Две пожилых женщины на лавочке у подъезда. Они сидят неподвижно на плоских поролоновых подушках, в теплых пальто и шалях, и глядят вперед, на искрящиеся сугробы двора. Одна, не поворачиваясь, громко произносит какую-нибудь фразу. Другая, так же глядя вперед, тихонько ей отвечает. Они не смотрят друг на друга – нагляделись за много лет.
Одна из них – Ангорьевна. Вообще-то ее зовут Анна Григорьевна. Но имя обкаталось на языке соседей от частого торопливого произнесения и получилось слово, в котором чудится что-то мягкое и теплое – ангорское. Ангорьевне это слово к лицу: ее взгляд, полные щеки, улыбка - мягкие и теплые, рядом с ней всем делается уютно и не хочется торопиться.
Другая – Василиса. Отчества ее почему-то никто не знает – Василиса и всё. Она очень прямо держит спину, рядом на лавочке лежит ее трость с резной изогнутой ручкой. Василиса прямая во всех отношениях – в манере держаться, в речах и поступках. Глядя как величественно, несмотря на трость, она движется по двору, невольно думаешь, что в молодости ее, наверное, называли Василисой Прекрасной. А когда стало известно, как она посрамила мошенников, собравших пенсионеров во дворе на «презентацию» очередного лекарства от всех болезней, все поняли, что она Василиса Премудрая. В гладкие и энергичные речи парня и девушки, рекламирующих необычайно эффективный препарат, вдруг врезался ее голос: « Покажите инструкцию по медицинскому применению! Не рекламную листовку, а инструкцию! Лекарство лицензировано? Торговая лицензия меня не интересует! Лицензию минздрава покажите!» Далее пенсионеры и презентаторы услышали от Василисы краткое сообщение, содержащее слова «фармакодинамика», «фармакокинетика» и «плацебо». Продавцы лекарства были изрядно озадачены и не нашли, что ей ответить, просто завели свои заученные речи по второму разу. Закончилось тем, что препарат никто приобретать не стал, даже Ангорьевна, которая неизменно покупалась на рассказы о чудодейственных снадобьях и мгновенных исцелениях.
- И как ты все так знаешь? – с трепетом и восторгом спросила она Василису.
- Читаю. – лаконично ответила та.
Ангорьевна и Василиса всегда появляются у подьезда в одно и то же время и сидят на лавочке вдвоем. К ним ненадолго присоединяются другие пожилые соседи, но зимой, в холода, быстро удаляются – такой экипировки, как у Василисы и Ангорьевны нет ни у кого. Ангорьевна сама сшила наволочки на поролоновые подушки: этакие наволочки-сумки с ручками, чтобы удобно было носить. Ангорьевна же убедила Василису кутаться в шаль поверх шапки и пальто, хотя Василиса долго этому противилась.
В урочный час подруги, слегка помахивая одинаковыми сумками, одинаково закутанные, приближаются к лавочке и устраиваются: неспешно, надолго. К ним тут же слетаются голуби, которым Ангорьевна начинает бросать хлебные крошки, вынимая их маленькими горсточками из специального холщового мешочка.
Потом к ним выходит Валентин, житель квартиры на первом этаже. Опираясь на костыль, он осторожно сходит по ступеням крыльца, но голос его бодр и звучен, как всегда.
- Привет, красавицы! – салютует он левой рукой (в правой руке – костыль). – Поболтаем!
Неунывающий инвалид Валентин очень симпатичен обеим, но Василиса эту свою симпатию умело скрывает. А Ангорьевна, лучась улыбкой, всегда приветствует Валентина словами: «Здравствуй, голубь мой», словно он – часть той стайки, которую она сейчас потчует аккуратно нарезанным хлебом.
Так и сидят втроем. То и дело слышится громкий голос Валентина, и короткие реплики Василисы. Голос Ангорьевны чуть слышен, но рассказы ее интересны.
- Альбинка мне сказала, если повторять: харе Кришна, харе Кришна, будет тебе радость. И вот однажды я, как давление подскочило, сказала один раз: «Харе Кришна, прости меня Господи, харе Кришна».
