Любимые рассказы

[администратор]

Предлагаю в этой теме размещать любимые рассказы любых авторов о вере и духовной жизни.

 

[администратор]

Клайв Стейплз Льюис
Беда с этим N!​

Мне кажется, я могу с уверенностью принять, что семеро из десяти моих читателей вконец извелись из-за какого-нибудь человека. Тот, у кого вы служите, или тот, кто служит у вас; тот, у кого вы живете, или тот, кто у вас живет; ваша свекровь или теща, ваш сын, ваша жена или кто-нибудь еще портит вам жизнь. Надеюсь, вы не слишком часто жалуетесь, но иногда все же бывает. Друг или просто знакомый спросит, что с вами, и вас поневоле прорвет.

Обычно собеседник скажет вам на это: "Что же вы молчите? Почему вы прямо все не выложите жене (мужу, отцу, дочери, сыну, начальнику, квартирной хозяйке)? Не звери же они! Объясните все как есть - разумно, спокойно, без нервов". А вы, что бы вы вслух ни ответили, думаете в тоске: "Ох, знал бы он этого N!" Вы-то знаете его (ее). Вы-то знаете, что безнадежно взывать к его (ее) разуму. Может быть, вы пытались поговорить, и у вас опустились руки; может быть, не пытались, понимая заранее, что из этого выйдет. Вы знаете, что N устроит скандал, или недоуменно на вас уставится, или пообещает исправиться, а через сутки станет таким, как был. Наверное, третий вариант - хуже всего. В общем, вы знаете что с N не сладишь. Вы помните, как ваши попытки разбивались о его несокрушимую лень, или необязательность, или тупость, или ревность, или властность, или обидчивость. Когда-то вы думали, что если жизнь станет по-лучше, N переменится. Но эти иллюзии - в прошлом. Война кончилась, жалованье повысили, болезнь вылечили, а N не меняется. Даже если вы получите миллион муж не перестанет грубить вам, жена не перестанет ворчать, сын - пить, а теща или свекровь от вас не уедет. Понять это - уже немало. Полезно знать: 1) что истинное счастье зависит не от внешних обстоятельств, а, среди прочего, от свойств ваших ближних и 2) что вы этих свойств изменить не можете. Тут-то мы и подходим к самой сути. Поняв это, вы поймете впервые в одном определенном смысле, каково приходится Богу. Ведь это случилось и с Ним. Он дал нам прекрасный, поистине райский мир; дал нам разум и совесть, чтобы мы знали, как в этом мире жить; сделал так, что необходимое для жизни (еда, питье, отдых, сон, работа) может беспредельно радовать нас. А мы все портим. Каждый из Его даров становится для нас лишним поводом к злобе, зависти, излишеству, корысти и глупости.

Вы возразите мне, что Богу легче, так как Он может изменить людей, а мы не можем. Но разница меньше, чем вы думаете. Господь наш поставил Себе правилом не менять человека насильно. Он может его изменить, и изменит, но только тогда, когда человек Ему поддастся. В этом смысле Он ограничил Свою власть. Порой мы этому удивляемся и даже об этом жалеем. Но Богу виднее. Он предпочел мир свободных существ, со всеми его опасностями, миру праведных роботов. И чем ярче мы себе представим этот, второй мир, тем лучше мы поймем Божью мудрость. Я сказал, что вы увидите, каково приходится Богу в одном смысле. Так оно и есть. Божий взгляд на дело отличается от вашего. Во-первых, глядя на некий дом, завод или контору, Он видит на одного человека больше, чем вы. И следующий, очень большой шаг по пути мудрости - узнать, что и с вами нелегко. У вас тоже есть роковое свойство, о которое разбиваются надежды и попытки ваших ближних. Вы не отмахнетесь фразой: "Ну, конечно, и у меня есть свои недостатки". Надо понять, что у вас есть свойство, вызывающее у других именно отчаяние, о котором мы говорили. Почти наверняка вы о нем и не подозреваете, как не подозревает ничего тот несчастный герой рекламы, у которого пахнет изо рта. А почему же, спросите вы, вам об этом не скажут? Поверьте, вам говорили, и не раз, но вы "не могли вместить". Быть может, злоба, ворчанье или странности, на которые вы жалуетесь, - это просто попытка открыть вам глаза. Но даже если вы знаете порок, вы знаете его мало. Вы скажете: "Да, я вчера погорячился", - а другим ясно, что вы вообще злой. Вы скажете: "Что-то я перепил", - а другим ясно, что вы вообще пьяница. Словом, Божий взгляд отличается от нашего тем, что Он видит всех, а мы - всех минус один.

Есть и второе отличие. Бог любит всех, несмотря на их дурные свойства. Он терпит их, не терпя их греха. Вы скажете: "Ему что, Он с ними вместе не живет!" Нет, живет. Он - с ними в гораздо более глубоком смысле, чем мы, и всегда, без минуты отдыха. Всякий низкий помысел в их (т. е. - в нашей) душе, всякий миг зависти, злобы, гордыни, жадности, спеси наносит удар Его долготерпеливой любви и причиняет Ему боль, которая сильнее нашей.

Чем больше мы уподобимся Богу в этих двух отношениях, тем лучше для нас. Мы должны любить N и видеть себя, как видим его. Говорят, что вредно думать о своих недостатках. Оно бы и верно, если бы, не думая о них, мы не начинали немедленно думать о чужих. Как на беду, мы наслаждаемся такими мыслями, а что может быть вреднее?

Трудно думать или не думать по заказу, но я бы посоветовал вообще забыть о чужих недостатках, кроме тех случаев, когда речь идет о наших учениках или детях. Как только такая мысль придет, гоните ее и думайте взамен о себе. Ведь именно тут, с Божьей помощью, вы можете что-то сделать. Из всех нелегких людей у вас дома или на службе вы можете всерьез исправить только одного. С этого и начните. К чему откладывать? Рано или поздно все равно придется, и чем позднее это будет, тем труднее.

Выбора нет. Мы знаем, что Сам Господь не может дать радости бедному N, пока N завистлив, злобен и сосредоточен на себе. И в вас, несомненно, что-то не позволяет Богу избавить вас от ваших постоянных мучений. Пока это не уйдет, вы не узнаете рая, как не узнает благоухания человек с насморком. Дело не в том, что Бог "отправит" вас в ад. В каждом из нас растет и крепнет какое-нибудь свойство, которое само станет адом, если его не вырвать. Дело плохо. Предадимся же Богу - сегодня, сейчас.

Статья опубликована: "Bristol Diocesan Gazett". 1948.

 

[Инокентий]

[SIZE=+2]Чудесное обращение ​

С бабушкой был такой случай. Она веру свою скрывала от начальства. Как-то раз она шла с подругой-атеисткой мимо храма. В церкви шло богослужение, люди молились. Подружка решила поиздеваться над верующими. Она зашла в храм и во время пения молитв прокричала на всю церковь: "Что же вы молитесь Тому, Кого нет?" Бабушка пыталась ее увести, уговаривала ее: "Не нужно, пойдем. Ну, молятся - и пусть молятся". Но подружка не хотела угомониться и сказала так, чтобы все слышали: "Если Бог есть, пусть я упаду и не встану".
И она вдруг действительно упала и не могла встать. Ее вынесли, она попросила воды и тут же купила иконку. После этого, как рассказывала бабушка, та женщина стала очень верующей, но недуг у нее так и остался до конца ее дней. Вот такой случай...

 

[Татьяна Силина]

Максим Яковлев
Рассказы из цикла "Фрески"
В ДЕТСТВЕ
В детстве моей "вечной" обузой во дворе была сестра, она была младше меня на четыре года. Как-то зимой она увязалась за мною с санками, а мне надо было убежать со сверстниками по своим делам и я, посадив ее на эти санки, безжалостно мотал ее на них, резко разворачивая и опрокидывая на виражах, добиваясь того, чтобы она сама оставила меня и не просилась со мною к ребятам. И надо было видеть, как этот неуклюжий маленький человечек, перевязанный шарфом, в шубке, терпеливо страдая, вставал после каждого падения и усаживался обреченно в санки и опять вставал, не смея заплакать... Сейчас я возвращаюсь в детство и уже не убегаю, добившись-таки ее горького плача и отказа идти со мной, нет, я бегу к ней, к своей сестренке и целую ее, и отряхиваю ее от снега, и не нужны мне никакие ребята и никакие дела, я прижимаюсь к ее морозной щечке и шепчу: "Прости, прости меня, Юлька, не плачь, я никуда не уйду, я не брошу тебя..."

 

[Татьяна Силина]

Максим Яковлев
Рассказы из цикла "Фрески"
МОЙ ОТЕЦ
В те дни он не отходил от отца. Последние месяц-полтора, всюду с ним как хвостик. Раньше-то: с утра, да на улицу и в горы на весь день с ребятней, а тут ни на шаг. И отец брал его с собой, даже на покос бывало, полусонного. Завернет от прохлады и на телегу, тот проснется испуганно, а кругом уж все поет: и птицы, и отец вполголоса, и коса… Или вцепится в тяжелую отцовскую руку и не отпускает и ходит с ним. Отец остановится, разговорится со знакомым, зайдет в контору или на базар соберется, а ему ничего не надо, только быть рядом с отцом, только б не потерять. И откуда он мог догадываться, что не увидит больше отца, что никогда уже больше не держаться ему за его большую теплую руку? Так и вышло: проводили на войну и погиб.
Я часто вижу этого пацаненка, чумазого от пыли и слез, глядящего на дорогу и уже все знающего. Шесть лет ему было. Это был мой отец.

 

[Татьяна Силина]

Максим Яковлев
Рассказы из цикла "Фрески"
СЛАВА БОГУ
Утром в вагоне только и говорили все о том, что ночью чудом удалось избежать аварии. Он вышел покурить в тамбур и ужаснулся, представив себе, что могло случиться с ним и его семьей прошлой ночью, в мороз, вдалеке от города... и отогнал от себя эти мысли. Глубоко затянувшись, вздохнул и улыбнулся, глядя на сверкающие снега, и сказал про себя: "Слава Богу".
И тут он вспомнил, что вчера днем он так же стоял здесь и видел в окне какую-то станцию, людей, ожидающих электрички и среди них чью-то фигуру, сгорбленную от холода. Бродяга поди или алкаш, -подумал он тогда. А тот повернулся к их поезду, и (он это ясно видел) перекрестил несколько раз вагоны, обдавшие его снежной пылью... Он еще смотрел на этого чудика и усмехался про себя и качал головой, бывает же... Теперь же все эти события как то естественно связались между собой. "Слава Богу", - сказал он снова. И еще раз неожиданно громко: "Слава Богу!"

 

[Татьяна Силина]

Максим Яковлев
Рассказы из цикла "Фрески"
ОНИ СИДЕЛИ НА ЗАДНЕМ СИДЕНЬЕ АВТОБУСА
Они сидели на заднем сиденье автобуса. Он смотрел в окно, отвернувшись от всех.
- Как сговорились все, подходят ко мне и хвалятся: Мне мой это подарил! А мне мой то! А мне мой гляди что... Одна я молчу и улыбаюсь как дура. А что мне им сказать, что ты мне даже коробки конфет купить не смог? - говорила она. - Знаешь как обидно было, ведь всем, всем мужья что-то подарили, одной мне, как будто я хуже всех... Скажи, я что, хуже всех, я что такая, что и конфетки не заслужила, скажи?..
Автобус шел долго, пробираясь по пустынным пригородным улочкам. Оставалось всего несколько человек в тусклом дребезжащем салоне. Я встал у задней двери приготовившись выйти. Она больше не зудела, она спала у него на плече, обхватив его за руку. Он все так же смотрел в окно, только огромная его ладонь осторожно гладила ее по голове поверх вязанной серой шапочки.

