У нас в храме Духовной семинарии накануне каждого экзамена для желающих служится молебен перед чудотворной иконой Божией Матери. Так мы просим Богородицу помочь нам успешно экзаменоваться. И один семинарист, мой однокурсник и друг (это был Дмитрий), как-то понял, что он стал внутренне зависеть от этих молебнов. Он боялся, что, если пропустит такой молебен, – сдаст плохо.
И тогда он на какое-то время перестал ходить на молебен. Молился в своей комнате, просил о помощи, но на молебен не ходил. Через какое-то время, когда он понял, что внутренне освободился от страхов, опять стал ходить на молебен»…
Помолились всей семьей, почитали «Последование по исходе души от тела».
Совершенно особенно звучат слова из «Последования», если их читаешь о действительно верующем человеке: …аще бо и согреши, но не отступи от Тебе, и несумненно во Отца и Сына и Святаго Духа, Бога Тя в Троице славимаго, верова, и Единицу в Троице и Троицу во Единстве, православно, даже до последняго своего издыхания исповеда….
Ночью хорошо снился, что-то из прошлой нашей, семинарской, жизни.
Проснулся в 5 утра, послужил панихиду, сел заниматься.
Поселок постепенно просыпается. В окно – щебет птиц, веяние прохладного, но уже с растворенным в этой прохладе солнечным теплом ветра. Из кухни – запах молока и гречневой каши, звон кастрюль. Час назад солнце золотило деревья, сейчас небо глубокое, изукрашенное облаками.
И мысли, и чувства – до краев! Как замечателен этот мир, природа... Но на самом деле, все это лишь бледное отражение Славы Божией, которая там, за горизонтом здешнего бытия.
Как важно жить в связи с тем, Небесным, миром и знать, и не просто знать, а чувствовать это, – что внезапно Бог призовет тебя. И будешь держать ответ.
Мы слишком сильно привязаны к земному, ко всем земным ценностям, заботам. А это все такое эфемерное. Сколько мне осталось? успею сделать то, что задумал? с чем предстану перед Господом?..
Для тех, кто не знаком с предыдущими очерками про Духовную Семинарию, смотрите: Моя Семинария
Друг: Часть 3
Иисус Иосифович сказал…
В середине 1990-х мы с Димой стали выполнять послушания священноначалия духовных школ и проводить миссионерские поездки.
В то время стало популярным писать от разных организаций письма на адрес Духовной Академии с просьбой направить для беседы лектора. Ректор, зная определенные способности в этом направлении у меня и у Дмитрия, стал направлять нас на эти послушания.
Но выходила курьезная ситуация. Иногда мы просто вынуждены были нарушать дисциплинарные правила. Например, если мы после обеда ехали проповедовать куда-нибудь на конец города, мы не успевали вернуться к вечерней молитве. Нас ловил помощник Инспектора и заставлял писать объяснительную. Мы писали в объяснительной, что выполняли послушание Ректора. Инспекция скрипела зубами – нарушителей не любят, какую бы миссию они ни несли, но сделать ничего не могла. Так какое-то время мы балансировали на какой-то очень странной грани. От Ректора нам объявлялась благодарность, а от Инспекции снижалось поведение. Это было странное, в философском отношении, время, когда, с одной стороны, все хотели жить по-новому, а с другой – не умели так жить и поэтому работали в русле старых представлений и правил.
Много вспоминаю этих встреч с людьми, диспутов, иногда очень горячих, в которых ковалось наше с Димой мастерство ведения дискуссий. Вспоминается партийный функционер, участвовавший в одной из наших бесед, который, рубя рукой воздух, говорил: «Но это мнение только Иисуса Иосифовича. У него свое мнение, у меня – свое…» Первую минуту я не мог понять, о Ком он, потом дошло.
Сегодня, к сожалению, подобные беседы не проводятся. Все считают, что и так умные. И критикуют Церковь, и умничают, осуждая, тогда как не знают элементарных вещей. Может, тому виной волна ток-шоу, ставших популярными во второй половине 90-х? Эти ток-шоу задали определенную планку ведения беседы. Здесь все уравнены: домохозяйка, шофер, актриса. И все сидят и рассуждают с умным видом на какую-нибудь тему из области культурологии, богословия, психологии. А, может быть, причина – Интернет-форумы, где все уравнены в правах, каждый может высказатьс,я и кое у кого может возникнуть иллюзия, что он на равных может спорить со специалистом?.. Во всяком случае, интересная тема для культуролога.