- Помогло? – интересуется Валентин.
- Да не знаю… - застенчиво улыбается Ангорьевна. – Мне слова не очень… Харя какая-то… Но говорят, помогает. Так я нет-нет да и скажу: «Харе Кришна, прости меня Господи, Харе Кришна».
Василиса презрительно фыркает. Она познакомилась с влюбленной в Кришну внучатой племянницей Ангорьевны еще прошлым летом, проштудировала книгу «Бхагават-гита как она есть» и некоторые творения Шрилы Прабхупады. В конце концов объявила: Кришна шутник и обманщик (об этом его поклонники пишут, не скрывая), следовательно, есть все основания считать «Бхагават-гиту» лживой книгой. Альбинка томно закатила глазки: «О-о, Кришна, он такой проказник…» Василиса только плюнула молча и больше с ней об этом не говорила.
Ангорьевна между тем переходит к страшной истории о том, как у магазина к ней подошли две приличные с виду женщины и стали ее убеждать, что миром правит сатана. Всё-всё что мы видим – дела сатаны, он управляет всем происходящим на земле. И всеми людьми. Вот просто всеми.
- Представляете? – Ангорьевна не на шутку испугана. – А если посмотреть вокруг, то ведь - да, ведь правда… Вон что кругом делается…
- Ну да, бардак, он и есть бардак, - подтверждает Валентин. – Уродов много, пидоров всяких…
Он готов разразиться пламенной речью, но его перебивает Василиса.
- И чего они от тебя хотели? – строго спрашивает она Ангорьевну.
- Да не знаю… Не поняла. Альбинка прибежала, я домой заторопилась…
- В следующий раз скажи таким активисткам, пусть идут к сатане, который ими управляет.
Валентин жизнерадостно хохочет, Ангорьевна качает головой: разве можно людям такое говорить?
Мимо то и дело проходят соседи, здороваются, некоторые останавливаются спросить о здоровье. Валентин тут же начинает весело рассказывать о том, что его готовят к очередной операции, еще один кусок отхватят, все мало им, стервятникам… Ангорьевна охает и советует ему пить шунгитовую воду, а в больнице обязательно поставить под кровать пирамидку из шунгита.
- Я тебе свою дам. У меня под диваном стоит. Говорят, помогает.
- Только говорят, или чувствуешь - помогает?
- Может, и помогает, - осторожно отвечает Ангорьевна, косясь на Василису.
- Мракобесие! – отрезает та.
- Ты у нас женщина образованная, тебе виднее. – улыбается Валентин.
- Ты в сто сороковую ляжешь? – спрашивает Василиса – Близко! Позвонишь. Придем навестить. Это лучше пирамидок. Анна, может быть, не потянет, но я точно доберусь.
- Не ходила бы ты с клюкой по гололеду-то. - тихо говорит Ангорьевна. - И как так это я не потяну? Тут рядом же, два шага шагнуть.
- Красавицы мои, вы лучше всяких пирамидок, хоть шунгитовых, хоть бриллиантовых. – Валентин сияет.
После его слов воцаряется недолгая тишина, какая-то теплая, несмотря на торжествующую вокруг зиму.
Снег искрится под солнцем. Голуби разгуливают вокруг лавочки, в надежде угоститься еще чем-нибудь.
- Три танкиста, три веселых друга! – неожиданно запевает Валентин и, прервавшись, говорит:
- Люди сейчас не поют. Даже пьяные не поют. А мы будем!
Ангорьевна улыбается. Василиса тоже.
- Экипа-аж машины боевой! – Валентин запрокидывает голову и прищуривается от яркого цвета неба.
Раньше я и не замечала, какие они, наши соседи. А ведь они словно "экипаж машины боевой": Валентин с его веселостью, Ангорьевна с ее теплом и мягкостью, Василиса, премудрая и отважная - дополняют и, как могут, поддерживают друг друга. И они совсем не старые, оказывается. Они словно бы наотрез отказались от той тоски и апатии, либо озлобленности, что подчас несет с собою старость вслед за болезнями, бедностью и всеобщим пренебрежением.