 

[Татьяна Силина]

КУКЛА

Оксана Баранкова

В детстве у меня была любимая кукла. Ее прислали в подарок из Австрии. У куклы были красивые золотистые длинные волосы, тонкие руки, шелковое бальное платье, словом, принцесса-иностранка. От нее даже пахло, как от принцессы. Я с ней никогда не расставалась. Гуляла, ела, играла. Я рассказывала ей о своих неудачах, и казалось, что она меня слышит, что она умеет грустить и радоваться, плакать и смеяться. А еще у меня была любимая подруга. Родители ее умерли, и она жила с бабушкой. Мы ходили в один детский садик и всем говорили, что мы – сестры. Потом мои родители переехали, поэтому я с подругой виделась очень редко – только по праздникам. Она приходила всегда немного раньше остальных гостей, и мы помогали моей маме. Так было и в день моего семилетия. Раньше, когда у нас собирались мои друзья, мы очень любили одну игру. Мама привязывала к ленте различные игрушки, а мы с завязанными глазами должны были их срезать. В тот день рождения кто-то пришел с братом, поэтому игрушек на всех нехватило. Тогда мама предложила повесить мою любимую куклу.
"Мамочка, пожалуйста, не отдавай ее!", - я отчаянно сопротивлялась, изо всех сил прижимала к себе куклу и повторяла, повторяла: "Ведь это – самое дорогое, что у меня есть в жизни!" Но мама испугалась, что во мне говорит жадность и настояла на своем.
…Ее тоненькую ручку обвязали голубой лентой, и она повисла среди паровозиков, кубиков и машинок. Она висела неподвижно и только когда открывали дверь, ее шелковое розовое платье волновалось от сквозняка. У меня тогда оставалась надежда: выручить ее, срезать самой, никому больше не отдавать. Когда друзьям завязывали глаза и они подходили к ленте, я начинала отчаянно шептать. Просить, чтобы никто не срезал куклу. Может, это была моя первая молитва, неосознанная, но очень искренняя. Я повторяла лишь "пожалуйста", "пожалуйста" - и никто не дотронулся до нее. Когда завязывали глаза мне, я почти не сомневалась в успехе: подошла решительно и срезала игрушку...
Это была книжка…
Куклу срезала подружка, та самая, любимая. С тех пор я никогда не видела эту девочку. И очень долго не могла простить. Мне казалось, она приехала, чтобы отнять кусочек моего сердца. Я потеряла куклу и потеряла подругу.
Когда мама вспоминает этот случай, она всегда плачет. Я ее утешаю, а сама думаю о той девочке. Вновь вижу тихую радость в ее красивых и грустных глазах. Она была сирота. С такой взрослой, материнской любовью прижала она к себе мою куклу в шелковом розовом платье. И унесла ее, пряча под теплой шубкой. А я стояла у окна и сквозь слезы смотрела на улицу. За окном крупными белыми хлопьями падал снег…
И теперь, каждый раз, когда я смотрю вслед своим друзьям, уходящим со дня моего рождения, всегда идет снег… Тихо. Неслышно. Нежно.

 

[Татьяна Силина]

Рассказы о детях.
Наталья Шаховская Шик.
Утро.
Сережа только что встал.
Няня его умыла и застегнула ему все пуговицы.
После этого он отправился в обход.
Сначала к папе, который как раз проснулся.
- Папа, ты сто?
- Я ничего, а ты что?
Сережа тоже хочет сказать "ничего", но у него это выходит так:
- Ни-сю-во.
При этом круглая его рожица расплывается, и папе очень хочется поймать Сережу и поцеловать, но он уже у мамы.
Мама держит на руках новую, недавно родившуюся сестричку.
- Мама. ты сто?
- Я детку кормлю, а ты что?
- Ни-сю-во.
Сережа улыбается и мама тоже. А детка еще не умеет улыбаться. Она только сосет и косится на Сережу одним глазом.
Теперь в кухню, к няне.
- Няня, ты сто?
- Я самовар ставлю, а ты что?
- Ни-сю-во.
Сережа трогает самовар пальцем, и наскоро обменявшись с няней улыбками, бежит в столовую к бабушке.
- Бабуська, ты сто, сидишь?
-Сижу, милый, чулок штопаю, а ты что?
- Ни-сю-во.
Сережа очень доволен разговором. Он думает, не начать ли обход сначала, но вдруг соображает, что все заняты, а он нет. Он хмурит брови, потом растопыривает пальцы и смотрит на них горестно.
- Пустые юки. Ай-яй-яй, пустые юки.
Может быть, дело дошло бы до слез, но тут как раз няня зовет пить молоко, и Сережа лезет на свой высокий стул.
На столе стоит его старая кружечка с отбитой ручкой. Сережа на нее смотрит любовно и сожалительно, но когда мама по ошибке хочет налить в нее молоко, он протестует:
- Неть. С ай-яй-яй-ем. Не надо с ай-яй-яй-ем.
Все сломанные вещи называются "с ай-яй-яй-ем".
Выпив молоко, Сережа опять озабоченно поглядывает на свои растопыренные пальцы и мама поскорее дает ему фасольку.
Разноцветная фасоль в высокой жестянке и круглая деревянная чашечка - это одно из любимых Сережиных занятий. Он насыпает в чашечку немного фасоли и спрашивает маму:
- Мало?
- Мало, - говорит мама, наливая папе чаю.
Сережа подсыпает еще и опять спрашивает:
- Мало?
- Мало.
Так продолжается довольно долго. Наконец Сережа насыпает полную чашечку и спрашивает:
- Много?
- Много, - говорит мама, вытирая чашки.
Сережа, просияв улыбкой, высыпает всю фасоль обратно в жестянку и начинает сначала:
- Мало?
Он мог бы заниматься этим еще долго, но в это время звонят и входит Баб-Вав.
- Погода очень хорошая,- говорит она, - я пришла погулять с Сережей.
Баб-Вав неродная бабушка. Она очень толстая и очень добрая. Сережа очень ее любит. Но все-таки он стоит в нерешительности: а как же фасолька? Но Баб-Вав берет его за руку, а мама уже надевает шапку.
- Мы пойдем к пруду, - говорит Баб-Вав, - хочешь?
-Хотю.
Стоит конец августа и листья на березах уже желтеют, но на небе ни облачка и на солнышке даже жарко. По дороге встречается много гусей. Совсем недавно Сережа называл их "га-га-га", а потому гулять у него называлось "га-га-га", но теперь он уже хорошо говорит "гуси".
- Вон перышко, - говорит Баб-Вав, - это гусь, верно, потерял.
Сережа поднимает перышко и бежит за гусем:
- На, гусь. Гусь, на!
Но гусь с криком, растопырив крылья и вытянув шею, хочет ущипнуть Сережу за палец, и Сережа бежит обратно тоже с криком.
На пруду плавают утки. Пруд длинный, похож на реку. В самом узком месте через него идут мостки. Сережа стоит на мостках и кричит: "ути, ути". Он уже забыл свою обиду на гуся. Ему очень весело. Он бывал здесь не раз за свою двухлетнюю жизнь, но как будто впервые понял, как все это, - вода, облитая солнцем, желтеющие деревья, смешные проворные утята, - удивительно, интересно и красиво.
- Сережа, посмотри назад, - говорит Баб-Вав.
Сзади, совсем близко, плывет быстро-быстро, перебирая лапками, большая утиная семья. Может быть, ему хотелось сказать Баб-Вав о том, что жизнь прекрасна. Но он только всплескивает руками и произносит в восхищении:
- Ой, батюски, еще ути!

 

[Татьяна Силина]

Из жизни старцев(мудрость праведных)или Душеполезное чтение.

Некий батюшка все никак не мог унять нескольких неофитов в своем приходе. Им слово – они в ответ десять, да все из святоотеческого писания, и даже чуть свысока на простеца-священника поглядывая, не понимая, что даже азов веры еще не постигли. В какой-то момент им показалось, что они совсем его одолели, но тут отче достал большую стеклянную банку и, наполнив ее камнями, спросил у неофитов:
– Полна ли банка?
– Да, полна, – услышал он уверенный ответ.
Тогда высыпал в нее немалое число гороха и потряс. Естественно, горошек занял свободное место между камнями. И еще раз спросил священник неофитов:
– Полна ли банка?
– Полна, – хором отвечали они, впрочем, уже с меньшим апломбом, чем прежде, чувствуя каверзу, которая не заставила себя ждать.
Священник высыпал в банку целый куль песка, уточняя:
– А теперь?
– Полна... – раздался уже один-единственный неуверенный голос.
А батюшка уже лил в банку один за другим стаканы воды, приговаривая:
– Камни – это то, что вы прочли о вере, горошек – ваши дела, песок – опыт, вода – благодать Божия. Чем раньше вы решите, что «все познахом», тем меньше у вас надежды по-настоящему наполниться.

Спасибо админтстрации сайта за размещённую на нём литературу.
Читаю последний абзац и улыбаюсь..."чем раньше вы решите,что "всё познахом"...ещё раз спасибо )
http://azbyka.org/tserkov/svyatye/svyatye_i_podvizhniki/iz_gizni_starcev1-all.shtml

 

[Татьяна Силина]

Рассказы - эссе, Христина Либенсон (отрывки)

Рассказы-эссе, Христина Либенсон (отрывки)
ВНУЧКА
Четыре года. Крохотная. Машина – «ми», мороженое – «мо». Вцепилась в маму, всех боится. Детский хирург: «Ей два года?» Около глаза растет шишка.
Сделали операцию – опять выросла. Перед операцией выкинула в окно направление на операцию и пульт от телевизора.
Вторая операция – шишка опять выросла. На операцию приехали без направления (потерялось). Возмущается:
-Я иду к хорошей тете доктору, чтобы она мою шишку забрала, а они меня не пускают!
Очень хотела вылечиться. Очень верила доктору. Ничего не боялась.
Моя поездка в пустыньку.
Богородичное правило.
26-го июня. Сон наяву: «Стою в толпе перед газовой камерой. Знаю, что всех без креста сожгут. Вижу ее. Почему-то без креста. Надеваю на нее свой крест.»
Приводят ее.
Глаза мертвые. Не шевелится. Не отвечает.
Наконец берется ручонкой за воротник: «У меня сегодня нет Боженьки.» (Забыли после мытья крест надеть.)
Снимаю с шеи свой крестильный крест, надеваю на ее шейку.
Смеется:
-Ты мне Боженьку в рот положила.
Без креста сразу становится страшно. Надо бежать и купить новый. Липкая мысль: «У него уже не будет той силы…»
Снимает крест с шейки и возвращает мне:
-На, ты теперь совсем без Боженьки осталась, а у меня дома есть Боженька.
Уговариваю ее взять. Обещаю купить себе такой же, чтобы у нас одинаковые были. Соглашается.
Возвращаюсь с крестом. Требует предъявить. Сравнивает:
-Одинаковые! – ожившая.
Борется с дедом, побеждает, он изумляется: «Как ты меня победила?»
Обычно отвечает: «Потому что я сильная!» – и демонстрирует мускулы, а сегодня:
-Потому что у меня есть Боженька!

Моется в ванне, впервые не снимая креста:
-Дай мыла, я своего Боженьку мылом помою.
-Не надо, Боженька всегда чистый.
Понимает.
Впервые долго и сладко спит. Обычно спит мало и плохо. («Я знаю, что мне надо спать, но я очень хочу увидеть солнышко.»)
26-го июня ст.ст. (9 июля). Тихвинская. Ночью шишка исчезла.


ВНУЧКА
-А боженька радуется, когда к нему дети приходят?
-Да, радуется. – Показываю икону «Христос благословляет детей». Внимательно рассматривает. Грустно:
-А меня здесь нет…

-Почему Боженька мне не радуется?
-Это дьякон. А Боженька смотрит на тебя и радуется, что ты пришла, только мы его не видим.
Старательно делает «ласточку» – угождает Боженьке.

Уничтожила очень дорогую мамину косметику. А через несколько дней у мамы обнаружилась серьезная болезнь кожи. Врач сказал – из-за косметики.

Поцарапала палец, просит пластырь.
-Пусть твой Боженька тебе палец лечит!
-Пальчик лечит пластырь, а Боженька дает силы, чтобы вылечить.

-У мамы на ноге было пятно от кофе. Долго не проходило. Я помолилась – и все прошло. Когда что-то плохое случается, я не грущу, я молюсь. И когда машина падает, тоже не надо бояться, надо молиться.

Едет на машине вскоре после аварии. Взяла с собой две бумажные иконки. Все время молчит, крепко прижимая их к груди.

Глядя на зажженную свечку в божнице:
-У Боженьки праздник.

Садится напротив игрушечной птицы, выпускает свой крест поверх майки:
-Это для птицы. Пусть она тоже помолится.

-С Боженькой все можно, а без него ничего нельзя. С ним у меня настроение хорошее.