Сегодня каждая кухарка готова учить, «как правильно верить», протодиакона Андрея Кураева. А тогда приглашали и слушали.
Видным явлением в православной жизни Петербурга стал православный просветительский центр «ОКО». Мы с Димой провели в «ОКО» первую лекцию и участвовали в его жизни потом 4 года, до моего рукоположения и переезда в пригород.
Однажды мы поехали на остров Залита к известному старцу, отцу Николаю Гурьянову, чтобы побеседовать о деятельности нашего центра. Ехали к старцу мы еще и вот по какой причине. Центр «ОКО» почему-то невзлюбили русские националисты. В журнале «Черная сотня» была опубликована статья: «Новожидовствующие с Некрасова 46», где все мы были названы поименно с такими характеристиками: «Жид Пархоменко с махровым жидом Румянцевым ведут подкоп под русские ценности…» Было очень смешно читать наши фамилии (украинская и русская) рядом с такими характеристиками. Однажды во время беседы нам в окно просветительского центра бросили дымную гранату. Люди стали смущаться: а может, у них и впрямь тут какое-то «жидовское гнездо».
Чтобы разобраться в этом вопросе и либо получить благословение на дальнейшие труды, либо благословение их прекратить, мы отправились к отцу Николаю Гурьянову.
Мы с Димой и администратором клуба «ОКО» Александром выехали рано утром, это было начало Великого поста, март. За несколько часов мы добрались до озера и въехали на лед. Впереди, на расстоянии трех километров, был виден остров, на котором живет святой старец. Проехав примерно половину пути, мы остановили машину прямо на середине озера и вышли. Александр взял в руки видеокамеру и стал снимать мой комментарий к происходящему. Я сказал: «Вот видите, братья и сестры, как легко мы доехали до отца Николая. И никакой диавол нам не помешал, потому что он не властен над теми, кто любит Господа и служит Ему. Сейчас 11 часов утра. Через несколько минут мы будем у старца, а пока передаем вам привет…»
Когда я примерно так говорил, послышался хруст. Это колеса автомобиля продавили лед. Машина легла брюхом на лед.
Мы быстренько свернули наше видеовыступление и начали вытаскивать машину. Мы не знали, что уже несколько дней на Псковщине была оттепель и лед на озере подтаял. Выходить на него было запрещено. Мы то ли не увидели флажков, запрещающих выход на лед, то ли их не было. И так, и эдак, кряхтя, мы пытались вытащить машину, но она засела намертво. Колеса крутились, выбрасывая мокрую кашу из воды и льда, но мы не могли сдвинуться с места. Вдруг Дима, который, поднатужившись, пытался сзади толкать машину, провалился ногами в ледяную воду. От нашего кружения вокруг машины лед совсем истончился, и каждую секунду машина могла провалиться под лед. Неприятные трещины, идущие от машины во все стороны, показывали, что машина может уйти на дно вместе с нами. Вот как лукавый посмеялся над нами, а Господь попустил это на нашу гордыню – эх, какие мы удалые!..
Мы уже решили бросить машину, как вдруг увидели трактор на огромных дутых колесах. Он летел по льду прямо к нам. Водитель высунулся из кабины и, матеря нас, приказал цеплять машину за трос, который волочился за трактором. Мы так и сделали. Трактор дернул, и машина выскочила изо льда и подскакивая понеслась к острову. Мы припустили за ней. У острова тракторист отцепил нашу машину. Мы спросили, откуда он узнал про нашу беду. «Отец Николай к вам послал». Наш спаситель, махнув рукой, ушел, а мы пошли к старцу. Отец Николай стоял у ворот бледный и ждал нас. Как он узнал про нас? Мы терпели бедствие с другой стороны острова, там, где отец Николай не мог нас видеть... Несомненно, что ему это открыл Господь.
Батюшка тепло принял нас, побеседовал,поругал за легкомыслие: мы ведь чуть не распрощались с жизнью. Благословил продолжать деятельность нашего центра. Сказал: ничего не бояться, а делать свое дело. Его лицо светилось. Мы попросили у старца позволения снять его на видеокамеру, и он согласился. Мы записали его благословение и добрые слова на видео.