Так и хочется написать повесть об их жизни. Назвала бы ее "Нестарые старики", если бы не было книги с названием "Несвятые святые".
Одна из них – Ангорьевна. Вообще-то ее зовут Анна Григорьевна. Но имя обкаталось на языке соседей от частого торопливого произнесения и получилось слово, в котором чудится что-то мягкое и теплое – ангорское. Ангорьевне это слово к лицу: ее взгляд, полные щеки, улыбка - мягкие и теплые, рядом с ней всем делается уютно и не хочется торопиться.
Другая – Василиса. Отчества ее почему-то никто не знает – Василиса и всё. Она очень прямо держит спину, рядом на лавочке лежит ее трость с резной изогнутой ручкой. Василиса прямая во всех отношениях – в манере держаться, в речах и поступках. Глядя как величественно, несмотря на трость, она движется по двору, невольно думаешь, что в молодости ее, наверное, называли Василисой Прекрасной. А когда стало известно, как она посрамила мошенников, собравших пенсионеров во дворе на «презентацию» очередного лекарства от всех болезней, все поняли, что она Василиса Премудрая. В гладкие и энергичные речи парня и девушки, рекламирующих необычайно эффективный препарат, вдруг врезался ее голос: « Покажите инструкцию по медицинскому применению! Не рекламную листовку, а инструкцию! Лекарство лицензировано? Торговая лицензия меня не интересует! Лицензию минздрава покажите!» Далее пенсионеры и презентаторы услышали от Василисы краткое сообщение, содержащее слова «фармакодинамика», «фармакокинетика» и «плацебо». Продавцы лекарства были изрядно озадачены и не нашли, что ей ответить, просто завели свои заученные речи по второму разу. Закончилось тем, что препарат никто приобретать не стал, даже Ангорьевна, которая неизменно покупалась на рассказы о чудодейственных снадобьях и мгновенных исцелениях.
- И как ты все так знаешь? – с трепетом и восторгом спросила она Василису.
- Читаю. – лаконично ответила та.
Ангорьевна и Василиса всегда появляются у подьезда в одно и то же время и сидят на лавочке вдвоем. К ним ненадолго присоединяются другие пожилые соседи, но зимой, в холода, быстро удаляются – такой экипировки, как у Василисы и Ангорьевны нет ни у кого. Ангорьевна сама сшила наволочки на поролоновые подушки: этакие наволочки-сумки с ручками, чтобы удобно было носить. Ангорьевна же убедила Василису кутаться в шаль поверх шапки и пальто, хотя Василиса долго этому противилась.
В урочный час подруги, слегка помахивая одинаковыми сумками, одинаково закутанные, приближаются к лавочке и устраиваются: неспешно, надолго. К ним тут же слетаются голуби, которым Ангорьевна начинает бросать хлебные крошки, вынимая их маленькими горсточками из специального холщового мешочка.
Потом к ним выходит Валентин, житель квартиры на первом этаже. Опираясь на костыль, он осторожно сходит по ступеням крыльца, но голос его бодр и звучен, как всегда.
- Привет, красавицы! – салютует он левой рукой (в правой руке – костыль). – Поболтаем!
Неунывающий инвалид Валентин очень симпатичен обеим, но Василиса эту свою симпатию умело скрывает. А Ангорьевна, лучась улыбкой, всегда приветствует Валентина словами: «Здравствуй, голубь мой», словно он – часть той стайки, которую она сейчас потчует аккуратно нарезанным хлебом.
Так и сидят втроем. То и дело слышится громкий голос Валентина, и короткие реплики Василисы. Голос Ангорьевны чуть слышен, но рассказы ее интересны.
- Альбинка мне сказала, если повторять: харе Кришна, харе Кришна, будет тебе радость. И вот однажды я, как давление подскочило, сказала один раз: «Харе Кришна, прости меня Господи, харе Кришна».
- Помогло? – интересуется Валентин.