Говорим о «Снежной королеве» Андерсена. Спрашиваю:
-Разве можно, если не любишь, так пойти, как Герда за Каем? Ты бы сама пошла, если бы не любила?
-Конечно пошла бы. Ведь надо же помочь человеку.

-Господи, помоги всем нам, и мне, и папе, и маме, и деду, и бабуле, и моему другу, и всем людям, и всей планете, помоги всем зверям и птицам, даже микробам и крокодилам помоги. Мы ведь Тебя любим и Ты все про нас знаешь

-Почему ты не можешь?
-Потому что я старенькая.
-Нет, ты не старенькая, просто ты очень устала.

РАЗРЕШИТЕЛЬНАЯ МОЛИТВА
Исповедуюсь у иеромонаха. Рядом с ним особенно сильно чувствую свое недостоинство.
Над головой раздается голос-колокол: «…аз, недостойный иерей…чадо Божье Христина…»
отхожу ошеломленная. Какая-то путанница произошла. Это я недостойная, а он иерей Божий. Он меня с кем-то перепутал, недоразумение какое-то. Стою, не знаю, как исправить. Голос-колокол раздается снова и снова. Наконец, понимаю. Это формула отпущения.

ОБЩАЯ ИСПОВЕДЬ
Увидела давнишний серьезный грех. В храме только общая исповедь – большой праздник и очень много народу. Я в нее не верю, но делать нечего,
подхожу под разрешительную молитву – гора с плеч сваливается.

Священник
Очень тяжело от одного священника. Видеть его не могу.
Иду к нему на исповедь и каюсь в злых чувствах.
Больше он меня не тяготит, а вскоре его куда-то переводят.

ПРИЧАСТИЕ
Всю жизнь меня спрашивали:
-Чего тебе не хватает?
Не могла объяснить.
Теперь знаю – причастия.

СЛАВА ОТЦУ И СЫНУ И СВЯТОМУ ДУХУ
Встала перед божницей на колени и сказала: «Господи, как хорошо, что Ты есть и что Ты меня любишь.» Сразу увидела, что вторая часть лишняя. Просто:
-Как хорошо, что Ты есть!

ШАЛЯПИН
Взяла пластинку Шаляпина послушать «Покаяние отверзи мне двери…».
У нас в Храме лучше поют.

ДЕСЯТЬ ЗАПОВЕДЕЙ
Внимательно прочла 10 заповедей. Нет слов!

ВОДИТЕЛЬ
Каменеет упрямством:
Тихо злюсь на весь мужской род.
«Что я делаю? В машине дети. А если от моей злости…» Начинаю покаянно молиться.
-Действительно, похоже на пробку. Сейчас свернем. Не бойся, успеем.
Свернули. Успели.

ТРАМВАЙ
Пролетела половину трамвая (резко затормозил). Головой о кабину водителя. Целехонькая.

СВЯЩЕННИК
-У меня не получается…
-Ты не доросла до уровня, на котором это можно сделать.

-Помогите мне…
-Нельзя тащить растение вверх, чтобы оно скорее выросло.

-Вы к Богу приходите в храм, а не к священнику.

-Людям не надо верить. Никому не надо верить. Только Богу.
-А Вам?
-Я сказал: никому, только Богу.

-Главное послушание – послушание Богу.

-Ты должна жить так, чтобы только ты и Бог, больше никого.

-Причастие – это вопрос твоей совести.

-Он ведь допускает тебя до причастия, а что ругает – смиряйся.

ТРОИЦЕ-СЕРГИЕВА ЛАВРА
Охрана. Туристы.
Рака с мощами.
В трапезной:
-Подождите, если есть время, я с Вами поговорю.
-???
Создается община, нужен эконом.

Приемная старца. Хочется убежать. Читаю акафист.
-Хотите помочь на кухне?
-Да!!!

ПОКРОВСКИЙ МОНАСТЫРЬ
Повсюду стройка, ремонт. От мощей гонят:
-Уходите! Не стойте! Убирать надо!
Всовывают в руки тряпочки:
-Чистите подсвечник и молитесь.
Чистим. Такая благодать, что уже и молиться не о чем,
Прикладываемся. Получаем по цветочку. От Матронушки.

ИНОКИНЯ
Ничего не умею. Все у нее спрашиваю. Терпеливо показывает, объясняет.
Благословили перебирать лук, а он весь сгнил. Спрашиваю, как делать.
Опускает глаза:
-Делай, как знаешь. Послушание…

ИЕРОМОНАХ
-Идут навстречу он и мой духовник. Знаю, что надо к духовнику подойти, а бегу к нему. Ничего не могу поделать – очень сильный, сорок три года духовного опыта.
-Исповедуюсь у него. Стал громко обличать при всех. Ужасно стыдно. А после исповеди легко стало.

МОНАХИНЯ
Надо доставить бадью с супом.
-В руках понесем, чтобы не расплескалась. Только ты все время Иисусову молитву читай.

ЛОШАДЬ
Несу тазик с картофельными очистками. Влезает лошадиная морда, лакомится.
Не боюсь. (До крещения всех животных боялась.) Радуюсь этой морде, всему радуюсь.

РЫЖИК
Отказала больная нога. Дома, с врачом и уходом, не меньше недели. А здесь…
«В руце Твои…»
Проснулась здоровая. На одеяле большой рыжий кот. Ночью запрыгнул

ПАЛОМНИЦА
Приехала с больным мужем и больными детьми. Пытается приспособиться – не получается. Не понимает, за что ругают, но радуется – полезно для смирения

ОТЧАЯНИЕ
Непривычно, трудно. Тело устало, душа не выносит. Сломалась. Отчаялась.
…Появляется второе дыхание. Неутомимость, неуязвимость, легкость, радость.
Неужели это я, Господи?

ПРОРЕЖИВАНИЕ МОРКОВИ
-В огороде работать умеете?
-Не умею.
-Тогда и учить не буду. Взрослых ничему не научишь, только огород портят.
На завтра от игуменьи то же послушание.
-Меня не допустили за непригодностью.
Улыбается. Дает другое послушание.

ЦЕРКОВНИЦА
-Вижу сон, будто в храме три новые иконы великих святых и одна пустая рама. Спрашиваю: «Зачем пустая рама?» – «С тебя будут икону писать. Ты – святая.»
Просыпаюсь счастливая. Потом поняла – стало стыдно.

ПОСЛУШНИЦА
Немолодая. Азартно трудится. Азартно командует. Не признает правил. Громкая, языкастая.
По-своему любит монастырь и по-своему счастлива.

ТРАВЯНОЙ ПИРОГ
Для нас пекут пирог из крапивы, свекольной ботвы и зеленого лука. Боюсь пробовать.
Вкус изумительный.

ПАЛОМНИЦА
Студентка. Приехала молиться за брата – сделал неправильный выбор в жизни.
Подружилась с инокиней. Влюбилась в монастырь. Поняла, что брат прав.

ПАЛОМНИЦА
-Христина, радость моя, какая же из меня монахиня? Ты меня в клобуке видишь?
-Вижу. – И не только я.
-Христина, радость моя, ну что ты говоришь. Я же замуж хочу.
-А зачем священнику отказала?
-Христина, радость моя, ну что ты говоришь. Какая же из меня матушка? Это же всему приходу надо быть матушкой.
Глаза – схима.

ЕПИТИМЬЯ
Надо подать маленькую милостыньку. Нищих там нет. Кому и что можно дать?
Навстречу босая женщина. Мерзнет. – Гольфы! В келье просят листок для записки. Просят шампунь. Просят еще что-то. Всем даю – все радуются.
До этого ни разу никто ничего не просил. Или не слышала

ПОСЛУШАНИЕ
Чистим овощи втроем. Читаем по очереди Богородичное правило.
Хорошо с тобой, Господи

***
«Господи и Владыко живота моего…» - необыкновенный голос переполняет храм.
Кажется – вся служба из одной этой молитвы.

Вешаем белье.
Трудно, неудобно, бестолково.
В душе такой мир – никогда такого не было.

Для паломников очень вкусно готовят, просто не можем оторваться от еды. У сестер отдельная кухня. Что там готовят? Наверно, что-то сказочное.
Приносят кашу из сестринской. Пробую, затаив дыхание. Оказалась безвкусной – сестры не лакомятся.

Послушница собирается мыть только что вымытую лестницу.
Монахиня останавливает:
-Не надо. Сейчас работы очень много. Только попроси, чтобы отменили послушание, а то грех будет.

Схимонахиня обносит антидором. Передо мной отдергивает:
-Она даже во время Евангелия сидела!
После службы подхожу:
-Простите и благословите. Сегодня уезжаю.
Дивное сияние из глаз. Пожелание доброго пути.

АНТИПАСХА
Грустно – Светлая седмица кончилась.
Солнцем полыхнула Иверская – «Ангел вопияше…» На рукаве Иоанна Богослова крохотные капельки.
-«Со страхом Божиим и верою приступите!»
Больше не грущу. Радуюсь.
.
МОЛИТВА ЗА УСОПШИХ
Положила на мамину могилу несколько веточек с вербного воскресения.
Оставшиеся дома ожили и стали расти.

ВЫБОР
-Сегодня на концерт духовной музыки иду -Что ж, иди.
-На вечернюю службу не успеваю
-Можно и пропустить.
-А можно мне завтра причаститься?
-Ну, ты уж выбирай: или концерт, или причастие.

ОБЫКНОВЕННОЕ ЧУДО
Кажется, жить больше нельзя.Отправила духовнику письмо – все проблемы улетучились.

МОЛИТВА ЗА ЖИВЫХ
Опаздываю, тороплюсь, некогда перечислять имена:
-Господи, помилуй всех из моего списка.
«Бога тревожишь, а имена назвать не удосужилась».

ГОЛОВА ЦЕЛИТЕЛЯ ПАНТЕЛЕЙМОНА
-Скорее! Скорее! Не задерживайтесь!
Пролетела без молитвы, без мысли, едва приложившись, получив замечание и великий мир, Божий мир.

ПОХОРОНЫ СВЯЩЕННИКА
-Очень хотела попросить благословение, но после причастия вроде не положено. В тот же день его увезли в больницу, а через три дня его не стало

ПРАВОСЛАВНАЯ
-В церковь не хожу – времени нет. Работаю и внука ращу – в институте учится.
-А сериалы по телевизору смотрите?
-Да! Конечно

ПОПУТЧИЦА
-Посоветуйте … оставить себе или отдать.
-Я бы отдала…
Взрыв негодования.

ЗНАКОМАЯ
-Я же умная женщина! Мне же ума не занимать! А прав всегда оказывается он. Разве это справедливо?!

-Как это ребенок может поверить в Бога?! Я, взрослая женщина, и то не могу. А уж ребенок!..
-Ваши внуки играют в шахматы вслепую?
-Да! Еще как! Даже младшая, шестилетняя!
-А Вы?

НАКАЗАТЬ (церк.-слав.) - НАУЧИТЬ
-Из-за этой книги меня Бог так наказал!.. Я уже вернула ее в библиотеку.

СУЧОК
-Стоят в очереди на причастие и разговаривают!!! – стоя в той же очереди.

СОВПАДЕНИЕ
Космонавт – в мой день рождения.
Моя первая любовь – с той же фамилией.

БЫВШИЙ МУЖ
У него имя моего духовника и фамилия великого святого.
Святого канонизировали и священника рукоположили в год нашего развода.

ЛЮБЛЮ!
Нельзя писать о том, что не любишь.

СМИРЕНИЕ
Целовать крест, который несешь, и чашу, которую пьешь.

ВЕЧЕРНИЕ МОЛИТВЫ
Смирение, целомудрие, послушание – Богу.
Терпение, великодушие, кротость – людям.

ПРАВОСЛАВИЕ
Покаяние - исповедь - причастие

СКАЗКА О ЗОЛОТОЙ РЫБКЕ
Выбираешь, кем быть: стариком или старухой.

НАБОКОВ
Красные тапочки с белой опушкой – в двух разных романах. Романов не помню, а тапочки помню.

МОЙ ГЕРОЙ
(«Принц и нищий» М.Твена)
Служил нищему мальчишке как принцу.