И уехали в Петербург, преисполненные радости и духовной бодрости.
Нарушители дисциплины…
Учеба в Семинарии и Академии (для тех, кто не очень понимает, можно сказать, что Семинария – это 4 года учебы в ранге высшего учебного заведения, а Академия – еще 4 года как магистратура) – это особое время в жизни человека. Вообще студенчество – это особая пора, и я никогда не брюзжу по поводу некоторых вольностей, которые позволяют себе студенты. Осуждать студентов могут только те, кто сам не был студентом, кто не уезжал в чужой город с чемоданчиком, кто не жил в студенческом общежитии, не прогуливал пары, кто не считал копейки и не размышлял: идти ему через весь город пешком или шикануть и потратить деньги на троллейбусный билет.
Семинаристы, как и регентши, были людьми чистыми и светлыми. Здесь не было и нет блуда, драк, попоек (я уже не говорю про наркотики) – всего того, что есть, к сожалению, в студенческой среде светских учебных заведений. Но нарушения дисциплины были. Порой сама система провоцировала на такие нарушения. Поведение семинариста жестко регламентировано. Свободного времени у него практически нет, частной и личной жизни тоже. Комнаты не закрываются на ключ, помощник Инспектора контролирует тебя и днем, и ночью. Свободному человеку этого не понять. Вот как я сейчас прихожу в Семинарию преподавать, и ребята мне жалуются, что им нелегко, что такая обстановка давит. «Подумаешь, давит!» – скажет кто-то. Вот и мне, из «дня сегодняшнего», непонятно, что тут может давить: учись и молись себе в удовольствие. Но у меня хорошая память. И я помню, как давила система в то время, когда я был погружен в нее, когда я был ее частью. Поэтому я прекрасно понимаю моих дорогих студентов и стараюсь как могу скрасить им их житье-бытье. Доброй шуткой, заступничеством за них перед администрацией, тем, что прошу отпустить студентов ко мне на приход, послужить и отдохнуть.
Порой хотелось бежать от этого надзора, навязчивой опеки… Мы, семинаристы, пропускали богослужения в семинарском храме, убегая на службу… в другие храмы города. Совсем другое дело – молиться, когда знаешь, что никто не смотрит тебе в спину и не контролирует. А убежать на улицы вечернего Петербурга… Гул разноязыкой толпы, запахи жизни из кафе, от снега, от питерских подворотен; румяные, нахмуренные, смеющиеся, такие разные и… замечательные люди. Убежать на улицы Петербурга, вырваться на свежий воздух нашего прекрасного города было всегда желанным развлечением.
Мы любили Семинарию, с ее запахом щей и ладана, с чистыми гулкими коридорами, молчаливыми ликами на иконах, украшающих этажи. Но жить только этим лично я не мог. Для меня мир не сводим только к храму, только к богослужению, только к лампадам.
Мы с моим другом Дмитрием убегали в город и бродили по улицам. Денег не было, а кафе так манили… Мы гуляли и разговаривали о будущем. Дмитрий собирался ехать домой, в Москву, я в Пермь. Мы смеялись. Я говорил: «Представляю, каким ты будешь толстым, солидным протоиереем. Избалованный, капризный, самовлюбленный…» Дима делал вид, что польщен. Я добавлял запрещенное: «И… лысым». Тогда он пихал меня в бок и перебивал: «Нет, лучше ты: известный Пермский пастырь. Такой же всклокоченный, вечно куда-то спешащий, с кучей детей, с толстой матушкой, этакой бабой на чайник в цветастых юбках…» Тут уже я его пихал: «Э, почему с толстой?..» Дима пугал меня: «У тебя точно матушка будет полная!»
…Ночь. Баня. В остывшей бане, закутавшись в полотенца, сидят: Инспектор и два помощника Инспектора. Сидят они там не по своей воле: их там закрыли.
Надо пояснить, что семинарская баня располагалась в подвале. Если там закрыть человека, то никто его не услышит, пока туда не придут другие люди.
Инспектор посещал баню иногда, после отбоя. Он редко ходил один, обычно приглашал кого-то из помощников.