- Да не знаю… - застенчиво улыбается Ангорьевна. – Мне слова не очень… Харя какая-то… Но говорят, помогает. Так я нет-нет да и скажу: «Харе Кришна, прости меня Господи, Харе Кришна».
Василиса презрительно фыркает. Она познакомилась с влюбленной в Кришну внучатой племянницей Ангорьевны еще прошлым летом, проштудировала книгу «Бхагават-гита как она есть» и некоторые творения Шрилы Прабхупады. В конце концов объявила: Кришна шутник и обманщик (об этом его поклонники пишут, не скрывая), следовательно, есть все основания считать «Бхагават-гиту» лживой книгой. Альбинка томно закатила глазки: «О-о, Кришна, он такой проказник…» Василиса только плюнула молча и больше с ней об этом не говорила.
Ангорьевна между тем переходит к страшной истории о том, как у магазина к ней подошли две приличные с виду женщины и стали ее убеждать, что миром правит сатана. Всё-всё что мы видим – дела сатаны, он управляет всем происходящим на земле. И всеми людьми. Вот просто всеми.
- Представляете? – Ангорьевна не на шутку испугана. – А если посмотреть вокруг, то ведь - да, ведь правда… Вон что кругом делается…
- Ну да, бардак, он и есть бардак, - подтверждает Валентин. – Уродов много, пидоров всяких…
Он готов разразиться пламенной речью, но его перебивает Василиса.
- И чего они от тебя хотели? – строго спрашивает она Ангорьевну.
- Да не знаю… Не поняла. Альбинка прибежала, я домой заторопилась…
- В следующий раз скажи таким активисткам, пусть идут к сатане, который ими управляет.
Валентин жизнерадостно хохочет, Ангорьевна качает головой: разве можно людям такое говорить?
Мимо то и дело проходят соседи, здороваются, некоторые останавливаются спросить о здоровье. Валентин тут же начинает весело рассказывать о том, что его готовят к очередной операции, еще один кусок отхватят, все мало им, стервятникам… Ангорьевна охает и советует ему пить шунгитовую воду, а в больнице обязательно поставить под кровать пирамидку из шунгита.
- Я тебе свою дам. У меня под диваном стоит. Говорят, помогает.
- Только говорят, или чувствуешь - помогает?
- Может, и помогает, - осторожно отвечает Ангорьевна, косясь на Василису.
- Мракобесие! – отрезает та.
- Ты у нас женщина образованная, тебе виднее. – улыбается Валентин.
- Ты в сто сороковую ляжешь? – спрашивает Василиса – Близко! Позвонишь. Придем навестить. Это лучше пирамидок. Анна, может быть, не потянет, но я точно доберусь.
- Не ходила бы ты с клюкой по гололеду-то. - тихо говорит Ангорьевна. - И как так это я не потяну? Тут рядом же, два шага шагнуть.
- Красавицы мои, вы лучше всяких пирамидок, хоть шунгитовых, хоть бриллиантовых. – Валентин сияет.
После его слов воцаряется недолгая тишина, какая-то теплая, несмотря на торжествующую вокруг зиму.
Снег искрится под солнцем. Голуби разгуливают вокруг лавочки, в надежде угоститься еще чем-нибудь.
- Три танкиста, три веселых друга! – неожиданно запевает Валентин и, прервавшись, говорит:
- Люди сейчас не поют. Даже пьяные не поют. А мы будем!
Ангорьевна улыбается. Василиса тоже.
- Экипа-аж машины боевой! – Валентин запрокидывает голову и прищуривается от яркого цвета неба.
Раньше я и не замечала, какие они, наши соседи. А ведь они словно "экипаж машины боевой": Валентин с его веселостью, Ангорьевна с ее теплом и мягкостью, Василиса, премудрая и отважная - дополняют и, как могут, поддерживают друг друга. И они совсем не старые, оказывается. Они словно бы наотрез отказались от той тоски и апатии, либо озлобленности, что подчас несет с собою старость вслед за болезнями, бедностью и всеобщим пренебрежением.
Так и хочется написать повесть об их жизни. Назвала бы ее "Нестарые старики", если бы не было книги с названием "Несвятые святые".