ЛЕНИНГРАД
В детстве думала, что на Невском всегда солнце

СКАЗКИ ГОСПОДАРЕВА
Человек просит у Бога судьбу полегче. Все торбы-судьбы неподъемные. Наконец, поднял одну – свою

У МОРЯ
-Девушка, а там Швеция?
Тихо, почти не дыша:
-Да, Швеция.
-Девушка, а как Вас зовут?
Поколебавшись, называет имя.

ПТИЦА ФЕНИКС
Орфографические ошибки – не могу читать…
Прочла. Навсегда полюбила ошибки в письмах.

ПАПКА
Никогда не наказывал. Его приход – конец всех наказаний, праздник.
-Зачем ты ей разрешил?
-Ты же видишь, как она хочет.

-Кто участвовал, поднимите руки. – Весь класс вызвали с родителями за срыв урока.
Не участвовала.
Поднимаю руку, чтобы ему за меня стыдно не было.
Единственная.

Соседка кружится перед ним в новом платье:
-Ну как?
-Сними эту гадость и выбрось в мусорник.
-Папка, зачем ты ее обидел?
-Она сама спросила. Ты же видишь, что ей нельзя носить такие платья.

Каждого любил больше всех.

КУЗИНА
Все время повторяла: «Боже, сохрани ему жизнь». Казалось, эти слова и во сне не останавливаются.
Выжил. Вырос здоровым и талантливым.

ПЕРЕД СВЕТОФОРОМ
Взлетаю в прыжке.
Лечу назад, прижимая к себе двух детей.
Перед нами проносится автомобиль.
До прыжка не видела ни детей, ни машины.

МАГДАЛИНА
Крестилась за месяц до смерти.
-Ты чувствуешь причастие?
-Да! Очищение.
-Я меняюсь, но я не могу сразу.
-У меня что ни мысль, то грех.
-Моя боль – это неважно. Я хочу, чтобы никому и никогда не было больно.
-Я всю жизнь была слепа, а перед смертью Бог подарил мне великое счастье.
-Боже, как красиво!.. Боже, как хорошо!..

РЕБЕНОК
-Давай мы с тобой обезьянками будем.
-Нет! Не хочу! Я – человек.

СВЯЩЕННИК
-Все проверяйте Евангелием.
-Само по себе доброе дело не имеет значения, а только делаемое ради Христа.

БРАТСТВО
В одном монастыре желающие разделяли наказание брата.

СВЯЩЕННИК
Перед смертью не узнавала своих детей, а его вспоминала:
-Тоненький…черненький…преблагий…прехороший

МОЛИТВА
Исповедала вину перед умершим – не помогло.
Начала за него молиться - успокоилась.

МАТЬ
Я постоянно держу своего сына в уме и в сердце и почему-то верю: пока я это делаю, с ним ничего не случится.

ЗАПИСКА
Оставила почтальону записку, чтобы пришла. Записку не передали. А она пришла – очень захотела прийти.

МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА
-Знаешь, я подумала и решила: это не важно, что он не придет, все равно он мне не радуется.

МЫСЛИ ВСЛУХ
Любовь всегда права. Никакой другой правоты не бывает.
Единственное мерило, единственная норма, единственный пример – Христос.
Вера – верность Богу

ЖЕНЩИНА-БАРД
-В России всегда подают не тому. Когда отказываешь, чувствуешь себя подлецом, когда подаешь – дураком.
Иван-дурак.
Подвиг юродства

ВВЕДЕНИЕ ВО ХРАМ ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ
Священник причащал после службы маленькую девочку – ожившая икона праздника.

СВОБОДА ВОЛИ
Молилась, чтобы у человека открылись духовные и телесные очи. Болезнь глаз прошла, а духовная слепота осталась.

ПУШКИН
Написал стихотворение о молитве Ефрема Сирина. Умер в день памяти этого святого.

ШИКАРНАЯ ДАМА
Царственно входит в храм. Царственно бросает в зазвонивщий мобильник: -Мне некогда! Позвони позже!
Царственно возмущается:
-Совсем сошли с ума - уже в церковь звонят!

СВЯЩЕННИК С КАДИЛОМ
-А что он святит?
-Иконы.
-А иконы с ним говорят?
-Да.
-А почему я не слышу?

ГОДОВЩИНА КРЕЩЕНИЯ
-Кто Вы?
-Православная христианка.
-И всё?
-А больше этого уже ничего не бывает.

ПАПКА
-На какое место в жизни попадешь, там и стой. Не прыгай с места на место.
ЛИНКА
-Человеку не дано знать, почему он делает то или иное.

ЛЮТЕРАНИН
-Если помолиться перед иконой, на душе станет легче?
-Обязательно.
Становится на колени

АКАДЕМИК
Когда жене становилось лучше, выходили на улицу - восторженные, словно молодожены.
Умер на ее могиле.

БЕЗДОМНЫЙ САШКА
Ходил в храм, иногда пьяный, иногда скандалил. Веровал. Причащался.
Долго не отпевали – не знали, что умер.
Иногда снится людям, красивый и счастливый.

-Это верно, что я гордый, но ты все-таки молись за меня - мне легче, когда за меня молятся.

В день рождения долго молился перед Тихвинской. Потом сказал:
-Мне уже недолго осталось.

С паперти вслед:
-Ангела-Хранителя тебе, Христинушка.

ПРОШЕНИЕ О МОЛИТВЕ
Нагрубил алтарник. Почему то не могу об этом забыть.
Начала за него молиться. Вскоре он стал диаконом. Он очень давно окончил семинарию, да все не рукополагали.

СТРОПТИВАЯ ЖЕНА
(Рассказ православного)
У меня очень хорошая жена, только у нее один недостаток есть, очень неудобный, уж очень она спорить любит, и при этом всегда ерунду говорит, только бы поспорить. Когда пришел я к вере, то подумал, что вера мне поможет и жену исправить. Как исправить? Смирением. Только на практике это сделать сложно, ну как можно согласиться, когда глупости говорят. Но и попробовать очень хотелось. Вот один раз спорили, и она, как всегда, неправа была, но все-таки на ее вариант можно было согласиться, хотя он и намного хуже был. Я скрепился изо всех сил и говорю, что это можно по-разному сделать, но раз она хочет сделать так, то пусть будет, как она хочет.
А у нее истерика началась. Я даже растерялся, 20 лет вместе живем и ни разу ее слезинки не видел, а тут истерика. Еле успокоил. Потом спросил, что случилось. А она мне отвечает, что мы с ней 20 лет вместе живем и сегодня я первый раз за эти 20 лет хоть в чем-то ей уступил.
Мне очень стыдно стало, и я крепко о себе задумался.

ПРАВОСЛАВНЫЙ
Крестился взрослым, четыре года в храм не заглядывал.
Заболел тяжелой болезнью крови. Врачи долго мучали – не могли помочь.
Исповедался, причастился – мгновенное исцеление.

ИУДА ИСКАРИОТСКИЙ
Ни присутствие Бога, ни вкушение Его Тела и Крови не лишают человека свободы выбора. Обласканные Богом и напитанные Его Телом и Кровью, мы в каждое мгновение своей жизни делаем свободный выбор между Богом и соперником. Каждый раз совершая грех, мы предаем Бога, как Иуда.

СЕРДЦЕ
Когда в жизни встречаем то, что записано в нашем сердце, сердце само начинает говорить. Другого способа прочесть эти записи нет.

 

[Татьяна Силина]

Сила сочувствия. Рассказ - притча.

Дни Фаустино проходили одинаково. С утра он обычно шел в больничный сад, усаживался возле раскидистого дере­ва на границе тени и света, и вынимал из своего мешочка с Драгоценностями портрет матери. Медленно, внимательно смотрел на него, нежно целовал и осторожно возвращал на место... Потом он доставал ручку от зонтика, рассматривал ее на свет, поворачивал под разными углами, подставляя под солнечные лучи, с восхищением наблюдая, как они прелом­ляются и как изменяется цвет ручки. Так он проводил все время до обеда и был абсолютно счастлив. Фаустино любил свои драгоценности всей душой и не нуждался ни в чем дру­гом. Это были странные и изумительные чувства: Фаустино, ручка от зонтика и фото матери.
Как-то раз в их отделение поместили пятнадцатилетнего мальчика по имени Ауисито, он был умственно отсталым и не должен был находиться в отделении для тяжелых душев­нобольных, однако, по распоряжению начальства, его при­няли. Мать Луисито была серьезно больна и не могла уха­живать за сыном, именно поэтому подросток попал в боль­ницу.
Находясь в отделении, Луисито не переставал плакать, тоскуя по дому и матери. Фаустино, несмотря на свою бо­лезнь, не мог спокойно переносить страдания других. Он стал медленно приближаться к мальчику, пытаясь его успокоить, но Ауисито не унимался. В один из таких моментов Фаусти­но открыл свой мешочек с драгоценностями и показал маль­чику свою ручку от зонтика, и вдвоем они стали рассматри­вать ее на свет, любуясь изменениями, происходящими на поверхности. Они так увлеклись, что под конец Ауисито по­чти забрал из рук Фаустино драгоценную ручку, но тут Фа­устино опомнился и быстро спрятал ручку в мешочек: у всего есть свои пределы.
Со временем они стали лучшими друзьями и проводили все дни вместе, рассматривая ручку от зонтика в преломле­нии солнечных лучей.
Потом, похоже, Ауисито наскучило это занятие, и их от­ношения охладились, а вскоре они вообще забыли друг о друге.
Как-то раз родственники Ауисито приехали проведать его в больницу и сообщили, что его мать умерла. Они уехали, оставив мальчика один на один со своим горем в отделении для душевнобольных. Ауисито плакал и никак не мог успо­коиться, одна из монахинь пыталась его утешить, но все было напрасно.
Фаустино, как и в первый раз, осторожно приблизился и спросил, что произошло.
«Он потерял свою мать», — ответила монашка. Фаусти­но замер, потом подошел к мальчику и обнял его. Повисло молчание. Вдруг Фаустино запустил руку в свой мешочек, вытащил ручку от зонтика и протянул ее Ауисито, в подарок. Ауисито принял подарок и опять разразился слезами. Тогда Фаустино, с искаженным болью лицом, очень медленно сно­ва открыл свой мешочек, так же медленно достал и вручил Ауисито портрет своей матери...

 

[Татьяна Силина]

Благословенный Симеон. Рассказ - притча.

В 1922 году вместе с другими беженцами из Малой Азии в Грецию перебрался и сирота по имени Симеон. Он обосновался в портовом городе Пирей и стал жить в бараке. У него была небольшая тележка, и Симеон устроился на работу портовым грузчиком. Грамоты он не знал, но у него была святая простота и искренняя вера.
Когда пришло время, Симеон женился, в семье родилось двое детей, они переехали в район Никеа.
Каждое утро он ходил в пирейский порт, чтобы заработать себе на хлеб. Но перед работой он непременно всегда заходил в храм святителя Спиридона, становился перед алтарём, снимал шапку и говорил: «Доброе утро, Христе мой, это я, Симеон. Помоги мне заработать на хлебушек». Вечером, закончив работу, он вновь возвращался в собор: «Добрый вечер, Христе. Спасибо, что помог мне и сегодня». Так проходили дни благословенного Симеона.
В 1950 году жена и дети Симеона умерли от туберкулёза. Он остался один на белом свете, но роптать не стал. Он продолжал работать и каждый день заходил в храм святителя Спиридона приветствовать Христа и благодарить его.
Однажды Симеон заболел. Он попал в больницу, где провёл почти месяц. Одна из заведующих отделением больницы однажды спросила его:
- Дедушка, за столько дней никто тебя не пришёл навестить. У тебя никого нет?
- Деточка, каждое утро и вечер ко мне приходит Христос, чтобы меня утешить.
- И что же Он тебе говорит ?
- «Доброе утро, Симеон, это Я, Христос. Потерпи немного». «Добрый вечер, Симеон, это Я, Христос. Потерпи».
Заведующая смутилась и пригласила своего духовника отца Христодула Фасоса посмотреть на Симеона, не впал ли он в прелесть. Священник стал беседовать со стариком. Задал он и вопрос, с которым обращалась к Симеону заведующая. И получил на него тот же ответ. Утром и вечером, в те же часы, когда Симеон ходил в храм святителя Спиридона, теперь его навещал Христос. Отец Христодул спросил его:
- Может, это тебе только кажется ?
- Нет, отче, это не фантазия. Это Сам Христос.
- Он приходил и сегодня ? -Да.
- И что Он тебе сказал ?
- Доброе утро, Симеон, это Я, Христос. Потерпи, через три дня рано утром призову тебя к Себе.
Священник каждый день навещал Симеона и постепенно узнал всю его скромную и благочестивую жизнь. На третий день он пришёл рано утром навестить больного, чтобы посмотреть, сбудется ли предсказание о смерти Симеона. И действительно, во время их неспешной беседы Симеон внезапно воскликнул: «Пришёл Христос!» - и уснул сном праведника. Вечная ему память! Аминь.