Ребята вычислили «формулу» посещения бани инспекцией и осуществили давно задуманную акцию. Когда гроза нарушителей дисциплины парился, как простой смертный, кто-то придвинул к дверям огромный сундук, стоявший в коридоре. Сейчас этого сундука нет, его давно убрали, но в наше время он еще стоял. Что было в этом старинном толстостенном сундуке?.. Я этого так никогда и не узнал.
Но речь не об этом. Представим себе картину: Инспектор и его помощники сидят в предбаннике. Баня давно остыла. Почти утро. В это время в Семинарию возвращается Дмитрий. Он гулял в городе с друзьями из Московской Духовной Семинарии, приехавшими в Питер на пару дней. В наше время существовало несколько тайных входов в Семинарию. Сегодня этот секрет можно раскрыть, потому что они давно не действуют. Один из них – подкупленный сторож с заднего двора Семинарии. Второй – окно в… парилке. Главное было проконтролировать доверенным людям, чтобы шпингалет окна в парилке был открыт. Тогда ночной гость, если он был худым, мог влезть в окно размером в форточку прямо в парилку. А оттуда, прислушиваясь к шорохам и голосам, тихонько продвигаться наверх, по черной лестнице, в общежитие.
И вот скрипнуло окно в парилке. Инспектор и его помощники насторожились. Вдруг в окно просовывается рука с элегантной шляпой. Шляпа аккуратно кладется на полку. Затем в окно, кряхтя и периодически застревая, влезает человек. Инспекция остолбеневает: это Дмитрий Румянцев… Он, столкнувшись с инспекцией, закутанной в полотенца, тоже испытывает шок. То, чему сейчас все являются свидетелями, – страшное нарушение дисциплины, залет… и очень серьезный. Дмитрий первый овладевает собой.
– Доброй ночи! – интеллигентно приветствует он отца Инспектора и, поклонившись, идет к двери. Ему в спину смотрят.
Дмитрий толкает дверь. Она не поддается. Толкает сильнее. Не поддается.
– Нас закрыли, – говорит один из помощников.
Дмитрий думает меньше двух секунд: «Я вас спасу!»
Так он восклицает и бросается на дверь. Там огромный сундук. Еще и еще бросается на дверь Дима, и через какое-то время появляется щель. Дима упирается ногами в сундук, на лбу у него взбухают вены. Сундук медленно ползет от двери.
– Выход свободен, – запыхавшись, кланяется Инспектору Дмитрий.
И никто об этой истории не знал до сегодняшнего дня. Никаких взысканий Дмитрию, этому странствующему рыцарю ночного Питера, не было сделано. И с его стороны рассказа о заточенной в бане Инспекции никто не услышал, кроме меня, открывшего для него в 23.00 шпингалет банного окна.
…Однажды Диме подарили в Москве газовый пистолет. Это было нелегкое время, середина 90-х. Разгул бандитизма… Стало небезопасно возвращаться в Семинарию вечером по парку. На семинаристов, если они шли в одиночку, нападали. Дима привез пистолет в Семинарию. Мы брали в руки тяжелый кольт, перебрасывали из руки в руку… За чаем любили обсуждать богословские темы о допустимой грани насилия над нападающими на тебя бандитами.
Пистолет хранился в самой глубине тумбочки. Выходя в город вечером, Дима брал его с собой.
Поздний вечер, прозвучал отбой, но есть еще несколько минут до того времени, когда нужно будет гасить свет. Я сижу с книжкой – и вдруг крики, беготня. Что такое?
В комнату заглядывает студент-младшекурсник с перекошенным лицом:
– Дмитрий вас зовет! Он внизу, у решетки.
Выскакиваю из комнаты и спускаюсь на этаж ниже. Там уже человек десять. Все собрались у решетки. Эта решетка перегораживает черный ход с третьего этажа на четвертый. В решетку врезана дверь. Но теперь дверь… заварена сваркой.
Дело в том, что этот ход ведет к выходу, у которого дежурит старичок-сторож. Немного заплатив, его можно упросить открыть черный ход. Ты незамеченным проскальзываешь внутрь Семинарии и тихо, по черной лестнице, поднимаешься прямо в общежитие. Хотя вход с лестницы на этаж общежития перегораживает решетка, там есть дверь. Дверь на самом деле открыта, замок накинут для проформы. И вдруг… катастрофа. Дверь просто заварили. Навсегда, насмерть!