р.s: "Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня; а кто любит Меня, тот возлюблен будет Отцем Моим; и Я возлюблю его и явлюсь ему Сам"

 

[Георг]

«ГДЕ ДВОЕ ИЛИ ТРОЕ СОБРАНЫ ВО ИМЯ МОЕ»​

В одну из зим поступил с этапа в барак юноша лет двадцати трех, студент, осужденный на 20 лет по 58-й статье. Лагерной житейской премудрости еще в полной мере не набрался, так как сразу после приговора попал из Бутырок в «особый».
Молодой, зеленый еще, плохо понимавший, что с ним произошло, попав в «особый», сразу столкнулся с уголовниками. Одет парень был хорошо, не обносился еще по этапам, увидели его уголовники во главе с Иваном Карими решили раздеть. Сели в карты играть на одежду парня. Все видят, что разденут его, а сказать никто ничего не может, даже Сазиков не смел нарушить Лагерную традицию. Закон – на «кон» парня поставили – молчи, не вмешивайся. Вмешался – прирежут.
Те из заключенных, кто долго по лагерям скитался, знали, что если на их барахло играют, сопротивляться нельзя – смерть.
Иван Карий всю одежду с парня выиграл, подошел к нему и сказал: «Снимай, дружок, барахлишко-то».
Ну и началось. Парня Алексеем звали, не понял сперва ничего, думал, смеются, не отдает одежду. Иван Карий решил для барака «комедию» поставить, стал с усмешкой ласково уговаривать, а потом бить начал. Алексей сопротивлялся, но уже теперь барак знал, что парень будет избит до полусмерти, а может быть, и забит насмерть, но «концерт» большой будет.
Затаились, молчат все, а Иван Карий бьет и распаляется. Алексей пытается отбиться, да где там, кровь ручьем по лицу течет. Уголовники для смеха на две партии разделились, и одна Алексея подбадривает.
Отец Арсений во время «концерта» этого дрова около печей укладывал в другом конце барака и начала не видел, а тут подошел к крайней печке и увидел, как Карий студента Алешку насмерть забивает. Алексей уже только руками закрывается, в крови весь, а Карий озверел и бьет и бьет. Конец парню.
Отец Арсений дрова молча положил перед печью и спокойно пошел к месту драки и на глазах изумленного барака схватил Карего за руку, тот удивленно взглянул и потом от радости даже взвизгнул. Поп традицию нарушил, в драку ввязался. Да, за это полагалось прирезать. Ненавидел Карий о. Арсения, но не трогал, барака боялся, а тут законный случай сам в руки идет.
Бросил Карий Алешку бить и проговорил: «Ну, поп, обоим вам конец, сперва студента, а потом тебя».
Заключенные растерялись. Вступись – все уголовники, как один, поднимутся. Карий нож откуда-то достал и бросился к Алешке.
Что случилось? Никто толком понять не мог, но вдруг всегда тихий, ласковый и слабый о. Арсений выпрямился, шагнул вперед к Карему и ударил его по руке, да с такой силой, что у того нож выпал из руки, а потом оттолкнул Карего от Алексея. Качнулся Карий, упал и об угол нар разбил лицо, и в этот момент многие засмеялись, а о. Арсений подошел к Алексею и сказал: «Пойди, Алеша, умойся, не тронет тебя больше никто», – и, будто бы ничего не случилось, пошел укладывать дрова.
Опешили все. Карий встал. Уголовники молчат, поняли, что Карий свое «лицо потерял» перед всем бараком.
Кто-то кровь по полу ногой растер, нож поднял. У Алешки лицо разбито, ухо надорвано, один глаз совсем закрылся, другой багровый. Молчат все. Несдобровать теперь о. Арсению и Алексею, прирежут уголовники. Обязательно прирежут.
Случилось, однако, иначе. Уголовники поступок о. Арсения расценили по-своему, увидев в нем человека смелого и, главное, необыкновенного. Не побоялся Карего с ножом в руках, которого боялся весь барак. Смелость уважали и за смелость по-своему любили. Доброту и необыкновенность о. Арсения давно знали. Карий к своему лежаку ушел, с ребятами шепчется, но чувствует, что его не поддержат, раз сразу не поддержали.
Прошла ночь. Утром на работу пошли, а о. Арсений делами по бараку занялся: топит печи, убирает, грязь скребет.
Вечером заключенные пришли с работы, и вдруг перед самым закрытием барака влетел с несколькими надзирателями начальник по режиму.
«Встать в шеренгу», – заорал сразу. Вскочили, стоят, а начальник пошел вдоль шеренги, дошел до о. Арсения и начал бить, а Алексея надзиратели из шеренги выволокли.
«За нарушение лагерного режима, за драку попа 18376 и Р281 в холодный карцер № 1, на двое суток, без жратвы и воды», – крикнул начальник.
Донес, наклепал Карий, а это среди уголовников считалось самым последним, позорным делом.
Карцер № 1 – небольшой домик, стоящий у входа в лагерь. В домике было несколько камер-одиночек и одна камера на двоих, с одним узким лежаком, вернее – доской шириною сантиметров сорок. Пол, стены, лежак были сплошь обиты листовым железом. Сама камера была шириной не более трех четвертей метра, длиной два метра.
Мороз на улице тридцать градусов, ветер, дышать трудно. На улицу выйдешь – так сразу коченеешь. Поняли заключенные барака – смерть это верная. Замерзнут в карцере часа через два. Наверняка замерзнут. При таком морозе в этот карцер не посылали, при пяти-шести градусах, бывало, посылали на одни сутки. Живыми оставались лишь те, кто все двадцать четыре часа прыгал на одном месте. Перестанешь двигаться – замерзнешь, а сейчас минус тридцать. Отец Арсений старик, Лешка избит, оба истощены.
Потащили обоих надзиратели. Авсеенков и Сазиков из строя вышли и обратились к начальнику: «Гражданин начальник! Замерзнут на таком морозе, нельзя их в этот карцер, умрут там». Надзиратели наподдали обоим так, что от одного барака до другого очумелыми летели.
Иван Карий голову в плечи вобрал и чувствует, что не жилец он в бараке, свои же за донос пришьют.
Привели о. Арсения и Алексея в карцер, втолкнули. Упали оба, разбились, кто обо что. Остались в темноте. Поднялся о. Арсений и проговорил: «Ну! Вот и привел Господь вдвоем жить. Холодно, холодно, Алеша. Железо кругом».
За дверью громыхал засов, щелкал замок, смолкли голоса и шаги, и в наступившей тишине холод схватил, сжал обоих. Сквозь узкое решетчатое окно светила луна, и ее молочный свет слабо освещал карцер.
«Замерзнем, о. Арсений, – простонал Алексей. – Из-за меня замерзнем. Обоим смерть, надо двигаться, прыгать, и все двое суток. Сил нет, весь разбит, холод уже сейчас забирает. Ноги окоченели. Так тесно, что и двигаться нельзя. Смерть нам, о. Арсений. Это не люди! Правда? Люди не могут сделать того, что сделали с нами. Лучше расстрел!»
Отец Арсений молчал. Алексей пробовал прыгать на одном месте, но это не согревало. Сопротивляться холоду было бессмысленно. Смерть должна была наступить часа через два-три, для этого их и послали сюда.
«Что Вы молчите? Что Вы молчите, о. Арсений?» – почти кричал Алексей, и, как будто пробиваясь сквозь дремоту, откуда-то издалека прозвучал ответ:
«Молюсь Богу, Алексей!»
«О чем тут можно молиться, когда мы замерзаем?» – проговорил Алексей и замолчал.
«Одни мы с тобой, Алеша! Двое суток никто не придет. Будем молиться. Первый раз допустил Господь молиться в лагере в полный голос. Будем молиться, а там воля Господня».
Холод забирал Алексея, но он отчетливо понял, что сходит с ума о. Арсений. Тот, стоя в молочной полосе лунного света, крестился и вполголоса что-то произносил.
Руки и ноги окоченели полностью, сил двигаться не было. Замерзал. Алексею все стало безразлично.
Отец Арсений замолк, и вдруг Алексей услышал отчетливо произносимые о. Арсением слова и понял: это молитва.
В церкви Алексей был один раз из любопытства. Бабка когда-то его крестила. Семья неверующая, или, вернее сказать, абсолютно безразличная к вопросам религии, не знающая, что такое вера. Алексей – комсомолец, студент. Какая могла быть здесь вера?
Сквозь оцепенение, сознание наступающей смерти, боль от побоев и холода сперва смутно, но через несколько мгновений отчетливо стали доходить до Алексея слова: «Господи Боже! Помилуй нас грешных, Многомилостиве и Всемилостиве Боже наш, Господи Иисусе Христе, многия ради любве сшел и воплотился еси, яко да спасеши всех. По неизреченной Твоей милости спаси и помилуй нас и отведи от лютыя смерти, ибо веруем в Тя, яко Ты еси Бог наш и Создатель наш...» И полились слова молитвы, и в каждом слове, произносимом о. Арсением, лежала глубочайшая любовь, надежда, упование на милость Божию и незыблемая вера.
Алексей стал вслушиваться в слова молитвы. Вначале смысл их смутно доходит до него, было что-то непонятное, но, чем больше холод охватывал его, тем отчетливые осознавал он значение слов и фраз. Молитва охватывала душу спокойствием, уводила от леденящего сердце страха и соединяла со стоящим с ним рядом стариком – о. Арсением.
«Господи Боже наш Иисусе Христе! Ты рекл еси пречистыми устами Твоими, когда двое или трое на земле согласятся просить о всяком деле, дано будет Отцом Моим Небесным, ибо где двое или трое собраны во Имя Мое, там и Я посреди них...» И Алексей повторял: «... дано будет Отцом Моим Небесным, ибо где двое или трое собраны во Имя Мое, там и Я посреди них...»
Холод полностью охватил Алексея, все застыло в нем. Лежал ли, сидел на полу, или стоял, он не сознавал. Все леденело. Вдруг наступил какой-то момент, когда карцер, холод, оцепенение тела, боль от побоев, страх исчезли. Голос о. Арсения наполнял карцер. Да карцер ли? «Там Я посреди них...» Кто же может быть здесь? Посреди нас. Кто? Алексей обернулся к о. Арсению и удивился. Все кругом изменилось, преобразилось. Пришла мучительная мысль: «Брежу, конец, замерзаю».
Карцер раздвинулся, полоса лунного света исчезла, было светло, ярко горел свет, и о. Арсений, одетый в сверкающие белые одежды, воздев руки вверх, громко молился. Одежды о. Арсения были именно те, которые Алексей видел на священнике в церкви.
Слова молитв, читаемые о. Арсением, сейчас были понятны, близки, родственны – проникали в душу. Тревоги, страдания, опасения ушли, было желание слиться с этими словами, познать их, запомнить на всю жизнь.
Карцера не было, была церковь. Но как они сюда попали, и почему еще кто-то здесь, рядом с ними? Алексей с удивлением увидел, что помогали еще два человека, и эти двое тоже были в сверкающих одеждах и горели необъяснимым белым светом. Лиц этих людей Алексей не видел, но чувствовал, что они прекрасны.
Молитва заполнила всё существо Алексея, он поднялся, встал с о. Арсением и стал молиться. Было тепло, дышалось легко, ощущение радости жило в душе. Все, что произносил о. Арсений, повторял Алексей, и не просто повторял, а молился с ним вместе.
Казалось, что о. Арсений слился воедино со словами молитв, но Алексей понимал, что он не забывал его, а все время был с ним и помогал ему молиться.
Ощущение, что Бог есть, что Он сейчас с ними, пришло к Алексею, и он чувствовал, видел своей душой Бога, и эти двое были Его слуги, посланные Им помогать о. Арсению.
Иногда приходила мысль, что они оба уже умерли или умирают, а сейчас бредят, но голос о. Арсения и его присутствие возвращали к действительности.
Сколько прошло времени, Алексей не знал, но о. Арсений обернулся и сказал: «Пойди, Алеша! Ложись, ты устал, я буду молиться, ты услышишь». Алексей лег на пол, обитый железом, закрыл глаза, продолжая молиться. Слова молитвы заполнили все его существо: «... согласятся просить о всяком деле, дано будет Отцом Моим Небесным...» На тысячи ладов откликалось его сердце словам: «... Собраны во Имя Мое...» «Да, да! Мы не одни!» – временами думал Алексей, продолжая молиться.
Было спокойно, тепло, и вдруг откуда-то пришла мать и, как это еще было год тому назад, закрыла его чем-то теплым. Руки сжали ему голову, и она прижала его к своей груди. Он хотел сказать: «Мама, ты слышишь, как молится о. Арсений? Я узнал, что есть Бог. Я верю в Него».
Хотел ли он сказать или сказал, но мать ответила: «Алешенька! Когда тебя взяли, я тоже нашла Бога, и это дало мне силы жить».
Было хорошо, ужасное исчезло. Мать и о. Арсений были рядом. Прежде незнакомые слова молитв сейчас обновили, согрели душу, вели к прекрасному. Необходимо было сделать все, чтобы не забыть эти слова, запомнить на всю жизнь. Надо не расставаться с о. Арсением, всегда быть с ним.
Лежа на полу у ног о. Арсения, Алексей слушал сквозь легкое состояние полузабытья прекрасные слова молитв. Было беспредельно хорошо. Отец Арсений молился, и двое в светлых одеждах молились и прислуживали ему и, казалось, удивлялись, как молится этот человек. Сейчас он уже ничего не просил у Господа, а славил Его и благодарил. Сколько времени продолжалась молитва о. Арсения и сколько времени лежал в полузабытьи Алексей, никто из них не помнил.
В памяти Алексея осталось только одно: слова молитв, согревающий и радостный свет, молящийся о. Арсений, двое служащих в одеждах из света и огромное, ни с чем не сравнимое чувство внутреннего обновляющего тепла.
Били по дверному засову, визжал замерзший замок, раздавались голоса. Алексей открыл глаза. Отец Арсений еще молился. Двое в светлых одеждах благословили его и Алексея и медленно вышли. Ослепительный свет постепенно исчезал, и наконец карцер стал темным и по-прежнему холодным и мрачным.
«Вставайте, Алексей! Пришли», – сказал о. Арсений. Алексей встал. Входили начальник лагеря, главный врач, начальник по режиму и начальник «особого отдела» Абросимов. Кто-то из лагерной администрации говорил за дверью: «Это недопустимо, могут сообщить в Москву. Кто знает, как на это посмотрят. Мороженые трупы – не современно».
В карцере стояли: старик в телогрейке, парень в разорванной одежде и с кровоподтеками и синяками на лице. Выражение лиц того и другого было спокойным, одежда покрылась толстым слоем инея.
«Живы? – с удивлением спросил начальник лагеря. – Как вы тут прожили двое суток?»
«Живы, гражданин начальник лагеря», – ответил о. Арсений.
Стоящие удивленно переглянулись.
«Обыскать», – бросил начлага.
«Выходи», – крикнул один из пришедших надзирателей.
Отец Арсений и Алексей вышли из карцера. Сняв перчатки, стали обыскивать. Врач также снял перчатку, засунул руку под одежду о. Арсения и Алексея и задумчиво, ни к кому не обращаясь, сказал: «Удивительно! Как могли выжить! Действительно, теплые».
Войдя в камеру и внимательно осмотрев ее, врач спросил: «Чем согревались?» И о. Арсений ответил: «Верой в Бога и молитвой».
«Фанатики. Быстро в барак», – раздраженно сказал кто-то из начальства. Уходя, Алексей слышал спор, возникший между пришедшими. Последняя фраза, дошедшая до его слуха, была: «Поразительно! Необычный случай, они должны были прожить при таком морозе не более четырех часов. Это поразительно, невероятно, учитывая 30-градусный мороз. Вам повезло, товарищ начальник лагеря по режиму! Могли быть крупные неприятности».
Барак встретил о. Арсения и Алексея, как воскресших из мертвых, и только все спрашивали: «Чем спасались?» – на что оба отвечали: «Бог спас». Ивана Карего через неделю перевели в другой барак, а еще через неделю придавило его породой. Умирал мучительно. Ходили слухи, что своя же братва помогла породе придавить его.
Алексей после карцера переродился, он привязался к о. Арсению и всех, находившихся в бараке, расспрашивал о Боге и о православных службах.
Записано со слов Алексея и некоторых очевидцев, живших в том же бараке.

 

[Евгений из Екатеринбурга]

ЕЁ РУКИ.​

Сознание медленно возвращалось из небытия.
Сначала появился холод, потом тошнота и головная боль, потом появились ощущения тела и окружающего пространства. Он понял, что лежит где-то на мокром асфальте, и что он опять не умер.
Шевелиться и открывать глаза не хотелось. Он знал, что это только многократно усилит физические страдания и раздражение на реальность.
Вызванные досадой в голове вновь поплыли воспоминания. Они были мучительны, но безжалостная память не хотела оставить его в покое.

Сначала все было хорошо. Хорошая работа, хорошее жилье, хорошая семья – все как у достойных людей. Потом начались неприятности.
Сначала потерял работу. Ее поиск вызывал постоянное раздражение. Через некоторое время из-за нехватки денег начались ссоры в семье. Когда он первый раз взялся за стакан, он уже не помнил. А потом все рухнуло, и начался заколдованный круг – жалкие попытки забыться оканчивались похмельем, и все начиналось сначала.
Неоднократно возникали мысли о самоубийстве, но каждый раз что-то мешало сделать этот последний шаг.

Раздражение вновь перешло в озлобление на весь окружающий мир, на себя, на судьбу, на все.
Он не шевелился, но мысленно кричал в исступлении: «Зачем я живу?! Ты, Бог, если ты есть, зачем Ты меня снова разбудил. Что Ты меня мучаешь?! Что я Тебе сделал?!»

Голос извне хлестнул плетью: «Кто ты такой, чтобы обвинять Бога?!»
Он вздрогнул, не померещилось ли? С трудом приоткрыл глаза – в сумерках начинающегося вечера увидел перед собой чей-то силуэт. Приглядевшись, определил, что стоит женщина в длинном, темном плаще. Лицо ее находилось в тени капюшона, видимо накинутого от мороси, наполнившей осенний воздух.
- Кто ты такой?!
Хотел выругаться, но язык будто прилип к зубам. Хотел подняться, но в правое колено ударило острой болью – видимо ушиб, когда упал.
Застонал.
- Что, очень больно?
Она присела рядом. Лицо ее было по-прежнему в тени, но он увидел ее руки – руки женщины средних лет, натруженные, но не утратившие своей мягкости, теплоты и изящества. Такие руки были у его матери. Но у этой, которая была рядом, они еще будто светились изнутри каким-то странным светом.
Она дотронулась до колена, и боль ушла. Даже не ушла, а просто испарилась, как будто ее и не было. Даже общее состояние его стало легче.
- Вставай!
Хотел выругаться – не получилось. Хотел отвернуться, но от нее исходило нечто, заставлявшее подчиняться. Голос был спокоен, но повелителен.
С трудом поднялся – мутило. Женщина ростом доходила ему только до плеча. Теперь он увидел, какое у нее хрупкое сложение.
- Где живешь?
Пробормотал что-то невнятное.
- Пошли!
Она помогала ему.

Когда пришли, велела ему умыться. Когда он вернулся в комнату, стол был прибран, на нем стояла какая-то еда.
- Садись. Ешь.
Он взялся за ложку, но есть не смог – хлынули слезы. Попытался сдержаться, но они полились еще сильнее. Вся длинная боль многих лет, досада, обида, беспомощность, – все смешалось в них. Он не плакал так даже в детстве. Что случилось? – неужели простое участие вызвало их? А она, также как его мать когда-то, ничего не говорила, только стояла рядом и гладила его по голове.
Когда кончились слезы, полились слова – все, что накопилось и все, что накипело. Он говорил долго, захлебываясь, перескакивая с одного на другое, не ощущая времени. Потом он умолк, и стало легче, как будто свалился какой-то неимоверной тяжести груз.

Она взяла с полки клочок бумаги и, нацарапав что-то огрызком карандаша, подала ему: "Завтра пойдешь по этому адресу и устроишься на работу. А сейчас ешь и ложись спать".
Он начал есть, и только сейчас ощутил, насколько он голоден и как давно он не пробовал нормальной пищи. Потом добрался до дивана и провалился в сон – настоящий сон, - даже не успев, как следует, улечься.

Рано утром его поднял звонок будильника.
Проснувшись по какой-то давней, забытой привычке, он сел и обвел комнату непонимающим взглядом: "Откуда здесь будильник?"
Голова была, на удивление, легкой и ясной. Вспомнил вчерашнее – не приснилось ли. Женщины не было, но на столе находился прикрытый чистым полотенцем завтрак, а рядом лежала записка с адресом.
С сомнением посмотрел на измятый клочок – чушь, такого не бывает.
Решил сходить более для того, чтобы точно убедиться в нереальности происшедшего. Тем не менее, привел, насколько возможно, одежду в порядок и побрился. Бритва была тупая, но он выдержал эту пытку.
Адрес нашел быстро. Женщина в отделе кадров мельком взглянула на документы и, коротко переговорив с кем-то по телефону, быстро оформила необходимые бумаги. Потом, несколько помедлив, оформила указание на выплату "подъемных".

Обратно шел пешком. Шел как во сне, в висках стучало. Но – деньги лежали в кармане…
Кое-как сообразил, что нужно купить продуктов. Купил свежую сорочку.
Придя домой, зашел на кухню и застал там соседку, стучавшую кастрюлями в мойке, маленькую ссутуленную временем, но не по годам прыткую старушку. Та, из под бровей, стрельнула на него белесыми, но быстрыми глазками: "Что, Сашка, никак трезвый сегодня?"
Ответил рассеянно, думая о своем: "Работу нашел, баб Нюра".
Старуха как-то странно взглянула на него: "Нашел, говоришь?" – и опять забренчала посудой.
Потом вдруг повернулась и, посмотрев на него в упор, сказала: "Ты вот что, парень, ты в церковь пойди".
Он удивился: "Зачем?"
Бабка сердито застучала клюкой: "Ты не поперешничай! Тебе говорю – пойди!"
Потом как-то по-особому выпрямилась и, посмотрев долгим взглядом куда-то в окно, тихо и медленно произнесла: "Такое, почитай, может и в сотню лет одного раза не бывает".

В другой раз он просто отмахнулся бы, но сегодня, ошарашенный последними событиями, пошел. Зачем пошел он и сам не знал, но времени до конца дня было еще много, и он боялся, что воспоминания опять потянут к бутылке.
В лавочке у храма купил свечку. Время было послеобеденное, и в храме было пусто. В текущем из окон приглушенном свете только одна какая-то бабка ходила по храму, протирая иконы.
Сделав пару шагов, он остановился в нерешительности, не зная, что делать дальше.
- Ну что встал столбом, первый раз что ли? – повернулась к нему бабка.
Он кивнул.
- Ну-к иди, ставь свечку-то.
- А куда?
- Куда, куда… Куда душа потянет, туды и ставь. Да икону-то поцелуй. Да перекрестись ладом. Знаешь как? – показала.
Робко прошел вперед. Прямо перед ним был вход в алтарь. Справа от входа образ Христа, слева Богородицы.
Он повернулся к ней и замер. Смотрел и не мог отвести взгляда. Но смотрел не на лик Ее, а на руки – левую, удержующую Богомладенца, и правую, поднятую к груди.
Он даже не смотрел, а пил. Пил взглядом этот образ. Пил, как пьет измученный пустыней, на последнем издыхании добравшийся до живительного источника путник. Пил и не мог напиться.
Из тысяч и тысяч рук он узнал бы ЭТИ руки.
Это были Ее руки - руки Той, Которая приходила.

Автор неизвестен​

 

[Дмитрий.]