У двери рыдает регентша, опоздавшая к отбою. Она пробралась черным ходом, а теперь в отчаянии повисла на решетке. Еще двадцать минут – и обход покажет, что ее в регентском общежитии нет.
За регентшей спустя несколько минут поднялся опоздавший Дмитрий Румянцев. Он в плаще, в шляпе.
Он отстраняет девушку рукой в кожаной перчатке и дергает дверь. Хм, закрыта. Снимает перчатку. Обследует замок, цепь – и холодеет. Он понимает, что Инспекция в этот раз сработала безукоризненно: дверь заварили.
Дима, мгновенно выходивший из себя (только в последние годы он справился с этой своей проблемой), в бешенстве начинает трясти дверь. К нему сбегаются семинаристы. Этот шум и крики я и услышал в комнате. Семинаристы видят, что брат и сестра (так мы называем в Семинарии друг друга) замурованы. Их можно видеть, им можно пожать руку, но никто не может сломать стальную решетку в палец толщиной.
Дима рычит: «Позовите Костю! Пятидесятая комната!»
Я спускаюсь. Вижу замурованную решетку. Понимаю, что эта подлость произошла не раньше обеда – еще утром дверь была свободна. Гляжу – среди собравшихся стукачей вроде нет.
– Дима, подожди, сейчас что-нибудь придумаем.
– Быстро, быстро думай! – торопит тот. Регентша, очаровательная Нина Д., рыдает, закрыв руками лицо, что придает всей ситуации особый драматизм. (Вспоминаю, и становится смешно, но тогда, поверьте, смешно не было. На этаже ходит помощник Инспектора и контролирует, как готовятся к отбою студенты. Попасться в такой ситуации очень опасно, большая вероятность исключения из Семинарии.)
Я соображаю, что дверь надо пилить. Днем ножовку можно найти в мастерской, у рабочих, а ночью?.. Может быть, она есть у Н. – семинариста, который имел послушание электрика и ответственного за техническую безопасность? Посылаю двух гонцов найти Н. Если ножовки у него не будет, вариант один – отходить назад и через дверь черного хода покидать Семинарию. Гонцы исчезают.
Пару других семинаристов-старшекурсников посылаю контролировать подход «к объекту». Они не должны пропускать лишних людей, итак слишком многие знают о проблеме.
– Спокойно! – говорю Диме. – Главное – не шуми, ты и так уже нашумел.
Текут минуты. Это еще чудо, что помощника Инспектора нет, он обычно все время где-то тут ходит.
Дима нервничает. Наконец, начинает психовать:
– Все от двери, я сейчас открою!
И достает… свой газовый пистолет.
– Убери, что ты делаешь?!.. – кричу я, но Дима рычит: «От вас ничего не дождешься!» и тут же – ба-бах! ба-бах!… по заваренной стальной двери в местах спайки. Удушливый газ заполняет пространство. Регентша кашляет, Дмитрий закрывает нос платком.
– Что ты наделал?.. – Я отступаю от газа, который щиплет глаза и нос.
Дима и сам понял, что сотворил невероятную глупость.
Я бегу наверх и сталкиваюсь с ребятами. Они несут половинку лезвия ножовки. Нашли все-таки.
Дима с регентшей спустились на десяток ступенек вниз и наблюдают. Мы с ребятами закрываем лица мокрыми платками, другим платком обертываем лезвие ножовки и начинаем пилить.
Через 5 минут все кончено. Три прута решетки отпилены с одной стороны – и мы, ухватившись втроем, отгибаем их. Наши герои пролезают в щель. Нина спешит в свое общежитие, мы с Димой, послав вперед ребят, чтобы не столкнуться с помощником Инспектора, поднимаемся в общежитие.
Утром следующего дня распил был обнаружен, и было проведено расследование. Помощники подключили все силы своих осведомителей, но, как оказалось, никто ничего не видел и никто ничего не слышал. Поверх решетки наварили металлические полосы, помощники подозревали всех, а особенно некоторых, в круг которых входили и мы, но доказать ничего не могли.