Ранее утро…8 марта. Будильник зазвенел, и, даже не успев как следует начать свою песню, умолк под нажимом моего пальца. Почти в темноте оделся, тихо прикрыв входную дверь, направился к базару. Чуть стало светать. Я бы не сказал, что погода была весенней. Ледяной ветер так и норовил забраться под куртку. Подняв воротник и опустив в него как можно ниже голову, я приближался к базару. Я еще за неделю до этого решил, – никаких роз, только весенние цветы…праздник же весенний. Я подошел к базару. Перед входом стояла огромная корзина с очень красивыми весенними цветами. Это были мимозы. Я подошел. Да, цветы действительно красивы. – подумал я.
- А кто продавец? – спросил я, пряча руки в карманы. Только сейчас я почувствовал, какой ледяной ветер.
- А ты, сынок, подожди, она отошла ненадолго, сейчас вернется,- сказала тетка, торговавшая по соседству солеными огурцами. Я стал в сторонке, закурил и даже начал чуть улыбаться, когда представил, как обрадуются мои женщины, дочка и жена. Напротив меня стоял старик. Сейчас я не могу сказать, что именно, но в его облике меня что-то привлекло. Старотипный плащ, фасона 1965 годна нем не было места, которое было бы не зашито. Но этот заштопанный и перештопанный плащ был чистым. Брюки, такие же старые, но до безумия на утюженные. Ботинки начищены до зеркального блеска, но это не могло скрыть их возраста. Один ботинок был перевязан проволокой. Я так понял, что подошва на нем просто отвалилась. Из-под плаща была видна старая, почти ветхая рубашка, но и она была чистой и на утюженной. Лицо, его лицо было обычным лицом старого человека, вот только во взгляде было что непреклонное и гордое, не смотря ни на что. Сегодня был праздник, и я уже понял, что дед не мог быть не бритым в такой день. На его лице было с десяток порезов, некоторые из них были заклеены кусочками газеты. Деда трусило от холода, его руки были синего цвета, его очень трусило, но он стоял на ветру и ждал. Какой-то нехороший комок подкатил к моему горлу. Я начал замерзать, а продавщицы все не было. Я продолжал рассматривать деда. По многим мелочам я догадался, что дед не алкаш, он просто старый измученный бедностью и возрастом человек. И еще я просто явно почувствовал, что дед стесняется теперешнего своего положения за чертой бедности. К корзине вернулась продавщица. Дед робким шагом двинулся к ней. Я тоже подошел к ней. Дед подошел к продавщице, я остался чуть позади него.
- Хозяюшка….милая, а сколько стоит одна веточка мимозы, – дрожащими от холода губами спросил дед.
- Так, а ну вали отсюдова алкаш, попрошайничать надумал, давай вали, а то…, – прорычала продавщица на деда.
- Хозяюшка, я не алкаш, да и не пью я вообще, мне бы одну веточку….сколько она стоит? – тихо спросил дед.
Я стоял позади него и чуть с боку. Я увидел, как у деда в глазах стояли слезы…
- Одна, да буду с тобой возиться, алкашня, давай вали отсюдова, – рыкнула продавщица.
- Хозяюшка, ты просто скажи, сколько стоит, а не кричи на меня,- так же тихо сказал дед.
- Ладно, для тебя, алкаш, пять рублей ветка,- с какой-то ухмылкой сказала продавщица. На ее лице проступила ехидная улыбка.
Дед вытащил дрожащую руку из кармана, на его ладони лежало, три бумажки по рублю.
- Хозяюшка, у меня есть три рубля, может найдешь для меня веточку на три рубля, – как-то очень тихо спросил дед.
Я видел его глаза. До сих пор, я ни когда не видел столько тоски и боли в глазах мужчины.Деда трусило от холода как лист бумаги на ветру.
- На три тебе найти, алкаш? Га-га-га, щас я тебе найду, – уже прогорлопанила продавщица.
Она нагнулась к корзине, долго в ней ковырялась…
- На, держи, алкаш, беги к своей алкашке, дари, га-га-га-га! – дико захохотала эта дура.
В синей от холода руке деда я увидел ветку мимозы, она была сломана посередине.
Дед пытался второй рукой придать этой ветке божеский вид, но она, не желая слушать его, ломалась пополам и цветы смотрели
в землю…На руку деда упала слеза…Дед стоял и держал в руке поломанный цветок и плакал.
- Слышишь ты, что же ты, делаешь? – начал я, пытаясь сохранить остатки спокойствия и не заехать продавщице в голову кулаком. Видимо, в моих глазах было что-то такое, что продавщица как-то побледнела и даже уменьшилась в росте. Она просто смотрела на меня как мышь на удава и молчала.
- Дед, а ну, подожди, – сказал я, взяв деда за руку.
- Ты, курица тупая, сколько стоит твое ведро? Отвечай быстро и внятно, что бы я не напрягал слух,- еле слышно, но очень понятно прошипел я.
- Э….а…ну…я не знаю,- промямлила продавщица.
- Я последний раз у тебя спрашиваю, сколько стоит ведро!?
- Наверное, пятьдесят гривен, – сказал продавщица.
Все это время, дед не понимающе смотрел то на меня, то на продавщицу. Я кинул под ноги продавщице купюру, вытащил цветы и протянул их деду.
- На, отец, бери, и иди поздравляй свою жену, – сказал я.
Слезы, одна за одной, покатились по морщинистым щекам деда. Он мотал головой и плакал, просто молча плакал… У меня у самого слезы стояли в глазах. Дед мотал головой в знак отказа, и второй рукой прикрывал свою поломанную ветку.
- Хорошо, отец, пошли вместе, сказал я и взял деда под руку.
Я нес цветы, дед – свою поломанную ветку, мы шли молча. По дороге я потянул деда в гастроном. Я купил торт, и бутылку красного вина. И тут я вспомнил, что я не купил себе цветы.
- Отец, послушай меня внимательно. У меня есть деньги, для меня не сыграют роль эти пятьдесят гривен, а тебе с поломанной веткой идти к жене не гоже, сегодня же восьмое марта, бери цветы, вино и торт и иди к ней, поздравляй. У деда хлынули слезы….они текли по его щекам и падали на плащ, у него задрожали губы.
Больше я на это смотреть не мог, у меня у самого слезы стояли в глазах.

 

[Портнова Ирина Борисовна]

Спаси Господи за чудесные рассказы!

 

[Татьяна Силина]

рассказы,Натальи Лосевой "Данилка", "Урок"

Пост - время покаяния, таинство покаяния - исповедь.
Из рассказа Натальи Лосевой "Три исповеди" о том,как по-разному приступают люди к таинству исповеди.

Данилка.

Данилка готовится к исповеди. Выключен телевизор и компьютер. Взрослые разговаривают шепотом. Кошка Тапка тоже притихла, смотрит пристально в глаза джунгарскому хомячку, хомячок боится и убегает от кошки в колесо. Чем дольше смотрит кошка, тем быстрее пытается бежать хомячок.
Мальчик вздыхает и грызет ручку. Он вспоминает свою трудную грешную жизнь в феврале. Например, то, что на прошлой неделе взял из маминого кошелька пятьдесят рублей на "лизуна". Данилка мог бы и попросить, но торопился, мамин кошелек лежал как всегда в прихожей, он и сам не понял как все случилось. "Лизун" был восхитительным - его можно было с силой кидать о стену, и он начинал смешно и медленно, принимая немыслимые формы, сползать. Мальчик улыбается и тут же вспоминает, что ему пришлось наврать маме, будто кусок липучки дал Федор, и скрыть, что в дневнике теперь запись учительницы о плохом поведении на математике. Как раз , когда он бросал "лизуна" о гладкие школьные стены и все смеялись. Настроение снова портится, мальчик мрачнеет, смотрит на пустой листок, где написана цифра «1» с жирной точкой.
Хомячок набирает скорость и, кажется, сейчас превратится в одну сплошную серую ленту. Кошка соловеет, ее ведет то в один бок, то в другой. Заглядывает мама: «солнышко, ты скоро? Поздно уже". Мальчик смущается и начинает писать нестыдный список из "общих грехов": «1. Болтал с ребятами на уроке 2. Невнимательно занимался 3. Не помогал по дому 4. Не заботился о младших...» Мальчик знает, что если перечислять долго и подробно, то батюшка будет кивать головой, глядеть ласково и наверняка думать: "Какой хороший мальчик, как много он кается". Некстати вспоминается, что в среду на перемене смотрели "взрослый журнал". Мальчик хмурится, грызет ручку, косится на "лизуна" и добавляет пункт 5 - "Мало молился".
Мальчику стыдно написать про украденные 50 рублей, вранье, мужской журнал и еще больше стыдно от того, что батюшка будет ласково и добро кивать, слушая пространный список "правильных грехов". Может быть тайком от мамы пойти в другой храм и рассказать все другому батюшке, который не знает Данилку, а потом, уже чистому и исправившемуся, снова прийти к отцу Алексию?
Эта мысль кажется спасительной, теплой, такой простой, что Данилке становится весело и радостно от гениального плана. Он тычет изгрызенной ручкой в бок кошку, вставляет полоску бумажки в колесо хомячку, светит фонариком по полу, чтобы Тапка начала бегать юлой, бросает о стену "лизуна"... Кусок липучки сползает по рельефным обоям превращаясь то в паука, то в человека, цепляясь за каждую пупырышку, но собственный вес тащит и тянет его неумолимо вниз. Данилка вздыхает и понимает, что исповедь "чужому" батюшке не спасет - все равно придется потом рассказать отцу Алексию , зачем втайне от мамы ходил в другой храм.
Минут пятнадцать Данилка рисует машины на обороте тетрадки по математике, гоняет хомячка и Тапку и рассуждает, какой прекрасной и легкой была бы жизнь без Бога и отца Алексия. Эта идея нравится мальчику, он видит очевидный и простой выход! Мальчик пишет цифру «6» на листочке для исповеди и аккуратными круглыми буквами выводит: "не верю в Бога".

Урок.

Под праздник исповедуют двое - младший священник отец Алексий и протоиерей Михаил Милянский, харизматичный велегласный батюшка, нечасто появляющийся на приходе в силу больших епархиальных послушаний. Отец Алексий первый год после хиротонии, тонкий и звонкий, с проглядывающим из-под бороды румянцем. Он исповедует долго, прикрыв глаза худой ладонью, кивает сочувственно и даже виновато.
Протоиерей же напротив прям, суров и бесстрастен, только иногда взыграет бровью и становится страшно, что не получить тебе разрешительной молитвы.
Очередь к отцу Алексию тает: остались бабка Галина, четверо детей Кругликовых и тетка - захожанка с плохо оттертой ядрено-розовой помадой. Хвост к отцу Михаилу уперся в притвор и прибывает. Алтарник Саша уже два раза проходил вдоль очереди, уговаривая разделиться поровну. Линия тогда дергается, чуть изламывается, и тут же, как мячик на резинке отпружинивает назад.
Бабка Галина глуховата, но все еще в звонком голосе, так что тайна ее исповеди звенит в диаметре не меньше трех метров и достигает порой ушей фигуранток, бабгалиных приходских подруг. Юный батюшка густеет румянцем, гладит старуху по плечу, а та кричит и кричит Богу, все, что набралось за неделю.
Дети Кругликовы , одинаково кудрявые, подпрыгивающие и изобретательные, в очереди на исповедь становятся мирными и задумчивыми и превращаются в четыре копии своего отца - молодого профессора логики Кругликова (сам он стоит к протоиерею).. Отец Алексий сначала наклоняется, а потом садится на корточки и так и исповедует всех четверых, глаза в глаза, поднимаясь только что бы накрыть каждую кудрявую голову епитрахилью. Со стороны выглядит будто мальчишки- ровесники присели поговорить.
Тетка с розовой помадой на исповеди в первый раз и отец Алексий рад, потому что очередь за ней так никто и не занял. Она не знает с чего начать, говорит, что вообще-то не грешная, просто жизнь сложная и муж гуляет, может сглазили ее и что от этого нужно делать? Батюшка цитирует святителя Филарета и что-то приводит из Антония Сурожского говорит о грехе суеверия и всепрощении, о любви и стяжении Духа Святаго, о том, как любовь милосердствует и как коротка земная жизнь. Тетка слушает, плачет, кивает головой и прежде, чем встать под епитрахиль с последней надеждой спрашивает нет ли все же чем на мужа побрызгать, чтоб не бегал.
Отец Алексий остается у аналоя один. Он колеблется и не знает нужно ли взять крест и Евангелие и идти в алтарь или стоять , потому что исповедь в самом разгаре, и очередь к отцу Михаилу не уменьшилась. Алтарник Саша еще раз бежит к хвосту -увещевать. Но у каждого есть своя причина непременно попасть к самому протоиерею Милянскому, который, кажется, настолько погружен в исполнение таинства, что не замечает происходящего в правом приделе.
Проходит не менее четверти часа, когда отец Михаил неожиданно прерывает исповедь мужчины в кашемировом черном пальто и жестом просит подождать. Протоиерей резким быстрым шагом - шелковая ряса крыльями- направляется к аналою отца Алексия. Очередь недоумевает, перешептывается, на полпути из алтаря останавливается Саша.
Отец Михаил снимает очки, склоняет голову и долго исповедуется на глазах своего упрямого горделивого прихода ошеломленному юному батюшке, младшему священнику Алексию.
Очередь нестройной волной движется в правый придел.