История эта, как и некоторые другие, приключившиеся именно с Дмитрием, навсегда вошла в золотой фонд семинарского фольклора. «Рассказывают, как в ваше время один семинарист стрелял по железной двери из газового пистолета…» – говорят мне мои студенты. «Дети мои! – солидно отвечаю я. – Эта история произошла на моих глазах».
…В конце 1990-х Дмитрий окончил Академию, защитил диссертацию (Русская Православная Церковь в годы большевистских гонений 1918-1926 годов), уехал в Москву. В начале 2000-х работал в Отделе внешних церковных связей при митрополите Кирилле (ныне Патриархе), несколько лет служил диаконом, потом был рукоположен в сан священника. Часто приезжал в Петербург. Летом 2006 года звонит: «Я в Питере». Я: «Давай встретимся». Он: «Давай, только на день-два съезжу в Москву, потом вернусь. Как-то плохо себя чувствую…»
Из моего Дневника:
4 июля 2006. На даче под Петергофом, 9 утра
Вчера в 22.30 – звонок: полтора часа назад в Москве умер отец Дмитрий Румянцев.
Мой дорогой друг, с первого дня учебы в Семинарии. Сколько проговорено, сделано, выпито вместе.
Он был старше меня на 9 лет. И учил, что главное – быть «в Духе», то есть ко всему относиться харизматично свободно, без страха, что Бог накажет. Про него я однажды написал в статье в журнале «Фома»:
«Мы должны понимать, что прежде всего Богу нужно наше горячее желание быть подлинными христианами. Господь знает наши жизненные обстоятельства, кто какую имеет нагрузку, кто какую имеет возможность молиться и прочее.
Поэтому мы должны искренне не лениться посещать богослужения, стараться молиться, учиться этому… Но если не смогли, опоздали по не зависящей от нас причине, Господь никогда не прогневается.
Однако в нас все-таки очень живуче магическое отношение к Церкви. Если студенту раз помогла свечка, он будет думать, что, стоит не поставить свечку, сразу завалит экзамен.
Расскажу один интересный, даже в чем-то курьезный, случай. У нас в храме Духовной семинарии накануне каждого экзамена для желающих служится молебен перед чудотворной иконой Божией Матери. Так мы просим Богородицу помочь нам успешно экзаменоваться. И один семинарист, мой однокурсник и друг (это был Дмитрий), как-то понял, что он стал внутренне зависеть от этих молебнов. Он боялся, что, если пропустит такой молебен, – сдаст плохо.
И тогда он на какое-то время перестал ходить на молебен. Молился в своей комнате, просил о помощи, но на молебен не ходил. Через какое-то время, когда он понял, что внутренне освободился от страхов, опять стал ходить на молебен»…
Помолились всей семьей, почитали «Последование по исходе души от тела».
Совершенно особенно звучат слова из «Последования», если их читаешь о действительно верующем человеке: …аще бо и согреши, но не отступи от Тебе, и несумненно во Отца и Сына и Святаго Духа, Бога Тя в Троице славимаго, верова, и Единицу в Троице и Троицу во Единстве, православно, даже до последняго своего издыхания исповеда….
Ночью хорошо снился, что-то из прошлой нашей, семинарской, жизни.
Проснулся в 5 утра, послужил панихиду, сел заниматься.
Поселок постепенно просыпается. В окно – щебет птиц, веяние прохладного, но уже с растворенным в этой прохладе солнечным теплом ветра. Из кухни – запах молока и гречневой каши, звон кастрюль. Час назад солнце золотило деревья, сейчас небо глубокое, изукрашенное облаками.
И мысли, и чувства – до краев! Как замечателен этот мир, природа... Но на самом деле, все это лишь бледное отражение Славы Божией, которая там, за горизонтом здешнего бытия.
Как важно жить в связи с тем, Небесным, миром и знать, и не просто знать, а чувствовать это, – что внезапно Бог призовет тебя. И будешь держать ответ.
Мы слишком сильно привязаны к земному, ко всем земным ценностям, заботам. А это все такое эфемерное. Сколько мне осталось? успею сделать то, что задумал? с чем предстану перед Господом?..
Для тех, кто не знаком с предыдущими очерками про Духовную Семинарию, смотрите: Моя Семинария
- Перейти к следующей записи Мои заметки о времени обучения в Духовной Семинарии
- Перейти к предыдущей записи Моя Семинария. Друг: 2