 

[Евгений из Екатеринбурга]

ГУТАНТАРЬ.​

Он был похож на большого плюшевого медведя.
Очень большого, очень мягкого и очень плюшевого, каких обычно дарят любимым чадам любящие родители.
Выписанный, для импозантности, откуда-то из Германии на должность мажордома он до невозможности соответствовал ей своим важным и, по особенному, респектабельным видом, сквозившему во всех его движениях, в одежде, в голосе. Его круглая с крупными чертами физиономия источала неистребимое довольство и благодушие.
При всей своей неспешности Гюнтер Карлович, казалось, находился во всех частях дома одновременно. Туда, где он появлялся, тут же незримо вплывали идеальный лоск и порядок. Но при всем при этом, в его характере начисто отсутствовала специфическая немецкая заносчивость и надменность, какие вошли в поговорку у русских людей. Напротив, он был настолько добродушен, что, казалось, готов был здороваться даже с бродячими котами, постоянно шкодившими у мусорного ящика в глубине двора.
За несколько лет невозможно было припомнить ни одного случая, когда кто-то из слуг пошел по его слову под плети. Когда же он заставал кого за неблаговидным поступком, либо уличал в недобросовестном исполнении обязанностей, то с высоты своего роста строго и важно грозил пальцем и произносил неизменную фразу: "Ви ест некотный шеловек! Ви ест это телайт карашо!".
Весь день в доме, то тут, то там, слышался его глубокий баритон, приговаривающий: "Gutentag. Gutentag". За этот-то неизменный "Гутентаг" его, с легкой руки конюха деда Евсея, известного балагура, и прозвали Гутантарем.
Но всему в нашем мире рано или поздно приходит конец.
В один из осенних предснежных дней, совершая, по заведенному обычаю, поздний вечерний обход, Гюнтер Карлович неожиданно застал хитников, орудовавших в молельной комнате. Как раз в тот момент, когда один из троих сорвал со стены золотое распятие, бывшее семейной реликвией.
Увидев, что они обнаружены, сорвавший распятие бросил его в сторону и в его руке мелькнул топор. Гюнтер Карлович же, вдруг с неожиданной для него ловкостью и силой, подвернувшейся каминной кочергой вышиб этот топор из рук злодея, после чего грозно надвинулся на всех троих. В этот момент он был похож на непобедимого Зигфрида, вооруженного тяжелым мечем.
Трое в углу сжались, и казалось, что им пришел конец. Но немец, так же неожиданно, как и схватил, отставил кочергу к стене, строго погрозил злодеям пальцем и произнес: "Ви ест некотный шеловек! Ви ест оскорплайт Христос! Это ест нефосмошно!" После этого он благоговейно поднял распятие, торжественно водрузил его на место и поднял руку для крестного знамения.
Двое из троих, слыша переполох в доме и видя путь свободным, сиганули в окно. Третий же, который с топором, вдруг ощерившись, прыгнул вперед и, выхватив откуда-то нож, всадил его в спину немца, после чего выскочил за двумя.
На похоронах Гюнтера плакал весь квартал.
Сначала поехали, было, в губернский, искать католического священника. Но архиерей твердо сказал, что изливший кровь за Христа достоин истинной веры, и сам отпел Гюнтера как православного.

* * *​

- Так что с этими делать прикажете, вашскобродие?
Пехотный капитан потер глаза, отгоняя воспоминания детства, и устало посмотрел на вытянувшегося перед ним, забрызганного грязью и кровью фельдфебеля. Потом перевел взгляд на полтора десятка турок – все, что осталось от большого отряда после штыкового удара - понуро стоявших на краю догоравшего болгарского села.
Что делать…? Конвоировать в тыл? Но в роте дорог каждый человек. До подхода санитаров нужно еще охранять раненых – нести их с собой невозможно. Оставить так? Оставить за своей спиной жестокого врага, пусть даже разоруженного, не позволяет элементарный здравый смысл.
Пятнадцать вражеских солдат. "Пятнадцать человек на сундук мертвеца". Один залп… Обстоятельства и время не позволяют медлить.
Перед глазами опять проплыл остановившийся удивленный взгляд Гюнтера и его рука, так и не завершившая знамения.
Капитан вновь потер глаза и, отвернувшись, тихо сказал: "Отпустить. Всех".

Автор неизвестен​

 

[Евгений из Екатеринбурга]

ХРАМ НА ПЕРЕПУТЬЕ.​

Несколько лет назад служебные дела закинули меня в южные предгорья Урала, где лесостепь переходит в бескрайние просторы степи.
Работа была закончена, и мы возвращались домой. Меня сопровождал представитель сотрудничающей компании, мужчина лет пятидесяти пяти, который неплохо знал местность, так как сам был родом отсюда, поэтому мы, сокращая расстояние и время, двигались напрямик.
Оставляя пыльный шлейф, УАЗ бежал по полевой дороге, вид которой свидетельствовал, что со времен Ильи Муромца по ней и серый волк не прорыскивал.
Храм я увидел издалека. Он стоял на небольшом холме у самого пересечения нашей дороги с такой же забытой грунтовкой и был, без сомнения, заброшен. Купол и главка колоколенки без крыш, только кое-где торчали остатки почерневших стропил. Окна без стекол. Между черно-красными кирпичами стен местами пробивалась трава. Но что-то необычное было в его обличии.
Я понял, что именно, когда вышел из машины. Посреди буйного разнотравья степи, холм, на котором стоял храм, представлял собой аккуратную лужайку, покрытую мягкой, ровной и свежей травкой, как будто за нею ухаживал внимательный хозяин.
И вот, пока я разглядывал в колыхающемся мареве это странное несоответствие, вдруг, неизвестно откуда, налетел короткий шквалик, и в воздухе раздалось: «БАм-мм».
- Отец Никанор звонит к обедне, - сообщил Александр Петрович мой спутник, тоже вышедший из машины. – Ровно двенадцать часов. Можно не проверять.
Я удивленно взглянул на него, - неужели там кто-то есть?
- Этот храм, продолжал он, особенный. Раньше - вон там, показал он в сторону сверкавшей около километра на запад речушки, - большое село стояло. Дед с бабкой мои там жили. Дед в сорок третьем без вести пропал, а бабку в начале семидесятых мои родители в город забрали. К тому времени от всего села едва ли десятка полтора домов со стариками осталось. Не хотела уезжать, да по немощи пришлось. От нее и знаю об этом.
Если интересно, присядем, попьем чаю, и я расскажу.
Мы заглушили машину, устроились на траве с термосом, и он поведал эту историю.

Когда и кто это село основал и храм поставил, сейчас, пожалуй, и в самых дальних архивах не откопаешь. Да и самого села, не знаючи, не найдешь - все, что хоть мало-мальски в хозяйство годилось, растащили.
Все беды в двадцатые начались. Тогда настоятелем храма отец Никанор был. Тут и жил при храме вместе с супругой, старшим сыном и тремя дочерьми. Бабка сказывала, хороший был человек, душевный очень и строгий. Ко всем подход мог найти. И даже самые буйные дебоширы, в запое, под его взглядом успокаивались. Издалека к нему на исповедь да за советом приезжали.
Раз по весне, дело к Пасхе шло, пришел отряд. Взяли три – четыре семьи зажиточных из местных, ну и отца Никанора не оставили. Даром, что у него в доме не более чем у безлошадных было – не копил добра.
Вошли в храм. Все, что возможно было, поснимали да пообдирали, а иконы, облачение, книги и другое что, в костер бросили.
В других-то местах, обычно, в таких случаях святые вещи прихожане по домам разбирали, а тут заробели все. Очень уж командир злой был. Один только Федор, сын отца Никанора, попытался какую-то старую икону из костра спасти. За это его тут же у погоста за храмом расстреляли. Полдень был, как раз обедню звонить.
Отца Никанора, он в то время в сильной горячке лежал, и всю семью его с остальными на телегу усадили и увезли, в чем были. Даже одеться не дали толком.
С того дня в храм никто не ходил, кроме одной старухи по имени Агафья.
Сколько этой старухе лет было, толком никто не знал - говорили, что не живут столько. Чем жила тоже неизвестно. Был огородишко у нее, люди подавали кто что, да разве этим прокормишься. Вот эта-то старуха и ходила в храм.
Из храма же, при новой власти, чего только не пытались сделать. И клуб, и склад, и мастерскую. Только не вышло ничего. То проворуются, то покалечатся, то и до смерти доходило.
Первый зав клубом полез на колокольню колокол снимать – мешал он ему звоном своим. Только на лестницу поднялся, а она и рухни. Дубовая эта лестница в такой хитрый шип сложена была, что и специально-то не сразу разберешь. Позвоночник сломал и до больницы не дожил.
Агафья тогда сказала, что это отец Никанор храм охраняет, что видела она его зимой того года, как храм разорили, и колокол звонить начал, как отец Никанор вернулся.
Конечно, смеялись над нею. Однако факт остается фактом – колокол звонил, и новая власть, как ни билась, ничего с храмом сделать не смогла.
Потом уже кое-кто его на кирпичи разобрать пытался, только тоже ничего не получилось. Пошла так одна бригада. Еще и работать не начали, как "на ровном месте" у них драка вышла. Одного в драке убили, остальных пересадили всех.
Так и остался храм стоять, одинокий.
Одна только Агафья и ходила туда. Когда пустой был, внутрь заходила. Видела ее ребятня на коленях то у амвона, то в келейке, что для исповеди предназначалась. А когда он занят был, то у храма молилась. Все страдала, что в день разора не было ее там – по болезни выйти из дому не могла.
И ругали ее и гнали начальники разные и сельчане образумить пытались, старуха была тверда.
Преставилась старая Агафья на Пасху, в конце марта 1953 года. Помню точно, потому что в этот год, в марте же, Сталин умер.
Вечером субботы, по своему обыкновению, пошла в храм на всенощную. Он, тогда уже окончательно, совсем пустой стоял.
Днем она не вернулась, и соседка, присматривавшая за нею, вечером, кликнув еще и других, пошла искать ее.
В храме стоял белый-белый сосновый гроб, в котором, в новом черном одеянии лежала Агафья. В руках ее была крашенка и догоревшая, но не опалившая ей пальцы свеча. Лицо ее, всегда изборожденное глубокими морщинами, было разглажено и светло. Губы скупо, но счастливо улыбались.
Откуда взялся гроб и новая одежда у старухи, кто прибирал ее по отходу в мир иной, гадать даже не пытались…

Тогда я уже принял святое крещение.
Я подошел к храму. Двери, осевшие на позеленевших от времени кованых медных петлях, были открыты. В них виднелись Царские Врата и кусочек облупившейся фрески.
Не желая осквернить храм суетным любопытством, я не вошел в него. Поклонился ему земно. И все время, пока находился на лужайке, меня не покидало ощущение, что кто-то смотрит на меня внимательным, испытующим взглядом.
Оставшийся путь мы не разговаривали, не хотелось.
В тех краях я больше не был. Но с некоторых пор в душе моей поселилась вина за то, что не остался я тогда там. С мучениками Никанором и Феодором и блаженной Агафьей.
А храм так и остался в памяти, каким был в тот день – один, на облитом солнцем холме, непобедимый как Святая Вера. И звон колокола – "Глас вопиющего в пустыне" – зовущий к себе.
И так хочется, чтобы хоть кто-нибудь отозвался.

автор неизвестен​